Июль 1912 года. Москва

Нарсежак не объявился и на следующий день после давыдовского бегства от Маты Хари. А ведь знал, что Денис решил заночевать у Барсукова – хоть немного расслабиться и пообщаться с добрым приятелем, – знал и адрес, и номер телефона, однако же и обычного звонка не сделал.

– «Пускай погибну безвозвратно навек, друзья, навек, друзья. Но все ж покамест аккуратно пить буду я, пить буду я», – бурчал Давыдов, расхаживая по барсуковской квартире в хозяйском халате.

– С утра? – осведомился приятель.

– С утра, – подтвердил Денис. – Что же делать-то? Сил моих больше нет…

– Совсем запутался?

– Совсем… – Это относилось и к Элис.

– Ты на охоту-то хоть ездишь?

– При чем тут охота?

– Экий чудак!..

И тут приятель изрек такое, что Давыдов изумился – до того, что даже надоедная гусарская песня из головы пропала.

– Кабы ты ходил по лесам и болотам, то знал бы, как себя вести, если заблудишься. Первое правило: когда идешь незнакомой тропой, все время оборачивайся. Нужно, чтобы у тебя в голове правильная картинка образовалась, – сказал Барсуков. – Та, которую увидишь, когда будешь возвращаться. И потом. Скажем, занесло тебя черт знает куда, и уперся ты в болото – в настоящее топяное болото, с окошками, или на чарусу набрел… Как, ты и про чарусы не знаешь?! Окошко – это вроде как полынья в болоте, там, на слое торфа зелень всякая, почище клумбы. А если туда ступишь, то и ахнуть не успеешь – ты уже на дне. Чаруса еще хлеще. На вид – зеленая цветущая полянка. Да только ходить по этой полянке могут одни кулики, травка-то выросла над глубоким озером… Так о чем это я?.. Вот уйдешь в отставку, пошастаем с тобой по лесам, я тебя всему выучу! Итак, напоролся ты на чарусу и что делаешь?.. Садишься на кочку, плачешь и мамку зовешь? Нет, ты аккуратненько поворачиваешь назад и доходишь до того места, которое тебе уже знакомо, откуда ты свой блудный путь начал. Понял? Так вот, тебе нужно вернуться туда, где…

– Понял, понял! – заорал Давыдов.

– Ни черта ты не понял…

– Алеша, ты гениален! Я сейчас же еду туда, откуда следует начинать! – Давыдов сорвал с себя халат. – Кузьма у тебя грамотный, пусть сидит у телефонного аппарата и принимает телефонограммы. Я ему бумагу и карандаш дам… Рубаха! Пусть сейчас же мне рубаху отутюжит!.. Где мой саквояж? Значок, значок!..

Благодаря старому приятелю Давыдов сообразил, кто ему требуется. И отправился туда, где натолкнулся на Рокетти де ла Рокка, – в «Чепуху». Правда, по дороге не преминул заглянуть в ставший родным «Метрополь» и осведомиться у верного помощника, портье, не покидала ли мадемуазель Бетенфельд гостиницы. Расторопный парень, уже взявший на заметку иностранку, которой так интересуется полиция, заверил Дениса, что француженка не только не покидала номера, наоборот, только что позвонила и заказала поздний завтрак, часов этак на одиннадцать. «Время есть!» – с облегчением выдохнул Давыдов и помчался дальше.

Хитрый швейцар в «Чепухе», стоявший на боевом посту по меньшей мере лет десять, знал всех постоянных посетителей, которых по правилам ресторанного и трактирного хорошего тона называли «гостями». Сам же, возможно, усаживал полумертвые тела в пролетки и давал извозчикам адреса, где высадить ценный груз. Неспроста Бабушинский снял «Чепуху» – видать, бывая в Москве, кутил там с завидной регулярностью.

Швейцар получил от Барсукова столько, что просто был обязан оказать еще одну услугу.

Разнообразия ради Давыдов решил прокатиться до Крестовской площади на конке. Человеку его ремесла не вредно знать все особенности московской жизни, и маршрут конки в том числе, пока ее не заменили, как собирались, трамваем. От поворотного кольца конки у Иверской часовни до Закрестовья малость более четырех верст. И прелюбопытных. Особенно забавно наблюдать, когда конка неторопливо проезжает между двумя сорокаметровыми башнями, ни дать ни взять – старинными крепостными, хотя на самом деле они водонапорные. Именно отсюда растекается по столице знаменитая мытищенская вода, которую еще государыня-матушка Екатерина Алексеевна хвалить изволила. Что поделаешь, мало в Москве колодцев с хорошей водой… Опять же, Давыдов никогда не видел Виндавского вокзала, а говорили, что по части архитектуры он весьма удался.

Но что в конке плохо – с рельс ей не сойти. Если впереди какое недоразумение, лошадей останавливают и ждут, пока оно закончится. Недоразумение подстерегало прямо на Неглинной – навстречу конке двигалась колонна демонстрантов. Мирные демонстрации по согласованию с полицией были дозволены, вот только Давыдов, выглянув, чтобы посмотреть, глазам не поверил. По шестеро в ряд маршировали господа во фраках и белых накрахмаленных манишках, в сорочках со стоячими воротниками, уголки которых у всех были одинаково загнуты, при белых галстуках-бабочках и в белых же пикейных жилетах. Из-под черных брюк сверкали черные лаковые ботинки.

Сперва Давыдову показалось, что знатные балетоманы, живмя живущие в Большом театре, вздумали протестовать против нововведений балетмейстера Горского. Но потом он увидел колыхавшийся над колонной фрачников транспарант. Огромными белыми буквами по пунцовому полю было намалевано: «МЫ НЕ ИВАНЫ».

– Это что за фантасмагория? – сам себя вслух спросил Давыдов.

– Доподлинно фанагория, – откликнулся кругленький мещанин, стоявший рядом.

– Фанаберия, прости Господи! – поправило пожилое лицо духовного звания.

– Неймется им. Живут, как господа какие, а туда же – медистируют! – встряла тетка с огромными красными ручищами; надо полагать, прачка.

– Демистрируют, дура! – крикнули ей.

– Честный отче, кто эти люди и чего они добиваются? – спросил Давыдов батюшку.

– А вы не распознали? Половые это. По-немецки – кельнеры, а по-нынешнему – официянты. Живут не хуже графьев. Им жалованья не платят, они с чаевых кормятся. Так им взбрело в головы, будто чаевые их унижают. Смирения-то ни на грош! И когда пьяный купец кричит: «Эй, иван, подь сюды!» – тоже, понимаете ли, унизительно. А уж если кто гаркнет: «Эй, че-а-эк!» – батюшка очень похоже передразнил загулявшего кутилу, – так и вовсе прямое оскорбление, хоть к барьеру зови. Вот составили свое официянтское братство…

Давыдов присмотрелся и оправдал себя: поди распознай, что это официанты, если у них нет при себе «лопаточников» на шелковых поясах, куда складываются деньги и металлические марки для внутриресторанных расчетов.

– Профессиональный союз? – уточнил он.

– Вроде того. И требуют, чего отродясь не бывало: чтобы по восемь часов в день работать. И чтобы при этом никто им тыкать не стал. А коли кто удерет, не расплатившись, чтобы с них не взыскивали… Ах ты, Господи! Началось!..

Ремесленный люд из толпы, вмиг образовавшейся по обе стороны Неглинной, стал задирать официантов, те огрызались, какой-то местный остроумец запустил в демонстрантов яйцом…

Городовые в белых кителях, а было их при демонстрации двое, не спешили разнимать драку и даже не сразу засвистели, давая понять, что вот-вот вмешаются, и плевать им, кто прав, кто виноват. Должно быть, их тоже развлекала причудливая демонстрация.

Давыдов не был ангелом милосердным, но, увидев, что упавшего наземь длинного и тощего парнишку во фраке вот-вот затопчут, кинулся на выручку. Был он в штатском, но военную ухватку не спрячешь. Раскидав драчунов, Денис вздернул парнишку на ноги и вытащил из толпы.

Тому расквасили нос, и весь его великосветский наряд был в крови. Давыдов затащил спасеныша в подворотню и потребовал, чтобы тот достал из нагрудного кармана платок, торчавший кокетливым уголком, и вытер рожу.

– Ох, что мне хозяин скажет… – пробормотал парнишка. – Прибьет!..

– А чего ты, дурак, на демонстрацию потащился?

– Васька с толку сбил. Мы, говорит, равноправные, время, говорит, новое…

– Нос высморкай. Осторожно только… Очухался?

– Я-то очухался, а фрак… Ой, взыщут с меня!..

Фрак действительно пострадал, да и от жилетки пуговицы отлетели.

– Пойдешь со мной, – решил Давыдов. – Я – в «Чепуху», что в Закрестовье. Там попросим молодцов, чтобы помогли тебе отчистить и починить одежку. Наверняка при «Чепухе» есть свои прачки. Ничего, поправим дело. Тебя как звать?

– Гераськой.

– Пошли, Гераська, выйдем закоулками на Рождественку, возьмем извозчика.

Долговязый Гераська был чуть ли не на полголовы выше своего спасителя и поплелся за ним с комической покорностью, чем-то похожий на горестного жирафа.

У входа в «Чепуху» оказался другой швейцар, помоложе. Наверно, осанистого бородача выставляли ближе к вечеру, потому что выглядел он до изумления солидно. Денис попытался объяснить, кто ему требуется, и выяснил: именно сегодня бородача не будет, прихворнул. Тогда Давыдов попросил провести себя к главному повару Ивану Ильичу. Поскольку их с Барсуковым проводили в ресторан через кухню, повару дали на ладонь целых два рубля, и он должен был запомнить щедрых гостей.

На кухне еще только начинался трудовой день. Истопник загружал в плиты дрова, кухонные мужики втаскивали корзины со свежим, еще горячим хлебом, бадейки с живой рыбой и раками. Две бабы, переругиваясь, выскребали большой котел, а прачка выдавала поварятам только что отутюженные свеженькие халаты, фартуки и колпаки. Повара снимали с полок блестящие кастрюли. Еще несколько человек, стоя у длинного стола, дружно стучали ножами – рубили какие-то овощи. А над всей этой суетой царил его величество главный повар – осанистый седовласый старик. Он заседал в своем закутке с бухгалтером, выверяя накладные и строя наполеоновские планы насчет какого-то банкета.

Главный повар гостя сразу вспомнил и соблаговолил уделить ему четверть часика.

– Прежде всего, у меня просьба, – сказал Давыдов. – Посмотрите, Иван Ильич, я парня привел. Видите, на что он похож? Велите кому-нибудь, пусть помогут ему вернуть божеский вид. Пусть кто-нибудь продаст ему сорочку, манишку и галстук, я заплачу. И пусть пуговицы пришьют.

– Демастировать ходил? – догадался повар.

– Что, и ваши ходят?!

– Хозяин сказал, если какой дурак туда потащится и вернется с попорченной рожей, сразу от ворот поворот получит и без всякого милосердия. Так какое у вас к нам дело?

– Сейчас объясню, только парня сдайте кому-нибудь. Жалко дуралея…

– У меня у самого два таких же подрастают… Эх, что за времечко!

– А коли подрастают, то вы, Иван Ильич, очень хорошо меня поймете и будете содействовать. Вы же не хотите, чтобы деток ваших по законам военного времени призвали служить и посадили в окопы?

– Спаси и сохрани!..

Так началась очень важная беседа.

Давыдов показал свой документ и, отогнув лацкан, агентский значок. Затем объяснил повару приблизительное положение дел, стараясь не слишком все усложнять.

– Значит, граф вокруг нашего дорогого гостюшки петли вьет? – уточнил Иван Ильич. – И из-за него, балахвоста, чуть ли не война случиться может?

– Может, если все разнюхает про наши гарнизоны.

– Тьфу ты! Вы, сударь, пришли рановато, придется вам подождать, пока наши половые сбредаться начнут. Сейчас в зале только Анисим с Егоркой прислуживают. В тот вечер, когда голая гульня плясала, все вокруг гостей крутились, по-всякому угождали. Господин Бабушинский денег не жалел. Вот они вашего графа не первый день знают и Бабушинского – тоже. Я-то что? Я при сковородках. А они – в зале служат. Знатоки!..

Полчаса спустя Гераську привели-таки в божеский вид, а на кухню прибежала заполошная баба. Ее муж, официант Савельев, угодил в участок.

– Демастировал! – сердито констатировал Иван Ильич. – Долго я его еще покрывать буду?.. Вот тоже, важная особа – без него и демастирации не выйдет! А Николка где?

Баба разревелась в голос.

– Вон оно что!.. Паршивец родного батьку в демастирацию втравил! – догадался главный повар. – И самого, поди, в участок загребли?..

Новая серия рыданий была ответом.

– Ну что ж… Даниле Романычу докладывать придется. Два половых из строя – вон…

– Ох, не надо!.. – всхлипнула баба.

– А как же?

– Ох, Иван Ильич, придумай что-нибу-удь! – снова завыла баба. – Только не доноси-и! Выгонит же обоих, и куды нам? На паперть корочку просить?

– Кабы хоть один, а то оба… – Главный повар повернулся к Давыдову. – Кабы нашего распорядителя уломать… Так ведь оба… И батька, и сынок шелапутный… Двух человек в зале недостанет!

Денис посмотрел на Гераську. С отмытой физиономией, гладенько причесанный, в белоснежной манишке, он был парень хоть куда. И ведь повезло демонстранту за права иванов – никто фонаря под глаз не поставил, разве что кровь из носу пустили…

Гераська же таращился на Давыдова с восторгом: из бучи добрый барин вытащил, может статься, и жизнь спас, сорочку с манишкой и новые пуговицы купил!

Этот восторг был Денисом уловлен и отлично вписался в запланированную интригу.

Если допытываться у официантов о гостях, могут всей правды и не сказать. Хозяин осерчает, когда узнает, что работнички распускают сплетни о посетителях. И ведь узнает – непременно какой-нибудь подлец донесет. То есть человеку, в котором за версту видно то ли барина, то ли офицера, а возможно, чиновника, лишнего не доложат, хоть каким документом у них перед носом маши.

– Иван Ильич, а этот тебе чем не половой? – кивнул Давыдов на спасеныша. – На один-то вечер? Гляди: вид пристойный, глаза умные. Гераська, улыбнись!.. Вот так!

Улыбка была жемчужная – видно, парню не доводилось бывать в крутых драках, после которых зубы на земле хоть лопатой сгребай.

– Вашему метрдотелю я, так и быть, заплачу, – добавил Давыдов, – выручу шалопутов. Да только чтобы для меня тут всегда столик был, слышишь, Иван Ильич?

– А что ж я своему хозяину скажу? – спросил Гераська.

– Придумаем что-нибудь, я сам к нему съезжу. Так что, Иван Ильич? Ваш Данила Романович ничего не узнает, а мой молодчик покажет себя!

– Коли угодит, так пусть в «Чепуху» совсем перебирается. Нам нужны такие молодчики, что уже и ремесло знают, и поведения трезвого. А хозяину мы с Сергеичем, коли что, скажем, мол, взяли на пробу, – подумав, решил главный повар. – Сергеич, поди, уже по залам ходит, сведу к нему новенького да в лапу дам…

И повар так взглянул на Дениса, что пришлось раскошеливаться. Потом Давыдов отвел Гераську в уголок.

– Хочешь служить в «Чепухе»?

– Хочу, конечно!

– Тогда слушай. Твое задание: узнать все, что только можно, про купца Валерьяна Демидовича Бабушинского и про графа Рокетти де ла Рокка, – сказал он. – Всякое слово может иметь цену: у кого из знакомцев Бабушинский останавливается, когда в Москву наезжает. Про приятелей купчины неплохо бы узнать, с фамилиями и прочими прозваниями, и про девок, которых они с собой привозят. И, конечно, где этот подозрительный граф обретается, будь он неладен. Заодно и про ту даму, которая в «Чепухе» голышом плясала, что-нибудь интересное откопать. Может, ее в «Чепуху» не один Бабушинский возил?

– А как я все это… – спросил ошарашенный Гераська.

– Придумай сам – как. Ты же понимаешь, прямые вопросы ставить нельзя. Если ты по демонстрациям бегаешь, то, значит, умные брошюрки читаешь и соображать учишься. Это для меня очень важно. Тебе, братец, сколько лет?

– Двадцать…

– Так тебе можно и чего посерьезнее доверить, а не только о гостях узнавать. Ведь, согласись, если ты хочешь служить в «Чепухе», то просто должен побольше знать о постоянных гостях…

– Понял, понял! – обрадовался Гераська. – А что, вы за меня точно словечко замолвите? «Чепуха»-то – ресторан знатный, не то что мой «Палермо»…

Контрразведка понемногу обзаводилась осведомителями – кого-то привели с собой жандармские офицеры, командированные в новое ведомство, кем-то поделилась полиция. Но опыта вербовки у того же Давыдова совершенно не было. И поучиться у старших товарищей он не мог – не было этих старших товарищей, российская контрразведка стала самостоятельной лишь в 1908 году.

Так что уходил Денис в прекрасном расположении духа – не то что завербовал, а, скажем, нанял личного агента. Встречу с Гераськой назначили на следующий день. Парень жил с родителями где-то у Сухаревой башни, там и условились встретиться, когда Гераська выспится после ночных трудов, в полдень.

Вернувшись в «Метрополь», Денис осведомился сначала насчет американок. Элис и Кэти где-то пропадали – не иначе, бегали по делам Общества культурных связей, приюта для юных «босоножек» и еще каких-нибудь сомнительных дамских организаций. Потом, глянув на часы, Давыдов решил навестить француженку – наверняка мадемуазель уже позавтракала и чистит перышки.

Подойдя к двери двести седьмого номера, Денис деликатно постучал. Ответом ему была тишина. Выждав минуту, постучал снова, уже громче. Опять тихо. Внутри Давыдова завозилось нехорошее предчувствие. Он быстро оглянулся – в дальнем конце коридора заметил выходящую из какого-то номера горничную.

– Любезная!

Девушка обернулась и поспешила к постояльцу. Улыбнулась, изобразив книксен.

– Что угодно господину?

– Господину угодно немедленно узнать, в номере ли госпожа Бетенфельд. – Для верности Денис ткнул в дверь номера пальцем.

Горничная сделала бровки «домиком».

– Так нету мадемуазели. Еще два часа тому. Я уже и приборку сделала…

Давыдов едва не выругался. Показал девушке полицейский значок.

– Отпирай! Живо!

Вконец сбитая с толку горничная шустро открыла дверь, и Денис буквально ворвался внутрь. Первым делом проверил платяной шкаф – целая вереница нарядов, и настолько разных, что в глазах рябит. Тут тебе и тальеры, и платья любых фасонов… А это что? Цыганский наряд?! А вот монашеское облачение…

Давыдов со злости стукнул кулаком по дверце шкафа, жалобно тенькнуло зеркало в рамке с обратной стороны. «Вот ведь зараза!.. Провела как мальчишку!.. Ай да мадемуазель!.. Ищи ее теперь, свищи, пока не похудеешь… – Денис лихорадочно пытался найти выход из пренеприятнейшей ситуации. Фактически ведь провалил задание. – А нечего за двумя зайцами гоняться! Так тебе и надо!.. С другой стороны, дали задание – выполняй. А голова на что? Оперативник ты или служка церковный?.. Нужно было четко обосновать отказ от второго задания, никто бы не попрекнул. А теперь что?..»

Расстроенный Давыдов решил посоветоваться и заказал телефонный разговор с Петербургом.

– Нарсежак как сквозь землю провалился, – пожаловался он Голицыну. – На связь не выходит, где искать – неведомо. И моя подопечная француженка сгинула!

– Насколько я знаю, агент Сенсей приобрел на войне дурную привычку уходить в самостоятельный поиск, – ответил Андрей. – Так и в его деле значится: уходит на три дня, возвращается через две недели, но уж такое приносит – все ахают. А то, что француженка из-под твоей опеки улизнула, так ты, брат, сам виноват. Хотя, если честно, она так и так от тебя бы скрылась. Опытная и хитрая бестия – я тут навел кое-какие справки. Потому ты сейчас успокойся и, как нас учили в академии, постарайся найти во всем этом бардаке вокруг себя хоть что-нибудь положительное…

– Есть такое!.. – вспомнил Давыдов и с гордостью доложил о внедрении неопытного агента Гераськи в ресторан, где гуляет Бабушинский в обществе Маты Хари и графа де ла Рокка.

– Экий узелок завязался, – резюмировал Голицын. – Ты правильно сделал, да только мальчишка годен ли?

– Годен. Глаза у него умные, – подтвердил Денис. – Только по молодости дурит – права половых на постоянное жалованье защищает. А того не понимает, что чаевыми больше заработает. Хозяин, если его принудят постоянное жалование платить, тут же догадается высчитывать за каждую погнутую вилку и каждое пятно на салфетке.

– Люди и постарше него дурят. Но пусть лучше во фраках по улицам маршируют, чем булыги из мостовой выворачивают и баррикады строят. Или корсеты из динамитных шашек мастерят… Вот что, Денис, своди его в фотографическое ателье. Нам для отчетности карточка нужна.

– Это что-то новое!

– С начальством не поспоришь. А парню, если оправдает ожидания, скажи: не век ему бегать, наклонясь, башку набок своротив и щерясь, как бешеная собака. Достойно себя покажет – найдется ему дело получше. А если хорош собой и умеет фрак носить, так перед ним многие дороги будут открыты.

– А черт его разберет, хорош ли он собой. Я в мужской красоте мало смыслю, – признался Давыдов. – Кстати, о красоте! Я тебе подарок припас, буду отсылать новые бумаги – с ними передам. Дивно похорошеешь! Станешь душка и прелесть. Все дамы твои будут.

– И что это?

– Сиреневые кальсоны! И к ним флакон «Персидской сирени» от Брокара. Для полной гармонии!

– Ну, спасибо, брат, удружил… – Голицын хихикнул, но тут же совершенно серьезно добавил: – А насчет твоей Бетенфельд скажу так: сегодня она нас обставила – не беда, отыграемся. Ты, когда отчет будешь кропать для начальства, мне копию спиши. Вместе покумекаем, что дальше делать.

– Спасибо, Андрей! – с искренним облегчением сказал Денис и дал отбой.

* * *

Отыскать в Москве Сухареву башню, даже не зная, что она поставлена на пересечении Садового кольца и Сретенки, несложно. Она мало того, что сама неимоверного роста, так еще и стоит на горе, окруженная невысокими домами.

Башня вырастала в створе Сретенки, нагоняя в голову Денису совершенно фантастические мысли о рыцарских замках и сэрах Ланселотах.

Было жарко, и Давыдов прохаживался в тени, в аркаде, время от времени выходя, чтобы задрать голову и взглянуть на башенные часы. Его собственные, похоже, убежали вперед, а Гераська должен был сообразовываться с башенными.

Новоявленный труженик «Чепухи» явился вовремя. И немало удивил Дениса, когда достал из кошелька ассигнацию.

– Это за сорочку с манишкой.

– Считай подарком.

– Нет, подарок – на именины, а вы меня в беде выручили. Нельзя не уплатить.

– Ну, давай… Как там, в «Чепухе»? Нужные гости не появлялись?

– Нет, вчера их не было.

– Пришелся ты ко двору? Угодил Сергеичу?

– Всю выручку ему отдал, – вздохнул Гераська. – Зато теперь у меня место есть, не то, что в «Палермо»!

– Рад за тебя, – искренне улыбнулся Давыдов. – А товарищи твои как? Не смотрят косо?

– Что я Савельевых потеснил? Ну, смотрят… Да это ничего, я закон знаю. Завтра устрою угощение.

– Так что, про нужных гостей пока расспросить не мог?

– Нет… Но при мне о них говорили.

– Уже кое-что. Пойдем-ка в трактир, расскажешь. Тут многовато народу слоняется.

Трактиров поблизости было немало, но ближе всех – знаменитый «Саратов». Для удовольствия публики там играла пианола, а публику составляли главным образом мещане и мастеровые из тех, кто прилично зарабатывает. Женщины, солдаты и лакеи в ливреях в трактиры не допускались.

Давыдов выбрал место в самой глубине зала. Днем, когда свет не зажигали, там был даже не полумрак, а сумрак. Подошел почтенный пожилой половой и при нем мальчик-стажер, одетый точно так же – в белую русскую рубаху и белые штаны. Только у старика висел на поясе неизменный «лопаточник».

Денис голоден не был, а Гераську дома мать накормила кашей, так что взяли по паре расстегайчиков с налимьей печенкой и жареных мозгов на черном хлебе. От спиртного отказались, а велели принести «чай пáрами», не самовар. Половой тут же послал подручного на кухню, и через минуту мальчишка явился с подносом, красиво раскидал по столу тарелки с закусками, правильно поставил чайники с заваркой и кипятком. А вот с расстегаями малость оплошал – под строгим взглядом старшего смутился и порезал их неровными ломтиками.

Давыдов встретил взгляд старого полового. Его выцветшие глаза говорили: не серчайте, учится малец. Денис улыбнулся: дай бог ярославскому мальчишке превзойти трактирную науку и выйти в люди.

– Ну, так что ж? – приступил он к расспросам, когда половые ушли.

– Вчера господина Бабушинского не было, – с готовностью заговорил Гераська, – а вот когда был, когда эта… как ее… когда плясала…

– Ну, ну?..

– Господа всю «Чепуху» взбаламутили.

– Неудивительно, после таких-то плясок, – хмыкнул Денис.

– Да ну их, пляски… Нешто порядочная пойдет по кабакам кривляться? – строго вопросил Гераська. – При мне вот о чем говорили, и я Алешку-судомойку спрашивал, он подтвердил. Эти господа купеческого звания меж собой по-русски говорили, а граф с бабой – по-французски, а господин Бабушинский перетолмачивал. И что-то такое они, видать, сказали политическое. А мы, официанты, страсть как любим политическое… И гости уже уехали, и нужно уже марки с деньгами сдавать да по домам разбегаться, устали все, как собаки, так еще чуть не час на кухне спорили: будет наш государь встречаться с немецким кайзером или не будет?

– А для чего?

– Вот о том и спорили.

– То есть, наслушались гостей и угомониться не могли?

– Выходит, так.

– А не знаешь, граф в этих разговорах как-то участвовал?

– Так потому-то спор и вышел! У нас в «Чепухе»…

Давыдов усмехнулся.

– …Семен Гусев и Яша Воротников по-французски понимают, и они слышали, о чем граф господина Бабушинского спрашивал, а Бабушинский ему на французский перетолковывал. И еще господин Крашенинников Валерьян Демидычу помогал. Крашенинникова-то я знаю, дядька мой у него на складе служит.

– И что, Бабушинский неправильно перетолковывал?

– Он не все перетолковывал. Граф еще про австрийского короля хотел знать: что о нем наше купечество думает. Так до сих пор ведь Воротников с дядей Макаром лаются из-за этого австрийского короля.

– Ты, Гераська, молодец, – подытожил Давыдов. – И за это будет тебе награждение – так у вас говорят?

– Да какой я молодец?.. – засмущался парень. – Там старшие еще много чего говорили, нечто все упомнишь?

– Учись запоминать.

– А что, разве с австрийским королем будет война?

– Этого еще не хватало! Кто такую глупость выдумал?

– Да у нас в «Чепухе» толковали…

– Тех же господ наслушались, графа с Бабушинским?

– Да, видно, их. Почем мне знать?..

Докапываться, точно ли речь шла о войне, или ее присочинили доморощенные политики, Денис не стал.

– А что за купцы были, какую торговлю держат? – спросил он. – По части провианта?.. И не поминались ли армейские поставки? Молчи, врать не надо. Попробуй понемногу определить, чем эти купцы занимаются, фамилии узнай, где лавки у них, а пуще всего – про Бабушинского.

– А он не московский, – уверенно заявил Гераська. – В Москве наездами бывает, по делам и так… склады у него где-то в Подмосковье…

– Это я уж понял. Лучше скажи, удалось тебе вызнать, где поселились граф и Бабушинский?

– Нет…

– Ну что же, любопытные ты сведения принес… – удовлетворенно кивнул Денис. – Что так глядишь?

– Хочу понять, на что они вам, – смело сказал Гераська.

– А как полагаешь, кто я? Немец, француз? Может, австрияк?..

– Русский вы…

– А чин у меня какой?

– Офицерский, поди.

– Догадлив ты, Гераська. И как сам думаешь, если русский офицер хочет знать, какими такими тайными делишками занимается в Москве этот непонятный граф, то что бы сие значило?

Парень пожал плечами.

– Ну, вот и поразмысли на досуге. А сейчас пойдем в фотографическую мастерскую. Хочу тебе подарок сделать – твою карточку. Будет что барышням дарить. Как у вас подписывать принято?.. «Дуня душка, Дуня цвет, я дарю тебе портрет»?

Гераська ухмыльнулся.

– Да что Дунька, коли я теперь в «Чепухе»? Другая найдется, почище! Только у меня тут дельце есть. Хочу с половыми потолковать. «Саратов» – единственный трактир, где половым жалованье платят, три рубля в месяц. А что на чай от щедрот отсчитано, все равно им оставляют. Хочу узнать, так ли это выгодно получается – на чай-то тут, поди, немного дают.

– Ладно. Беги, толкуй, только быстро…

В фотографической мастерской изготовили такой портрет, что ни одна Дунька бы не устояла. Гераська опирался о фанерную колонну, а за спиной у него был пейзаж с бурным морем. Отдельно сняли его физиономию на маленькую карточку. Потом, уговорившись с агентом о встрече, Давыдов пошел писать покаянный отчет о провале задания с французской шпионкой.

Уже завечерело, когда он, забрав фотографические карточки, оказался в Колпачном переулке. Там Денис сдал маленькие снимки в «совиное» бюро, а четыре больших оставил для Гераськи.

– Вы поездом передаете? – спросил дежурного.

– Обычно поездом…

– Так что если завтра отправите, послезавтра карточки уже в Питере будут?

– Именно так…

Дежурный прапорщик не был склонен к разговорам, и все же Давыдов спросил его про Нарсежака.

– Это не по моей части, – тусклым голосом ответил прапорщик, кстати, совсем еще молодой парень. Даже удивительно, как его столь качественно успели вышколить.

– Мне нужно связаться с господином Голицыным, – решительно потребовал Денис.

– Извольте…

Разговора пришлось ждать минут двадцать.

– Рокетти странные сведения запускает в оборот, – доложил Давыдов, передав вкратце сообщение Гераськи. – В основном о встрече нашего государя с кайзером Вильгельмом. Я не знаю, задумана ли такая встреча на самом деле, но для чего-то она графу понадобилась. Может, распуская слухи, он кого-то ловит на приманку?

– Черт его разберет, – вздохнул Голицын. – Мне про такую встречу в ближайшем будущем неизвестно. Но, коли она нужна господину графу, приготовим подарочек. Попробуй-ка брякнуть при своей американке, что-де опять собираешься в столицу, поскольку нужен начальству при устройстве этой встречи. И погляди, что будет.

– Сделаю. Еще граф изволил интересоваться, что наше купечество думает об австрийском императоре. А оно, я полагаю, разве что имя его знает, да Вену на карте с трудом сыщет. Идет у нас торговля с Австро-Венгрией?

– Тебе подготовить докладную записку?

– Не мешало бы. Есть у вас какая-нибудь архивная крыса, чтобы сделать сводку о торговом обороте? Скажем, года за три?

– Крысу найдем. В третьем управлении непременно должна быть. Они там уже обросли пудами нужных бумаг.

– Тогда жду…

Приехав к Барсукову, Денис первым делом спросил, не объявлялся ли Нарсежак. Агент как сквозь землю провалился.

– Выпей мадеры и ложись спать, – посоветовал приятель. – Утро вечера мудренее. А я ванну приму и поеду, благословясь…

– Ты на часы посмотри, ездок!

– Ну, так как раз ее выступление через полчасика закончится, и я ее оттуда заберу, – загадочно ответил Барсуков. Из чего даже человек, далекий от разведки, понял бы: купчина завел подружку из тех, что чуть не до рассвета трудятся в ресторанах, хористочку или арфистку, а то и певичку, исполняющую романсы. Чего и следовало ожидать…

Давыдову оставалось только последовать мудрому совету: выпить мадеры и лечь спать.

* * *

Кузьма разбудил его в самую неподходящую минуту – Денису снилась Элис!

– Господин Нарсежак не телефонировал? – спросил Давыдов первое, что пришло на ум.

– Никак нет, ваше благородие, а завтрак стынет.

– Где барин?

Кузьма развел руками.

– Ты что приготовил?

– Горячий винегрет.

– Это как?!

– А так. Когда припасов особых нет, селедку с картошкой запекают. С луком и сухарями.

– И это называется горячим винегретом?

– Так барыня сказала.

– Хм… ну ладно, подавай. Барин ведь дома только завтракает?

– Бывает, и завтракает…

Давыдов все понял: Барсуков наслаждался свободой.

Мельтешить в центре Москвы Денису не хотелось – мало ли, по каким магазинам ходят Элис и Кэти, нежелательно было бы сейчас налететь на них. Настроение после истории с хитрой француженкой в сочетании с ожиданием скорой головомойки от начальства было далеко не мажорным и не располагало к легкомысленной болтовне вообще и с особами женского пола в частности. Съев горячий винегрет и послонявшись по пустой квартире, Давыдов сделал звонок в «совиное» бюро.

– Для вас пакет, приходите, – сказали ему. И Денис радостно засобирался, потребовал горячей воды – мыться и бриться, потом послал Кузьму за извозчиком.

Из Санкт-Петербурга прислали бумаги для Элис Веллингтон – якобы от Чуркина. Пакет был открыт, чтобы Давыдов ознакомился с содержимым. Там лежали две копии проекта экономического договора между Россией и Германией. Денис очень бы удивился, узнав, что в этих бумажках хоть одна цифра, кроме даты, соответствует действительности.

Он снова спросил, не нашелся ли Нарсежак. Ему ответили: нет, не объявлялся. И нехорошие мысли гуртом полезли в давыдовскую голову. Все-таки Рокетти де ла Рокка не на каторге лишь потому, что не пойман на горячем. А в том, что на счет графа можно спокойно записывать полдюжины нераскрытых убийств, Денис не сомневался.

После этого разговора, выйдя из мрачноватого бюро на солнечную московскую улицу, Давыдов решил, что влюбленный мужчина должен по случаю встречи сделать своей красавице хоть один дорогой подарок, причем за собственный счет, а не за «совиный». Он зашел в ювелирную лавку и крепко задумался. Выбирать подарок женщине – тяжкий умственный труд. С колечком можно промахнуться, на бриллиантовую «ривьеру» денег не хватит… Браслетка? У Элис безупречный вкус, не посмеялась бы над браслеткой…

Когда Давыдов объяснил свою беду приказчику, тот предложил портбукет.

– Многие господа берут и – довольны. Ни разу не возвращали.

– У моей бабки был золотой портбукет для балов, – вспомнил Денис. – Весил больше фунта. А вместе с цветами – все два.

– Такие теперь не носят, – успокоил приказчик. – Вот портбукет-брошка. С палец длиной, золото, бирюзой гарнирован, удобно к лацкану прикалывать, а вставишь туда живой розан с листочками – его самого, почитай, что и не видно. Господин Бор давеча для невесты брали, беспокоились. А сегодня утром повенчались – выходит, подарочек-то понравился!

Давыдов господина Бора не знал, но согласился: подарок и впрямь симпатичный. Пока обрадованный приказчик занимался упаковкой товара, Денис не торопясь прошелся вдоль витрин, и вдруг его взгляд приковала необычная подвеска: на черном бархате расположилась тонкая золотая цепочка с застежкой-замочком, а точно посередине на ней висел ажурный вензель в виде прописной буквы «Д». Рядом Давыдов заметил еще несколько подобных подвесок с другими буквами.

– А что это у вас, любезнейший, за странные украшения появились? – кивнул Денис на витрину.

– А, так новомодное украшение! – охотно пояснил приказчик, протягивая ему коробочку с порт-букетом, перевязанную пышной белой лентой. – Из Европы, все оттуда. Молодые люди с удовольствием своим зазнобам дарят, вроде как перманентное объяснение в любви, когда на слова таланту или смелости не хватает…

– Смелости, говоришь?.. – Решение пришло как озарение. – Пожалуй, я возьму вот эту. – И Денис указал на подвеску с буквой «Д».

* * *

Потом он поехал обедать в «Чепуху».

Гераська, обслуживавший другого гостя (именно так называли в ресторанах и трактирах посетителей), проходя мимо с подносом, подмигнул. И всей физиономией показал: мол, есть новости.

Давыдов кивнул и выбрался из-за столика.

– Покамест ты, братец, закусочку сооружаешь, – сказал он, подражая выкрутасистой речи купцов, – схожу-ка я, навещу Ивана Ильича.

Слышавший это Гераська перехватил капитана у кухонных дверей.

– Денис Николаевич, она приезжала! Ну, та, что телешом плясала…

Давыдов внутренне напрягся.

– С графом? С Бабушинским?..

– Нет, с купчиком каким-то. С виду – мой ровесник, а все пальцы в перстнях. Ходила по залу, Сергеича велела позвать, он ей все кланялся. Завтра опять плясать собралась, там показывала, куда столы сдвинуть и где ей место высвободить.

– На подмостках ей, выходит, уже тесно? – усмехнулся Денис.

– Кто ее разберет? – Гераська пожал плечами и тоже улыбнулся. – По мне – так тетка озабоченная… Так что, Сергеич сказал, вся компания опять тут соберется. И опять вроде Бабушинский приглашает.

– Понятно. Ну что же, и я приду.

– Только вот не знаю, выпустят ли меня к гостям? Гости-то отличные, на чай не пятачками дают, а когда раздухарятся, могут не то что «зелененькую» или «синенькую», а даже «беленькую» отвалить.

– На то они и богатые купцы, чтобы двадцать пять рублей на чай бросать.

– Так вот я и боюсь, что старые официанты передерутся за очередь таким знатным гостям услужать… – погрустнел Гераська.

– Это дело я улажу, – обнадежил его Денис, похлопав по плечу.

«Дело» обошлось всего-то в «красненькую», которую Иван Ильич обещался поделить с распорядителем Сергеичем по-братски – по пять рублей на рыло.

Потом Денис отправился в Колпачный переулок. Он уже всерьез беспокоился о Нарсежаке.

Федора словно корова языком слизнула. Зато прибыл еще один конверт – с инструкциями. Там была детально расписана информация, которую следовало донести до Элис: подробности предстоящей встречи российского императора с германским кайзером и детали процедуры подписания в Киеве договора с Австро-Венгрией о ненападении.

Оставалось только вернуться к Барсукову, вызубрить инструкцию и с горя лечь спать, чтобы утром вернуться в осточертевший «Метрополь».

* * *

Элис сидела в кондитерской. И одна.

– А где Кэти? – поцеловав ей ручку, поинтересовался Давыдов.

– О, Кэти… – почти натурально всхлипнула англичанка. – Дорогой, это ужасно! Она получила телеграмму, ей нужно срочно ехать в Париж.

– Что-то случилось?

– Ее отец отправился туда по делам… Но это же Париж! Там даже самый деловой господин в конце концов пойдет на Пляс Пигаль или в «Мулен Руж». Отец бедной Кэти попал в дурное общество… Там случилась драка, он пострадал, его отвезли в больницу!.. Телеграмму передал его секретарь…

– Может, проводить Кэти на вокзал?

– Нет, она уехала вчера, я сама ее проводила. Она была сильно расстроена, ей теперь не до светских бесед. Боже мой, более двух суток в поезде, одной, с самыми ужасными мыслями!.. Я хотела ехать с ней, но она отказалась. Потом я опомнилась – ведь я должна была дождаться тебя!..

– Пойдем наверх? – осторожно предложил Давыдов, горя желанием утешить расстроенную женщину.

– Да, пойдем, – Элис судорожно вздохнула и приложила платочек к губам. – Можно к нам… то есть, ко мне. Я оставила за собой номер, хотя жить там одной…

– Я знаю, чем тебя обрадовать, – сказал Давыдов с самой похоронной физиономией. – Я привез ответ. Ей-богу, дорогая, на душе неспокойно…

– Я люблю тебя, что бы ни случилось, – прошептала Элис. – И ты люби меня… Ты просто не представляешь, как я тебя ждала!

Давыдов очень хотел спросить «меня или ответа?», но, разумеется, воздержался. А взгляд Элис был совершенно правдив – и впрямь ждала?..

Они праздновали встречу по меньшей мере три часа подряд. Денисовы подарки Элис оценила, как истинная женщина: порт-букет был осмотрен, приложен перед зеркалом к надлежащему месту и… отложен на туалетный столик. А вот подвеска вызвала такой немой восторг, сияние глаз и глубокий вздох, что Давыдов почти поверил в их искренность.

А потом оба вспомнили о своем ремесле. И это было печально – видеть, как лжет любимая женщина, и лгать самому.

Денису казалось, что пакет «от Чуркина» вызывает у Элис больше радости, чем его поцелуи. Настроение испортилось, он захотел было уйти, но она не отпустила.

Наконец, когда уже стемнело, Элис уснула.

Давыдов осторожно выбрался из постели, бесшумно умылся и оделся. Оставив в ее номере саквояж – пусть исследует, коли угодно, мужское исподнее! – он вышел из «Метрополя» и стал высматривать извозчика. Время было позднее, и капитан прекрасно понимал, что опоздал к выступлению Маты Хари. Понимал и тогда, когда целовал обессилевшую Элис. Понимал! И ничего не мог с собой поделать.

* * *

Приехав в «Чепуху», он решил пройти с черного входа и попасть в зал через кухню. Он уже знал, в какие двери заходить и за каким углом поворачивать. Из зала доносились вопли восторга и стук – зрители настолько разгорячились, что топали, как конский табун.

Денис выглянул и увидел Валерьяна Бабушинского. Купчина сидел за одним столиком с Рокетти де ла Рокка и отчаянно бил в ладоши. Третий с ними был тоненький стройный юноша, и опять Давыдов мучительно пытался вспомнить, где он этого красавчика встречал.

Непонятно откуда появилась Мата Хари и села за столик четвертой. Она была в накидке из переливчатой ткани, и капитан сразу вспомнил шторы из гостиной графини Крестовской, на которые покушалась танцовщица.

Какой-то совсем обезумевший поклонник выбежал из глубины зала, рухнул перед ней на колени и грохнул к ее ногам фаянсовый вазон с комнатными цветами. Бабушинский вскочил, рывком поднял несчастного с пола и куда-то поволок. Минуты три спустя он вернулся, хохоча, и, подняв руку, щелкнул пальцами.

Тут мимо Давыдова пробежал с кухни официант. Таким официантом любой ресторан мог бы гордиться, он больше смахивал на хорошо откормленного щеголя, любимого гостя светских салонов. Коридор был узок, официант спешил угодить, уже видел внутренним взором роскошные чаевые, вот и налетел на Дениса. И мало того, что выронил поднос с деликатесами, так сам же на него и грохнулся.

Давыдов шарахнулся и оказался в закутке, откуда через узкую дверь проскользнул в темный чуланчик. Там ему тут же врезались в бока полки, а где полок не случилось – висело тряпье. Но вылезти обратно, пока в узком коридорчике возится на полу официант, Денис не мог.

Бедолаге поспешили на помощь товарищи, подняли, и тут выяснилось, что его манишка безнадежно перепачкана. Давыдов узнал Гераськин голос. Парнишка взывал: «Я, я!..» Ему ответил Сергеич: «Живо, пошел! Степка, дай ему поднос!» Видимо, пять рублей были потрачены не напрасно…

Сидя в чуланчике, Денис пытался составить план действий. Вылезти и прямиком направиться к Бабушинскому? Отозвать его на несколько минут?.. А Мата Хари? Ведь может опять повиснуть на шее со своими фантастическими историями и тревожными запахами. Если Бабушинский ее любовник, то вряд ли… Или же (зная эту красавицу, всякое можно предположить), наоборот, станет дразнить купчину, вешаясь на шею постороннему мужчине. И тут результат непредсказуем.

Наконец Денису пришла в голову светлая мысль: передать Бабушинскому записку с Гераськой, выманить из-за стола, спрятаться с ним хотя бы на балконе и рассказать то, что тому знать просто необходимо. Карандаш и записная книжечка у Давыдова имелись, а вот навыка писать в потемках – нет.

Нужно было оказаться там, где есть возможность подставить страницу под луч света. Или, не мудрствуя лукаво, забраться в закуток старого мудрого повара Ивана Ильича.

Надо отдать Денису должное, он выбрался из чулана очень вовремя. На кухне закричали, да не просто, а матерно. Загремели кастрюли и котлы, кто-то взвизгнул, потом рухнуло что-то многопудовое.

– Держи!.. Имай!.. Хватай!.. Караул!.. Бей его, бей!.. – услышал Давыдов.

Даже если на кухню пробрался воришка, все равно повар с официантами не учинили бы такого переполоха. Значит, дело более серьезное. И орут ведь так, что в зале слышно!..

Денис ринулся на кухню.

Там кипела потасовка. Драчуны барахтались на полу. Они опрокинули на себя кастрюлю с каким-то розоватым соусом, сверху их припорошило мукой. Двое поваров пытались их растащить, Иван Ильич командовал:

– За ноги хватай дурака, за ноги, скотину!

Поварята, окружив бойцов, визжали от восторга.

Вдруг один драчун непостижимым образом взмыл в воздух и отлетел на полторы сажени. Он сбил с ног зрителей, но сам как-то удержался и снова кинулся в бой.

– Гераська, стой! – опомнился Давыдов.

– Так уйдет же! – ответил парнишка и оказался прав.

Его противник, вскочив на ноги, схватил со стола стопку грязных тарелок и пустился наутек, но не через кухню, нет! Он выскочил в зал, и уже по крикам гостей можно было понять, куда его понесло дальше.

– Что тут за сумасшедший дом?! – возмутился Давыдов.

– Денис Николаевич, держите его! Держите!..

Капитан выбежал в зал, и это стало ошибкой. Его увидел Рокетти де ла Рокка.

У международных авантюристов обычно хорошая память на лица, без этого в их ремесле наживешь одни неприятности. А тут еще знатная примета – белый локон в шевелюре.

Поскольку авантюрист может иметь дело с контрразведчиком только в одном случае – когда пытается дорого продать свои услуги, а контрразведчик, выскакивающий с ресторанной кухни, явно не станет предлагать при всей публике опасное поручение, граф отреагировал на ситуацию с той самой скоростью, которая не раз его выручала. Вскочив, он бросил Давыдову в ноги стул и пустился наутек.

Денис легко перепрыгнул препятствие, но налетел на Бабушинского. Тот как раз встал, и встал на дороге. Ростом купчина был под потолок, весом – в шесть с половиной пудов, но сложен пропорционально, даже красиво, так что массивность Валерьяна Демидовича мог оценить лишь тот, кто налетел на него, как на каменную стенку.

– Вы, сударь, спятили? – спросил сердитый купец.

– О, мой бабуин! – воскликнула Мата Хари. – Рюсски бабуин! О!.. – И, схватив руку Бабушинского, прижала к груди.

– Да пошла ты, дура! – рявкнул купец и понесся следом за графом.

Мата Хари расхохоталась.

Давыдов уже вообще ничего не понимал. Но попадаться в лапки к танцовщице совершенно не желал. И со всей возможной скоростью ретировался на кухню.

Теперь там били Гераську. Но били бестолково. Давыдов сумел схватить парнишку за руку и увлечь за собой. Прокладывая путь, он не пожалел знаменитых французских оплеух. Наконец они с Гераськой оказались на дворе.

– Сними рубаху и вытри рожу, – велел Денис. – Что это за дрянь на тебе? И башку свою дурную вытри, а то застынет в волосах – не отмоешь. Как тебя угораздило?

– Служил Отечеству! – гордо ответил Гераська. – Ох, не возьмут меня теперь в «Чепуху»… после такого-то… Но я Отечеству служил!

– Каким манером? – удивился Давыдов. – Что же с тобой делать-то? Все бани закрыты… Вот что, я тебя к господину Барсукову отвезу, там тебя Кузьма отчистит и отмоет. Высматривай извозчика и докладывай!

Доклад Гераськи был одновременно загадочен и прост. Парнишка, прислуживая за столом графа и Бабушинского, уносил грязные тарелки, как полагается, составляя одну на другую. Мата Хари, уставившись на него, вдруг воскликнула: «О, рюсски маладес!» и что-то стала объяснять по-французски графу. Гераська, от греха подальше, поскорее утащил тарелки. А на кухне, разбирая стопку, обнаружил, что к соусу приклеились листки с цифрами. Цифры были написаны карандашом. Видимо, гости в ожидании еды вели деловые разговоры. Сообразив, что листки будут интересны Давыдову, Гераська стал их разбирать, чтобы стереть соус. На секунду отвернулся, глядь – листков нет, а новый мужик-судомойка что-то сует за пазуху. Гераська потребовал: верни, не то плохо будет. Тот ответил бранью и попытался улизнуть с кухни. Гераська на него набросился, и начался уже известный Давыдову кавардак.

– Ну, и где листки-то?

– Так он же их утащил! Там два еще на тарелке оставались. Они, видно, ко дну прилипли, когда Савелий тарелки ставил, а потом со дна к соусу и прилипли…

– Черт знает что… – Денис искренне расстроился: вот невезуха! – Извозчик! Эй, сюда!.. Гераська, едем!

* * *

На сей раз Барсуков был дома – отсыпался после подвигов. Кузьма получил приказание сунуть Гераську в горячую ванну и отмыть до блеска. Парнишка, горько оплакивая попорченный фрак, пошел раздеваться. Кузьма включил газовую колонку для нагрева воды и вышел к Давыдову.

– Меня не искали? – спросил Денис.

– Нет, телефон весь вечер молчал.

Тут-то и раздался звонок.

– Господин Давыдов, это Нарсежак. Необходимо встретиться.

– Вы где?

– У Марьиной Рощи.

– Ловите извозчика, гоните ко мне на Петровку…

Сказав это, Денис понял, что в «Метрополь» до утра уже не вернется. Это было обидно, однако служба всегда на первом месте…

Нарсежак примчался довольно быстро. Он был одет весьма причудливо – в белые штаны и дорогой пиджак. Но под пиджаком не было решительно ничего. А волосы стояли дыбом.

– Ну, слава те господи! – воскликнул Давыдов, впустив его. – Где вы были, отчего не телефонировали?

– Я с добычей, Денис Николаевич, но что за добыча – сам не понимаю. И я потерпел поражение, как – тоже не понимаю. Все же шло безупречно…

– Вы загадками говорите, Федор Самуилович.

– Так обстоятельства-то совершенно загадочные! Шло, как по маслу, идеально шло…

– Я чувствую, вам не терпится доложить все с самого начала.

Нарсежак кивнул.

– Когда вы пошли к госпоже Крестовской, – заговорил он, – я рассудил, что неплохо бы отдохнуть. А сидеть, согласитесь, приятнее, чем стоять. Мимо проезжал лихач на хорошей пролетке с поднятым верхом. Я остановил его, залез в пролетку и велел ждать. Думал, дождусь вас, и разъедемся по домам. Смотрю, подъезжает автомобиль, оттуда выходит кавалер, помогает спуститься даме, а вслед за дамой вылезает медвежонок. Я отродясь не видывал Мату Хари, но шляпа размером с тележное колесо и медведь – это могла быть только она. Что касается кавалера, его-то я как раз видел и на карточках, и живьем. И Господа возблагодарил!..

– Рокетти де ла Рокка! – вставил нетерпеливо Денис.

– Этого красавчика ведь ни с кем не спутаешь, – согласно кивнул агент. – Дама убеждала его, что она – ненадолго, лишь исполнит танец и вернется. Для чего при исполнении танца нужен медведь, я не понял.

– Это просто счастье, что Бабушинский подарил ей медвежонка, а не слона!

– И я того же мнения… Значит, граф стоит у автомобиля, тихо говорит с шофером, я в пролетке жду. Услышать невозможно, даже понять, на каком языке беседа ведется. Я, было бы вам ведомо, говорю по-японски, немного понимаю по-китайски, могу кое-как объясниться с корейцем. Французским владею свободно, а вот с английским не повезло. Пробовал, да учитель попался дрянной.

– Понимаю…

– С дамой, кстати, граф говорил по-французски. Ну так вот, сижу, жду. Выбегает дама, тащит за собой медведя, хохочет-заливается. Говорит, старушку бедную до полусмерти перепугала. Граф сажает ее в авто и – вперед! Я высунулся – вас нигде нет. Ну, думаю, вы не малое дитя, дорогу домой найдете. Гони, говорю, братец, не упускай из виду вон ту таратайку. И покатили.

– Вы с ума сошли, Федор Самуилович! – сердито сказал Давыдов. – А если бы граф заметил, что за ним гонятся? Вы, наверно, плохо понимаете, с кем имеете дело. Вас чудо спасло!..

– Да уж, воистину чудо, – согласился Нарсежак. – Оно вывернуло из-за какого-то угла на трех тройках и голосило на всю Тверскую-Ямскую.

– Что голосило? – удивился Денис.

– Позвольте, дайте вспомнить… – И Нарсежак запел именно то, что уже не первый день преследовало Давыдова:

Когда я пьян, а пьян всегда я, Ничто меня не устрашит. И никакая сила адаМое блаженство не смутит!

– Но… зачем?!

– Денис Николаевич, это была пьяная компания, которая неслась в Петровский парк к цыганам, – голосом, исполненным терпения, достойного няньки при плаксивом младенце, отвечал Нарсежак. – Что же этим молодцам еще петь? Покаянные псалмы?.. Ну, мой лихач их пропустил и пристроился им в хвост. Да не глядите вы так, все очень просто: Рокетти ведь тоже к цыганам ехал. Потому я его и не проворонил.

– Вы рисковали…

– Ремесло такое. Когда он выехал на Тверскую-Ямскую, да когда автомобиль понесся во всю прыть, я первым делом подумал о цыганах. Там же за деньги кого угодно спрячут. А Рокетти, не иначе, сам цыганских кровей.

– Хм…

– Согласен, спорное предположение. Но главное, что я оказался прав, и что остановился его автомобиль в Зыковском переулке, в двух шагах от Петровского парка. Там у наших, русских цыган, у хореводов, богатые дворы. А вот цыгане-котляры, что пришли из Трансильвании, живут поблизости в настоящих бараках. Кто чуть побогаче – комнатки снимают. А двор у богатого хоревода – что боярская усадьба. Там же и вся семья, и хористки с хористами при нем живут, и детишек дивизия. Так вот, для нашего графа отворили ворота, и автомобиль туда въехал. Я спросил лихача: кто тут живет? Лихачи ведь все цыганское сословие знают, целое лето туда гостей возят. Оказалось, хор Лебедева двор занимает, а сейчас все в Петровском парке, в «Стрельне» поют. До «Стрельны» – два шага, и калитка есть, через которую цыганочки в парк бегают – очень удобно. Я лихачу заплатил три рубля, велел ждать, а сам – к калиточке. И точно, выходят оттуда граф с дамой, но уже без медведя, идут к «Стрельне». Я потихоньку – за ними. Ведь, казалось бы, прячешься ты, господин Рокетти, и по ресторанам тебе шастать не с руки.

– Так, может, его туда господин Бабушинский затащил? – уточнил Давыдов.

– Вот и я подумал, – кивнул Нарсежак. – Если эта парочка идет в «Стрельну», то не ждет ли ее там Бабушинский? И дальше думаю, как бы мне туда пробраться незаметненько? Ну, думал я недолго. Если японцы меня за японца принимали, китайцы – за китайца, корейцы – за корейца, а французы только спорили, из Лангедока я или из Прованса, так, может, среди цыган за цыгана сойду?

– Федор Самуилович, вы доподлинно сумасшедший!

– Э-э, смелым Бог владеет… Я через калиточку – во двор, а там такая география. Большой хозяйский дом, вдоль всего двора – клетушки стоят, где хористки живут, каждая со своим входом, еще подальше – просторная дача, за ней – другой дом. Все население, как я понял, в «Стрельне», по случаю жары окошки открыты, а сторож у ворот впустил автомобиль и опять спать завалился.

– А шофер?

– Шофер поехал эту таратайку в сарай ставить. Я – по клетушкам. Вышел оттуда молодец молодцом – в красной рубахе, штаны неимоверной ширины, жилет, картуз… И в таком великолепии пошел я в «Стрельну» с черного хода. Ну что – пропустили! А там… ох… батюшки мои, пропал, совсем пропал!.. – вдруг изменился в лице Нарсежак.

– Что же стряслось?! – Давыдов испугался, что от этого обстоятельного доклада и его хватит разрыв сердца.

– Цыганочка у них есть. Зовут – Женя Сизова. Голос – ни одной оперной примадонне такой и не снился! Высокий, силищи неимоверной!.. Потом я узнавал: у цыган такое раз в сто лет бывает, так что в хоре ее прозвали «Свисток». И как завела она «Матушка, что во поле пыльно…», так я и растаял, вроде бланманже на солнцепеке!..

– А если бы вас сами цыгане выдали?

– Не выдали же. Так вот, это – только присказка, сказка впереди. Угадайте, кого я там, в «Стрельне», обнаружил?

– Даже и вообразить не могу…

– А напрасно, Денис Николаевич. Потому что в нашем ремесле воображение тоже необходимо. Так вот, за столиком на видном месте сидели Рокетти, Бабушинский и… мистер Локхарт!

– Кто-о?!..

– Мистер Роберт Гамильтон Брюс Локхарт, генеральный консул Великобритании в Москве.

– Что же он там делал?!

– Да то же, что и я – Сизову слушал. Я потолковал с кельнерами, так вот, этот мистер у цыган – частый гость. Он таким манером российскую действительность изучает.

Давыдов расхохотался.

– Точно! Вспомнил!.. Это же он был тогда в «Чепухе» с Рокетти и Бабушинским. Юное создание, похожее на гимназиста-переростка! Очевидно, пляски индийской жрицы в неглиже для него – тоже российская действительность! Но…

И тут Денис осекся.

Присутствие британского консула там, где Рокетти де ла Рокка добывал у безалаберных русских купцов стратегически опасные сведения, ничего хорошего не сулило.

Да и этой ночью ведь Локхарт был в «Чепухе»!..

– Продолжайте, – строго сказал капитан Нарсежаку.

– Ну, значит, я рассудил: если тут Мата Хари с медведем, то где-то поблизости должен быть и Бабушинский. И пошел налаживать себе наблюдательный пункт.

– Куда пошел?

– На лебедевский двор, конечно. Если там на ночь глядя приютили графский автомобиль, то и его самого – за милую душу. Опять же, госпожа Хари, коли она собирается полночи провести в «Стрельне», то где-то поблизости и заночует. Если только вообще не поселилась в цыганском таборе, с нее станется…

– Или если там ее не поселил Бабушинский, – подсказал Давыдов.

– Это – скорее всего, подумал я. Потому что, согласитесь, Денис Николаевич, не во всякую гостиницу пустят даму с такой «постельной собачкой». А цыгане – они привычные.

– И очень даже может быть, что она из-за медведя принуждена была съехать…

– Вполне. Ну, так вот. Устроил я себе лежку на крыше сарая. Оттуда двор хорошо виден. Того сарая, куда загнали автомобиль его сиятельства. Лежу, хорошо мне там, ночь теплая, да я еще тюфяком разжился – с веревки снял. Его, видать, проветривали и до утра висеть оставили…

Тут Давыдов едва ли не впервые в жизни ощутил зависть. Он тоже хотел бы вести себя, как Нарсежак, с лихостью влезая в опасные места и блаженствуя на крыше. Но это, видимо, приобреталось с опытом. Федору вон уже за сорок, да и на японской войне побывал, в самой мясорубке, на Квантунском плацдарме! А Давыдов… он, конечно, свою «Анну» тоже не за красивые глаза и белый локон получил, но ведь не сравнишь – или с японцами рубиться насмерть, или лазутчиков ихних отлавливать, да дезинформацию им подбрасывать…

– И слышу: во двор люди входят, идут и поют. Хорошо так поют, на два голоса, стройно. Думаю, рановато для цыган, им еще в «Стрельне» петь и петь. А это – сам Бабушинский! И при нем – черт знает что, в розовой размахайке по колено, на шее лиловый бант, волосня чуть не до пояса, глотка – натуральный Шаляпин!

– Бант, говорите?.. – насторожился Денис. – Так это сокровище у него в свите состоит. Не иначе, сманил где-то запойного дьякона и одел декадентом. Знаете, из тех, что безумные стихи вслух читают?

– Спаси и сохрани! – Нарсежак перекрестился. – Ну, я с крыши и – за Бабушинским. И надо было мне сразу его схватить, а я подумал: есть еще время, пусть своего чудака сбудет с рук. А он, Валерьян Демидович то есть, через весь двор – к другому сараю шасть. А в другом сарае у него – красный автомобиль. Кто ж знал, что он с пьяных глаз сам за руль сядет?

– И что, укатил?

– Только крикнул чудаку: никуда, мол, не уезжай, жди меня тут, я по делам и обратно! Ну, какие могут быть среди ночи дела? А укатил как?! Прямиком сквозь забор, снес – и вперед!

– Дела могут быть такие… – Давыдов задумался. – У него склады в Подмосковье, и если, скажем, где-то не доезжая Твери, то как раз к рассвету он бы уже был на складе, к большой радости своих кладовщиков…

– Может быть… Ну, значит, пришлось мне сидеть на лебедевском дворе, ждать этого купчину. Ждал я его более суток.

– А телефонировать в бюро?..

– Пытался! Из «Стрельны». Линия не работала. А далеко от «Стрельны» я бегать не мог – вдруг мой голубчик явится? Но нет худа без добра. Я много чего про цыган узнал такого, что в книжке не прочитаешь.

– А Мата Хари?

– Так она там на даче жила. Половину дома Сизова занимала, половину – она. А полиция тамошняя у цыган, известное дело, прикормленная. Вот никто и не знал, что танцовщица там угнездилась вместе с медведем. Это же относится и к графу.

– Понятно…

– Ну, так вот. Дождался я Бабушинского. Сумел с ним потолковать. Объяснил, для чего граф к нему липнет. И знаете, что мне ответил сей купчина?.. Мол, его графское счастье, что он сейчас куда-то убрался, не то бы шею сволочи свернул! Слово за слово – оказалось, что граф жил в гостинице «Ливорно», оттуда съехал, несколько дней прожил у цыган, и где сейчас обретается вместе с автомобилем и шофером – черт его знает. Но Бабушинский затеял еще один концерт своей плясуньи, тоже в «Чепухе», и графа успел туда пригласить. Ну и решили мы устроить там для господина Рокетти ловушку…

– Ах ты, холера! – С таким боевым кличем Гераська ворвался в гостиную, где сидели Давыдов с Нарсежаком, повалил агента на пол вместе со стулом и стал требовать, чтобы Денис Николаевич немедля вызвал полицию.

Кузьма кинулся их растаскивать. Из спальни выскочил Барсуков – в подштанниках, но с револьвером. Хорошо еще, что не принялся палить.

Четверть часа спустя, когда бойцы угомонились и Кузьма развел их по разным углам гостиной, когда из их выкриков и обвинений составилось что-то вроде картины происшествия, Давыдов подвел итоги.

– Значит, Бабушинский уплатил кому-то, чтобы вас, Федор Самуилович, временно взяли в «Чепуху» судомойкой? И ваша задача была – охранять те ходы и выходы, через которые можно было попасть в ресторан со двора? И затем в нужную минуту принять руководство теми молодцами, которых Бабушинский расставил возле ресторана, чтобы не дать уйти графу?

– Да, – буркнул Нарсежак. – Но кто же знал?..

– И вы следили за столиком Бабушинского, где сидели также Локхарт и Мата Хари? Гераська, молчи, Христа ради!

– Да.

– И вы заметили, что граф и Локхарт, беседуя, что-то записывают? А когда наш друг Герасим принес тарелки, к которым прилипли листки, вы решили эти листки сразу же экспроприировать?

– Спереть он их решил, а не спритировать! – вмешался Гераська. – Я, я не позволил! Там, может, что-то такое было… Такое, что один Бог знает, какое важное! Вы ж мне сами, Денис Николаевич, говорили!..

– Помолчи, сделай милость! – рявкнул, теряя терпение, Давыдов. – А когда вам удалось сбежать с кухни, что было дальше, Федор Самуилович?

– Дальше – упустили мы проклятого графа! Один автомобиль остался. Гнались вместе с самим Бабушинским! И упустили. Вот по его милости. – Нарсежак ткнул пальцем в Гераську. – Спугнули и упустили. Вот сам его теперь лови, дурак!..

И Федор выругался на никому не известном языке – может, по-японски, а может, и по-корейски.

– Сам ты болдырь лободырный! – не растерялся Гераська.

– Тихо! – вдруг гаркнул Барсуков. И действительно стало тихо.

– Но одна добыча у нас все же есть, – сказал Давыдов. – Бумажки, из-за которых вы сцепились. Федор Самуилович, давайте их сюда.

Нарсежак вынул из кармана пиджака (отлично пошитого, да только не на его фигуру; до кондиций Бабушинского агенту примерно двух пудов недоставало) смятые листки.

– Цифры… – пробормотал разочарованно Давыдов. – Цифры… Рубли с копейками, что ли?

Барсуков тоже заглянул в бумажки.

– Вот когда тебе придется всю бухгалтерию по собственному имению проверять, тогда ты и запомнишь, что рубли с копейками при больших оборотах редко группу из трех цифр составляют, очень редко! – сказал он. – А все больше из четырех и из пяти.

– Группы из трех цифр – это может быть шифр… – рассуждал вслух Давыдов. – Но какого черта Рокетти и Локхарт ведут шифрованную переписку за столиком в «Чепухе»?

Он понял, что спозаранку придется нести бумажки в Колпачный переулок, в «совиное» бюро.

– Федор Самуилович, сейчас все равно не до сна, садитесь писать отчет, – сказал он Нарсежаку. – И особо укажите, куда подевался Локхарт. Не удрал ли он вместе с графом и не приютил ли графа в консульстве?

– Вряд ли…

Барсуков принес из кабинета письменный прибор.

– А я покамест сделаю отчет вот этого молодчика, – он указал на Гераську. – Глядишь, и от меня польза будет.

Пока в двух углах гостиной бормотали Нарсежак и Гераська, Денис еще раз взял в руки бумажки. Несколько было простых, белых. А четыре показались любопытными: бумага явно дорогая, желтоватая. Давыдов посмотрел на свет и увидел водяные знаки, маленькие геральдические короны…

* * *

Ранним утром Денис неторопливо шел к «Метрополю». Он успел отвезти загадочные бумажки в Колпачный переулок и обдумывал то, что ему там сказал начальник бюро, имевший квартиру в том же доме и по такому случаю вышедший к нему в халате.

– Это значит, что мистер Локхарт – не милое дитя, которое бегает по театрам или слушает цыганские хоры. Юношу готовили именно для такой миссии – заведовать здешней британской агентурой. Кто бы подумал, на него глядя, что он опасен?

– А Рокетти?

– Рокетти, скорее всего, связной. И хотелось бы знать, с кем Локхарт через него связывается? Но это мы так скоро не определим. Раз уж он сбежал, то прятаться будет основательно. Локхарту же бежать и скрываться невозможно.

Денис хотел сказать, что Рокетти де ла Рокка мог быть связным между Локхартом и мнимыми американками. Но промолчал. Надо было, надо было сказать! А промолчал…

Угрызения совести сопровождали Давыдова до самого входа в «Метрополь».

Он вошел в свой номер, вызвал дежурную горничную, потребовал кофе и ванну. После бессонной ночи следовало взбодриться.

Сидя по уши в ароматной теплой пене, Давыдов думал, как быть с Гераськой. Нарсежак, сдав отчет, опять поступит в распоряжение СОВА, а Гераська?.. Ведь так мечтал парень стать официантом в «Чепухе»! И сам свою мечту разрушил ради службы Отечеству. Нужно будет что-то для него сделать…

Потом Денис спустился в кондитерскую, спросил еще кофе, горячий венский штрудель с яблоками и изюмом, свежих булочек, газет, и стал ждать Элис. Не обнаружив его рядом с собой, она уж догадается, где искать голодного любовника.

Там же, в кондитерской, можно было купить подарочные коробки конфет. Давыдов взял круглую жестяную бонбоньерку Константиновской фабрики, куда помещался фунт батончиков «Пралине», «Ланг-де-ша» и миндаля в шоколаде. Крышка была украшена портретом генералиссимуса Суворова, и ради одного этого портрета стоило взять бонбоньерку: полководец являлся окруженным цветами и гроздьями яркой малины, в такой же малиновый цвет были окрашены и его губы. Элис должна оценить прелесть этого шедевра.

Англичанка явилась в дурном настроении, но на ее стройной шее Денис с радостью заметил тонкую золотую цепочку – подвеска! Значит, девушка все-таки приняла его объяснение!..

– Дорогой, твое начальство не может потребовать, чтобы ты опять уехал в Санкт-Петербург? – спросила Элис.

– Я только что оттуда. У меня множество поручений, которые я должен выполнить в Москве. А в чем дело?

– Дело? – Она помолчала, старательно размешивая кофе. – Дело… Ты должен встретиться с компанией молодых людей. Это наши люди. Они готовятся к важному заданию. Решено, что ты будешь заниматься ими…

С каждым словом Элис, обычно сидевшая прямо, как положено аристократке, все ниже наклонялась над чашкой. Давыдов видел: ей этот разговор неприятен. И вдруг его осенило.

– Дело опасное? – спросил он.

– Да. И я боюсь…

– За меня?

– Да.

Денис накрыл своей ладонью руку Элис, и минуты две они сидели молча – два маленьких игрока большой игры, которые только что думали, как бы обмануть друг дружку, но вдруг ощутили резкое желание прекратить этот обман, спасти ставшего близким человека.

Однако две минуты истекли очень быстро. Элис подняла голову.

– Все будет хорошо, дорогой, мы справимся, – сказала она. – Через два часа ты пойдешь на встречу с господином Станкевичем. Это эсер. Так что вспомни, что ты знаешь об эсерах.

– Он рядовой член партии?

– Не совсем. Но партии нужны люди, способные на решительные действия, не боящиеся крови. Вот он как раз такой…

– Значит, будет кровь?

– Будет. Если нам повезет – то будет.

– Кто?..

– Граф Леопольд фон Берхтольд.

Давыдов чуть было не брякнул: да чем же провинился министр иностранных дел Австро-Венгрии? Но сразу вспомнил: ведь сам подбросил Элис информацию о киевской встрече двух монархов.

– Значит, мистер Станкевич поедет в Киев?

– Да, заблаговременно выедет в Киев вместе со своими товарищами. Там их встретят наши люди и поселят в безопасном месте.

«Так, – подумал Давыдов, – “наши люди”. Надо бы познакомиться с “нашими людьми”, а совещаться с Голицыным некогда…»

– Я могу попросить отпуск и сам сопроводить мистера Станкевича в Киев. – Сказал он. – Ты ведь это имела в виду?

– Да…