Для ночного разговора Анриэтта выбрала дровяной сарай, куда еще не привезли зимний запас дров. Она не рассчитывала, что московиты возьмут с собой лошадей. Оставлять бахматов на улице было опасно – мало ли какой сукин сын польстится на бесхозную скотину. Их тоже взяли в сарай, хотя провели в узкую дверь с большим трудом.

Тайное совещание проходило в пространстве размером с нужный чулан в небогатом доме, сидеть пришлось на земле, а над головами покачивались конские морды, и время от времени кто-то из бахматов пытался пожевать хозяйскую шапку, за что получал не слишком сильную, но чувствительную пощечину.

Шумилов неохотно беседовал с Анриэттой, ему не нравилась ее стремительная сообразительность. Ивашка с Петрухой это подметили и потому сами рассказали о варшавском ночном приключении.

– Вы полагаете, иезуиты вас выследили и решили убрать? – спросила Анриэтта. – Это я могу понять – люди, которых прислали за господином Ординым-Нащокиным, им тут не нужны. Тем более они предположили, что вы взяли верный след. Но зачем такой странный способ? Это возможность уничтожить одного из вас, а остальных запугать? Будь я на их месте, воспользовалась бы ядом.

Ивашку от такой возможности даже передернуло. Шумилов покосился на Анриэтту.

– Может, они решили, что я побоюсь один прийти? – предположил Петруха. – Может, думали, что мы все втроем явимся?

– Может, и так. А вы ничего странного не заметили во время этой ночной стычки?

Ивашка с Петрухой стали перебирать подробности и вспомнили про шапку со списком под ее подкладкой.

– Хотела бы я видеть этот список, – сказала Анриэтта. – Может, в нем разгадка этого странного случая?

– Ничего странного нет, нас хотели убрать, чтобы мы не помешали перебежчикам поменять веру. Ясно же было, что мы будем их искать в иезуитских коллегиях, – наконец заговорил Шумилов.

Анриэтта усмехнулась.

– Как, по-вашему, иезуиты будут перетаскивать господина Ордина-Нащокина из православия в католицизм? – спросила она.

Ивашка по ее лицу, по этой хитрой усмешке понял: будет какой-то подвох.

– Ксендзов умных к нему приставят. Дадут богословские книги читать. По костелам водить будут. Еще, я знаю, они любят богословские споры, он такого спора не выдержит, – ответил Шумилов. – Я его знаю, он может заведовать перепиской у своего батюшки, но сам не столь остер умом и остроты уже не наживет, а насчет веры… Как с детства научили – так и верует. Нам спорить с попами не положено. Иной монах даже Священного писания не читает, а только молитвослов, акафисты да что для богослужения надобно.

Анриэтта не выдержала – рассмеялась:

– Оно и видно, что вы с иезуитами дела не имели! Они хитрее, чем вы думаете, господин Шумилов! Если сейчас засадить господина Ордина-Нащокина за книги, да еще вместе с юношами из польских семейств, он потерпит малость и убежит. Он не за тем из дома убежал, чтобы опять сидеть, уткнувшись носом в книги!

– А как же? – растерянно спросил Ивашка. – Как же иначе-то?

– Убежал он от скуки и еще оттого, что сравнивал российскую жизнь, какая она есть, с жизнью в европейских государствах, о которой знает по рассказам иноземцев. Думаете, ему говорили, что в европейских городах утром открываются окна и на улицу выплескиваются ночные сосуды? Думаете, ему рассказали про дураков-докторов, придумавших, будто мыться водой вредно и потому следует обливаться ароматическими смесями? Да-да, вы в дороге мылись кое-как и грезили о бане. Он – тоже, а бани-то и нет! В польских городах еще можно найти, а дальше – хорошо, если дадут лохань с горячей водой. Знаете, с чего начнут господа иезуиты?

Шумилов не ответил, а Петруха с Ивашкой уставились на Анриэтту, приоткрыв рты.

– Они сперва дадут ему то, чего он в своем отечестве и даже в Кокенгаузене был лишен. Они ему дадут веселое общество, где слушают музыку и пение, где показывают комедии и балеты, где любуются картинами отличных живописцев… Господин Шумилов, для человека, который в жизни видел только образа, эти картины – как гром среди ясного неба. Сперва господину Ордину-Нащокину устроят праздник. А где это возможно?

– В Вавельском замке! – воскликнул Петруха.

– Да, его примут при дворе короля, его представят королеве, как диковину из тех краев, где ездят верхом на медведях. Его будут развлекать, вкусно кормить, познакомят с легкомысленными фрейлинами ее величества. Дадут ему то, чего дома он не видел. Ему каждый день будут твердить, как он разумно поступил, приехав служить польской короне…

– Чтоб он сдох… – пробормотал Ивашка.

– А потом уж, увидев, что все его новые друзья и любовницы ходят к мессе и очень довольны своей верой, он сам проявит желание приобщиться. У него в голове прекрасная жизнь и католическая месса свяжутся воедино. И тогда за дело возьмутся те умные и опытные ксендзы, о которых вы говорили, господин Шумилов. Я думаю, русских детей в хороших семьях тоже примерно так вере обучают: выучи молитву, за это получишь медовый пряник. Только иезуиты начнут с пряника.

Ивашка подтолкнул локтем Петруху и указал взглядом на Шумилова. Тот сидел, насупившись и пряча взгляд.

Петруха чуть заметно кивнул, что означало: вот так-то и бывает, когда считаешь себя самым умным…

Они уважали Арсения Петровича, но его конфуз их чуточку порадовал.

– Но письма? – вместо надувшегося Шумилова спросил Петруха. – Если наше беглое чадушко при дворе, то, может, оно уже отблагодарило за прием письмами?

– Похоже, что так. Это скверно, но тут уже ничем помочь нельзя, – спокойно ответила Анриэтта. – Тут мы потерпели поражение. Если представить господина Ордина-Нащокина в виде большого пирога, ну хотя бы праздничного, с курятиной, как его готовит твоя матушка, братец, то немалый кусок этого пирога иезуиты съели. Но остались другие куски, которые нужно попытаться спасти. Нужно вытащить господина Ордина-Нащокина из Кракова, пока его действительно не заставили поменять веру. Нужно хотя бы переправить его в протестантское государство, где иезуитов не любят, раз уж ему так хочется жить в Европе.

– Да выкрасть его – и в Москву! – предложил Петруха.

– И везти в мешке через всю Речь Посполиту? – Анриэтта рассмеялась. – Даже если бы у вас через каждые пять верст стояли подставы – и то, если скакать день и ночь, если дорога будет пряма, как стрела, если никакие злодеи не выскочат из леса с вилами и мушкетами…

Она замолчала, всем видом показывая: это затея безнадежная.

– Так что же – ему слоняться по Европе без дела и без толка, пока не помрет от старости? – спросил Ивашка.

– И такое возможно. Я считаю: вы должны быть уверены, что господин Ордин-Нащокин, вернувшись в Россию, не станет там выполнять тайные задания своих иноземных хозяев. А если не уверены, пусть ночует в Париже под Новым мостом. Или пусть пробирается в Италию – там теплее.

– Так, может, нам просто вернуться домой, а этого подлеца, если вдруг появится в России, гнать в три шеи? – предположил Ивашка, который сильно скучал по Денизе и деткам.

– Если бы подлец не был сыном господина Ордина-Нащокина-старшего, которого мы все очень уважаем и который нужен вашему государю, не просто нужен, а необходим… – Анриэтта вздохнула. – Даже страшно подумать, какой будет его судьба, если сын не вернется. У него же в Москве множество врагов. Государь его любит, но государя могут переубедить…

Шумилов, не участвуя в разговоре, все же внимательно слушал.

Он не был чересчур обидчив – служа в московских приказах, на всех обидчивости не напасешься. Ему было разве что неприятно, что он совершил ошибку, а на эту ошибку указала женщина, вопреки народной мудрости «у бабы волос долог, да ум короток». И у него хватило силы духа задать Анриэтте вопрос:

– Так что же тут можно сделать?

– Можно отправить меня к польскому двору. Я ведь не зря приехала сюда тайно, при хозяйке, которая только и знает, что сплетничать о придворных. Я услышала то, на что рассчитывала, – знакомые имена…

Кроме имен Анриэтта узнала новость, которая вовремя не дошла до Москвы: сын казненного английского короля Карла, также Карл, вернул себе отцовский трон еще в июне, со всей возможной торжественностью. Для нее это много значило – она хорошо знала молодого короля, который был добрым приятелем ее покойного мужа; теперь, когда Карл на троне, он позаботится о том, чтобы его давние сподвижники и сподвижники его покойного отца вернули свое имущество, утраченное во время войны. Лорд Тревельян имел несколько поместий, владеть которыми должна его вдова; правда, имеются и дальние родственники, но их Анриэтта не боялась – при необходимости она умела постоять за себя. В Англию ей не хотелось – как в место, с которым связаны отвратительные воспоминания. Но рано или поздно пришлось бы. Тем более что не мешало бы встретиться и с мужем Денизы, если только он жив, чтобы оговорить ее имущественные права.

– В свите королевы много француженок и французов, которые могут меня узнать и засвидетельствовать, что я – младшая дочь графа де Верне, крестница английской королевы и по мужу – леди Тревельян. Кроме того, я знакома с Марией-Луизой, – продолжала Анриэтта. – Я была в Париже на ее формальной помолвке с покойным королем Владиславом. Нужно было быть очень жадным человеком, чтобы к ней посвататься. Короля Владислава Мазарини просто купил – приобрел польскую корону за семьсот тысяч экю, во столько оценил покойник место в своей постели. Там был довольно сложный договор, подробностей я не знаю, но только Владислав согласился жениться ради денег, а Мазарини уговорил его получать эти деньги по частям. Я тогда была слишком молода, чтобы в этом разобраться, и мне было любопытно совсем другое. Мария-Луиза меня полюбила, всегда звала в свои покои и при мне рассказывала дамам о своем любовнике Конде так, что мы все отлично могли представить. Но сейчас ей на помощь пришел возраст – она, говорят, стала образцом целомудрия. Хотелось бы мне остаться с ней наедине и убедиться, что это не так.

Ивашка с Петрухой переглянулись – и славные же знакомства у этой бабы!

– Что нужно сделать, чтобы вы попали ко двору? Деньги на ваши наряды найдутся. Карета, слуги? – спросил Шумилов.

Анриэтта задумалась.

– Нужно сочинить мне историю – где я пропадала столько лет. Королева, скорее всего, знает, что я была замужем за лордом Тревельяном и овдовела. А вот что со мной было потом? И откуда я прибыла в Краков? Не могу же я рассказать ей правду… Точнее, могу, она вряд ли обожает кардинала Мазарини. Но польский двор такой правды не поймет.

– Могли вы быть замужем за каким-нибудь курляндским бароном?

– Могла… И могла после смерти мужа несколько лет провести в монастыре… – Анриэтта задумалась. – Нужно будет еще придумать, куда пропала вторая леди Тревельян. Если рассказать, что она поселилась в Москве, приняла православие и обвенчалась с переводчиком Посольского приказа, мне просто не поверят.

– Ее можно поместить в монастырь, – предложил Ивашка. – Арсений Петрович, давай вспоминать наших курляндских знакомцев. Нужно найти барона, который недавно скончался.

– Верно! – воскликнул Петруха. И они общими усилиями отыскали подходящего покойника, пытавшегося противостоять шведскому нашествию, а впоследствии скончавшегося от ран.

– Значит, я буду баронессой фон Шекман? Постараюсь запомнить. И, господа, вы все же отдайте мне тот список. На шапку с пряжкой я бы тоже хотела взглянуть.

– Пряжку мы можем вам отдать, – сказал Шумилов. – Она с жемчугом, вам пригодится. А сама шапка обыкновенная, из выдры. Таких мы тут много видели.

На том и порешили.

Анриэтта, нанявшись горничной к некоей пани Тускевичевой, не завела себе богатых нарядов – горничной они ни к чему. Драгоценности она всегда носила при себе, в потайном кармане, подвешенном под юбкой к поясу, потому что пани вполне могла устроить обыск в ее вещах. Ради нескольких сорочек и легкой накидки возвращаться не стоило. Тем более предстояло купить новые и дорогие наряды.

Поэтому московиты решили: Ивашка с Петрухой повезут будущую баронессу в Люблин, чтобы там она преобразилась и вернулась в Краков уже в своей карете и со слугами, Шумилов останется в Кракове и постарается свести знакомство с ксендзами, но будет бдителен и по вечерам не станет нигде бродить.

Он даже обрадовался возможности провести несколько вечеров в гостинице, за книгами. Книги богословского содержания он рассчитывал раздобыть при помощи ксендзов. Нужно было подготовиться к словесному сражению с Воином Афанасьевичем, если вдруг придется вправлять беглецу мозги.

Анриэтта прибыла как раз к Рождеству, и не в карете, а в хороших санях и в сопровождении двух горничных. Она сразу направилась в Вавель, а Ивашка с Петрухой, в новеньких шубах и сапогах, в «рогатывках» с султанами из перьев цапли, – к Шумилову.

– Сейчас в замке будут праздновать, так что мы вовремя поспели, – сказал Петруха. – Она очень радовалась, что попадет на все балы.

– Что с нее возьмешь… – буркнул Шумилов. Он понимал, что женщина стосковалась по той жизни, к которой была приучена с детства, но сильно не одобрял того мира, в котором бабы с мужиками прилюдно в обнимку скачут, да еще и волосами трясут. По его разумению, вдова должна, как и замужняя, прятать волосы хоть под платом, если не под повойником. Французской бабьей моды он не одобрял: вся шея на виду, плечи – и те на виду, груди наполовину открыты, руки по локоть открыты, волосы кудерьками и завитками спускаются вдоль шеи на грудь. А все это богатство можно показывать только своему венчанному мужу, ведь сплошной соблазн!

Анриэтта же радовалась тому, что наконец будет выглядеть соблазнительно. Об этих платьях с разрезными рукавами, об этих кружевных воротниках, об этих туфельках она столько месяцев мечтала!

Первым делом она стала добиваться встречи с личным секретарем королевы, Пьером де Нуайе. Этого дворянина Анриэтта не знала, но полагала, что сумеет с ним хорошо поговорить. Главное было – попасть в королевские покои.

Ей это удалось.

Там, в покоях, звучала лишь французская речь. Мария-Луиза привезла фрейлин и камеристок из Парижа, а польские пани и паненки должны были приноравливаться к ее нраву.

В тот день дамы готовились к балу, и мужчинам вход был воспрещен. Пьер де Нуайе через камеристку вызвал любимицу королевы – молоденькую пани Замойскую, супругу воеводы сандомирского и киевского.

О ней ходили слухи, будто она – тайно рожденная дочь Марии-Луизы, только непонятно от кого. Основания для слухов имелись – когда Мария-Луиза приехала в Варшаву, чтобы обвенчаться с Владиславом, в ее свите была девочка лет четырех, черноволосая и кудрявая. Зачем тащить с собой через всю Европу ребенка, если только это не твое дитя, – так рассуждали варшавяне. Королева на осторожные вопросы отвечала, что девочка, Мария-Казимира-Луиза Гранж д’Аркьен, – дочь гувернантки от некоего знатного вельможи, столь знатного, что ее во избежание беды следовало увезти из Франции. Также королева говорила, что обещала позаботиться о судьбе ребенка. И в конце концов у варшавян появились другие темы для разговоров. А королева почти три года назад отдала семнадцатилетнюю воспитанницу за весьма богатого пана, Яна Замойского. Это было своего рода наградой пану, который во время «кровавого потопа» отказался признать своим королем шведского Карла и сохранил верность Яну-Казимиру.

Муж был отважен и умел водить в битву драгун и гусар, но грубоват, любитель выпить, и в конце концов он впал в немилость у Марии-Луизы и Яна-Казимира. Юная жена с ним как-то ладила и даже забеременела, но дитя родилось слабеньким и вскоре скончалось.

– В чем дело, господин де Нуайе? – спросила красавица, выйдя на зов. – Что-то спешное?

– Вас одна особа желает видеть, – ответил секретарь. – Вот она, перед вами.

Анриэтта сделала глубокий реверанс.

Готовясь к важной встрече, она оделась так роскошно, как только могла, учитывая, что лавки в Люблине – отнюдь не парижские и даже не варшавские. На ней было алое платье, такое, что выделяется в любой толпе, спереди в драпированном разрезе виднелась золотистая юбка. На шею Анриэтта надела вечно модный крупный жемчуг, воротник приделала из лучшего фламандского кружева, какое только могла найти, волосы по бокам горничная ей завила, как и челку, а сзади, заплетя косу, уложила короной.

Но было и неудобство – Анриэтта отвыкла от туго зашнурованных корсажей.

– Что вам угодно, сударыня? – спросила пани Замойская.

– Я боюсь, что вам будет трудно вспомнить меня, сударыня, так много лет прошло со времени нашего знакомства. Но, может быть, вы вспомните маленькое круглое зеркальце в золотой оправе? Оно так вам полюбилось, что вы изволили плакать, сударыня, чтобы получить его.

– Маленькое зеркальце с ручкой – как ангелочек?

– Да, сударыня.

– Оно и теперь у меня! Так это вы?..

– Я, и если вы действительно вспомнили меня, то скажите ее величеству, что младшая дочь графа де Верне, ее давнего поклонника и сторонника, почтительнейше просит принять…

– Мой Бог, конечно!

Пани Замойская исчезла и минуту спустя вернулась радостная:

– Ее величество ждет вас!

Мария-Луиза сперва решила, что девушка, которой она покровительствовала, прибыла из Франции, и забеспокоилась – нет ли дурных вестей. Кардинал Мазарини сильно болел, а этот прелат был ей нужен, чтобы содействовать в передаче польского трона не бог весть кому, а нужному человеку. Этого человека она уже присмотрела – принца Анри Жюльена, сына своего бывшего любовника, Великого Конде. Теперь следовало женить его на своей племяннице, чтобы в случае смерти Яна-Казимира не остаться никому не нужной старухой, а продолжать править Речью Посполитой.

Но Анриэтта сразу сказала, что приехала из Курляндии, и королева приказала ей наутро быть при ее пробуждении. Курляндские дела тоже были Марии-Луизе любопытны. Анриэтта умело подольстилась к Марии-Луизе и получила приглашение пожить в Вавельском замке.

В Кракове умели веселиться! Балы, пиры, катания на санях, охоты, концерты – двор едва опомнился к концу января. Анриэтта первым делом завела себе поклонников, готовых целовать ручки и развлекать, а поскольку она была уже вдовой, да и немолоденькой, поклонники были осанистые седоусые паны, одетые с невероятной роскошью на польский лад. Французское платье сразу признали и охотно надевали только дамы, кавалеры к нему еще только приглядывались. Главным же щеголем в Вавельском замке был сам король Ян-Казимир. Он тоже целовал Анриэтте ручки. Она знала, что его величество не промах по части чужих спален, и была настороже – хотя королева давно махнула рукой на эти мужнины забавы, но лучше поберечься.

У Яна-Казимира было целое войско покоевых – во Франции их бы назвали пажами. Молодые шляхтичи, попавшие ко двору благодаря родительским связям, ничем путным не занимались – бегали с поручениями да ухаживали за дамами. Анриэтта обратила внимание на одного юношу – лет ему было около двадцати, и он недавно, прошло немногим более года, побывал в Париже.

Она не видела Парижа очень давно – то есть дважды побывала там проездом, но не в Лувре, не в Пале-Рояль; по приказанию Мазарини они с Денизой останавливались на окраине, в трех шагах от Булонского леса. А ей очень хотелось знать, что делается в столице, до сих пор ли славятся салоны Нинон де Ланкло и мадам де Рамбуйе, вышла ли наконец замуж прекрасная Жюли, дочка мадам де Рамбуйе, какие пьесы ставятся в Бургундском отеле.

Юноша – удивительно изящного сложения, с такими тонкими белыми руками, что принц крови бы позавидовал, – был в Париже по случаю празднования Пиренейского мира вместе с посланными Яном-Казимиром польскими аристократами. Он действительно участвовал во всех увеселениях, был на большом приеме в Лувре и называл имена, которые Анриэтта хотела услышать.

– А как выглядел молодой король? – расспрашивала она. – Что говорят о нем в городе? Каких невест ему ищут? Кто его любовница?

– Не все сразу, госпожа фон Шекман! Говорят, его любовницей была племянница кардинала, Олимпия Манчини, но ее величество королева Анна испугалась последствий, и девицу срочно выдали замуж за графа де Суассона. Но весь Париж знает, что старший сын этой пары родился всего через шесть месяцев после свадьбы, так что…

– Не продолжайте, господин Мазепа! – Анриэтта хлопнула юношу по руке веером, очень удачно купленным веером, в который было вставлено маленькое зеркальце. – Это чересчур фривольно!

Он засмеялся и поцеловал Анриэтте руку. Поцелуй был чуть более долгий, чем требовала любезность, и Анриэтта подумала: «Вот, пожалуй, дитя, из которого можно вырастить отличного любовника; наверняка какая-нибудь из придворных дам этим уже занялась…»

– Вы поедете кататься? – спросил пан Мазепа. – Будет целая кавалькада саней. Что, если поедем вместе?

Она согласилась. Как оказалось, правильно сделала. Потому что увидела на голове у своего кавалера шапку из меха выдры с жемчужной пряжкой – точно такой же, как та, что подарили ей московиты.

Сперва Анриэтта подумала, что пряжки просто вошли в моду. Но, как она ни вертелась в санях, как ни разглядывала кавалеров, ни у кого не увидела такого украшения.

А следующий день преподнес ей подарок – в галерее, в три яруса опоясывавшей внутренний двор замка, она нос к носу столкнулась с Ординым-Нащокиным-младшим.

Он быстро прошел мимо, не узнал в даме, прячущей лицо в пышных мехах, той сомнительной особы, что время от времени появлялась в Царевиче-Дмитриеве. А вот дама его узнала и даже пошла следом.

Беглец спешил, поскольку выскочил на мороз без шубы, и скрылся в личных покоях Яна-Казимира. Но Анриэтте повезло: как раз выходил оттуда Пьер де Нуайе, посланный к королю за какой-то надобностью. Она спросила, кто тот молодой пан, что чуть не сбил ее с ног, спеша к его величеству.

– Это Войцех Сайковский, сударыня. Его величество еще осенью взял этого господина в покоевые. Однако Сайковский заболел и только теперь окреп настолько, чтобы служить его величеству. Но он малоспособен к такой службе.

– Это я заметила. Неужели он надеется сделать карьеру при дворе?

– Сайковскому покровительствует лично его величество, – тут секретарь перешел на шепот. – Хотя я не представляю, из какого захолустья вывезли Сайковского с его родственником.

– Как, и родственник тоже тут?

– Я подозреваю, что этого родственника в детстве кормилица неудачно на пол уронила.

Анриэтта знала, что спутник Воина Афанасьевича – не семи пядей во лбу. Поэтому спорить с секретарем не стала.

– Мои комнатки в замке невелики, но я буду рада видеть вас у себя, – сказала она. – Хотела бы угостить вас чашечкой этого модного напитка, которое моряки называют «кофе». Мой покойный супруг имел приятеля-капитана, который ходил на судах курляндского герцога в Африку и привозил диковинки. Я взяла с собой мешочек кофейных зерен.

На самом деле кофе Анриэтта купила в Гданьске – там еще не распробовали напитка, и купцы, взявшие несколько фунтов на пробу, отдавали зерна недорого. Секретарь королевы был ей нужен, а также следовало бы подружиться с пани Катаржиной Радзивилл, день назад приехавшей с мужем, князем Михалом, в Краков. Это можно было сделать с помощью пани Замойской – Замойский и Радзивилл были добрыми приятелями, их жены также отлично поладили. А дружба с родом Радзивиллов может пригодиться.

Московиты ждали известий от Анриэтты и дождались – выехав в город с новыми подругами и обойдя самые лучшие лавки, она оставила записку у сапожника Домонтовича, которого Ивашка прикормил.

Записка получилась длинная; читая ее вслух Ивашке с Петрухой, Шумилов, по обыкновению, хмурился. Ему не нравилось, что француженка оказалась права и воеводского сынка для начала приучают к придворным соблазнам.

– Ну как вернется и у нас вздумает такие же порядки заводить? – спросил Петруха, но в голосе чувствовалась надежда; поколобродив в Царевиче-Дмитриеве, он хотел, чтобы и на Москве женщины были чуточку более доступны.

– Пусть попробует.

– Что же нам теперь делать?

Этот Ивашкин вопрос Шумилов обдумывал довольно долго.

– Ждать, – наконец сказал он.

И впрямь – проникнуть в Вавельский замок московиты не могли, оставалось только надеяться, что француженка во всем разберется. А разбираться ей следовало сразу с двумя делами – с Ординым-Нащокиным-младшим и с двумя одинаковыми шапками. Казалось бы, носят два пана схожие пряжки, ну и шут с ними! Но один из панов пытался погубить Петруху, а другой казался Анриэтте все более подозрительным, о чем она и написала.

Пан Ян Мазепа, общий любимчик, попал в окружение Яна-Казимира благодаря иезуитам. Он учился у них в Полоцке за счет князя Дмитрия Вишневецкого, а потом киевский епископ Лещинский то ли по просьбе отца юноши, то ли из иных соображений представил его королю. Сам Мазепа объяснял это так: отец послал его учиться обращению с людьми близ королевского лица, а не где-нибудь в корчмах. Но в таком учении большой нужды не было – обращаться с людьми пан Ян умел, кажется, с пеленок, а когда вошел в нужный возраст, умел склонить ко греху любую молодую пани, какая ему бы понравилась.

Разумеется, про шалости покоевого немало говорили в комнатах Марии-Луизы. Дамы гадали, кто теперь его избранница. Галантен он был со всеми, но в последние месяцы, кажется, завел себе тайную возлюбленную. Это наводило на мысли о необычайно ревнивом муже.

Анриэтта знала мужчин не по рассказам. Насколько она поняла, наблюдая за Мазепой, верность подруге в списке его достоинств не значилась. Похоже, с той загадочной женщиной его связывала не только нежная страсть. Было что-то еще – а что? Ученик иезуитов мог затеять какую-то интригу – и, возможно, даже с ведома короля, который, сложив с себя епископский сан, иезуитом от этого быть не перестал. Оставалось лишь надеяться, что в интригу не впутают Ордина-Нащокина-младшего, пока Анриэтте не удастся разобраться в тайнах польского двора.