Соледад стояла прямо, как молоденькое деревце, и улыбалась. Аплодисменты не стихали, и она знала, что публика после формального завершения концерта все-таки ждет его продолжения. Маша за ее спиной уже наверняка шуршала нотами, раскрывая их новинку, их изюминку, романс, обреченный на бешеный успех, – «Нет, не люблю я вас».

Это был победный марш всех брошенных женщин в мире – а в зале сидели главным образом одинокие дамы, и они душу бы отдали за искру надежды.

Собственно, когда Булахов сочинял этот романс, перед глазами его были стихи, написанные мужчиной, весьма кокетливые стихи – и только. Но потом какая-то женщина догадалась, что с ними нужно сделать. И дописала два куплета.

Сама Соледад услышала этот романс в женском исполнении очень давно и запомнила только две строчки: «Любила ли я вас? Быть может, и любила…» Они были пропеты с таким очаровательным легкомыслием, что Соледад пришла в восторг: вот именно так и нужно расставаться. Этот восторг длился довольно долго – вплоть до развода с первым мужем, от которого она ушла с одной спортивной сумкой через плечо, ушла без особой трагической причины, а чтобы настоять на своем. Она могла себе это позволить – покойный дед оставил ей квартиру и неплохие деньги.

Когда же ей самой пришлось расставаться, глядя вслед уходящему, было, разумеется, не до романсов. И она вспомнила вставленные в известный текст неведомой дамой строчки несколько месяцев спустя. Тогда она уже сжилась с тоненькой железной занозкой в сердце, хотя еще не научилась двигаться так, чтобы не было больно.

Поиски романса в нотной библиотеке по Интернету через заветные строчки не дали ничего – потом только Игорь додумался искать всех его исполнителей и набрел на исполнительниц. То, как расправились с романсом сестры Лисициан, Соледад не понравилось – но она получила заветный текст!

В новом синем платье (оттенок безупречно гармонировал со светлыми волосами, а зеленое она поклялась больше не надевать), в новых туфельках с тонкими острыми каблуками, Соледад слушала аплодисменты и, уловив привычным ухом их угасание, подняла обнаженную руку. Она потребовала молчания – она его получила.

Маша улыбнулась и решительно заиграла вступление – трель за трелью, все громче, все задорнее. И сделала паузу.

– Нет, не люблю я вас, да и любить не стану, – очень спокойно выговорила Соледад, глядя свысока, словно бы у ее ног валялся отвергнутый обожатель. – Прекрасных ваших глаз не верю я обману…

И чем дальше – тем резче, с правильным ощущением женщины, которая переступает через свое прошлое и уходит не оборачиваясь, без сожалений и попыток разобраться, – как, скомкав, выбрасывают исписанную бумажку, едва глянув на первые слова…

Со сцены ее не отпускали добрых двадцать минут. Сперва бешено аплодировали, потом понесли цветы. Соледад складывала букеты на белый рояль и улыбалась залу. Она чувствовала, что общее восхищение окружает ее облачком особого воздуха – родного для нее воздуха, без которого она порой просто задыхалась.

Она была необходима женщинам – полкам и дивизиям женщин, которые могли услышать о любви только от нее, шли к ней за словами любви, уносили с концертов воспоминание о любви. Соледад была щедра – каждая седая бабушка с клюкой, сидевшая в самом заднем ряду, получала это воспоминание в лучшем виде – без пошлости житейской.

Наконец их с Машей отпустили.

Им пришлось самим нести цветы в грим-уборную.

– Какой кошмар, – сказала Маша. – Мы ночью отравимся… Не выбрасывать же.

Она была равнодушна к ароматам.

– Было бы лето – выставили бы на балкон… – Соледад присела к столику и стала вынимать из ушей большие золотые серьги с крашеными цирконами, которые купила специально под это платье. – Где Игорь?

– Сейчас поднимется.

Ожидая сына, Маша изучала открытки, привязанные к букетам. В общей охапке были цветы от знакомых, от приятелей-журналистов, от известных уже несколько лет поклонников и поклонниц таланта Соледад.

– О, гляди! Позапрошлый век, блин! – воскликнула Маша, протягивая Соледад открытку.

– «Вы – лучшая из всех певиц, кто когда-либо брался за русские романсы, – прочитала Соледад. – Если не возражаете, я буду ждать Вас у служебного входа».

Подпись разобрать не удалось.

– Это с которого букета?

– Вот, – показала Маша.

– Ничего себе…

Из всех цветов эти были самые дорогие.

– Миллионер, однако, – заметила Маша. – Ты смотри, не пробросайся…

– Да уж как-нибудь… – в тон ей ответила Соледад.

Миллионеры на горизонте возникали редко, да что говорить – просто нормальные мужики и те редко возникали. Съездив на гастроли в Швейцарию и во Францию, подружки кое с кем познакомились, но у них хватило ума не пороть горячку и не вступать в союзы с мужчинами, все достоинство которых в том, что они – заграничные. Хотя был, был один человек – старинного российского рода, с прелестными манерами, хозяин особнячка, воспитавший и отпустивший во взрослую жизнь сыновей. Он обещал рай – безбедное существование, светские визиты и красивые путешествия, блистательное положение в местном «Русском клубе», необременительная концертная деятельность…

– Нет! – сказала Соледад. Она не хотела блистать в одном и том же окружении – это раз. И она не хотела надолго уезжать из России – это два. А поскольку о любви тут речи не было, то эти два аргумента и победили в споре.

Маша знала, что у каждого из них – своя хитрая подкладка. Первая – Соледад раскинула сети и поставила ловушку на человека, который обязательно должен появиться, чтобы помочь в важном для нее деле. Так что новая публика и новые знакомства были просто необходимы. Вторая подкладка – этот человек должен был обладать немалой властью именно в России.

Самой Маше повезло не меньше – и она свела дружбу с пожилым домовладельцем. Но ей особо капризничать не приходилось – домовладелец намекнул, что позаботится о будущем Игоря. Поэтому Маша уже подумывала о переезде – не сейчас, года через два-три, а пока пусть будет романтический роман с поцелуями в аэропорту, розами и шампанским.

Маша переоделась. Она не любила длинных концертных платьев, потому что не любила свою расплывшуюся фигуру, все недостатки которой черный вечерний туалет злобно выделял и подчеркивал. Ей шли джинсы и объемные пушистые свитера, в которых не разберешь где что. Наступало лето, и Маша опять мучилась вопросом: как спрятаться? Но сейчас был вечер, и она влезла в большую цветастую кофту. Упаковав платье в чехол, она повернулась к Соледад и хмыкнула – певица так и стояла в синем платье, да еще держала дорогой букет двумя руками, на манер младенца в конверте.

На губах она держала полуулыбку, очень верно передававшую душевное состояние после концерта, каким оно должно быть в идеале: тихую радость и тончайшую грусть от того, что праздник все-таки кончился…

– Можно? – спросил, приоткрыв дверь, Игорь.

– Давай, забирай веники, – велела Маша. – Платье я сама возьму. И сумку!

Игорь повесил через плечо дорожную сумку с общим имуществом подруг, сгреб все цветы и устремился было из грим-уборной, но Маша удержала его.

– Там много людей у входа? – спросила она.

– Не так чтоб очень.

– Это хорошо…

Они переглянулись с Соледад. Если бы не совершенно разные лица, можно было бы подумать, что женщина улыбается своему отражению в зеркале быстрой хищной улыбкой с тем особенным прищуром левого глаза, который не к добру. За десять лет совместной работы они уже до того дошли, что у них в самые важные минуты была интуиция – одна на двоих.

Соледад вышла из служебного входа первой – так, как если бы знать не знала никаких сумок и даже кошельков. Она несла только цветы – несла их, опустив глаза, держа на губах полуулыбку и не оборачиваясь. Это была игра в аристократку, которая и так знает, что все имущество беззвучно следует за ней, в том числе и кошелек – в кармане особо приближенного лица. Ибо вечернее платье с открытыми плечами карманов для всякой дребедени не предполагает.

Неплохо было бы накинуть хоть шаль – апрельский вечер прохладен, а во дворах, в вечной тени каменных зданий, живы еще у стен полоски снега. Но Соледад не желала – она должна была быть сейчас такой же бесстрашной и равнодушной к холоду, как белые цветы в ее руках. Тем более что мерзнуть придется недолго.

Цветы, разумеется, были те самые – дорогие. Так она давала понять незнакомцу, что согласна встретиться хотя бы затем, чтобы поблагодарить за подарок.

Он понял и заступил ей дорогу не менее уверенно.

Она подняла глаза и посмотрела на него спокойно, с умеренным любопытством. Кроме того, полуулыбка оставалась на губах. Все вместе сложилось в красивый образ ожидания: ну, что же вам, сударь, угодно сказать?

Тот, кто послал цветы, смотрел на Соледад примерно так же – уверенно. Это была повадка крупного самца, хозяина, умеющего предложить себя женщине без глупостей и нелепых жестов. Но если бы Соледад увидела просто самца, она бы с кратким и ласковым «благодарю-вас-вы-были-очень-любезны» проследовала дальше.

У мужчины был очень занятный прищур – словно бы эта старомодная сценка его развлекала, во-первых, а во-вторых, он ждал ответной иронии от Соледад.

– Добрый вечер, – сказал он. – Разрешите представиться – Георгий.

– Очень приятно, – ответила она.

– Я бы хотел предложить вам и вашим друзьям провести остаток вечера в «Мадлен». Это совсем рядом, а потом я отвезу вас домой.

Прозвучало это именно так, как положено, – с большим чувством собственного достоинства.

– Я еще ни разу не была в «Мадлен».

Так Соледад дала понять, что приглашение принято.

– Вот и славно. Вот мой джип, серый, – Георгий показал припаркованную в десяти шагах от служебного входа филармонии машину. – Там всем хватит места.

– Хорошо.

Маша, слушая эту беседу, кивнула – Соледад вела себя правильно. После ужина этот Георгий довезет Игоря до филармонии, чтобы сын забрал свою «тойоту». А пока нужно всем вместе садиться в джип. Пусть джентльмен покажет высший класс джентльменства. Ибо, ибо…

Она увидела в лице Георгия примерно то же, что и Соледад, – спокойную готовность к решительным действиям и способность достигать намеченной цели при любых обстоятельствах. Кроме того, этот мужчина явно умел распоряжаться другими людьми. Может, наконец-то события, до сих пор раскручивавшиеся вправо, замерли и стали раскручиваться влево. Должен же был рано или поздно появиться тот мужчина, который умеет ломать судьбу о колено…

Увидела она также его внутреннюю суть. Как многие некрасивые женщины с сильным характером, Маша умела оценивать мужчину с особой точки зрения: из какого вещества он состоит и легко ли его одолеть.

Георгий, как показалось Маше, по меньшей мере на семьдесят процентов состоял из металла, из тяжелого, но упругого металла. Маша в военной технике не разбиралась, но сравнила бы его с танковой броней, такой подкожной танковой броней, защищающей даже лицо.

Когда приходится постоянно держать оборону, организм сам выстраивает сперва пружинящую сеточку под кожей, потом наращивает на ней в нужных местах тонкие чешуйки, уплотняет натянутые струнки, требуя при этом особого питания и тщательно выбирая нужные для сетки атомы и молекулы. Если довериться ему, то он сам позаботится о защите. Главное – не мешать…

Маша додумалась до металла сама – к ней стали прилипать ножи и вилки, случилось же это в пору затяжных скандалов со свекровью. Наблюдательная и склонная к скальпельному анализу Маша вскоре обнаружила, что она не одна такая на свете. Она даже узнала особую примету таких людей – они были чуть крупнее, чем полагается при их росте, и складки на их лицах были чуть весомее, и еще – они быстрее снашивали обувь.

Сперва она конечно же не понимала, в чем дело, и извела кучу денег на диетологов и массажистов. Но никакие анализы не показывали наличия подкожного металлического каркаса, а массажисты утешали женщину тем, что тело ее упруго, полно силы, а значит, виноват пикнический тип, унаследованный от какого-то дедушки. Похоже, они были правы – никаких неудобств это широкое и неповоротливое тело Маше, в сущности, не доставляло, только вечную мороку с поисками одежды. А металл в жизни был только полезен – молодой любовник знал, что при малейшем недовольстве будет брошен на произвол судьбы, и одна эта маленькая кругленькая женщина не останется. Опять же металл помогал говорить о деньгах – провести Машу, ведущую переговоры о концертном турне, было очень сложно. Наконец, металлический корсет позволял Маше чревоугодничать в любое время суток – дойдя до определенного объема, она уже не менялась.

Мужчинам было легче – от них никто не требовал минимального веса и стройности как у фотомоделей. И Маша, глядя, как Георгий ведет Соледад к машине, как отворяет дверь, как оборачивается, приглашая и ее с Игорем занять места, немного позавидовала.

Но лишь немного – она знала, отчего меняется метаболизм и начинает расти металл. Она знала также, что ускоряет движение атомов и молекул, что приказывает им быстрее соединяться и прочнее склеиваться. Она чувствовала это в самые печальные минуты своей жизни – и в самые победные тоже, когда осознавала, что близость приятных ей людей объясняется всего-навсего тем, что Маша – сильнее…

Но подруге она об этом ничего не рассказывала.

Они приехали в «Мадлен» – занятный ресторанчик, оформленный под старую скрипучую мельницу. Деревянные колеса были там всюду, а вместо надоедливой попсы – журчание воды в фонтанах, раковинах, игрушках с пляшущими на струйках шарами. Цвета были самые провансальские, лидировал синий, но синий благоразумный, тускловатый, так что Соледад вписалась в интерьер безупречно и выделялась в нем ровно так, как должна выделяться одетая со вкусом женщина. Она, войдя, собрала на себя все внимание, и вовсе не случайно – она не пожелала расстаться с белыми цветами и внесла их как трофей. Остальные букеты Игорь запер в своей «тойоте».

Столик был заказан заранее и в хорошем месте, как раз на четыре персоны. Георгий знал, что приглашает компанию из трех человек. Стало быть, собрал информацию и учел отсутствие спутников жизни. Это было не совсем хорошо, однако и несмертельно.

В «Мадлен» его знали, и официант, предлагая закуски, спросил интимно: «Как всегда?»

Маша оценила вкус Георгия – казалось бы, простенький салат из свеклы с орехами, но свекла содержит немало магния и железа, в орехах – магний и цинк, а мед, который Георгию подали даже без заказа, в нарядной пиале, – и вообще мечта кузнеца и ювелира: железо, магний, медь, свинец…

Она знала, что наконец-то им послан человек, который избавит Соледад от неприятных воспоминаний. Знала она также, чем придется заплатить за освобожденную память. Но, поразмыслив, решила, что каждому возрасту – свои игрушки и Соледад давно уж не девочка.

– Правда ли, что вы отказались остаться во Франции? – спросил Георгий, разливая вино с точностью и грацией опытного бармена.

– Да, – сказала Соледад, следя за бордовой струйкой. – Мне и здесь хорошо.

– Редкое по нашим временам решение.

Она пожала плечами, показывая, что общее безумие к ней отношения не имеет.

– С вашим голосом и талантом вы бы стали там звездой русского романса, – продолжал Георгий.

– Для кого звездой? Для стариков? Молодежи все это уже не нужно. Молодежь уже не знает русского языка, а старики что-то повадились умирать. За время гастролей я дважды слышала о похоронах – умерли знакомые моих знакомых.

– Вы остались с теми, кому вы нужны?

– Да.

Георгий без спроса взял руку Соледад и коротко поцеловал – не касаясь губами кожи, оставляя тончайшую прослойку воздуха. Она ощутила на ладони твердые и холодные кончики пальцев.

– Рано или поздно вы должны были появиться, – сказал он. – У меня есть кое-какие связи. Первое, чем я хотел бы вам помочь, – это выпустить ваш альбом и устроить презентацию. Один из моих старых друзей знает неплохую студию и готов вложить деньги в хороший проект. Не беспокойтесь, для него вы не женщина, а проект и слава Аллаху.

– Я не так воспитана, чтобы принимать слишком дорогие подарки, – холодно произнесла Соледад. Он кивнул – певица должна была ответить именно так.

– Вы сами не знаете себе цены, – ответил Георгий. – Больше скажу – вы можете назначить любой гонорар за право записать ваш альбом.

– Разбудите меня, – попросила Соледад. – Так не бывает.

– Так бывает.