Сложенный веер

Плэт Сильва

Книга третья

Пыльные углы Вселенной

 

 

Пролог

Как у всякого супружества бывают критические периоды, так и Звездная Конфедерация на седьмом десятилетии своего существования вступила в полосу кризиса. Парадокс был в том, что кризис выражался вовсе не в преобладании центробежных тенденций над центростремительными. Напротив, все планеты, снедаемые каждая своей бедой, теснились друг к другу, искали выхода в поддержке соседей, которые сами едва справлялись: кто — с технологическим дисбалансом, кто — с политической нестабильностью, кто — с экологической катастрофой, кто — с крахом экономики. Обращая отчаянные призывы к Звездному совету, все наперебой требовали — финансовых вливаний, гуманитарной помощи, введения чрезвычайного положения и защиты от внешней агрессии… Государственный переворот на Хортулане, осуществленный силами ситийской военной хунты, стал последней каплей в этой череде смут и катаклизмов. Так, по крайней мере, казалось.

Общая напряженность не могла не сказаться и на жизни Анакоросского колледжа. Лисс не успевала подписывать просьбы об отчислении «по семейным обстоятельствам» и в то же время заявления о переводе из учебных заведений, волею судьбы оказавшихся в горячих точках или зоне стихийного бедствия. Обучение приобретало все более «рваный» характер, но дело было не только в этом. Внезапно освобождающиеся посередине семестра комнаты в общежитии, новые однокурсники, прибывающие из разных уголков Конфедерации с багажом, равным тому, что было на них надето в момент эвакуации, тревожные письма и звонки из дома… Всю бумажную работу и представительство за пределами колледжа Лисс скинула на Айраса (мхатмианин все равно не вызывал доверия у большинства студентов), а сама не вылезала из аудиторий, общежития, спортивного комплекса: уговаривала, расспрашивала, утешала. За всем этим она как-то пропустила день, когда насупленность и неразговорчивость Маро перешли в истерику и вслед за полетевшим в стену учебником по ксенологии комнату огласил абсолютно неконтролируемый вопль: «Мама, где он? Где шляется эта сволочь?»

Сволочью был Элджи, который занимал должность полномочного представителя властелина Дилайны при Звездном совете и окунулся в исполнение своих дипломатических обязанностей с рвением и сосредоточенностью, достойными его происхождения. На Анакорос он не показывался уже давно, по коммуникатору был большей частью недоступен, хотя регулярно писал Маро нежные письма на два листа и присылал роскошные и продуманные подарки к каждому празднику.

Маро, по ее собственному выражению, «торчала на чертовом Анакоросе». В том, что касалось продолжения образования, властитель Дилайны был непреклонен. «Доучись», — отрезал он при первом же намеке на желание Маро отныне вести взрослую придворную жизнь и шмякнул любимую дщерь по носу лапой, предварительно до конца втянув когти. Дщерь злобно взмахнула крыльями, окатив папашу тонной мелкого песка (дело происходило у дедушки на Йотхе), но спорить не стала. Придворная жизнь откладывалась, но не отменялась.

Лисс пару раз вредно проехалась по поводу того, что Тон просто не желает демонстрировать доченьке, насколько он не умеет управлять королевством, но все ее ехидство разбилось о его невозмутимое: «Не насколько, а вообще не умею. Дай спокойно потренироваться». Словом, Его Величество тренировался на восторженных подданных, Маро завершала образование (и, если уж ей очень приспичивало, моталась на гетманскую дачу на Йотху поваляться на пляже в демоническом конформе), Элджи представлял Его Величество в Звездном совете и не казал носа на Анакорос, Лисс управляла колледжем, Разумовский, почти уже отошедший от дел, воспитывал внучку и вел там же, на Анакоросе, семинары по международной политике (после которых Лисс уже трижды приходилось менять киберплексовые мишени в тире), а ситийские военные в ментошлемах высадились на Хортулане, расстреляли в упор кабинет министров, вытащили из звероподобной машины, известной как «блутен-экстрактор», в просторечии «блутенодойка», полубесчувственного императора Хорта Шестнадцатого и, слегка похлестав по щекам для приведения в осмысленное состояние, усадили его на трон.

Зачем это было надо Ногту — главе ситийской военной хунты — оставалось только гадать. Тем не менее, с конфедеративной точки зрения, сделать ничего было нельзя, да и не следовало: Хорт был законным императором Хортуланы, и, строго говоря, в данном случае ситийцы выступили вершителями справедливости, что было для них нехарактерно и заставляло всех стратегов и тактиков Конфедерации в ужасе ломать голову над тем, что дальше…

 

Часть первая

Вино превращается в кровь

 

Глава I. Хвала королеве!

Кори Дар-Эсиль

— Ваше Величество, мне четырнадцать лет. Я несовершеннолет…

— Это неважно. Я не могу больше ждать. Но, прежде чем ты станешь лорд-канцлером, одна маленькая формальность. Крошечная услуга своей королеве.

Даже когда Кори было не четырнадцать лет, а в два раза меньше, он уже знал, что лучезарно-покровительственная улыбка Ее Величества не предвещает ничего хорошего тому дару, к которому она обращена в данный момент. На лице отца, стоявшего возле спинки королевского кресла, изображалось в подобных случаях покорство судьбе и смирение перед высшей волей, многократно отраженное на физиономиях других лордов, если им доводилось присутствовать при экзекуции. Или ничего не изображалось на выточенном из белого умбренского мрамора лице верховного лорда Эсиля.

На Когнате Кори разучился полностью контролировать свою мимику, и королева, заметив его смятение, презрительно морщится. Все же это лучше, чем ее улыбка.

— Кори, ты должен быть умницей — пойти за ширмы и убить мою преемницу.

Это почему же именно я должен быть умницей? Почему Элджи может быть придурком, а Медео — хамом и прощелыгой? А я, значит, умницей. Пойти и убить принцессу… как ее… Сесили.

Королева, между тем, продолжает, сложив морщинистые пальцы домиком и кокетливо разглядывая Кори в образовавшееся отверстие:

— Принцесса Сесили — порождение и ставленница Дар-Пассеров. Она со свету вас сживет — тебя, Элджи, Медео. Тебя — в первую очередь. И никакой лорд Дар-Халем не поможет. Но я не могу просто так сдать карты заново. Традиция Аккалабата не позволяет изменить раз сделанный выбор королевы. Поэтому ты идешь за ширмы. Повод есть. Похотливая дрянь решила последний раз развлечься перед тем, как занять мой трон. И представляешь, кого она попросила ей прислать? Она заказала Хьелля Дар-Халема.

Но он отказался в категорической форме, чего, в общем-то, и следовало ожидать. Наш верховный главнокомандующий — известный чистоплюй, чтобы тебе было известно. Помни об этом, когда будешь ему приказывать. Их моральные принципы не позволяют воевать с женщинами и детьми. Вот паразит! — неожиданно жизнерадостно заключает королева.

После того, что Кори уже услышал, «держать лицо» не составляет труда, независимо от того, что старуха скажет в дальнейшем. Отказался в категорической форме. Чистоплюй. Но ведь не идиот же! Он не мог не догадываться, кому следующему предложат «воевать с женщинами».

Королева перебирает в воздухе пальцами, как речной рак, выкарабкивающийся на скользкий берег, клешнями. Предвкушение — вот что у нее в глазах, в складочках вокруг губ, в интонации, во всей позе.

— Я предложу ей тебя взамен. Думаю, что она согласится. И дело не в том, что ты на него похож. Сесили не только похотлива, но и хитра. Хитра, но недальновидна. Дальновидна у нас здесь я. А для этой алчной нахалки слишком велико будет искушение сделать так, чтобы постель с ней стала последним, что ты испытаешь в этой жизни. Не знаю, кинжал или яд она выберет. Но ты должен оказаться быстрее. И хитрее, лорд Кори. На шее не должно остаться ни единой отметины. Уверена, что отец показывал тебе, как это делается.

Ага. Куда надо нажать, чтобы смерть была мгновенной и безболезненной. Кори понимает, что от него ждут кивка, и кивает. Королева удовлетворенно кивает в ответ. Сид Дар-Эсиль, безусловно, был не совсем бесталанным мальчишкой. Хоть чему-то полезному научил свое дитятко.

— Затем ты сделаешь так, чтобы труп первой нашла принцесса Лоис. Я тебе ее покажу. А ты запомнишь. Ей восемнадцать. Она честолюбива и безумно хочет стать королевой. Любой ценой. Ты спрячешься и войдешь в комнату (так, мол, и так, прибыл для исполнения служебных обязанностей…) в тот момент, когда она будет стоять на коленях над трупом, а руку держать у него на горле. Лоис не дура, она быстренько догадается, в чем тут дело. Но не успеет она поднять тревогу, как покажусь я. Мы обвиним ее в убийстве. При всех ее сестрах, тетках и прочих родственницах. Но тут же великодушно простим и пообещаем трон. В обмен на твое лорд-канцлерство и гарантии безопасности всем Дар-Эсилям. Лоис получает трон и неопытного, но многообещающего лорд-канцлера за спиной. Ты получаешь Аккалабат и охранную грамоту для своей семьи. Тогда я смогу уйти спокойно. А ты будешь жить и вспоминать мое великодушие каждый раз, когда тебе принесут такую вот пакость, — королева указывает носком туфли на круглый столик на резной ножке, на котором под тяжелым пресс-папье только что прочитанные Кори бумаги.

Кори смотрит на столик с ненавистью. Жалоба старой леди Дар-Фалько на «бандита Медео» с требованием его четвертовать, на худой конец обезглавить. Донос на того же «лорд-канцлерского ублюдка», подписанный тремя уважаемыми дарами. Сухое, лишенное всех эмоций, переполняющих первые два документа, сопроводительное письмо верховного дара Пассера, где перечисление всех недостойных деяний младшего Дар-Эсиля за последние несколько месяцев занимает полторы страницы и не оставляет никаких сомнений в необходимости наказания.

Леди Дар-Фалько Кори вполне понимает: для высокородной деле проснуться утром и обнаружить, что пеньюар ей подает одетый в женское платье и тщательно причесанный наследник рода Эсилей, было, безусловно, большим испытанием. Чувства горничной-тейо, которую позже обнаружили раздетой и связанной в шкафу с платьями старой леди, никто не принимал во внимание. Оскорбление было нанесено не только деле, но и ее дару: проникновение через окно в чужой замок — верх бесстыдства.

Завершилась наглая выходка хуже не придумаешь: хохочущий в глаза охране Медео позволил свести себя по лестнице в главный зал для допроса, покорно установился перед хозяином замка, выслушал, устремив глаза в пол, первую часть его обличительной тирады и… сбежал через окно, раскидав конвоиров. Один из оруженосцев Дар-Фалько оказался тяжело ранен в стычке и умер на следующее утро.

Прихлебатели и подпевалы Медео, которые в большинстве своем были лет на пять, а то и на восемь, старше своего кумира, встретили его подвиг бурей восторга, а совет старейшин в очередной раз настоятельно порекомендовал королеве прибрать к рукам маленькую (вернее, уже совсем не такую маленькую, а вполне способную отвечать за свои поступки) сволочь.

На случай, если бы даже это не переполнило чашу терпения Ее Величества, к жалобе Дар-Фалько трое сановных даров из разных семей присовокупляли свою нижайшую просьбу покарать Медео за словесные оскорбления, нанесенные им самим и короне Аккалабата «У старого крысолова», куда вообще-то «недоноскам», вроде Медео, вход запрещен (но мерзавец, обольстительно улыбаясь хозяйке-итано, ухитряется туда пробираться). И так далее, и тому подобное. «Удила у этого бешеного отсутствуют напрочь», — пришлось в очередной раз признать Кори.

— Я всегда к Вашим услугам, моя королева.

Я никогда ему не прощу, что он отказался. Я никогда ему не прощу, что он не предупредил меня. Я не могу заставить себя желать, чтобы он сдох там, в Виридисе, но… я никогда его не прощу.

Хьелль Дар-Халем, маршал Аккалабата

Из-под ослепляющего солнца Виридиса — в обволакивающий мрак дворцовых покоев. Все шепчутся и ходят на цыпочках. Ее Величество при смерти.

«Не ко времени собралась помирать, карга старая. Мне бы еще хоть пару недель. Да, мы задушили основной мятеж, но сколько еще заговорщиков нужно повыковыривать из их замков… а сейчас начнутся дворцовые игры и мое присутствие понадобится в столице. При таком-то лорд-канцлере. Надеюсь, он не успел наделать глупостей», — раздраженно думает лорд Дар-Халем, плечом толкая створку двери в парадный зал. Вторая створка с силой ударяется о косяк от мощного пинка Цуна Дар-Умбры.

— Смотри-ка, Халем, мы вовремя, — хмыкает Цун, утирая вспотевший лоб. — Все, как ты любишь. Расстановка сил выражена геометрически.

Действительно. Вдоль левой длинной стены с закрытыми окнами, выходящими во внутренний двор, лорды Пассера и Фалько — ключевые фигуры нынешней аккалабатской политики — и примкнувшие к ним менее родовитые дары. Но не все. Некоторые выжидают, расположившись по центру продолговатого зала. Разбившись на группки, тихо между собой совещаются молодые дары Умбрена. И другие кланы держатся вместе, дрейфуют то ближе к стану потенциального большинства, то подальше от него. Хьелль с Цуном переглядываются. На все решение у них меньше минуты.

А не надо было входить так громко. Теперь можно сделать два шага влево. К выстроившимся рядком Пассерам и Фалько, смолкнувшим при появлении новых действующих лиц. Раскланяться с их патриархами, переброситься парой слов с остальными — «влиться в ряды». А можно шагнуть направо — к выразительно пустующей стене, выходящей в Хангафагон, откуда сквозь приоткрытые, хотя и задернутые темными полупрозрачными гардинами окна чуть заметно проникают запахи прелой листвы и уже тронутая зимним холодком октябрьская свежесть. Присесть на подоконник, прямо на штору, сминая тонкую ткань, предоставив остальным делать свой выбор.

Цун вопросительно приподнимает бровь. Хьелль решительно сигналит подбородком направо. «В Виридисе было жарко», — бормочет он, пристраиваясь на подоконнике и просовывая голову сквозь занавеси наружу, будто все остальное его не касается. Военное крыло аккалабатской политики никогда не смешивалось с дворцовым, и он не видит причин менять традицию. Цун тоже. Поэтому он, упрямо набычившись, топает вслед за Хьеллем и с вызовом — а вы чего ожидали от тех, кто привык не болтать языком по углам, а выяснять отношения прямо, на поле боя? — разваливается в оконном проеме. Оттуда, через ковровую дорожку, пролегающую по центру зала, они раскланиваются со стоящими напротив дарами. Хьеллю странно видеть суровые светлобровые лица Пассеров на другой стороне. Он привык быть с ними в одном лагере — и в прямом, и в переносном смысле этого слова. Эх, Кори, что ты натворил, малыш! Убийство тебе бы давно простили, но ты превратил их самого перспективного мечника в беспомощного инвалида…

Повинуясь едва заметному жесту главы семьи, по правой стороне зала начинают собираться все дары Умбры. Они одни по численности превосходят Пассеров и Фалько вместе взятых. Подтягивается и кое-кто из менее влиятельных кланов. Все меньше фигур в черных орадах остается в центре зала. Но Хьелль смотрит только в одну сторону: туда, где, сбившись в кучку, не обращая внимания на происходящие перемещения, о чем-то негромко переговариваются, склонив друг к другу пепельноволосые головы, лорды из боковых ветвей клана Эсилей. Самые младшие к совещанию не приглашены, они толпой окружают старших, спокойно оглядывают два лагеря, образовавшиеся у противоположных стен, но не двигаются с места.

Чем меньше народу остается в середине зала, тем шире становится усмешка верховного лорда Пассера, тем плотнее сжимаются губы Хьелля.

«Во имя святой Лулуллы, — молит он про себя. — Дорогие мои, хорошие. Не ради меня. Ради мальчишек. Пожалуйста». Цун Дар-Умбра громко вздыхает. Хьелль пожимает плечами. Пассеры ликуют уже откровенно.

Группе с фиолетовыми лентами в косах наплевать, что они в центре внимания. Хоть они и побочные, и младшие — это Эсили. Невозмутимое совещание продолжается. Первым не выдерживает верховный лорд Дар-Пассер.

— Семейка Эсилей собирается вечно торчать здесь посреди зала? Придворный церемониал не для вас писан? Где вы должны находиться, когда откроются двери в покой королевы? — рявкает он.

Дары Эсиля, как по команде, поворачивают к нему головы, смотрят так же невозмутимо, как переговаривались. Кольцо спин распадается. Один из старших, одетый в темно-лиловый орад, словно очнувшись ото сна, изволит заметить наконец две шеренги, выстроившиеся по сторонам ковровой дорожки.

— Аааа, это… — недовольно, будто его оторвали от очень важного дела, тянет он. — Но ведь само собой разумеется…

И соступает с ковровой дорожки направо. Хьеллю кажется, что он на много лет забыл, как дышать, а теперь научился снова.

— Лорд Дар-Эсиль! — хрипло выдыхает он, склонив голову в полупоклоне. Так приветствуют друг друга близкие родственники.

— Лорд Дар-Халем! — ответный полупоклон. Поверх идеально ровного пробора, разделяющего на затылке дымчато-серые пряди, Хьелль успевает увидеть яростный взгляд старшего лорда Пассера. Это победа. Полная и безоговорочная — к каким так привык главнокомандующий Аккалабата. Цун Дар-Умбра вытягивает из кармана серую тряпку, обозначающую собой носовой платок, и шумно сморкается.

Кори Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата

Королева с удивлением разглядывает склонившуюся перед ней фигуру. Непривычно видеть прямые черные волосы, разметавшиеся по серебристому ораду, у подножия трона. Столько лет пол перед ней подметали волнистые снежно-белые локоны. Столько лет… Трех лорд-канцлеров пережила она, которой долженствовало умереть молодой. Трех лорд-канцлеров, первую и последнюю войну аккалабов за пределами их планеты, попытку государственного переворота, мятежи в Виридисе… Но ничто уже не имеет значения. Даже те воспоминания, о которых, наверное, следует рассказать этому мальчику, чтобы еще лучше его защитить, — ничто не имеет значения. Я сделала для него все, что могла. Если он не справится, он не Дар-Эсиль.

— Кори…

— Я слушаю Вас, моя королева.

* * *

— Корвус!

— Я слушаю Вас, моя королева.

— Эти твари за ширмами вовсе отбились от рук. Пошли туда несколько молодых даров. И позаботься о том, чтобы после… подчистили.

— Мы воюем, Ваше Величество. И дела наши из рук вон плохи. Я не могу ограбить Халема, отозвать из армии хороших ребят. И не могу оскорбить деле королевской крови, предложив им не первый сорт.

— Я не желаю слышать имя Халема.

— Ладно, я схожу сам.

— Не смей!

— Откуда такие эмоции, моя королева?

Откуда такая насмешливость в голосе? Он что, знает?

Она чувствует его, его дыхание, его кожу — через свое платье и струящуюся ткань орада. Так близко лорд Дар-Эсиль еще никогда не наклонялся к своей королеве. Так — он никогда не звал ее. И не позовет.

* * *

— Моя королева… — Кори уже надоело ждать, и он приподнимает голову. Женщина на троне сидит, откинув голову на высокую спинку, уронив на колени руки. Кажется, что она спит, но лорд-канцлер Аккалабата Кори Дар-Эсиль знает, что это не так. Прежде чем выйти в большую залу, находящуюся перед приемным покоем королевы, и произнести те слова, которые случайно или по особому наитию посмотрел вчера в справочнике придворного церемониала, он прижимается губами к холодной руке.

«Прощайте, Ваше Величество. Спите спокойно, да встретит Вас в поднебесном чертоге святая Лулулла. Я не забуду».

Кори отвязывает золоченые кисти, поддерживающие темно-зеленый полог над троном. Теперь складки тяжелой материи скрывают от чужих глаз тело усопшей властительницы. Вынув из ножен мечи, Кори с силой вгоняет их по сторонам бархатного саркофага под острым углом, чтобы закрепить сооружение, гасит свечи, задергивает единственную приоткрытую штору. Вроде бы ничего не забыл. Теперь нужно расстегнуть нижние пряжки орада, распахнуть его, чтобы сразу было видно, что на мне нет мечей, набрать в грудь побольше воздуха и толкнуть раскрывающиеся наружу резные двери…

Разговоры в парадной зале смолкают. Кори сразу успевает увидеть и запомнить расстановку сил, тем более что она ожидаема. Он не может отказать себе в удовольствии замешкаться на одну секунду, чтобы шальная надежда, что новый лорд-канцлер окажется бездарью и недотепой, мелькнула в головах Дар-Пассеров. Но только на одну секунду, прежде чем выкрикнуть в глубину замершего в ожидании зала:

— Да смотрит на нас с высоты королева Артуаза! Хвала королеве!

— Хвала королеве! — громкий хор голосов.

Десятки мечей поднимаются над головами и ударяют друг о друга. В горле у Кори образуется ком, он с усилием сглатывает. Сейчас он разобьет не просто шальную надежду, сейчас он вдребезги разнесет уверенность, крепнувшую годами. Вон как блестят глаза лордов Пассера, даже мечи, вознесенные над головой, в ожидании следующего объявления подрагивают так, что из правой от Кори половины зала еле слышно доносится тонкий металлический звон. Этот звон еще ощутимее на фоне мертвенного безмолвия в левой половине, там, где подняты мечи Дар-Умбра, Дар-Эсилей и… Кори сглатывает еще раз… чуть ближе, чем все остальные, к ковровой дорожке расположилась фигура с мощными, но сгорбленными плечами, на одном из которых тонким серебристым шнуром намечен родовой знак даров Халема — контуры двух пологих холмов, один чуть выше другого. Мечи — один короткий и широкий, второй — длинный и узкий — устремлены к высокому своду. «Как ему удается сутулиться даже в такой позе! — думает Кори. — И как он похож на Медео!» Эта мысль успокаивает. И в тот момент, когда луч вечернего солнца, на излете просочившийся сквозь щель в занавесях, падает на середину зала, лорд-канцлер Аккалабата провозглашает:

— Да будут долгими годы королевы Лоис! Хвала королеве!

Имя властительницы Аккалабата произносится только лорд-канцлером и всего два раза за время ее правления: во время восшествия на престол и сошествия в могилу.

— Лоис? Почему Лоис? Должна была быть Сесили!

Шепот скользит по залу. Тонкий металлический звон переходит в нервное дребезжание. В животе у Кори теплеет от удовольствия. Многого же стоит дарам Пассера и их сторонникам удерживать над головами мечи: прямые и изогнутые, плоские и граненые, из черной, голубой, мерцающей серыми искрами стали… Особенно не повезло тем, кто при появлении Кори стоял спиной и не успел развернуться. Им остается только коситься через плечо в ожидании ритуального жеста лорд-канцлера — «Отомрите!» Тогда верховные дары войдут в тронный зал, чтобы отдать последние почести королеве, а те, кто не вышел кровью или заслугами, смогут наконец выкатиться за дверь и выплеснуть напряжение в «Четырех чалах» или «У старого крысолова».

Но спешить нельзя. Кори хорошо помнит последние наставления своей повелительницы: не меньше трех минут нужно, чтобы эмоции уступили осознанию неизбежности произошедшего, а затем — трезвому расчету. Ни на секунду не опуская глаз, молодой лорд-канцлер Аккалабата переводит их с одного лица на другое, следя, как исчезают гнев, ошеломление, негодование и на их месте возникают холодное одобрение (Мальчишка оказался не так прост, как мы думали. Такой лорд-канцлер подходит Аккалабату. А Лоис или Сесили — кому какое до этого дело!), добродушное удивление (Ай да Кори, ведь не прошло и полугода, как вернулся! Когда успел, шельмец? Вот ведь истинный сын своего папаши!), сдержанное неудовольствие (Столько хороших парней отдали за ширмы — и все зазря. Снова Дар-Эсиль. Ручной Дар-Эсиль с непонятной королевой на троне. Ну что ж, и из этого можно извлечь пользу).

Дальше все идет как по писаному. Кори патетически всплескивает руками. Лорды «отмирают». Возгласы «Хвала королеве!» перемешиваются с лязгом оружия, входящего в ножны. От толпы отделяются верховные дары. Их Кори должен сейчас провести в малый тронный зал, где они простятся с ушедшей властительницей Аккалабата и дадут новой королеве первые наставления, о которых она вольна забыть, как только взойдет на престол. Там, на злополучном столике с резной ножкой, ждут старейших даров последние распоряжения королевы — собственноручно написанные, оформленные по всем правилам.

Кори делает шаг в сторону: ни один из входящих в зал не может миновать его, не обменявшись приветствием. По тому, каким оно будет, можно выработать себе принципы поведения на ближайшие два дня. Или полтора.

— Лорд Дар-Эсиль! — высокий благообразный старик безукоризнен в своем поклоне. Ни на сантиметр ниже, чем предписывает статус старейшего дара Империи, ни на сантиметр выше, чем позволяет уважение к лорд-канцлеру Аккалабата.

— Лорд Дар-Фалько! — так же безукоризненно отвечает Кори. Он весь уважение к старости. Он весь достоинство своей новой роли.

— Лорд Дар-Эсиль!

Нет, никогда Дар-Пассерам не быть на вершине аккалабатской политики. Их место — в военном корпусе, в генеральном штабе, где-нибудь рядом с дарами Халема и Умбры. Даже младенец, имеющий хоть каплю крови Эсилей, сообразил бы не идти сразу после опытного царедворца Дар-Фалько, которому инстинкт не позволит сыграть в приветствии фальшивую ноту. Скрытое раздражение Дар-Пассера Кори прочитывает без труда. В ответ — кланяется учтиво, ни на йоту не отступая от этикета, но с легкой усмешкой, которую, разгибаясь, тут же прячет. Достаточно, что ее успел увидеть тот, кому она предназначалась. Он знает, что я знаю.

— Лорд Дар-Эсиль!

Ты ведь гордишься мной, лорд Дар-Эсиль?

— Лорд Дар-Эсиль! — двоюродный дядюшка Кори не скрывает удовлетворения. А ведь казалось уже, что лорд-канцлерское место уплывает из рук. Грешили на Дар-Халемов, чрезмерно разбавивших голубую кровь и фамильную предусмотрительность Дар-Эсилей, хотя и поделившихся взамен своим внутреннем временем. Но мальчик оказался на высоте положения. Ну что ж, послужим ему верой и правдой. Он сейчас нуждается в поддержке, и родственники ему эту поддержку окажут.

— Лорд Дар-Умбра!

Здесь без подковырок и околичностей. Слава Лулулле! Я этого не забуду, лорд Дар-Умбра, и буду к вам благосклонен. Надеюсь, это ясно написано на моем лице. «Ясно даже для Вас», — мысленно прибавляет Кори. К умственным способностям старшего представителя клана Умбра он относится… без иллюзий.

— Лорд Дар-Кауда!

— Лорд…

— Лорд Дар-Халем!

Полное отсутствие даже намека на поклон. Лорд Дар-Халем стоит против Кори сгорбившись, засунув руки в карманы. Это первый раз, когда они встречаются лицом к лицу после возвращения.

— Лорд Дар-Халем?

— Отчего умерла принцесса Сесили?

— Хьелль, не вовремя, — шепчет сзади кто-то из владетельных даров, ждущих своей очереди.

— Я задал Вам вопрос, лорд-канцлер.

Будь ты хоть сто тридцать пять раз владетельный дар, тебе не сдвинуть с места верховного маршала Аккалабата, если он не желает.

— Лорд Дар-Халем, пройдите в зал, пожалуйста. Там, на столе — свидетельство о смерти.

Свидетельство о скоропостижной смерти принцессы Сесили уже не на столе. Его передают из рук в руки сгрудившиеся у трона дары, и оно вызывает у них больше интереса, чем труп старой королевы, угадывающийся под несколькими слоями тяжелой материи.

— Я хочу услышать это от Вас, лорд Дар-Эсиль.

Ропот, поднявшийся среди застрявших на входе в комнату даров, которым хочется увидеть все своими глазами, смолкает, стоит только лорду Дар-Халему обозначить поворот головы в их сторону.

А тогда Бико сказал, что можно ведь и вдесятером навалиться… а лорд Дар-Пассер стал хохотать как сумасшедший и сказал… в общем, я не понял точно, что он сказал, но смысл был такой, что она… что он их и десятерых уложит как нечего делать. Этого же не может быть, правда, Кори?

Это может быть, Медео. Это еще как может быть. Жаль, что тебя нет при наглядной демонстрации.

Из глубины зала лорд Дар-Умбра машет свитком:

— Хьелль, прекрати, ради прекрасной Лулуллы! Здесь все написано. Дыхательная аллергия на пыльцу поздних циконий. Классический случай.

Лорд Дар-Халем не шевелится. Угрюмая тишина начинает давить на барабанные перепонки.

«Он не Дар-Халем! Его зовут Кори Дар-Эсиль! Он сын лорд-канцлера Аккалабата!»

Да, я сын лорд-канцлера Аккалабата. А ты… ты… чистоплюй!

— Лорд Дар-Халем, давайте попробуем еще раз, — доброжелательно, как говорят с душевнобольными, предлагает Кори и картинно сгибается в поклоне.

— Лорд Дар-Халем!

Сверху раздается глухой и спокойный голос:

— Простите, лорд-канцлер. Боюсь, я не могу присутствовать при церемонии. У меня дыхательная аллергия. На Вас.

«Хорошо, что он задел меня по лицу только полой орада, а не пряжками», — думает Кори, разгибаясь.

— Верховные дары, боюсь, нам действительно придется обойтись без маршала Дар-Халема, — поясняет он, радужно улыбаясь и разводя руками. — Он долго пробыл в Виридисе, и перемена климата может губительно сказаться на его здоровье. Мы не можем позволить себе рисковать жизнью нашего главнокомандующего. Продолжим церемонию.

— Лорд Дар-..!

Верховные дары через голову Кори обмениваются одобрительными кивками.

— Я не хотел.

— Что не хотел?

— Выбирать более гуманный способ.

Лорд Дар-Халем, маршал Аккалабата

…я не могу это поручить никому; кроме дара Халема…

…тебе же можно доверять Дар-Эсилей…

Лорд Дар-Халем с отвращением смотрит на лорд-канцлера Аккалабата, занимающего место по левую руку от молодой королевы. «Это мой сын, — уговаривает он себя. — Каким бы он ни был. Это мой сын». Уговаривать получается плохо. Лучше послушать, что там излагает Элджи.

Бедняги Пассеры, сколько всего им пришлось «проглотить» за последнее время! И неожиданную королеву, которая по стервозности и алогичности, кажется, переплюнет десяток своих предшественниц, и лорд-канцлерство Кори, и вот теперь явление Элджи в ранге полномочного посла Его Королевского Величества Тона. Властелина Дилайны, информирующего свою «младшую сестру» о том, что он вновь на боевом посту, и напоминающего, кто в секторе главный.

Все остальное в затейливой речи Элджи — дипломатический протокол и виньетки. Уши вянут. А ему вроде нравится. Был парень как парень… Хотя Тон в личном послании к нему, Хьеллю, написал, что Элдж неплохо управляется с парализатором, да еще не тушуется в присутствии дилайнских лордов, в каком бы конформе они перед ним ни разгуливали. Два достоинства, достаточные, чтобы Их Величество возжелал оставить мальчика при себе.

Хьелль не возражал. Во-первых, он хорошо понимал, что его на самом деле никто и не спрашивает. Элдж совершеннолетний, а короля Дилайны не может всерьез интересовать мнение какого-то там главнокомандующего Аккалабата. Во-вторых, он абсолютно не понимал, чем бы Элджи мог заняться здесь. Он и про себя, и для себя этого не понимал.

Сидеть в замке и ждать у моря погоды? То есть очередного мятежа в Виридисе, ради которого и понадобится верховный маршал? Заняться хозяйством? Его трясло от одного слова «фарфор» или «клумба». Тупо напиваться с Дар-Умброй по кабакам, вспоминая былые подвиги? Подпирать стены на дворцовых приемах? Плести политические интриги в кулуарах, притворяясь, что на Аккалабате еще есть политика? Или бросить все к чертовой матери? (Земными ругательствами Хьелль пользовался только в минуту крайнего раздражения, поэтому чертова матерь в его исполнении была куда страшнее хвоста демона Чахи, под который он посылал всех и каждого, когда был не так зол.) Улететь к Лисс на Анакорос? Устроиться преподавателем фехтования? Хьелль не мог сдержать улыбки, вспоминая свой первый и единственный опыт в спортзале. Или чем там занимался Тон? Поливать цветочки, возделывать клум..? Не-на-ви-жу клумбы!

Совершенно убаюкивающий голос у Элджи. Такой успокаивающий. Наверное, научился у властелина Дилайны. Вот и королева зачарованно кивает, и прочие лорды солидарно трясут головой. Только Кори застыл, сосредоточенно поджав губы. Расслабься, мальчик, нет здесь второго дна. Ни третьего, ни четвертого, ни седьмого. Просто всемилостивый король Дилайны предлагает нам свою поддержку и покровительство. А потом еще проще: захочет — выполнит свои обещания, не захочет — не выполнит. Это ж король Дилайны. Не надо сильно шевелить лбом — будут морщины.

В общем, так. Я решил. Слетаю-ка для начала на Дилайну — поприветствую короля Тона. А потом приглашу к себе сюда Лисс: она хотела поклониться могиле Сида и… просто некоторое время пожить вместе. Наверное, я старею, но я этого тоже хочу. Собственно, это единственное, чего я сейчас хочу.

— Хьелль!

Официальная часть закончена. Дары неторопливо перемещаются в большой обеденный зал, где накрыты торжественные столы. Реставрация монархии на Дилайне — это стоит отметить, хотя мало кто помнит почему. Элджи нагоняет Хьелля, подхватывает за локоть.

— Элджи! — Хьелль тепло обнимает сына. Они лишь мельком успели увидеться на космодроме и перекинуться парой слов по дороге в Дар-Аккалу.

— Как ты, сын?

— Не знаю, — Элджи пожимает плечами, но глаза улыбаются. — Я в фаворе у Тона. Эээ, короля Тона, — смущенно поправляется он. — Маро, правда, на Анакоросе. Но мы официально помолвлены. Только тсссс! — прикладывает он палец к губам. — Здесь никому не говори. Это государственная тайна.

— Хорошо, — просто соглашается Хьелль. — А какие у тебя планы? Как я понял из письма, Тон не намерен отпускать тебя от себя. Король Тон, — многозначительно добавляет он.

— Я Представитель Властелина Дилайны при Звездном совете, — счастливо смеется Элджи. — Должность из одних больших букв, представляешь? Тон полагает, что у меня дипломатические способности.

Хьелль замечает, что сын снова назвал своего сюзерена по имени и не поправился. «Мир изменился, — думает Хьелль. — Но мы ни черта не меняемся вместе с ним. Катастрофа».

— Ты-то как, па..? Тьфу, — тушуется Элджи.

— Зови, как тебе удобно. И не думай, что этим ты возмущаешь прах Сида, — сам Хьелль скорее тронут, чем смущен этой оговоркой. Рука тянется к выбившейся из прически пряди, которая заползла под воротник орада Элджи, но Хьелль вовремя себя останавливает.

— Ты растрепался. Иди причешись. До ужина еще есть время, — суше, чем надо бы, замечает он.

— Поправь, — Элдж смотрит спокойно и прямо. Хьелль оглядывается на мельтешащих вокруг лордов.

— На нас смотрят.

— Плевать. Просто возьми и сделай, — в голосе полномочного представителя короля Дилайны в Звездном совете, — просительные нотки. — Пожалуйста.

Хьелль долго и внимательно разглядывает сына, потом обнимает его за плечи, отводит в арку, где висят еще не зажженные факелы.

— Это называется «дипломатические способности», — бурчит он, зажимая в зубах фиолетовую ленточку, вытащенную из полуразлетевшейся косички. — В дипломатические способности, между прочим, входит умение содержать себя в виде, соответствующем роли посла великой планеты, каковой, между прочим, является Дилайна, и не позорить своих родителей, каковым, между прочим, являюсь я… Расческа есть?

— Угу, — Элджи не глядя находит в кармане расческу и через плечо протягивает Хьеллю. Хьелль начинает расчесывать и почти физически ощущает, как от удовольствия у Элджи бегут по коже мурашки.

— Па… то есть Хьелль, — произносит Элдж через пять минут, удовлетворенно оглядывая себя в мутное зеркало. — А если я задержусь на пару неделек…

— Я буду только рад. А что скажет король Тон? И откуда этот неожиданный интерес к родным пенатам?

— Тон не возражает. И дело не в интересе к… пенатам. Как, кстати, вы разделили владения? С Медео и Кори…

Имена братьев Элдж произносит осторожно, словно боясь Хьелля спугнуть.

— Без проблем. Я живу, как прежде, в замке Эсилей. Когда бываю в Хаяросе, останавливаюсь у себя в доме. Особняк верховного главнокомандующего. Одно название. Хожу по колено в пыли — нет времени подобрать толковую прислугу. Кори не вылезает из столицы. Резиденция лорд-канцлера в его распоряжении. Хотя, по-моему, он предпочитает даже спать в своем кабинете во дворце.

Медео… мы не общаемся. Даже на уровне поклонов. Он просто избегает меня. А при встрече поворачивается спиной. Я написал ему, что замок Халемов остается за ним. Он не ответил. Надеюсь, что он хоть иногда там ночует.

— Как его отношения с Эрлом? По-прежнему?

Старый слуга, который отвечал за освещение внешней галереи королевского дворца, еще когда Хьелль был несмышленым ребенком, осуждающе поджав губы, останавливается поодаль. Нет, он совершенно не собирается подслушивать разговор двух высокородных даров, тем более даже намекать им на то, чтобы они шли своей дорогой, но факелы… пришло время зажигать факелы, господа мои! И даже демон Чахи не в силах помешать упрямому старику выполнить его обязанность.

Хьелль и Элджи с виноватым видом вываливаются из арки. Старик, бормоча что-то себе под нос, приставляет к стене шаткую лестницу и карабкается на нее. В детстве Хьелля еще интересовало, почему эту работу не поручат кому-нибудь из оруженосцев-тейо вместо бескрылого итано. Потом он привык. Ко всему он привык в этом дворце. На Аккалабате. Ко всему, кроме своих сыновей.

— Какие «отношения с Эрлом»? Просветишь меня на сей счет? — спрашивает он, шагая рядом с сыном по направлению к залу, откуда уже доносятся возбужденные голоса и звон посуды.

— Ты не знаешь? — удивляется Элдж. — Мать называется! Он же тогда, ну, после того, как… долго не разговаривал с Кори. Даже бросился на него. Получил по шее, конечно. Они всегда с Эрлом ладили, хотя тот намного старше. Медео даже как-то потише, что ли, становился рядом с ним. Слушал его. И потом не прекратил с ним общаться. Хотя Дар-Пассеры не одобряли. Они ведь заперли Эрла в городском доме. Практически не выпускают из комнаты. Будто он чумной какой.

— А он просто слепой и не может пользоваться крыльями.

— Да. Почему ты это говоришь таким тоном?

— Это Аккалабат, Элджи. Это Аккалабат. Лишиться зрения и возможности летать — это хуже, чем быть чумным. От чумы, по крайней мере, умирают.

Они уже добрались до зала, где полным ходом идет пиршество, но входить не торопятся. Хьелль приглашающе машет рукой в сторону стрельчатого окна, украшенного чем-то похожим на витраж. Цветное стекло на Аккалабате делать не умеют — это прерогатива лордов Дилайны. Но быть похожими на легендарных предков хочется, поэтому в знатных домах иногда стеклят окна вперемежку прозрачными, матовыми, зеркальными и чернеными стеклышками. Издали выглядит как пятнистый узор крыльев Дар-Фалько (если черных пластинок больше) или Дар-Кауда (если больше матовых). Конструкция получается хрупкая, поэтому не открывается. Но не в королевском дворце, в чем Элджи убеждается тут же: опытная рука Хьелля нащупывает скрытую задвижку, и створки распахиваются наружу.

— Прошу вас, лорд Дар-Эсиль! — церемонно приглашает Хьелль.

Элдж выбирается наружу первым, и у него захватывает дух. Они стоят на карнизе, опоясывающем самую высокую башню Дар-Аккала. Ширина карниза — сантиметров сорок. Если сорваться — не разобьешься, но хлопот будет полон рот: расстегивать орад в свободном падении — то еще удовольствие. Элджи поеживается — то ли от такой перспективы, то ли от пронизывающего холода. Ветра нет: подступающая зима, кажется, сковывает не только почву и реки, но и сам воздух. Еще два-три последних дождливых дня — и мир замрет до новой весны, даже сквозняк не осмелится гулять в печных трубах.

— Ты никогда здесь не был, — утверждает, а не спрашивает лорд Дар-Халем.

— Не был, — эхом отвечает ему Элджи. — Я даже не знал, что такое место существует.

— Теперь будешь знать. Это была наша с Сидом тайна. Мы нашли его, когда нам было лет десять. И он с него навернулся в первый же день.

Элдж замечает, что Хьелль говорит в его собственном, Элджином, стиле, совсем не свойственном самому Дар-Халему: его… он… с него… Хьелль приседает на корточки, ловко балансируя на носках у самого края карниза. Зеленая тьма сгущается над Хаяросом, отделенным от башен дворца темным массивом Хангафагона. Лишь кое-где сквозь голые ветви просвечивают редкие бумажные фонарики, зажженные в честь приезда дорогого гостя.

— Навернулся? — выждав недолго, интересуется дорогой гость.

— Ага. Камнем. В серебристом ораде, сынок лорд-канцлерский. Недотепа, — в голосе Хьелля странное ласковое волнение, которого Элдж никогда у него не слышал. Кажется, что лорд Дар-Халем разговаривает сам с собой, и Элджи остается только работать эхом. Переспрашивать, зная, что отвечают не ему, а кому-то третьему, незримо присутствующему.

— В серебристом ораде?

— Ну разумеется. Сид, как и ты, в детстве щеголял в одеянии, положенном только самому лорд-канцлеру и его потенциальному наследнику. Ты разве не помнишь, что там другие застежки?

— Я никогда не обращал внимания, — подумав, признается Элджи.

— Мы просто накидываем и защелкиваем крючки, а там…

— Нужно продернуть в петлю.

— Или, наоборот, выдернуть, что требует времени. Он бы, конечно, и так успел. Но я, разумеется, испугался и кинулся его выручать. А он обиделся. Разозлился жутко. И вот, представь, мы падаем, я пытаюсь его поймать, а он мои руки отталкивает и орет как резаный. Естественно, ему не до застежек, потому что руки заняты мной — главным его врагом в настоящий момент. И вот когда остается метров пять до земли, мне удается наконец засунуть его под мышку и чудовищным усилием выправиться в воздухе.

Хьелль снова замолкает. Снова надолго. На этот раз Элджи терпеливо ждет. Не выдерживает.

— И что?

— И он изо всех сил кусает меня за палец. Я слегка обалдеваю, и мы, вместо того чтобы плавно спланировать, падаем задницами прямо на каменную отмостку.

— А потом?

— Быстренько встаем и, шепотом обзывая друг друга самыми последними словами, пулей летим закрывать окно. Оно, как ты, надеюсь, заметил, защелкивается только с той стороны. Если бы нас засекли, то надрали бы уши за нарушение обороноспособности королевского дворца. Так что у Медео с Эрлом?

От такого перехода у Элджи захватывает дух, будто это он только что падал с самой высокой башни Хаяроса.

— Ну? — глаза у лорда Дар-Халема еще блестят, но тон уже деловой и отчужденный.

— То же, что у тебя с отцом, — начистоту отвечает Элджи.

— Медео его чешет? Кто тогда чешет Медео?

Рядом с Элджи на карнизе — верховный маршал Аккалабата. Ему нужна информация, чтобы выработать стратегию и тактику. Извольте предоставить.

— Медео его чешет. Он чешет Медео.

— Вслепую.

— Да. У него хорошо получается. Кори проверил. Как только вернулся.

— Медео доверяет Кори?

— Нисколько. Кори его заставил. Воспользовался лорд-канцлерским титулом.

— Чем это закончилось?

— Обменялись парой ударов и дюжиной грубостей.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я переписываюсь с обоими.

— Молодец. Они меня ненавидят?

— Нет. Не знаю. Мы никогда не обсуждали тебя после обратной трансформации. Только один раз. Кори был на Когнате. Я написал ему с Анакороса, высказал свое мнение. Он не ответил. Мы обменялись письмами и с Медео. Не сошлись во взглядах. У тебя есть еще вопросы или я могу задать свои?

— Задавай. Только присядь, пожалуйста, трудно разговаривать снизу вверх, — лорд Дар-Халем хлопает рукой по карнизу. Элджи вздыхает, поддергивает орад, усаживается рядом, но не на корточки, а свесив ноги.

— Сапоги потеряешь.

Шутка времен королевы Лулуллы, но Элджи все равно улыбается. Приятно после долгих лет чувствовать себя дома.

— Я успел переговорить с Кори перед приемом. Ничего не понял про то, как у вас оказалась не та королева. Ну, не та, которая должна была оказаться.

— Элджи, твоя стилистика неподражаема, — смеется лорд Дар-Халем. Потом серьезнеет:

— Он ее убил.

— Неподражаема? — Элджи пытается выдержать шутливый тон, хотя уже догадывается, что сейчас последует. — Кто кого?

— Кори. Принцессу Сесили. По приказанию королевы.

— О Господи!

— Если бы Господь (в том смысле, в каком его понимают на Земле) существовал на Аккалабате, он бы этого не позволил.

— Ты стал задумываться о высших сущностях?

— Мы с тобой учились на Анакоросе. И наши возлюбленные — земные женщины.

— Твоя стилистика тоже неподражаема, — хмыкает Элджи. — Зачем он ее убил?

— Та девица, насколько я знаю, была взращена и воспитана Дар-Пассерами. Они соглашались отправлять своих парней за ширмы только затем, чтобы они нашептали ей в ушко рецепты придворной кухни, разработанные их личными, дар-пассеровскими, поварами. Надоело, видишь ли, играть вторую фиорету в имперской политике. Хотя в моей епархии от них было больше толку: мечники они, как и прежде, первостатейные. Нет, «не хочу быть владычицей морскою, хочу быть…» Откуда это, кстати?

— Мы с тобой учились на Анакоросе. Только «не хочу быть королевой земною» или кем-то типа того, а хочу как раз «владычицей морскою». Тут рыбка и взбеленилась.

— Вот-вот, — удовлетворенно резюмирует Хьелль. — Тут наша рыбка зубастая в золотой короне и взбеленилась. Весьма кстати пришлись романтические воспоминания о… нет, тебе это знать не надо. Пока не надо. В общем, я прилетел из Виридиса доложить о том, что главный очаг мятежа задушен, и мне было предложено во имя блага Империи и счастья моих родных детей отправиться за ширмы и незаметно удушить наследницу. В обмен на лорд-канцлерство Кори и новую принцессу, которая, чтобы заполучить трон, соглашалась гарантировать безопасность всем вам троим.

Напомню, что о твоем новом положении при короле Дилайны тогда не было ничего известно. Имелось: растрепашка Элджи, по определению ни к чему не способный, кроме как пойти к кому-нибудь под дуэм; порча, чума и язва здешних мест Медео, на которого точит зуб половина даров, имеющих влияние при дворе; несовершеннолетний Кори, у которого была одна дорога — в лорд-канцлеры, иначе Дар-Пассеры не успокоились бы, пока не вгонят его в гроб. Реши задачку. Ах да, совсем забыл. Дополнительное условие. Ее высочество принцесса Сесили, не знаю уж когда разглядев меня из-за ширмы, решила, что после обратной трансформации я несказанно похорошел, совершенно свободен, и изъявила желание меня видеть. И не только видеть.

— И ты отказался.

— Да. И улетел в Виридис, не успев поговорить с Кори. Видишь ли, пока я заплетал тебе косы и коллекционировал кружева, изготовленные лучшими мастерами дариата Фалько (обрати внимание: они действительно самые лучшие — даже на Дилайне Маро будет в них смотреться потрясающе; и не трать денег — возьмешь мои)… Так вот, пока леди Дар-Эсиль была погружена в свои трогательные женские заботы, ни одна свинья тут не заинтересовалась, что же делается в армии… Воевать, понимаете ли, не с кем, всех мы уже победили, поэтому боеспособная армия нам не нужна.

Хьелль расстегивает ремешки орада, проводит рукой по шее, будто ему жарко. Элджи смотрит сочувственно.

— В результате, оставив в Виридисе потушенный очаг восстания, о чем я гордо рапортовал королеве, и только выйдя из дворца, я сразу натыкаюсь на нарочного с сообщением о том, что мятежники опять подняли голову. И изо всех крыльев несусь туда исправлять положение. Исправил. Возвращаюсь назад. Королева Артуаза умерла — да здравствует королева Лоис! И Кори в серебристом ораде встречает нас у дверей малого тронного зала.

— Ты хоть пытался с ним поговорить после этого?

— Там же тогда же. Я задал ему прямой вопрос.

— Очень уместно, — фыркает Элджи. — Я замерз. Пошли поедим.

Он поднимается, дуя на замерзшие пальцы, и с восхищением наблюдает, как пружинисто и неосторожно вскакивает лорд Дар-Халем. Абсолютно не глядя под ноги, будто под ним не сорокасантиметровый карниз, а хаяросская турнирная арена.

Они протискиваются в щель между створками и спрыгивают на пол. Сразу же их обдает душистым теплом, запахом горящих дров и вкусной еды, и эти знакомые с детства ароматы действуют так опьяняюще, что Хьелль и Элджи на мгновение сплетают друг с другом ладони, как они делали, когда Элдж был совсем маленький и мама хотела незаметно ободрить его перед выходом на турнирную арену. Светлые глаза находят черные, улыбаются нежно, как только на Аккалабате улыбаются взрослые дети своим родителям.

— Знаешь, почему я остаюсь еще на две недели? — шепчет Элдж, доверчиво прижимаясь плечом.

— Знааааю, — мурчит ему в ухо главнокомандующий Аккалабата. — Аль-це-до.

— Почешешь?

— Даааа…

Только внутреннее время Дар-Халемов позволяет вовремя отскочить в сторону, когда створки дверей с силой распахивает другой Дар-Халем. Даже если этот Дар-Халем носит другую фамилию, серебристый орад и является лорд-канцлером Аккалабата. Смерив Хьелля и Элджи жестким, оценивающим взглядом, Кори, не сбавляя шага, проходит мимо них в темноту коридора. Элджи, ошеломленный, смотрит ему вслед.

— Пошли, полномочный посол. Нехорошо, если ты не поприсутствуешь на званом ужине в твою честь. Хотя, конечно, у нас этого никто не заметит, — Хьелль решительно выталкивает Элджи в полосу света, льющегося из-за двери. — Но эгребское…

Кори Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата

— Сдаешься?

— Подожди, — склонившись над доской, Элдж перебегает глазами от одной фигуры к другой.

Кори, напротив, расслабленно откинулся на спинку кресла и еле сдерживает довольную ухмылку. Как всегда, разгром полный и окончательный. Мечи, триканья — без разницы.

Но только Элдж изменился: раньше он спешил признать поражение прежде, чем Кори объявлял о своей победе. А уж стоило намекнуть ему, что ситуация разворачивается не в его пользу, Элдж вообще поникал, как лошадиная грива под дождем. Сейчас король белых в безнадежном положении, но Элджи не торопится сдаваться: что-то еще прикидывает, потирая рукой лоб… Разгибается. Бросает кубик.

— А если так?

Кости для триканьи — дилайнские штучки. Поэтому, каким цветом подсветится та или иная грань с цифрой при падении кубика, предугадать невозможно. Выстраивать долгосрочную стратегию — бессмысленно. Искать логику в действиях соперника — неразумно. Умение легко отказываться от своих целей и выбирать себе новые, сохранять хорошую мину при самой плохой игре, получать главное, жертвуя второстепенным, поддерживать многовариантность до самого последнего хода — вот что ценится в практике игры в триканью. Ценится, но далеко не всегда приводит к успеху.

— Можно, — одобрительно кивает Кори. — Но бесполезно.

— Это еще почему? — артачится Элдж.

Через две минуты все становится ясно, но Кори, собирая фигуры в холщовый мешочек, не растягивает губы в победоносной улыбке, а наоборот — собирает их в трубочку, будто хочет присвистнуть — знак его серьезного недовольства самим собой. Что-то он просмотрел, где-то недопонял…

Когда Элдж так изменился? И как теперь себя с ним вести? В рамках дипломатического протокола все выглядело просто: лорд-канцлер Аккалабата принимает полномочного посла властелина Дилайны. Сейчас, когда они сидят напротив друг друга в старом фамильном особняке, в кабинете отца, куда в детские годы их и на порог не пускали, Кори действительно не знает, что ему делать с этим новым Элджи. Поэтому и сели сразу играть в триканью. Не договариваясь, дружно пододвинули кресла, Кори разлил эгребское… и за время игры было сказано с каждой стороны не более дюжины слов, самыми содержательными из которых были «Передай кубик».

Братья синхронно накручивают на нос прядь волос: Элджи — тонких и белокурых, Кори — жестких и темных. Разница только в том, что Элджиных хватает на несколько оборотов, а Кори — едва на один. Поймав друг друга на зеркальности жестов, они поспешно крутят головами, стряхивая сомнительное украшение. Молчание продолжается.

Два бокала с эгребским стоят нетронутыми на самом краю мраморного столика, свечи догорают, и очертания крыльев Элджи, развернутых по направлению к теплу камина, меркнут на белой стене. Кори по привычке сидит нахохлившись, оттопырив оконечности крыльев, погрузившись в опускающийся мрак с головой. Туда, в темноту, до него доносится голос Элджи.

— Правда, все хорошо кончилось?

— Кончилось?

Раздражающая привычка Элджи выражаться туманно на этот раз кажется Кори вполне терпимой. По крайней мере, неизменившейся, а значит, родной. Хоть что-то от бывшего Элджи.

— Ну да, — уже смелее добавляет тот. — Все эти проблемы с нами. Закончились благополучно.

— Закончились?!!

Кори читал, что долгое пребывание на Дилайне плохо влияет на психику. Но не до такой же степени! Хотя со стартовыми умственными и прочими способностями Элджи… слабоумие могло проявиться и за весьма короткое время. Какое, к демону Чахи, «закончились»?!! Их проблемы еще только начинаются!

Элджи не уловил гневных ноток в голосе Кори. Вопль протеста он, по всей видимости, принял за проявление интереса и теперь с удовольствием излагает свою мысль:

— Да. Я так рад. Знаешь, это всю жизнь меня мучило. Сначала — считаться неполноценным, не годным в лорд-канцлеры и не оправдавшим надежды дома Эсилей. Я всегда ужасно радовался, что у меня есть вы — ты и Медео. Но не просто потому, что вы мои братья, а из чисто практических соображений, да…

Элджи и чисто практические соображения. Кори становится совершенно очевидно: чтобы сойти с ума, не надо лететь на Дилайну. Сейчас со мной это произойдет в собственном доме.

— Обрисуешь мне свои «практические соображения»?

— Конечно, — Элджи явно охота пооткровенничать. — Я радовался тому, что я не единственный сын, что если у меня что-то не получается или получается из рук вон плохо, то… ну, ты понимаешь, — смущенно улыбается он.

— Всегда есть мы, — догадывается Кори. — И можно кивнуть на нас: Элдж не умеет, зато Кори… или Медео… Удобненькая позиция, старший лорд Дар-Эсиль.

Ляпнув это, он понимает, что Элджи действительно старший. И если бы он был другим, то сейчас Кори пришлось бы уже вставать на колени, чтоб извиниться. Ты с формальным главой клана Эсилей разговариваешь или где?

— Ты правильно понял, — Элджи не собирается обижаться. — Так и было всегда. Со всех сторон звучало не «Элджи — плохой фехтовальщик или никудышный танцор», а «Кори фехтует…» или «Медео танцует куда лучше Элджи». И наша семья из-за меня не выглядела неполноценной.

— Только я сам, — грустно прибавляет он и тянется за эгребским.

— Мы оба неполноценные, — нарочито грубо поправляет его Кори. — Полноценные не ставят бокалы с эгребским на край столика, ближний к камину. Оно, конечно, не кипяченое, но пить не советую.

— Да, мерзость, — отпив глоток, соглашается Элдж.

— Сходить за новой бутылкой? — Кори жутко лень, но если Элджи хочется…

— Не трудись, — слова сопровождаются жестом, достойным посланника короля Тона. И Кори, и сам Элдж сопровождают грациозное возвращение руки Элджи на ручку кресла недоуменным взглядом.

— Ну, ты даешь! Где этому учат? На Анакоросе или при дворе властелина Дилайны?

— Угадаешь?

— Нет, — фыркает Кори. — Слишком трудная задачка. Так о чем мы говорили?

Элджи выплескивает эгребское в камин.

— О том, как я рад, что весь этот ужас закончился. Этот комплекс неполноценности, потом страх перед дуэмом. Вечное ожидание, что меня вызовут из класса на Анакоросе и прикажут вернуться. А я так не хотел… И потом — Маро.

— А вот этого, — эгребское Кори тоже выплескивается… но не в камин, а скорее по его направлению. В темноте не видно, но можно догадаться, что на белой стене останутся темные капли. — А вот этого я уже не хочу слышать.

— Хорошо, — Элдж разминает затекшие ноги, расправляет и вновь складывает за спиной крылья. — А пить все-таки хочется, — признается он, с сожалением глядя в камин.

Хорошо. Какой же я эгоистичный дурак! Я с детства жил, устремленный только вперед: научиться ездить на лошади, освоить новый фехтовальный прием, выступить на очередном турнире, стать совершеннолетним… Ждал, когда для меня начнется что-то новое. Лорд-канцлерства этого ждал… А рядом со мной Элджи ждал, когда уже «это» кончится.

Нет, от стыда я не умираю. Чтение мыслей на расстоянии — специальность лорд-канцлера Аккалабата, но не обязанность пятилетнего мальчика. Шести-семи-восьми и т. д. летнего. Он мог сказать. Мог попросить о помощи. И куда бы ты его послал? Вспомни себя, недоразвитого паразита! «Наша цаца хочет обратно в детскую». Элдж, я просить прощения не буду, но ты все равно прости меня. И я надеюсь, что теперь, когда у меня «началось», и когда очень скоро от этого мне станет совсем погано, ты окажешься чувствительней и великодушней, чем я в детстве. Потому что тебе тоже придется догадываться — я жаловаться не собираюсь.

Выбравшись из кутерьмы своих мыслей, Кори замечает, что брат уже у самого подоконника. Смотрит вопросительно.

К какому демону в глотку он собрался?

— Элдж, где ты остановился?

— Дома.

— Дома?

— Дома.

— Дома…

Тогда тем более я не хочу тебя отпускать.

— Знаешь что… — произносит Кори, стараясь, чтобы голос звучал как можно непринужденней. — Зачем тебе лететь куда-то по такой погоде? И туман непроглядный… Я сейчас орад наброшу и — с тобой. Пойдем выпьем в «Четырех чалах». Все-таки несколько лет толком не разговаривали. Переночуешь здесь, в резиденции.

Элдж отвечает не задумываясь.

— Извини, мне сегодня вечером нужно вернуться в замок.

— Значит, не хочешь.

Кори, не двигаясь с места, смотрит, как брат отдергивает тяжелые шторы, распахивает створки, ставит одну ногу на подоконник, поправляет отворот сапога. Снаружи действительно не зеленый полумрак, а вязкая промозглая каша из тумана и измороси под названием «Здравствуй, поздняя осень». Ориентироваться дарам Аккалабата она не мешает, но при полете облепляет с ног до головы, забирается под перья, щекочет ноздри и раздражает глаза. Кори зябко шевелит крыльями: в такую погоду лететь из Хаяроса на Эсильские болота — самоистязание. Он и в королевский дворец бы отправился пешком, не говоря уж о такой дали. Элдж высовывает нос за окно, недовольно хмыкает, говорит тихонько в мокрую ночь:

— Кори, я не не хочу, я не могу.

— Почему?

Почему надо мять шторы, вместо того чтобы аккуратненько их раздвинуть и заправить в специально для этого предназначенные бронзовые полукольца с монограммой Эсилей? Кори машинально расправляет ровные складки в держателях. Элдж деловито беседует с аккалабатской ночью:

— У меня завтра должно начаться альцедо.

— Тем более не надо лететь. Нет проблем. Я тебя вычешу.

Кори воспользовался примером брата и избрал в собеседники штору, которую как раз сейчас обустраивает. Даже пальцем проводит по ней для убедительности.

— Извини, я договорился с отцом.

— С кеееем?

Мерзкая штора не желает ровно входить в держатель, и Кори в сердцах дергает за нее так, что всклокоченная кисть остается у него в руках. Мечи Элджи колышутся перед самым носом, сверху абсолютно безмятежно произносится:

— Я оговорился, прости.

— Ничего себе оговорочки. Ты хоть представляешь себе, что сейчас ляпнул? Наш отец лежит в гробу, а эта… этот… устроил себе сладкую жизнь на его костях! С этой..!

Если бы туман не заглушал звуки, было бы слышно, как позолоченная махровая кисть, не менее пары сотен лет украшавшая роскошные дар-эсильские шторы, плюхается в лужу.

— Что ты знаешь о его жизни?

— Чтоо?!!

Вот о тебе, Элдж, я точно ничего не знаю. Никогда не слышал от тебя подобного тона.

— И потом… ты кого чешешь обычно, Кори? — вместо кончиков мечей перед глазами у Кори серьезное лицо брата. Элдж на коленках, как маленький, сидит на широком карнизе, положив руки Кори на плечи, смотрит глаза в глаза.

— Не понял.

— Ну, вот ты собрался меня вычесывать, — осторожно объясняет Элджи, опасаясь новой вспышки. — Раньше, когда мы были детьми, мы чесали друг друга, и папа нас, и тейо Тургун иногда. Потом мы разъехались. Я знаю, что Медео… — Элдж прикусывает язык. — В общем, у тебя есть практика? Ты с кем-нибудь..? Ты кого-нибудь..?

— Ага. И еще я кому-нибудь и о ком-нибудь, — язвительно парирует Кори, отводит глаза, но не отстраняется. — Ни с кем, никому и никого. Но для тебя готов постараться.

— Спасибо, не надо. Я хочу домой.

Домой… Я тоже хочу домой. Но мой дом не там, где она… он… Неужели я завидую тебе, Элджи? Неужели ты там чувствуешь себя дома?

Молчаливые вопросы. Такой же беззвучный ответ. Минута, другая… это много для даров Аккалабата.

— Ты нормально долетишь? Может быть, тебя проводить? — обеспокоенно спрашивает Кори. Он осторожно поглаживает Элджи по крыльям, и тот понимает, что брат действительно встревожен.

— Я справлюсь. Еще не болит. Даже не тянуло, — улыбается Элдж. Притягивает Кори к себе, легонько целует в щеку — младший всегда был против «телячьих нежностей». К его удивлению, брат не сопротивляется, только вздыхает тихонько.

— Не улетай на Дилайну, не повидавшись со мной еще раз, — просит Кори в спину, когда Элджи снова в полный рост распрямляется на карнизе.

— Слушаюсь и повинуюсь, милорд, — Элджи встряхивает крыльями и делает шаг вперед. Крылатый силуэт сразу же исчезает в тумане.

Кори еще некоторое время невидяще пялится ему вслед, потом вытирает рукавом слезы и возвращается к письменному столу — разбирать бумажки, которые называются государственными делами Аккалабата.

Кори Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата

— Лорд Дар-Эсиль!

— Лорд Дар-Халем!

С нас можно сделать гравюру для учебника по придворному этикету. На строго выверенном расстоянии два глубоких поклона — один верховный дар приветствует другого верховного дара.

— Лорд Дар-Халем, я хочу обратить Ваше внимание на недопустимое поведение Ваших домашних. Аккалабат не проходной двор.

Лорд Дар-Халем глубокомысленно хмыкает:

— Вот как? А почему бы тебе самому не поговорить со своим родным братом?

От этих переходов с ты на Вы и обратно Кори бросает в дрожь. Вне себя от ярости он выпаливает:

— Ваша жена и Ваш сын шляются по всей Конфедерации, подавая плохой пример молодым дарам, маршал. Я, как лорд-канцлер Аккалабата, вынужден настоятельно рекомендовать Вам принять меры.

Его сейчас раздражает все. Эта манера стоять, широко расставив ноги, ссутулившись, глядя в песок в метре перед собой, а не на собеседника, эта растрепанная прическа… мама всегда аккуратно убирала волосы под бриллиантовую диадему. Лорд Дар-Халем поднимает взгляд, полный иронии. Или досады?

— А если нет, что ты сделаешь?

Рука Кори сама по себе тянется к перевязи. Лорд Дар-Халем не шевелится.

— Как лорд-канцлер Аккалабата, Вы должны понимать, что каждая Ваша «настоятельная рекомендация» должна быть чем-то, так сказать… обеспечена.

— Преданности королеве для Вас недостаточно?

— Образ жизни моей жены и сына никак не вредит Ее Величеству. И не влияет на нашу преданность ей, могу Вас заверить.

— Об этом вернее судить со стороны, — парирует Кори. Пальцы ритмично сжимаются и разжимаются на рукоятях мечей, и он знает, что лорд Дар-Халем это видит.

 

Глава II. Непредусмотрительность Дар-Эсилей

Кори Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата

«О, пресвятая Лулулла! Когда мой старший брат Элджи умрет — сделай так, чтобы это случилось нескоро! — и предстанет перед твоим сияющим троном, придумай ему, пожалуйста, какое-нибудь хорошенькое наказание, чтобы он чувствовал себя так же идиотски, как я сейчас!» — рассуждал про себя лорд-канцлер Аккалабата, уныло шаркая по мокрому от не прекращающегося с утра дождя асфальту из представительного здания Министерства внешних сношений планеты Делихон к расположенной напротив не менее монументальной гостинице. Это была всецело Элджина идея, которую Кори, на минуту утратив бдительность, позволил в себя внедрить.

— А почему бы тебе самому не посмотреть на другие планеты, помимо Когнаты? — бодренько выдал брат с экрана коммуникатора.

У Кори была тысяча ответов на это «почему бы не?», но он чувствовал себя виноватым за свою давешнюю вспышку с лордом Дар-Халемом. Даже если тот не доложил о ней Элджи, все равно беспричинный выпад против старшего брата был непростительным, тем более в свете важности хороших отношений с королем Дилайны. Поэтому Кори не сразу нашелся что сказать, а Элджи все жизнерадостнее развивал свою идею о том, что начать можно было бы с Делихона, тем более что там — место гибели отца и надо бы съездить, почтить его память… Почему сам Элджи за время своих межпланетных перелетов так и не выбрался навестить место папиной гибели, оставалось за кадром. Но Кори он уболтал. А потом Кори уболтал королеву и старейших даров. Дар-Пассеры вообще проявили неслыханный энтузиазм. Наверное, надеялись от него избавиться: вдруг на Делихоне убьют и второго лорд-канцлера Аккалабата.

«Хотя это вряд ли. Вон какого надежного защитника ко мне приставили!» — иронично подумал Кори, косясь на высокого пожилого мужчину в темных очках, ни на шаг не отстававшего, несмотря на тяжелую трость, на которую тому приходилось опираться. В принципе вреда от Корто — руководителя делихонской службы безопасности — не было никакого. Навязали его Кори еще во время сеанса связи на подлете к планете:

— Мы уверены, что лорд-канцлер Аккалабата способен сам постоять за себя. Но все-таки… вы поймите и нас… нашу озабоченность. После гибели Вашего отца мы обязаны сделать все возможное…

И прочая протокольная лабуда. На середине этих словоизлияний молодого делихонского дипломата, за спиной которого грозно возвышалась мадам Вероник Хетчлинг, отвечавшая за визит лорд-канцлера Аккалабата в целом, Кори вдруг вспомнил, что этот самый Корто, которого к нему приставляют, был почти что свидетелем гибели отца. И тем, кто разделался с его убийцами. Первое возбудило в Кори любопытство, второе — вызвало уважение. Отказаться от сопровождения значило обидеть делихонского офицера, и Кори устало кивнул:

— Хорошо. Я согласен. Но только один человек — господин Корто. Я не хочу бегать со свитой, как королева Мышильда.

Спроси у него кто-нибудь в этот момент, кто такая королева Мышильда, Кори не вспомнил бы. Это было что-то из импортированного с Анакороса лексикончика Элджи: злобный, как королева Мышильда, коварный, как королева Мышильда, бессмысленный, как королева Мышильда — когда братья ссорились, письменно или устно, Кори всегда оказывался королевой Мышильдой. Он к ней даже уже привык. Но все никак не находил времени пошарить про нее в астронете. То, что он не будет заниматься этим и сегодня, было совершенно очевидно. Еще ночью стало очевидно, пропади оно все пропадом.

Сил у Кори едва хватило на то, чтобы ввалиться в комнату и захлопнуть за собой дверь. Слишком неожиданно и слишком чудовищно больно. Ему же еще месяц до альцедо. Почему? Почему-почему-почему? — повторял он, падая прямо в ораде на свежезастеленную кровать. У него раньше бывали задержки, но линька никогда не спешила. «Даже сапоги снимать не буду», — решил Кори. И набора с собой нет, и никого нет рядом.

Альцедо проходило у него сравнительно легко, и Кори всегда наплевательски к нему относился, с непониманием глядя на сверстников, которые с восьми лет уже таинственно и со значением спрашивали друг у друга: «Кто тебя чешет?» Кори чесал тот, кто подворачивался под руку. Вернее было бы сказать, тот, кому Кори подворачивался под руку. В детстве они с Элджи и Медео тренировались друг на друге, потом была Когната, где ему помогала Лала, потом ему стало совсем уже все равно и, почувствовав легкую резь в плечах, он, не обращая внимания на недоуменную реакцию, пихал расческу и пузырек с обезболивающим в руку первому попавшемуся молодому дару, находившемуся на службе при лорд-канцлере.

Теперь, похоже, ему предстояло стать первым аккалабатским даром, который переживет альцедо без вычесывания и обезболивающих. Или не переживет, потому что крылья тянуло невыносимо и режущая боль была уже не только в спине, но и в голове, распарывала изнутри каждый сосудик, сверлила виски, красной дымкой задергивала глаза. Кори всегда кровил сильно при альцедо. И сегодня кровь хлюпала под серебристым орадом, просачиваясь на постель. «Если я здесь околею, будет международный скандал, — судорожно соображал Кори. — Корто и его жена Вероник — хорошие люди, им тоже придется несладко. Представляю, каково будет министру иностранных дел Делихона сообщать нашим, что очередной аккалабатский лорд-канцлер отбросил крылья на их планете. К ним же по наследству от Дилайны перейдет почетное звание самого чумного места Вселенной».

«Дипломаты здесь мрут как мухи, — мрачно спрогнозировал Кори в промежутке между двумя приступами отупляющей головной боли. — Этого мы допустить не можем никак, после того как превосходно нас здесь приняли и как мы удачно обо всем договорились. Хватит разлеживаться, надо взять себя в руки…»

— Лорд Дар-Эсиль! Лорд Дар-Эсиль! — стук в дверь и встревоженный голос Корто вывели Кори из забытья. — Милорд, что с Вами?

Почему я лежу на полу в луже горячей воды? Пресвятая Лулулла! Как я исхитрился это проделать? Неужели я как-то добрался до ванной и открыл кран? И зачем я бросил этот проклятый душ на пол? Спаси меня, пресвятая Лулулла, они же подумают, что лорд-канцлер Аккалабата — совершенный дикарь и не умеет пользоваться современным водоснабжением! Они решат, что я зря столько лет сидел на Когнате! И самое худшее то, что я не могу встать. Даже на колени не могу подняться ни за какие сокровища Хаяроса. У меня совсем нет силы воли. Никакой. Я вообще не знаю, что это такое.

Кори чувствовал, что кипяток проникает под одежду, обжигает перья, руки скользили по розоватой от крови воде, намокшие волосы застилали глаза…

— Лорд Дар-Эсииииль!

Бесполезно. Я не могу встать. Гори оно все синим пламенем.

* * *

Ослепительный белый свет в глаза. Слишком много белого света. Я забыл закапать специальные капли, помогающие переносить снежную белизну, умноженную на яркое солнечное сияние. Я оставил их в комнате, на полочке у кровати. Такое было уже несколько раз, хорошо, что у каждого преподавателя есть флакончик на всякий случай. Сейчас Лала мне закапает… Стоп. Я. Не. На. Когнате. Лала?

— Кори? Очнулся? Ты как? Отпустило немножко спинку?

Трудно кивать головой, лежа на спине, тем более в таком неловком положении, когда под позвоночник что-то подложено, а крылья свисают по бокам. Кто, интересно, такое придумал? Но удобно, не давит. И почти не болит. Я что, две недели провалялся в беспамятстве?

Кори попробовал пошевелить крылом и осознал, что нет, альцедо не кончилось, оно в самом разгаре. У него сейчас вряд ли более двадцати процентов оперения, а вместо рулевых вообще наверняка кровавая каша. Но теперь все в порядке: Лала о нем позаботится, Лала его вычешет.

Хотя результат все равно может оказаться плачевным: начинать уход за крыльями в альцедо надо с первого дня, а разве эти делихоны могут знать, как это делается и что это вообще надо делать. Хорошо хоть, что вызвали Лалу… Лалу? Как они, Чахи меня побери, могли догадаться, что нужно позвать ее? У них так хорошо поставлена разведка? Когда я встану, в горло вцеплюсь этому Корто, но узнаю, откуда у них столько сведений обо мне.

Лала тем временем разводила в стакане с водой какой-то порошок, упорно не желающий растворяться. Недовольно покачивала головой, смотрела на Кори с упреком. Он покаянно вздохнул. Конечно, это не по-лорд-канцлерски. Так безответственно относиться к своему здоровью. Аккалабату нужен полноценно функционирующий первый министр, а не стонущая и воющая развалина. И если она начала чесать меня только несколько дней спустя…

Кори похолодел от ужаса. Значит, самые крупные, маховые перья, которые никогда не вылезают без посторонней помощи, уже успели «загнуться»: новая, растущая ость не может вытолкнуть старую, концы изгибаются, врастают в кожу. Перо, как игла, простегивает ткань крыла, лишая его гибкости и подвижности. Упустить смену махового оперения равнозначно отказу от полетов до следующего альцедо.

Не говоря уже о том, что считается совершенно неприличным снять плащ и показать доведенные до подобного состояния крылья прилюдно. Все сразу увидят, что тебя некому вычесать или ты настолько опустился, что не придаешь этому больше значения. Это удел стариков, отщепенцев, изгоев. Кори даже зажмуривается, представив, что целых полгода ему предстоит кутаться в плащ, скрывая от других свой позор. И потом… что ни говори, но его лорд-канцлерство во многом держится на его силе. Если хоть кто-нибудь догадается, что Кори не способен к воздушному бою…

Лала услышала его стон сквозь зубы и тут же склонилась над кроватью, отставив в сторону стакан с упрямым порошком.

— Что, милый?

— Лала, спасибо. Я страшно рад тебя видеть, — Кори прежде всего лорд-канцлер Аккалабата. Сначала благодарности, пусть даже дипломатический этикет идет к Чахи под хвост (мы всегда были на «ты», и я не собираюсь это менять!), потом дело.

— Как давно ты стала меня вычесывать? Мне нужно знать, сколько дней прошло от начала альцедо. Это очень важно.

Лала смущенно отвела глаза.

— Я вообще тебя не вычесывала. Я прилетела сегодня утром. Мы сразу ввели обезболивающее. Внутримышечно. Именно благодаря ему ты сейчас со мной разговариваешь.

— На вас же ничего не действует, — грустно добавила она, встретив недоверчивый взгляд Кори. — Хорошо, что у отца есть знакомства среди руководства наших лабораторий. Я с ножом к горлу над ними стояла, пока они изобретали что-то, что могло бы тебе помочь. Хоть однократно. Больше тебе нельзя. Только в виде раствора. А он, видишь вот, — Лала указала на стакан, в котором оседали на дно мелкие гранулы, — не растворяется. Ни в чем. Мы перепробовали все жидкости на Когнате, безвредные для твоего организма. Надеялись на делихонскую воду: она сильно отличается от нашей по составу, общего — одно название. Ни в какую.

Лала взглянула на порошок так, что, казалось, могла растворить его взглядом.

— Давай я так сжую, — предложил Кори.

— Так — не подействует. Будем искать растворитель. Думаю, что ты понимаешь: обратиться сейчас на Аккалабат и просить привезти тебе набор для альцедо… Яду они тебе привезут крысиного. Высшего качества. Не в том ты сейчас положении, милый, чтобы делать ошибки.

Кори согласно кивнул. Ему уже было все равно. Его не вычесывали дней пять, не меньше. Маховые вросли. Точка. Я в таком положении, что все остальные ошибки не имеют значения. Кори неожиданно стало себя жалко. Гнусное ощущение, но ничего не поделаешь.

— Как он? — дверь открылась без стука, и Кори недовольно поморщился. Этого делихона нам сейчас и не хватало. Отвратительная планета!

— Очнулся. Действия анестетика хватит еще часа на три.

Кори скосил глаза и тут же снова перевел их на потолок. Смотреть на то, как нахально делихон обнимает за плечи красавицу Лалу, к которой сам Кори всегда боялся и пальцем притронуться, было выше его сил. Уши заткнуть, к сожалению, Кори не мог, поэтому звук поцелуя не заметить не получилось. Вот оно, значит, как.

Ему стало немного жаль громогласно-неуклюжую госпожу Хетчлинг. Конечно, у нее нет ни малейшего шанса против прозрачно-призрачной прелести Лалы. Бедный говорящий меланохламис! А Лала-то какова! Кори снова скосил глаза: стоит, прислонившись к делихону, который старше ее в два раза, и не дыша слушает, что он там шепчет ей в ушко.

Правильно говорил Элджи, когда они недавно спорили об уникальности Аккалабата: «Я читал в книжках, смотрел земные и аппанские фильмы… их женщины меняют мужчин, их мужчины — женщин. Потому что их деле не рождаются для кого-то одного, через его усилия, через его боль и преданность, становясь одновременно его утешением и потерей. Они хотят получать все, не жертвуя ничем. Не понимают слова единственный. И Маро… Больше всего на свете я боюсь, что Маро будет такой же. Я не смогу ее удержать, если она решит, что я ей больше не нужен». Тогда Кори накричал на него, заявил, что не желает слышать ничего об этой рыжей уродине, будь она хоть трижды по отцу принцесса Дилайны. Сейчас, чуть ли не первый раз в жизни, он готов был согласиться со старшим братом.

Просто противно, как приникли друг к другу эти двое. И наплевать, что они меня спасли! Почти что спасли, потому что мои маховые…

Корто в последний раз коснулся губами щеки Лалы:

— Ты устала, моя хорошая! Иди поспи. Мы поговорим потом, у нас будет время. А я пока займусь мальчишкой.

От того, как влюбленно Лала смотрела на делихона, как пожимала она ему руку и не могла оторваться от него глазами, пока не закрыла за собой дверь, Кори совсем уже затошнило. Он отвернулся к стене.

— Извините, оборудование у нас не совсем подходящее, милорд. Придется Вам потерпеть, — деловито сообщил делихон и просунул руки Кори под мышки. — Ну, чего ты ждешь? Хватайся.

Так на Аккалабате переворачивают на живот своего каша, чтобы вычесать. Кори лежал, вытянув руки по швам.

— Совсем обессилел? Или не хочешь? — резко спросил делихон и присел на стул рядом с ним. — То, что нельзя пропускать ни дня, надеюсь, тебе известно.

— Мы уже, — глухо ответил Кори.

— Что «уже»?

— Пропустили пять дней. Маховые уже… — он не договорил, услышав каркающий смешок делихона.

— Мы начали с первого дня, лорд Дар-Эсиль. Ваше роскошное оперение в прекрасном состоянии. Могу предоставить Вам зеркало для проверки. Сесть сможете?

Кори утвердительно прикрыл глаза. Сооружение, на котором он возлежал, не позволяло упереться локтями, но он все-таки приподнялся и колоссальным усилием развел крылья. Анестетика как не бывало: острая боль пронзила спину от плечей до поясницы. Твердая рука Корто не позволила упасть.

— Так. Либо ты сидишь сам, а я держу зеркало, либо я тебя поддерживаю, но тогда зеркало ты держишь сам. Я не хоммутьяр с двенадцатью щупальцами.

— Я держу зеркало, — оценив свои возможности, сообщил Кори.

— Держи.

Да, а Накамура говаривал, что бледнее меня нет ни одного существа во Вселенной. Вот вам, пожалуйста: по сравнению с моим нынешним видом Кори Дар-Эсиль на Когнате — это разноцветный мхатмианец. Зато крылья… Чахи меня побери, да отец бы лучше не сделал, на что уж он был мастером! Роскошными, конечно, эти суставчатые поверхности, кое-где утыканные нелепыми перышками с мелким сероватым пушком, не назовешь, но как все вычесано! Ни одной лишней царапинки, ни одного не обработанного отверстия, из которого спустя несколько дней вылезет новое рулевое или маховое перо, наметанный глаз Кори обнаружить не смог. Лорд-канцлер Аккалабата был в восторге и не счел нужным это скрывать.

— Ух ты! — вырвалось у него. — Я не ожидал. Это высший класс, правда.

В голосе Кори звучала искренняя благодарность, и глаза Корто, которые он видел в зеркале над своим плечом, потеплели.

— Разумеется, высший класс, — буркнул он, отбирая у Кори зеркало и ловко переворачивая полностью утратившего сопротивление лорд-канцлера Аккалабата на живот. — Согласно дипломатическому протоколу. Прием категории VIP. А ты, интересно, на что рассчитывал? Выверни крылья, я складку почищу. Чтобы было не скучно, пока можешь мне рассказать, как часто твой покойный отец отправлялся на другие планеты, не захватив с собой набор для альцедо.

Кори покаянно вздохнул. В тишине было слышно, как жужжит кондиционер и за дверью в коридоре кто-то разговаривает по коммуникатору.

— Ладно, прощается, — примирительно сказал Корто. — Тебя ведь, собственно, некому было учить. Лорда Сида отец натаскивал с детских лет. А ты, как я полагаю, готовился в наследники Дар-Халемов.

Корто почувствовал, как напряглись сильные мышцы под его пальцами.

— Вот уж последнее, к чему я бы готовился…

— Ну и дурак.

— Послушайте! — Кори сделал попытку приподняться. — Вы спасли мои крылья, я благодарен. Вызвали Лалу, и все такое. Но это не дает вам права…

— Это — не дает, — перебил его Корто. — Лежи, ради Бога, спокойно. Я тебя поцарапал. И помирись с Дар-Халемом, когда прилетишь.

— Я не собираюсь…

Кори получил такой ощутимый удар щеткой между лопаток, что задохнулся на полуслове. Так врезать при малейшем намеке на писк и недовольство было любимым приемом отца. Мать взвизгивала от ужаса. «Лупить по спине собственного сына, находящегося в альцедо, — на это способен только Дар-Эсиль!» — гневно заявляла она и выходила из комнаты. Отец пожимал плечами, еще раз от души шарахал щеткой по ободранной коже и брызгал из пульверизатора обезболивающим.

— А ты соберись, — между тем посоветовал делихон, брызгая из пульверизатора какой-то дрянью, которая абсолютно не обезболивала, зато кусочки перьевой ости, застрявшие в гнездах, выходили от нее как по маслу. — Он тебе ума-разума вложит, не то что твой папаша… Сделать лорд-канцлером мальчишку, который до десяти лет только и знал, что махать мечом! Чем они думают? Ты хоть танцуешь?

Если бы Кори умел, он бы покраснел. Танцевал он из рук вон плохо. Это единственное, что роднило его с Элджи. Простейшие па, на запоминание которых у Медео уходило от силы пять минут, отнимали у старших сыновей дома Эсилей полжизни. О мудреных придворных танцах и говорить не стоило. Кори их все выучил, но… Медео ржал, как ямбренская кобыла, а отец тихо стервенел, глядя на то, как будущий лорд-канцлер Аккалабата с угрюмым видом переставляет ноги по мрамору парадного зала.

В глазах разновозрастных деле боковых ветвей Эсилей, которых по этикету должны были приглашать на танец лорд-канцлерские сыновья, отражался ужас при одном приближении Кори. Они явно предпочитали Медео, шептавшего на ухо непристойности, но непогрешимо-изящного в сложнейших па и фигурах.

Корто, начальник службы безопасности Делихона

«Более чем за двадцать лет совместной жизни я впервые вижу свою жену перед зеркалом, — отметил про себя Корто, сбрасывая в прихожей обувь. — Да еще с таким упадническим выражением лица». Если бы он был совсем честен сам с собой, то отметил бы, что упадническим у Вероник Хетчлинг в данный момент было не только выражение лица. Все — поза, прерывистое дыхание… Даже изящные продолговатые серьги в ушах висели как слезы.

Корто подошел сзади, Вероник увидела его, но не прореагировала. Она продолжала, не отрываясь, рассматривать свое отражение. Вид у нее теперь был такой, словно она всерьез решала: отравить то чудовище, которое смотрело на нее из зеркала, или обезглавить. Ничем не выдавая своего недоумения, Корто коротко доложил о событиях дня: мальчик очнулся, сначала жутко переполошился из-за якобы недополученного ухода, потом осмотрел свои перья и успокоился, Лала так и не смогла растворить привезенный с Когнаты порошок, сказала, что у нее есть другие варианты…

— Вероник, ты меня не слушаешь.

— Она красивая, — задумчиво произнесла Вероник, продолжая изучать себя в зеркале.

— Лала? Да, она очень красивая. Она необыкновенная, — необычные добрые морщинки собрались в уголках глаз Корто. Он с довольным видом сплел руки в замок над головой и потянулся, как кот, всем телом. В этот момент из района зеркала донесся звук, которого он никогда не слышал в пределах своей квартиры. Корто опустил глаза. Говорящий меланохламис и «эбриллитовая леди» Конфедерации, гроза всех морей и океанов Вселенной Вероник Хетчлинг плакала, уронив голову на руки.

— Она… красивая, — безутешно повторяла Вероник, — я знаю… знаю. А я — просто уродина по сравнению с ней. Я же все вижу. Я все понимаю.

Корто остолбенел. Впервые в жизни. На долю секунды. Внезапно, решившись, опустился на колени подле жены, взял ее за руки, повернул к себе, заглянул в зареванное лицо.

— Что ты, Ника? Ты… ревнуешь?

Она кивнула сквозь слезы.

— Оххх, — Корто погладил ее запястья, перецеловал по очереди каждый палец, приставил ладонь к ладони, полюбовался: они у них были практически одного размера — наконец сцепил свои руки в замок с руками жены, положил ей на колени, пристроился подбородком сверху.

Вероник, сглатывая слезы, следила за его манипуляциями. Каждый из этих, казалось бы, простых и бессмысленных жестов, заставлял ее сердце сжиматься — от надежды, от счастья, от чувства полного доверия и взаимопонимания, которое она испытывала всегда, когда муж был рядом. Всегда — до той минуты, когда увидела на экране коммуникатора тонкокостное лицо с задумчивыми глазами и носом горбинкой, абсолютно воздушное, полупрозрачное, в обрамлении светло-золотистых волос и услышала полный нежности голос Корто: «Лала! Давно не слышались, девочка…» И в ответ — лучистый взор, сияющая улыбка и такая же нежность в голосе…

На космодром встречать гостью с Когнаты, которая «единственная может спасти Кори», Вероник не поехала, сослалась на неотложные дела. А потом сделала то, чего никогда не позволяла себе по отношению к хорошо знакомым людям: запросила в службе безопасности космодрома пленку с записью встречи и просмотрела подряд пять раз, с каждым разом еще больше убеждаясь: все, что она видит, правда. И то, как когнатянка на высоких каблуках, рискуя сломать шею, бежит по трапу вниз — к Корто, к ее Корто. И то, как он, засунув в карман темные очки и отбросив в сторону трость, хромает навстречу с вытянутыми руками, в которые она, как маленькая девочка, прыгает с радостным визгом. И все остальное. И поцелуи. И объятия. И его глаза. Не такие, какими смотрит сейчас он на нее снизу вверх. Другие. Непонятно, в чем другие.

Вероник Хетчлинг не была бы женщиной, которой боялся сам Гетман, если бы не спросила, в лоб и без предисловий:

— Ты любишь ее?

Корто не был бы мужчиной, которого любила всю жизнь Вероник Хетчлинг, если бы не ответил:

— Разумеется. Она моя единственная дочь.

На какой-то момент Вероник показалось, что она в пещере на Сколопаксе, и ей нечем дышать. Она с силой сглотнула гадкий соленый комок, забившийся в горло, и хрипло потребовала:

— Повтори.

— Сколько хочешь, — улыбнулся Корто. — Она. Моя. Дочь. А у меня всегда были сильны отцовские чувства. Так что люблю, разумеется. И чувствую себя ужасно виноватым. У девочки страшный комплекс: она всегда мечтала быть принцессой, а выросла на демократичной Когнате. Вместо дворцовых балов и королевской охоты — собрания преподавательского состава и гонки на собачьих упряжках. Вместо бархатного декольте и умбренского ожерелья — шуба до пят и кожаные штаны. Я вижу в этом некое несоответствие, ты согласна?

Вероник Хетчлинг, вмиг ставшая самой собой, на всякий случай приложила руку ко лбу мужа. Температуры не было.

— Давно она знает?

— Давно. С шестнадцати лет. Мы не хотели рассказывать. Но у нее был роман… с верийцем. Когда ее мать, Регда, устала выдумывать абсурдные причины, почему им никогда не быть вместе, среди которых первое место занимала его бедность, пришлось проинформировать их обоих о генетической несовместимости верийцев и аккалабов.

Корто поднялся с колен, давая этим понять, что для него вопрос исчерпан. Отошел к шкафу, начал переодеваться в домашнее. Вероник тоже встала. На полпути к двери в ванную спросила через плечо:

— А ее мать? Ты любил ее?

— Нет, Вероник, — Корто просунул голову в водолазку, недовольно повертел шеей. — На этот вопрос я отвечаю тебе однозначно и честно. Нет, я ее не любил. Просто… я иногда прилетал на Когнату. Дипломатические миссии, знаешь ли. Регда не возражала. Не знаю уж почему. Королева тоже не возражала, пребывая в благом неведении.

— Она замужем? — голоса Вероник хватало, чтобы разговаривать из ванной при включенных на всю мощь кранах.

— Регда?

— Регда меня не интересует, поскольку она не интересует тебя. Твоя дочь — она замужем?

— Нет. Она до сих пор его любит, того верийца.

— Ну, так разреши. У меня нет детей, я живу. Возможно усыновление. Насколько я поняла, дело именно в этом, а не в том, что ему ей некуда вс…

— Вероник!!! — Корто в ярости тоже вполне способен перекричать шум воды.

Вероник, потряхивая мокрыми волосами, появилась на пороге ванной.

— Что ты шумишь? — недовольно спросила она. — Давай мне номер коммуникатора верийца. Мы добудем этого парня для твоей девочки. За уши притащим. Даже если он женат. Хочу, чтобы она была счастлива. Ничего без меня не можете…

За годы супружества Вероник Хетчлинг научилась многому, только не вовремя останавливаться, когда она видит такое выражение в глазах своего мужа.

— Ах, тебе номер коммуникатора… — елей и патока, патока и елей. И пора бы уже заметить, что руки у обычно спокойного Корто дрожат мелкой дрожью.

— Тебе, значит, номер коммуникатора… Ты, значит, не знаешь номер коммуникатора этого парня, — Корто схватил маленькую металлическую коробочку и бешено защелкал кнопками.

— Корто, что с тобой? Ты ищешь в моем коммуникаторе. Там — его точно нет.

— Нет? Нееет??? У тебя в коммуникаторе?

Вероник в ужасе следила за трясущимися пальцами Корто. Муж, совершенно очевидно, сошел с ума от переживаний. Зачем я все это затеяла? Эти слезы, эти дурацкие подозрения, этот разговор…

Она едва успела уклониться, иначе коммуникатор попал бы ей в лицо. А так он просто треснулся об стенку и с жалобным писком свалился на пол.

— Я пошел обедать, — сообщил Корто как ни в чем не бывало. Проследив, как захлопнулась за ним дверь кухни, Вероник нагнулась и осторожно подняла с пола приборчик. На темном экране белели крупные цифры. И имя «этого парня». Номер можно было не искать. Его Вероник Хетчлинг, Гетман, Такуда Садо, генерал Джерада и все остальные члены Звездного совета помнили наизусть. Потому что от того, насколько быстро удастся дозвониться, иногда зависели их жизни. Вероник Хетчлинг чертыхнулась и швырнула коммуникатор в другую стену.

Лала Оксенен

— Гарка, мне нужна твоя помощь.

— Лала? — экран остается темным. Только знакомый чуть хрипловатый голос за несколько пространственных переходов.

— Включи видеоканал, пожалуйста.

— Извини, нет.

— Хорошо, будем говорить так. Я знаю, у тебя уникальная лаборатория. Можешь выполнить один заказ для меня? Только быстро.

— Говори.

— Нужны средства, которыми пользуются при альцедо дары Аккалабата: обезболивающие, антисептики и другие. Я не могу попросить на Аккалабате — это было бы небезопасно для того, кому они требуются. И нужно срочно.

— О!

— Гарка?

— Дар Аккалабата, значит. Это круто. Аристократично даже, я бы сказал.

— Сделаешь?

— Я попробую. Посылай корабль.

— Я переведу деньги…

— Не надо. Мне приятно сделать что-то нужное для тебя.

Пауза. Лала смотрит в темноту экрана. Нерешительно говорит:

— Конец связи?

Пауза.

Хрипловатый голос из темноты.

— Подожди немного. Я соскучился.

— Включи видеоканал, — просит Лала.

— Нет. Это слишком. Просто не отключайся пока, хорошо? Я соскучился. Два темных экрана на двух концах Галактики.

— Так я посылаю корабль?

— Да. Не гарантирую, но я попытаюсь.

— Спасибо.

Пауза.

— Это для тебя, Лала. Не для него.

— Я поняла. Конец связи.

— Подож…

Прости, милый. Я тоже очень соскучилась.

* * *

Лала сердито смотрит на отца:

— Кто-то должен его проводить!

— Однозначно не ты и не я.

— Почему не я?

— Лала, я тысячу раз говорил. У тебя слишком характерная внешность. Стоит тебе выйти из корабля, любая собака… хм, на Аккалабате нет собак… любая дворцовая мышь признает в тебе кровь Дар-Эсилей. Ты проживешь после этого две минуты. И, пожалуйста, не надо искать повод.

— Кто тогда? — Лала досадливо закусила губу: отец, как обычно, видит ее насквозь. Кори, действительно, еще нуждается в присмотре, но ее настойчивость имеет и другую причину.

* * *

Лала хорошо помнила тот день, как будто это было вчера. Она, шестнадцатилетняя, с растрепанными волосами и опухшими от слез глазами, стоит перед матерью и повторяет отчаянно:

— Да почему же нет? Почему? Почему?..

Мама одним глотком выпивает из стаканчика какую-то сильно пахнущую эфирными маслами жидкость, жалобно смотрит на папу — тот отворачивается, сипит себе под нос:

— Регда, мы же решили. Девочка не должна больше мучиться. Или ты хочешь, чтобы она считала нас бездушными монстрами, разрушившими ее жизнь?

— А кто вы еще? — выкрикивает Лала. — Вы и есть монстры! Бездушные! Я хочу за него замуж! Я люблю его! Я детей от него хочу! — и замирает от неожиданно жесткого окрика отца:

— Да не может у вас быть детей!

Сколько она себя помнила, он впервые повысил на нее голос. Мама могла раскричаться, даже шлепала ее в детстве по попе, но отец… И эта ложь его, шитая белыми нитками…

— Может! — торжествующе кричит Лала. — Все вы врете, врете, врете! Я смотрела в классификаторе. У когнатян и верийцев генная совместимость.

И каменеет под тяжелым взглядом отца, неожиданно успокоившегося и ровным, почти безжизненным тоном зачитывающего ей то, что позднее она воспринимала никак иначе, чем приговор:

— У когнатян и верийцев — да. Но не у верийцев и аккалабов. Твой биологический отец не я, а дар Аккалабата.

Выглядит отец при этом таким жалким и старым, что Лала, хотя у нее сердце падает куда-то вниз, как с высокой башни, забывает про себя в это мгновение и спрашивает:

— А ты? Ты? Как же ты?

— А я всегда любил твою маму. С первого класса. И когда ты должна была появиться на свет, тогда Регда согласилась выйти за меня замуж. Ты и моя дочка тоже, моя любимая девочка. Но кровь твоя — наполовину аккалабатская, а значит… Регда, покажи ей.

Регда, словно очнувшись, протягивает дочери небольшую распечатку из той части классификатора разумных рас, где приводятся данные по генетической совместимости представителей разных планет. В верхней половине сложной многоярусной матрицы, где сосредоточены антропоморфные цивилизации, совсем немного обжигающе-красных клеточек, обозначающих полный запрет — несовместимость геномов. Одна из них располагается на перекрестке столбика «Дары Аккалабата» и строки «Верийцы».

Лала проводит пальцем сначала по строчке, потом по столбику. Резко выхватывает у матери из рук протянутую ей фотографию высокого светловолосого мужчины в серебристом облачении, смотрящего в камеру с таким видом, будто ему принадлежит если не вся Вселенная, то уж по крайней мере ее половина, и рвет на кусочки. Регда вскрикивает. Отец, перегнувшись через стол, пытается поймать Лалу за руку, но она вырывается — с мстительным удовольствием бросает обрывки фотографии на пол и топчет ногами: «Вот тебе! Вот тебе! Вот вам всем! Ненавижу!» — до тех пор, пока отец не обхватывает ее сзади, а мама не вливает в рот несколько капель того же успокоительного, которое сама пила в самом начале. Лала инстинктивно проглатывает горькое снадобье, и ей становится легче. Она присаживается на краешек стола и отрешенно смотрит, как мама, ползая по полу, пытается собрать клочки фотографии. Отец тихо говорит за спиной:

— Зря ты так, дочка. Это не цифровая. И у нее одна. Была. Она так хотела тебе его показать. Не надо было сейчас. Можно склеить, наверное…

Он опускается на пол и начинает помогать жене, одновременно утешительно поглаживая ее по плечам. Лале становится стыдно. Стыдно и интересно. Она садится на корточки и, прошептав чуть слышно: «Мама, прости, пожалуйста», начинает аккуратно присоединять обрывки друг к другу. «Как его зовут?» — спрашивает она, прилаживая фрагмент, на котором под серебристой материей четко прорисовывается угол крыла. Отвечает почему-то не мать, а отец: «Это Корвус Дар-Эсиль, дочка. Лорд-канцлер Аккалабата». И объясняет, как маленькой: «Лорд-канцлер — значит высший вельможа, правая рука королевы. И видишь — у него крылья». Крылья…

Потом уже Лала, как волшебное зелье, глотала звуки удивительных слов: Аккалабат, дары, лорд-канцлер, деле, дуэм… Рассказы матери были скупыми и неясными, книги и астронет скорее дразнили любопытство, чем удовлетворяли его, и по ночам девушке снились огромные черные кони, летящие под облаками, суровые всадники с окровавленными мечами, попирающие сапогами трупы своих врагов, вздымающиеся в небеса стены королевского дворца, украшенные алмазами и рубинами, охотничьи процессии с ловчими и загонщиками, трубящими рогами и лающими собаками.

Сны и грезы об Аккалабате помогли Лале пережить горе и разочарование от разлуки с любимым. Потом, правда, выяснилось, что лошади на Аккалабате не летают — летают сами дары, что к трупам врагов там относятся с гораздо большим почтением, чем к трупам друзей-изменников, что собак на Аккалабате нет, а стены королевского дворца не украшены ничем, кроме потрепавшихся от времени штандартов старейших родов Империи.

Бывший лорд-канцлер Аккалабата, в распоряжении которого теперь были видеокоммутационные средства планеты Делихон, не жалел времени на свою дорогую девочку. Он рассказывал ей все, что она хотела знать, с одним условием: Лала не должна была и близко подходить ни к сумеречной планете, ни к ее обитателям, буде таковые встретятся на ее пути. Исключение было сделано только для Кори.

Тогда Корто задумчиво потер лоб и не то разрешил, не то попросил: «Посматривай за ним, девочка. Все-таки он твой племянник. И учти, парню очень непросто: в нем незамутненная моральными принципами кровь Дар-Эсилей борется с чисто халемским чувством добра и справедливости (забери его демон Чахи!). Вычеши во время альцедо: родные руки ничто не заменит. Будет льнуть — не отталкивай. Дары нашего дома инстинктивно чувствуют своих близких. В общем, у тебя есть шанс лучше узнать своих родственников. Дерзай!»

* * *

Лала чуть заметно нахмурилась. Воспоминания, болезненные и приятные, были замешены так круто, что она и сама бы сказать не могла, какие чувства вызывает у нее отец сейчас. Она, безусловно, его любила: это было то, что он называл «зовом крови аккалабатских даров». Но и не могла простить ему преград, которые он на пути этого зова крови воздвигал. Если верить Корто, малейшее подозрение на родственную связь с Дар-Эсилями могло стоить ей жизни. Лале не хотелось смиряться с мыслью, что она никогда не увидит свою вторую родину. Неужели Аккалабат для нее так опасен?

Корто словно прочитал ее мысли.

— Кто угодно, только не ты. Тем более в нынешней политической ситуации, когда, благодаря весьма идиотской самоотверженности Сида, лорд-канцлерское кресло впервые за сто лет пошатнулось под дарами Эсиля. Нужен кто-то… нет, не кто угодно! Кто-то, кто-то… очень непростой, я бы сказал. И, вспоминая об идиотской самоотверженности Сида…

Корто решительно взялся за коммуникатор.

— Ты знакома с мадам Ковальской?

— Только понаслышке. Она работала с Киром.

— Да, над Киром она славно поработала… Лисс, Вы меня слышите? — поинтересовался Корто в коммуникатор.

— Слышу, — отозвались из коробочки. — Но видео включить не могу. Я на Дилайне. Его Величество демонстрирует новый демонический конформ. Страшно жуткий. Вредно смотреть, даже для ваших недюжинных нервов.

— Привет Его Демоническому Величеству, — улыбнулся Корто. — Не сомневаюсь в жуткой страшности его конформа. Хвала королю!

В коммуникаторе что-то зарокотало.

— Он доволен, — через паузу сообщила Лисс. — А что вы хотели?

Лале, которая впитывала весь этот разговор как губка, даже не верилось, что ее отец на такой короткой ноге с властелином Дилайны. Тем не менее, беседа шла, минуя все дипломатические тонкости.

Корто посерьезнел:

— На Аккалабате, похоже, складывается новая дипломатическая традиция. Использовать Делихон в качестве полигона для испытания на прочность своих лорд-канцлеров. У меня здесь очередной… лорд Кори Дар-Эсиль.

— В случае с Сидом это было не на прочность… — задумчиво ответила Лисс. — На верность, наверное. На самоотвер…

— Я не желаю слышать этого слова.

— Простите. Вернемся к лорду Кори. Что с ним стряслось?

— Внезапное альцедо, на редкость тяжелое. Набор, естественно, он не захватил. Решил, что с лорд-канцлером Аккалабата ничего не может произойти неожиданно. Мы, скажем так, изыскали внутренние и внешние резервы и решили проблему. Но ему пора возвращаться, а в таком состоянии… он нуждается в провожатом. Честно говоря, я звонил, рассчитывая, что застану Вас где-нибудь по дороге с Анакороса на Аккалабат или в рассуждении «Не посетить ли мне, скажем, Дилайну?»

— Мне жаль, что…

Голос Лисс перекрыло такое оглушительное рычание, что Лала испуганно отшатнулась, а Корто закрыл коммуникатор ладонью.

— Лорд Тон, ты своим рыком напугал мою дочь, — сообщил он, когда на другом конце воцарилась тишина.

— Это не рык, а смех, — на экране появилось неясное изображение.

Лала во все глаза разглядывала мужчину — рыжеволосого, зеленоглазого… что? обнаженного!.. — за спиной которого лучилось и играло на солнце… море? Такого цвета и непрерывного движения воды она еще не видела, но это явно была вода. Про нее можно было бы сказать — «всех оттенков голубого и синего», если бы этой фразой можно было передать то, что все оттенки голубого и синего присутствовали в ней не поочередно, а одновременно в каждой отдельной капле, струе, слое той гигантской бурлящей воронки, которая находилась за плечами у короля Тона, как ни в чем не бывало разливающего вино по хрустальным бокалам.

— Что у него за спиной, папа?

— Лорд Тон, моя дочь интересуется, что у Вашего Величества за спиной, — протранслировал Корто.

— Где? Аааа, это… это я только что вынырнул. Вообще, леди… Быстро подскажи мне, как зовут леди, лорд Корвус!

— Лала. И раз уж Вы изволите называть ее леди, было бы логично, если бы Вы что-нибудь на себя надели, сир.

— Вообще-то, леди Лала, — невозмутимо продолжил лорд Тон, протягивая один из бокалов куда-то за экран коммуникатора, — море у нас тихое, спокойное. Надо бы Вам когда-нибудь…

— Лорд Тон! — голос у лорда Корвуса был вполне угрожающий.

— Мне не пять лет! — рявкнул Тон.

— Тем более, оденься.

Лала зачарованно смотрела, как, пожав плечами, властелин Дилайны вытащил прямо из воздуха большое пляжное полотенце с эмблемой земной хоккейной лиги и навернул на бедра.

— Так лучше?

— Да, Ваше Величество, — наклонил голову Корвус.

— Ну, так вернемся к твоей просьбе, — Тон салютнул бокалом в сторону экрана, пригубил, поставил на разноцветный песок. — Лисс не подходит. И ты это прекрасно знаешь. Тебе нужна Маро. И лучше будет, если с ней поговорит Элджи.

— Я думал об этом. Только я должен заранее извиниться перед принцессой. Кори у нас… сильно не ангел.

— Никогда не сомневался в том, что дары Аккалабата и ангелы — это два принципиально разных биологических вида, — усмехнулся лорд Тон. — И знаешь, предпочитаю иметь дело с первыми. Они как-то… понятнее для меня, что ли.

— Маро тоже тот еще фрукт, — добавила невидимая Лисс. — Заранее извиняемся перед лорд-канцлером.

— Ладно, договорились, — Тон снова потянулся за бокалом. — Элджи попросит Маро. А тот корабль, которому страшно не повезет транспортировать наших не-ангелов, мы потом починим. Возместим нанесенный материальный ущерб.

— Да уж, полетят клочки по закоулочкам, — мрачно спрогнозировала Лисс. — Передавайте от меня привет Вероник, Корто.

— И от меня. Обожаю говорящих меланохла…

На этот раз не только Лала, но и Корто задержал дыхание. Вместо того, чтобы уклониться от прилетевшего из-за края экрана увесистого булыжника, лорд Тон просто исчез в том месте, где сидел, и тут же появился на метр ближе к кромке пенящейся воды.

— Грубая. Неженственная, — обиженно проворчал он.

— Хам на троне, — последовал ответ.

— Ладно, все это уже наши дела семейные, — Тон махнул рукой в сторону Лалы и Корто. — До связи, Корто. Мое почтение, леди Лала.

— Хвала королю, — проговорил Корто, и коммуникатор погас.

— Ну вот, видишь, — обернулся он к дочери. Замер на мгновение, присвистнул, взял ее руками за плечи — цепко, так, что она вскрикнула от боли и неожиданности, сказал спокойно и угрожающе:

— Это, дочь моя, властелин Дилайны. Маленьких, глупых девочек он ест на обед. Живьем.

Маро, наследная принцесса Дилайны

Маро торопливо чешется за ухом правой передней лапой, левой судорожно нащупывая в песке коммуникатор. Отец миллион раз предупреждал, как неприятно отдаются в ушах демонических конформов стандартные звонки, и советовал поставить «какую-нибудь мелодичную музычку типа „Полета Валькирий“ или Первого концерта Чайковского».

Кому я могла понадобиться? Все нормальные люди и не-люди знают, что у дедушки на Йотхе я от-ды-ха-ю, а значит… мерзкие, гадкие малюсенькие кнопки! Почему коммуникатор не меняет размер вместе с конформом? Надо сказать папе, чтобы подумал об этом! Ну разумеется…

— Элджи, я тебя слушаю.

— Ваше Высочество, — на экране пушистый белобрысый затылок.

— Элдж, не томи, давай к делу. А то я тебя съем.

— Жевать будешь? — осведомляется Элдж, разгибаясь.

— Вот еще! Много чести. Так проглочу.

Интересно, есть ли у меня выражение морды, которое на человеческий взгляд выглядит как улыбка? Надо кого-нибудь порасспросить. Или завести в саду Акро-Чала зеркало для демонического самолюбования. Мне вообще много чего надо. Надо составить список.

— Я ненадолго.

Чем удивил! В последнее время ты никогда не надолго. Зато всегда при исполнении. А мне без тебя… скучно, да. Но я никогда тебе об этом не скажу.

Маро смотрит прямо в прозрачные глаза, в которых, кроме обычной почтительности и внимания ко всему, что изволит сказать наследница Дилайны, колышется тень беспокойства. Ей не подобает проявлять нетерпение. Презрение — да, снисходительность — по обстоятельствам, равнодушие — когда лень изображать на лице что-то другое… Ах да, у меня сейчас не лицо, а морда! Ну да все равно. Буду молчать, пока он сам не скажет.

Элдж удрученно вздыхает, будто у него сдохла старая, но любимая канарейка.

— Ты летишь домой прямо или через Делихон?

— Через Делихон, — быстро отвечает Маро. Этот дурачок, наверное, хочет встретиться и не знает, как предложить. Ну, конечно же, через Делихон, давай-давай-давай…

— Маро, в таком случае ты не могла бы сопроводить домой, на Аккалабат, моего брата Кори?

— Он забыл дорогу домой? Семейное слабоумие? — демонический конформ лениво приподнимается с земли и начинает демонстративно выкусываться. Не то чтобы в Маро водились какие-то паразиты, но сейчас самое время начать искать их под чешуей и в складках кожи возле хвоста и под мышками.

Элдж проглатывает оскорбление, но слегка отводит взгляд в сторону, когда Маро особенно неэстетично раскорячивается, пытаясь дотянуться до основания хвостового гребня.

— У него слишком рано началось альцедо, и весьма тяжелое. Наверное, повлияла атмосфера на Делихоне, эти их бактерии в воздухе. И не было с собой ни набора для ухода, ни обезболивающих, ничего. Сообщать на Аккалабат было бы неразумно. Я не смею занимать время Твоего Королевского Высочества рассказом о том, как его откачали.

— Вот это правильно, — невнятно, но категорично перебивает Маро. Стоять в такой замысловатой позе, держась зубами за собственный позвоночник, ужасно неудобно, но для Элджи ничего не жалко. Пусть полюбуется. Только скорее, а то я сейчас упаду.

— В общем, дела требуют присутствия лорд-канцлера на Аккалабате, а отпускать его одного еще рановато. Если бы ты могла присмотреть за ним по пути…

Отработанно нерешительная пауза.

А почему, собственно, тебя не сделали лорд-канцлером Аккалабата, лорд Дар-Эсиль? Ты же идеально подходишь! Или я уже забыла, каким ты был в школе?

— Ну, раз ты так хочешь, — недовольно вздыхает Маро.

— Твой отец не возражает, — тут же быстро вставляет Элджи. — Ты можешь на свое усмотрение закинуть Кори прямо на Аккалабат или взять с собой на Дилайну. Потом они заберут его сами.

— Заберут они… Скорее хунские дюны уйдут на морское дно, — бурчит демонический конформ, встряхиваясь. — Ладно, я его прихвачу. Как твои-то дела?

— Как обычно. Верчусь здесь, устанавливаю дипломатические отношения, разыскиваю прецеденты, уговариваю оранжевое желе, не имеющее стабильной физической формы, что лорд Тон является законным властелином Дилайны…

— А это их собачье дело? — каждая чешуйка на спине Маро, как по команде, встает дыбом.

— Нет. Но им приятно, когда их уговаривают.

— Бяяяя, — конформ изображает, будто его тошнит.

— Вполне с тобой солидарен. Но в настоящее время твой отец считает, что нужно быть с ними милыми. Когда ему это надоест…

— Когда ему это надоест, я надеюсь, ты вернешься на Дилайну? — рыжеволосая девушка в ярко-зеленом купальнике с апельсиновыми лягушками, позволяющем хорошо рассмотреть все ее рано сформировавшиеся прелести, упирается веснушчатым носиком прямо в коммуникатор. Элдж от неожиданности вздрагивает.

— Быстро ты… Так, по-моему, даже лорд Тон не умеет.

— Он придуривается. Ему удобно, чтобы все считали, что превращение требует времени.

— Мароша, ты красивая, — кажется, что крохотная искорка зажигается на каждой реснице Элджи.

— Красивая Мароша не хочет сопровождать дурацкого крючконосого Кори, — а у принцессы Дилайны в изумрудных глазах такие сполохи, что можно сжечь всю передающую станцию на Йотхе. — Она хочет, чтобы ее Элджи закончил уже убалтывать всяческих подицепсов и вернулся домой.

— Ты же все равно на Анако…

— Все. Конец связи, — бронзовый коготь вдавливает кнопку коммуникатора. Этот наглец не стоит того, чтобы ради него упускать последнее каникулярное купание. Кажется, что озеро выходит из берегов, когда в него со всего разлету опускается маленький демонический конформ.

Кори Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата

— Кори, познакомься, пожалуйста. Это Маро. Она дочь доктора Ковальской и…

Хладнокровия Кори едва хватает на полагающийся по этикету поклон.

Ненавижу. Ненавижу-ненавижу-ненавижу.

Рыжеволосая девица рассматривает его в упор своими гадкими зелеными глазищами.

— Ой, по-моему, я тебе не нравлюсь, — радуется она. — Хочу тебе сообщить: ты мне тоже. Да-да, у меня от тебя совершенно гадкое заочное впечатление. Впрочем, у тебя есть время постараться его исправить.

— У тебя тоже.

— Будешь хамить, превращусь и замочу одной лапой.

— Только сунься. Отрублю. Будешь хромоногой до конца жизни. Никто не возьмет тебя замуж. Или все лапы вообще поотсекаю. На пузе будешь ползать. Мерзость.

— Не успеешь. Я превращаюсь и жру все, что мне не нравится, очень быстро.

— Посмотрим.

— А вот Элджи я нравлюсь. Очень-очень.

— Неудивительно. Он у нас всегда был умственно неполноценный.

— Ум здесь не при чем. Любовь — это телесное и духовное влечение.

— Сама-то поняла, что сказала?

— Ну, вот и познакомились, — примирительно резюмирует Корто. — Даже сразу нашли общие темы для разговора. Причем не какую-нибудь дипломатическую ерунду типа «Принцесса, как поживает Ваш венценосный отец?» или «Лорд-канцлер, надеюсь, королева Аккалабата пребывает в добром здравии», а действительно серьезные вопросы, требующие срочного обсуждения. Я за вас очень рад. Пожалуйте на посадку, лорд Дар-Эсиль.

Поскольку вся эта содержательная беседа разворачивается у самого трапа когнатского космокрейсера, совершающего рейс по маршруту «Земля — Делихон — Дилайна — Когната», пожаловать на посадку — десять секунд. Развернуться и подняться на пять ступенек до шлюзовой двери. Просто поклониться этому делихонскому офицеру, сказать пару фраз, положенных по дипломатическому протоколу, повернуться и… больше никогда его не увидеть?

С Лалой, у которой последние дни глаза постоянно были на мокром месте, и Вероник, тоже смотревшей грустно и по-матерински прижимавшей девушку к себе, Кори тепло попрощался в здании космопорта. Корто потащился с ним до самого корабля — знакомить с Ее Высочеством принцессой Дилайны. Рыжей и скудоумной. На препирательства с ней пришлось потратить последние на Делихоне минуты. Вместо того чтобы…

«А что бы ты сделал, если бы ее тут не было? — одергивает себя Кори. — Полез бы к делихону с объятиями и благодарностями? Приставил бы ему меч к горлу и потребовал объяснений? На перья свои посмотри. Каких тебе еще объяснений надо? Если он так сумел вычесать твои дар-эсильские крылышки, то можешь себе представить, насколько бесполезно его о чем-либо спрашивать? Хочешь еще раз почувствовать собственное бессилие? Мазохизмом заниматься не надоело?»

— Эй, он живой? — бодро осведомляется принцесса Маро. — Если нет, я его не возьму. Труп будет пахнуть, и я выкину его в открытый космос. Папе придется объяснять королеве Аккалабата, что мы не ели ее лорд-канцлера. Я вообще не жру падаль.

— Я думаю, он живой, — Корто — сама компетентность и доброжелательность. — Просто немного задумался. Так положено лорд-канцлеру. Иногда. Вы идите на корабль, принцесса, а то простудитесь. Я Вам через минуту пришлю размороженного лорда Дар-Эсиля. И передавайте от меня поклон Вашему батюшке. С матушкой Вашей мы свидимся в ближайшее время.

— С радостью выполню Ваше поручение, господин, — когда Маро вспоминает, что она принцесса Дилайны, роль исполняется безукоризненно. Она даже в мешковатых штанах из джинсовой ткани и ботинках с высокой шнуровкой ухитряется исполнить реверанс не хуже любой аккалабатской деле. Выражение мордочки у нее при этом делается торжественное. — Рада была увидеться с Вами. Хвала королю!

— Хвала королю! — серьезно отвечает Корто и опускается на одно колено. Так он стоит до тех пор, пока наследная принцесса Дилайны не скрывается из поля зрения. Поднимается, отряхивает брючину. Укоризненно говорит:

— Кори!

От звука своего имени лорд-канцлер Аккалабата сразу возвращается в сей бренный мир. Ни разу за все эти дни, которые они проводили наедине с Корто, вычесывавшим, разглаживавшим, менявшим холодные компрессы на лбу, коловшим обезболивающее, неизвестно откуда добытое Лалой (вбежала, швырнула флаконы на стол и моментально исчезла), делихон не перешел установленную им самим границу. Лорд Дар-Эсиль… лорд-канцлер… милорд… Кори мысленно подзуживал его: ну давай же, ну когда… И вот оно прозвучало, его собственное имя, и именно с той интонацией, которой он ждал.

Кори! Мама ждет тебя в тренировочном зале.

— Кори! Не лезь на рожон.

— Не буду, — согласно кивает Кори и ждет продолжения. Ждет и знает, что его не должно быть. Тем не менее продолжение следует.

— Не торопись улетать с Дилайны. Пробудь, сколько позволят. Это поднимет твой авторитет в глазах королевы и старших даров. Вернешься — помирись с Дар-Халемом. Но воли ему не давай. Он должен понять, что ты такой, как ты есть, нравится ему это или нет. Ты — лорд-канцлер Аккалабата. Пока это все.

— Все? — растерянно переспрашивает Кори. Скороговорку Корто он, конечно, слушал, но больше смотрел, стараясь сквозь затемненные стекла поймать ускользавший от него взгляд.

Корто коротко кивает. Отступает на шаг.

— Лорд-канцлер!

— Офицер!

Обмен глубокими поклонами по этикету Конфедерации. Действительно все. Но Кори не в состоянии удержаться. Разгибаясь, он кладет руки на эфесы мечей, смотрит прямо — за темные очки — и произносит торжественно и четко:

— Хвала королеве!

* * *

Грустная улыбка на губах Корто. Как бы невольное, но хорошо продуманное движение ладоней по направлению к бедрам — туда, где аккалабатские дары носят мечи. Вполголоса:

— Хвала королеве!

Корабль когнатянский, поэтому ожидать от системы кондиционирования, что она будет охлаждать воздух в помещениях, было бы неразумно. Самум местного значения. Когнатяне жары не боятся. Новым перьям это, конечно, не повредит, но все остальные части тела Кори безудержно протестуют. Так что он валяется на кровати голый и пытается сосредоточиться на проекте торгового договора с Делихоном. Буквы прыгают перед глазами, лингвотранслятор давит на лоб и действует на нервы.

Маро вламывается, как обычно, без стука и ставит на стол чашку с какао. Кори едва успевает натянуть на себя одеяло.

— Слууушай, а вот я все думаю… — начинает она, располагаясь на единственном стуле.

— Спасибо, что рассказала. По тебе и не скажешь, — трудно не заметить, что Кори — воплощение гостеприимства.

— Чего не скажешь?

— Что ты «все думаешь». У тебя вид девицы, не способной к мыслительной деятельности.

— О! Передо мной крупный специалист по девицам.

— Мне необязательно быть крупным специалистом в этой области. Я лорд Аккалабата, — пожимает плечами Кори, с трудом сдерживаясь, чтобы не запустить в назойливую девицу проектом договора. Маро невозмутимо цапает со спинки стула серебристый орад, обряжается по всем правилам. Пока Кори, обалдевший от такой наглости, хватает ртом воздух, рыжая голова высовывается из капюшона и вопрошает:

— А ты целовался хоть когда-нибудь, хоть с кем-нибудь, лорд Аккалабата?

— Когда-нибудь… с кем-нибудь. Мне не требуется. У меня будет кто-то один и на всю жизнь.

— Когда? Лет через пятьдесят? — Маро красуется перед зеркалом.

— Не твое дело. И перестань подметать пол моим орадом.

— Да брось ты, он стррррашный, — Маро делает стррррашные глаза и еще активнее любуется на себя в зеркало. — Мешкообразный. Бесформенный. Жуткий. У нас лорды красивее одеваются.

— А у нас лорды одеваются так. А деле красивее. Снимай давай, — требует Кори, ультимативно высовывая руку из-под одеяла.

— Ой, а ты что там, голый? — Маро даже про зеркало забывает от восторга.

— А тебе, что, больше нечем заняться? — Кори полон решимости изгнать посетительницу.

— Нечем, — радостно возвещает Маро и начинает выбираться из орада. Расстегнуть застежки ей то ли в голову не приходит, то ли лениво, поэтому «разоблачение» кончается отнюдь не грациозным падением прямо на Кори.

— Совсем ненормальная? Больно же!

И какого демона я ее рассматривал, вместо того чтобы включить внутреннее время и смыться? Хотя куда тут смоешься в таком виде? Ну хоть на другой конец кровати… Поздно.

Не обращая внимания на протестующие вопли Маро, Кори, обхватив ее со спины руками, быстро расправляется с пряжками и вытряхивает нахалку — из орада и из своей постели одновременно.

— Нужно обращаться «Ваше Высочество», — назидательно замечает рыжая бестия, снова вперившись в зеркало. Она выглядит вполне удовлетворенной. Хотя нет, не вполне…

— А где твои мечи?

— Чтооооо?!!!

— Ну, я хочу посмотреть. Они же какие-то особенные, не такие, как у Элджи. Я слышала.

— Слышала она…

— Да, слышала. Ты какао не будешь? — не дожидаясь ответа, Маро с удовольствием отхлебывает из чашки. — Лорд Дар-Халем говорил маме, еще когда мы были на Анакоросе, что ты лучший мечник Аккалабата. Что ты умеешь не просто управлять своим внутренним временем, но захлестываешь им время чужое и… я, честно говоря, не точно запомнила, как он выразился… Соперники тонут в нем, как в водовороте? Так?

У Кори в груди теплеет. Отчего-то приятно, что Маро «запомнила, как он выразился». И то, что он вообще так говорил про Кори, пусть даже этим землянкам, тоже приятно.

— Он безумно тобой гордится, — докладывает Маро вглубь чашки с какао. — Гордился. Пока ты не сделал что-то ужасное. О чем я знать не хочу.

— А он не сказал тебе, что я сделал это ужасное, потому что он отказался? Отказался, хотя знал, что королева заставит меня?!! И даже не предупредил! — взрывается Кори.

— Нет, не сказал. Точнее, с мамой они долго это обсуждали, а мне тогда было неинтересно. Прости. Но мама говорит… — Маро делает паузу, словно ожидая очередного всплеска, но свое «Я не желаю знать, что говорит твоя мама» Кори вслух не произносит, поэтому она продолжает:

— Мама говорит, что Халемы — единственные на Аккалабате, у кого есть эти самые… — она туманно разводит руками.

— Мышечные рефлексы для любого вида оружия?

— Нет, это в голове, — неуверенно сообщает Маро. Она впервые за все время разговора находится в некотором замешательстве.

— Что-то связанное с концентрацией? — подсказывает Кори.

— Нет, это не для фехтования. А вообще для жизни.

— Полезное?

— Вредное. Наверное. Мама говорит, что на Дилайне этого нет, и в том вся беда. Ты не знаешь?

— А я — Дар-Эсиль. У меня этого и не должно быть.

— А что у тебя есть?

— Ну, если ты имеешь в виду какие-то качества, то… предусмотрительность, — после того, что случилось на Делихоне, Кори еще долго будет смущаться, произнося традиционную формулу. — Семейная предусмотрительность Дар-Эсилей.

— О! Вспомнила, — восклицает Маро. — Когда ты сказал про предусмотрительность. Моральные принципы. Они же устои. У Дар-Халемов есть моральные принципы. Как у землян. Или у верийцев. А у Дар-Эсилей — предусмотрительность и беспринципность. Как у нас, на Дилайне. Поэтому мама сказала, что Хьелль правильно отказался. Он бы переживал потом, если бы сделал это… ужасное. А тебе все равно, ты Дар-Эсиль. И не будешь страдать угрызениями совести. Но он не должен тебя осуждать. Так она сказала. Потому что ты «абсолютно средневековый феодал», как выражался твой отец. И для тебя естественно согласиться, а не отказаться.

Думаю, мама была права. У тебя действительно нет моральных устоев: ради тебя принцесса Дилайны все вспомнила, а ты даже не поддерживаешь разговор. Мне уйти, что ли? — уточняет Маро голосом межпланетного агрессора.

— Извини, мне поработать надо, — серьезно оправдывается Кори. — Ваше Высочество.

— Поработать? — округляет глаза Маро. — Ты же лорд, лорды не работают.

— Ну, у меня бумаги, понимаешь, государственные документы. Надо их разбирать, отвечать, принимать решения.

— Например?

— Тебе это не интересно.

— И все-таки. Я принцесса Дилайны. Я желаю знать, какие могут быть государственные дела у нашего подшефного Аккалабата.

— Ну вот, например, — Кори вытягивает из толстой кожаной папки первую попавшуюся бумагу. Государственных тайн там нет, так что любая сгодится, чтобы удовлетворить настырное любопытство наследной принцесски.

— Спор о границах между дариатами. Это запутанное дело: нужно отрыть в архиве старые карты, посмотреть, чьи это исконно земли, поднять акты о купле-продаже…

— А что, кроме тебя, этому заняться некому?

— Это моя работа, — твердо отвечает Кори.

— Скууучно, — тянет Маро. — Я думала, у вас придворные интриги какие-нибудь, как у нас, подковерные игры, кинжалы в спину, или там… цветные дюны Хуны неравномерно светятся, подвески не звенят в пещерах. Но это серьезное — тут только папа справляется.

— И что, если они неравномерно светятся? Вам что с того? Солнце тоже неравномерно светит — днем, но не ночью.

— Ты с ума сошел? Мы же все умрем, если они погаснут или в их свечении нарушится хаотическое равновесие. Не знаю пока, что это такое. Папа говорит. А подвески — это вообще очень важно. Они уничтожают упорядоченность. Если перестанут звучать, мы не сможем превращаться — и всем хана. Есть еще цветущие подземелья Бенигма, но это ты вообще не поймешь. А что у тебя еще?

— Турнир. Детский, — Кори вытягивает из папки вторую бумажку. — Это приятные заботы. Составить список участников, потом подкорректировать результаты жеребьевки…

— Сфальсифицировать, — уточняет Маро.

— Типа того, — соглашается Кори. — Иначе неинтересно.

— Да, турнир — идея хорошая. Это мне нравится, — царственно разрешает Маро. — Что еще?

— Тебе не интересно.

Маро самолично уцепляется рукой за кончик бумажки, высовывающийся из папки, и тянет. Кори не сопротивляется.

— Торговый договор между… Сейчас умру от скуки. Погоди-ка, сколько тебе лет?

— Пятнадцать исполнилось.

— Когда?

— Вчера.

— Ой, а мы не отметили. Это же совершеннолетие. Ты почему не сказал? У меня и подарка нет.

— На Аккалабате отмечу, — отмахивается Кори. — Отдай договор. Там править надо.

Маро становится его невыносимо жалко. Он совсем не такой, как рассказывал Элджи. Ну почему в пятнадцать лет человек должен заниматься такими скучностями?

* * *

— Папа, это Кори Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата.

— Ваше Величество.

— Встань, лорд Дар-Эсиль. Давно хотел посмотреть на младшего брата Элджи собственными глазами. На кого ж ты похож? Сид или Хьелль?

— На Хьелля, конечно же, — встревает Маро.

— Не сказал бы. Масть темная, а ресницы смотри какие — километровые, как у Сида. Походочка Хьеллева: перед нами, дочь моя, второй меч Аккалабата. А общая стать — вылитый Сид. Особенно в серебристом ораде. В общем, рад тебя видеть, малыш. Отдыхай, развлекайся, как можешь. Раньше чем через неделю я тебя домой не отпущу.

Встретив умоляющий взгляд Кори, властелин Дилайны строго грозит ему пальцем:

— Даже не думай об этом.

* * *

Кори сидит у подножия трона владыки Дилайны. Глаза слезятся от необычного освещения, но он старается все запомнить. Чарующей красоты музыку, водопадом сбегающую в зал со стен, колонн, арочных перекрытий, бушующую во внешнем пространстве и переполняющую душу. Безмерной сложности танцы, в которых среди замысловатых шагов и поворотов вдруг исчезает то один, то другой из партнеров и появляется совсем в другом конце зала, где к нему тут же присоединяется другой — и не обязательно на полу, полтанца с тем же успехом может происходить и в воздухе. Искрящуюся мозаику пола, плавно перетекающего в постоянно изменяющийся рисунок стен, и плавающую конфигурацию потолка, за которой невозможно уследить, так текуча она и переливчата, так естественно проходят сквозь нее человеческие фигуры, так органично сливается она с глубиной неба и перспективой пылающего всеми красками осени сада.

Маро возникает сзади, закрывает ему глаза руками, приказывает:

— Лорд Кори, пригласите меня на танец.

— Я не умею, простите меня, Ваше Высочество.

— Ну, не на наш танец, конечно же, а на такой… я специально заказала аккалабатский. Древний, общий у нас с вами. Давай же, пригласи.

— Я никакой не умею, принцесса. Я хороший мечник, а в танцах — дуб дубом. Вот если бы здесь был мой брат Медео…

— Мне не нужен твой брат Медео. Я хочу потанцевать с тобоооой, — ноет Маро.

— Маро, не клянчись, — возвещает из красочной ряби зеленоватая морда с выступающими клыками.

— Ой, пап, ты где? Ты в таком виде по саду разгуливаешь? Я сейчас к тебе приду.

— Нет, я в Хуне. У меня уши болят от этой музыки. Предпочитаю земную, попроще. А тебе клыки мои нравятся?

— Ой, а я-то думаю, что не так? Нет, не нравятся. Кори, а тебе его клыки нравятся? — вежливо спрашивает Маро. Звучит это как «Не хотите ли еще чаю?»

— Не знаю, не уверен. А для чего они нужны?

— Я еще не пробовал, — признается лорд Тон. — Сейчас нырну и попытаюсь кого-то поймать. Маро, притащить тебе рыбину?

— Ты рыбу любишь? — осведомляется Маро у Кори.

— В общем, не очень. Предпочитаю мясо. Но, если надо, могу съесть рыбу.

— А я люблю, особенно когда я в демоническом конформе. Пап, поймай мне такую — толстохвостую, с белой чешуей. Без названия. И перекинь сюда сразу же. Я сейчас тоже превращусь и пойду покатаю Кори по саду. А клыки все-таки убери, если они тебе не требуются функционально. Неорганично выглядят.

Клыки исчезают. На демонической морде вырастают оленьи рога.

— А так? — ухмыляется конформ.

— Так даааа, круто, — в тон ему отвечает Маро. — Только сделай их ярко-оранжевыми, и чтобы на концах висели электрические лампочки. Или… — она делает вид, что задумывается, и победоносно заканчивает. — Презервативы.

Демоническая морда, давясь от хохота, втягивает рога:

— Все. Ушел за рыбой. Неприличная девочка.

Маро тянет Кори за руку.

— Пойдем покатаемся. Сначала ты на мне, потом я на тебе.

— Это как?

— Ну, я превращусь в некрупное. Ты сможешь сесть, как на лошади. Сначала по земле проедемся — я быстро не побегу, чтобы ты не свалился, потом полетаем чуть-чуть. А потом я обратно превращусь и ты меня обнимешь, а я тебя обхвачу за плечи, и мы полетаем на твоих крыльях. Это приказ, — жалобно прибавляет она.

Зеленые глазищи, которые уже давно не кажутся Кори мерзкими, доверчиво хлопают в сантиметре от его носа. Кори неожиданно сам для себя прикасается губами к веснушчатой коже где-то между ухом и подбородком. Удар током, как от электрического ската.

— Дурак. Не буду с тобой кататься, — совершенно серьезно заявляет стоящее рядом с ним небольшое демоническое создание. Кори не успевает ничего ответить, как оно уже удаляется, обиженно хлопая ушами, похожими на слоновьи, и яростно подметая пол кончиком хвоста. Крайне симпатичного хвоста, надо сказать.

Кори устало приваливается к случайно оказавшейся рядом колонне. «Бежать надо отсюда, и чем скорее, тем лучше», — безрадостно думает он.

* * *

— Медео!

— Чего тебе?

— Научи меня танцевать.

Если бы я сейчас у него на глазах превратился в белую курицу, он бы и то так не остолбенел. Но тем не менее это — Медео.

— Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Я умиииирааааю! Кори, ты что, вот так решил избавиться от своего младшего брата? Это нехорошо, Чахи меня побери! Или королева тебе приказала? Иди, говорит, убей Медео — пусть сдохнет от смеха… Ха… ха…

Ну что ты с ним будешь делать, если не вынуть меч и не…

— Это-то зачем? — серьезнеет Медео, аккуратно отводя острый клинок от горла. — Чему тебя научить? Чему-нибудь простенькому для начала?

Кори упрямо трясет головой.

— Пойдем.

Медео таращит глаза: он впервые допущен в святая святых лорд-канцлера — кабинет, где стоит единственный на Аккалабате компьютер с межпланетным коммуникатором.

Кори молча пододвигает брату кресло, жестом приглашает садиться, включает компьютер.

— Вот это. Чтобы тебе было известно — это придворные танцы Дилайны.

Медео, вглядевшись в запись, только присвистывает.

— Братик, а других танцев у тебя нет? Красиво до онемения, но на порядок сложнее, чем наши тарам-пам-пам. А ты и их-то не можешь выучить.

— Медео, от этого зависят наши отношения с Дилайной.

— Не можешь представить, до какой степени мне на них наплевать. Не трать время, а?

С этими словами Медео встает со стула и, насвистывая только что прозвучавший мотивчик, направляется к двери. Фиолетовый орад вздымается и опадает на каждом шагу, как шелковые полотнища в подземельях Бенигма. Кори говорит ему в спину:

— Медео, мне очень нужно. Лично мне.

— У тебя есть что-то личное?

— Нет. Но… — Кори действительно не знает, как продолжить.

— А все еще говорят, что я сумасшедший, — Медео грациозно поворачивается на каблуках, пританцовывая, возвращается обратно и заглядывает Кори в глаза. — И как же ее зовут?

— Медео, иди к демону Чахи.

Кори чувствует, как брат крепко обнимает рукой его плечи, чуть-чуть отталкивает назад, вторую руку кладет чуть ниже талии. Прямо над ухом раздается:

— Ничего не делай сам. Я буду вести, а ты подчиняйся. Пока, извини, ты за деле. Попробуем хотя бы закрепить ритм в твоей дубовой башке. Я буду считать. С правой ноги — поехали.

— Ты уже запомнил? — изумленно-счастливо спрашивает Кори, ощущая, как уверенно ведут его от первой ко второй фигуре.

— Разумеется, — Медео еле сдерживает смех. — Если бы ты столько же, сколько я, валялся по сеновалам и другим непотребным местам нашей столицы, ты бы знал… Это танец урожая, который пляшут итано, просто в несколько более аристократической обработке. Почему его перестали танцевать наши предки — непонятно, а у итано остался. Я сразу узнал, как только увидел. Раз-два-три-четыре, раз-два-три, раз… и я тебя подброшу, перевернусь и поймаааа…

— Извини.

Медео потирает ушибленную переносицу.

— Ноги поджать слабо было, Ваше лордство?

— Ты не гово…

— А самому догадаться? Ладно, давай сначала. И запусти немножечко внутреннее время — поможет.

— Ага, хорошо.

Тон, Его Величество властелин Дилайны

— Маро, ты влюблена, — когтистая лапа любовно поглаживает пушистый загривок.

— Папа, я не…

— Моя девочка влюблена, — с утробным мурлыканьем более крупная тварь переворачивается на спину и начинает ерзать по песку, выставив все лапы вверх. — Попробуй-ка так, я обожаю…

— Я. Не. Влюблена, — меньший демонический конформ запрыгивает на живот большему, барабанит конечностями, втянув когти.

На заднем плане переливаются разноцветные дюны.

 

Глава III. Чума, язва и бич Аккалабата

Эрл Дар-Пассер

— Отец, можно вопрос?

Глава клана Пассеров недовольно останавливается на пороге. Он зашел на минутку, проверить, не началось ли у Эрла альцедо: слуги доложили, что тот уже вторые сутки отказывается от еды и сидит нахохлившись в углу кровати, не поднимая головы на их оклики и обращения. Пробежавшись ладонями по крыльям сына и приложив на мгновение руку ко лбу, старший дар убедился, что тревога ложная, и времени даром терять был не намерен. Политическая ситуация складывалась так, что лишняя минута отсутствия во дворце могла обернуться потерей возможности вообще во дворце появляться.

— Чего тебе? — лорд Дар-Пассер даже не старается, чтобы голос звучал мягко. Этому бестолковому уже несколько раз «случайно» оставляли кинжал на тумбочке у изголовья. Окна вообще не закрывают: может, дойдет до него когда-нибудь во время альцедо, что нужно с собой сделать. Не доходит. Бесполезный, бесплодный червяк тоже цепляется за жизнь.

— Я хотел спросить… — Эрл останавливается в нерешительности, и это еще больше разъяряет лорда Пассера. Он никак не может выкинуть из головы воспоминания о том, каким был его сын до той роковой, нелепой стычки с Кори.

— Да спрашивай уже! Спрашивай! Спрашивай! — рявкает он так, что самому на мгновение становится стыдно. Но только на одно мгновение, пока он, развернувшись, не натыкается на слепой, устремленный в пространство взгляд Эрла. Бесполезный червяк!

Эрл сглатывает слюну.

— Как сейчас выглядит Медео?

— Шикарно, — выплевывает лорд Дар-Пассер. — Пьет в свои шестнадцать лет, как лошадь, ходит нечесаный, как лошадиный хвост, и в драном ораде. А иначе был бы первым красавцем Аккалабата. Скоро у Дар-Халема будет такой же драный орад: Дар-Умбры и прочая сволочь обдергают ему все полы, пытаясь подпихнуть своих деток в дойе Медео.

Эрл вздрагивает. Пару дней назад, взволнованный тем, что Медео уже неделю не ночевал у него в комнате, он сам спустился к ужину. Он знал, что такая самодеятельность не одобряется, но дежуривший тем вечером тейо к нему благоволил, поэтому помог причесаться и одеться как полагается и преодолеть все препятствия по дороге к столовой. Эрл даже нашел в себе силы проигнорировать недовольное шевеление за столом, сигнализировавшее о том, что домашние заметили его появление, тихо поздоровался с матерью и опустился на стул рядом с ней.

Леди Дар-Пассер продолжала любить сына, несмотря на рухнувшие вместе с его слепотой надежды: она то незаметно поглаживала его по спине под крыльями, то, аккуратно обхватив его руку пальцами, нацепляла на вилку кусочек, который он безуспешно возил по тарелке. Эрлу было все равно, он ел автоматически, он не за этим сюда пришел. Прямо спрашивать не решался, но слушал во все уши. И за звоном бокалов и стуком ножей и вилок ему удалось различить перемежающийся мерзким хихиканьем рассказ братца Бико о новых похождениях шайки Медео.

Дар-Эсиль младший вкупе со своими прихлебателями, такими же оторвами, как и он, «учил летать» семилетнего Дар-Умбру, а именно запускал его с крепостной стены Хаяроса. Вниз головой. В ораде. Типа проверял, успеет ли малыш развязать тесемки и расправить крылья. Мальчишка, естественно, совершенно обалдел от страха и раз за разом «не успевал». Медео ловил его изящным пируэтом у самой земли под восторженный рев зрителей. «Полных идиотов», — заключил Бико, хотя было очевидно, что и сам он с удовольствием досидел до конца представления. В конце шоу Медео, широкая душа, расцеловал ошалевшего малыша в обе щеки, обозвал его «милым» и насыпал полный карман всяческих вкусностей, реквизированных из соседней кондитерской лавки.

«Дар-Умбры с него шкуру спустят», — радостно произнес кто-то. Но тут застольный шум перекрыл голос старшего Дар-Пассера: «Не спустят. Они теперь на задних лапках прыгают перед Халемом. Бьюсь об заклад, малыш, поучившийся летать со стены, ходит у них в именинниках. Еще бы! На него обратил внимание сам Медео».

Разгоревшийся вслед за этим спор Эрл постарался не слушать. Прижался немножечко к маме и грелся об ее теплое плечо, пока не почувствовал руку отца, отодвигающую ее от него. Мать все-таки настояла, и ей было позволено проводить его до дверей. Внутрь она не заходила никогда. Деле не входят в спальни совершеннолетних даров, даже своих сыновей. Даже совершенно слепых сыновей.

— Что ты еще хочешь знать, Эрл?

— Ты не рассказал мне. Я спросил, как выглядит Медео. Не хорошо или плохо, а как. Он высокий? На кого он похож?

— Он похож на Хьелля Дар-Халема в молодости. Больше, чем кто-либо другой из этой семейки. Хотя тебе это ничего не говорит. Нос у него скорее крючком, чем с горбинкой. Ходит ссутулившись, так же, как все Дар-Халемы, бледный, пальцы как паучьи лапы — длинные, суставчатые… Как фехтовальщик он Кори и в подметки не годится, но на других его внутреннего времени более чем хватает. Может особо не напрягаться. Это все, что я могу тебе рассказать. Доволен?

— Да, спасибо.

— Что-то еще?

— Оставь мне кинжал.

— Чтооо?

— Кинжал. Вы же клали мне раньше, несколько раз. Чтобы я… это самое…

— Эрл! Эти вещи не обсуждают.

— Вот и не надо. Просто оставь мне кинжал. Положи на тумбочку. Я нащупаю.

Медео Дар-Эсиль

Хорошо, что кинжал лежал рядом на полу. Я от ужаса даже на смог мечи вытащить: пальцы запутались в ораде. Рассказать кому — не поверят. А кинжал схватил и полоснул по веревке. А потом срывал с шеи кожаный жгут, растирал немеющими — то ли от напряжения, то ли опять же от страха — пальцами. Звал на помощь, орал как резаный: мне было все равно, что они меня здесь найдут, мне нужно было, чтобы его спасли.

Лицо, которое было у лорда Пассера, когда они влетели в комнату, я никогда не забуду. Но оторвать меня от него не смогли, а прогнать побоялись. Видно, Кори и… то, что сейчас проживает в Эсильском замке… набрали большую силу при дворе. Один, да еще в таком состоянии, я бы с семейством Пассеров не справился. Ну и, конечно, они ошалели от того, что Эрл пытался повеситься. Кинжал, как я понял, был оставлен специально. Этот кретин уронил его на пол, потом задел ногой и не смог уже нащупать… а отступать он не привык, святая Лулулла благослови многосложное устройство занавесей в доме Пассеров! Как он сумел отвязать вслепую и шнур с всклокоченными помпонами, и кожаную прокладку, защищающую шторы от истирания, ума не приложу. Да перестань ты дергаться, скотина бесчувственная, лежи уже смирно — дай отдышаться и собраться с мыслями!

— Медео…

— Эрл, помолчи!

— Медео!

— Заткнись, придурок.

— Кто разрешил тебе брать мой кинжал?

— Кто разрешил тебе распоряжаться моей жизнью?

— Чееем?

— Моей жизнью, урод бестолковый. На твою мне наплевать. Вешайся. Прыгай из окна во время альцедо. Режь себе вены кинжалом. Только перед этим, будь добр, сделай так, чтобы мне это стало все равно. Чтобы я мог жить без тебя. И делай с собой что захочешь. А до тех пор — не смей. Ты меня понял?

Программный доклад в исполнении потомственного лорд-канцлера Медео Дар-Эсиля. Одуреть, как красноречиво. Отец бы меня здорово за такое выдрал. Плевать! На все наплевать, на всех! И на то, что эти глаза всегда смотрят мимо меня, хотя и в моем направлении, и на спутанные, грязные волосы плевать, и на неловкие пальцы, из-за которых я вою, как последний волчара в Халемских холмах, во время каждого альцедо!

— Медео…

— Не слышу! Ты. Меня. Понял?

Это даже не хриплый шепот, это шевеление губ. Я не умею слушать пальцами, дурачок, оставь в покое мои мозоли, честно заработанные в пьяных уличных драках, не надо их целовать — там черная кайма грязи под ногтями, за которую отец меня бы четвертовал. Можно подумать, что я когда-нибудь делаю что-то, не заслуживающее наказания!

— Отвечать! Громче!

— Я понял, Медео.

— Так-то лучше. Слепая. Тупая. Подземельная. Крыса, — с чувством говорит Медео и вжимается лицом в ложбинку между черными крыльями, прижимается носом к давно не стиранной безрукавке и издает такой звук, от которого Эрлу становится стыдно и страшно.

— Не оставляй меня, слышишь? Я свихнусь без тебя тут. Один.

— Я тебя не оставлю. Никогда. Но ведь не только мы это решаем.

— С чего ты взял?

Эрл нащупывает у себя на животе судорожно сжатые кисти Медео, разводит их, легонько нажав, пытается развернуть его к себе. Тот сопротивляется, прячет лицо у Эрла в районе уха, шее становится горячо и мокро.

— Медео, ты плачь нормально, не стесняйся, пожалуйста. Я все равно не вижу. А когда ты пытаешься спрятаться вот так вот — на мне, то, наоборот, — чувствую.

— А если не на тебе?

— А на ком еще? — неожиданно холодно, отстраняясь, спрашивает Эрл.

И тут же оттаивает от искреннего недоумения и обиды в голосе Медео:

— То есть как? Зачем на ком-то еще? Никто еще нам не нужен. Я просто хотел сказать, что… ты же все равно знаешь, что со мной происходит, даже когда не дотрагиваешься.

Эрл внезапно решается.

— Медео, ты хоть понимаешь, кто ты такой? Какая пропасть сейчас между нами? Ты младший брат лорд-канцлера Аккалабата, сын верховного маршала Дар-Халема. Еще и Элджи явился к нам в ранге полномочного посла властелина Дилайны. Я ведь помню, что здесь творилось в доме, когда позиции Дар-Эсилей при дворе покачнулись. Какое оживление, какое предвкушение вашей опалы здесь царило! И вдруг — тишина. Только шепот по углам: о том, что Кори, несмотря на молодость, первый за несколько сотен лет лорд-канцлер Аккалабата, владеющий вдобавок к вашей семейной изворотливости…

— Предусмотрительности, — механически поправляет Медео.

— Хорошо… Вдобавок ко всем незаурядным умственным способностям и придворному чутью Дар-Эсилей, владеющий внутренним временем и прочими уникальными качествами даров Халема. Не морщись, у тебя это тоже есть.

Чуткие пальцы Эрла лежат на лице у Медео, и обманывать бесполезно. Можно только сердиться.

— Если сейчас ты еще заведешь речь о…

— Заведу, — кивает Эрл. — Обязательно заведу. Лорд Дар-Халем не просто вернулся, Медео. Судя по разговорам у нас за столом, которые мне изредка приходится слышать, это было триумфальное возвращение. Обласканный королевой, принятый своими прежними друзьями, в очередной раз усмиривший Виридис, непобедимый, как и положено Дар-Халему…

— А кто пробовал? — в очередной раз перебивает Медео. Он прекрасно знает: тем, что его голова по-прежнему крепко сидит на плечах, он в равной степени обязан преду… нет, в его случае, пожалуй, именно изворотливости, унаследованной от отца, и ювелирной технике владения мечами, помноженной на вызывающую восторженную зависть у окружающих способность контролировать свое внутреннее время. Но в то же время Медео осознает и свою ограниченность: он никогда не будет таким, как Кори. Отсюда вопрос, постоянно тревожащий его скептический ум: Дар-Халем, конечно, живая легенда, но так ли он хорош, как его представляют? Медео выстраивает в голове витиеватое ругательство: убедить себя, что ему все равно, насколько это существо соответствует тем рассказам о нем, которые приходится волей-неволей слышать в «Четырех чалах» или «У старого крысолова», что-то не получается. Тем не менее, он упорствует:

— Эрл, а тебе не кажется, что все это старые сказки? Кто-нибудь пытался напасть на этого… нашего верховного маршала и реально проверить, каков он в деле?

— Мой отец, — коротко отвечает Эрл. — Бико и пара наших кузенов.

Холодные пальцы, поглаживающие виски Медео, на мгновение напрягаются.

— Расскажи, — требует Медео. Не может быть, чтобы он, собирающий все слухи и сплетни, как лошадиный хвост репейник, этого не знал!

— Я мало слышал, — признается Эрл. — Просто они решили попробовать. Когда он возвращался в Виридис после доклада у королевы. Они напали на него ночью… знаешь, там, где кончаются наши земли и начинается дариат Фалько, есть такие пещеры в меловых горах.

— Знаю, — сглатывает Медео. Если бы он хотел тихо и без церемоний отрезать кому-нибудь голову по дороге из Хаяроса в южные земли, лучшего места он бы не нашел.

— Ну, и свалились они на него как снег на голову. Он пожал плечами, спросил: «Дар-Пассер, ты что?» (отец просто трясся потом, вспоминая этот вопрос) — вынул мечи и моментально продырявил кузенов в жизненно важных местах. Оба скончались на месте. Братцу Бико он аккуратненько подрезал сухожилие на ноге и распорол какую-то вену. Лужи крови, но с жизнью совместимо. У отца просто выбил мечи, приставил клинок к горлу и заставил поклясться, что тот «впредь не будет таким идиотом и постарается вспомнить то время, когда они плечом к плечу…» Дальше отец — я от него это слышал — рассказывать не стал, обозвал это все гребаным дар-халемским великодушием.

— Но поклялся… — Медео не может сдержать довольной улыбки.

Пальцы Эрла вздрагивают, он недовольно сдвигает брови.

— А что ты хотел? Бико истекал кровью. Его нужно было срочно доставить в замок — время шло на минуты. В общем, на следующий день отец приказал десятку наших лучших парней отправиться в Виридис и попросить Дар-Халема принять их под командование. Тот прислал письмо с благодарностью. Ребята вернулись крайне довольные, сказали, что лучшего командира у них не было никогда, втихую даже недоумевали, откуда наши межклановые неурядицы. С тех пор вопрос лояльности не поднимался. Странно, что ты не в курсе.

— Вовсе не странно.

Медео чувствует, что у него затекли крылья: Эрл не замечает, что неловко прижимает его к спинке кровати.

— Эрл, давай развернемся, неудобно так.

— Извини, — Эрл моментально убирает ладони от лица Медео, поспешно отодвигается, подтягивая под себя ноги, и чуть не грохается с края кровати. Медео хватает его рукой за плечо, но сам теряет равновесие и валится следом. Кровать высокая, вытащенная, очевидно, из какого-нибудь древнего чулана, поэтому падение ощутимо, тем более что Эрл инстинктивно, пытаясь удержаться, дергает левым крылом, мышцы в котором не совсем атрофировались. Медео закусывает губу: удар острыми рулевыми перьями по лицу довольно чувствителен, но если Эрл догадается, будет только хуже.

Любое свое неудачное движение щеткой, когда у Медео альцедо, Эрл воспринимает как жизненную трагедию. К этому оба привыкли с детства, и поделать ничего нельзя: малыш Медео очень рано обнаружил, что на любой его жалобный писк, оставлявший совершенно индифферентными старших братьев, Эрл Дар-Пассер несся как оглашенный, с угрожающим выражением лица, обращенным к тому, кто этот писк вызвал. Если же причиной доводилось быть самому Эрлу, вид у него становился самый что ни на есть покаянный и, не вымолив у крошки Медео прощения, выпускать его из рук Эрл категорически отказывался.

После неудачного поединка с Кори получилось то же самое. Медео явился в тиши ночной навестить Эрла и разревелся, увидев, в каком тот состоянии, в результате чего Эрлу пришлось забыть о собственной боли и заняться утешением своего маленького друга. Это его и спасло: даже роковой диагноз он слушал вполуха, невпопад отвечая на вопросы врача и не реагируя на плачущую мать — ему нужно было скорее освободиться, в комнате уже несколько часов в голос рыдал Медео, все подслушавший и подсмотревший, но не способный выдавить из себя ни слова.

Теперь, когда Медео стал старше, удар крылом по лицу наотмашь — не повод издавать звуки. А вот собственное крыло, застрявшее в прутьях кровати и вывернутое наизнанку, когда при падении ты налегаешь на него всем своим весом, — это уже серьезно.

— Святая Лулулла! — выдыхает Медео.

— Что? Что с тобой? — Эрл встревожено ощупывает его, быстро пробегает пальцами по грудной клетке, животу, бедрам (Медео закрывает глаза и перестает дышать), возвращается на плечи, спускается к запястьям.

— Медео, что я тебе сделал?!! — голос у Эрла срывается от нежности и отчаяния.

— Ты уронил меня с кровати, — грубее, чем надо бы, отвечает Медео, делает глубокий вдох и на выдохе резко выдергивает крыло из кроватной решетки. — И перестань меня лапать, я не деле.

Я когда-нибудь научусь сначала думать, а потом говорить? Кровь ударяет Медео в лицо, когда он видит, как испуганно Эрл отрывает от него свои руки, прижимает их к груди, сам вжимается в пол, словно хочет оказаться подальше от Медео. Ресницы виновато вздрагивают, губы шепчут:

— Прости, прости, извини, пожалуйста. Я не хотел. Медео, я никогда… это…

Медео молча смотрит на него сверху вниз. На длинные темные волосы, разметавшиеся по полу, на вывернутые мертвые крылья, на которых он распростерт так, как не смог бы лежать на своих, пронизанных живой мышечной тканью, ни один дар Аккалабата (Эрлу все равно, он не чувствует), на невидящие зрачки, пытающиеся найти в окружающей его многолетней тьме то место, где стоит Медео.

— Медео? — в голосе Эрла паника. — Ты здесь?

Иногда у Эрла бывают такие моменты: ему кажется, что вслед за зрением он утратил и слух. Медео уже не раз приходилось лечить его от страха потерять и этот канал связи с окружающим миром — успокаивать, уговаривать. Но в этот раз он не трогается с места, даже не шевелит крыльями, чтобы их шорохом разубедить Эрла.

— Медео?!!

Эрл вскидывает руки над головой, хватает ими воздух. Медео присаживается рядом на корточки, спрашивает очень серьезно:

— Эрл, ты знаешь, что про меня говорят? Что для меня нет ничего святого? Что я мразь и подонок?

Эрл облегченно вздыхает.

— Ты здесь.

— Эрл, ты знаешь, что я такое?

— Да знаю я…

— Ну, тогда ладно, — Медео прижимает одной рукой заведенные за голову ладони Эрла к полу, второй — аккуратно расстегивает безрукавку. — Тогда для тебя не будет неожиданностью то, что мы сейчас сделаем.

Лисс Ковальская

Единственный существенный недостаток Аккалабата — это непомерно высокие требования, предъявляемые здесь к внешнему виду прекрасной деле. Лисс Ковальская с удовольствием показала себе в зеркале язык. В таких светлых волосах, как у нее, седину будет видно еще не скоро, а крошечные морщинки, разбегающиеся из уголков глаз, Хьелль Дар-Халем не замечает. Но ходить по утрам в теплом велюровом халате до пят или ездить на лошади в кроссовках и джинсах — это превыше его понимания, это вне его разумения, и, если уж Ваш муж — главнокомандующий и верховный дар Империи, будьте добры, госпожа Ковальская, будьте добры…

Лисс зевнула, отошла от зеркала, натянула через голову светло-лиловую амазонку и, нагнувшись над кроватью, провела тыльной стороной ладони по щеке мужа. Лорд Дар-Халем прореагировал молниеносно: перевернулся, сгреб ее, завернул в клубок одеяла, радостно воззрился сверху.

— Доброе утро, миледи!

— Доброе утро, милорд! — Лисс с чувством выплюнула изо рта прядь волос. — Выпусти меня сейчас же! Жарко, и вообще у меня после вчерашнего все болит.

— А я тебе говорил, — Хьелль разжал объятия, давая ей возможность выкарабкаться из-под одеяла. — На наших лошадях деле должна сидеть боком, а не по-мужски, свесив ноги на разные стороны. Потому что в амазонке. То, что ты пытаешься ездить на лошади в брюках, ей непонятно. Она не понимает, что ты есть прекрасная деле и тебя надо возить чинно и аккуратно. Думает, что на нее взгромоздился какой-то неловкий тейо, вот и волочет тебя через пни и канавы напропалую. В результате — отбитая… ммм…

— Попа. — Лисс улыбнулась: никаким Анакоросом не заставишь аккалабатского дара называть вещи своими именами. — И лошадь, конечно, да, все знает и понимает. Одна я у тебя дурочка.

— Нууу… — лорд Дар-Халем низко склонился над женой, накрутил себе на нос прядь ее белокурых волос.

Осторожный стук в дверь прервал их объятие.

— Что там, Тургун?

Лисс всегда поражала способность мужа по звуку шагов, по стуку в дверь, по шороху отодвигаемой портьеры угадывать, кто идет. Как-то она спросила его об этом. «Я хочу жить», — был ответ.

— К вам лорд Дар-Пассер, — послышалось из-за двери. — И, осмелюсь заметить, в чрезвычайно разгневанном состоянии.

Подобная куртуазность выражений от тейо Тургуна — само по себе явление исключительное и объясняющееся отнюдь не присутвием деле в спальне у господина. Обычно он бы сказал «… злобный, как демон Чахи». Лисс вопросительно посмотрела на мужа:

— Это что-то связанное с исчезновением Медео и Эрла?

Вчера принесли короткую записку от Кори, в которой он сообщал, что четвертый день нигде не может найти брата, как сквозь землю провалившегося и прихватившего с собой, согласно обвинениям верховного дара Пассера, его немощного сына Эрла. «Не то чтобы я их очень искал», — гласила последняя фраза. Лорд Дар-Халем усмехнулся и сунул записку под канделябр на камине. Но Лисс заметила, что на лбу мужа пролегли сумеречные тени.

— Лисс, сейчас десять часов утра. Войны нет. В Виридисе тихо. Покою Империи ничто не угрожает. Потревожить в такое время верховного маршала Аккалабата можно только по очень срочному личному делу. Так что суди сама, — чеканя эти слова, лорд Дар-Халем быстро набрасывал на себя одежду. Лисс привстала на краешке кровати, чтобы завязать ему орад. Он чмокнул ее в нос, дошел до двери, вернулся, сказал поспешно:

— Знаешь, если ты быстро приведешь себя в порядок — особенно волосы, можешь послушать. Тургун тебя проводит.

Не прошло и двух минут после ухода мужа, как Лисс, причесанная со всей доступной ей аккуратностью, выкатилась в коридор. Тейо Тургун низко поклонился, вздохнул: земная женщина никогда не научится укладывать волосы, а дорогущие гребни из прозрачного умбрена, которые лорд Дар-Халем заказал супруге специально к ее приезду, выглядят на ней как парадная упряжь из кожевенных мастерских Дар-Кауда на ямбренской корове. Но мальчику нравится. Он заслужил. После того горя, которое принесла ему смерть Сида, он имел право снова быть счастливым. Пусть даже с этой далеко не прекрасной деле. По крайней мере, она умеет его чесать.

Это открытие, сделанное Тургуном, когда две недели назад у Хьелля началось альцедо, было неожиданным и полностью примирило старого оруженосца с Лисс. Он, конечно, сперва не поверил и даже зашел тихонько в комнату к господину, когда тот был один. «Чего тебе, Тургун? — шевельнул головой Хьелль, увидев в руках своего верного тейо набор для альцедо. — Она делает все как надо». Но Тургун не отступил: «Могу я проверить, мой господин? Ваша сила принадлежит не только Вам, но и Аккалабату». Хьелль нахмурился: «Ну что же, пожалуй, ты прав». Тургун откинул запачканную кровью простыню, осмотрел, прошелся пальцами, сказал, поклонившись: «Благодарю вас, мой господин», — и больше без вызова не появлялся.

Через два дня Лисс доложила Хьеллю, что тейо Тургун предложил ей выбрать, какое обезболивающее заказать для лорда Халема на следующий раз, и они целый час просидели, разбирая запасы и определяя, какие щетки и шпатели требуют замены. Взаимопонимание было установлено, и тейо Тургун вменил себе в добровольную обязанность негодующе шикать и вынимать на несколько сантиметров меч из ножен, когда на ярмарке или в трактире слышал от других тейо или итано что-нибудь непочтительное о земной деле лорда Халема. Главное, что мальчику нравится.

Тейо Тургун сопроводил Лисс в небольшую комнату, смежную с кабинетом, где Сид Дар-Эсиль имел обыкновение принимать верховных даров, прибывших по делу. Обычно Хьелль обходил этот кабинет стороной. Он вообще не любил комнат, которые при жизни Сида находились в преимущественном пользовании лорд-канцлера, хотя требовал, чтобы они содержались в идеальном порядке. У прислуги был приказ всех гостей, независимо от причины прилета, препровождать в каминный зал. То, что Тургун нарушил приказ господина и предложил верховному дару Пассера подождать в кабинете, свидетельствовало об исключительности намечающегося разговора.

Стены комнаты, куда вслед за старым тейо вошла Лисс, были отделаны прямоугольными панелями светлого дерева с динамичным растительным орнаментом, какого она не встречала нигде на Аккалабате: резная листва чалов, изогнутые побеги циконий, мясистые стебли болотных лилий бесновались в причудливом ритме, вились и переплетались от пола до потолка. Лисс подумала, что ни за какие сокровища умбренских гор не согласилась бы провести ночь в этой комнате. Казалось, что чем-то разгневанные цветы и стебли готовы схватить тебя за горло, поднять над землей и трясти, пока не вытрясут из тебя дух. Было в них что-то отталкивающее и вместе с тем знакомое, виденное Лисс в совсем ином мире, совсем при других обстоятельствах.

Но вдаваться в типологические характеристики визуальных культур галактического средневековья времени не было: Тургун подошел к стене, нажал пальцем в центр цветка болотной лилии, полускрытого другими деталями орнамента, отодвинул деревянную планку: «Прошу Вас, госпожа». Лисс пришлось чуть приподняться на цыпочки, чтобы заглянуть в отверстие. Видно было только половину комнаты, но слышимость была прекрасная.

«Тургун, останься», — бросила Лисс через плечо. Недоверчиво покосившись на нее, старик снял с полки старый фолиант, сдул с корешка пыль, не глядя сунул Лисс под ноги. Сам пристроился на почтительном отдалении, проделав ту же операцию с другим цветком лилии и приникнув глазом к образовавшемуся отверстию. «Ага, так я и думала», — обрадовалась Лисс.

Хьелль, по всей видимости, только вошел. Согнулся в поклоне.

— Лорд Дар-Пассер!

— Халем!

Верховного лорда Пассера не видно, но, судя по громогласному рыку, он и не думал кланяться. Издать такой звероподобный рев, находясь в полусогнутом состоянии, даже мощным легким ректора военного корпуса не по силам.

— Оооо! Присаживайся. Чем обязан? — сейчас лорд Дар-Халем стоит совсем близко, и Лисс видит, как иронично вздернута у него бровь. Это значит, что Хьелль нервничает, очень нервничает.

Лорд Дар-Пассер придвинул кресло, опустился в него, дождался, пока сядет хозяин, и тут же вскочил снова. Проорал, нависнув над Хьеллем:

— Ты что о себе возомнил?!! Вы что себе позволяете?!! Ты!..

И снова плюхнулся в кресло. На губах у него пенилась слюна, руки судорожно комкали край орада. Лисс и представить себе не могла дара Аккалабата в таком состоянии.

Хьелль устало потер рукой подбородок.

— Я тебя слушаю. Только не ори так. Слуги услышат.

Лорд Дар-Пассер подался вперед:

— Ты знаешь, что сделал твой …ный выродок?

— У меня их трое. Я называю их сыновьями.

Последний раз Лисс видела главнокомандующего Аккалабатской империи во всей его красе много лет назад — в рубке «Альтеи», когда посол Краснов отказывался дать приказ о спасении миссии. Только тогда Хьелль орал:

— Стоять!

Теперь орал лорд Дар-Пассер, а Хьелль говорил тихо, нарочито спокойно, но так, что мороз бежал по коже. На Дар-Пассера все это, конечно, действовало меньше, но и он сбавил обороты.

— Я говорю о Медео. Думаю, его подвиги даже для тебя не новость. Гордишься?

— А есть чем?

— Ну, например, тем, что твой сын в шестнадцать лет уже законченный алкоголик.

Хьелль пожал плечами:

— Он переживает мою обратную трансформацию тяжелее, чем старшие.

— Это не оправдание. Куда он утащил Эрла?

— Без понятия. Для таких вопросов у нас есть лорд-канцлер.

— Он меня не принял.

— О!

— Хьелль, я вынужден прибегнуть…

— Прибегай, — на этот раз Хьелль даже плечами не пожал. — Только хочу тебя предупредить…

Он задумчиво поскреб рукой подбородок, разглядывая Дар-Пассера с таким видом, будто прикидывал, а стоит ли того предупреждать. И сам тактический ход, и интонация показались Лисс больше свойственными Сиду, но завершить сопоставление она не успела.

— …Да, хочу тебя предупредить, — продолжил лорд Дар-Халем. — Лорд-канцлер Аккалабата никому не отказывает в приеме без веской причины. Так что, если не поторопишься…

На этот раз пауза была не хорошо продуманная в стиле Дар-Эсилей, а нерешительная, Хьеллева.

— Я тебя понял, — коротко кивнул лорд Дар-Пассер. Слова Хьелля то ли успокоили его, то ли заставили задуматься. Он поднялся из кресла, стащил с себя орад, не спеша упаковал его в скатку. Лорд Дар-Халем вежливо распахнул окно.

— Мы поторопимся, — пообещал лорд Дар-Пассер, спрыгивая с подоконника. Лисс заметила, как Хьелль бросил искоса взгляд на стену, сквозь которую они с Тургуном наблюдали за происходящим, и сделал несколько шагов вправо — из их поля зрения. Послышался треск дерева, разрубаемого мечом, и звон разбитого стекла.

— Круглый столик светлого дерева и фарфоровая ваза — подарок королевы на бракосочетание тридцать шестого дара Эсиля, — подвел счет убыткам Тургун.

* * *

Записку от Хьелля принесли на рассвете. Лисс еще раз перечитала несвойственные верховному маршалу каракули (видимо, писал на колене или приложив пергамент к шероховатому стволу дерева). Всё сходится. Вывеска у заведения ровно такая, как описывал муж, и вид неприглядный донельзя.

Замызганная дверь подалась с трудом. Она вела на черную лестницу, а та, в свою очередь, — в подсобные службы постоялого двора, поджидавшего пеших и конных путников на полпути из столицы в северные земли. На лестничных площадках были свалены табуретки без ножек, потрескавшиеся от времени или разрубленные мечами скамьи и столы, корзины с дурно пахнущим тряпьем и пыльные сетки, из которых торчали подгнивающие стебли овощей (названия многих Лисс не знала, но все они выглядели одинаково несъедобными). Пока она поднималась, мимо, вниз, прошмыгнула пара итано, но в целом непохоже было, что какие-то живые существа по доброй воле согласились бы жить в этой грязи и вони.

Тем не менее, когда Лисс добралась до нужного ей этажа и нажала на ручку двери, открывшейся в полутемную комнату, уходившую в бесконечность, за ее спиной мелькнула темная тень и мягкий голос насмешливо произнес:

— А его здесь нет.

Лисс резко развернулась. Она никогда не видела младшего Дар-Эсиля, и сходство с Хьеллем ее поразило. Только тринадцатилетний Хьелль был мускулистым и жилистым и, даже закутавшись в орад, источал мышечную силу, а шестнадцатилетний Медео смотрелся просто худым, худым настолько, что, казалось, у него из-под орада выпирали локти, ключицы, коленки, ребра — все, что могло выпирать. Костлявым он был до истощенности.

Когда Медео заговорил, Лисс не могла отвести глаз от двигающегося на шее, выпирающего кадыка, совершенно не вязавшегося с наглым взглядом, изучающим ее от головы до пят, с уверенной, чуть ироничной интонацией, с расслабленной позой — руки в карманах, плечи чуть отведены назад, голова полусклонена набок:

— Чахи меня побери! Он, видно, совсем рехнулся, что отпустил сюда свою милую женушку. Убью ж ведь. Или покалечу. Или еще того хуже, — Медео облизнул пересохшие губы. — Совсем забыла матушка своего сына. Ехидна. Склеротичная, злая ехидна.

— Хьелль не знает, что я здесь.

Только когда Лисс произнесла эти слова, она поняла, насколько плохо, что Хьелль не знает. «Теряю хватку, — подумала она. — Полная утрата медиевальной реальности. Отрешилась от старого мира. Похороните меня с военными почестями».

— А, значит, вы сошлись на почве глубокого идиотизма… Или старческого маразма? — Медео явно нарывался, но Лисс пока не планировала идти на конфликт.

— Медео, нам надо поговорить. Если не хочешь со мной, поговори с лордом Дар-Халемом.

— А это кто? Нас учили, что Дар-Халемы все вымерли.

Лисс решила быть терпеливой — настолько терпеливой, насколько позволяло стремительно утекающее время.

— Медео, у тебя сложное положение. Я не знаю, зачем тебе понадобилось утаскивать Эрла из резиденции Дар-Пассеров, но без помощи брата и… — пауза после «и» получилась совсем незаметной, но Медео отреагировал.

— И? — насмешливо приподнял он бровь. — Не знаете, как оно называется теперь по отношению ко мне? Я вам подскажу, — протестующий жест Лисс он проигнорировал. — Никак оно не называется. На Аккалабате нет такого родства. Так что — прошу на выход, мадам. Уходите той же дорогой, которой явились.

— Медео, пусть Эрл пока будет там, где ты его прячешь. Никто у тебя его не отнимает. Но объясниться — с Кори, с лордом Халемом, с Пассерами, с королевой — ты должен.

Кадык на тощей шее нервно дернулся.

— Я ничего никому не должен. И мне надоело. Уходите.

— Медео, я прошу тебя меня выслушать.

— Убирайтесь! Как я должен называть то, с чем Вы делите кровать в нашем замке? Мамой? Папой?

— У него есть имя.

— Я не хочу его знать — ни его, ни его имя.

Он сорвался на крик:

— Отец умер из-за Вас! Ради Вас! А чем Вы ему отплатили?

Лисс тоже не выдержала:

— Мальчишка! Что ты понимаешь! Твой отец умер ради этого — того, чего ты не хочешь признать, хотя оно стало и будет реальностью. Сид любил Хьелля, всю жизнь любил и хотел для него лучшего. Эх ты…

— Если Вы сейчас не уйдете, я Вас убью.

Медео обнажил меч. Один.

Лисс нащупала в кармане курок многозарядного скорчера. Она сняла оружие с предохранителя, еще заходя в комнату, но прекрасно понимала, что не успеет, если Медео серьезен.

Она бы действительно не успела. Если бы не железная рука лорд-канцлера Аккалабата, отбросившая ее к стене. Падая, она услышала треск распарываемой материи, два одинаково недовольных возгласа, скрежет клинка о клинок. Две пары черных сапог (начищенные до блеска — Кори и серые от дорожной пыли — Медео) заскользили у нее над головой. Два Дар-Халема выбирают позицию для атаки. Два Дар-Эсиля…

— Ты меня все-таки нашел, — цедит сквозь зубы Медео. — Позже, чем она, однако.

— Позже, чем лорд Дар-Халем, — невозмутимо поправляет Кори. — Но еще вполне вовремя. Ты успеешь уйти. Только скажи, где найти Эрла. Я верну его Дар-Пассерам, и вопрос исчерпан.

— Эрла? — Медео начинает хохотать — так, что кончики мечей вздрагивают. Глаза его неотрывно следят за изогнутыми лезвиями в руках Кори, ноги, согнутые в коленях, выписывают полукруги, симметрично с движениями старшего брата, а плечи трясутся от хохота. — Эрла ты нигде не найдешь. А вот если тебя интересует моя жена…

Кори делает выпад. Не для того чтобы убить или ранить, а для того чтобы этот идиот, который всю жизнь все делает не вовремя, заткнулся. Потому что он краешком глаза успевает углядеть на подоконнике темные силуэты, складывающие крылья, протискивающиеся в комнату, обнажающие тяжелые черные мечи…

Все это произойдет только через несколько секунд, но Кори уже увидел. А Медео — нет. И у него нет этих нескольких секунд, за которые Кори успеет подумать, что можно повернуться лицом к окну, выставить мечи и, рявкнув на младшего: «Медео, уходи!» — подарить ему время, нужное для того, чтобы распахнуть дверь на лестницу и добраться до стрельчатого окна на площадке… Подумать, что можно… и решить, что нельзя. Он лорд-канцлер Аккалабата, а Дар-Пассеры в этом деле обиженная сторона.

Поэтому Кори просто отходит в сторону, салютнув мечами главе пассерского клана, который сам не участвует в действии, а только смотрит, заняв место у стены возле Лисс, бессильно опустившейся на груду старых скатертей. Лисс поднимает глаза на Кори:

— Лорд-канцлер…

— Мадам? — Кори преувеличенно учтиво склоняется к ней, и она замечает, что мечи он не убрал.

— Ты же не позволишь им его убить?

— Они и не собираются. Правда, лорд Дар-Пассер?

— Если только случайно… — усмехается тот. — Клинок ведь может и соскользнуть.

— Это вряд ли. Ваши парни слишком хороши, — в тон ему отвечает Кори. — Они просто захватят его и препроводят во дворец на суд королевы. Таковы законы Аккалабата.

— И многие ли из этих законов не нарушил твой брат? — злобно спрашивает лорд Дар-Пассер. — Отпусти внутреннее время, лорд-канцлер. Они ничего не сделают этой гниде. Пусть судит королева.

Правая рука Кори лежит на эфесе меча на уровне глаз Лисс, и она замечает, как пульсирует на ней синяя жилка. Очевидно, что сын Сида не верит ни одному слову лорда Пассера, но ничего не предпринимает. В сосредоточенных глазах, следящих за схваткой, темно, как в самом глубоком подземелье Хаяроса, губы поджаты, только крылья носа вздрагивают чуть заметно.

Лисс машинально кивает с одобрением: жизни Медео пока ничего не угрожает, а подумать, просчитать ходы у Кори потом времени уже не будет.

Схватка идет к концу, у Медео явно кончились силы. Дар-Пассеры не нападают все сразу, меняются так, чтобы одновременно в бою находилось не больше четверых. Они прекрасно слышали разговор главы клана с лорд-канцлером и знают, что убить подлеца Медео на месте не получится. Но удовольствие хочется продлить.

Дерутся они не за Эрла (он, по их мнению, давно уже должен был сдохнуть и не создавать проблем для семьи). Честь рода — фетиш Дар-Пассеров, как и большинства не самых древних кланов. Это дары Эсиля, Фалько и Кауда могут себе позволить не иметь предрассудков и жить сегодняшним днем: что такое столетние традиции на фоне тысячелетней истории?

— Медео, хватит! Сдавайся, — приказывает Кори.

— Ну, если уж родной брат меня сдал, то мне сама святая Лулулла велела… — Медео подбрасывает мечи вверх, ловит за лезвия и гардами вперед протягивает Дар-Пассерам.

Кори хмыкает: это их фирменная выдумка, от которой у остальных захватывает дыхание и за которую когда-то отец обещал с него голову снять, — чтобы поймать тяжелый отточенный меч за лезвие рукой, защищенной только перчаткой, нужно заранее знать, в какой точке он окажется. Иначе можно остаться без пальцев. Сам Кори тренировался два месяца: шрамы от порезов до сих пор остались. И надо же — пригодилось.

Медео — позер, но не дурак. Он просчитал, что из схватки надо выйти так, чтобы у Дар-Пассеров не было возможности нанести тот самый «случайный» удар, когда он опустит мечи. Отвлек их на эффектный трюк, а когда они опустили головы, уже протягивал им оружие. Даже если бы кто-то из них решился «забыть» о договоренности верховного дара Пассера с лорд-канцлером, в такой ситуации выдать удар за случайный не удалось бы.

Пассеры отлично подготовились, прихватили даже веревку, чтобы связать Медео руки и перетянуть крылья. Он насмешливо наблюдает за их манипуляциями. Лорд Дар-Пассер делает шаг вперед:

— Где он… она?

Медео фыркает:

— Вам прямо так и ответить?

И получает мощный удар в лицо. Добавив ему еще и под дых, лорд Дар-Пассер отходит к своим, чтобы отдать распоряжения по поводу транспортировки пленника во дворец.

— Медео, не хами, хуже будет, — предупреждает Кори. Он наконец тоже соизволяет отлипнуть от стены. Подходит к брату, вытирает струйку крови, льющуюся из носа, жесткой перчаткой.

— Ты цел?

— Твоими молитвами, — огрызается Медео.

— Я тебя не сдавал, — серьезно говорит Кори. — Они искали тебя сами.

— Искали своими средствами и нашли на десять минут позже лорд-канцлера Аккалабата? Не смеши, Кори.

Медео шумно сплевывает темную слюну.

— Зуб выбил, сволочь. Эрле это не понравится. Кстати, ты знаешь, после трансформации она почти видит.

Кори замирает на месте.

— Повтори.

— Она видит, Кори. Ходит немножко прихрамывая, но, как только отпали эти проклятые крылья, она меня увидела. Смутно, как в тумане. Но увидела. И начала визжать как резаная. Я, видишь ли, показался ей не похож на былого Медео. На восьмилетнего.

Кори смотрит на брата и не узнает. Глаза у Медео веселые, как у мамы, когда они с отцом возвращались с вечерней прогулки по парку, она несла в руках охапки болотных лилий, а отец, мокрый до нитки, хохоча, кружился над ней в воздухе, осыпая белыми и розовыми лепестками, разрывая в руках те же лилии. И голос… абсолютно отцовский голос.

Он помнит, как замирал, не решаясь войти в каминный зал, когда из него доносилось: «Хелла… душа моя, сердце мое, мое единственное сокровище, если бы ты только знала, как я тебя люблю!» — и прочие телячьи нежности, которые сильный и мужественный десятилетний Кори Дар-Эсиль считал непростительными.

— Ладно, разберемся, — Дар-Пассеры закончили совещаться, и повода задерживаться нет. Кори хлопает брата по плечу:

— Надеюсь, что по пути без глупостей?

— Надейся, — привычно хамит Медео. В голосе уже не тени той певучей нежности, с которой он рассказывал об Эрле. Сплошные колючки.

Кори поворачивается к дарам Пассера.

— Я вас предупредил.

Сказано, пожалуй, слишком жестко, но старший дар коротким рыком затыкает рты недовольным.

— Мы договорились, лорд-канцлер. Встретимся во дворце.

Медео, хорошо упакованного в несколько слоев прочных веревок, волокут к двери. Тащить на себе такую ношу по воздуху было бы дурацкой идеей. Кори стоит, запустив всю пятерню в волосы, отрешенно смотрит в пространство. Хлопает от порыва ветра створка распахнутого окна — он даже не вздрагивает.

— Лорд-канцлер, — начинает Лисс. — Вы не собираетесь во дворец?

— Я-то? Нет, — задумчиво отвечает Кори. — А Вы?

Он встряхивается, прыгает на подоконник и, пока Лисс соображает, что, собственно, произошло, скрывается за углом соседнего дома.

* * *

Где шляется Хьелль? Где эта чертова зараза — главнокомандующий Аккалабата? Сейчас его младшему сыну открутят голову, а родитель, очевидно, решил ровнехонько явиться на похороны. И что значило это «Не успеваю» в утренней записке? Куда еще он не успевает, когда здесь такое творится? И лорд-канцлер тоже хорош. Оставил брата один на один с этими… Лисс потихонечку стервенеет, но единственная возможная позиция сейчас — молчаливого наблюдателя. Уже спасибо, что ее пустили во дворец и разрешили присутствовать при слушании.

Молодая королева восседает на троне. Невысокая, белокожая, словно вылепленная из китайской фарфоровой массы, увенчанная парадной имперской короной — несколько килограммов умбренских драгоценностей чистейшей воды, ограненных лучшими ювелирами, все — в тяжелой оправе из благородного красного металла.

Лисс вспоминает, что сморщенная старуха, которая принимала первую конфедеративную миссию на Аккалабате, корону не носила. Явилась в ней лишь однажды — при вручении верительных грамот — и то сняла через пятнадцать минут. Не нуждалась прежняя властительница Хаяроса во внешних атрибутах власти, достаточно было царственно выпрямленной спины и кровожадной игривости во взоре.

Новая королева смотрит так же, но выглядит совсем по-другому. И дело не в молодости. Что-то в ней есть от школьницы старших классов, в отсутствие учителя смело усевшейся на преподавательский стол, но не забывающей покашивать глазом в сторону двери, чтобы успеть спрыгнуть, когда войдет кто-то из старших. Тем не менее, это королева, и от нее сейчас зависит судьба Медео.

Тон когда-то обмолвился, что девиз царствующих особ Акалабата — «Лордов у меня что грязи, и они созданы, чтобы меня ублажать. Даже своей смертью». Этот девиз как нельзя лучше подходит к случаю. Когда Лисс аккуратно протиснулась в щелочку, на которую специально, по заранее составленному письменному приказу лорда Кори (мне начинает нравиться лорд-канцлер Аккалабата), раздвинули двери малого тронного зала, судилище было уже в полном разгаре. Более того, дело шло к занавесу.

Дар-Пассеры, судя по всему, уже выкричались, и слово перешло к тем лордам, которые непосредственного отношения к конфликту не имели, но решили воспользоваться возможностью и воздать Медео за все его былые прегрешения. Честили его в хвост и в гриву, забыв уже о том, зачем все собрались, и Лисс узнала о младшем даре Эсиля много интересного. Не все из этого она не одобряла — некоторые истории показались ей даже забавными. Другое дело, что большинство собравшихся считали их не просто возмутительными, но оскорбительными.

Хотя по сравнению с главным предметом обсуждения — совершенно незаконной трансформацией слепого, неспособного к полету Эрла (то есть теперь уже Эрлы) — меркли все прошлые «подвиги» Медео. Пассеры требовали ни много ни мало как смертной казни, и нельзя сказать, что многие с ними не соглашались. Собственно, предметом обсуждения был только способ казни. Тут мнения разделились. Ругательства сотрясали воздух, кулаки вздымались над головами.

Единственным островком спокойствия в этом бедламе оставался сам Медео. Он стоял на коленях перед королевой, понурив плечи — просто потому, что так было удобно, — и не выказывал никаких признаков раскаяния. Да, он понимает, что он преступил все границы. Да, он знает, что слепой бескрылый урод не имеет права на трансформацию, на семью, на продолжение рода — попросту не имеет права занимать место рядом с носителем двух ценнейших кровей королевства. Да-да, насчет того, что у него есть и генетические обязанности перед королевским престолом, Медео в курсе. Но ему наплевать. Идите все к демону Чахи под хвост. Он трансформировал Эрлу, потому что любит ее, спрятал в надежном месте, пока не улягутся страсти, особой своей вины здесь не видит, равно как и в других приписываемых ему преступлениях, на вопросы отвечать отказывается.

Новый взрыв раздражения среди присутствующих.

Наконец, верховный лорд Дар-Пассер, сообразив, насколько собрание уклонилось от главной темы, рыкнул на очередного жалобщика и попытался воззвать к королеве с тем, чтобы она навела порядок и огласила свой приговор. Ее Величество казалась полуспящей, но вопль, изданный Дар-Пассером, разбудил бы и мертвого. Женщина шевельнулась на троне, процедила сквозь сжатые губы:

— Лорд Медео, мы очень недовольны тобой. Никакие заслуги твоей семьи не дают тебе права на похищение наших лордов.

— Нужно лучше смотреть за Вашими лордами, королева.

— Молчааать!

Ну, скажите мне, ради святой Лулуллы, цветущих пещер Бенигма и эбриллитового венца Мхатмы, зачем ему надо было встревать? И какого черта он встал сейчас во весь рост и уставился наглым взором в глаза Ее Величеству? Он что, не знает, что владетельницы Аккалабата воспламеняются, как сухая солома?

— Не буду.

Вместо того чтоб взорваться, королева остолбенела.

— Что — не будешь?

— Молчать, — хладнокровно сообщил Медео.

Ну да, это само собой разумеется: королева Аккалабата приказывает молчать, младший сын дома Эсилей отвечает: «Не буду». Все идет своим чередом, все в порядке вещей. Луны у Аккалабата не зеленые, а красные. Их не две, а сто пятьдесят. И я не я, а слюнявый биколор. Семицветный. И нюх, как у орла.

Лисс мысленно схватилась за голову. Судя по выражению лиц, у теснящегося вместе с нею у входа дар-пассеровского молодняка ощущения были примерно те же. «Молчи, Медео, молчи!» — неслышно реяло в воздухе. Он не реагировал.

— Вам было все равно, моя королева, когда Вашего дара держали несколько лет взаперти, в грязной комнате с пауками, не позволяя ему носа оттуда высунуть, чтобы не позорил герб великого рода Пассеров. Всем было все равно, что Эрл потерял зрение, вступившись за этот самый герб. А мне, просто чтобы вычесать его во время альцедо, приходилось пробираться тайком. Вы так заботитесь о Ваших дарах? Что же Вы пальцем не соизволили шевельнуть, чтобы жизнь одного из них не превратилась в беспомощное прозябание? Чтобы его слепые пальцы не находили кинжал, которым он должен был перерезать себе сонную артерию, каждый раз, когда они тянулись в поисках дружеской руки? Вам стоило только приказать… А вы ничего, ничего…

— Пусть! Он! Замолчит! — королева зажала пальцами уши. Лицо, безукоризненно красивое — почти такое, какие Лисс видела у дилайнских леди, исказилось гневом.

Кто-то из Дар-Пассеров возле Лисс прошептал:

— Маленькая зловредная сука…

В первый момент Лисс подумала, что это о Медео, но продолжение заставило ее удивленно вскинуть брови:

— …с тех пор, как она взошла на престол, только и делает, что трясется, как бы ее не упрекнули в бездействии. И надо ж Медео такое ляпнуть!

Стоящие рядом оживились:

— Совет старейшин по каждому поводу. Даже детский турнир не может без них объявить. Надоело.

— Получила трон и не знает, что с ним делать. Очень удобно для Кори.

— Да брось ты, если бы не Кори, все уже летело бы демону Чахи под хвост.

— Если бы принцесса Сесили не умерла так неожиданно…

Седовласый дар из дома Фалько одернул болтунов:

— Сами виноваты, что ваша принцесса умерла неожиданно. Ставленницы Дар-Фалько и Дар-Эсилей не заболевают аллергией в двух шагах от трона. Рано вашему клану играть в дворцовые игры. Учиться еще и учиться. Хотя с кем я разговариваю? — старик отвернулся, не обращая внимания на возмущенные перешептывания Пассеров.

Лисс тоже переключила внимание обратно на сцену, разворачивающуюся перед троном. О том, что нерешительность правящей монархини снова и снова заставляет лордов обсуждать проблему престолонаследия, она уже знала от Хьелля. Но чтобы так откровенно, в дворцовом зале, где даже у стен есть уши! Или эти уши, информация от которых должна стекаться к лорд-канцлеру, оглохли? Кори ослабил шпионскую сеть или делает вид, что ничего не происходит?

Да, прав был муж: Аккалабат изменился, и, кажется, не к лучшему.

Хотя в данный конкретный момент в мягкотелости королеву обвинить трудно, скорее — в скоропалительности решений. Вон как верещит, изрыгая проклятия:

— Взять его! Казнить! Немедленно! На куски распилить! Прилюдно! Уничтожить! И на колени! На колени, тварь! Поставьте его на колени!

Медео пытается вырваться, но держат его крепко. Лисс видит, что Дар-Пассеров оттеснили к стене, и за дело взялась личная охрана Ее Величества. Эти ребята, каждого из которых лично отбирает верховный главнокомандующий, свое дело знают. Медео пытается стряхнуть с себя цепко держащие его руки, но куда там…

— На площадь! Сейчас же! Паршивый выродок! Чтобы другим неповадно было! — визжит королева. — Или нет! Лучше с башни! Скрепите крылья — и с самой высокой башни!

Стоп-стоп-стоп, это не по сюжету. Даже те дары, кто только что воодушевленно требовал высшей меры, притихли. Лисс — профессионал, хоть и давно «на покое», и ей с самого начала было очевидно, что рассуждения на тему «повесить или четвертовать» вовсе не имели целью довести пьесу до похорон главного героя. Разыгрывался классический средневековый балаган на тему «справедливый монарх и верные его вассалы». Действие первое: плохой Медео оскорбил и опозорил. Действие второе: охваченные праведным гневом лорды кровожадно требуют жестокого наказания. Действие третье: великодушная государыня прощает ослушника, под этим соусом охваченные праведным гневом лорды (из второго действия) выцыганивают разного рода бонусы у лорд-канцлера оной великодушной государыни, который одновременно является ослушниковым старшим братом. Всеобщее ликование, все пляшут и поют. Занавес.

Не тут-то было. Ситуация явно выходит из-под контроля. Медео волокут к выходу, Дар-Пассеры легко и непринужденно обнажают мечи, королевский герольд возникает из ниоткуда с лицом в меру торжественным и траурным. Ой-ей-ей, не хотелось мне, а придется. В лучших традициях.

— С землей сровняю! Чтобы никто! Никогда! — надрывается венценосная истеричка.

— Ну, хватит, все уже. Заткнись. Ты мне надоела, — Лисс неожиданно отделяется от стены и вступает в факельный круг света. Все дары поворачиваются к ней, выражение лиц труднопередаваемое: такие радикальные новшества в придворной стилистике явно произвели на них впечатление. Королева приподнимается во весь свой жалкий, по сравнению с Лисс, рост, глаза ее мечут молнии.

— Ты, землянка, мусор… безродная мразь, ничего не понимающая в наших обычаях…

Я тебя умоляю! Сядь, а? Выражение лица у Лисс как у сопредседателя Звездного совета, инспектирующего дурдом на Кризетосе.

— Моя дочь — наследница трона Дилайны. И одновременно невеста лорда Элджа — старшего брата этого охламона.

«Кияяяя! Ситийская нейтронная бомба, килотонн этак …зашибись. Эффект примерно эквивалентный», — удовлетворенно думает Лисс, разглядывая ошалелые физиономии лордов и окаменевшую мордочку королевы.

— И Его Величество, хоть он и занят сейчас другими делами, не будет доволен тем отношением, которое встречают здесь члены его семьи. У лорда Тона очень развиты родственные чувства.

Получай гранату, маленькая горгулья!

Горгулья остервенело топчется возле трона. Тудыть-сюдыть, тудыть-сюдыть… Глупая, злобная, патологически недоразвитая девочка. Куда тебе против экс-членши Звездного совета с многолетним опытом распутывания (ладно, хорошо — и запутывания) медиевальных конфликтов. Не суетись. Сейчас мы за тебя примем решение, и уже пора расходиться. Я-таки должна выяснить, где шляется достопочтенный лорд Дар-Халем, чтобы его черти взяли! Поэтому делаем недипломатическое лицо и…

— На мой взгляд, обсуждение затянулось. А теперь отпустите нашего мальчика. И сядьте, ради бога, Ваше Величество. Стоять устанете.

Лисс почти физически чувствует, как в голове у королевы решается уравнение: верить-не верить, а если верить, то… только что она приказала казнить паршивого выродка, который немыслимым образом оказался родней самому королю Дилайны!

Властительница Аккалабата лишь однажды была удостоена видеоаудиенции у короля Тона. Мурашек и дрожи в коленках ей хватит теперь до самой смерти. Поэтому она едва заметно шевелит пальцами, и Медео чувствует, что ладони стражников уже не держат его за плечи. Он встает на шатких ногах, встряхивает крыльями и, ни слова не говоря, круто разворачивается на пятках. На Лисс он старается не смотреть.

Дорогу к двери преграждают тяжелые мечи Дар-Пассеров. Они опять проиграли, им все равно, надо идти ва-банк. Медео спокойно ждет, пока верховный лорд Дар-Пассер спускается по ступенькам от трона, топает коваными сапогами по ковровой дорожке, подныривает под перекрещенными мечами, упирается, широко расставив ноги, спиной в закрытую дверь.

— А меня отпустили, — лучезарно улыбается Медео, словно приглашая верховного лорда порадоваться вместе с ним. Тот держит паузу, высоко подбрасывает и ловит за рукоятку короткий тяжелый нож.

— Здорово, — одобряет Медео.

Нож исчезает в складках орада Дар-Пассера так же внезапно, как появился.

— Что будет с Эрлой?

— Эрла — моя жена. Я сам решу, что с ней будет. Судя по всему, она будет тихо и мирно жить у нас в замке. Насколько я понял, лорд Элдж не претендует на владения Дар-Халемов. Ему светит целая планета.

Дар-Пассер отлипает спиной от двери, смеется Медео в лицо.

— К вопросу о мусоре… Ты, правда, надеешься, что наследная принцесса Дилайны захочет иметь что-то общее с твоим непутевым братом? Она выкинет его, как рваную перчатку, как только отец призовет ее ко двору.

Медео опускает глаза. Он прекрасно понимает, что пропасть, лежащая между знатнейшим родом Аккалабата и королевской линией Дилайны, даже разбавленной земной кровью, непреодолима. Рыжая девчонка, которую он, поддавшись на нудные уговоры Элджи, соизволил рассмотреть на фотографии, где упомянутая девчонка с упомянутым Элджи бесстыдно обнимались, может выбрать себе кого-нибудь с золотыми браслетами на руках, кого-нибудь, способного одним движением руки разнести весь Хаярос.

— Ну что, нечего ответить… мозги-то пропил… как и…

Лисс возникает у него за спиной, и на лице у нее написано что-то такое, что заставляет Дар-Пассера тоже отвести взгляд.

— Я же сказала, оставь в покое моего мальчика. Маро и Элдж помолвлены. Лорд Тон не возражает. Ему нужны свои люди возле трона, и вообще Элдж ему нравится. Так что этот юный алкоголик (она панибратски хлопает Медео между крыльями) не опустил рейтинг вашей благородной семьи, взяв Эрлу в жены, а, наоборот, повысил. Это понятно?

— Рейтинг?

— О, господи! Как же тяжело с вами! Рейтинг. Авторитет. Перспективы. Твоя дочь и дочь короля Дилайны замужем за родными братьями. Чего еще надо? — Лисс находится в крайней стадии раздражения, поэтому отодвигает рукой того из Дар-Пассеров, у которого рот открыт шире всех, и выталкивает Медео из зала.

— Ты внезапно охромел или потерял разум? — гаркает она ему в самое ухо, напоминая самой себе достопочтенную мадам Хетчлинг.

— Не пихайтесь, я сам пойду.

* * *

Они идут рука об руку по улице. Лисс приходится запрокидывать голову, чтобы видеть глаза Медео, а он примеряет свою поступь к ее мелкому шагу.

— Так что ты намереваешься делать с Эрлой?

— Жить, — Медео пожимает плечами. — Я ее люблю. Не думайте, это не из чувства благодарности.

— Благодарности?

— Эрл всегда был единственным, кто воспринимал меня всерьез. Я напивался, скандалил, бил посуду, валялся в непристойном виде по сеновалам… а он просто… можно я не буду рассказывать?

— Можно.

— Я могу пойти… туда, где мы сейчас живем, и сказать Эрле, что Вы и лорд Дар-Халем разрешаете ей приехать в замок?

— Давай лучше так. Мы вместе пойдем туда, и я сама приглашу ее приехать.

Ошеломленный, Медео даже умеряет шаг.

— Вы сами… это будет даже немного слишком. Но хорошо… идемте. Она будет рада.

— Медео, ты ее любишь?

Он совсем останавливается.

— Что Вы имеете в виду? Она моя деле.

Лисс возводит очи горе.

Еще не вывернув из переулка на маленькую площадь, где находится ночлежный дом, они слышат возбужденный гул голосов. Медео инстинктивно ускоряет шаг, его руки тянутся к застежкам орада. По мере их приближения голоса из возбужденных становятся испуганными, и, оказавшись наконец на заплеванном, вымощенном обтерханной брусчаткой пятачке, они застают не толпу, а поспешно разбегающиеся спины.

Смятение итано, в основном населяющих этот район столицы, понятно: в одном из окон второго этажа ночлежного дома восседает лорд-канцлер Аккалабата собственной персоной. В руке у него изогнутый меч, с меча стекают на тротуар капельки крови. Вид у лорд-канцлера отстраненный и задумчивый, как будто он сидит у камина в своей гостиной, а не на карнизе сомнительного хаяросского притона.

Медео каменными шагами приближается к брату, запрокидывает голову.

— Охаде! — лениво салютует лорд-канцлер.

— Кори! Что ты с ней сделал? — слова эти произносятся уже на подлете, с выхваченным мечом. Лорд-канцлер ловко сваливается в комнату, и следующая сцена исчезает из поля зрения Лисс.

Зато когда она поднимается по лестнице, ей хватает эмоций. Ее давно уже нельзя удивить скользкими от крови ступенями, и комок не подкатывает к горлу при виде выкатившихся из орбит застывших глаз. Но, пожалуй, их здесь слишком много — одетых в орады и щеголяющих открытыми крыльями трупов в этом замкнутом пространстве. От удушливого запаха смерти ей делается дурно, и, добравшись наконец до искомой двери, Лисс судорожно дергает за ручку, уповая на то, что не заперто, что ей сейчас удастся схватить глоток свежего воздуха…

— Не понимаю, зачем было присылать такое количество? Она бы и с двумя не справилась, — слышит она голос Кори.

Он стоит вполоборота и разминает пальцами темное от крови лезвие. «Мальчишка! — думает Лисс. — Хочет отличаться от Дар-Халема. Хьелль делает это перед боем…»

Медео сидит в углу на неубранной кровати, на руках у него — маленькая темноволосая женщина, жалобно всхлипывающая в плечо. Он гладит ее по волосам, шепчет что-то ободряющее, наконец, поворачивается к брату:

— Как ты догадался?

— Это Аккалабат, братик, если ты не заметил, — лорд-канцлер ужасно доволен тем, что «это Аккалабат».

— Но королева же сказала… она позволила нам. Я думал, что вопрос решен.

— Он думал, что вопрос решен! Медео, ты чудо! Ты еще чуднее, чем Элджи, хочу я сказать! — Кори, темноволосый и жилистый, как Хьелль, напоминает сейчас Лисс изящного, матово-прозрачного, как туманы Эсильских болот, Сида. Сида, стоящего в рубке «Альтеи» и прижимающего меч к горлу посла Краснова. С таким видом земной ребенок распаковывает новогодний подарок.

— Он думал, что вопрос решен, и отправился домой пешком! Не прекращая при этом разговоры разговаривать… с женой нашей малоуважаемой мамы.

— Заткнись, а? — Медео возражает, но вяло, и Лисс делает ему жест рукой, что, мол, не стоит, что ей все равно, пусть Кори выскажется.

— В чем-то ты, конечно, прав. Вопрос был решен. Но совсем в другом смысле, — продолжает Кори. Теперь он сидит на подоконнике, свесив ноги внутрь. Мечи убраны, заколка из волос выцеплена, на серебристом ораде ни пятнышка — ни дать ни взять, лорд-канцлер Аккалабата, наслаждающийся теплым летним вечером в кругу семьи.

— Ровно в тот момент, когда королева, как ты выражаешься, «позволила», смертный приговор твоей жене был подписан. Ее Величеству даже не требовалось незаметно кивать кому надо. Все сами все поняли. В добровольцах недостатка не было, — Кори широким жестом обводит скромную комнату. В ней на полу только три тела, но Лисс была на лестнице и все понимает. Медео на лестнице не был, поэтому она быстро шепчет ему:

— Посмотри снаружи!

Он смотрит недоуменным взглядом, потом бережно пересаживает леди Эрлу на постель, подбегает к двери, выглядывает…

— Кори!

— Что «Кори»? — сварливо отвечает лорд-канцлер.

Медео в два прыжка оказывается рядом с ним, обнимает.

— Мой брат сошел с ума, — недовольно бормочет лорд-канцлер, высвобождаясь.

— Их же там…

— Я не считал, — грубо прерывает Кори брата. — Не важно сколько, важно из каких кланов. И нужно это запомнить. На всю жизнь. Ты меня понял?

— Да, Кори, понял, — Медео, не поднимая глаз, опускается на одно колено.

— Это еще что? — осведомляется лорд-канцлер.

— Ты глава семьи, Кори. Это признание.

— Не нуждаюсь, — лорд-канцлер аккуратно огибает коленопреклоненного Медео, как будто об него, а не о валяющиеся у двери тела можно испачкаться, и быстро выходит. Взгляд, который он на пороге бросает на Лисс, нечитаем, но ей все равно. Всхлипывающая на кровати Эрла жива, а лорд-канцлер… «Он все равно наш мальчик», — тихо вздыхает Лисс и поворачивается к невестке:

— Леди Эрла, лорд Дар-Халем и я просим Вас почтить своим присутствием наш замок.

Лисс видит, как плечи Медео распрямляются, но он не спешит подняться с колен. Он кладет руку, согнутую в локте, на подоконник и надолго утыкается в нее носом. «Пусть поплачет, — решает Лисс. — Он тоже наш… мальчик».

Маршал Дар-Халем, лорд-канцлер Дар-Эсиль

— И ты ее нашел…

— Ровно там, где ты и предполагал, — Кори спрыгивает с подоконника в комнату. Оглядывается по сторонам — он давно здесь не был. Кажется, что целую вечность. И кажется, что ничего не изменилось. Только вместо маминой белой шали на спинке кресла… Вся злость и усталость нескольких дней выплескивается на ни в чем не повинную джинсовую куртку.

— Ненавижу! Ненавижу! Дрянь!

Лорд Дар-Халем не делает и шагу, чтобы поднять куртку с пола. Холодно замечает в пространство:

— Ты оскорбляешь мою жену. И меня. В первую очередь тем, что ведешь себя как несдержанный капризный мальчишка.

Где-то в глубине души внутренний голос шепчет: «Ты оскорбляешь мать Маро», но Кори приказывает ему замолчать. Он ничего не желает слышать. Клинки сами собой вылетают из ножен.

Лорд Дар-Халем усмехается. С лицом, на котором написано: «Ну что с тебя взять?» — нехотя вытягивает мечи. Сбрасывает орад, встает в позицию. Кори ждет — внешне терпеливо, но кровь стучит в висках и будоражит вены. Сейчас. Наконец. Выпад. Удар. Сбив по косой. Переход…

Кори не надо смотреть на часы, чтобы узнать, сколько это было. Три минуты. Он шевелит раненым плечом, морщится.

Верховный маршал Аккалабата может убить лорд-канцлера Аккалабата только по прямому приказу королевы. Поэтому два лезвия, крест-накрест прижимающие к стене его горло, ничего не значат. Кроме того, что он проиграл.

Лорд Дар-Халем опускает мечи. Отходит, присаживается на край стола, одобрительно бросает:

— Неплохо. Учитывая то, что ты сегодня много дрался, а я свежий. Совсем неплохо.

У Кори от стыда и неожиданности горят уши. Он устало сползает по стене на корточки, слабо протестует:

— Это не была тренировка.

Хьелль делает несколько шагов вперед, нависает над ним, смотрит внимательно, как в первый раз. Хмыкает, быстро выходит из комнаты. Кори закрывает глаза и решает, что будет сидеть так, пока не упадет — носом вперед. Все равно сил больше ни на что нет. Даже раскрыть глаза на звук шагов, прореагировать на ловкие движения пальцев, смывающих кровь с предплечья, перебинтовывающих длинный порез на левой руке. То, что деловито, как план объездки новой лошади, сообщает Хьелль, Кори тоже слушает с закрытыми глазами.

— Сид умер не за нее. И не из-за меня. Это было чистой воды самоубийство. Ты что, правда, думаешь, он не мог справиться с десятком ситийцев? Это смешно.

— У них были парализаторы.

— Они на нас не действуют.

— То есть как?

— То есть так. Парализаторы потому так и называются, что парализуют рефлексы, сковывают действие центральной нервной системы. У нас ее нет.

— Чего? — чтобы скрыть замешательство, Кори быстро встает, делает несколько энергичных движений раненой рукой, проверяя ее подвижность. Вынимает мечи, встает против света, разминая пальцами лезвия.

— Ммм, Кори, ты уверен, что тебе нужно быть лорд-канцлером при таком уровне развития речи?

— Ты только что сказал, что у нас нет центральной нервной системы. Об этом не написано…

— Ага. В классификаторе. И ни в одном дурацком ресурсе их сумасшедшего астронета. А того, о чем не сказано в астронете, нет и быть не может — всеобщее убеждение планет Конфедерации. Твой отец и твой дед полжизни вбухали в то, чтобы эта информация не просочилась за пределы Аккалабата! Нет у нас центральной нервной системы, нет и никогда не было…

— Значит, парализаторы…

— Можешь отрубить ветку чала в нашем саду и махать ею на меня с расстояния в три метра. Эффект примерно тот же, — улыбается Хьелль. За время, прошедшее после гибели Сида, они с сыном впервые ведут такой долгий разговор. Он поворачивается спиной, идет к балкону, чтобы распахнуть створки…

— Если я сейчас нападу, ты успеешь? — раздается сзади.

— Я ожидал, что ты спросишь. Нет, не успею. Я уже остановился и чувствую, что ты еще нет.

— Тогда почему ты поворачиваешься спиной? Я же мог не спросить, а напасть сразу?

— Не мог, — Хьелль всей грудью вдыхает вязкий болотный воздух и поворачивается лицом. — Ты сын своего отца. Он всегда спрашивал, прежде чем сделать мне какую-нибудь гадость. Или хоть намекал.

— Не уходи от темы.

Хьелль ощущает бег внутреннего времени Кори, тот даже не думает останавливаться, хотя внешне ведет себя вполне дружелюбно и даже мечи убрал.

— Почему погиб мой отец?

— Я же сказал. Это было самоубийство.

— Да что ты несешь?!! — секунды Хьелля для Кори сжимаются в крошечные мгновения. «Он может решить сейчас все одним ударом, если ему не понравится, что я скажу. А ему не понравится. Но я не хочу врать своему сыну. Даже Сид бы сейчас не стал врать. Хотя кто знает…» — перед Хьеллем встает красивое лицо с игольчатыми ресницами и недовольно поджатыми тонкими губами. Нет, я не буду врать тебе, Кори.

Хьелль снова присаживается на край массивного стола.

— Кори, когда-то, много лет назад, мы с Сидом совершили ошибку. Мы сочли, что наши жизни ничто перед будущим великой империи Аккалабата. Что если для этого будущего требуется, чтобы у планеты был лорд-канцлер и у этого лорд-канцлера были наследники, то все остальное может катиться в пасть к демону Чахи. В том числе и наша дружба.

Я был у Сида под дуэмом с шести лет. И как только нам стукнуло по пятнадцать, мы только и делали, что изворачивались, пытаясь сохранить себя друг для друга. И для Аккалабата тоже. Мы были молоды, сын, мы думали, что можем переделать мир под себя… и, святая Лулулла, как же нам было хорошо тогда! Сид стал лорд-канцлером, я — верховным маршалом Аккалабата. Мы воевали с Локсией, и это казалось бесконечным…

Хьелль замолкает: воспоминания уносят его слишком далеко от этой комнаты, в которой все сильнее пахнет цикониями и болотом. Он не видит, как Кори перегибается через край дивана, у которого стоит, роется за спинкой, вынимает пыльную бутылку крепкой локсийской настойки, давнюю заначку Медео, выбивает пробку, пьет — долго, задыхаясь, как воду… Когда бутылка оказывается у Хьелля перед носом, он возвращается к действительности.

— Ты меня совсем не боишься, — констатирует Кори, усаживаясь в кресло.

Лорд Дар-Халем машет свободной рукой, заглядывает скошенным глазом в бутылку, недовольно качает головой, бросает ее через всю комнату Кори обратно.

— Это несерьезно, — говорит он неизвестно о чем. — В общем, Сиду всегда был нужен я, а не деле. Он не ожидал, что после трансформации меня настолько не будет рядом с ним, и не смог свыкнуться с этим. Мне было проще: я вообще ничего не помнил. А он все эти годы ненавидел женщину, которая жила рядом с ним, рожала ему детей…

— Он любил тебя, — пересохшим от волнения голосом говорит Кори.

— Любил и ненавидел. Любил, потому что иногда ухитрялся увидеть в ней что-то из прошлого, и ненавидел, потому что твоя мать не могла заменить ему друга, Кори. Она всегда говорила не то, давала не те советы, которые дал бы Хьелль Дар-Халем, не так слушала, не так улыбалась…

Он и вас за это не любил. Он считал, что пожертвовал другом для того, чтобы продолжить род Дар-Эсилей, и предъявлял к вам непомерные требования. Он хотел, чтобы вы были похожи на меня, и не желал ничего иного. Рождение Элджи было для него настоящим ударом: малыш провинился уже тем, что мастью пошел не в меня. А уж когда выяснилось, что фехтовальщика из него не получится… Ты не представляешь, чего мне стоило то, что Элджи до сих пор жив…

— Он же не мог хотеть его убить? — Кори формулирует совсем не по-лорд-канцлерски, но Хьелль все понимает.

— Маятник качался между «совсем плохо» и «еще хуже». Каждый раз, когда Сид поднимал на него руку, мне приходилось бросаться между ними и в буквальном смысле принимать удар на себя. Сид тут же вспоминал, что в прежней жизни тем, кто получал по морде при наших спорах, был он… и все начиналось заново. Покорная, нежная деле его не устраивала — ему всегда была нужна строптивость Дар-Халема рядом.

— Это не повод для самоубийства.

— Повод, сын. В последний год он уже дошел до точки. Он всегда боялся одиночества, а оно обступало его со всех сторон. Элджи уехал на Анакорос, ты сидел на Когнате, Медео уже тогда был неуправляемым, и мы вечно грызлись из-за него. Сиду, вечно недоверчивому и в силу своей должности вынужденному сторониться других даров, не с кем было поговорить, не с кем выпить… и только тихая, всегда улыбающаяся жена дома. Я бы тоже свихнулся, что говорить. И его грызла совесть. Он до конца считал, что сломал мою жизнь, хотя я тысячу раз говорил ему, что это не так.

— Это не так? — эхом переспрашивает Кори.

Лорд Дар-Халем хмуро крутит головой.

— Я был счастлив. Была счастлива, как только может быть счастлива деле. С любимым человеком. Прекрасные дети…

— И даже когда ты начал (Кори с усилием проглатывает окончание женского рода) фехтовать со мной? Тебе не хотелось вернуться?

— Абсолютно. Мне было хорошо. Фехтование только мешало. Честно.

— Но если ты подозревал, что отец дошел до точки, почему ты не остановил его? Почему ничего не сделал?

— Ты не слушал меня, Кори? Твоего отца мог остановить один человек в мире — Хьелль Дар-Халем. Мнение леди Дар-Эсиль для него ничего не значило, было пустым звуком. Твой отец совершил самоубийство, чтобы избавиться от леди Хеллы и ее чертовых детей. Для него все это выглядело так, будто он убил меня своими руками… он так и не смог излечиться от этого чувства.

Кори морщится, но пропускает мимо ушей земное ругательство, брошенное отцом. Все это так непривычно для него: сам их разговор, осознание того, что за браком их родителей стояли какие-то отношения, о которых он ничего не знает…

— А как остальные? — спрашивает Кори. Бутылку все это время он крутит в руках.

— Остальные? — Хьелль хмурится, пытаясь нащупать нить беседы.

— Остальные дуэмы. У них ведь этого не происходит. Даже если карун и дойе с детства были вместе во время альцедо.

— Откуда ты знаешь?

— Я ничего не знаю, — пьяно и покладисто соглашается Кори. И тут же добавляет совсем другим тоном:

— Я даже представить себе не мог.

— Чего ты не мог представить?

— Что ты настолько лучше меня.

Лорд Дар-Халем сухо смеется.

— Ты научишься.

— Ты в моем возрасте еще чему-то мог научиться?

— Плюнь. Я — это я, а ты — это ты. И… — Хьелль с наслаждением забирается пальцами в волосы, снимает заколку, крутит головой, разминая шею, — …не вздумай корить себя за то, что не первым нашел Медео и Эрлу.

— Я еще не успел об этом подумать, — признается Кори. Сам того не замечая, он повторяет жест Хьелля, бросает свою заколку рядом с его, массирует себе виски, затылок, макушку. — А как ты это сделал?

— Ну… — лорд Дар-Халем улыбается чуть смущенно. — Я просто очень хорошо знал твоего отца. Не только его предусмотрительность. Но и прославленную изворотливость Дар-Эсилей. Представить, куда бы он спрятал свою жену и куда бы направился сам, чтобы раздобыть немного денег и подготовить путь для бегства на север, было легче легкого.

Все, на что хватает ошеломленного Кори, это глубокомысленное «Ааааа…» В мысленную записную книжку он заносит: «На свежую голову выяснить у лорда Халема, куда и что спрятал бы мой отец. Составить список мест. Выучить и сжечь».

Хьелль, очевидно сообразив, что мыслительная деятельность Кори зашла в полный тупик, перешагивает через брошенные на пол орады и забирает у Кори бутылку, которую тот зажал между коленок, когда занялся волосами. Шумно отхлебывает, садится рядом, придирчиво оглядывает сыновние крылья.

— Кстати, тебя кто чешет? Кто-то конкретный?

— Нет, разные. Я еще не определился.

— Потом скажи, ладно? Просто чтобы я был в курсе.

Голос лорда Дар-Халема звучит почти просительно, и Кори кивает. Потом приваливается к мускулистому плечу слева от себя и сообщает вваливающемуся в окна сизому туману:

— Я так устал.

Сильные руки обнимают его, и лорд-канцлер Аккалабата впервые за много лет чувствует себя дома.

 

Часть вторая

Кровь превращается в воду

 

Глава I. Интересы Дилайны

Лисс Ковальская

— Лисс, успокойся, — Разумовский мерял шагами комнату. — Все будет нормально. Ошибка Ногта состоит в том, что ни в армейских школах, ни в каких других учебных заведениях на Ситии не проходят историю.

Опять не то и не о том.

С тех пор как обнаружилось, что Маро одновременно является дочкой Лисс и внучкой Гетмана, пропасть между командором Разумовским и его в прошлом любимой ученицей не уменьшалась, а расширялась, кажется, с каждым годом. Гетман души не чаял в Маро, но, по мнению Лисс, пытался ограничивать ее свободу, приковать ее толстой цепью к Земле, лишив тех необыкновенных возможностей, которые открывала перед ней дилайнская кровь. «Тебя это не пугает? — то и дело спрашивал он у Лисс. — Меня — пугает».

Лисс, хоть убей, не видела ничего страшного в том, что у дочери имеется демонический конформ, и даже начала привыкать к ее способности мгновенно перемещаться в пространстве, которая часто оказывалась весьма кстати: «Мароооо, у нас гости на пороге и нет хлеба!» Конечно, узнать о своем родстве с Гетманом хотелось как-то по-человечески, а не из небрежно брошенной Тоном в коммуникатор фразы:

— Лисс, я не могу Марошу принять на эти каникулы. У меня намечены показательные казни: не сошелся во взглядах с несколькими моими подданными по поводу того, один должен быть конформ у лорда Дилайны или несколько. Зачем Маро все эти кровавости? Еще успеет привыкнуть. Давай отправим ее к деду на Йотху.

Про немногочисленную дилайнскую оппозицию, выступавшую под лозунгом «Одному лорду — один конформ!», Лисс была наслышана, а вот последнее предложение ее озадачило.

— Ты хотел сказать: к моим, на Ладогу?

— Я имел в виду своего отца. Эта пойдет? — Тон параллельно с разговором занимался выбором рыбины, которую собирался послать Лисс для недавно устроенного на Анакоросе межпланетного океанариума. — Или не впечатляет?

Длиннохвостая переливчато-красная рыба с выпученными глазами очень впечатляла. Однако куда меньше, чем сообщение, что отец Тона жив и здоров и проживает на Йотхе. Поэтому Лисс рыбу быстренько одобрила и попросила прояснить. Тон воззрился на нее с изумлением:

— Ты не знаешь, что командор Разумовский — мой отец?

Было такое ощущение, будто ее шмякнули по голове этой толстой склизкой рыбиной. От сотрясения перевернулись и встали на свои места некоторые кусочки паззла.

— Лисс, что? — встревоженно спросил Тон. Он очень не любил у нее такое выражение лица.

— Как удобно… — Лисс смотрела сквозь коммуникатор, куда-то Тону за спину. — Как просто и как удобно… И на Ситии, значит, это был ты… в шахте. А потом, после локсийского кризиса, он вытащил тебя из больницы, сделал паспорт и отправил ко мне на Анакорос. Сажать цветочки. Лисс Ковальская — чрезвычайный спасательный отряд. Проинформировать меня о ваших с ним родственных отношениях вы не сочли необходимым.

— Это имеет для тебя такое значение? — Тон выглядел всерьез обеспокоенным, и Лисс решила ответить.

— Да. Я ведь считала, что я единственная, к кому ты можешь обратиться за помощью. А у тебя всегда была такая… стена за спиной.

— Лииисс… — голос Тона звучал умоляюще. — Посмотри на меня, пожалуйста.

Зеленые глаза встретились со светло-голубыми, улыбающиеся — с печальными.

— Лисс. Ты была единственная, к кому я мог обратиться. Правда. «Как сопредседатель высшего органа Конфедерации, я обязан принять любые меры, вплоть до самых исключительных, если Дилайна вновь станет угрозой». Это я услышал от него при нашей первой встрече. Потом мы весь вечер — с перерывом на мои обмороки и уколы анестетиков — рассказывали друг другу, почему считаем друг друга опасными: не персонально, конечно, а мы — землян, а земляне — дилайнцев. Закончили констатацией отсутствия родственных чувств с моей стороны, а с его — утверждением, что жизнь будет идти своим чередом: я буду создавать проблему Дилайны, а он — ее решать. Я ему как не доверял, так и не доверяю.

— А мне?

Тон почти физически почувствовал, что Лисс расслабилась.

— Сама как думаешь? — спросил он.

Она засмеялась.

Позже они не раз еще разговаривали о Гетмане. Можно сказать, что их мнение было общим. Я его не убью, а вот проблему Дилайны организую, как пить дать…

И вот теперь Великий Ногт Ситии организовал им такую проблему, которую всей Конфедерацией не расхлебаешь.

Кори Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата

Кори всегда любил лето больше, чем зиму. Несмотря на сумасшедшие аккалабатские ветры, несмотря на годы, проведенные на Когнате. Под натиском августовской грозы старые чалы стучатся ветвями в окна, беснуются на стенах их искривленные тени и отблески молний. Хорошо. Самое время поработать.

— Кори! Кори, черт тебя побери! Коооориии! — лицо у Элджи на экране коммуникатора отчаянное.

— Я уже двадцать лет Кори. Что тебе, Элдж? — лорд-канцлер Аккалабата не обязан скрывать своего недовольства, даже если его отвлекает от дел полномочный представитель Дилайны в Конфедерации, тем более если этот представитель — его родной брат.

— Кори, у тебя три ситийских военных крейсера на орбите.

— А куда вы, Чахи меня побери, смотрели? Где ваши карантинные корабли?..

«Ваши» — это сильно сказано. Пространственные переходы в те сектора Конфедерации, где расположены планеты, не владеющие собственным космофлотом, охраняются пограничными станциями и патрульными кораблями Звездного совета. Их задача — без разрешения высшего органа Конфедерации не пропустить в сектор ни один корабль, боевая мощь которого значительно превосходит технологический уровень планет этого сектора и позволяет безнаказанно уничтожить их на расстоянии.

— Нет их больше, — выдавливает Элджи, глядя куда-то поверх экрана. — Пограничная станция и патрульный крейсер. В клочья. За пять секунд. Я никогда такого не видел, — признается он. — Даже когда Джем с Тоном долбили ситийский карантин над Дилайной.

Кори всегда бесило непринужденное обращение Элджи с титулами короля Дилайны. Кем он себя представляет? Ах да, жених Их Высочества рыжей дочки! Но нужно же соображать, что, где и когда…

— Кори, ты меня слушаешь?

— Если ты намерен продолжать вечер воспоминаний, то нет. Я иду докладывать королеве. Если есть что-то еще существенное, говори. Лично я думаю: с ума сходить еще рано. Что такая высокотехнологичная цивилизация, как ситийцы, забыла на нашей планете? Из всех мировых благ их интересуют только энергетические ресурсы, а у нас их… сам знаешь, шаром покати.

Кори встает, лениво потягиваясь, хлопает себя по бокам, звеня мечами. Элджи беспомощно смотрит на него испуганными глазами. Точно как в детстве, когда выяснялось, что его, как старшего, послали узнать результаты жеребьевки, а он задумался и прослушал, с кем дерутся Медео и Кори в первом туре. Чья-то рука просовывается над его плечом, экран на несколько секунд закрывает листок бумаги, потом на нем снова возникает лицо Элджи — совершенно ошеломленное.

— Они объявили требования. Предъявили ультиматум королю Тону, — неверящим голосом сообщает он.

— Элджиииии, — Кори патетически всплескивает руками. — Куда ты звонишь? Мне или на Дилайну? В твою взъерошенную голову не приходит, что обычно предъявляют и объявляют тому, у кого находятся на орбите?

— Кори, ты не понимаешь… — Элджи машинально убирает свесившиеся пряди за уши, не отрывая глаза от злосчастного листка. — Послушай.

От того, что Кори слышит, земля уходит у него из-под ног, и ему приходится опереться о компьютерную консоль обеими руками, делая вид, что он весь внимание.

* * *

Спустя три с половиной часа, которые Кори провел, пытаясь довести до сознания королевы и старейших даров серьезность положения и не преуспев в этом ни капли, лорд-канцлер Аккалабата имеет полную возможность убедиться, какое глубокое впечатление производит вид собственной планеты, снятый камерами чужого военного корабля, зависшего на ее орбите. Этот вид транслируют все новостные каналы Конфедерации.

Под ощерившимся антеннами и локаторами неизвестного назначения медленно разворачивающимся боком ситийского крейсера — знакомые очертания Умбренских гор. Картинка сменяется репортажем из зала заседаний Звездного совета. Обсуждается позиция Конфедерации по отношению к «очередному аккалабатскому кризису». Спаси нас святая Лулулла! Почему «очередному»? Почему, Чахи меня возьми, аккалабатскому, а не ситийско-дилайнскому, например? И почему именно в тот момент, когда мой главнокомандующий на Когнате?

Мысленно споткнувшись на слове «мой», Кори с остервенением трясет головой, пытаясь избавиться от еще звучащих в ушах истеричных воплей королевы и неостановимо многословных тирад старейших даров о незыблемости Аккалабатской империи. Ему не удалось сделать то, что, как подозревал Кори, с легкостью выполнил бы его отец: уговорить Ее Величество связаться с Ногтом, с Конфедерацией, с королем Дилайны, наконец, и авторитетом венценосной монархини выиграть время, необходимое Кори для того, чтобы собраться с мыслями и… хотя бы вывезти людей из больших городов. Больше он ничего не мог придумать: тотальная эвакуация и решение вопроса дипломатическими методами.

Ситийцы не локсиане, с которыми, несмотря на их технологическое превосходство, очень даже можно было иметь дело, что блестяще доказал в свое время лорд Дар-Халем. Сколько бы у локсиан ни было скорчеров и тех же, ситийских, установок дистанционного поражения, по образу мыслей они недалеко ушли от аккалабов: предпочитали сражаться в открытом бою лицом к лицу, а не бомбить беззащитную планету с орбиты, чем, собственно, и угрожали сейчас ситийцы.

Поэтому слова королевы: «А теперь, когда мы ознакомились с ситуацией, идите и обеспечьте нашу безопасность, лорд-канцлер!» — заставили Кори поклониться чуть более сдержанно и развернуться на каблуках чуть более резко, чем требует придворный церемониал. Кори сделал вид, что не заметил шепота, пробежавшего при этом среди старших даров, но и этот шепот, и вся та бессмыслица, которую ему пришлось выслушать, продолжали звучать в ушах. На мониторе тем временем снова возникла мрачная физиономия Элджи.

— Элдж, что у нас там… над нами? — выдавил Кори. И добавил совсем уже идиотское:

— Они не ушли?

— Будто сам только что не видел, что нет, не ушли.

— Нет, — Элджи говорил виновато, будто он мог заставить ситийцев уйти, но не сделал этого. — Подошли еще два крейсера. Итого пять. Кори, это очень серьезно. При ограниченных энергетических ресурсах Ситии такая пространственная переброска… Я не представляю, как они собираются возвращаться обратно. С Конфедерацией они разговаривать не хотят. Сообщили, что будут иметь дело только с тобой и властелином Дилайны. Что говорит королева?

Кори расстроенно махнул рукой.

— Она не понимает про бомбы.

— Я так и думал, — кивнул Элдж.

В другое время Кори рассмеялся бы, услышав от брата такую фразу. Сейчас ему было не до смеха. Главное, чтобы не пришлось скоро плакать. И не только ему — всему Аккалабату.

— Ты вызвонил лорда Халема?

— Да. Он рвется сюда. Кусает себе локти с досады, что находится там, а не здесь. Но не рассчитывай. Вход в сектор сторожат столько ситийских кораблей, что, можно считать, его не существует. Вы замурованы там, изолированы. С бешеными ситийцами — как в банке с пауками…

Кори вздрогнул.

— Элдж, иди к демонам со своими метафорами! Я сейчас свяжусь с лордом Тоном. Не может быть, чтобы он оставил Аккалабат на произвол судьбы. Цена-то не запредельная.

Кори осекся, видя, что Элдж покачивает головой.

— Кори, я немного лучше тебя знаком с властелином Дилайны. Вообще с тем, как там все устроено. И на твоем месте… — видно было, что Элджи ужасно не хочется этого говорить. Он поморщился:

— На твоем месте я бы не рассчитывал.

Кори в бешенстве ударил ладонью по кнопке «Перезагрузка». Старенький компьютер взвизгнул, лицо Элджи сменилось бегущими по экрану строчками букв. Они непонятные, но нравятся Кори гораздо больше, чем все, что он сегодня видел по этому монитору. Лорд-канцлеру Аккалабата хотелось, чтобы перезагрузка длилась вечно.

* * *

— Ваше Величество, — Кори низко наклоняет голову, будто он не перед коммуникатором, а в парадном зале.

— Лорд-канцлер, — ответный кивок, чуть заметное движение подбородка вниз. Как и подобает королю Дилайны.

Лорд Тон не во дворце. Он сидит нога на ногу на обломке какой-то искрящейся белой породы перед входом в жерло огромной пещеры. «Подземелья Бенигма», — догадывается Кори. Властелин Дилайны покачивает рукой, голубые переливы вспыхивают на предплечье:

— Значит, они требуют браслеты, лорд-канцлер… Зная, что я не могу достать их корабли на вашей орбите. На своей я бы уже не оставил от них атомной пыли. Именно поэтому они хотят, чтобы вы выступили как передаточная инстанция. Ко мне они близко не подойдут после нашей последней встречи.

— Что вы решили?

— Я взвешиваю.

— Уничтожение Аккалабата или пять штук блестящих браслетиков?

— Нет, лорд Дар-Эсиль. Уничтожение Аккалабата или Конфедерация, раздавленная ситийской военной машиной.

— Разве вы члены Конфедерации? Или мы? Какое нам до них дело? Пусть хоть на атомарную пыль рассыплются!

Его величество властелин Дилайны морщится.

— Нет. Не хочу.

— Ваше Величество, я уверен, что, даже если ситийцы получат браслеты, потом Вы изыщете возможность…

— Простите, лорд-канцлер. Мой ответ «нет». Это не значит, что я не пытаюсь помочь вам другими способами. Я сниму с орбиты верийские крейсеры, которые защищают нас, и направлю их к Аккалабату. Это уравновесит силы.

Тон, Его Величество властелин Дилайны

Разноцветные круги перед глазами уступили место расплывчатым очертаниям письменного стола, окна с задернутыми шторами, пышно цветущей леглезии в высоком глиняном горшке. Властелин Дилайны потряс головой: «Интересно, насколько меня вырубило? Да еще так всерьез. Надеюсь, что катастрофа носила локальный характер и не вышла за пределы этой ком…»

Он осекся, потому что из простенка между окнами прямо на письменный стол вывалился мокрый и растерзанный демонический конформ. Находящийся при этом в крайнем раздражении. Разбрасывая бумаги когтями, конформ по-собачьи стряхнул с себя брызги и глину, полюбовался на проступившие на светлых обоях подтеки и обратил свой взор на лорда Тона, который наблюдал за производимыми единственной дочерью разрушениями в его кабинете с видом смиренным и стоическим.

— Ты что творишь, папа? — провизжала Маро, плюхнулась со стола на пол и бешено закружила по комнате.

— Что я творю? — поинтересовался лорд Тон.

— Ты меня чуть не угробил! Зачем тебе эта буря? За каким, я спрашиваю, чертом на спокойно купающихся людей должны набрасываться волны с Останкинскую башню высотой и длиной с Великую Китайскую стену? Почему, если погода может быть все время хорошей, ей не быть хорошей все время? Я тебя спрашиваю!

Лорд Тон меланхолично вынул из воздуха полотенце и протянул дочери.

— Во-первых, ты не людь. Во-вторых, на предмет «спокойно купающейся» я бы тоже поспорил. И рыбы в заливе меня бы поддержали. Если они напишут мне жалобу, имей в виду: я ее удовлетворю. В-третьих, при чем здесь Останкинская башня? А в-четвертых… Маро, у нас большие проблемы. Точнее, не у нас, а на твоем любимом Аккалабате.

Маро, уже успевшая принять человеческий облик и энергично растиравшая себя полотенцем, начала было протестовать, но ее рассуждения на тему «Я и не была никогда на этом дурацком Аккалабате, а их лорд-канцлер вообще…» замерли в воздухе в тот момент, когда лорд Тон включил висящий под потолком монитор. Конфедеративный телеканал транслировал нон-стопом новости, и эти новости Маро не понравились.

— Хочешь 3D? — властелин Дилайны махнул пультом в сторону экрана, на котором медленно, угрожающе поводя антеннами, разворачивался ситийский военный крейсер.

— Не хочу, — упавшим голосом сказала Маро. — А причем здесь твоя буря?

— Ситийцы наседают на Аккалабат и угрожают стереть его с лица земли, если Империя не договорится с нами: на кону несколько штук блестящих браслетиков, украшающих наши с тобой руки, дочь моя.

— Ну и? — Маро угрожающе сощурилась.

— Ну и, не имея ничего серьезного в виду, я попытался пару браслетов снять. Когда очнулся, понял, что больше никогда этого делать не буду.

— Да уж, не надо, пожалуйста.

Маро, навернув полотенце на мокрые волосы, приступила к раскопкам в своем бездонном шкафу, который находился в другом конце королевского замка и в состоянии полнейшего бардака, по мнению лорда Тона. Сосредоточенно прикусив губу, она пыталась выудить из вибрирующего перед ней воздуха что-то подходящее из одежды. Тон сказал укоризненно:

— Мароша, ты бы в шкафу разобралась, что ли? Не очень приятно смотреть на молодую девушку, у которой руки имеются только до локтя.

Маро с силой дернула и извлекла пару джинсов и помятую кофточку. Надела прямо на голое тело. Спросила, не глядя на отца:

— Ты им поможешь?

— Чем, скажи на милость?

— Ну, тебе же ничего не стоит раздолбать ситийцев к чертовой матери, так, что они дорогу забудут в наш сектор.

Тон задумчиво посмотрел на Маро. Все-таки девушке пора становиться принцессой не только по званию. Интересно, где-нибудь во Вселенной этому учат?

— Как ты думаешь, они об этом знают? Ситийцы — о том, что я их могу… как нечего делать, — пояснил он.

— Знают, наверное, — не очень уверенно ответила Маро.

— Еще как. Поэтому сюда они не сунутся. Повисли у твоего лорд-канцлера над головой и общаются с ним с позиции силы.

— Он не мой лорд-канцлер! — вскинулась Маро.

— Да? Что ты тогда разволновалась?

— Папа, но это же Аккалабат! Они же наши ближайшие родственники! Они помогли тебе вернуться на трон. Ты же сам говорил, что лорд Сид…

— Хватит! — рявкнул Тон. Разбитое стекло звякнуло в раме. Только что раскрывшийся белый цветок слетел с верхушки леглезии в горшок с землей. Тон подобрал его, размял пальцами. Комнату наполнил пряный, одуряющий запах.

— А если ты будешь плакать, — добавил властелин Дилайны, пытаясь оттереть о кромку стола липкий сок леглезии, въевшийся в кожу, — то я вообще — слышишь? — вообще ни-че-го не стану предпринимать. Все, ушел звонить твоей матери, — сообщил он и растворился в полумраке, оставив после себя тусклое свечение. Маро жалобно всхлипывала на диване.

* * *

Бессильно откинувшись в кресле, король Дилайны разглядывает свои пальцы. Мозоли на указательном от спускового крючка парализатора сошли уже на нет. Зато на подушечках больших появились огрубелости от меча. Вместо коротко и небрежно постриженных ногтей с обкусанными заусенцами — идеальный маникюр под цвет темно-сиреневых камней в вычурных золотых оправах, по два-три на каждом пальце левой руки. Не дай бог кому-то из подданных рассердить или расстроить властелина Дилайны настолько, чтобы получить по щеке: острые края кринтов, украшающих каждый перстень, оставляют трудно заживающие следы.

В последнее время король Дилайны сердится часто. Он не выносит собственного бессилия. Тон не спеша стягивает перстень за перстнем, складывает в аккуратную горку перед собой, активирует браслеты, пытается расплавить кучку драгоценностей, стоимость которой равна годовому бюджету малой планеты. Бесполезно. Все бессмысленно и бесполезно.

— Джеееем! — рявкает он в направлении коммуникатора, на экране которого уже три минуты высвечивается вызов с верийской (в прошлом — ситийской) военной станции, контролирующей орбиту Дилайны. Звуковой сигнал вызова Тон отключил еще утром, что не мешает настырному Джему раз за разом набирать королевский номер. Тон загадал, что возьмет на тридцатый раз. Пора. Он вдавливает пальцем кнопку приема:

— Джеееем!

Вериец смотрит сочувственно.

— Лорд Тон, — церемониальный поклон лишь обозначен, но они оба знают, что он был. Джемка никогда не переходит границу.

— Ты собираешься что-нибудь делать? — мрачно спрашивает он.

— Что я могу?

Джем грустно кивает.

— Отец тоже сказал, что ты ничего не можешь. Хотя мне кажется…

— Да знаю я, что тебе кажется, — Тон машет рукой, замечает, что она без перстней, и начинает возвращать их каждый на свое место. В коммуникатор он при этом не смотрит. — Тебе кажется, что зажравшийся властелин Дилайны мог бы тряхнуть стариной, сесть с парой дюжин самых вменяемых лордов к тебе на корабль и разнести ситийцев в клочья. Оказать братскую помощь аккалабам и с почетом вернуться на родную планету. Так?

— Ну, примерно.

Генерал Джерада уже объяснил Джему, почему это невозможно, но Джем не был бы его сыном, если бы не попробовал еще раз.

— Надо просто хорошенько поработать над планом.

— Джем, а если попросить помощи у Конфедерации?

Это уже что-то из ряду вон выходящее. Джем чувствует, что авторитет человека, за которым он пошел бы в огонь и в воду, на его глазах падает ниже плинтуса. Неужели королевская власть так портит? Это бесхарактерное, полностью лишенное силы воли существо, нерешительно перебирающее на столе какие-то бумажонки, командовало конфедеративным спецназом? Этот лорд Тон и лейтенант Антон Брусилов — одно и то же лицо?

— Пространственный переход в сектор контролируют ситийцы. Они не пропустят никого, кроме своих союзников.

Пауза. Бумажки шуршат отвратительно.

— Джем, ты можешь увести ситийцев за собой поближе к Дилайне, чтобы я достал их браслетами?

— Тон, они не идиоты. И… нам ведь надо, чтобы ушли они все, не находишь? Пока ситуация патовая: три наших корабля к пяти вражеским, зато, благодаря твоим способностям, мы не ограничены в энергии, тогда как разведка докладывает, что у ситийцев не осталось кораблей с полностью заряженными батареями, способных на пространственный переход. Все, что они могут, дежурить у внешней границы сектора и не позволять Конфедерации подвести подкрепления.

* * *

Через несколько часов.

— Тон, дело плохо. Еще три крейсера. Хортулана.

— У твоих есть ментошлемы?

— Есть, но на всех не хватит. Зато на одном корабле есть внешняя ментозащита. Правда, его придется гонять к тебе на подзарядку каждые тридцать шесть часов.

— Бл..! Эти-то что тут забыли?

— Император материализует свое чувство благодарности.

— Лучше бы он был неблагодарной скотиной.

Кир Оксенен, археолог

Кир с интересом рассматривает набившихся в тесную рубку военных. Кого тут только нет! Верийские представители отводят глаза. Кир всегда избегал контактов со своими генетическими сородичами, за сотню верст обходил любого хоммутьяра или верийца. И их не желал ставить в неудобное положение, и самому… не хотелось. На международных археологических конференциях, где встречи с хоммутьярами были неизбежны (верийцы прошлым не интересовались, археология не считалась у них оправданной статьей расходов в бюджете), старался быстренько оттарабанить свой доклад и смыться. На банкеты он тоже не ходил. Убедить себя, что никому не противно смотреть, как он щупальцами обвивает бокал с шампанским, не получалось. Хотя те же хоммутьяры извлекали массу возможностей из своих многочисленных конечностей на стоячих фуршетах. Более того, как-то, когда его на банкет все-таки затащили, Кир обнаружил, что вежливые хоммутьяры не возражают поддержать своими щупальцами тарелку для собеседника, у которого все обе руки были заняты бокалом и вилкой. Антропоморфные коллеги этим с удовольствием пользовались.

Но Кир так никогда и не решился примкнуть к чужому празднику жизни. После удачного доклада бутылку шампанского он себе заказывал в номер, где и выпивал ее в одиночестве.

— Так что вы хотите? — вопрос звучит более грубо, чем Кир намеревался. Он сам это чувствует и нервно сворачивает щупальца в рукавах. Он много бы дал, чтобы находиться сейчас за тридевять земель от этого корабля, где-нибудь в мхатмианском болоте или снегах Когнаты. И чтобы все от него отстали.

— Кир, Вы уважаемый археолог… — начинает кто-то.

— Давайте ближе к делу, — перебивает Кир. — Вы вытаскиваете меня из лагеря в разгар экспедиционного сезона. У меня контракт с правительством Куймены. Они желают знать больше о происхождении жизни на своей планете, и я обязался вырыть им эту информацию. Тут вдруг выясняется, что во мне нуждается Звездный совет и во имя общих задач и целей Конфедерации я должен все бросить, сесть на корабль и лететь на другой конец Галактики. Через четыре пространственных перехода. Еще столько же обратно, и я месяц проваляюсь тряпкой, вместо того чтобы руководить раскопками.

У меня там, в нескольких днях лёта от цивилизации, люди, техника, первые горизонты почвы сняты. А вы знаете, что на Куймене называется почвой??? Я должен там сидеть сейчас безвылазно. Нет, нужно было меня приволочь сюда, при этом не объясняя зачем. Одни душеспасительные лозунги. Я так не согласен. Если есть работа, пусть даже сомнительная, давайте сделаю. И везите меня обратно.

В рубке напряженная тишина, нарушаемая только легким поскрипыванием: верийские военные в традиционных кожаных сапогах выше колена переминаются с ноги на ногу. Кто-то откашливается, значит, будет сейчас говорить… Вперед выступает высокий седоволосый землянин. Кир мало интересуется межзвездной политикой, но это лицо не узнать трудно.

— Не ерепенься, парень. Все очень просто. Есть такой хорошо известный тебе пространственный сектор «Дилайна — Локсия — Аккалабат». Над Аккалабатом на орбите висят несколько ситийских военных кораблей. Шантажируя короля Дилайны, лорда Тона, угрозами разрушения Аккалабата, ситийцы требуют у него браслеты: надеются, что могут использовать их как источник энергии.

— Почему Аккалабат? Почему не сама Дилайна?

— Лорд Тон достанет их браслетами на подлете. Если даже не сможет уничтожить корабли, изменит траекторию и разобьет друг о друга. Или уложит у себя на морское дно. Или просто… — землянин запинается, подыскивая слово. — Окажется… появится… ну, возникнет, что ли, там у них прямо в рубке с десятком своих лордов. И хана ситийцам. С него станется. А Аккалабат беззащитен против высокотехнологичной атаки сверху. Там же… мечи и крылья. И лорд-канцлер — мальчишка, которого они прессуют всеми доступными средствами, чтобы он договорился с королем Тоном.

Кир вспоминает серьезного мальчика с грустными темными глазами, закутанного в клетчатый плед. Вспоминает светловолосую девочку с такими же грустными глазами, только серыми, засыпающую над клавиатурой компьютера в поисках хоть каких-нибудь новостей с туманной планеты под двумя зелеными лунами. Вспоминает недовольный взгляд из-под длинных белесых ресниц…

* * *

…Зал вылета VIP на Когнате. Второй день космического тайфуна под названием «тещин язык»: гравитационные потоки вытягивают пространственный переход, словом, погода нелетная. Все, кому улетать не к спеху, вернулись домой или в гостиницу.

В опустевшем зале остались двое. Кир поверх экрана нетбука следит, как хостесса склоняется перед молодым мужчиной в ораде: «Лорд Дар-Эсиль, чем мы можем скрасить Ваше ожидание?» Кир здесь свой, так что ему такой сервис не предоставляется. Лорд Дар-Эсиль презрительно выпячивает губу: «Спасибо. Если будет нужно, я попрошу. Главное, сразу дайте знать, когда появится возможность вылета: Его Величество властелин Дилайны не любит ждать».

Кир потом сам не мог понять, что его дернуло…

— Лорд Дар-Эсиль, разрешите представиться. Меня зовут Кир, я археолог, мы знакомы с Вашим братом Кори.

Бесцветные глаза почти без радужки и зрачков равнодушно скользнули по лицу Кира. Придворное воспитание, однако, взяло свое. Мальчишка оторвал задницу от диванчика и вежливо поклонился:

— Лорд Элдж Дар-Эсиль к Вашим услугам.

Тон был такой, что Кир не нашелся, что еще сказать. В полном молчании, изредка косо поглядывая друг на друга, они просидели в зале вылета еще сутки.

Кир почти физически чувствовал, как внимательно наблюдал аккалаб за каждым движением его щупалец. Широко распахивал свои матовые глазищи и провожал взглядом ложку, когда он ел, следил, как Кир набирает текстовое сообщение в коммуникаторе, развязывает галстук и вешает его на спинку стула. Смотрел не отрываясь. Совсем не так, как Кори, смотрел. Просто ездил по щупальцам глазами туда-сюда. Становилось понятно, почему старшему сыну дома Эсилей пришлось уступить среднему лорд-канцлерское место. Кир иногда оставлял пристальность без внимания, иногда поднимал глаза и твердо упирался взглядом во взгляд. Девчачьи ресницы вспархивали и опускались. Через некоторое время все начиналось сначала. Кир чувствовал себя как в клетке на Хортулане.

Первым на посадку пригласили аккалаба. Он поднялся с банкетки, быстро нацепил мечи, до того валявшиеся у стены, причесался, запустив пятерню в волосы, переплел их в неровную косу, закрепил какой-то измятой ленточкой, вытащенной из кармана. Не глядя на Кира, поклонился в пространство: «Я знаю, что Вы пытались уговорить Кори поладить с лордом Халемом. Бесполезно. Но за попытку я Вам благодарен». И царственно смотался.

* * *

Кир встряхивает головой. Он понимает, что его ответа ждут уже достаточно долго. Но вместо ответа задает вопрос:

— Как же вы это допустили?

Землянин (Кир уже вспомнил, кто это: командор Алексей Разумовский собственной персоной. Половина мальчишек в дипакадемии на Когнате многое бы дала за то, чтобы вот так, на равных, с ним разговаривать) неубедительно притворяется удивленным:

— А разве в археологии не бывает ошибок?

— Военно-политический просчет, — добавляет кто-то из-за его спины.

— Ошибки в археологии не влекут за собой угрозу гибели тысяч людей, — возражает Кир. Он понимает: его уже втянули в дискуссию, а значит, придется соглашаться. Что же — не будем терять времени. Пришла пора собирать камни.

* * *

— Кир?

— Хорт… — опомнившись, низко склоняет голову. — Ваше Императорское Величество.

Хорт полулежит в кресле, вытянув ноги вперед. На лице недовольная гримаса. Слова он не выговаривает, а цедит. Но по лицам и позам придворных и военных чинов, окружающих молодого императора Хортуланы, видно, что он здесь в почете. Его слово — закон, его рука владыка.

— Хорт, зачем тебе эта ситийская авантюра?

— С тех пор, как мы в ней участвуем, она не выглядит авантюрой. Согласен?

Министры на заднем плане довольно щурятся и кивают. Они любят своего императора.

Кир чувствует, что аргументов у него нет. Он может только взывать к лучшим чувствам императора Хорта.

— Я прошу тебя, остановись. Не надо.

— Извини, Кир. Я им обязан. А тебе что за дело до этих с крыльями?

— У меня там друзья. Лорд-канцлер Аккалабата…

— Надо же… А вот у меня нет друзей, — равнодушно говорит Хорт. — У меня есть деловые партнеры. И я стараюсь их не разочаровывать. От них, кстати, гораздо больше пользы, чем от друзей. Поразмысли на досуге.

— Хорт…

— Кир, у меня нет больше времени, — император Хортуланы резко протягивает руку вперед к консоли коммуникатора. Экран гаснет.

Кир стоит, беззвучно шевеля губами, упершись в темный монитор взглядом.

 

Глава II. Здоровье верийской нации

Кир Оксенен

— Кир!

— Да, мама.

На Когнате, когда ты разговариваешь с родственниками, обязательно надо прибавлять «мама», «папа», «дядя», «тетя», «бабушка», «дедушка» и так далее. Киру это сначала казалось странным, но он быстро заметил, что отсутствие таких обращений в его речи огорчает семью Лалы больше, чем особенности его анатомии. Он не хочет никого огорчать. Поэтому это всегда «да, мама», «нет, тетя», «хорошо, папа», «А у вас, дядя?» и все довольны и счастливы. Это Когната. Это бескрайние льды и снега, в которых ценится каждая капля тепла.

— Чем бы ты хотел заняться дальше, после академии, сын?

— Мне нравится археология, мама. Знаешь, раскапывать всякие древности.

— Я понимаю. А ты интересовался, где этому учат, сынок?

— Ага, — Кир смотрит в окно на резвящихся во дворе собак. — Земля или Хоммутьяр. И нужен я им там… как сневу в метель попонка.

— Про Землю можно подумать. Поговори с папой. Только с одним условием.

Регда замолкает, сосредоточенно чертит на скатерти невидимые знаки. Кир внимательно следит за ее пальцем.

— Мама?

— Кир, я бы хотела… мы бы с отцом хотели, чтобы ты перестал соблазнять Лалу своим увлечением археологией. Я знаю, она всегда его разделяла, вы всегда вместе рассматривали все эти книги, старинные монеты… но я хотела бы, чтобы у нее появилось что-то свое, что-то другое. Чтобы ее будущая профессия… словом, Лала должна жить на Когнате, сын.

Кровь ударяет Киру в голову. Ему кажется, что он понял, чего действительно хочет Регда. И чего она боится.

— Мама, — он аккуратно дотрагивается щупальцем до ее плеча. Он знает, что ей не неприятно, но все равно делает это осторожно — сколько бы времени ни прошло. — Я хочу объяснить. Не надо бояться за нас с Лалой. Между нами ничего нет. И не будет. Мы как брат и сестра. Если ты отпустишь ее со мной…

— Ну, я же все понимаю… — говорит он, отчаявшись, потому что не понимает уже ничего. Главное, он не понимает, почему она не утешилась, а наоборот, огорчается еще больше.

— Ну что ты… что ты, дурачок ты мой, — Регда берет одной рукой щупальце, поглаживающее ее по плечу, вторую — протягивает вперед, приглашая.

Кир выпускает одно из щупалец с другой стороны, кладет ей на ладонь. Регда ласково пожимает щупальца, чмокает каждое по очереди, улыбается:

— Давай следующие!

Это у них была еще детская игра. Как только Кир приехал. Он ужасно стеснялся щупалец, и в то же время Регда заметила, как благодарно пасынок реагирует, когда их ласкают. Она приходила вечером, садилась возле кровати, брала в руки зеленоватые кожистые отростки и, преодолевая иногда подкатывавший к горлу ком, массировала, согревала, поглаживала.

Он молчал, пока однажды вечером не попросил робко:

— А можно мы разделим это время на три?

— Что значит на три? — не поняла она.

— Ну, у меня же шесть… их, — сглотнув, пояснил Кир. — Я стараюсь каждый вечер давать вам два следующих, но иногда забываю, в каком порядке… а хочется, чтобы всем досталось.

— Тебе нравится?

Он смущенно кивнул.

— Тогда почему «на три»? — Регда уселась поудобнее. — Всем хватит.

В тот вечер он впервые довольно мурлыкнул, когда она растирала ему последнюю пару щупалец, а она впервые, поцеловав его в лоб перед сном, сказала:

— Спокойной ночи, сынок.

Сейчас он тоже ласково подмурлыкивает, и глаза Регды лучатся от счастья. Но дело должно быть сделано.

— Кир, я тебе расскажу. Лала… ей нельзя улетать с Когнаты.

— Почему? — искренне удивляется Кир. — Все когнатяне летают.

— Она не когнатянка.

Пальцами Регда ощущает пульсацию щупалец. Кир не отдергивает их, и по тому, как движется в них густая жидкость темно-серого цвета, которую, по функциональному сходству, у хоммутьяров, так же, как у землян, когнатян, верийцев, называют в классификаторе кровью, можно прочитать его эмоции.

— Точнее, не стопроцентная когнатянка. Ее отец — дар Аккалабата.

Кир недоуменно вскидывает брови, сворачивает щупальца, вылезает из-под теплого одеяла. Голыми ногами шлепает к книжным полкам. Вытягивает с нижней классификатор, утыкается надолго, мусоля во рту щупальце, переворачивает страницы, тычет в мультимедийные ссылки. Регда обеспокоенно следит, как из крошечных чипов, тут и там разбросанных по странице, разворачиваются объемные диаграммы, движущиеся модели — анатомические, фенотипические, генетические…

Спустя двадцать минут, за которые в комнате не произносится ни слова, Кир захлопывает классификатор. Смахивает прядку волос, прилипшую к потному лбу.

— Ужас какой-то! Вообще ничего нельзя, — с укоризной говорит он, глядя на Регду. И серьезно, по-мужски добавляет:

— Правильно. Пусть сидит на Когнате.

— Ты будешь ее защищать, сын?

Серовато-зеленое щупальце выползает из пижамного рукава, обвивает запястье Регды.

— Всегда.

* * *

Кир прилаживает голову к гигантскому снеговику. Щупальцами удобно — можно одновременно придерживать с разных сторон и залеплять «швы» снегом. Лала, раскрасневшаяся и мокрая, вся в облаке белых тяжелых хлопьев, отряхивает новые цветастые варежки.

— Кир, знаешь что? Давай ему еще собачку слепим — снева. Чтоб не было скучно. Я пойду комья катать.

Она не очень любит мелкие украшательские работы: всовывать руки — хвойные ветки, экипировать снеговика пластмассовым ведром на голову. Это, как и шлифовка частных деталей, остается Киру — Лала предпочитает крупную пластику. Высунув от старания язык, она ползет на четвереньках за растущим снежным комом, пока он не упирается во что-то твердое.

— Ну! — обиженно говорит Лала, пытаясь пропихнуть ком еще немножко вперед. Она заранее выбрала ровную площадку, где не должно быть никаких помех. Никаких корней или столбиков.

— Не нукай, — раздается у нее над головой.

Старомодные черные валенки, задрипанное пальтишко — явно не самостоятельно купленное, а из кладовой завхоза академии. В чем только ни присылают на Когнату своих отпрысков представители теплых планет, не желающие даже классификатору разумных рас поверить, что здесь действительно холодно! На этот случай не любящие многословных препирательств и объяснений когнатяне просто держат в академии небольшой фонд теплой одежды. Легче самим экипировать этих неразумных, чем объяснять их родителям, что требуется. И этот тоже…

— Отойди с дороги, пожалуйста, — вежливо просит Лала. Валенки делают шаг в сторону, но не уходят. Когда через несколько минут она, запыхавшаяся, упрямо пихает огромный ком в сторону снеговика, рядом с ее цветастыми варежками упираются две серых, казенных. Катить сразу становится легче.

— Можно, я помогу?

Аааа, ну конечно. Этот вериец прилетел совсем недавно. А самый лучший способ завести друзей здесь, на Когнате, для тех, кто не умеет кататься ни на коньках, ни на лыжах, — это вместе лепить из снега. Только он ведь со старшего курса… Разве ему будет со мной интересно? Но раз Кир приветственно машет варежкой, значит, можно, значит, пусть так и будет. Кир приехал всего два года назад, но с тех пор так повелось, что друзей для «сестренки» выбирал именно он.

— Лала, кто это с тобой?

Два мальчишки смаргивают снег с ресниц, пытаясь получше рассмотреть друг друга.

— Это… Он помогал мне катить ком для снева. Он с Верии.

— Меня зовут Гарка, — парень первым протягивает руку.

Кир, усмехаясь, наблюдает за его лицом. Из рукава медленно выползает серое от мороза щупальце. На нем решительно смыкаются сильные пальцы.

— Я недавно прилетел. Будем знакомы.

— Кир. Я…

— Он мой брат. А я Лала. Моя мама — член правления колледжа, поэтому нам разрешают здесь играть, сколько захотим, — хвастает Лала.

— О! — комично вздергивает брови вериец. — Тут проблемы со снегом? Нужно записываться заранее?

* * *

Две пятерни, покрасневшие от мороза, и серое щупальце одновременно втискиваются в бумажный пакет с горячими пончиками. Лала, прежде чем откусить, старательно слизывает с пончика сахарную пудру. Кир запихивает сладкое лакомство в рот целиком, долго жует, надувая щеки, щуря от удовольствия глаза. Гарка, кажется, глотает хрустящие шарики, не жуя. Разговор идет о том о сем, но мальчишки есть мальчишки…

— А чего тебя на Когнату прислали? Верийцы обычно сюда не ездят. У вас же есть свои военные и медицинские академии. Или земные университеты и колледжи. Анакоросы там всякие…

— Не твое дело.

— Зачем ты грубишь? Он просто спросил, — вступается Лала.

— Пусть просто не спрашивает.

Мальчишескую ревность Кир преодолел довольно быстро, а вот неосознанная зависть к чистокровному верийцу осталась — к ждущим его и таких, как он, военным и медицинским академиям, к сильным пальцам с обкусанными ногтями, которыми он расчесывал пшенично-золотистую шевелюру, даже к потрепанным джинсам и стареньким свитерам, потому что такие заштопанные свитера и джинсы — на всех верийцах, как символ их гордой бедности и одновременно — принадлежности к нерушимому воинскому братству, стоящему на страже рубежей Конфедерации, расширяющему эти рубежи и незаменимому в горячих точках.

Гарка не замечал или делал вид, что не замечает. Но иногда срывался. Особенно после кратких визитов на родную планету. Он никогда не задерживался там на все каникулы. Бурный обмен каникулярными впечатлениями с демонстрацией фотографий, объемных моделей достопримечательностей всей Вселенной, живописным враньем на тему самой большой пойманной рыбы и лично покоренного Эвереста или бездонной пещеры Хиато — полная энтузиазма и радостных возгласов суматоха, в которую превращались все перемены в день начала нового учебного года, — все это проходило мимо верийца.

Он вежливо рассматривал фотографии, задавал положенные вопросы, уважительно восклицал, прицокивал языком, качал головой, а при первом удобном случае отходил в сторону и с преувеличенным вниманием разглядывал заснеженный пейзаж за окнами. Делать это он умел недемонстративно, так что никто не замечал его неучастия в общем веселье. Только Лалины и Кировы фотографии Гарка перебирал с искренним интересом, хотя этим двоим как раз похвалиться было особо нечем.

Оставлять Кира на каникулы одного Регда категорически отказывалась, а число мест, куда могла отправиться отдыхать семья, имеющая в своем составе верийско-хоммутьярский гибрид, было весьма ограниченно. Не хотелось отвечать на вопросы, ловить на себе настырные взгляды.

Только раз Киру удалось настоять на поездке на Фрингиллу к теплому морю. Чудного вида туземцам все антропоморфы казались на одно лицо: щупалец Кира они просто не замечали. Лале необыкновенно понравилось плескаться в чуть соленой воде, загорать на мелком, почти белоснежном песке, ловить руками ленивую, удивительных форм и расцветок рыбу. Еда в отеле была приспособлена к антропоморфным вкусам, а соседство аборигенов было легко переживаемо, если только они не задевали тебя случайно своими вспученными телами, которые расползались в воде, как рыхлые клецки. Такого контакта сами фрингилльцы ужасно стеснялись и начинали бесконечные извинения на своем тягучем и монотонном наречии, на восемьдесят процентов состоящем из носовых гласных.

Фотографии и 3D-модели с Фрингиллы Гарка разглядывал особенно долго, а пару штук, на которых Лала возлежала на мелководье в открытом купальнике, даже попросил себе. Кир нахмурился, Лала покраснела, но фотки дала.

А на следующий год случился ситийско-фрингилльский военный конфликт и дорога к солнечному песчаному пляжу оказалась закрыта.

Лала Оксенен

— Лала! — Гарка сидит вполоборота на подоконнике напротив двери в класс. — Можно тебя на минуточку?

— Разумеется.

Именно так дело и обстоит. Само собой разумеется, что Гарка провожает Лалу в столовую. Что они вместе делают уроки в библиотеке. Что на студенческих вечерах они танцуют только вместе. Что, когда Лала показывает свою упряжку сневов на школьных соревнованиях и вылетает, как водится, от чрезмерного старания головой в сугроб у самого финиша, первым к ней бежит Гарка. Правда, добегает он после того, как из сугроба ее выуживает ловкое щупальце Кира. Но Кир щупальце тут же втягивает и, усмехнувшись, уходит. А Гарка остается отряхивать со смеющейся Лалы снег и помогать ей ловить разбежавшихся сневов. Это само собой разумеется. Так что зачем выглядеть таким смущенным?

— Лал, ты можешь узнать у своих родителей одну вещь?

— Для тебя — все что угодно. Кроме одного, — лукаво улыбается Лала. — Как работает энергетическая пирамидка.

Вместо того чтобы улыбнуться в ответ, Гарка опускает глаза.

— Лала, это серьезное. Это для меня очень важно. Взаправду.

— Говори.

Гарка спрыгивает с подоконника, подхватывает Лалу за талию, она обнимает его руками за плечи, прижимается всем телом — только на одну секундочку, пока он водружает ее на то место, где только что сидел сам. Подоконник высокий, и их глаза оказываются на одном уровне. Лала с сожалением складывает руки на коленях. Ей бы хотелось еще ненадолго задержать их у него на шее, почувствовать сквозь рубашку теплую кожу, но она не знает, как он к этому отнесется.

Неожиданно она обнаруживает, что Гарка вместо того, чтобы, как обычно, отпустить ее и пристроиться рядом, рук не убирает, наоборот, наклоняется близко-близко, трется носом о щеку, как щенок снева. Его дыхание щекочет ей мочку уха, перед глазами маячат непослушные золотистые завитки, с которыми не справляется никакая расческа. Становится весело и легко. А он уже разгибается, усаживается на подоконник рядом с ней, упершись руками.

— Спроси у родителей, не собирается ли приехать на обучение кто-то из наших. Должны же быть уже списки на следующий год.

— Тебя кто-то конкретный интересует? — улыбка Лалы гаснет.

Она не знает, почему Гарка летает домой не на все каникулы, а только на несколько дней, а остальное время подрабатывает в медико-биологической лаборатории на Когнате. Но он никогда не скрывает своего нетерпения перед этой короткой поездкой, как и разочарования после. Кажется, что он ждет встречи с кем-то для себя очень важным, а эта встреча все не происходит или проходит впустую. Лала ревнует. Ей очень хочется быть для него единственной.

— Нет. Просто. Не говори, что я спрашивал.

* * *

— Лала, почему тебя это интересует? — отец смотрит прямо и въедливо.

— Ну, просто…

— Нет, не просто. Пусть он зайдет к нам домой.

— Мы в очень сложном положении, Гарка. Когда Когната согласилась принять тебя в знак уважения к заслугам твоего отца, которые не может перечеркнуть для нас даже его поведение по отношению к родной планете, мы не думали, что этим подписываем тебе смертный приговор, хотя и отсроченный. Нам не могло и в голову прийти, что Верия просто откажется присылать сюда других студентов.

* * *

Звенят, звенят колокольчики на упряжи сневов, скрипят ремешки, вешаются на крючки, ударяются металлические крепления о деревянную стену, маленькие ладошки в пестрых варежках громко хлопают — стряхивают ледышки, постукивают меховые сапоги друг о друга. Долго-долго возится Лала в раздевалке. Потому что видела: Гарка спустился по лестнице и должен сейчас пройти через холл. Он избегает ее уже неделю, да так умело, что ей не удается ни поговорить с ним в школе, ни как бы случайно встретиться после уроков.

Самое неприятное, что нельзя понять, с чего это началось. Вроде и не ссорились, просто однажды днем он не стал ждать ее после занятий — передал через Кира, мол, не успел сдать контрольную по математике и остается на отработку. Ежевечерний сеанс болтовни по коммуникатору тоже не состоялся.

На следующий день Лала специально прибежала в школу пораньше, волоча за собой ворчащего Кира, который вообще не видел ничего особенного в том, что его друг пару дней позанимается своими мужскими делами, а не будет хвостом за Лалой таскаться. Она напрасно подкарауливала Гарку под дверью класса: он опоздал на первый урок. Дальше занятия у них были в разных зданиях, а потом он «смылся без объяснений», как доложил отправленный на разведку Кир.

Лала насупилась, заявила, что «раз так, ей тоже это не надо», но до окоченения каталась на санках с высоченной горки, залитой в школьном дворе, то и дело поглядывая на окна общежития, пока Кир не завернул ее в щупальца, не сунул под мышку и ультимативно не транспортировал домой. Вечернего звонка опять не последовало, и гордость Лалы взяла свое. Несколько дней она не искала встречи, хотя вздыхала украдкой и смахивала слезу, на четвертый день наорала на ни в чем не повинного Кира, который искать Гарку и объясняться с ним категорически отказался, на пятый… В общем, напряжение дошло до предела.

Сегодня она решила дождаться Гарку после тренировочных заездов на сневах, которые он обычно не пропускал, радостно приветствуя Лалу на финише, а тут вдруг проигнорировал, и прояснить ситуацию. Если у него проблемы — Лала поможет, если она его чем-то обидела — пусть расскажет, но невозможно же так! Кира на этот раз в свои планы она посвящать не стала: у него оставалось три дня на подготовку досье для земной космоархеологической экспедиции, в которую он собирался ехать практикантом. Даму, руководившую экспедицией, считали строгой, и Кир старался изо всех сил. Из комнаты он не вылезал ни одним щупальцем. На тренировку, правда, прибежал.

Гонки на сневах опасности для участников почти не представляли, тем более для жителей снежных равнин, где дети вырастали с пушистыми собаками буквально в одной стае. Вылететь в сугроб или перевернуться на крутом повороте и проехаться кубарем по снежному тракту скорее смешно, чем страшно. Тем не менее Кир дисциплинированно ходил на все Лалины гонки, внимательно следил за заездом и страховал на расстоянии — щупальцами. Сейчас он, очевидно, устал ждать во дворе с остальными сочувствующими и просунул нос в раздевалку.

Первое, что бросилось ему в глаза, было неверяще-расстроенное лицо Лалы, ее кулаки, судорожно прижатые к груди, словно она хотела затолкать обратно вырывавшееся сдавленное рыдание. Гарка стоял спиной и нес ересь. Полный идиотизм какой-то он нес. Мол, он подумал и решил, что каждый должен искать себе пару на своей планете, что дружба дружбой, а на романтику он не рассчитывал, что он вообще не готов… Абсолютно не своим голосом и совершенно не свойственный себе текст декламировал Гарка. Поэтому Кир его не убил сразу, а сначала сделал два глубоких вдоха и выдоха. Хотел десять — не смог, потому что в этот момент губы у Лалы дрогнули и она заревела в голос.

Кир читал, что разъяренные хоммутьяры издают громкое шипение, переходящее иногда в скрежещущие звуки. Сейчас он сожалел, что не обладает такой способностью. Но дверь, закрывая, приложил от души. Лала принялась вытирать слезы еще не оттаявшими варежками, отчего к щекам у нее прилипали ворсинки зеленой и красной шерсти. Гарка покосился за спину.

— Аааа… это ты.

— Отойди от нее.

Сам Кир не приближался. Только шапку сбросил и расстегнул молнию на дубленке.

Вериец повернулся, насупившись, засунув руки в карманы.

— Кир, иди погуляй. У нас личный разговор. Очень личный.

— Хорошо. Вот лично я и буду при нем присутствовать.

— Кир, я попросил тебя. По-гу-ляй, — отчеканил Гарка. — Я говорю с Лалой.

— Ты говоришь ей гадости. Сначала вел себя как свинья, теперь…

— Кир, не нарывайся! — вериец сжал кулаки.

Кир выпустил из рукавов щупальца. Ничего особенного — просто длинные зеленоватые жгуты повисли вниз до коленей.

— Они ядовитые, — предупредил Кир.

— Знаю.

В глазах у Лалы стояло отчаяние.

Она бы хотела броситься между ними, как героиня романа, но не решалась: если бросишься, окажешься к кому-то спиной, а к кому-то лицом. Выбрать невозможно, она не знает, как они это воспримут, и остается на своем месте, пока Кир не прерывает длящееся молчание:

— Лала, уйди, пожалуйста. Нам с Гаркой надо поговорить. Спокойно.

Лала беспомощно взглядывает на Гарку, ожидая, что тот кивнет. Он смотрит в сторону, в окно, за которым минус восемьдесят, штормовой ветер и сотня километров до ближайшего города. Когната — это мир, где, несмотря на все высокие технологии, выходя из дома, прощаются, как в последний раз. Сейчас Лалу просто просят уйти из раздевалки. Например, в кафетерий, или в компьютерный класс, или в библиотеку. Но ей кажется, что ее прогоняют навсегда.

— Лала, я обещаю, не будет ни ссоры, ни драки. Просто выяснение отношений. Скорее всего, мы через десять минут вместе придем к тебе. Оставь нас, а? — Кир очень просит, очень-очень-очень.

И Лала, еще раз для верности помотав головой, все-таки срывается с места и пулей вылетает в коридор. Задетая ею шапка Кира падает на пол. Кир вытягивает щупальце, но Гарка подхватывает шапку быстрее, протягивает ему, по-прежнему глядя в сторону.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Кир Оксенен

Кир крутит шапку в щупальцах, зачем-то завязывает и развязывает тесемки. Гарка ковыряет пальцем оконный шпингалет. Говорит уже совсем другим голосом:

— Кир, слушай… давай ты не будешь со мной разговаривать. Просто решим уже, что я — да, гад, подонок, подлец, как хочешь назови это. И я с тобой и Лалой дружить не достоин. Расходимся, как в море корабли.

— Задвижку сломаешь.

— Завязки оторвешь.

Помолчали. Гарка оставил шпингалет в покое, начал прикладывать палец к окну, разглядывать, как затягивает мороз оттаявший овал ледяными узорами. Кир устроил наконец шапку на вешалке, стянул дубленку, долго расправлял рукава, повесил. Потеребил кончики шарфа.

— По-моему, ты ухаживал за моей сестрой.

— Она тебе не сестра.

— Как сестра.

— Ну, и не делай из своей сестры мне проблему, — Гарка резко отворачивается от окна и делает шаг в сторону выхода из раздевалки.

Кир преграждает ему дорогу. Шесть напряженных щупалец, упертых в дверной косяк, выглядят впечатляюще. Гарка насмешливо цокает языком.

— Здорово раскорячился. И как же теперь тут пройти?

— Пройдешь, когда доложишь мне о своих проблемах.

— А у меня их нет, — весело говорит Гарка, и Кир еще прочнее упирается щупальцами в косяк.

— Есть. Гарка, — тихо и убедительно говорит он. — Расскажи мне. Чтобы я мог объяснить Лале. Я все пойму.

Гарка надувает губы, шумно выдыхает через нос: «Что ж ты такой упертый!» Но отступает. Привычно присаживается на подоконник, снова прикладывает к заледеневшему стеклу палец. И тут же взрывается:

— Проблема?!! Ах да, есть у меня проблема, совсем маленькая. Мне, видишь ли, через год исполняется восемнадцать. А я аннара с непересаженным сердцем. Знаешь, что это такое?

Еще б Кир не знал! О верийцах и хоммутьярах он читал и перечитывал все, что было в школьной библиотеке и астронете, смотрел и пересматривал все, что выпускалось в Конфедерации, запоминал, взвешивал… искал в себе и находил сходства, различия.

Он знал, что такое аннара с непересаженным сердцем. Он знал, что такое восемнадцатилетний возраст для верийцев. Знал. Но никогда в жизни ему в голову не приходило ассоциировать все это с Гаркой. Если уж тот попал в дипломатическую академию на Когнату, значит, у него все предусмотрено.

— Слетай домой — пересади.

— Сие никак невозможно есть, — Гарка шутовски взмахивает золотистой челкой. — Я сын врага отечества и народа Верии. Есть у нас такой почетный, ко многому обязывающий титул.

— Нет, подожди, — Кир знает о верийцах все или почти все, что можно найти в астронете. — Твой отец — доктор Гаррада, так? Вселенская знаменитость. Может сшить человека из кусочков, и он будет как новенький. Так, по крайней мере, балаболят газетчики.

— А ты знаешь, где сейчас находится доктор Гаррада? — не переставая улыбаться, спрашивает Гарка. Улыбка выглядит как приклеенная, будто он развел кончики губ в стороны, слегка приоткрыв зубы, и не может свести их обратно. Будто у него парализовало мышцы. Выглядит это страшно. Ритуальная маска со Сколопакса.

— Доктор Гаррада, мировая знаменитость, — не дожидаясь ответа, сообщает Гарка, — находится в камере строгого режима в единственной на Верии военной тюрьме. Без права каких-либо внешних контактов. Лишь с возможностью ежегодной встречи с сыном — две минуты в присутствии охранников. В таком же положении, только в женской части тюрьмы, находится его жена. Где находится его сын — ты знаешь.

— А за что? — по-детски спрашивает Кир, и от этого вопроса улыбка сползает с лица Гарки и оно начинает выглядеть вполне человеческим.

— У отца был иной взгляд на развитие Верии, чем у нашего нынешнего руководства. Точнее, был и есть. Он ведь не только оперировал, он занимался исследованиями, пытаясь узнать, почему продолжительность нашей жизни до передачи сердца сокращается из поколения в поколение. Если наши деды доживали без операции до двадцати двух — двадцати трех лет, то наши отцы и мы — уже только до восемнадцати. Нашим детям придется еще больше торопиться, чтобы успеть найти себе пару для пересадки. И процесс ускоряется в геометрической прогрессии. Отец поставил себе целью найти причину… И нашел.

Гарка испытующе смотрит на Кира, пытаясь обнаружить хоть один признак нетерпения, безразличия, скепсиса — чтобы обидеться и не рассказывать. Махнуть рукой — эх, ты! что тебе до нашего горя! — развернуться спиной, уйти вдоль по коридору и никогда уже не возвращаться к этому вопросу.

Но Кир — весь внимание и сочувствие. Ему действительно хочется знать. И придется рассказывать до конца. Гарка к этому не привык, слова даются все тяжелее. Он вздыхает:

— Ну, что уж там! Ты же наполовину вериец. Может, и врубишься. В общем, отец предположил — и даже почти доказал это — что корень всех наших бед — телларит.

Киру кажется, что он ослышался. Телларит — это не корень бед, а единственный способ установить и поддерживать связь между аннара, отдавшим свое сердце, и итара, его принявшим. Уникальный минерал с редчайшими свойствами, который несет в своей груди каждый совершеннолетний вериец. Телларит — это жизнь.

— Телларит — это смерть, — говорит Гарка. — Он действует как наркотик. Подчиняет себе твой организм, встраивается в геном, требует места в человеческом теле — больше, раньше.

— И что же делать?

— Этого отец не успел выяснить. От него ждали прорыва в пересадочной хирургии, а он… потратил деньги, выделенные на новые трансплантационные технологии, на удовлетворение собственного любопытства. Вместо того чтобы выяснить, как лучше использовать телларит, пытался найти способ противостоять теллариту. Так говорили на суде, а в прессе писали еще хлеще. Растратил деньги, за которые умирают по всей Галактике верийские парни… создал угрозу здоровью нации… Как выражались на улицах, я тебе даже повторять не буду.

Самое худшее было, что у отца нашлись и сторонники. Не уверен, что все они поддерживали его искренне, скорее, из политических соображений. Но если бы он был один, сошел бы за опасного сумасшедшего. А так — государственный преступник.

— А твоя мать?

— И мама тоже. Она работала у него в лаборатории. Со мной в классе сразу же перестали разговаривать. Знаешь, это было хреново: вчера я сын одного из самых уважаемых граждан, сегодня — подозрительный элемент, с которым никто не хочет сидеть за одной партой. Я совсем растерялся, пытаясь понять, что делать и как жить дальше. Слава богу, у родителей некоторых моих одноклассников оказалось достаточно доброты и смелости, чтобы кормить меня обедом и приглашать переночевать. Отдавали мне кое-какие ношеные вещи.

Потом вернулся с очередной войны залечивать раны друг отца — генерал Джерада. Его не было на Верии во время суда и следствия. Идеи отца он не разделял, но, по крайней мере, выпросил для меня две минуты свидания с родителями раз в год и возможность продолжать обучение где-нибудь подальше от дома, «чтобы парня не изводили косыми взглядами», как он выразился. Через неделю Джерада улетел на новую миссию со своими десантниками, а меня отправили сюда.

Я радовался. Тут было хорошо. Никто ничего не знал. Мы, верийцы, не афишируем свои внутренние проблемы. Появились ты, Лала. За всем этим я как-то забыл про пересадку. Точнее, не сосредотачивался на этом. Думал, все пойдет своим чередом, приедут другие — подружимся, будет из кого выбрать. А потом понял — никто не приедет. Никого сюда не пришлют. А пытаться наладить какие-то отношения за те несколько дней, что я провожу дома, в ожидании свидания с папой и мамой… бессмысленно. Везет тебе, что ты только наполовину вериец и эта половина — не та, которая имеет отношение к теллариту.

Кир и сам думал об этом раньше. Без ужаса, без тревоги, а просто спокойно констатировал факт: если бы в адской смеси генетической информации, которую представляли собой его хромосомы, завалялась та самая, отвечающая за специфическое функционирование сердца верийцев, срок его жизни был бы четко и однозначно отмерен. Отдать свое сердце этакому гибриду с щупальцами вряд ли бы кто-нибудь согласился. Не говоря уже о том…

— Погоди-ка… — Кир тронул Гарку за рукав. — Я тут подумал…

— Нет, — коротко сказал Гарка.

— Что нет?

— Ты плохо подумал. Кому будет лучше, если мы оба окочуримся во время пересадки? Это раз. Не говоря уже о том, что пересаживать тебе никто не возьмется. Это два. Одно дело — если в пустую грудь, без всяких неожиданностей. Другое — если у тебя уже есть свое сердце и в дополнение к этому — куча всяких-разных физиологических штучек, которые выявятся ровно во время операции. Как тут хоронят на Когнате? Красивая процедура?

— Нет.

— Ну и ладно. Все равно мы отменили твою идею. Потому что дурацкая. Пошли обедать.

— Гарка!

— Ну?

— Мы ее не отменили. Мою идею.

* * *

Все космические транспортники, способные на пространственный переход, выглядят примерно одинаково. Удивительно, что они взлетают с разным звуком. Кир и Гарка сидят в транзитном зале делихонского космодрома и играют в любимую игру всех мальчишек Конфедерации: угадывают по звуку, чей корабль пошел на взлет или на посадку.

— Земля, — прислушиваясь, удовлетворенно произносит Кир.

Гарка морщит переносицу. Через секунду соглашается:

— Точно. Садится.

Они смеются. Гарка откидывается на низком диванчике, закладывает руки за голову, ногу за ногу, зевает во весь рот.

— У тебя подошва протерлась на пятке, — Кир тычет щупальцем. Сам он сидит пока осторожно, особо позу старается не менять. При резких движениях в левом боку дергает ощутимо.

— До дырки? — Гарка пытается, не меняя позы, заглянуть себе под правый ботинок.

— Не-а.

— Ну, так и ладно. Продерется вконец — куплю новые. На Когнате, кроме валенок, мне еще полгода ничего не потребуется. А эти ботинки заслуженные: мне их отдал сам генерал Джерада три года назад. Я носил их только на Верии, пока ждал свидания.

— У тебя, что, нога не росла?

— Сначала велики были, потом пальцы уперлись. Поджимает, — честно признается Гарка. — Но новые понадобятся теперь только после Когнаты.

— Почему? — спрашивает Кир и понимает, что сморозил глупость. В боку колет так, что хочется взвыть. Но Гарке нельзя показывать. Он и так переживает.

— Ну… мне ж теперь не летать к родителям. Семь лет к маме, восемь лет к папе. — Гарка видит, что Кир расстроился, и ободряюще улыбается. — Хорошо, что отец успел за полчаса, правда? Говорят, ты бы дольше не выдержал в капсуле.

— Да, — выдавливает Кир и пытается сменить тему. — А Лалин папа тоже молодец, верно? Настоящий дипломат! Я диву давался, как он выторговал эти тридцать минут, чтобы твой отец мог нас прооперировать. Так все повернул, что, мол, Когната нашла для Верии решение твоей проблемы и теперь неудобно отказываться. Здорово мы их!

— Мне больше понравилось, как он неназойливо пригрозил оглаской. Наши ведь считают когнатян примороженными, а тут такой уровень дипломатии. Угроза небольшой утечки информации, после которой все узнают, чего стоит хваленая порядочность верийцев… Заголовки газет он им обрисовал красочно, — Гарка не скрывает злорадства.

— Да уж. «Верия медленно убивает сына доктора Гаррады», «Сын знаменитого хирурга обречен на смерть в снегах Когнаты», — цитирует Кир. — Страшно аж жуть.

Сердце (или сердца?) уже отпустило, и он с облегчением выпрямляется.

— Лале говорить не будем.

— Сама она не догадается… — фыркает Гарка.

Кир решает еще раз сменить тему.

— И куда ты собираешься после выпуска отправиться в новых ботинках? Давай со мной в экспедицию. Я написал землянам, что в этом году уступаю другому кандидату. По медицинским соображениям. Они ответили, что в целом я их устраиваю и в следующий раз место мое. Куйменские древности, можешь себе представить? Полные задворки Конфедерации, куда не ступала нога археолога. А цивилизации — семь тысяч лет.

В энтузиазме Кир взмахивает щупальцем, и тут же от боли сгибается пополам. Гарка встревожено наклоняется над ним, обнимает за плечи.

— Нет. И знаешь, Кир, если совсем уже честно… Не здорово мы их. Не семь и восемь лет, а четырнадцать и шестнадцать. Два раза по полчаса. Две операции. Одна — наша с тобой, другая — для дочери одного высокого чина с нашей планеты.

— Зачем вторая?

— Чтобы мне разрешили вернуться и получить медицинское образование. Я не буду доучиваться на Когнате, полечу домой. Ботинки куплю новые…

— Почему? — в который раз за последние полчаса спрашивает Кир, хотя он уже знает ответ.

— Потому что я хочу быть способен помочь, если что-то стрясется с твоим сердцем. А верийцы надеются, что я унаследовал таланты отца. Никогда не считал медицину своим призванием. Но… — Гарка задумчиво почесывает переносицу указательным пальцем. — Все же получили то, что хотели. Я — жизнь и возможность реабилитации родителей. Если буду себя хорошо вести, — невесело усмехается он. — Верия — новое потенциальное светило своей медицины. Когната избавилась от меня, торчавшего там как заноза. Только ты в минусе. Обещай мне одну вещь, ладно?

— Даже и не подумаю, — Киру совершенно не хочется обещать Гарке, что при малейшем колотье в боку он будет звать его на помощь через всю Вселенную. Тем более, что он заметил одну маленькую деталь. В начале разговора, когда они обсуждали операцию, Гарка еще говорил «наши», хотя иногда сбивался и на «они». Сейчас же, когда речь зашла о будущем, он перешел на «Верия», «верийцы», словно не хотел иметь ничего общего с теми, кто пересчитывал годы в минуты.

«Наверное, — подумал Кир, — при подобных капризах генома цивилизация может выжить, только сжавшись в кулак, на условиях тотальной верности и взаимопомощи всем своим и выталкивания и изоляции любого, кто выделяется из массы. Потому они и меня не взяли тогда на Хоммутьяре. Поэтому и не захотели слушать Гарраду. Поэтому Гарке придется всю жизнь отрабатывать эти тридцать минут, за которые и так уже дорого уплачено».

Он вспомнил изможденное лицо доктора Гаррады, быстрым шагом вошедшего в операционную. Знаменитый хирург не потратил ни мгновения зря, ни на секунду дольше положенного не задержался возле сына, только быстро сжал рукой его пальцы, перед тем как закрыть капсулу. А Кира обнял порывисто и крепко, шепнул на ухо: «Спасибо, сынок!» — и засуетился, замельтешил пальцами по груди, выставляя тарантулообразные датчики. Кир сморгнул. Если совсем уже честно…

— Не считай себя суперобязанным. Я сделал это не для тебя, а для Лалы.

 

Часть третья

Вода превращается в слезы

 

Глава I. Неприкасаемые

Кори Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата

— Лорд-канцлер, — ситиец чуть ли не мяукает от удовольствия. — Вы так упорны. Вы совсем-совсем не хотите уговорить властелина Дилайны быть посговорчивее. Мы решили, что небольшая демонстрация военной силы будет к месту.

— Я уже тысячу раз говорил вам, что не имею никакого влияния на властелина Дилайны. Мы — низшие существа для дилайнских лордов. Он пальцем не шевельнет, чтобы спасти нас.

— Ну, почему же? Он ведь сделал вашего старшего брата своим представителем в Конфедерации. Лорд Тон должен ценить усилия лорда Элджа. Тот не покладая рук трудится на благо Дилайны. Даже семьей не удосужился обзавестись. Не то, что ваш младший братец. Такая милая жена, такие чудесные дети…

Кори надеется, что ситийцу не видно, как побелели костяшки пальцев, которыми он судорожно вцепился в подлокотники кресла.

— Подождите… — хрипит он. — Дайте мне еще времени. Еще один разговор с лордом Тоном.

— Это уже лучше, лорд-канцлер. И чтобы ваш разговор был убедительным…

Изображение на экране резко меняется. Кори подается вперед: не для того, чтобы лучше разглядеть — ему просто не верится, что он видит все это. Охваченные огнем башни Халемского замка, обваливающиеся стены, мечущиеся в прямоугольнике двора люди и лошади… И над всем этим — тень ситийского военного крейсера, медленно закрывающего бомбовые люки.

Аудиоканала нет, и потому картинка кажется еще страшнее.

Раскрытые в беззвучном крике рты, неслышно падающие на человеческие тела огромные каменные глыбы, изгибающиеся в немом ржании кони, обезумевшие от ужаса, сбивающие все на своем пути и погибающие под пылающими балками, летающими в воздухе цепями, колесами и кусками кровельного железа.

— Мне никогда не нравилась аккалабатская архитектура, — тихо произносит голос ситийца на заднем плане. — И сами вы… мерзость. Даже если бы не браслетики короля Тона, стоило бы это сделать. Просто чтобы полюбоваться на вашу беспомощность.

— Подключи звук, — просит Кори.

— Да брось ты! — ситиец охотно переходит на «ты». — Так занимательнее. И не огорчайся особо. Братец Медео, по нашим данным, сейчас не в замке. А жена у него вроде какая-то некондиционная. Может, он даже рад будет освободиться. Ты там не плачешь, нет? Мне не видно. Согласись, что, после того как все закончится, Аккалабату нужно будет закупить пару-тройку наших оборонных технологий и обзавестись военными кораблями. У моего отца — одна из крупнейших на Ситии военных компаний, так что договоримся.

Лисс Ковальская

— Алексей Павлович! — волосы у Лисс растрепаны больше обычного, но взгляд сосредоточенный.

— Лисс, я сейчас не могу. Ни секунды.

— Неправда. Ты совершенно свободен. Тон сообщил, что ни ситийцы, ни хортуланцы не возжелали с тобой разговаривать.

— Если бы только со мной… — Разумовский включает экран, и Лисс видит его в командном отсеке главного военного крейсера Конфедерации. Если уж подняли «Звездную радугу» — единственный корабль, оборудованный запрещенными к применению видами оружия дальнего поражения, корабль, способный в клочья разнести двумя залпами небольшую планету, — значит, дела совсем плохи.

Но переть с таким оружием на хортуланцев, даже надеясь на аппанские ментошлемы, — плохая затея. Ни один генерал Конфедерации не отдаст такого приказа, потому что боится увидеть всю боевую мощь «Звездной радуги» повернутой в обратную сторону. Человеческий фактор еще никто не отменял.

Не говоря уже о том, что запрещенное оружие — значит, ситийское. Нет в Конфедерации генерала, который не умел бы воевать с ситийцами. Нет в Конфедерации генерала, который хотел бы с ситийцами воевать. Есть командор Разумовский — опытный, умный, несколько дней не бритый, ко многому безразличный старик перед дюжиной светящихся пультов, с ненавистью сверлящий взглядом кнопки, ни на одну из которых никто, кроме него, нажать не осмелится. Лисс моментально забывает все свои обиды и несогласия. Мучить этого усталого человека — низость.

— У меня есть решение.

А она-то думала, что он никогда уже не посмотрит на нее с надеждой! Так, как смотрел в первые годы обучения и совместной работы. Когда Лисс стала членом Звездного совета, эти надежды можно было считать сбывшимися, но во взгляде Гетмана все чаще стало сквозить недоумение и разочарование.

— Помоги мне, Лисс, — тихо говорит Командор Конфедерации. — Я не знаю, что с этим делать.

— У нас есть возможность воздействовать на императора Хорта, — когда речь заходит о деле, Лисс не любит тянуть кота за хвост. — Кателла, моя однокурсница, Вы ее, конечно, не помните. Она хочет взять переговоры на себя. Кателла, подойди, пожалуйста. Гетман тебя не видит.

На экране появляется невысокая худенькая женщина с коротенькой стрижкой торчком на угловатой голове. Гетман вспоминает, что видел ее на Анакоросе. Конечно, помню. Она заместительница Лисс по чему-то там важному. Но при чем здесь, скажите ради Бога, император Хорт?

— Кателла? — Лисс подталкивает подругу к монитору и ободряюще кивает ей.

— Я хортуланка, я имею право в любое время говорить со своим императором, — вот так, без здрасьте и разрешите представиться.

Разумовский растерянно трет рукой лоб.

— Он может не захотеть тебя выслушать.

— Он не может. Это закон.

Гетман вдруг отчаянно чувствует, что вникнуть в эту комбинацию, а тем более продумать ее до конца, у него нет сил. Что ему до смерти хочется просто взять и довериться Лисс. Перепоручить ей все на свете, как всегда, как раньше, когда всем на свете был Тон, умирающий в ситийских угольных шахтах, и его надо было во что бы то ни стало оттуда вытащить. Как на этом чертовом… Гетман вдавливает в панель кнопку конференц-связи. Через пять минут за Лисс и Кателлой вылетит военный корабль, а пока они будут лететь, Разумовский промоет мозги всем неверующим, убедив их, что у него есть самый лучший план за всю историю Конфедерации. И все согласятся.

* * *

— Беженка? Изменница? — в толпе придворных, окружающих императора Хорта, недоуменное шевеление. Он устанавливает тишину одним взмахом руки.

— В любом случае я Вас слушаю.

По обе стороны монитора напряженное молчание. Кателла нерешительно облизывает губы, оглядывается на Лисс, которая стоит на полшага впереди группы конфедеративных военных и дипломатов, скрестив на груди руки. Та шипит: «Ну, давай уже! Ты обещала!»

То, что происходит дальше, заставляет Лисс крепко заткнуться и протереть очки. Кателла стягивает через голову водолазку и подходит ближе к монитору. Под водолазкой ничего нет. Хорт внимательно разглядывает татуировки, пирсинг на ключицах, сосках, между грудями. Изучает, словно читая книгу. Его сосредоточенность и равнодушно-безразличное выражение, с которым стоит перед ним Кателла, резко контрастируют с тем, что происходит среди окружающих Хорта министров. Не говоря уже о представителях Конфедерации.

Наконец, Хорт завершает свое исследование. Разгибается, обхватывает себя руками за плечи, будто ему холодно, угрюмо спрашивает:

— Чего ты хочешь?

— Оставь в покое Аккалабат. И убери оттуда ситийцев.

— Они в ментошлемах, — Хорт не обсуждает сути приказа, он обсуждает, как его выполнить.

— Придумай что-нибудь. Пусть снимут. Хоть некоторые командиры. Тебе хватит.

— Ну, хорошо, — пожимает плечами Хорт. — Навестишь меня как-нибудь на Хортулане?

— Если ты будешь хорошим мальчиком, — улыбается Кателла.

— Я очень хороший.

— Тогда я тебе расскажу, почему мы не можем обижать аккалабов.

— Раньше надо было… рассказчица.

Экран гаснет.

В комнате тишина.

— Оденься, — резко бросает Айрас. Он не смотрит ни на жену, ни на окружающих.

Кателла как ни в чем не бывало натягивает водолазку. Конфедеративные дипломаты стоят как гвоздями прибитые. «Команды „отомри“, очевидно, не поступало», — торжествующе думает Лисс. В том, что она сама не очень рассчитывала на такой быстрый исход дела, ей пока признаваться не хочется.

Первый отмерший из дипломатов нерешительно спрашивает:

— Кателла, простите, но вы уверены, что он поступит так, как вы попросили?

— Я не просила. Я приказала.

— На каком основании? — интересуется Разумовский. Кажется, что он единственный не потерял головы. Наливает стакан воды, протягивает Кателле. Придвигает ей стул.

— Я старшая представительница императорского дома. Он обязан повиноваться без обсуждения. Даже если он император.

— Но это же невозможно! У тебя нет никаких рычагов! — выкрикивает Айрас. Видно, что сказанное новость для него тоже.

— Я старше. Он сделает, — спокойно отвечает Кателла, садится на стул и залпом выпивает стакан, предложенный Разумовским.

* * *

— Айрас О'Донг!

— Я.

Вперед из заднего ряда проталкивается ярко выраженный мхатмианин. Проталкивается — это сильно сказано. Все родители заранее получили списки курса, в которых рядом с краткими объективными данными на каждого ученика содержались рекомендации по поведению с ним. Лисс живо представилось, как всякая заботливая мать, снаряжая свое чадо в школу, триста раз повторила ему, глядя прямо в глаза: «И ни-ког-да не вздумай дотрагиваться до этого мхатмианина!» Люминофор, придающий телу мхатмиан мерцающее сияние в темноте и лоснящийся блеск на свету, ядовит: даже представители разных племен на Мхатме не всегда могут обменяться рукопожатием, что же касается чужеземцев — для них малейшее прикосновение к коже мхатмианина чревато сильнейшим болевым ударом и непроходящим рубцом или язвой на месте контакта. В случае длительного или особо плотного соприкосновения живая плоть выжигается до костей. Эффект сравним с воздействием концентрированной серной кислоты.

Поэтому, несмотря на то что на вызывающе поблескивающем ярко-алыми треугольными зрачками мальчишке наглухо застегнутый и по уши натянутый комбинезон с длинными рукавами, а перчатки оставляют открытыми только последние фаланги пальцев, ряды первокурсников расступаются. Никому не хочется получить здоровенный багровый ожог на коже.

О том, что прикосновение причиняет невыносимую боль и носителю люминофора тоже, малыши еще не задумываются. Картинка в «инструкции по эксплуатации однокурсников» была достаточно красноречивой. Никого уговаривать не надо. Как и всем его соотечественникам, уже закончившим Анакорос, Айрасу О'Донгу придется одиннадцать лет сидеть за партой в одиночестве. Несмотря на то, что он не просто так, он О'Донг — сын третьей руки Носителя эбриллитового венца Мхатмы.

Лисс ждет не дождется возможности потолковать с мхатмианином: она всю голову сломала, пытаясь вникнуть в тонкости сословного языкознания. Для многих объектов на Мхатме существуют разные названия, в зависимости от социального положения того, кому эти объекты принадлежат. Например, части тела или предметы одежды Носителя эбриллитового венца обозначаются иным словом, чем те же принадлежности его родственников. А для частей тела и одежды мхатмианской знати, не имеющей чести относиться к кровным родственникам самодержца, и простых мхатмиан есть еще два комплекта наименований. То, что совершенно одинаковые, почти как у землян, руки и ноги могут называться четырьмя разными словами, абсолютно сбивало Лисс с толку, но и казалось притягательным.

Поэтому она поправила очки и беззастенчиво воззрилась на мхатмианина. Он, по указке учителя устроившись за задней партой, ответил ей таким же прямым взглядом. Большеглазая растрепанная девчушка с Земли, едва доходившая ему до плеча, явно не боялась, а интересовалась, и Айрас решил про себя, что с ней, наверное, можно дружить. Если не будет очень навязчивой.

— Кателла Тьюн!

Этой вообще от пола не было видно. Айрас, перед выходом из комнаты аккуратно прилизавший пока еще короткую гривку, покрывавшую не только голову, но и шею, предположил, что местных девочек мамы начинают причесывать только после того, как те достигнут определенного роста. Если смелая очкастая… как ее? да, Лисс Ковальская, дочка знаменитого врача с Земли (имена и краткие сведения о социальном положении однокурсников он тоже старательно заучил, чтобы не ударить лицом в грязь с первых же дней), имела на голове что-то хоть как-то еще напоминающее косички, то у этой…

«А что вообще у этой могло быть? — одернул себя Айрас. — Она же с Кризетоса! Кто ее будет причесывать?!! Кто ее вообще сюда пустил?!!» Его еще во время первого чтения списка передернуло, а отец с матерью молча нахмурили брови: сын пусть двоюродного, но все же брата Носителя эбриллитового венца Мхатмы не должен учиться в компании тех, у кого отец «не указан»; мать — «без определенного рода занятий» (знаем мы, каков на Кризетосе «неопределенный род занятий»!); расовая принадлежность «неизвестна, но особых предосторожностей не требует».

«Эти земляне готовы что угодно продать за деньги, — мрачно процедил отец. — Пускают всякую шваль. Во что превращается Анакорос?» Обсуждался даже вопрос о том, не оставить ли высокорожденного Айраса дома, но решили, что отступить перед таким мизерным препятствием, как присутствие на курсе швали с Кризетоса, было бы недостойно мхатмианской знати.

Кроме того, дочь женщины легкого поведения, прижитая ей, очевидно, от туповатого зверообразного десантюги, просто должна была оказаться несусветной дурой и вылететь уже после первого курса. Не говоря уже о том, что Анакорос — это дорого, действительно дорого (если поступать, конечно, не по дипломатической линии или в рамках межпланетного договора), а значит, у непотребной мамаши не хватит денег на весь курс обучения, в который она сунула свиное рыло своей такой же непотребной дочки.

Свиное, или, вернее, поросячье рыло, как его про себя обозвал Айрас, разглядеть за путаницей черных волос не удалось. Однако удалось с удовольствием заметить, что общая реакция на пугало с Кризетоса совпадала с его собственной. Несколько парней со Сколопакса, державшихся поодаль плотной группкой, даже попытались издать осуждающее «бууууу…», которое было тут же пресечено учителем, указавшим ободранной карлице место…

«Нееет! Только не это!» — мысленно взвыл Айрас и не смог удержать протестующего жеста, когда девочка потопала по проходу к парте прямо перед ним. Очевидно, из-под спутанной челки что-то все-таки было можно разглядеть, потому что в ответ на жест Айраса «поросячье рыло» застыло как вкопанное, молниеносно сдернув с сиденья потертую сумку, только что туда поставленную.

— Вы хотите что-то сказать, Айрас? — ледяным голосом осведомился учитель.

— Нет, — Айрас взял себя в руки. О недопустимости дискриминации и социально-расовой нетерпимости в стенах Анакороса (вплоть до исключения) ему твердили школьная администрация и психологи в течение всей подготовительной недели.

— Хочет-хочет, — сварливо встряла маленькая Ковальская. Ее родители тоже читали ей «инструкцию по эксплуатации товарищей» и со вздохом констатировали, что малышке с Кризетоса придется несладко. Лисс тут же решила, что ничего подобного она, наследница гуманистических идеалов Гетмана, позволить не может.

— Ему, видите ли, не нравится, — громко бормотала себе под нос Ковальская, направляясь на глазах у оцепеневшего учителя к парте, возле которой переминалась с ноги на ногу Кателла, — что девочка с Кризетоса будет дышать одним воздухом с их королевским величеством, или как оно там… Перебьешься, красноглазый. У нас здесь территория Земли, а не мхатмианское болото. Мы будем сидеть тут. Чего ты встала? Тебя весь курс ждет.

На этих словах Ковальская наконец достигла предпоследнего ряда, взгромоздила на стол огромных размеров рюкзак, который до этого волокла по полу, цапнула за руку Кателлу, жалобно сжавшуюся в комок, и подтащила ее к стулу.

— Ковальская… — в голосе учителя явно слышалось колебание. Документы девочки привез сам Гетман, она была дочкой одного из светил земной медицины и должна была сидеть на первой (а не на предпоследней!) парте, вести себя хо-ро-шо и дружить с приличными и очень приличными детьми, а никак уж не с…

— Мы уже сели, — тем временем сообщила Ковальская. — Можете продолжать.

Ее уже интересовали другие проблемы. Конечно, знания Лисс про Мхатму не ограничивались статьей в планетном классификаторе, но кое-какой информации все-таки не хватало. Она решительно повернулась к Айрасу:

— Эй, Ваше Высокоблагородие, у вас на Мхатме язык показывают, когда дразнятся?

— Не понял, — отрубил Айрас. Ему тоже явно не хватало знаний о землянах, которые он почерпнул из астронета.

— У нас на Земле, — доброжелательно пояснила Ковальская, не обращая внимания на учителя, который тоже решил не обращать на нее внимания и занялся дальнейшим распределением учеников по партам, старательно группируя сколопакских первокурсников подальше от образовавшейся на заднем ряду троицы. — У нас на Земле, когда дразнят, когда хотят человека… (она молниеносно пощелкала карманным словариком) о! не знала этого слова… у-яз-вить, показывают язык. Вот так.

И Ковальская высунула длинный розовый язычок по направлению к Айрасу.

— И чего? — осторожно поинтересовался ошеломленный мхатмианин.

— Это обидно, — констатировала Ковальская, убрав язык.

— Нисколько, — возразил Айрас.

Маленькая Кателла молча прислушивалась. Сумку она поставила на колени и судорожно вцепилась в нее пальцами.

— Обидно-обидно. Точно тебе говорю, — недовольно сказала Ковальская. И хотела уже повернуться обратно, когда за плечо ее аккуратно потрогали сзади тыльной стороной руки и сказали:

— Нет. Обидно — так.

Лисс потом утверждала, что более зверской рожи она не видела никогда в жизни. Задыхаясь от смеха, она уткнулась головой в рюкзак. Плечи Кателлы, которая умудрялась одним глазом наблюдать за происходящим, тоже затряслись.

— Эй, девочка, — неожиданно для себя самого спросил Айрас. — Ты плачешь?

Ему почему-то хотелось, чтобы она заплакала.

— Нет. Мне смешно, — тихо проговорила Кателла.

Если бы в этот момент учитель не закончил рассадку и не объявил начало урока, Айрас, не задумываясь о последствиях, треснул бы ее кулаком по спине.

* * *

Весенние каникулы на Анакоросе — время бесплатных познавательных экскурсий для всех желающих и настоящая головная боль для восьмикурсников. Студенты всех восьмых курсов собираются за несколько дней до этих каникул в актовом зале вовсе не затем, чтобы отметить переход на девятый курс — первый из выпускных.

В зале на возвышении устанавливается старомодный лототрон. Никаких компьютеров, никаких виртуальных моделей. Весело шуршат маленькие белые шарики. Внутри шариков — названия планет Конфедерации. Вытаскивается один. Так определяется, куда студенты отправятся выполнять исследовательский проект по истории, экономике, географии, этнографии, археологии, биологии — по всему комплексу наук, доступных для изучения на Анакоросе.

Иногда случается, что выпадает чья-то родная планета: тем лучше, но и тем труднее — требования к зачетной работе сразу же возрастают вдвое. Нужно изложить не только результаты собственных разысканий, но и предугадать, чем взгляд на мир, где ты родился и вырос, со стороны будет отличаться от твоего собственного. Список критериев, по которым оценивается проект, составляет увесистый файл, так что на развлекательную поездку рассчитывать не приходится, особенно если в твой год выпала большая планета. Астронетом и книжными знаниями не отделаешься. Это как боевое крещение: восьмикурсники мечутся как проклятые по всем континентам Аппы, вязнут в хоммутьярском киселе, мерзнут на Когнате. Все это на фоне лениво шляющихся по достопримечательностям той же планеты старше- и младшекурсников: их черед строчить квалификационную работу уже прошел или еще не наступил, и можно бесцельно наслаждаться тысячелетними руинами и чудесами новейших технологий, валяться на пляжах, лазить по скалам, гонять на катамаранах и собачьих упряжках.

Перелет и недельное проживание на планете оплачиваются колледжем, но возможности передвижения по избранному миру ограничены собственными средствами учащихся. Те, кто побогаче, увидят все своими глазами — те, кто победнее, будут довольствоваться библиотеками, музеями, архивами столичных городов.

На восьмой анакоросский год Лисс, Айраса и Кателлы будущего члена Звездного совета госпожу Ковальскую обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, хотелось, чтобы лототрон выплюнул для их курса медиевальную до мозга костей цивилизацию, но не исхоженную землянами вдоль и поперек Мхатму, а что-нибудь экзотическое в самом дальнем углу Вселенной, например, Тезен. С другой стороны, Лисс скрещивала пальцы: не дай бог, попадется неантропоморфный мир, где придется с утра до ночи созерцать существа с ушами на коленках или, того хуже, вообще без ушей и коленок. С третьей стороны, ей искренне хотелось, чтобы ее друзья получше узнали Землю. В результате действительно получилась Земля.

Айрас был в восторге и строил грандиозные планы. Лисс ума не могла приложить, каким образом он собирается за неделю проскакать по Великой китайской стене, искупаться в Великих озерах, спуститься в Великий каньон, вскарабкаться на Монблан, сфотографировать кенгуру, слона, верблюда, тукана и синего кита в среде их обитания, перелететь на глайдере через Сахару и посетить два десятка крупнейших музеев, каталоги которых он, не отрываясь, изучал всю дорогу от Анакороса до австралийского космодрома.

Кателла прореагировала сдержаннее, но видно было, что на Землю ей тоже хочется. «Хочется и колется», — проворчал Айрас, краешком глаза поглядывая, как неугомонная Ковальская суетится возле подруги. «Зачем вообще тратят деньги на билет для таких вот… которые просидят семь дней на одном месте? С тем же успехом можно было бы делать проект и на Анакоросе. Подумаешь: атмосферой планеты пропитаться!» — вспомнил он строчку из руководства по исследовательской практике. «Зачем землянам надо, чтобы такие вот, которые… пропитывались их атмосферой? Держали бы их подальше!» Додумать свою мысль дальше Айрас не успел, наткнувшись на испепеляющий взгляд Ковальской.

— Я бы таких, как ты, жлобов тоже не пускала на Землю, — мстительно пропела Ковальская.

— Мысли читаешь? — Айрас решил не обижаться. В конце концов, Лисс была единственной, кто все эти годы общался с ним без всякого напряжения. Даже по плечу иногда хлопала в минуту особого энтузиазма. Если бы еще рядом с ней не вертелась вечно эта, которая…

— Я? Нет, — усмехнулась Ковальская. — Куда мне… мысли читать. А, Кателла?

Кателла ответила, как всегда, когда разговор у них получался на троих, из-за книжки:

— Конечно, Лисс. Такие мысли, как у него, читать совершенно неинтересно.

Айрас сделал очередную пометку в каталоге Лувра, зевнул:

— Главное, чтобы потом было интересно читать мой проект. Чего и вам желаю.

И победоносно покинул двух вредных девиц.

Проект у него вышел ошеломительный. У единственного на курсе — ни одной фотографии, ни одной 3 или 4D модели, скачанной из астронета! Все свое, своими руками потроганное, своими ногами пройденное. Когда кто-то из однокурсников при виде многомерной съемки египетского сфинкса на фоне поднимающегося солнца, сделанной Айрасом с планирующего глайдера, восторженно протянул: «Здорово! Как в кино!» — тот неподдельно обиделся:

— Какое тебе «в кино»!?? Я там был — по-настоящему!

И видно было, что это «по-настоящему» чрезвычайно важно для Айраса.

Однако высший во всей параллели балл не обрадовал мхатмианина. Такой же балл, кроме него, Лисс и яйцеголового аппанца из параллельного класса, получила… Кателла?!! Возмущению Айраса не было предела.

— Почему у нее тоже высший балл? Она же не видела ни одной из этих досто… доспро… достопро… достопоничательностей!

Он даже пристукнул кулаком по парте от злости. Все картинки скачаны из астронета или предоставлены зловредной Ковальской! Ни одной собственной фотографии, ни одного подлинного впечатления! Да, хорошо скомпоновано, да, есть ощущение соприсутствия. Но не было! Не было самого присутствия на месте! Не прикладывала Кателла ладонь к горячей от солнца поверхности пирамид майя. Не шагала по стершимся от миллионов подошв, проходивших этим путем до нее, плитам Великой китайской стены. Не пронизывал ее свистящий ветер на краю Большого каньона. Все это было в жизни Айраса, сотен и тысяч землян и жителей других планет. Но не у Кателлы. Она украла эти впечатления, присвоила их, не покидая пределов научной библиотеки в Санкт-Петербурге и компьютерного центра тамошнего университета.

Айрас кипел от негодования и на этот раз, вопреки обыкновению, не сдерживаясь, выплеснул его на Лисс:

— Зачем ты ей помогала? Это же чистой воды обман! А ты… ты ее пособница! Вот уж не ожидал от тебя, Ковальская, честное слово!

Лисс в недоумении выпучила глаза:

— Слушай, да что ты так взъелся? Еще десять человек из нашей параллели сделали проект по библиотечным и компьютерным данным — им просто не хватило денег, чтобы путешествовать. Это обычная практика. Не у всех родители — высшая знать планеты, как у тебя. А ты прицепился к одной Кателле. Тебе это не кажется несправедливым?

— Мне это кажется ненормальным. У остальных, кто работал в библиотеке, это ясно по самим проектам. Дистанция между наблюдателем и наблюдаемым, если ты понимаешь, о чем я говорю. А у нее… — Айрасу ужасно не хотелось этого признавать, но, не признав, нельзя было осудить. — У нее полный эффект соприсутствия, погруженности в атмосферу места. Этого не может быть. Так нельзя.

— Нельзя что? — холодным, как льды Антарктиды, голосом спросила Ковальская.

— Нельзя передать завораживающее ощущение от бесконечности песков Сахары, увиденных с воздуха, рвущееся из груди ликование, которое вызывают выпрыгивающие из вспененных бурунов и словно летящие над водой касатки, ароматы лавандовых гор Люберона и ночные песни соловьев над ними, если не видел, не слышал, не вдохнул полной грудью воздуха вашей Земли, ее красок и песен.

Глаза у Лисс стали совсем уже как у глубоководной рыбины. Такой поэтичности она от Айраса не ожидала. Прагматика, однако, не заставила себя ждать.

— А она, тем не менее, это сделала. Признайся, Ковальская, ты написала за неделю два проекта? — Айрас перегнулся через парту и навис над Лисс во весь свой недюжинный рост.

— Каждая из нас сделала свой проект, Айрас.

Мхатмианин давно уже знал, что если Лисс затягивает завязки рюкзака с выражением лица леди Макбет, выбирающейся ночью из спальни с кинжалом, то лучше пойти на попятный. И Лисс знала, что ее слово в подобных случаях остается последним.

— Я не понимаю, что тебя так задело, — отрезала она.

— Компьютерный мир не может заменить настоящий.

Лисс с удивлением вскинула глаза от рюкзака. В этот раз Айрас, грациозно удалявшийся по проходу между рядами, не оставил за ней последнего слова. Она сделала себе зарубку на память — обязательно дознаться почему.

* * *

— А ты молодец, — Лисс не скрывает радости за подругу. — Никто ничего не заметил.

Они сидят по-турецки на балконе Лиссьей комнаты, не торопясь тянут холодную минеральную воду, щурятся на заходящее солнце. Кателла трясет в стакане веточкой мяты, разгоняет шипучие пузырьки:

— Полное занудство было просидеть два дня у входа в гостиницу, пока все подтягивались. В следующий раз я заставлю их составить расписание, кто когда и откуда вернется.

Лисс хихикает:

— В следующий раз я тоже никуда не поеду. Лучше помогу тебе составлять расписание. Накачаешь информации и для меня. Лафа, а?

— Злоупотреблять все же не стоит, да, Лисс? — Кателла засовывает стебелек мяты в рот и тщательно пережевывает. Улыбается чему-то внутри себя.

— Ну, разве ж ты злоупотребила? — Лисс — сама невинность. — У Айраса, например, не стащила ни единого образа.

Наверное, Кателла случайно откусила шершавый мятный листочек и подавилась им. Кашляет она долго и громко. Лисс хлопает подругу по спине:

— Вот не к ночи будь помянуто наше чудо люминисцентное! Что его не видно-то второй день? Заболел нервным расстройством от твоих «ненастоящих впечатлений»? Не пойму, что он заладил, как попугай? Обманнн! Обманнн! Аааабманнн! — Лисс потешно хлопает руками-крыльями и вертит головой очень похоже на попугая, и Кателла перестает кашлять и фыркает. Приглаживает ладошкой короткую черную шерстку на голове:

— Уже совсем солнце село, я пойду, Лисс. Все-таки превратить тот поток впечатлений, что я вытягивала из наших однокурсников, в более-менее удобоваримые образы, к которым вы привыкли, задача даже для меня непростая. Устала я. Нужно отоспаться и очистить голову от всякой оставшейся там шелухи. Картинки эти…

Лисс, не отрываясь взглядом от горизонта, где от солнца осталось уже только багровое мутное зарево, меркнущее на глазах, делает рукой «пока-пока». Она тоже устала. Через месяц семестр кончится, а впереди — беззаботное лето на Ладоге и поездка с родителями на Хоммутьяр. Там щупальца, но и одно из крупнейших в Конфедерации собрание медиевальных древностей. Мням-мням-мням…

Кателла Тьюн

Когда Кателла захлопывает за собой дверь Лиссьей комнаты, усталость наваливается с новой силой. Усталость и какое-то нехорошее чувство вины. Чувство это вызвано вовсе не тем, что в глубине души она тоже уверена: Айрас прав, ее впечатления ненастоящие. Она ловко украла их, воспользовавшись своими ментоскопическими способностями, о которых, кроме Лисс, здесь никто не знает. Нет, за это Кателле не стыдно. Этим она гордится. Пусть другие считают ее серой мышкой: она — наследница одного из наиболее мощных геномов Вселенной, уникальной силы властителей Хортуланы.

Она не собирается демонстрировать свою силу: все эти аппанцы, верийцы, разная шушера с мелких планет недостойны даже прикоснуться к ее беспрецедентным способностям. Их удел — быть подопытными кроликами, донорами впечатлений, генераторами ментальных и эмоциональных волн.

Для одной Лисс сделано исключение. Только если будет очень-очень нужно, Кателла дотронется до внутреннего мира подруги. Лисс предупреждена. Она пожала плечами: «Ну что с тобой делать! Хортулана есть Хортулана. Черного кобеля…»

Кателла замедляет шаг. Что-то странное происходит на детской площадке, мимо которой она идет к своему общежитию. Бешено крутится каруселька с веселыми слониками, а на ней — светящийся вихрь. Голубовато-золотое сияние, сквозь которое Кателла, совсем легонько потянувшись сквозь спустившиеся синие сумерки, чувствует беспросветный мрак отчаяния. Ей не нужно смотреть, чтоб узнать, кто там, на площадке.

Девочка сразу вспоминает источник того самого чувства вины, терзающего ее уже вторые сутки. Есть в анакоросском колледже одно ментополе, в которое она лазит бессовестно и регулярно, из эгоистического любопытства, просто чтобы быть в курсе. Она хочет знать о нем все: перестал ли болеть палец, вывихнутый два дня назад в спортзале, что у него было на завтрак, хочется ли ему сегодня идти на занятия в планетарии, какая музыка ему нравится… Она собирает по крупицам знание о нем, следит за малейшими перепадами его настроения. Хотя настроение-то у него обычно хорошее. Кроме как, когда она, Кателла, рядом. Поэтому она наблюдает издали, стараясь не раздражать.

Но сегодня, сейчас издали невозможно: в блещущий вихрь отчаяния на детской площадке ее затягивает, как в воронку торнадо. Усилием воли переставляя окаменевшие ноги, Кателла тащится на площадку, облокачивается на хилый заборчик в двух шагах от эпицентра эмоциональной бури.

Айрас ее не замечает. Вновь и вновь он, отталкиваясь ногой, раскручивает карусельку, пока наконец в ней что-то не дзенькает, отчего слоники перекореживаются набок. Айрас угрюмо сползает на край, разглядывает свои ноги. Кателла, мысленно обругав себя за то, что вот так, ни с того ни с сего, идет на верную смерть, перелезает через заборчик и пристраивается рядом. Он ничем не показывает, что соизволил ее заметить, просто монотонным, заржавленным голосом рассказывает о том, что она уже десять раз поняла.

Позавчера пришло официальное сообщение о подавлении очередного мятежа оппозиции на Мхатме. Не то чтобы на Мхатме изобиловала оппозиция, просто Носитель эбриллитового венца страсть как любил подавлять мятежи. На этот раз суровая длань мхатмианского правосудия ухватила за шиворот семью О'Донг, которая всего-то лишь абстрактно размышляла о терапевтических свойствах некоторых сколопакских ядов и возможных последствиях смены высшего руководства планеты для торгового дома О'Донг. Личная инквизиция Носителя эбриллитового венца, как известно, веников не вяжет. Она вяжет руки и ноги, подвешивает за разные части тела, применяет раскаленные щипцы и дыбу.

В одночасье из сына высокопоставленного вельможи, в распоряжении которого находилось одно из крупнейших состояний Мхатмы, Айрас превратился в нищего изгоя. Пал, что называется, из князей в грязь.

— И что сделают с твоими родителями?

— Уже сделали. Им отрубили голову.

Невероятным образом, как только эти слова слетают с его губ, Айрасу становится легче. Отчаянная боль отпускает сердце, и мысль о том, через какие пытки пришлось пройти родителям перед смертью… эту мысль, буравившую с утра его душу, Айрас тоже перестает думать. Он трет кулаком сухие глаза и вываливает на Кателлу свою последнюю жалобу, самое большое свое терзание:

— Понимаешь, я никак не могу вспомнить, как мы с ними прощались в последний раз на каникулах, когда я улетал сюда. Хочу и не могу. Что на маме было надето, о чем мы разговаривали на космодроме, как отец махал мне рукой. Казалось, что это все еще много раз повторится, что это мелочи. Если бы я знал… я бы так хорошо все запомнил. До мельчайших деталей.

— А ты постарайся, — неуверенно предлагает Кателла. Больше всего на свете она боится сейчас, что он заметит, что это она — одна со всего курса — сидит рядом с ним, и прогонит ее.

— Я уже старался.

— А ты еще раз.

Он отмахивается от нее, как от назойливой мухи. И тут же вспоминает — мамин развевающийся сарафан, зеленые и оранжевые полосы, отца, размахивающего эбриллитовым жезлом — знаком принадлежности к высшей знати Мхатмы, перемежающего стандартные наставления грубоватыми шутками над особенностями жизни анакоросского колледжа, которые кажутся главе рода О'Донгов варварскими и непонятными. Младших братьев — они приняли ту же судьбу, что и родители («До четвертого колена!» — гласил приказ Носителя эбриллитового венца) — бешено скачущих по VIP-залу мхатмианского космодрома и сбивающих всех на своем пути: им можно, они же двоюродные племянники владыки Мхатмы…

— Ну как? Ты вспомнил? — Кателла говорит задыхаясь, как после долгого бега. Но Айрас не замечает: он весь поглощен своими воспоминаниями. Ему ужасно мешает сейчас эта приставала. Кто просил ее лезть со своими вопросами, со своим идиотским сочувствием? Уставилась своими глазищами и смотрит. Именно сейчас, когда он вспомнил, когда ему надо сосредоточиться. Айрас вскакивает и, не прощаясь, идет, почти бежит, к своему общежитию — в комнату, скорее, запереть дверь и вспоминать, вспоминать, вспоминать дальше!

Кателла издает сдавленный стон, голова ее падает на руки. Лисс найдет подругу назавтра на сломанной карусельке в таком состоянии, что, ни о чем не расспрашивая, отведет в поликлинику. У самых дверей которой, впрочем, Кателла вырвется и сбежит. Ковальская скорчит очередную вредную рожу, но решит больше не вмешиваться. Пока.

Айрас О'Донг

«…И, наконец, убедительно просим вас, уважаемые студенты, в случае если вы решите заняться покорением скал на южной оконечности пляжа, делать это в сопровождении инструктора, в спортивной обуви и с соответствующим снаряжением. Тем, кто в себе не уверен, следует от этого экстремального времяпрепровождения отказаться. При таком сильном ветре, как сегодня, на скользком от воды известняке может что угодно случиться. Северная часть пляжа закрыта от ветра и хорошо оборудована. К вашим услугам купание, ныряние под коралловый риф, водные виды спорта. Уверены, что вы найдете чем занять себя в эти выходные».

Последние слова сопровождающий выкрикивает уже в спины бодро семенящим по направлению к кипящей белыми бурунами чаше залива студентам. Это Корос — лучший пляж Анакороса, центр известной во всей Конфедерации курортной зоны. Представители цивилизаций с температурным режимом тела, аналогичным земному, круглый год наводняют эти несколько десятков квадратных километров, усыпанных кирпично-красным, всегда усыпляющее-теплым и никогда не обжигающе-горячим песком. Ультрамариновые волны сладко-соленого моря разбиваются о белые скалы, а подводные пещеры служат пристанищем необыкновенной красоты кораллов и гигантских, но совершенно безобидных морских звезд — не таких, как земные, а таких, как небесные — золотистых и туманно-желтых.

Айрас опытным взглядом окидывает пляж. Как и ожидалось: большинство однокурсников покорно потопали в северном направлении — под разноцветные зонтики, к выстроившимся вдоль кромки воды катамаранам и теснящимся в пенном прибое яхточкам. За собой шумная компания волочила ласты, трубки, доски для серфинга, кое-кто даже ухитрялся на ходу надувать матрас. Ну, раз всем налево, значит, нам — направо, к белым известняковым скалам, возле которых установлен предупреждающий знак: «Опасно при сильном ветре». Там можно будет выкупаться без опасения задеть кого-нибудь из отдыхающих ногой или рукой. И никто не будет шарахаться.

Вопрос о том, что в компании веселее, давно уже не стоял. Только Ковальскую Айрас для порядка поискал глазами и, убедившись, что та уже куда-то смылась, беззлобно обругал про себя «ту, которая» уволокла, очевидно, его единственную подругу заниматься какой-нибудь бессмысленной ерундой. Специально, чтобы Ковальская заплатила.

День все равно обещал быть приятным. Мхатмианин разложил полотенце и принадлежности для подводного плавания в тени пилообразного утеса, на котором крючья скалолазов оставили свои отметины, и начал налаживать акваланг. Подводный мир Анакороса не отличался таким разнообразием, как на Мхатме, но золотые морские звезды заслуживали внимания. Тем более что тело Айраса испускало люминисцентное свечение и под водой, давая ему возможность лучше рассмотреть внутренность небольших пещерок, где эти звезды обычно устраивали свои колонии.

Нырять с аквалангом он пристрастился уже на Анакоросе, незадолго до злополучной попытки дворцового переворота, лишившей его родителей, положения в обществе и фактически средств к существованию. Поскольку Айрас прекрасно успевал по всем предметам, администрация колледжа решила дать ему возможность доучиться на стипендию Конфедерации, прекрасно осознавая, что возвращение парня на Мхатму было для него смерти подобно. Он и доучивался, но старенький акваланг заменить на новый денег не было, так что перед каждым спуском приходилось тщательно подгонять и проверять снаряжение. Чем он старательно занимался, пока не услышал над головой истеричные крики:

— Да не туда же! Не ту-да, бестолковая!

На нешироком каменном карнизе в пяти-шести метрах над чуть прикрытым водой прибрежным рифом стояли Лисс и трое парней со старшего курса, которые судорожно пытались вытянуть рвавшийся у них из рук под сумасшедшими порывами ветра конец веревки, на котором раскачивался маленький блестящий карабинчик. Такие же карабинчики были пристегнуты к поясам вжимавшейся в скальную стену четверки. Веревка, пропущенная через карабинчики, уже была должным образом закреплена на металлических скобах, забитых над карнизом.

Айрас поискал взглядом бестолковую хозяйку раскачивающегося карабинчика. Ее еще не было видно за уступом, из-за которого выбралась группка скалолазов. И, судя по их лицам и встревоженным голосам, летавший из стороны в сторону на ураганном ветру карабинчик представлял значительную проблему: шансов перебраться через острый ребристый гребень, выдававшийся вертикально почти на два метра из поверхности скалы, у пятой участницы предприятия оставалось все меньше и меньше.

— Кателла, не делай ничего, ради бога! Стой, где стоишь! — завывала Лисс.

Мальчишки тем временем совещались, пытаясь, видимо, выработать стратегию спасения. Айрас знал, что для этих троих вылазка на скалу не была случайностью, они занимались в альпинистском кружке уже несколько лет, и растерянное выражение на их лицах ему не понравилось. Он поднялся и сделал несколько шагов по направлению к скалам. Ветер ударил в лицо, на мгновение запорошив песком глаза. Он успел еще услышать очередной яростный вопль Лисс, звон вырвавшейся из скальной щели закладки… И, ни о чем не успев подумать, просто шагнул вперед, протянув руки по направлению к падающему женскому телу.

Ударом их отбросило на камни. Айрас еще в последнем промельке сознания попробовал оказаться внизу — так, чтобы его, а не ее спина ударилась о поросшие ракушками валуны. И все смолкло: ветер, волны, металлическое дребезжание крючьев и карабинчиков, скрип натянутых веревок, неуместный, никому не нужный крик Лисс: «Не трогай!»

Первая мысль, пронзившая Айраса, когда он очнулся, снова была о Кателле. Он ощутил ее остренькие лопатки у себя под пальцами, ничем не защищенную кожу спины, к которой прижимались его предплечья, соприкосновение живота с животом, бедер с бедрами и задохнулся от страха. Ужас и раскаяние сжали его сердце. «Спасатель! Чертов, хренов, уродский спасатель! Я же ее убил…» Ему не нужно было математических вычислений, да и затуманенный болью мозг не был на них способен: при такой площади соприкосновения кожи шансы на выживание у любого существа во Вселенной, вступившего в контакт с мхатмианином, были равны нулю. Сам-то он выкарабкается. Не скоро. Ему предстояли, по-видимому, месяцы бессонных ночей, лошадиные дозы анальгетиков, неуклюжие попытки заново овладеть собственным телом, но он выкарабкается. А вот она…

Кровь, в диком ритме пульсировавшая в ушах, залила мозг минутным приливом, а когда схлынула, тихий голос в его голове сказал:

— Не волнуйся, ты меня, правда, спас. О камни бы я разбилась, а твой яд на меня не действует.

— Повтори! — Айрас сам не знал, сказал ли он это вслух или сухие губы отказывались повиноваться, но Кателла ответила.

— Ты спас меня, Айрас. Спасибо тебе.

Но Айраса интересовало другое.

— Почему? Почему на тебя не действует? — корчась от боли, спрашивал он. Боль, страдание, ожоговые пятна, расползавшиеся по всей коже, ничто из этого не имело значения. На нее не подействовало, ей было не больно.

— Я тебе потом расскажу, — мелодичный голос звучал у него в голове успокаивающе. Он чувствовал, как прохладные руки прикасаются к нему, снимают боль. Как все ощущения становятся мягче и в то же время пронзительнее, как, будто маленькие воробышки, трепещут ее нежные слова внутри него, в самом его сердце. На фоне этого обезболивающего покоя, разливавшегося по всему телу, резким диссонансом звучали осуждающие крики, недовольные голоса окружающих:

— Она даже не помогла ему!

— Она сразу его от себя отпихнула! Она даже не сказала спасибо!

— Почему она так просто ушла?

— Да что еще ожидать от этой… с Кризетоса!

«Почему? — думал Айрас. — Почему? Почему они так говорят? Разве они не видят, как она мне помогает? Как от ее прикосновений уходит боль? Как она говорит со мной, поддерживает меня? Они что, все слепые?»

Он с усилием приоткрыл глаза. Он действительно был один. Лежал спиной на горячем песке, ожесточенно хватая ртом воздух. Окруженный людьми — один. Окруженный людьми, никто из которых не может к нему прикоснуться, чтобы помочь. Это пляж, сюда не ходят в перчатках и защитных комбинезонах. Каждый из тех, кто стоит сейчас, с сочувствием глядя на него, знает: даже не стоит пытаться поднять его на руки, положить поудобнее. Это то же самое, что засунуть руки по локоть в цистерну со сжиженным газом.

И Кателла… она не рядом с ним, ее даже нет в кругу этих людей… Почему же я ее слышу? Почему я ее чувствую? Превозмогая боль, Айрас приподнялся на локтях… Вон она. Стоит к нему спиной, лицом к морю, чуть в стороне от волнующегося кружка, обхватив себя руками за плечи, будто все происходящее не имеет к ней отношения.

— Скажи им, пусть разойдутся. Они только мешают, — сказала она. У него в голове. Он понял, что надо слушаться.

— Угу, — он легонько кивнул. Больно. В позвоночнике больно.

— Ты ничего не сломал. Не беспокойся, — в ту же секунду отозвалась Кателла. — Просто пусть они все уйдут. Скорую уже вызвали.

Айрас еще раз кивнул. И взмолился, обращаясь к окружающим:

— Пожалуйста, отойдите. Разойдитесь, пожалуйста. Мне будет лучше, если я буду один. Поверьте, это так.

С облегчением толпа рассыпалась. Рядом с ним остались только Кателла и, разумеется, Лисс. Выражение лица у нее было самое что ни на есть покаянное.

— Ковальская, шла бы ты… — выдавил он из последних сил.

— Ага. Бегу и падаю.

— Лисс, правда… — попросила Кателла.

— Ну, если тебе так надо… — проворчала Лисс. — Пусть поклянется, что не будет тебя обижать.

— Лисс, я могу постоять за себя, — в голосе у Кателлы звучала необычная твердость.

— Ааа, значит, мой папа был прав, — глубокомысленно сообщила Ковальская. — Тогда с тебя, что ли, взять обещание, что ты не будешь его обижать? Ладно, пойду лучше встречу скорую… Мы вызвали такую… для идиотов… ядовитых, жгущихся идиотов… кретинов таких, опасных для окружающих… полных лохов… тупых-претупых…

Для кого еще предназначена скорая, вызванная Ковальской, им расслышать не удалось. Ее бурчание и шаги по песку вскоре слились с шумом прибоя.

— Как? — на большее Айрас сейчас не был способен.

Кателла села рядом и взяла его за руку. Ничего не произошло.

— Хортулана, — коротко ответила она. — Слыхал про такое опасное место?

 

Глава II. Лучшие чувства императора Хорта

Кори Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата

Такой разношерстной толпы королевский дворец Дар-Аккала еще не видел. Такая разноязыкая речь еще никогда не звучала в его коридорах. Кори кажется, что все происходит одновременно. Невозмутимые верийцы развернули под закопченными сводами, несущими на себе тяжесть столетий, телекоммуникационные экраны, на которых видно, как уходят в пространственный переход ситийские крейсеры, потершись боками о хортуланские дозаправщики.

Свет факелов слился с электрическим светом, заставив не привыкших к такой иллюминации акаллабов жмуриться и отступать все дальше во внутренние покои. Где-то там скрылась и королева.

А здесь — в парадном зале — впервые поставлены стулья и кресла, на одном из которых, неприлично расставив ноги и развалившись, будто он здесь хозяин, восседает Хорт Шестнадцатый, император Хортуланы, вполуха прислушиваясь к тому, что докладывает командору Разумовскому командир разведывательной партии, только что осмотревшей с глайдера развалины Халемского замка. Кори тоже слушает невнимательно: он уже понял, что ничего нового, а главное — ничего утешительного конфедеративные спецназовцы не обнаружили.

На Медео он старается не смотреть. Все слова уже сказаны, а кровоподтек под левым глазом заживет еще до следующего альцедо. Кори даже не попытался прикрыться, когда брат ему врезал. «Я бы на его месте меня убил», — отрешенно думает он и заставляет себя вслушаться в обсуждение доклада разведчиков.

— Может быть, там есть живые, под камнями? — судя по количеству звезд на погонах и шрамов на обнаженных руках, этот военный чин с Аппы прекрасно знает ответ на свой вопрос.

— Мы никого не нашли. Там такой уровень излучения, что загибается любое поисковое оборудование.

Представители Конфедерации обмениваются понимающими взглядами. Чувствуется, что они устали и хотя бы эту тему хотят считать закрытой. «Звездная Радуга» преодолевала пространственный переход в экстремальном режиме. Если верить рассказам Элджи, которому пришлось испытать подобное на собственной шкуре под руководством короля Тона, единственным желанием у большинства присутствующих должно быть желание проспать хоть пару часов.

Держатся они сейчас все, кроме верийцев, явившихся непосредственно с орбиты Дилайны, и локсиан, которых вообще никто не звал, тем более что от них никакого толку, на психотропных таблетках или инъекциях. Но их присутствие — дополнительная гарантия. В то, что ситийцы действительно уходят, трудно поверить не только Кори.

— Я схожу посмотрю, — неожиданно предлагает Хорт. — На нашу чувствительность к живому радиация не влияет. Как и на все остальное. Если вы не возражаете, возьму с собой человек десять своих, чтобы разбирать завалы.

— Да, хорошо бы.

Так с императорами не разговаривают. И если командор Разумовский позволяет себе это, значит, всем уже, правда, на все наплевать.

— Их нельзя туда одних отпускать! — Медео, с опухшими от слез глазами, отделяется от стены. — Я пойду с ними!

— Вот уж спасибо, — ядовито бросает Хорт. — Мне еще дорога моя жизнь. Попрошу никого из местных с нами не посылать.

— Но кто-то должен пойти с ними из тех, кому мы доверяем! — настаивает Медео, поворачиваясь к Кори. Кори замечает, как ссутулился за прошедшие сутки брат, который на самом деле выше него. Он обнимает Медео одной рукой за крылья, притягивает к себе. Сил на то, чтобы убеждать и доказывать, у него нет, поэтому он только вопросительно смотрит на Элджи.

— Должен, — кивает головой тот.

Хорт пожимает плечами:

— Если хотите. Но только один. Чтобы не экранировал мои ощущения.

Все переглядываются. Никому неохота лезть в радиоактивную зону, да еще в компании десяти хортуланцев. Хорт делает знак одному из придворных приблизиться, что-то говорит на ухо, среди хортуланцев начинается движение. Движение происходит и в дальнем конце зала, где сквозь толпу еще не пришедших в себя от ужаса даров, вымотанных от постоянного ношения ментошлемов верийцев и землян проталкивается группа военных с гербом Делихона на комбинезонах.

— Наблюдатели от Делихона прибыли, — устало констатирует Разумовский. — Корто, рад тебя видеть. Даже в таких обстоятельствах.

Старший по званию делихон пожимает Гетману руку:

— Можно подумать, мы когда-то с тобой встречались в других обстоятельствах.

Следует краткая церемония представления вновь прибывших. Когда очередь доходит до Медео, тот взрывается:

— Эти еще нам зачем? Поглазеть приехали? Старик, — обращается он напрямую к Корто, — объясни мне, тупому, отсталому аккалабатскому дару, зачем ты сюда явился? Какой от тебя тут толк? Ты вернешь мне Эрлу? Моих детей? Ты даже завалы разбирать неспособен!!!

— Медео!

Корто смотрит, прищурившись, отстранив рукой Кори, который наконец вышел из ступора и бросился между ним и братом.

— Какой ты… горячий! — усмехается делихон. — Чистокровный дар? Просто удивительно. Разберу я тебе завалы, только успокойся, ладно? Жену и детей, если они погибли, ты не вернешь, а превратить друзей во врагов успеешь. Не усложняй работу лорд-канцлеру.

И неожиданно дружески подмигивает Кори. Неуместность этого проявления дружелюбия в атмосфере всеобщей подозрительности и бессилия — последняя капля. У Кори подгибаются ноги. Но твердая рука делихона не позволяет упасть. Кто-то подвигает кресло. Кори удивительным образом ухитряется рухнуть не на ручку, а на сиденье и слышит над головой:

— Ты сколько спал на этой неделе, лорд Дар-Эсиль?

— Не знаю, — честно отвечает Кори. — Не помню. Спал. Наверное.

— Элдж! — не унимается делихон. От его командного голоса старший лорд Дар-Эсиль подпрыгивает на месте. — Что-то я не вижу, чтобы ты был чем-то особенно занят? У тебя есть более важные дела, чем присмотреть за братом?

— По какому праву Вы мне указываете? — взвивается Элджи.

— По такому, что тебя зовут в честь моей бабушки, — бурчит делихон в ответ что-то совсем уже непонятное и склоняется перед Хортом, который уже поднялся и, опираясь на плечи двух своих телохранителей, сделал несколько шагов к двери.

— Не будем терять времени. Я готов сопровождать Вас, Ваше Императорское Величество.

Императорское величество утомленно кивает.

«Ты как, выдержишь?» — тревожным взглядом спрашивает Кателла.

Хорт передвигается широко расставляя ноги: блутеносборники почти полные, и ему очень трудно ходить. Но до вечера дотянет, тем более, если сейчас придется ворошить трупы. От таких переживаний блутена не прибавляется. Так, будет стекать помаленьку. Кателла вздыхает, но император уже двинулся к выходу в сопровождении своих подданных и делихонского офицера.

Медео, расталкивая медиков, суетящихся над потерявшим сознание Кори, нагоняет делихона у самой двери:

— Постойте. Я дам вам план замка, чтобы легче было искать. Я помечу, где могли быть Эрла, Кори и Сон.

— Мне — план Халемского замка? — делихон смотрит на Медео, как на идиота. — Мне… план Халемского замка…

Буквально отшвырнув Медео в сторону с силой, неожиданной в таком пожилом человеке, делихон торопится вниз, к глайдеру, в который уже грузят повелителя Хортуланы. А Медео с недоумением смотрит и слушает, как, перепрыгивая через две ступеньки, чужеземный офицер все громче и громче повторяет, будто хочет заглушить какой-то другой, мешающий ему звук: «Мне — план Халемского замка!!!»

Корто, начальник службы безопасности Делихона

— Эта модель противорадиационного костюма не сочетается с ментошлемом.

— Ну, так снимите.

— Не очень вы хорошая компания, сынок, чтобы при вас ментошлем снимать.

— Как знаете. Я к вам в компанию не напрашивался, — отрезал Хорт. — Можно меня уже отсюда выгрузить?

Корто решительно отбросил ментошлем на сиденье глайдера и выпрыгнул вслед за Хортом. Именно выпрыгнул, а не вылез, чтобы прыжок электрошоком отдался в коленях и позвоночнике, чтобы болью физической заволокло глаза и не было так мучительно смотреть на развороченные останки того, что раньше гордо именовалось родовой крепостью Дар-Халемов.

Не то чтобы Корто прежде не видел разрушенных замков. Ему и самому приходилось, когда-то давно, в другой жизни, поджигать крепостные стены, стягивать с них знамена, подрубать опоры чердаков и подвалов, загонять пинками и мечами бесполезную челядь-итано в конюшни и сараи, чтобы не мешали дарам разбираться между собой.

Смутно помнилось ему, как он, обмотав тряпками мечи, чтоб не зазвенели, втискивается в узкую щель между коваными ставнями, оставленную хорошо оплаченным слугой двух господ, сбегает вниз по винтовой лестнице, выхватывая из креплений на стенах дымные факелы, подносит огонь к соломенным тюкам на полу, распахивает одно за другим окна, чертит в воздухе факелом условленный знак… и откуда ни возьмись на мятежный замок обрушиваются с неба черные тени, несомые широкими сильными крыльями, и раздается из зеленоватой полутьмы одобрительный рык Дар-Халема: «Ах ты, вонючая белая крыса! Ах ты, Корвус! Ах ты, прохвост! Что бы мы без тебя делали?»

Не то чтобы Корвус Дар-Эсиль никогда не видел разрушенных замков. Но то, что находилось перед ним, разрушенным замком в полном смысле слова не было. Это был убитый замок, растерзанный замок, словно живое существо, уничтоженное неживой, бездушной машиной. Таких повреждений не могли нанести люди. Каждое вывороченное из земли дерево, каждый обломок стены, каждый разорванный в клочья лошадиный труп кричал о том, что совершившееся здесь не было делом человеческих рук.

Корто выругался сквозь зубы и зашагал за хортуланцами. Те, как и положено хортуланцам, от ужаса в обморок не падали, деловито переговаривались, пробираясь через руины. Иногда задерживались, положив руку на камень или прислонившись к оплавленному куску непонятно чего, словно прислушивались. Набирались впечатлений.

Император обернулся к Корто, и Корто подумал, что вид у парня совсем нездоровый. Краше в гроб кладут, будто он сам только что выбрался из-под руин этого замка. Надо взять себя в руки и быстрее искать, а то еще этот тут окочурится.

— Налево. Там, в башне, была детская. А под ней — в восточном крыле — комнаты матери.

Хорт вопросительно надул губы, но спорить не стал — поковылял налево. Остановился через несколько метров, сделал попытку присесть, но блутеносборники помешали. Так что он просто, наплевав на свое императорское величие, встал на четвереньки и прополз несколько шагов вдоль потрескавшейся, но не разбитой плиты из умбренского мрамора.

— Здесь, — выдохнул Хорт. — Живое. Не знаю что.

Корто наперегонки с хортуланцами начал копать. Нужно было освободить концы плиты от более мелких обломков, чтобы хоть немного ее приподнять.

Слава прекрасной Лулулле, в окружении хортуланского императора дураков не водилось: все инструменты были под рукой, работали хортуланцы слаженно, хотя и не отличались выдающимися физическими данными. Да и одежонка была — не по случаю. Тем не менее, изорвав в клочья свои халатики, из-за чего все вообще стали выглядеть полуголыми и Корто пришлось отводить глаза, и вымазавшись в грязи и пепле, плиту хортуланцы все же отковыряли.

Под ней обнаружилось небольшое пространство, заваленное кучами мусора (по уцелевшему фрагменту пола Корто догадался, что это площадка парадной лестницы). Никого там не было. Хортуланцы выжидательно посмотрели на императора. Тот в раскопках участия не принимал. Сидел, откинувшись на обгорелый обломок, давал блутен.

— Чего застыли? — высокомерно осведомился Хорт Шестнадцатый. — Копайте, копайте. Там оно.

— Там ничего… — внезапно Корто озаряет. — Там есть! Копайте же, ради святой Лулуллы!

Там — под лестницей — крохотная каморка, где хранилась старая упряжь. Когда Сид и Хьелль были маленькие, они обожали прятаться там, если считали, что их обидели, или если хотели «наказать» взрослых. А уж сколько просидели там — в той, другой жизни — Корвус и другой Хьелль… Дети Медео не могли не оценить прелесть крошечного укрытия.

— Там! Там! — повторяет Корто, с новой надеждой обламывая ногти о новый слой обломков. Пальцы уже почти потеряли чувствительность, им все равно — скользкий от копоти мрамор, раздирающие кожу остатки чугунных прутьев… вдруг они утыкаются во что-то мягкое.

Корто вытаскивает из кобуры пистолет. Один выстрел в голову. Только один выстрел в голову, мой родной, и ты не будешь мучаться. Как я. Хорошенько выставив руку, чтоб не тряслась, он закрывает глаза и жмет на курок. Удар под локоть пришелся на миллисекунду раньше, лазерная вспышка уходит в зеленое небо.

— Это еще зачем? — недовольно спрашивает Хорт из-за плеча. — Он же не дохлый.

Корто видит, что император еле стоит на ногах. Но рядом никого нет. Значит, это он. Он сделал так, что в последний момент выстрел отправился в воздух. Как он успел? Впрочем, неважно.

— Крылья, — нехотя объясняет Корто, показывая рукой на истерзанные обломки. — Они уже отдельно от тела. Даже если он выживет… какой смысл? Быть даром Аккалабата и не иметь возможности подняться в воздух? Смотреть на то, как это делают сверстники, как встают на крыло двухлетние малыши, и чувствовать себя неполноценным? А мечи… какие могут быть мечи без воздушного боя?!! Этот мальчишка будет не жить, а мучиться. Он кошмары будет видеть во сне, он и наяву будет искать свои крылья, чувствовать их, а потом, забыв, что их нет, или поняв, что их никогда не будет, бросится из окна или перережет себе горло кинжалом! Мы не должны… Мы не имеем права позволять ему мучаться!

Хорт устало присаживается на гору покореженного железа, трогает рукой лоб мальчишки, ворошит крылья:

— Да, совершенно отдельно от тела. И здесь вот порвано, и здесь… Но откуда у вас такая уверенность, что он предпочел бы смерть жизни без крыльев? Я много видел существ, которые выглядели так, что мы с вами и дня не захотели бы прожить в их облике, тем не менее они прекрасно существовали… и предпочитали такое существование смерти. Ну, с «прекрасно» я, конечно, погорячился… — признает Хорт под испытующим взглядом лорда Корвуса. — И все-таки…

— Я через это прошел, — скрывать правду не имеет смысла. Все равно Хьелль прилетит не раньше чем через неделю, и мальчишек придется как-то поддерживать.

— Аааа, вот как, — Хорт уныло позвякивает колокольчиками на ногтях, размышляя. — Но Вы же живы.

— Не на Аккалабате. И у его отца и дяди — лорд-канцлера — сейчас будут совсем другие проблемы.

— Ну, у меня-то других проблем нет, — усмехается Хорт. На секунду он сосредоточивается, глаза его становятся похожи на узкие щелочки. Тут же один из телохранителей, копошившийся в мусоре неподалеку, спешит к своему императору. «Позвал, — догадывается лорд Корвус. — На расстоянии. Удобно».

— Я его забираю. Крылья отрежем, подлечим, и пусть живет, — Хорт произносит несколько фраз по-хортулански, и тут же между лордом Корвусом и изувеченным мальчишеским телом собираются все хортуланцы. Он чувствует, как цепкие пальцы вытягивают у него из руки пистолет, как его оттесняют подальше, но не может сопротивляться. Разумеется, в глайдере и не должно было оказаться противорадиационного костюма совместимого с ментошлемом. Ай да хортуланцы! Ах, сукины дети!

— И отцу его вы ничего не расскажете, — голос Хорта звучит в голове, а не снаружи. — И никому.

— Хорошо, — покладисто соглашается лорд Корвус.

— Как его, кстати, зовут?

Хорт уже неуклюже переваливается через завязанные замысловатым узлом чугунные перила, чтобы идти дальше. Губы его не шевелятся, но разговор с лордом Корвусом он продолжает.

— Кори, наверное. Медео успел сказать, что их двое — Кори и Сон.

— Сон? Забавно, на Хортулане есть такое же имя. Давайте его поищем.

Лорд Корвус ощущает, что цепкая рука, сжимавшая его мозг, ослабляет хватку. Но при этом он совершенно уверен, что да, действительно, рассказывать ни о чем никому не нужно. Мальчику, если он выживет, лучше будет на Хортулане, в гостях у доброго императора Хорта, который о нем позаботится, отпоит блутеном… Зачем Хьеллю или Медео знать, где находится этот несчастный ребенок? Незачем. Император Хорт прав. Милостивый император Хорт.

— Лорд… как вас там?

— Корвус Дар-Эсиль к Вашим услугам.

— Вот даже как? Станцуйте мне что-нибудь, лорд Дар-Эсиль, я нашел вашего очередного родственника.

В первую секунду после этого заявления лорду Корвусу хочется врезать со всего размаху по глумливой физиономии хортуланца. Но, еще не приведя свой замысел в исполнение, он понимает, что это не издевательская усмешка — лицо императора искажено гримасой боли, видно, что и губы, утыканные разноцветными сережками, и язык еле ворочаются. А между ног переливаются голубым светом пакеты с блутеном.

«Святая Лулулла, неужели они не могут снять их с него здесь, а не в лабораторных условиях?!! — думает лорд Корвус. — Ему же тяжело, ему больно, Чахи меня забери! Совсем с ума посходили!» Поэтому копает он еще яростнее, чем в первый раз, проклиная все на свете — войну, ситийцев, собственное бессилие, судьбу, блутен, бомбы… и выбивается из сил еще до того, как из-под каменных глыб извлекают еще два тела. Невысокая темноволосая женщина прижимает к груди малыша, такого же темненького, с первым черно-фиолетовым пушком на совсем еще небольших крыльях.

— Что там? — требовательно вопрошает Хорт. — Принесите сюда, я не вижу.

— Женщина. Мертвая. И ребенок. Тоже, наверно, того… Посмотрите, Ваше Величество.

Сокрушительная резь в спине не позволяет даже подняться, и лорд Корвус на четвереньках подбирается к императору, которому на колени как раз кладут покрытое синяками и ссадинами тельце с пушистыми крыльями.

— Ой, какой же хорошенький!

Корвус ожидал услышать что угодно, но не такое. Реакция императора непредсказуема. Хвост демона Чахи мне в глотку, что с ними со всеми?

— Милый! Милый! — голосят перепачканные хортуланцы и тянут к ребенку руки.

— Прелесть, правда? Дай мне потрогать! Ой, красота! Пушистенький! — со всех сторон доносится сюсюканье и умилительные стоны.

На Хорта вообще странно смотреть: он тискает малыша, не подающего признаков жизни, гладит, целует, наконец решительно прижимает к себе:

— Лорд Корвус, этого мы тоже возьмем. У вас он все равно не выживет. А мы ему сейчас блутенчика, да, милый? — император щебечет, как мать родная.

Лорду Корвусу становится отчаянно плохо: он не понимает, что происходит вокруг, но Медео рассказывать нельзя, ни-ни. Хватит с него тела несчастной Эрлы. А про мальчиков скажем, что не нашли, хотя очень старались. Совершенно верное решение, император.

Хорт благосклонно кивает:

— Вот и правильно. А теперь нам пора домой.

Замыкая ряды хортуланцев, которые волокут к глайдеру четыре тела, мало отличающихся друг от друга по степени жизненной активности, — двух его правнуков, Эрлы и императора Хорта, Корвус все-таки решается спросить:

— Зачем?

Хорт, не открывая глаз, делает ему знак продолжать.

— Зачем вы забираете их к себе, император?

Темно-синие глаза, подведенные золотом, открываются, внимательно смотрят на лорда Корвуса:

— Как «зачем»? Для генетических экспериментов. И вы, мой лорд, не будете нам в этом мешать, — веско заключает император Хортуланы и снова проваливается в полумрак.

* * *

— Кателла?

— Значит, ты взял детей, Хорт.

— Угу, — в зубах у императора зажаты позолоченные шпильки, с которыми он мастерски управляется. Прическа приобретает все более затейливый вид. Кателла следит, затаив дыхание, но нити разговора не теряет.

— История повторяется…

— История? Какая история?

— Наша. Моя. И твоя, кстати, тоже.

 

Глава III. Натуральный обмен

За шестьдесят лет до начала Звездной конфедерации единственной межпланетной организацией, способной принимать реальные решения и вести (читай: насаждать) единую политику на межзвездном пространстве, заселенном разумными существами, была так называемая Торговая гильдия. Решения принимались по старому доброму принципу «Кто смел, тот и съел», а заправляли всем самые смелые и обладающие самыми крепкими челюстями — ситийцы и хортуланцы.

Земля, Хоммутьяр, Аппа считались в то время — в эпоху первых робких пространственных переходов — задворками Вселенной, в расчет особо не принимались, да и не рвались особо конкурировать с давними хозяевами космических морей и океанов: молодые цивилизации копили силы, концентрировали ту интеллектуальную и техническую мощь, которая спустя несколько десятилетий позволила им заиграть первую скрипку в межпланетном оркестре.

А пока жителям и властителям больших и малых планет, входящих в Торговую гильдию, оставалось только молиться своим богам о том, чтобы ни ситийцам с их захватывающими дух военными технологиями, ни хортуланцам с их непостижимыми ментальными способностями не удалось разрушить ту хрупкую вещь, которая является мерилом всего, — равновесие.

Тронный зал дворца Дар-Аккала, 58 лет до начала Конфедерации

Охотничий хлыст, в очередной раз просвистев в воздухе, останавливается в высшей точке замаха.

— Мне надоело Ваше нытье, лорд-канцлер, — цедит сквозь зубы королева Аккалабата. — Если нам категорически необходимы эти корабли, то они должны у нас быть. Любой ценой. Вы меня поняли.

— Да, — одно слово из-под разметавшихся белых кудрей.

— Громче.

— Да, Ваше Величество, — глухо и обреченно. — Они хотят двоих. Чистокровных. Из хороших семей. За один корабль. И те, и другие.

— Так отдайте. Лордов у меня как жаб в Эсильских болотах…

У лорд-канцлера непроходящие отметины от острых ногтей — на щеках, на подбородке, и он торопится поднять голову, как только рука королевы тянется к его лицу. Со стороны кажется, что королева ласково поглаживает его, медленно обводя линию губ, но на самом деле она ищет оставленные ею же самой маленькие шрамы, выбирает, раскровенить ли уже заживающий или в новом месте впиться в бледную, полупрозрачную, как у нее, кожу.

— Вы имеете в виду кого-то конкретно? — шепотом, максимально учтиво, чтобы не раздражать.

— Я имею в виду, что Вам нужно поработать головой, мой милый, — благосклонно улыбается хозяйка Аккалабата. — Убейте мне сразу всех зайцев, лорд-канцлер. Вот, например…

Такая долгая пауза не сулит ничего хорошего, тем более когда она сопровождается ослепительной улыбкой. Лорд-канцлер даже не чувствует, как по левой щеке начинают сбегать капельки крови — хищница наконец нашла место, чтобы поиграть своими когтями.

— Вот, например… Тебе никогда не приходило в голову, Дар-Эсиль, что рождение трех близнецов в лорд-канцлерской семье может неблаготворно сказаться на стабильности Аккалабата?

— Ваше Величество, мальчики твердо знают, что только один из них станет лорд-канцлером.

— И кто же?

Кровь капает на серебристый орад, оставляя некрасивые пятна. Королева перестает улыбаться.

— Вот видишь.

Она отпускает лорд-канцлера, небрежно вытирает пальцы о капюшон орада.

— Достаньте мне корабли, лорд-канцлер. Мы больше не можем зависеть от благосклонности когнатян и лордов Дилайны. И не берите оба в одном месте: договоритесь сразу с ситийцами и императором Хортом — пусть задумаются.

— Я правильно понял Вас, Ваше Величество: четыре лорда — два корабля?

— Именно. И не выбирай самых захудалых мальчишек. Я хочу, чтобы было красиво. Синт и Элли вполне подходят.

— Ваше Величество, возможно и другое реше…

— Вы свободны, лорд-канцлер.

Спустя две недели.

Большой зал переговоров Торговой гильдии на Делихоне

— Император!

Подлая, развратная, мерзопакостная скотина! Надеюсь, ты подавишься кровью моих детей!

Низкий почтительный поклон.

— Лорд-канцлер!

Они называют себя лордами, ходят в начищенных сапогах и глядят на нас сверху вниз, тупое бессловесное рабское быдло! Королева велела, и он отдает мне на растерзание своих детей. Еще, наверное, надеется, что я захлебнусь их слезами! Как бы не так! Надейся лучше, что я сам решу ими воспользоваться, а не отдам развлекаться своим солдатам! Мою элитную гвардию тоже бесит ваше аккалабатское высокомерие.

Благосклонный кивок головой и приторная улыбка.

— Ее Величество королева Аккалабата согласна на условия, предложенные Вашим Величеством. Исполняя ее монаршую волю, я готов продемонстрировать Вам обеспечение сделки с нашей стороны.

Синт и Элли — «обеспечение сделки». Чахи побери бюрократическую терминологию Торговой гильдии! Так и перерубил бы мечом пополам эту уродливую пигалицу, с которой я вынужден здесь расшаркиваться!

Холодный взгляд с высоты своего роста. Протянуть подписанный договор, держа его, будто ядовитую змею, кончиками холеных аристократических пальцев.

— Аааа… Ну, давайте.

Ты думаешь, я позволю тебе «сохранить лицо», дар Аккалабата? Нет, здесь не будет красивой дипломатической церемонии. Представление будет идти по моему сценарию. Унизительное представление!

Равнодушный зевок, скрюченная пятерня, татуированная и исколотая колечками и колокольчиками, небрежно берется за договор и сует наугад одному из стоящих рядом чиновников.

— Лорд Синт! Лорд Элли! Выйдите вперед и поклонитесь Его Величеству императору Хортуланы.

Держитесь, мальчики. Вы у меня умницы, вы всё понимаете, у нас всё будет хорошо… Зачем я себя уговариваю? Да, я знаю, что у меня не такой, как всегда, у меня хриплый, надтреснутый голос, и это слышат все окружающие. И вы тоже это слышите. Только не надо на меня оборачиваться, просто выйдите вперед и поклонитесь…

Движение среди аккалабов. В первом ряду рядом с лорд-канцлером — еще двое в светло-жемчужных плащах, как две капли воды похожие друг на друга и на отца — изяществом, копнами пепельно-серых волос, спадающих на плечи, горделивой посадкой головы на широких плечах. Только придворный лед еще не затянул их глаза, как у лорд-канцлера. Под пушистыми ресницами — пенящийся водоворот Эль-Зимбера.

— Кто из них кто?

Я не могу поверить! Я до сих пор не могу поверить, что они это делают! Отдают такую красоту — мне, уроду! Непонятно зачем. Сумасшедшая королева, сумасшедший лорд-канцлер — они, что, все безумны там, на этой планете? И эти двое — ненормальные? Нет, не может быть — с такими глазами, с такой неуловимой улыбкой на тонких губах… У меня блутен сейчас закипит в бурдюках, между ног привязанных! Меня же на руках придется выносить из этого зала!

Шаг вперед, еще один… к своей новой собственности не спеша приближается властелин Хортуланы. Поднимает за подбородок склонённые головы, заглядывает в глаза. Даже на коленях стоя, не намного ниже его дары Аккалабата. Император Хорт не скрывает довольной улыбки. Четыре пальца на каждой руке сложив чашечкой, держит за подбородки — одного левой рукой, другого — правой. Как королева Аккалабата. Но большим пальцем, с длинным перламутровым ногтем, не царапает щеки, а ведет по губам, раздвигает их, трогает зубы, массирует десны… Прямо здесь, в зале Торговой гильдии. Кто-то в толпе хортуланцев нервно вздыхает.

— Справа — Синт, слева — Элли, Ваше Величество.

Неужели он не чувствует ненависти, которая исходит сейчас от меня, от каждого, кто стоит за моей спиной? Бессильной ненависти. С каким удовольствием мальчики бы изрубили в куски этого худосочного лилипута со всей его свитой! Но им не оставили даже кинжалов. Ничего, чтобы себя защитить. Игрушки императора Хортуланы! Стоимость одного приличного военного корабля, которым мы все равно никогда не научимся управлять…

Лорд-канцлер Аккалабата всем своим видом дает понять, что церемония окончена. Хортуланский военный крейсер ждет на космодроме — пора перебираться туда, чтобы вступить в права владения. Завтра аналогичная процедура предстоит с ситийцами, надо собраться с силами. Еще один глубокий поклон. Аккалабы ждут позволения покинуть зал.

Император Хорт медлит — он наслаждается своим приобретением. Наконец он соизволяет заметить напряженные позы своих визави и нетерпение на их лицах.

— Ну, Вы свободны, мой дорогой… абсолютно свободны. Желаю Вам успеха завтра с ситийцами. Держите ухо востро, они очень несимпатичные.

Провались ты сквозь землю, любящий отец, верный раб своей королевы! Я же чувствую, каково сейчас этим двоим, как я им отвратителен, как им больно и стыдно, что на глазах у тебя, у всех твоих присных, я ощупываю их, разглядываю, как рабочий скот. И в то же время как мучительно боятся они того, что вот сейчас ты уйдешь и они полностью окажутся в моей власти. Мне их жалко, и я не хочу этой жалости. Потому что я хочу эту красоту, и я буду ей владеть так, как мне вздумается!

Император Хортуланы с легкомысленным видом помахивает рукой вслед покидающим зал аккалабам. Поклониться он даже не думает. Когда в зале остаются только его приближённые, он возвращается к двум согбенным фигурам в серых орадах, обнимает их сзади за плечи и громко смеется. Он хохочет до слез, долго и счастливо, пока кто-то из придворных не осмеливается напомнить ему:

— Ваше Величество, блутеносборники… они переполнены. Пора поменять.

* * *

Глаза у Хорта по чайному блюдцу. Он, не отрываясь, таращится на Кателлу, стараясь не пропустить ни одного образа, ни одного ощущения из тех, которые она транслирует.

Она делает вид, что устала, и просит позволения сделать паузу. Хорт кивает. Ему надо переварить впечатления. «Бедный мальчик! — думает Кателла, заслонившись ментальным экраном. — Они ему там совсем ничего не рассказывают. История-то общеизвестная. Ладно, Аккалабат: здесь ее попытались скорее забыть. Но на Хортулане… я думала, ее знает любая мышь в королевском дворце. Из этого никогда не делалось тайны».

— Ну, дальше! Дальше-то что? — Хорт уже готов продолжать.

— Дальше? Император начал с Элли. Ему хотелось прекрасную деле, а он не смог трансформировать парня. Переходил от гнева к депрессии в течение нескольких дней, потом… — Кателла облизывает пересохшие губы, отводит глаза. Хорт, по-своему истолковав ее нерешительность, ковыляет с пластиковым стаканчиком местного вина. Кателла запомнила: это лучший сорт — эгребское. Благодарные аккалабы балуют своего спасителя. Она благодарит и старается пить подольше, соображая, как бы сформулировать неудобную мысль. С последним глотком приходит решение: нечего щадить императора Хортуланы! Он знает кое-что и похуже.

— В общем, только после того как на Элли потопталась вся императорская гвардия — от первого офицера до последнего солдата — им удалось ее трансформировать. Императору была предоставлена искомая прекрасная деле. Только полностью обезумевшая от боли и унижений. Понести она от них не могла, ты знаешь…

— Да уж, — довольно мяукает Хорт. — В ум себе не возьму, почему другие планеты не хотят позаимствовать у нас это справедливое и мудрое установление: для оплодотворения требуется добавить сперму главы государства? Придумали себе де-мо-гра-фи-чес-кие проблемы, — он с явным удовольствием выговаривает ученое слово. — У кого кризис рождаемости, у кого — перепроизводство населения. У нас такого не бывает. Каждый отец семейства, прежде чем таковым стать, должен получить у императора толику животворного семени. Если, конечно, император соблаговолит… а может и не соблаговолить, — зевает император. — Давай дальше.

Кателла закатывает глаза. Все-таки он невыносим!

— Итак, сумасшедшая прекрасная деле была предоставлена императору Хорту. Он объявил ее своей плодоносящей женой…

— Это еще что такое? — прерывает Хорт.

— Был такой титул. Его отменил твой дедушка, который отчего-то решил прожить с твоей бабушкой всю свою жизнь. До него у императоров Хортуланы были гаремы…

— Да знаю я!

— Если ты будешь перебивать через каждое слово, я не буду рассказывать.

— Извини. Я вспомнил, кто такая «плодоносящая жена». Это та единственная, дети которой могли претендовать на престол. Большая честь для трансформированного аккалаба.

— Увы, леди Элли не могла оценить эту честь. Она, как я уже сказала тебе, ничего не соображала. Бродила, как сомнамбула, по дворцу… Зато ее брат… За время, пока леди Элли развлекала хортуланскую солдатню, Синт ухитрился вкрасться в доверие к императору Хорту. Да еще в какое доверие! Их водой было не разлить!

— И они… это?.. — император красноречиво шевелит пальцами.

Кателла решает поиздеваться.

— Что «это»? — с невинным видом переспрашивает она.

— Ну, это самое… — щеки у императора полыхают.

«Батюшки, мальчик, а не пора ли тебе уже завести плодоносящую жену, императрицу или на худой конец пару-тройку наложниц? Сдается мне, как-то у тебя с этим делом не очень…» — соображает Кателла. И невозмутимо уточняет:

— Какое «самое»?

— Был ли у них секс? — смело выпаливает император. И зажмуривает глаза от ужаса.

— Ну разумеется, — голос у Кателлы самый что ни на есть легкомысленный. — Еще какой! И, конечно, никаких трансформаций.

— Чтоооо? — император зажмуривается еще сильнее, и у Кателлы такое ощущение, что он вот-вот спрячется под кресло. — Мужчина с мужчиной?

— Видишь ли, Хорт, — торжествующе объявляет Кателла, — на многих планетах это не считается чем-то удивительным. Хортулана в данном случае скорее исключение из правил.

— М-м-м-м, — Хорт недовольно трясет головой. Потом все-таки соизволит открыть один глаз. — Не верю. Император Хортуланы и вдруг такое.

Кателла пожимает плечами.

— Если не веришь, дальше могу не транслировать?

Хорт выпрямляется в кресле. Делает вид, что разминает затекшие руки и ноги. Прислушивается к шуму аккалабатских ветров за окном.

— Нет-нет, транслируй. Чрезвычайно интересные вещи.

Дворец императора Хортуланы, 50 лет до начала Конфедерации

Вычурная бессмысленная архитектура. Зачем им такие огромные окна, если все равно их приходится занавешивать сетками, чтобы защититься от прилетающего с пожарищ дымного пепла? Высокие ступени, на которые тщедушным хортуланцам с трудом удается вскарабкиваться? Зачем эта непристойная роскошь — золото и драгоценные камни, дерево редчайших пород и хрусталь? Всего много, комнаты переполнены свидетельствами того, что Хортулана — во главе Торговой гильдии. «Да здравствует наш блутен! Да здравствует наш император!» — кричит здесь каждый предмет обстановки.

А вот и он… Наш откушавший, но так и не подавившийся моим братом властелин Хортуланы!

— Сидишь? — император Хорт останавливается в двух шагах от Синта. Осторожничает, дурень. Будто не знает, мне что два шага до него, что двадцать. Захочу шею свернуть — сверну. Только нельзя.

— Сижу. Где Элли?

— Какая тебе разница?

— Он мой брат.

— Скорее, сестра.

— Подонки.

— Ну, брось, брось… — Хорт ласково треплет парня по плечу. Тот сбрасывает руку.

— А когда моя очередь?

— Не знаю, — задумчиво отвечает император. — Я… не хочу. Она так кричала.

— Какая тебе разница?

— Не груби.

— Не нарывайся.

Они сидят рядом на причудливой формы банкетке и молчат. Император теребит пирсинг в уголке рта, Синт ковыряет пальцем обивку банкетки. Проковыряв дырку, начинает вытягивать сквозь нее пушистое волокно и бросать на пол.

— Ты зачем это делаешь? — спрашивает император.

— А есть чем еще заняться? — грубит Синт.

— Ну, например… — в тоне Хорта странная нерешительность, и Синт впервые поднимает глаза и смотрит на того, кто управляет Хортуланой и его жизнью. Худое бледное лицо, расписанное татуировками так, что свободная от них полоска кожи от переносицы до подбородка выглядит безжизненно-мертвой. Из выреза халатика выпирают ключицы, в которые продеты — или, скорее, на которые нанизаны — металлические брелки, побрякушки, фитюльки. Волосы, в тяжелый узел собранные на затылке золотыми шпильками. И темно-синие, бездонные глаза — глядят на Синта почти умоляюще.

— Ну, например, — повторяет Хорт и, словно решившись, наконец, цепляет Синта за предплечье костистой лапкой и тянет к окну, — вот.

Синт таращится в багровые сумерки, так не похожие на аккалабатские, не понимая, что он там должен увидеть.

— Полетай.

От неожиданности брови у Синта сами по себе ползут вверх.

— Покажи мне, пожалуйста, как ты летаешь, — тон у императора скорее просительный, чем приказной. Он еще бурчит где-то в районе Синтова локтя разные объяснения: зачем да почему Его Императорскому Величеству захотелось видеть, как летают аккалабатские дары, но Синт не слушает. Запрет на полеты истомил душу, разрешение — возрождает ее к жизни. Но семейная предусмотрительность Дар-Эсилей…

— Я могу? — осторожно переспрашивает он. — Ты, правда, мне разрешаешь?

Вместо ответа тощие робкие ладони тянутся из-за спины к горлу развязать орад. Синт перехватывает их и от полноты чувств, от счастья, что сейчас он снова окажется в воздухе, немножко пожимает. И с удивлением слышит радостный смех за своей спиной.

Аккалабат, тронный зал Ее Величества королевы

— Ваше Величество, наш корабль попал в звездную бурю на границе пространственного перехода. После такого даже пыли обычно не остается.

— Значит, нам нужен еще корабль, лорд-канцлер.

— Мы могли бы обойтись…

— Слышать ничего не хочу!

— Хорошо, хорошо! — лорд-канцлер умиротворяюще поднимает вверх обе ладони. — На этот раз нам нужен один корабль. В таком случае я бы предпочел иметь дело с ситийцами. Они, по крайней мере, убили мальчиков сразу.

— Сразу?

— После того как…

— После того как что?

— После того как получили от них все удовольствие, которое могут доставить особенности физиологического устройства нашей расы.

— Аааа… — королева смотрит в пространство, ей скучно.

— Я свободен, Ваше Величество?

— Иди-иди. Поступай, как знаешь.

Хортулана, комната непонятного назначения во дворце императора

— Синт!

— Ваше Императорское Величество!

— Как тебе не надоедает? Встань, пожалуйста.

Хорт подходит ближе, вплотную, вопросительно взглядывая снизу вверх, тянет руку к застежкам орада. Синт вздыхает, глядя поверх его головы на кричаще-пеструю драпировку, уродующую стену, чуть заметно кивает. Хорт, как всегда, начал развязывать сложный аккалабатский узел и затянул еще хуже. Наконец общими усилиями они распутывают тесемку. Серые крылья смыкаются вокруг императора. Он восторженно втягивает воздух, зажмуривается, часто-часто дышит где-то в районе солнечного сплетения. Синт усмехается:

— У тебя проблемы с блутеном? Понадобился живой стимулятор?

Непонятно, то ли Хорт просто вжимается лбом в грудную клетку, словно хочет продавить ее насквозь, то ли крутит головой отрицательно. Сипит неразборчиво:

— Синт, нет, просто… у вас там корабль погиб, который вы у ситийцев брали. Твой отец обратился к Торговой гильдии, просит еще. Предложили мы и ситийцы, как в прошлый раз. Не понимаю почему, но он склонен договариваться с ними. Наверное, тебе стоит…

— И почем нынче ситийские транспортные корабли? — перебивает Синт, складывая крылья. Они стоят близко-близко друг к другу, и становится очевидно, насколько он выше и сильнее императора Хортуланы.

— Как тогда.

— Чтооооо?!!

«Чахи меня забери, зачем я его ударил? — думает Синт, подхватывая легкое тело в нескольких сантиметрах от стены, об которую оно должно было шмякнуться после такой оплеухи. — Хорошо хоть, еще внутреннее время успел включить и не позволил этому дураку размозжить голову. Воображаю, какой ментальный призыв сейчас услышали его приближенные. Сейчас сбегутся… и точно укажут мне мое место при дворе Его Высочества». Но никто не приходит. Минуты текут, вытекает тонкая струйка голубого блутена из мешка, укрепленного между ног императора и порвавшегося при падении. Синт устраивает голову Хорта поудобнее у себя на коленях, теребит пальцем колокольчики на верхней губе, поправляет разнокалиберные колечки в бровях, прослеживает вычурные линии татуировок.

В кого он у меня такой дурак, а? Подходит на расстояние вытянутой руки и несет… не пойми что. Знал ведь, что я ударю. При его способностях к улавливанию эмоций.

— Хорт, а Хорт? Хооорт? Ваше императорскоооое? — вопросительно тянет Синт.

— Что? — не раскрывая глаз и утрированно недовольным тоном.

— А где все?

— Все — кто?

— Ну эти твои… ближайшее окружение. Они же не могли не почувствовать, как я тебе врезал.

— В кого ты у меня такой дурак, а?

— Не знаю.

— Вот и я тоже. Я же экранирую комнату, когда мы с тобой разговариваем. Зачем нам кто-то третий?

— Всегда?

— Да.

— То есть, если я тебя убью…

Вокруг закрытых глаз Хорта расползаются довольные морщинки. Морщинки-смешинки.

— Ты — меня? Уморил. Ты меня любишь.

— Я тебе завидую, — по зрелом размышлении сообщает Синт.

— Почему?

— Ты можешь быть уверен, что я тебя люблю.

Хорт еще сильнее зажмуривается. Так, что еле слышно звенят колечки на бровях.

— А вот так? — тихо спрашивает он.

Синту вдруг становится больно дышать. Каждой клеточкой тела, каждым перышком на расслабленных за спиной крыльях он чувствует, как его любят. Он ощущает нежность, доверие, страх потерять, готовность разделить любую боль, любое страдание, простить за любую ошибку — все, что когда-либо какое-либо человечество называло любовью. Это чужое чувство проникает в него, закручивает в тугую спираль сосуды и нервы, судорогой парализует мышцы, отчаянным хрипом рвется наружу. Так много другого человека в Синте еще никогда не было, и он не уверен, что согласен еще когда-нибудь испытать это. Эту радость, эту муку быть любимым.

— Достаточно? — утвердительно спрашивает Хорт. Проецировать он перестает, не дожидаясь ответа, и они с Синтом выдыхают одновременно.

— Давай к делу вернемся, ага? — Синт чувствует, как аккуратно вкладываются в его ладонь холодные тонкие пальцы, на которых металла и камня больше, чем кожи, и благодарно сжимает их: чересчур сильно, потому что Хорт взвизгивает, но только на одну секундочку. Чтобы тот тоже понял.

— В общем, я говорил с твоим отцом. Сказал ему, что вы живы, что мы готовы повторить сделку. Он стоит насмерть. В прошлый раз ситийцы поразвлекались с мальчишками и убили их. Потом хвастались на гильдии. Демонстрировали видео и фото. И все же такой вариант видится лорд-канцлеру Аккалабата предпочтительным, по сравнению с нашими, как он выразился, «тошнотворными генетическими экспериментами». Он меня просто не слышит. Может быть, услышит тебя. Позвони. Я дам тебе коммуникатор.

— Зачем тебе это?

— Холли.

— О! — Синт иронично вздергивает брови. — Хочешь создать ему компанию?

— Хочу, чтобы кто-нибудь научил его фехтовать. И летать нормально. И тебе невредно потренироваться.

Хорт массирует пальцами веки, приподнимается, забирается на колени к Синту, как ребенок, заглядывает в глаза.

— Понимаешь?

— Да уж куда мне… а зачем? Фехтование, полеты… только душу травить.

— Я так хочу.

Синт мысленно выругался. Не забывайся, аккалабский материал для генетических экспериментов. Перед тобой властелин Хортуланы. Любящий тебя властелин твоей души и тела.

— Зря ты так…

Читает. Как открытую книгу. Значит, знает, как я ненавидел его первые годы. Как мне до сих пор иногда удушить его хочется. За это его всепрощенчество в том числе.

— Я могу внести предложение, император?

— Вноси.

Ох, как лениво Хорту быть императором! И как от души начхать ему на всех его подданных! И как ходят они перед ним на задних лапках и ползают на брюхе, все эти министры с сальными глазками, яйцеголовые руководители лабораторий, напыщенные главы административных районов и даже хмурые, с багровыми пятнами от ожогов на руках командиры пожарных отрядов, стоящих на страже джунглей Хортуланы, охраняющих денно и нощно границу между барханами горячего пепла и непроходимыми тропическими лесами! Хорт — хороший император, у него много блутена, и стало еще больше, когда появился Синт. Об этом знают все, это — их охранная грамота. Ах да!

— У тебя блутеносборник порвался. У меня уже все колени мокрые.

— Ничего. Здоровее будешь.

Хорт широко раздвигает ноги, приподнимает халатик. Синт смущенно отводит глаза: к этому зрелищу он никогда, наверное, не сможет привыкнуть. Живот у хортуланина плоский, с выступающими по бокам тазовыми костями, из-под которых спускаются к внутренней стороне бедер трубчатые образования, обернутые складками серой, морщинистой кожи. Такие же блутеноводы тянутся с нижней стороны ягодиц, и соединяются все они в мягких тканевых мешках, упругими ремнями притороченных к внутренней части бедер императора. По мере наполнения мешки раздуваются, мешают ходить. Правда, тазовые и коленные суставы у членов императорской семьи Хортуланы устроены особым образом и позволяют передвигаться с широко расставленными ногами, но выглядит это… как бы аккуратнее выразиться. И потом — блутен тяжелый: глядя на весело искрящуюся голубую жидкость, трудно поверить, что у нее удельный вес как у расплавленного свинца. Что тоже… не способствует.

Хорт с интересом разглядывает себя, копошится рукой, пытаясь что-то поймать в морщинистых складках. Наконец, ухватывает, дергает, болезненно морщась. Говорит с облегчением:

— Не порвался. Клапан соскочил с трубки. Повезло тем, кто сегодня здесь убирается.

Это не просто «повезло». Это счастливый билет, вытащенный семьей простого уборщика (хотя в императорском дворце Хортуланы нет и не может быть простых уборщиков; взятка за подобное место может достигать годового гонорара заведующего генетической лабораторией… ну, или надо иметь папу-министра). Обнаружить в комнате, куда ты явился протирать пыль и мыть полы, целую лужу блутена! Конечно, придется поделиться с охраной и начальником смены, но даже той малой доли, которую тебе позволят вынести из дворца, хватит. На приданое дочери, на обучение внука, на новый дом подальше от пепельной пустоши… Хвала императору Хорту!

— Синт, у нас сейчас с тобой было столько эмоций, что мне через десять минут надо бегом бежать менять блутеноприемники. Так что вноси скорее свое предложение.

Синт представляет себе это «бегом бежать», и у него сжимается сердце.

— Я тебя отнесу.

Вопреки обыкновению, Хорт соглашается:

— Ладно.

Снова обхватывает Синта рукой за шею, пристраивается поудобнее. От него сладковато пахнет блутеном и горько — татуировочной краской. Опять что-то где-то себе подмалевывал. И так уже красота неописуемая на каждом квадратном сантиметре тела, а все ему мало. Биколоры отдыхают.

— Согласись на одного.

Видя, что Хорт не понял, Синт быстро поясняет:

— Предложи моему отцу более выгодную сделку. Ситийцы просят двух даров в обмен на корабль. Ты попроси одного. Он не сможет тебе отказать.

Хорт останавливает его, легко прикасаясь к губам пальцем.

— Но нам нужно двоих.

Синта охватывает отчаяние, такое же, как в первые годы его пребывания на Хортулане. Он не по-ни-ма-ет.

— Почему двоих?

— Один — чтобы учить Холли, и тебя заодно. Второй — ему… как это вы называете… для дуэма.

— Под дуэм, — машинально поправляет Синт.

— Под дуэм.

Добрый император, покладистый император. Все продумавший на много шагов вперед император. Хочет создать Холли иллюзию аккалабатской жизни — в лабораторных условиях. Хочешь, детка, — учись летать, хочешь — фехтованию, хочешь мальчика под дуэм — найдем тебе мальчика. Действующая модель аккалабатского дара. Легко выращивается и размножается в неволе. Но я этого не увижу, потому что сейчас я разорву моего любимого императора Хорта на клочки и меня казнят.

— Синт, успокойся. Пожалуйста.

Нет уж, теперь я точно не успокоюсь. Потому что не надо меня в такие моменты гладить по крыльям. Я нервничаю и встопорщиваю перья, что совершенно гибельно для твоих коготков с колокольчиками. Не айкай теперь. Вынимай осторожненько и соси ободранные пальцы. Лезешь вечно, куда не следует, дурья голова. Синт встряхивает крылом и засовывает под него дурью голову властителя Хортуланы. Мерзкий, конечно, план у него, но в том, что Холли одиноко, он прав. Нужно кого-нибудь привезти мальчику, чтобы учили и развлекали.

— Так что, Синт, я, — глухо раздается из-под крыла, — выдвигаю даже более жесткие условия, чем ситийцы. Не просто любые двое, а такие, как нам нужно. А твое дело — уговорить отца. И Элли будет довольна.

Насколько Элли соображает, что происходит в окружающем ее мире, это большой вопрос. Но Холли — ее любимец, и его радость она почувствует. В этом Синт уверен. Поэтому он соглашается.

Хортуланский космический крейсер. Месяц спустя

— Прайди, а куда мы летим? — голос у Неро дрожит от возбуждения. Он никогда в жизни не был на космическом корабле. Ему интересно.

— Хортулана.

— А там хорошо?

Прайду хочется сухо ответить: «Увидишь», чтобы малыш отвязался, но он натыкается на доверчивый взгляд черных глаз и неожиданно для себя самого обещает:

— Я постараюсь, чтобы тебе было там хорошо.

— Ага, ладно, — соглашается Неро и уютно устраивается у него под боком. Так, чтобы одновременно видеть космическую черноту в иллюминаторе и греться под пушистыми крыльями Прайда. Все-таки немножечко одиноко. Неро впервые забрали от матери и отправили непонятно куда.

И как-то неожиданно все получилось. На детском турнире ему вдруг удалось войти в тройку — только в полуфинале проиграл, как и ожидалось, вредному Дар-Халему. Ну и, пока ждали награждения, все остались на арене, а он переволновался — все-таки первый раз — и решил быстренько смотаться в туалет под трибунами. Шагнул в полутемный проход, а там его ухватила за шиворот железная рука лорд-канцлера и поволокла незнамо куда. Он даже со своими не успел попрощаться: отец с матерью были потом на космодроме, но почему-то не подошли — махали руками издали. И мама плакала. Неро опять становится грустно.

— Прайди, а что мы там будем делать?

— Что скажут, — бурчит Прайд и отводит глаза. Почему, демону их под хвост, никто не объяснил малявке, куда и зачем его отправляют? Почему именно я должен сейчас объявить ему, что там он будет развлекать императора Хортуланы, а может быть, и не только его. В меру своих аккалабских способностей. Прайди невольно поеживается и чувствует, что малыш это заметил. Ничего не буду ему рассказывать. Пусть еще день поживет спокойно.

Но Неро не успокаивается.

— А мы надолго, Прайд? Прайди, а?

— Я… не знаю.

Малыш, мне, честное слово, проще кинжал засадить между лопаток любому, за кого сносно заплатят, чем выдавить из себя: «Навсегда», когда ты так доверчиво на меня таращишься. Отличная парочка подобралась — наемный убийца, отслуживший свой срок, слишком много знающий и переставший быть нужным лорд-канцлеру Аккалабата, и этот вот несмышленыш.

Интересно, если мы доживем до альцедо, мне придется его вычесывать? И он подставит мне спину? Мне, Прайду Дар-Акила, которого за километр обходят все порядочные дары Аккалабата. Которому даже руку лишний раз боятся пожать, чтобы не наткнуться на отравленный шип или пропитанную какой-нибудь гадостью перчатку.

Прайди с отвращением разглядывает свои руки. Он помнит всех, кого он отправлял на тот свет по приказу лорд-канцлера Аккалабата, но, хоть убей, он не может вспомнить, когда он в последний раз кого-то вычесывал. Надеюсь, у малыша есть с собой пристойный набор для альцедо.

Неро такая дальняя перспектива, похоже, волнует не очень. Он со все возрастающим интересом таращится в иллюминаторы, пока у него не начинает ощутимо урчать в животе. Тогда он снова обращает жалобный взор на Прайди:

— Прайди, а когда они нас покормят?

— Не знаю, — отрезает Прайди. Сам он, привыкший сутками выслеживать жертву в самых неудобных укрытиях, еще не голоден. Но упорная мелочь продолжает гнуть свое:

— Сходи спроси, а?

Прайд открывает рот, чтобы послать приставалу к демону Чахи, потом закрывает рот и покорно идет туда, где, по его представлениям, находятся их тюремщики, чтобы выяснить насчет обеда.

* * *

— А потом? — глаза у Хорта по столовой тарелке. Кателла без малейшего напряжения может чувствовать хаос эмоций и мыслей, клубящийся у него в голове.

— Они прислали двоих: наемного убийцу, который в силу своей хорошей осведомленности в темных делишках лорд-канцлера стал для него опасен, и мальчишку — ровесника Холли. Наугад вытащили за уши с арены во время детского турнира.

— Учителя фехтования и мальчика под дуэм, — резюмирует Хорт.

— Угу. Только все получилось не так, как замышлял император. Фехтовать худо-бедно Холли выучился, хотя Прайд и называл его самым скудоумным и тупокрылым учеником за всю историю аккалабатского боевого искусства. А вот с дуэмом…

— Погоди, дай угадаю. Малыш Неро успел за время полета привязаться к единственному существу с родины, которое оказалось у него под боком? Дворцовый асассин, на котором клейма негде ставить, и наивный несмышленыш — хорошая парочка!

— Ты верно догадался, — грустно кивает Кателла. — Только все это очень плохо кончилось. Император Хорт, знаешь ли, не любил, когда ситуация развивается не по его сценарию.

— О! — Хорт поднимает вверх большой палец. — Это, изволь заметить, общая черта всех императоров Хортуланы, независимо от количества выделяемого ими блутена. Имей в виду, что я простил тебя за вмешательство в наш совместный с ситийцами военный проект только ввиду отсутствия у меня каких-либо других родственников.

— Разве ты не был обязан выполнить желание старшей из императорского рода? — недоумевает Кателла. — На Хортулане изменились законы?

Хорт пакостно улыбается.

— Нет, не изменились. И да, я был обязан. Но никто не мешал мне потом применить к тебе что-нибудь… целесообразно-эффективное, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Кателла смотрит на императора с ужасом.

— И ты бы…

Он удовлетворенно кивает.

— Не задумываясь. Но не теперь, когда ты моя единственная родственница. И знаешь, — он по-кошачьи потягивается в кресле, — ты чудесно транслируешь.

— Спасибо, — сухо отвечает Кателла.

Император смеется.

— Давай все-таки вернемся к нашей истории. Насколько я понимаю, Холли не был единственным ребенком у императора и… — Хорт морщится. — …Его аккалабатской жены.

— Детей было трое — два мальчика и девочка. Один из парней был бескрылым, зато полностью унаследовал блутеноносность своего отца. Естественно, его нарекли Хортом и прочили на престол. Двое других блутен не генерировали. У девочки — Кателлы — крыльев, естественно, не было. А вот в Холли, о котором ты уже слышал, материнская кровь победила. Крылья, внутреннее время, вероятно, способность к трансформации и в то же время — ментальные способности императора Хорта. Он и был самым любимым. Отец в нем души не чаял, что, собственно, и привело императора к гибели.

— К гибели?

— А ты как думал? — усмехнулась Кателла. — Хортулана — жестокая планета. Особенно по отношению к своим властителям.

— Что ты говоришь? Вот не знал, — иронии у Хорта хватило на слова, но не на интонацию.

— Прости, — Кателла склонилась над полулежащим в кресле императором, как над раненой птицей. Слишком много тревоги, слишком много ответственности, слишком много боли… — Обнять тебя?

— Нет, — Хорт резко отстранился. — Судя по тому, что ты будешь транслировать, нам лучше находиться в разных концах комнаты. А то у меня блутен остановится…

— Верно. Я продолжаю.

Фехтовальный зал в императорском дворце Хортуланы

Прайд делает вид, что целиком и полностью занят подготовкой оружия. Мечи и точильный станок привезли с Аккалабата вместе с другими принадлежностями, заказанными императором Хортом и необходимыми для того, чтобы вырастить подобие полноценного дара в условиях Хортуланы.

Лорд-канцлер Аккалабата не мог сдержать негодования, разворачивая длинный пергамент (ввиду важности документа хортуланцы даже сочли возможным оформить его в привычном для партнеров по переговорам виде): было ясно, что к составлению списка приложил руку кто-то из его сыновей (думать об Элли как о дочери он до сих пор не мог). Тем не менее все указанное было старательно собрано, и теперь фехтовальный зал, в который превратили одну из просторных комнат императорского дворца Хортуланы, был оборудован не хуже, чем если бы он находился на верхнем ярусе сторожевой башни замка Эсилей или Пассеров. И хотя Прайд искренне ненавидит колченогую каракатицу (так он про себя называет венценосного отца Холли), но это не значит, что мальчики должны фехтовать неподготовленными клинками. Мальчики…

Прайд через плечо косится на Холли и Неро, старательно отрабатывающих приемы. Мальчишек нужно иногда предоставить самим себе, хотя бы чтоб посмотреть, как используют они это время: усядутся поболтать на маты или, как сейчас эти двое, стиснув зубы, набросятся друг на друга, чтобы, пока учитель «не видит», опробовать в деле только что выученные удары и переходы.

Понятно, что Холли против Неро делать нечего. Как бы он ни старался, хортуланская кровь сильно притормаживает внутреннее время — это стало очевидно уже на первых занятиях. И мешки эти между ног… Прайди иногда даже жалко его становится: парень из кожи вон лезет, употел весь, размахивая мечами, тогда как Неро управляется с ним, практически не сходя с места.

«Плохо, — думает Прайди. — Если Неро не будет совершенствоваться, то, когда мы вернемся…» и тут же одергивает себя. Слово «никогда» он уже научился произносить не только про себя, но и шепотом. Никогда. Никогда. Никогда. Затачиваемое лезвие проходит слишком близко от пальца, и Прайд сосредотачивается на плавных движениях точильного круга.

— Ох! Святая Лулулла!

Даже если не знать по голосу, ясно, что это Неро. Холли о святой Лулулле имеет самое приблизительное представление. Жалобный вскрик еще не замер под сводами зала, а Прайди уже тут как тут: поднимает, ощупывает, хлопает по щекам, встревоженно заглядывает в расширенные от боли глаза.

Неро ничего не может сказать, только хватает ртом воздух. Крови нет, но Прайд предполагает самое худшее (а что еще можно предположить, если имеешь дело с любимым сыночком колченогой каракатицы?) и набрасывается на оторопевшего Холли, который от страха даже мечи забыл опустить — так и застыл на месте, дуралей, с поднятыми руками:

— Что? Что ты ему сделал, змееныш?

— Я… ничего… — лепечет Холли. — Я даже дотянуться до него не могу. Вы же знаете.

Прайда бесит эта его манера обращаться всегда на «Вы»: на Аккалабате учителя и ученики говорят друг другу «ты». По крайней мере, в тренировочном зале. Это символ братства по оружию. Хотя какие мы, к демону Чахи, с ним братья?!! Свинья подзаборная тебе сестрица!

До Холли наконец доходит опустить мечи и убрать их в ножны. Он осторожно присаживается рядом с Прайдом, говорит тихонечко:

— Я не делал ему ничего, правда. У него просто болит — вот здесь.

И показывает издали на кончики крыльев, нерешительно протягивая пальцы, словно боится, что Прайд врежет ему по рукам.

Прайда прошибает холодный пот. Заботливый и опытный старший друг! Можно или нет было догадаться, что у малыша раз в полгода должно случиться альцедо? Я надеюсь, что хотя бы не первое. Первое — это очень больно и страшно, это нужно переживать на коленях у родителей или под заботливыми руками лучшего друга. А не вдали от дома, в компании профессионального убийцы и еще большего малолетнего неумехи, чем ты сам.

— Неро, ты меня слышишь?

Кивок, что-то неясное сквозь стиснутые зубы.

— У тебя раньше такое было?

Еле заметное отрицательное движение головой.

— Ты понимаешь, что это альцедо?

Еще один кивок, сопровождаемый слабым стоном. А Прайд уже чувствует, как на руки из-под плаща сочится густое, липкое, теплое.

— Ты можешь перевернуться на живот?

Никакой реакции.

— Неро, я должен перевернуть тебя на живот и пойти поискать набор для альцедо.

Снова реакции ноль. Малыш просто оглушен навалившейся на него болью. Не может быть, чтобы он ничего не чувствовал заранее. Должно было, по крайней мере, неприятно покалывать то тут, то там, головокружение, слабость в ногах должны были накатывать. Он, точно, замечал, но не придавал значения. А я не научил его, идиот.

— Прайд, Прайди! — Холли тянет его за орад. — Давай я обезболю его, а? а то он что-то совсем…

Прайд с негодованием отталкивает мальчика.

— Даже приближаться к нему не моги со своими варварскими месивами! Чтобы у него потом крылья совсем отсохли?

— Зачем «месиво»? — в глазах у Холли искренняя обида. — Я так.

— Как так?

— Сам. А потом дам немножко блутена. Папа не рассердится.

В голове у Прайда вдруг проясняется. Ну да, конечно. Это только на первый взгляд Холли похож на чистокровного аккалаба. Под орадом у него — блутеноприемники, такие же, как у отца. А в голове — такой же механизм уничтожения и подчинения, как у всех хортуланцев — ментальный кулак, бьющий без промаха.

— Сначала блутен, — решается Прайд. — Сначала, слышишь? Сначала ты дашь ему немного блутена, а потом займешься своими колдовскими штучками. И без фокусов. А я пошел за набором. Если когда я вернусь, я обнаружу, что ему стало хуже…

Лицо у него в этот момент выглядит действительно угрожающим, и Холли, не дожидаясь конца фразы, согласно кивает.

— То-то же, колченогий, — бормочет про себя Прайд, во всю прыть вылетая из зала. Попасть в кладовую, где хранятся «аккалабатские штучки», как выражается император Хорт, без Синта не получится. Слава прекрасной Лулулле, каракатица нынче инспектирует свои генетические лаборатории, значит, Синт, скорее всего, скучает в библиотеке. Так и есть: вон пригорюнился у окошка, ждет не дождется своего любовничка.

— Синт!

— Прайди? Чего тебе?

— Открой кладовую, — выдыхает Прайд.

Синт может быть тысячу раз любовником императора Хортуланы, но он не перестает при этом быть сыном лорд-канцлера Аккалабата. Одного взгляда на Прайда для него достаточно, чтобы не задавать больше вопросов. Равнодушный ленивец, тупо валяющийся в кресле и обрывающий листья с какой-то экзотической орхидеи (явно императорский подарочек своему милому), превращается в самое деятельное существо во Вселенной. Главное — он не задает вопросов. До той самой минуты, когда ящичек с набором для альцедо оказывается в руках Прайда.

Синт моментально теряет интерес к происходящему, засовывает руки в карманы орада, вяло интересуется:

— Вот оно что. А у меня нельзя было взять? Неслись сломя голову. Я ключ чуть не погнул второпях.

— Я не подумал, — только сейчас Прайд соображает, что да, помимо этого набора, они же везли запас снадобий и расчесок для Синта (лорд-канцлер сказал «для Синта и Элли», но всем было все понятно). — Забыл, что ты чешешься. Думал, что тебе теперь ближе нательная живопись.

Не замедляя шага, Синт скашивает глаза на чудовищную татуировку, украшающую его правое плечо.

— А что? Мне даже нравится.

— Тебе или Хорту? — Прайд не в силах сдержаться.

— Нам обоим. И не лезь не в свое дело, понял?

Больше всего в этот момент Прайду хочется швырнуть набор для альцедо под ноги и объявить, что вычесывание шестилетних мальчишек тоже не его дело и пусть они разбираются сами как хотят. Но вместо этого он проглатывает оскорбление и засовывает продолговатый ящичек плотнее под мышку. Неро плохо, и все остальное сейчас значения не имеет. Следующая реплика Синта, однако, полностью выбивает его из колеи.

— Расчесывать, разумеется, должен Холли. Ты постоишь рядом, покажешь ему, что и как. Сам не прикасайся. У вас и так слишком близкие отношения.

— У кого у нас? — до двери в тренировочный зал осталось всего несколько шагов, но точки над i нужно расставить немедленно.

— У вас с Неро. Думаешь, я не вижу? Если ты еще его вычешешь, нам не удастся… как бы точнее выразиться? Развернуть его в сторону Холли. Он просто не будет воспринимать его как потенциального партнера. На твоем-то фоне, — мрачно усмехается Синт.

Вместо того чтобы взяться за ручку двери, Прайд упирается головой в притолоку.

— Синт, так нельзя, — тихо говорит он. — Неро сам должен выбрать. Иначе это будет… как изнасилование. Как ты и Элли.

— Меня никто не насиловал.

— Ты понимаешь, о чем я.

— Нет.

Синт стоит совсем близко, и Прайди чувствует, что от него пахнет духами. Чужой, возбуждающий запах.

— Ты можешь презирать меня, Прайд. Можешь ненавидеть. Но это случилось по доброй воле. Он предложил мне полетать и…

— Мы говорим не о тебе, а о Неро. И, находясь на Хортулане, как ты можешь быть уверен, что делаешь что-то по доброй воле? Не будь наивным, Синт.

— Я просто знаю, что сам этого захотел.

Нет, с ним бесполезно спорить. Но не будет же он силой отбирать у меня щетки? Пусть только попробует, и я раскрою ему череп! По-моему, он это знает. Прайд нажал на ручку двери. В зале почти ничего не изменилось, только Неро лежал теперь на животе на расстеленном на полу ораде, а Холли сидел у стены, поджав под себя коленки и устремив взгляд на черные всклокоченные крылья, из которых струйками сочилась кровь вперемешку с…

— Святая Лулулла! — прошептал Прайд. — Синт, что это?

— Гной. Воспаление перьевых гнезд. От здешнего пепла. Он забивается в поры, в малейшие трещинки на ости, а когда начинается линька и перья расшатываются в своих гнездах, то и туда. Начинается воспаление. У меня так было. Первые два альцедо на Хортулане. Обычную линьку после этого я мог бы переносить без анестезии. Потом Хорт придумал лекарство. Точнее, велел, и его ученые придумали. Я все-таки схожу за своим набором.

Прайд оглядывается на Синта, как будто видит его первый раз в жизни. Такое альцедо! Два раза, и без кого-нибудь рядом, кто может нормально позаботиться о тебе и твоих крыльях. Наверное, правду говорят, что дары Эсиля вытесаны из умбренского мрамора. Весь его бессильный гнев обращается на съежившегося в комок Холли.

— А ты? Ты что здесь делал? Ты куда смотрел? Я же велел тебе дать ему блутена и обезболить? А ты — что ты там делаешь в другом конце комнаты? Чего ты туда забился? Заразиться боишься? Ты хорошему ничему у нас научиться не можешь, куда тебе заразиться от него, бездарь!

— Я дал ему блутен, — Холли ответил еще в самом начале его гневной тирады, но Прайд не слышал. — Я дал ему блутен, — повторяет Холли громче. Голос у него четкий, но совершенно несчастный.

— Я дал ему блутен и обезболил. Для этого мне не нужно находиться рядом. Да он и не хочет, — Холли внезапно всхлипывает. — Он даже не дал мне дотронуться.

— Ты понимаешь, как ему сейчас больно?!! — Прайд орет, уже совершенно себя не контролируя.

— Ему не больно.

— Мне не больно, Прайди.

Прайд опускается на колени над маленьким телом, приподнимает прядь волос, закрывающую глаза.

— Правда?

— Да. У него это хорошо получается. Только…

Даже сквозь лихорадочный румянец видно, что на этот раз щеки Неро краснеют не от высокой температуры. Он неловко поворачивается на бок, хотя Прайди пытается его остановить, ухватывает обеими ладонями руку, держащую его волосы, прячет под ней глаза.

— Прайди… я не хочу, чтобы он меня трогал. Не знаю, почему. Очень противно.

— А он и не будет. Он больше не будет. Я же с тобой.

Прайди бормочет еще какую-то успокоительную чепуху, тем временем легонько проводя руками по крыльям. Неро действительно не чувствует боли. Даже когда Прайд, осмелев, запускает пальцы глубоко под перья, чтобы оценить серьезность проблемы, выражение лица мальчика не меняется. Ну, с паршивой овцы хоть шерсти клок… точнее, с колченогой каракат… а вот лезвие меча, упершееся в основание шеи, нам сейчас очень не вовремя.

— Синт, ты сдурел?

Простите, что не куртуазничаю с Вашим Лордством, но не до Вас сейчас, честное слово.

— Прайд, отойди от него. Его вычешет Холли.

— Он не хочет.

— Холли! — от резкого голоса Синта мальчишка подпрыгивает на месте. — Сделай так, чтобы он захотел.

Холли шмыгает носом. Вид у него оскорбленный донельзя.

— Зачем это? Он сам сказал, что не хочет.

— Это нужно, чтобы создать между вами связь. Я же объяснял тебе про пары карун и дойе.

— Ааа, хорошо, — послушно соглашается Холли, и на лбу его появляются маленькие морщинки от старания.

Для фехтовальщика такого уровня, как Прайд Дар-Акила, меч, щекочущий основание шеи, составляет проблему, только если обладатель его полностью сосредоточен. Синту не стоило отвлекаться на разговор с Холли, совершенно не стоило. Зато Холли, который в это же мгновение забыл про Неро, и, как зачарованный, следит за капельками крови, разлетевшимися от клинка Прайди, за неистовым танцем сходящихся и расходящихся мечей, за двумя парами глаз, сосредоточенных и в то же время мечущих молнии, предстоит узнать много новых слов из родного языка его матери.

Прайд тоже успевает удивиться: он не думал, что выросший в тепличных условиях дома Эсилей Синт знает такие ругательства. И он не рассчитывал, что плевавший с высокой башни на все его предложения потренироваться лорд-канцлеровский сынок так хорош в бою. «Он не должен был выстоять против меня больше пяти минут», — думает Прайди, и тут же ему вспоминается бледное лицо и темные локоны женщины, которая несколько раз открывала ему окно, пропуская в личные покои верховного дара Эсиля: «У мужа гости. Извольте подождать, лорд Дар-Акила».

Она называла его «лорд Дар-Акила», словно не зная того, кто он и зачем явился. Не делая различия между добропорядочными лордами Акила, танцевавшими с ней на дворцовых приемах, и Прайдом — которого не пускала на порог даже родная мать. Он всегда говорил ей: «Спасибо, леди Хеда», она приносила стаканчик вина, чтобы скрасить ожидание, и Прайди никогда не задумывался о том, кем была жена лорд-канцлера до замужества.

«Чертовы Дар-Халемы!» — выругался он сквозь зубы, словно со стороны наблюдая, как его меч просвистел в двух сантиметрах над головой вовремя пригнувшегося Синта. Прайд видел, что Синт улыбается — тонко, сквозь зубы, так, как умеют только дары рода Эсилей. Ему словно доставляло удовольствие играть с Прайдом, упиваться тем, как тот все больше и больше убеждался в своем бессилии перед ничем не заслуженными преимуществами, которые давала Синту в схватке материнская кровь.

— Это хорошо, Синт, что ты решил наконец потренироваться. Рассчитывать только на мамину наследственность было бы непредусмотрительно, — прозвучал мелодичный голос от двери.

— Элли? Ты уже вернулась? — не переставая работать мечом, Синт улучил момент, чтобы оглянуться на сестру.

Она, как всегда, с отрешенным видом стояла в дверном проеме, словно раздумывая, шагнуть ли ей в комнату или обратно. Волос, уложенных в высокую вычурную прическу, не было видно из-под золотых и эбриллитовых украшений, заколок из драгоценных камней, небрежно натыканных поверх всего этого великолепия уже подвядших живых цветов. Платье, как обычно, застегнуто через одну пуговицу и съехало на плечо. Типичный вид «плодоносящей жены» императора Хорта.

— Да, Синт. Знаешь, в лабораториях императора Хорта так интересно. Но пламя подошло слишком близко, и Хорт отправил меня домой. Вы не обращайте на меня внимания, продолжайте тренироваться. Я посижу рядом с Холли.

«Она даже не понимает, что мы деремся по-настоящему, — подумал Синт. — И для меня это еще один повод разделаться с Прайди сейчас и окончательно. Если со мной что-то случится, это будет конец для всех нас… Хорт это так не спустит». Похоже, то же самое начало доходить и до Прайди. Он нападал и защищался уже с меньшим энтузиазмом, все время посматривая на начавшего все громче постанывать Неро. Холли, очевидно, увлекшись схваткой, потерял концентрацию и перестал блокировать боль.

Леди Элли тем временем доковыляла до сына и опустилась на пол рядом с ним.

— Смотри, Холли, — назидательно сказала она, заботливо перекалывая ему шпильки, собиравшие в пучок длинные волосы. — Это тебе очень полезно. Из тренировочного боя опытных даров такой молодой мечник, как ты, может вынести многое. Разные боевые приемы…

На этом, видно, слабые воспоминания о том, что и как должен наблюдать молодой мечник во время тренировки опытных даров, окончательно иссякли в ее голове. Она подоткнула подол, отряхнула с него несуществующие соринки и туманным взором воззрилась в пространство.

Холли подергал ее за рукав.

— Мам, мама!

— Что, дорогой?

— Это не тренировочный бой. Они по-серьезному.

— Ну что ты! Из-за чего же им тут по-серьезному драться?

От этой фразы леди Элли, произнесенной громко и отчетливо, Синт чуть мечи не выронил. Она считает, что им тут не из-за чего драться! С ума можно сойти. Прайди тоже насмешливо повел бровью и тут же пропустил режущий удар слева. Треснула ткань орада, лезвие мягко вошло под ребра. Синт с ужасом осознал, что для того, чтобы, как выражаются на Аккалабате, «кончить дело», ему не хватило каких-то пяти миллиметров.

— Синт, так нельзя! — запротестовала леди Элли. — Ты же его поранил!

— Мама, я же говорю тебе: они по-настоящему! — отчаянно возопил Холли, и на этот раз его вопль дошел до помутненного сознания матери.

— А из-за чего? — осведомилась она.

— Из-за меня. Точнее, из-за нас с Неро. У него началось альцедо. Вон, видишь?

Леди Элли впервые соблаговолила обратить внимание на завывавшего уже в голос Неро.

— Ну и что? У всех даров бывает альцедо. Надо его просто вычесать. Обезболить и вычесать, да, — вынесла она свое компетентное решение.

— Ну, и они поссорились из-за того, кто его должен вычесывать! Синт говорил мне раньше, что это буду я. Чтобы создать связь «дойе — карун» и чтобы потом мы стали парой…

— Очень хорошо, — одобрила леди Элли.

— Мама! — Холли, несомненно, понимал, что у матери не все в порядке с рассудком, но она все равно была для него высшим авторитетом, и он страстно желал получить ее одобрение. — Неро не хочет.

— То есть как это «не хочет»? Я не понимаю, — нахмурилась леди Элли.

Синт с Прайдом уже устали. Они больше топтались вокруг друг друга с угрожающим видом, чем фехтовали. И прислушивались к разговору.

— Он сказал, что ему противно, когда я к нему прикасаюсь. И… — Холли перевел дух, прежде чем выложить самое неприятное. — Что он хочет Прайди.

— Это бывает, — разъяснила леди Элли с полным знанием дела. — Значит, он любит не тебя, а Прайди. Пусть Прайди его вычешет.

— Но, мама, — Холли, казалось, уже совсем отчаялся донести до матери суть проблемы. — Синт говорит, я должен его заставить. Я должен эмоционально надавить на него, чтобы он согласился. Тогда я его вычешу и…

— Нет! — взвизгнула леди Элли.

Звук пощечины заставил даже Неро приподнять голову. Холли смотрел на мать расширенными глазами: она впервые в жизни подняла на него руку и заносила ее для следующего удара. Но страшно ему было не за себя, а за нее. Губы Элли беззвучно хватали воздух, плечи истерично тряслись, одна грудь выбилась из-под платья и вздрагивала в такт судорогам всего ее тела. Перемена произошла так быстро, что Холли не успел ничего сообразить, Прайд с ужасом прислонился к стене, только Синт, который уже видел такую Элли в первые месяцы их пребывания на Хортулане, сохранил самообладание. Одним движением бросив мечи в ножны, он оказался за спиной у сестры, туго стянул ей руки своими руками, прижал к груди, уткнулся головой в волосы, не замечая колючих шпилек, царапавших лицо, вонзавшихся в губы, уговаривал, причитал тихонько:

— Элли, не надо, не надо, милая. Он не будет. Он хороший мальчик. Он твой сын. Он не такой, как они. Элли, он все понимает, не надо. Успокойся. Успокойся, родная, я здесь. Я с тобой.

Ее лицо, сведенное гримасой страдания, постепенно разглаживалось, пена, выступившая в уголках губ, превратилась в тоненькие струйки слюны, стекавшие на подбородок, дыхание выровнялось.

— Синт, он, правда, не будет? Ты обещаешь мне? Он не станет заставлять этого мальчика… — она сглотнула, слова давались ей с трудом. — …Быть с собой.

На Холли она не смотрела. Холли тоже не осмеливался поднять глаза на мать, разглядывал свои руки. На щеке его даже сквозь татуировку был виден след от удара.

— Холли, обещай маме, — тихо сказал Синт, — что ты не будешь давить на Неро. Ты не будешь принуждать его быть с тобой. Все, что она сказала. Немедленно.

— Пусть она тоже.

— Холли?

— Пусть она обещает, что никогда не будет смотреть на меня так. Как будто я ядовитая змея или какое-то отвратительное чудовище. Будто она… — Холли замялся. — …Боится меня.

— Она не тебя. Она за тебя боится, — Синт протянул руку, чтобы успокаивающе похлопать мальчугана по плечу, но тот отодвинулся. — Холли, я тебе потом объясню. И пойми: мама не совсем здорова. Нужно относиться к ней бережно.

— Я не буду смотреть на тебя так, — леди Элли выпростала руку из объятий Синта и осторожно погладила Холли по щеке. — Я обещаю. Во всяком случае, когда я понимаю, что вокруг меня происходит, не буду, — смущенно прибавила она. — А ты обещай, что не будешь мучить Неро. Это очень плохо, Холли, быть не с тем, с кем ты хочешь. Это хуже всего на свете. И если ему нравится Прайди…

— То для начала его вычешу я, — Синт закончил поправлять платье сестры, тыльной стороной руки вытер ей рот и подбородок. — Холли, ты сможешь одновременно отвести маму умыться и поддерживать обезболивание Неро?

Холли кивнул. Ванная находилась прямо напротив тренировочного зала. Несколько десятков и даже сотен метров для блокировки простейшего ощущения в одном человеке не составляли для него проблемы.

— Тогда вперед, — Синт обернулся к склонившемуся над Неро Прайду. — Ты согласен, что я достаточно нейтральная сторона, чтобы обслужить мальчишку во время первого альцедо? Тем более что ты все равно не знаешь, что делать с гноем.

— Почему не я? — Прайд знал ответ на этот вопрос, но он всегда шел до конца.

— Потому что я не хочу, чтобы император оторвал вам всем голову.

Синт плюхнулся на пол возле правого крыла Неро, взялся за рулевые перья, дернул:

— Чувствуешь что-нибудь?

— Нет, ничего.

— Вот и славно. Теперь успокойся, малыш, ты в руках мастера.

* * *

— Синт, твой отец хочет с тобой поговорить, — Хорт неловко бросает трубку через комнату, она долетает едва до середины, но Синт успевает. Хорт извиняющеся улыбается, выходит, тщательно закрывая за собой дверь.

— Отец? — то, что у лорд-канцлера Аккалабата такое лицо, может заметить только сын лорд-канцлера Аккалабата.

— Синт, вчера на дуэли погиб Кориан.

Такое ощущение, что тебе на голову натянули орад и стягивают на шее завязки. Как назло, прямо перед Синтом висит огромное зеркало в вычурной раме. Он разглядывает свое лицо и знает, что у Кориана точно такие же белесые ресницы и брови, светло-серые глаза, волосы цвета умбренского мрамора, тонкие, недовольно поджатые губы… были.

Колоссальным усилием Синт загоняет в самый дальний угол сознания назойливо наплывающие картины. Три белобрысых мальчика в серебристых орадах стоят на кромке кипящего Эль-Зимбера, с опаской заглядывая в глубь водопада… Два десятка мечей — прямых и изогнутых — лежат на полу оружейной комнаты, а те же мальчишки, но уже постарше, сидят между ними на корточках, присматриваясь, выбирая… «Хватит!» — говорит себе Синт. Он уже знает, что последует дальше.

— Синт, мать не сможет родить еще одного ребенка, чтобы он сменил меня на посту лорд-канцлера. Она не в том возрасте. А другая женщина для меня невозможна. Я буду просить императора Хорта, чтобы он разрешил тебе вернуться. Буду умолять, валяться в ногах, если понадобится. Ты нужен мне здесь, на Аккалабате. Ты безумно нужен нам, Синт.

— Он не отпустит.

— Мы пришлем замену. Кого угодно. Двоих, троих… Ему достаточно только сказать.

Синт с ужасом представляет, что именно скажет Хорт лорду Дар-Эсилю, и в животе у него холодеет. «Дорогой лорд-канцлер, я не отпущу Вашего сына и не променяю его на дюжину других даров, потому что… у меня к нему большое и пылкое чувство. И вообще мы спим в одной постели. То, что он не трансформирован, чистая случайность… или научная удача наших генетических лабораторий, такие маленькие красные капсулки… а Элли пьет зеленые». И гримаса отвращения на лице отца, и путь на Аккалабат закрыт навсегда. Навечно. «Я не могу позволить моей любви разрушать мою жизнь», — думает Синт.

— Отец, ты можешь договориться с кем-нибудь, у кого есть корабли и хорошие отношения с Хортуланой? Чтобы корабль в нужное время стоял на космодроме… с открытыми люками и… ну, ты понимаешь.

— Ты не хочешь, чтобы я попробовал решить вопрос дипломатическим путем? — теперь лорд-канцлер выглядит удивленным.

— Я прошу тебя этого не делать, — с нажимом на «прошу». Я спасаю свою шкуру, отец, мелко и подло по отношению к Хорту. Но моя шкура принадлежит не только мне. Аккалабат. Я должен вернуться. Я не предатель. Я — предатель.

— Хорошо. Я договорюсь с королевой Дилайны. Транспорт у вас будет. Ты уверен, что сможешь добраться до космодрома?

— Сможем. Я, Элли, Прайд… (Брови лорд-канцлера на мгновение сходятся к переносице, но он понимает, что без Прайда Синту не выбраться). И Холли.

— Ты уверен, что его нужно брать?

— Он сын Элли, отец. Твой внук. Я не могу бросить его здесь. Ты против?

— Ты совершеннолетний, Синт. Решил — делай. Кстати, ты уверен, что нас никто не слышит?

Ты уверен… ты уверен… ты уверен… Он три раза спросил меня за две минуты. Я уверен в Хорте как в самом себе, отец. И я твердо намерен предать его. Потому что нам это нужно, нам с тобой. Нам и Аккалабату. Поэтому…

— Больше не спрашивай.

— Хорошо. Когда тебе нужен корабль?

— Через неделю. Нашу, хортуланскую.

— Вашу? — хмыкает лорд-канцлер.

— Я не умею пересчитывать, — признается Синт.

— Научишься, — голос у отца теплый, как нагретый осенним солнцем мрамор, как песок хаяросской турнирной арены, политый свежей кровью — настолько теплый, насколько может быть голос лорд-канцлера Аккалабата. — Конец связи.

* * *

Он чувствует, как его дергают за полу орада, и разворачивается с занесенным мечом. Еле успевает остановить руку:

— Кателла? Что тебе здесь надо?

— Возьмите меня с собой.

— Чтооо? Мы летим на Аккалабат, глупенькая. Там тебе не место.

Синт пытается отцепить ее пальцы, но ему не удается — девчонка держится с немыслимой для ее хрупкого сложения силой. Параллельно она успевает сдавленно всхлипывать.

— Они же убьют меня. У меня нет блутена. Возьмите меня. Пусть не на Аккалабат, куда-то еще. Возьмите.

— Синт, избавься от нее и пошли! — Прайд явно нервничает. Макушки крыльев у него за спиной вздымаются, как дьявольские мечи демона Чахи.

— Кателла…

— Я ведь могу вас заставить, — неожиданно спокойно сообщает она. Синт останавливается. А ведь и правда… и мало ли что она еще может — дочь императора Хорта, который сейчас тряпкой свисает с плеча Прайда, ударяясь проломленной головой между крыльями.

— Синт, если ты не способен… — снова начинает Прайд.

— Прайд, она дочка Элли.

И она не должна заподозрить, что мы берем ее нехотя. Пока она будет считать, что мы ее друзья, от нее и польза может быть. А потом разберемся. Когда мы будем на корабле. Если мы будем на корабле.

Прайд наконец-то закончил ковыряться кинжалом в оконной задвижке.

— Дочка Элли… дочка Элли… — бурчит он. У него, как всегда, раздраженный вид. Не настороженный, не напряженный, а именно раздраженный. Чувствуется, что его бесит все: Элли, с самого начала их авантюры пребывающая в абсолютной отключке и только жалобно вскрикивающая, когда Прайд, безжалостно вцепляясь железными пальцами ей в предплечье, перемещает ее, как куклу, с места на место; Хорт, который проявил дурацкую несговорчивость и которого из-за этого приходится тащить на себе; нерешительный и медлительный Синт; Холли, передвигающийся как в тумане и взирающий на происходящее с открытым ртом, как на интересный аттракцион; и теперь еще эта… Кателла — жалкая и никому не нужная, которую Синт почему-то решил тащить с собой.

А Неро… Неро останется здесь — и будет лежать закопанный не в нормальной земле, а в отвратительном хортуланском пепле. Ненавистная лорд-канцлерская семейка! Что бы лорду Кориану не сдохнуть пораньше? Я бы сейчас держал Неро за руку, а он бы сыпал своими вопросами: «Куда мы летим? Зачем мы летим? На чем мы…»

— Да мне-то что! Бери кого хочешь! Лорд-канцлер недоделанный! — рявкает Прайди и шагает на подоконник. Хорт по-прежнему висит у него на плече, голова безвольно болтается. Прайди перемещает императора под мышку, другой рукой подхватывает Элли.

— Кателла, иди сюда, — приказывает Синт. Непонятливой девчонку не назовешь — она сама подлезает под руку и цепко ухватывается там, где нужно. — Ты готов, Холли?

Холли, который за все время их приключения не произнес ни слова, коротко кивает.

— Так полетели! — внезапно в голову Синту приходит идея. — Кателла! Ты можешь сделать так, чтобы они нас не видели? Сэкранировать их ощущения, чтобы они не могли «вести» нас до космодрома? И не смогли заставить спуститься.

— Я попробую, но ведь… — в голосе у нее не сомнение, а скорее недоумение.

— Что «но ведь»? — угрожающе спрашивает Прайди.

— Ничего. Я думаю, что у меня получится, — совсем по-другому отвечает Кателла. В глазах у нее появляется уверенность и надежда, и Синт облегченно вздыхает. Все-таки ему не хотелось, чтобы Прайди заставил ее выбросить. «Да Чахи тебя побери, она моя родная племянница! — спохватывается он. — С чего я засомневался?»

Несколько километров лёта до космодрома — ничто по сравнению с несколькими десятками метров, которые им предстоит пройти пешком — до отдраенных люков дилайнского космокрейсера. Дилайняне верны своей репутации: делают ровно столько, сколько у них попросили. Корабль в нужном месте в нужное время. И даже не надейтесь, что какой-нибудь благородный лорд активирует браслеты, чтобы мы могли преодолеть сотню шагов, отделяющих нас от спасения. Дипломатический нейтралитет. Доброжелательная улыбка со сжатыми губами. Дилайна как она есть. Но и на том спасибо.

Запыхавшийся Прайди сваливает свою ношу у самого трапа.

— Удивляюсь я этим хортуланцам, — озираясь вокруг, говорит он, — у них императора сперли, а они как дети, честное слово.

— А меня это скорее пугает, — Синт тянет Элли за руку, заставляя подняться. — Кателла, видишь вход в корабль? Отведи туда свою маму. И сама сиди тихо и не высовывайся.

Девочка согласно кивает и просовывает свою ладошку в судорожно стиснутую клешню, в которую превратились сейчас точеные, изящные пальцы Элли.

— Пойдем, мама, — уговаривает она. — Все будет хорошо. Там, — показывает она на темный люк корабля, — нам помогут.

Элли неожиданно проявляет сговорчивость (кажется, будто она понимает обращенные к ней слова) и покорно идет за дочерью.

— И нам пора, — Прайди вытаскивает кинжал.

— Это обязательно? — Синт знает, что обязательно. Сейчас он сам себе отвратителен.

— Ты представь. Если он оклемается, им достаточно просто затащить его в корабль и вывести на орбиту. Короткая ментальная атака — и нам конец. У тебя есть гарантии, что дилайняне сильнее, чем хортуланцы?

— Понятия не имею, — признается Синт. Он присаживается на колени рядом с телом, которое несколько часов назад еще было императором Хортуланы, и бросает через плечо:

— Холли, иди на корабль.

Ноль реакции. Полшажка в сторону трапа. Безжизненные глаза, не отрываясь, смотрят на группу из трех человек, двое из которых решают судьбу третьего. Уже решили.

— Синт, лучше не надо…

Хорт не говорит, он шипит эти слова сквозь прерывистое дыхание. Прайди презрительно усмехается:

— О, он еще что-то соображает? Ничего, сейчас ты сдохнешь, тварь, сейчас я получу полное и окончательное удовлетворение. По всем пунктам. Даров Аккалабата ему подавай в наложники. Деток развел, тренера пригласил… гнида.

Хорт словно не слышит. Глаза его устремлены на Синта. Он весь сосредоточен на одной мысли:

— Синт, оставьте меня здесь и улетайте. Мы не будем гнаться за вами. Я не позволю. Скажу, что сам тебя отпустил.

— Ты не отпустил бы, — слова-пустышки, никчемные слова, обвинения, которые предатель бросает тому, кого предал. Так бывает всегда.

— Вам нельзя меня убивать.

Кинжал перерезает артерию.

— Вот и все. Будут спрашивать — вали все на меня, — Прайди с чувством выполненного долга отряхивает колени. — Нехорошо заставлять дилайнян ждать. Холли, ты долго собираешься там топтаться?

Он не понимает. А я уже понял. В тот момент, когда сердце Хорта перестало биться. Я слишком долго жил здесь, чтобы не заметить, как неуловимо изменилось что-то в воздухе, вокруг нас, как Холли недоуменно, словно проснувшись, встряхнул головой, поглядел, увидел…

Наверное, я и раньше это понимал, с самого начала, просто обманывал себя, не хотел верить… Даже в полубессознательном состоянии Хорт довел нас до самого космодрома, оберегая, не давая никому к нам приблизиться. Это не маленькая Кателла, а он все время, пока мы летели, посылал ментальный приказ не трогать, не убивать, не препятствовать.

Глупый, преданный, искренний император… спасал своего любовника до самого конца, наплевав на свои обязанности, на свою оскорбленную гордость. Давал мне уйти. А я-то, дурак, еще удивился, почему Холли не задавал никаких вопросов… почему на отца, висевшего полутрупом на Прайди, смотрел безразличным взглядом. И Кателла… «Я думаю, что у меня получится». Ничего бы у тебя не получилось, девочка, если бы не отец. Он мог приказать нам вернуться, мог приказать нам голову расшибить в джунглях…

Рука у Прайди тяжелая, и оплеуха звенит чувствительно.

— Отомри, Синт, Чахи тебе в глотку! Мне, что, вас обоих тащить силком? Тебя и недоноска этого?

— Я никуда не пойду.

Голос у Холли звонкий, а взгляд решительный. Тонкие руки переплетены вокруг шеи Хорта. Прайди уже вытащил кинжал, и кровь вытекает свободно. Холли пытается зажать рану пальцами, шепчет что-то отчаянное. Бесполезно.

— Холли, он уже мертв. Мама на корабле. Пойдем с нами.

Это бессмысленная попытка. Но я ее сделаю. Хотя я знаю, что он не пойдет. Теперь, когда Хорт не приказывает ему идти с нами.

— Убирайся. Уходите оба. Предатели.

Прайд снова вынимает кинжал, только что отправленный в ножны, приближается кошачьей походкой. Лезвие у кинжала темное, узкие зрачки профессионального убийцы смотрят в одну точку на затылке Холли. Синт отчаянно шепчет:

— Холли, это для твоего же блага.

— Да? Да? Конечно! Все — для моего же блага. Неро. Отец. Все, кто мне дорог, убивают друг друга для моего блага. Оставьте меня в покое.

Синт закрывает глаза. Прайд уже подошел, и видеть то, что сейчас произойдет, не хочется. Однако вместо звука падающего тела он слышит тяжелый вздох — так вздыхают только очень старые, ничего не ждущие от жизни люди. Открыв глаза, он видит, что Прайд сидит перед Холли на корточках, держит его за плечи и увещевает:

— Холли, я учил тебя. Я передал тебе все, что я знаю, не для того, чтобы ты сгнил в этой дыре. На Аккалабате ты будешь среди своих…

— Мне не нужно вашего Аккалабата. Ты не понимаешь: я родился и вырос здесь. Здесь моя родина. Отец, мама… все было хорошо, все были счастливы. Я не хотел идти с вами с самого начала. Но папа приказывал, и я не мог сопротивляться. А теперь, когда вы убили его, я свободен. И я не полечу.

— Холли!

Холли с негодованием отталкивает протянутую Прайдом руку.

— Убийца. Я никуда не полечу с предателем и убийцей моего отца.

— Здесь все может для тебя плохо кончиться, Холли. Ты считаешь Хортулану родиной, но у местных может быть другое мнение. Теперь, когда за твоей спиной нет императора Хорта…

— Ничего не хочу слушать. Убирайтесь!

— Мы не полетим без тебя.

Синт не понимает, откуда у Прайда взялось это упорство. А Прайд впервые за три года пребывания на Хортулане смотрит на своего «самого безмозглого и раскоординированного в мире» ученика другими глазами. Теперь он знает, что произошло два месяца назад в тренировочном зале, когда император в очередной раз застал их с Неро за нарушением всех и всяческих запретов и ударил ментальной волной, после которой мальчишка уже не поднялся.

Раньше Прайд помнил только тот взрыв ярости и сумасшедшего бешенства, в котором тонул, теряя сознание, тщетно пытаясь выкарабкаться, хватая ртом воздух. И еще успел он заметить, как эмоциональный смерч, посланный императором Хортом с одной только целью — убить, уничтожить, раздавить ослушников, натолкнулся на слабую, но ощутимую преграду, как отступило давление, давая возможность отползти в сторону, спрятаться за стойку с оружием, трястись там, завывая, в луже собственной рвоты, звать Неро, лежащего плашмя под ворохом черных перьев…

Черные дни, наступившие после, стерли все остальные воспоминания. Сейчас же Прайди, подбираясь со спины к капризному мальчишке и намечая точку удара, с необычайной четкостью увидел его напряженную шею, пригнутые, как от сильного ветра, плечи — только не здесь, а там — в тренировочном зале — и, как наяву, услышал:

— Стой! Папа, что же ты делаешь?!!

— Холли, отойди. Это для твоего же блага.

Фраза Синта сработала, как спусковой крючок на ловушках, которые Прайд расставлял в запутанных коридорах королевского дворца Дар-Аккала и извилистых переулках Хаяроса. Это для твоего же блага. Холли был там тогда, в тренировочном зале, и пытался их с Неро спасти. Отвергнутый, оскорбленный, он все равно вступился за них, сделал все, что мог, другое дело, что против ментальной атаки отца ему не хватило силенок. Но он пытался, и даже неумело выставленного им барьера оказалось достаточно Прайду, чтобы выжить. Неро был слишком открыт, слишком эмоционально восприимчив, как потом объяснил Синт. Император не хотел его убивать.

Он просто не рассчитывал на такую чувствительность. Как потом объяснил Синт. Лорд-канцлерский сынок, вечно оправдывающий своего теперь уже дохлого императора.

Прайд сделал глубокий вдох. Самый глубокий вдох в своей жизни. Такой, что аж голова закружилась. Нет, малыш, теперь, когда Неро нет, я о тебе позабочусь. Не оставлю тебя здесь, с этими… Он близко-близко подошел к Холли, крепко взял его голову руками и повернул к себе. Не отрываясь, глядя в глаза, отчеканил:

— Мы. Без. Тебя. Не. Полетим.

— Не полетите? — глаза Холли превратились в узенькие щелочки, губы смеялись. — Так я вас заставлю.

Следующее, что Прайд помнил, это удаляющийся в окне космодром Хортуланы, на котором скорчилась над телом отца маленькая фигурка в темном ораде… А к ней бегут со всех концов космодрома другие фигуры — угрожающие и беспощадные.

* * *

— Холли казнили на следующий день. Безболезненно. Один укол в вену. Он не мучался. Никто не хотел слишком сильно расстраивать нового императора. И так у него, потерявшего в одночасье всех близких, были большие проблемы с блутеном. Синт, Прайд и Элли, разумеется, благополучно добрались до Аккалабата. Первый со временем стал лорд-канцлером, что сталось с другими — мне неизвестно.

Кателлу они «забыли» на корабле при высадке. Дилайняне не возражали — сдали девочку в первый попавшийся приют на Рипарии. Кто-то из них, за кого моя семья всегда возносила безымянные молитвы, сообщил потом императору Хорту, где находится его сестра. Женившись и обзаведясь потомством, которое давало блутен как заведенное, Хорт счел свое положение достаточно стабильным, чтобы навестить единственное имевшееся у него в наличии родное существо. Бабушка согласилась на встречу с ним при условии официального признания родства — со всеми внешними атрибутами. Ты знаешь, насколько это важно на Хортулане. Маме тогда было около трех лет, и ей сразу же сделали татуировки. То же самое случилось со мной — твой отец выполнил завещание твоего прадеда, хотя и не понял в нем ни слова.

— Во мне течет кровь аккалабов? Забавно, — Хорт двумя пальцами разглаживает волосики маленького существа, свернувшегося комочком у него на коленях.

— Хорт, ты его перекормишь.

— Да брось ты. Много — не мало. Он вон какой слабенький.

Хорт бережно перекладывает малыша от одной блутеновой трубки к другой, а освободившуюся подключает к клапану блутеносборников.

— Учти, ты не сможешь его трансформировать.

— Кателла, ты с ума сошла? Или ты извращенка? Он же младенец.

— Кое-кто тоже так говорил.

Когда ментальные волны двух членов императорской семьи Хортуланы сшибаются в центре небольшого пространства, кажется, что закипает воздух. Кателла сдавленно охает, опускается на колени. Хорт морщится, кажется, ему тоже больно, но не отпускает.

— Хорт, хватит, пожалуйста, — молит Кателла.

— Не смей… никогда… слышишь? — император задыхается от гнева.

— Прости. Я не буду, — выдыхает Кателла, и он ослабляет ментальный натиск.

Малыш, прижатый к его телу, жалобно вспискивает.

— Ну, тихо-тихо, все, я больше не буду… — воркует Хорт уже совсем другим голосом. — Кателла, не делай так больше, правда. Видишь, он нас испугался. Не бойся, малыш, мы больше не будем.

От тепла и нежности, которые сейчас источает император Хортуланы, может растаять вечная мерзлота. Кателла недоверчиво качает головой, но предпочитает молчать. Быть старшей представительницей императорского дома не значит быть сильнейшей. Одной демонстрации ей более чем достаточно. Пусть Хорт делает что хочет. Она предупредила.

 

Глава IV. Время позаботиться о Дар-Халемах

Медео Дар-Эсиль

— Эй, ты, постой! Да погоди ж ты, скорбящий отец, потерявший свое семейство!

Медео останавливается не от повелительной интонации в голосе. И не от того, что золоченые когти хватаются за орад. Он это… царственное беспозвоночное может прихлопнуть одним ударом. Однако замирает на месте как вкопанный от непредставимого, через край хлещущего хамства. Так себя не ведут. Тем более венценосные особы. Медео брезгливо тянет за край орада, стряхивая скрюченную лапку императора Хортуланы, отходит на два шага к стене, отвешивает поклон, спрашивает ледяным, как смерть, голосом:

— Чему обязан, Ваше Императорское Величество?

— Скажи этому вашему, как его, лорд-канцлеру, а лучше даже фельдмаршалу, или как вы там его называете, — голос хортуланца сочится презрением, и больше всего на свете Медео хочется сейчас врезать ему между глаз. Но нельзя. Венценосная мразь. К тому же он нашел тело Эрлы.

— …Я оставляю вам два крейсера на орбите. Этого достаточно, чтобы вас больше никто не трогал. Расплатитесь умбренскими цацками, когда будет возможность. Ты меня понял?

Медео ни в зуб ногой в международной политике, но привычка подслушивать сохранилась у него с детства. Вчера на закрытом совещании военных и дипломатических представителей Конфедерации в малом тронном зале Хаяроса решался вопрос о том, как в дальнейшем оградить сектор от посягательств ситийцев. Говорили много, но без особого толку.

Всплыл на поверхность вопрос с верийскими крейсерами, непонятно каким образом оказавшимися в секторе и принимавшими участие в восстановлении Дилайнской монархии.

Однако любые попытки конфедератов полностью закрыть зону для военных кораблей натыкались на лучезарно-беззаботную улыбку короля Тона, обрядившегося по сему случаю в свой десантный комбинезон и трижды произнесшего с экрана большого телекоммуникатора, одиозно смотревшегося в малом покое среди знамен и потемневших от сырости гобеленов, свое категорическое «Нет».

Убрать верийскую станцию, защищающую внешнюю орбиту Дилайны — нет, допустить на нее наблюдателей от Звездного совета — нет и еще раз нет, позволить конфедератам прикрыть хотя бы автоматическим спутником внутреннюю границу пространственного перехода (на внешней теперь должны были неусыпно бдеть не одна, а три станции слежения) — нет-нет-нет. И не надейтесь. Король Тон выражался не как медиевальный монарх, а как лейтенант спецназа. Только некоторые короткие и выразительные слова заменял на витиеватое «клянусь разноцветными дюнами Хуны».

Вкратце его и без того недлинная речь сводилась к следующему. Я не имею дела с Конфедерацией. Я имею дело с верийцами и их генералом Джерадой. Могу перекинуться парой слов с делихонами и Когнатой. Готов снисходительно выслушать командора в отставке А. П. Разумовского, бывшего члена Звездного совета, а ныне посла Земли на Мхатме Такуду и еще пару-тройку землян. На более трепетные чувства и плодотворное сотрудничество можете не рассчитывать. Список своих претензий зачитывать не намерен, но и ваши выслушивать тоже не стану. Чем скорее вы свалите отсюда все на фиг (тут Тон не удержался и ввернул более крепкое слово), тем быстрее я начну договариваться с вышеупомянутыми верийцами, чтобы они поставили свою станцию и над Аккалабатом. Кори, помолчи, пожалуйста, твоего мнения никто не спрашивает. Подрасти немного, а пока я буду решать, что безопаснее для меньших наших братьев. И тут завизжал полномочный посол Локсии… и не он один.

Медео даже стало жалко Кори, такой пришибленный он вывалился из зала. Ясно, конечно, что на Тона рассчитывать нечего: лорд Дилайны и ведет себя как лорд Дилайны. Ничто, кроме собственного благополучия, его не интересует. Решения, которого требовали от его брата все эти люди — кричащие, стучащие по столу кулаками, выхватывающие друг у друга лазерные указки и пульты управления демонстрационным экраном, — Медео не понимал. Он только видел, что все старше и опытнее Кори, что все шумят и перекрикивают друг друга, тычут ему под нос маленькие приборы со светящимися экранчиками…

А остальные верховные дары Аккалабата с самого утра забились в кусты. То есть это у них называлось «обеспечивать безопасность Ее Величества и ограждать ее от излишних волнений». «А ты, Кори, — напутственно похлопал его по плечу старший дар Фалько, — иди, разбирайся с этими полоумными. Не зря же ты на Когнате учился. Мы в тебя поверили, сынок, а доверие нужно отработать». Кори и пошел. Как дурак, по мнению Медео. И сидел там, наверняка, ничего не понимая.

Нашел Кори в библиотеке. Тот угрюмо оторвался от многостраничного документа, сброшюрованного в папку с вензелем Конфедерации, влупил кинжал ему в самую сердцевину и кратко изложил Медео его содержание. Нам предлагают оружие. Такое, как у них. Скорчеры, парализаторы. Даже военные корабли. Нужно будет пустить конфедеративных инструкторов. Закупить запчасти и боеприпасы.

— Кори, ты обалдел?

— Нет. Я им отказал. Через два дня прилетает лорд Дар-Халем. Они с меня слезут и попытаются усесться ему на шею. Помнишь, как ты улетел в болото, когда потребовал в семилетнем возрасте папиного умбренского жеребца и он тебе дал?

— У меня до сих пор все тело ломит. При одном только воспоминании. И смесь болотной жижи с лягушачьим пометом — не самое лакомое яство на Аккалабате, можешь поверить.

— Верю-верю. Сам-то не пробовал, — усмехнулся Кори. — И в лоб копытом — это твой единоличный опыт. Ты у нас уникум.

Полет вверх тормашками с лошадиной спины в вонючую протоку — не лучшее детское воспоминание Медео (синяк на лбу багровел неделю, а камышиный пух пришлось доставать из самых неожиданных мест), но он был рад, что удалось хоть чуть-чуть развеселить брата. «А Кори, наверное, радуется, что ему удалось хоть чуть-чуть поднять мне настроение», — подумал Медео, и на душе у него снова стало скверно. Но брат, по крайней мере, не лез со своими соболезнованиями, как каждая дар-пассеровская сволочь, попадавшаяся навстречу, и Медео молча просидел в библиотеке напротив него до вечера. А когда Кори уснул, уронив голову на руки, просто нагнулся над ним, ослабил завязки на ораде, подоткнул полы и вышел.

* * *

И вот теперь эта разукрашенная образина широким жестом предлагает нам корабли на орбиту.

— Эй, Ваше Лордство! Ты меня понял? Способен донести информацию до ушей своего братишки?

— Нам не нужно ваших кораблей. Нет ни малейшего желания всю жизнь таскать ментошлемы.

— Кто тебе их даст? Ты всю жизнь потратишь только, чтобы научиться ими пользоваться! Выше меня в два раза, а ума не нажил. Говорят же тебе: для за-щи-ты.

— Почему? С какой целью?

— Не знаю, — кажется, что Хорт пренебрежительно пожимает не только плечами, но носом, подбородком и даже макушкой, которая действительно находится у Медео в районе подмышек.

— Это не ответ.

— На Хортулане это ответ. Нормальный, не хуже любого другого.

Черный, сужающийся к концу меч, описав в воздухе широкую дугу, врезается в каменную кладку прямо перед носом у императора. Тот удрученно вздыхает.

— Дикость это, лорд Медео. Тебе добро делают, а ты…

— Мне не нужно твое добро, за которое непонятно чем придется расплачиваться.

— Тебе не нужно — другим пригодится. Не решай за всю планету, — вид у императора усталый, будто ему бесконечно надоело препираться по столь незначащему вопросу, как выживание целой разумной расы.

— Ты не уйдешь отсюда, пока не дашь вразумительного ответа. По крайней мере, такого, какой я пойму.

— Ну, замки… — медленно говорит император, пытаясь пригладить пальцем шматок штукатурки, отколотый мечом Медео. — Их тяжело восстанавливать. Особенно старые. Особенно когда почти ничего не осталось.

Кусочек штукатурки все равно падает на пол и разлетается в пыль. Оба провожают его взглядом.

— Знаешь, — продолжает Хорт нараспев, — все эти новые материалы и технологии… Это не помогает. Кажется, строишь все, как прежде, а получается не то. Новодел. Я до сих пор по своему хожу, будто не дома. Стены вроде бы те же, и планировка, и все украшения… только ерунда получается. Мне не нравится. Ты скажи им там… у тебя остались перила парадной лестницы. Наверное, парадной. Пусть откопают. На нее можно наварить еще сверху и донизу. Хоть что-то. У нас аппанцы разобрали все до последней паркетины.

Хорт, поплевав на пальцы, начинает прилаживать очередной кусок штукатурки.

— Да брось ты ее, — сипло говорит Медео. — Не пристанет.

— А вдруг… — позолоченные ногти продолжают скрести выбоину на стене.

— Не вдруг, — Медео опускает меч. — Иди уже. Тебя хватятся. Мне влетит. За нарушение Вашей императорской неприкосновенности. Кори я все передам.

Упрямая штукатурка сыплется сквозь украшенные (по мнению Медео, изуродованные) стразами и крошечными висюльками из драгоценных металлов пальцы. Император молчит, растирает ее ногой, наконец, будто вспомнив о чем-то, встряхивается и шагает к выходу из коридора. Медео провожает взглядом его фигуру, чертит на пыльном полу носком сапога монограмму Дар-Эсилей.

— Там еще большой кусок пола есть, — возвращается с полпути император. — Черно-белого. Балкон обрушился. Наверное. Весь потрескался, но ничего. Можно достать, если разгребать аккуратно. Если у вас есть хорошие мастера, смогут склеить. И лошадки бронзовые. От ворот конюшни отвалились. Наверное. Я одну себе взял. На память. Остальных мы сложили в кучку. Сразу увидишь.

— Ага, — содержательно отвечает Медео.

Бронзовые лошадки кажутся ему сейчас крайне важным делом. Их действительно нужно прикрепить на ворота новой конюшни, когда она будет. И пол. Черно-белый. Эрле ужасно нравилось, что она различает квадраты — вставала крохотной ножкой в атласной туфле и спрашивала игриво: «Ведь это черный? Правда, Медео? Скажи — черный?» Потом перескакивала на белый, и игра начиналась сначала: «Белый? Скажи, Медео?» Медео со стоном обхватывает руками голову, словно пытаясь защититься от этих воспоминаний. Слава Лулулле, они приходят не часто. Хотя это странно.

Зато окружающие видят, как он быстро справился с тоской по Эрле и, пытаясь быть полезным, включился в работу: растаскивал завалы вместе с мастеровыми-итано, носился по поручениям Кори, встречал и провожал на космодроме межпланетные корабли, а по ночам присматривал за починкой этого самого космодрома, которая становилась все более проблематичной после каждой посадки и каждого взлета. Времени на слезы не оставалось. И слез самих не было. Хотя это было и странно.

А сейчас вдруг накатило. Сразу все: и голос Эрлы над колыбелью — старинные умбренские песни, протяжные и щемящие (откуда только она их знала?., а он так и не удосужился выспросить), и первый неуверенный полет Кори, и рождение Сона, после которого Эрла три дня лежала в горячечном бреду, малыш отчаянно пищал, а Медео метался между ними, никому не решаясь доверить, пока не явились лорд Дар-Халем с леди Лисс и не разделили с ним это бремя… Ничего не вернешь, ничего. Он всхлипывал, уже не стесняясь, опустившись на колени, даже не закрывая лицо руками.

— Ну вот… Отпустишь тебя на секунду. Что с тобой вообще будет, когда я улечу? — сварливо поинтересовался передумавший «идти, куда шел» император и, пока Медео собирался с ответом на этот нелепый вопрос, расстегнул снизу пару пуговиц на своем минихалатике, приподнял полу, с деловым видом вытер Медео заплаканное лицо. Ухватил двумя пальцами сквозь слой материи за нос:

— Ну?

Медео, разом утратив все желание сопротивляться, высморкался.

— Так-то лучше. И успокойся. Я не намерен тут с тобой цацкаться до последнего пожара в джунглях.

— До чего?

— Так говорится на Хортулане. Нутро планеты горит и выжигает джунгли. Мы ходим в буквальном смысле по горячему пеплу. Когда-нибудь все сгорит и ничего не останется. Это и будет последний пожар в джунглях.

— Когда-нибудь — это когда?

— Неизвестно. Хочется верить, что очень нескоро. Мы тушим. Две основные профессии на Хортулане — генетик и пожарный. Но это очень непросто — сражаться с ядром родной планеты. Аккалабат, насколько я знаю, ведет себя по отношению к вам более пристойно.

Медео никогда не рассматривал свои отношения с Аккалабатом под таким углом зрения, но согласно кивнул головой: да, к земле под своими ногами и к тому, что под ней находится (об этом у него были довольно смутные представления), он претензий никаких не имел.

Хорт поплотней запахнул халатик, оглядел Медео критически.

— Право, не знаю, что с тобой будет. Мы улетаем завтра. Постарайся не сойти с ума. Это ж надо же, так любил ее, — сокрушенно качая головой, бормотал император Хортуланы, шаркая ногами прочь от Медео по пыльному коридору.

* * *

Отняли! Они все равно нашли способ их у меня отнять!

Два дня, прошедшие с того момента, как он вместе с Кори провожал на космодроме императора Хорта, Медео провел как в тяжелом бреду. Шлялся неприкаянный по коридорам столичной резиденции Дар-Эсилей, слушал, как угрожающе скрипят под ударами ветра, налетевшего с юга, деревянные ставни, не раз вытаскивал из ножен мечи, вонзая их в приступе ярости в стену или обрушивая на ни в чем не повинную мебель. И ничего. Никакого просвета, никакой ниточки, ведущей наружу из глухого отчаяния, вдруг навалившегося на него, он не видел.

Вместо воспоминаний о жизни с Эрлой истерзанному мозгу Медео рисовались теперь картины ее смерти. То ему виделось, как она задыхается под каменными плитами, то — как горит на ней его любимое темно-лиловое платье, а она тщетно пытается сбить огонь широкими кружевными рукавами. Он знал, что нашли ее не в лиловом платье, а в зеленом и погибла она, придавленная обломком стены, почти мгновенно, но воображение подсказывало другие картины. Оно же, воображение, стало подсовывать и виноватых в трагедии. Их лица хороводом плыли у Медео перед глазами, когда он попытался уснуть, наглотавшись каких-то таблеток, которые оставила сочувственно глядевшая на него, но побоявшаяся провести ночь с ним одна в доме леди Лисс. И главным из этих лиц, этих расплывчатых портретов убийц Эрлы, проходивших перед мысленным взором Медео в темноте спальни, была королева Аккалабата — бездарная, бесполезная, неспособная защитить своих подданных, только зря занимающая место на троне!

Утром ночной дурман спал и уступил место холодной ярости. Ветер перестал насиловать плотно закрытые ставни. Он унес с собой последнее августовское тепло и листья с молодых чалов. Медео подогнал перевязь, плотно запахнул плащ и вышел на улицу. Он точно знал, что ему надо делать. Именно он, а не кто-то другой должен спасти Аккалабат, должен уничтожить причину всех бед и несчастий. И ничего, если на пути к устранению этой причины стоит ее элитная гвардия, размахивающая мечами и выкрикивающая бесполезные угрозы. Кто и что может сделать на Аккалабате против мечника из рода Халемов, опьяненного жаждой мести?

Или кто-то отдал приказ «не останавливать»? Пропустить и допустить? Его руками, его мечом сделать то, о чем так давно задумывались многие дары?

Инстинкт даров Эсиля, до времени молчавший, заговорил на верхней ступеньке парадной лестницы. Когда Медео с окровавленными мечами шел через большую залу приемов, этот инстинкт уже не говорил — кричал в голос. Слишком все просто, слишком легко оказалось снять всю внутреннюю охрану Дар-Аккала. Да, ее выставляет не лорд Дар-Халем — это прерогатива ректора военной академии, верховного дара Пассера. Но ведь и Дар-Пассер не дурак, и Кори, который сегодня на космодроме встречает главнокомандующего Аккалабата, лично следит за безопасностью королевы. Что-то здесь не так…

И в малый тронный зал Медео не врывается, а входит тяжелым, спокойным шагом. Он пришел не убивать, он пришел поговорить — бросить в лицо виновнице всего свои обвинения. И посмотреть, что она ответит.

Темно, ветер раздувает портьеры. Никого? Где же ты, бессильная властительница Аккалабата? Из-за складок балдахина у подножия трона раздается сдавленное всхлипывание.

— Ваше Величество!

— Лорд Медео… — робкий шепот, совсем не похожий на истеричные визги, под которые Лисс выводила его последний раз из парадного зала. — Лорд Медео, простите меня. Я такая неумелая, такая трусливая и бесполезная. Я не должна быть вашей королевой. Ваша жена, дети… все это из-за меня. Я так хотела сидеть на троне. Я думала, у меня получится. Я смогу принимать решения, делать то, что положено властительнице Аккалабата. Я была так уверена в себе. Я даже старую королеву убедила в своих способностях.

И когда я оказалась здесь, одна, во дворце, на троне… вдруг выяснилось, что я ничего не знаю. Я не понимаю, когда нужно сказать «да», а когда «нет». Я не понимаю, чего все ждут от меня. Кто за меня, а кто против. Где хорошие, а где плохие. Как в детской сказке. И поэтому я растерялась, лорд Дар-Эсиль. Я решила, пусть все течет своим чередом. Лорд Кори справится и без меня. Я бросила всех в тяжелый момент. Я все свалила на Вашего брата. Вы презираете меня за мою никчемность, да, лорд Дар-Эсиль?

— Да нет, — хмыкает он. — Вам не в чем себя винить, моя королева. Просто мы были не готовы. Долг моего брата и мой долг — служить вам и почитать Ваше Величество. Вы ничего нам не должны.

— Вы, правда, так думаете?

— Да. Нет. Не знаю.

Медео загоняет мечи в ножны. Как ему вообще могло прийти в голову убивать это несчастное существо, на которое случай руками его брата Кори надел корону?

Королева шумно сморкается в бархатную занавеску.

— У Вас, что, платка нет? Этой занавеси лет пятьсот… — осуждающе бурчит Медео, протягивая свой носовой платок.

В другое время он бы мысленно поиронизировал над странным представлением царствующих особ таких разных планет, как Аккалабат и Хортулана, о том, чем можно вытирать нос. Сейчас у него нет сил. Он привык сам переворачивать мир с ног на голову, но совершенно не в состоянии выносить, когда кто-то делает это за него. Плачущая и признающаяся в своем бессилии королева Аккалабата… Так не бывает.

Королева благодарно комкает белый квадратик ткани с монограммой Эсилей, но вытирает почему-то не нос, а столбик, поддерживающий балдахин.

— Вы там их всех убили, да? — спрашивает она. — Из-за меня? Жалко.

— Не всех. И позвольте заметить, это Аккалабат, государыня. Здесь живут и умирают с мечом в руке. Во славу Вашего Величества Королевы. Ваше слово — закон для каждого дара Аккалабата. И ничего не меняется, даже если его замок лежит в руинах.

Королева продолжает полировать носовым платком столбик.

«В меня, должно быть, вселился дух королевы Лулуллы, — удрученно думает Медео. — Иначе зачем я несу такие чинно-благообразные глупости?»

— Но ведь без меня было бы лучше? Да, лорд Медео? Если бы Аккалабатом управлял лорд Кори или старый Дар-Фалько? Они, наверное, понимают все про эти опасные… бомбы, да?

Сам не зная, зачем он это делает, Медео запускает руку в складки своего орада. Там, в одном из глубоких карманов, где другие дары носят фляги с вином, шелковые удавки, пергаментные свитки, а его брат Кори — государственную печать, у него… Королева расширенными глазами смотрит, как младший лорд Дар-Эсиль вынимает из-под орада деревянную трубочку с вырезанными в ней дырками и подносит ее к губам. Музыка пробивается сначала нерешительно, словно опасаясь звучать среди этих пятисотлетних занавесей и гобеленов, потом смелей и льется уже свободно — от подножия трона, из-под заплесневевшего балдахина к потолку, на котором обвивают друг друга хвостами лошади, змеи и волки, прочь из арочных окон, в сад — под кроны темнолистных чалов Хангафагона.

В другое время Ее Величество не преминула бы добавить музыку к списку прегрешений Медео Дар-Эсиля: дарам Аккалабата не пристало заниматься этим низменным ремеслом — оно для низкорожденных итано, и даже не каждый тейо осмелится поднести к губам фиорету, на которой играет сейчас Медео, или дотронуться до струн тарета, инструмента, позволяющего извлекать смычком и руками разнообразные по высоте и силе звука аккорды.

Музыка была изобретена демоном Чахи однажды, чтобы одурманить святую Лулуллу и заставить ее пребывать в оцепенении до скончания веков, забыв о своем народе и государстве. Но шум лесного ветра и крики болотных лягушек разбудили прекрасную королеву, и повелела она отобрать у демона Чахи и его приспешников музыкальные инструменты.

Однако так как ничего из созданного на земле не велела уничтожать первая властительница Аккалабата, завещав своим потомкам верить в целесообразность всего сущего, то не приказала она уничтожить инструменты, а дозволила пользоваться ими лишь тем, кто живет ближе всех к лесам и болотам, — простым итано. Благородным же дарам, отгородившимся от звуков природы каменными стенами своих замков, запрещено было извлекать музыкальные звуки, ибо, не слыша истинный голос земли, не знают они предела соблазнам и будут неспособны остановиться, если демон Чахи захочет ввести их в заблуждение и усыпить их преданность королеве.

Поэтому с давних пор играют на фиоретах и таретах на дворцовых праздненствах, так же как и на деревенских ярмарках, итано и некоторые тейо, а благородные дары, хотя и платят за их труд и с удовольствием танцуют под эту музыку, относятся к музыкантам с опаской и подозрением и лишний раз не позволяют им заночевать под своим кровом. Не говоря уже о том, чтобы самим подуть в фиорету. Такую, из которой извлекает сейчас печальную, но не ранящую, а исцеляющую душу мелодию самый непокорный из подданных Ее Королевского Величества.

Продолжая играть, Медео уселся на ступеньки рядом с плачущей королевой. Он никогда не находился к ней так близко и никогда не имел столько времени, чтобы ее разглядеть. Темные, чуть вьющиеся волосы, нос с легкой горбинкой, большие, широко посаженные глаза под едва заметными линиями бровей… черные с янтарным ободком по краям. Глаза как у Эрлы, глаза Дар-Пассеров. Но главное — этот взгляд, виноватый и чуть растерянный. Взгляд не уверенной в себе женщины, по слову которой вершится жизнь и смерть даров Аккалабата, а запуганной, одинокой девочки, которая так хотела справиться, так хотела быть решительной и непоколебимой. Она не взошла на трон, ее просто туда загнали.

Недолго думая, Медео откладывает фиорету, протягивает руку… его пальцы скользят по щеке, пощипывают мочку уха, он притягивает королеву к себе за подбородок, бережно целует в заплаканные глаза, в переносицу… всюду, куда попадают губы. Слезы почему-то кажутся сладкими, а не солеными. Поистине королевские слезы. Внезапно он соображает, что сейчас делает, и перестает дышать. Публичное четвертование на площади. Дыба. Показательное сожжение с вытягиванием внутренностей через нос. Ему рисуются картины одна страшнее другой. Дар Аккалабата, посмевший дотронуться до королевы.

До королевы, которая сейчас тоже не дышит, боясь спугнуть, не веря в эту нежность, исходящую от того, чье невозмутимое презрение к любым законам и правилам всегда заставляло ее сходить с ума от гнева, выдумывать с вожделением новые и новые кары, которые могли бы обрушиться на голову вечного возмутителя спокойствия и ниспровергателя всех традиций — Медео Дар-Эсиля.

Молодые дары Эсиля

— Вот как, — равнодушно произносит Кори.

Если бы он сейчас вытащил меч и разрубил пополам кресло или дубовый подоконник, Медео была бы понятна его реакция. На худой конец, мог бы и по морде перчаткой врезать. Зажав в ней для верности тяжелую лорд-канцлерскую печать. Но Кори просто говорит: «Вот как», — и продолжает подрезать ногти на левой руке кинжалом.

— Кори, ты не услышал меня? Я переспал с королевой.

— Молодец.

— Кори? — Медео не трус, но ему становится страшно.

— Угу, — Кори, повернувшись к свету, рассматривает свою левую руку, подравнивает ноготь на среднем пальце, удовлетворенно кивает.

— Ты так спокойно к этому относишься?

— А как мне к этому относиться? Мой младший брат приходит и сообщает мне, что переспал с королевой. Делает он это в самом центре Дар-Аккала — дворца, где даже стены имеют уши. Конечно, я совершенно спокоен. Нас казнят через два, самое большее — через три дня на рассвете, и знаешь что?

— Что?

— Я вот думаю: может, мне тоже за это время удастся с кем-нибудь переспать? Просто чтобы иметь представление, как это делается. А то на меня уже косо смотрят. Трудно, понимаешь ли, вечно делать вид, что у тебя кто-то есть и ты это успешно скрываешь.

— А у тебя… никого нет? — такое Медео никогда не приходило в голову. У Кори никого нет? Экзальтация, вызванная проведенной в королевской опочивальне ночью, испаряется. — А кто тебя чешет во время альцедо?

— Никто. То есть кто придется. Последний раз Хьелль меня вычесал. Тейо Тургун уже старый.

Пол плывет у Медео под ногами. Хьелль? Тейо Тургун? Сколько Кори лет, Чахи меня задери? Двадцать один? А все еще говорили, что я веду себя неприлично!

— Почему ты не пойдешь к королеве?

— Чтобы с ней переспать? Не думал, что это так просто, — сумрачная морщинка пролегает на лбу Кори.

— Попроси у нее, пусть выдаст тебе деле королевской крови. Их там полно за ширмами. Красивые.

— Откуда ты знаешь?

— Я заглядывал в детстве… — извиняющимся голосом сообщает Медео. — Еще вместе с Эрлом.

Если сейчас Кори не схватит меня за горло, не шарахнет об стенку и не начнет выбивать всю правду о том, где и как у нас можно заглянуть за королевские ширмы, я совсем за него испугаюсь. Ой-ей-ей! Кажется, он и не думает так поступить.

— Медео, чтобы тебе было известно… Вдруг казнят одного меня, а тебя, наоборот, сделают первым министром. Лорд-канцлеру не полагается самому просить себе деле королевской крови. Это делается по высочайшему соизволению властительницы Аккалабата. Когда она соизволит. Но наша, точнее, твоя королева редко что соизволяет. И слава Лулулле. Меньше путается под ногами.

Кори поворачивается спиной, всем видом давая понять, что разговор окончен.

— Хочешь, я попрошу ее? — спрашивает Медео эту неумолимую и в то же время очень усталую спину. В ту же секунду железные пальцы смыкаются у него на шее, а ноги отрываются от земли.

Я совершенно не способен предсказать, когда мой старший брат шваркнет меня об стенку. В детстве у меня лучше получалось угадывать. Надо его чаще злить. Теряю навык.

— Не. Взду-май, — отчетливо артикулирует Кори. — Если она попытается меня женить, я откажусь, имей в виду.

Медео жалобно скашивает глаза и делает попытку повести крыльями. Бесполезно. Он распластан по стене, как кролик на жаровне.

— И не пытайся сам себе поверить, что ты влюблен в королеву, — прибавляет Кори, несколько ослабляя хватку, что дает возможность Медео ответить:

— Я в нее — не уверен. Она в меня — да.

— Тоже мне новость! — слышится недовольное бурчание в нескольких шагах позади них, у самой двери, замок на которой Кори, прежде чем начать разговор, два раза проверил.

Смена мизансцены, спровоцированная этой фразой, происходит молниеносно. Как и следовало ожидать от тех, в чьих жилах течет кровь даров Халема.

— Ты слышал. Ты умрешь, — спокойно, как на уроке грамматики, сообщает Медео.

Делихон с неподдельной заинтересованностью разглядывает лезвие, протыкающее на груди его кожаную куртку. Сзади, если скосить глаза, ему хорошо видно голубые клинки Кори, упирающиеся в форменную эмблему делихонских сил безопасности между лопатками. Но эти мечи его интересуют значительно меньше.

— Ужасная неразборчивость в средствах! — недовольно фыркает он, указывая подбородком на меч Медео. — Так типично для Дар-Эсилей. Фехтовать ржавым вертелом времен королевы Лулуллы. И все из-за того, что лень дальше, чем на два шага, зайти в оружейную. Ну да теперь уже поздно. Будешь покупать мечи в сомнительных лавках у южной стены Хангафагона. Брррр! Позорише!

Кори смотрит с недоумением. Откуда этому чужаку, пусть даже он шныряет по Хаяросу, как у себя дома, знать, что Медео действительно всю жизнь фехтует абы чем и даже бравирует этим? Снимает со стены или берет из стойки в оружейной первое попавшееся оружие и — вперед. Сломал меч или кинжал — метнулся в замок за новым. Только свое — из оружейной, заботливо укомплектованной предками. Но любое, какое под руку попадется, и желательно, чтобы до него было можно дотянуться, стоя на пороге. Два шага в глубину почти бесконечного арсенала Дар-Эсилей — это даже слишком щедрое предположение для Медео. Кори иногда специально перевешивал широкие мечи, которые считал подходящими для своего брата, поближе к входу. Чтобы их младшее лордство не утруждалось. Но откуда делихон… хотя какой он делихон, к демону Чахи!

— Я угадал? — усмехается тот.

— Почти, — Кори ужасно не хочется его убивать, после того, что было на Делихоне, после того, как шатающийся от усталости Корто внес в парадный зал Дар-Аккала измятое, окровавленное тело Эрлы и, опустившись на колени, положил возле ног Медео. Но делать нечего. Тайна Медео не ему одному может стоить жизни. Кори дергает щекой в сторону, показывая брату: мол, отойди, я сам.

— Кори, я вижу твою выразительную мимику. За левым плечом у Медео, если ты не заметил, висит отлично отполированная локсийская секира. Ты прекрасно в ней отражаешься.

Кажется, делихон никогда не перестанет его удивлять. Кори непристойно ругается про себя. Убивать его сейчас, не выяснив, как он намерен использовать свои обширные знания об Аккалабате в целом и о семье Дар-Эсилей в частности… Нет, этого они себе не могут позволить. Поэтому…

— Отойди, Медео. Мне нужно с ним поговорить.

— Сначала я ему уши отрежу.

— Ты никогда не отличался логикой, — вздыхает Кори.

Корто явно наслаждается ситуацией.

— Разговоры, — недовольно произносит Медео. — Разговоры и разговоры. Вечные ваши разговоры о том, о сем, о десятом, о сто четырнадцатом. Пока не приставишь человеку меч к горлу, ничего о нем не узнаешь. Сначала один, с золотыми когтями до полу, потом сообразительный старец с Делихона… Достали уже. Кори, давай тебе не нужно будет с ним поговорить.

— Нужно.

Когда Кори нужно, он умеет говорить «лорд-канцлерским голосом». Теперь уже Медео корчит рожу. Но меч все-таки убирает. Первое, что делает делихон, когда остроконечное лезвие перестает царапать ему грудь, — подходит к локсийской секире и легонько проводит по ней пальцем.

— Поразительно, — удивленно констатирует он. — Никогда не замечал, что с предметов в этом дворце стирается пыль. Или это ты ввел, Кори? Признак прогресса?

— На Аккалабате прогресса нет. Об этом многократно упоминалось в политических дискуссиях последних дней. Если вы не заметили, — ехидно добавляет Кори. Сам он мечи не убрал и следит за делихоном пристальным взглядом.

Корто задумчиво продолжает:

— Все-таки тогда я был прав, на Делихоне. Сид совсем не готовил тебя к управлению государством. Знаешь, какая должна быть основная черта лорд-канцлера государства, не имеющего прогресса? Если не считать предусмотрительности.

У Медео удивленно округляются брови. Он старается встать так, чтобы не отражаться в секире и всеми мыслимыми мимическими средствами передать брату мысль о том, что они имеют дело с невменяемым сумасшедшим. Сейчас он будет объяснять им, как управлять Аккалабатом. Кори делает предостерегающий жест. Совет помириться с Хьеллем, полученный им во время альцедо, оказался хорош. Послушаем еще.

— Не знаю. Расскажете?

— Умение заниматься именно тем, что нужно в данный момент. Ты его полностью лишен. Вот так вот.

Делихон словно сам удивляется тому, что сейчас сказал. Примерно с такой интонацией отец сообщал Кори, что в связи с его колоссальными «успехами» в танцах он на придворном балу должен будет пригласить молодящуюся старуху Дар-Фалько, которой все равно с кем. И не сметь оттаптывать ноги молодым деле из боковых ветвей Дар-Эсилей: им этикетом предписано танцевать с дальним родственником, но такого наказания они не заслужили. Вот так вот. И энергичное движение указательного пальца правой руки, выстукивающего по воздуху вот-так-вот.

И энергичное движение указательного пальца правой руки… Выстукивающего вот-так-вот по рукояти локсийской секиры.

Кори начинает нравиться эта игра. Краем глаза он замечает изменившееся выражение лица Медео и понимает, что тот тоже вспомнил. Вспомнил, потоптался на месте, шагнул в угол комнаты, подхватил за спинки два стула, принес. Сам, скрестив руки на груди, устроился поодаль. Привалился к сомнительной прочности этажерке с укутанными в грубую кожу древними фолиантами, имеющими такой вид, что никому, кроме мышей, не пришло бы в голову заглянуть в них без опасения за свое здоровье. Беззастенчиво разглядывал Корто, словно прикидывая, что у него под лакированной форменной кожей.

— В общем, не вижу повода распылять сейчас время и силы и заниматься всяческой ерундой типа романа Медео с королевой или попыток заткнуть рот какому-то делихону, который нечаянно (это слово произносится с неподражаемо ироничной интонацией дома Эсилей) подслушал некий бессистемный и бессмысленный разговор. Сейчас у нас другая проблема, — Корто усаживается на стул нога на ногу. — Медео, ты рано прикинулся предметом домашней обстановки. Сходи проверь за дверями, не подслушивает ли нас кто. И за окнами посмотри.

Медео на мгновение превращается в возглас «Чтооооо?!!» двухметрового роста. Все виды мучительной смерти, которым он готов подвергнуть настырного делихона… нет, конечно, они не читаются у него на лице, ведь он все-таки Дар-Эсиль. Но в чеканящем шаге, которым он приближается к двери, и в напряженно выпрямленной спине — полный набор средневековых пыток, мысленно примеряемых им к Корто, прочитать вполне можно. Корто делает вид, что не заметил. Одобрительно кивает, когда Медео, нарочито топая, подбирается к одной двери и вместо того, чтобы рывком распахнуть ее, одним махом оказывается у противоположной и резко ее толкает. Так же мастерски проверяются окна и вторая дверь: Медео сам настолько поднаторел в искусстве подслушивания, что знает все уловки, и ни один шпион не укроется от его опытного взгляда.

— Нет здесь никого, — недовольно бурчит он, возвращаясь на место. — Все спят уже. И нам пора баиньки. Сейчас выслушаем вас, убьем по-быстрому и на бочок в кроватку.

«В этом весь Медео», — думает Кори. Сам он уже в начале этой пантомимы удобно расположился на стуле, даже орад расстегнул и позволил ему свободно сползти на пол. Кори устал, безумно устал и не собирается изображать из себя железного.

Сейчас будем долго слушать Корто, потом абсолютно его не убьем, потому что он расскажет нам нечто важное, и вместо кроватки отправимся неизвестно куда делать неизвестно что «нужное в данный момент».

В том, что этот мрачный прогноз верен, Кори не сомневается ни на секунду. Потому что Корто впервые за время их знакомства снял темные очки.

Медео уронил этажерку.

— На чем я остановился? — Корто засунул очки в карман и с силой трет переносицу.

— На совершенно очевидном факте. На том, что интимные отношения между королевой Аккалабата и одним из ее даров — полная ерунда и абсолютно обычная вещь. Медео, перестань возиться. Оставь эти книги в покое и выслушай… — Кори специально делает паузу, но Корто и не думает ее заполнить.

— Да, действительно, — говорит он назидательным тоном, снова нацепляя очки на нос. — Не то чтобы это было впервые. И хорошо, что Медео нам об этом напомнил. Сейчас, когда в стране бардак и смута.

Медео сидит на полу среди изъеденных мышами переплетов и пытается не выглядеть растерянно, что слабо ему удается.

Корто продолжает:

— В стране бардак и смута. Кори, ты оглянуться не успеешь, как вновь поднимутся южные провинции. Они всегда чувствуют малейшую неуверенность королевы и спешат воспользоваться. Мне не понравились взгляды локсиан, перед которыми Звездный совет так услужливо развернул космическую карту укреплений Аккалабата. И наше противостояние с Дар-Пассерами еще не закончилось, позволь тебе напомнить. Что в этой ситуации следует делать?

Он сказал «наше». И сразу задал вопрос, как на экзамене. Что в этой ситуации следует делать? Отвечать первое, что придет в голову. Так учил отец.

— Стать сильнее.

— Ответ не на двоечку. Уже хорошо. Как стать сильнее?

— Нууу… Можно…

— Медео? — школьный опрос продолжается. — Как Дар-Эсили могут стать сильнее?

Не на такого нарвался.

— Съесть лапу болотной жабы, — был ответ.

— Медеееео, — простонал Кори.

— Можешь съесть две. Не возбраняется, — одобрил Корто. — Но есть и другие средства. На чем веками зиждилась сила дома Эсилей? И вместе с ней — подсказываю — незыблемость королевского трона Аккалабата?

— На мечах Дар-Халемов, — выпалил Кори, не успев подумать.

— Наконец-то. Пять с минусом.

Медео, наконец выкарабкавшийся из горы пыльных фолиантов, недовольно спрашивает:

— Почему с минусом?

— За тугодумие. И сколько у тебя «мечей Дар-Халемов» сейчас в распоряжении, мой мальчик? Не считая твоего, конечно.

— Лорд Хьелль. Медео.

— Замечательно. А в следующем поколении?

Кори низко опускает голову. Зачем же так при Медео? Со стороны этажерки доносится глухой кашель. Наверное, из-за пыли.

— У тебя детей нет. Дети Медео погибли. Даже если у Хьелля с Лисс родится ребенок, что маловероятно, вряд ли он будет обладать внутренним временем и прочими особенностями Дар-Халемов. Все-таки мать — землянка.

— Принцесса Маро умеет превращаться, — начинает Кори. Почему-то ему не хочется слышать, что иметь мать-землянку — плохо.

— Ее отец — правитель Дилайны. Он захотел, чтобы его дочь имела демонический конформ, и она его имеет. Здесь все просто: мир, изменяющийся согласно желаниям одного человека.

Про это Кори тоже не хочется слышать. Почему-то.

— Итак, что мы имеем? Полный ноль Дар-Халемов в следующем поколении. И даже если вы двое, — Корто обвинительно тыкает пальцем в Медео, — еще успеете кое-кого нарожать… с кем вы собираетесь это делать?!! Нельзя же разбавлять халемскую кровь до бесконечности? Вы, что, забыли, как это работает? Бесконечный выбор приемов для любого оружия, интуитивное знание не только того, что противник задумал, но и того, о чем он еще не успел задуматься, поток внутреннего времени, захлестывающий любого, кто встанет на вашем пути!

— У меня этого нет, — тихо замечает Медео. Он стоит спиной и беспорядочно заталкивает книги обратно на полку. Кори удивленно вскидывается.

— То есть как? Ты никогда не жаловался.

— Нет, есть, конечно. Лучше, чем у других. И я, правда, могу фехтовать ржавым вертелом лучше, чем кто-то другой отборным умбренским мечом. Но такого внутреннего времени, как у тебя или лорда Хьелля, у меня нет и никогда не будет. И не спорь со мной, Кори, — Медео как будто видит, что брат собирается что-то сказать, и делает недовольное движение плечом, заранее стряхивая возражения. — Я видел, как вы фехтуете. Точнее, я ничего не видел. Я просто не успевал. И когда ты оказывался на земле с мечом у горла, я вообще не мог понять, как это происходит. Как он это делает.

— Я тоже, — Кори грустно поджимает губы. — Не успеваю. Не понимаю.

— Это должно было случиться рано или поздно, — Корто снова снимает очки, постукивает ими по коленке, глядя куда-то мимо Кори. — Отец Хьелля был единственным сыном у своих родителей, Хьелль был один… но тут Ее Величество догадалась добавить королевской крови. Старуха была умна.

— А действительно, почему это так? — Медео уже совсем не глядя плюхает последнюю книгу, и они рассыпаются вновь.

«В следующий раз он рубанет их мечом», — с удовольствием думает Кори, наблюдая, как брат снова опускается на колени и начинает размещать тяжелые тома на нижнем ярусе этажерки.

Не поднимая головы, Медео продолжает:

— Я никогда не задумывался. Нас трое. И есть еще побочные ветви Эсилей. Все они связаны с нами большим или меньшим родством, и так же устроено у Дар-Пассеров, Дар-Умбра. Почему у Халемов не так?

— Я тебе расскажу.

Надо было все-таки быстренько убить его и пойти спать, — Кори наблюдает за Медео, ногой задвигающим оставшиеся книги в угол и присаживающимся поближе. Беседа грозит затянуться. А я устал, как же я устал…

— Это было пятьсот лет назад.

Голос Корвуса певучим не назовешь. Скорее, он, как назойливое насекомое, буравит мозг, проникает аж до подкорки. Но Кори так устал… ему так хочется спать. И ему снятся такие хорошие сны…

 

Эпилог

Тейо повернулся к скалистой стене, изрытой входами в пещеры, и выкрикнул:

— Койя! Здесь лорд Дар-Эсиль, чтобы поговорить с тобой!

Из темноты пещерного жерла появилась тоненькая фигурка.

— Я иду, папа!

Шагнула на свет, потом дальше — через край пещеры.

Медео бросился на помощь. Всплеснули над его головой изящные золотистые крылья.

— Фуух! — раздался тоненький голосок. — А папа говорил, вы там умеете летать хорошо, столичные дары. Ты чуть о стенку меня не размозжил.

Девочка, забавно болтая крыльями в воздухе, присела на узеньком скальном карнизе и с любопытством разглядывала незнакомца.

* * *

«Скорей! Скорей! Скорей! Скорее же!»

— Не топочи, — отец, упершись руками в дверную раму, стоит на пороге капитанской рубки.

— Я не топочу.

— Топочешь, — он поворачивается и возвращается в рубку, сгорбив плечи, будто слайддверь мала для властелина Дилайны. Небольшой демонический конформ — вылитый земной стегозавр, только с кислотно-мажентовыми пучками шерсти на ушах и на кончике хвоста — продолжает расстроенно топотать по коридору. Взад-вперед, взад-вперед.

Скорее бы уже! Как там этот вредный, противный, вовсе не интересующий Наше Королевское Высочество лорд-канцлер?