1913 год. Март. Санкт-Петербург

Ранение подполковника Вяземского, конечно, серьезно осложнило жизнь Голицыну. Поневоле пришлось возглавить немалое хозяйство управления, ибо ни Власкин, ни Свиридов откровенно не пожелали брать на себя такую ношу. Капитан Власкин заявил, что со дня на день вообще убывает на учебные курсы в академию, дескать, хочет повысить свой профессиональный уровень и в перспективе возглавить одно из провинциальных подразделений СОВА, к примеру, в Самаре или даже в Харькове.

– У меня там родители живут, – пожал он плечами. – Старенькие уже. Почему бы и не перебраться к ним поближе?..

Капитан Свиридов же честно сказал, что не годится на столь ответственный пост. К тому же после прошлогодней травмы спины вообще подумывает об отставке или о переводе на штабную должность.

– Не хочу никого подводить, Андрей. А ты у нас – самый молодой и перспективный. Это тебе каждый скажет и где надо подпишется. Так что – действуй. А уж мы тебе поможем, чем сможем…

Голицын вздохнул и, как говорят, засучил рукава, вникая во все подробности и рутинной текучки, и дел первейшей важности – вроде расследования покушения на князя Вяземского или вот шпионской игры, в которую случайно ввязался поручик Гусев.

Какое-то время Гусев справлялся со своей новой ролью, встречаясь дважды в неделю с завербовавшим его репортером Ивановичем и передавая ему малозначительные сведения об условиях содержания агента британской разведки Сиднея Рейли в Трубецкой тюрьме. Но спустя пару недель, игра начала буксовать. Ивановича, или, точнее, его хозяев, перестали удовлетворять скудные сведения, и они захотели большего. Репортер так и сказал Гусеву на очередной встрече:

– Они не понимают, за что платят вам такие деньги. Нужны более ценные сведения.

– А если их нет? – насупился Глеб.

– Найдите! Не может не быть. Мистер Рейли слишком важный арестант, чтобы о нем и его безопасном содержании не беспокоились…

Гусев явился к Голицыну в совершенном расстройстве и признался, что не может ничего такого придумать, чтобы поддержать интерес таинственных хозяев Ивановича.

Тогда Андрей и решил дать ему напарника и наставника одновременно в лице кого-то из своих, более опытных оперативников. Он вызвал штабс-капитана Гринько, как одного из самых старых и мудрых агентов Службы. Собственно, именно Гринько и помогал подполковнику Вяземскому в свое время набирать кадры для управления.

– Степан Михайлович, нужен ваш совет, – серьезно начал Андрей. – Вы ведь в курсе задания поручика Гусева, которого временно перевели к нам из третьего управления?

– Так точно, господин капитан. А что он, уже натворил чего?

– Почему вы так решили?

– Так ведь зеленый совсем! Ну, какой из него агент, да еще под прикрытием? У него ж на лбу написано «романтик».

Голицын хмыкнул на сей пассаж, но вынужден был согласиться с определением.

– Вот я и хочу дать Гусеву опытного напарника. Осталось выбрать кандидатуру. Собственно, таких всего двое: Громов или Белов?

– Громов, – подумав, сказал Гринько. – Для такой рискованной игры требуется именно нахальство. А у Громова его хоть отбавляй. Белов тоже хорош, но уж больно правильный. Поручик Гусев боек и не трус, но он кабинетный работник, а тут нужен… хм, авантюрист. Точнее, авантюрист с задатками гимназического преподавателя классической латыни…

Голицын улыбнулся: сочетание, конечно, странное, но для руководства Гусевым самое подходящее. Громов при необходимости мог добиваться цели с занудством не то что латиниста, а преподавателя каллиграфии.

– Решено. Пусть будет Громов. Вызовите его ко мне, Степан Михайлович…

Поручик Алекс Громов, агент по особым поручениям, бойкий и языкастый молодой человек, явился незамедлительно.

– …так что будете с сего дня работать в связке с Глебом Гусевым, – завершил Голицын инструктаж, – постепенно перенимая всю операцию и высвобождая Гусева для иных дел. Тем более что он в эту историю ввязался случайно. – Андрей подумал и добавил: – И это хороший знак! Выходит, наш противник знает о нас менее, чем ему бы хотелось…

Громов выслушал начальство с твердокаменным лицом, и лишь в глубине его темных глаз Голицын углядел с трудом сдерживаемых бесенят. Алекса уже буквально распирало от разгоревшегося веселого энтузиазма.

Андрей вызвал по внутреннему телефону дежурную часть.

– Паша, а разыщи-ка мне поручика Гусева, да поскорее.

– Будет исполнено, господин капитан! – бодро ответил Фефилов.

Глеб сидел за рабочим столом, обложившись статистическими справочниками, и был просто счастлив, когда его оторвали от работы.

Обнаружив в начальственном кабинете кроме капитана Голицына, боевым лаврам которого немного завидовал, еще и поручика Громова, Глеб удивился и насторожился.

С ним по службе он дел не имел совершенно, однако знал репутацию Алекса: ушлый, пронырливый и энергичный.

Собственно, эта репутация была и на физиономии написана. Громов имел лицо круглое и жизнерадостное, улыбку от уха до уха, черные глаза и брови, наводившие на мысли о цыганщине, а что касается тоже черных, но с ранней проседью, вьющихся волос, так те уж точно были цыганские, и чтобы содержать буйную гриву в порядке, Алекс изводил на нее фунты бриолина. Стричься он отказывался, потому что в случае необходимости, как агент по особым поручениям, мог без всякого парика изобразить и цыганского скрипача, и загулявшего купчика, да хоть французского актера.

Странные причуды были у матушки-природы: Федор Самуилович Нарсежак, почти настоящий француз, сильно смахивал то ли на японца, то ли на корейца, а Громов, чья русская фамилия мало соответствовала имени Алекс, скорее пригодному для француза-католика, имел цыганское обличье. И сей хабитус, по выражению спецагента Харитонова, самого начитанного в управлении, порой играл с ним злые шутки, заставляя удирать от чрезмерно пылких поклонниц то в окно, то по крышам, а однажды даже в багажном ящике автомобиля. Совсем бы избегался, если бы не страсть к технике. Громов мог часами возиться и с мотоциклетом, и с оружием, да хоть с котлетной машинкой – было бы в руках железо, требующее смекалки.

– Вот, Глеб Владимирович, вам товарищ, – сказал Голицын. – Вместе будете разрабатывать господина Ивановича. Кстати, имейте в виду: наши неприятели, насколько я понимаю, завербовали этого щелкопера через его папеньку.

– Да, я уже связался со своим батюшкой, – кивнул Гусев, – и получил телеграмму. Именно Иванович-старший, по его мнению, передал японцам планы укреплений Люйшуня.

Сказав это, Глеб покосился на Громова – он страх как не любил конкурентов.

– Значит, вы уже все поняли, – удовлетворенно сказал Голицын.

– Понял, господин капитан… Да только не все, – подумав, ответил Глеб. – Я, сами знаете, обучен анализировать. Во-первых, Ивановича-старшего не осудили из-за недостаточности улик. А во-вторых, я позволил себе связаться с Морским министерством, у меня там приятель служит. Он этого Ивановича-старшего вспомнил. Старик рвался в кабинет генерала Григоровича, чтобы, как он потом кричал, обелить себя. Поступил бы он так, если бы и впрямь был виновен?

– Поступил бы, – ехидно заметил Громов. – Кушать всем хочется. А если невиновность papa Ивановича была бы доказана, он бы мог получать государственную пенсию. Ему бы посчитали то время, что он поневоле просидел в отставке, набрали положенные двадцать пять лет, и он бы получил полную пенсию.

– Насколько я понимаю, Николай – его единственный сын, и его доходов на содержание семейства недостает, – добавил Голицын. – Так что тут все сходится.

– Но если оба Ивановича завербованы, то денег им должно хватать, – не сдавался Глеб.

– Тем более они должны показывать вид, будто бедствуют. А плата за услуги будет копиться на банковском счету. Успокойтесь, Гусев, тут не время и не место для чрезмерного милосердия. Лучше ступайте с Громовым в укромный уголок и подумайте вдвоем, составьте план действий. Поручик Громов – теперь ваш куратор по разработке Ивановича. Выполняйте!

* * *

Корнет Петя Лапиков любил рисовать. Но не милые женские головки, не фигурки с точеными ножками, а всякие технические штуки, которых в природе не было и быть не могло. Например, шестиколесный автомобиль под парусом. Он мог две недели возиться с фантастическим, оснащенным махающими крыльями дирижаблем, изобразив его на хорошей бумаге, прорисовав карандашами разной мягкости все тени.

Однажды Байкалов, посмотрев на эти художества, сказал:

– Ты бы, брат Лапиков, чего полезного изобрел. Скажем, пушку на велосипедах. Велосипед овса не просит, копытом не бьет, не кусается. Опять же, они у нас имеются. Вот что будет, если соединить рамой, например, четыре велосипеда? Ведь они большой груз могут везти, а?

Говорил он это очень серьезно. Петя, не почуяв подвоха, заинтересовался, стал расспрашивать. Страстный велосипедист Байкалов деловито отвечал. А кончилось тем, что Петя додумался до передвижного пулемета.

Сперва он действительно вычертил эскиз рамы для четырех велосипедов. Потом сообразил, что ехидный Байкалов ему голову морочит: какая пушка, помилуйте, из чего должна быть рама длиной в две сажени, чтобы выдержать пушку? К тому же пушку велосипеды не увезут, а сами под ее тяжестью сломаются. Как раз тогда Петя побывал на стрельбище, видел там трехлинейный пулемет Максима и учился стрелять из него и с треноги, и с колесного станка, недавно изобретенного полковником Соколовым. Станок давал хорошую устойчивость при стрельбе и позволял быстро перемещать пулемет при перемене позиции. Вот пулемет можно было бы везти на раме, и даже хватило бы двух велосипедов. Но как прикажете из него палить? Да и тяжеловат «максимка»…

В конце концов Петя нарисовал любопытную штуку: мотоциклет с коляской, а в коляске – станковый пулемет Гочкиса, куда более легкий. Идею Лапиков позаимствовал у полковника Соколова, только сделал поправки применительно к фигуре сидящего стрелка. Транспортное средство он скопировал с рекламной картинки, на которой был мотоциклет «Россия». Эту модель уже лет двадцать выпускали в Риге на велосипедном заводе Лейтнера, понемногу ее совершенствуя.

Лапиков как раз завершал картинку, когда в комнату, где ему бы полагалось заниматься совсем другими делами, случайно заглянул штабс-капитан Гринько. Он увидел картинку, хмыкнул и повел художника к Голицыну.

– Андрей Николаевич, полюбуйтесь: вот где у нас таланты прозябают!

Голицын, донельзя загруженный текущими делами и озабоченный забуксовавшим вдруг расследованием теракта в Зимнем дворце, хмуро оглядел подчиненных. Лапиков смущенно пунцовел, а Гринько снисходительно улыбался в усы.

Сразу после ранения Вяземского в Николаевском зале Андрею показалось, что весь мир пошел наперекосяк. Каждое утро теперь Голицын вставал с тяжелым сердцем и всегда сначала ехал в Мариинскую больницу узнать состояние раненого друга, а когда появлялся на Шестой линии, «совята» пытались показать ему свое сочувствие. Старались радовать начальство, а сведения не слишком приятные откладывали до лучших времен – хоть на несколько часов.

Петина картинка, исполненная на лучшей бумаге, и такого размера, что могла соперничать с обязательным в кабинетах портретом государя императора, как раз была той забавной маленькой радостью. И Андрей оценил эту заботу, благодаря чему Лапикову и не влетело за посторонние занятия в служебное время.

– А что? – хмыкнул он, изучив рисунок, и передал его Гринько, пришедшему с очередным докладом по текущим делам управления. – Вполне жизнеспособная конструкция. Как, по-вашему, Степан Михайлович?

– Забавная машина получается, – согласился тот. – Только где ее взять-то? Тут же умельцы, ох какие, нужны.

– Корнет, а разыщите-ка мне поручика Громова! – осенило Голицына.

Как раз недавно Алекс выучился водить мотоциклетку и очень гордился своим пониманием техники, рассказывая всем при каждом удобном случае, чем, например, отличается двухтактный мотор «рено» от четырехтактного «бенца». Он внимательно разглядел рисунок и сказал:

– Если прикажете, попытаюсь.

– Действуйте, поручик. Но в свободное от службы время. К маю, надеюсь, что-нибудь получится. А сейчас ездить на мотоциклете – сущее самоубийство.

– Тогда у меня предложение, господин капитан.

– Слушаю.

– Может быть, приобрести для установки «гочкиса» новую модель мотоциклета? Заказать прямо в Риге, чтобы сюда доставили, только собранную не до конца? Особенно коляску. Я-то взял себе ту, что по карману, ей уже лет пять.

– Разумно, – согласился Голицын. – А какие у новой преимущества?

Вопрос бальзамом пролился на душу поручика, и его понесло. Речь Громова про педальный привод, съемный бензобак, четырехтактный двигатель, магнето, картер, маслонасос и раздельные тормоза можно было бы назвать образцом красноречия, кабы не ехидные комментарии насчет надувного сиденья для стрелка и пуленепробиваемой резины колес. У Голицына же в голове застряло только, что транспортное средство весит всего два пуда, а разгоняется чуть ли не до пятидесяти верст в час.

– Очень хорошо, если нечистая сила подсунет нам погоню, – рассудил капитан. – За автомобилем, к примеру. Перебить пулевой очередью колеса… Слушайте, Громов, а можно сделать так, чтобы пулемет глядел не только вперед, но и, скажем, влево тоже! Или назад?

– Да запросто! Насаживаем коляску на ось с контрподшипниками и с приводом от выхлопной трубы…

– Сто-оп! Верю, поручик, верю!..

* * *

Бастрыгинский особняк был строен не для учреждения, а для проживания семейства, и в нем имелись всякие закоулки и чуланы. Иные приспособили для хранения архивов. А вот кухню с плитой трогать не стали. Приходилось порой и ночью работать, случалось, что не хватало времени выйти пообедать. Отправляли сторожа Тимофеича в трактир с судками, потом разогревали еду, сами себе варили кофе. Потому плиту обычно топили, и кухня стала самым теплым местом в особняке. Туда-то и пошли беседовать Гусев и Громов.

Алекс, получив от Голицына все инструкции, толково расспросил Глеба, как именно развивались события у «Палкина». Гусев не мог честно признаться, что, погорячившись, чуть не упустил Ивановича навеки. Пришлось изворачиваться.

– Хорош бы ты был, если бы утопил его в клозете! – развеселился Громов. – Любопытно, сколько ему пообещали, если он простил тебе такую умывальную процедуру?

– Я бы на это и за миллион не согласился! – воскликнул Глеб.

– Я тоже. Ну, давай ломать головы, где и как ты нас сведешь?

– Сперва надо решить, какие сведения о Рейли мы ему преподнесем для начала.

– Ага, чтобы рыбка не сорвалась с крючка. Эту рыбешку нужно как следует поводить… Так. Сейчас пойдем и сварганим документ. Распоряжение о допуске к мистеру Рейли… хм, священника он вряд ли потребует… А вот что! Ему нужен врач! Пошли, напечатаем на пишмашинке, изобразим подпись коменданта Петропавловки, а потом сфотографируем на мой «Атом»!

– Думаешь, получится четко?

– А неважно. Главное, чтобы фамилию Рейли можно было разобрать.

Глеб знал стиль деловой переписки лучше Громова, но в фотографическом деле не разбирался совершенно. Аппараты у «совят», разумеется, имелись, и час спустя фальшивое распоряжение было отснято. Теперь следовало проявить пленку и сделать пристойный отпечаток.

Громов заставил Гусева наблюдать за работой подпоручика Перетыкина, который довольно часто снимал документы и уже наловчился.

– Учись, теоретик. А то задаст тебе Иванович фотографический вопрос – ты и растеряешься.

– Он сам в этом ни уха ни рыла не смыслит.

– Ты что, он же репортер!

– Судя по тем снимкам, которые печатают наши газеты, их делают слепые однорукие инвалиды с паперти.

Сообщение с Ивановичем было оговорено еще у «Панкина». На Невском, напротив городской думы имелась кондитерская, а в кондитерской – столики у самой витрины. Если сесть за самый крайний, ближний к Гостиному двору, и запустить руку под столешницу, можно было нашарить щель и в ней поместить сложенную записку. Иванович рассказал про это место Глебу – и, значит, оставалось спрятать там указания по передаче фотографической карточки.

Для этой надобности выбрали вечернюю службу в Казанском соборе, а стоять Ивановичу велели у могилы Кутузова, у самой бронзовой ограды, напротив придела святых Антония и Феодосия Киево-Печерских.

Глебу не очень нравилась затея Громова, но он понимал: сам с теми, кто нанял Ивановича, не справится.

Меж тем Алекс успел телефонировать в Ригу, на завод Лейтнера. Ему предложили выслать наполовину собранный мотоцикл в багажном вагоне, но заломили такую цену, что Громов даже крякнул. Качества, конечно, хотелось, но за разумные деньги.

Тогда Громов телефонировал на питерскую экипажную фабрику «Фрезе», где уже почти десять лет собирали мотоциклеты. И, для очистки совести, связался с Москвой. Вот тут ему повезло.

Московская фабрика «Дуке Ю.А. Меллер», до сих пор очень осторожно пробовавшая выпускать модель, которую успешно передрали с мотоцикла английской компании «Мото-Рева», получила армейский заказ. Военное министерство решило оснастить двухколесным транспортом курьеров, связных, а со временем, возможно, и разведчиков. Ловкий Алекс за двадцать минут беседы добился того, что ему пообещали почти собранный мотоциклет для обкатки и выявления недостатков, причем бесплатно. Мнение СОВА для Военного министерства уже кое-что значило. И в тот день, когда была назначена встреча Глеба с Ивановичем, Громов поехал с утра на Николаевский вокзал и принял ценный груз в виде двух тяжелых ящиков.

Для возни с мотоциклетом он решил приспособить старый каретный сарай по соседству от своей квартиры. Его собственный мотоциклет стоял в сарае, укутанный в старое пальто и забаррикадированный дровами. Петербуржская зима, да и весна тоже, – не лучшее время для прогулок на двухколесном транспорте. А каретный сарай уже несколько лет пустовал, и его удалось снять недорого. В придачу двор на ночь запирался, а дворник был очень достойным семейным мужчиной и рисковать хорошим местом не стал бы.

Доставив ящики в сарай, Громов помчался в бастрыгинский особняк. Хотя слово «помчался» не больно соответствовало той скорости, с которой можно проехать по слякотным питерским улицам в марте. То оттепель, то мороз, то вдруг совершенно сибирский снегопад – март в столице был такой, что лучше из дому не выходить. Извозчики по Благовещенскому тащились, как вши по шубе. Мимо морской исправительной тюрьмы Громов ехал минут десять, а там и полуверсты не будет.

Глеб уже сидел в кабинете, который занимал вместе с капитаном Крутиковым, и готовил докладную записку своему прямому начальству – полковнику Кухтерину. Это была сводка происшествий за несколько лет, связанных со второй женой военного министра генерала Сухомлинова. Поговаривали, что ловкая дама вьет веревки из супруга, который старше ее на тридцать два года, и что она способствует хорошим отношениям между Сухомлиновым и Распутиным. Сместить министра СОВА и не пыталась, но знать, чем можно на него повлиять, просто была обязана. Старик Сухомлинов входил в список лиц, которых Служба взялась охранять. Пришлось составить длинный список знакомств дамы, список прислуги, нанимавшейся ею в разное время, и попытаться извлечь из этих имен с фамилиями возможные тайные взаимосвязи.

– Чего накопал в бумажках? – спросил Алекс.

– А то и накопал, что не военного министра нужно охранять от злодеев, а Россию от военного министра, – буркнул Глеб. – Это ж надо было такое сокровище в жены взять!.. Всю свою родню на теплые места пристроила. Ангелочек чертов!..

– Все блондинки – чертовы ангелочки, – философски заметил Громов. – Особенно с карими глазами.

– Она шастает по курортам, знакомится с важными господами, заводит любовников, принимает подарки, а потом выясняется, что военные заказы размещены не у нас, в России, а бог весть, где за границей! А господин министр внушает государю, будто бы наши оружейники ни на что не способны. – Глеб ткнул в бумаги перед собой. – Гляди, я не поленился, поработал со справочниками. Наши оружейные заводы уже два года загружены менее чем на четверть своих мощностей! А заказы уходят туда, – он махнул рукой куда-то в сторону Великобритании.

– Скверно. Но вот, порадуйся: заказ на мотоциклеты размещен в Москве.

– Ну, это Екатерина Викторовна, видать, зазевалась!..

Они уговорились о встрече на вечерней службе, и Громов побежал по делам, а Глеб остался ковыряться в бумажках.

* * *

Казанский собор был храмом многолюдным – для того и строился. Богомольцы туда шли приличные – мало ли на Невском солидных учреждений? И от Зимнего – два шага. Летом эти два шага даже почтенный ветеран Генштаба одолевал за десять минут. Но в начале февраля, как Невский ни чистили, выходило минут двадцать.

Глеб в церковь заглядывал часто, ему нравились образа старого письма. Потому и знал план Казанского собора. Пришел заблаговременно и встал у кутузовского надгробия не вплотную к ограде, а в сторонке.

Громов в церковь заглядывал редко, считая себя атеистом, но атеистом православным. Он пришел чуть позже и определился по другую сторону надгробия.

Наконец после начала службы явился Иванович. Этот явно был в соборе впервые. Найдя бронзовую ограду, он чуть ли не вцепился в нее, всем видом показывая: люди добрые, я в этих ваших земных поклонах, ангельских голосах и свечках перед образами ровно ничего не смыслю.

Глеб пробрался к нему и дернул за рукав.

– Это с вами? – тихо спросил Иванович.

– Это со мной. А ЭТО – с вами?

– Частично.

– То есть как?!

– Постыдились бы, господчики молодые, – одернула их богомольная старушка.

– Давайте сюда, – велел Глеб.

– Нет, сперва вы. Я посмотрю, – уперся Иванович.

– Нет, сперва вы. А то прочитаете, скажете, что не годится, а на самом деле…

– Нехристи!.. – прошептала богомольная старушка.

– Нет, я должен сперва видеть.

– А потом вы скажете, что и без меня это знали.

Глеб оказался в своей стихии – боролся за победу. Ему непременно нужно было уесть противника, хотя уже и другие богомольцы смотрели косо, готовясь сделать строгие замечания.

Пререкания кончились тем, что Иванович и Глеб пошли прочь от покойного Кутузова и встали на свежем воздухе, под кровом колоннады. Громов последовал за ними.

Этот выход был оговорен заранее, и в расчете на него Алекс сговорился с извозчиком на хороших широких санках.

Он издали посматривал, как Гусев и Иванович, совершенно одинаково жестикулируя, торгуются: кто первый достанет из кармана и покажет то, что принес. Наконец Глеб подал знак – утер рукой якобы вспотевший лоб. И Алекс, махнув извозчику, подошел к спорщикам.

– Добрый вечер, господа, – сказал он. – Что вы, право? Тут ведь все равно ничего не разглядеть. Поедем-ка туда, где светло!

– Кто вы? – спросил ошарашенный Иванович, и тут же он был с двух сторон подхвачен под локотки и утащен к санкам.

Кричать, звать полицию, привлекать внимание он, как Громов с Гусевым и рассчитывали, побоялся.

– Гони! – велел Алекс извозчику, с которым заранее было условлено: катать господ по набережным, пока им не надоест.

– Да вы не бойтесь, господин Иванович, – весело заговорил Громов, – все в порядке, небольшая прогулка. Почем нам знать, может, ваши друзья где-то поблизости от Казанского бродят? А так – поговорим спокойненько, задушевно, к общему удовольствию.

– Что вам от меня надо? Денег? – репортер затравленно оглянулся на молчавшего Гусева. – Так мне их выдали немного, и если вы сейчас отнимете…

– …то больше вам такого поручения не дадут? – Алекс рассмеялся. – Полноте, мы не дураки, чтобы резать курочку, которая несет золотые яйца. Вы сейчас посмотрите на документ и скажете, во сколько его цените.

Иванович растерялся.

– Я имею п-п-полномочия… – с трудом выговорил он. – Я могу п-п-платить за сведения… за сведения о м-м-местонахождении м-м-мистера Рейли…

– Ну, так и платите. Гусев, доставайте!

Фотографическая карточка была предъявлена под ближайшим фонарем. Иванович с трудом разобрал, что речь шла о визите доктора к заключенному, который содержится в Трубецком бастионе Петропавловской крепости.

– Вы отдадите мне эту карточку? – спросил Иванович.

– Сперва – деньги.

– Но этого мало. Мы с господином Гусевым так не сговаривались!

– Так, может, вы полагали, что он самого Рейли вам за пазухой принесет?..

Торг начался такой, что Глебу даже сделалось неловко. Он не предполагал, что Громов способен собачиться из-за десяти рублей, как базарная торговка. Конечно же, он понимал, что товарищ от души развлекается, но уж больно артистично возмущался и причитал Громов. Наконец сговорились на ста рублях. Это была немалая цена за кусок плотной фотографической бумаги. Столько стоили очень хорошие карманные серебряные часы.

Громов сразу стал соображать, как именно употребить добычу на создание пулеметного мотоциклета.

– Отвезите меня на Шпалерную, – устало сказал Иванович.

– Вы там квартиру нанимаете? – полюбопытствовал Глеб.

– Да. И там… то есть, нанимаю квартиру…

Вопрос Гусева был, по всей видимости, вполне невинным. Однако имел подкладку. Глеб хотел собрать сведения об Ивановиче-старшем. Конечно, он мог воспользоваться услугами адресного стола. Но кто их, Ивановичей, знает – может, их целое племя проживает в разных концах Петербурга?

Наконец репортера отпустили, внушив ему, что добычей сведений о Рейли будут заниматься два человека – и значит, его наниматели должны раскошелиться.

На следующий день парочка новоявленных «комбинаторов» доложила Голицыну о встрече с Ивановичем, и Алекс даже выложил на стол сто рублей.

– Мне подать смету на переоснащение мотоциклета? – спросил он. – Материал, приклад, работа слесаря, работа кузнеца…

– Вы уже все рассчитали? – удивился Голицын.

– Нет, но хоть приблизительно… А то выйдет, что начать-то я начну, а личные средства вдруг иссякнут?

Андрей внимательно посмотрел в широко распахнутые и беспредельно честные глазищи Громова.

– Хорошо. Берите эти деньги, поручик, потом отчитаетесь.

– Есть отчитаться!..

* * *

В течение следующей недели было изготовлено еще полдюжины столь же «ценных» документов, имевших отношение к Рейли: рапорт доктора, распоряжение коменданта о переводе в другую камеру и тому подобные малозначительные сведения.

Громов приходил на встречи не всякий раз, а чаще в паре с опытным филером преследовал Ивановича. Но увидеть его нанимателей ни разу не удалось. А ведь Алекс был и глазаст, и наблюдателен, и ни одной мелочи не упускал.

Одновременно он возился с мотоциклетом. Тут опять помог Петя Лапиков. В технике юный корнет не был особенно силен, но фантазию имел незаурядную. Именно он случайно додумался до металлических рельсов, по которым скользила станина с установленным на ней пулеметом. От коляски, правда, осталось одно колесо, но зато можно было устанавливать «максима» и дулом вперед, и дулом назад, садясь соответственно. Пригодилась и пресловутая подушка, которую Петя пририсовал из чистого баловства, зато теперь стала насущной необходимостью, чтобы седок не отбил себе зад на железных конструкциях.

В середине марта выдался солнечный и относительно сухой день. Мотоциклет, укутав в парусину, вывезли на стрельбище, опробовали и… нашли тысяча и одну недоделку. Но уже было о чем рапортовать капитану Голицыну.

Глеб же, занимаясь своими прямыми обязанностями, а по вечерам раза два в неделю встречаясь с Ивановичем, выбрал время, чтобы повидаться со старыми офицерами, пережившими битву за Порт-Артур, как теперь все чаще называли бывшую китайскую крепость Люйшунь. Отзывы об Ивановиче-старшем были добрые; никто не понимал, отчего старый честный служака вдруг подружился с японцами.

– И ведь ладно бы нарушил присягу за хорошие деньги – это гадко, да хоть понятно. И ладно бы переметнулся к неприятелю из каких-то возвышенных соображений, – так рассказывал Глебу отставной пехотный майор Волынцев. – Но он за свою измену решительно никаких благ не получил. Живет на содержании у сыночка, а тот сам никак к делу не пристроится. Пописывать изволит… А служить не желает!

– Может ли быть, что его оклеветали? – с надеждой поинтересовался Глеб.

– Почему же нет? Только очень уж ловко оклеветали, если он по сей день не может доказать свою правоту. Сперва письма в министерства писал… Ему бы уехать в провинцию, поступить на службу ну хоть каким счетоводом, а он в столице застрял. Так вот – письма писал, оправдывался, ничего не вышло, да еще жена померла. Стал сам ходить по присутственным местам, караулить высокое начальство. Того гляди, в сумасшедший дом сдадут.

– Значит, бедно они живут?

– Насколько мне известно, совсем бедно…

У Глеба в голове образовалась было цепочка: загадочные покровители Рейли через Ивановича-старшего вышли на Ивановича-младшего, и значит, – немного денег старик должен был получить. Пусть на банковский счет, пусть со строжайшим приказом их оттуда не брать до поры. Но бедствовать ему бы не позволили – человек, не знающий, будет ли у него завтра обед, ненадежен.

А меж тем Иванович-младший принялся буянить. Очевидно, ему влетело от нанимателей за то, что завербовать-то Гусева завербовал, а приносит от него всякую белиберду.

Неизвестно, сколько бы длилась эта игра, но в бастрыгинский особняк приехал курьер, привез пакет от коменданта Петропавловской крепости, генерал-адъютанта Данилова. Этот документ от Соболева принесли Голицыну, а тот, просмотрев, послал за Гусевым и Громовым.

Данилов был заблаговременно предупрежден, что поблизости от Трубецкого бастиона могут быть замечены подозрительные личности. И вот он сообщал: не только замечены, но и пытались вступить в сношения с женой сторожа Мартыненко.

– Наши, – кивнул Громов. – Как бы не натворили дел…

Он имел в виду, что наниматели Ивановича решили, похоже, подстраховаться и отправили к крепости еще кого-то из своих помощников. И теперь тюремная охрана, не имеющая понятия о «совиных» планах, запросто может повязать подозрительных личностей. Данилов комендантом недавно, может проявить похвальную, но пока что не нужную Службе осторожность.

– Пора брать быка за рога, – сказал Громов, и Голицын его поддержал.

* * *

Следующая встреча состоялась в трактире «Царьград» на Каменноостровском проспекте. Вместе с Глебом пришел Алекс.

– Да понимаем мы все, понимаем, – оборвал он сетования Ивановича. – Вашим нанимателям нужен мистер Рейли. И они всеми возможными способами пытаются извлечь его из Трубецкого бастиона. А не получается! Способы-то глупые. И нет предложить нам напрямую принять в этом деле участие – боятся! Ну, так передайте им: за хорошие деньги мы с господином Гусевым сами его оттуда выведем. Только нужно так все устроить, чтобы мы остались вне подозрений.

– Сколько вы за это хотите?

– Десять тысяч, – ляпнул Громов и, сделав паузу, добавил: – На каждого.

– Вы с ума сошли! – Репортер схватился за сердце.

– Донесите это до сведения ваших нанимателей, господин Иванович. Иначе они потратят куда больше, получая от нас ценнейшие сведения о рационе мистера Рейли и сырости в Трубецком бастионе.

– Но такие деньги…

– Да вы сами посудите, после этой операции нам, возможно, придется оставить службу. Мы должны быть уверены в завтрашнем дне.

Сейчас Громов был строг, даже жесток. Иванович его таким еще не видел.

– Я донесу, донесу…

– Прекрасно! Вас или пошлют к черту, испугавшись расходов, или спросят о плане побега. Так вот, побег будет устроен по последнему слову прогресса. Даже если за нами увяжется погоня – ей несдобровать. Мы это можем доказать прямо сейчас!

Хорошо, что Глеб знал о затее Алекса, иначе бы растерялся от такой решительности.

Они втроем поехали к каретному сараю, где Громов и нанятый им мастер из слесарной мастерской возились с пулеметной мотоциклеткой.

Алекс с утра съездил на стрельбище и выпросил на сутки сломанный пулемет. Сейчас этот пулемет уже был закреплен на станине и исправно разъезжал взад-вперед, а также поворачивался в нужных направлениях. Правда, сидеть пулеметчику пришлось бы на голом железе – придуманную Петей Лапиковым подушку Громов решительно отверг.

– Вот, – сказал Алекс, выведя мотоциклет и установив его так, чтобы Иванович мог обойти со всех сторон. – Я – за рулем, мистер Рейли – на пассажирском сиденье, господин Гусев – за пулеметом. Все очень просто. Погоне придется выставить перед собой броневой щит, и тот не гарантирует успеха. Пулемет не револьвер, целиться незачем, а если дать очередь по колесам, хоть парочка пуль да попадет.

Глеб только кивал. Его задачей было светить велосипедным электрическим фонариком, чтобы явить изобретение Лапикова во всей красе.

Иванович действительно обошел и потрогал мотоциклет, полюбопытствовал, трудно ли было переоборудовать коляску под пулемет.

– Сами видите, от нее, в сущности, одно колесо осталось, – ответил Алекс. – И оцените устойчивость конструкции. Три колеса – это не два!

Видя, что Иванович сильно озадачен и даже не знает, что бы еще спросить, Громов добавил:

– При необходимости коляска отстегивается, и мотоциклет уносится вперед со скоростью тайфуна.

Иванович молчал.

– Мы можем предоставить фотографические карточки, – пообещал Глеб.

– Да, разумеется! – обрадовался репортер. Наконец-то прозвучали слова, понятные ему. После чего мотоциклет загнали обратно в сарай, а Ивановича доставили на Шпалерную.

– Думаешь, клюнут на такую наживку? – спросил Глеб, когда ехали обратно.

– Должны! – подмигнул Алекс. – Она достаточно безумна. А нынешний век – век безумного прогресса. Если бы мы показали аэроплан и пообещали выудить Рейли со двора Трубецкого бастиона, как карася на крючке, было бы еще блистательнее… Вот что, нужно их припугнуть. Довести до сведения, что мистера Рейли переводят в Кресты. А оттуда выцарапать его будет куда труднее.

– И в самом деле труднее?

– Почем я знаю! Этого вообще никто не знает…

* * *

Трубецкой бастион был бастионом разве что по старому названию да по пятиугольной форме. Сорок лет назад всю фортификацию снесли и построили обычную тюрьму, разве что вписали ее в план Петропавловской крепости, чтобы не разрушать гармонию. Тюрьма была двухэтажной и имела семь десятков камер для одиночного заключения. Во внутреннем дворе стояла баня, и Глеб с Алексом немало повеселились, сочиняя распоряжение смотрителя тюрьмы о конвоировании в баню мистера Рейли.

Выкрасть арестанта из камеры было мудрено. Высокий потолок, окошко под самым потолком и асфальтовый пол, который так просто не расковырять. Мебели бедняге полагалось – железная койка, откидной столик, табурет и, если это можно причислить к мебели, фаянсовая раковина да унитаз в углу, заменивший пятнадцать лет назад классическую тюремную парашу. Но этот аскетизм дополнялся электрическим освещением.

Правда, коридоры, куда выходили двери камер, были таковы, что по ним спокойно проехал бы автомобиль.

– Ты там бывал? – спросил Гусев.

– Я видел планы и фотографические карточки, – пожал плечами Громов. – Если история затянется, я предложу этим господам вывезти Рейли прямо из камеры на мотоциклете, подорвав двери гранатой!

Глеб расхохотался:

– А в это время над крепостью будет парить аэроплан и подхватит мотоциклетку, как…

– Как чайка – корюшку! – присоединился к нему Алекс.

Посмеявшись, велели друг дружке настроиться на деловой лад.

– Я покопался в документах, – сказал Громов. – Нашел старые правила, которые соблюдаются по сей день. В коридорах постоянно дежурят два унтер-офицера, они ходят и заглядывают в дверные глазки. А для наружной охраны есть особая Наблюдательная команда. И хочу тебя обрадовать: из Трубецкого бастиона еще никому не удавалось удрать. Не будем считать противников идиотами. Они, скорее всего, тоже все это знают. Знакомство с женой сторожа им потребовалось, чтобы передать узнику цидулку, не более. Жаль, дуреха не догадалась взять… И если мы пообещаем вывести этого подлеца Рейли, как цыган кобылу из трухлявой конюшни, пока хозяева, перепившись, спят, то доверие к нам будет утрачено навеки.

– Значит, побег возможен только при перевозке Рейли в Кресты.

– Другого выхода нет…

Они отправились к Голицыну, чтобы вместе составить более точный план операции. Капитан сказал, что дело серьезное, и все это нужно оговорить с высшим начальством – вплоть до генерал-майора Соболева.

Завязался мудреный узелок.

Для полного счастья недоставало только интриг питерских масонов.

* * *

Когда Голицын арестовал Рейли, вместе с ним был схвачен Александр Яковлевич Гальперн. Этот господин, формально – адвокат и присяжный поверенный Санкт-Петербургской судебной палаты, был масоном не простым, то есть не простодушным, из тех, что со времен императора Павла мечтали себе и мечтали о мировом переустройстве. Этот как-то загадочно прибился к Британскому посольству и сделался там юридическим консультантом. Что было раньше: устройство на эту должность Гальперна или его посвящение в ложу «Великого востока народов России», оставалось только гадать – масоны обожали конспирацию.

Как бы то ни было, СОВА с полным основанием подозревала масонов в тесном сотрудничестве с британской разведкой. И не отдельных авантюристов, а руководство ложи. Но требовались доказательства. А лучший способ получения доказательств – ловушка!

На совещании руководителей всех управлений Службы в бастрыгинском особняке речь держал Голицын. Он разработал план действий и был готов к самым заковыристым вопросам.

– Что мы имеем, господа? Мы имеем классический случай выманивания из норы старого лиса. Локхарт – не главный наш враг, главный – мистер Бьюкенен. И нора у него очень надежная – посольский особняк. Из этой норы он делает вылазки. И старается при этом, чтобы каждая получила максимальную огласку или даже вызвала страх. Покушение на князя Вяземского во время торжеств 21 февраля и провокация на австрийской границе в начале марта с подкидыванием письма венценосной особы – наиболее яркие примеры. Если бы мы были предупреждены о них, то смогли бы действовать более продуктивно. Но после драки кулаками не машут. Таковое махание выставило бы нас перед государем императором в дурном свете. Значит, требуется ответная провокация. Лично я не вижу иного пути обезглавить британскую гидру и, думаю, отсутствующий здесь Борис Леонидович – тоже. Приняв к исполнению мой план, мы сможем доказать связь русских масонов с официальным Лондоном и их соучастие в заговоре против государя императора.

Сказав это, Голицын оглядел коллег, словно спрашивая: продолжать, или вы изволите высказаться? Соболев едва заметно кивнул.

– Итак, господа… Примем за основополагающее, что мистер Бьюкенен пытается вызволить мистера Рейли. Его сотрудники уже предпринимают шаги, и нам пока удается водить их за нос. Но долго это продолжаться не может. Рейли британскому послу необходим – он держит в голове всю британскую агентурную сеть в России и все связующие звенья, в том числе и среди масонов. Наши английские друзья – лучше бы сказать «наши английские френды» – после недавних событий не захотят явно вмешиваться в организацию побега и, скорее всего, доверят это дело господам из ложи «Возрождение» или «Большая медведица». Они и обстановку лучше знают, и могут употребить для операции таких людей, с которыми английские френды даже не знают, как разговаривать. До сих пор претензий к моей логике нет?

– Продолжайте, капитан, – сказал Соболев.

– Побег Рейли будет курировать, скорее всего, кто-то из магистров, имеющий непосредственную связь с Бьюкененом. Вполне возможно, сам господин Некрасов, учитывая, что Гальперн арестован. Если устроить ложный побег, то можно выманить старого английского лиса из норы и заодно подцепить на крючок кое-кого из Великого востока народов России. И тут я перехожу к самой уязвимой части своего плана. Рейли должен быть настоящим. Наш английский лис знаком с ним лично. Но сам он вряд ли поедет к Трубецкому бастиону удостовериться, что мы не подсунули ему двойника Рейли. Скорее пошлет человека, который тоже знает его, но нам или неизвестен, или порядком подзабыт. И если во время проведения операции, которую я позволил себе назвать «Старый лис», у противника возникнут сомнения, считайте – дело провалено.

– Да, – согласился Соболев. – Это я понимаю. Насчет названия еще подумаем. Продолжайте, капитан.

Голицын едва не вздохнул с облегчением: самая опасная часть доклада, кажется, прошла благополучно. Но он умел сдерживать любые порывы. И стал во всех подробностях излагать план.

Гусев и Громов ждали за дверью и очень переживали – они внесли в операцию столько фантазии и смекалки, что сильно бы расстроились, не получи план начальственного утверждения.

Наконец Голицын вышел в коридор.

– Ну что, господа… Работаем.

– Есть работать! – весело ответили новоиспеченные «комбинаторы».

Голицын усмехнулся. Если все получится, как задумано, светят золотые подполковничьи погоны. Вот было бы забавно, если бы особым распоряжением государя на них привинтили ту самую совушку из темно-красной эмали с мелкой бриллиантовой россыпью вокруг глаз…

Как же забавно выглядишь, если смотреть на себя издалека. Мы – не кто-нибудь, мы – СОВА! Бегали, суетились, пристраивали заказ на фабрике самого Фаберже, и что? Как теперь прикажете носить этих сов – на мундире на них место не предусмотрено, на штатском пиджаке сзади за лацканом, как значок полицейского агента, что ли?..

Он подозревал, что прочие «совята» точно в таком же недоумении.

А подполковник – это уже солидный чин. Это – хорошая ступенька на служебной лестнице. Если года через три удастся дослужиться до полковника, то можно и о женитьбе подумать. Полковник уже как бы по долгу службы обязан быть женатым, семейным, уважаемым членом общества. Что касается госпожи полковницы – уж чего-чего, а девиц на выданье в свете хватает. Главное – обойтись без страстей, как случилось однажды, еще во времена учебы в академии…

Голицын тряхнул головой, прогоняя наплывающие некстати воспоминания, и тут же невольно припомнил рассказ Давыдова об Элис Веллингтон. Незадолго до Рождества они встретились по служебной надобности, завершили встречу сперва в ресторане «Европа», а потом – в «ренсковом погребке» где-то на Литейном. Только там подвыпивший Давыдов, мотая чернокудрой, как у прадеда, головой и стуча кулаком по столу, признался в своем необъяснимом безумии.

«И пропала! – твердил он. – И пропала! Пропала, понимаешь? И ничего больше нет…»

Голицын охотнее дал бы себе руку отрубить, чем позволил, чтобы кто-то видел его в таком же невменяемом состоянии, пусть даже давний друг.

Однако «совиное» руководство, приняв план в целом, затеяло переписку и консультации с прочими ведомствами, из чего произошел спор с контрразведчиками.

Громов нервничал. Он до мелочей продумал план увоза узника из Петербурга в сторону Выборга. На этом направлении настояли хозяева Ивановича. Но ведь так, пожалуй, можно дождаться и весенней распутицы, и тогда бравая мотоциклетка с тремя седоками запросто может увязнуть в грязи, едва выехав за Выборгскую заставу.

Неизвестно, сколько бы длились согласования – может, месяц, может, поболее. Но «заказчики» действительно устали ждать.

Когда Глеб понес Ивановичу расписанный по пунктам план Громова, в назначенном месте (на сей раз это был трактир «Карповка» на Каменноостровском проспекте, заведение новое, но ставшее местом сбора всех окрестных выпивох) ему сперва пришлось ждать чуть ли не четверть часа, а потом туда ворвались и буквально зажали его в угол два человека.

Один был коренастый, кругломордый, с голым черепом, нехорошим взглядом и нарочито бандитскими повадками. Другой – повыше, черноглазый брюнет с орлиным носом – при разговоре как-то особенно противно кривил рот.

– Выходит, это ты, господин хороший? – нагло спросил кругломордый.

Глеб, пожалуй, слишком долго служил кабинетным чиновником и не сразу сообразил, с кем имеет дело.

– А вы, собственно, кто? – почти любезно поинтересовался он.

– Он, – кивнул брюнет. – Больше некому. Ну…

– Ну так, бикицер, фраерок, гони маляву! – весело потребовал кругломордый.

Но тут Глеб опомнился. Очень уж он любил доказать свою правоту, причем кому угодно, и в анналах бастрыгинского особняка бытовала история, как он поругался с дворником, неправильно сгребавшим снег с обочины, почему и опоздал на важное совещание.

– Во-первых, сперва полагается представиться, – начал Глеб. – Во-вторых, позвольте ваши верительные грамоты…

– Чево?! – Кругломордый даже растерялся.

– Без верительных грамот я и разговаривать не стану. В-третьих, как стоите? Вы пьяны? Я крикну половым, и вас выведут отсюда со скандалом! В-четвертых…

– Ну, будет, будет, – оборвал его брюнет. – Кот, спрячьте свою пукалку. Тут не место…

Глеб, читая приблатненному парню мораль, даже не обратил внимания, что тот лезет красной лапищей за пазуху.

– А вы кто такой? – сердито спросил он черноглазого.

– Этого вам знать пока не полагается. Мы по тому делу, которое вы уже целую вечность обсуждаете с господином Ивановичем…

И Глеб наконец понял, что валяние дурака окончено и начинаются серьезные переговоры.

– Господин Иванович не предупредил меня о вас, – строптиво ответил он.

– Есть нечто, известное только вам двоим. «Палкин», мужская комната… продолжать?..

– Продолжать.

– Головомойка. В емкости, для того не предназначенной.

– Еще…

– В сосуде, хм… для естественных отправлений.

– Это что? – удивился кругломордый.

– Это белая фаянсовая посудина, на которую садятся, спустив штаны. Вы довольны, господин Гусев?

Тут Кот, до которого дошло объяснение приятеля, расхохотался.

Глеб был вынужден признаться, что доволен. Тогда начался весьма суровый разговор. И вот к нему поручик оказался совершенно не готов.

Спасло его лишь то, что человек по прозвищу Кот сильно заинтересовался пулеметной мотоциклеткой и задавал такие вопросы, по которым даже кабинетный труженик Гусев смог понять: этот неприятный кругломордый парень имеет на счету несколько вооруженных ограблений.

Про мотоциклетку Глеб подробности знал, потому что изобретатель Петя Лапиков и исполнитель Алекс Громов много чего рассказывали. К тому же кабинет кабинетом, но «совята» регулярно выезжали на стрельбище и осваивали все стволы, которые употребляются в России. А память у Глеба была отменная. Он не очень понимал, как действует «тонкие», но мог привести важные цифры: скорострельность – четыреста выстрелов в минуту, патронная лента – на двести пятьдесят патронов.

– Значит, меньше, чем за две минуты, этот боезапас будет расстрелян? – уточнил брюнет.

– Отчего же? Стрельба обычно ведется короткими очередями.

Ох как пожалел Глеб, что не запомнил рассуждений Громова об охлаждении ствола!

– А вот «максим» – чуть не шестьсот в минуту! – неожиданно заявил Кот.

– Ладно, хватит про пулеметы, это не имеет большого значения, – прервал его брюнет. – Первое, господин Гусев, нам необходимо получить письмо от самого мистера Рейли. Второе, мы должны быть уверены, что его перевод в «Кресты» – дело решенное. Иначе мы потратим время и дождемся распутицы, после чего ваш план потеряет всякий смысл. То есть извольте предоставить копии деловой переписки по этому вопросу. В идеале – оригиналы…

– Тогда мне нужны гарантии, – сказал Глеб. – Вынести из учреждения оригинал – это, знаете ли, слишком большой риск.

– Какие гарантии?

– Финансовые.

– Кажется, сумма была оговорена…

– Да. Но риск повышается, нужен аванс. Вы ведь понимаете: в случае, если нас раскроют, придется бежать через Великое княжество Финляндское в Швецию. Но не с пустыми же руками?

Вот теперь Глеб попал в свою стихию. Спор о том, в чем он разбирался, всегда радовал его больше, чем обед в лучшем ресторане. Но в этот раз противник ему достался достойный – черноглазый красавец тоже недурственно умел спорить.

Кот только переводил круглые глаза с Глеба на товарища и обратно. Он видел, что идет отчаянный поединок, и, похоже, ощущал себя азартным московским купчиком, нечаянно угодившим на петушиные бои.

Поручик же, не прекращая поединка, составлял в уме словесные портреты брюнета и Кота. Как всякий образованный человек, Глеб умел рисовать и в гимназии усердно копировал голову Зевса, а может, Аполлона со всеми ее мраморными завитками. Но уж больно давно это было.

Наконец «заговорщики» определили сумму аванса, назначили место следующей встречи и расстались, весьма довольные собой…

Примчавшись в бастрыгинский особняк, Глеб усадил к телефону подпоручика Белова, наказав раздобыть Голицына хоть из-под земли, а сам пошел к Зиночке Ермоловой.

Зиночка, раненная в голову, была вынуждена остричь свои замечательные светлые косы. Результатом этой беды было ее твердое решение надеть мундир и штаны.

«Ну что за безобразие: все одеты, как прилично офицерам, одна я в юбке, как дурочка!» – заявила она сперва своему непосредственному начальнику, Голицыну, а потом и самому князю Вяземскому. И добилась-таки позволения ходить на службу в офицерской форме. Но для оперативной работы подпоручику Ермоловой было велено одеваться дамой, и Голицын за свой счет купил ей дорогой парик.

Гусеву же Зиночка нравилась в любом наряде, к тому же она хорошо рисовала.

Перепортив две дюжины листов, они наконец получили два портрета, имевшие сходство с Котом и брюнетом. А потом и Голицын приехал.

– Так этого господина я, кажется, знаю, – сказал он о черноглазом красавце. – Зиночка, позовите…

– Не Зиночка, а подпоручик Ермолова, – поправила его девушка.

Голицын был для нее идеалом мужчины и офицера. Чтобы он об этом не догадался, Зиночка подчеркнуто соблюдала субординацию, хотя от прочих «совят» этого не требовала. Будь Андрей малость поопытнее по дамской части, сообразил бы, отчего лишь по отношению к нему такие смешные строгости. Но он отложил свои победы на амурном фронте до лучших времен.

– Подпоручик Ермолова, найдите мне корнета Лапикова. Пусть поищет в архиве прошлогодние газеты. Мне нужны материалы о процессе над армянскими боевиками из этой…партии с непроизносимым названием! Либеральная пресса наверняка восхваляла на все лады их защитника, присяжного поверенного Керенского, там должны быть его портреты. Сдается мне, это он, голубчик!.. И кто там из курьеров свободен?

Курьер был отправлен в полицейское управление – пусть посмотрят в своих анналах, не найдется ли господин с разбойными замашками, похожий на Кота.

А Голицын засел у себя в кабинете – думу думать. Он понимал, что вот теперь-то и начинается настоящая игра.

В кадетском корпусе воспитатели поощряли настольные игры. Даже шашки, даже «уголки» – и те совершенствуют тактическое мышление. Не говоря о шахматах. Но как раз с шахматами Андрей не подружился. Ему все хотелось добыть из рукава и выставить на доску какую-нибудь неожиданную фигуру – скажем, носорога. Ведь в жизни так не бывает, чтобы с одной стороны – шестнадцать бойцов, среди которых два коня и два слона, и с другой – то же самое. Положительно недоставало носорога! Или птицы какой-нибудь, из восточных сказок, порхающей над доской. Или стихийного бедствия, скажем, вдруг половину доски заливает потоп!.. Сейчас же капитан имел удовольствие планировать шахматную партию с кучей неожиданностей, включая этот самый потоп. Вроде бы Нева не собиралась вскрываться, питерские жители бесстрашно бегали и разъезжали по льду. Но кто ее разберет?..

Ни директор СОВА, ни комендант Петропавловской крепости не пришли в восторг от требований черноокого красавца. Если добывать документы с настоящими росчерками, информация разлетится во всем окрестностям. Можно подделать, но все равно требуются образцы. А поди знай, где засели агенты противника. Может, у них уже в «Крестах» завелся свой человечек.

Брюнет действительно оказался Александром Федоровичем Керенским, известным адвокатом и активным членом ложи «Возрождение». А Кот – Григорием Котовским, рецидивистом-налетчиком, сбежавшим по дороге из московской уголовной полиции в губернское жандармское управление. И москвичи изъявили горячее желание этого самого Котовского, как только будет изловлен, взять на полное свое обеспечение вплоть до отправки на каторгу в железном вагоне.

К тому же стало ясно, что никакого специального человека для опознания Рейли от Бьюкенена не будет – человек сам принимает участие в побеге агента. И человек этот – Керенский!

Было от чего заволноваться всей группе во главе с Голицыным. Получалось, что момент опознания сопряжен с моментом побега, и значит – времени на перехват практически не остается. И потом, Керенский, конечно, фигура видная среди масонов, но все-таки не настолько, чтобы через него выйти на руководство. Такое сомнение высказали почти все участники операции, но Голицын был твердо уверен: если взять Керенского «на горячем», он сломается и даст необходимые показания.

– А если потом тот же Некрасов скажет, что все действия Керенского – сплошное самовольство, а он и знать-то ничего не знает? – сомневался Верещагин, и Тепляков с Харитоновым и Нарсежаком его поддерживали.

– У вас есть другой выход из сложившейся ситуации? – сердито вопрошал Андрей. – Упустим Керенского – вот тогда действительно оборвем последнюю ниточку наверх!..

В конце концов, Глеб и Алекс получили «добро» и показали Керенскому оригиналы переписки по поводу перевода Рейли в «Кресты». И точно определили дату побега.

* * *

В ночь на 18 марта все «совята» были на ногах. Голицын, чтобы подстраховаться от всяких непредвиденных осложнений и одновременно не вспугнуть «освободителей» Рейли, еще с вечера выставил напротив Иоанновского и Кронверкского мостов на набережной мобильные группы по 4–5 человек, наказав им до времени хорониться в сторожках возле входов в Александровский парк и по очереди вести наблюдение под видом постовых. На углу Мытнинской набережной и Александровского проспекта к утру был припаркован «Руссо-Балт» с включенным двигателем. В нем сидели Верещагин с Байкаловым и Синицыным. Снаружи автомобиль имел для маскировки два рекламных плаката, предлагавших принять участие желающих в автопробеге, который должен был состояться в ближайшее воскресенье на берегу Финского залива по Набережной и Благовещенской улицам до самого Сестрорецка.

Голицын накануне еще раз перепроверил, телефонировав генералу Данилову в крепость, что Рейли повезут из тюрьмы через Васильевские ворота на Кронверкский мост, и ожидал появления «освободителей», понятно, именно там. Пост у Иоанновского моста Андрей определил скорее из укоренившейся привычки перестраховываться от случайностей.

И вот в 8 часов утра, когда мутная заря поднялась над городом, началось движение. Но не там, где его ждали!

Голицын и Тепляков сидели на двух норовистых жеребцах, предоставленных им Петроградским полицейским департаментом, и наблюдали в бинокли за происходящим у того и другого моста, расположившись на Кронверкской набережной – увы, непроездной даже для пролеток! – как раз напротив Артиллерийского музея. И вдруг они увидели, как тюремные сани выезжают совсем не с той стороны – из Петровских ворот крепости, и устремляются к Иоанновскому мосту Одновременно в той же стороне послышался стрекот мотора, далеко разнесшийся в утренней тишине, и от Троицкой площади медленно вырулила знакомая мотоциклетка с двумя седоками и пулеметом на коляске.

– Эге, что творится-то?! – в голос удивился Тепляков. – Почему не с той стороны?

– Может, это не те сани? – в призрачной надежде откликнулся Голицын, уже понимая, что их провели, как котят.

– Как же не те, когда вон мотоцикл появился! За рулем, похоже, Громов, а сзади сидит мордатый в башлыке – Котовский?..

– Так, Антон, давай – аллюр три креста к нашим с машиной! Пусть несутся вокруг парка, авось успеют на «хвост» Рейли сесть.

– Да что ты говоришь, Андрей?! Кто же ему даст сбежать? Там ведь Харитонов с Беловым и еще трое. Да и Алекс наш – не промах…

– Я сказал – вперед! – Голицын рявкнул так, что лошадь под Тепляковым прянула в сторону от испуга. Взгляд Антона стал диким, и он, развернув коня, дал ему шенкеля.

Андрей тут же пустил в галоп своего каурого, втайне надеясь, что успеет, что «совята» не подведут, сориентируются и все сделают правильно. В ту же секунду проявилась наконец тревожная мысль, возникшая минутой раньше, когда еще увидел мотоцикл: «Черт побери! А где же Керенский?.. Без него вся затея с Рейли-приманкой яйца выеденного не стоит. На мотоцикле-то только Громов и Котовский…»

В этот момент он увидел, что со стороны Каменноостровского проспекта выруливает пролетка и останавливается как раз на углу, в полусотне шагов от калитки парка, где притаились «совята». «Если есть Бог, – вдруг отстраненно подумал Голицын, – то он усадил Керенского именно в эту пролетку!..»

Проскакать Андрею по заснеженной аллее оставалось еще сажен полтораста, когда все случилось.

Тюремные сани выехали на набережную и повернули на Большую Дворянскую, направляясь в сторону Сампсониевского моста и Арсенальной набережной, где и располагались «Кресты». Но тут пролетка на углу дернулась вперед и буквально наскочила на упряжку саней. Тюремный возница кувырнулся на дорогу, лошади шарахнулись резко в сторону. В тот же миг дверца возка распахнулась, из нее выскочил Рейли и припустил к мотоциклу, до которого было не более полусотни шагов. Из сторожки у входа в парк чертиками повыскакивали «совята», одетые в полицейскую постовую форму, и Андрей с облегчением увидел, как они профессионально окружают пролетку и сани. Кто-то побежал вдогонку за арестантом, кто-то схватил за шиворот возницу, попытавшегося почему-то прямо на четвереньках ушмыгнуть в кусты на заснеженном берегу канала.

Но облегчение Голицына оказалось преждевременным. Рейли добрался до мотоцикла, что-то крикнул седокам, и вдруг Котовский мощным рывком сбросил Громова с сиденья водителя, а сам перескочил на его место. Одновременно Рейли прыгнул в коляску, мотоцикл взревел и ринулся к Каменноостровскому проспекту.

Алекс, правда, не растерялся и быстро встал на ноги, но тут Котовский обернулся и выстрелил ему в грудь. Громов рухнул навзничь обратно на мостовую. Боец, бежавший за Рейли, вдруг резко припал на колено и, как на учениях, открыл стрельбу по удаляющемуся мотоциклу. На третьем выстреле машина неожиданно вильнула и почти остановилась, а Котовский как-то боком свалился на тротуар. Боец прекратил стрельбу и кинулся вперед. Тогда Рейли резво перепрыгнул на место водителя, и мотоцикл метнулся прочь не хуже гончей.

«Уйдет!» – только и успел подумать Голицын, вымахивая с аллеи на набережную перед местом происшествия.

– Господин капитан, – подскочил к нему Белов, – в погоню бы надо!

– На чем? – махнул рукой Андрей, спрыгивая на мостовую. – Одна надежда на Верещагина. Авось перехватит этого гада на проспекте на своем «Руссо-Балте»… Докладывайте лучше, кого повязали? Керенский здесь?

– А где ж ему быть? Вон он, голубчик, в «браслетах» в пролетке сидит.

– На Шестую линию его! Кто еще?..

– Возница тюремный и один из конвоя…

– Что с ними?

– Похоже, в сговоре были со сбежавшим арестантом.

– Тоже давай к нам!

Голицын прошел вперед, увидев приближавшихся Котовского и своего бойца. Им оказалась… Зина Ермолова! Кот же фактически висел на ней, волоча простреленную правую ногу.

– Вот-те на! – Андрей не смог сдержать удивления.

– Господин капитан, – слегка запыхавшись, доложила Зина, – задержанный доставлен. Оказал сопротивление, пытался скрыться на мотоцикле. Пришлось применить оружие. Теперь задержанному требуется медицинская помощь.

– Молодец, подпоручик! – серьезно сказал Голицын. – Благодарю за службу. Немедленно доставьте задержанного в Мариинскую больницу, а затем – на Шестую линию. Белов, отправляйтесь вместе с Ермоловой!..

Котовского посадили в пролетку и увезли. Керенского сопроводили в сторожку в ожидании машины из управления.

К Голицыну, снова севшему на коня, подошел Харитонов.

– Господин капитан, что же теперь будем делать? Рейли-то ушел…

– Далеко не уйдет, – хмуро ответил Андрей и тронул поводья. – Заканчивайте тут и все – в управление. Будем подводить итоги и принимать меры…