Арне Аррибо был снова принят на герцогской кухне. Повара с поварятами уразумели, что граф ван Тенгберген его в обиду не даст. Сам Аррибо, решив, что враждовать незачем, по случаю своего воцарения на кухне потратился – купил хорошее мясо, достал из сундука какие-то особенные приправы и угостил кухонную аристократию. При этом он оставил хорошие кусочки для визита к графу ван Тенгбергену.

Аррибо собрал замечательную корзинку – мисочку с холодным мясом, копченого угря, горшочек собственноручно изготовленной баварской закуски из тертого сыра, сливочного масла, творога, пива и множества растертых в кашицу ароматных травок. Туда же он добавил бутылку вина, хороший пышный хлеб из герцогской пекарни и отправился с визитом.

Всякий, кто видел, как шагает, улыбаясь, златокудрый толстячок со свежей румяной физиономией, как он размахивает корзиночкой, невольно улыбался в ответ. Уж очень выделялся Аррибо среди серьезных горожан, одетых в темно-синее, темно-коричневое, а чаще всего – черное. На нем были колет с разрезными рукавами и штаны богатого зеленого цвета, сапоги с приспущенными широченными голенищами, так что даже непонятно было, как он их не теряет на ходу, и еще прекрасные кружева по верхнему краю чулок. А отложной воротник он нацепил такой величины, как будто снял его с какого-нибудь Голиафа, вздумавшего нарядиться на французский лад. Мелкие кудряшки, от природы завивавшиеся идеальными колечками, золотились на солнце.

Многие женщины даже оборачивались вслед Аррибо. Он удивительно умел располагать их к себе, даже не произнося ни слова.

Путь был короткий – к дому на Почтовой улице.

Граф в этот день побывал в замке и уже вернулся к себе. Он лежал на кровати и читал маленькую книжку, улыбаясь так, как ухмылялся бы сам черт, затеяв новую проказу. Аррибо, войдя, был сильно озадачен – детская улыбка молодого графа куда-то подевалась, ее сменил лисий оскал.

– О, это вы! – обрадовался граф. – Вы останетесь ужинать? Ужин будет поздний, а потом мы пойдем гулять по крышам! Я вам такое расскажу! Я поднял крыши у таких домов, где не рассчитывал увидеть безобразия, плутни и шкоды… или рассчитывал?..

– Охотно погуляю с вами по крышам, только не заставляйте меня прыгать. Пусть ваш Ян возьмет корзинку – я принес все, что нужно для хорошего ужина.

Ян получил корзинку и одобрил содержимое.

– Пока стемнеет, я буду вам читать вслух, – заявил граф. – Это изумительная книжка, ее можно читать с любого места, с любой страницы. Вот, открываю наугад… О, это замечательно!

И он стал читать звучным голосом аристократа, обученного пению и декламации, чтобы блистать в гостиных:

– «Альгвасил тоже проснулся чуть свет – его тревожила мысль о дублонах, накануне спрятанных под подушку. Но, засунув туда руку, он денег не нашел, а когда вскочил с постели и бросился их искать, то увидел кругом горы угля – и в спальне, и в прочих комнатах. Так всегда бывает с деньгами, подаренными чертом!»

Граф расхохотался.

– Этого я и желал! – воскликнул он. – А что было дальше! «И столько там было этого добра, что бедняге пришлось выбираться из дома через слуховое окошко, а когда он наконец вылез, весь уголь обратился в золу. Не случись этого, альгвасил, верно, сменял бы свое занятие на ремесло угольщика, особливо кабы уголь был из того дуба, что растет в аду и вечно дает новые побеги».

– А не объясните ли, ваша светлость, для чего в аду растет дуб? – удивленно спросил Аррибо.

– А вы не знали? Из него черти изготовляют весь уголь, потребляемый в аду. Вы действительно не задумывались, сколько в аду требуется угля? Наш герцог помог бы вам сделать расчеты – он бывает в лесу у углежогов, а когда возвращается из леса – помышляет об одной хорошенькой ханже, которая днем ходит с четками, а ночью принимает мужчин десятками. Но это вы сами увидите. Я буду читать дальше, слушайте.

За чтением и шутками они провели время до ужина – а ужин велели накрывать тогда, когда добрые гольдингенские горожане уже улеглись спать.

– Наша прогулка будет короткой, всего несколько скачков, – сказал граф. – Я жду в гости очаровательного бесенка.

– Как скажете, ваша светлость.

Граф накинул свой коричневый плащ а-ля казак и стал застегивать пуговицы, которыми были усажены длинные стороны четырех лопастей этого причудливого плаща, на особый лад – он хотел сделать из них крылья, но получалось плоховато.

Дома в Гольдингене стояли причудливо – то густо, так что можно было пройти по крышам домов, сараев и всяких пристроек, не спускаясь на землю, два десятка клафтеров, то вразброс, разделенные не то что дворами, а пустырями. Оказалось, что граф уже исследовал окрестности. Он сразу повел Аррибо задворками к церкви Троицы и, обогнув ратушу, нашел место, где можно без большого труда вскарабкаться на крышу заколоченного дома. Дальше он повел повара крышами, делая неожиданные повороты.

– Вот! – наконец сказал он. – Здесь живут две ханжи. Одна – прехорошенькая, ну да вы их знаете, это бегинки. Они принимают по ночам мужчин!

– Но бегинки не дают обета безбрачия, – возразил Аррибо. – Они, если захотят, выходят замуж.

– Эти замуж не выйдут никогда, им нравится менять мужчин. Они ждут мужчин ночью и сразу выходят на стук в окно. Им все равно – лишь бы мужчина, понимаете? Я знал, что если приподнять крышу этого домика – будут всякие безобразия. И они начались! Знаете, кому они дарят свои ласки? О, вы не знаете! К ним приходил ночью бродячий точильщик! Бродяга с точильным колесом за спиной! Он сразу был впущен и обласкан! Я не видел его лица сверху, но это статный молодой мужчина. И богато одаренный природой, я думаю!

Граф расхохотался.

– Ночью все звуки летят далеко, – добавил он. – Знаете, как я догадался, что точильщик – их любовник? Он заговорил по-французски. У него возвышенная душа, у этого точильщика. Он сказал: Париж прекрасен в пору цветения каштанов.

– Так и сказал? – удивился Аррибо.

– Так и сказал. Кто бы мог подумать, что любовник сопровождает бегинок чуть ли не от самой Франции? И кормится ремеслом точильщика? Я от восторга взлетел над крышей чуть ли не до верхушки колокольни. Это еще не все, дон Аррибо. Они выпустили точильщика, а вслед за ним пришел тот длинноногий бездельник, которого я привез к герцогу, чтобы он развлекал их высочества плясками. Бездельник утверждал, что бегинки соблазнили его и бросили! Такого ни в одной книжке не вычитаешь. Это мужчины и бесы соблазняют и бросают… Но, может быть, наши бегинки – бесовки? Так я подумал…

– Только не вздумайте проверять, ваша светлость.

– Я слетел пониже и заглянул в окно. У меня острое зрение, в комнате горел фонарь, на подоконнике лежал конверт с красной печатью. Вы знаете, что пентаграмма – наш бесовский знак? Я напряг зрение и разглядел на красной печати три пентаграммы. Эти пентаграммы меня обрадовали – но они не подпустили близко к дому еще одного мужчину. Наверно, это святой человек – он подъехал, остановил коня, подождал немного и повернул обратно. Мне стало любопытно, я летел за ним следом, едва касаясь крыш, и видел, как он въехал в форбург. Его туда беспрепятственно впустили. Кто бы при дворе его высочества был настолько свят, чтобы за полсотни шагов чуять дьявольские пентаграммы? Я не знаю, тут мое зрение бессильно!

– Три пентаграммы… – повторил Аррибо. – И конверт с красной печатью, говорите?

– Именно это я говорю! Ну-ка, приподнимем крышу еще раз… – граф сделал руками причудливые пассы. – Они спят, дон Аррибо, они спят, но сейчас наверняка явится еще один мужчина, я слышу его шаги…

– Это, часом, не Никласс Пермеке? – спросил Аррибо.

Действительно, танцовщик, которого выдавали и рост, и особая походка, носками наружу, подошел к калитке. На сей раз калитка была заперта, и он безуспешно дергал ее и пытался сладить со щеколдой.

– Они спят, дурень. Должны же они выспаться, чтобы завтра быть свеженькими, как розочки на рассвете! – сказал граф. – Я не дам в обиду своих прелестных бесовок. Дивный город Гольдинген! Тут полно нечисти! Тут недоставало только Хромого Беса – и вот я прибыл. Вон под той крышей старая ведьма варит зелье, чтобы натереться и полететь на шабаш! Но мой бесенок, должно быть, уже явился и ждет меня. Летим, дон Аррибо, я покажу вам бесенка.

Граф скакал по крышам, мало беспокоясь о высоте и скользких поверхностях. Какая-то незримая сила несла его – а вот повару Аррибо приходилось чуть ли не на четвереньках ползти, проклиная безумные затеи Хромого Беса.

Наконец они спустились на землю.

– Тут мы расстанемся, дон Аррибо, друг мой, – и граф раскланялся самым элегантным образом. – Приходите завтра! Каждую ночь я к вашим услугам…

Вдруг граф помрачнел.

– Пока проклятый алхимик не заметит, что колба разбита… – пробормотал он.

Аррибо тоже поклонился и, проводив графа взглядом, тихонько пошел следом за ним. Он озирался и прислушивался – поблизости, недалеко от ратуши, был пост городской стражи, а ему вовсе не хотелось объяснять, какого черта он слоняется ночью по улицам. Даже графа ожидали бы неприятные расспросы – но граф шагал беззаботно, даже насвистывал танцевальную мелодию.

Очень скоро он оказался возле своего жилища. Его ждали – легкая, почти невесомая фигурка выпорхнула из тени и кинулась к нему в объятия.

– Бедняжка… – невольно прошептал Аррибо. Повару действительно было жаль танцовщицу.

Он задумался – куда же идти? В ту комнату, которую ему отвели в форбурге? Он успел перенести туда большую часть своего имущества, но не хотел, чтобы сторожа у ворот знали, что он где-то слоняется по ночам. То жилище, которое он снял, было за церковью Екатерины, на Речной улице, – не то чтобы слишком далеко, но риск встретиться со стражей все-таки был. Аррибо решился и тихонько пошел к Церковной улице. Но шорох листвы заставил его замереть.

Кто-то бродил возле жилища графа.

Аррибо был сообразителен и понял, кто бы это мог быть. Не иначе, Никласс Пермеке, возвращаясь от дома бегинок, заметил сестру. Это было совсем некстати.

Судя по наступившей тишине, Длинный Ваппер сел в засаду. Это было довольно глупо – если граф и Дюллегрит легли в постель, то любовник отпустит подружку разве что перед рассветом. Летняя ночь – довольно теплая, но провести ее в кустах, на сырой земле, сомнительное удовольствие.

Решив, что танцовщик уже не мальчик, ему по меньшей мере двадцать три года, и должен понимать, что от ревматизма его прыжки и пируэты лучше не станут, Аррибо пошел своей дорогой.

Утром он, не позавтракав и одевшись попроще, взвалил на плечо узел со своим имуществом и поспешил в замок. Он предполагал, что там его ждут новости.

Новости были такие – пропала Дюллегрит. Йоос, заглянув на кухню, вызвал Аррибо и спросил, не знает ли господин повар, куда подевалась девица.

– Это должен знать господин Пермеке, – ответил Аррибо.

– Мы его спрашивали, он всех послал к дьяволу. Конечно, он что-то знает! А я сегодня должен был разучивать с девушкой пастораль. Ее высочество желает, чтобы мы показали пастораль… – жалобно сказал Йоос. – Мы и музыку привезли, и я знаю прекрасные позы для пасторали! А ее высочество обещала денег на новые костюмы.

– Мне кажется, но это мне только кажется, что Маргарита поссорилась с братом и прячется у бегинок. Бегинки ее в обиду не дадут. Они уже завели в городе много знакомств, и если Пермеке догадается, что сестра у них, они уговорят кого-то из здешних дам приютить ее ненадолго. Понаблюдайте за бегинками, – посоветовал Аррибо.

– Но из-за чего они могли поссориться? – спросил Йоос.

– Может быть, кто-то из придворных пытался за ней ухаживать. Может быть, Пермеке застал их вместе. Девица должна беречь репутацию! – Аррибо нравоучительно возвел глаза к потолку и туда же устремил указательный перст. – Если репутация страдает, это позор для родственников. Подумайте сами, что будет, если их высочества узнают… А ведь их высочествам обязательно донесут, что танцовщица ведет себя легкомысленно. Вот причина, по которой Пермеке мог рассердиться на сестру. Другой, мне кажется, и быть не может.

– Да, их высочества – образцовая пара, – согласился Йоос. – Они не будут терпеть при дворе такое… Но нужно же как-то помирить Длинного Ваппера и Дюллегрит.

– Сперва нужно узнать, где прячется девица. Поищите бегинок, только не задавайте им вопросы. Просто наблюдайте! Если увидите что-то странное, сразу скажите мне. Я человек опытный, светский, знаю, как улаживать такие дела.

– Я так вам благодарен, господин Аррибо!

– Тс-с-с… – повар огляделся, убедился, что на кухне все заняты делом, метнулся к столу и ловко стянул с противня горячий сладкий пирожок. Этот пирожок он потихоньку отдал Йоосу и выпроводил танцовщика.

Ближе к обеденному времени Йоос опять появился на кухне.

– Господин Аррибо, бегинок пригласила к себе супруга бургомистра, фрау Штафенхаген! Могла она приютить Маргариту?

– Значит, они обедают у бургомистра?

– Да!

– Я не уверен, что фрау Штафенхаген согласится… Но вот что – может быть, девица сейчас у нее, а на обед приглашены и другие дамы, чтобы вместе решить, как помочь бедняжке. Послушайте, Йоос, вам нужно пойти туда и следить, не выведут ли девицу со двора.

Избавившись от Йооса, Аррибо довел до идеальной готовности два блюда, которые стряпал к герцогскому столу, одно – для детей герцога, которых кормили отдельно, и потихоньку выскользнул и из замка, и из форбурга.

Через пять минут он был возле дома, где поселились бегинки.

Он имел больше опыта по части отпирания запертых калиток, чем Длинный Ваппер, да и дверной замок не был для него преградой.

– Мы люди простые, мы крыши с домов не снимаем… – бормотал повар, очень ловко обыскивая комнаты.

Сундук он оставил напоследок и простучал его весь, вставлял тонкое лезвие во все щели, нажимал на головки всех гвоздей. Но до тайника Аррибо не добрался.

– Неужели они носят письмо с собой? Проклятый кардинал… – проворчал Аррибо. Три пентаграммы означали, что письмо запечатал секретарь Мазарини. Но кому адресовалось письмо?

Скорее всего, курляндскому герцогу, рассуждал Аррибо, и может случиться, что оно уже у герцога. Но в последнее время бегинки не были в замке – по крайней мере, днем они туда не приходили. А герцог разъезжал по своим мануфактурам – по тем, что были недалеко от Гольдингена, чтобы вечером уже быть в замке и участвовать в увеселениях. Вспомнив, с какой физиономией князь Тюфякин, главный гость, смотрел на танцевальное представление, Аррибо чуть не засмеялся вслух. Все-таки московиты были безнадежны…

Но что, если письмо предназначалось именно им? И этот толстопузый князь с надменной рожей – на самом деле ловкий и хитрый дипломат?

Не зря же они прибыли в Гольдинген одновременно – бегинки и московиты!

А о том, что в Москве появились толковые дипломаты, Аррибо знал доподлинно.

Взять хотя бы князя Мышецкого. Этот господин был родным сыном того Мышецкого, что ездил с посольством в Грузию (хоть эту Грузию даже просвещенный европеец не сразу на карте найдет, однако грузинские дела – это персидские и турецкие дела, а Персия и Турция играют немалую роль в европейской политике). Младший Мышецкий присоединился к посольству старшего Мышецкого и настолько хорошо себя показал, что часто в важных переговорах замещал отца. Потом был с русским посольством в Речи Посполитой, ездил в Персию – подготовить почву для успешного визита «Великого посольства» князя Лобанова-Ростовского, а из Персии сразу поскакал в Москву – началась война, русская армия отправилась на осаду Смоленска, царю требовались хорошие дипломаты, чтобы во время предполагавшейся войны со Швецией проводить переговоры с европейскими государями. Мышецкий в начале этого года был направлен полномочным послом в Бранденбург и Данию, а по дороге до того ловко поговорил в Митаве с герцогом Якобом, что выторговал нейтралитет Курляндии и много иных благ для своей державы.

В Бранденбурге он сумел уговорить курфюрста не выступать против московитов, а даже направить посла в Москву для переговоров, торговых и политических. Потом, прибыв в Данию, князь добился от датского Фредерика обещания не заключать мира со Швецией и при возможности вступить в войну против нее.

Но Мышецкий был сейчас далеко, за морем, а человек с непроизносимым прозванием Ордин-Нащокин – можно сказать, под боком.

О нем знали немного – из захудалого дворянского семейства, обитавшего во Пскове, но воспитанный и образованный получше княжеского сына: знал не только латинский и польский языки, но еще и математику. Кроме того, он – видимо, часто встречаясь с немецкими купцами, торговавшими во Пскове, – знал немецкие нравы. А надежных людей, знакомых с Западом не по книжкам, в Москве было мало, потому их привечали и давали им поручения, на которых можно выдвинуться. Более двадцати лет назад шведы услышали это имя – Ордин-Нащокин объявился на границе, куда его послали для осмотра и исправления пограничной линии по рекам Меузице и Пижве и для принятия обратно в русское подданство земель, как-то незаметно присвоенных шведами за двадцать пять лет, прошедших со дня заключения Столбовского мира. С поручением он справился, но потом о нем в Москве забыли, а вспомнили лет шесть назад, когда Псков взбунтовался. Странным образом причиной послужил Столбовский мир – с земель, которые Москва уступила шведам, народ побежал на русскую территорию; своеобразным выкупом за этих перебежчиков было обязательство русского правительства поставить Швеции зерно; когда государство стало закупать это дипломатическое зерно, цены на хлеб резко взлетели, а кому это понравится? Ордину-Нащокину, которого обвинили в симпатиях к «немцам», пришлось бежать из города. Он доставил в Москву точные сведения о бунте, потом вместе с отрядом князя Хованского отправился усмирять псковичей, многое сделал для замирения этого края – и потом опять исчез.

Объявился он два года назад – воеводой в приграничном городке Друе, недавно отнятом русскими у поляков. А кого попало в военное время не поставят воеводой в таком месте. Да и слухи о том, что он велит строить струги и речные суда в количестве, вовсе не потребном для торговли, настораживали.

Если увязать все вместе – бегинок, кардинала Мазарини, князя Тюфякина, загадочного Ордина-Нащокина, струги и войну, то возникали всякие любопытные возможности…

Московиты уже могли получить письмо – и по этой простой причине Аррибо не отыскал его. А обшаривать лагерь московитов – для этого нужно последнего ума лишиться. Это не лагерь, а привал татарской орды, столько там походных шатров, телег и дикарей…

Герцог мог получить письмо, а мог и не получить. Если бы получил и был этим письмом недоволен – бегинок бы уже не было в Гольдингене. Если они еще тут и затевают строительство своего бегинажа – значит, письмо кардинала пришлось курляндскому герцогу по душе. И наверняка будут другие письма.

Аррибо мог только плюнуть и потихоньку убраться из жилища бегинок – а потом ждать, ждать, ждать, наблюдая за ними и по их поведению пытаясь угадать ход событий.

Парадный обед в доме гольдингенского бургомистра был целым действом и растягивался часа на два, а то и на три. Поэтому Аррибо не стал разыскивать Йооса там, где танцовщик сидит в засаде, решив, что парень ему сейчас может принести больше вреда, чем пользы. Если бы Йоос, увязавшись за поваром, случайно узнал, что его невеста прячется в жилище графа ван Тенгбергена, началась бы большая суматоха.

Герцог, примерный семьянин, при всем своем прекрасном отношении к молодому графу, мог резко высказаться против разврата – так резко, что граф бы убрался из Гольдингена, гордо задрав нос. А этот безумец был нужен Аррибо – хотя бы для наблюдения за бегинками.

Так что Аррибо отправился к графу ван Тенгбергену в надежде обнаружить его дома и угадал – граф и Дюллегрит сидели в спальне и решали, как же быть, причем их разговор сильно смахивал на беседу двух глухих. Дюллегрит толковала о Длинном Ваппере, который ее прибьет, а граф – о ночных полетах с милым бесенком над гольдингенскими крышами.

– Ваша светлость, нужно отвести девицу хотя бы к бегинкам, – сказал Аррибо. – Она очень сообразительный бесенок, но если ее увидят в вашем доме – у бесенка будут большие неприятности.

И, поскольку граф продолжал декламировать наизусть большие куски из «Хромого Беса», Аррибо тихонько объяснил Дюллегрит свой план. Ей нужно помириться с братом – а для этого необходимо, чтобы он убедился: сестра, обидевшись на него за дурное обхождение, убежала к женщинам, которые дали обет помогать нищим и обездоленным.

– Он видел тебя здесь? – прямо спросил Аррибо.

– Он видел, как я входила в дом, – призналась Дюллегрит.

– Ты уверена, что он тебя узнал?

– По-моему, узнал. Он стучал в дверь и требовал, чтобы я к нему вышла.

– А если бегинки скажут, что ты провела ночь у них, что он ответит? А они скажут – из милосердия! И вообще, на мой взгляд, тебе лучше жить с женщинами, которые почти монахини, а не в компании молодых мужчин.

– Они меня не любят, – призналась Дюллегрит. – Эта, сестра Анриэтта, спала с Никлассом, а потом строила глазки Эразмусу… то есть господину графу.

– Не все ли равно, кому она строила глазки. Сейчас бегинки обедают у бургомистра. Мы пойдем к ним и подождем их во дворе. Они помогут тебе помириться с братом, а ночевать ты теперь будешь у них. Не беспокойся, я им заплачу, чтобы тебе дали еду и постель.

– Но я не хочу ночевать у бегинок! – возмутилась Дюллегрит.

– Значит, ты хочешь поссориться с братом, – такой вывод сделал Аррибо. – Твой брат хочет возглавить придворную балетную труппу. Из-за тебя герцог откажет ему и велит убираться обратно в Антверпен. А граф не женится на девице, которую опозорили перед герцогом и, главное, перед герцогиней. Это хоть ты понимаешь?

Дюллегрит промолчала.

– Если ты хочешь, чтобы у тебя с твоим милым что-то получилось, слушайся меня, – велел Аррибо. – Я дурному не научу. Ты совсем молоденькая, ты от любви ума лишилась, я это понимаю. А добрый дядюшка Аррибо тебе поможет. У меня сестренка твоих лет – я вот тебе, дурочке, помогу, а потом, может, если она глупостей наделает, другой добрый человек сестренке поможет… Ты пойдешь к бегинкам, а я скажу Никлассу, что знаю, которая из гольдингенских девиц бегает к графу в сумерках… Ночью все кошки серы и все девицы хороши. Тем более что две последние ночи, кажется, были безлунные.

– Было это в Мадриде, в конце июля, – отрешенно произнес граф. – Только что пробило одиннадцать вечера – зловещий час для прохожих, а в темную, безлунную пору самое подходящее и законное время для темных делишек и шуточек со смертью.

– О Господи… – прошептала испуганная этой цитатой Дюллегрит.

– Он слишком любит книги, – шепотом же ответил ей Аррибо. – Я тебе помогу, а ты выполнишь одно мое поручение…