– Гляди, пан Войцех, упустишь красавицу, – сказал пан Янек, показывая Воину Афанасьевичу на Анриэтту, ведущую милый разговор с Пасеком.

– Да Бог с ней…

– Может, именно эта тебе не по душе? Другая полюбилась? Жаль. Эта видала свет и людей, много чему может научить, что бы тебе пригодилось. Не то что ваши московские боярыни. Эта в тереме сидеть не станет. Хотел бы я знать, правду ли она рассказала о себе ее величеству. Королева ее узнала и была ей рада, но королева помнит ее еще юной девой.

Правда о баронессе Воину Афанасьевичу совершенно не была нужна. В последнее время его беспокоила настойчивость отца Миколая и пана Янека. Оба к одному клонили: что Московия нуждается в людях, образованных на европейский лад, и что много пользы своему государству принесет такой человек, вдобавок привыкший к европейским придворным обычаям.

– Если бы вы вернулись домой, ваш государь сперва назначил бы вам наказание, потом бы простил вас, – сказал ксендз. – Он человек любознательный, он призвал бы вас к себе, расспрашивал бы, и вы могли бы сделать ему очень выгодные предложения. Назвать людей, которые охотно бы приехали в Москву и поступили на царскую службу хотя бы. Это были бы люди, сведущие в науках, умеющие воспитывать юношество. Вы большую пользу принесли бы своему государю, если бы содействовали их приезду в Россию. Да и вам было бы с такими людьми веселее. Бояться государя вам не надо – по нашим сведениям, он не стал карать вашего батюшку и защитил его от всех нападок.

Возвращаться Воин Афанасьевич решительно не желал. И даже страшная мысль посетила его: то место, где он сейчас обретается, – не Европа! Нечто иное, о чем позабыли рассказать иноземцы, с которыми он приятельствовал в Царевиче-Дмитриеве, но не Европа.

А тут еще Васька вконец обнаглел – требует, чтобы ему бумагу покупали и куски графита у разносчиков. Он выстругал особые дощечки, между которыми зажимался графит, и вовсю портил дорогую бумагу, копируя лица и фигурки с гравюр. Толку от этого Васьки никакого, одна трата денег, да еще постоянное недовольство: кто, как не этот дармоед, Воина Афанасьевича в Польшу сманил? Начали наглые молодые стольники в Кремле, они кричали: поезжай-де к своим иноземцам, они худородных любят! А тут еще и Васька, которому без срамных картинок жизнь немила!

Хотя христианам велено прощать недругов, но простить тех стольников Воин Афанасьевич никак не мог. Всякий раз, как приходило сожаление о побеге, память их сразу подсовывала. А потом – батюшку, который не должен был держать его при себе…

– Гляди, гляди, он ее за руку держит, – шепнул пан Янек.

Воин Афанасьевич стоял с ним в галерее, со всех сторон охватившей замковый двор, а баронесса фон Шекман с Пасеком – тоже в галерее, как раз напротив.

– И Бог с ней…

– А она хитра! Она и мне позволяет себя за ручку брать! Вот как Господь сотворил этих баб? И с тем она, и с другим, и с третьим, и от нее не убудет!

Тут Воина Афанасьевича и осенило.

Он понял, в чем его спасение.

Ведь государевы послания, написанные затейным письмом, отец Миколай ему вернул. Так не попытаться ли продать их еще раз, кому-то иному? Тем более что плата за первую продажу выражалась лишь в месте покоевого и жалованье. Пораскинув умишком, Воин Афанасьевич догадался наконец, отчего не получил за послания настоящей цены. Кому-то выгодно было держать его в покоевых, не давая ходу вверх, к государственным делам, чтобы он охотно согласился на любое предложение, пусть хоть в Россию вернуться! А если совсем станет плохо, то и веру поменять. Недаром же хитрый отец Миколай католичество свое столь красиво нахваливал. Не звал, не принуждал, а потихоньку к мысли подводил…

Нужно было всю осень, зиму и весну потратить неведомо на что для того, чтобы наконец разозлиться, а от злости поумнеть!

– Ну и я, стало быть, буду ее за ручку держать, – пообещал пану Янеку Воин Афанасьевич. – Невелика наука…

– Ты же видел, как я к ней подходил, как кланялся? Вот и ты так же подойдешь. И скажешь приятное – что-де сияет весеннее солнышко, но ярче блещут ее милые глазки, это же совсем просто! – наставлял пан Мазепа. – Я сам сколько раз про милые глазки говорил! Всем нравится! А теперь скажи, друг любезный, прямо: хочешь ли с ней спать? Или для начала тебе бы со знатной пани просто поговорить научиться?

– Хочу.

– Что ж молчал?

– Стыдно было…

– В твоем отечестве странные понятия о том, что стыдно. Не беспокойся, ты от этих понятий теперь быстро отвыкнешь. Долго ты за них держался, но вот пришла пора прощаться. Ступай, ступай, обойди галерею, пока она не ушла. И все мне потом расскажешь.

Воин Афанасьевич не знал, что кроткого, слабого и миролюбивого человека опасно доводить до состояния, когда он уже не отличает добро от зла. Один побег сгоряча он уже совершил. А теперь следовало подготовиться разумно и основательно, выбрать такой двор и такого монарха, чтобы оценил по достоинству…

Пока шел по галерее – размышлял, как быть с Васькой Чертковым. Васька – приятель, Васька – свой. Но он же, Васька, словно камень на шее, потому что сам себя прокормить не в состоянии.

Странным образом отцовские рассуждения о том, как вести себя с ненадежными союзниками, лежали в голове чуть ли не год наподобие зерна, а теперь взяли да и проросли, дали всходы.

Воин Афанасьевич отнюдь не был дураком. Игра в шахматы, где ставятся противнику хитрые ловушки, тоже его многому научила. Просто он оказался не в меру доверчив – ждал, ждал, пока его вознаградят, и не сразу понял, что вместо награды его хотят отправить обратно в Россию, да еще и вынуждают принять такое решение добровольно.

– А шиш вам… – пробормотал он, уже приближаясь к Пасеку и Анриэтте.

Он честно произнес то, чему научил пан Янек, и даже прикоснулся холодными пальцами к ее руке. Взгляда Анриэтты он пока что избегал. А она, сильно удивленная такой отвагой, быстро оглядела окрестности и заметила на той стороне двора наблюдающего пана Янека. Вывод был прост: сама она этому чудаковатому воеводскому сыну не нужна, просто пан Янек таким образом посылает некое сообщение пану Пасеку, то ли предупреждает, то ли назначает встречу, бес их разберет.

Ясно было, что пан Мазепа и те, кто стоял за ним, впутали в свои плутни и шашни Ордина-Нащокина-младшего. А в его кратком жизнеописании только заговора против польского короля недоставало! При мысли, что будет с Афанасием Лаврентьевичем, если это дело откроется, Анриэтта даже вздрогнула. И вдруг поняла, что прав был Шумилов, решивший избавить мир от воеводского сына, пока тот не натворил большой беды.

Что бы на самом деле ни затевал пан Янек, пора было в его затеях ставить точку.

Поздно вечером Анриэтта пришла в покои Марии-Луизы, которую уже раздели и причесали на ночь, и попросила краткой аудиенции. Она знала, что аудиенция краткой не получится, но нужно же было как-то пробиться в спальню ее величества.

Там Анриэтта рассказала часть правды – как к ней случайно попала в руки «рогатывка» с пряжкой, как был обнаружен список, как она, опять же случайно, случайно узнала, что шапку подобрали во дворе разрушенного варшавского дворца, как пан Мазепа гоняется за этой самой шапкой, холера бы ее побрала!

– И вот я вижу, что он готовится к неким событиям. Возможно, он, не дождавшись гонца в шапке, иным способом получил такой же список, я не знаю, – завершила Анриэтта. – Но он, сам близко не подходя к пану Пасеку, чье имя в списке на восьмом месте, подсылает к нему с тайными указаниями пана Сайковского. Что все это значит, я не ведаю, но и молчать не могу.

– Любомирский.

Только одно это слово сказала королева, и Анриэтта порадовалась своей догадливости.

– Из всех, кто в списке, при дворе лишь пан Пасек, – сказала она.

– Да. Я благодарна вам, баронесса. Может статься, вы мне жизнь спасли. Если заговор против короля…

– Заговор против той особы, которая принимает наиважнейшие для государства решения, ваше величество.

– Вы ведь знаете, о чем речь?

– Да, ваше величество. Власть толпы еще никогда до добра не доводила. Всякое государство, желающее после бурь спокойствия, выбирает монархию. Поглядите на Англию. И во Франции после Фронды народ тоже предпочел молодого короля.

– Да, власть толпы опаснее, чем ураган или морская буря. Толпа глупа, глупее, чем самый бестолковый крикун, вставший в ее ряды, – согласилась королева. – И очень легко заставить толпу принять самое дурацкое из всех возможных решений. Достаточно выкатить ей несколько бочек старого крепкого меда. Это и происходит, когда наша шляхта…

Анриэтта поняла: речь о давнем обычае выбирать монарха.

– Да, ваше величество. Что я могу сделать для вас?

Этими словами она дала королеве понять, что знает, кто на самом деле правит Речью Посполитой.

– Пока – ждать, когда я вас позову, баронесса. До того времени примите подарок.

Подарок оказался крупным перстнем с сапфиром, под цвет Анриэттиных глаз, окруженным бриллиантами. У королевы был хороший вкус.

В то время как Анриэтта и королева рассуждали о заговоре, Воин Афанасьевич перебирал свое имущество, думая, что оставить, а что взять в дорогу. Он упаковал государевы послания и кое-что из своего исподнего. Следовало бы зашить деньги в одежду, но шить он не умел. Лишь кое-как смастерил из чулка мешочек, чтобы повесить самое ценное на шею, под рубаху.

Вавельский замок стоял на высоком холме, занимал всю вершину, королевские конюшни были внизу. Воин Афанасьевич придумал: надобно туда спуститься и предупредить конюхов, что в любую минуту могут понадобиться две лошади, чтобы скакать с королевским поручением. Конюхи его знали и ничего дурного бы не заподозрили.

Ему понравилось придумывать будущий побег – не такой, как первый, а тщательно подготовленный, побег от скромной должности покоевого к вершинам славы. Он нашел, чем занять ум, и был тому весьма рад.

Васька Чертков в это время мирно спал. Воин Афанасьевич уставился на него, соображая: так что же все-таки делать с дармоедом? Если брать с собой, так это ж придется предупреждать о четырех лошадях, конюхи сильно удивятся… Так и не приняв решения, он спрятал приготовленные для бегства вещи под кровать, лег и уснул.

А вот Шумилову не спалось. Он понимал, что нужно как-то дать о себе знать и в Посольский приказ, и в Приказ тайных дел. И еще он понимал, что нужно предупредить государя о возможном возвращении Ордина-Нащокина-младшего. То, что говорила Анриэтта о парагвайских иезуитах, прочно застряло в памяти. В том, что краковские иезуиты не упустят такой лакомый кусочек, как воеводское чадушко, он не сомневался.

Не спалось и Петрухе. Он очень хотел бы немедленно заполучить к себе в постель Анриэтту.

А вот Ивашка спал, и Господь послал ему прекрасный сон: цветущий сад в Замоскворечье, играющие на траве детки – Варюшка и Митенька, Дениза – по случаю жары в одной подпоясанной красной рубахе…

Проснулся он счастливый – как будто дома побывал.

Королева Мария-Луиза в ту ночь тоже очень поздно заснула. Сперва она послала за преданным Пьером де Нуайе, посовещалась, потом секретарь пошел к апартаментам Яна-Казимира, вызвал дежурного покоевого и велел разбудить его величество.

Прочитав краткую записку супруги, Ян-Казимир накинул халат и, впервые за долгий срок, отправился к ней в спальню. Там они проговорили около получаса.

Это был по-своему удачный брак – хотя детей не родилось, но муж и жена друг другу доверяли. Может, и не возникло бы такого доверия, если бы не «кровавый потоп», в котором оба чуть не потонули, но, держась друг за дружку, выплыли, смогли собрать вокруг себя верных людей и выгнать зарвавшегося шведского короля с его войском. Вряд ли у них были общие друзья – у королей и вообще-то друзей бывает мало, а вот общие враги у Яна-Казимира и Марии-Луизы точно были. Сейчас следовало объединить усилия и действовать решительно.

Было кому наблюдать за Сайковским, Пасеком и Мазепой…

Воин Афанасьевич, не подозревая, что его впутали в государственный заговор, усердно подготавливал побег. Это было своего рода умственной игрой, и его игра напоминала костер, куда надо понемногу подбрасывать дрова. Костер был пока что воображаемый, а дрова уже настоящие. Марии-Луизе донесли, что он ходил на конюшню, просил держать лошадей наготове, ссылаясь на возможное приказание его величества. Донесли ей также, что Сайковский, как всем известно, – православный, ходил в костел Святого Эгидия, что у подножия Вавельского замка. Вряд ли он там молился, потому что вошел и вышел очень быстро. Надо полагать, встретился с неким человеком, то ли по просьбе пана Мазепы, то ли по иной причине, а с каким – соглядатай не понял, потому как очень уж быстро все это произошло. Затем Сайковский медленно побрел наверх, в замок, но по дороге остановился, воровато оглянулся, сунул руку в щель между камнями, огораживавшими пологую дорогу, и сильно заторопился.

А было вот что. Воин Афанасьевич за несколько часов до того повстречал в замке отца Миколая и сказал, что хочет сделать подарок баронессе, но денег не имеет. Ксендз ответил: поручать неопытному кавалеру покупку подарка для красавицы глупо, но он, отец Миколай, знает, что бы обрадовало баронессу; этот предмет по его просьбе принесет подмастерье ювелира, останется только спуститься вниз за полчаса до начала службы и встать у исповедальни. Подарок оказался изящным золотым шатленом, который пристегивается к поясу или к корсажу: в набор подвесок входили крошечный ножичек, зеркальце, флакон для ароматов, игольник, футляр для ножниц и наперстка; вещица была очаровательная, но не слишком ценная, и Воин Афанасьевич даже расстроился. Но, поднимаясь наверх и глядя под ноги, он увидел, как между камнями что-то блеснуло. Нагнувшись и вытащив предмет, он опознал очень дорогие карманные часы. Возможно, именно эти часы несколько дней назад пропали у пана Радзивилла, и было сильное подозрение, будто их стянул кто-то из слуг; несколько человек обыскали, перевернули вверх дном их постели, но пропажа не нашлась.

Еще совсем недавно Воин Афанасьевич отнес бы часы владельцу. Но сейчас они были нужнее ему самому. И более того – он возблагодарил Господа, пославшего ему такую находку. Это означало: где-то на небесах одобряют его побег из Кракова. Одобряют же, потому что отец Миколай может перед отъездом уговорить его перейти в католичество. Вот так складно все получилось у Воина Афанасьевича.

На самом деле он безумно боялся возвращаться. Такого беглеца упекли бы на несколько лет в отдаленную обитель на хлеб и воду. Ордин-Нащокин-младший был уверен, что в заточении сойдет с ума.

Васька Чертков видел, что Воин Афанасьевич что-то затевает. Но видел он также, что товарищ не желает с ним разговаривать. Это было страх как обидно. Васька даже стал перебирать, в чем и когда он провинился. И решил впредь быть к Воину Афанасьевичу внимательнее. Так он и обнаружил, что воеводский сын что-то прячет под кроватью, а что – неведомо. Как-то Васька туда заглянул и увидел холщовый мешок, но развязывать тот мешок не стал. Было боязно – беспокойный вид Воина Афанасьевича, прятавшего мешок, наводил на мысли, что там краденое.

Не верил Васька, что воеводский сын способен украсть. Но это неверие было каким-то ненадежным – ведь не побоялся же Ордин-Нащокин-младший утащить государевы письма. И Васька, совершенно неспособный смотреть дальше собственного носа и держать в голове более одной мысли, был вынужден думать и сомневаться.

Если бы Воин Афанасьевич узнал, что Васька подозревает его в кражах, то назвал бы товарища дураком. Однако глупость порой бывает спасительной.

Выслушав донесения соглядатаев, Мария-Луиза решила, что пора устроить тайный допрос Пасеку. И потом, выжав из него все, что ему известно, запустить когти в пана Мазепу. Что же касается Войцеха Сайковского (она знала его настоящее имя), то он потребуется для очных ставок; хотя то, что его нет в загадочном списке, еще не означает, что он не замешан в заговоре основательно. Там только «руки Москвы» недоставало…

Местом допроса она выбрала подземелье Злодейской башни. Если окажется, что Пасек в чем-то виновен, тут же ему будет и темница. Сейчас темница пустовала, потому что, как издавна повелось, была предназначена для казнокрадов, а их в ту пору как-то не случилось. На всякий случай королева велела осмотреть подземелья Девичьей башни – та предназначалась для провинившихся знатных дам, и поди знай, кто из придворных красавиц – сообщница Любомирского.

Воин Афанасьевич же потихоньку готовился к побегу.

В ночь, которую Мария-Луиза и Ян-Казимир выбрали для начала военных действий против Любомирского, он совершил еще одно преступное деяние.

При дворе была в большой моде карточная игра. Воин Афанасьевич, сопровождая повелителя и стоя за его креслом во время карточных баталий, примечал, кто в проигрыше, а кто в выигрыше. Мария-Луиза, видя, как неотрывно он следит за игрой, встала и отдала ему свои карты, предлагая закончить партию за нее. Это был знак благоволения.

Правила игры Воин Афанасьевич знал, но до сих пор ни разу не играл. В Москве это сильно не одобрялось, сам государь возмущался таким грешным времяпрепровождением. Смолоду он, страстно отдавшись благочестию, сильно ополчился против бесовских забав, у простого люда отбирали недавно завезенные немцами карты, кости для игры в зернь, даже шахматные доски, жгли и истребляли, неуемных игроков могли уложить под батоги, даже сослать в дальние украины, в порубежные города. В княжеских и боярских домах это добро не трогали, а потом государь малость угомонился. Тем более шахматы – игра, которая позволяет чувствовать себя полководцем, а значит, полезная.

И воеводский сын по привычке считал карты и зернь грешным развлечением, а шахматы уважал. Тут же пришлось взять в руки эти подозрительные картинки, не показывая своего к ним отвращения. На столе же лежало золото – талеры и дукаты, перстни и цепи.

Воин Афанасьевич даже не подозревал, как изменилось его лицо, когда он, сев за игру, смотрел на эти сокровища. А вот король и королева переглянулись, и во взгляде было одно на двоих наблюдение: да этот пан неимоверно жаден! Жадность не одного человека втянула в государственный заговор и привела на плаху…

Ему везло. Он не проиграл денег, что оставила ему королева, но даже удвоил выигрыш и впал в дивное состояние: мир вдруг стал прекрасен, душу захлестнул восторг, голоса женщин казались музыкой, ангелы парили над его головой и сладкозвучно плескали крылами. Он сгреб добычу и ощутил себя знатным вельможей, магнатом, владельцем дюжины поместий. И сам себе воеводский сын задал вопрос: отчего ж ты, дурак, раньше карт в руки не брал?

– Вставайте и уходите, – шепнул ему пан Пасек. – Не то проиграетесь в прах.

Вполне естественно, что знакомец предупреждает ошалевшего знакомца о неприятностях. Но Ян-Казимир и Мария-Луиза опять переглянулись: шепота они не слышали, но то, как нагнулся Пасек к Сайковскому, им не понравилось.

Когда игра уже близилась к концу, пан Мазепа выпроводил Воина Афанасьевича из залы.

– Иди спать, – велел он. – Завтра о деле потолкуем.

Воин Афанасьевич, не чуя под собой ног, добрел до комнатушки. Васька, которого на королевскую игру не приглашали, уже спал. Воин Афанасьевич посчитал деньги, ахнул – триста тридцать дукатов! – и спрятал добычу в мешок. Он лег на постель не раздеваясь и блаженствовал. Он даже решил, уезжая, оставить сколько-то денег Ваське, а то пропадет совсем…

Зато Яну Пасеку было не до блаженства. Как раз когда воеводский сын считал, хватит ли Ваське десяти дукатов, пана Пасека тащили, заткнув ему рот, в Злодейскую башню.

Света в помещении было – один факел, вставленный в настенное кольцо, да свеча на столе у писаря, изготовившегося писать показания. Кто-то сидел в темноте, но разобрать лиц было невозможно.

Человека, который приказал вынуть у Пасека тряпицу изо рта, Пасек не знал. Да и поди упомни всех, кого раз или два встречал при дворе.

– Знаешь ли, зачем тебя сюда привели? – спросил этот человек.

– Богом клянусь, не знаю!

– Не ври. Подумай хорошенько.

– Никаких провинностей за собой не знаю!

– Подумай. Коли сейчас повинишься – будет тебе послабление.

– Не в чем виниться. Ничего дурного не делал.

– Клянешься, что дурного не делал?

– Клянусь! Меня же все знают, на войне трусом не был, за Речь Посполиту голову сложить желал! Бил и проклятых шведов, и проклятых московитов!

Человек, что вел допрос, повернулся к сидящим во мраке и, видно, получил от них некий знак.

– Говоришь, ничего дурного не делал. А собирался ли совершить дурное?

Тут до пана Пасека стало доходить, в чем его обвиняют.

Он помедлил с ответом, решая, как себя вести. Если тайна раскрыта, то всех ли сторонников гетмана взяли? Кого из них уже допросили? Где сам гетман? Или же он, Пасек, первый – и те, во мраке, ждут, когда он выдаст прочих?

– Дурного у меня на уме не было, – осторожно сказал Пасек. – Я шляхтич! Не могу замышлять дурного! Я за Речь Посполиту кровь проливал! Я с Чарнецким Краков оборонял, Сандомир брал!

Пасек быстро распустил и швырнул на пол пояс, расстегнул жупан, разорвал на груди рубаху.

– Вот! Вот тут пуля вскользь прошла! Вот сабля на плече метку оставила! Вот, вот!.. Стыдно мне, что меня, рыцаря, шляхтича, волокут, как вороватого бродяжку, заткнув рот, в подземелье!

Пасек зарыдал.

– Тебя не в трусости упрекают, – раздался голос из мрака. – Застегнись, негоже при даме раздеваться. И говори прямо – кто и когда вовлек тебя в заговор против его величества?

Пасек понял, что там, в глубине помещения, сидит королева, и ему стало страшно. Король способен помиловать и простить, но она – тем более если несчастный помешал ее планам?.. Планы королевы были известны, и угроза золотой шляхетской вольности стала весьма ощутима, когда Мария-Луиза принялась заигрывать с казацкими полковниками и старшинами.

– Не нужно было никуда меня вовлекать, я сам вижу, какая опасность грозит шляхетству! Но против короля я ни руки, ни сабли не подниму!

– Значит, с гетманом Любомирским в переписке не был, приказаний от него не получал?

– Нет.

– Ладно. Сейчас правду узнаем. Погоди минутку, пан Пасек, приведут того, кто здесь, в Вавельском замке, тебе те тайные приказания передавал.

За Воином Афанасьевичем пришли четверо. Велели вставать и идти с ними, не прекословя. Поняв, что его могут обвинить в воровстве, Воин Афанасьевич стал громко возмущаться. Тогда его просто выволокли из комнатенки.

Но шум разбудил Ваську.

Васька из возмущения воеводского сына понял, что речь о кражах. Как только дверь захлопнулась, он полез в мешок и обнаружил там кроме исподнего драгоценные часы и кучу золотых монет. Васька охнул: батюшки-светы, страсти какие! Но глаза, что полезли на лоб, вернулись в глазницы, и рот захлопнулся. Нужно было спасать Воина Афанасьевича, пока злые люди не пришли за мешком.

– Ох, Войнушка, ох, дурень… – бормотал Васька, завязывая мешок. Потом он с этим ценным грузом выскочил из комнатенки. К счастью, никого не встретил и понесся наугад, имея в голове одну мысль – уйти из проклятого замка хоть кувырком с откоса!

Странным образом ноги принесли его на поварню. Ему повезло: он вломился туда в то краткое время, что поварня была пуста и последние судомойки, оттерев котлы, ушли спать. Чтобы прокормить все население Вавельского замка, повара, поварята и кухонные мужики брались за дело до рассвета и тогда же привозили продовольствие. Приготовить молодого барашка к жарке на вертеле час нужен, да три часа поварятам этот вертел крутить, вот и получается, что на поварне постоянно кто-то делом занят.

Васька перевел дух, сел на край не совсем остывшей плиты и задумался: куда девать мешок? Его нужно было спрятать, но так, чтобы потом без больших хлопот достать. Потом – когда окажется, что Войнушка ничего не воровал.

В московском доме Васька нашел бы сотню тайников! Но это было здание, выстроенное на европейский лад. Васька знал в нем парадные помещения, куда ходил любоваться на картины и «аррасы», знал двор. Знал, где входы в погреба…

И тут он вспомнил про башни.

Знал он о них лишь то, что они теперь пустуют. В Шляхетской вроде бы кто-то живет, а про Злодейскую при нем говорили – жить в ней страшно, там ночью, бывает, стуки слышатся и что-то серое летает, не иначе, дух убиенного разбойника, а может, кто-то там погиб, когда шведы Краков взяли, и никак душенька не успокоится.

Васька прикинул, в которой стороне башня, и побрел к ней, при всяком шорохе вжимаясь в стену и крестясь.

Он очень внимательно прислушивался и потому уже издали услышал мужские голоса. Доносились они снизу. Васька замер. Голоса приблизились. Кто-то стоял на лестнице, ведущей в подземелье.

– Лучше бы пан стоял спокойно и руками не махал, – это был грубоватый бас. – Когда пан внизу потребуется, дадут знать.

– Но я ни в чем не виновен! Я не могу отвечать за пана Пасека! Я не понимаю, чего они от меня желают! – а это уже был голос Воина Афанасьевича.

– Коли невиновен, так ничего и не будет.

– Они говорят – я ему тайные знаки делал! Какие знаки?! Господи, какие еще знаки?! Говорят, я ему приказания передавал! Чьи приказания?!

– Коли пан передавал, то будет отвечать перед судом.

– Суд! Но я не виноват! Этот Пасек – как он смотрел на меня! Он меня во всем обвинит, я не оправдаюсь!..

Что такое московский судебный приговор, Воин Афанасьевич знал по рассказам. Батоги и плети, невзирая на чин и род. И благо еще, коли у родни найдется в Верху боярыня, знающая, с кем и как говорить. По ее упросу могут выпороть не по голому телу, а не снимая рубахи. По голому – это вечное бесчестье, а по рубахе – уже не так…

Васька, естественно, не понял, что произошло. Но Воин Афанасьевич попал в беду. О суде у Васьки было то же московское понятие. И он знал, что в Кракове некому вступиться за товарища, – вся родня во Пскове. Поэтому Васька сделал то единственное, что могло прийти в его голову. Он подкрался к дыре в полу, откуда начиналась лестница, и тихо свистнул. На лестнице замолчали, а вскоре над полом показалась усатая голова. По ней Васька и треснул со всей дури мешком, стараясь угодить той частью, где лежали триста тридцать золотых дукатов да еще мешочек с остатками жалованья. Ему это удалось. Удар пришелся в висок, страж Воина Афанасьевича обмяк и осел – надо полагать, повалился на ступеньки.

– Войнушка! Вылезай! Бежим! – позвал Васька и протянул руку. С его помощью Воин Афанасьевич перебрался через тело и был выдернут из подземелья наружу.

– Бежим, бежим! – твердил Васька. – Бежим от греха подальше! Вот твой мешок!

Страх, охвативший Воина Афанасьевича во время допроса, был столь велик, что он, не рассуждая, поспешил за Васькой. Света, проникавшего через маленькие зарешеченные окошки, хватало, чтобы не спотыкаться.

Они прибежали к поварне, и это их спасло.

Как раз замковые ворота отворились, чтобы впустить подводы с провиантом – живой и битой птицей, поросятами, мешками круп, бочками квашеной капусты. Кухонные мужики, встававшие ни свет ни заря, потащили все это добро в кладовые, на ледники, в загончики и загородки.

Московиты, сообразив, что происходит, выскочили во двор, подкрались к воротам – и давай Бог ноги!

Бежать по не слишком круто спускавшейся дороге было легко и приятно…