Соледад была очень недовольна своей новой жизнью. Как будто ей промыли глаза – она вдруг стала видеть все скверное и неприятное вокруг себя, чего раньше не замечала.

Куда-то подевались все маленькие радости. Она раздалась в груди и в бедрах, пришлось заказывать новые концертные платья, темно-синее и лиловое. Раньше встречи с портнихой ее развлекали: обсуждение фасона, отделки, кроя, затем примерки, наконец, получение готовой вещи в прозрачном чехле – все это грело душу. Сейчас она еле заставила себя устоять на месте, когда с нее снимали мерку. Портниха вела себя отвратительно, сыпала плоскими шуточками, эскиз набросала такой, что тошно сделалось. И удивленно уставилась на Соледад, услышав наконец горькую правду о себе, своей неряшливости, своей бестолковости и прочих неприятных качествах. Маша, которая сидела за столом и листала журналы, тут же вмешалась – и это тоже было гадко, как будто Соледад нуждалась в ее помощи…

Ссориться с Машей Соледад не стала, но запомнила, крепко запомнила эту сцену.

Обычно она, идя по улице, мало внимания обращала на прохожих – больше смотрела на витрины. Теперь витрины утратили былую притягательность – она разглядывала лица и фигуры, ища для них обидные сравнения.

Наконец, напала на нее страсть к музыкальной критике. У нее была своя фонотека, примерно половину которой составляли романсы в исполнении мэтров, звезд, любимцев и любимиц публики. Нельзя всерьез относиться к корявым дореволюционным записям – хорошо, что хоть такие сохранились, но Соледад, сорвавшись с нарезки, расчехвостила в пух и прах знаменитую Анастасию Вяльцеву.

С репетициями были сплошные недоразумения – голос слушался ее изумительно, дыхание не подводило, да только выпевать всерьез слова романсов она больше не могла. Это тысячекратное «люблю-люблю-люблю» сделалось хуже, чем зубная боль. Ей казалось, что имеет смысл подпустить иронии, но Маша возмутилась и заявила, что так исполнять «Мою душечку» может только отъявленная стерва, а хохот Соледад, самовольно вставленный в последний припев, вообще какой-то сатанинский. Соледад и это запомнила.

Только один человек не вызывал у нее теперь раздражения. Это был не Георгий – тот куда-то скрылся; очевидно, выжидал, пока Соледад освоится в своем новом качестве и перестанет кидаться на людей. Это был Игорь.

Игоря она знала больше десяти лет. Парень фактически вырос у нее на глазах. Насколько Маша была шумной и деятельной, настолько он вырос спокойным, даже неприметным. И в то же время Игорь был совершенно необходим Соледад – он искал для нее записи и даже ноты в библиотеках; он готовил ей кофе; когда у нее возникал конфликт с компьютером, очень быстро решал проблемы и необидно растолковывал, в чем ошибка. Сосед он был замечательный и, даже когда видел Соледад в полнейшем неглиже, не пытался приставать даже словесно, а не то чтобы руки распускать.

Разница в возрасте, которая сперва казалась непреодолимой – Соледад было, кажется, двадцать три, а ему тринадцать, – теперь сделалась незначительной. Игорь совершенно не походил ни на мачо, ни на романтического любовника, но Соледад уже обжигалась и на том и на другом. Она не строила никаких планов на Игоря только потому, что ей это пока не пришло в голову. Но могло прийти…

Маша не обращала особого внимания на перемены в настроении Соледад. У нее своих забот хватало – любовник-певец стал понемногу отдаляться, и она стремилась узнать причину. Соледад догадывалась, в чем дело, прекрасно понимала любовника и хотела только одного – чтобы Маша не опаздывала на репетиции. Им предстояло дивное гастрольное турне по Франции, Бельгии и Англии. По такому случаю следовало обновить репертуар и подготовить две программы. Решили, что в первую войдет русская классика, во вторую – русские же народные песни в такой обработке, что не всякая оперная певица справится, и арии из оперетт – кто их знает, этих эмигрантов, что у них в головах застряло и передается из поколения в поколение.

Репетиция была назначена на восемь. Соледад весь день не могла придумать, на что себя употребить. Наконец она вздумала спуститься к Маше пораньше – если та дома, то можно бы сразу и начать.

Дверь открыл Игорь, расхристанный, всклокоченный.

– Ты что, спал? – спросила Соледад.

– Спал.

– А мать где?

– Да кто ж ее знает… Где-то гуляет…

Соледад прошла в залу, где стоял рояль. Игорь поплелся следом.

– Совсем ты сдурел – спать по вечерам. А ночью что делать будешь?

– Ну, что – на форуме тусоваться.

Это была его новая игрушка – форум автоклуба. Игорь, водитель почти без стажа, живмя жил в Сетях и очень скоро стал на форуме родным. Ему предложили высокий чин модератора, и он провалился в Интернет окончательно. На работе он не отходил от компьютера, дома – тоже, и Маше это уже сильно не нравилось. Ребенок и без того фигурой в маму, а если круглосуточно сидеть, то будет еще хуже…

– А по кофейку? – спросила Соледад.

– А можно.

Игорь побрел на кухню готовить правильный кофе – сам смолол его, отмерил точное количество, поставил противень с песком на плиту, достал с крючков две медные джезвы. Соледад, чтобы не скучать в одиночестве, пошла следом и наблюдала за церемонией с большим интересом. У нее самой никогда не возникало желания так себя обременять, дома она заваривала кофе просто в чашке.

– Ты с чем бутики будешь? Есть сыр, есть паштет.

– Нам с тобой в это время суток бутики противопоказаны, – строго ответила Соледад. – Скоро оба в дверь будем боком проходить.

– Тебе и надо было потолстеть. Мать, помнишь, ворчала, что у тебя диафрагма не выдерживает и дыхалки не хватает? А теперь не ворчит.

– Так то я. И вообще женщина имеет право… А мужчина – нет.

Игорь не ответил – он возился с джезвами. Соледад смотрела на его спину, слишком плотную для двадцатитрехлетнего парня, и начинала закипать.

– На Машкином месте я бы тебя на диету посадила. На строжайшую! И бегать по утрам заставила.

– Ты чего? – удивился Игорь. – У меня конституция такая. Генотип. Тут бегай не бегай…

– Нет у тебя никакой конституции! Это Машка тебе в голову вбила!

Соледад слишком долго, не меньше двух часов, была благодушной – и вот с радостью возвращалась в свое обычное нынешнее состояние. Недовольство требовало выхода – а недовольна она была Машей.

– Так я же в нее уродился.

– Ты сам в себя уродился. А она тебя закармливает – знаешь, почему?

– Ну?

– Чтобы при себе держать! Ты с такой задницей не то что девчонкам не нужен – ты сам к ним не сунешься! А ей хорошо – тебя не уведут!

Игорь уставился на Соледад с тревогой: не спятила ли соседка? А соседка поняла, что идет верным путем, и продолжала раскручивать свою блистательную догадку.

– Вот скажи – если ты с девчонкой познакомишься, куда ты ее поведешь? Сюда? Чтобы Машка ее покормила ужином и выставила вон? Тебе отсюда бежать надо, снимать комнату, жить с пустым холодильником! Ты сколько бутиков за ночь сжираешь? Пять, шесть? Знаю я твои бутики – они на три куска колбасы, не меньше! Зато ты всегда при ней, как куда поехать – Игорь, подавай экипаж! А что у Игоря за двадцать три года ни разу секса не было, ей на это плевать!

Соледад помнила факт, но не помнила того беспокойства, с которым Маша рассказывала ей недавно про эту проблему. Она его действительно не помнила – ее память сейчас действовала очень избирательно. Беспокойство не вписывалось в картину, которую Соледад разрисовывала сейчас перед остолбеневшим Игорем. Значит, его и не было.

– Перестань! Перестань чушь городить! – крикнул Игорь. – Кто тебе сказал? Вранье это!

– Никакое не вранье! – глядя ему в глаза, ответила Соледад. – Ты же покраснел! А тут не тебе – тут ей краснеть надо! Прицепила тебя к своей юбке! И шаг влево, шаг вправо – расстрел! Лучше бы за своим Боренькой следила! Боренька у нее умный – как нужен концертмейстер, так у них любовь! А как можно обойтись – так он к Таньке Ершовой с четвертого курса бегает! Нужны ему больно это сто кило живого веса! Игореха, послушайся доброго совета: беги ты от нее куда глаза глядят! Пока ты тут живешь, у тебя никакой личной жизни не будет! Она не даст! Она в лепешку разобьется, а тебя не отпустит! Ты ей нужен вот такой – вечный мальчик с машиной! Бореньку своего прицепить к юбке не может – так на тебе отыгрывается…

– Та-ак! – раздалось за спиной.

Соледад обернулась. В дверях стояла Маша.

– На сцене бы ты так вопила – цены б тебе не было! А ну, выметайся отсюда! Глаза б мои на тебя не глядели!

Маша протянула руку – и в руке у нее оказалась швабра, которая только что висела на крючке в углу. А взгляд сделался такой, что Соледад осенило: задерживаться тут не нужно, это может кончиться сломанными ребрами, палка швабры – из бамбука, а рука у Маши тяжелая.

Соледад быстро глянула на Игоря – Игорь молчал, и это было странно, он же услышал правду, он должен что-то сказать! Но он смотрел на мать, а мать смотрела на него, и до Соледад им, кажется, уже не было дела. Маша только посторонилась, выпуская ее с кухни. И, оказавшись в прихожей, Соледад услышала за спиной:

– Мама, она с ума сошла!

Дурак, сопляк, размазня – так кляла Игоря Соледад, поднимаясь к себе, до пенсии будет вопить «мама!», до пенсии сохранит свою дурацкую девственность! С ума сошла не она – с ума сошел тот, кто решил до смерти быть маменькиным сыночком!

Дома Соледад первым делом взялась за телефон.

– Ну, нашлась пропажа, – сказал Георгий. – Так как же? Он или она?

– Вот по этому поводу я и хочу с тобой встретиться.

– Я через час за тобой заеду.

Час нужно было на что-то употребить. Соледад села к зеркалу. Ее светлые волосы приобрели новый оттенок – серебристый, это было красиво, лицо сделалось крупнее, это ей тоже нравилось, такое лицо прекрасно принимало макияж и не казалось пошлым под слоем грима, а раньше, еще при темных волосах, это было вечной бедой, та же губная помада придавала Соледад какой-то дешевый вид. Нарисовав пронзительный взгляд и гордый изгиб губ уверенной в себе женщины, Соледад через ноги натянула костюмную юбку и надела пиджачок – военизированный, с погончиками, очень элегантный. Удивительно, как много покупок тащат за собой короткая стрижка и новый цвет волос. Темные требовали длинных юбок, расклешенных строгих платьев, светлые, наоборот, нуждались в коротких прямых юбках, а под пиджачком на Соледад был только лифчик, чуть-чуть выглядывавший в узкую щель – верхнюю пуговицу она, разумеется, не застегнула.

Оставалось время, чтобы проверить почту. Соледад включила компьютер, залезла в свой ящик и увидела колонку писем. Все они были от одного человека. И все содержали – это она знала точно! – одну-единственную фразу. Видеть эту фразу у нее не было ни малейшего желания. Ей даже было стыдно, что она вызывает у какого-то бродяжки нелепые чувства. Пометив письма, Соледад все их разом погасила.

– Ты хорошо выглядишь, – сказал Георгий.

– Стараюсь! – отрапортовала она.

– Ну так как же?

– Я хочу видеть это.

– Правильно. Собирайся.

– Прямо сейчас?

– Почему бы нет?

– Хорошо. Это надолго? А то у меня завтра встреча в филармонии.

– Ты можешь ее перенести на пару дней?

– Конечно, могу.

– Ну, звони.

Соледад позвонила директору и сказала почти чистую правду – назвала город, куда ей нужно съездить по внезапно обострившимся семейным делам. Директор, умный дяденька, попросил ее отвезти в тот город папочку с документами и передать на телестудии из рук в руки. Соледад, разумеется, согласилась. Такой ценой она купила немного свободы от Маши и ее претензий, а когда вернется, как-нибудь все образуется.

Дальше все понеслось стремительно. Пока Соледад говорила с директором, Георгий тоже кому-то звонил, о чем-то уславливался. Потом он подождал, пока Соледад соберет дорожную сумку, и повез ее в аэропорт. На последний рейс в нужный им город как раз были свободные места.

Все это было похоже на сон своей пунктирностью – Соледад не заметила времени перелета, не заметила и холла гостиницы, куда ее привез Георгий. Она спала как убитая и утром очень удивилась, спустившись в холл – ей казалось, что она тут впервые. Куда делись те два часа, которые она вроде бы провела в кресле, пока Георгий с кем-то созванивался и что-то улаживал, тоже было непонятно. Она села на розовые кожаные подушки и тут же встала, а часы уже показывали полдень.

– Ну вот, осталось потерпеть всего лишь сутки, – сказал Георгий. – Ровно сутки. Давай съездим пообедаем. Я тут знаю хороший ресторанчик.

– Можно…

– Реши, пожалуйста, за эти сутки – он или она. Можно и обоих, но тогда смысл воздаяния теряется совершенно. Если они оба будут парализованы, то их разлучат, каждого будут держать в больничной палате по половому признаку, и выйдет вовсе не то, что ты задумала…

Соледад заметила оговорку. Задумал Георгий, потому что он имел возможность сделать это. А Соледад согласилась. Но теперь пререкаться не имело смысла – важен результат.

– Где это будет? – спросила она.

– Тебе не придется гоняться за ними по всему городу. Я нашел элегантное решение, – Георгий усмехнулся. – Как бы ни было тебе неприятно вспоминать о пустом месте с гитарой, но сейчас придется. Ты знаешь, эта публика гордится своим бескорыстием и пренебрежением к пиару, но, когда вдруг пригласят спеть пару песенок перед камерой, пусть хоть для передачи «В мире животных», они мчатся на первый свист и прилетают за два часа до начала съемок. Тебе же все равно нужно побывать у директора телестудии. Имей в виду, дядька избалованный, с ним надо построже, это ему понравится. Так вот, я позвонил этому, как его, пустому месту, представился режиссером и назначил встречу на завтра, в фойе телестудии. Ты будешь сидеть в баре и прекрасно все увидишь.

– Но…

– Они придут вдвоем. Я намекнул, что это желательно, а она уж такого случая не упустит. Тебе останется только решить – он или она. Можешь даже просто показать пальцем. Остальное сделают профессионалы.

Соледад вздохнула – до чего же все просто…

– Я знаю, о чем ты подумала. Ты спросила себя: а потом, что же потом? Когда ты стряхнешь с себя груз, который тащила чуть ли не три года, чем заполнить пустоту в голове?

– Нет, ты ошибаешься.

– Значит, ты об этом собиралась подумать. Ты уж мне поверь – это совершенно естественная мысль. А потом придет другая – не слишком ли ты была жестока? И это нормально, – Георгий взял ее за руку. – Главное – не пытаться взвалить на себя весь этот груз. Нас двое. Твое дело было – назвать обидчика. Мое дело – разобраться с ним. Вот это и есть правильные отношения мужчины и женщины.

Соледад чуть отстранилась от Георгия.

– Я ничего не обещала, – напомнила она.

– Тебе и незачем было обещать. Просто ты очень хотела, чтобы кто-то взял в руки шпагу и чтобы это была шпага жениха. Ну, вот оно и случилось. Идем, я вызвал такси…

Соледад поплелась за ним в некоторой растерянности. Вступать в супружество с Георгием она не собиралась, супружество сейчас вообще в ее планы не входило. К тому же он говорил чересчур уверенно. Следовало воспротивиться – но что же тогда будет завтра?

Георгий, впрочем, к этой теме не возвращался. Он покормил Соледад, как и обещал, в тихом месте с хорошей обслугой, потом повез ее на улицу дорогих магазинов, уверенный, что тут она уж найдет, чем себя занять. Когда Соледад вспомнила, что на карточке у нее осталось не так уж много, Георгий перевел ей достаточно денег для того, чтобы позволить себе два-три часа не думать о них, и уехал.

К вечеру Соледад прибыла в гостиницу с большим пакетом. Георгий где-то задержался, она принарядилась и пошла в ресторан. Там она очень успешно производила впечатление и даже потанцевала.

Если вдуматься, произошло осуществление заведомо невозможной мечты: она – победительница, хрустальный голос России, одетая по-королевски, взирающая свысока на мужчин у своих ног, через несколько часов щелчком собьет мошку, когда-то умудрившуюся испортить ей настроение, и пойдет дальше, не оборачиваясь. Она не раз и не два воображала себе это, но и представить не могла, что все сбудется гораздо ярче и жестче.

Георгий нашел ее в ресторане и забрал в номер. Там он, не приставая, уговорил ее лечь спать – утром ей следовало выглядеть великолепно. Она согласилась.

Сон ее посетил очень странный.

Она оказалась в заброшенном саду. Не было там ничего – ни людей, ни ограды, одни только тусклые яблони ровными рядами до горизонта. Они заросли высокой травой, в которую время от времени падали блеклые, сморщенные яблоки. И небо опускалось все ниже, и осень перевоплощалась в зиму, листья опали, серый иней вырос на ветвях. Соледад озиралась по сторонам, но яблони были всюду, одинаковые и уже неживые.

Этот мир был куда более реален, чем все, что окружило ее после ссоры с Машей. В саду стоял запах – не объяснить словами какой, но дышать было все труднее. От мертвых деревьев тянуло холодом. С ветки сорвался и рухнул в траву птичий скелет, шорох косточек по траве был единственным звуком в этом неприятном сне.

Соледад проснулась, поежилась, опять заснула и опять оказалась в саду. Так она промучилась до утра.

Георгий зашел за ней и поморщился – она выглядела неважно.

– Собирайся, едем на телестудию, – сказал он. – Не забудь документы. Да, и прямо сейчас позвони и скажи, что к двенадцати будешь. Кстати, не забудь отдать там свой компакт.

– Я не взяла.

– Я взял, – Георгий протянул коробочку. – Мало ли что – может, ты впишешься в какой-нибудь их проект. Все-таки хрустальный голос России, должны понимать. Было бы очень неплохо сразу сегодня договориться на будущее. Сиди, не дергайся, сейчас завтрак принесут.

Час спустя Соледад почувствовала себя лучше и стала одеваться. Георгий сидел к ней спиной и рассказывал байки из студенческой молодости. В половине двенадцатого пришло заказанное такси.

Без пяти двенадцать Соледад и Георгий вошли в огромное фойе телестудии.

Соледад быстро взглянула на свое отражение в высокой стеклянной двери. Все было прекрасно – она чувствовала, что привлечет внимание и женщин, и мужчин. Давно уже она мечтала входить в помещение, где собрались красиво одетые, известные в обществе и деловые люди, именно так – наряднее всех, стройнее всех, сопровождаемая завидным мужчиной.

Торжество было полным – проходя через фойе, она собрала урожай взглядов, сама же смотрела насквозь, как полагается уважающей себя женщине.

– А, что я говорил? Это чудо уже здесь, они в угол забились. Сидят в обнимку с гитарой. Не иначе, с вечера там засели. Не оборачивайся, – приказал Георгий. – Сейчас мы пройдем в бар, там сядешь у стойки и прекрасно все увидишь. Только реши наконец, ладно? Ну, в орлянку их разыграй, что ли? Орел – она, решка – он. Ну?

Георгий протянул ладонь – и на ней, словно из витавшего в воздухе металла, сложилась монета.