Глава III. Точка возврата
Хелла Дар-Эсиль
Любезная Хелла,
Преданная тебе Алиссия.
Прими мои глубокие соболезнования в связи с твоей утратой.
Лорд Сид Дар-Эсиль был и остается образцом истинного патриота своей страны, верного подданного короны, искусного политика и непревзойденного дипломата. Посылаю тебе слова искреннего утешения в твоем горе.
Думаю, что было бы правильным решением для тебя сопроводить Элджи обратно на Анакорос после окончания траурных церемоний. Несомненно, удар для мальчика был велик и присутствие матери рядом с ним в это тяжелое время смягчило бы возвращение к учебе и жизни в нашем коллективе.
Насколько я знаю, Республика Делихон, осознавая долю своей вины в случившемся, предложила Вашей семье свою помощь. Ты могла бы на время поездки на Анакорос отправить туда Медео. Я уверена, что госпожа Вероник Хетчлинг, хорошо знакомая с обычаями и нравами Аккалабата, сможет оказать твоему младшему сыну достойный прием.
Кори все равно возвращается заканчивать обучение на Когнату, так что с ним проблемы нет.
Еще раз прими мои глубокие соболезнования,
P.S. Приезжай, правда! И тебе будет легче, и Элджи!
Лисс.
Письмо в конверте с гербом Анакоросского колледжа уже десять раз смято и выброшено в корзину, извлечено оттуда и расправлено. Леди Хелла, закутавшись в старый плед, сидит у холодного камина. Перед ней — недопитая бутылка белого со своих виноградников, перо и бумага. Начатые и неоконченные ответы на послание Лисс покрывают весь пол вокруг кресла. В корзину они уже не умещаются.
Хелла решается на последнее средство. Звук серебряного колокольчика отзывается шарканьем тейо Тургуна. Хелла протягивает старику письмо. Тот читает, морща лоб и шевеля губами. С грамотой у старых тейо много хуже, чем с владением мечом.
— Тургун, если я поеду, ты присмотришь за Медео? — спрашивает Хелла. — На Делихон я, конечно, его не пошлю. Стоит всем Дар-Эсилям оказаться за пределами Аккалабата, и мы навечно лишимся всех своих замков.
— Всех обоих, — подтверждает Тургун. Он смотрит на леди Хеллу, не мигая. — Вот ведь, когда вы были маленькими, я всегда знал, что у вас на уме, как вы собираетесь шкодничать, что ломать и портить… И сейчас знаю, — обрывает он сам себя.
— Так что не спрашивай. Хочешь — делай. Я тебе не помеха. Чем могу — помогу. Но об одном прошу… — оруженосец почтительно замолкает.
— Говори, — леди Хелла распрямляется в кресле.
— Не возвращайся, если ты не будешь уверена, что можешь защитить своих детей.
— Не учи, — леди Хелла взбрыкивает, хотя Тургун прав. — Я их прекрасно могу защитить в любом состоянии.
Тургун пожимает плечами с видом «Чем бы дитя ни тешилось…», но настаивает:
— Обещай. Иначе не останусь с Медео.
Леди Хелла вытягивает вперед руки со сжатыми кулаками и прижатыми параллельно друг к другу большими пальцами, быстро произносит слова клятвы.
— …пока стоят незыблемо Убренские горы, — заканчивает она. — Доволен?
Тургун кивает.
— Элджи позвать?
— Нет, пусть укладывается. Мне еще надо подумать.
Выходя, Тургун замечает, что леди Хелла выпростала ноги из-под пледа и положила на мраморный столик. В руках хозяйка держит длинную прядь своих роскошных волос и рассматривает задумчиво, как бы вспоминая, что собиралась с ней сделать… Тургун присвистывает и вываливается в коридор.
— Элджи! Медео! Куда вы запропастились, проходимцы? — раздается под сводами его грозный голос.
Лисс Ковальская
Йотха — малая планета внутреннего кольца. Идеальный климат. Песчаные дюны, поросшие сосновым лесом. Теплое море, над которым и утром и вечером золотая искрящаяся дымка и чуть заметный ласковый бриз. Голубые озера, на которых гнездятся многочисленные птичьи стаи. Шум прибоя и запах смолы. Двести из двухсот двадцати дней в году безоблачное небо. Плотная сеть дозорных спутников и непроходимый защитный кордон вокруг.
Йотха — малая планета, на которой нет постоянного населения. Нет промышленности и сельского хозяйства. Нет деревень и городов. Единственное, что на ней есть, — дачи и личные резиденции руководителей Конфедерации: сопредседателей Звездного совета, начальников военных баз и академий, крупнейших ученых и политиков галактического масштаба.
На берегу тихого залива, изумрудно переливающегося под ярким солнцем, на меловом уступе — дом Гетмана. Открытая веранда гостеприимно распахнута в сторону моря, на котором то тут, то там белые пятна парусов вспыхивают среди золотого сияния. На веранде сидят Лисс и Хелла, полосатые шезлонги сдвинуты в тень. Вечер, июль.
— Ты не жалеешь, что приехала? — спрашивает Лисс.
— Нет. Главное, чтобы ты не жалела.
И снова тишина на веранде. И так каждый день: неторопливый обмен редкими фразами, неизбежные взгляды друг на друга — из-под ресниц, чтобы незаметно — корзинка с фруктами передается из рук в руки, и иногда одна из ладоней, белая, никогда не загорающая, задевает другую, уже подкоптившуюся на местном солнышке. Лисс никогда не отдергивает руку. Это всегда делает Хелла, краснея и отворачиваясь. До возвращения на Анакорос остается четыре дня.
В этот день они идут прогуляться в ту сторону, куда до сих пор не ходили. По берегу моря, через неглубокие овражки, заросшие спелыми красными ягодами, похожими на земную землянику, а на вкус — на перезрелые бананы, к маяку, стоящему на дальнем краю бухты. Незадолго до маяка дорога выворачивает на широкий песчаный пляж, вдоль которого природа причудливо расположила ряд высоких каменных столбов, напоминающих сталагмиты. Лисс нагибается, чтобы положить себе в рот еще одну горсть йотхианской земляники, но ягоды сыплются сквозь пальцы, когда она слышит совершенно истеричный вопль Хеллы:
— Что это?!! Лисс, что это?!!
Хелла стоит на краю травяного откоса, спускающегося к каменным столбам, и дрожащей рукой указывает… на стайку воробьев, которые расположились на краю глубокой впадины посреди пляжа. Воробьи, жизнерадостно чирикая, крутятся в песке, зарываясь по самую шейку, чистят перышки. Это забавное зрелище настолько не соответствует ужасу, отражающемуся на лице Хеллы, ее побелевшим губам, трясущимся пальцам, что у Лисс даже не находится, что ответить. Хелла тем временем, высоко приподняв юбку, сбегает к «сталагмитам» и обвинительно указывает на ряды длинных вертикальных царапин, которыми испещрены некоторые из них:
— Лисс, это что такое?
— Успокойся, ради бога. Что на тебя нашло? Ты боишься воробьев? — Лисс не спеша спускается на берег, чтобы присоединиться к подруге.
— Каких воробьев? — теперь Хелла внимательно рассматривает валяющиеся вокруг каменные обломки, и Лисс обращает внимание, что ее любимые скалы находятся далеко не в идеальном состоянии. От некоторых отколоты верхушки, другие — расщеплены посредине, будто сверху донизу вбивали огромный клин. И эти впадины на песке, возле одной из которых сейчас стоит Хелла… их вроде тоже раньше не было. Но все равно нет причин так пугаться. Так сказала бы Лисс, если бы забыла, кто перед нею. Если Хелла Дар-Эсиль находит во всем этом что-то страшное, значит, нужно по крайней мере разобраться.
Хелла вдруг опускается прямо на песок, подтягивает к животу колени.
— И как давно он тут развлекался? — спрашивает она.
— Кто? — не понимает Лисс.
— Их Королевское Величество, законный властелин Дилайны. В своем демоническом конформе.
— Ты серьезно? — Лисс знает, что серьезно, но спросить ничего умнее в голову пока не приходит.
— Более чем. Эти следы когтей я узнаю, разбуди меня среди ночи. А купаться в песке он всегда любил. Хотя в детстве рытвина образовывалась поменьше. Суди сама, — леди Хелла показывает рукой, — вон хвост, вон голова, вот шея. Лапы он, естественно, поджимает. А продолговатые углубления поменьше, по бокам — это где концы крыльев задевали песок.
Естественно, поджимает. То есть самым естественным образом поджимает лапы. Рехнуться можно. Но вместо того чтобы рехнуться, Лисс спрашивает:
— Сколько у него их?
— Лап или крыльев? — уточняет Хелла.
— Всего. Голова, надеюсь, одна?
— Голова одна. Крыльев — два. Лапы… хм, не помню точно, вроде две. Или все-таки четыре? Очень похоже на дракона из ваших земных книжек. Только шея короткая, такая… ходит, как на шарнирах.
— А цвет?
— А какая разница? — Хелла зарывается руками в распущенные волосы, потирает виски ладонями. — Значит, он раздобыл браслеты. Мои поздравления. Ума не приложу, как вы ему разрешили. И еще экспериментировать в таком месте…
— Браслеты он взял у меня. Без разрешения. После того как мы несколько лет прожили вместе. Просто забрал их и ушел.
— Они лежали у тебя на тумбочке у кровати?
Лисс надоело разговаривать с Хеллой со спины. Она тоже усаживается на песок и начинает процеживать его между пальцами. Песок сухой и горячий.
— Он их чувствовал. Причем чем дальше, тем сильнее. Сначала мы не понимали, что это из-за них: внезапные приступы головной боли, головокружение… ему иногда совсем плохо становилось, и мы не знали из-за чего. Потом он догадался. Или ему показали, где они. Кстати, Маро — его дочь.
— Ты не перестаешь меня удивлять.
Молчание. Долгое молчание. Такое долгое, что кажется, на этом берегу уже никогда не будет ничего сказано. Только рокот прибоя, писклявая перебранка воробьев за спиной, шорох песка, пересыпаемого ветром. Лисс подбрасывает на руке маленькую белую ракушку и пытается угадать, какой стороной она упадет.
— Ты его любишь? — Хелла ловит Лисс за руку, сильно сжимает пальцы. Край ракушки остро впивается в ладонь, Лисс ойкает.
— Извини. Так что?
Лисс стряхивает ракушку с ладони, осматривает тонкий порез на подушечке указательного пальца, прикасается языком.
— Не лижи, руки грязные. Ответь мне.
— Хелла, я тебя ненавижу.
— Хорошо, сегодня, — произнося эту фразу, Хелла буднично кивает сама себе. Этот кивок как знак только что принятого решения окончательно выводит Лисс из себя.
— Да пошла ты! — она вскакивает и бежит, увязая в песке, распугивая воробьев, к серым скалам и дальше вверх по пологому склону. Но не добегает, потому что на полпути к полуразрушенным «сталагмитам» ее хватают сзади сильные руки и тянут вниз, на сухой и горячий песок, и губы — еще суше и горячее этого песка — прикасаются сначала робко, потом все смелей и смелее… Она зажмуривает глаза, чтобы не видеть. Но не слышать — не получается, и слова, которых она ждала больше двадцати лет, пусть даже произнесенные томным женским голосом, врываются в уши, приводят в смятение, пока не превращаются в жадные, исступленные, хриплые стоны, такие же, как у самой Лисс, которая всей душой своей, всем своим телом тянется к тому, чего так не хватало ей все эти годы.
* * *
— Господи, что с тобой? Хелла, милая, что с тобой?
Я еле ее дотащила. Лисс откидывает со лба мокрые волосы, хватает из холодильника бутылку с минералкой, пьет обливаясь и захлебываясь, чтобы скорее вернуться в комнату. Туда, где на диване, скорчившись под простыней, стонет… Хелла?
И это после одного раза. Сразу кровавые пятна на спине. На том месте, где у даров должны быть крылья. Такое ощущение, будто кожа натянута снизу и рвется. Болезненная синева расползается между лопаток до самой шеи и ниже — к пояснице. То, что лежит сейчас на диване, потеряло разум от боли, оно уже не стонет, а воет, бессознательно переворачивается с живота на спину…
— Нет, нет, пожалуйста, нет! — Лисс пытается удержать, но куда там. А на спине еще больнее, и он кричит как ошпаренный… и не дает вколоть себе обезболивающее. А потом, когда обезболивающее вколото, выясняется, что оно не действует. Ну да, конечно, как и парализаторы. И так проходит вся ночь. Утром Лисс забывается тревожным сном на краешке постели. И просыпается только тогда, когда чувствует, что через нее перелезают.
— Спи, Лисс, я в ванную.
— Сама доберешься?
— Сам доберусь, — отвечает ей знакомый голос, от которого все переворачивается в груди.
Но когда она пытается открыть глаза, чужая рука их накрывает, не давая взглянуть.
— Извини, я пока не в форме. Потребуется еще пара ночей. Пол-но-цен-ных, — шепчут над нею. Лисс зажмуривает глаза:
— Иди. Я смотреть не буду.
Рука, прежде чем исчезнуть, проводит по волосам, нажимает на нос, как на кнопку.
— Не подглядывай.
Она послушно крутит головой.
Негромкий смешок над ухом. Потом в ванной шумно льется вода. Стук закрываемой двери. Через нее опять лезут.
— Открывай. Я уже все.
Лисс осторожно открывает глаза и скашивает их налево. У стенки, подперев рукой голову, лежит и смотрит на нее…
— Курица, — нежно произносит она. — Глупая моя, любимая, аккалабатская курица.
— Облезлая, — добавляет он. — Ты забыла «облезлую».
* * *
— Я не думала, что все произойдет так быстро.
Хьелль перестает расчесывать волосы, смотрит недоуменно.
— А как это должно быть? Первичная трансформация занимает одну ночь. Когда отпадают крылья. Потом за две недели формируются все женские… как это назвать? — он смущается, но Лисс не приходит ему на помощь. Ей тоже неловко, и ему приходится закончить так:
— В общем, ты меня понимаешь.
Лисс энергично кивает. «Увольте меня от всяческих подробностей!» — яснее ясного написано у нее на лице.
— Но у нас с Сидом был особый случай. Он откуда-то вызнал, думаю, у Рейна Дар-Акила, что если в первую ночь… м-м-м… отношения будут взаимными… черт! ты о таких вещах меня заставляешь рассказывать, Лисс!
— Что ты даже ругаешься по-земному, — она отбирает у него «краба» и самолично прицепляет на волосы. — Давай ограничимся констатацией того, что у вас был особый случай. Больше знать ничего не хочу.
— Ну и вот, — Хьелль удовлетворился своим видом в зеркале и притягивает Лисс к себе на колени. — Это ускоряет процесс. Обратная трансформация за четыре дня, причем почти полная, — чудеса Сидовой предусмотрительности.
Тень пробегает по его лицу. Лисс тоже наклоняет голову. Дело не только в том, что Сида нет, — им предстоит встретиться лицом к лицу с целым Аккалабатом.
Элджи Дар-Эсиль
— Элдж, можешь зайти сюда? — немного приоткрыв дверь, Лисс поманила пробегающего мимо Элджи.
— Посмотри, пожалуйста…
Перед ним на кровати, обхватив обеими руками подушку, спал мужчина. Это дар Аккалабата — под одеялом проступают очертания крыльев, кончик серого пера свешивается на пол. Более того, его профиль — с длинным крючковатым носом и упрямой линией подбородка — показался Элджи знакомым. Элджи не мог поймать ускользающее ощущение узнавания, причем узнавания приятного: этот дар, вероятно, кто-то из его родных, он ведь не знает в лицо всех родственников из побочных ветвей Дар-Эсилей.
— Никого не напоминает?
Напоминает, конечно, но кого?
Элджи силился вспомнить, где он видел это лицо, и откуда-то из глубин его памяти выступали три потрескавшиеся ступеньки, ведущие в галерею, окна, распахнутые навстречу плавно перетекающему из багрового в темно-зеленый закату, пыльные рамы фамильных портретов на потемневшей от времени каменной кладке…
— У меня есть родственники со стороны матери? — удивился он. Род Дар-Халемов прервался — так учил его отец, запрещая спрашивать, как и почему. Все, что от них осталось: родовой замок на Халемских холмах и серьезные лица на фамильных портретах.
— Тсс, — мужчина на кровати пошевелился, Лисс за рукав вытащила Элджи из комнаты. — Пойдем ко мне, я расскажу тебе одну вещь.
— Давайте не сейчас. Я обещал Маро, что съезжу в город за наклейками для ее альбома. И я подарок хотел для мамы. Вообще нечестно: вы сегодня утром вернулись, а завтра ей улетать. Я ее еще и не видел.
— Сейчас, Элджи. Сейчас ты должен будешь принять очень важное решение. Может быть, самое важное в твоей жизни.
Плохое начало, Ковальская. Ему уже при словах «принять решение» становится не по себе. А «самым важным в жизни» ты совсем ребенка добила. Вон как верхняя губа встопорщилась и морщится нос. Корто был бы в восторге: стопроцентная дар-эсильская крысиность.
— Ладно, пойдемте, — покорно вздохнул Элджи. — А все-таки кто там в комнате? Он прилетел за мамой? Новый… ну чтобы она не была одна.
— Ну, собственно, это твоя мама и есть.
Браво, Лисс! Вот именно поэтому ты никогда не выиграешь у Его Величества короля Дилайны в триканью. По-моему, кто-то собирался «сначала как следует подготовить мальчика, прощупать его реакцию»…
Во всяком случае, своим родителям я обещала вчера вечером именно это.
— Объяснения.
А это уже не стопроцентное, это стопятидесятипроцентное дар-эсильство. Даже руки скрещены на груди, а-ля покойный Сид. И спину соизволил распрямить, и с изящным наклоном головы смотрит аки белый лебедь на жабу. Если забыть, что под орадом у него обычные серые крылья, а не черно-фиолетовое великолепие, то Дар-Халемов и рядом тут не лежало. Хорошенький каламбур.
— Я. Жду. Объяснений.
— Не говори со мной таким тоном. Все-таки я директор этого колледжа. И мать Маро.
— И обманщица. И интриганка, подлая и… — Элдж остановился, подыскивая слово. Лисс догадалась, что он балансирует между конфедеративным и аккалабатским лексиконом, между двумя взглядами на мир — средневековым и технодемократическим, и одновременно между мальчишеской наивностью, которая прямо-таки заставляет его сейчас заорать «Дуууура!», и положенной ему по статусу медиевальной куртуазностью: «Мадам, разрешите Вас задушить». Помогать ему Лисс пока не собиралась.
— И?
— И безнравственная. Гадкая. Вы все заранее подстроили, — на одном дыхании выпалил Элджи. У Лисс округлились глаза.
— Пожалуй, теперь объяснений жду я, наследный лорд Дар-Эсиль. Хотя коридор для этого не самое подходящее место.
— А я не собираюсь с вами куда-то еще идти. Я завтра же возвращаюсь на Аккалабат. И эту… этого… — Элдж возмущенно ткнул пальцем по направлению к двери, откуда они только что вышли. — В замок я не пущу.
Лисс усмехнулась.
— Он тебя, пожалуй, не спросит. Так что я подстроила?
— Там, на Делихоне. Вы специально притворились, будто бы вас убивают. Чтобы избавиться от отца. И маму потом специально сюда пригласили. И сразу же взяли на Йотху. И там все сделали. Ни у кого не спросив.
— Элджи, милый… — если бы на парне были мечи, Лисс бы сто раз подумала, прежде чем попытаться погладить его по плечу.
Но сейчас он просто сбросил протянутую руку и прижался к стене, будто на него полезла дюжина скорпионов.
— Поверь мне, я никогда. Ни когда-ни когда-ни когда. Честное слово…
Ну-ка, как они это делают? Сейчас… сложить кулаки, вытянуть вперед, прижать большие пальцы один к другому — жест, подтверждающий клятву на Аккалабате. Ура, я чемпион мира по медиевальным культурам! Я не позволила бы убить твоего отца, если бы у меня была хоть малейшая возможность этому помешать. Это ведь не первый раз, когда он спас мне жизнь. Первый раз был еще до твоего рождения. Правда, тогда он сначала собственными руками подписал мне смертный приговор. Организовал мою полную и окончательную ликвидацию. Не чисто из любви к искусству, надо признать, а во имя интересов Империи и Ее Величества королевы Аккалабата, что несколько его оправдывает.
— А потом?
Вот за это я его и люблю. Появилась возможность узнать что-то новое, и мальчишка забыл обо всем. Даже изволил отлипнуть от стены и перестать видеть во мне полчище скорпионов. Все-таки он не на все сто процентов Дар-Эсиль.
— Он передумал. Хьелль убедил его нас не трогать.
— Кто?
— Лорд Хьелль Дар-Халем, верховный маршал и главнокомандующий Аккалабата. Лучший мечник империи. Твоя мать.
Элдж сдавленно охнул. Он толком не разговаривал с Кори во время траурных мероприятий (тот был «при исполнении»), но Медео, затащив старшего брата на пыльный чердак сторожевого донжона, в выражениях и обвинениях не стеснялся.
По словам маленького мерзавца, а никем иным Элдж Медео никогда не считал, отец, мать и Кори приспособили оружейный зал для занятий черной магией. Чем конкретно они там занимались, даже этому прохиндею подглядеть не удалось. Отец предусмотрительно оставлял ключ в замке, закрывал ставнями окна, а от каминной трубы Медео шуганул тейо Тургун, после чего последовала бонусная порка собственноручно от лорд-канцлера, сопровождавшаяся неоднократной, сквозь зубы, констатацией того факта, что Медео первый из наследников рода Эсилей, к которому за последние триста лет применялись телесные наказания. Зато жесткие мозоли на пальцах матери, когда она его причесывала, загадочные токи, пробегавшие иногда между нею и Кори, участившиеся полеты отца в замок на холмах, откуда он возвращался мрачный, но умиротворенный, каким его давно не видели — все это Медео заметил. И все это он вывалил на Элджи, вкупе с рассказом о знаменитой драке их среднего братца с Эрлом Дар-Пассером, послужившей поводом к отправке Кори в дипломатическую академию на Когнату.
В черную магию Элдж ничуточки не поверил, но, судя по кислым физиономиям Дар-Пассеров на похоронах, уверенному поведению Кори и подчеркнутому интересу королевы к делам «ее лучшего мечника и будущего лорд-канцлера», Кори находился на взлете придворной карьеры.
Элджи было не до того: мама была в кошмарном состоянии. Так что на вопросы родственников, как он относится к возвышению Кори и к тому, что тот унаследует титул верховного лорда Эсиля, Элдж равнодушно пожимал плечами, чем укрепил свою репутацию «неудачненького». Даже среди дар-пассеровского молодняка, еще лелеявшего надежду, что молодые Эсили сцепятся между собою за власть, угасла последняя надежда на семейную свару. Ах да, оставался еще Медео…
— Это безумие, — в отчаянии прошептал Элдж. — Кори ее убьет.
Вот те и раз. Лисс разом отпустило все напряжение, в котором она пребывала с того самого момента, когда Элдж бережно свел по трапу на причал анакоросского космодрома статную зареванную брюнетку в роскошном лиловом платье с серебристым вышитым лифом, поддерживающим высокую грудь.
— Кори… убьет… Элдж… дорогой… ты… не… нормальный… — согнувшись пополам, директриса элитарного колледжа захлебывалась хохотом. — Он сам… кого хочешь… Нет… это ж надо такое сморозить! Я, пожалуй, присяду, — успокоившись, Лисс плюхнулась прямо на пол посреди коридора.
Элдж с неподдельным ужасом в глазах склонился над ней.
— Вам плохо? Воды принести?
— Только глоток керосину спасет древнее и неприкосновенное животное.
В особо чувствительные минуты в Лисс взыгрывает классическое земное образование. Уловив по смятению, промелькнувшему за вскинувшимися иголочками, что ребенок дезориентирован полностью, она успокоительно махнула рукой:
— Не волнуйся. Это цитата.
— Аааа… — нерешительно протянул Элдж. Не волноваться он отказывался категорически.
— Элдж, у нас мало времени. Тебе надо определиться: ты с ней, то есть с ним, возможно, против всего Аккалабата, или он, то есть она, один, то есть одна, против всех, — на каждом местоимении Лисс мотала головой в сторону соседней двери. Пантомима выглядела по-дурацки, но ей было все равно. Главное, чтобы Хьелль не успел проснуться до тех пор, пока она не прочистит парню мозги. Все-таки у Элджи всегда были особые отношения с матерью. Двойная потеря и ничего взамен — это слишком. Надо заставить его увидеть положительные моменты.
Элдж подвернул орад, пристроился рядом. Черные джинсы под классическим аккалабатским балахоном выглядели одиозно. «Абсолютно не средневековый феодал», — подумала Лисс и получила этому очередное подтверждение.
— А как это получается? — Элдж явно спрашивал чисто с академическим интересом. — Ну, то есть обратно…
— Так же, как и туда. Только с женщиной.
— Бррр… Это гадость, — ультимативно тряхнул подбородком Элдж.
— Очень даже не гадость.
— Гадость-гадость. Я бы ни за что… — тут до него, очевидно, дошло. — А я? Что теперь будет со мной? У меня же, сразу после Анакороса, должен был быть дуэм.
— И кто-то есть на примете? — осведомилась Лисс.
— Нет. И я… мне Маро нравится, — неожиданно признался мальчишка, ничуть не краснея.
— Не думаю, что лорд Дар-Халем будет иметь что-либо против.
Еще 6 он имел! Как выражался покойный лорд-канцлер? «Принцессы Дилайны считали нас грязью…»
— Все будут против. Мы же и так за последнее время сильно пошатнули традиции, — Элдж говорил уверенно, и Лисс понимала, что в этом он прав. — И сделали много вещей, которые не нравятся старшему поколению. Судите сами: двое детей учатся за пределами Аккалабата, отец погибает — с точки зрения большинства даров — безрассудно, не пойми зачем и не пойми где. Место лорд-канцлера наследует средний, а не старший сын. Жалобы на Медео и его банду тейо Тургун уже даже не принимает. Кори лишил Империю лучшего мечника: Эрл Дар-Пассер никогда не выходит из замка… Теперь еще мама явится в таком виде. Нас просто съедят живьем.
Из-за закрытой двери донесся громовой рык:
— А вот этого я не хочу слышать! Лучшие мечники Империи водятся только в наших замках. И едят живьем всех, кто…
Поскольку на этих словах дверь приоткрылась, Элджи не стал дослушивать про пищевые привычки лучших мечников Аккалабата. У него есть предел. Он больше не в силах «принимать самое важное в жизни решение». По крайней мере сейчас. Спустя две секунды, заткнув обеими руками уши, старший сын дома Эсилей улепетывал по коридору. Лисс обернулась в сторону дверного проема:
— Муж и жена — одна сатана. Прежде я была уверена, что на такие эффектные появления способен только лорд-канцлер Аккалабата.
Элджи Дар-Эсиль
Мне надо подумать. И для этого на нашем жизнерадостном Анакоросе есть только одно нормальное место — маленькая квартирка Тона в мансарде директорского дома. Когда занятия фехтованием все больше стали превращаться в «А поговорить?», Тон внес данные Элджи в биометрическую ловушку на окне и показал, как снаружи отщелкнуть задвижку. «Остальные компоненты системы защиты на тебя настроены», — усмехнувшись, сказал он. Элдж предпочитал не думать, что может случиться при попытке вторжения с теми, на кого не настроен хотя бы один компонент.
Но от Тона давно вестей не было. «Изменщик подлый, он и есть изменщик подлый», — резюмировала Маро. Так что для подумать мансарда была самым подходящим и легко достижимым местом. Элдж скинул орад, обмотал его вокруг пояса и поднялся к окну.
— Не трудись, я открою, — знакомая фигура в камуфляже разогнулась над здоровенной коробкой и с наслаждением потерла поясницу.
— Залезай.
Через полминуты Элджи уже принимал из рук хозяина комнаты какие-то вполне смертоносного вида предметы и препровождал их в две разные кучки — соответственно цветовой маркировке капсюлей.
— Свет тебе не нужен? — только и поинтересовался Тон после короткого рукопожатия. Он всегда предпочитал здороваться на земной манер.
— Тут достаточно, — Элджи обвел глазами комнату, не понимая вопроса.
В темноте он видел не хуже Тона.
Тон только хмыкнул. Следующий вопрос он задал спустя четверть часа.
— Что нового?
— Отец погиб.
— Знаю. Прими мои соболезнования. Я, честно говоря, думал, что он бессмертный. Оказалось, что не он, да? — две зеленоватые точки вспыхивают в темноте, так что Элдж инстинктивно закрывает глаза. Что это было?
— Извини. Я случайно. Так в какой форме мамахен? Уже может махать крылом и мечом? Готова к новым победам и свершениям? Где, кстати, ее маршальский жезл?
От обилия и идиотизма сыпящихся на него вопросов Элдж обалдевает и отвечает на последний. Зато совершенно прямо и откровенно:
— Не знаю.
— Молодец. Узнаю непобедимый геном Дар-Эсилей. Если тебе задали много вопросов, отвечай на самый идиотский из них. Причем в лоб. Что ты решил?
— Не знаю.
— А вот это непобедимый геном Дар-Халемов. Единственная семья на Аккалабате, которую когда-либо интересовала моральная сторона вопроса, а не выгода. Их родоначальник явно гульнул с какой-то верийкой.
Тон отодвинул ногой к стене сформированные Элджи разноцветные стопки и уселся между ними. Элджи стоял как вкопанный.
— Моральная сторона?
— Ну да, а почему еще ты колеблешься? Ясно же, что с точки зрения практической лорд Дар-Халем с мечами на бедрах в качестве главы семейства куда авантажнее томной деле в кружевах и атласе. Кто там у вас сейчас заправляет в армии? Дар-Пассеры? Могут чувствовать себя совершенно свободными, — Тон прощально-жизнерадостно помахал рукой.
— Но королева…
— Я тебя умоляю! Королевы Аккалабата со времен прекрасной Лулуллы были жестокими или мягкотелыми, развратными или ханжами, красавицами или уродинами, но дур среди них не было. А эта еще и патологически любопытна вдобавок.
— Откуда ты знаешь?
— Разведка докладывала. В общем, не вижу ни одной причины, по которой ты должен встать в оппозицию родной матери, — видя, что Элджи не разделяет его энтузиазма, Тон посерьезнел. — Мозги надо тебе прочистить, вот что. Пойдем постреляем.
* * *
Алиссия Ковальская могла уйти из Звездного совета, могла осесть на Анакоросе и свести к минимуму вылеты за пределы Внутреннего кольца, могла после рождения Маро поставить крест на любой работе более опасной, чем составление отчетов и проведение совещаний. Но разлюбить стрелять она не могла. Поэтому тир в подземном уровне директорского дома был оборудован по последнему слову военной техники.
— Неплохо.
Элджи оборачивается на звук незнакомого голоса. Позади стоит высокий длинноносый мужчина, которого он видел в комнате спящим. Черная майка без рукавов, мускулистые плечи, серые крылья, руки в карманах брюк свободного покроя, высокие армейские ботинки. Пока Элджи рассматривает незнакомца, Антон завершает осмотр мишеней, кивает ему одобрительно и шагает вперед, раскрывая объятия:
— Хьелль! Рад тебя видеть!
— Взаимно.
Тон едва заметно качнул головой, и Хьелль принимает предупреждение. Никаких обращений не слетает с его губ, колени, подогнувшиеся было в церемониальном поклоне, снова напряжены, руки протянуты с совершенно искренней радостью.
— Ты живой, — тепло говорит он.
— Как видишь, — Антон разжимает объятия, отступает на шаг и добавляет. — Я не слишком Вас стиснул, мадам?
Удар следует без предпреждения. Элдж не успевает и охнуть, как Тон отлетает в сторону, сбивая мишени и стойки, будто выпущенный из ракетной установки снаряд. Незнакомый дар опускает кулак, рявкает:
— Дерьмо!
И добавляет по-аккалабатски такое, какое Элдж никогда и не слышал, хотя он знает, что оно есть. Тейо Тургун за такие слова оторвал бы голову. Без суда и следствия.
— Что про меня думаешь, Элджи? — так же, как удар, без подготовки и в лоб.
Элдж ничего не думает. Он просто встает на одно колено и наклоняет голову:
— Лорд Дар-Халем.
— Не надо, милый, — кончики пальцев прикасаются к макушке Элджи. — Встань. Будет лучше, если ты сразу станешь называть меня по имени.
От этих переходов с грубого военного рыка к спокойному интересу в голосе и затем к материнской нежности можно с ума сойти. Элджи неловко поднимается, перекладывает оружие на стойке. Что дальше говорить, он не знает. Лорд Дар-Халем тоже молчит.
Подходит Тон, потирая ушибленное плечо.
— Ну ты даешь!
— Еще раз ляпнешь такое — убью, — грозно сомкнувшиеся на переносице брови и сжатые кулаки не оставляют сомнений в серьезности угрозы.
Элдж аккуратно вздыхает и бочком вышмыгивает из тира. Это не первое его бегство за сегодняшний день, и похоже, что не последнее.
* * *
Качели давно уже надо смазать, но, несмотря на душераздирающий скрип, Элджи упорно толкается ногой о землю. Вперед-назад, вперед-назад… Утром прошел дождь, деревянное сидение было изрядно мокрым. Это чувствовалось даже через орад, но вставать и идти никуда не хотелось.
Вперед-назад… Еле-еле, так, чтобы мыском ноги доставать до земли между ближайшими лужами. Пока там Тон прощается с Лисс. В этот раз он решил не исчезать без предупреждения, как обычно, а сделать все по-человечески. Значит, ясно, чем он собрался заниматься. А ма… лорд Дар-Халем летит на Аккалабат. Сказал, что пока один, без Элджи. Хочет встретиться с Кори и поговорить с королевой. Вперед-назад… А Элджи еще год учиться. Почему, интересно, совершеннолетие наступает в пятнадцать лет? Будто что-то изменится за двенадцать месяцев. На Земле — в шестнадцать, на Верии — в восемнадцать. Совершенно произвольные цифры.
Он просил Тона взять его с собой. Совершенно серьезно просил, все обдумав. И сформулировал хорошо, вроде бы, не показав, что о чем-то лишнем догадывается. Но тот отказал. Усмехнулся только и сказал, что без разрешения Хьелля не имеет права. А Хьелль его не отпустит. Он военный и понимает разницу между оправданным и неоправданным риском. Закончил Тон совсем уж обидно: «Когда-нибудь после, Элдж, когда все устаканится». Можно подумать, что ему интересно участвовать в том, что уже устаканилось. Он сейчас хочет, он же все понимает, он…
Неожиданно земля уходит из поля зрения Элджи. Качели, запущенные сильной рукой, взмывают в небо. Он судорожно стискивает пальцы и так же судорожно пытается подыскать объяснение своему детскому занятию, косясь одним глазом назад, на фигуру в черном ораде, появившуюся так внезапно и незаметно. Лорд Дар-Халем продолжает раскачивать качели. Смотрит он при этом не на Элджи, а куда-то в сторону. И одновременно в себя. Качели взлетают все сильнее и сильнее. Элдж просит:
— Хватит, а?
— Боишься? — улыбается Дар-Халем.
— Нет. Просто…
Лорду Дар-Халему, как и леди Хелле, достаточно этого объяснения. Вместо того чтобы толкнуть качели, он придерживает их рукой.
— Я просто хотел посидеть, подумать. А тут они подвернулись, — оправдывается Элджи. Аккалабатский дар на качелях — это нонсенс.
— Да? А я думал, ты любишь качаться, — Дар-Халем выглядит разочарованным. — Твой отец очень любил.
И поймав удивленный взгляд Элджи, добавляет:
— Конечно, когда был маленьким. Меньше тебя.
Удивление в глазах мальчика не пропадает, и Дар-Халем вынужден продолжать:
— На Дилайне. Мы часто летали туда. К стодвадцатипятиюродным кузинам.
— Вы никогда не рассказывали.
— Бесполезно, — слово звучит как приговор. — Ты с Тоном попрощался?
— Да.
Элджи вдруг чувствует, что рука Хьелля прикасается к его волосам. Со времени возвращения с Йотхи он ни разу не дотрагивался до сына. И сейчас делает это робко, тут же спрашивая разрешения:
— У тебя косички неровные. Можно?
Элдж замирает, словно прислушиваясь к себе. Можно. Конечно, можно. Нужно.
— Пожалуйста, — ему, наверное, только кажется, что он говорит это вслух, потому что Хьелль переспрашивает:
— Что?
— Причеши меня, пожалуйста.
Откуда он взял расческу? Неужели несколько дней таскал ее в кармане орада для этого случая? Элдж закрывает глаза, запрокидывает голову. Сейчас или никогда. Когда знакомые пальцы привычно тянут, переплетают пряди… Он рассказывает об утреннем разговоре с Тоном и ждет реакции.
— Он летит воевать, — Хьелль информирует об этом голосом прогноза погоды.
— Ага, я знаю. Там не мечом надо будет, а парализатором. Или скорчером. Лазерным пистолетом. Я все умею.
— Видел. У тебя ленточки все подерганные. И мятые, будто их корова жевала.
— Извини. В общем он сказал, что без твоего разрешения не может быть и речи.
— А что сам не хочет тебя брать, значит, не сказал? Свалил на меня всю тяжесть ответственности? Узнаю рыжую шельму, — недовольно шамкает Хьелль сквозь зубы, в которых зажата ленточка. Первую он уже привязал, и с удовольствием любуется результатом.
— Ну так и что? — Элджи сам в ужасе от своей настойчивости. Сейчас ма… маршал Дар-Халем рассердится.
— Только один вопрос. Ты хочешь лететь с ним просто потому, что хочешь лететь? Или чтобы произвести впечатление на принцессу?
Элдж чуть не падает с качелей от неожиданности. Либо он разучился понимать по-аккалабатски, либо у Дар-Халема что-то помутилось в голове после трансформации и он разучился различать половые признаки.
— На принца? — переспрашивает он, желая блеснуть догадливостью.
Хьелль фыркает, больно дергает его за косичку.
— Элджи, ты смешной у меня. Не заметить того, что видно невооруженным глазом. На принцессу Маро, наследницу королевского трона Дилайны, буде он окажется восстановлен, на что я надеюсь.
Развернуться, сидя на качелях, на сто восемьдесят непросто, но Элджи это удается. Хьелль, чертыхнувшись, еле успевает выпустить из рук косичку. Внутреннее время у него не запущено, все происходит в абсолютно человеческом ритме. Ребенок рыпнулся, и вторую косу придется теперь переплетать. Как всякий родитель, лорд Дар-Халем недоволен.
— Ну что ты, в самом деле!
— Извини. Я просто не ожидал. Он же видел, что я за ней ухаживаю, и не говорил ничего.
— Значит, не против. Тебе повезло. Можешь лететь с ним. Я не возражаю.
Переместившись снова за спину Элджи, Хьелль под эти рубленые фразы доплетает косичку и то ли на мгновение прижимает обе ладони к крыльям сына, то ли отталкивает его от себя.
— Ты разрешаешь? — обалдев от радости, спрашивает Элджи.
— Элдж! Я экс-маршал Аккалабата. А ты мой сын. Проситься на войну в четырнадцать лет — нормально для всякого, в чьих жилах течет кровь Дар-Халемов. Желательно, чтобы тебя не убили. Но это уж как получится. Пойдем в дом: дам тебе кучу советов. Просить, чтобы был осторожней, не буду. Но лезть на рожон — запрещаю. Смотри и учись. Командир у тебя будет образцовый.
Они идут к дому не спеша, но Хьелль говорит в ритме строевого шага, словно хочет поскорее сказать все важное, весь свой жизненный опыт успеть передать Элджи за оставшиеся несколько часов. На пороге он останавливается, крепко сжимает сыну руку:
— Маро говорить нельзя. Даже намекать. Он не хочет. Обещай мне.
Элджи вытягивает вперед кулаки с прижатыми друг к другу большими пальцами:
— Клянусь.
Хьелль Дар-Халем
— Ваше Величество, лорд Дар-Халем к Вашим услугам.
Ничего здесь не изменилось, в зале для личных аудиенций верховных даров, куда закрыт путь даже самым высокородным деле Аккалабата. Сколько я здесь не был? Пятнадцать лет? Страшно подумать. Единственное, что можно назвать новым, — это то, что меня сюда втаскивают как государственного преступника, а не препровождают с почетом. Но и за то спасибо, что не зарезали прямо на космодроме. Прав был Тон: Ее Величество любопытна… и если правда про беспорядки в Виридисе…
— Как ты посмела вернуться? — королева не смотрит на склонившегося перед ней дара. На охотничий хлыст, услужливо поданный кем-то из стражи, прежде чем она приказала всем покинуть комнату, Ее Величество тоже старается не смотреть. Слишком велико искушение. Слишком серьезными могут быть последствия.
— Здесь мой дом. Здесь мои сыновья. Здесь Вы, моя королева.
— Неудачная последовательность. Девять из десяти моих даров начали бы с меня, — королева уже точно знает, что не протянет руку к хлысту, не говоря уже о более жестких мерах, которые обсуждались утром на совете старейших даров. Но лорду Халему знать об этом пока не следует. Пусть побудет в напряжении.
— Сколько из десяти ваших даров смогли взять Дар-Аккалу во время мятежа южных изменников? — усмехается Хьелль. — Пока меня тащили сюда, я слышал на улицах: в Виридисе неспокойно.
— Неспокойно — это слабо сказано. Но ты здесь не при чем. Ты вне закона. И я тебе не доверяю.
Королева старается держаться спокойно, но Хьелль видит, что удар попал в точку. В Виридисе более, чем неспокойно. И на улицах об этом не просто говорили: он видел сосредоточенных даров у витрин торговцев оружием, он заметил в небе не одного вестника в цветах Дар-Пассеров, и все они направлялись на юг. И на площади перед демократичным «Хромым скакуном» за столиками непривычно мало народу, и не пьяно перебраниваются молодые тейо, развалившись на деревянных табуретах, а сосредоточенно что-то обсуждают, сдвинув головы над тарелками с немудреной снедью.
— Я сомневаюсь в тебе…
Она словно хочет, чтобы я ее разубедил. Попробуем.
— С каких это пор, моя королева?
— Ты всегда был своевольным, лорд Дар-Халем, уж придется, видно, мне так тебя называть. И тебе нельзя доверять Дар-Эсилей. Одному ты позволил выброситься из окна в собственном замке, второму — погибнуть от рук ситийских головорезов вдали от дома. Я не намерена подпускать тебя к детям.
— Я не согласен, Ваше Величество. Если и есть на этом свете что-то, что можно доверить роду Халемов, это наши жемчужноглазые соседи с Эсильских болот. Мы за них глотку любому порвем.
— Факты говорят обратное, Дар-Халем.
— Лорд Корвус жив, Ваше Величество.
Вот уж не думал, что придется когда-нибудь воспользоваться этим аргументом, но я должен выйти отсюда прощенным как можно скорее. Иначе разъяренные ревнители Регламента могут отыграться на Медео — единственном из моих сыновей, который сейчас на Аккалабате.
Ну отомрите уже, Ваше Величество. Сейчас я Вам все расскажу, не надо так волноваться. Эй, что это с Вами? Только не надо здесь умирать в такой судьбоносный момент! Я Дар-Халем, но с озверевшей ордой Ваших подданных, обвиняющих меня в Вашей смерти, я не справлюсь.
— Лорд Дар-Халем, принесите воды.
Знать бы, где у нее тут вода… Надо было спросить у Сида, но кто ж знал, что понадобится.
— Нет, не надо. Вернитесь сюда и повторите, что Вы сказали.
— Лорд Корвус жив, Ваше Величество. Его самоубийство было инсценировкой.
— Сид? Паршивый мальчишка!
— Нет, Сид ничего не знал. Все сделали я и тейо Тургун. Сейчас он на Делихоне, жив и здоров. Руководит их госбезопасностью. Это что-то типа лорд-канцлера, но с урезанным кругом обязанностей. И безо всякой публичности. А под могильной плитой в родовом склепе Эсилей покоится прах одного из южных изменников. Прошу простить за кощунство, Ваше Величество, но у меня не было особого выбора. Нужен был труп.
— А Корвус, значит, улетел на Делихон?
— Да.
— С этой высокой деле, как ее?..
— Вероник Хетчлинг. Удивлен, что Вы ее помните.
— Я хорошо помню все, что мне надо, лорд Дар-Халем. То, что Вы сделали для Корвуса, я тоже запомню.
— Я сделал это для Сида, Ваше Величество.
— Для Сида… Понимаю. Ты не хотел, чтобы он начинал лорд-канцлерствовать с таким грузом, как сумасшедший бескрылый отец за плечами.
— Вы проницательны, как всегда, Ваше…
— Не льсти, Дар-Халем. Меня впечатляет, что ты так и не раскрыл Сиду правду.
— Это была бы ненужная боль, моя королева. Ненужные страхи, сомнения, желания. Я видел свой долг в том, чтоб оградить его от возможных ошибок.
— Сделать неуязвимым…
— Если бы это могло быть так. Теперь Вы видите, Ваше Величество, мне можно доверять Дар-Эсилей.
— Вижу. Дай мне перо и бумагу. Вон на том столике. Совсем позабыл, что где лежит?
— Вы не хотите проверить то, что я Вам рассказал, моя королева?
— Как? Послать шпионов на Делихон? Кому я могу доверить такую тайну! Вызвать Корвуса по коммуникатору? Это слишком серьезное испытание для такой старухи, как я, лорд Дар-Халем, а я надеюсь еще пожить, чтобы сделать лорд-канцлером твоего среднего сына. И потом — мы воюем в Виридисе. Все полагают, это обычные волнения местных даров, но я даже отсюда чую пламя гражданской войны. Так что примите командование у Дар-Пассера, берите сколько Вам надо войска и отправляйтесь. Только немедленно!
— Повинуюсь, моя королева.
— Постой, я тебя провожу, мальчик. А то никто не поверит, что я снова сделала тебя маршалом. Решат еще, что ты задушил старуху и хочешь бежать.
— Раскидаю.
— Не стоит. Силы тебе еще понадобятся. После победы выспаться не надейся. Явишься во дворец и подробно доложишь.
— Вы стали интересоваться подробностями сражений, моя королева?
— Нет, Дар-Халем, ты подробно опишешь мне, как происходит обратная трансформация. И кто тебе с нею помог.
Старуха с трудом выбирается из широкого кресла. В последнее время она сильно сдала, как-то усохла и сморщилась вся еще больше. Пока она, опираясь на его локоть, шаркает к двери, Хьелль пытается вспомнить, когда видел ее без морщин. Пожалуй, что никогда. А ведь законсервировалась на славу, бессмертная наша горгулья. Вот и Сида пережила. И не только его. Спросить бы у нее, как она справляется с воспоминаниями. Не ответит.
Одной рукой приоткрывая дверь, второй — той, на которой висит королева — Хьелль проверяет расстояние до рукояти меча. Мечи позаимствованы у Элджи, но на дворцовую стражу их хватит. Надо будет заскочить в замок и проверить, куда делась та пара клинков, которую Сид все время пытался навесить на Кори. Хьелль болезненно хмурится. Сид, Сид…
Разговоры в комнате, прилегающей к аудиенц-залу, смолкают. Старшие дары все уже прочитали по глазам королевы, по той уверенности, с какой она доверяет себя Дар-Халему, по тому, как спокойно обводит он взглядом присутствующих, словно оценивая их возможное место в военном строю. Они много раз видели этот взгляд, которым непобедимый маршал Империи отделяет тыловую штабную сволочь от перспективных полевых командиров, талантливую молодежь от неизбежного балласта «середнячков», небоеспособных стариков от еще крепких ветеранов, готовых если не силой своей, то мудростью многократно усилить армию Ее Величества. Его армию.
Конечно, среди младших даров, находящихся сегодня во дворце, большинство никогда не чувствовало на себе взвешивающего взгляда одного из лучших военачальников Конфедерации. Но властительница Аккалабата не настроена разговаривать с бестолковыми — она просто протягивает приказ о возвращении Дар-Халему поста главнокомандующего. Протягивает не кому-то определенному, а в пространство, ни на секунду не сомневаясь, что подхватят, развернут, зачитают, как положено. Услужливая рука верховного дара Пассера, временно исполняющего при Ее Величестве все свободные придворные роли, принимает пергамент. Королева не удостаивает его даже кивком, а продолжает прерванный разговор:
— Иди, Дар-Халем, и чтобы через неделю ты доложил мне о спокойствии в южных пределах Империи.
Хьелль отвешивает глубокий поклон и быстро идет к противоположному концу комнаты. Он не боится дротика в спину или отравленного шипа на конской уздечке. Легкого поглаживающего движения, которым отпустила его королева, достаточно, чтобы даже самые бестолковые поняли: он прощен, он принят, более того, обласкан. Ни одна дворцовая крыса теперь не осмелится… Он знает, что этого было достаточно, поэтому с некоторым недоумением, уже закрывая за собой дверь, слышит, как королева все-таки говорит:
— Дары, мой маршал отправляется наводить порядок на юге. Прошу беспрекословно слушаться его распоряжений. Мы рады снова видеть верховного дара Халема.
* * *
— Эй, Дар-Халем!
Совсем страх потеряли эти Дар-Умбры. Четверо взрослых. Мелкота не считается. Выстроились как на параде. Кажется, я обещал Элджи съесть их живьем. Мама всегда держит свое слово, мой милый.
— Хьелль, мы не драться, — вперед выступает верховный лорд Цун Дар-Умбра.
Хорошее решение: он последний, кому я готов без разбирательств размозжить голову — слишком много крови вместе пролито, слишком много каши съедено из одного котелка на полях сражений.
— Мы хотим поговорить про Элджи.
Зря я убрал руки с мечей. Конечно, я тысячу раз успею, но не надо было даже позволять ему раскрыть свою грязную пасть. Вот зачем мелкоту привели. Смотрины решили устроить, подонки, сволочи…
— Посмотри, Дар-Халем. У нас много хорошего молодняка. Некоторых Элджи знает с самого детства.
Нескольких мальчишек выталкивают вперед, они склоняются в церемониальном поклоне перед верховным главнокомандующим Аккалабата, отцы с гордостью следят за ними. Бред, Чахи меня побери, какой это бред!
Лорд Дар-Халем гневно вздергивает подбородок:
— Не нуждаемся. Элджи не идет под дуэм. Нам больше не нужен карун, — цедит он, обливая застывших от ужаса мальчишек ледяным презрением.
Лисс, дорогая, как ты была права! Муж и жена — один демон Чахи. Много чему я научился у Сида.
— Что Вы, лорд Дар-Халем! — один из родителей, почуяв неладное, выскакивает вперед, чуть ли не заслоняя сына своим телом. Ох, всыплет же ему по первое число глава клана за такую несдержанность!
— Мы не хотели Вас обидеть! Мы предлагаем наших мальчиков Элджи как дойе!
Много чему я научился у Сида. Только не дипломатии. И не читать чужие мысли на расстоянии. Только и могу, что воевать с Виридисом, да не оставит его покровительством демон Чахи, поминаемый мной сегодня ежесекундно. Вот, значит, как все изменилось! Нам предлагают выбрать дойе. Даже с риском для жизни мальчишек. Что, если бы я, не разобравшись, начал рубить головы?
Дар-Умбрам в практической сметке не откажешь. Сообразив, что Пассерам теперь ловить нечего, сразу пришлепали крепить семейные узы.
Хьелль, не меняясь в лице, вновь позволяет мечам под орадом тихонько звякнуть. Дар-Умбры выдыхают синхронно: этот звук говорит, что рукояти мечей отпущены.
— Спасибо, — говорит лорд Дар-Халем, спокойно улыбаясь. — Мы рады вашему предложению, клан Дар-Умбра. Мы высоко ценим дружбу, связывающую наши семьи много веков, и ваше воинское искусство. Я поговорю с Элджи. Думаю, дело можно решить ко всеобщему удовольствию.
Мальчишки, пятясь, кланяются. Их лиц не видно, но в глазах всех старших даров читается облегчение. И несусветная радость — урвали, первые урвали лакомый кусок со стола верховного маршала!
Хьелль вдруг делает шаг вперед, хлопает Цуна Дар-Умбру по плечу:
— Знаешь что? — прищуривается он. — Пойдем-ка с тобой, выпьем. Бить стекла в «Треснутом мече» или «У старого крысолова» нам уже не пристало по возрасту, но «Четыре чала» — вполне злачное место для нудных воспоминаний двух старых друзей по оружию, не находишь?
Это то, чего я больше всего боялся. Не королевы, не реакции сыновей… Если он сейчас со мной не пойдет, значит, все зря. Никакими обратными трансформациями, никакими указами королевы нельзя сделать из леди Хеллы Дар-Эсиль Хьелля Дар-Халема. Верховного главнокомандующего — можно, а Хьелля — нельзя.
— Хьелль, ты отстал от жизни. Там нынче разбавляют эгребское, — Цун Дар-Умбра комплекцией напоминает покойного отца Хьелля, поэтому ответный хлопок отдается в позвоночнике маршала от шеи до копчика. — Идем, я покажу тебе, где теперь пьют дары Аккалабата. Хотя, конечно, ты не заслуживаешь…
— Это еще почему? — грубовато интересуется Хьелль.
— Потому что аристократическая задрыга леди Дар-Эсиль никогда не позволяла мне ущипнуть себя за задницу, — Цун сально поблескивает глазами, ждет продолжения. Молодежь, никогда не бывавшая в военном лагере на переднем крае, краснеет и изучает возможности бегства.
— Да на здоровье, придурок! — Хьелль демонстративно поворачивается спиной. Сквозь шорох орада слышен легкий призвук мечей: руки легли на гарды.
— Нет уж, жизнь дороже. Пошли, Дар-Халем, я угощаю. Возьмем кого-нибудь из молодых? Потренируем.
— Выбери сам, только чтоб пить умели и помалкивали, когда старшие говорят.
— Зная тебя, могу представить, что они упадут под лавку раньше, чем мы доберемся до рассказа о первой войне с Виридисом.
— С каким Виридисом? — Хьелль невинно вытаращивает глаза.
— Ну тебя к Чахи!
Задевая нарочито широко отставленными мечами прохожих, два верховных дара печатают шаг по брусчатке хаяросских улиц, перебрасываясь короткими фразами. За ними трусят с выражением младенческого восторга на лицах избранные представители молодежи Дар-Умбра. Рты у них открыты от пиетета, во взорах, бросаемых по сторонам, особенно в тот момент, когда процессия минует кого-то из сверстников, только одно: «Ну посмотрите же на меня! Я иду пить эгребское с легендарным Хьеллем Дар-Халемом! Меня пригласилииии!»
Хьелль иногда косится за спину на все это безобразие, подмигивает Цуну Дар-Умбре и тихо молится про себя святой Лулулле, чтобы у Цуна хватило ума отвести его в какой-нибудь новомодный кабак, а не туда, где они куролесили в юности вместе с Сидом.
Кори Дар-Эсиль
Уверенные штрихи, кисть замирает на мгновение, создавая утолщение на конце линии, почти незаметный разрыв и — опять вверх. Накамура рисует, сидя на коленях перед невысоким столиком. Администрация Когнаты создает ученикам дипломатической академии «все условия», чтобы они чувствовали себя как дома. Иначе никто во всей Конфедерации не поедет в такую глушь и мороз. Тем не менее сюда даже есть конкурс. Без вступительных испытаний принимаются только дети известных дипломатов и политиков: когнатяне свято верят в преемственность, семья здесь превыше всего. Поэтому на Когнате не только и даже не столько учатся: здесь заводят знакомства и обрастают контактами будущие вершители межпланетной политики. А умение терпеть холод никому еще не мешало. Тем более что это единственное неудобство.
— Ты не сосредоточен, Кори! — недовольно бурчит Накамура. Преподавательница по теории и практике искусства Лала, дочь представителя Когнаты в Звездном совете, поднимает голову от книги. Это ее любимое изобретение — уроки, на которых имеющие хоть какие-нибудь способности к изобразительному искусству представители разных цивилизаций пытаются передать свои навыки товарищам с других планет. Дело не только в том, что верийцы учатся рисовать красками, а земляне пытаются вылепить что-то сносное из голубой мхатмианской глины. Диалог культур — Звездный совет тешится новой игрушкой, и каждое общеконфедеративное учебное заведение должно соответствовать.
Сегодня очередь Накамуры Мидори. Японская живопись в исполнении десятка будущих дипломатов сама на себя не похожа. Даже второй землянин в их параллели, светлоглазый крепыш Бьорн, который вот уже час пыхтит над потенциальным шедевром под названием «Золотые рыбки под вербой», не в силах стереть презрительную усмешку с лица Накамуры-сенсея. Невысокий, желтолицый Накамура в четвертый раз сдирает лист толстой шероховатой бумаги с мольберта Бьорна: «Сначала!» Бьорн тяжело вздыхает и начинает сначала. Загнутый штрих, обозначающий рыбу, получается у него «слишком однородным». Спорить бесполезно. Мидори уже повернулся спиной и, подмигнув Кори, направляется к новой жертве.
В другой раз Кори тихо посмеялся бы над маленькой местью Накамуры. Неделю назад Бьорн побил его в кулачном бою — национальном виде спорта Когнаты, который в порядке знакомства с местной культурой изучают все мальчишки. Теперь лучший друг заставит его рисовать рыб до изнеможения. Но сегодня ни демонстративно разводящий руками Бьорн, ни приглашающе подмигивающий Накамура не способны заставить Кори забыть о двух письмах, полученных утром.
Первое пришло по электронной почте (Кори внутренне поморщился). Элдж в двух строках сообщал, что Кори следовало бы в ближайшие выходные слетать домой: есть кое-что, о чем ему следует знать, это связано с мамой, и он, Элдж, по зрелом размышлении, одобряет. Кори же он, как старший брат, просит не принимать скоропалительных решений и понять, что «он по-прежнему любит их и делает все для их блага». В общем, типичный дурашка Элджи: полная околесица и сплошная каша в голове. Сначала мама, потом какой-то он, который «все для их блага». Тейо Тургун? «Никуда не полечу», — решил Кори, тем более, что письмо было отправлено две недели назад на адрес академии и валялось на почтовом сервере все это время: никому не приходило в голову, что дару Аккалабата могла явиться электронная корреспонденция.
Второе письмо было, как положено, нацарапано на пергаменте безобразным почерком Медео. Прочитав его, Кори понял, что не просто полетит, а полетит немедленно. То есть когда будет оказия на Аккалабат. Специально корабли с Когнаты туда не летали, но если возникала возможность обменять шикарные длинношерстные меха на не менее роскошные умбренские самоцветы, то «Почему бы и нет?» — говорила торговая палата Когнаты, и пилот, на все стороны склоняя «больных на голову лордов, которые не могут сделать нормального космодрому», садился на доживавшие свои последние дни плиты того, что на Аккалабате космодромом называли. Происходило это не так уж и редко, так что у Кори был шанс в ближайшие выходные, то есть послезавтра, лично увидеть то, о чем сбивчиво, не скрывая своего ужаса и растерянности, повествовал в письме младший братишка:
«Кори, привет! Тут такое… Вернулась с Анакороса мама. Точнее, не мама. Мама улетала. А вернулся он — тот, с которым был дуэм у отца. Лорд Хьелль Дар-Халем. Он называет нас сыновьями. А мне противно. Я не знаю, что делать. Вчера сбежал из дома, перебрался в город к Эрлу Дар-Пассеру. Тебе, разумеется, туда соваться не надо. В общем, прилетай. Скажи ему, пусть выметается из нашего замка. Элджи написал мне письмо, что не возражает, что ему этот Дар-Халем даже понравился. Но Элджи был всегда ненормальный. А все теперь ждут, что скажет королева.
И еще. Отец Эрла собрал всех молодых Дар-Пассеров и сказал им, что, даже если им это не нравится, пусть они засунут свое мнение себе в… ну, ты понял… и не лезут к нему. К Дар-Халему. А тогда Бико сказал, что можно ведь и вдесятером навалиться… А лорд Дар-Пассер стал хохотать как сумасшедший и сказал… В общем, я не понял точно, что он сказал, но смысл был такой, что она… что он их и десятерых уложит как нечего делать. Этого же не может быть, правда, Кори? А тейо Тургун с ним остался в замке. Предатель. Отец бы никогда не позволил. И ты разберешься с ним, да? Прилетай поскорее, пожалуйста. Твой брат Медео. Хвала королеве!»
Кори гневно распахнул крылья. Что они там думают? Что он, наследный лорд-канцлер Аккалабата, будет терпеть чужака в своих владениях? Что он позволит какому-то нарушившему все и всяческие нормы Регламента Дар-Халему рассесться в каминном зале Эсильского замка? «Она должна была снова выйти замуж!» — возмущению Кори не было предела.
Он специально изучил эту главу Регламента: деле, потерявшая мужа и имеющая несовершеннолетних детей, должна осчастливить собой другого дара. Который возьмет на себя заботу о ее отпрысках, и в благодарность она родит ему нового сына. Все просто, как молитва святой Лулулле. И все не так, как в реальности. Но реальность не изменится из-за того, что ты, стоя на балконе под вяло сыплющимися с небес холодными хлопьями, будешь тупо пялиться то на злосчастное письмо, то на пустынный в зябкий рассветный час школьный двор — белый-белый, весь заваленный этими хлопьями.
…Ты не можешь не успеть.
— Эй, ваше лордство, дверь хоть закрой — комнату выстудишь! — из соседней форточки выглянула сочувствующая физиономия Бьорна. — А еще лучше, иди к нам — Мидори химичит какое-то безалкогольное варево, идеально согревающее перед занятиями.
Кори отрицательно машет рукой. Меланхоличный дзен в исполнении Мидори он еще способен вынести, но неиссякаемую жизнерадостность Бьорна… Однако балконную дверь затворить все-таки стоит.
…Не бойся. Делай то, что тебе хочется. Ты все успеешь. Ничего не отменяй из-за недостатка времени. Просто иди вперед и атакуй, как считаешь нужным.
— Подожди.
Голос Мидори. Как всегда. Одно слово и пауза. Переспрашивай.
— Что тебе?
…Ты… меня… Не заденешь.
— Кори…
— Говори уже!
— Если ты не замерз… Ты можешь постоять так еще немножко? Белые снежинки на ораде и твоих волосах — это красиво. Мне пять минут надо.
Дождавшись отрешенно-утвердительного кивка Кори, Мидори ныряет куда-то в комнату за рисовальными принадлежностями и под аккомпанемент негодующего рева Бьорна тоже распахивает балкон. Примащивается на пороге, чтобы снег не попадал в тушь. Бормочет себе под нос — ритмичное, незнакомое.
— Громче!
— Снег согнул бамбук,
Словно мир вокруг него
Перевернулся.
…Не Халем, похож только внешне. Эсили кровь подпортили.
…Да уж, можно вздохнуть спокойно.
— Уродливый ворон —
И он прекрасен на первом снегу
В зимнее утро!
Кори нравятся японские хокку. Странные, но верные слова. И Мидори нравится, что они нравятся Кори. Бьорн долго пыхтел, ревновал, пытаясь придумать, что может противопоставить японскому искусству недомолвок многословная старая Европа. Кори покорно смотрел в компьютерный экран, на котором выясняли отношения нелепо орудующие старомодными мечами косматые дикари по произвищу Нибелунги, но так и не проникся. И только однажды, когда отчаявшийся Бьорн хлопнул перед ним по столу толстым томом с женщиной на обложке — в платье, похожем на наряды аккалабатских деле, только цветном, и с кинжалом в руке — «Кристин, дочь Лавранса» — Кори заинтересовался и в два дня проглотил роман. Европа была реабилитирована, и Кори и Бьорн — оба вздохнули спокойно.
…отдай и закажи себе новые в Умбрене…
— Не хмурься.
— Мидори, я не могу, у меня проблемы.
— Ты будущий глава дипломатии своей планеты. Учись владеть лицом.
— Не учи меня. Ты не мой отец.
Кори сам произнес это слово, но извиняется почему-то Мидори. Даже встает на колени и опускается лицом к земле. Значит, чувствует себя сильно виноватым.
— Прости.
— Ничего.
…Ты даже представить себе не можешь, насколько то, что он делает, отличается от того, что делал…
… Что делал любой Дар-Халем в его возрасте…
Бьорн тянет шею, заглядывая через плечо, но Мидори прячет от него рисунок. Тогда он на минутку исчезает за плотной занавеской и возвращается с дымящейся глиняной кружкой. Сует ее Кори в руки.
— Мидори! Он у тебя совсем окоченел. Дозволь хоть глинтвейну. Хотя безалкогольный глёг — это мертвому припарки.
— Ему можно алкоголь, — Мидори ни на секунду не отрывается от рисунка. Тонкая кисточка летает вверх-вниз, узкие брови на желтоватом лице сопровождают ее движения. Даже подбородком Мидори себе сейчас помогает.
— Он несовершеннолетний, — возражает Бьорн.
— Ты не у себя дома в Лиллехаммере. И Кори — дар Аккалабата.
Кори отхлебывает горячую, пахнущую незнакомыми специями жидкость. Все-таки земляне странные: ну, что может сделаться от пары бокалов хорошего красного вина здоровому молодому организму? Вообще не предмет для обсуждения. Но хорошо, что они есть, эти двое. С ними не так погано. Можно притвориться, что слушаешь, смотреть на белый школьный двор, где только-только начали появляться первые фигуры в мохнатых шубах, и думать о своем.
…Прости, но ни ты, ни Тургун не имеете ни малейшего шанса понять и оценить эту нашу способность. Не говоря уж о том, чтобы ее воспитать.
— Кори, ты меня слышишь? — Мидори теребит его за рукав. — Посмотри. Нравится?
Глинтвейн давно кончился, и пальцы обеих рук оледенели. Это было явно не пять минут. «Но дело того стоило», — думает Кори, разглядывая то, во что Мидори ухитрился превратить пустой лист сероватой бумаги. От одного взгляда можно замерзнуть. Холодный снег на плотной теплой ткани орада, на черных густых волосах, холодный снег на плечах, льдинки в темных отчужденных глазах, холодные мысли, снежинки в холодных ладонях…
— Похож, — констатирует Бьорн.
— Здорово, — признается Кори и тянется за портретом.
Мидори — гениальный художник. Зачем ему дипломатия? Надо будет как-то спросить.
Мидори отдергивает рисунок. Кори поленился ускорить внутренний временной поток и разочарованно щелкает пальцами в воздухе.
— Не тебе.
— Я имею право.
— Щассс, — шипит Мидори уже из-за балконной двери.
— А кому? — Кори и Бьорн произносят одновременно.
— Выставлю на аукцион. Кори пользуется популярностью.
— Убью.
— Какая средневековая жестокость! — притворно возмущается Мидори.
— Правда, зачем он тебе? — любопытствует Бьорн.
— Подарю Лале. Она к нему неравнодушна.
— Убью медленно, с особой средневековой жестокостью, — Кори стряхивает с орада снег и отступает в свою комнату. Письмо Медео засунуто глубоко в карман, но тяжелые мысли не спрячешь.
* * *
— Кори, останься после урока, — ласково просит Лала, и Бьорн с Мидори многозначительно переглядываются. Лала — красавица: высокая, стройная, тонкокостная, почти прозрачная. С прошлых каникул Бьорн, как и все мальчишки в колледже, записавшийся в число поклонников Лалы с первого курса, приволок ей в подарок огромный альбом земной живописи, заложив страницу с картиной, на которой, по его мнению, Лала была изображена. Кори запомнил название — «Весна», Ботичелли. Сходство было очевидным: даже толстокожий Бьорн смог его разглядеть. Мидори тут же обзавелся качественной репродукцией и повесил у себя в комнате.
В Лалу были более или менее влюблены все учащиеся мужского пола. А она благоволила Кори. Который в силу своего аккалабатского происхождения был влюблен как раз менее всех. Однако с первого дня на Когнате он оказался под ее ненавязчивым, ласковым покровительством. И за день до его первого на Когнате альцедо, когда он судорожно соображал, кто из соседей — Бьорн или Мидори — нанесет меньше вреда его драгоценному оперению, Лала пригласила Кори к себе. Спокойно сообщила о поступившей от его отца по дипломатическим каналам просьбе, разложила на столике свиток, который шутливо окрестила «инструкцией по уходу», и велела раздеться.
С тех пор Кори стал вхож в дом — густо пахнущую свежим деревом и горячими пирогами бревенчатую усадьбу в получасе езды на снегоходе от колледжа. Во дворе усадьбы носились друг за дружкой или дремали, свернувшись калачиком, ездовые собаки — знаменитые когнатские сневы, не боящиеся ни льда, ни мороза, ни ветра. В камине всегда рокотал живой огонь, хозяйка, несмотря на свою небесную бестелесность, готовила вкусно, и Кори никогда не отклонял приглашений, хотя одноклассники смотрели на него странно и шептались по сторонам, а Мидори и Бьорн даже пытались вслух отпускать сальные шуточки по поводу и без. Парочки демонстраций того, как работает внутреннее время даров Аккалабата в боевом режиме, хватило, чтобы заткнуть рот даже самым неуемным пошлякам.
Сам Кори о причинах столь нежного к себе отношения не задумывался, терпел прикосновения прохладных пальцев ко лбу, легкие объятия при встрече, не обращал внимания на то, как туманились глаза его прекрасной хозяйки, когда он прощался рано утром и уезжал в колледж. Лала много расспрашивала об Аккалабате, внимательно слушала, и Кори было с ней хорошо.
Когда пришло известие о гибели отца, Кори впервые отправился к Лале сам, без приглашения, и был поражен тем, насколько близко к сердцу она приняла его горе. Он не плакал — она пролила слезы за него, старательно пряча от мальчика красные глаза. Она его не утешала — будущий лорд-канцлер Аккалабата не нуждался в словах сочувствия. Просто сидела рядом, обняв Кори одной рукой, и они вместе смотрели на пламя камина. Искорки улетали в трубу, и, казалось, вместе с ними улетала вся прошлая жизнь, и как черный пепел вставал и разворачивался загадочными силуэтами вдоль задней стенки камина, так разворачивалась перед Кори жизнь новая, взрослая.
Он улетел на следующий день на Аккалабат, вместе с Медео и Элджи стоял перед королевой, сопровождал рыдающую мать во главе траурной процессии, сидел у ее кровати утром, когда она, растрепанная, жалкая, какой он ее никогда не видел, металась по мокрой подушке, не в силах даже взять с тумбочки кружку с водой, и шептала без перерыва: «Сид! Сид! Зачем ты? Я во всем виновата». И еще много странных слов, пока не пришел тейо Тургун, и не отхлопал ее по щекам, и не выгнал их, перепуганных, в каминный зал, где на столе лежал свиток — письмо от королевы с приказом определиться до завтра, кто из них будет наследовать дариат, и подтверждением права Кори на лорд-канцлерский титул.
Элдж тогда вытаращил глаза: он ничего не знал. Но Кори его успокоил: забирай себе главный замок и ступай на свой Анакорос, нам с Медео хватит крепости на холмах. Она поновей и попроще, но для лорд-канцлера, которому большую часть времени все равно придется проводить в столице, вполне подходит. Надо только привести в порядок маму, чтобы она явилась к королеве и обсудила с ней наше решение. Тейо Тургун только хмыкнул, слушая Кори, пробормотал под нос: «Что они там с ними делают на этой Когнате?» — и велел мать до вечера не тревожить: «Я сам с ней поговорю».
Леди Хелла вышла к обеду, как всегда, безукоризненно убранная, со сложной прической и лучшими драгоценностями дома Эсилей на шее и на руках. Обычным своим ровным голосом расспрашивала Элджи об Анакоросе, а Кори о его успехах на Когнате, нахмурилась на Медео, который ел по обыкновению торопливо, хватая еду руками, и пригрозила запереть его на год в корпус на исправление. Медео привычно схамил и заслуженно получил по губам. Кори облегченно вздохнул: ничего не изменится, мама справится, Элджи молчит и разглядывает пол, как обычно, Медео выводит всех из себя. Только отца больше нет, и место его во главе длинного стола на разлапистых ножках не занято. Велено было закладывать лошадей: леди Хелла назавтра намеревалась отправиться во дворец.
* * *
— Кори, чем ты расстроен? — он не собирался жаловаться, но Лале не смог не рассказать. Точнее, он не рассказывал, просто сунул ей в руку два письма — распечатку электронного элджиного и свиток Медео — и спрятал взгляд, отошел к окну, стал смотреть на ледяную гору, с которой с визгом и хохотом скатывались первоклассники. Лала закончила читать, подошла сзади, руки положила на плечи, носом уткнулась в волосы. Стало тепло и уютно.
— Поедем ко мне, хочешь?
— Хочу.
Полчаса на снегоходе сквозь сугробы, никогда не тающие в низине, где расположен академический кампус, напрямик через заснеженный лес, по пустынной равнине с одинокими усадьбами, от которых доносится собачий лай и тянет каминным дымом. Меховой орад промерзает насквозь, даже под плотно застегнутый капюшон забивается белая крошка. Руки даже в кабине немеют, плотные клубы пара вырываются изо рта. Можно не разговаривать.
Лала сосредоточенно вглядывается в хорошо накатанную колею: здесь, на равнине, живут практически все наставники Академии. Им, выросшим на Когнате, такая дорога не в тягость, а в радость. Не случайно путь не огибает небольшие пригорки, а карабкается на них, а дальше — снегоход летит, как с трамплина, и плюхается на снежную поверхность, поднимая белые брызги. Лала взвизгивает от восторга, и Кори, несмотря на свое мрачное настроение, не может удержаться от улыбки, глядя на ее лицо. «Интересно, как бы она реагировала на полет? Жалко, что здесь так холодно, и я не могу взять ее с собой в небо», — не в первый раз думает он.
Въехав во двор усадьбы, Лала тормозит так же резко, как стартовала из гаража академии. Мотор взревывает, и снегоход по инерции описывает огромный круг, немного заваливаясь на бок. Собаки — белые, рыжие, черные — с лаем бросаются врассыпную. На Когнате никогда не запирают ворота: на каждой усадьбе есть надежные четвероногие сторожа, да и кому из чужих придет в голову забираться в такую даль? Зато двери и ставни в домах впечатляют своей основательностью: они — преграда не для незваного гостя, а для мороза.
Какой-то, по мнению Кори, полный кретин написал в Классификаторе разумных рас Вселенной, что когнатяне — одна из самых неравномерно развитых цивилизаций. Разработав фантастическую технологию использования энергии Эгиталоса — светила Когнаты, имея в своем распоряжении химические и физические лаборатории, создающие все новые и новые материалы с заданными свойствами, главное из которых — морозоустойчивость, эти чудаки греются у каминов в своих деревянных усадьбах, гоняются на лыжах за пушным зверем, и никакие вопли зеленых по всей Конфедерации не заставят их отказаться от шуб из натурального меха. Действительно, крошечная пирамидка, за принцип действия которой ситийцы отвалили правительству Когнаты половину своего военного флота (но так и не смогли, даже имея в руках прототип, запустить серийное производство), установленная на крыше, способна освещать и отапливать в шестидесятиградусный мороз многоэтажный дом или километровую теплицу с тропическими растениями.
На коньке дома у Лалы тоже вращается блестящая пирамидка, дающая свет и тепло, но терморегуляторы выставлены так, что без затопленного камина в комнатах сразу становится зябко и неуютно. Рамы и дверные проемы обрабатываются особым веществом, которое, испаряясь, создает теплоизолирующую завесу, сохраняющую свои свойства в течение года. Но сама усадьба срублена из настоящих бревен, как это делали сотни лет назад, в ней всегда стоит запах соснового леса и янтарная смола проступает на спилах.
По тому же принципу, что и пропитки, защищающие от холода дом, действуют лосьоны и кремы, которыми пользуются когнатяне: состав не просто предохраняет кожу от негативного воздействия окружающей среды — он не позволяет морозу даже подобраться к телу, создавая вокруг человека невидимый ореол, обеспечивающий баланс теплообмена. Чистокровному когнатянину достаточно раз в два-три дня натереться лосьоном с ног до головы и утром принять дозу энерготоника, чтобы не испытывать никаких неприятных ощущений, даже когда столбик термометра падает до восьмидесяти.
На представителей других рас достижения когнатянской химии действуют по-разному: в архивах Академии хранятся подробные описания дозировок и побочных эффектов, и все равно каждый, прибывающий на обучение, первые два месяца находится под неусыпным контролем врача. Аккалабы на Когнате более частые гости, чем на других планетах вне своего сектора, поэтому Кори легко подобрали всю необходимую фармацевтику и предупредили, что мерзнуть он все равно будет. Но на уровне минус пятнадцати-двадцати, не более. Кори в ответ только пожал плечами и покорно присоединил баночки и флаконы, покрытые витиеватыми когнатянскими буквами, к не менее многочисленному арсеналу средств для альцедо.
Мазать руки он всегда забывал, поэтому, пока помогал Лале накормить собак и загонял снегоход под навес, пальцы одеревенели окончательно. Не спасли даже толстые перчатки: сверху — волк, снизу — очередной суперматериал с труднопроизносимым названием и трудновообразимыми свойствами. Дуя на пальцы, Кори сбросил с ног унты, отряхнул полы орада от налипшего снега и потопал в гостиную разжигать камин. Через несколько минут появилась и Лала, захлопотала у сервировочного столика, поднялся пар над тарелками с супом.
Ни возня с громогласно изъявляющими свой восторг по поводу возвращения хозяйки псами во дворе, ни поглощение горячего обеда не предполагали обмена мнениями, что продолжало Кори радовать. Он уже даже решил, что, пожалуй, не станет вообще заговаривать о своей проблеме: отвлекся, и ладно. Все равно, что бы ни сказала Лала, это не сможет повлиять на его решение: в выходные он летит на Аккалабат. Надо только договориться, чтобы она заказала ему место на торговом судне.
— Я чай поставлю? — нарушила молчание Лала. Кори кивнул. В ритуале заваривания чая была одна важная деталь: столик с чайными принадлежностями находился как раз за креслом, на котором любил сидеть Кори, и Лала, проскальзывая за спину, никогда не забывала потрепать мальчика по голове или чмокнуть в затылок.
Сегодня ее рука задержалась на темных густых волосах подольше, поправила заколку, подтянула выбившиеся прядки… и сильно хлопнула по спине: «Не горбись! Сидишь, как старая водяная крыса, а не как…» Обычного продолжения «…будущий лучший фехтовальщик Аккалабатской империи» почему-то не последовало. Кори поднял голову: на лице у Лалы застыло странное выражение — будто ей только что пришло в голову что-то забавное и неуютное одновременно. Она бессознательно помешивала ложечкой в коробке с чаем и, казалось, пыталась решить в уме сложную математическую задачу.
Звук реактивных саней раздался под самыми окнами.
— Я никого не жду, — задумчиво сообщила Лала. И через секунду — на глазах у удивленного Кори — уже бросила чай, запахивая плед, бежала — через всю комнату, в прихожую, распахнув дверь, через которую в комнату тут же ворвался холодный воздух, наружу — радостно, как ребенок, взвизгивая. Рядом с ее голосом послышался другой — мужской, низкий. Уверенный, но не грубый. Изобличающий внутреннюю силу, но не наглый. Голос, которому хочется доверять и подчиняться. Кори подобрался, но с кресла не встал.
— Кто у тебя? — вновь прибывший уже в прихожей, он стряхивает снег с обуви, снимает шапку, стучит ей по вешалке. Ехал он, очевидно, издалека, похоже, с космодрома. Судя по тому, как по-хозяйски он разбрасывает свои вещи по полкам и ящикам, он здесь свой.
— И собаки не залаяли… — думает Кори. — Не знал, что у Лалы кто-нибудь есть.
Он не ревнует, но ему неприятно. В такой неудачный день хотелось побыть вдвоем.
— Это Кори, — отвечает Лала, показываясь на пороге. — Кори Дар-Эсиль.
— Ах вот оно что, — за ее спиной маячит высокая фигура с неприглаженной копной белобрысых волос на голове. Вериец. Голубые глаза, походный загар, камуфляжные брюки с кучей карманов и поясом, на который что только ни приторочено. В голосе нет недовольства, одно дружелюбие.
Он выходит на середину комнаты. Вежливый Кори встает, готовясь к процедуре знакомства.
— Кори, это Кир. Он… В общем, он здесь живет.
— Приятно познакомиться.
Улыбающийся вериец делает шаг вперед и протягивает… рука Кори, тоже вытянутая вперед для рукопожатия по конфедеративному обычаю, замирает в воздухе, потому что к ней, из рукава модной джинсовой куртки тянутся три зеленых щупальца.
— Никогда не слышал про Хоммутьяр, парень? — вериец не перестает улыбаться и щупальца не убирает. — Я наполовину оттуда. Ты ничего не рассказывала ему, Лала?
— Я ничего ему не рассказывала, — Лала так напирает на «ничего», что Кори становится понятно: это не нейтральная информация, а предостережение.
— Значит, я вовремя, — как ни в чем не бывало констатирует Кир, который «здесь живет», и интересуется:
— Ты здороваться будешь? Или тебе противно?
— Нет, — смущается Кори. — То есть да. То есть мне не противно. И… вот, — он неуклюже сует свою руку в щупальца. Они не холодные, вполне человеческой температуры, осторожно сжимают пальцы и высвобождают. Молодой мужчина испытующе смотрит на Кори:
— Ничего? Пережил?
Кори неопределенно пожимает плечами.
— Кори, у тебя есть уникальная возможность познакомиться с одним из тех, кого вы проходите по школьной программе. Кир открыл Забытые города на Мхатме, — преисполненным гордости голосом объявляет Лала.
История не относится к числу любимых предметов Кори, но про Забытые города не слышал только ленивый. Кори восхищенно присвистывает:
— Ух ты!
И не удержавшись, добавляет:
— Я думал, что вы старый.
Кир, краснеет то ли от удовольствия, то ли от смущения. Лала ехидно резюмирует:
— Вот такое производишь ты впечатление. Правильно, что в учебнике нет твоей фотографии крупным планом.
— В астронете есть, — Кир подтаскивает к камину еще одно кресло, и Кори обращает внимание, что, когда рукава натянуты низко, щупалец не заметно.
— Лазят они в астронет, надейся! — фыркает Лала. — Обедать будешь?
— Спасибо, у меня был деловой ланч на космодроме. Не успел проголодаться. А чаю можно. Кори, передай, пожалуйста, мою кружку с каминной полки.
Кори изумленно таращится на каминную полку, пытаясь сообразить, какой из находящихся там предметов можно назвать кружкой. На помощь приходит Лала:
— Он имеет в виду вон ту литровую бадью с отбитой ручкой. Я бы ее давно выкинула, но Кир, как всякий археолог, сентиментален. И мог бы сам дотянуться, нечего ребенка гонять.
Кир нараспев произносит что-то по-когнатянски. Лала закатывается хохотом. Кори хмурится. Обычно они говорят на языке Конфедерации или по-аккалабатски (Лала на удивление хорошо знает язык), и он не носит транслятор. Несмотря на свой небольшой размер клипса белого металла слишком выделяется на фоне длинных темно-зеленых серег в ушах Кори: неэстетичность сочетания была признана высшей инстанцией в составе Кори — Мидори — Бьорн единогласно.
— Кори, не обижайся, — поворачивается к нему Кир, уже завладевший своей кружкой. — Это строчки из старинной местной баллады с неудобосказуемым при несовершеннолетних содержанием. Нечто про то, как охотник вернулся домой, а жена…
— Кир! — предостерегающе восклицает Лала. — Я все-таки его учительница. Подставляйте чашки.
— В этом-то вся беда, — замечает Кир. — Если бы ты была моей учительницей, я бы тоже никогда в жизни не стал бы отвлекаться на то, чтобы разглядывать фотографии какого-то урода с щупальцами в учебнике. А уж про освоение газовых месторождений Хирундо подицепсами согласился бы слушать только в порядке индивидуальных занятий. С тобой. Здесь перед камином. Должно же быть равновесие прекрасного и безобразного в природе.
Произнеся эту речь, Кир заговорщицки подмигивает Кори, и теперь уже смеются все трое. Но не успевает Кори подумать, что с явлением этого странного «здесь живущего» типа вполне можно примириться, что он, очевидно, рад оказаться дома и будет болтать и шутить, а это как раз то, что Кори нужно… а потом можно будет спросить про его последнюю экспедицию, и он будет бесконечно рассказывать — не успевает Кори подумать все это, как Лала, усевшись на диванчике возле камина и аккуратно подоткнув вокруг себя плед, говорит очень серьезным голосом:
— Кир, у нас тут проблемы… семейные. Нужен совет. Кори, расскажи ему.
В первый момент все в Кори восстает против этого предложения, сделанного как само собой разумеющееся: рассказать не просто о неприятности или горе — о позоре своей семьи человеку, которого он видит впервые в жизни. Да даже и не человеку! Он негодующе смотрит на Лалу. Это предательство — иначе и не назовешь. Но она встречает его взгляд спокойно:
— Кори, Кир обладает удивительным качеством, свойственным всем хоммутьярам. Это умение сочувствовать и сопереживать. Ты можешь мне не поверить, но знай: он найдет слова, он подскажет решение… просто потому, что будет очень хотеть тебе помочь.
Видя, что Кори не убежден, она продолжает:
— Всякий раз, когда мне приходилось принимать жизненно важное решение, Кир был рядом. Один раз он даже принял решение за меня. И в тот момент, знаешь, я готова была его убить. А потом… если бы тогда он не настоял на своем… я сама умерла бы, наверное.
— Собачья чушь, — громко, нарочито громко говорит Кир, и его ясный и четкий голос на фоне хриплого шепота, на который сбилась Лала, звучит как голос надежды на фоне отчаянья. — Все проще, Кори. Что бы там у тебя ни стряслось… рассказав это Лале, ты сделал свою проблему ее проблемой, а все ее проблемы — мои. Автоматически. Так что давай — колись.
Кори рывком вынимает из внутреннего кармана утренние письма. Не глядя на Кира, протягивает Лале:
— Делай что хочешь.
Честно говоря, он не думал, что она их возьмет. Но Лала, приняв от него листок с распечаткой Элджиного мейла и свиток Медео, передает их через стол Киру. Кори наблюдает, как кончики щупалец разглаживают бумагу, разворачивают пергамент…
— Вы прочитайте, а я объясню, — предлагает он. — Про дуэм, про Регламент, про то, как положено… И как она… он это все нарушил.
— В курсе я, — не отрывая глаз от письма Медео, отвечает Кир. — Про всю вашу биологию, социологию, психологию, анатомию, физиологию…
— Кир, хватит, — Лала недовольно морщится. — Кори, что ты решил делать?
— Как что? Полечу в выходные домой разбираться! Это же ненормально. Возмутительно! Только такой идиот, как Элджи, может не понимать, что за мерзость произошла у нас в доме!
Кир внимательно смотрит на него, и Кори осекается:
— Что?
— Это мой вопрос. Что за мерзость произошла у вас в доме? Точнее, почему это мерзость?
— Ну… Так не принято. Дуэм — это освященное традицией установление, благодаря которому мы выжили на Аккалабате. Соблюдать Регламент — такой же долг любого дара, как уважать и защищать королеву, быть справедливым хозяином своего дариата, уметь фехтовать. То, что позволила себе наша мать, — бесчестно. Оскорбительно по отношению к памяти отца. Это пятно на всем роде Дар-Эсилей. Мне же все будут смеяться в лицо… а я столько сил потратил, чтобы меня уважали… — обиженно заключает он. Больше всего сейчас хочется снять орад, завернуться как следует в крылья и заплакать в голос. Облеченная в слова ситуация кажется еще более кошмарной, чем раньше.
— Иди сюда, — говорит Лала. Встретив его жалобный взгляд, повторяет:
— Просто иди сюда, — и делает приглашающий жест рукой к себе на колени.
Кори как во сне переползает к ней на диванчик. Она приподнимает плед, притягивает Кори к себе, заставляет свернуться калачиком, он зажмуривается… во дворе лают собаки, за спиной шипит чайник.
— У меня три вопроса, — Кори открывает один глаз, настолько по-деловому звучит сейчас голос Кира. — Ты меня слушаешь?
— Ага.
— Первый. Поставь себя на место отца. Хотел бы он видеть свою жену в постели с другим лордом?
— Киииир! — возмущенно шипит Лала.
— Лала, я говорю не с ребенком, а с наследником одного из древнейших родов Аккалабата, наследником, который хочет взять в руки судьбу своей семьи. И я не собираюсь миндальничать. Не нравится — выйди.
Кори открывает второй глаз. Подумать только, что кто-то способен так разговаривать с Лалой! И она, красивая, недоступная, гордая, не обижается. Просто поджала недовольно губы, и на лбу появилась маленькая морщинка. Кир тоже заметил, протянул щупальце, разгладил морщинку, провел по щеке нежно. Лала щупальце перехватила, поднесла к губам, чмокнула, улыбнулась. Кир осторожно вытянул его из ее тонких пальцев, снова переключился на Кори:
— У тебя есть ответ? Что сделал бы лорд Дар-Эсиль, если бы увидел свою жену с другим даром?
— Убил бы обоих, — вырывается у Кори.
— И молодец, — одобряет Кир. — Переходим ко второму вопросу. Скажи, пожалуйста, о лорд Кори, верный слуга короны и будущий глава клана Эсилей, кто полезнее для Империи и для клана: тусклая женщина в трауре, неспособная сама воспитать своих сыновей и ищущая поддержки в новом браке, или сильный мужчина, блестящий мечник и благородный дар, который сам кому угодно окажет поддержку? Насколько я знаю, и это подтверждается письмом Медео, твоя мать происходила из рода Халемов — лучших воинов Аккалабата. Или ты боишься, что по сравнению с восставшим из небытия Дар-Халемом твои фехтовальные таланты померкнут? Не хочется быть вечно вторым, а, Кори?
— Не смейся над ним, Кир, — просит Лала.
— Ни на секунду. Это серьезные вещи.
— Он не смеется.
Лала смотрит на него удивленно, но Кори точно знает, что это так. Этот парень с щупальцами, который, судя по всему, никогда не был на Аккалабате, но многое про него знает, действительно хочет помочь. И он чрезвычайно серьезен. И внимательно прочитал письма. И додумывается до такого, что даже и не приходило Кори в голову, хотя должно было прийти. Кори мысленно посылает себя в задницу к демону Чахи. Сколько раз отец говорил ему, что дипломат не должен зацикливаться на одной стороне вопроса, должен стараться посмотреть на проблему с разных сторон! А он уперся: тот, кто живет сейчас в крепости на Эсильских болотах, перестал быть его матерью! Он больше не она, он не леди Хелла! Почему я не подумал о том, кем он стал теперь?
В глазах у Кори — череда портретов на стенах халемского замка: маршалы Аккалабата, верховные главнокомандующие, лучшие мечники королевы, непобедимые, неподражаемые в искусстве владения внутренним временем дары Халема! И один из них ждет его дома!
…Осталось выяснить, как драться. Вернее, почему он не дерется, как Дар-Халем, хотя должен бы. Тебя ведь это тревожит, Сид?
Картины сменяют одна другую. Мать и отец в тренировочном зале друг напротив друга обмениваются многозначительными взглядами, он между ними — непонимающий, отец протягивает ему изогнутые клинки — те, которые лежат сейчас под семью замками в сейфе Академии… Мать, снимающая с пальцев вычурные перстни, подворачивающая длинные рукава: «В стойку!» Сквозь пот, заливающий глаза, — мать с тяжелыми мечами Халемов в руках, ничуточки не уставшая, идет к отцу, сидящему на полу у стены, он протягивает ей бутылку, она пьет из горла эгребское — на глазах у пораженного Кори. Отец, как никогда довольный, подмигивает…
А лорд Дар-Пассер стал хохотать как сумасшедший и сказал… В общем, я не понял точно, что он сказал, но смысл был такой, что она… что он их и десятерых уложит как нечего делать.
Вот почему нет скандала. Вот почему королева не разгневалась, а приняла ее… его.
Кир терпеливо ждет. Он умеет не только принимать решения за других людей, он умеет ждать, пока люди примут свои собственные решения. Нужно их только чуть-чуть подтолкнуть. Поэтому, обменявшись с Лалой понимающим взглядом, он произносит таким ничего не значащим голосом, которым обычно говорят самые важные вещи:
— Вижу, на второй вопрос ты сам себе ответил. Третий и последний. Насколько мне известно (исправь, если я ошибаюсь), случаи обратной трансформации в истории дуэма неизвестны. Но мне сомнительно (и каждый, кто хоть немного изучал генетику и тендерную биологию, тебе это скажет), что обратное превращение деле в дара может произойти просто в результате… м-м-м — Лала, заткни уши — сексуального контакта этой деле с особью женского пола.
Это утверждение производит эффект сокрушительный. Лала, вместо того чтобы заткнуть уши, всплескивает руками и багровеет. Кори, как катапультой, выкидывает из воспоминаний в мир сегодняшний.
— Ну, извините, — разводит щупальцами Кир. — Привык называть вещи своими именами. Мне продолжать?
— Нет. Да, — одновременно произносят Лала и Кори.
— Главное действующее лицо требует продолжения, — ухмыляется Кир. — Я сразу понял, что ты настоящий мужик, Кори. Итак, возможность обратной трансформации должна быть каким-то образом обеспечена, заложена при трансформации первичной: из дара в деле. Составив себе представление о роде Эсилей и о роде Халемов по рассказам людей, которым я доверяю (пожалуй, даже слишком)… Не надо делать мне знаки бровями, Лала! Мальчик — будущий лорд-канцлер Аккалабата, он все видит.
Так вот, я повторяю: по моим представлениям, имеющим под собой довольно твердую почву, смею предположить, что именно лорд Дар-Эсиль был тем участником процесса, — м-м-м, не смотри на меня так, Лала! — который обеспечил своей жене возможность обратной трансформации. Лорд Дар-Халем был, точнее, имеет место быть, слишком прямолинеен и прост для этого. Таким образом, превращение леди Дар-Эсиль в лорда Дар-Халема может рассматриваться как последняя воля твоего отца. И обсуждению, а тем более осуждению, не подлежит. Я все сказал.
Кир встряхивает головой, как бы подчеркивая окончательность приговора.
— Она помнила.
— Что ты сказал? — Лала обеспокоенно наклоняется к Кори. Ей кажется, что он бредит. И лоб какой-то горячий. Кори откидывает плед, садится, начинает лихорадочно объяснять:
— Она помнила, как фехтовать. Так обычно не бывает. Деле ничего не оставляют себе от прошлой жизни: они не умеют пользоваться оружием, теряют навыки управления внутренним временем, не помнят альцедо, крыльев, кто был их каш — они ничего не помнят. Я много раз видел: проходят на балу мимо прежних друзей, те узнают их, а эти нет… то есть… — Кори запутывается и покаянно наклоняет голову.
— Мы поняли, — в голосе Кира искреннее сочувствие. — А твоя мама, значит, помнила, как держать в руках меч.
— Не просто, как держать меч. Она была… несравненна. На голову выше всех мечников, которых мне приходилось видеть. И сумасшедшее внутреннее время. Такое, как ни у кого. Только у нас, Дар-Ха…
— Это ты сам сказал.
— Ты не Дар-Халем! — Лала сегодня обречена на то, чтобы говорить хором с кем-то. Ее выкрик звучит особенно резко и враждебно на фоне удовлетворенно-расслабленной реплики Кира. Кир смотрит на нее с удивлением:
— Эй! Ты же сама хотела…
— Он не Дар-Халем! Его зовут Кори Дар-Эсиль! Он сын лорд-канцлера Аккалабата!
Кори смотрит во все глаза. Да что с ней такое сделалось? Она же сама хотела с самого начала, чтобы Кир примирил его с матерью, с ее обратной трансформацией. Это было видно невооруженным глазом. И вот теперь, когда он фактически признал лорда Дар-Халема своим… кем? Кееем?!! Хорошо, скажем так: теперь, когда он осознал свое родство с Хьеллем Дар-Халемом не как позор, а как данность, из которой можно извлечь даже некоторую выгоду, Лала вдруг вскакивает с дивана, размахивает руками, кричит на него, нет, про него, на Кира…
Надо ей объяснить. Он же не собирается менять родовое имя! Он просто имел в виду, что в его жилах течет кровь Дар-Халемов, несущая в себе уникальную способность управления внутренним временем. Способность, которой не было у его отца, а у него она есть, и у Элджи, и у Медео тоже, наверное, есть. И чтобы научить этих двоих использовать свое превосходство, преимущество перед другими дарами, нужна, безусловно, не несчастная, убитая жизнью леди Хелла в постели чужого лорда, а сам лорд Дар-Халем, который теперь сможет защитить честь семьи вместе с Кори, и растяпу Элджи не отдаст под дуэм (это кто же попрет на двоих Дар-Ха… обладающих кровью Халемов!), и Медео наставит на истинный путь! Хорошо-то как! И не надо в тринадцать лет становиться главой семьи, и можно спокойно доучиться на Когнате, а потом не спеша входить в курс дела.
Но почему такая злость на лице у Лалы, почему она, как змея у фокусника в цирке, раскачивается перед ним и шипит:
— Не смей! Слышишь, никогда не смей! Даже думать о себе как о Дар-Халеме не моги! Ты наследник рода Эсилей!
А Кир не прерывает ее и только смотрит печально и обреченно. Кори решает все-таки внести ясность.
— Лала, Лалочка, подожди, пожалуйста. Не ругайся, — осторожно начинает он, и Лала перестает шипеть и качаться. — Ты сядь, пожалуйста. Я просто хотел сказать, что у нас на Аккалабате кровь Дар-Халемов дает определенные преимущества в бою. Такого владения внутренним временем нет ни у кого на планете. И научить этому может только Дар-Халем. Я стал другим, когда мама меня научила. Теперь очередь Элджи и Медео. Он сможет им показать, объяснить гораздо лучше, чем я. И они станут намного сильнее…
— А с чего ты решил, что он будет с вами возиться? — спокойно спрашивает Лала, и сердце у Кори ухает в холодную темную глубину.
— У него есть женщина, у него есть новая жизнь, есть его родовое имя, которое он теперь может передать потомкам. Сдались ему наследники рода Эсилей! Ты, Кори, слишком задумывался о том, принять тебе его или не принять. А если сам лорд Дар-Халем не возжелает иметь ничего общего с тремя живыми напоминаниями о его жизни в женском облике? Об этом ты не подумал?
— Лала! — Кир поднимается с кресла и нависает над ней. Такой Кир, который руководит затерянными в песках и лесах экспедициями, а не такой, какой разваливается дома на кресле. — Я знаю, почему ты это говоришь. Но зачем ты это говоришь? Мальчик только что сделал свой выбор. Выбор, к которому ты… мы с тобой его подтолкнули. И ты сразу наказываешь его за это? Проснись! Опомнись!
Лала вся обмякает, болезненно щурится, пятится к двери:
— Я пойду, заведу собак, ладно? Обещали большую пургу.
И Кир, и Кори знают, что собакам ничего не сделается, но синхронно кивают. Без любимой и обожаемой Лалы, за которую каждый из них готов жизнь отдать, им будет сейчас значительно легче. Они мужчины, и разговор надо закончить.
Кори сидит вполоборота, пока Кир помогает Лале одеться, присев у ее ног, натягивает унты, целует в коленку:
— Не сердись на нас, а? У парня и так в голове каша, — доносится из прихожей.
— Я все слышу, — громко говорит Кори. Чтобы они не думали, будто он какой-то сопляк, нуждающийся в утешении. Каша в голове — его каша, он сам ее сварит.
— Только не делай резких телодвижений, это все, что я хотел тебе сказать, — Кир возвращается обратно в теплое кресло. — Все-таки это была твоя мать.
— А кто твоя мать?
— А у меня нет. Я из пробирки.
Кир улыбается, но не так, как раньше. Кори впервые в жизни не находится что сказать. Зеленоватое щупальце скользит по периметру чашки, покачивает ее, пока второе сминает и разглаживает салфетку.
— Не спросишь, из какой?
— Какой пробирки? Даже боюсь себе представить. А что, собственно, ты имеешь в виду?
— Про Хортулану слышал? Царство генетических экспериментов?
Кори про Хортулану слышал, и даже читал. Совершенно непредставимые, из ряда вон выходящие вещи. Ментальные техники, позволяющие, выведя корабль на орбиту любой планеты, без единого выстрела подчинить себе ее население. Покрывающие большую часть суши непроходимые джунгли, в которых, несмотря на вечный промозглый холод, поднимаются до небес огромные ветвистые деревья, оплетенные разнообразными лианами — ядовитыми, целебными, дурманящими, жалящими. Обжигающе горячий воздух над пепельными дюнами на месте бывших джунглей — там, где они уничтожены прорвавшимися из вулканического ядра Хортуланы потоками лавы.
Фотографии хортуланцев в классификаторе разумных рас Вселенной: хрупкие, невысокие, со сложными прическами и вычурными тату мужчины и женщины, не чувствующие ни жары, ни холода, одетые одинаково — только в коротенькие халатики без рукавов и сандалии на веревочках. Императорская фамилия, члены которой обладают свойством выделять уникальное вещество — блутен, панацею от всех болезней для всех известных антропоморфных существ.
Страшным секретом является то, при каких условиях особые железы на теле главы Хортуланы и его домашних вырабатывают это лекарство. А за ним стоят в очереди земляне и аппанцы, верийцы и локсиане — все, у кого хватает денег хоть на крохотную дозу спасительной субстанции, дарующей жизнь, надежду, здоровье, побеждающей рак, чуму, сколопакскую язву. Этот секрет охраняется просто: достаточно пригрозить, что нарушителям, попытавшимся проникнуть в тайну императорской семьи Хортуланы, грозит лишение очереди на блутен — вся их планета автоматически передвигается в конец списка.
Кроме того, ментальные техники хортуланцев предназначены не только для нападения, но и для защиты: выглядящие как оголодавшие взрослые дети в своих несерьезных халатиках, хортуланцы легко прочитывают дурные намерения и скрытые угрозы. Врагу нечего делать на их территории: он будет выслежен и уничтожен. И, конечно, Хортулана — царство генетических экспериментов. Голова кружится, если подумать, какие перспективы раскрылись бы перед невзрачной планетой четвертого сектора Конфедерации, если бы удалось увеличить число особей, производящих блутен. Хортуланцы не жалеют сил и средств на исследования. Их цель — сделать носителем блутена каждого жителя Хортуланы, независимо от происхождения. Пока не получается. И одновременно генетические лаборатории Хортуланы заняты экспериментами по скрещиванию представителей разных рас.
Хортуланцы любопытны, однако книг на планете практически нет, чужие тексты, как и любые другие источники информации: телевидение, радио, астронет — здесь не в почете и используются только учеными. Вербальной и визуальной информации хортуланцы предпочитают информацию чувственную, которой обмениваются путем прикосновения, и дистанционный ментальный контакт, который точнее было бы назвать эмоциональным. Просто при первом знакомстве земляне, открывшие для Конфедерации эту планету, решили, что хортуланцы умеют читать мысли и мыслями обмениваться, отсюда и термин. Потом оказалось, что нет, мыслей они не читают, зато прекрасно могут регистрировать чужие чувства и на эти чувства влиять: блокировать их, менять, направлять в нужную им сторону. То есть один хортуланец не может передать другому простейшую абстрактную идею вроде «дважды два четыре», зато способен на расстоянии прочитать симпатию или антипатию, внушить обожание или ужас, генерировать вокруг себя атмосферу уюта и спокойствия или, наоборот, погрузить всех вокруг в депрессию и обреченность.
Вместо того чтобы смотреть по вечерам телевизор или сидеть в театре, хортуланцы «считывают» друг друга, на расстоянии передавая друг другу эмоции или при интертелесном контакте обмениваясь ощущениями более материальными. Часто на улицах хортуланских городов можно видеть приникшие друг к другу фигуры, словно запустившие руки друг другу под кожу и «принимающие» всем телом, как самым чутким рецептором, малейшие колебания радости и печали, боли и удовлетворения, «рассказывающие» партнеру историю любви или ненависти, торжества или разочарования, стыда или наслаждения.
Часть из этого Кори знал, часть, позвякивая чайной ложечкой в своей поллитровой бадье с травяным чаем, рассказал ему Кир.
— Ну, и вот они меня вывели. Как верийско-хоммутьярский гибрид. Сами не верили, что у них получится. Они собирались закрывать ту исследовательскую базу в джунглях. Я был, так сказать, их последней разработкой.
— Почему? — у Кира просто спрашивать самые неприятные вещи.
— Тогда аппанцы изобрели наконец ментошлем. До этого против хортуланцев делать было нечего всем вооруженным силам Конфедерации. Они же в Конфедерации до сих пор участвуют только номинально. Такое ощущение, что им все равно. Нужно благодарить всех богов, что они не такие злобные, как ситийцы: воюют, как от нечего делать, вяло и равнодушно. А арсенал непобедимый. Парализующие ментальные техники, ментальные техники, внушающие ужас, вызывающие потерю ориентации… Полный ассортимент магазинчика ужасов. В страшном сне никому не пожелаю увидеть хортуланский военный крейсер над поверхностью родной планеты.
— Ну, для тебя, как я понимаю, родная планета — понятие растяжимое.
— Скорее, недостижимое, — нерадостно шутит Кир. — Так вот, аппанцы изобрели ментошлем. А Хортулана, не ведая о возникших проблемах с «бандерлоги, подойдите ближе — мы слышим тебя, о Каа», ровно в этот момент решила оттяпать себе пару-тройку газовых месторождений на Хирундо.
Конфедерация решила раз и навсегда проучить зазнавшихся генетиков-психотерапевтов. Несколько десантных отрядов с Аппы бодренько высадились в самом центре джунглей, и под их убедительное соприсутствие конфедератам удалось заключить с императором несколько договоров, ставящих Хортулану в рамки более-менее цивилизованного поведения.
Это коснулось и генетических лагерей: все находившиеся в них… ну, я не знаю, как это назвать… экспонаты? результаты? заключенные? да неважно! — были розданы соответствующим планетам с целью натурализации и последующей счастливой жизни.
— Ну, а ты? — Кори интересно. Он и не представлял, что ему может быть так любопытно слушать о чьей-то чужой, никак не касающейся его жизни. Но разбираться в своих ощущениях некогда, хочется знать, что дальше расскажет Кир.
— А меня никто не взял. Ни Верия, ни Хоммутьяр. Отказались и те, и другие. Наверное, потому, что я был единственной антропоморфно-тентакльной модификацией.
— Какой-какой? — к ученым словам у Кори стойкий иммунитет. Он не способен запомнить ничего сложнее, чем «атмосфера».
— Человек с щупальцами. Первая часть вызывала ужас у Хоммутьяра, вторая — непреодолимое отвращение у верийцев. Короче, все разъехались, а я остался один — в клетке.
— Ну так уж и в клетке.
— Буквально, — с нажимом говорит Кир и смотрит ему в глаза. Кори хмурится: ему не нравится идея клетки.
— А как ты потом оттуда выбрался и оказался здесь?
— Чисто случайно. Мне помог один хортуланин.
— Расскажи.
— Пожалуйста… Я сидел, как ты уже знаешь, в самом шикарном зверинце, посреди джунглей. Туда часто наведывался Хорт, младший сын императора. Ему было скучновато, и он шлялся по лабораториям, наблюдал за опытами, в общем, не знал, куда себя деть.
— Зачем императорского сына загнали в зверинец?
— Ну, это сложная история с престолонаследием. На Хортулане трон достается из множества отпрысков императора не старшему, а тому, кто дает больше блутена, то есть по сути является лучшей дойной коровой. Здесь есть и генетический смысл — возможность передать эту достойную черту по наследству, и чисто коммерческий, и политический (с помощью высококачественного блутена императоры Хортуланы держат в повиновении своих подданных; как — позволь мне не рассказывать, уж больно противно). Судьба остальных детей императора весьма незавидна. Опять же не буду распространяться, чтобы не травмировать твою неокрепшую детскую психику.
Кори Хортулана нравится все меньше и меньше, поэтому он воздерживается от возмущенного фырканья. Ему нравится запросто беседовать с уверенным в себе взрослым, который прошел огонь, воду и медные трубы и совсем не кичится этим. Светлые, улыбчивые глаза полухоммутьяра-полуверийца ни разу не потемнели, линия подбородка не стала жестче, хотя воспоминания явно не из приятных. Кир продолжает:
— Короче, чтобы будущего Хорта Шестнадцатого раньше времени не вывели из игры родные братики и сестренки, его засунули от греха подальше — в самую сердцевину джунглей, где он генерировал свой блутен и знакомился с достижениями хортуланской генной инженерии на живых, так сказать, моделях. И вот как-то это чудо природы — представь, если сможешь, десятилетнего парня, который выглядит на когнатянские шесть или семь лет, расписанного всеми цветами радуги от ушей до пяток и ради пущей красы всего утыканного блестящими железячками, стразами, колокольчиками, даже на языке пара сережек, с трехсантиметровыми позолоченными ногтями, в которые, разумеется, тоже вставлены позвякивающие колокольчики, сверху — халат, который мало что закрывает, на ногах…
Кори сползает по креслу:
— Кир, я тебя умоляю! ТАК — не бывает. Ни один уважающий себя мужчина даже в десятилетнем возрасте не позволит над собой так измываться!
Кир улыбается одними глазами:
— Позволь тебе напомнить, что на Земле, Верии и еще паре десятков планет Конфедерации считают, что ни один уважающий себя мужик не наденет черную развевающуюся хламиду и не станет отращивать волосы до ниже попы.
— Все равно жуть! — не унимается Кори.
Кир резко серьезнеет:
— Знаешь, полбеды, если бы внешность хортуланцев была их самым отвратительным свойством. Так вот, однажды, прогуливаясь между рядами клеток, заполненных самыми диковинными генными модификациями во Вселенной, наследный император пожевывал рожок со сладкими ягодами. Они абсолютно не брезгливы, эти хортуланцы. Увидь ты половину того, что там его окружало, ты не смог бы есть неделю. И вот он не спеша, вальяжно, подбирается к моей клеточке и устанавливается за решеткой. Грызет свой рожок и задумчиво на меня смотрит: еще бы! Занимательное зрелище: получеловек, полуосьминог.
— Ты так хорошо все это помнишь? — сомневается Кори.
— Читай классификатор, двоечник. Хоммутьяры ничего не забывают. Я работал с землянами в экспедиции. У них есть поговорка: «Слоны помнят все». То же у хоммутьяров. Я же унаследовал не только щупальца. Чаю еще хочешь?
Кори мотает головой:
— Не вставай.
Сам бы он ни за какие коврижки не выполз сейчас из-под уютного пледа и не отошел дальше трех шагов от камина.
Кир усмехается:
— Нет проблем. Зажмурься, если не хочешь смотреть.
Но Кори не жмурится, а, наоборот, с любопытством наблюдает, как зеленовато-серый кожистый жгут, сужающийся на конце, выбрасывается из рукава пушистого свитера, дотягивается до чайника и, аккуратно балансируя, тащит его на столик между двумя креслами. В сполохах каминного пламени щупальце кажется блестящим, как хорошо обработанная кожа, из которой на Аккалабате делают дамские перчатки. Кори дожидается, пока горячий чайник окажется на столе, и, не удержавшись от желания пофорсить, ускоряет внутреннее время, молниеносно вытягивает руку и перехватывает щупальце чуть выше… запястья?
— Можно потрогать? — небрежным тоном спрашивает он. И поражается испуганному выражению, возникшему в глазах Кира. Щупальце в руках становится холодным и каменным, словно мертвое.
— Ты совсем обалдел? — у Кира напряженный тон, на лбу капельки пота. Не капельки, нет, огромные капли, которые в свете камина кажутся неестественными прозрачными волдырями. Чего он так испугался? Кори понимает, что сделал что-то не то, но не знает, как выйти из неудобного положения, поэтому, как и подобает будущему лорд-канцлеру Аккалабата, напускает на себя независимый вид и продолжает держать в руках щупальце, которое постепенно теплеет и начинает пульсировать под его пальцами. Кир вздыхает, бережно высвобождает щупальце, втягивает в рукав. На Кори он не смотрит. Тихо говорит, глядя в огонь:
— Хотел произвести на меня впечатление? Тебе это удалось. Я, как археолог, который имеет дело с тем, что уступило под натиском времени, всегда восхищался способностью даров Аккалабата подчинять время себе. Только имей в виду. На будущее…
Кир делает многозначительную паузу и наконец смотрит на Кори. Укоризненно. Но пот на лбу уже высох, и в глаза вернулись смешинки.
— Они ядовитые.
— Чтоооо?
— Читай классификатор, раззява. Яд, конечно, послабее, чем у сколопакской боракиры, но тебе бы хватило. И чистокровные хоммутьяры выпускают его инстинктивно. Тебе повезло, что я могу контролировать. Нет, тебя бы откачали, конечно. У меня есть сыворотка. Но приятного мало, поверь.
Кори избавляется от комка, вставшего в горле, глухо спрашивает:
— А ты раньше этим пользовался?
Смешной вопрос. Достаточно было взглянуть на него, когда я перехватил этот отросток…
— Неоднократно. И давай сменим тему. Я рассказывал про свое знакомство с нынешним императором Хортуланы… если то, чем он стал теперь, можно так назвать… — последние слова произнесены с такой горечью, что Кори предпочитает не переспрашивать и только кивает, пока Кир, снова высунув щупальце, разливает в чашки дымящийся чай.
— Где я остановился? — хитро прищурившись, вдруг спрашивает Кир.
— Ты же ничего не забываешь, — парирует Кори, потянувшись за чашкой.
— Да, точно. Я и забыл.
Оба довольно улыбаются. Кори греет пальцы о чашку, дует в душистое, темное тепло. Сквозь пар, заползающий в нос, он замечает, что Кир так же обхватил свою огромную кружку кончиками щупалец и наслаждается.
— …Итак, он постоял у клетки и говорит: «Хочешь?» И протягивает мне рогалик. Мне хотелось его ужасно. Не то чтобы они нас совсем не кормили, но держали впроголодь. А тут лакомство с императорского стола. И… я ведь тоже был ребенок тогда. У меня даже слюнки закапали. Но сказал «нет» на всякий случай и отполз в дальний угол клетки. Такие провокации со стороны охраны и экспериментаторов случались иногда и могли плохо кончиться.
Но он не ушел. Вперился в меня своими глазищами. Я сразу понял: ментальную технику применяет — и приготовился к худшему. А он говорит: «Ты его хочешь», — и протягивает мне сквозь решетку. Протягивает, а не бросает. Это было совершенно непредставимо, и я осмелился. Вытянул щупальце и взял аккуратненько прям у него из руки. А он покосился так и говорит: «Щупальца. Забавно». И ушел. И начиная со следующего дня начал навещать меня регулярно, со всякими вкусностями. Часами просиживал, привалившись спиной к решетке, что, в общем, не мешало ему с невозмутимым видом присутствовать при опытах, на которых из меня жилы тянули. Но благодаря ему я более или менее выучил язык. Детей там, кроме него и меня, не было, так что я никогда не рассчитывал, что он ко мне привяжется. Считал, что ему просто было тоскливо среди пузатых коротконогих тюремщиков и очкастых зануд-генетиков. До того дня, когда в генно-инженерный центр, как по-научному назывался зверинец, ворвалась аппанская гвардия. Там ведь как получилось, Кори… не как лучше, а как всегда. Решили, что раз аппанцы разработали ментошлемы, то им и карты в руки — у них лучше всех получится взразумить хортуланцев. Плюс они редко болеют, так что их не соблазнить блутеном.
Кори согласно кивает:
— Аппанцы, да. Они очень разумные. Здесь в академии…
Кир нетерпеливо машет щупальцем.
— Ооооочень разумные. Были. До тех пор, пока в первом же центре генной инженерии, который попался на пути их отрядам военной поддержки, не обнаружили умирающий гибрид подицепса с аппанцем. И еще много всякого. Разного. Хортуланцы, приняв во внимание высокую имунноустойчивость аппанцев, именно их ген положили в основу своих самых смелых проектов. Так что от разумной дисциплины аппанских военных, к тому времени как они добрались до наших джунглей, остались рожки до ножки. Равно как и от всего и вся, что осмеливалось встать у них на пути. От императорской семьи, например. Когда они узрели Хорта, ему пришлось улепетывать со всех ног. Ко мне в клетку, разумеется. Свои сдали бы его с потрохами.
Кир надолго замолкает, и Кори приходится подтолкнуть продолжение захватывающей истории:
— И тогда…
— И когда аппанская передовая группа добралась до помещения, где содержался лабораторный образец № 14–45, то есть я, на них в упор смотрели шесть растопыренных отравленных щупалец.
— Против парализаторов? — хмыкает Кори.
— Я всю жизнь просидел там в клетке, Кори. Откуда я мог знать про парализаторы? Да, они могли нас накрыть издали. Но это же аппанцы. Отчетность для них — дело святое. Двинуть лазером по клетке с агрессивным гибридом, а потом целый год писать докладные на тему, куда он девался? Нет, это не их методы. Слава звездам!
— Сколько тебе было лет?
— Двенадцать.
Уважительный ужас — иначе то, что сейчас отражается в глазах у Кори, не назовешь. Выпятить щупальцы, даже отравленные, против парализаторов и скорчеров регулярных десантных частей, сидя в клетке в обнимку с наследным правителем Хортуланы… Что они смешивали в этой пробирке, когда его выводили?
Кир словно читает его мысли:
— Естественно, моя агрессивность во время первой встречи с воинами-освободителями не прибавила мне очков. Верийцы и хоммутьяры поочередно обнюхивали меня, мое личное дело, чуть ли не в ж… мне залезали своими детекторами и зондами. И дружно сказали «нет». Не подошла им, видишь ли, сия генная модификация, ни внешне, ни внутренне. Не были в ней прекрасны ни душа, ни одежда, ни лицо, ни мысли. Не показался достойным образец номер…
Кори понимает, что Кир злится и не может остановиться. Если действительно у него такая хорошая память, то раз за разом прокручивать в ней тот момент, когда тебя отвергли все, на родство, понимание, близость с кем ты надеялся… врагу не пожелаешь. Зачем доброжелательный и спокойный Кир бередит свои раны? Нужно его отвлечь.
— Лучше ты расскажи, как попал на Когнату.
— Ааа… На Когнату. Хорт меня сюда отправил. В последний момент. Они же не снимали ментошлемов — ни на секунду. Так все боялись ментальных атак хортуланцев. И когда Хорта уже увозили — в столицу, по договору между Конфедерацией и министрами Хортуланы — мы стояли перед глайдерами огромной толпой… Представители всех планет грузили своих спасенных. Тех, кто был обречен (у хортуланцев это называлось «неудачный гибрид»), забирали медики. В общем один большой бедлам.
Мы даже попрощаться с ним не успели: он готовился сесть в глайдер с министрами, а мне подсовывали какую-то бумагу — добровольное согласие на медико-биологические эксперименты. На Земле. Деваться было некуда: обещали место, кормежку, предоставлял бы себя для лабораторных работ и демонстраций студентам, жил бы по мере возможности…
Кир отпивает большой глоток, вытирает рот щупальцем.
— Я уже ручку в щупальце взял. Имя — мне его, кстати, Хорт дал — он же меня писать и выучил. А он проходил мимо и по привычке меня просканировал. И понял, что я не хочу. Я же стоял там и до слез завидовал всем этим полумхатмианцам, полуаппанцам, полуверийцам, которых приняли и аккуратненько так рассаживали по кораблям. Со всех сторон только и неслось: «Домой! Потерпи немножко, родной, все закончилось. Скоро ты будешь дома». И все это — мимо меня.
А дело происходило не в джунглях — на пепельной пустоши. Нас туда вывели, потому что глайдеры не проходили между деревьями. Жара стояла страшная. Среди военных, защищенных ментошлемами, был один гражданский чин — дипломат-наблюдатель с Когнаты. Отец Лалы. Он снял ментошлем на три секунды — вытереть пот со лба. Не знал, что там есть функция осушения. Трех секунд Хорту хватило. Заметь, он мог передать что угодно. Мог полностью подчинить себе сознание дипломата. Тем не менее, он использовал это мгновение по-другому. Отец Лалы, ни на йоту не сомневаясь, взял меня с собой. Горло грыз Правительству Когнаты, доказывая, какое это святое дело меня приютить. Думаю, что Хорт успел придать его речам убедительность. Так что я действительно вырос в этом доме, хотя сказать, что я «здесь живу», как выражается Лала, большая натяжка. Вот и все.
— А твой друг?
— Друг? — недоумевает Кир.
— Он стал императором Хортуланы? Ты как-то странно выразился…
— Хорт не был моим другом. А императором он стал. Только стать императором в то время значило совсем не то, что ты себе представляешь.
— Ну, знаешь, я все-таки с Аккалабата. Мы называем нашу повелительницу королевой, но государство — империей. Так что о том, что значит быть императором, я знаю отнюдь не меньше, чем ты, — протестует Кори.
— Ошибаешься. Согласно законам Хортуланы и традициям хортуланцев, которые значат для них гораздо больше законов, в критический момент жизни нации император должен пожертвовать собой для спасения своего народа.
— Ты не путаешь, а? Должно быть все по-другому: у нас, если возникает угроза для королевы или империи, все лягут костьми, чтобы обеспечить их безопасность. Королева правит, она нам ничего не должна. Смысл жизни дара — в преданности Королеве.
— Вот заладил, — Кир досадливо хлопает себя по бедрам щупальцами. — Не буду с тобой спорить: пусть все должно быть по-другому, а у них так — существование цивилизации напрямую завязано на способность императора давать блутен. Мало блутена — нищета, голод, беспорядки, погромы, массовая потеря контроля над ментальным зондированием, повальная депрессия или взрыв маниакально-садистского поведения. А Хорт остался один. Единственный на планете производитель этого чертова вещества. И он обязан был обеспечить. Для этого с давних времен у хортуланцев существовала машина… аппарат, создающий условия для генерации блутена, механизм, частью которого император должен стать, чтобы блутен тек из него непрерывно.
— Как он хоть выглядит, этот блутен?
— Светло-голубая жидкость с белыми светящимися кристалликами внутри. Очень красивая. И слишком необходимая всем, чтобы у Хорта был хоть какой-нибудь выбор.
— И он, — Кори сглатывает слюну. — позволил себя запрячь?
— Ты нашел хорошее слово. Именно «запрячь». Подключить к себе стимуляторы, трубку, по которой стекает блутен. В общем, это грандиозное сооружение — примитивное и эффективное в своей садистской простоте.
— Ты его видел, — Кори не спрашивает, а утверждает.
— Да. Я ничем не могу помочь. Он уже не соображает ничего. Просто биологический придаток к машине. Лабораторный сосуд для производства блутена. А считается, что он управляет планетой.
— Отвратительно.
— Это нам с тобою противно. А там все совсем не так. Люди благословляют его имя, молятся на него. Считается, что Хорт Шестнадцатый — спаситель отечества, лучший правитель за новую историю Хортуланы. На самом деле министры просто привыкли к власти и никогда в жизни не снимут его с аппарата.
— А не лучше было бы, чтобы он женился, родил детей и они тоже производили бы этот блутен? Наследник трона ведь все равно нужен.
— Кори, там все еще более гадко. Кроме блутена, на этой машине можно добывать и другие… — Кир делает многозначительную паузу, надеясь, что Кори догадается, но перед ним — молодой дар Аккалабата.
— Эх, все тебе надо открытым текстом, — вздыхает Кир. — Другие жидкости, в частности семенную, нужную для размножения. Пробирки им не все перебили аппанцы. Они выводят потомство Хорта в лаборатории, доводят до блутеновой зрелости — возраста, когда начинает выделяться блутен, и ставят в такие же машины. Чтобы их понаделать, большого ума не нужно. У министров сундуки ломятся от конфедератского золота, народ благоденствует и обожает своего императора. Всем хорошо, все довольны. И только тот, благодаря кому я сижу сейчас перед тобой, а не лежу, утыканный проводами и трубочками, растопырив тентакли, в очередной испытательной камере, теряет рассудок и человеческий облик, думая, что продолжает спасать свою расу. И я ничегошеньки не могу сделать.
— На крылья похоже, — ляпает Кори, глядя, как Кир на протяжении этого монолога выпускает щупальца из рукавов и обматывает ими голову.
— Что?
— Твои тентакли. Похожи на наши крылья. Мы в них так же заворачиваемся, когда плохо.
— Аааа. Странно, что ты так говоришь. Крылья пушистые, мягкие, всем нравятся. А у меня… некоторые называют их «тошнотворными отростками». Хотя они в принципе удобные, знаешь…
— Кир, я надеюсь, ты рассказал ему только хортуланскую историю, — Лала неслышно подходит по мягкому ковру.
— Еще два слова, Лала, — глухо слышится из-за щупалец. — С тех пор как я понял, что не могу спасти Хорта, у меня была еще одна попытка помочь моим очень близким людям. Хотел видеть их счастливыми. Не получилось. Тогда я ушел в археологию: решил, что, если я не могу влиять на будущее, мне остается только жить прошлым. Раскапывать его, фиксировать его достижения. Именно поэтому я на стороне твоей матери, Кори, кем бы она ни стала. Я смотрю только назад. Она, несмотря ни на что, нашла в себе силы смотреть вперед. Это заслуживает уважения. По крайней мере…
— Я по крайней мере встречусь с ним и выслушаю его, обещаю, — твердо говорит Кори. — А теперь разверните щупальца, невозможно же так разговаривать. И у нас, у некоторых, когда долго дышат в перья, бывает кашель потом и чих неостановимый. От мелких частиц, они попадают в нос.
Щупальца расползаются по рукавам, Кир смеется:
— Ты будешь отличным лорд-канцлером, малыш.
— Он не малыш, — возмущается Лала. И тут же вид у нее становится торжественный и церемонный.
— Кори Дар-Эсиль — без пяти минут верховный вельможа Аккалабатской империи, — она словно пробует эти слова на вкус, и они ей нравятся.
— Вам это важно? — ошеломленно спрашивает Кори. Он никогда не думал, что для Лалы значимы его титулы. Когната — одна из самых демократических республик Вселенной. А Лала… для нее всегда были все равны: сын лорд-канцлера Аккалабата, парень, выросший в верийской казарме, племянник члена Звездного совета Такуды или простой земной мальчишка из Лиллехаммера.
— Для нее это главное, — за Лалу отвечает Кир, и впервые за время разговора видно, как жестко он стиснул челюсти и как смешливые морщинки в углах его глаз уступают место напряженным, нехорошим складкам. — Но ужином нас все же покормят. Несмотря на мое сомнительное происхождение.