1913 год. Февраль. Санкт-Петербург

Голицын проснулся внезапно – показалось, будто услышал зычный голос дневального по казарме, кадета Бузанова.

Этот пузатый верзила вечно приставал к Андрею по самым незначительным поводам, начиная от внешнего вида (ремень плохо затянут, сапоги не блестят, медная бляха на ремне скособочилась) и заканчивая привычками в еде (почему кашу не солишь? почему компот не пьешь? почему свинину не любишь?). Голицын терпел долго, принимая во внимание разницу в весовой категории. Но когда распоясавшийся Бузанов стал при всех в спортивном зале насмехаться над его, Андрея, якобы хилым сложением, Голицын не выдержал. Подошел к свисавшему с потолочной балки канату и стремительно забрался по нему под самый потолок, используя только руки. А потом также быстро, на одних руках спустился. Все отделение восхищенно замерло и с интересом уставилось на Бузанова. Тот же поначалу попытался проигнорировать явный вызов, однако кадеты окружили его плотным кольцом, и старший отделения, Максим Мошков, с суровым видом молча указал зачинщику «дуэли» на канат. История закончилась смешно и грустно. Забраться-то пузатый Бузанов наверх смог, хотя и с трудом, а вот спуститься не получилось – сорвался и с большим шумом шлепнулся на предусмотрительно подставленный мат. Результат – вывихнутая лодыжка и всеобщий смех. Но приставать к Андрею Бузанов перестал.

Сейчас же, вынырнув из сонного морока, Голицын по укоренившейся привычке принялся прокручивать в уме предстоящие на день дела, выстраивая их в порядке важности и срочности. Одновременно проделывал дыхательные упражнения, которым его научил еще в кадетском корпусе наставник по физической подготовке, капитан Сероштанов, в молодости служивший на маньчжурской границе и увлекшийся там восточной системой оздоровления.

А день Андрею предстоял наиважнейший. Наступила пятница, 21 февраля – официальное начало торжеств, посвященных празднованию трехсотлетия царствующего Дома Романовых. Накануне, за неделю до торжественной даты, Голицына вызвал начальник отдела внутренней безопасности, подполковник Вяземский, и без обиняков сказал:

– Вот что, Андрей, поручаю твоей группе охрану непосредственно Николаевского зала в Зимнем дворце во время церемонии принятия поздравлений их величествами.

– Борис Леонидович, помилуйте, – попробовал было возразить Голицын, – ведь и так дел невпроворот! Англичане опять что-то затевают, с нашими масонами дружить начали отчаянно. Господин Сазонов с господином Бьюкененом только что не целуются, ходят, не таясь, будто братья родные!.. А у меня сотрудники выбывают один за другим…

– Знаю, Андрей. Поручик Никонов и подпоручик Ермолова… Нелепо получилось. Ну, авось оправятся. Разобрался уже – кто их так?

– Не совсем. Но точно не охрана Сазонова или Бьюкенена. Они в «Северной звезде», можно сказать, инкогнито столовались. А Гриша с Зиной, собственно, из-за господина министра там оказались…

– Ладно. Передай это разбирательство… ну, хотя бы агенту Харитонову. У нас ведь у всех дел – хоть ложкой хлебай. Но, согласись, Николаевский зал – очень привлекательное место для провокации или даже покушения.

– Да чего уж там – яснее ясного. Только моей группы маловато будет…

– А я тебе группу Власкина прикомандирую, и станет у тебя под началом целых двадцать молодцов!

Голицын понял, что вопрос этот решеный, вздохнул и спросил:

– Бинокли всем дадите?

– Само собой! – Вяземский дружески похлопал его по плечу. – А чтобы тебе до конца все стало ясно, – он раскрыл лежавшую на столе картонную папку и протянул Голицыну плотный лист казенной бумаги с отпечатанным на нем коротким текстом, – вот, ознакомься, вчера доставили.

Андрей пробежал глазами несколько сухих строк, из которых недвусмысленно явствовало, что во время проведения торжественного приема в Зимнем дворце 21 февраля будет произведено покушение на сановное лицо высокого ранга. Неизвестный доброжелатель – или провокатор? – не сообщил, на кого именно, и подписи, конечно же, не оставил, но игнорировать сигнал, понятно, Служба охраны высшей администрации не могла. На то, похоже, и был расчет.

– Твое мнение? – нарушил молчание Вяземский.

– Пятьдесят на пятьдесят.

– В смысле?

– Либо покушение состоится, либо нет.

– Шутишь?.. Это хорошо. Значит, все понял, и действовать будешь грамотно, на провокацию не поддашься.

– Я, Борис Леонидович, на провокации никогда не поддаюсь… – Голицын поморщился. – А вот за всех остальных, имею в виду группу Власкина, не поручусь.

– Крепись, Андрей. Сразу после этого дежурства целых три дня отгулов получите!..

– Ваши слова да богу в уши…

И вот этот суматошный и нервный день настал.

Голицын знал, что именно в такие деньки решаются судьбы. И Бога надо благодарить, что посылает предупреждения. Летом, в Москве, когда в Большом театре пришлось в одиночку обезвреживать сумасшедшего в поясе из динамитных шашек, предупреждения не было. Хорошо, что поблизости оказался Давыдов.

Карьеру Голицын делал не ради чинов – чины были необходимым дополнением. Во-первых, с детства осознал необходимость продвигаться вверх по служебной лестнице: об этом были все разговоры дома, и старшие, которых он уважал, придавали военной карьере большое значение. Во-вторых, Андрей чувствовал, что набирается силы, и эта сила нуждалась в применении. Он мог не только руководить, сидя в кабинете, он мог сам пойти на дело и людей за собой повести. Знать это про себя и не иметь возможности проявить свои силы и способности – мука мученическая.

Если пятница, 21 февраля, пройдет благополучно, будет для всех «совят» шаг вверх по пресловутой лестнице. Значит, нужно неторопливо (секрет мнимой неторопливости, когда движения совершаются вроде бы не скоро, однако пауз между ними нет вовсе, открыл ему воспитатель в кадетском корпусе) собираться и настраивать себя на трудный, но многообещающий день.

Пока Голицын тщательно приводил себя в порядок – брился, одевался, в десятый раз проверял оружие и прочие важные мелочи, разложенные по карманам кителя и брюк, поглощал плотный завтрак, заботливо заказанный верным Тихоном накануне в ресторане, часы пробили восемь. И сразу за окном зарокотало с короткими перерывами.

– С Петропавловки палят, – уважительно произнес Тихон.

– Началось… – откликнулся Андрей, машинально считая залпы. – Двадцать один! – с неожиданным для себя удовлетворением добавил он.

– Чай пить будете, Андрей Николаевич?

– А, пожалуй, наливай! Чует мое сердце, до вечера боле не придется его попить…

* * *

К Зимнему дворцу можно было подъехать на пролетке с разных сторон – хоть со стороны Мойки, хоть с Невского проспекта, но назначенные торжества планировались в Николаевском зале, а потому на время главным входом дворца стало северо-восточное крыло со стороны Дворцовой набережной. Прочие же входы, включая главный подъезд, закрыли, поставив сдвоенные караулы из гвардейцев и казаков. Дворцовая набережная, что протянулась вдоль Большой Невы, пусть и достаточно широкая, однако не была рассчитана на столь значительное количество экипажей и автомобилей, которые стали заполнять ее сразу после полудня.

И хорошо, что градоначальник столицы, генерал-майор Драчевский, будучи одновременно начальником полиции Санкт-Петербурга, озаботился вовремя поддержанием порядка на должном уровне. Присланные ко дворцу со всех участков приставы быстро организовали нечто вроде очереди на высадку седоков и пассажиров возле крыльца.

Опустевший транспорт тут же направлялся дальше по набережной и через Дворцовый проезд попадал на Дворцовую площадь, в юго-восточной части которой была выделена площадка для стоянки. Здесь же расположились полукругом лотки и палатки с горячей снедью – пирогами, выпечкой, сбитнем и чаем, – дабы кучера и водители со слугами могли согреться и подкрепиться в ожидании хозяев. Посередке стояла нарочно привезенная извозчичья «грелка» – цилиндр из железных прутьев, куда закладывались дрова. Сверху имелись крыша и дымовая труба. Жар от «грелки» распространялся на сажень и даже более. Поблизости у стенки палатки была аккуратная поленница.

При «грелке» состояли двое городовых. Они следили за порядком и отгоняли прочь бродяжек, которым в этот день поблизости от дворца было не место. Кроме кучеров и шоферов, греться подходили озябшие агенты охранки и полицейские чины. Снаружи Зимний охранялся отлично. Что-то ожидало «совят» внутри?..

Андрей подъехал к входу в начале одиннадцатого. Едва он прошел через широко распахнутые двери в вестибюль перед Иорданской лестницей, к нему тут же подскочил бравый штабс-капитан Гринько.

– Здравия желаю, Андрей Николаевич!

– И тебе не хворать, Степан Михайлович, – дружески кивнул Голицын. – Все в сборе?

– А то ж! Аккурат двадцать три человека – ваша группа и Алексея Антоновича – да четырех новичков прихватили к штатным.

– Группа Власкина – это хорошо. А откуда новенькие? Почему не предупредили?

– Так господин подполковник сегодня утром в управлении меня встретил. Говорит, мол, даю вам еще четверых, лишними не будут. Я спрашиваю, а как же Голицын, в курсе? А господин подполковник мне – мол, еще нет, только вчера вечером бумаги привезли…

– Ладно. Пойдем, покажешь их. Остальных тоже надо собрать и еще раз все проверить, проговорить. Да и новичкам место подыскать. Их, надеюсь, экипировали для такого дела?

– Куда там! Явились, кто в чем…

– Господи, ну когда же наши интенданты за ум возьмутся?!

– По мне, так никогда, Андрей Николаевич, – Гринько посмотрел на Голицына с хитрецой. – Это – как приговор. Ну, или кара Господня…

Вдвоем они поднялись по Иорданской лестнице на второй этаж, прошли через уже изрядно заполненный Николаевский аванзал в Портретную галерею Романовых, а миновав ее, оказались в недоступном для гостей Концертном зале. По пути Гринько успел разослать пару оперативников, облаченных во фраки и потому почти неотличимых от основной массы гостей, с заданием быстро собрать всю команду на совещание.

«Совята» слетелись в Концертный зал быстро и без суеты. Андрей с удовольствием оглядел свое воинство – молодые, симпатичные люди с хорошими манерами, отличной выправкой и с едва заметными азартными улыбками. «Славные мальчишки!» – подумал не без гордости Голицын.

Новички были не в меру серьезны – бывает такая серьезность с перепугу, когда всякий твой шаг может оказаться неправильным. Но в глазах то и дело вспыхивал восторг – и как не восторгаться прекрасным убранством Зимнего дворца; сколько хочешь тверди себе, что нужно сосредоточиться на задании, а глаза-то не зажмуришь. И еще, Голицын учуял азарт, замечательный азарт молодости. Сам он себя уже не считал молодым, привык сдерживать порывы, от подчиненных требовал того же, но тут прямо залюбовался.

– Итак, господа, – Голицын решил говорить без предисловий и призывов, – на нас с вами лежит большая ответственность: не допустить никаких недоразумений, хуже – беспорядка или, не дай бог, попытки теракта на протяжении всего торжественного действа в Большом Николаевском зале. Это – несколько часов напряжения нервов, внимания, выдержки и воли. Не скрою, придется несладко. Периметр зала с прилегающими коридорами более ста сажен, плюс Портретная галерея, плюс окна со стороны набережной, плюс четыре двери, плюс Иорданская лестница. А нас всего двадцать пять! Потому сейчас мы еще раз повторим всю схему предстоящего мероприятия…

В бастрыгинском особняке на Шестой линии, кроме прочего разнообразного имущества, был и самодельный гектограф. Его «совятам» подарили жандармы, накрывшие подпольную типографию. Сказали, мол, выбрасывать жаль, а вам пригодится. Пете Лапикову было поручено скопировать план первого этажа Зимнего дворца и размножить его в трех десятках экземпляров. Голицын целый вечер сидел над планом, прикидывая, как поудачнее расставить «совят». Потом устроил совещание, начав с суворовского афоризма «каждый солдат должен понимать свой маневр». И вроде все поняли, где стоять и как взаимодействовать, но Голицын все-таки раздал им копии, где крестиками и кружочками были помечены места.

Сегодня капитан прихватил с собой в Зимний дворец несколько оставшихся копий. Но это была скорее обычная запасливость опытного офицера пополам с интуицией.

– Офицеры вне зала должны быть в форме сотрудников департамента полиции, иметь соответствующее штатное вооружение. – Андрей говорил все это больше для собственного успокоения, чем для своих «совят». Ну, может быть, еще для новеньких. На всякий случай. – Несущим службу на Портретной галерее положены бинокли для наблюдения за залом через внутренние окна, но использовать их разрешается только при явных подозрениях по поводу конкретных личностей в зале. Офицеры внутри зала должны иметь праздничный вид согласно протоколу торжества… – Андрей сделал паузу и внимательно оглядел сотрудников.

– Разрешите вопрос, господин капитан? – немедленно подал голос один из новичков, высокий, с тонкими чертами лица брюнет, одетый в форму подпоручика-артиллериста. – А как же в таком случае носить оружие? Под фраком-то?..

– Вы незнакомы с уставом Службы, подпоручик? Представьтесь для начала, – холодно осадил его Голицын.

– Извините, господин капитан… Подпоручик Алексеев!

– Так что вам непонятно, господин подпоручик?

– Так оружие… фрак…

– Знаете, что такое скрытое ношение?

– В кармане…

– Можно и в кармане. Если у вас пистолет. Браунинг, например, или маузер. А можно воспользоваться новейшей разработкой наших военных мастеров – наплечной кобурой. – Голицын повернулся к поручику Теплякову. – Антон, покажи-ка!

Тепляков, улыбнувшись, распахнул полы фрака, и все увидели слева под его локтем рукоятку пистолета, непонятно как державшегося в почти горизонтальном положении. Насладившись произведенным эффектом, поручик оттянул левую половину фрака с плеча, и тогда стал виден желтый простроченный ремень, охвативший его. К ремню крепилась полукобура, а пистолет был вставлен в нее и поддерживался ременной же петлей за казенник.

– Здорово! – невольно вырвалось у новичков хором. – А нам можно такое получить?

– Можно… Если останетесь в штате нашего управления. А сегодня вы будете дежурить у входа в Николаевский аванзал и на Иорданской лестнице. У всех есть жетоны Службы?

– Так точно!..

– Отлично. – Андрей позволил себе скупую улыбку. В задуманную расстановку «совят» пришлось на ходу вносить коррективы. Заодно Голицын карандашом, пунктирной линией, нарисовал новичкам маршруты, по которым им следует патрулировать.

– Теперь остальные, – продолжил он, убедившись, что те усвоили задание. – Господа офицеры Верещагин, Свиблов, Тепляков и Никонов, а также ваши коллеги – поручик Кадочников, поручик Пешков и подпоручик Баландин – вы у нас самые презентабельные сегодня, дежурите в зале, оконная сторона. И смотрите мне, чтоб никакого флирта!

Оперативники захихикали, запереглядывались, однако, заметив суровую складку на челе начальства, разом посерьезнели. Голицын вздохнул: ну, чисто дети, только великовозрастные!

– Господин штабс-капитан, – повернулся к Гринько, – отберите восемь человек для прикрытия галереи и смежных выходов из зала. Это будет ваша зона ответственности. А мы с Федором, – кивнул на Нарсежака, – поработаем в самом зале среди гостей. – Пожалуй, с нами еще пойдут Лапиков и Омельченко… Внимание, господа! На приведение себя в порядок и проверку оружия даю полчаса. Ровно в час пополудни все приступают к своим обязанностям. Свободны!..

К часу дня у Андрея появилось ощущение, что Николаевский зал заполнен до отказа. Конечно, на самом деле это было не так. Иллюзия создавалась непрерывным неспешным движением гостей по залу и постоянно возникающими временными компаниями собеседников.

В толпе ловко сновали официанты с подносами, на которых плотными когортами стояли тонконогие фужеры с янтарным шампанским.

– Французское? – поинтересовался Голицын у одного.

– Что вы, сударь, исключительно «Абрау-Дюрсо»! Брют-с!..

Андрей с удовольствием пригубил ароматно-колкий напиток. «А молодец все-таки дядя!» – подумал он, вспомнив, что именно Лев Сергеевич, двоюродный брат его отца, настоял на открытии пятнадцать лет назад в Абрау-Дюрсо завода игристых вин, быстро приобретших популярность и получивших прозвище «русское шампанское».

Но служба превыше всего! Андрей вернул почти полный бокал на поднос другому официанту и двинулся по часовой стрелке вокруг зала, незаметно и в то же время внимательно разглядывая приглашенных на торжество.

Обычно на балы в Большом Николаевском зале приглашалось до пяти тысяч человек. На сей раз гостей было поменьше, и светлые платья немногих дам терялись среди фраков и мундиров с золотым шитьем. Террористом вполне могла оказаться и дама. Голицын знал, что гости проходят строгий отбор, но знал он также, на что способны английские разведчицы. Утешало лишь то, что среди дам большинство были пожилыми – почтенные генеральские и чиновничьи супруги, а также аристократки, знатные интриганки, считавшие долгом вмешиваться во все, что затевалось в министерствах и ведомствах. Многих Голицын знал в лицо.

А вот господа из дипломатического корпуса ему особого доверия не внушали. Штатные сотрудники великобританского, французского, испанского посольств, конечно, были капитану известны. А вот взять, к примеру, бразильское – все эти оливково-смуглые усатые господа на одно лицо, и поди, распознай, кто они на самом деле…

За физиогномику Голицын еще в академии имел высший балл, и полученные там знания о склонностях человека определенного типа личности к тем или иным социально значимым действиям не раз помогали капитану вычислять в разношерстной толпе боевиков-террористов и их пособников. А книга господина Сикорского «Всеобщая психология с физиогномикой в иллюстрированном изложении» до сих пор лежала на рабочем столе в кабинете на Шестой линии. Голицын свято верил, что «…распознавание душевных свойств по чертам лица, по движению рук и по другим телодвижениям есть неоспоримое преимущество по ситуации не только для врача, но равно и других достойных служителей общества…»

И сейчас Андрей неторопливо «просматривал» приглашенных на предмет возможного антисоциального поведения. Но большинство лиц имели либо надменно-торжественное, либо восторженно-озабоченное выражение, движения – либо нарочито неторопливые, либо суетливые, и – ни одного злобного или хотя бы мрачного взгляда.

Дамы словно поделились на два лагеря. Одни, чрезмерно взволнованные приглашением в Зимний, держались, словно аршин проглотили. Другие всем видом показывали: они здесь чувствуют себя, как дома, и составляли веселые щебечущие кружки, придавая событию, хотя бы отчасти, радостное оживление. Проходя мимо таких кружков, Голицын слышал одно и то же: «…сам князь Юсупов!., сам светлейший князь Меншиков!.. ах, Ее Величество!., ах, наследник-цесаревич!..»

«А ведь так не бывает! – убежденно подумал Голицын. – Недовольные есть всегда. Хотя бы завистники…» Поэтому он терпеливо продолжил свой обход, и где-то на середине пересекся с проделывавшим подобный маршрут в обратном направлении Нарсежаком. Они обменялись условным жестом – «все спокойно» – и разошлись.

В Федоре капитан не сомневался – этот хоть черта в рясе распознает. Он был опытный разведчик, и если бы почуял неладное, не стал бы бегать к начальству за приказаниями. Однако пока все было действительно спокойно.

Сразу после двух часов пополудни в зале появился подполковник Вяземский, одетый в парадный мундир Министерства внутренних дел. Голицын поздоровался с ним, оба пригубили шампанского, и Андрей кратко доложил обстановку. Борис Леонидович выслушал внимательно, улыбнулся ободряюще, но Голицын видел, что он сильно озабочен.

– Очень тебя прошу, Андрей, будь начеку! Чует сердце: гадость какая-то вот-вот свершится, – проговорил Вяземский, как бы подтверждая ощущения капитана. – Беда уже в зале!..

– Все будет в порядке, Борис Леонидович, – как мог спокойнее и уверенней ответил Голицын. – Наших сил вполне достаточно, чтобы предотвратить…

– Достаточно, если знаешь – когда, кто и как! – жестко оборвал подполковник. – А мы ни черта не знаем!

– Мы с агентом Нарсежаком постоянно фильтруем публику. Явных признаков присутствия неблагонадежных личностей не выявлено…

– Пока!

– Пока. Но мы ведь работаем… Борис.

– Извини, Андрей. Нервы. Удачи тебе… всем нам.

Вяземский быстро отошел и растворился в толпе. Голицын невольно передернул плечами, стряхивая неприятное ощущение от разговора, и с удвоенным вниманием продолжил свое нелегкое занятие – найти, засечь, выявить того самого, потенциального или, хуже, явного злодея, что мог испортить весь праздник.

«Господи, только бы не бомба!..» – то и дело возвращалась в голову гаденькая мыслишка, но Андрей решительно гнал ее прочь.

Минул еще час, и вот раздался мелодичный гонг. По залу будто прокатилась волна тишины – мгновенно стихли разговоры, шорох и цоканье каблуков по паркету, лица большинства присутствующих повернулись в одну сторону, к распахнувшимся золоченым дверям Концертного зала. Вышедшие оттуда двенадцать гвардейцев встали в две изогнутые наружу шеренги, а между ними вперед шагнул обер-церемониймейстер и возгласил:

– Божиею поспешествующею милостию, Мы, Николай Второй, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северныя страны Повелитель; и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горских Князей и иных Наследный Государь и Обладатель; Государь Туркестанский; Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голштинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая. С супругой!

Обер-церемониймейстер отступил в сторону, оркестр слева от дверей грянул «Боже Царя храни!», гвардейцы взяли «на караул», и тогда из сумрака Концертного зала под яркий, хрустальный свет люстр Николаевского зала вышли они – Николай Александрович и Александра Федоровна – статный полковник и стройная, слегка располневшая женщина в темно-голубом наряде.

Зал разразился овациями. Императорская чета заняла кресла, поставленные у стены напротив больших окон с видом на Неву и Петропавловскую крепость. Оркестр смолк, затихли аплодисменты, и новоиспеченный граф Фредерикс, министр Двора Его Величества, торжественно объявил о начале приема поздравлений императорской четой.

Подходили строго по ранжиру и заранее составленному протоколу. Каждый следующий поздравитель назывался зычным голосом секретаря министра Фредерикса. Призванный подходил к императору с императрицей и, преклонив колено, произносил заранее заготовленную речь, порой сильно напоминавшую панегирик.

Андрей снова увидел Вяземского, державшегося правее очереди поздравляющих и напряженно оглядывавшего высшее общество. «Кого же он там высматривает?» – любопытство просто распирало капитана. Он попробовал переместиться немного левее, надеясь обнаружить предмет внимания подполковника. Но тут перед ним, словно из-под мраморной мозаики пола, возникла графиня Крестовская в сопровождении двух молодых особ такого чопорно-торжественного вида, что от одного взгляда на них у Голицына скулы свело. «Господи, а ее-то зачем сюда черт принес?!» – невольно взвыл про себя Андрей, одновременно пытаясь изобразить на лице приветливость.

– О, господин Голицын, Андрей Николаевич, какая неожиданная встреча! – всплеснула затянутыми в кружевные перчатки руками Крестовская. – Да вы просто неотразимы!..

– Неподражаемы!.. – поддакнула одна девица и поджала губки.

– Восхитительны!.. – ляпнула вторая и зарделась.

– Рад видеть вас, мадам, – Голицын щелкнул несуществующими каблуками и склонил голову. – Не имею чести знать ваших… воспитанниц?..

– О, нет! Эти девушки – активистки нашего Общества помощи бездомным детям, – охотно пустилась в объяснения графиня. – Мадемуазель Лисицына, – изящно повела она ручкой, – и мадемуазель Слободкина.

Андрею пришлось еще дважды щелкать воображаемыми каблуками и кивать головой в ответ на книксены надувшихся от важности барышень.

– Вы приглашены? – поинтересовался он, чтобы хоть как-то поддержать дежурную беседу а сам снова попытался найти глазами Вяземского. Не обнаружил его на прежнем месте и с трудом заставил себя не отворачиваться от свалившихся на него дамочек.

– Ах, Андрей Николаевич! Мы так счастливы и горды, что Канцелярия Его Величества удовлетворила наше прошение и прислала нам целых три пригласительных билета на сегодняшнее торжество! – Графиня картинно сложила руки на груди. – Это замечательно!..

– Я рад за вас, мадам…

– Нет, вы не поняли! Ведь мы подавали прошение от нашего Общества. И приглашение – это есть признание важности затеянного нами богоугодного дела!..

– Я восхищен вашим энтузиазмом, Ангелина Павловна. – Голицын наконец заметил подполковника, вставшего правее императорской четы, так, чтобы видеть сразу и подходящих поздравителей, и тех, кто находится позади них. – Но мне помнится, в минувшем году ваше Общество называлось несколько иначе – культурных связей, не так ли?..

– Милый Андрей Николаевич, – Крестовская сделала скорбное лицо, вынула из-за манжета перчатки тончайший батистовый платочек и приложила уголком по очереди к обоим глазам, – вы же знаете печальную историю, из-за которой репутация нашего прежнего Общества оказалась безнадежно испорченной!..

– Да-да, мадам, – поспешно сказал Голицын, стараясь пресечь поток воспоминаний графини в самом начале, ибо по опыту знал, что предаваться им Крестовская способна часами и где угодно. – Вы совершенно правильно поступили, что изменили название, – он наконец понял, за кем так пристально наблюдал Вяземский: Витте! «А ведь граф и в самом деле сильно нервничает! С чего бы?.. Оглядывается… Губы кусает… А уши-то почему горят?! Прямо как у мальчишки нашкодившего…» – И ваше нынешнее дело куда более важно для Отечества. Дети – будущее империи!..

– Ах, Андрей Николаевич, вы душка!..

– Какое добросердечие!..

– Какая дальновидность!..

«Полное впечатление, что его сиятельство то ли чего-то ждет, то ли опасается. Неужели он тоже осведомлен о возможном теракте?!» – Голицын теперь старался не спускать глаз с Витте и Вяземского, но в то же время был вынужден продолжать выслушивать трескотню графини с товарками.

И все-таки момент начала действия Андрей пропустил.

Отдаленный шум со стороны бокового выхода он заметил с явным опозданием, только тогда, когда в ту сторону одновременно, ловко маневрируя между гостями, прошмыгнули Омельченко и Лапиков, а следом устремился и Нарсежак. Правда, Федор сделал на бегу Голицыну знак, мол, все под контролем, оставайся на месте. Андрей с усилием подавил вспыхнувшее желание последовать к месту беспорядка самому, но потратил на это несколько драгоценных секунд. Поэтому и не смог впоследствии вспомнить, откуда появился тот странный офицер в парадном мундире капитана первого ранга Балтийского флота. Возникшую неправильность в размеренном движении толпы гостей капитан элементарно проворонил. А ведь каперанг прошел буквально в трех шагах мимо него, направляясь прямиком к главным виновникам торжества, хотя и не имел на это никакого права. Перехватить его Андрей, конечно бы, мог, но уж больно все неожиданно и стремительно произошло.

Вяземский тоже заметил дерзкого офицера и, в отличие от Голицына, действовал быстро и решительно. Мгновенно определив, как ему показалось тогда, цель потенциального террориста, он двинулся на перехват. Андрей тоже мысленно проследил направление движения каперанга и в конце воображаемой линии увидел…подполковника! Странный офицер вовсе не стремился приблизиться к кому-то из высоких гостей, он упорно прокладывал себе дорогу к Вяземскому, меняя направление вслед за перемещением подполковника. Открытие было настолько неожиданным, что Голицын не поверил сам себе и позорно промедлил несколько секунд, а когда начал действовать, стало уже поздно.

Время будто резко замедлило свой бег. Голицын увидел, как Вяземский останавливается сразу позади Витте, стоявшего в пол-оборота к приближавшемуся террористу, как граф медленно достает из кармана брюк сложенный платок, медленно подносит его ко лбу и проводит по нему, вытирая пот. Лицо Витте даже в профиль показалось Андрею необычно бледным, а рука, сжимавшая платок, заметно дрожала. Надвигавшегося каперанга Витте все еще не замечал, но причина его волнения в один миг стала понятна Андрею: граф знал, кого должны сейчас убить! Голицын рванулся сквозь толпу, но тут флотский офицер выхватил из кармана брюк тускло блеснувший в электрическом свете пистолет, вскинул руку с оружием перед собой, и последние сомнения у Андрея отпали: целью террориста являлся подполковник Вяземский!

Голицын прыгнул вперед, едва не сбив с ног какого-то престарелого генерала, хотя понял, что не успевает. Выстрел прозвучал будто щелчок, а вспышки вовсе не было видно в ярком свете люстр.

Андрею даже показалось на миг, что он видит полет пули. Она непременно должна была поразить подполковника в левую сторону груди, но почему-то ударила точно в середину. На груди Вяземского расцвел ярко-красный цветок, и Борис Леонидович удивленно склонил голову, разглядывая нежданное украшение.

В следующий миг время вновь обрело привычный бег. Каперанг продолжал целиться в подполковника – не в Витте! И тогда Голицын в неимоверном усилии, едва не порвав жилы на ногах, прыгнул вперед, ударил террориста всем телом, и оба рухнули на пол, проскользив по навощенному паркету. Вторая пуля ушла в потолок, а пистолет вылетел из руки убийцы под ноги графу.

Каперанг попытался было сбросить с себя Андрея, но Голицын безо всякого сожаления ударил его по затылку кулаком, а потом вывернул ему правую руку так, что хрустнуло плечо. И только теперь осознал, что вокруг стоит гробовая тишина, люди замерли в самых нелепых позах. Происшедшее еще не уложилось в их сознании, они еще не поняли, какой опасности только что подверглись.

А вот когда подоспевшие «совята» подхватили – кто Голицына, кто террориста, кто раненого Вяземского, – плотину недоумения наконец прорвало!..

– Убили! – взвизгнула какая-то дама.

И сразу закричали, загомонили со всех сторон. Одни попытались отодвинуться от места происшествия подальше, другие наоборот, лезли посмотреть, что же случилось. Наверное, давка все же началась бы, если бы не зычный командный голос, перекрывший общим шум:

– Дамы и господа! Прошу все сохранять спокойствие! Я – генерал-майор Соболев, директор Службы охраны высшей администрации. Опасность ликвидирована сотрудниками Службы. Нарушитель схвачен и обезврежен. Никто из присутствующих не пострадал!

Верещагин с товарищами споро повели к выходу скрученного каперанга, а Голицын с подоспевшими Нарсежаком и Тепляковым понесли на руках подполковника Вяземского. И уже в дверях Андрей услышал обращение графа Фредерикса:

– Дамы и господа! Инцидент исчерпан! Прошу вернуться к протоколу! Его Императорское Величество всемилостивейше разрешил продолжить церемонию…