1913 год. Февраль. Санкт-Петербург

День у Глеба Гусева не задался с самого начала. А все тетка, все – тетка, царствие ей небесное…

Тетка нашла самое неподходящее время, когда помирать: в мороз! Землю на кладбище хоть взрывай, гробокопатели ломят бешеную цену. Так и это еще полбеды, а беда – тетка строжайше завещала похоронить себя в Александро— Невской лавре. Место дорогое, лежать там почетно, и гробокопатели это отлично понимают.

Но и это еще не всё. Хоронить бездетную тетку пришлось племянникам, а племянники меж собой плохо ладят.

Это была родня по материнской линии и такая склочная, что батюшка Глеба, генерал-лейтенант Владимир Яковлевич Гусев, в свое время запретил супруге поддерживать с ними всякие сношения. Если бы батюшка знал, что Глеб по тайной просьбе матери ввязался в похоронные хлопоты, очень бы рассердился…

Глеб с вечера предупредил начальство, полковника Кухтерина, что в первую половину дня будет занят похоронами. Полковник осведомился, не нужна ли помощь.

– Благодарю, Михаил Семенович, не нужна, – сдуру ответил Глеб. А надо было сказать: пришлите за мной к кладбищенским воротам сани или автомобиль, чтобы по Невскому, да с ветерком, доставить меня на службу. Кухтерин бы не отказал – командировал того же Семушкина или хоть Бардзуна. На автомобиле от лавры до бастрыгинского особняка на Шестой линии меньше, чем за полчаса, долетишь. Но занятый спорами с кузенами Глеб не подумал, что изловить возле лавры да после похорон извозчика будет мудрено. Хотя они туда и съезжаются, но ведь ему придется едва ли не последним покидать могилку, доругиваясь с гробокопателями, и он рискует основательно застрять у кладбищенских ворот.

На деле же все оказалось еще хуже. Какому-то чиновному старцу приспичило помирать и хорониться в то же время. Провожать его явилась целая дивизия подчиненных. Эти-то лизоблюды, вырвавшись с кладбища первыми, и разобрали всех извозчиков. А новые «лихачи» не подоспели.

Глеб, очень недовольный, добрел до Староневского проспекта, и тут удача вроде улыбнулась. Подкатил не просто извозчик, а знакомец. Глеб даже помнил, что его зовут Лукьяном.

Лукьян был «лихач» и только-только выехал на поиски хорошего ездока. Брал он дорого, но и возил скоро, а вид имел такой, что залюбуешься. У «лихачей» свято соблюдалась старинная мода – огромный кафтан «на фантах», то бишь с двумя сборками сзади, подбитый пенькой или ватой, чтобы мягче сиделось, и высоко подпоясанный дорогим кушаком, сверху – барашковая шапка особого вида. Такой герой, если посмотреть сзади, был сильно похож на не в меру задастую бабу.

Лукьянов же синий кафтан, кроме прочего, был отделан выпушками из дорогого лисьего меха, а шапка на «лихаче» сидела бобровая – на зависть товарищам.

– С ветерком не угодно ли, барин? – весело спросил Лукьян. – Куда прикажете?

– На Васильевский по Дворцовому, – решительно смирившись с денежной тратой, сказал Глеб. – Да поскорее.

– Поскорее – это по Тележной нужно, потом по Гончарной. На Невском теперь не протолкнешься, – заметил Лукьян.

– Так пока будешь выпутываться с Тележной на Гончарную, час пройдет, – строптиво возразил Глеб.

Он вроде и понимал, что ехать лучше улицами, идущими параллельно Староневскому, но уже считал минуты и секунды.

– Не пройдет, я задворками.

– Нет там задворков! Хороший крюк придется сделать…

Лукьян, водя пальцем по воздуху, попытался объяснить, что дорога будет на полтораста сажен длиннее, но в итоге – на пять минут короче. Глеб имел в голове карту Питера, даже с подробностями, и сразу доказал Лукьяну – на двести сажен, да еще четыре поворота, перед которыми нужно придерживать лошадь, так что трата времени неизбежна.

– Откуда четыре, откуда четыре?! – возмутился Лукьян, и Глеб сразу расписал ему диспозицию, добавив в заключение:

– Считать не умеешь!

Глеб был страшно доволен, что уел Лукьяна и доказал свою правоту, но такого ответа не ожидал:

– А коли я дурак, то и разговора нет!

С тем Лукьян и укатил, а Гусев остался один, на морозце, зато при своей правоте. Некоторое время его это радовало, но потом он достал часы и даже присвистнул – два часа пополудни! А он обещал, что приедет на службу до обеда. Потом, решив, что семь бед – один ответ, поспешил обратно к лавре, заметив, что туда подъезжают на извозчиках участники следующих похорон. Быстро и без ряды наняв «живейного» – уже не «ваньку», но еще не «лихача», – Глеб велел везти себя к «Панкину» – известнейшему в столице ресторану не хуже «Северной звезды», что стоит на углу Невского и Владимирского проспектов. Нужно было хоть чем-то утешить себя после похорон, грызни с кузенами и холода, а также отпраздновать моральную победу над Лукьяном. Для этого вполне бы подошла стерлядь в белом вине.

Ресторан был почтенный, с огромным залом и двухрядными бронзовыми люстрами. Метрдотель, едва взглянув на посетителя, оценил его душевное состояние и сразу провел Глеба к свободному столику в уголке, подальше от основной суеты и гомона.

– Не будете ли, сударь, возражать против соседа? – неожиданно поинтересовался метрдотель.

– Не буду, – брякнул, не подумав, Глеб и углубился в меню.

Сосед появился очень скоро – вертлявый мужчина лет тридцати, чересчур набриолиненный, со щегольскими усиками и при этом с обтёрханными краями рукавов. «Совята» в свободное время читали книжки, которые могли бы пригодиться и в служебной деятельности, а в последнее время немало спорили о мистере Шерлоке Холмсе и его дедуктивном методе. И Глеб уже наловчился высматривать всякие занятные приметы.

Сотрапезник пытался выглядеть светским кавалером – видимо, чтобы проникать в места, куда простому человеку вход закрыт. К «Палкину» он явился, чтобы солидные питерцы видели: человек может себе позволить обедать в солидном заведении. Но денег у него при этом не густо. Стало быть, стало быть… репортер?.. Точно! Из какой-нибудь «газеты-копейки», не иначе. А манеры-то, манеры!..

От «совят» требовали простоты в обращении и благопристойности. Чрезмерную жестикуляцию они считали привилегией французского цирюльника. А этот господин так суетился, словно сбежал из водевиля. Обычное: «Разрешите представиться – Николай Иванович, ударение, изволите видеть, на “о”!» – он произнес, поворачивая сверкающую голову то так, то сяк, чуть ли не ухом на плечо укладывая.

– Очень приятно, – ответил Глеб. – А я – Глеб Гусев.

Репортер покосился в раскрытое меню.

– Рекомендую взять севрюгу в рейнвейне, господин Гусев.

– Благодарю, я уже определился с выбором, господин Иванович.

– Позвольте карту вин…

– Прошу вас…

– У меня сегодня приятное событие, господин Гусев: я получил отличное известие и вот – праздную! И по такому случаю позвольте вас угостить ну хоть «Шардоне»?

Глеб был молод – всего-то двадцать пять годочков. Но в третье «совиное» управление кого попало не берут. Начальство ценило его деловитость, а что до упрямства и сверхъестественного желания всех переспорить – так на это до поры закрывали глаза. У офицера, желающего делать карьеру, должно быть самолюбие, должна быть и гордость, просто со временем поручик Гусев научится их проявлять не столь явно – так решили отцы-командиры.

Опять же, память…

Третье управление занималось сбором, обработкой и анализом сведений, которые могли бы иметь отношение к охраняемым персонам и вопросам их безопасности. Глеб держал в голове множество фамилий, прозваний, кличек, адресов, и где-то среди них обреталась и фамилия «Иванович» с ударением на «о», только он сразу не смог определить, где именно.

Подошел официант, принял заказ. Господин Иванович взялся пространно толковать о качествах вин, Глеб рассеянно соглашался. Его раздражало, что фамилия не тащит за собой из памяти портрета, подробностей, цифр.

И вдруг он вспомнил.

Это было связано с морским министром, контр-адмиралом Григоровичем. Человек, носивший странную фамилию, прорывался к нему на прием, затеял целый скандал, был решительно выведен вон, и у всех невольных свидетелей осталось такое впечатление: попади он в кабинет морского министра, мог бы натворить дел. Больше его, понятное дело, в министерство не впускали.

Еще одно воспоминание: что-то, связанное с Люйшуньским конфликтом – с тем временем, когда Григорович был комендантом Порт-Артура. Но подробности не всплывали; скорее всего, Глеб их просто не знал.

Он внимательно посмотрел на собеседника. По возрасту тот вполне мог участвовать в военных действиях. Однако – не моряк, на лбу крупными буквами прямо так и написано: «не моряк».

Хотя в служебные обязанности Глеба не входил допрос подозрительных личностей, и рядом никого из «совят», кому можно было бы сдать с рук на руки Ивановича, нет, он решил заняться суетливым репортером сам.

И тут же пришла первая разумная мысль: «Ведь были же в зале еще свободные столики, отчего тогда этот чудак присоседился именно ко мне?»

«Совят» не раз и не два предупреждали о бдительности. Вот и представился поручику случай ее проявить!

– Сдается, мы уже где-то встречались, – сказал Глеб. – Может, в «Бродячей собаке»?

Это артистическое кабаре за два года приобрело огромную популярность среди столичной публики. Но как раз в нем Гусев еще ни разу не бывал.

– Да, верно, в «Бродячей собаке»! – обрадовался Иванович. – Вот откуда мне ваше лицо знакомо…

«Ага! Попался, голубчик!..» – возликовал поручик, а вслух невинно продолжил: – А вы все там же трудитесь, на ниве пера и блокнота?

– Да, именно на сей ниве. Я, изволите видеть, предан идеалам, да! И оттого сотрудничаю с «Вестником Европы»!

«Ясно, – подытожил Глеб, – идеалы, значит, либеральные. Журнал почтенный, хорошие повести публикует, а вот с идеалами промашка вышла. Впрочем, похоже, что врешь ты, друг ситный! Сотрудничаешь, значит, изредка статейки кропаешь? А трудишься-то на ином поприще!..»

– Понимаю, – многозначительно кивнул он. – И уважаю.

– Я так и думал, – заявил вдруг собеседник совершенно иным тоном, и даже лицо у него вроде бы затвердело. Глеб насторожился: уж не ловушка ли тут расставлена на него самого, сотрудника третьего «совиного» отделения?

Родилась новая мудрая мысль: немедленно телефонировать начальству. Пусть пришлют кого-нибудь из пятого управления – им положено отрабатывать возможные контакты с агентами противника. Хорошо бы сам капитан Голицын приехал – ему разобраться с таким, как этот Иванович, раз плюнуть.

– Простите, я отлучусь на пару минут, – Гусев состроил скорбную мину. – Проклятый здешний климат мне на пользу не идет. Застудил все, что только можно…

– В ваши-то годы?! – натурально ахнул репортер.

– Да вот, и в мои годы такое случается. Извините.

Глеб бочком выскочил в вестибюль и метнулся к метрдотелю.

– Мне нужно срочно телефонировать начальству!

– А вы, собственно…

Закончить хозяин зала не успел – Гусев быстро показал ему «совиное» удостоверение. Разобрать, что там написано, метрдотель не успел, но двуглавого орла на обложке мигом опознал.

– Вон туда, ваше благородие. Там канцелярия…

Глеб рванул было по коридору, но вовремя оглянулся. Так и есть: Иванович вышел за ним следом.

– Черт!.. – шепотом ругнулся поручик. – Тогда сперва – в клозет…

Где располагалось сие заведение в «Палкине», он знал. Оно было оборудовано по последнему слову клозетной моды и имело не только писсуары из безупречно-белого фаянса, но и унитазы в кабинках.

Репортер буквально ворвался туда следом за Глебом.

– Простите меня, господин Гусев! – зачастил он. – Я должен воспользоваться случаем, чтобы поговорить с вами наедине. Просто обязан!

– Слыхал я про репортерскую наглость, – немедленно вскипел Глеб, – но это уже превосходит всякое воображение!

– При чем здесь мое ремесло? Ну да, мы берем интервью в разных местах, бывает, и в окошки лезем, и подкарауливаем… Но тут – иное, поверьте мне! Очень важный разговор!

– Для которого вы подобрали самое подходящее место!

Глеб уже примерился пинками выставить Ивановича из клозета, но тот возопил пуще прежнего:

– А где ж еще?! В других непременно помешают, а то и подслушают! Говорю же вам: дело архиважное! И, кроме того, вы можете поиметь с него свой профит!

«Черт знает что! – засомневался поручик. – Но не может же человек в относительно здравом уме говорить о профите сотруднику СОВА в таком заведении? Для этого нужно совсем спятить!..» И тут его осенило:

– Послушайте, любезный, а не ошиблись ли вы часом? Может, не за того меня приняли? Внешнее сходство, к примеру, подвело?

Глеб был хорош собой, об этом ему множество дам открыто говорило, но он знал также, что его приятная внешность заключается всего лишь в правильных чертах лица и красивых выразительных глазах. А такой внешности в приличном обществе – хоть пудами меряй.

– Нет, я знаю, где вы служите. – Иванович вдруг стал спокоен. – Шестая линия Васильевского острова… Продолжать?..

– Ну?.. – вновь свирепея, спросил Глеб.

– Только дослушайте до конца…

– Ну?!

– Вы ведь честный человек! Я по глазам вижу… – Репортер стал – сама проникновенность. – Вы молоды, и вам кажется, будто ваша служба сатрапам и людоедам – это служба Отечеству! Но подумайте: достойны ли эти господа вашей преданности? Вы просто подумайте… И поймете: нет, недостойны! – голос его окреп. – А сегодня долг всякого порядочного человека – бороться за свержение самодержавия! Помните, как во Франции?.. Свергнуть, как Бастилию, и табличку на пустом месте повесить: «Здесь будут танцевать!»

– И что же дальше? – Глеб еще старался сдерживаться, но становилось все труднее.

– Вы можете внести свой посильный вклад в общее благородное дело. И ваши труды будут, естественно, вознаграждены.

– Помилуйте, да я не каменщик и не грузчик, я не умею ломать Бастилий…

– Так и не надо! Через ваши руки проходит множество бумаг, множество ценнейших документов. И вознаграждение…

Тут поручик и не выдержал.

– Ах ты, сволочь мелкотравчатая! Документы тебе?! Под грифом «строго секретно»?! А вот попробуй-ка, чем это пахнет!..

Рожденная в справедливом гневе мысль была прекрасна, и Глеб тут же воплотил ее в жизнь. Репортер и ахнуть не успел, как получил хорошо поставленный хук в челюсть справа и сразу – апперкот по печени. Оглушенный и задохнувшийся от боли, Иванович согнулся почти пополам. А поручик схватил его за шиворот, подтащил к кабинке, ногой отворил дверцу и с огромным удовольствием засунул своего беса-искусителя головой в унитаз.

Это было торжество, это был триумф! Но совесть офицера тут же отрезвила горячую голову От триумфа явно пахнуло уголовщиной, а Глебу только трупа в клозете для полноты послужного списка недоставало.

С большим сожалением он отошел в сторону и лишь мрачно наблюдал, как иуда-репортер, высвободив голову, на четвереньках выползает из кабинки, отплевывается и встряхивается, словно пес. «Пес и есть!» – мстительно подумал Глеб.

Иванович меж тем кое-как поднялся на ноги, дотащился до нарядной раковины и стал плескать в лицо чистую воду. Плескал долго и смылил на себя чуть ли не весь кусочек дорогого туалетного мыла «Петроний». Потом вытер лицо и волосы белоснежным полотенцем – порядок в ресторане поддерживался идеальный.

Глеб смотрел на него с презрением, гордый собственной неподкупностью. И лишь когда Иванович взялся за дверную ручку, поручика вдруг осенило: а ведь нельзя подлеца отпускать!

Нужно срочно идти на попятный, как-то удержать его, допытаться, кто подослал? Не на свои же гонорары собрался он подкупать сотрудника СОВА?!

Увидев, что Гусев подался к нему, Иванович рванул на себя дверь и выскочил в вестибюль. Но Глеб, налетев сзади, невольно произвел тот самый захват, которому обучают казачат, готовя их в пластуны – захватил репортера сзади согнутой рукой, пережав горло так, что тот и пикнуть не смог. Казачат учат одновременно всаживать в сердце часовому нож, но поручик всего-навсего придушил своего соблазнителя и втянул обратно в клозет.

Пока вторично помятый Иванович, держась за горло, яростно откашливался, Глеб заговорил покаянным голосом:

– Простите меня, Николай! Ей-богу, не хотел вас повредить. Но нельзя же вот так, в лоб, да офицеру!.. А у меня еще и нрав горячий…

При этом он быстро прикидывал, как бы исхитриться и все же позвонить в пятое управление.

– Черт бы вас побрал!.. – просипел наконец Иванович.

– Да виноват я, что ли, что нрав у меня такой?! Ну, вспылил!.. Вы бы тоже вспылили, при такой-то службе… – Гусев задумался на мгновение и выпалил: – А ведь у меня тоже идеалы! По-вашему, я держиморда какой-нибудь? Нет же! Да у меня точно такие же идеалы!..

– У вас?!

– Да. Но я не могу говорить открыто. Кто вас знает, что вы за человек?

– Да, провалитесь-ка вы, Гусев, с вашими идеалами!..

Репортер сплюнул и решительно устремился к двери, но Глеб схватил его за плечо, развернул к себе.

– Говорю же вам, господин Иванович, я горяч. Коли вспылю – сущий бес!.. Ну и куда вы пойдете, с мокрой-то головой? Высушить надо сперва, причесать…

– Не ваша забота!

– Да выслушайте же! Да, я горяч. Так и вы меня разозлили, нагородили чего-то про Бастилию, про самодержавие… Я даже толком и не понял! А тут еще и неприятность со мной приключилась, поиздержался изрядно…

Глеб действительно потратил деньги на похороны. И хотя тетку хоронили вскладчину, прореха в кошельке все же образовалась. А о том, что вскоре вступит в силу завещание, по которому трое племянников получат неплохие денежки, он, понятно, докладывать Ивановичу не стал.

– Поиздержались, значит? – подозрительно прищурился репортер, но вырываться перестал.

– Да. Я же сюда прямо с похорон приехал. Знаете, наверно, сколько берут в такую погоду землекопы? Говорят, мол, и динамитом землю не расковырять. А оклад жалованья у меня не такой, чтобы еще и динамит покупать… Вот, с горя и пошел я к «Палкину» – согреться да пообедать по-человечески. Все равно же одалживаться придется. Эх!..

– Примите соболезнования, – буркнул Иванович. – Не думал, что у вас мало платят.

– Кто в чинах, у тех жалованье хорошее. А я всего лишь поручик…

Тут Глеб беззвучно взмолился: «Господи, сделай так, чтобы этот чудак ничего не знал про мое семейство и про обучение в академии Генштаба!»

– Да-а… – протянул спустя минуту репортер. – Но хоть платят регулярно?

– Платят-то регулярно…

И опять оба замолчали.

Иванович уже точно не пытался сбежать, и это было хорошо. Но о профите больше речь не заводил, и это было плохо. Гусев решил чуть-чуть подтолкнуть его к нужной мысли.

– А вам, в журналах ваших, как оплачивают? – осторожно спросил он.

– Гонораров едва-едва хватает, а у меня еще папенька на шее. Беда с ним! – признался вдруг Иванович. – Еще бы мог служить, да никуда не берут. А в дворники он и сам не пойдет. И еще хворает сильно…

– Папенька-то в каких частях служил?

– В Люйшуньском крепостном пехотном полку… Да будет об этом! Сатрапам и самодержцам хоть как честно служи – благодарности не дождешься, а получишь одни лишь доносы, клевету и гадости!

«Так, – подумал Глеб, – старик, по всему видать, из обиженных. Похоже, это именно он учинил скандал в Морском министерстве. Возможно, даже был пьян. Кто на трезвую голову станет чуть ли не кулаками пробиваться на прием к министру? А сынок принимает все слишком близко к сердцу…»

– Я понимаю вас, очень хорошо понимаю, – прочувственно сказал он. – У меня у самого… Эх, да что говорить! Все не так просто, а вот были бы деньги…

– Когда б вы не полезли в драку!.. – снова заволновался репортер.

– Когда б вы все растолковали вразумительно!..

– То есть вы готовы исполнять небольшие поручения?

«Давно бы так», – с облегчением резюмировал поручик и вслух добавил: – Если только в обстановке строжайшей тайны…

– Это само собой, – с жаром заверил Иванович. – Господа, которые поручили мне переговорить с вами, за тайну ручаются. Шумиха им самим ни к чему. А я, правду сказать, даже не знал, как к вам подступиться. Вы уж простите, я от самого кладбища за вами ехал…

– Я догадался. Ну, так говорите теперь прямо: что требуется?

– Сквозь ваши руки проходят важные бумаги, но не волнуйтесь – снимать копии не придется. – Репортер совсем успокоился и говорил деловито и уверенно. – А нужно вот что. Если попадутся письма, в которых поминается мистер Сидней Рейли, надобно запомнить, где его содержат в заключении, каковы условия содержания – словом, все, что имеет к нему отношение.

– И во что ваши господа оценят мои услуги?

Глеб чудом догадался, что о деньгах следует поторговаться – для иллюзии полного правдоподобия. Торговаться он не умел вообще – не так был воспитан.

– Я уполномочен предложить пятьсот рублей! – гордо заявил репортер, но, видя, какую гримасу скроил Глеб, торопливо воскликнул: – Однако торг уместен, разумеется!

Сошлись на тысяче. И Гусеву пришлось буквально зажимать себе рот рукой, чтобы не подсказывать Ивановичу, как лучше устроить следующую встречу, где удобнее оставлять записки и как выглядит в подобных случаях конспирация.

Потом они вернулись в ресторанный зал и съели заказанные блюда.

Иванович хотел уйти первым, но Глеб не позволил: ему не хотелось, чтобы проныра снова его выследил. Даже наоборот – хотелось самому выследить проныру.

Но господа, подославшие этого горе-вербовщика, позаботились о его безопасности. Репортера у крыльца ждал автомобиль, который и унес его вдаль по Владимирскому проспекту. А на извозчике, как известно, за этим адским изобретением не угонишься…

Запомнив марку автомобиля (черный «Руссо-Балт» К-12—20), Глеб остановил «лихача» и велел везти себя на телеграф. Там он отправил отцу в Сибирь такую телеграмму: «Требуются сведения пехотном офицере Ивановиче зпт это фамилия тчк почтительный сын глеб тчк».

Тот же «лихач» доставил поручика в бастрыгинский особняк на Шестой линии, и, минуя собственное начальство, Глеб поспешил в пятое управление, к подполковнику Вяземскому. То, что случилось в ресторане, было как раз по его части.

Разговор получился долгий, Гусев даже получил устное взыскание – за честное описание драки в клозете. Вяземский вызвал в кабинет капитана Голицына и поручил ему подключить поручика к оперативной разработке репортера. Потом дал задание молодым «совятам», чтобы занялись писаками, поставляющими статейки в «Вестник Европы».

Уже ближе к вечеру пришла телеграмма из Сибири – у Гусева-старшего хватило соображения отправить ее в бастрыгинский особняк.

Глеб вскрыл телеграмму в присутствии Голицына и прочитал: «штабе капитан люйшуньского пехотного полка Константин Иванович предал отечество зпт сотрудничал японцами зпт возможно передал им планы укреплений люйшуня тчк кары избежал недостатком доказательств тчк подал отставку тчк я убежден его вине тчк командир тридцать четвертой бригады гусев».