Александра ухватилась за протянутую руку. Рука была сильна неимоверно — выдернула ее из воды, так что она легла животом на борт и быстро перевалилась в лодку.

— Слава богу, — сказал бас, только что призывавший «сюда, к нам, не бойся». А другой голос, загадочно знакомый, спросил:

— Ты, сударь, часом не Нерецкий ли?

— Нет, — ответила Александра.

— Да пустите же на берег! Я их догоню! — не унимался молодой голос.

— Правь к берегу, дядя Ефрем, да не к тому — к другому, к Васильевскому. Вон, туда! — велел бас. — Ефимка, готовься, для тебя швартоваться не станем.

Александра не знала, как быть. Мокрая одежда раздражала, холодила тело, любимый кафтан уплыл, волосы впору было выкручивать. Вместе с кафтаном пропал кошелек: были бы деньги — наняла бы лодочника, доставил бы к самому дому, а там на поварне еще не остыла печь… Хотя первым делом следовало бежать, искать на улицах десятских, сообщать в полицию, что Нерецкий похищен и увезен в лодке!..

— Пошел, крестничек!

Человек со знакомым голосом осветил уходящие в воду деревянные ступени. Другой перепрыгнул на них, взбежал, повернулся:

— Сколько могу — буду преследовать! — И топот бегущих ног вскоре затих вдалеке.

— Эй, эй! Дорогу-то к моему домишке помнишь? — загремел бас. — Ты мужиков спрашивай — где флюгер корабликом! Как что разведаешь — тут же ко мне!

— Вот ведь неуемная душа, — произнес знакомый голос, вроде и неодобрительно, однако с примесью зависти. — Ну, сударь, кто ты таков и отчего в воде оказался?

Это относилось к Александре.

— Превратности судьбы, — кратко отвечала она.

— Эй, да ты, сдается, не сударь, а сударыня! — догадался бас. — Ну, Михайлов, славную рыбку мы выудили! Ну-ка посвети! Дядя Ефрем, правь к берегу! Даму надобно обсушить!

— Нет, на Васильевском мне делать нечего, — быстро сказала Александра. — Если бы вы были столь любезны и доставили меня поближе к Миллионной, то век бы вам была признательна…

Она уже выстроила план — накинуть хоть какое платьишко, обуться, взять с собой кого-то из людей и возвращаться на Вторую Мещанскую. Там наверняка что-то выяснится — дворня из губернаторского дома вышла помочь кучеру Семену, может статься, уже позвали десятских, которые ночью должны ходить по улицам; Семен непременно рассказал, кто его ударил…

Михайлов, узнанный окончательно, осветил Александру, но она успела отвернуться и сидела с независимым видом — настолько, насколько это вообще возможно, вымокши насквозь.

— Поворачивай, дядя Ефрем, — распорядился бас, — да только неладно получается, в мокром-то… Вы скиньте все с себя, мы глядеть не станем, и завернитесь ну хоть в мой подрясник…

— Благодарю, не надо.

— Ты спроси эту даму, точно ли с ней в лодке был Нерецкий, — буркнул Михайлов.

— Что вам за дело до Нерецкого?

— Есть дело, впрочем, я не представился… Капитан второго ранга в отставке Новиков, — сообщил бас и, приподняв зад над сиденьем, кое-как поклонился. — А это — товарищ мой, капитан второго ранга Михайлов, прошу любить и жаловать.

Михайлов недовольно фыркнул.

«И надо ж было тому случиться, что именно они выудили меня из воды, — подумала Александра, — экая насмешка Фортуны. И ведь признал, оттого и сердится, оттого и нос воротит!»

— Вы почтили нашу лодку своим присутствием… — продолжал Новиков.

— Это было вовсе необязательно, я хорошо плаваю! — перебила Александра. — Лучше, чем полагается даме из хорошего общества, — строптиво добавила она. — И я бы прекрасно сама добралась до берега. Вы же видели — я не тонула, на помощь не звала!

— Ах, сударыня, тот, кто тонет, редко орет, он лишь глаза таращит да руками по воде бьет, — сказал Новиков. — И голову задирает, и рот невесть зачем разевает, и задыхается с перепугу. Коли не знать этих признаков, то и не всегда догадаешься, что опасность велика.

— Вы полагаете, господин Новиков, что от смерти меня спасли, коли я не вопила? — удивилась Александра. — Когда бы потребовалось, то я с несколькими привалами доплыла бы до своего дома.

— Коли вам не нравится мой подрясник, а он действительно страшен, как смертный грех, то могу предложить кафтан. Раздевайся, Михайлов, — приказал Новиков, — надобно ж даму как-то согреть.

Михайлов быстро встал, сорвал с себя кафтан, бросил его на колени Александре, после чего шлепнулся обратно.

— Ну, не кобеньтесь, сударыня, и не жеманничайте. Простудиться после ночного купания проще, чем вы думаете. Вам ведь, поди, еще не доводилось ночью купаться, — очень кстати предположил Новиков. — Стягивайте камзол.

— Доводилось, и по снегу бегать босиком доводилось, и под дождем тоже, — с некоторым злорадством сообщила Александра. — У меня лет до четырнадцати и шубы зимой не было, был один лишь байковый капот, в нем гулять велели.

— Вы росли у чужих? Вы сирота? — с сочувствием и тревогой спросил Новиков.

— Нет, это были затеи моей покойной матушки. Ее старший братец и отец, то бишь мои дядя и дед, ввязались при покойной государыне в какое-то темное дело, были судимы, ей пришлось скрываться, жить у дальней родни, отчего — не знаю, она не говорила. Потом все как-то уладилось. Но в душе у нее поселился страх — ей все чудилось, что наше благополучие вот-вот оборвется. И она готовила меня к тяжким испытаниям. У нас было правило — коли я промочу ноги, не переменять чулки — сами на ногах и высохнут. Летом, чуть вставало солнце, будили меня и водили купать на реку…

— Это жестоко, — сказал Новиков. — Как можно этак с детками?

— А ничего страшного я в таком обхождении не вижу. Пришедши домой, давали мне завтрак, состоявший из горячего молока и черного хлеба, чаю мы не знали. Пища моя была: щи, каша, иногда кусок солонины, а летом зелень и молочное. Чем плохо? В пост, правда, особливо в Великий, даже рыбы не было. А поутру горячее сусло или сбитень. Очень бодрит! Многие пеняли моей матери, что она так грубо меня воспитывает, она всегда отвечала: «Я не знаю, в каком она положении окажется: бедном или выйдет замуж за такого, с которым вынуждена будет по дорогам ездить, — все вытерпит: и холод, и грязь, и простуды не будет знать. А ежели будет богата, то легко привыкнет к хорошему». Но на самом деле она боялась не дорог… Она не хотела, чтоб я чего-нибудь боялась… — сказав это, Александра покосилась на Михайлова.

— Удивительная мать, — искренне восхитился Новиков.

— Теперь видите, что беспокоиться обо мне не стоит? Возьмите кафтан! — Она переложила михайловскую собственность на колени к Новикову.

Михайлов так ловко расположил фонарь, чтобы лицо Александры оставалось в тени. Это даже было смешно — до какой степени он не хотел ее видеть. Но, надо полагать, все же взглянул украдкой — когда она удерживала кафтан, на свету оказались ее руки в обвисших мокрых манжетах дорогой батистовой рубахи.

— Послушай, Новиков, — сказал он — разом сердито и неуверенно. — Нужно понять, какое отношение имеет эта дама к Нерецкому и Майкову. Необходимо!

— Отчего ты вообразил, будто она имеет отношение к Майкову?

— Помнишь мои подозрения? И пропажу перстня?

Новиков сообразил, в чем дело, и уставился на Александрину правую руку.

— Точно — он! Тот самый! Сударыня, не дадите ли перстенек разглядеть?

Александра сняла перстень, чудом не соскочивший с пальца в воде, и положила на огромную ладонь Новикова. Тот передал безделушку Михайлову, который примерил на безымянный палец левой руки, и перстень занял свое место так ловко, словно для этого пальца и был откован.

— Хотел бы я понять смысл этой интрига, — пробормотал Михайлов. — Если перстень у меня стянул Майков, то как он попал к ней?..

— Сударыня, мало кто из дам может похвастаться, что носит колечко из российского булата, — сказал Новиков. — Как оно к вам угодило? Вы купили его? Подарено? А коли нашли — то где?

— Этим кольцом обручился со мной некий молодой человек, — честно ответила Александра.

— Краденым перстнем? — не выдержал Михайлов.

— Краденым?! — возмутилась она. И тут же подумала — а и впрямь, Павлушка мог где-то стянуть сию безделицу…

— Да. Он пропал с моей руки как раз накануне войны. Его нагло украли. А был мне подарен человеком, который сам его изготовил, — не глядя на Александру, сказал Михайлов. — Тот человек может его опознать.

— Этот перстень из булата, он на всю Россию один такой, — добавил Новиков. — Я его рисовал. Коли угодно, покажу рисунок. Сударыня, кто вам его дал?

— Либо Майков, либо Нерецкий, — уверенно заявил Михайлов.

— Ни тот, ни другой!

— А все же? — не унимался Новиков. — Дело-то необычное. Да и не обручаются такими перстеньками.

— Перстень попал ко мне самым невинным способом. А коли не верите, то и разговаривать не о чем, — сердито сказала Александра. — Какое вам дело до того, кто и как со мной обручился?

— Перестань, Новиков. Мы это и сами выясним. А сию даму нужно пересадить на другую лодку — вон, кстати, и фонарь горит, какой-то лодочник припозднился. Полагаю, когда изловим Майкова, он и про перстень много чего скажет.

— Господин Новиков, тут все время поминается некий Майков. Он не во флоте ли служит? — спросила Александра.

— Во флоте, сударыня, на «Памяти Евстафия».

И тут Александра вспомнила молодого офицера, которого привел Нерецкий, и его рассуждения о высоких идеях. Тогда они были приятели. Так что же их вдруг рассорило? Да и рассорило ли? Ведь Нерецкий позволил себя пленить и не звал на помощь.

— Вы с ним знакомы? — полюбопытствовал Новиков.

— Светское знакомство, ни к чему не обязывающее, сударь. И уж не с ним я обручилась, даю вам слово!

А Михайлов меж тем окликнул лодочника, в переговоры вступил и дядя Ефрем, две минуты спустя лодки соприкоснулись бортами, и Новиков с медвежьей галантностью помог Александре перейти в другое суденышко.

Тут раздался крик.

— Дядька Ефрем! — кричал из сумрака парнишка. — Скажи господам — того молодчика в епанче, за которым посылали, на месте нет, на Адмиралтейской, куда-то убрался!

— Черт! — буркнул Михайлов. — Этого еще недоставало!

— Но там, где мы его поставили, ничего опасного быть не должно! — расстроился Новиков.

— Этот бездельник сыщет приключений на свою голову! Что же мы матери скажем?

Александре, продрогшей в мокрой одежде, недосуг было слушать перебранку. Она сказала, куда везти, и лодочка пошла нырять под мосты. Мысли в голову лезли разнообразные — панихида по Нерецкому причудливо сменялась панихидой по Михайлову…

Добравшись до удобного места, Александра велела лодочнику ждать и поспешила домой.

Идти по грязной улице в одних мокрых чулках было неприятно — ну да для девицы, которая босиком бегала по унавоженному огороду, ничего страшного, — сия беда лечится турецким тазом с горячей водой и французским мылом.

Александра вошла в свой дом, была встречена в сенях стареньким Ильичом, который почитал своим долгом сидеть там ночами.

Ильич устроил целый переполох — закричал: «Нашлась, нашлась!», и тут же прибежали перепуганные девки, причем Павла с Танюшкой — в одних рубахах, а Фрося спать еще не ложилась. С воплями и причитаниями они повели мокрую голубушку-барыню в гардеробную — раздевать, согревать, мыть ей ножки, кутать ее в самое теплое, укладывать в постельку. Ильич был отправлен с тремя копейками к лодочнику.

— Семен где? Жив, цел? — спрашивала Александра.

— Жив, приплелся!

— Ему голову не пробили?

— До крови ушибли! Ему Ильич волосья вокруг раны выстриг, перевязал.

— Завтра пошлю за немцем…

— Не нужно немца, Ильич его сам вылечит!

Александра уже сидела полуголая, с ногами в тазу, а Фрося полотенцами сушила ей распущенную косу, когда ворвалась Мавруша в одной рубашке и ночной кофте, даже без чепчика.

— Сашетта, вы утонули?! — закричала она.

— Утонула, на том свете в Нептуновом царстве обретаюсь, — отвечала Александра.

— Ай, нет, нет… Госпожа Денисова! Поликсена не вернулась!

— Ах, еще и это… С утра пошлю к Арсеньевой. Коли Поликсене совсем уж не хочется у меня жить — отправлю ей вещи и заплачу старухе, чтобы…

— Нет, нет! Она не примет!

— Это что еще за блажь? — удивилась Александра.

— Не блажь! Мурашка… Поликсена — невеста господина Нерецкого! Вот почему она ушла! — и Мавруша снова опустилась на колени. — Госпожа Денисова, отдайте ей супруга! Она же вот-вот от него ребеночка родит!

Фрося тихо ахнула.

— Сдается мне, что ты, Мавренька, врешь, — спокойно и даже ласково сказала Александра. — Ты сама ведь в него влюблена…

— Да что — я? Я — дурочка! Мне только и надо, что его голос слышать!.. А она — она все ему отдала… Мне такого не смочь… Я, должно быть, меньше люблю, чем она… — И Мавруша заплакала.

— Поликсену я найду и прямо спрошу у нее, от кого дитя нагуляла! — крикнула Александра. — А тебе стыдно подругу к своим проказам припутывать, особливо теперь, когда Нерецкий попал в беду! Его спасать надобно, а не делить между монастырками!

— Как — в беду, отчего — в беду? — забормотала Мавруша, поднимая к Александре заплаканное лицо. — Это из-за вас?!

— Из-за меня?!

— Вы же за ним ушли, и вы были в мужском костюме!

— Ну и что?

— Значит, была дуэль!

— Какая дуэль, ради чего, опомнись! На него напали, мы убегали вместе на лодке, лодка опрокинулась, я выплыла, а его захватили злодеи. Теперь ясно?

— Ахти мне… — прошептала Фрося.

— Но зачем, почему?

— Фрося, мой маскарадный костюм по Мойке уплыл. И шляпа пропала. Где она слетела с головы — понятия не имею. Завтра не забудь — надо спосылать Андрюшку к Меллеру, чтобы пришел и снял мерки, буду шить новый. Да и вот что — напомни, чтобы Зверкову написала. К костюму нужна шпага, а те, что от покойного барина остались, мне уж точно не по руке, там чуть ли не рыцарские двуручные мечи. А Зубков оружие любит — как все кабинетные сидельцы… А модная аглицкая шпажонка не опаснее веера…

— Вы будете биться за него? — прошептала изумленная Мавруша.

— Я спозаранку в часть поеду, напишу явочную, пусть полиция тоже его ищет. Мы там шум подняли на Второй Мещанской, может, найдутся люди, что видели злодеев. А потом…

Александра посмотрела на правую руку. Перстень никуда не делся — сидел на пальце, тусклый и рябой, единственный в России… и не смыло ж его, не канул на дно Мойки!..

Тут же в голове связалась цепочка, словно бы кто орудовал там тамбурным крючком, тянул петельку за петелькой: от перстня к Павлушке, от Павлушки к его папеньке, а от папеньки — к тому разговору, который подслушала Александра накануне объяснения с Нерецким, к разговору, после которого любимый неведомо зачем умчался в Москву.

— А потом я еду к Ржевским. А ты, Мавренька, будешь сидеть дома. Попробуешь удрать — велю запереть в чулане.

— Но надо найти Поликсену!

— Без тебя найдут. И тогда я уж докопаюсь до правды. Деликатность мешала мне делать расспросы, но тут уж не до тонких материй. Поняла, монастырка?!

Мавруша, как ни странно, промолчала.

— А теперь ступай спать.

— Как же я засну, не зная, что с Мурашкой?..

— А я как засну, не зная, что с моим женихом? Помолюсь — да и постараюсь!

Выбивая из Маврушиной головы ту дурь, что связана с Нерецким, нужно было действовать сурово и решительно. Александра, впрочем, и не испытывала особой жалости к девчонке, которая бог весть чего насочиняла и даже оказалась интриганкой — бестолковой, но все же интриганкой. Рано или поздно Мавруше предстоит столкнуться с обычной жизнью во всей ее неприглядности и набить на чистом лобике несколько основательных шишек. Чем скорее это произойдет — тем лучше и тем больше надежды, что ближе к Рождеству она согласится выйти замуж за хорошего жениха, если его пошлет Господь, а не будет забивать себе голову бреднями о Нерецком.

Разумеется, уснуть не удалось, хотя девки постарались, и горячим напоили, и раскаленный кирпич в полотенцах в постель положили. Как спать, когда возлюбленный увезен бог весть почему и куда?

Кому и что сделал безобидный Нерецкий? Он, поди, и шпажному бою-то не обучен, а лишь музыке и стихосложению!

Придумать вину Нерецкого Александра не смогла — но одна мудрая мысль все же осенила ее: не в полицию бежать, там могут поднять на смех любовницу, потерявшую любовника, и искать похищенного примутся с превеликим промедлением, а сразу нестись к Ржевскому. Он послал Дениса с важным поручением в Москву, он ждет его из Москвы, так пусть он первый и узнает, что стряслось. Он в свете важная персона, сенатор, он поймет, что сие похищение значит!

Да и какую роль в этой истории играет перстень, наверняка объяснит. Придется просить, чтобы не строго наказывал жениха Павлушеньку…

Поднялась Александра ни свет ни заря. Потребовала, чтобы девки сразу же вымыли ей голову: после купанья в Мойке волосы были на ощупь отвратительны. Велела бежать за волосочесом, заставила вытащить на свет из шкафа три платья и разложить на постели — чтобы во время завтрака сделать выбор. Написала Зверкову с просьбой подобрать в своих сокровищах и прислать ей шпагу, подходящую не только для того, чтобы оттопыривать полу кафтана. Немца Меллера, замечательного портного, лакей Гришка из постели вынул и, не дав чашку кофея выпить, доставил к барыне. Пришлось Александре самой угощать его завтраком, пока портновский подмастерье снимал с нее мерку для нового наряда — кафтана, камзола и штанов; цвет на сей раз она выбрала пюсовый. К концу сумбурного завтрака лакей Пашка притащил сапожника; дамские туфли можно и готовые в лавке приобрести, парижской работы, а обувь мужского фасона на маленькую ножку надобно заказывать. Деньги так и разлетались…

Потом Александра, окутанная пудромантелем, уселась перед зеркалом и от прикосновений ловких пальцев волосочеса даже задремала. Причудливая и бессонная ночь дала себя знать, и потом, уже в платье, зашнурованная и нарумяненная, в модной широкополой шляпе с плюмажем поверх напудренных волос, создававших впечатление светящегося ореола вокруг лица, она не сразу собралась с духом — все хотелось присесть на канапе и закрыть глаза.

Но нужно было выручать из беды Нерецкого.

Она явилась к Ржевским в неподходящее время — светские визиты столь рано не совершались. Ее препроводили в гостиную и несколько минут спустя сообщили: господин Ржевский осведомлен, скоро спустится.

Дети, уже покормленные незатейливым завтраком (Глафира Ивановна, выросши без деликатесов, не хотела баловать детей, давала им ту простую пищу), заглянули в гостиную, приласкались и сразу убежали в учебную комнату — с этим в доме было строго. Остался один маленький Павлушка. Он стоял у двери, исподлобья смотрел на «невесту», и как было не умилиться маленькому насупленному личику.

Александра быстро подошла, опустилась на корточки:

— Павлушенька, миленький, где ты колечко нашел?

Мальчик потупился.

— Тебя никто ругать не станет, колечко мне по душе пришлось…

— А ты его носить будешь?

— Вот же оно, на пальце, с руки не снимаю. Буду и впредь носить, Павлушенька, только скажи, где взял. А я тебе игрушку принесу — медведь с мужиком бревно пилой пилят, ты за палочку дергаешь, а они пилят. Или глиняную муравленую птичку у разносчика куплю, будешь свистеть в нее. Что лучше — медведь с мужиком или птичка?

— Медведь…

— Ну так откуда колечко?

— В коридоре нашел. У батюшкина кабинета.

Это было уже любопытнее. О том, что господина Ржевского считают масоном, да не простым, а чиновным, Александра знала. Выходит, и перстень — масонский?

Тут явился хозяин дома, уже одетый для выхода, и мальчик, смутившись, убежал. Александра быстро спрятала перстень в карман.

— Рад вас видеть, сударыня, во всякое время, — сказал Алексей Андреевич. Сие означало: для чего ты, красавица, в такую рань притащилась?

— Алексей Андреич, у меня для вас плохая новость. Нерецкий похищен, — прямо выпалила Александра.

— То есть — как похищен? Кем?

— Он вчера днем приехал из Москвы и сразу… навестил меня… то есть, не заезжая к себе на квартиру… — Александра малость смутилась. Вся надежда была на то, что Ржевский умен и дурацких вопросов задавать не станет.

— А что было потом?

Она ужаснулась — ведь никто же не поверит, что Нерецкий за то время, что провел в ее доме, всего лишь как следует вымылся с дороги и поел. Однако сейчас было не до приличий.

— Потом он, когда стемнело, отправился к себе на квартиру. Я послала с ним своего человека…

— Он нес вещи?

— Да… Но я беспокоилась и сама пошла следом за ними. Я была в мужском платье… Объяснить причину беспокойства не могу, но она была, поверьте…

— Вы говорите, говорите, — подбодрил Ржевский.

Александра, миновав самое сомнительное место своей истории, обо всех последующих событиях докладывала уже совсем бодро. Но впопыхах не упомянула про Майкова — ей и самой было неясно, откуда он взялся, был ли среди тех, кто на Мещанской пленил Нерецкого, ждал ли в шлюпке.

— Все это очень плохо. Нерецкий был послан в Москву для важных встреч. У него должны были быть при себе письма известных московских персон. Если похитители — те, кого я подозреваю, письма первым делом будут уничтожены.

— Письма у меня!

— То есть как — у вас?

— Они оставлены в моем доме — по крайней мере, я не видела, чтобы Нерецкий брал их с собой…

Александра, и от природы имевшая хороший румянец, тут совсем раскраснелась: не иначе Ржевский вообразил себе картину, как любовник с любовницей, покинув ложе страсти, неторопливо одеваются.

Но сенатор был человек светский — только кивнул, показывая, что объяснение его устраивает.

— Письма надобно переправить ко мне. И как можно скорее, — сказал он.

— Они где-то в вещах…

— Найдите. А теперь расскажите о людях, которые взяли вас в свою лодку и пытались помочь Нерецкому, — попросил Ржевский.

— Не знаю, так ли уж они хотели ему помочь. По-моему, им был нужен другой человек — похититель. О том, что жертву звать Нерецким, они, сдается, узнали, когда лодка опрокинулась! — воскликнула Александра. — И оказалось — он им тоже для чего-то вдруг понадобился!

— А вы не поняли — для чего?

— Думаю, они его о чем-то хотели расспросить, — ответила Александра.

— В лодке, куда вас подняли, были два человека?

— Сперва — три, не считая лодочника и гребцов. Но третий побежал по берегу догонять шлюпку.

— И те двое, говорившие о Нерецком, были люди, вам знакомые?

— Один, его фамилия Михайлов. Другого, Новикова, я увидела впервые в жизни. Но он тоже флотский офицер, только в отставке.

— А Михайлов?

— Михайлов служит на «Мстиславце».

— «Мстиславец», сколько помню, у Гогланда не слишком пострадал и не покинул строя. Отчего же Михайлов в столице? Ранен?

— Я бы не сказала: бодр и доволен жизнью! — выпалила Александра. — То есть бинтов на нем я не заметила, руки-ноги целы.

— Здоров — и не на своем судне? Любопытно. Нужно найти этого Михайлова, — сказал Ржевский. — Похоже, ему известно то, что пока неизвестно мне. Вы можете это сделать?

— Найти Михайлова? — переспросила Александра.

— Да. Я очень прошу вас об этом.

— Но у вас более возможностей!

— Да. Я могу привлечь и полицию. Но вы, Сашетта, не поняли главного. Тут речь идет, возможно, о государственной измене. Чем меньше людей знает подробности, тем лучше. Так вышло, что вы знаете. Если впутывать в это дело еще кого-то, можно наделать беды. Ибо… есть один столичный житель, коему как раз жалованье идет за то, чтобы всякую измену вынюхивал. Да вы о нем слыхали: Степан Иванович Шешковский. Он и знает, и обезвредит, да сколько при том невинных людей под плети подведет — одному Богу ведомо. А в этой истории много таких участников, что впутались в нее из благороднейших побуждений, вроде Нерецкого, который мне очень симпатичен. Угодно ли вам, чтобы Нерецкого допрашивал Шешковский?

— Нет, нет! Боже упаси!

— Тогда ищите Михайлова. Вам это делать удобно — когда молодая дама гоняется за флотским офицером, никто не подумает о политике, а увидят одну лишь амурную интригу.

— У меня нет и не может быть амурных интриг с господином Михайловым!

На это Ржевский лишь усмехнулся.

— Я понятия не имею, где его искать, клянусь вам! — сказала она. — Знаю, что дом его где-то на Васильевском, что он служит на «Мстиславце», визитов ему не наносила, а познакомились мы случайно, так что и общих знакомцев нет.

— А если хорошенько подумать?

Александра честно попыталась вспомнить.

— Лодочник, дядя Ефрем. По всему судя, у него то ли с Михайловым, то ли с Новиковым какой-то уговор.

— Вот видите — есть зацепка. Поезжайте, найдите этого Ефрема. Вам самой не обязательно встречаться с Михайловым — просто попросите передать, что я жду его для важного разговора. Коли угодно, могу написать записку.

— Извольте, напишите.

Ржевский удалился к себе в кабинет, а в гостиную тут же заглянула Глафира Ивановна.

— Сашетта, как хорошо, что ты приехала… Помнишь, Павлушка с тобой перстнем обручился? Так этот перстень у Алексея Андреевича пропал. Лежал на столе, скатился на пол и сгинул, вчера искали. Он, оказывается, не простой. Верни, ради бога, да так, чтобы Павлушке из-за него не влетело. Я уж как-нибудь подброшу. Впору кабинет запирать — вечно дети туда лезут, то хорошую бумагу стащат, то книжку с гравюрами…

— На то они и дети. Хорошо, я пришлю перстень, — пообещала Александра. Видно, мысль о тайном значении этой безделушки у масонов оказалась верной. А рассуждения Новикова о единственном на всю Россию булатном перстне — какое-то непонятное вранье.

Предчувствие подсказало, что перстень может пригодиться — хотя бы для того, чтобы проучить этих двух приятелей за враки, если еще придется с ними встретиться.

Найти дядю Ефрема оказалось просто — он промышлял своим ремеслом лет тридцать, и едва ль не все, кто владел в столице лодками, шлюпками, буерами, кайками, его знали. Александра за две копейки наняла парнишку, чтобы сплавал к известной ему пристани на Васильевском, позвал дядю Ефрема — дело, мол, есть, будет хорошо уплачено.

Она сперва хотела убедиться, что он сможет найти Михайлова с Новиковым, а потом передать ему записку Ржевского из рук в руки. Но когда парнишка, явившись, сообщил, что старого лодочника наняли хорошие господа на несколько дней, так что вскорости не освободится, Александра забеспокоилась. Это могло означать, что незнакомец с пронзительным голосом все-таки выследил шлюпку и понял, куда упрятали Нерецкого.

Необходимо было во что бы то ни стало выпытать эту тайну, а сообщить Ржевскому — или же не сообщать, — это по обстоятельствам…

— Стало быть, дядя Ефрем сейчас на пристани? — спросила она.

— На пристани, лодку снастит, уключины чинит, — доложил парнишка.

— Ну-ка, вези меня к нему!

Этот разговор состоялся в полдень на набережной у Летнего сада, погода была отменная, и многие жители столицы желали просто покататься по Неве, подышать свежим воздухом, а то и пуститься в плаванье к Аптекарскому острову, где в последнее время стали открываться модные увеселительные заведения. Александра взяла с собой Гришку, спустилась в лодку и, слушая мерный плеск весел, стала готовиться к неприятному разговору.

Да, Михайлов от ее появления в восторг не придет. Особливо если рядом будет Новиков. Но добиться от него, что ему удалось узнать про Нерецкого, необходимо — еще до того, как он встретится с Ржевским. Сенатор Нерецкому приятель, да только спасать его любой ценой не станет, особливо коли тот сам понаделал опасных глупостей. Но кто-то же должен его спасти! Хотя от слов «государственная измена» делается сильно не по себе…

Александра вздохнула — надо ж, какой узел завязался. Впрочем, не все ли равно, что подумает о ней Михайлов! Когда спасаешь любимого, бурчание и взбрыки бывшего любовника мало беспокоят. Неприятно — и не более того. А каково сейчас Нерецкому — да и жив ли?..

Но ее тревога перед встречей оказалась преждевременной — дядя Ефрем знал только то, что человек от Михайлова с Новиковым прибежит ближе к вечеру, а пока ему недосуг — нужно подготовить лодку для хороших господ. А где они прячутся, старый лодочник не сказал. На вопрос о доме с флюгером ответил, что господин Новиков вряд ли сейчас там — скорее уж у господина Михайлова, который тоже у каких-то знакомцев обитает, где-то на Невском.

Оставалось лишь вернуться домой и терпеливо ждать вечера.

А дома — кипели страсти: Мавруша рвется искать пропавшую Поликсену, Семен слег, чуть ли не бредит, от Зверкова принесли целый арсенал!

Александра выгнала всех из спальни, оставшись наедине с имуществом Нерецкого. Страх как не хотелось копаться в дорожном сундучке и в старом потертом саквояже из грубой кожи. В этом было что-то неприличное…

Однако Ржевский не шутил насчет Тайной экспедиции.

Повод отложить вскрытие сундучка с саквояжем нашелся. Александра, отправив Гришку за извозчиком, сама поехала с ним к госпоже Арсеньевой, показав ему — пока она будет общаться с хозяйкой, потолковать с арсеньевской дворней, авось кто проболтается. Но ни старуха, ни комнатные девки, ни кухарка, ни дворник ничего о Поликсене не знали.

Вернувшись и немного отдохнув, Александра стала думать: во что одеться, чтобы одежда не слишком мешала в розысках Нерецкого. Если Михайлов с Новиковым уже знают, где он, и ночью отправятся туда, то возможны всякие приключения на манер вчерашнего. А это значит, что ни платье, под которым тяжелые юбки, ни великолепный костюм, который шьет ей Меллер, вовсе не нужны.

— Девки! Ну-ка, тащите сюда Ильичево добро! Охапками из сундука! — приказала она. Старый лакей, служивший еще покойному свекру, упрямо не желал расставаться с портками, которые, кабы могли говорить, вспомнили не то что государыню Елизавету, а и саму Анну Иоанновну Вот они-то и могли сослужить Александре добрую службу.

Спальня преобразилась в полковую швальню. Девки сидели на полу среди тряпья, одно расшивали, другое сшивали, на третье ставили заплату, к четвертому приметывали полоску галуна. Александра съездила в ряды за шляпой, а обувь решила взять свою — кто там в полумраке станет приглядываться.

Когда ее одели, она посмотрела в зеркало и расхохоталась — безместный лакей, ищущий, к кому бы наняться! Но такое добро и утопить было не жалко. Потом девки расчесали ей взбитые с утра волосы, заплели косу, прихватили ее черной лентой.

Мавруша тоже помогала — перешивала пуговицы. Увидев Александру, готовую к выходу, она ахнула:

— Сашетта!..

— А ты дома сиди! — рявкнула Александра. — Хоть ты и на театре веселых старцев изображала, но тут дело опасное… Павла, смотри за ней! Тьфу, чуть не забыла! Шпаги, что Зверков прислал, куда сунули? И покойного барина пистолеты, Ильич, заряди! Все три пары! Гришка, Пашка, собирайтесь!

Втроем они вышли из дома, держались вместе, по-приятельски, хлопали друг друга по плечам, двигались быстро — никто бы не заподозрил в бойком кавалере, лихо опиравшемся о шпажный эфес, дамы. На набережной ждала лодка.

Чем ближе делалась эта компания, тем старательнее отворачивалась Александра — она не хотела, чтобы Михайлов заметил, как она смотрит на него. Однако ее лодочник окликнул дядю Ефрема, пришлось повернуться — и Александра чуть не кувырнулась в Неву. На ногах у Михайлова были не туфли и даже не офицерские сапоги, а обрезанные валяные обувки, словно у деревенского деда.

Она зажала рот рукой, он увидел этот жест, все понял, и его лицо исказила красноречивая гримаса: ах, как бы я желал тебя пристрелить!..

Собравшись с духом, Александра придала своему лицу выражение, подобное мраморному болвану в Летнем саду. Гришка, первым выскочив на пристань, подал барыне руку, она вышла из лодки, подошла к Михайлову и протянула ему пакет.

— От сенатора Ржевского, важно и спешно.

— Благодарю, — буркнул он и вскрыл пакет.

Прочитав, Михайлов посмотрел на Александру с великим подозрением — как будто она была по меньшей мере шпионом турецкого султана. Прочитал вдругорядь, хмыкнул, сунул бумагу Новикову:

— На вот, гляди… изволь радоваться… ополчение у нас тут собирается!..

Новиков прочитал и почесал здоровенной лапой в затылке.

— Молодцы нам кстати, а вы, сударыня, ехали бы домой, — посоветовал он. — Дело не дамское, совсем не дамское…

Михайлов смотрел куда-то в сторону Александроневской лавры. Может, даже прислушивался — не зазвонят ли там, в шести верстах от Васильевского, колокола.

— Господин Ржевский приказал мне участвовать в поисках господина Нерецкого, — ответила Александра. — Я, в отличие от вас, господа, знаю его в лицо. Господина Майкова я тоже знаю. Так что, угодно это кому-то или нет, а я к вам присоединяюсь.