Сергей Пушкин выполнил почти все распоряжения Бротара именно так, как они выглядели в письме, полученном еще в Риге, за два дня до отъезда.

Письмо было странное, с какими-то намеками, с требованиями вести монашеский образ жизни и ни с кем – решительно ни с кем! – не знакомиться. А Пушкин и в Риге-то едва не помер от скуки; он надеялся, что в прекрасном Амстердаме повеселится вволю; ассигнации ассигнациями, а в свободное время можно наконец дать себе волю и затеять в хорошем обществе настоящую игру. Тем более что игры с большими ставками в его жизни давно уж не было.

Приехав в Амстердам, Пушкин поселился в «Гостинице принца Хендрика» неподалеку от Площади Дам, выждал немного (при всей любви к оставленной дома крепостной подруге, почти супруге, он позволил хорошеньким девицам несколько себя развлечь) и, по Бротарову указанию, перебрался в «Семь мостов». Переезд этот совершился чуть ли не ночью, как рекомендовал Бротар, и хозяин поселил нового постояльца в ожидавшей его комнате, маленькой и неудобной, зато имевшей чуть ли не особый выход в переулок. Оказалось, за комнату и чуланчик для пушкинского крепостного человека уплачено на два месяца вперед. Бротар заранее позаботился о том, чтобы иметь возможность незаметно навестить сообщника.

Появился он не сразу – Пушкин, не зная о существовании господина Поля, ворчал и негодовал, клял француза последними словами, но ничего предпринять не мог. Наконец Бротар явился – разумеется, без предупреждения, вспугнув хорошенькую горничную, уже стоявшую у постели в известной позитуре с задранной юбкой.

– Дьявол бы вас побрал, любезный аббат! – сказал Пушкин, когда дверь за горничной захлопнулась. – Объясните, Христа ради, что произошло. Ваше письмо было похоже на приказ по армии – первая колонна марширует, вторая колонна марширует…

– Дела наши плохи, – без оперных увертюр доложил Бротар. – Я скажу вам сразу правду, чтобы вы осознали опасность нашего положения, а не делали вид, будто поняли мои намеки. За нами следит «королевский секрет».

Он кутался в широкий и плотный плащ, хотя маленькая комнатка была отлично натоплена и Пушкин сидел на кровати в одной распахнутой на груди рубахе. Бротару хотелось сперва согреться под плащом, а главное – поместить в тепло ноги в мокрых чулках. Ему слишком поздно пришло в голову, что можно было взять с собой запасные чулки – они бы отлично поместились в просторных карманах кафтана.

– «Королевский секрет»? Это что за тварь?

Бротар вздохнул – чего и ждать от бывшего гвардейца, озабоченного лишь карточной игрой и успехами у дам? О Франции сей кавалер знает лишь то, что ее столица – прекрасный Париж со множеством соблазнов. Который из Людовиков сидит на троне, по-прежнему ли у него в фаворе герцог де Шуазель, или спроважен в отставку, чем чреваты для Франции отношения между Англией и Россией, прелестному созданию знать как будто незачем. А ведь кавалеру уж тридцать, и ему принадлежит некоторая часть замысла о подделке ассигнаций. Занятно, что человек, бывавший во Франции, столь мало знает о ней… впрочем, съездил Пушкин в Париж лихо!

Может ли молодость служить извинением? Для человека, не знающего Париж так, как аббат-расстрига Бротар, вряд ли. Но Бротар отлично знает, на что способны парижские шлюхи высшего разбора – те, которым платят золотом и бриллиантами. Сам он с ними дела не имел, а наблюдал за их проказами. Историю Сергея Пушкина он знал, поскольку жил тогда в Париже и сам игрывал в карты довольно удачно. Он только не мог предположить, что однажды судьба сведет его с русским молокососом, насмешившим парижский свет своими выходками.

Еще при покойной государыне Елизавете Сергея Пушкина послали в Париж курьером – таким образом покровительство, которое оказывал князь Дашков его старшему братцу, и на него распространилось. Он должен был передать самому Вольтеру чуть не сундук с бумагами, необходимыми для затеянной философом истории Петра Великого, памятные медали, отчеканенные в честь этого государя, и, чтобы веселей работалось, две тысячи червонцев аванса. Шлюхи сразу сообразили, кого им бес послал. В одном из домов, куда привели молокососа, началась большая игра, деньги со свистом улетели, Пушкин сгоряча решился играть в долг. На следующий день он заложил в один из парижских ломбардов медали. Но все равно дело кончилось долговой тюрьмой, откуда его с немалым трудом вызволило российское посольство. Весь Париж потешался – особенно много смеха вызвало предположение о заложенном в ломбард сундуке с Вольтеровыми бумагами. Досталось бы и Вольтеру, связавшемуся с этими безумными русскими и подрядившемуся написать историю царя Петра словно бы в противовес им же написанной тридцать лет назад истории шведского короля Карла Двенадцатого, если бы он был в Париже и имело хоть какой-то смысл язвить его эпиграммами. Но Вольтер ждал упомянутого сундука в своем имении – в Фернее, и менее всего беспокоился о злословии парижан – за долгие и бурные годы, полные вражды со всеми на свете, главным образом с власть имущими, старик отрастил себе весьма толстую шкуру.

Молокососа отправили домой, и он ехал в весьма удрученном состоянии – полагал, что на военной службе после таковой эскапады поставлен крест. Гражданская его мало привлекала – чиновников он, как всякий, кому довелось хоть немного послужить в гвардии, несколько презирал. Оставалась одна карьера – картежная.

Когда Бротар познакомился с красавчиком, тот уже успел опозориться в приличных гостиных, где игроки не лыком шиты – догадались, что у этого господина в рукаве всегда припрятал лишний туз. Единственной ценностью Сергея Пушкина в Бротаровых глазах было то, что он имел старшего брата, коллежского советника, а о том по-приятельски заботился сам фаворит государыни – по его протекции Михайла Пушкин получил должность опекуна Московского воспитательного дома, для разумного человека – весьма хлебную. А то, что старший братец еще служил в Мануфактур-коллегии, через которую проходили весьма крупные сделки, и навело Бротара на мысль о подмене правильных ассигнаций фальшивыми.

– «Королевский секрет» – это тайная служба его христианнейшего величества, – кратко объяснил Бротар. – Когда-то я исполнял ее поручения, и вот человек, которому я подчинялся, как-то прознал о моих визитах на бумажные мельницы…

Звучало в меру скорбно и весьма почтенно – пусть мальчишка знает, что у старшего товарища славное и опасное прошлое. Пусть уважает, черт бы его побрал… любопытно, способны ли эти русские уважать кого бы то ли было?.. Преклоняться – способны, быть друзьями – способны, а насчет уважения Бротар сильно сомневался.

– Черт возьми! – сказал на это Пушкин. – Неприятно, однако что за дело христианнейшему королю до нашей проделки в России?

Тут оставалось лишь развести руками.

Бротар довольно скоро сообразил, для чего понадобилось господину Полю знать все о затее фальшивомонетчиков. Подделка ассигнаций, выполненная столь тщательно, чревата замысловатыми последствиями. Даже если сами затейники ограничатся разумной суммой, то «королевский секрет», завладев всем оборудованием, сможет наштамповать этих бумажек немыслимое количество. Запущенные в торговый оборот, они натворят немало бед, прежде чем изумленные мужи из Коммерц-коллегии сперва догадаются, а потом и в точности дознаются о причине.

Он менее всего беспокоился о судьбе России и российской торговли. Но он понимал, что когда дело раскроется – сибирские рудники распахнут свои объятия всем троим затейникам, и по такому случаю их отыщут в прекрасной Швейцарии и даже выкрадут. Хотя можно сбежать и в Америку, там вряд ли найдут, но в Америке неспокойно, и англичане, которые там хозяйничают, люди суровые. К тому же Англия сейчас выступает на стороне России…

«Королевский секрет» мог и другой план составить – если Бротара прислала в Амстердам некая очень важная персона, отыскать эту персону, застращать и принудить к исполнению своих поручений. Об этом даже думать не хотелось. Нетрудно догадаться, в какой восторг придет господин Поль, обнаружив, что такой персоны в природе не существует. Пожалуй, его месть будет ненамного приятнее сибирских рудников…

– Христианнейшего короля радует все, что России во вред, – кратко объяснил Бротар Пушкину. Потом взял стул, установил его чуть ли не вплотную к печке и уселся так, чтобы тепло шло к ногам. Треклятые голландские ветры на пользу здоровью не шли – Бротар боялся, что эта зима совсем его доконает, и недоумевал – как же сами-то голландцы ее переносят?

– Хотите горячего вина? – вдруг спросил Пушкин. Спросил с совершенно искренней заботой – иногда в нем просыпалась взамен светской любезности неподдельная доброта, и это смущало Бротара: он не знал, надолго ли доброты хватит. Характер Пушкина вообще поражал его причудливостью: то бывший гвардеец капризничал на манер больного дитяти, то пускался в рискованные карточные авантюры на грани обычного воровства, а то вдруг делался примерным семьянином и сожительствовал с крепостной девкой собственного братца Аграфеной как примерный супруг, играя с малыми своими детишками и наряжая подругу в шелка; и это также длилось недолго.

– Хочу. Велите принести. Вы написали брату?

– Да, – соврал Пушкин. Он собирался – но все никак не мог собраться. А послание требовалось страстное и вдохновенное, чтобы брат Михайла мог читать его в приличном обществе. Что-то вроде: «…здесь, в Спа, собирается отменное общество, на водах составились приятные кружки, в которых блистают дамы высшего парижского света. Мое лечение продвигается отменно, однако телесному здоровью сопутствует прекраснейшая болезнь сердца – я влюблен в лучшую из здешних дам и смею надеяться, что сам ей не противен…»

Пушкин встал, потянулся, бездумно улыбнулся, глядя в потолок. Он был очень хорош собой – и он не мерз, ему не было зябко в натопленной комнатке под отсыревшим суконным плащом, который пора бы сбросить. Бротар поймал себя на остром чувстве тоски: отчего он не молод, не крепок, не беззаботен? И тоска потащила за собой другое чувство: Пушкин вдруг сделался ему неприятен. Необходим – и неприятен. Без этого игрока и щеголя невозможно было осуществить план, одно его глупое слово брату Михайле – и все впустую, деньги потрачены напрасно!

Утешением служило то, что встреча с Пушкиным в Амстердаме по замыслу Бротара была первой и последней.

Будить спавшего в чулане пушкинского человека, Антипку, чтобы отправить его за служанкой, не имело смысла – да и лучше бы ему не видеть Бротара, чтобы сдуру не проболтаться о визите. Накинув шлафрок и подпоясавшись, Пушкин вышел из комнатки и вскоре вернулся.

– Нам принесут горячее вино и ужин, – сказал он. – Да снимите же наконец свой плащ, от него уже пар поднимается! Обещали подать горячую сельдь – они ее тут жарят в свином жире, едал я блюда и похуже, это вас по крайней мере согреет. И к вину – сыр двадцати сортов. Сыр и девчонки – единственное, что меня тут утешает. Сыр хорош, а девчонки толсты, глупы и на все готовы…

– А толстые голландские отбивные? С перцем, с пряностями? – спросил Бротар. – Поселившись тут, я даже удивился, насколько здешние жители знают толк в пряностях и в соусах. Удивить парижанина соусом – это, знаете ли, нелегко… Но слушайте. Я пришел ненадолго, а рассказать нужно много. Вам придется жить тут тихо и обходиться без карт, чтобы не привлечь к себе лишнего внимания. Если на вас обратит внимание «королевский секрет» – считайте, мы погибли…

Пушкин посмотрел на него очень недоверчиво.

– Что вы успели сделать, господин Бротар? – спросил он.

– Успел я очень много, прежде чем открылось, что за мной следят. Я нашел в еврейском квартале мастера-резчика, который делает отличные штампы для букв, цифр и виньеток. Его медные штампы сделаны изумительно – ими можно пользоваться так, как красавица пуховкой для пудры, – без стука и шума. А главное – этот человек не сует нос в чужие дела. Затем я нашел в Зандике мастера по фамилии Каак, который взялся сделать формы для бумаги, такие, что от российских не отличить. И он их сделал, но не отдает! Вот, полюбуйтесь!

Бротар достал из кармана несколько листков, протянул Пушкину, тот посмотрел их на свет, присвистнул.

– Надо сравнить! Подождите, друг мой…

Российские ассигнации он держал в бауле, на самом дне.

Откопав их, он стал придирчиво сравнивать водяные знаки.

– Не трудитесь, я все проверял с лупой и с циркулем, – ворчливо сказал Бротар. – Не придраться! Обе формы Каак сделал за три недели и за десять червонцев. Он действительно отменный мастер – и редкая скотина! Знаете, что он мне преподнес? Он явился в гостиницу – вообразите, он нашел гостиницу, куда меня поселили господа из «королевского секрета», – и заявил, что догадался о моих намерениях. Он, видите ли, изготовив формы, наконец-то понял, для чего они нужны! Я посмеялся бы над тугодумом – это ведь и для голландца совершенно неслыханное тугомыслие, – но следующее его заявление ввергло меня в прострацию. Он потребовал свою долю в прибыли.

– Черт бы его побрал! А вы полагали, человек, делающий формы для гербовой бумаги, болван? – в ярости спросил Пушкин. – Все кончено, он уже наверняка пишет донос!

– Отчего бы ему писать донос? – спросил Бротар.

– Оттого, что вы отказались делиться с ним прибылью. Вы же знаете, что сие невозможно!

Пылкий нрав Пушкина проявлялся обычно некстати – вот и теперь он принялся вопить, не подумав, что за дверью может оказаться кто-то из гостиничных слуг. Они французский знают недостаточно, чтобы читать Вольтера, но слово «прибыль» наверняка опознают. А потом, если «королевский секрет» затеет розыск, за небольшое вознаграждение исправно доложат людям господина Поля о ссоре между двумя постояльцами из России, еще и приврут для важности.

– Отчего же? Я согласился заплатить ему, – отвечал Бротар. – Иначе он передал бы образцы бумаги, которые у него оставались, в полицию. Он требует не просто денег – он честный человек, господин Пушкин, и от такой честности у меня волосы встали дыбом. Я бы назвал это истинно голландской честностью – он ни единого су не хочет взять просто так, в вознаграждение, он собирается навязать мне товара на восемьсот гульденов.

– Какого товара? – спросил изумленный Пушкин.

– Бумажного! Я должен расплатиться с ним заказом. Итак, я по его просьбе, весьма похожей на угрозу, заказал ему партию бумаги в восемь тысяч листов, по два голландских штивера за лист. И он теперь исправно с этой бумагой возится. Настанет день, когда он ее изготовит…

– Восемь тысяч?! Да это же, это…

– Не так уж много, даже ежели ассигнации сторублевые. Заплатит ему «королевский секрет» – эти господа очень хотят поскорее запустить в оборот фальшивые ассигнации. И тогда я, получив и бумагу, и формы, отправлюсь в Санкт-Петербург…

– А я?!

Тут дверь отворилась и вошла служанка с подносом.

Там было все обещанное – и жареная сельдь, и сыр замечательной желтизны, и хлеб, и кувшин с горячим вином, и две фаянсовые кружки, белые с синим узором. Если бы этот поднос увидел художник – быть бы ему нарисованным и проданным за хорошие деньги под названием «Голландский натюрморт». Но его увидели только аббат-расстрига и бывший преображенец, выгнанный из полка за шулерскую игру. А им в тот вечер было не до возвышенных чувств и живописного искусства.

– Слушайте внимательно, – сказал Бротар, когда служанка сделала неизменный книксен и вышла. – Вы живете здесь и ждете знака от меня. Я еще сам не ведаю, как извернусь, но я сумею совершить подмену. Формы плоские, их удобно прятать, и господа из «королевского секрета» даже придумали, в чем именно они могут быть скрыты, – в музыкальном инструменте. Путешественник везет с собой в Россию клавикорды – что может быть невиннее? Остается самое трудное – подменить формы и прочее, чтобы нафаршировать клавикорды чем-то иным. А формы, штемпеля и часть бумаги тайно передать вам, чтобы вы после моего отъезда привезли их в Россию и доставили вашему брату.

Он налил в кружку горячего вина и медленными глотками выпил около половины. Подействовало все сразу – и жар, и пряный аромат, тоже имеющий, как видно, согревающие свойства. В горячее вино добавляли корицу, гвоздику, мускатный орех, но главное – крепчайший ямайский ром, и сам по себе обладающий причудливым вкусом. Впустив в себя этот жар и ощутив настоящее наслаждение, Бротар улыбнулся.

– Я ничего не понял… – растерянно произнес Пушкин. – Вы повезете неведомо что вместо форм, но для чего?..

– Для того, что вместе со мной поедет человек из «королевского секрета». Вы думаете, меня отпустят одного с этим клавесином, или виолончелью, или арфой? Они полагают, что я передам формы и бумагу некоему высокопоставленному лицу, после чего необходимости в моих услугах уже не будет. А какую интригу сплетет этот посланный со мной человек – мне и подумать страшно. Он не должен знать о вашем брате и о господине Сукине, понимаете? Он не должен знать, куда отправятся фальшивые ассигнации! Это не его дело! Я буду водить его за нос, пока не приедете вы с настоящими формами и бумагой. В Санкт-Петербурге вы с братом устроите все так, как мы задумали, и, когда у вас в руках будут деньги и вы направитесь прочь из России, я к вам где-то на пути присоединюсь.

Пушкин задумался, осознавая замысел.

– Вы, сударь, едете первым, я – недели две спустя, – сказал он. – Это мне понятно… Однако как вы растолкуете «королевскому секрету» свое поведение в столице? Ведь вы должны встретиться с тем, кто поручил вам заказать формы! Вы можете морочить этим господам голову несколько дней, но потом они начнут домогаться, где тот заказчик и отчего вы к нему не идете! Но вам нужно продержаться хотя бы месяц! И что вы им скажете?

Бротар допил вино и взялся за жареную сельдь. Ему вдруг захотелось съесть хоть кусочек.

– А я уже сказал, – сообщил он. – Я навел «королевский секрет» на ложный след. Помните, вы в Риге познакомили меня с молодым человеком, который вез в Санкт-Петербург девицу?

– С Нечаевым?

– Да. Господи, до чего же костлява эта сельдь… Так вот – я сказал господам из «королевского секрета», что Нечаев – посредник между мной и тем, кто заказал формы для бумаги.

Тут Пушкин от изумления высказался совершенно по-русски, но Бротар его отлично понял.

– Вам жаль его? – спросил бывший аббат. – Но вы поверьте, он из тех людей, которые долго не живут. Если Фортуна случайно уберегла его от какой-то неприятности – то лишь потому, что готовит ему неприятность вдесятеро худшую. Это у него на лице написано. Есть люди, обреченные в любом деле быть козлами отпущения. Он – козел. И к тому же он первый, о ком я вспомнил, когда «королевский секрет» загнал меня в угол…

– И что же из этого выйдет? – спросил Пушкин, наливая и себе горячего вина.

– Не знаю. Помните, там, в Риге, он возился с какой-то странной девицей, где-то ее похитил, к кому-то взялся доставить? Он промышляет всякими сомнительными поручениями, и человек, который возьмется за ним следить, окажется в самых неожиданных местах. Господин Нечаев окажет нам огромную услугу – отвлечет «королевский секрет», который будет распутывать его похождения, пока мы не сделаем то, ради чего объединились, и не покинем Россию. Так что, если нам вдруг не повезет и «королевский секрет» явится к вам спрашивать обо мне, то вы знаете одно: посредник в деле с формами и штемпелями – Нечаев, кто его нанял – вы понятия не имеете. Так выпьем же за здоровье нашего козла – оно в ближайшее время ему очень пригодится! – Бротар налил в кружку еще вина и поднял ее на манер бокала.

– Что они могут с ним сделать? – Пушкин все же был обеспокоен судьбой знакомца. Это было совершенно некстати. Он согласился с Бротаром, что нужно подставить «королевскому секрету» Нечаева, но зачем-то еще беспокоился, и Бротар отнес это на счет непостижимого русского характера.

– Сперва – ничего, – прямо сказал Бротар. – Он подумает, что господа, проявляющие к нему столь настойчивый интерес, явились из прошлого – у него же в прошлом наверняка есть авантюры, бумаги о которых лежат в столичной полицейской конторе. Потом «королевский секрет» попытается начать переговоры и получит решительный отказ. Объяснения Нечаева, будто он впервые слышит о бумажных формах и впервые видит мою скромную особу, вряд ли вызовут доверие – «королевский секрет» вообще недоверчив. Потом должно произойти нечто… я не знаю, что именно, только чутье подсказывает мне – ваш приятель Нечаев полезет в драку… и драка эта для него добром не кончится… Здоровье Нечаева, господин Пушкин!

Они выпили, и Пушкин без спроса полез в тарелку Бротара за кусочком жирной сельди.

– А вы? – спросил он, облизываясь.

– А я ведь знаком с Нечаевым, вы сами нас знакомили, и это пригодится! Я встречусь с ним раз и другой там, где увидеть нас будет легко, а подслушать нас будет мудрено, – допустим, в церкви. Церковь – удобное место, куда можно приходить хоть полгода, и никто не заподозрит, будто назначена встреча. Полагаю, господа из «королевского секрета» тоже назначают подобные свидания в храмах Божьих. Я создам достовернейшую картину нашего тайного сговора – только вы, господин Пушкин, не тратьте в России время зря, я не могу морочить голову «королевскому секрету» до второго пришествия.

– Пейте, господин аббат, пейте, – посоветовал Пушкин. – Вы, похоже, еще не согрелись…

– Проклятая сырость! В Санкт-Петербурге – и то мне было уютнее. Слушайте – сейчас самое главное. Нам надо как-то уговориться о месте в столице, где мы могли бы оставлять друг другу записки.

– Да, верно. Где вы собираетесь нанять квартиру? – спросил Пушкин.

– Я еще не думал об этом…

– А я подумал! Слушайте, у Александроневской лавры живет одна девица, я знаю ее, я ее когда-то навещал. Она и сейчас того ремесла не оставила… Там место тихое, живут гончары да тележники, и улица, поди, тоже Тележной именуется. Там можно недорого снять комнату или две с полным пансионом. Девица проживает… Господи, как же растолковать? Лавру и кладбище огибает речушка, звать ее Черной речкой, еще в простонародье зовут Монастыркой. Девку звать Матреной, там всяк ее двор укажет, коли спросить Матрену тверскую. Вы можете приходить к ней, как обыкновенно к женщинам ходят, и оставлять у нее для меня письма, и туда же я их буду посылать с мальчишкой из любой гостинодворской лавки.

Бротар подумал – хоть это и нелепо, иностранцу селиться среди гончаров, но «королевский секрет» охотно поверит в такое причудливое условие интриги. Хождение к девице – дело житейское, а чтобы у господина Поля не возникло сомнений, то можно и осчастливить тверскую Матрену – знаний русского языка на это хватит.

– Что мне сказать вашей прелестнице? – спросил Бротар.

– А чего тут говорить – дайте ей рубль да скажите, что я рекомендовал. Она и угощенье выставит, и за вином сбегает.

– Как же я ей растолкую насчет писем?

– А она читать обучена, я сейчас записочку ей напишу.

Готовую записочку нужно было где-то спрятать. Пушкин забрался в чулан и вынес Антипкин сундучок, в котором был, разумеется, весь швейный приклад. С немалыми муками, исколов пальцы, вшили записочку в изнанку кафтана, и Бротар стал собираться в путь. Ему нужно было добраться закоулками до своей гостиницы и попасть туда с заднего двора.

Плащ, разумеется, не высох. Бротар накинул его и вздохнул – лишь бы только не схватить горячку…

– Но чем же мне тут развлекаться? – спросил на прощание Пушкин.

– У вас есть отличное занятие – учитесь копировать подпись для ассигнаций. Как я вас научил – со свечой и стеклом. Подпись должна быть неотличима.

– Эх… – Пушкин вздохнул и вдруг, когда Бротар уже отворил дверь, перекрестил сообщника – видимо, даже неожиданно для себя самого.

Бротар беззвучно дал себе слово в Швейцарии поселиться подальше от братьев. Он довольно нагляделся на российские характеры, добывая деньги для безбедной старости. Он заслужил немного покоя…