Когда мальчики ставили лыжи у дверей квартиры Якубнов, на шум выглянул отец Гонзика, портновский мастер Якубец.

— Что это ты, Гонзик, сегодня так рано вернулся? Ба, да здесь и Бобеш! Ну, входите, ребята. А лыжи, Гонзик, ты поставь лучше под лестницу — как бы здесь о них кто не споткнулся… И входите, ребята, входите! Закрывайте скорее дверь, чтобы от нас не ушло все тепло. А что ты, Бобеш, держишься за ногу? Болит?

— Нет, не болит.

— А, я уже вижу! Значит, ты порвал штаны и поэтому вы так рано вернулись? Покажи-ка! Гм… Здорово! У тебя из порток получилось прямо знамя. Ну-ка, снимай. Ты, видно, ничуть не лучше нашего сорванца. На нем одежда так и горит…

Бобеш снял штаны и отдал их портному. Якубец надел очки, осмотрел штаны и проворчал про себя:

— Долго они уже не протянут. Скоро из них вся задница вылезет наружу. Нужно было бы подложить их материальцем покрепче. У твоей матери не осталось от этих брюк какого-нибудь кусочка?

— Нет, пан Якубец. Был лоскут, но мама извела его на заплаты, когда чинила рукав.

— Да-да, — пробурчал портной. Он вспомнил, что месяц назад сам переделывал эти рукава. — Садись, Бобеш, на лавочку. А ты, Гонзик, подай мне коробку с лоскутами.

Гонзик залез под кровать и вытащил большую коричневую коробку. Портной покопался немного в лоскутах, потом выбрал из них кусок под цвет штанов и принялся за работу. Гонзик вытащил из-под кровати еще одну коробку, в которой хранились тряпичные фигурки для кукольного театра. Он показывал их Бобешу, надевая одного за другим на пальцы. Бобешу все они очень нравились.

— Гонзик, захвати когда-нибудь несколько штучек к нам. Мы поиграем с тобой в кукольный театр.

— Что ты, Бобеш! Отец мне задал бы жару. Этих кукол мне не разрешается выносить из дома. Вот когда у отца будет хорошее настроение и не так много работы, он сам нам покажет театр. — И Гонзик тут же спросил отца: — Ты когда опять покажешь нам театр? Ты что-то совсем его забросил. Бобеш тоже хочет прийти посмотреть.

— Мне только и дела заниматься куклами! Видишь, сколько у меня работы, да тут вы еще задерживаете меня со своими разорванными штанами! После рождества приходи, Бобеш, и возьми с собой дедушку. Он у нас давно не был…

— Папа, а на рождество ты сыграешь нам сказку о Гонзе и безумной принцессе, ладно?

— Ладно.

— Вот, Бобеш, ты посмеешься! Знаешь, как отец здорово представляет! Вот посмотри-ка на глупого Гонзу, какой он щеголь. Видишь, какая у него шляпа? По-моему, он очень хорошо получился у отца.

— Послушай, Бобеш, а что делает твой отец? — спросил Якубец. — Я и его давно не видел.

— Утром он был на фабрике, а теперь пришел домой.

— На фабрике? Разве сегодня его дежурство у котла?

— Нет. Отец сегодня ходил не на работу. Он был у фабриканта Дакснера.

— Ага, подожди! Я уже все понял, — оживился вдруг пан Якубец. — Ну, а что сказал отец? До чего там договорились, у этого фабриканта?

— Я не знаю, меня не было дома, когда отец вернулся.

В это время вошла мать Гонзика.

— А, здесь Бобеш! Я вижу, под лестницей стоят двое лыж. А почему ты сидишь, парень, без штанов?

Якубец засмеялся и показал разорванную штанину:

— Посмотри, что сделал он из брюк! Спортсмены!

— Наверное, тебя дома похвалили? — посмеялась Якубцова.

— Где там, дома ничего и не знают! Ребята пришли с горы прямо сюда. Иначе Бобеша награда бы, конечно, не миновала… Ну, какие новости? — обратился теперь Якубец к своей жене. — Договорились рабочие с Дакснером?

— Коваржи мне сказали, что Дакснер никаких условий не принял. Завтра начинается забастовка.

— Вот это правильно! Бастовать! Ты подумай, как все заступились за уволенных! Держатся все вместе. Видишь, что делает организация. Пока рабочие не были вместе, пока не организовались, фабрикант мог с ними делать что хотел, как с рабами. И вот посмотри — они еще выиграют! Господи, если бы они выиграли! Знаешь, какая это была бы поддержка всем нам, маленьким людям!

— Все-таки какое безобразие! Я просто поверить не могу, что больше ста пятидесяти человек останется зимой без работы и без денег! Какое бессердечие!

— Ха-ха, сердце! Тоже скажет, сердце! Его сердце — это мешок денег. Вот где его сердце! Но до них, до злодеев, тоже дойдет черед! Ведь из нас едва…

Якубца прервал звонок.

— Гонзик, пойди открой, — попросил он, а про себя пробурчал: «Кого еще черт несет?»

Когда Гонзик выбежал, Бобеш вдруг заметил, что все стены завешаны картинками из модных журналов. Всюду были нарисованы женщины в прекрасных отглаженных платьях и зимних костюмах. Сам пан Якубец сидел у швейной машинки, над ним очень низко с потолка свисала лампа. Иногда он даже немного ее задевал. Лампа легонько покачивалась, а на противоположной стене двигалась тень от его головы. Бобешу казалось смешным, что тень все время двигается. Создавалось впечатление, будто бы и голова все время на что-то натыкается. Бобеш также заметил, что машинка у Якубца гораздо больше, чем у матери, а утюг, стоявший на длинной и широкой доске возле стены, совсем большой и наверняка тяжеленный. На доске из белого некрашеного дерева был аккуратно разложен раскроенный материал. Он издавал какой-то странный запах, который бывает почти у всех новых материалов. Такая же деревянная доска лежала и на спинке кровати, а под ней (это Бобеш уже знал) спал Гонзик. «Да, — думал Бобеш, — значит, Гонзик не может, как проснется, сразу вскочить с постели. Может разбить себе голову».

Но на этом мысли Бобеша оборвались. Его внимание привлекла высокая, статная, довольно толстая дама, которая шумно вошла в комнату и громко поздоровалась. Отвечая на ее приветствие, Якубец повернул голову от машинки и слегка кивнул. Зато Якубцова тотчас же предложила гостье стул и даже сначала обмахнула его фартуком.

Гонзик подсел к Бобешу на лавку и наклонился к его уху: «Это наша квартирная хозяйка. Отец готов эту бабу спустить с лестницы».

Бобеш поразился, какая у гостьи была особенная, замысловатая прическа: скоком на лбу и высоким пучком наверху. А глаза у нее были маленькие, как булавочки.

Якубец перестал шить, поднялся, подал хозяйке руку, спросил, что хорошего она, ему принесла, и тут же озабоченно посмотрел на сверток, лежавший у нее на коленях.

Хозяйка встала, подошла к доске, своей толстой рукой отодвинула раскроенный материал в сторону и распаковала сверток., В нем был темно-синий шерстяной материал. Якубец хмурился все больше и больше. Казалось, что этот синий материал ему совеем не нравился. Зато у хозяйки глазки теперь уже горели огнем, она похлопывала ладонью по материалу и приговаривала:

— Ну как, господин мастер, вам нравится этот материален? Вот будет костюмчик!.. Густа, вы знаете, что это будет? Мы хотим сделать рождественский подарок нашему Карлику. Надеюсь, господин мастер, вы оцените наше доверие и почтете за честь подготовить этот подарок к рождеству. Теперь вы видите, как мы вас ценим. Но и вы должны сделать все как следует.

Якубец хотел остановить красноречие домохозяйки и начал:

— К рождеству это, пани…

Но хозяйка не обратила ни малейшего внимания на его слова и продолжала:

— Карлушина мерка у вас есть. Брючки вы сделайте ему длинные, пиджачок присобранный, с матросским воротничком. Пуговицы и отделка лежат вот в этом мешочке. Я все уже приготовила, чтобы не затруднять вас. И подкладка здесь. Только смотрите, чтобы к рождеству было все уже хорошенько сделано… Значит, господин мастер, вы завтра же принимайтесь за дело. Не работа, а одно удовольствие шить из такого замечательного материала! Не правда ли? Ведь это у вас не так часто бывает.

Бобеш все больше удивлялся, как эта женщина быстро и громко говорит. Ему все казалось, что у нее не хватит дыхания.

Лицо у Якубца становилось все более и более мрачным. Он несколько раз пытался перебить ее, но ему никак не удавалось сказать больше, чем: «Разрешите, пани, я…»

Его слова тонули в стремительном потоке ее речи. Хозяйка их просто не замечала. Она слишком ясно давала понять, что теперь говорит она. И наконец она замолчала, в предвкушении, как портной будет удивляться ее прекрасному материалу, будет хвалить его… Но Якубец твердил все свое:

— Разрешите, пани, вам сказать, что до праздников…

— Я знаю, — перебила его снова хозяйка. — Да-да, это именно должно быть до праздников, само собою разумеется. Ведь я знаю, что вы для нас постараетесь. Материалу я купила на четверть метра больше, и вы, господин мастер, должны раскроить так, чтобы Карлуше вышла еще шапочка и запасец кое-какой остался на случай переделки. Вы ведь знаете, Карлуша растет, скоро придется отпускать, так что вы сделайте…

— Пани, разрешите, я вам объясню…

— Да, и побольше запаса в швах, — не дала перебить себя хозяйка. — Не так, господин мастер, как в прошлый раз. Вы слишком мало тогда припустили и лоскутов вернули нам маловато…

— До рождества готово не будет, — сказал наконец коротко и ясно Якубец.

Эта фраза хозяйку так ошеломила, что потом Якубец мог уже спокойно продолжать:

— Да, до рождества я вам, пани, ни за какие деньги ничего сделать не могу. Посмотрите вот на эту кучу материала. Это всё карнавальные костюмы, и они должны быть готовы до рождества. Если я эту работу не успею выполнить, мне не на что будет жить.

— Что? — выпалила хозяйка, и несколько секунд она еще хватала ртом воздух, словно у нее прервалось дыхание. — Что? Для нас вы не можете… Ведь до рождества еще целых две недели!

— Именно потому, что осталось только две недели. За две недели я едва успею сделать то, что взял уже раньше. И то я должен буду сидеть по ночам. С удовольствием я вам все, пани, сделаю, только после рождества. До рождества никак не смогу.

Хозяйка встала, уперлась руками в бока и немного подалась вперед:

— Вот это здорово! Вы заставили меня так долго все объяснять, а потом отказали! Вы что же, не могли сказать раньше, что для нас у вас нет времени? Ничего себе подарочек! И это все, чего мы от вас дождались за свою доброту? Если мы ждем по полгода, когда вы заплатите нам за квартиру, это хорошо. А когда мы вас о чем-нибудь попросим, у вас вдруг не оказывается для нас времени. Пан Якубец, подумайте хорошенько!

— Пани, я говорю вам честно. Если я возьму ваш костюмчик, я должен буду все остальное бросить. И, как я уже сказал, я не сумею сдать все эти карнавальные костюмы, не получу никакого жалованья. А я живу только этим. Вы должны меня понять. Мне действительно жаль, что я не могу… До рождества никак.

Хозяйка сделала еще полшага к портному:

— Так вы платите за нашу доброту? Разве где-нибудь вы достанете такую квартиру за такие гроши? Ведь мы сдаем вам ее только по доброте душевной, потому что знаем, какие вы нищие.

У Якубца надулись на лбу и на шее желваки, и лицо покрылось красными пятнами. Он выпрямился, засунул пальцы за ремень брюк и сказал твердо:

— Хватит, хозяйка! Обижать вы нас не имеете права. Мы не какие-нибудь нищие, которые живут одной вашей милостью. Мы честно вам платим и честно кормимся. И за эти самые деньги, которые я вам плачу за квартиру, — за эти самые деньги я такую квартиру достану везде. И что я вам только не перешивал и не перекраивал! И все только для того, чтобы оставаться с вами в хороших отношениях. Я ведь никогда с вас гроша не брал — и скажу прямо, — потому что я знаю, какая вы…

— Что? Вы еще пытаетесь меня упрекать? Говорите, будто бы делаете нам что-то задаром? А если ваша жена приходит к нам, в наш магазин, и я даю ей лишние кости на суп? Или не смотрю на весы, когда переходят какие-нибудь сто граммов? Или отдаю ей потроха, а порой и кусок колбасы? Так это что, по-вашему, ничего не стоит? Стыдитесь! Задаром вы на нас никогда не работали.

Пан Якубец провел пальцем по ремню, и лицо его, снова теперь побледневшее, передернулось.

— Ну хорошо. Как вы мне, так и я вам. Так знайте правду. Потроха, что вы нам дали — это было накануне праздников, — ели мы с женой. Так вот от этих самых потрохов у нас испортился желудок. Целую неделю мы потом болели. К счастью, наш сын был на каникулах у бабушки, а то, возможно, так и остался бы калекой. Сколько одному доктору мне пришлось платить! Так что нам эти ваши потроха обошлись слишком дорого. Ничего я вам никогда не говорил, все терпел, чтобы оставаться с вами в хороших отношениях. Жена меня всегда просила, чтобы я молчал. Вы эти потроха не рискнули продать, потому что они были испорчены. Вот и получили мы подарочек…

Хозяйка на этот раз сделала еще шаг вперед и так стукнула кулаком по доске, что тяжелый утюг подпрыгнул.

— Ну, с меня хватит! Вы еще осмеливаетесь клеветать на наш товар! Кто знает, от чего у вас испортились желудки?

Тогда в разговор вмешалась пани Якубцова:

— Я вам скажу правду. Доктор тогда сам установил, что это отравление потрохами. И я верно просила мужа ничего вам об этом не говорить.

Якубец воскликнул:

— Сущая правда! Знаем мы таких филантропов!

Бобеш с Гонзиком следили за всем этим разговором с таким напряжением, что забыли закрыть рты и почти не дышали.

Хозяйка опять стукнула кулаком по столу и закричала:

— Послушайте, что вы себе позволяете? Это уже переходит всякие границы. Вы сейчас говорите, как какой-нибудь, простите меня, социалист. Ну да, теперь всюду одни забастовки, бунты, лишь бы ничего не делать и побольше жрать! Да, и отнять все у тех, кто свое имущество честно заработал и скопил. Может быть, вы тоже социалист? Я поверю, охотно поверю…

И вдруг Якубец топнул ногой так, что пол задрожал, а хозяйка испуганно отступила к дверям.

— Ну, так знайте, милостивая пани, раз уж вы так боитесь социалистов: я и на самом деле социалист. Да-да, я социалист! И теперь, я думаю, между нами уже навсегда будет ясность. А почему я социалист? Потому что я убедился, что никто на свете не может разбогатеть сам, своим честным трудом. Так же точно и вы не могли разбогатеть. Так. И теперь вы всё знаете.

После этих слов Якубца хозяйка зашаталась и упала на стул так стремительно, что стул даже затрещал. Задрожал шкаф с посудой, зазвенели чашки и стаканы в шкафу. И, едва опустившись на стул, она возвела к небу руки и завопила:

— Господи, боже мой! Мы змею на груди пригрели! В нашем доме социалист!

Пани Якубцова, которая все еще сохраняла спокойствие и трезвость рассудка, подошла к домохозяйке:.

— Он — мой муж, я же его знаю… ну какой он социалист… Он возбужден и говорит…

— Я знаю, что говорю! — начал снова Якубец. — Именно потому, что-я хочу жить как человек, а не, как раб, я и должен был стать социалистом.

Это заявление подействовало на хозяйку так, что она просто соскочила со стула, схватила свой синий материал, быстренько завернула его в бумагу, кинулась к двери и оттуда уже стала угрожать:

— Вы об этом еще пожалеете! Мы не потерпим, чтобы в нашем доме жил социалист! Немедленно убирайтесь с квартиры! Чтоб с первого числа духу вашего не было! И теперь на самом деле между нами все выяснено.

Хозяйка вылетела на улицу. Она так хлопнула дверью, что отвалился кусок штукатурки и на полке подскочили горшки.

Разгневанный Якубец побежал было за хозяйкой, но жена преградила ему путь и стала просить его опомниться и успокоиться. Она уговаривала его:

— Ты подумай только, кто такой мясник и колбасник Ранда и кто ты! У него дом на рынке да два на нашей улице. Он и в городском совете заседает. И может накликать беду на всю нашу семью…

Якубец молчал, взволнованно ходил по комнате и несколько раз без причины поддал ногой стул. Потом остановился у стола, взял тяжелый утюг и ударил им изо всей силы по доске — словно удар грома раздался.

— Какое нахальство! Меня, честного человека, будет оскорблять всякая…

— Вацлав! — кинулась к нему жена и взяла его за руку. — Ну выкинь ты это из головы! И перестань, хватит!

Бобеш и Гонзик даже подскочили — так испугались они этого удара утюгом. Когда пани Якубцова увидела их испуганные лица, она сказала мужу.

— Посмотри, ведь здесь дети. Не волнуй хотя бы их, Вацлав.

Якубец глубоко вздохнул.

— Ну, я сказал ей все, надеюсь, как полагается. Совершенно ясно. Баба прокля… Я знаю, конечно, она как смерти боится социалистов, потому что социалисты раз и навсегда положат конец ее воровству.

Потом Якубец снова взял штаны Бобеша и уже спокойно сел к швейной машинке.

В углу Гонзик шептал все еще перепуганному Бобешу:

— Теперь ты видел, как наш отец может разбушеваться? Господи, вот это был цирк, с этой бабой, правда? А вот однажды…

Но Гонзик не договорил, потому что в дверях снова раздался звонок.

— Это она теперь послала хозяина. Пусть только войдет! Вылетит отсюда, как и она. Гонзик, поди открой! — приказал отец.

Бобеш сидел как на иголках. Больше всего он хотел бы оказаться уже дома. На улице совсем стемнело, и он забеспокоился, не хватились ли его. Когда открылись двери, Бобеш затаил дыхание. Но вслед за Гонзиком вошел… дедушка. Якубец быстро поднялся от своей машинки и пошел навстречу дедушке. Увидев Бобеша, дедушка воскликнул:

— И ты здесь, озорник! А мы-то его уже обыскались… Ух, я никак не отдышусь от этих ступенек! Бобеш, Бобеш, разве ты не знаешь, когда тебе надо приходить домой? А? Как это меня еще надоумило зайти сюда! Как это я еще сообразил, что ты скорее всего где-нибудь вместе с Гонзиком!..

Якубец засмеялся и сказал дедушке:

— Бобеш рад бы пойти домой, да, понимаете ли, никак не может. Не может… Посмотрите-ка, дедушка, ведь он сидит у нас без штанов…

— Ей-богу? Что же ты наделал? Что…

— Ну, катались они где-то с нашим парнем по горам, и бог знает, как это получилось, а пришел он с разорванной сверху донизу штаниной… Надо утешаться тем, что хоть ноги целы.

— Это конечно. Беда в том, что дома все перепуганы, куда парень девался. На улице темным-темно, а ребенка все нет.

— Снимите пальто, дедушка, и минуточку посидите у нас, — предложила пани Якубцова.

— Нет, и садиться не буду и пальто снимать не буду. Я должен пойти домой сказать, чтобы его больше не искали. Ведь вы, наверное, еще не скоро закончите, пан Якубец?

— Через полчасика. Вы могли бы все-таки подождать. Так давно у нас не были! Мы уж думали, гадали, не обижены ли вы за что-нибудь на нас.

— Да что вы! Все какая-нибудь работа, забота или неприятности. Теперь…

— Дедушка, а что, отец с матерью на меня сердятся? — спросил Бобеш.

— Боишься? Ну ладно, я уж как-нибудь замолвлю словечко за тебя.

— Да как это мне раньше в голову не пришло? — стукнул себя по лбу пан Якубец. — Гонзик, оденься-ка и сбегай сейчас же к Яноушам. Скажи им, что Бобеш здесь, у нас, и дедушка здесь, чтобы они не беспокоились. Ну, беги скорей! А вы, дедушка, можете спокойно теперь оставаться.

— Гонзик, — схватил его за рукав Бобеш, — ты только о штанах ничего не говори.

— Не бойся. Я скажу, что ты зашел к нам, потому что замерз.

Когда Гонзик ушел, дедушка сел на стул, где только что сидела домохозяйка.

— Теперь Гонзик мог бы от вас уже вернуться, если бы я сразу сообразил послать его. Но человек бывает такой… такой… просто не в себе. Верите ли, дедушка, я сейчас никак не могу собраться с мыслями. Я только что так возмутился… Думал, что меня просто удар хватит.

— А что такое у вас случилось? — с интересом спросил дедушка.

— Да вот пришла сюда наша квартирохозяйка, милостивая пани Рандова, колбасница с рынка. Пришла, чтобы я ее сыну костюмчик сшил к празднику. Ну, а я сказал, что не могу. И, как только я отказал, она видите ли, вознегодовала. А затем возмутился и я. И наконец она меня так допекла, что я ей высказал все, что о ней думаю. А результат таков, что из этой квартиры мы должны еще до первого выселяться.

— Да не может быть! Серьезно? — искренне удивился дедушка.

И Якубец рассказал ему все, как было.