Ночь была теплой, и Михайлов, выбравшись из подземелья, обрадовался — после отвратительной сырости вновь ощутил прелесть жизни. Он дохромал до каменной скамьи, сел и понял, каково райское блаженство. Правда, ненадолго. К нему подбежал Родька.

— Алексей Иванович, они из башни в окошко вылезли! И тот, кого я ночью выслеживал, с ними! Он, сдается, главный! Я знаю, куда они побежали, я покажу!

— Показывай! Сколько их?

— Пятеро. Он — сам пятый. Они вон туда сбежали, к пруду! Может, у них там где-то лодка спрятана?

— Черт их разберет.

Михайлов то ли вздохнул, то ли засопел, глядя на господ в белых плащах и белых же лайковых перчатках. Они уже вышли из подземелья, но явно не знали, куда деваться дальше. Иные, не веря, что десятилетний путь ложи «Нептун» уже, в сущности, завершен, пошли следом за княгиней Шехонской, уводящей непутевого и покорного супруга от греха подальше; на что надеялись — бог весть. Иные, отойдя от павильона туда, где открывался вид на реку, тихо беседовали, глядя на освещенную факелами пристань и на две лодки, что привезли Ржевского, княгиню и ее дворню. Кое-кто поспешил к елагинскому дворцу — рассказать хозяину, какой бедой окончилось собрание в павильоне. Эти были самые разумные — оказав собрату-масону, князю Шехонскому, гостеприимство, сам Елагин оказался в сомнительном положении, и как бы не пришлось ему доказывать свою непричастность к заговору «Нептуна»; во всяком случае, чем скорее он узнает о неприятностях, тем лучше для него…

Как странно, думал Михайлов, как причудлива судьба! Считается, что масонское братство сильнее даже моряцкого, а вот выдернули из ложи человека, который силой своей риторики и мрачной фантазии держал вокруг себя людей крепче, чем старший брат, адмирал Грейг, и вот рассыпалось братство в один миг! Вместо него — толпа весьма напуганных людей, ведь никто из них не знал, как поступит Ржевский со сведениями, добытыми этой ночью.

Тут к Михайлову подошел молодой масон. Он уже избавился от белого плаща, под мышкой держа довольно большую шкатулку, в другой руке — матросский сундучок с кольцом в крышке.

— Я вас знаю, вы с «Мстиславца», — сказал он. — Я — Голенищев-Кутузов с «Ростислава».

— Адъютант адмирала?

— Да. Мне нужен господин Ржевский. Не знаете ли, где он?

— Вон там, провожает княгиню.

— Благодарю. Послушайте…

— Что? — Михайлов был не расположен беседовать с масоном и готов на всякую грубость.

— Думайте обо мне, что хотите, но у Гогланда я дрался честно. На верхнем деке пушкарями командовал. Я тогда сделал свой выбор…

— А сюда для чего пришли?

— Слово дал адмиралу: он послал меня с победной реляцией в столицу и велел передать бумаги «Нептуна» и печать на сохранение. И вот я не знаю, как с ними теперь быть.

— Ерофеев! Усов! — Кричать Михайлов умел — в бурю и не так еще доводилось голос повышать.

Но первым подошел Новиков.

— Ну, кажись, обошлось, — сказал он. — Скоро ли мы отсюда уберемся?

— А что такое?

— Домой пора. Сам знаешь, у меня там прибавление семейства. Девица эта, Поликсена, после родов никак не опомнится, бабы кормилицу привели, она за дитя трепещет. А я за нее беспокоюсь — сама ж еще совсем дитя. Надо ж, как Господь ее в мой дом привел…

— Послушай, Володька, не до детей мне сейчас. Там где-то у пруда прячется тот мерзавец, что перстень у меня стащил, — загадочно, чтобы не понял адъютант Грейга, сказал Михайлов. — С ним еще четверо дуралеев. Поди с господином мичманом, присмотрите там за ним, пока Ероха с Ефимкой не подбегут.

— Ладно. Ты не знаешь, что означает имя «Поликсена»?

— У попа спроси.

— Экий ты сердитый. Идем, господин мичман, — позвал Родьку Новиков. — Коли что — свисти щеглом. Хотя щеглы ночью, сдается, спят…

Они, огибая павильон, пошли к пруду, а за спиной Михайлова что-то очень быстро прошуршало. Он вскочил, развернулся, но увидел лишь стриженые кусты, и ничего более.

— Сердитый… — пробормотал Михайлов. — Станешь тут сердитым…

Собственно, все, ради чего прибыли на Елагин остров, было выполнено. Однако скопилось недовольство, главной причиной которого, возможно, был Нерецкий. Если бы Александра предпочла, скажем, капитана первого ранга, и не с фрегата, а с линейного корабля, и не с простой фамилией Михайлов, а какого-нибудь Нарышкина-Трубецкого-Волконского-Юсупова, можно было бы понять: выбран лучший. Что хорошего в Нерецком — Михайлов, хоть убей, не понимал.

Он мог бы задать себе вопрос: а за что вообще дамы любят кавалеров? И вовеки не нашел бы ответа. Но любовь к Нерецкому была, по его мнению, странной: то, как Александра стояла рядом с любовником на коленях, как шептала ему в ухо, тоже не соответствовало понятию Михайлова об отношениях мужчины и женщины. Даже то, что Александра, рискуя жизнью, пробралась на тайное масонское собрание и устроила там сперва торговлю из-за писем, потом стрельбу, восхищения у Михайлова не вызывало. Не женщина мужчину должна от смерти спасать, а наоборот!

— Крестненький! — окликнул Ефимка. — Вот ты где!

— А твой дружок Ерофеев куда запропал?

— Да вот же он. Я его перевязал. Рана пустяковая, кожу разрезали.

— Идем, — сказал Михайлов Ефимке с Ерохой. — Надобно изловить тех, что ушли через башню.

Ефимка задрал голову.

— Как же они оттуда спустились? — удивился он.

— Во-первых, всякий моряк с такой высоты запросто спустится, — гордо сказал Ероха.

— А во-вторых, глянь — вон веревка болтается, — добавил Михайлов. — С веревкой и ты бы слез. Что это у тебя, Ерофеев?

— Фальшфейеры. Эти господа их привезли штук десять для часовых. Я внизу нашел.

— Хм… Ну, коли факелов нет, хоть это адское пламя…

Перед павильоном, на открытой площадке, было довольно светло — кто-то из лакеев княгини Шехонской нашел на стене у двери кольцо и пристроил туда факел. Но в двадцати шагах от площадки, за углом павильона, под кронами деревьев, уже царствовал натуральный мрак.

— Осторожнее, крестненький, — сказал Ефимка. — Не грохнись ненароком.

— У меня глаза, как у кота, — отвечал Михайлов. — Ночью вижу не хуже, чем днем.

Выйдя из-за деревьев, он увидел пруд. Посередке, как было условлено с лодочником, болталась лодка. Михайлов вспомнил, что в ней все еще лежит связанный часовой, и усмехнулся — часового неплохо бы сдать Ржевскому, он много может наговорить.

Раздался свист, мало похожий на трель щегла. Михайлов отвечал, как умел, и минуту спустя появился Родька.

— Они там, вон там, — показал он. — Где мостик через канал. Совещаются, но ничего не слыхать. Владимир Данилыч зашел с другой стороны.

— Лодки у них там нет?

— Нет, точно.

— Могут уйти вплавь. До материка — пара сажен.

— Так нужно звать нашу лодку! — воскликнул Ероха.

— Они ее хотели подманить, но лодочник уперся — не хочу, да и все тут, — рассказывал Родька. — Владимир Данилыч предположил, что они могут убежать по валу, поэтому решил за валом следить. А там, на западной оконечности, может статься, где-то и лодка припрятана, там-то мы не глядели…

— Эй, на лодке! — позвал Михайлов. — Свои! Правь сюда.

— Ты что задумал, Михайлов? — спросил Ероха. — Полагаешь, они прямо тут, из канала вплавь уйдут? Так мы ж из воды их всех не вытянем, долбать мой сизый череп! Уйдут на тот берег — и поминай как звали!

— Не трещи, сделай милость. И раздевайся.

— Опять?

— Да. Нам ведь они все не надобны. Нам нужен только Майков.

— Так… — сказал Ероха. — Не проще ли взять его на суше?

— Черт его знает. Не улетит же он в небо! Побежит по валу туда, что сомнительно, или поплывет. Скорее поплывет, — ты ж тут сам бултыхался, для нас это дело обычное.

— Для нас… — повторил Ероха. — Коли так — Усов, принимай мои портки!

— Крестник, помоги мне в лодку забраться, — велел Михайлов. — Треклятая нога. Что-то я сегодня многовато ходил. Слушай, хозяин…

Это относилось к лодочнику.

— Что вашей милости угодно? — спросил тот.

— Давай-ка выгрузим нашу добычу. Поставь ее ну хоть в воду, развязавши ноги, а ты, мичман, отконвоируй к пристани, сдай Ржевскому. Знаешь, что сказать?

— Что часовой, выставленный на мысу.

— Как сенатор хочет — так пусть им и распоряжается. Пистолеты еще не разрядил?

— Нет.

— Давай оба сюда.

— Мы на рубле срядились, — сказал лодочник. — Поскольку ночью, и в шесть весел, и бог весть на какой срок…

— И что, тебе мало?

— Было бы нам с молодцами не мало, кабы не ваша, сударик, война с пленными. Кто вас знает, для чего людей в плен берете…

— А если полтину набавлю, то и вопроса не будет?

— А ежели рубль — то хоть самого господина Елагина.

— Два, стало быть, рубля. Разорюсь я с этим «Нептуном», — сказал Михайлов. — Ну, черт с тобой, дядя. Пользуйся моей добротой! Мичман, принимай пленного!

— Так точно, господин капитан! — бойко ответил Родька. — Эй, ты, пошевеливайся.

— Слава богу, — заметил Михайлов, когда Родька отошел подальше. — С этих бесов станется и лодку перевернуть, а он с поломанной рукой не выплывет. Крестник, прыгай в лодку! И тащи меня туда!

— Сделаем иначе, — возразил Ероха. — Михайлов, держись за меня! — И с некоторой натугой поднял Михайлова на руки.

— Теперь знаю, каково быть прелестницей, — сказал тот. — А ты плыви под прикрытием лодки.

Ефимка с Михайловым устроились на носу. Ероха, ежась, вошел в прохладную воду и поскорее пустился вплавь по-лягушачьи, не поднимая брызг.

Михайлов правильно понял маневр Майкова. Vir Nobilis, догадавшись, что их здание рушится, решил уйти с Елагина острова сперва вплавь, а потом уж и думать, как выпутываться из беды. С собой он увлек четверых — двое были членами «Нептуна», служившими в адмиралтействе, двое — легко ранеными офицерами с «Дерись». Все пятеро разделись донага, а одежду с обувью туго свернули с тем, чтобы, плывя на спине, держать ее на груди. Да и плыть-то было — пять минут, не более.

Братья раздевались под мостом, с тревогой поглядывая на ту лодку, что все это время болталась посреди пруда и не пожелала откликнуться на их зов.

Опасения оправдались — лодка, подойдя к берегу, взяла кого-то на борт. И тут же гребцы вспенили воду веслами. Это были сильные и опытные гребцы, недаром за труд просили хорошие деньги. Они действовали слаженно и четко, лодка неслась к мосту быстрее самого ловкого пловца. С перепугу беглецы вздумали уходить саженками и, переворачиваясь, растеряли свое имущество. Но на середине Большой Невки лодка их нагнала, и мало того — на ней синим пламенем вспыхнул фальшфейер, рассыпая искры и освещая лица.

— Я вижу тебя, Майков, — громко сказал Михайлов. — Сдавайся.

— Пошел к черту, — отвечал Vir Nobilis.

— Сдавайся, говорят тебе. Если добровольно — может, какие послабления выторгуешь.

— Не нуждаюсь, — отрубил Майков.

— Не нужно было тебе мой перстень воровать. Вся его ценность — в том, что он откован из первого тульского булата, — сказал Михайлов. — А теперь я знаю, что за пакет твой человек из кронштадского госпиталя передал чухонскому лодочнику. Так что лучше сдавайся и не увеличивай количество своих грехов.

— И не подумаю.

— Добром прошу.

— На черта мне твое добро… — И тут Майков ушел под воду.

— Vir Nobilis! — закричал один из его спутников, плывя к тому месту, где исчез Майков.

— Назад! Ты на мушке! — предупредил Михайлов. — Крестник, стреляй!

Выстрел громыхнул, пуля срезала клок мокрых волос.

— Второй будет в глаз, — предупредил Ефимка. — Мне в Туле доводилось пистолеты пристреливать, а этот — нашего дела, добрый пистолет! Только перезаряжу…

— Собинин, ты, что ли? — спросил ошарашенного выстрелом пловца Михайлов. — Ты ему все равно не поможешь. Потому хотя бы, что правды о его проказах не знаешь. Плыви лучше к острову, о себе позаботься. Крестник, что там?

Он слышал за спиной возню, означавшую скорее всего, что нахлебавшегося воды Майкова поднимают в лодку.

— Сделано, — вместо Ефимки отвечал Ероха.

— Залезай. Молодцы, как его втянете — по веслам и… и на восток. Обогнем остров и выйдем к причалам, понятно?

— Чего ж не понять! Поберегись! — крикнул пловцам лодочник. — И — раз! И — два!

Но когда лодка обогнула мыс, Михайлов велел убавить скорость. Майкова, уложив поперек Ерохина колена кверху задом, привели в чувство, выгнали из него воду, и он яростно откашливался.

— Что, Михайлов? — спросил Ероха. — Ловко я его?

— Тебе бы цены не было, кабы не водка, — проворчал Михайлов. — Ну, Майков, слушай. Знаешь ли, куда мы тебя доставим?

— Прямиком к Шешковскому, — был ответ. — Чего ж от тебя еще ждать? Ну, везите! Думаешь, я молчать стану, упираться?

— Нет, думаю, не станешь. Всю сотню братцев своих выдашь и правильно сделаешь.

— Сотню?! — Майков рассмеялся. — Сотню! Это ты, Михайлов, старые новости наконец услыхал! Сотню! Да у нас на каждом корабле, на каждом фрегате свои люди! Нас тысяча! И еще прибавляются!

— А коли вас тысяча, отчего лишь «Дерись» и «Память Евстафия» уклонились от боя?

— Оттого, что лишь они получили от гроссмейстера такой приказ! — тут же нашелся Майков.

— И что, ты всю тысячу поименно можешь назвать?

— Отчего нет? Шешковскому будет что за мной записывать! Ты, Михайлов, тоже можешь делу помочь — в знак давнего приятельства. Замолви словечко — пусть меня к самой государыне отведут, я только ей могу секреты выдать.

— Все секреты?

— Не знаю… не решил еще…

— Так… — пробормотал Михайлов.

Пристань была близка, там мелькали фонари и факелы. Он разглядел княгиню Шехонскую, разглядел и Ржевского, о чем-то с ней толкующего наедине, отогнав лакеев подальше, у самых сходен. А шагах в двадцати от них высмотрел Александру с Нерецким. При них стояли лакеи княгини — зачем-то охраняли.

Неподалеку находились Голенищев-Кутузов с ларцом и сундучком, а также Родька, который, сдавши пленного, всем видом показывал: без меня бы не было победы! А вот Новиков где-то отсутствовал.

Михайлов понимал, что нужно принять решение. Ржевский правильно разгадал стратегию и тактику Майкова — назвать имена масонов и их количество, чтобы следствие по делу об измене парализовало флот. Это, может, и не означало прямой победы Карла Зюдерманландского, но сильно улучшало его позиции.

— И что, коли Швеция в войне победит, настанет царство всеобщего благоденствия? — спросил он.

— Не сразу, но эта победа приблизит торжество идеи над стяжательством и властолюбием, — сразу сказал Майков.

— А потом?

— Потом — братский союз лож, не знающий границ.

— Иными словами, ни у кого более не будет Отечества?

— А зачем оно, если в мире царит общее благоденствие под солнцем высокого разума?

— И род человеческий вмиг переобразится?

— Да. Все поймут власть идеи…

— Власть… А что, «идея» сама будет отдавать распоряжения, или все же ею будет кто-то управлять?

— Я ж говорю тебе — на то у нас братский союз лож! Ты просто не знаешь, Михайлов, сколько нас! В каждой стране, в каждом городе есть ложи, объединяющие умнейших, просвещеннейших людей!

— Как все они меж собой договорятся?

— Если у всех одна идея — должны договориться.

— Когда у нас с боцманом Угрюмовым возникает идея — нижнюю палубу в хорошую погоду помыть или виндзейли зашить, и то порой договориться не можем.

— Но это же совсем просто! Ты слыхал такое слово — демократия?

— Не слыхал. Крестничек, помоги Ерофееву связать философа и кляп ему в зубы сунуть. Потом уложите на дно лодки…

— Михайлов! — воскликнул Майков и более не издал ни звука, лишь брыкался.

— Правь, дядя, к пристани и, меня высадив, сразу отходи и жди, — велел Михайлов лодочнику. — Сегодня будет еще работенка. Хоть ты и жмот, и вымогатель, но получишь более обещанного.

— Не надобно мне ничего, — тут же отказался лодочник. — Этак ты на меня зуб заимеешь, а потом — и к Шешковскому? Знаю я тебя! Уж не рад, что связался!

— Ну, мне же лучше. Эй, мичман Колокольцев, сюда!

— Все сделано! — доложил, подбегая Родька. — Господин сенатор благодарил!

— Хорошо, господин мичман.

Михайлов, опираясь на трость, медленно пошел к Ржевскому, который, прощаясь, целовал руку княгине. Видимо, они условились, что она оставит своих людей и одну из лодок.

— А что делать, батюшка? — услышал Михайлов горестные слова княгини. — Всю придурь ему прощаю, все шалости. Муж ведь венчанный. Хочешь сидеть в потемках — сиди! Хочешь гобелен заказать с циркулями, ключами и крестами — заказывай, сколько б ни стоило, хотя свои девки дома куда лучше гладью вышьют. Да и вперед прощать придется. А тебе за твое добро ко мне отплачу, не сомневайся. У тебя вон дочка растет — фрейлиной будет. А то и жениха ей посватаю богатого.

— Вот, ваше сиятельство, человек, который всю эту интригу распутать помог. Капитан второго ранга Михайлов, — представил Ржевский, и пришлось кланяться.

— Экий статный молодец, — одобрительно сказала княгиня. — Ты уж, Алексей Андреич, научи его, что говорить, чтобы вреда поменьше вышло… Ты понимаешь?..

— Как не понять, ваше сиятельство.

— Павлушу жалко, — княгиня указала на Голенищева-Кутузова. — Он ведь мне родня — и его к ответу притянут! А он от государыни похвалу получил, когда прибыл от адмирала доложить о баталии. И все им довольны, и вдруг — такая беда… Ладно, заболталась я. Прощай, батюшка. Митька, Ивашка! Грузите меня на это корыто! Да бережнее!

Михайлов поклонился, хотя и с хмурой рожей. Следовало принять решение, и он, как всякий смертный, этот миг оттягивал.

Родька не стал вмешиваться в разговоры старших, отошел в сторонку и ждал, пока позовут.

— Я заберу Нерецкого с собой, чтобы спозаранку отвезти его… неважно, куда, — сказал Ржевский, — чтобы он поведал о своих похождениях. Умолчать о наших ночных проказах невозможно. Елагин с перепугу, не дожидаясь рассвета, примчится во дворец и усядется перед дверью кабинета государыни. Он знает, что я молчать не стану, и постарается первым делом себя выгородить — мол, знать ничего не знал, тем лишь грешен, что доверчив и дал князю Шехонскому ключ от павильона.

— Да, — согласился Михайлов, ожидая вопроса о Майкове. Но, похоже, и Ржевский оттягивал миг, когда придется решать судьбу предателя.

— Пойдем, отцепим любовника от женской юбки, — хмуро сказал сенатор. — Сам он ко мне подойти, конечно, не решится.

Михайлов совершенно не желал встречаться с Александрой еще раз — довольно того, что они в подземелье оказались рядом. Но Ржевский сделал жест, означавший «идем», и Михайлов подчинился, отставая от него шага на полтора.

— Сашетта, поцелуй жениха, и я заберу его. Время позднее, а до утра я должен многое с ним обсудить, — обратился сенатор к Александре.

Она шагнула вперед, загородив собой Нерецкого.

— Нерецкий, лодка ждет, — сказал Михайлов. — Извольте идти.

Получилось грубо, да и голос преобразился, сделался похож на собачий лай. От этого Михайлов еще больше рассердился. А самое скверное — рука не просто сжала рукоятку трости, а перехватила оглоблю так, чтобы сподручнее ударить. Этого следовало опасаться…

— Что вы собираетесь делать? — спросила Александра.

— Вот этого господина доставить туда, где с ним поговорят так, как он заслуживает, — Михайлов указал на Нерецкого.

Тот стоял, опустив голову и разводя руками, словно бы в великой растерянности. Смотреть на него без подступающих к глазам слез женщине было невозможно.

Ржевский усмехнулся — видно, что-то понял.

— Он ни в чем не виноват, — вступилась за своего избранника Александра. — Его вовлекли в эту проклятую ложу «Нептун», им двигали самые благородные чувства! И его же чуть не осудили на гибель!..

— Его вовлекли, им двигали! Его осудили! — перебил Михайлов. — Сам-то он что-то сделать способен? Или будет ждать, пока с ним нечто сотворят?! Полно, персона ли он? А не часть речи в страдательном падеже?!

— Нет такого падежа!

— Есть! Нерецкий, идем!

— Не надо буйствовать, Сашетта, — вмешался наконец Ржевский.

— Я не пущу его! Я боюсь!

— И что же вы собираетесь предпринять? Бежать с ним в Европу? — полюбопытствовал сенатор. — Без подорожной недалеко уедете. Может, в Спиридоново? Если вы кому понадобитесь, там вас сразу отыщут. Не надо дурачиться…

— Я не отдам его! Вы повезете его к Шешковскому!

— Разве есть выбор? Лучше ему явиться в Тайную экспедицию добровольно.

— Нет, нет, я боюсь… не отдам…

— Она взбесилась, — негромко, но внятно сказал Михайлов Ржевскому.

— Я знаю это состояние. В подземелье она не боялась, но сейчас весь тот страх рвется наружу. Ладно. Забирайте его, сударыня, но я должен знать, что он у вас на Миллионной. Даете слово, что никуда с ним не побежите?

— Даю, — довольная, что удалось выторговать отсрочку, ответила Александра.

— Стойте тут, не уходите, я велю, чтобы вас взяла одна из елагинских лодок.

Александра повернулась спиной к Михайлову, демонстративно прильнув к плечу Нерецкого.

Ржевский, отойдя шагов с десяток, обратился к Михайлову:

— Капитан, где Майков? — спросил он, не глядя в глаза.

Выбор можно было отложить хотя бы ненадолго — как Александра оттянула миг, когда придется отдавать жениха чужим и злым людям.

— В руках уже был, сукин сын… Где-то, полагаю, на острове прячется, — Михайлов всем видом показал горестное расстройство.

— А Ерофеев где?

— Вместе с Усовым за Майковым гоняется. Забота им до самого утра, пока развиднеется.

— Недолго осталось. Стало быть, поймают…

— Уверен, изловят… Но ведь главный в этой интриге князь Шехонской, — с надеждой сказал Михайлов. — Отчего бы не заставить его все рассказать?

— Князя особо трогать не станут, — недовольно ответил Ржевский. — Под крылом супруги он благоденствует. Она его всегда и защитит, и отстоит, как мамка — дитятю. Завтра же княгиня отправит его с надежными людьми в деревню. Он очухается и будет дальше чудесить. Так он у себя в личных покоях чуть ли не окна замуровал, а теперь вообще в подвал жить переберется.

— Но кто-то же должен рассказать о заговоре! — возмутился Михайлов. — То есть коли мы не изловим Майкова… Именно тот, кто знает все подробности!

— Тот, кто расскажет, назовет все имена. А это мы уже обсуждали.

— Еще и лишних добавит! — выпалил Михайлов.

— Я не знаю, как тут быть, — со вздохом сказал Ржевский, подспудно сие означало: может, ты знаешь?

Некоторое время оба молчали.

— Что-то мог бы сказать Нерецкий, — глядя в пол, с трудом выговорил Михайлов.

— Да, он знает некоторые имена. Я сам мог бы назвать князя как главного зачинщика этой мерзости. Тем более, что ему ничего не угрожает…

— Да, я помню.

— И его главного помощника также. Если бы я только был уверен, что он не втянет в это дело людей, виновных лишь в наивности своей…

Михайлов редко понимал более того, что сказано вслух. Но тут чувства были обострены. И сделалось ясно, что выбор — вот он, сию минуту надобно с ним что-то делать. Сенатор всячески показывал, какого ответа ждет.

— Полагаю, что не втянет, — тихо сказал Михайлов.

— Речь идет почти о сотне флотских офицеров. На одном «Ростиславе» их не менее двух десятков. Грейг нарочно там их собрал. И всякий нужен на своем месте…

— Догадываюсь, — едва удержав язык от упоминания мифической тысячи, произнес Михайлов. — Где им и быть, как не на Грейговом флагмане?

— Не возмущайтесь Грейгом. Он пытался быть честным во всем.

— Как тот чудак, что пытается сидеть одной задницей на двух стульях!

Ржевский засмеялся.

— Грейг уже свое получил. Недоверие государыни — самый достойный «приз». На словах не высказано, однако все претензии к Грейгу, так или иначе, прозвучали.

— Как же он будет дальше служить?

— Я не Сивилла Кумская и не Кассандра, но сдается мне, что… Грейг более служить не будет.

— Подаст в отставку?

— Хорошо, коли так.

Опять возникло тягостное молчание.

— Я, пожалуй, пойду, поищу Ерофеева с Усовым, — наконец соврал Михайлов. — И Новикова.

— Да, ступайте. Но — в одиночку?

— Возьму с собой мичмана Колокольцева.

— Мичман еще очень молод.

Михайлов понял: как бы юное создание не увидело чего лишнего и не проболталось. Ржевский догадывался, что Ероха с Усовым отлично знают, где Майков; возможно, держат его на мушке и ждут лишь знака от Михайлова.

— Мичман будет искать Новикова, который поставлен у канала, соединяющего пруды, и не откликался на зов.

— Бог в помощь, Михайлов. Когда выспитесь после бурной ночи — приезжайте ко мне. Вы у Колокольцевых будете?

— Нет. Я поеду домой.

У Колокольцевых было хорошо, но Михайлов хотел в маленькую комнатку, где стояла коротковатая кровать, где стараниями тещи Натальи Фалалеевны горела под образом Николы Морского неугасимая лампадка и пахло ладаном. Он должен был побыть наедине с собой в родном доме — там, где его дети.

— Буду ждать вас.

— Приеду.

Ржевский направился к лодкам.

— Эй, господин мичман! — позвал Михайлов.

— Алексей Иванович!

— Сбегай, покликай Новикова.

— Единым духом!

Родька пропадал довольно долго. Вернувшись, доложил: Владимир Данилыч сгинул в неизвестном направлении.

— Может, за этими господами в белых плащах гоняется? — предположил Родька.

— Чего за ними гоняться? Вон они — перед павильоном и на пристани, кроме разве пятерых, которые через реку вплавь ушли. Поэтому ступай поищи Новикова, пройди подальше, покричи. Где-то же он есть.

Родька в полнейшем недоумении ушел к прудам, а Михайлов крепко задумался.

Угнетала мысль о количестве имен, которое мог без всякого принуждения с готовностью назвать Майков, причем и проверить его было невозможно, масонам многие сочувствовали. Что тут может помочь, кроме пистолетной пули в висок, Михайлов не знал.

Убивать людей ему еще не доводилось. Как и приказывать. И намекать, что это было бы весьма желательно, — тоже.

А Ржевский хотел быть уверен, что Майков не заговорит…

Вдали звенел Родькин голос. Бас Новикова не отзывался. Михайлов крепко почесал в затылке: что делать? И ни одной мудрой мысли в михайловской голове не родилось.

В это время Александра и Нерецкий, держась за руки, плыли домой.

— Я тебя никому не отдам, слышишь? — шептала Александра.

— Да, да, — отвечал он.

— Никому… — и тут она вдруг вспомнила о Поликсене и Мавруше. Теперь, когда Нерецкий спасен, можно было и о них побеспокоиться. Вспомнила она также и о своих нижних юбках, оставшихся на ветках, — и тихо рассмеялась. Платье, в котором она была, годилось только на тряпки, и почему-то это радовало — нужно же хоть чем-то заплатить за счастье!

В дом на Миллионной они вошли, держась за руки. Следом Гришка вел пострадавшего в побоище Пашку.

Дворня всполошилась. Оказалось — никто не ложился спать, все выскочили в сени.

— Батюшки, барыня-голубушка! — запричитала Фрося. — Павла, дура, на извозчике приехала, кричит: беда, беда! А вы, голубушка наша, живы, целы!

— Идем, Фрося, в уборную, разденешь меня. Авдотья, Матрешка! Ставьте воду греть! Андрюшка, будешь служить с сего дня барину, — Александра показала на Нерецкого.

— Слава богу… — прошептала Татьяна, а Ильич перекрестился.

— Ездили-таки на поганый остров, — сказал он. — Говорил же! Что я на том свете барину Василию Фомичу скажу?

— Да ты нас всех переживешь! Андрюшка, раздевай барина! Подавай ему мыться!

Войдя в уборную и позволив снять с себя платье, Александра села в кресло. Вот и настал желанный час! Душа сгорала от любовного нетерпения.

Но оказалось, что Александра в пылу поисков и сражений не заметила приключившегося конфуза. Заметила Фрося и тихо засмеялась:

— Барыня-голубушка, до чего ж некстати…

— И впрямь… — расстроилась Александра. — Отчего только у нас, женщин, такое несчастье? Отчего с мужчинами не случается?

— У них, голубушка-барыня, свои беды. Особливо когда за пятьдесят.

— Молчи, охальница. Посмотри лучше, кружева с платья еще можно спасти?

— Штопать придется…

— Штопать! Мастерицу искать надо… или бог с ними, с кружевами… Забирай! Порежешь, отделаешь себе косынку.

— Голубушка-барыня! Косыночку надену на ваше венчанье!

Александра неожиданно для себя потянулась к Фросе и поцеловала в щеку. Горничная остолбенела.

— Воду тащи и вели ужин накрывать!

— Какой ужин, завтрак скоро!

— Ну, завтрак!

Коли не в объятия любимого — то хоть посидеть с ним рядом на канапе, угостить его, самой полакомиться, — решила Александра. Все равно ведь не заснуть.

Нерецкий после сиденья в подвале мылся долго и старательно. Он вышел в малую гостиную с мокрыми волосами, улыбаясь, как дитя. Александра устремилась к нему, обняла, прижалась, но не целовала.

— Подождем, не станем спешить, — сказала она. — Ну, рассказывай, все рассказывай!

— Да уж рассказал…

— Еще!

Сон сморил их, когда солнце уже вовсю светило и с улицы раздавались голоса дворников и извозчиков. Они так и заснули на канапе, почти в обнимку.

Будить никто не посмел.