– Собирайся в дорогу, братец, – по-французски сказала Анриэтта Ивашке. – Твоя лошадь отдохнула. Найди господина Шумилова и Пьера, доставь их в Париж. А я, пока вы не приедете, побываю в монастыре Пор-Рояль. Может быть, и там тоже услышу добрый совет.

У нее не выходило из головы предостережение герцога де Ларошфуко.

Сама Анриэтта при необходимости могла быть очень осторожна и чисто по-женски обращала внимание на опасные мелочи. Но московиты никогда не выполняли рискованных поручений кардинала Мазарини. И ей было боязно за них.

Монастырь не так уж далеко – каких-то шесть лье, можно отправиться туда верхом, это получится быстрее, чем в карете, и взять с собой Гасконца и кучера Гонтрана, только раздобыть где-то третью лошадь под седло. Слугам дать упряжных, себе нанять хорошую…

Гонтран знал, где можно взять приличную лошадь, рано утром побежал туда и довольно скоро привел серую в яблоках кобылку хороших кровей, уже оседланную. Гасконец был послан за седлами и сбруей для упряжных лошадей. Он тоже вернулся быстро, за ним два оборванца тащили седла. Гасконец был очень доволен вылазкой – хотя и похолодало, но погода стояла сухая, путешествие сулило одни удовольствия.

Анриэтта переоделась. Все лошади ждали на заднем дворе. Она спустилась и на прощание обняла Ивашку.

– Будь осторожен, братец, – сказала она. – Кланяйся нашим друзьям. И поскорее приезжайте. Я полагаю к вечеру вернуться.

Они расстались. Ивашка направился к воротам Сен-Дени, Анриэтта велела опытному Гонтрану двигаться к версальской дороге, он сказал, что версальская не подойдет, нужно брать южнее. И он же посоветовал переправиться через Сену по мосту Сюлли.

Примерно час спустя, уже подъезжая к городку Кламар, Анриэтта остановила лошадь.

– Вашей милости угодно отдохнуть? – спросил Гасконец.

– Да, – рассеянно ответила Анриэтта, направляя кобылку к обочине.

Гасконец соскочил с коня, чтобы взять под уздцы лошадь Анриэтты и тем помочь ей спешиться. Но она не торопилась.

Поскольку, когда лошадь идет широкой рысью, до едущего впереди Гонтрана не меньше десяти шагов, до едущего сзади Гасконца столько же и говорить невозможно, Анриэтта все время пути молчала.

Но при этом она безмолвно беседовала с герцогом де Ларошфуко.

– Что вы хотели мне сказать? – спрашивала она. – Что означает максима, не имевшая отношения к теме нашей беседы? Это предупреждение, я поняла. Вы, герцог, столько в жизни повидали, что знаете об опасностях больше, чем я. Но откуда ждать предательства?

Мысль возникла не сразу – видно, герцог был занят важными делами и не мог отозваться. Но она возникла!

– Предательства совершаются чаще всего не по обдуманному намерению, а по слабости характера, – сказал он. – Так кто тут у нас отличается слабостью характера? Это не ваши друзья, которые ищут беглеца. Они-то как раз сильны духом. Это и не вы – в вас, моя дорогая, я уверен. Так кто же?

– Я поняла! – ответила Анриэтта. – Он, разрази его гром небесный, знает, что Шумилов ищет его! И тех, кто забрал его из маастрихтской тюрьмы, он предупредит: за мной гонятся московиты, они идут по следу, они где-то близко!

Эту мысль следовало додумать до конца. Если Ордина-Нащокина-младшего вместе с его товарищем забрали иезуиты, то они, скорее всего, сперва запугали его, потом принялись соблазнять какими-то благами. Если они его в тюрьму не вернули – значит, соблазнился… и поступил на службу к ордену, который пока еще не был открытым врагом России, но, проникнув в Москву и сумев на первых порах угодить государю и москвичам, таким врагом вполне мог стать… достаточно вспомнить парагвайское государство…

– Гасконец, Гонтран, мы возвращаемся!

На самом деле она не собиралась возвращаться в свой уютный дом, она хотела догнать Ивашку и дальше ехать вместе с ним, если удастся. И еще она хотела найти Шумилова и Петруху живыми!

Лакей и кучер, ничего не понимая, развернули коней. И с четверть часа все трое неслись галопом. Потом Анриэтта придержала свою кобылку, поравнялась с Гонтраном и спросила, каким самым коротким путем можно попасть в Камбрэ так, чтобы не тащиться через весь Париж.

– Мы объедем Париж с запада, сударыня, – ответил удивленный Гонтран, – но придется ехать проселочными дорогами.

– Ничего страшного. Вперед!

Анриэтта на всяких дорогах побывала, всякую грязь повидала, а сейчас по крайней мере было сухо и всадники могли пускать коней галопом, не боясь, что животные будут скользить и падать. Перед перекрестком с версальской дорогой пришлось ждать, в Версаль из Парижа тащились фуры с камнем и кирпичом. Молодой король хотел жить не в тесном и с течением времени приобретшем неистребимый смрад Лувре, не в роскошном Пале-Рояль – он отлично помнил, как ворвались туда возмущенные парижане, и не хотел быть во дворце, который невозможно оборонять. Версальский дворец по его приказу обновляли и расширяли. Анриэтта сердилась, хотя понимала: нужно дать лошадям хоть такой отдых.

– В Понтуазе придется и нам отдохнуть, сударыня, – сказал Гонтран.

– Так это Понтуаз? – спросила Анриэтта, вглядываясь в темное пятно на холме.

– Да, сударыня.

– Едем туда!

В Понтуазе жила незамужняя сестрица ее поклонника, господина де Талейрана, ее городской дом был возле монастыря кармелиток, куда она уже лет пять собиралась удалиться, а сельская усадьба – где-то поблизости от городка, и господин де Талейран не раз уж зазывал туда Анриэтту погостить. Он представил госпожу де Кержан сестре, и Анриэтта сумела понравиться пожилой и чрезвычайно набожной особе. Мадемузель де Талейран была порядком скупа и однажды выгнала служанку, посмевшую съесть на обед больше положенного. Это событие насмешило Париж, а у Анриэтты была отличная память на всякие странные истории.

Она рассказала будущей монахине, что преследует вора, укравшего ее драгоценности, и мадемуазель согласилась: ждать помощи от господина гражданского лейтенанта, которому подчинялся лейтенант по уголовным делам, бесполезно. Как сбежались в Париж во время Фронды мошенники, грабители, бродяги и воры, так до сих пор городским властям не удавалось справиться с этой напастью. Поэтому богомольная мадемуазель спокойно смотрела на Анриэтту в мужском костюме – за время Фронды она и не на такое насмотрелась.

Анриэтта торопилась, что было вполне объяснимо, и мадемуазель де Талейран послала с ней своего лакея – чтобы проводил до усадьбы и велел выдать путешественнице свежих лошадей, а этих – оставить в конюшне. Там же, в усадьбе, Анриэтта со спутниками наскоро перекусила холодным мясом и хлебом. За это время свежих лошадей оседлали.

– Сейчас мы через Лиль-Адан поедем к Компьеню, – сказал Гонтран. – И там уже прямая дорога на Комбрэ. Это будет быстрее всего.

– Хорошо, Гонтран. Раз ты так считаешь, едем через Лиль-Адан, – ответила Анриэтта, соображая, где она сможет перехватить Ивашку. Ему никто свежих лошадей не приготовил, он будет беречь коня, и есть надежда, что где-то возле Компьеня она отыщет братца.

Выехав на большую дорогу, Анриэтта приказала Гасконцу спрашивать кучеров на встречных телегах, не попадался ли им всадник на караковом мерине, в темно-синем плаще и в шляпе без перьев. Были и другие приметы: Ивашка, повинуясь Шумилову и Анриэтте, отрастил длинные волосы, но завивать их не желал – это казалось ему несуразным и нелепым делом. И самая дешевая сбруя, без всяких бляшек, тоже могла считаться приметой.

Вскоре стало ясно, что до Ивашки – около двух лье. Два лье – это для свежей лошади немного, но пускать галопом уставших лошадей Анриэтта не хотела. Меж тем стало темнеть, и она взмолилась Господу, чтобы у братца хватило ума не странствовать в потемках, а заночевать на постоялом дворе.

В Компьене его не оказалось, на трех постоялых дворах его не видали. Кузнецы в двух придорожных кузницах тоже ничего не знали – к ним такой человек не заглядывал.

– Чертов братец… – пробормотала Анриэтта. – Гонтран, Гасконец, едем к Камбрэ. И останавливаемся на первом же постоялом дворе, а завтра с рассветом едем дальше.

Она устала, но держалась в седле прямо. И единственное, что ее беспокоило, – это отсутствие гребня: Анриэтта привыкла на ночь старательно расчесывать косы.

Гасконец и Гонтран переглянулись: госпожа тронулась рассудком! Они понимали, кого преследуют, но впервые видели Анриэтту, захваченную азартом погони.

Но, доехав до безымянного постоялого двора, они там останавливаться не стали – кучер и всадники, сопровождавшие карету, в которой ехали дамы из Камбрэ, направляясь в Париж, предупредили, что час назад слышали справа от дороги выстрелы и предположили, что там шла погоня, но за кем – они понять не смогли.

Экипаж по темной дороге, да еще с уставшими лошадями, тащился медленно – полтора лье в час, и очень было бы удивительно, если два.

– Всего два лье… – сказала Анриэтта. – Наши кони это выдержат. Едем!

– Но, сударыня, если там стреляют… – возразил Гонтран.

– Ну так и мы будем стрелять.

Даже собираясь проехать от квартала Маре до монастыря Пор-Рояль, следовало брать с собой оружие. У Анриэтты было в седельных ольстрах два кавалерийских пистолета. Особой меткости от них ждать не приходилось, но на расстоянии трех шагов попасть в грудь грабителю Анриэтта могла. Кроме того, она взяла с собой рапиру и кинжал. У Гонтрана был то ли тесак, то ли палаш, он утверждал, что это шведское оружие. У Гасконца – шпага и в придачу дага за спиной. Как-то Анриэтта вызвала его на фехтовальную схватку и убедилась, что, когда у Гасконца в правой руке шпага, а в левой дага, он может управиться и с двумя, и, возможно, с тремя противниками. Но, сидя верхом, не очень-то пофехтуешь со стоящим на земле противником. Анриэтта подумала, достала кошелек и приобрела за двадцать су у хозяина постоялого двора деревянные навозные вилы. Эти трехзубые вилы были достаточно длинными, чтобы с седла достать пешего противника, и достаточно острыми, чтобы сильным ударом вогнать их в тело. А хозяин пошлет работника утром в лес, и через час будет иметь такие же вилы, только новые.

Узнав, что ему предстоит бить врага навозными вилами, Гонтран онемел.

– Я бы и сама их взяла, но у меня не хватит силы для настоящего удара, – призналась Анриэтта. – Ну, едем.

Путешествовать по темной дороге без фонаря – сомнительное удовольствие, всадники ехали по обочине, чтобы ни одна лошадь, попав копытом в колдобину, не свалилась и не сломала ногу. Впереди была Анриэтта, одной рукой она держала поводья, другой пистолетную рукоять.

– Вроде бы мы уже проехали два лье? – спросила она, повернувшись к Гонтрану.

– Думаю, да, сударыня. Но вокруг тихо, никто не стреляет…

Тут совсем близко замычала корова.

– Где-то там, за деревьями, село, – махнул рукой Гасконец. – Я слыхал, здешние жители разводят хороший скот. Если тут и была погоня, то она уже далеко… Дьявол, да вот же она!..

Теперь и Анриэтта услышала копытный перестук.

– Приготовьтесь к бою, – велела она.

То ли от Камбрэ, то ли от Арраса приближались всадники. Анриэтта, Гонтран и Гасконец отступили в тень большого придорожного дуба.

Всадники неслись на свежих и резвых лошадях.

– Двое, – сказал Гонтран.

– Справимся, – ответила Анриэтта.

Но сражаться не пришлось. У этих всадников был фонарь, они перевели лошадей на рысь, подъехали и осветили Анриэтту – она выступила вперед, заслонив собой Гасконца и Гонтрана.

– Не попадались ли вам на этой дороге три человека, которые держатся вместе и говорят на польском языке? – спросил старший из всадников.

– А как отличить польский язык от немецкого или венгерского? – поинтересовалась Анриэтта. – Нет, все, с кем мы встретились тут, говорили на том французском, который в ходу у пикардийцев.

– Будьте осторожны, сударыня, эти трое – опасные грабители. Если вы живы и целы – значит, скорее всего, не столкнулись с ними. Но если вам не повезет и вы их увидите, помните, что лучший способ защиты – это нападение.

– Или вы убьете их, или они вас, – добавил второй всадник. – Счастливого пути.

Они ускакали.

– Весьма благовоспитанные господа, – заметил Гасконец.

– Теперь мы знаем, что ваши друзья где-то близко, сударыня, – добавил Гонтран. И он, и Гасконец хорошо знали московитов, сочувствовали людям, которых занесло так далеко от родного дома, но только не понимали, как им помочь.

Анриэтта же убедилась, что герцог де Ларошфуко был прав: если до сих пор в списке подвигов воеводского сына было лишь одно предательство, то теперь прибавилось и второе.

– Да, они где-то здесь, но нужно быть болваном, чтобы носиться по дорогам, зная, что за тобой погоня, – сказала Анриэтта. – Они могли укрыться в роще, взобраться на холм…

– Сударыня, им до утра нужно уйти как можно дальше от погони, – возразил Гасконец. – Утром сельские жители выходят из домов, увидят незнакомцев и за шесть су расскажут о них любому, кто догадается показать деньги.

– Значит, нам надо было ехать за теми господами с фонарем? И они привели бы нас к нашим друзьям? – спросила Анриэтта. – Кажется, ты прав. Еще не поздно…

– Сударыня, тише… – прошептал Гонтран. – Там, кажется, карета…

– Какая бурная ночная жизнь на дороге в Камбрэ… – прислушавшись, заметила Анриэтта. – В такое время путешественникам положено отдыхать на постоялых дворах.

– Карета движется сюда, но очень медленно…

– Бог с ней, нам не карета нужна, а всадники, – заявила Анриэтта. Словно в ответ издалека донеслись выстрелы. Стреляли где-то на севере, откуда прибыли всадники с фонарем.

– Там! – показал рукой Гасконец.

– Значит – туда!

Анриэтта поскакала первой, не оборачиваясь.

По обе стороны дороги были пустые поля, тянувшиеся вправо и влево на два-три лье. «Не лучшее место, чтобы укрываться от погони, – подумала Анриэтта, – но ведь леса тут тоже огромные, если успеть добраться, в них можно надежно спрятаться…»

Вдали светился фонарь, судя по всему, фонарь кареты. Еще немного – и карету можно было разглядеть. Она остановилась, ее охраняли четверо верховых.

– Поезжай, Гонтран, спроси, не видели ли эти люди погони, – велела Анриэтта.

Гонтран подъехал к карете и вскоре вернулся.

– Ничего они не видели, сударыня. Карета еле ползет, потому что слетело колесо, они его сами кое-как поставили на место, но боятся, что опять улетит. В карете дама, и мне посоветовали убираться, потому что им велено стрелять в каждого, кто покажется опасным для этой дамы. И вот что еще, сударыня. Они меж собой говорят по-английски.

– Вот только англичан нам тут недоставало, – проворчала Анриэтта. – Они соврали, они должны были что-то видеть или хотя бы слышать. Едем дальше.

– Они, кажется, решили заночевать посреди дороги, сударыня, и это странно, – сказал Гасконец. – В таком случае я бы посадил даму на конский круп за собой и доставил на постоялый двор, а мужчины остались бы охранять карету.

– А ведь ты прав, Гасконец. Они загородили дорогу каретой и чего-то ждут. Странно только, что англичане…

Два выстрела прервали Анриэтту.

– За мной! – приказала она и, обогнув подозрительную карету, поскакала к северу.

Где-то там были братец, Петруха и Шумилов. Трое московитов, а сколько человек враги снарядили в погоню, неведомо.

Анриэтта понимала, что воевать с целым полком ей не под силу, но спугнуть погоню, показать, что в события вмешались посторонние, она могла. Одно дело – загнать троих никому не известных московитов в такое место, где их смерть никто не увидит, потому что ночь и все сидят по домам, другое – заполучить свидетелей; слишком много покойников этой погоне тоже ни к чему…

Нужно было дать знать московитам, что они тут уже не одиноки.

Когда следующий выстрел прогремел совсем близко, Анриэтта остановила коня и, привстав на стременах, приложила ко рту ладони, сложенные чашей.

– Шумилов, свои! – закричала она по-русски, что хватило глотки. – Свои, Шумилов! Сюда, сюда! Братец! Сюда!

Карета, которая, как сказали Гонтрану, еле ползет из-за колеса, вдруг стала, колыхаясь, разворачиваться.

– Сударыня, они хотят нас преследовать! – крикнул Гасконец.

– Черт побери! За мной!

Анриэтта послала коня вперед и заставила перескочить придорожную канаву. Такое для кареты было невозможно. Кучер хлестнул лошадей, и все, кто в тот час оказался на дороге, ведущей в Камбрэ, устремились на север: Анриэтта с Гасконцем и Гонтраном – по скошенному лугу, карета и сопровождавшие ее всадники – по дороге.

– Шумилов, Шумилов! – кричала Анриэтта. – Назад!

И по-французски приказала ему прятаться в лесу в надежде, что поймет.

Но московиты, оказалось, были слишком близко и вылетели на дорогу.

– Сюда, сюда! – кричала Анриэтта, даже рукой показывая: перебирайтесь на луг, можно уйти по лугу!

В слабом свете фонаря, подвешенного спереди к стенке кареты, она увидела лицо Петрухи, скакавшего первым.

– Сюда, сюда! – продолжала звать она, уже приготовив для стрельбы пистолет.

Петруха на скаку придержал коня и одолел канаву.

Вслед за ним примчались Шумилов и Ивашка.

– Нам стрелять нечем! – крикнул Ивашка. – А их там шестеро!

Анриэтта дала Шумилову свой пистолет.

– Вы наверняка лучше меня стреляете. Бейте в первого – и уходим!

– Нет, – ответил Шумилов. – Лучше вы.

Уже были видны лица всадников, что гнались за московитами. Шумилов выстрелил – и промахнулся. Перезаряжать не было времени, и он ухватил пистолет за дуло, чтобы отбиваться тяжелой рукоятью.

Петруха и Ивашка выдернули из ножен рапиры. Анриэтта достала второй пистолет и поскакала навстречу погоне, надеясь, что с близкого расстояния все же попадет. За ней поспешил Гасконец. Доставать клинок он пока не стал, а выставил перед собой вилы. При везении он мог сбросить этими вилами всадника с коня. Гонтран следил за тем, как разворачивается боком карета. Понять этот маневр он был не в состоянии – до той поры, пока из окна не стали стрелять. Но сидевшие в карете люди целились не в московитов – они, сделав три выстрела, сбили одного из всадников, что преследовали Шумилова, Петруху и Ивашку.

Дальше была драка – и неизвестно, чем бы она закончилась, если бы не четверо верховых, сопровождавших карету. Они тоже принялись стрелять.

Неприятель отступил и убрался – боезапас был расстрелян, трое ранены, а вчетвером воевать против десятерых – как-то не с руки.

Анриэтта подъехала к неожиданным спасителям и заговорила с ними по-английски. Но ее благодарственная речь оказалась очень короткой. Дверца кареты отворилась, и Анриэтта услышала знакомый голос:

– Такие истории случаются только с тобой, моя милая!

Но прежде, чем Анриэтта успела осознать происходящее, возле кареты оказался Ивашка – и Дениза соскочила прямо в его объятия.

Они стояли, ничего не слыша и не желая размыкать рук. Слова были совершенно лишними: какие слова, когда совершилось чудо? Поцелуи – даже те были сейчас лишними.

Единственным разумным человеком оказался Гасконец.

– Надо убираться отсюда поскорее, сударыня, – сказал он изумленной Анриэтте.

Наконец Дениза чуть отстранила от себя мужа и смогла расцеловаться с названой сестрой.

– Садись ко мне в карету и приказывай кучеру, куда нас везти, – сказала она. – И ты садись к нам, любовь моя.

Ивашка от счастья утратил всякое соображение.

Карета опять с трудом развернулась и покатила к Парижу. Сзади рысью ехали англичане, Гонтран, Гасконец, Шумилов и Петруха.

Шумилов был сердит – не мог простить себе промаха. Петруха расспрашивал Гонтрана и Гасконца, он желал знать, как оно все столь ловко получилось. А в тесной карете, не выпуская мужниных рук, Дениза рассказывала Анриэтте все с самого начала.

– Я постоянно ходила в Посольский приказ узнавать, нет ли от вас вестей, – говорила она. – Там одно отвечали: нет, и неведомо, где обретаются. Я познакомилась с женами приказных – жена ведь то разболтает, чего от мужа не добьешься. Так я узнала, что снаряжают посольство в Лондон – поздравлять короля Чарльза с восшествием на престол.

Короля она назвала так, как привыкла с юности.

– И тогда ты пошла к Башмакову! – догадался Ивашка.

– Я рассудила: если Чарльз уже правит Англией, то не при нем ли Анриэтта? А она должна знать, куда вы пропали. Я очень беспокоилась, мой любимый…

Ивашка обнял жену.

– Все, слава богу, хорошо, все хорошо, – повторял он.

– Только странно – Чарльз вернул себе корону летом шестидесятого года, а посольство ваш государь велел отправлять в шестьдесят втором. Не верил он, что ли, что Чарльз усидит на троне? – удивилась Анриэтта.

Ивашка уже привык числить года на европейский лад и не попытался перевести шестьдесят второй на российский «от сотворения мира».

– Сразу ли Башмаков дал позволение? – спросил он.

– Сразу. Когда я объяснила ему, что леди Анриэтта Тревельян, скорее всего, уже в Лондоне, при дворе, потому что она крестная дочь королевы-матери, он все понял. Он тоже очень хотел знать, где вы и что с господином Ординым-Нащокиным-младшим. Он так мне сказал: «Если этот господин уже на том свете, никто по нему плакать не станет, но если бы он погиб, вы, все трое, постарались бы вернуться домой. Значит, он, как видно, еще жив». Я пошла к князю Прозоровскому, которому государь велел ехать послом в Лондон, отдала ему письмо от Башмакова. Князь – молодой человек, для московита довольно образованный, – удивился, но спорить не стал. Если бы мы ехали верхом, а потом на судах, добрались бы месяца за полтора. Решено было двигаться к Риге, а там сесть на судно. Но государь велел собрать целый обоз – ведь более полутора сотен человек ехало, везли гору подарков, вели каких-то особенных лошадей – говорили, что это персидские. А мехов сколько с собой взяли! А персидских ковров?! И на отдельных телегах – охотничьи птицы с сокольниками. Помнишь, каких соколов тогда привезли герцогу Якобу? Я думала, никогда до Лондона не доедем. И очень боялась, что Прозоровский с Желябужским наделают глупостей.

– Отчего это они должны наделать глупостей?

– Они взяли с собой грамоту, написанную бог весть когда. Ваш государь редко шлет послов в Англию, и этот, что грамоту писал, был, видно, последним перед тем, как казнили покойного короля Чарльза. После того отношений с Англией, как я поняла, не было вовсе.

– Да, у нас в приказе лежит государева грамота о высылке английских купцов из России.

Ивашка сам видел список с этой грамоты, подписанной государем первого июня тысяча шестьсот сорок девятого года от Рождества Христова: «Преж сего торговали вы в Московском государстве по государевым жалованным грамотам, каковы даны вам по прошенью государя вашего, аглинского Карлуса короля для братския дружбы и любви. А ныне великому государю нашему ведомо учинилось, что англичане всею землею учинили большое злое дело, государя своего Карлуса короля убили до смерти…»

– Так вот, тогда русских послов приняли с почестями, в Вестминстере, и там вышло недоразумение – какую-то бумагу им кто-то из лордов вручил, не вставая со стула, и они заупрямились – бумагу на государево имя нужно подавать стоя. Как-то это дело тогда уладили. Князь Прозоровский в приемах послов участвовал, но то были послы из иных стран. Я ведь видала его под Ригой, он был в государевом полку, и когда к вашему государю послы приезжали, датский, и бранденбургский, и курляндский канцлер Мельхиор фон Фелькерзам, он присутствовал и какие-то важные тонкости уже знал. Но законов, по которым принимают в Лондоне, они с Желябужским не знали и сильно беспокоились – в каких случаях может пострадать честь государя. Вот и я тоже забеспокоилась – я ведь знаю короля Чарльза, он может послов и лежа принять…

– Такой сумасброд?

– Нет… – Дениза помолчала. – Просто он после всего, что пришлось пережить, решил, будто ему все дозволено.

Анриэтта кивнула – это она как раз могла понять.

– Прежде всего я нанесла визит ее величеству. Как я и думала, ее величество знала, где ты. Знаешь, я даже удивилась, что ты все еще в Париже.

Это был намек: тебя, помогавшую крестной матери справиться с нищетой, сейчас приняли бы в Лондоне даже не как крестную дочь, а как родную.

– Да, я писала королеве, письмо передала леди Честерфилд. А ответ я получила через герцогиню Орлеанскую. Я иногда бываю у нее, но не злоупотребляю ее вниманием. Чтобы блистать при французском дворе, нужно много денег, а у меня столько нет, – призналась Анриэтта. – Я знаю, что Чарльз сделает для меня все, даст и герцогский титул, и деньги, вернет имения покойного мужа… Но я не могла… ты же все понимаешь… Когда-нибудь я, конечно, побываю в Англии, но не сейчас…

– Да, это я понимаю.

Молчание длилось несколько минут. Дениза решила, что деликатность тоже должна иметь пределы, и заговорила первой.

– Я повидала нашу свекровь, – сказала она. – Почтенная леди, узнав, что я в Лондоне, страшно перепугалась. Мой бывший муж не только живет с другой женщиной, но имеет от нее четырех сыновей, скоро должен родиться пятый ребенок. Леди Тревельян без ума от внуков. Я ее понимаю – из трех сыновей у нее остался один, и она хочет, чтобы он жил с любимой женщиной и растил деток, а не сходился с женой, которую не видел… Господи, сколько же лет мы не видались?.. Тринадцать? Если не четырнадцать…

– Да… – тихо согласилась Анриэтта. Воспоминания о покойном муже угнетали ее: если бы он воскрес, какими глазами она бы могла на него смотреть?..

– Так вот, мы встретились. Она была готова все мне отдать, лишь бы я не вмешивалась в жизнь сына. Я рассказала ей о тебе – рассказала то, что не пошло бы тебе во вред, конечно. Когда она поняла, что я не собираюсь задерживаться в Лондоне, то предложила мне соглашение: я больше никогда не возвращаюсь в Англию, уступаю мужу Хенлоу-холл и имение в Стрэтфордшире, а взамен получаю примерно фунт колец и серег, а также ренту, на которую смогу очень неплохо жить даже в Париже. Мы поговорили и о тебе. Как ты знаешь, тебе полагается вдовья часть. Лучше бы ты все-таки сама за ней съездила – там земли, которые сейчас можно хорошо продать, и дом в Лондоне, который тебе, как я понимаю, совершенно не нужен.

– Я могу дать полномочия опытному агенту, пусть он едет и привезет деньги.

– Хорошо. Потом я опять побывала у ее величества и у его величества. Узнав, что я еду в Париж, Чарльз дал мне охрану. Как видишь, она пригодилась.

Дениза понимала: Анриэтта не хочет даже видеть места, связанные с первой любовью. Другой человек, зная лихую жизнь Анриэтты, не поверил бы, что такое возможно. Однако Дениза понимала свою подругу и сестру. Сама она сумела замкнуться в своей верности мужу на много лет – и только Ивашка сумел пробиться сквозь броню. Анриэтта же, исполняя поручения кардинала Мазарини, получила в итоге длинный список амурных приключений, сперва считая, что они касаются лишь тела, а не души, потом осознав опасность для души.

Ивашка уже понял, как жена оказалась на дороге из Кале в Париж. Понял он, почему она велела остановить карету посреди дороги: посланные в погоню за московитами люди и ее кучера спрашивали, не попадалось ли на пути трое верховых, говорящих по-польски, и ей это показалось подозрительным.

Наконец, рассказав новости, Дениза смогла задать вопрос:

– А где этот ваш беглец?

– Братец, ты ведь догадался, отчего за вами вдруг устроили охоту? – спросила Анриэтта. – Нет? Братец, все еще хуже, чем мы думали. Он рассказал иезуитам, что вы его ищете, и дал приметы. Вот почему я со своими…

– Да чтоб он сдох! – по-русски воскликнул Ивашка.