– Пана Мазепу следует наградить за усердие, – сказал отец Миколай. – Он раскрыл заговор, и у вашего величества оказался в руках человек, которого можно переманить на свою сторону. Пан Пасек достаточно напуган и больше не захочет связываться с Любомирским. Только нужно все это сделать очень быстро.

Ксендз сидел в кабинете Марии-Луизы, за спинкой его кресла стоял пан Янек.

– Значит, если бы баронесса фон Шекман не принесла мне список, это сделал бы пан Мазепа в ближайшие дни? – недоверчиво спросила королева.

– Вряд ли, что в ближайшие дни. Заговору, как груше на ветке, нужно дать созреть. Список, что приготовила пани Фальбовская и дала надежному человеку, своему дальнему родственнику Збигневу Косинскому, был неполон. А Косинский, служа пану Станиславу Фальбовскому, погиб при попытке убить мнимого любовника этой пани и потерял шапку с зашитым в нее списком. Но заговор гетмана – это лишь одна из многих неприятностей, с которыми ваше величество умеет справляться.

Отец Миколай склонил седую голову в черной шапочке, как бы показывая свое преклонение перед королевой.

– Вы хотите сказать, что есть еще какая-то неприятность? – спросила она.

– Да, и значительная. Пропал Войцех Сайковский. Вы ведь знаете, что это за человек.

– Да, знаю.

– Мы с паном Мазепой готовили его для серьезного дела. Он должен был вернуться в Москву и, вытерпев небольшое наказание, полгода в монастыре или что-то похожее, стать нашим осведомителем при дворе русского царя. Вы знаете, как трудно католической церкви нести свет истины на восток. Сын одного из лучших дипломатов царя Алексея мог бы нам быть очень полезен. Сперва – картины, книги, космографии, музыка, кружева, затем – школы для детей знати, где молодых людей учат риторике, теологии, истории, математике, всему тому, что русская церковь им дать не может. Затем – первые католические приходы в Московии… И через двадцать лет наша вера становится при царском дворе всеми признанной и главной, а сама Московия…

– Сайковского ищут, – перебила королева. – Весь Краков мои люди обходят, спрашивают обывателей.

– И мои люди в храмах спрашивают прихожан. Но этот человек со своим прислужником как сквозь землю провалились. А он нам необходим. Справиться с Любомирским вашему величеству нетрудно. А такой беглец из Московии, да еще сын воеводы, царского любимца, вряд ли еще появится. Нужно разослать конных по всем дорогам. Главное – привезти его. Он напуган, но я справлюсь с его страхом. Дорогие подарки и не таких панов привлекали на мою сторону, этот же не упрям, гонора в нем нет, он просто слаб духом.

– Я понимаю ваш замысел, – сказала королева. – Это куда умнее, чем посылать против царя войско. От войска он отобьется – свое не хуже. Вражеское государство нужно брать штурмом изнутри…

– Будь я не служитель церкви, а молодой красивый пан, поцеловал бы за такие слова вашу белую ручку.

Воина Афанасьевича и Ваську действительно искали по всему Кракову и окрестностям. Трудно было предположить, куда они забегут с перепугу. Ивашка, ходивший за припасами, тоже был остановлен парой конных шляхтичей и опрошен: не встречался ли человек в зеленом полосатом жупане, пояс – с серебряной пряжкой, возможно, без шапки, росту среднего, русоволос, узкоплеч, с лицом округлым, с носом неправильным, с серыми глазами, с плохо заметными бровями, с пугливой повадкой, а при нем – другой, тех же лет, волосы светлее, в плечах пошире, в коричневом жупане, и ходит, приоткрыв рот. И было велено: если такой человек попадется, задержать и послать хоть какого парнишку в Вавельский замок, пусть спросит пана Мазепу. Шляхтичи поехали дальше, задерживая прохожих, а Ивашка остался чесать в затылке. Зеленый полосатый жупан был не самой главной приметой, а вот нос, брови, округлость лица указывали на воеводского сына.

Даже страшно было подумать, что он такого натворил, если сбежал из замка.

Шумилов, узнав новость, велел:

– К Домонтовичу, немедленно. Она должна прислать записку.

По странной придури он избегал называть Анриэтту по имени.

– Бегу! – сразу же откликнулся Петруха.

Но Анриэтта не могла даже написать пару строк – ее расспрашивал отец Миколай, и расспрашивал очень дотошно: откуда взялась шапка с пряжкой, куда подевалась, после того как извлекли список, как вышло, что пьяный человек предложил купить шапку за гроши именно Анриэтте. Заодно иезуит хотел знать поболее о бароне – ее покойном супруге.

Тут отцу Миколаю повезло – изображая бегинок в Гольдингене, Анриэтта и Дениза насмотрелись на курляндское дворянство и даже человека по прозванию Шекман там видели. Но сам допрос Анриэтте сильно не понравился – ее в чем-то подозревали, и уж не в том ли, что она помогла мнимому Сайковскому сбежать?

На самом деле бежать Воину Афанасьевичу с Васькой помог ничего не подозревавший кучер. Так вышло, что он доставил в замок мешки с мукой и, зная, сколько времени можно потратить, если привезти их чуть позже, занял место у ворот чуть ли не с полуночи, завернулся в старый тулуп и чутко спал в телеге, пока не услышал скрип раздвигаемых створок. Оказавшись во дворе первым, он сдал свой груз и развернул телегу. Уже почти спустившись с холма, этот добрый человек услышал голос знакомца и остановился – обменяться новостями. Но сзади уже спускались другие телеги, он отъехал в тихое место, привязал лошадь к дереву и пошел говорить со знакомцем дальше. Тут-то Воин Афанасьевич и Васька залезли туда и укрылись рогожами.

Так им удалось очень быстро покинуть город.

Такова была их удача, что они, покинув телегу на рассвете, увидели вдали сожженную усадьбу, которую с военной поры не отстроили, и спрятались там. Потом Воин Афанасьевич, вспомнив европейскую карту, понял, что двигаться нужно прямиком на север. Осталось понять, где север.

Все его замыслы вдруг поневоле обрели плоть. Вот только дорога в Бранденбург предстояла очень уж долгая..

Курфюрст Фридрих-Вильгельм добился своего – уже год как не был ничьим вассалом, а по условиям Оливского мира– полновластным хозяином Пруссии. Он благоустраивал свои владения и охотно принимал на службу иноземцев. Там могли пригодиться способности Воина Афанасьевича! Там – а не при польском дворе, где только и поспевай отбиваться от иезуитов. Уж в Пруссии их наверняка было поменьше, если только вообще водились.

Воин Афанасьевич и Васька забрели в нищую деревеньку, там купили продовольствия и сговорились с крестьянином, чтобы на телеге довез до ближайшего городишка. Нужно было переодеться и хотя бы понять, куда их занесло.

Пока Воин Афанасьевич и Васька Чертков довольно бестолково мыкались на немалом пространстве между Краковом и Калишем, время от времени пытаясь заехать вовсе в Силезию, Шумилов, Ивашка и Петруха ждали послания от Анриэтты.

Наконец она им назначила свидание.

Встретились ночью.

Анриэтта была в простом платье и дорожной накидке, в фетровой широкополой шляпе без лишних украшений. Косы она уложила в низкий узел почти на шее.

– Держите, господин Шумилов, – сказала она, протягивая немалый кошель. – Да не делайте вид, будто у вас полные карманы золота. Я же знаю, что ваши средства на исходе. А путешествия еще предстоят. Держите! Вы ведь дали мне возможность достойно появиться при польском дворе. Я возвращаю долг!

– Вы что-то узнали о господине Ордине-Нащокине? – хмуро, как всегда, спросил Шумилов.

– Узнала… Их видели неподалеку от Познани. Полагают, будто они направляются в сторону Гданьска. Но мне кажется, что нет.

– Куда же?

Анриэтта задумалась.

– Я, возможно, ошибаюсь. Гданьск им нужен, если они собрались покорять Европу. Оттуда можно попасть в Копенгаген, есть суда, везущие и в Амстердам, и во французские порты, и в Англию. Но в Вавеле не подумали, что этот господин может искать покровительства курфюрста. По крайней мере, будь он умен, он бы так и сделал. Но я сомневаюсь в его уме, потому что до сих пор он делал одни лишь глупости. Умный человек рассудил бы, что курфюрсту может понадобиться знаток московских дел и обычаев. То есть начал бы с того, что он может дать Фридриху-Вильгельму. И готовил себя к скучной и утомительной должности советника, обязанного знать все цифры и стоимость каждого мешка пшеницы. А такой, как ваш перебежчик, будет мечтать о придворной жизни на французский лад. И сильно ошибется. Пруссия теперь занята не изящными искусствами, а такими скучными вещами, как осушение болот и закупка хорошего породистого скота.

– Это разумно, – одобрил Шумилов. – И как раз в этом наш чудак ровно ничего не смыслит.

– Его знания годятся только для России и для тех, кто собирается строить отношения с Россией. То есть он – ходячая книга, полная сведений о знатных родах и о том, как устроены приказы, не более того. Судя по тому, что он ввязался в политический заговор, сам того не понимая, ум у него неизощренный и наблюдательности нет. Может быть, Фридрих-Вильгельм – единственный в Европе, кому бы господин Ордин-Нащокин пригодился. О курляндском герцоге я молчу – герцог первым делом выдал бы такого гостя вашему царю.

– Заговор? – спросил Петруха.

– Да, и раскрыть его удалось благодаря вашей…

Анриэтта чуть было не сказала «… вашей глупости», потому что считать умным человека, устремившегося почти без охраны на загадочное ночное свидание неведомо с кем, она никак не могла.

– … вашей отваге, – завершила она, и Петруха приосанился.

– Этого я и опасался, – буркнул Шумилов.

– Ему грозил очень суровый допрос. Но никто в замке не понял, как ему с его прислужником удалось сбежать. Он точно так же ввяжется в какую-нибудь склоку при дворе курфюрста.

– А ведь должен же был соображать… – заметил Ивашка. – При таком толковом батюшке…

– Мой друг, не следует искать логику там, где она и не ночевала, – ответила Анриэтта. – Молодой болван сбежал не ради политических интриг, а в поисках той Европы, что живет лишь в его воображении. Возможно, кто-то в Кракове рассказал ему, что при дворе курфюрста устраивают спектакли.

– Могут ли там, в Пруссии, быть иезуиты? – спросил Шумилов. Анриэтта кивнула – она поняла ход его мысли.

– Они всюду могут быть… Если же их там нет, они пришлют туда своих людей, когда узнают, что там появился господин Ордин-Нащокин-младший. Он им нужен, понимаете? Второй такой в Польше не скоро появится. Думаю, вам надо спешить.

– Верно! – воскликнул Петруха. – Значит, собираем пожитки!

– И поскорее. У Пруссии есть граница с Курляндией. Если вам удастся вывезти вашего беглеца в Курляндию, то там уже сам герцог поможет доставить его в Кокенгаузен.

– Так, – согласился Шумилов, хотя и неохотно.

– И что, при дворе курфюрста действительно устраивают представления? – спросил Ивашка.

Анриэтта пожала плечами:

– Все дворы теперь берут пример с парижского. Надо же как-то развлекать придворных дам. Король Людовик сам танцует в балетах – чего доброго, и курфюрст скоро запляшет. Но Людовик покровительствует театру, драматургам, поэтам, художникам. Я, сколько жила в Москве, не видела ни одной книжки со стихами, а только молитвословы да что-то совсем уже душеспасительное. А в Париже печатают книжки с пьесами, со стихами, романы, дамы без романов уже жить не могут. Там – салоны, там образованные люди в гостиных у знатных особ собираются, беседуют о возвышенных материях! Кавалеры ухаживают галантно, мадригалы сочиняют, а не то чтобы в церкви, со службы выходя, на ногу наступить.

О нынешних парижских нравах она узнала от фрейлин польской королевы. И говорила о них увлеченно, радостно, как всякий человек, стосковавшийся по своей юности и желающий вновь в нее окунуться.

Шумилов хотел было спросить, для чего между мужчинами и женщинами все эти галантности, когда есть свахи, но воздержался.

– Должно быть, вам было очень скучно в Москве, – сказал он.

– Это правда. Мы там встречались только с женщинами.

– Разве для веселья непременно нужно встречаться с мужчинами?

Анриэтта рассмеялась:

– Иногда мне кажется, что с африканскими маврами легче найти общий язык, чем с московитами.

– Когда так, и пытаться не стоит, – согласился Шумилов. – Но вы разве одобряете господина Ордина-Нащокина, который предпочел веселиться на европейский лад?

– Нет, я его не одобряю, – подумав, ответила Анриэтта. – Вы можете смеяться над французскими нравами, над польскими нравами, но у французов и поляков есть понятие чести. Изменить своему королю – бесчестно. Как бы изменник это ни пытался объяснить. Сын господина Ордина-Нащокина, которого я уважаю, – а я, знаете ли, мало кого уважаю… Этот сын изменил своему царю. Странно, что такой разумный и образованный отец не внушил ему понятия чести.

– Его сбили с пути истинного… – проворчал Шумилов.

– В ком есть понятие чести, того очень трудно сбить с пути истинного.

Вдруг Анриэтта поняла, что этот разговор собеседнику неприятен. И, скорее всего, потому, что Шумилов не может придумать хороших возражений.

– Впрочем, Бог с ним, с этим несчастным. Значит, вы едете в Пруссию?

– Если мы уедем без вас, вы тут останетесь одна.

– А я тут не останусь! – Анриэтта расхохоталась. – Вы разве не видите – я собралась в дорогу!

Она одернула на себе простую серую суконную юбку и поправила скромный воротничок под самое горлышко. Но московиты не поняли, что это намек на ее дорожный наряд.

– Куда это?! – взвился Петруха.

– Домой! Проклятый Мазарини отдал душу дьяволу! – воскликнула Анриэтта. – Теперь я могу возвращаться в Париж!

– Когда? – спросил Шумилов.

– Девятого марта тысяча шестьсот шестьдесят первого года от Рождества Христова! Клянусь – каждый год буду в этот день благодарственную мессу заказывать!

– И что же – навсегда?

Вопрос Шумилова Анриэтту удивил.

Уж чего-чего, а лишней любезности он никогда не проявлял. И вдруг в его тусклом голосе прозвучало странное сожаление – как будто не желал отпускать.

– Мне нужно там побывать и встретиться с родней. Затем я должна поехать к своей крестной матери. Она теперь вновь богата и окружена придворными. Думаю, она сумеет обо мне позаботиться.

Ивашка вздохнул: он знал, что речь – о матери недавно вернувшего себе престол английского короля. Анриэтта все время, что он ее знал, напоминала ему райскую птицу, случайно залетевшую в курятник. И вот она расправляет радужные крылышки, рвется домой! Печально…

– Я в Париже займусь и делами Денизы, братец, – сказала ему Анриэтта. – Отец Денизы, когда женился на ее матери, уже был довольно стар. Скорее всего, его уже нет на свете. И она может оказаться единственной наследницей неплохих владений.

– Этого еще недоставало! – выпалил Ивашка.

Он не на шутку испугался за семью.

– Мой друг, я ее знаю, деньги не имеют для нее особого значения, – Анриэтта вздохнула. – Ну что же, господа, будем прощаться. Я сделала все, что могла.

Она обняла и поцеловала Ивашку, потом с любопытством посмотрела на Шумилова.

– Бог в помощь, – сказал Шумилов, глядя в пол.

– Пойдем, проводите меня до экипажа, – велела Анриэтта Петрухе.

Стоя у дверцы, они несколько раз крепко поцеловались.

– Так что же, выходит, все? – спросил он.

– Как знать. Разве что вы найдете меня в Париже.

– Где?

– Где? Когда я вернусь в Париж, наверно, полгода буду просто жить в театре, смотреть все, хоть фарсы, хоть трагедии. Просто сидеть в ложе, смотреть и знать, что я свободна, что никто не принесет мне письма с кардинальской печатью – красный воск и три пентаграммы…

– Я найду тебя, – сказал Петруха.

– Скорее уж я найду тебя. Если Дениза действительно наследница большого состояния, я приеду за ней в Москву.

– И заберешь?

– Как она сама решит. Во всяком случае, у нее хватит денег, чтобы построить терем лучше боярского и нанять слуг. Ну, прощай… нет, не прощай! – вдруг воскликнула она. – Мы встретимся! Не знаю как, но встретимся!

Анриэтта, встав на подножку экипажа, поцеловала Петруху в последний раз. Он отступил, кучер хлестнул кнутом пару крепких лошадок. Анриэтта устроилась на сиденье поудобнее, сняла шляпу, повесила ее на стенку, на крюк для подвесного кармана, вытащила шпильки из волос и выложила на грудь светлые косы.

Ей вдруг стало грустно.

Как бы ни были забавны и непонятливы московиты, они ей в конце концов понравились. Расставаться с ними не хотелось. И с Ивашкой, и с Петрухой, чьи поцелуи вернули ей молодость. И даже с Шумиловым…

Шумилова она сперва сравнивала с перестоявшим в бочке вином, превратившимся в уксус. Конечно, в хозяйстве и уксус нужен, но не каждый день. Шумиловское непоколебимое спокойствие, взгляд мимо глаз собеседника, тихий невыразительный голос ее раздражали. Но однажды она видела, как Шумилов управляется с двумя пьяными казаками. Вроде бы негромко велел угомониться, но они, только что оравшие на весь Царевиче-Дмитриев, вдруг притихли, как нашкодившие дети. Тут-то Анриэтта и задумалась. Ей доводилось наблюдать такое: мужчины чуяли внутреннюю силу противника и подчинялись ей, хотя внешних признаков этой силы сама она не замечала.

Приготовления ко сну были простые – Анриэтта достала два заряженных пистолета и положила так, чтобы при нужде быстро схватить; рядом с пистолетами пристроила охотничий нож. Кучер и сидевший с ним на козлах парень, его родственник, были хорошо вооружены и имели казачьи нагайки, плетенные в двенадцать полос, с железными шариками на концах. Этим оружием можно было в одиночку отбиться от двух-трех ночных налетчиков.

Пожелав себе увидеть во сне Париж, она привалилась боком к спинке скамьи и к стенке экипажа, закрыла глаза и задремала.

Шумилов же, приказав подчиненным собирать пожитки, крепко задумался.

Менее всего он хотел ехать в Пруссию. Отношения с курфюрстом Фридрихом-Вильгельмом Бранденбургским у русского царя не сложились, а точнее сказать, их в довоенную пору не было вовсе. Разве что курфюрст прислал делегацию, чтобы поздравить государя с восшествием на престол, и то с опозданием на пять лет, по такому случаю состоялся обмен любезностями.

Курфюрст за двадцать лет правления своим государством нажил немалый опыт и показал себя толковым и рачительным хозяином. Его замыслы сперва были связаны со Швецией, хотя формально он был вассалом польского короля. Но хорош вассал, который мечтает отхватить от владений сюзерена такой почтенный кусок, как часть Познаньского и Калишского воеводств! В расчете на это Фридрих-Вильгельм лет пять назад объявил, что польский Ян-Казимир неспособен защитить его как вассала и заключил договор со шведским Карлом. Но и для шведов он был ненадежным союзником, помогал кое-как и вел переговоры с поляками, датчанами и австрийским Фердинандом.

Когда началась русско-шведская война, когда русское войско захватило литовскую часть польских земель, бывших под шведами, возникло вполне предсказуемое положение: Россия и Пруссия стали соседями, обрели общую границу. Тут и оказалось, что новоявленные соседи совершенно не знакомы друг с другом. Раньше вроде и были поводы для сношений, но не было подлинной необходимости в них. И только в последние годы как-то наладился обмен посланиями и посланниками. Теперь было о чем потолковать! Крестьяне и мещане Великого княжества Литовского, которых Алексей Михайлович уже считал своими подданными, сбежали от ужасов «кровавого потопа» в Пруссию, их нужно было как-то возвращать; образовались спорные земли, тысячу вопросов задавали купцы и с той, и с другой стороны, а без торговли ведь тоже нельзя. Многие из бумаг, связанных с этими делами, посылались Ордину-Нащокину в Царевиче-Дмитриев, чтобы знал, как и о чем говорить с курляндским герцогом Якобом, и попадали в руки к Шумилову.

До поры Шумилов следил за бранденбургскими делами постольку, поскольку заходила о них речь в Посольском приказе. Но когда его отправили сопровождать сокольников, которые везли курляндскому герцогу Якобу целую стаю драгоценных соколов в подарок от государя ради будущей дружбы и союза, он встречался с князем Данилой Андреевичем Мышецким, что носился по Европе и, будучи русским послом в Копенгагене, то убеждал датского Фридриха ввязаться в войну со шведами, то скакал в Митаву или Гольдинген уговаривать Якоба присоединиться ко всем, кто против Швеции, то оказывался в Бранденбурге – там ему удалось добиться от курфюрста обещания не выступать против московитов. Но обещание вроде и было получено, а оказалось: бранденбуржцы неудачно скрывали от царского посланника, что курфюрст – союзник шведского Карла. Тут уж пришлось угрожать: коли так, государь в ходе войны вряд ли будет считать государство Фридриха-Вильгельма нейтральным со всеми вытекающими отсюда последствиями. Курфюрст, видя, что одной задницей на двух стульях не усидеть, снарядил ответное посольство в Москву – добывать признания Алексеем Михайловичем своего нейтралитета.

Курфюрсту, как и герцогу Якобу, было предложено перейти под руку русского царя. Но Фридрих-Вильгельм предпочел укрепить союз со Швецией. В последний раз переговоры велись уже в царском лагере под осажденной Ригой. Там опять условились о нейтралитете, тем более что Алексей Михайлович уже понял: Ригу взять не удастся, и требовать от курфюрста слишком многого попросту нельзя; уже и на том спасибо, что готов быть посредником при возможных переговорах со шведским Карлом.

Потом было замирение с Польшей, и от курфюрста достаточно сурово потребовали порвать наконец со шведами и заново подружиться с польским Яном-Казимиром. Но, как бы этого ни хотели паны, окончательно портить отношения с Фридрихом-Вильгельмом царь не желал. Летом семь тысяч сто шестьдесят пятого года курфюрст все же порвал со шведами, но тут стали портиться отношения между Россией и Польшей. Теперь уже Фридрих-Вильгельм требовал от государя решительной борьбы со шведами, а государь склонялся к заключению мира. Это и случилось примерно через год, точных дат Шумилов не помнил, после чего каждый занимался своим делом: Алексей Михайлович боролся с Речью Посполитой за украинские земли, а курфюрст пытался вытеснить шведов из Померании. Договариваться им уже было не о чем.

Вот Шумилов и ломал голову: как Фридрих-Вильгельм может встретить перебежчика? Есть ли курфюрсту хоть малейший прок от Воина Афанасьевича? Может ли этот чудной беглец стать для него товаром, который можно кому-то выгодно продать? В том, что хитрый курфюрст может изобрести какую-то каверзу, Шумилов не сомневался. Вопрос стоял иначе: захочет ли Фридрих-Вильгельм тратить время и деньги на странного московита? А если захочет, каковы будут действия иезуитов, о которых ему рассказала Анриэтта? Орден огромен, связь между его членами налажена отличная, и что из всего этого выйдет, если вовремя не вывезти Воина Афанасьевича хоть в Курляндию, одному Богу ведомо…