Утром накануне концерта Маша позвонила и позвала завтракать.

– Машка, зайди ко мне, я что-то приболела, – ответила страдальческим голосом Соледад.

– Простыла?

– Нет. Зайди. Я лежу.

Маша завернулась в шаль, из-под которой выглядывали драконьи хвосты на черном атласе, и пошла наверх. У нее был свой ключ от квартиры.

Соледад действительно лежала, укутавшись по уши одеялом.

– Что с тобой? Ты что, всю ночь пила? – возмутилась Маша. – У тебя рожа опухла!

– Сама знаю… Машка, концерт придется отменять.

– Ты с ума сошла!

– Придется. Я не могу встать.

– Как это – не можешь встать?

– Я не могу пошевелить ногами.

Маша откинула одеяло и ахнула. Это были не обычные отеки щиколотки, которые и у нее случались, опухло все – и колени, и бедра. Ноги при этом как-то сохраняли форму, но в объеме увеличились сантиметров на десять, не меньше. Прикоснуться к ним было страшновато.

– Надо вызывать «скорую»… – потерянно сказала она. – Это что-то ненормальное. Даже непонятно, как объяснить… разбух человек прямо на глазах… а сердце?

– Сердце бьется.

– Погоди! Лежи! Не двигайся!

Маша убежала и вернулась с приборчиком для измерения давления. Руки Соледад тоже изрядно поправились, Маша пощупала их и хмыкнула – тело подруги сделалось, как у нее самой, крупное, но упругое. Давление оказалось изрядно повышенным.

– Ну, с этим я знаю, как бороться! – Маша взялась за мобилку, сидевшую в гнезде черного кожаного браслета на левой руке. – Сейчас позвоню Игорехе, пусть принесет мой сундук с отравой!

– Не стало бы хуже! – возразила Соледад. – Нужен хороший врач, немедленно.

– Где ж я тебе возьму хорошего?.. Моя Анка с такой заразой точно дела не имела!

Анка, младшая сестра ее одноклассницы, была врачом прикормленным и знала Машу наизусть, почему успешно справлялась с ее болячками.

– Вот что! – решила Маша. – Я звоню Георгию. У него выход на спецполиклинику обязательно есть.

– Не надо!

– Надо! Он тебя вверх тащит. Он должен знать…

– Не должен!

Соледад не хотела видеть Георгия потому, что Георгий первым делом спросил бы: «Он или она?»

Решение еще не было принято.

Но несколько дней она только об этом вопросе и думала.

Маша прекрасно понимала, что карьера Соледад – это и ее шанс. Концертмейстер сам по себе нужен лишь ограниченному кругу знакомцев, но концертмейстер хрустального голоса России – это персона. Поэтому она пошла на кухню готовить для Соледад кофе, а сама тихонько позвонила Георгию.

– Только никаких лекарств! – сразу сказал он. – Я знаю, что это такое, я сейчас приеду.

– Она должна сегодня петь. Надо что-то делать.

– Я сам все сделаю.

Маша принесла поднос в спальню и стала уговаривать Соледад выпить хоть ложечку, обещая, что тут же полегчает.

– У меня бывало что-то в этом роде, – рассказывала она, – только в детстве, мне, наверно, и четырнадцати не было. Ничего, очень скоро прошло. Видишь, не хожу, а летаю!

Походка у нее действительно была легкая.

– Звони в администрацию, пусть переносят концерт, – отвечала на все утешения Маша. – У меня в глотке какой-то наждак.

– Так тем более надо выпить. Вот что! Я тебе молоко с медом приготовлю!

Сластена Маша имела на рынке знакомых бабок, которые снабжали ее правильным медом, с горчинкой, полезным от всех хворей. Она поспешила вниз и на лестнице встретила Георгия.

– Как она? – не здороваясь, спросил Георгий.

– Лежит, охает.

– Не вставала? Ничего такого не говорила?

– Какого – такого? Говорила, что нужно концерт переносить. Мне тоже так кажется, – жалобно сказала Маша. – Попробую ее молоком с медом отпоить…

– Молоко с медом вреда не принесет, – заметил Георгий, и Маша услышала несказанное: но и пользы тоже…

– Так что же делать?

– Маша, пока ничего делать не надо. Ты там подольше это молоко кипяти, ладно? Мне нужно поговорить с ней… Ну, в общем, эта зараза – психогенного свойства, понимаешь? Со мной тоже такое было. Видишь – жив, здоров, ни на что не жалуюсь. Меня умный человек на ноги поставил. Я потом от него много чему научился. Это в организме такой барьер возникает, что ли, через который нужно перешагнуть. Я помогу ей перешагнуть – только и всего. Я знаю, как это делается.

– Барьер? – переспросила Маша, словно бы что-то вспоминая.

– Да. Элементарный.

И Георгий поспешил наверх.

Маша, зная, что предстоит носиться взад-вперед, дверь оставила незапертой, только притворила. Уж как об этом догадался Георгий – непонятно, но он уверенно нажал на ручку и вошел.

Соледад, услышав шаги, даже не шелохнулась. Ей удалось найти то положение тела, при котором тяжесть почти не ощущалась. И она совершенно не хотела двигаться.

– Это я, – сказал Георгий. – Не беспокойся, я даже не смотрю на тебя. Я встану к тебе спиной. Как глаза? Не режет?

– Сами закрываются.

– Это ничего. Это через полчаса пройдет.

– Придется отменить концерт…

– Не придется. Ты пойдешь и споешь лучше, чем когда-либо. Это я тебе твердо обещаю.

– Как я пойду, если я даже встать не могу?

– Встать ты не можешь по очень простой причине. Ты застряла между двумя состояниями – между бессильной злобой и решительным действием. А тот, кто застрял, – неподвижен. Наберись мужества и ответь на мой вопрос. Тебе сразу же полегчает. И ты станешь чуточку иной. Ну? – с надеждой спросил Георгий.

Ответа не было.

– Думаешь, я не знаю, о чем ты думала в эти дни? Думаешь, я не знаю, какие картины ты рисовала себе, одна другой краше? Думаешь, я не знаю, как ты оправдывалась перед собой: мол, нельзя же отвечать за шалости воображения? Но никто не заставит тебя ни за что отвечать! Чем мучаться, воображая себе это и зная, что наяву все не так, не лучше ли один раз это совершить – и забыть? Скажи – он или она? И тебе сразу станет гораздо легче!

Соледад никогда не видела Георгия таким взволнованным, и никогда его голос не был столь проникновенным.

– А если оба? – спросила она.

– Ну, значит, оба. Поверь, мне достаточно сделать несколько звонков. Цифра роли не играет. В конце концов, они оба отравили тебе жизнь.

– Шпага жениха? – в этом вопросе была не только ирония, не только ответ на безмолвное сватовство.

– Ты сама станешь как шпага! – ответил он. – Не бери пример со старого дурака, который сорок лет молился на рапиру с жестяным эфесом. Ты отступаешь из-за обычного временного дискомфорта. Он ненадолго – это твой организм так борется со стрессом, лишает тебя возможности двигаться. Между прочим, и Маша твоя это испытала, только в меньшей дозе, спроси ее. Если бы не вздумала рожать ребенка – много бы чего достигла. Деторождением спаслась, как говорится… А напрасно…

– Надо позвонить, чтобы концерт перенесли.

– Ты уходишь от ответа. Пусть так, я не настаиваю. А концерт переносить не надо. Сейчас я тебя поставлю на ноги…

– Нет!

– Не бойся, это не больно. В твоем теле останется ощущение тяжести, но ходить и петь ты сможешь.

– Не смогу.

– Дай руку. Ничего не бойся, дай мне руку. Подними и дай.

Соледад послушалась уверенного голоса, шевельнула чугунными пальцами, с заметным усилием оторвала их от простыни, приподняла кисть, сопровождая это движение взглядом.

– Так, правильно, – Георгий подвел свою холодную жесткую руку под ее ладонь. – Вот ты уже не чувствуешь тяжести. Ведь тот чудак с рапирой ее тоже не чувствовал, хотя ее накопилось куда больше, чем у тебя. Я открою тебе тайну – у него умер тот орган внутри, который ощущает тяжесть. А как только умер – жить нашему чудаку стало куда легче. Этот орган – страшный врун, доложу я тебе, он все жутко преувеличивает… Он делает так, что один грамм кажется тебе килограммом. Ему кажется, что так он спасает твой организм. А вот мы с ним сейчас разберемся… мы ограничим его непомерные амбиции…

Соледад прислушивалась к себе. Вроде бы ничего и не происходило, однако слова Георгия вернули ей спокойствие.

– Я научу тебя, – продолжал он, – и ты будешь мне благодарна. Ведь в твоей жизни бывали стрессы, ты ощущала тяжесть в голове, в висках. Иногда это случалось, когда ты в какой-то ситуации была не права, погорячилась и корила себя за это. Ты сама провоцировала стресс. А этот орган любит тренировку, когда ему постоянно дают работу – он растет и крепнет. Сейчас у тебя никакого стресса нет, ты беспокоишься, что сорвешь концерт, но ты его не сорвешь! Вместо того чтобы зря расстраиваться, ты просто встанешь, оденешься и позавтракаешь. Вот умная Маша принесет тебе молоко с медом – и твое горлышко оживет.

Георгий потянул ладонь на себя – и вся рука Соледад неожиданно легко поднялась.

– Главное – понять, что с тобой происходит. Я как-то беседовал с одной молодой особой, которая меня порядком насмешила. Она влюбилась в мужчину и оказалась с ним в постели. До того ей с мужчинами не везло и никакой радости от секса она не получала. А с этим вышла совершеннейшая нелепость. Каждый раз, когда он ласкал ее самым интимным образом, ей вдруг страшно хотелось в туалет. Ей казалось, что, если она сейчас туда не побежит, случится непоправимое. И все настроение, естественно, от ужаса пропадало. Она, конечно, старалась решить проблему перед приходом своего мужчины, но это не помогало. Однажды, к счастью, она в моем обществе выпила довольно много и призналась в этой беде. Ну, я ей и объяснил, что это, наоборот, очень хороший признак, он означает настоящее возбуждение, главное – знать о нем правду. После чего она благополучно вышла замуж.

Рассказывая эту пикантную историю, Георгий все тянул и тянул на себя руку Соледад; приподнялось плечо, подалась вперед грудь; прогнулась поясница…

Он был прав – тяжесть уменьшилась.

Вошла Маша с огромной глиняной кружкой.

– Вот это кстати, – сказал Георгий. – Ну-ка, сядь с ней рядом и помоги ей выпить молоко. Ей сразу полегчает.

Он оказался прав – Соледад смогла сесть, спустила ноги на пол, и спина не сломалась, шея держала ее тяжелую голову, положение было несмертельное.

– На нее ни одно платье не налезет, – заметила Маша. – Придется на спине распороть, а потом прямо на ней как-нибудь зашить. И шаль сверху.

– Ничего страшного. К вечеру отек еще спадет, выкрутитесь, – пообещал Георгий. – Главное – обувь. Маша, тащи сюда все ее концертные туфли. Если не подойдут – я вызову такси, поедешь по магазинам. Концерт отменять нельзя.

– Почему? – Соледад действительно поразилась жесткости Георгия в этом вопросе.

– А почему, а зачем. Затем, чтобы ты никогда в жизни больше не знала этого соблазна – отменить концерт из-за плохого настроения. Ты должна быть сильной. А если начнешь давать себе поблажки, то станешь вроде этого чудака, у которого ты купила рапиру, никому не нужная.

– Георгий прав, – сказала Маша. – Это очень важно.

И Соледад поехала вечером в концертный зал. Днем они кое-как порепетировали, голос слушался, но тело – тело потеряло подвижность, Соледад с трудом спустилась с лестницы, а в машину ее усадил Георгий, он же и вынимал.

Зал был полон, что вызвало у Соледад вспышку совершенно неожиданной ненависти. Этим людям было безразлично, жива певица или помрет прямо на сцене. Они хотели слушать про любовь! Им непременно подавай любовь со всеми ее старомодными аксессуарами и в исполнении хрустального голоса России! И им наплевать, что вот сейчас, сию минуту певица ненавидит голос, из-за которого обречена до пенсии петь про любовь!

Увы, голос предопределил судьбу – да и куда бы ей еще было деваться с этим даром Божьим? Недостаточно сильный для оперы и слишком хороший для эстрады в нынешнем ее состоянии, Соледад была обречена на романсы и сперва даже сдуру радовалась этому, открывая мир мелодий и простых задушевных слов. Но тогда она была еще очень молода и верила в силу слова и мелодии. Их бессилие выяснилось уже потом.

Сейчас, стоя за кулисами, она уже жалела, что не пренебрегла даром Божьим. Она была обречена всю жизнь исполнять романсы, всю жизнь добывать из души то скорбящую, то торжествующую любовь, а разве это возможно? Тем более когда от слова «любовь», повторяемого ежедневно сотню раз, уже скоро судороги начнутся?

– Как ты? – спросила Маша.

– Нормально.

По сравнению с утром это действительно было нормально. Платье, распоротое до бедер, Маша зашила прямо на Соледад, требуя, чтобы подруга держала палец во рту, а то есть риск «пришить разум». Сидело оно страшновато, но огромная цветастая шаль спасала положение. Шаль выбрал Георгий – решил, что несколько покрупневшая певица должна придерживаться русского стиля, публика это оценит. То же касалось прически – отросшие светлые волосы были собраны, к затылку намертво пришпилен синтетический шиньон. Получилась неописуемая пошлость, но, если смотреть издали, даже по-своему стильно.

– Ну, начинаем?

– Хрен с ним, начинаем.

Подали знак ведущему – давнему приятелю Маши, еще с тех времен, когда она, валяя дурака, сошлась с голубой тусовкой. Ведущий, на взгляд Соледад, был не менее страшен, чем она сама, – в коротковатом пиджачке и галстуке-бабочке, с венцом поседевших кудряшек вокруг маленькой лысины. Впрочем, на таком концерте все должно соответствовать – две толстые коровы в длинных строгих платьях, это убоище с бабочкой и публика.

В зале сидели старухи с цветами на коленях и несколько стариков – мужей, которым супружеский долг в нынешнем его качестве велит сопровождать жен в концерты. Старухи были разнообразны: толстые романтические – в кружевных шалях, с кулонами в декольте и пышными прическами, толстые практические – в джемперах и брюках, в дешевых трикотажных костюмах, тонкие возвышенные – с повадкой признанных красавиц, все еще высоко державшие свои головки на морщинистых длинных шейках, тонкие на-все-махнувшие-рукой – если бы Соледад нанимала уборщиц в общественные туалеты, то и туда бы их не взяла, до того они имели жалкий вид.

Соледад услышала свое имя и вышла. Ведущий сделал ручкой вот этак – наверно, еще до революции таким жестом представляли поклонникам диву, женщину-вамп, из-за которой уже застрелился полк юных прапорщиков. Встав у рояля, она слушала аплодисменты и не понимала – вот для этих людей ей нужно быть хрустальным голосом России? Концерты в Большом Городе случаются нечасто, публика там уровнем повыше, но все равно – ее средний возраст приближается к семидесяти. В чем же смысл? Или, получив от предков, природы, непонятно от кого свой звонкий высокий голос, Соледад была обречена всю жизнь служить сиделкой при умирающих?

В чем же смысл такого бытия?

И вдруг смысл стал понятен. Как будто зажгли огромную люстру и свет, рухнув на зал, озарил распластавшийся между рядами и в проходах, подобно гигантскому осьминогу, высший смысл. Имя ему было – власть.

Власть! И улыбка полного и безукоризненного счастья на четко обведенных краской губах. Нужное слово найдено – Соледад могла заставить всех этих женщин зарыдать разом, оплакивая молодость и все свои утраченные возможности. И эти рыдания, эта проснувшаяся боль давних утрат были для нее как нектар, амброзия, дегустация самых дорогих ликеров.

От улыбки на устах словно разбежались по лицу и по телу трещинки. Слой непонятно чего, покрывавший истинную кожу, отделился и мелкими кусочками осыпался – и Соледад ощутила себя новой, юной, воскресшей.

Она дала Маше знак – и запела.

Слова не имели прежнего значения, слова были ей просто смешны, но как она играла голосом! И как тянулись к ней лица, являя величайший восторг, какой только может произвести на свет абсолютная покорность.

Два с половиной часа пения не утомили Соледад – она питалась этими взглядами, этим обожанием, делаясь все сильнее и сильнее. Наконец ей даже показалось, что она может, подхватив подол, спрыгнуть вниз, выбежать на улицу – и толпа поспешит за ней, спотыкаясь и повизгивая от восторга, хоть в реку с моста, хоть под гусеницы танков.

Наконец ее отпустили со сцены. Ведущий помог собрать цветы с рояля и проводил Соледад с Машей в грим-уборную.

Соледад шла первая и наслаждалась своей уверенной походкой. Ей очень хотелось увидеть Георгия и улыбнуться ему.

В грим-уборной она первым делом полезла в сумку за телефоном. Включила аппаратик, и сразу телефон подал знак – пришло сообщение.

Соледад открыла его и прочитала «Я люблю тебя».

Подписи не было, пришло признание непонятно откуда, но она знала: это Н., забравшись в интернет-кафе, на халяву валяет дурака.

Признание вызвало естественную злость – делать ему больше нечего! Одновременно Соледад испытала жгучий стыд за свои похождения с Н. Вот тоже нашла себе утешение!

– Повернись, – сказала Маша.

Соледад скинула шаль, повернулась, и Маша стала ловко выдергивать булавки и нитки.

– А знаешь, отек уже почти сошел, – сообщила она. – Это, наверно, вроде аллергии. Был какой-то раздражитель, его убрали – и все наладилось.

– Черт его знает, – пробормотала Соледад. Платье упало к ногам, она перешагнула его и подошла к вешалке, где на плечиках висел большой джемпер Маши.

С суставами все было в порядке – она влезла в джемпер куда легче, чем дома, перед отъездом на концерт.

Телефон опять засигналил. И опять на экране появилось «Я люблю тебя».

– Да чтоб ты сдох… – пробормотала Соледад. – Какая, к черту, любовь?..

Она не могла видеть это слово – оно вызывало страшнейшее раздражение.

Без стука вошел Георгий. Соледад повернулась к нему и улыбнулась именно так, как хотела.

– Свершилось! – сказал он. – Поздравляю. Ну так как же – он или она?

– Погоди, – ответила Соледад. – Еще не время. Удар нужно наносить в самое неподходящее время – ты разве забыл?

Георгий развел руками и поклонился.