Письма Плиния Младшего. Панегирик Траяну.

Плиний Младший Гай

 

КНИГИ I—Х

1

 

КНИГА I

Плиний Септицию привет.

Ты часто уговаривал меня собрать письма, написанные несколько тщательнее, и опубликовать их. Я собрал, не соблюдая хронологического порядка (я ведь не писал историю), а как они попадались под руку. (2) Только бы ты не раскаялся в своем совете, а я в своей уступчивости. Теперь я поищу те, что забросил, и не буду прятать, если еще что напишу. Будь здоров.

2

Плиний Арриану привет.

Я предвижу, что ты задержишься со своим приездом, и потому предлагаю тебе книгу, которую обещал в прежних письмах. Прочти ее, пожалуйста, и, по своему обычаю, внеси поправки, — потому особенно, что я, кажется, до сих пор ничего не писал с таким ζήλω [усердием]. (2) Я пытался подражать, по крайней мере в оборотах речи, Демосфену, твоему любимцу всегда, и Кальву, моему с недавних пор; силы таких ораторов могут достичь «немногие, кого справедливый»... (3) Материал вполне подходил для такого соревнования (боюсь за дерзкое слово): почти вся речь исполнена пафоса: она пробудила меня от длительной спячки, если только я способен пробуждаться. (4) Не пренебрег я и ληκύθοις [Лекифами] нашего Марка: я неизменно чуть-чуть сворачивал с дороги, когда уместно было украсить ими речь: я ведь хотел, чтобы речь потрясла людей, а не навела на них тоску.

(5) Не думай, что этой оговоркой я прошу снисхождения. Чтобы еще усилить твою правку, я тебе признаюсь: и меня самого и моих сотоварищей не отпугивает мысль об ее издании, если только ты благосклонно отнесешься к этой, может быть, нелегкой затее. (6) Надо, конечно, что-нибудь издать — лучше бы уже готовое — (молитва лентяя) — надо издать по множеству причин, а главное потому, что люди не выпускают из рук книжек, мной изданных, хотя они и утратили прелесть новизны. Книгопродавцы, может быть, только говорят мне приятные слова. Пусть, впрочем, говорят, если эта ложь заставляет меня работать. Будь здоров.

3

Плиний Канинию Руфу, привет.

Ну как Комо, наша с тобой радость? и прелестная пригородная вилла? портик, в котором всегда весна? аллея платанов с ее густой зеленью? канал с водой, отсвечивающей зеленью? Пруд внизу? он к нашим услугам? А та дорожка с землей плотной, но мягкой для ноги? а баня, круглый день залитая солнцем? столовые для большого общества и те, что лишь для некоторых? комнаты, где ты проводишь день, и спальни? (2) Они завладели тобой и передают, чередуясь, одна другой? Или тебя, внимательного хозяина, отвлекают обычные твои частые разъезды по имению? Если завладели тобой — счастливый ты человек, а если нет, ты «один из многих».

(3) Почему ты (уже пора) не поручишь эти низменные мелкие заботы другим и в этом глубоком полном уединении целиком не отдашься занятиям? им твой труд, им досуг; им работа и отдых, бдение и сон. (4) Создай, выкуй, что останется твоим навеки! Остальные твои владения после тебя не раз переменят хозяина; это, став твоим, никогда быть твоим не перестанет.

Я знаю, к какой душе, к какому дарованию обращаюсь я со своими увещеваниями; ты только постарайся понять сам, чего ты стоишь; если ты это поймешь, поймут и другие. Будь здоров.

4

Плиний Помпее Целерине, своей теще, привет.

Всего у тебя полно в имении под Окрикулом, да и под Нарнией и под Карсулами, и под Перузией! В имении под Нарнией даже баня. Из писем моих (твоих уже не нужно) хватит одного старого и короткого. (2) Клянусь Геркулесом я больше дома у тебя, чем у себя. Есть, однако, разница: твои домочадцы принимают меня с большей заботой и вниманием, чем мои. (3) Может быть также будет и с тобой, если ты когда завернешь к нам. Я очень этого хотел бы; увидишь, у меня ни в чем тебе не будет отказа, как и мне у тебя не было, а затем пусть мои домочадцы, которые ожидают меня в пренебрежительном спокойствии, несколько встрепенутся. (4) У добрых хозяев рабы отвыкают бояться. Новые лица заставляют их очнуться, и они стараются получить одобрение хозяев за службу не им, а другим. Будь здорова.

5

Плиний Воконию Роману привет.

Видел ты такого перепуганного и присмиревшего человека, как М. Регул после смерти Домициана? Преступлений при нем совершал он не меньше, чем при Нероне, но не так открыто. Ему стало страшно моего гнева — и не зря: я разгневан. (2) Он взлелеял гибель Рустика Арулена и так радовался его смерти, что прочитал и опубликовал сочинение, в котором нападал на Рустика; назвал его «обезьяной стоиков» и еще добавил «заклейменный Вителлиевым шрамом» — ты узнаéшь красноречие Регула. (3) Геренния Сенециона он поносил так неистово, что Меттий Кар сказал ему: «Какое тебе дело до моих мертвецов? Разве я беспокою Красса или Камерина»? (4) (Регул донес на них при Нероне). Он считал, что все это мне тягостно, и поэтому даже не пригласил на свое чтение. (5) А кроме того, он вспомнил, как приставал ко мне у центумвиров с расчетом меня погубить. Я помогал по просьбе Аррулена Рустика, Аррионилле, жене Тимона; Регул выступал против. Я в этом деле частично опирался на мнение Меттия Модеста, человека прекрасного. Он тогда находился в ссылке; был выслан Домицианом. И вот тебе Регул: «Скажи, Секунд, — обращается он ко мне, — что ты думаешь о Модесте?» Ответь я: «хорошо» — гибель; ответь «плохо» — позор. Могу сказать одно: боги мне помогли. «Я отвечу, если об этом будут судить центумвиры». Он опять: «Я спрашиваю, что ты думаешь о Модесте?» — (6) «Свидетелей, — ответил я, — обычно спрашивают о подсудимых, а не об осужденных». Он в третий раз: «Я спрашиваю, что ты думаешь не о Модесте, а об его лояльности?» (7) «Ты спрашиваешь, что я думаю? Я считаю, что не дозволено даже обращаться с вопросом о том, о ком уже принято решение». Он замолчал; меня хвалили и поздравляли: я не повредил своему доброму имени ответом, хотя бы мне и полезным, но бесчестным, и не угодил в силок, расставленный таким коварным вопросом.

(8) Теперь, сознавая свою вину, он в перепуге хватает Цецилия Целера, сразу за ним Фабия Юста и просит их помирить меня с ним. Мало того: приходит к Спуринне и униженнейшим образом (как всегда, когда он боится) молит его: «Молю тебя, пойди утром к Плинию, только совсем утром (я не в силах больше терпеть это беспокойство); каким угодно способом добейся, чтобы он на меня не сердился». (9) Я уже не спал; от Спуринны посол: «Я иду к тебе» — «ни в коем случае: я к тебе». Мы направились друг к другу и сошлись в портике Ливии, Спуринна излагает поручение Регула, добавив свою просьбу — скупо, как и полагается просить достойному человеку за негодяя. (10) «Смотри сам, чтó, по-твоему, ответить Регулу. Мне не пристало обманывать тебя: я жду Маврика (он еще не вернулся из ссылки) и не могу тебе ответить ни «да» ни «нет»; я буду поступать, как он решит: он тут глава, мне подобает идти за ним следом».

(11) Несколько дней спустя Регул встретился со мной в тот день, когда мы поздравляли претора; занятый старым, он отводит меня в сторону и говорит: он боится, что у меня глубоко в душе засели слова, сказанные им однажды на суде центумвиров, когда он отвечал мне и Сатрию Руфу: «Сатрий Руф, который не состязается с Цицероном и доволен современным красноречием». (12) Я ответил, что сейчас, после его признания, я понимаю его колкость, но ведь слова эти можно истолковать и в почетном смысле. «Да, — говорю я, — я состязаюсь с Цицероном, я недоволен современным красноречием и считаю крайней глупостью выбирать для подражания не самое лучшее. А раз ты помнишь этот случай в суде, почему же ты забыл о другом, когда ты меня допрашивал, чтó я думаю о лояльности Меттия Модеста?» Он заметно побледнел, — хотя и вообще бледен,— и, запинаясь, пробормотал: «Я спрашивал во вред не тебе, а Модесту». Какая жестокость в человеке! Он не скрывает своего желания навредить сосланному. (14) И вот замечательная для того причина: «Он ведь написал в одном письме, читанном у Домициана: «Царек, негоднейший из всех двуногих», — сущую правду написал Модест.

(15) На этом кончилась наша беседа; я не захотел ее продолжать, чтобы ничем не связать себя до приезда Маврика. Я прекрасно понимаю, что Регул δυσκαθαίρετον [которого трудно уловить.]: он богат, влиятелен, многие за ним ухаживают, еще больше тех, кто его боится: страх обычно сильнее любви. Может, однако, случиться, что все это пошатнется и рухнет: преданность негодяев так же ненадежна, как они сами. (16) Повторяю опять, я жду Маврика. Он человек основательный, разумный, многими испытаниями многому наученный, способный по прошлому предвидеть будущее. По его указанию я или что-то попытаюсь сделать, или буду сидеть смирно. (17) Я написал тебе об этом потому, что по нашей взаимной любви надлежит тебе знать не только о том, что я делаю и говорю, но и о том, что собираюсь сделать. Будь здоров.

6

Плиний Корнелию Тациту привет.

Ты будешь смеяться — смейся, пожалуйста. Я — вот этот я, которого ты знаешь, взял трех кабанов — и превосходных. «Сам»? — спрашиваешь ты. — Сам, пребывая, однако, в своей обычной спокойной неподвижности. Я сидел у тенет, рядом были не рогатины и копья, а стиль и дощечки; я что-то обдумывал и делал заметки, чтобы вернуться домой, если и с пустыми руками, то с полными табличками. (2) Не пренебрегай таким способом работы: ходьба, движение удивительно возбуждают душу; а леса вокруг, уединение, само молчание, требуемое охотой, побуждают к размышлению.

(3) Потому, когда пойдешь на охоту, вот тебе мой совет: бери с собой не только корзиночку с едой и бутылку, но и дощечки: узнаешь, что Минерва бродит по горам не меньше, чем Диана. Будь здоров.

7

Плиний Октавию Руфу привет.

Смотри, на какую высоту ты меня поставил, уделив мне такую же царственную власть, какую Гомер Юпитеру сильнейшему величайшему:

τω δ’ετερον μεν έδωκε πατήρ, δ’έτερον ανένευσεν. [«Дал Пелейону одно, а другое владыка отринул» (Илиада, XVI, 250; перевод Н. И. Гнедича).]

и я ведь могу на твое желание ответить подобным же кивком и в знак несогласия отрицательно покачать головой. (2) И если я еще могу, особенно по твоей просьбе, оправдаться перед жителями Ботики в том, что я не буду их защитником в тяжбе против некоего человека, то выступить против провинции, любовь которой я приобрел, оказав ей столько услуг, столько для нее, даже с риском для себя, потрудившись, — это противно моим правилам неизменной верности (а ты это ценишь). (3) Я пойду средним путем: из двух твоих просьб (ты просишь исполнить какую-нибудь одну) я выберу ту, которой удовлетворю не только твое пристрастие, но и твое здравое суждение. Для меня важно не то, чего ты, человек хороший, хочешь в данную минуту, а то, что ты всегда сможешь одобрить.

(4) Я надеюсь около октябрьских ид быть в Риме и лично подтвердить это Галлу твоим и моим словом. За меня ты можешь и сейчас ему поручиться:

ή και κυανέησιν επ’ οφρύσι νεΰσε. [«Рек и во знаменье черными Зевс помавает бровями» (Илиада, I, 528; перевод Н. И. Гнедича).]

Почему, в самом деле, мне и не разговаривать с тобой стихами из Гомера, пока ты не позволишь разговаривать твоими. А я горю желанием их иметь. (5) Пожалуй, это единственная взятка, которой можно было меня подкупить и заставить выступить против Бетики.

(6) Почти упустил из виду то, чего никак не следовало упускать: я получил великолепные финики, которым теперь придется поспорить с винными ягодами и грибами. Будь здоров.

8

Плиний Помпею Сатурнину привет.

Очень кстати мне вручили твое письмо, в котором ты требуешь прислать тебе что-нибудь из моих писаний. Я и сам намеревался это сделать. Ты дал шпоры коню, который бежит по собственной охоте, и разом уничтожил необходимость — для себя просить прощения за отказ от работы, а для меня извиняться за требование ее. (2) Не следует мне стесняться и не брать того, что предложено, а тебе тяготиться тем, чего сам домогался. Не ожидай, однако, чего-нибудь нового от человека, любящего безделие. Я собираюсь тебя попросить: удели мне время опять для той речи, которую я держал своим землякам перед открытием библиотеки. (3) Я помню, у тебя уже были какие-то замечания, касающиеся частностей: поэтому сейчас я прошу тебя, займись ею не только в целом, но пройдись даже по отдельным параграфам и отшлифуй их так, как это у тебя в обычае. И после исправления от меня ведь будет зависеть издать эту речь или оставить ее лежать. (4) И может быть итоги исправления покончат с моими колебаниями и приведут меня к определенному решению: или недостойной издания найдет эту речь неоднократный пересмотр, или он сделает ее достойной, — над чем я и стараюсь.

(5) Колебания мои вызваны не качеством моих писаний, а содержанием их. Тут есть слабый привкус как бы самохвальства и превозношения, и меня при моей скромности это тяготит. Пусть я буду говорить сжато в просто, но все же я вынужден толковать и о щедрости своих родителей и о своей собственной, а это тема опасная и скользкая, хотя говорить о близких и соблазнительно. (6) И если хвалу посторонним выслушивают обычно с некоторой досадой, то как трудно сделать, чтобы речь человека, повествующего о себе и о своих, не показалась и вовсе несносной! Мы завидуем нравственному благородству, но гораздо больше тому, что его прославляют, и не судим вкривь и вкось только о добрых делах, укрытых молчанием и мраком. (7) Потому я часто думал: ради себя только составил я эту речь (что бы она собой не представляла) или это мой долг и перед другими? «Ради себя»: в этом меня убеждает то обстоятельство, что большинство поступков, необходимых в каком-то деле, по завершении его кажутся бесполезными и не стоящими благодарности.

(8) Не будем искать примеров дальше. Что было бы полезнее сочинения о смысле и значении щедрости? Оно дало бы мне возможность, во-первых, спокойно заняться размышлениями о высоком и достойном, затем, длительно всматриваясь, вникнуть в их красоту, и, наконец, избавить от раскаяния, сопровождающего внезапную щедрость. Эти мысли упражняли бы в презрении к деньгам. (9) Природа оковала людей стремлением сберегать их; с меня же, много и долго думавшего над тем, что такое щедрость, любовь к ней сняла цепи скупости, весьма весомые. Моя щедрость, казалось бы, заслуживает тем более похвалы, что меня влечет к ней не бессмысленный порыв, а размышление.

(10) В добавок к этому я обещал ежегодно выдавать сумму не на театральные представления и не на гладиаторов, а на содержание свободнорожденных детей. Представления, услаждающие глаз и ухо, не нуждаются в рекомендации: тут людей надо не возбуждать словом, а скорее сдерживать; (11) чтобы человек охотно взял на себя докучный труд воспитания, этого следует добиваться не только наградами, но и особо подобранными увещаниями. (12) Врачи предписывают здоровую, но невкусную пищу с ласковыми уговорами: тем более приличествует замыслившему одарить общество даром полезнейшим, но не столь приятным, представить его в речи вежливой и любезной — еще и потому особенно, что я старался получить одобрение дару, предназначаемому отцам, и от людей бездетных: пусть чести, оказанной немногим, остальные терпеливо дожидаются, стараясь ее заслужить. (13) Тогда, однако, я больше беспокоился об общем благе, чем о самолюбии отдельных лиц: я хотел, чтобы цель и значение моего дара были поняты; теперь же, издавая свою речь, я боюсь, не показалось бы, что я потрудился не для чужой пользы, а для собственного прославления.

(14) А затем я помню, насколько выше считать наградой за благородный поступок не молву, а сознание сделанного. Слава должна придти сама, ее нечего искать, а если случайно она и не придет, то поступок, заслуживший славу, все равно останется прекрасным. (15) Те, кто украшает словами свои благодеяния, совершают их, по-видимому, ради того, чтобы разгласить о них. Поступок, в рассказе свидетеля великолепный, в оценке самого совершившего бледнеет. Люди, не будучи в силах разрушить сделанное, придираются к похвальбе им. Если о твоем поступке лучше умолчать, они корят поступок; если ты не молчишь о том, что стоит похвалы, они обвиняют тебя самого.

(16) Есть еще особая причина, меня удерживающая. Я говорил эту речь не перед народом, а перед декурионами, и не на площади, а в курии. (17) Боюсь оказаться непоследовательным: при моем выступлении я хотел избежать громкого одобрения и согласия толпы; теперь, издавая свою речь, я ищу его. А я ведь не пустил этот самый народ, о котором заботился, на порог курии, чтобы не показалось, будто я перед ним как-то заискиваю; теперь же явно угодничаю даже перед теми, для кого мой дар имеет значение только примера.

(18) Вот тебе причины моих колебаний; я послушаюсь, впрочем, твоего совета: твой авторитет заменит для меня размышления. Будь здоров.

9

Плиний Миницию Фрундану привет.

Удивительно, как в Риме каждый день занят или кажется занятым; если же собрать вместе много таких дней — окажется, ничего ты не делал. (2) Спроси любого: «Что ты сегодня делал?», он ответит: «Присутствовал на празднике совершеннолетия, был на сговоре или на свадьбе. Один просил меня подписать завещание, другой защищать его в суде, третий придти на совет». (3) Все это было нужно в тот день, когда ты этим был занят, но это же самое, если подумаешь, что занимался этим изо дня в день, покажется бессмыслицей, особенно если ты уедешь из города. И тогда вспомнишь: «сколько дней потратил я на пустяки!»

(4) Так бывает со мной, когда я в своем Лаврентийском поместии что-то читаю или пишу или даже уделяю время на уход за телом: оно ведь поддерживает душу. Я и не слушаю и не говорю того, в чем пришлось бы потом каяться; (5) никто у меня никого не злословит; никого я не браню, разве что себя за плохую работу; ни надежда, ни страх меня не тревожит, никакие слухи не беспокоят; (6) я разговариваю только с собой и с книжками. О правильная, чистая жизнь, о сладостный честный досуг, который прекраснее всякого дела! море, берег, настоящий уединенный μουσεΐον, [храм Муз.] сколько вы мне открыли, сколько продиктовали!

(7) Оставь же при первой удобной службе этот грохот, пустую болтовню, нелепейшие занятия; сохрани себя для литературы и предайся досугу! лучше ведь, по остроумному глубокомысленному слову нашего Атилия, «ничем не заниматься, чем заниматься ничем». Будь здоров.

10

Плиний Аттию Клементу привет.

Никогда в нашем городе умственная жизнь так не била ключом, как сейчас: примеров тому много и они известны, но достаточно одного — я упомяну только философа Эвфрата. (2) Когда я юношей был на военной службе в Сирии, я хорошо пригляделся к нему у него в доме и постарался, чтобы он полюбил меня. Стараться, впрочем, нужды не было: сам он идет навстречу, он доступен и полон той доброты, которой учит. (3) О, если бы я в той же мере осуществил надежды, которые он тогда возлагал на меня, в какой он возрос в своих добродетелях! Или я сейчас им удивляюсь больше потому, что больше их понимаю. (4) И сейчас, впрочем, понимаю не вполне: как о художнике, скульпторе, резчике может судить только мастер, так и мудреца может постичь только мудрец.

(5) В Эвфрате, насколько мне дано судить, много черт выдающихся и блестящих; даже на людей мало образованных они производят впечатление. В его рассуждениях есть тонкость, основательность, изящество; часто даже что-то от Платоновой высоты и размаха. Речи его богаты и разнообразны по содержанию и, главное, они сладостны и заставляют соглашаться раже противников. (6) А к этому еще высокий рост, красивое лицо, отпущенные волосы, большая седая борода. Пусть все это несущественно и неважно, но все-таки это вызывает к нему почтения еще больше. В одежде ничего отпугивающего, ничего мрачного, но она очень строгая; при встрече с ним почувствуешь почтение, но не испугаешься. (7) Жизнь совершенно святая, доброта совершенная: он преследует пороки, но не людей; заблуждающихся не корит, но исправляет. Следи со всем вниманием за его увещаниями, — и хотя ты уже убежден, но тебе хочется, чтобы тебя еще убеждали. (8) У него трое детей — двое мальчиков, которых он тщательно воспитывает. Его тесть, Помпей Юлиан, человек, проживший большую и славную жизнь; возвеличить и прославить его, впрочем, могло уже то, что он, первый человек в провинции, выбрал среди людей высокого ранга в зятья себе первого не по званиям, а по мудрости.

(9) Но зачем я так много говорю о человеке, обществом которого мне не дано пользоваться? Чтобы еще больше тосковать от того, что не дано? Я завален работой по службе, очень важной и очень тягостной: сижу перед трибуналом, подписываю отчеты, составляю счета, пишу много писем, не думая об их литературной отделке. (10) Иногда (часто ли это удается) я жалуюсь на эти занятия Эвфрату. Он утешает меня и утверждает даже, что философия в лучшем своем отделе учит служить обществу: расследовать, творить суд, выявлять справедливость, значит осуществлять на практике то, чему она учит. (11) В одном только он не может убедить меня: будто заниматься всем этим лучше, чем проводить с ним целые дни, слушая и поучаясь.

Поэтому я тебе, человеку свободному, настоятельно советую, как только ты приедешь в Рим (и приезжай ради этого поскорей), вручи ему себя для окончательного усовершенствования. (12) Я не завидую, как большинство, чужому счастью, которого лишен сам, а наоборот: испытываю некоторое удовольствие, что друзьям моим досталось то, в чем мне отказано. Будь здоров.

11

Плиний Фабию Юсту привет.

Давно от тебя ни одного письма. «Не о чем писать», — говоришь ты. Вот это самое и напиши: «нечего было писать», или только ту фразу, с которой обычно начинали наши предки: «если ты здоров, хорошо; я здоров». С меня этого хватит: это ведь самое главное. Думаешь, шучу? Я прошу всерьез, уведомь, как живешь. Не зная этого, я не могу не быть в величайшей тревоге. Будь здоров.

12

Плиний Калестрию Тирону привет.

Тяжкая постигла меня утрата: я лишился такого человека, как Кореллий Руф. Он умер, умер добровольно, и это растравляет мое горе. Особенно ведь скорбишь о смерти, которую не считаешь естественной и предопределенной. (2) Неизменным и великим утешением в смерти людей, скончавшихся от болезни, служит ее неотвратимость; о тех, кто сами призвали смерть, горюешь неисцелимо, ибо веришь, что они могли еще долго жить. (3) Кореллия подвиг на это решение разум; люди мудрые повинуются разумному, а не неизбежному. А у него было много причин жить: сознание незапятнанного прошлого, незапятнанное имя, большая авторитетность, а затем еще дочь, жена, внук, сестры и среди стольких близких истинные друзья. (4) Его мучила болезнь такая длительная и такая опасная, что смерть и ее доводы одержали победу над жизнью и всем, что было в ней ценного.

На тридцать третьем году, как я слышал от него самого, он заболел подагрой. Эта болезнь у него от отца; болезни, как и прочее, передаются по наследству. (5) Пока он был молод и силен, он побеждал болезнь, одолевая ее жизнью воздержанной и чистой; в последнее время, когда со старостью она усилилась, выносил ее с помощью сил душевных, хотя страдания были невероятные и пытки жесточайшие. (6) Боль уже не сидела только в ногах, а ходила по всем членам. Я посетил его при Домициане, когда он лежал у себя в пригородной вилле. (7) Рабы вышли из спальни; таков уж был у него порядок: когда приходил близкий друг, то все удалялись, даже жена, хотя она умела свято хранить любую тайну. (8) Он огляделся кругом: «Как ты думаешь, почему я так долго терплю такую муку? Да чтобы хоть на один день пережить этого грабителя». Дай этому духу тело, столь же сильное, и он выполнил бы то, чего хотел.

Бог услышал его молитву. Она исполнилась: он спокойно ожидал смерти, чувствуя себя свободным, и оборвал то многое, что привязывало его, но уже слабо, к жизни. (9) Болезнь росла, он старался смягчить ее воздержанием, но перед ее упорством дрогнула его стойкость. Прошел второй день, третий, четвертый, он ничего не ел. Жена его, Гиспулла, послала ко мне общего нашего друга Геминия со скорбной вестью: Кореллий решил умереть, он не склоняется к мольбам ни ее, ни дочери, и я единственный человек, который может вернуть его к жизни. (10) Я кинулся к нему и был уже совсем близко, когда Юлий Аттик сообщает мне со слов той же Гиспуллы, что и я ничего не добьюсь: он все прочнее утверждается в своем намерении; «κέκρικα» [я решил.], — сказал он врачу, поднесшему пищу. Это слово оставило в душе моей столько же восхищения, сколько и тоски.

(11) Я думаю о том, какого друга, какого человека я лишился. Ему исполнилось шестьдесят лет: даже для очень крепких людей это срок длинный — знаю; он избавился от хронической болезни — знаю; он умер, оставив близких живыми, здоровыми, а государство, которое было ему дороже всех, в благополучии — и это знаю. (12) И все же я горюю о нем, как о юноше, как о человеке полном сил, горюю (можешь считать меня малодушным) ради себя. Я ведь потерял человека, следившего за моей жизнью, потерял вожатого и учителя. Коротко говоря, скажу то же, что в своем горе сказал своему другу Кальвизию: «боюсь, что не буду так внимателен к своей жизни». (13) Поэтому не утешай меня; «он был стар, был немощен» (это я ведь знаю). Найди что-нибудь новое, что-нибудь сильное, о чем я никогда не слыхал, никогда не читал. То, что я слыхал, о чем читал, само собой приходит мне на ум, но перед таким горем это бессильно. Будь здоров.

13

Плиний Созию Сенециону привет.

Большой урожай поэтов в этом году; в апреле не было почти ни одного дня без публичных чтений. Я радуюсь оживлению литературной деятельности и выступлениям талантливых людей, публично о себе заявляющих. Слушатели, однако, собираются лениво. (2) Большинство сидит в портиках, тратит время на болтовню и время от времени приказывают сообщить себе, вошел ли чтец, произнес ли вступление, свернул ли уже значительную часть свитка. Только тогда они собираются, и то медленно, с задержками и уходят, не дожидаясь конца, — одни тайком и прячась, а другие свободно, без стеснения.

(3) Клянусь Геркулесом, отцы наши помнили, как император Клавдий, прогуливаясь однажды по Палатину, услышал гул одобрения; спросил в чем дело и, узнав, что Нониан читает свое произведение, вошел, нежданно-негаданно для чтеца. (4) Теперь любой бездельник, которого уже давным-давно пригласили, неоднократно напоминали о приглашении, или вовсе не приходит, а если приходит, то именно потому, что день не потерян, он и жалуется на его потерю. (5) Поэтому особого одобрения и признания заслуживают писатели, которым не мешает работать пренебрежительное равнодушие слушателей.

Я бывал почти на всех чтениях; большинство авторов, правда, мои друзья; нет никого, кто, любя литературу, не любил бы в то же время и меня. (6) Поэтому я и задержался в Риме больше, чем себе назначил. Сейчас я могу вернуться в свое убежище и что-нибудь писать! Выступать с чтением не буду, да не покажется, что я присутствовал на чтениях не в качестве слушателя, а заимодавца. Неблагодарное дело услуга, оказываемая чтецу, — да и всякая другая, — если за нее требуют благодарности. Будь здоров.

14

Плиний Юнию Маврику привет.

Ты просишь, чтобы я присмотрел мужа для дочери твоего брата. Справедливо, что возлагаешь это дело именно на меня. Ты ведь знаешь, как я чтил и любил этого большого человека, как любовно наставлял он меня в юности, какими похвалами достиг того, чтобы я оказался достойным похвалы. (2) Нет мне поручения от тебя более важного и приятного, нет для меня задачи более почетной, чем выбрать юношу, который достоин родить внуков Арулену Рустику.

(3) Долго пришлось бы искать такого, если бы не было человека, словно предназначенного для этого жребия, а именно Миниция Ацилиана. Он, юноша, любит меня как юношу (он младше меня на несколько лет) и очень близкого друга и уважает как старика. Он хочет, чтобы я воспитывал и наставлял его, как это бывало со мной в вашем доме. (4) Родина его Бриксия, город в той нашей Италии, которая до сих пор удерживает и сохраняет многое от порядочности и простоты деревенского старого уклада жизни. (5) Отец его, Миниций Макрин, человек среди сословия всадников видный; подняться выше он не захотел: причисленный божественным Веспасианом к преториям, он неизменно предпочитал честный покой нашей — как мне сказать — нашей тщеславной погоне за магистратурами? или их достоинству? (6) Серрана Прокула из Патавия его бабушка с материнской стороны. Ты знаешь нравы тех мест, но Серрана даже для Патавия образец строгой нравственности. Публий Ацилий доводится ему дядей по матери. Это человек почти единственный по своей основательности, благоразумию, честности. Коротко говоря, во всей семье не найдется ничего, что не пришлось бы тебе по душе в своей собственной.

(7) Сам Ацилиан очень энергичен и деятелен, и в то же время чрезвычайно скромен. Он с честью прошел квестуру, трибунат и претуру; ты избавлен от необходимости хлопотать за него. (8) У него благородное румяное лицо, и он часто краснеет; врожденная красота во всей фигуре и осанка сенатора. По-моему никак не следует считать это мелочью: это как бы награда девушкам за их целомудрие. (9) Не знаю, добавлять ли, что отец его человек очень состоятельный. Когда я представляю семью, в которую собираюсь ввести зятя, то думаю, что о его средствах говорить не стоит; когда думаю о наших нравах и законах, считающих, что прежде всего надо учитывать состояние, то, представляется мне, не следует обойти и этот пункт, тем более что, думая о потомстве, и потомстве многочисленном, следует при выборе партии принимать и это в расчет.

(10) Ты может быть думаешь, что я, ослепленный любовью, превознес юношу сверх всякой меры. Честью ручаюсь тебе: в будущем ты увидишь, что действительность далеко превзошла мои отзывы. Я, правда, горячо люблю юношу, как он того и заслуживает, но любящий не смеет засыпать похвалами того, кого любит. Будь здоров.

15

Плиний Септицию Клару привет.

Послушай! Обещаешь быть к обеду и не приходишь! в суд — уплати до асса расходы — и не малые! приготовлены были: по кочанчику салата, по три улитки, по два яйца, пшеничная каша с медовым напитком и снегом (посчитаешь и его в первую очередь, потому что он растаял на блюде), маслины, свекла, горлянка и тысяча других не менее изысканных блюд. Ты услышал бы или сцену из комедии, или чтение, или игру на лире, а пожалуй и все это — вот какой у меня размах! (3) а ты предпочел есть у кого-то устриц, свинину, морского ежа и смотреть на гадитанок.

Будешь наказан, как — не скажу! Но поступил ты жестоко, лишив удовольствия — себя ли, не знаю, а меня конечно; впрочем и себя. Как бы мы позабавились, посмеялись, позанимались! (4) Пообедаешь роскошнее у многих, нигде веселее, спокойнее, непринужденнее. В общем проверь, и если потом ты не предпочтешь отказывать другим, отказывай всегда мне. Будь здоров.

16

Плиний Эруцию привет.

Я любил Помпея Сатурнина (я называю его нашим) и хвалил его талант, даже не зная еще, как он разносторонен, гибок и разнообразен; теперь я совершенно покорен им. (2) Я слышал его в суде: речь сильная, горячая и в то же время тщательно отделанная — независимо от того, заранее ли она подготовлена или сказана экспромтом. Много уместных афоризмов, композиция строгая, классическая, слова звучные, старинные. (3) Все это удивительно нравится, когда проглотишь его речь одним духом; нравится и при повторном, внимательном чтении. Взяв в руки его речи и сравнивая их с любым старым оратором, — а он им соревнует, — ты подумаешь то же, что и я. (4) Он еще лучше как историк по сжатости, ясности и приятности, по блеску и взлету рассказа. Речи его тут так же сильны, как и судебные, только более сжаты и ограничены своей темой.

(5) Кроме того, он пишет стихи — такие, как Катулл или Кальв. Действительно такие, как Катулл или Кальв. Сколько в них сладостной прелести, горькой шутки, любовных слов. Он вставил — намеренно — среди нежных милых стихов некоторые грубоватые, тоже как Катулл и Кальв.

(6) Недавно он мне читал письма: сказал, что женины: мне казалось, что я слышу Плавта или Теренция в прозе. Женины ли это письма, по его утверждению, его ли собственные, — он это отрицает, — но он одинаково стоит одобрения: за собственное ли сочинение или за то, что воспитал такой вкус в жене, которую взял молоденькой девушкой.

(7) Я не расстаюсь с ним целый день; читаю то же самое перед тем, как начать писать; то же самое, когда окончил писать; то же самое даже во время полного отдыха — и всегда словно новое. (8) Очень советую тебе делать так же. Нельзя ценить его труды ниже потому, что он наш современник. Если бы он славен был среди людей, которых мы никогда не видели, мы разыскивали бы не только его книги, но и его изображения, но он живет в наше время, он нам уже надоел и слава его тускнеет. (9) Неправильно и зло не восхищаться человеком, достойным восхищения, потому что тебе довелось его видеть, с ним разговаривать, его слышать, обнимать и не только хвалить, но и любить. Будь здоров.

17

Плиний Корнелию Тициану привет.

Люди помнят еще о верности и долге! есть еще друзья умерших! Титиний Капитон получил от нашего императора разрешение поставить на форуме статую Л. Силана. (2) Прекрасно, высокой похвалы достойно использовать дружбу принцепса по такому случаю, измерять благоволение к себе возможностью оказывать почет другим. Капитон вообще чтит славных мужей. (3) У него дома — только там ведь и можно — есть изображения Брута, Кассия и Катона. Как благоговейно он их хранит! и превозносит жизнь каждого в отличных стихах. Знай, что человек, которому так дорога доблесть в других, сам наделен ею в избытке. (4) Воздана Л. Силану должная ему честь; Капитон позаботился о его бессмертии и равно и о своем. Иметь статую на форуме римского народа так же почетно, как и поставить ее. Будь здоров.

18

Плиний Светонию Транквиллу привет.

Ты пишешь, что ты в ужасе от своего сна и боишься, как бы не случилось с тобой в суде неприятности. Ты упрашиваешь меня найти извинение для отсрочки, на несколько, конечно, ближайших дней. Это трудно, но я попытаюсь: και γαρ τ’όναρ εκ Διός εστιν [И сны от Зевса бывают (Илиада, I, 63)]. (2) Важно, однако, вот что: снится ли тебе то, что действительно сбудется или обратное этому. Я вспоминаю свой сон и мне кажется, что твой, тебя испугавший, предвещает тебе полный успех. (3) Я вел дело Юния Пастора; и вот вижу во сне свою тещу, которая, бросившись к моим ногам, заклинает меня не выступать, — а предстояло мне выступать совсем еще молодому; предстояло выступать перед четырьмя объединенными комиссиями суда; предстояло выступать против людей в государстве могущественных, более того, друзей цезаря. Хватило бы и одного из этих обстоятельств, чтобы после такого мрачного сна лишить меня присутствия духа. (4) И, однако, я выступил λоγισάμενος, [Подумав, сообразив.] что είς οιωνος άριστος, αμύνεσθαι περί πάτρης [Знамение лучшее всех: за отечество храбро сражаться (Илиада, XII, 243; перевод Н. И. Гнедича).], и посчитал, что если что мне сейчас и дороже отечества, то это верность слову. Все кончилось благополучно, и это дело открыло меня людям, впустило в мои двери славу. (5) Смотри поэтому, не обратить ли тебе по этому примеру и свой сон в доброе предзнаменование? Если, однако, считаешь более верным правило того осторожнейшего человека: «не делай, если сомневаешься», то так и напиши. (6) Я найду какую-нибудь увертку и буду вести твое дело, когда ты захочешь. У тебя, конечно, иное положение, чем было у меня: суд центурионов нельзя отложить никоим образом, этот, хоть и трудно, но возможно. Будь здоров.

19

Плиний Роматию Фирму привет.

Ты мой земляк, мы вместе учились и дружим с ранних лет. Твой отец был близким другом моей матери и моего дяди, и моим, насколько разница возраста это допускала. У меня веские причины хлопотать о достойном тебя звании. (2) Ты у нас декурионом, т. е. состояния у тебя сто тысяч сестерций, и чтобы нам радоваться на тебя, — не только декуриона, но и на римского всадника,— я предлагаю тебе для полного всаднического ценза триста тысяч сестерций. (3) Что ты не забудешь этого дара, за это ручается наша длительная дружба. Я не уговариваю тебя в том, в чем следовало бы уговаривать, не знай я, что ты и без всяких уговоров будешь вести себя в своем новом звании со всей скромностью, ибо получено оно от меня. Заботливее следует беречь честь, если, охраняя ее, охраняешь и благодеяние друга. Будь здоров.

20

Плиний Корнелию Тациту привет.

Часто идет у меня спор с одним ученым и опытным человеком, которому в судебных речах больше всего нравится краткость. (2) И я согласен, что ее надо соблюдать, если это дозволяется делом. Иначе предательством будет пропустить то, о чем следует сказать; предательством бегло и кратко коснуться того, что следует втолковывать, вбивать, повторять. (3) Для большинства в длинном рассуждении есть нечто внушительное, весомое; меч входит в тело не от удара, а более от нажима: так и слово в душу.

(4) Этот человек говорит со мной, ссылаясь на образцы: указывает мне у греков речи Лисия, у нас речи Гракхов и Катона; большинство их кратки и сжаты. Я предпочитаю Лисию Демосфена, Эсхина, Гиперида и еще многих, а Гракхам и Катону Поллиона, Цезаря, Целия и прежде всего Туллия, самой лучшей речью которого считается самая длинная. Клянусь Геркулесом! как со всем хорошим, так и с хорошей речью: она тем лучше, чем длиннее. (5) Посмотри, как статуи, картины, изображения людей, многих животных и даже деревьев, если они вообще красивы, выигрывают от размера. То же и с речами: даже свиткам величина придает некоторую внушительность и красоту.

(6) Эти соображения и множество других, которыми я защищаю эту самую мысль, задевают моего собеседника, в споре неуловимого и увертливого: он утверждает, что речи, сказанные в суде (те самые, на которые я ссылаюсь), были гораздо короче изданных. (7) По-моему, наоборот. Подтверждением служат многие речи многих ораторов, а у Цицерона речь за Мурену и за Варена, в которых дается краткий голый список некоторых обвинений: своего рода оглавление. Отсюда ясно, что при издании он выпустил многое из сказанного в суде. (8) Он же в речи за Клуенция говорит, что, по старому обычаю, он излагал все дело Клуенция один, а Г. Корнелия защищал четыре дня. Несомненно, однако, что речь, по необходимости растянувшуюся на несколько дней, нельзя потом, урезав ее и подчистив, втиснуть в одну книгу, большую, правда, но все-таки одну. Но, скажут мне, «одно — речь, которую хорошо послушать в суде, и другое — речь, которую хочешь почитать». Я знаю, что некоторым так кажется, я же убежден (может быть, ошибаюсь), что одна и та же речь может, правда, показаться хорошей, когда ее произносят, и плохой, когда ее читают, но невозможно, чтобы речь, хорошо написанная, оказалась плоха при слушании. Написанная речь есть образец и как бы αρχέτυπον [архетип] для произносимой. (10) А кроме того, в любых хороших речах, даже в тех, которые мы знаем только в том виде, в каком они изданы, найдется множество фраз, только что пришедших в голову оратору: например, в речи против Верреса: «какого же мастера? кого, наконец? правильно: говорили, что Поликлета». Из этого следует, что самой совершенной будет речь, почти целиком совпадающая с написанным текстом; это возможно, если для нее отведено должное и необходимое время; если в нем отказано, то тут вина не на ораторе, а целиком на судье.

(11) Мое мнение поддерживают законы, щедро одаривающие оратора временем; ему советуют быть не кратким, а подробным и обстоятельным, а это совместимо с краткостью только в самых незначительных делах. Добавлю еще, чему меня научил опыт, учитель исключительный. (12) Я часто вел дела, часто бывал судьей, часто присутствовал в совете: не всех людей волнует одно и то же, и в большинстве случаев следствия мелочей очень значительны. Люди судят по-разному, хотят разного, и те, кто одновременно слушают одно и то же дело, воспринимают его различно, а если и одинаково, то по различным душевным побуждениям. (13) А кроме того, каждому милы его собственные измышления, и если кто-то другой скажет то самое, что он предполагал, то для него это уже сильнейший довод. Всем надо уделить то, что можно удержать, с чем можно согласиться.

(14) Как-то Регул, с которым мы защищали одно и то же дело, сказал мне: «по-твоему, надо исследовать все, относящееся к делу, а я сразу вижу, где горло, и за него и хватаю». Он, конечно, хватал то, на что нацелился, но в выборе цели ошибался часто. Ему можно было бы возразить, что ему случалось принимать за горло колено или пятку. (15) «Я не в силах разглядеть, где горло», сказал я, «и потому я все перебираю, все испытываю: πάντα λίθον κινω» [двигаю всякий камень (поговорка)]. (16) Как в сельском хозяйстве я занимаюсь не только виноградниками, но и виноградными садами, не только виноградными садами, но и нивами, и на нивах сею не одну двузернянку, или пшеницу, но и ячмень, и бобы, и прочие стручковые, так и речью своей я широко разбрасываю семена, чтобы собрать, что взойдет. (17) Судьи так же непостижимы, как земля и погода: неверны и непостоянны. И я помню, как комик Эвполид хвалил Перикла, оратора великого:

προς δε γ’αυτοΰ τω τάχει πειθω τις επεκάθητο τοΐσι χείλεσιν. ούτως εκήλει και μόνος των ρητόρων το κέντρον εγκατέλιπε τοΐς ακροωμέοις, [...стремительно к нему само садилось убеждение на уста. Он чаровал людей; единственный оратор, он жало оставлял у слушателя.]

(18) но и самому Периклу не удалось бы ни это πειθώ, [убеждение] ни это κήλει [укрощал, чаровал] только в силу краткости или стремительности его речи (или обоих этих качеств: они ведь различны), не будь у него великого дарования. Чтобы доставить удовольствие или убедить, речь должна быть подробной, просторной; оставить же в душах слушателей занозу можно, лишь вонзив ее, а не только ею уколов. (19) Добавь слова другого комика о том же Перикле:

ήστραπτ’ εβρόντα, συνεκυκα την ‛Ελλαδα. [Сверкал, гремел и волновал Элладу (Аристофан, «Ахарняне», 531).]

Гремит, сверкает и приводит в смятение не речь увечная и обкорнанная, а возвышенная, льющаяся широким великолепным потоком.

(20) «Лучше всего мера» — кто отрицает? Но меру одинаково не соблюдают и тот, кто говорит меньше, чем требуется делом, и кто больше, кто слишком сжат и кто слишком пространен. (21) Поэтому часто и слышишь: «не в меру многословен» или «сухо и слабо»; один вышел за пределы своей темы, другой не исчерпал ее. Оба грешат одинаково, но один от слабости, другой от избытка сил; (22) последнее — недостаток пусть неотделанного, но все же большего таланта. Говоря это, я одобряю не гомерова αμετροεπή, [безмерноречивого (эпитет Ферсита в Илиаде, II, 212).] но того, чьи

και έπεα νεφάδεστι εοικοτα χειμερίησιν, [Речи, как снежная вьюга, из уст у него устремлялись (об Одиссее, Илиада, III.]

но мне очень нравится и тот, кто

παΰρα μεν, αλλα μάλα λιγεως, [Мало вещал, но разительно (о Менелае, Илиада, III, 214).]

если, однако, мне дан будет выбор, то я желаю слушать речь, подобную снежной вьюге, насыщенную и настойчивую, пространную речь небесную, божественную. (23) «Много приятнее слушать речь короткую» — да, людям ленивым; смешно считаться с их любовью к праздности. Посоветуйся с ними: услышишь, что лучше не только говорить кратко, но вообще вовсе не говорить».

(24) Таково пока мое мнение; я изменю его, если ты не согласен, но только очень прошу, объясни, почему не согласен. Хотя мне и следует уступать твоему авторитету, я все же считаю, что в таком вопросе правильнее подчиняться рассудку, а не авторитету. (25) Поэтому, если я как будто не ошибаюсь, напиши об этом, как хочешь коротко, только напиши (ты подтвердишь мое мнение), если же ошибаюсь, готовь длинное-длинное! (26) Не подкупил ли я тебя, предложив написать коротко, если ты присоединишься ко мне, и обязав ответить длиннейшим письмом в случае несогласия? Будь здоров.

21

Плиний Плинию Патерну привет.

Я вполне полагаюсь на твой ум и на твои зрительные впечатления. Это не значит, что ты понимаешь очень много,— не зазнавайся, понимаешь ты столько, сколько и я, что тоже не мало. (2) Бросим шутить; по-моему, рабы, купленные по твоему совету, вид имеют приличный; только бы были бы они честны, но тут уже надо полагаться не на то, что видишь, а на то, что услышишь. Будь здоров.

22

Плиний Катилию Северу привет.

Давно уже, как я застрял в городе. И не помню себя от тревоги: мне покоя не дает длительная и упорная болезнь Тития Аристона. Я его особенно люблю и уважаю. Непревзойденная основательность, чистота, образованность! Мне кажется, гибнет не один человек, а в одном человеке сама литература и все науки. (2) Какой это знаток и частного и государственного права! Чего только он не знает! Как знакома ему наша старина! Сколько «примеров» он помнит! Нет предмета, который ты пожелал бы изучить и в котором он не оказался бы твоим учителем. Для меня, в моих поисках мне неизвестного, он был сокровищницей. (3) На его слова можно положиться целиком. Говорил он медлительно, сжато и красиво. Он знает все так, что ему не нужно никаких справок, и, однако, в большинстве случаев он колеблется и приходит в сомнение от разницы в доводах, которые остро и разумно перебирает и взвешивает, восходя к самому началу и первым процессам. (4) Как скромен его стол; как непритязательна одежда. Я гляжу на его спальню и кровать и представляю себе старую простую жизнь. (5) Во всем сквозит высокая душа, которая прислушивается не к гулу похвал, а к голосу собственной совести, которая ищет награды за верный поступок не в людских толках, а в самом поступке. (6) Трудно сравнивать с этим человеком людей, о чьей преданности философии докладывает их вид. Он не посещает усердно гимнасий и портиков, не забавляет себя и других бездельников длинными рассуждениями — он занят делом: многим помогает в суде защитой, еще большему числу советом. (7) Никто, однако, из тех философов не превзошел его чистотой, верностью долгу, справедливостью, мужеством.

Если бы ты находился при нем, ты удивился бы, с каким терпением переносит он эту свою болезнь, как преодолевает боль, терпит жажду; неподвижный и укрытый тихо лежит в жестоком жару лихорадки. (8) Недавно он пригласил меня и еще нескольких особенно дорогих ему людей и попросил поговорить с врачами о характере его болезни: если она неизлечима, он уйдет из жизни по своей воле; если она только трудная и затяжная, он будет бороться с ней и жить, (9) уступит мольбам жены, уступит слезам дочери, уступит, наконец, нам, друзьям, и не разобьет добровольной смертью наших надежд (если мы не надеемся впустую). Я считаю такое решение очень трудным и достойным особого одобрения. (10) Многие устремляются к смерти по какому-то безумному порыву; обсуждать и взвешивать основания для нее и по совету разума выбирать между жизнью и смертью может только высокая душа.

(11) Врачи обещают нам счастливый исход; услышал бы их бог и, наконец, избавил меня от этого беспокойства! я бы спокойно уехал к себе под Лаврент, к книгам, дощечкам, на отдых, наполненный труда. Теперь нет ни времени читать или писать (я сижу около него), ни охоты, тревога мучит. (12) Вот тебе отчет в моих страхах, желаниях и намерениях; ты, в свою очередь, напиши мне, что ты делал, что делаешь, что собираешься делать. Только пусть твое письмо будет радостнее! в моей душевной смуте для меня немалое утешение, если ты ни на что не жалуешься. Будь здоров.

23

Плиний Помпею Фалькону привет.

Ты спрашиваешь меня: можно ли тебе, трибуну, вести судебные дела? Тут очень важно, чем ты считаешь трибунат: «пустой тенью», «именем без чести», или же трибун облечен священной властью, и никто не смеет заставить его вернуться в ряды простых граждан, а сам он тем менее.

(2) Когда я был трибуном, я, может быть, ошибался, считая себя чем-то значительным, но, почитая себя таковым, я отказался от ведения дел: во-первых, я считал несообразным, чтобы тот, перед кем всем полагалось вставать и кому уступали дорогу, стоял, когда все сидят; чтобы тому, кто мог приказать любому умолкнуть, молчание предписывалось клепсидрой, и тот, перебить которого считалось грехом, выслушивал бы ругань и почитался трусом, если не налагал за ругань наказания, и зазнайкой, если налагал. (3) Волновала меня еще и такая мысль: что если мой подзащитный или мой противник обратятся ко мне и попросят моего вмешательства и защиты? и я спокойно промолчу, притворившись частным человеком, будто отрекшись от магистратуры? (4) По этим причинам я и предпочел явиться трибуном для всех, а не адвокатом для немногих. (5) Но (повторяю это) все дело в том, чем ты считаешь трибунат, какую роль берешь для себя; разумный человек должен браться за ту, которая по силам. Будь здоров.

24

Плиний Бебию Гиспану привет.

Транквилл, мой друг, хочет купить именьице, которое, говорят, продает твой друг. (2) Постарайся, пожалуйста, чтобы он купил его по справедливой цене: тогда и будем радоваться покупке. В плохой покупке всегда каешься, потому особенно, что это укор хозяину в глупости.

(3) В том именьице (если цена ему подходящая) моего Транквилла привлекает многое: соседство города, хорошая дорога, небольшая усадьба и поле, которое величиной своей не отяготит хозяина, но отвлечет его от забот. Хозяину-ритору, такому, как он, хватит с избытком участка, где он освежит голову, даст отдых глазам, медленно пройдет по межам, протопчет одну и ту же тропинку; где ему знакомы и пересчитаны каждая лоза и каждый кустик.

(5) Все это я тебе изложил, чтобы ты знал, как он будет обязан мне, а я тебе, если это именьице, такое привлекательное, удастся купить по разумной цене, такой, чтобы после не пришлось каяться. Будь здоров.

 

КНИГА II

1

Плиний Роману привет.

После многих лет замечательное памятное зрелище явили глазам римского народа устроенные от имени государства похороны Вергиния Руфа, великого и славного гражданина и счастливого человека.

(2) Тридцать лет слава его жила вместе с ним: он прочел стихи о себе, прочел историю: слава, обычно посмертная, пришла к нему при жизни. Он был трижды консулом — достиг вершины, доступной частному человеку; быть принцепсом он не захотел. (3) Он уцелел при цезарях, подозревавших и ненавидевших его за высокие качества, и умер, оставив благополучным самого лучшего и к нему расположенного. Судьба словно приберегала его, чтобы оказать еще этот почет: похороны от имени государства. (4) Он скончался восьмидесяти трех лет среди полного покоя, окруженный глубоким уважением. Здоровья был крепкого, только руки у него дрожали, хотя и не болели. (5) Смерть шла к нему долгим и трудным путем, но и тут он стоит хвалы. Он, консулом, собирался произнести благодарственную речь принцепсу; свиток взял довольно большой, тяжелый; он выскользнул из рук старика, к тому же стоявшего. Наклонившись подобрать его, Руф оступился на гладком и скользком полу, упал и сломал бедро. Его не вправили как следует, и по старости срослось оно плохо.

(6) За эти похороны честь и слава и принцепсу, и нашему времени, и ораторской трибуне. Хвалебную речь произнес консул Корнелий Тацит. Счастливую судьбу Руфа завершила эта последняя удача: хвалебную речь произнес оратор красноречивейший. (7) И ушел он, насытившись годами, насытившись почестями (даже теми, от которых отказался). А мы все-таки жалуемся и тоскуем о нем, человеке прошлого века, и особенно я, который не только восхищался им как государственным человеком, но и любил его: (8) во-первых, потому, что мы оба родом из одной области, города наши соседние, земли и владения межуют, а затем потому, что, оставшись моим опекуном, он относился ко мне с отеческой любовью. Он оказывал мне честь, поддерживая мои кандидатуры; он спешил покинуть свое тихое убежище, чтобы поздравить меня с каждой новой магистратурой, хотя давно уже отказался от этого долга вежливости. В тот день, когда жрецы называют имена тех, кого считают наиболее достойными жречества, он всегда называл меня. (9) В последнюю свою болезнь, боясь, как бы его не включили в коллегию квинквевиров, учрежденную по постановлению сената и занятую вопросом об уменьшении государственных расходов, он выбрал передать его отказ меня, человека еще молодого, а ведь у него было столько друзей, стариков-консуляров, и в таких словах: «Будь даже у меня сын, я поручил бы это дело тебе».

(10) Поэтому я оплакиваю на груди у тебя его смерть как преждевременную, если не грех плакать над ним и называть смертью окончание не жизни, а смертного существования. (11) Он живет и всегда будет жить: люди будут больше помнить и говорить о нем, его не видя.

(12) Хотел я написать тебе и о многом другом, но душа моя вся в одном: я думаю о Вергинии, вижу Вергиния, в тщетных, но живых мечтах слышу Вергиния, говорю с ним, обнимаю его. Может быть, у нас и есть и будет несколько человек, равных ему по высоким качествам, но славой с ним никто не сравняется. Будь здоров.

2

Плиний Павлину привет.

Я сержусь; мне не ясно, должен ли, но я сержусь. Ты знаешь, как любовь бывает иногда капризна, часто она не владеет собой и всегда она μικραίτιος. [жалующаяся на мелочи] Это причина важная, не знаю, справедлива ли, но я сержусь так, словно она и справедлива и важна. Сержусь потому, что от тебя уже давно ни строчки.

(2) Умилостивить меня ты можешь только одним: сейчас же начинай писать частые и длиннейшие письма. Будет это единственное настоящее оправдание; все остальное, вроде «я не был в Риме», «я был очень занят» я и слушать не стану: выдумки. (Боги да не допустят такой причины, как болезнь). Сам я на вилле делю время между занятиями и безделием; они дети досуга. Будь здоров.

3

Плиний Непоту привет.

Громкая слава предшествовала Исею; он превзошел ее. У него большой дар речи и очень богатый язык. Он говорит всегда без подготовки, а кажется, будто это давно написанная речь. Говорит по-гречески, вернее, как уроженец Аттики; введения его отделаны, изящны, приятны, иногда важны и возвышенны. Он просит слушателей придумать побольше контроверсий и предлагает им выбрать любую, часто предлагает даже выбор роли. Затем он встает, запахивает плащ и начинает. Речь льется рекой. Сами собой приходят глубокие мысли, сами собой слова. Но какие! Обдуманно подысканные; в его импровизациях сквозит большая начитанность и привычка писать. (3) Его предисловия уместны, рассказ ясен, возражения энергичны, выводы сильны; он учит, услаждает, волнует — не знаешь, чего больше. Частые ενθυμήματα, [доводы] частые силлогизмы, краткие и доказательные,— достичь этого и в написанной речи уже много. Память невероятная: повторяя позже сказанное без подготовки, он не споткнется ни на одном слове. До такого εξιν [владения] он дошел занятиями и упражнениями: (4) день и ночь он только этим и занят: только об этом слушает и говорит.

(5) Ему уже за шестьдесят, и он до сих пор только ритор; нет людей искреннее, простодушнее и лучше учителей. Мы, понаторев в настоящих тяжбах на форуме, помимо воли выучиваемся лукавить. (6) Школа, аудитория, вымышленные дела — все это так безобидно, безвредно и доставляет столько радости, особенно людям старым. Разве не радостно заниматься в старости тем, что так нравилось в молодости? (7) Поэтому я считаю Исея не только самым красноречивым, но и самым счастливым человеком. Если ты не жаждешь познакомиться с ним, ты «из камня и железа».

(8) Поэтому, если не ради меня, так приезжай, конечно, ради того, чтобы послушать Исея. Разве ты никогда не читал про какого-то гадитанца, который был так поражен славой Тита Ливия, что с края света приехал посмотреть на него и, поглядев, сразу же уехал обратно. Пренебрегать знакомством с таким человеком (нет знакомства приятнее, прекраснее, достойнее человека), значит быть αφιλόκαλον, [не любящим прекрасного.] невежественным, ленивым, прямо-таки низким. (9) Ты скажешь: «у меня есть книги, написанные не менее красноречиво». Пусть так, но читать ты можешь всегда, а слушать не всегда. А кроме того, живой голос волнует гораздо больше. Пусть твоя книга написана даже сильнее, но в душе твоей глубже запечатлеется то, что закрепит манера говорить, выражение лица, облик, самые жесты оратора. (10) Не выдумка же рассказ об Эсхине; когда он прочел родосцам Демосфена, от которого все пришли в восторг, он, говорят, заметил: τι δε; ει αυτοΰ τοΰ θηρίου ηκούσατε; [это что? если бы вы послушали самого зверя!] а это ведь был Эсхин, λαμπροφωνότατος, [звонкоголосый] если верить Демосфену, — и он признавал, что эта самая речь показалась бы гораздо лучше, если бы говорил ее автор.

(11) Все это говорится к тому, чтобы ты послушал Исея хотя бы только ради того, чтобы сказать, что ты его слушал. Будь здоров.

4

Плиний Кальвине привет.

Если бы отец твой должен был многим людям или кому-то одному, а не мне, то, пожалуй, следовало бы подумать, принимать ли тебе наследство, обременительное даже для мужчины. (2) Я, однако, по долгу свойства, расплатился со всеми кредиторами, не то чтоб очень надоедливыми, но уж очень настойчивыми, и остаюсь единственным: еще при жизни твоего отца, когда ты выходила замуж, я дал тебе в приданое сто тысяч; и был еще долг, который отец твой считал как бы моим (уплатить его надо было моими деньгами). Ты видишь, как велико мое расположение; полагаясь на него, оберегай доброе имя и честь умершего. Я убеждаю тебя в этом не словами, а делом: все, что был мне должен твой отец, считай уплаченным. (3) Не беспокойся, что этот дар мне в тягость. Состояние у меня, правда, среднее: должность требует расходов, а доходы с имений, по самой природе их, то ли малы, то ли неверны. Недостаток доходов, впрочем, восполняется бережливостью: она источник моей щедрости. (4) Тут надо, конечно, соблюдать меру, чтобы источник, слишком разлившись, не пересох, но соблюдать для других; для тебя мера никогда не будет превышена. Будь здорова.

5

Плиний Луперку привет.

Посылаю тебе речь, которую ты неоднократно требовал, а я часто обещал, но еще не целиком: часть до сих пор отделывается. (2) Пока что не худо передать на твой суд то, что по-моему, закончено: посмотри, пожалуйста, с таким же усердием, с каким она писалась. Ничего до сих пор не было у меня в руках, чему следовало бы уделить больше старания. (3) По остальным речам люди могли судить только о моей деловитости и честности; тут дело идет о моей любви к родине. Поэтому книга и разрослась: мне радостно было украшать и возвеличивать мой город, служить ему, защищая его и славя. (4) Ты, впрочем, вырежь это, сколько потребуется по здравому смыслу. Всякий раз, когда я думаю о том, что наводит на читателя скуку и что доставляет ему удовольствие, — я прихожу к выводу: книгу рекомендуют и ее небольшие размеры.

(5) Я требую от тебя сурового суда, но я же вынужден все-таки просить: не хмурься слишком часто. Кое в чем надо считаться и со вкусом молодежи, особенно если материал это позволяет. Описания мест, которые в этой книге встретятся часто, можно дать в стиле не повествовательном, а поэтическом. (6) Если найдется человек, который сочтет, что я писал цветистее, чем того требует важное слово, то остальные части речи этого угрюмца умилостивят. Я старался приковать внимание читателей разных разным стилем речи. (7) И если, как я боюсь, какая-либо часть ее кому-то, по свойствам его природы, не понравится, то, я верю, вся она в целом, благодаря своему разнообразию, всем придется по вкусу. (8) Так ведь и на пиру: хотя многие из нас и не дотронутся до большинства кушаний, но в целом обед мы все обычно хвалим, и еда, которую желудок отказывается принимать, не лишает вкуса ту, которая ему приятна.

(9) Пойми, пожалуйста, я не думаю, будто уже достиг своей цели, я только работаю, чтобы ее достичь, и работаю, может быть, не напрасно, если только ты внимательно отнесешься пока что к тем страницам, которые уже у тебя, а потом и к следующим. (10) Ты скажешь, что тщательный просмотр возможен только по ознакомлении с речью в целом; согласен, но все-таки пусть то, что есть сейчас у тебя, станет тебе близко и знакомо; и там ведь кое-что можно исправлять по частям. (11) Если ты будешь рассматривать отбитую голову статуи или какую-нибудь другую ее часть, то установить пропорциональность этих частей и взаимное их соответствие ты не сможешь, но судить о том, изящны ли они, сможешь.

(12) Только по этой причине ходят по рукам начальные страницы книг: считается, что любая часть превосходна и сама по себе.

Далеко увлекла меня прелесть беседы с тобой; (13) положу ей, однако, конец, чтобы не преступить в письме меры, которую, по-моему, надо соблюдать и в речи. Будь здоров.

6

Плиний Авиту привет.

Долго доискиваться, да и не стоит, как случилось, что я, человек совсем не близкий, оказался на одном обеде, хозяин которого, по его собственному мнению, обладал вкусом и хозяйственным толком, а по-моему, был скуп и в то же время расточителен. (2) Ему и немногим гостям в изобилии подавались прекрасные кушания; остальным плохие и в малом количестве. Вино в маленьких бутылочках он разлил по трем сортам: одно было для него и для нас, другое для друзей попроще (друзья у него расположены по ступенькам), третье для отпущенников, его и моих; ты не мог выбирать и не смел отказываться. (3) Мой сосед по ложу заметил это и спросил, одобряю ли я такой обычай. Я ответил отрицательно. «Какого же ты придерживаешься?» — «У меня всем подается одно и то же; я приглашаю людей, чтобы их угостить, а не позорить, и во всем уравниваю тех, кого уравняло мое приглашение». — «Даже отпущенников?» — «Даже! Они для меня сейчас гости, а не отпущенники».— «Дорого же обходится тебе обед» — «Вовсе нет».— (4) «Как это может быть?» — «Потому, конечно, что мои отпущенники пьют не то вино, какое я, а я пью то, какое они». (5) Клянусь Геркулесом! Поделиться со многими тем, чем пользуешься сам, не обременительно, если не предаваться чревоугодию. А вот его надо подавить, надо привести как бы в норму, и если тебе жалко денег, то лучше тебе сберечь их, ограничивая себя, а не оскорбляя других.

(6) К чему все это? Чтобы тебе, юноше с прекрасными задатками, роскошь обеденного стола у некоторых не прикинулась бережливостью. Мне, любящему тебя, следует всякий раз, наткнувшись на что-нибудь подобное, пользоваться таким примером и на нем показывать, чего должно тебе избегать. (7) Помни же: неизменно отвергай этот необычный союз роскошества и скряжничества: и то и другое гадко само по себе, а в соединении еще гаже. Будь здоров.

7

Плиний Макрину привет.

Вчера сенатом по предложению принцепса решено поставить Вестрицию Спуринне триумфальную статую — в большинстве случаев их ставят людям, которые никогда не были в строю, никогда не видали лагеря и никогда не слышали звука военной трубы — разве что в театре; Спуринна был из тех, кто заслужил эту честь «потом и кровью» и своими делами. (2) Он силой оружия водворил царя Бруктеров на царство и, намекнув на возможную войну, одним страхом укротил этот свирепейший народ. Какая прекрасная победа!

(3) Эта статуя дань его доблести, а вот утешение в горе: сын его, Коттий, умерший в его отсутствие, почтен статуей — для юноши случай редкий. И ее заслужил отец: его тяжкая рана требовала сильного лекарства. (4) Да и сам Коттий обещал так много хорошего, что его краткую, урезанную жизнь следовало продлить этим подобием бессмертия. В нем была такая чистота, серьезность, даже авторитетность; по своим нравственным качествам он не уступал тем старикам, с которыми он теперь сравнялся в почете. (5) Почтить хотели память умершего и скорбь отца, но — насколько я могу судить — тут имелось в виду и другое: пример. Молодежь загорится желанием совершенства: для юношей ведь установлена такая награда — были бы они только ее достойны; знать загорится желанием иметь детей, будет радоваться на живых, а если потеряет их, то утешением будет слава.

(6) Потому я радуюсь статуе Коттия, как магистрат, но не меньше и как частное лицо. Моя любовь к этому безукоризненному юноше была так же горяча, как нестерпима сейчас тоска о нем. И мне будет так приятно часто смотреть на эту статую, часто на нее оглядываться, останавливаться около, проходить мимо нее. (7) Если изображения умерших, находящиеся дома, облегчают наше горе — то, конечно, еще более те, которые стоят на самом людном месте и напоминают не только об их облике, но и об их славе и чести. Будь здоров.

8

Плиний Канинию привет.

Ты работаешь, рыбачишь, охотишься или занимаешься и тем и другим и третьим? Всем можно на нашем Ларии: озеро предоставит в изобилии рыбу; дичь — леса, опоясывающие озеро; возможность заниматься — полное, глубокое уединение. (2) Занят ты всем этим или чем-либо одним, но я не могу сказать «завидую»: я тоскую от того, что все это мне заказано, а я так этого хочу, как больные вина, бани, ключевой воды. Неужели я никогда не оборву эти путы, если развязать их не разрешено? (3) Никогда, думаю. К старой работе добавляется новая, а и прежняя еще не доделана. Так опутала меня эта со дня на день вытягивающаяся цепь непрерывных занятий!

9

Плиний Аполлинарию привет.

Меня тревожит и беспокоит кандидатура моего Секста Эруция: я весьма озабочен. За себя я так не волновался, как волнуюсь сейчас, словно за второго себя. Сейчас, впрочем, дело идет о моей чести, моем достоинстве, уважении ко мне. (2) Я испросил Сексту у нашего цезаря «широкие полосы», испросил квестуру; при моей поддержке он получил право на трибунат. Если сенат не сделает его трибуном, боюсь, как бы не показалось, что я обманул цезаря. (3) Потому мне надо приложить все усилия к тому, чтобы все судили о нем как о человеке, за которого принял его принцепс, поверив мне.

Эта причина подогревала, конечно, мое рвение, но и не будь ее, я с удовольствием помогал бы юноше честному, серьезному, образованному, достойному вообще всякой похвалы, — со всем своим домом вместе. (4) Отец ему Эруций Клар, человек чистый, старинных нравов, красноречивый и опытный в ведении дел, защитник честный, надежный и совестливый. Дядя его Г. Септиций, я не знал человека правдивее, чистосердечнее, вернее. (5) Все они наперерыв и все одинаково любят меня. Я могу сейчас в лице одного поблагодарить всех.

Итак, я хватаю друзей, умоляю их, упрашиваю, хожу по домам и портикам; по успеху своих просьб сужу о своем влиянии и авторитете.

(6) Сделай милость, сочти стоящим делом снять с меня долю этой тяготы. Я, в свою очередь, помогу тебе, если потребуется, помогу и без требования. Тебя любят и уважают, у тебя бывает много людей; покажи только, чего ты хочешь, и не будет недостатка в людях, которые горячо захотят того, чего ты желаешь. Будь здоров.

10

Плиний Октавию привет.

Терпеливый ты человек — нет, скорее строгий до жестокости! Так долго утаивать такие замечательные произведения! (2) До каких пор будешь ты лишать себя — громкой славы, нас — удовольствия? Пусть они будут на устах людей, пусть побывают всюду, где только говорят по-латыни; мы ждем так давно, так долго! ты не должен больше обманывать нас и откладывать: стихи твои стали известны: хотя ты этого и не хотел, но они вырвались из темницы (3), и если ты не соберешь их вместе, то они, бродяги, наткнутся на человека, который объявит себя их автором. (4) Помни о смерти; единственное, что вырвет тебя из ее власти, это твои стихи; все остальное, хрупкое и тленное, исчезает и гибнет, как сами люди.

(5) Ты скажешь по своему обыкновению: «этим займутся друзья». Я желаю тебе таких преданных, образованных и трудолюбивых друзей, которые могли бы и захотели взять на себя столько труда и забот, но подумай: не легкомысленно ли надеяться, что другие сделают то, чем ты сам для себя заняться не хочешь?

(6) Об издании пока что — как хочешь. Ты только выступай с публичными чтениями: тебе скорее захочется издавать, и ты наконец изведаешь ту радость, которую я давно и не зря за тебя предвкушаю. (7) Я представляю, что тебя ждет: стечение людей, восторг, приветственные клики, даже молчание; когда я выступаю с речью или чтением, я радуюсь молчанию не меньше, чем приветствиям, — только было бы оно от перехваченного дыхания, было напряженным, жаждало продолжения. (8) Такая награда готова тебе; перестань этим бесконечным промедлением делать никчемной свою работу. Если тут перейти меру, то как бы такое промедление не назвали ленью, безделием и даже трусостью. Будь здоров.

11

Плиний Арриану привет.

Тебя обычно радует, если в сенате совершено нечто его достойное. Хотя ты из любви к покою и отошел от дел, но мысль о достоинстве государства неизменно живет в твоей душе. Так вот: в эти дни решено было дело — громкое, в силу известности подсудимого, благотворное по своей примерной строгости, достопамятное по важности содержания.

(2) Мария Приска, своего проконсула, обвиняли африканцы. Он отказался от защиты и «попросил судей». Я и Корнелий Тацит, которым была поручена защита провинциалов, сочли своим долгом уведомить сенат, что преступления Приска таковы по своему бесчеловечию и жестокости, что и речи не может быть о «назначении судей»; за взятки он осуждал и даже посылал на казнь невинных людей. (3) С ответной речью выступил Фронтон Катий и стал умолять ограничиться расследованием только нарушения закона о вымогательствах. Мастер вызывать слезы, он пустил в ход все средства, чтобы людей словно прохватило ветром сострадания. (4) Громко спорят, громко кричат — одни, что законом сенатское расследование ограничено; другие — что сенат тут ничем не связан и что подсудимый должен быть наказан в меру своей вины. (5) Наконец, выбранный в консулы Юлий Ферокс, человек прямой и чистый, решил, что Марию можно пока что «дать судей», но надо вызвать тех, с кем, говорят, он сторговывался насчет гибели невинных людей. (6) Решение это не только возобладало, но оказалось единственным, которое, после стольких разногласий, было принято большинством. Наблюдением отмечено, что благосклонность и сострадание, горячие и страстные вначале, постепенно оседают, словно притушенные обдумыванием и размышлением. (7) Вот и выходит, что мысль, поддержанную беспорядочными криками многих, никто не выскажет вслух среди окружающего молчания: сущность дела, невидная в толпе, раскрывается, когда из толпы выйдешь.

(8) Прибыли те, кому было приказано явиться: Вителлий Гонорат и Флавий Марциан. Гонората уличили в том, что он за триста тысяч купил ссылку римского всадника и смертный приговор семи его друзьям; Марциан дал семьсот тысяч, чтобы умучили какого-то римского всадника: его били палками, приговорили к работе в рудниках и удушили в тюрьме. (9) Гонората избавила от сенатского расследования своевременная смерть; Марциана ввели в отсутствие Приска, и Тукций Цериал, консуляр, потребовал, по праву сенатора, вызвать Приска: думал ли он, что присутствием своим он вызовет к себе больше жалости? больше ненависти? по-моему, он считал справедливым, чтобы оба соучастника защищались от обвинения, возводимого на обоих, и если оправдаться было невозможно, то были бы и наказаны оба.

(10) Дело отложили до ближайшего заседания сената, которое являло вид величественный. Председательствовал принцепс (он был консулом); к тому же в январе собрания, особенно сенаторские, бывают особенно многолюдны. А кроме того, дело было крупное, толки о нем разрослись, ожидание было подогрето отсрочкой. Людям ведь присущ интерес ко всему важному и необычному, и они устремились отовсюду. (11) Представь себе наше волнение, наш страх: приходилось говорить о таком деле в этом собрании и в присутствии цезаря. Хотя я и не раз вел дела в сенате и хотя нигде так благосклонно меня не выслушивают, но в ту минуту мне все представлялось необычным, и страх пронизывал меня необычный. (12) А помимо всего, я ведь представлял трудность этого дела: перед судом стоял человек, только что консуляр, только что септемвир эпулонов, — и сейчас никто. И еще тяжело очень обвинять осужденного: на нем тяготело преступление страшное, но за него, уже почти осужденного, вступалась жалость.

(14) Как бы то ни было, но я собрался с духом и с мыслями и начал говорить: одобрение слушателей равнялось моему волнению. Я говорил почти пять часов: к двенадцати клепсидрам — а я получил объемистые — добавили еще четыре. То, что перед выступлением казалось трудным и неблагодарным, обернулось выступающему во благо. (15) Цезарь проявил ко мне столько внимания, столько заботы (сказать, что встревожился, было бы слишком)! Через моего отпущенника, стоявшего за мной, он часто напоминал, что надо мне поберечь голос и грудь (по его мнению, я напрягаю их больше, чем допускает мое слабое телосложение). (16) Отвечал мне защитник Марциана Клавдий Марцеллин. Затем заседание было распущено и отложено на следующий день; не стоило и начинать речь: ее прервало бы наступление ночи. (17) На следующий день защитником Мария выступал Сильвий Либерал, человек мыслящий остро и последовательно, горячий, красноречивый; в этом деле он пустил в ход все свое искусство. Ему отвечал Корнелий Тацит очень красноречиво и — что особенно присуще его речи — σεμνως. [внушительно] (18) В защиту Мария опять говорил Фронтон Катий — замечательно, как того требовало само дело, но потратил больше времени на просьбы, чем на защиту. Вечер не оборвал его речи, но положил ей конец. Таким образом, прения сторон захватили и третий день. Прекрасен этот старинный обычай: сенат распускают на ночь; три дня подряд созывают, три дня подряд он заседает.

(19) Корнут Тертулл, консул, человек прекрасный и стойкий защитник истины, предложил семьсот тысяч, полученных Марием, внести в казну, Марию запретить въезд в Рим и в Италию, а Марциану еще и в Африку. В конце он добавил, что мы с Тацитом справились с возложенной на нас защитой с усердием и не жалея сил и, по мнению сената, оказались достойны этого поручения. (20) Все назначенные консулы и все консуляры выразили согласие, кроме Помпея Коллеги: он предложил внести в казну семьсот тысяч, Марциана выслать на пять лет, а Мария наказать только за взяточничество — к этому он уже был присужден. (21) Мнения разделились, но большинство, пожалуй, склонялось к этому решению — то ли более снисходительному, то ли более мягкому. Те, кто как будто уже соглашались с Корнутом, готовы были пойти за Коллегой, подавшему свое мнение после них. (22) Когда начали, однако, расходиться в разные стороны, то стоявшие у консульских мест пошли в сторону Корнута, и тогда согласившиеся сопричисляться к Коллеге перешли туда же; Коллега остался в меньшинстве. Он потом очень жаловался на своих подстрекателей, особенно на Регула, который покинул его, хотя сам подсказал его предложение. Регул вообще человек непостоянный: он и чрезвычайно смел и чрезвычайно труслив.

(23) Так закончился этот громкий процесс. Остается еще трудное λιτούργιον [преступление] — Гостилий Фирмин, легат Мария Приска. Он запутан в деле, и улики против него тяжкие. По счетам Марциана и по речи, которую он держал в городском совете лептитанцев, видно, что он приспособился служить Приску в делах гнуснейших; выговорил у Марциана пятьдесят тысяч динариев и кроме того еще взял десять тысяч сестерций с позорнейшей припиской: «на благовония». Такая приписка хорошо характеризует щеголя, занятого своей прической и кожей. (24) Решено было по предложению Корнута отложить его дело до ближайшего заседания сената; сейчас он, случайно или сознательно, но отсутствовал.

(25) Вот тебе городские новости, напиши о деревенских. Как твои деревца, как виноградники, как посевы, как твои любимые овцы? Коротко говоря, если не напишешь такого же длинного письма, не жди впредь ничего, кроме коротеньких записок. Будь здоров.

12

Плиний Арриану привет.

То λιτούργιον, [преступление] остаток от дела Приска (я писал тебе об этом в прошлом письме), хорошо ли, плохо, но подрезано и подчищено. (2) Фирмин явился в сенат и стал оправдываться в преступлении уже известном. Мнения консулов были различны: Корнут Тертулл предлагал исключить его из сената; Акутий Нерва — отставить при жеребьевке провинций. Это предложение, как будто более мягкое, и было принято, на самом деле оно жесточе и печальнее. (3) Как горько лишиться почестей сенатора и нести только труды и тяготы этого звания? Как тяжело опозоренному не прятаться в уединении, а стоять на виду, всем на показ, на такой высоте! (4) А затем, в интересах ли государства, к чести ли его, допускать, чтобы человек, заклейменный сенатом, сидел в сенате, равный тем самым людям, которые его заклеймили; чтобы отстраненный от проконсулата за подлое поведение в бытность легатом решал вопрос о проконсулах, и осужденный за грязную алчность осуждал за нее или оправдывал других. (5) Так, впрочем, решило большинство. Мнения ведь подсчитывают, не взвешивают, да и иначе и не может быть в государственном совете, где в самом равенстве столько неравенства! Разум не у всех одинаков, а права одинаковы.

(6) Я исполнил обещание, данное в прошлом письме. Судя по времени, ты его уже получил; я отдал его письмоносцу, который аккуратен, не любит задерживаться, разве что помешает в дороге. Теперь ты должен отблагодарить меня и за это письмо и за первое — самым подробным письмом, которое только и можно прислать из твоих краев. Будь здоров.

13

Плиний Приску привет.

Ты жадно хватаешься за всякий случай оказать мне услугу, а мне никому не бывает так приятно быть обязанным, как тебе! (2) По этим двум причинам я и решил обратиться именно к тебе с просьбой, которую очень хочу, чтобы ты исполнил. Ты командуешь очень большим войском: поэтому у тебя широкая возможность оказывать покровительство и ты в течение долгого времени мог выдвигать своих друзей. (3) Оглянись на моих, на немногих! Ты предпочел бы, чтобы их было много, но я по скромности представлю тебе одного-двух, да нет, одного.

(4) Это будет Воконий Роман; отец его в сословии всадников был человеком известным; еще известнее его отчим, вернее второй отец (он получил это имя за любовь к пасынку), мать знатного рода. Сам он недавно был фламином в Ближней Испании (ты знаешь, как строго судят о людях в этой провинции). (5) Я крепко полюбил его еще с тех пор, как мы вместе учились; он был со мной в городе, со мной в деревне; с ним я делил и серьезные занятия и забавы. (6) Нет друга вернее, застольника приятнее. Его речь, его лицо и выражение лица удивительно привлекательны. (7) Прибавь к этому высокий и тонкий ум, обходительность, обширное знакомство с судебной практикой. Письма он пишет так, что кажется, будто сами Музы заговорили по-латыни. (8) Я очень люблю его, он меня не меньше. Уже юношей я ему, юноше, жадно стремился помочь, насколько по возрасту мог; недавно выхлопотал от наилучшего принцепса «право троих детей»: он обычно дает его скупо и с разбором, но тут пожаловал, словно по собственному выбору. (9) Услуги мои я могу закрепить, только прибавляя к ним новые, тем более, что он принимает их так благодарно, что, получив одну, уже заслуживает следующую. (10) Ты видишь, каков этот человек, как хорошо я его знаю, как он мне дорог. Продвинь его, пожалуйста, по своему разумению и по своим силам и, во-первых, полюби его. Как бы много ты ему ни дал, больше своей дружбы ты ничего дать не можешь, а он достоин самой тесной близости. Чтобы ты лучше его узнал, я и описал тебе вкратце его занятия, характер, вообще всю его жизнь. (11) Я бы и дальше приставал к тебе, но ты не любишь длинных просьб, а я и так наполнил ими все письмо: просьбы убедительны, если приведены их причины. Будь здоров.

14

Плиний Максиму привет.

Ты прав: меня изводят дела в суде центумвиров, утомительные и не доставляющие удовольствия. В большинстве случаев это мелкие, ничтожные тяжбы; редко попадается дело замечательное по известности сторон или по своей значительности. (2) Кроме того, мало людей, с которыми приятно выступать; большинство это нахальные, темные юнцы, которые пришли сюда декламировать, причем так непочтительно и дерзко! Аттилий, по-моему, метко сказал, что мальчишки начинают свои выступления на форуме с этого суда, как в школе с Гомера: и здесь и там в основу кладут самое важное. (3) Клянусь Геркулесом! еще на моей памяти (так обычно говорят пожилые люди) тут не было места самым знатным юношам, если их не приводил с собой кто-нибудь из консуляров: с таким уважением относились к этому чудному искусству оратора. (4) Теперь преграды, поставленные застенчивостью и почтительностью, сломаны: все открыто всем — юношей не вводят, они вламываются.

Слушатели подстать актерам; наняты и куплены. Они сговариваются с «подрядчиком»; посередине базилики спортулы раздаются так же открыто, как в триклинии, и за такую же цену из одного суда переходят в другой. (5) Не без остроумия этих людей называют Σοφοκλεΐς; дано им и латинское имя «Laudiceni». (6) Гнусный обычай, заклейменный обоими языками, с каждым днем входит в силу. Вчера двух моих номенклаторов (они в том возрасте, когда только что надевают тогу) тащили кого-то хвалить — за три динария. Вот за сколько ты окажешься красноречивейшим оратором! За такую цену на скамейках, сколько бы их ни было, не окажется пустого места, за эти деньги соберется огромная толпа слушателей, и когда предводитель хора подаст знак, поднимутся нескончаемые приветственные крики. (7) Знак нужен людям, которые ничего не понимают, да и не слушают: (8) большинство не слушают, но так, как они, никто не хвалит. Если ты будешь проходить через базилику и захочешь узнать, как кто говорит, тебе незачем подниматься на трибуну и незачем слушать, — угадать легко: знай, что хуже всего говорит тот, кого больше всего восхваляют.

(9) Первый ввел этот обычай слушать Ларций Лицин, только слушателей все-таки приглашал он, как, помню, слышал от моего учителя Квинтилиана. (10) Вот как он рассказывал: «Я сопровождал Домиция Афра. Он говорил перед центумвирами, важно и медленно (это был стиль его речей), и услышал рядом неистовые, необычные крики. Он удивился и замолчал. Когда все смолкло, он стал продолжать оборванную речь. Опять крик, опять он умолкает — наступает молчание, и он начинает говорить. (11) В третий раз повторяется то же самое. Наконец он спрашивает: кто это говорит? Ему отвечают: «Лицин». Тогда он прекратил речь и воскликнул: «центумвиры, погибло наше искусство». (12) Афру казалось, что красноречие погибло, когда оно только еще начинало гибнуть, сейчас от него уцелели жалкие остатки. Противно вспоминать, каким ломающимся голосом произносятся речи, какими по-детски восторженными криками их встречают. (13) Не хватает только рукоплесканий, хотя, пожалуй, тарелки и бубны подойдут лучше к этому пению; рева (я не могу иначе назвать восхваления, неприличные даже в театре) больше, чем достаточно.

(14) Меня до сих пор удерживает здесь мысль о пользе друзьям и мой возраст: я боюсь, как бы не показалось, что я сбежал не от этого возмутительного зрелища, а просто от работы. Выступаю я, впрочем, реже обычного: с этого начинается постепенный отход. Будь здоров.

15

Плиний Валериану привет.

Ну как твое старое имение у Марсов? а как новая покупка? поля, ставшие твоими, тебе нравятся? Такое случается редко. Полученное радует меньше желаемого. (2) Материнские имения ко мне не ласковы, но они материнские, и мне там хорошо. И вообще от долгого терпения я стал твердокожим. Хватит вечных жалоб; стыдно жаловаться. Будь здоров.

16

Плиний Анниану привет.

Ты, по своей обычной расчетливости, советуешь мне не считаться с табличками Ацилиана (он назначил меня одним из наследников), потому что они не утверждены завещанием. Этот закон и мне не безызвестен, — он, впрочем, знаком даже тем, кто ничего другого не знает. (2) У меня есть, однако, собственный, для себя изданный закон: полностью соблюдать волю умерших, хотя бы законно и не оформленную. Таблички эти написаны рукой Ацилиана — это несомненно. (3) Пусть они не утверждены завещанием, для меня они утверждены, тем более, что доносчику тут делать нечего. (4) Если бы можно было опасаться, что народ отберет мною розданное, то мне следовало бы действовать осторожнее и не торопиться, но так как наследнику разрешено отдавать то, что ему досталось по наследству, то ничто не препятствует моему закону, которому не противоречат и государственные. Будь здоров.

17

Плиний Галлу привет.

Ты удивляешься, почему я так люблю мое Лаврентинум (или, если ты предпочитаешь, мой Лаврент). Ты перестанешь удивляться, познакомившись с прелестью виллы, удобством местоположения, широким простором побережья.

(2) Вилла отстоит от Рима в 17 милях, так что, покончив со всеми нужными делами, полностью сохранив распорядок дня, ты можешь там пожить. Дорог не одна: туда ведут Лаврентийская и Остийская; с Лаврентийской свернуть у четырнадцатого столба, с Остийской у двенадцатого; и там и тут начинаются пески; в повозке ехать тяжелее и дольше; верхом приедешь скорее, и дорога для лошади мягкая. (3) Вид все время меняется, дорогу то обступают леса, и она тянется узкой полосой, то расстилается среди широких лугов. Много овечьих отар и лошадиных табунов, много стад крупного рогатого скота: зима их согнала с гор, и животные отъедаются травой на весеннем солнце.

(4) На вилле есть все, что нужно; содержание ее обходится недорого. Ты входишь в атрий, скромный, но со вкусом устроенный; за ним в форме буквы «D» идут портики, окружающие маленькую милую площадку: в плохую погоду нет убежища лучше — от нее защищают рамы со слюдой, а еще больше нависающая крыша. (5) Напротив веселый перистиль, а за ним красивый триклиний, выдвинутый вперед к побережью. Когда при юго-западном ветре на море поднимается волнение, то последние волны, разбиваясь, слегка обдают триклиний. У него со всех сторон есть двери и окна такой же величины, как двери: он смотрит как бы на три моря. Оглянувшись, ты через перистиль, портик, площадку, еще через портик и атрий увидишь леса и дальние горы.

(6) Слева от триклиния, несколько отступив назад, находится большая комната, за ней другая, поменьше; она освещена через одно окно утренним солнцем, через другое — вечерним (вечернее — стоит долго); море от нее дальше, и волны до нее не докатываются. (7) Угол между стеной этой комнаты и стеной триклиния залит полуденным солнцем; нагретые стены еще увеличивают жару. Тут мои домашние разбивают зимний лагерь: тут у них и гимнасий; здесь никогда не чувствуется ветер, и надвинувшимся тучам надо совсем затянуть ясное небо, чтобы они оттуда ушли. (8) К этому углу примыкает комната, закругленная в виде абсиды; солнце, двигаясь, заглядывает во все ее окна. В ее стену вделан, как бывает в библиотеках, шкаф, где находятся книги, которые надо не прочесть, но читать и перечитывать. (9) Спальня рядом — через маленький коридорчик, откуда равномерно в обе стороны поступает здоровое умеренное тепло от нагретого пола и труб. Остальная часть этого крыла предназначена для рабов и отпущенников; большинство комнат так чисто, что там можно принимать гостей.

(10) По другую сторону находится прекрасно отделанная комната, затем то ли большая спальня, то ли средней величины столовая; в ней очень светло и от солнца и от моря. За ней лежит комната с прихожей, летняя по своей высоте и зимняя по своей недоступности ветру. За стеной (она у них общая) другая комната, тоже с передней.

(11) Потом баня: просторный фригидарий с двумя бассейнами, которые, круглясь, словно выступают из противоположных стен. Если принять во внимание, что море рядом, то они даже слишком вместительны. Рядом комната для натирания, гипокауст, рядом пропнигий; затем две комнатки, отделанные скорее со вкусом, чем роскошные. Тут же чудесный бассейн с горячей водой, плавая в котором видишь море. (12) Недалеко площадка для игры в мяч, на которой очень жарко даже на склоне дня. Тут поднимается башня с двумя подвальными помещениями и с двумя помещениями в ней самой, а кроме того есть и столовая с широким видом на море, на уходящее вдаль побережье и прелестные виллы. (13) Есть и другая башня, а в ней комната, освещаемая солнцем от восхода и до заката; за ней большая кладовая и амбар, а под ним триклиний, куда с разбушевавшегося моря долетает только гул, да и то замирающим отголоском; он смотрит на сад и аллею, идущую вокруг сада.

(14) Аллея обсажена буксом, а там, где букса нет, розмарином (букс очень хорошо растет под защитой зданий; на ветру, под открытым небом, обрызганный хотя бы издали морской водой, он усыхает); (15) к аллее с внутренней стороны примыкает тенистая дорога, мягкая даже для босых ног, оставляющих в ней свои отпечатки. В саду много шелковицы и смоковниц; для этих деревьев земля очень хороша; для других хуже. Этим видом из столовой, далекой от моря, наслаждаешься не меньше, чем видом моря. Сзади нее две комнаты, под окнами которых вход в усадьбу и другой сад, по-деревенски обильный.

(16) Отсюда тянется криптопортик; по величине это почти общественная постройка, с окнами по обеим сторонам; в сторону моря их больше, в сторону сада меньше: по одному на два с противоположной. В ясный безветренный день они открыты все; когда с какой-то стороны задует ветер, их можно спокойно держать открытыми с той, где его нет. (17) Перед криптопортиком цветник с благоухающими левкоями. Щедрые солнечные лучи, отражаясь от криптопортика, становятся еще горячее: он и удерживает тепло и преграждает дорогу аквилону: насколько нагрета передняя сторона, настолько же противоположная холодна. Ставит он преграду и африку: ударившись об его стены — один об одну, другой — о другую — они обессиливают. (18) Поэтому в нем так приятно зимой, а еще больше летом: тень от него лежит до полудня на цветнике, а после полудня на ближайшей к нему части аллеи и сада; она растет и умаляется вместе с днем: то укорачивается, то удлиняется с той и другой стороны. (19) В самом криптопортике солнца вовсе не бывает тогда, когда оно, пышащее жаром, стоит над его крышей. К тому же через открытые окна его продувает фавонием: воздух в нем никогда не бывает тяжел и не застаивается.

(20) За цветником, криптопортиком, садом лежат мои любимые помещения, по-настоящему любимые: я сам их устроил. Тут есть солярий; одной стороной он смотрит на цветник, другой на море, обеими на солнце. Двери спальни обращены к криптопортику, окно к морю. (21) Напротив из середины стены выдвинута веранда, с большим вкусом устроенная; ее можно прибавлять к спальне и отделять от нее: стоит только выставить рамы со слюдой и отдернуть занавеси или же задернуть их и вставить рамы. Тут стоят кровать и два кресла: в ногах море, за спиной виллы, в головах леса: столько видов — из каждого окошка особый. Рядом спальня, где спишь и отдыхаешь. (22) Стоит закрыть окна, и туда не долетают ни голоса рабов, ни ропот моря, ни шум бури; не видно блеска молний и даже дневного света. Такая полная отключенность объясняется тем, что между спальней и стеной, обращенной к саду, проходит коридор: все звуки поглощены этим пустым пространством. (23) К спальне примыкает крошечный гипокауст, который, смотря по надобности, или пропускает тепло через узкий душник, или сохраняет его у себя. К солнцу обращены спальня с передней. Восходящее солнце сразу же попадает сюда и остается и после полудня, падая, правда, косо. (24) Когда я скрываюсь в этом помещении, мне кажется, что я ушел даже из усадьбы, и очень этому радуюсь, особенно в Сатурналии, когда остальной дом, пользуясь вольностью этих дней, оглашается праздничными криками. Ни я не мешаю моим веселящимся домочадцам, ни они мне в моих занятиях.

(25) При всех удобствах и приятности этого места, ему не хватает фонтанов. Есть колодцы, вернее родники; они на поверхности. Природа этого побережья вообще удивительна: где ни копнешь, сразу же выступает вода, причем чистая, ничуть не отдающая ни вкусом, ни запахом морской воды. (26) В лесах поблизости дров сколько угодно; все припасы привозят из Остии, но человеку неприхотливому не надо ходить дальше деревни; она находится от меня через одну усадьбу. Там есть три платных бани: это большое удобство, если дома топить баню не стоит: или неожиданно приехал, или недолго пробудешь.

(27) Берег очень красят своим разнообразием усадьбы, которые идут то сплошь, то с промежутками; если смотреть на них с моря или с берега, то кажется, перед тобой ряд городов. Если море долго было спокойным, то песок на побережье становится рыхлым; чаще, однако, он отвердевает от постоянного злого прибоя. (28) Дорогих рыб в море нет; есть, однако, превосходная камбала и креветки. Нашей вилле припасы, молоко в первую очередь, доставляет и суша; сюда с пастбищ, в поисках воды и тени, собирается скот.

(29) Достаточно у меня, по-твоему, причин стремиться сюда, жить в этом месте, любить его? Ты раб города, если тебе не захочется приехать. Если бы захотелось! Твое пребывание будет больше всего рекомендовать мою маленькую виллу и ее достоинства. Будь здоров.

18

Плиний Маврику привет.

Найти учителя детям твоего брата? Мог ли ты дать мне поручение более приятное? Благодаря тебе я возвращаюсь в школу: я словно опять переживаю те чудесные годы; сижу, как бывало, среди юношей и проверяю, каким авторитетом пользуюсь у них за свои занятия. (2) Недавно в многолюдной аудитории в присутствии многих людей нашего сословия молодежь расшалилась и раскричалась вовсю; я вошел — все замолчали. Я не упоминал бы об этом, не будь это больше к их чести, чем к моей, и не желай я тебя обнадежить: сыновья твоего брата смогут получить хорошее образование. (3) Остается мне переслушать всех учителей и написать тебе, что я думаю о каждом. Я постараюсь (насколько это достижимо в письме), чтобы тебе представилось, будто ты сам их всех слушаешь. (4) Мой долг перед тобой, перед памятью твоего брата выполнить дело — тем более такое — совестливо и усердно. Не важнее ли всего для вас, чтобы дети (я сказал бы «твои», но ты ведь теперь любишь их больше своих собственных) оказались достойны такого отца и тебя, их дяди? (5) Если бы ты не поручил мне эти хлопоты, я бы сам взялся за них. (6) Я знаю, что, выбирая учителя, навлечешь на себя много обид, но ради детей твоего брата мне следует переносить не только обиды, но и вражду так же спокойно, как переносят их родители ради своих детей. Будь здоров.

19

Плиний Цериалу привет.

Ты уговариваешь меня прочесть мою речь перед многочисленным дружеским собранием. Я послушаюсь твоих уговоров, хотя сомнения у меня сильные. (2) Я хорошо знаю, что судебные речи в чтении почти не заслуживают имени речей, потому что теряют свою пламенную напористую убедительность, которая их и рекомендует. Оратора воодушевляют и собрание судей, и знаменитые адвокаты, и ожидание исхода, и славное имя не одного актера, и участье слушателей в судьбе разных сторон. Прибавь жесты говорящего, его манеру войти, ходить взад и вперед — эту живость движений, соответствующую каждому волнению души. (3) Поэтому те, кто говорит сидя, делают уже тем, что они сидят, свою речь слабее и незначительнее, хотя повторяют большую часть того, что говорили стоя. (4) Глаза и руки, так помогающие оратору, читающему не окажут никакой помощи. Неудивительно, если слушатели, не прельщаемые ничем внешним и ничем не уязвленные, засыпают.

(5) Добавь, что речь, о которой я говорю, полна боевого задора. Природой уже так устроено: мы думаем, что написанное с трудом, с трудом и слушается. (6) И найдется ли такой понимающий слушатель, который не предпочтет приятную звучную речь строгой и сжатой? Этот спор вообще нелеп, однако, как это обычно и случается, слушатели требуют одного, а судьи другого, хотя, казалось бы, на слушателя должно оказывать особенное впечатление то, что больше всего взволновало бы его, будь он судьей. (7) Возможно, впрочем, что и в этих затруднительных обстоятельствах книга эта привлечет своей новизной — новизной для нас: у греков есть нечто, хотя и другое, но вообще сходное. (8) У них было в обычае упреки новым законам за их предпочтение старым опровергать сравнением с другими законами. И мне пришлось, доказывая, что мои требования основаны на законе о вымогательстве, сопоставлять их и с этим законом и с другими. Уши невежд ничто не ласкало, но речь понравилась людям сведущим тем больше, чем меньше удовольствия доставила несведущим. (9) А я, если решусь цитировать, приглашу цвет учености.

Стоит ли мне читать? Обдумай еще хорошенько. Взвесь все мои доводы «за» и «против» и выбери решение разумное. В ответе будешь ты: меня извинят за любезное приглашение. Будь здоров.

20

Плиний Кальвизию привет.

Приготовь асс и выслушай прелестную историю, вернее истории: новая напомнила мне о старых, а с какой я начну, это неважно.

(2) Тяжело хворала Верания, жена Пизона, того самого, которого усыновил Гальба. Приходит к ней Регул. Во-первых, что за бесстыдство придти к больной, которая его ненавидела и мужу которой он был заклятым врагом. (3) Хорошо, если бы только пришел! Он усаживается у самой постели и начинает расспрашивать, в какой день и какой час она родилась. Узнав, нахмурился, уставился в одну точку; шевелит губами, играет пальцами: что-то высчитывает. Долго мучил он ожиданием несчастную; наконец заговорил: «ты переживаешь критическое время, но выживешь. (4) Чтобы тебе это стало понятнее, я поговорю с гаруспиком; я часто с ним советовался». (5) Тут же приносит жертву и заявляет, что внутренности подтверждают указания светил. Она, доверчивая, как и естественно для опасно больной, требует таблички и отписывает Регулу легат. Скоро ей стало хуже; умирая, она воскликнула «негодяй! вероломный клятвопреступник, нет, больше, чем клятвопреступник!» — он клялся ей жизнью сына. (6) Для Регула это преступление частое: он привык призывать гнев богов (которых ежедневно обманывает) на голову несчастного мальчика.

(7) Веллей Блез, богатый консуляр, находясь уже при смерти, пожелал изменить завещание. Регул надеялся что-нибудь по этим новым табличкам получить: с недавних пор он принялся обхаживать старика. И вот он уговаривает, умоляет врачей каким угодно способом продлить жизнь Блеза. (8) Когда завещание было подписано, он снял маску и с теми же врачами заговорил по-другому: «до каких пор вы будете мучить несчастного? вы не можете продлить ему жизнь; почему не даете умереть спокойно?». Блез умирает, и будто он все это слышал, не оставив ему ни асса.

(9), Хватит двух историй, но ты, по школьным правилам, требуешь третьей. Есть и третья. (10) Аврелия, женщина почтенная, собираясь составить завещание, надела очень красивые туники, Регул пришел подписать завещание; «завещай мне, пожалуйста, эти туники». (11) Аврелия подумала, что он шутит; нет, он настаивал всерьез. Одним словом, он заставил ее открыть таблички и завещать ему туники, на ней надетые; следил за пишущей, проверил, написала ли. Аврелия жива, а он принуждал ее, словно она уже умирала. И этот человек получает наследства и легаты, словно он их стоил.

(12) ’Αλλα τι διατείνομαι; [Зачем я надрываюсь.] в том государстве, где уже давно низость и бесчестность награждены не меньше, нет, больше, чем высокие качества? (13) Посмотри на Регула: жалкий бедняк, какого богатства достиг он подлостью. Он сам рассказывал мне, что, желая узнать, скоро ли будет у него полных шестьдесят миллионов, он обнаружил в жертве двойные внутренности. Это знаменье обещало ему и сто двадцать. (14) Они у него и будут, если он будет диктовать завещателям их завещания. Гнуснейшая форма обмана! Будь здоров.

 

КНИГА III

1

Плиний Кальвизию Руфу привет.

Не знаю, проводил ли я когда-нибудь время приятнее, чем недавно у Спуринны. Вот кто был бы мне образцом в старости, доживи я до нее! Какая размеренная жизнь! (2) Строгая неизменность в движении светил и порядок в жизни людей, особенно старых, радуют меня одинаково... Можно мириться с беспорядочной сумятицей в жизни юноши, старикам к лицу спокойная упорядоченная жизнь: напрягать свои силы поздно, добиваться почестей стыдно.

(3) Правило это Спуринна соблюдает неукоснительно; даже мелочи (но из мелочей складывается весь строй жизни) сменяются по порядку, как бы совершая круговорот. (4) Утром он остается в постели, во втором часу требует башмаки и совершает пешком прогулку в три мили; и тело и душа после нее бодрее. Если с ним друзья, то завязывается беседа о предметах высоких; если никого нет, то ему читают, читают иногда в присутствии друзей, если их это чтение не тяготит. (5) Затем он усаживается; опять книга и беседа, которая содержательнее книги; потом садится в повозку, берет с собой жену (женщину примерную) или кого-либо из друзей, недавно меня. (6) Как прекрасна, как сладостна эта беседа с глазу на глаз! сколько в ней от доброго старого времени! О каких событиях, о каких людях ты услышишь! какими наставлениями проникнешься! Хотя он по скромности и поставил себе правилом не выступать в роли наставника. (7) Проехав семь миль, он опять проходит пешком милю, опять садится или уходит к себе в комнату писать. Он пишет на обоих языках изысканные лирические стихи: такие сладостно приятные, веселые! Нравственная чистота автора придает им еще большую прелесть. (8) Когда приходит час бани (зимой это девятый, летом восьмой), он, если нет ветра, ходит на солнце обнаженным, затем долго с увлечением гоняется за мячом: он борется со старостью и таким упражнением. Вымывшись, он ложится ненадолго перед едой и слушает чтение какой-нибудь легкой и приятной вещи. В течение всего этого времени друзья его вольны или делить время с ним, или заниматься чем угодно. (9) Подается обед, изысканный и в то же время умеренный, на чистом старинном серебре; есть и коринфская бронза, которой он любуется, но не увлекается. Часто обед делают еще приятнее разыгранные комические сценки; вкусная еда приправлена литературой. Обед захватывает часть ночи даже летом и никому не кажется долгим: так непринужденно и весело за столом. (10) И вот следствие такой жизни: после семидесяти семи лет ни зрение, ни слух у него не ослабели, он жив и подвижен; от старости у него только рассудительность.

(11) Такую жизнь предвкушаю я в желаниях и раздумиях, в нее жадно войду, как только возраст позволит пробить отбой. А пока меня изводит тысяча дел, и тот же Спуринна мне утешение и пример. (12) Он, пока этого требовал долг, исполнял поручения, нес магистратуры, управлял провинциями и долгим трудом заслужил этот отдых. И я назначаю себе тот же путь и ставлю тот же предел, в чем тебе и даю подписку: если тебе покажется, что я перешел его, зови меня в суд с этим моим письмом и вели идти на отдых, если упрекнуть меня в лени будет уже нельзя. Будь здоров.

2

Плиний Вибию Максиму привет.

Услугу, которую я охотно оказал бы твоим друзьям, представься мне случай, я теперь, кажется, по праву, прошу у тебя для моих.

(2) Арриан Матур первый человек в Альтине — когда я говорю «первый», я имею в виду не его состояние (хотя он очень богат), но его нравственную чистоту, справедливость, серьезность, благоразумие. (3) Я пользуюсь его советом в делах, слушаюсь суждения о своих работах: он очень честен, очень правдив, очень умен. (4) Любит меня, как ты, горячее можно ли?

Честолюбия у него нет, и потому он остается во всадническом звании, хотя легко мог бы подняться до высшего. Я хочу его продвинуть, позаботиться о нем. (5) По-моему, важно что-то добавить к его положению без его ведома и ожидания, может быть, даже против его воли, только пусть добавка будет и очень хороша и не обременительна. (6) Как только что-нибудь в этом роде тебе подвернется, предоставь ему это: и я и он должники благодарнейшие. Хотя он к этому и не стремится, но примет благодарно, как что-то желанное. Будь здоров.

3

Плиний Кореллии Гиспулле привет.

Я не знаю чего больше: почтения или любви было у меня к твоему отцу, человеку большой нравственной чистоты и чувства достоинства. И тебя я очень люблю и в память его и ради тебя самой естественно, что я хочу и стараюсь (насколько это от меня зависит), чтобы сын твой вырос похожим на деда (предпочитаю с материнской стороны). Хотя и со стороны отца дедом ему доводится почтенный человек сенаторского звания, отец же и брат отца носили славное имя всадников. (2) Мальчик вырастет похожим на них, только получив хорошее образование: и тут очень важно, у кого он главным образом будет учиться.

(3) До сих пор ребенком он жил вместе с тобой, и учителя у него были домашние. Дома мало, вернее, вовсе нет случаев споткнуться; теперь он должен учиться вне родных стен. Надо поискать латинского ритора, школа которого известна строгостью нравственных правил и прежде всего целомудрием. (4) Природа и судьба одарили нашего юношу, кроме прочих даров, исключительной красотой, и ему, в этом неустойчивом возрасте, нужен не только учитель, но страж и руководитель.

(5) Мне кажется, я могу указать тебе на Юлия Генитора. Я люблю его, но любовь меня не сделала слепым в его оценке: она родилась от нее. Это человек безукоризненный и положительный, но для нашего распущенного времени грубоватый и невоспитанный. (6) Насколько он красноречив, ты можешь поверить многим. Умение говорить видно всем и сразу, но в жизни у человека бывают укромные убежища, бывают тайники, куда не проникнешь. За Генитора я тебе ручаюсь: от этого человека твой сын услышит только то, что пойдет ему на пользу, не обучится ничему, чего бы лучше не знать; так же часто, как ты и я, он будет говорить о том, что возложили на него предки, о том, каких людей должен он быть достоин.

(7) Итак, с божией помощью вручи его наставнику, от которого он научится сначала добрым нравам, а потом красноречию; ему не выучишься без доброй нравственности. Будь здорова.

4

Плиний Цецилию Макрину привет.

Хотя поступок мой одобрили друзья, здесь присутствовавшие, и люди, которые о нем толковали, но мне важно знать, что думаешь ты: (2) я добивался твоего совета, еще ничего не начав, а сейчас, когда все покончено, я так хочу узнать твое мнение.

Я собирался начать на свои деньги постройку общественного здания и хотел уже выехать в свое этрусское имение, получив как префект эрария официальный отпуск, когда послы из Ботики, приехавшие с жалобой на проконсула Цецилия Классика, попросили сенат назначить меня их защитником. (3) Мои добрые коллеги, искренне меня любящие, переговорив об обязанностях нашей общей службы, попытались меня отвести. Сенат принял почетное для меня постановление: назначить меня патроном провинциалов, если будет им на то мое согласие. (4) Послы, допущенные опять в сенат, вновь попросили меня в защитники (я присутствовал тут же); они взывали к моей верности, испытанной в деле Бебия Массы, ссылались на союз, связывающий патрона с подзащитными. Сенат выразил громкое одобрение, предваряющее обычно декрет. «Отцы сенаторы, — сказал я, — я не думаю, что привел основательные причины для отвода». Заявление мое, скромное и продуманное, было одобрено.

(5) Побудило меня принять это решение не только единодушное желание сената (хотя и оно главным образом), но и другие соображения, не столь, правда, веские, но некоторый вес имеющие. Я вспомнил, что предки наши добровольно выступали на защиту каждого обиженного частного лица, находившегося под их покровительством. Не постыднее ли пренебречь покровительством государства? (6) А когда я еще вспомнил, каким опасностям я подвергался в прошлый раз, защищая этих самых жителей Бетики, то, думалось мне, старая слава ведь молодую любит. Так уж устроено: если ты не добавишь к старым услугам новых, прежних как не бывало. Как бы ни были обязаны тебе люди, если ты им откажешь в чем-нибудь одном, они только и запомнят, что этот отказ.

(7) А затем Классик ведь умер, и вопрос в такого рода делах самый мучительный — о наказании сенатора — отпал. Я видел, что благодарить меня будут не меньше, чем благодарили бы, будь он жив, а ненависти я ничьей на себя не навлеку. (8) А главное, я учел: если я несу эту обязанность уже в третий раз, то мне легче будет отказаться от обвинения человека, которого обвинять я не должен. Всем обязанностям есть предел, и право на отказ лучше всего подготовить нынешним согласием.

(9) Ты узнал, почему я принял такое решение,— каков же будет твой суд: я с одинаковым удовольствием выслушаю и твое откровенное несогласие и твое авторитетное одобрение. Будь здоров.

5

Плиний Бебию Макру привет.

Мне очень приятно, что ты так усердно читаешь и перечитываешь сочинения моего дяди, хочешь иметь их полностью и просишь их перечислить. (2) Я возьму на себя составление каталога и даже сообщу тебе, в каком порядке они написаны: и это приятно знать тем, кто занимается наукой.

(3) «О метании дротиков с коня» — одна книга, он написал ее и старательно и умело в бытность свою префектом алы; «Жизнь Помпония Секунда» — в двух книгах: Секунд его особенно любил, и это сочинение было как бы долгом памяти друга. (4) «Германские войны» — в двадцати книгах: тут собраны сведения о всех наших войнах с германцами. Он взялся за эту работу, побужденный сновидением: во сне предстал ему Друз Нерон, отнявший много земель у германцев и в Германии же умерший. Он поручал ему беречь его память и спасти ее от несправедливого забвения. (5) «Учащиеся» — в трех книгах: каждая по причине величины разделена на две: руководство, наставлявшее оратора с первых шагов и завершавшее его образование. «Сомнительные речения» — в восьми книгах. Он писал ее в последние годы Нерона, когда рабский дух сделал опасной всякую науку, если она была чуть смелее и правдивее. (6) «От конца истории Авфидия Басса» — тридцать одна книга и «Естественная история» — в тридцати семи книгах, произведение обширное, ученое, такое же разнообразное, как сама природа.

(7) Ты удивляешься, что столько книг, при этом часто посвященных вопросам трудным и запутанным, мог закончить человек занятый. Ты удивишься еще больше, узнав, что он некоторое время занимался судебной практикой, умер на пятьдесят шестом году, а в этот промежуток помехой ему были и крупные должности, и дружба принцепсов. (8) Но был он человеком острого ума, невероятного прилежания и способности бодрствовать.

Он начинал работать при свете сразу же с Волканалий — не в силу приметы, а ради самих занятий — задолго до рассвета: зимой с семи, самое позднее с восьми часов, часто с шести. Он мог заснуть в любую минуту; иногда сон и одолевал его и покидал среди занятий. (9) Еще в темноте он отправлялся к императору Веспасиану (тот тоже не тратил ночей даром); а затем по своим должностям. Вернувшись домой, он оставшееся время отдавал занятиям. (10) Поев (днем, по старинному обычаю, простой легкой пищи), он летом, если было время, лежал на солнце; ему читали, а он делал заметки и выписки. Без выписок он ничего не читал и любил говорить, что нет такой плохой книги, в которой не найдется ничего полезного. (11) Полежав на солнце, он обычно обливался холодной водой, закусывал и чуточку спал. Затем, словно начиная новый день, занимался до обеда. За обедом читалась книга и делались беглые заметки. (12) Я помню, как кто-то из гостей прервал чтеца, сбившегося на каком-то слове, и заставил повторить прочитанное. Дядя обратился к нему: «Ты ведь понял?» Тот ответил утвердительно. «Зачем же ты его прерывал? Он за это время прочитал бы больше десяти строк». Так дорожил он временем.

(13) Летом он вставал из-за обеда еще засветло, зимой с наступлением сумерек — словно подчиняясь какому-то закону.

(14) Таков был распорядок дня среди городских трудов и городской сутолоки. В деревне он отнимал от занятий только время для бани; говоря «баня», я имею в виду внутренние ее помещения. Пока его обчищали и обтирали, он что-либо слушал или диктовал. (15) В дороге, словно отделавшись от остальных забот, он отдавался только этой одной: рядом с ним сидел скорописец с книгой и записной книжкой. Зимой руки его были защищены от холода длинными рукавами, чтобы не упустить из-за суровой погоды ни минуты для занятий. По этой причине он в Риме пользовался носилками. (16) Помню, он упрекнул меня за прогулку: «ты мог бы не терять даром этих часов». Потерянным он считал все время, отданное не занятиям.

(17) Благодаря такой напряженной работе он и закончил столько книг, а мне еще оставил сто шестьдесят записных книжек, исписанных мельчайшим почерком с обеих сторон: это делает их число еще большим. Он сам рассказывал, что, будучи прокуратором в Испании, мог продать эти книжки Ларцию Лицину за четыреста тысяч, а тогда их было несколько меньше.

(18) Когда ты представишь себе, сколько он прочел и сколько написал, то не подумаешь ли, что не было у него никаких должностей и не был он другом принцепса? А когда услышишь, сколько труда отдал он занятиям, не покажется ли, что мало он и написал и прочел? чему не помешают такие обязанности? Чего не достигнешь такой настойчивостью? (19) Я обычно смеюсь, когда меня называют прилежным; по сравнению с ним я лентяй из лентяев. Меня все-таки отвлекают и общественные обязанности и дела друзей. А из тех, кто всю жизнь только и сидят за книгами, кто, сравнив себя с ним, не зальется краской, словно только и делал, что спал и бездельничал?

(20) Я заговорился, а ведь собирался написать тебе только о том, о чем ты спрашивал: какие книги после себя он оставил? верю, однако, что тебе мое письмо будет не менее приятно, чем сами книги, которые ты не только прочтешь: они, может быть, возбудят у тебя соревнование, и ты сам захочешь создать что-нибудь подобное. Будь здоров.

6

Плиний Аннию Северу привет.

Из денег, доставшихся мне по наследству, я недавно купил коринфскую статую, небольшую, но, насколько я понимаю, — может быть, я и во всем смыслю мало, но тут и подавно, — сделанную искусно и выразительно: это и мне понятно. (2) Промахи художника, если они есть, в этой голой фигуре ускользнуть не могут; мастерство работы громко о себе заявит. Изображен стоящий старик. Кости, мускулы, жилы, вены, даже морщины — перед тобой живой человек: редкие ниспадающие волосы, широкий лоб, сморщенное лицо, тонкая шея; руки опущены, груди обвисли, живот втянуло. (3) И со спины видно (насколько можно судить по спине), что это старик. Бронза, судя по ее настоящему цвету, старая и старинной работы. Все, одним словом, может остановить на себе глаз мастера и доставить удовольствие человеку несведущему.

(4) Все это меня, хотя и профана, заставило купить эту статую. Купил же я не затем, чтобы иметь ее у себя дома (до сих пор у меня дома вовсе нет коринфской бронзы), а чтобы поставить в родном городе в месте посещаемом, лучше всего в храме Юпитера: дар этот, кажется, достоин храма, достоин бога.

Ты, как это обычно со всем, что я тебе поручаю, возьми на себя и эти хлопоты, закажи уже сейчас базис из любого мрамора, чтобы поместить на нем мое имя и мои титулы, если сочтешь нужным их добавить. (6) Статую я пришлю тебе, как только найду человека, которого она не затруднит, или — этого тебе больше хочется — привезу ее с собой. Я намерен, если должность позволит, вырваться к вам. (7) Ты радуешься, что обещаю приехать, и нахмуришься от добавки: «только на несколько дней». Остаться подольше мне не позволяют те же причины, которые задерживают здесь. Будь здоров.

7

Плиний Канинию Руфу привет.

Только что получил известие, что Силий Италик скончался в своем поместье под Неаполем: уморил себя голодом. (2) Причина смерти болезнь: у него давно появилась неизлечимая опухоль; замученный ею, он упрямо и решительно спешил навстречу смерти. Был он до последнего дня человеком счастливым; потерял, правда, из двух сыновей младшего, но старшего — и лучшего — оставил в полном благополучии и консуляром. (3) Он запятнал свое доброе имя при Нероне (считали, что он выступает добровольным обвинителем), но, будучи другом Вителия, вел себя умно и обходительно; из Азии, где был проконсулом, привез добрую славу и смыл пятно прежнего усердия, похвально устранившись от дел. (4) Он был из первых людей в государстве, жил, не ища власти и не навлекая ничьей ненависти; к нему приходили на поклон, за ним ухаживали. Он много времени проводил в постели; спальня его всегда была полна людей, приходивших не из корысти; если он не писал, то проводил дни в ученых беседах. (5) Сочинял он стихи, скорее тщательно отделанные, чем талантливые; иногда публично читал их, желая узнать, как о них судят. (6) Недавно по своему преклонному возрасту он оставил Рим и жил в Кампании, откуда не двинулся и по случаю прибытия нового принцепса. (7) Хвала цезарю, при котором тут не было принуждения, хвала и тому, кто осмелился так поступить. Был он φιλόκαλος [любитель красоты] до такой степени, что его можно было упрекнуть в страсти покупать. (8) В одних и тех же местах у него было по нескольку вилл; увлекшись новыми, он забрасывал старые. Повсюду множество книг, множество статуй, множество портретов. Для него это были не просто вещи: он чтил эти изображения, особенно Вергилия, чей день рождения праздновал с большим благоговением, чем собственный, особенно в Неаполе, где ходил на его могилу, как в храм.

(9) Среди этого покоя он и скончался семидесяти пяти лет от роду; болезненным не был, но сложения был хрупкого. Он был последним консулом, которого назначил Нерон, и скончался последним из всех, кого Нерон назначал консулами. (10) Стоит отметить: из Нероновых консуляров ушел последним тот, в чье консульство Нерон погиб.

Когда я вспоминаю об этом, меня одолевает жалость: как непрочен человек, (11) как урезана, как коротка самая длинная человеческая жизнь! Не кажется ли тебе, что Нерон только что был? А из людей, бывших при нем консулами, уже никого нет. И чему я удивляюсь? (12) Недавно еще Л. Пизон, отец того Пизона, которого преступнейшим образом убил в Африке Валерий Фест, говорил, что не видит в сенате никого из тех, чье мнение он, консул, опрашивал. (13) В какие узкие пределы втиснута жизнь множества людей! не только снисхождения, по-моему, но похвалы достойны царские слезы; рассказывают, что Ксеркс, обводя глазами свое огромное войско, заплакал; жизнь стольких тысяч скоро закатится!

(14) Поэтому если не дано нам делами (эта возможность не в наших руках), то победим это ускользающее неверное время нашей литературной деятельностью. Нам отказано в долгой жизни; оставим труды, которые докажут, что мы жили! (15) Я знаю, ты не нуждаешься в стрекале; но любовь к тебе заставляет меня подгонять даже бегущего. Ты ведь поступаешь так же; αγαθή δ’ έρις, [хорошо соревнование (Гесиод, «Труды и дни», 24).] когда друзья, взаимно поощряя друг друга, возбуждают в себе желание бессмертия. Будь здоров.

8

Плиний Светонию Транквиллу привет.

С обычной твоей почтительностью, мне оказываемой, ты так робко просишь меня передать трибунат, который я исхлопотал для тебя у Нератия Марцелла, Цезеннию Сильвану, твоему родственнику. (2) Мне же одинаково приятно видеть трибуном и тебя и того, кто получит трибунат благодаря тебе. Не годится, по-моему, открывать человеку дорогу к почестям и отказывать ему в звании доброго родственника: оно выше всех почестей.

(3) Прекрасно и заслужить помощь и оказать ее: тебя стоит похвалить и за то, и за другое, ибо то, что ты заслужил, ты отдаешь другому. А затем я понимаю, что и я получу долю славы, если твой поступок покажет, что друзья мои могут не только быть трибунами, но и делать ими других. (4) Поэтому я повинуюсь твоему благородному желанию. Имя твое еще не занесено в списки, и потому мы свободно заменим тебя Сильваном. Я желаю, чтобы ему твой дар был так же приятен, как тебе мой. Будь здоров.

9

Плиний Корнелию Минициану привет.

Я уже могу подробно описать тебе, какого труда стоило мне дело жителей Бетики. (2) Было оно запутанным, разбиралось неоднократно и с исходом весьма разным. Почему разным? почему неоднократно?

Цецилий Классик, гнусный и явный негодяй, действовал в Бетике как насильник и вымогатель. Он был там проконсулом в том же году, что и Марий Приск в Африке. (3) А родом они были — Приск из Бетики, а Классик из Африки. У жителей Бетики и появилась поговорка (беда часто делает людей остроумными): «записал в расход зло и занес его же в приход». (4) Но Мария обвиняло много частных лиц и только один город, на Классика обрушилась целая провинция. (5) Его избавила от осуждения смерть, случайная или добровольная; чести она ему не принесла, но загадала загадку: можно было поверить, что он захотел уйти из жизни, ибо оправдаться не мог, но удивлялись, как человек, не стыдившийся дел позорных, решил смертью избавиться от позорного осуждения.

(6) Бетика, тем не менее, настаивала на обвинении умершего. Такой случай предусмотрен законом, но закон давно уже не применялся и теперь, после долгого перерыва, опять обрел силу. Жители Бетики вдобавок обвиняли поименно помощников и прислужников Классика и требовали расследования каждой жалобы.

(7) Защищал Бетику я и со мной Лукцей Альбин, оратор красноречивый. Я давно уже был расположен к нему, как и он ко мне, а это общее дело заставило меня горячо его полюбить. (8) В славе, особенно литературной, есть нечто ακοινώνητον, [не любящее общения с другими] но между нами не было ни состязания, ни соперничества; оба мы одинаково старались не для себя, а для дела, такого крупного и важного, что сбросить с себя его бремя за одно заседание мы были бы не в силах. (9) Мы боялись, что нам не хватит ни дня, ни голоса, ни сил, если мы свалим в одну кучу все обвинения и всех подсудимых; что судьи не только устанут от множества имен и множества дел, но все перепутают; что влиятельность отдельных лиц предстанет в этой сумятице как присущая всем и, наконец, что люди сильные принесут как жертву искупления кого-то ничтожного и чужим наказанием ускользнут от собственного. (10) Покровительство и искательство особенно сильны, укрываясь под личиной строгости. (11) Мы приняли в соображение знаменитый пример Сертория: он приказал самому сильному и самому хилому солдату оторвать хвост лошади — ты знаешь остальное. И мы увидели, что сможем одолеть многочисленный отряд преступников не иначе, как выхватывая по одиночке одного за другим.

(12) Решено было прежде всего доказать виновность Классика; от него удобно было перейти и к его товарищам и прислужникам: уличить товарищей и прислужников можно было только, если он виновен. Из них мы объединили с Классиком двух: Бебия Проба и Фабия Гиспана, сильных влиятельностью, а Гиспан еще и красноречием. С Классиком мы разделались легко и быстро. (13) Он оставил собственноручную запись: сколько получил и за что; отправил какой-то своей подружке в Рим хвастливое письмо: «Победа, победа! явлюсь к тебе человеком свободным: я продал часть Бетики и уже выручил четыре миллиона».

(14) С Гиспаном и Пробом пришлось попотеть. Прежде чем заняться их преступлениями, я счел необходимым неопровержимо доказать, что пособничество есть преступление — иначе ни к чему было и обвинять пособников. (15) Они и защищались, не отрицая своей вины, а только умоляли сжалиться над их безвыходным положением: они провинциалы и вынуждены из страха выполнять всякое распоряжение проконсула. (16) Клавдий Реститут, мой противник, человек опытный, всегда настороженный и не терявшийся при любой неожиданности, говаривал, что никогда не был так ошеломлен и растерян, как тогда, увидев, что доводы его защиты, на которые он вполне полагался, перехвачены и выбиты у него из рук. (17) Вот результат нашей тактики: сенат решил выделить из имущества Классика то, что было у него до проконсульства, и отдать это дочери, остальное вернуть тем, кого он ограбил. И добавлено: истребовать деньги, которые он уплатил кредиторам. Гиспан и Проб высланы на пять лет. Таким тяжким оказалось то, в чем раньше сомневались, преступление ли это вообще.

(18) Через несколько дней мы обвиняли Клавдия Фуска, зятя Классика, и Стилония Приска, бывшего при Классике трибуном когорты. Исход был не одинаков: Приску на два года запретили въезд в Италию; Фуска оправдали.

(19) К третьему заседанию мы решили собрать побольше дел; мы боялись, что затянувшееся следствие надоест следователям до пресыщения, и строгая их справедливость вздремнет, а кроме того, мы постарались приберечь к этому заседанию и преступников менее важных. Исключение составляла жена Классика: ее подозревали во многом и многом, но улик для осуждения было недостаточно. (20) На дочери Классика (она была тоже среди подсудимых) никаких подозрений не лежало. Когда я, заканчивая свою речь, назвал ее имя (в конце нечего было бояться, как в начале, что все обвинение тем самым утратит свою силу), я счел требованием чести не обижать невинную, о чем и сказал и прямо, но по-разному. (21) Я то спрашивал послов, могут ли они сообщить мне что-либо, что, по их мнению, можно доказать, то обращался к сенаторам за советом: считают ли они, если у меня есть некоторая способность говорить, что я должен как мечом прикончить невинного, и, наконец, все заключил такой концовкой: «кто-нибудь скажет: «итак, ты судишь?» я не сужу, но помню, что адвокатом меня назначили судьи».

(22) Так закончился этот процесс, в котором было столько обвиняемых. Кое-кого оправдали, большинство осудили и даже выслали, одних на время, других навсегда. Сенатским постановлением полностью засвидетельствовано и одобрено наше рвение, честность и стойкость. Это была достойная награда за наш труд и ничуть не преувеличенная. (24) Можешь представить, как мы устали: столько раз приходилось нам выступать, столько раз спорить, допрашивать стольких свидетелей, ободрять, опровергать. (25) Как трудно, как мучительно отказывать тайным просьбам друзей подсудимых и противостоять их открытым нападкам? Я приведу один случай. Когда некоторые судьи громко вступились за одного весьма влиятельного подсудимого, я ответил: «он не будет менее невиновен, если я скажу все». (26) Можешь заключить из этого, сколько схваток мы выдержали, сколько обид на себя навлекли, на короткое время, правда. Честность оскорбляет людей в ту минуту, когда она им во вред, потом они же ею восторгаются и ее превозносят. Лучше ввести тебя в это дело я не могу.

(27) Ты скажешь: «не стоило труда. И к чему мне такое длинное письмо?». Тогда не спрашивай постоянно, что делается в Риме. И помни: не длинно письмо, охватившее столько дней, столько следствий, назвавшее столько подсудимых и дел. (28) Все это я, по-моему, перебрал вкратце, но тщательно. «Тщательно!» Зря я сказал это слово! мне припомнился один мой пропуск и припомнился поздно. Все же я расскажу о нем, хотя и с опозданием. Так делает Гомер и по его примеру многие: тут есть своя красота, но для меня дело не в этом.

(29) Кто-то из свидетелей,— рассердился ли он, что его вызвали против воли, подговорил ли его кто-то из подсудимых обезоружить обвинение,— но только он потребовал на скамью подсудимых Норбана Лициниана — посла от провинции и «инквизитора» под тем предлогом, что в деле Касты (жены Классика) он двурушничал. (30) Законом оговорено, чтобы дело подсудимого было сначала доведено до конца и только потом разбирался вопрос о двурушничестве. Такой порядок принят, видимо, потому, что о честности обвинителя лучше всего судить по самому обвинению. (31) Норбану, однако, не помогли ни закон, ни имя посла, ни обязанность «инквизитора»: так жарка была ненависть к этому человеку, вообще бесчестному и сумевшему, как и многие, использовать времена Домициана. Провинциалы выбрали его «инквизитором» не потому, что он был хорошим и честным человеком, а потому, что он был врагом Классика, его выславшего. (32) Он потребовал, чтобы ему дали срок и объявили состав преступления; в том и другом ему было отказано, его заставили отвечать сразу. Зная его злонравие, я боюсь сказать, чего больше было в его ответах: уверенности или наглости? находчивы они были несомненно. (33) Ему предъявили множество обвинений, затмивших двурушничество. Два консуляра, Помпоний Руф и Либон Фруги, погубили его своим свидетельством: он будто бы при Домициане поддерживал в суде обвинителей Сальвия Либерала. (34) Его присудили к высылке на остров. Когда я обвинял Касту, я больше всего напирал на то, что ее обвинитель уличен в двурушничестве. И напирал напрасно; случилось нечто неожиданное: обвинителя осудили, а обвиняемую оправдали.

(35) Ты спрашиваешь, что я тем временем делал? Я указал сенату, что Норбан научил нас необходимости заново пересматривать уголовное дело, если доказано обвинение в двурушничестве. А затем, пока дело шло, я спокойно сидел. Норбан все дни присутствовал на суде и до конца пронес свою спокойную уверенность или наглость.

(36) Спрашиваю себя, не пропустил ли еще чего? Едва не пропустил. В последний день Сальвий Либерал накинулся на остальных послов за то, что они не привлекли к суду всех, кого поручила провинция, а так как он человек горячий и страстный, то им пришлось туго. Я взял под охрану этих прекрасных, исполненных благодарности людей: они заявляют, что обязаны мне спасением от этого смерча.

(37) Кончаю, кончаю по-настоящему; буквы не прибавлю, если даже вспомню, что пропустил что-то. Будь здоров.

10

Плиний Вестирицию Спуринне и Коттии привет.

Когда я был у вас в прошлый раз, я не сказал вам, что написал кое-что о вашем сыне, — не сказал потому, что писал не затем, чтобы об этом рассказывать, а чтобы утолить свою любовь и свое горе. А потом, Спуринна, когда ты сказал, что слышал о моей рецитации, я подумал, что ты слышал и о чем она была. (2) А кроме того я боялся нарушить праздники, оживив эту тяжкую скорбь.

И теперь я несколько колеблюсь, прислать ли вам, как вы требуете, только то, что я читал, или добавить и то, что я думаю оставить для другой книги. (3) И моей любви мало одной книжки, посвященной этой дорогой и священной памяти. Я больше сделаю для нее, разумно все распределив и разложив. (4) Я колебался, вручить ли вам все написанное или кое-что пока придержать, но потом решил, что и откровеннее и более по-дружески послать все. Тем более, по утверждению вашему, до моего решения издавать это будет находиться только у вас.

(5) Еще прошу вас: если вы сочтете, что нужно что-то прибавить, изменить, опустить, укажите мне с такой же откровенностью. (6) Трудно в горе заниматься этим, трудно, и, однако, вы указывали скульптору и художнику, работавшим над портретом вашего сына, что надо выразить, что исправить. Так же руководите и мной: я ведь пытаюсь создать образ не хрупкий и обреченный на забвение, а вечный (так вы думаете). Чем правдивее, лучше, законченное он станет, тем долговечнее будет. Будьте здоровы.

11

Плиний Юлию Генитору привет.

Наш Артемидор, по природе своей человек очень благожелательный и привыкший превозносить дружескую помощь, о моей услуге распустил слух верный, но только все преувеличил.

(2) Когда философы были изгнаны из города, я навестил его на его пригородной вилле. Я был претором, мой приезд был приметен и тем более опасен. Он тогда нуждался в деньгах — и больших — для уплаты долга, сделанного из побуждений прекрасных. Под ворчание некоторых моих важных — и богатых — друзей я сам взял взаймы и подарил ему эти деньги. (3) Сделал я это, когда семеро моих друзей были или убиты или высланы: убиты Сенецион, Рустик, Гельвидий; высланы Маврик, Гратилла, Аррия, Фанния — столько молний упало вокруг меня. Словно опаленный ими, я, по некоторым верным признакам, предугадывал нависшую надо мной гибель.

(4) Этим поступком, о котором он трубит, я особой славы не заслужил, я только не вел себя постыдным образом. (5) Г. Музонием, его тестем, я восторгался и был с ним — в меру своего возраста — близок; с Артемидором меня связывает тесная дружба со времени, когда я в Сирии был военным трибуном. Впервые тогда обнаружились во мне кое-какие неплохие задатки: я сумел понять, что передо мной или мудрец, или человек, очень похожий на мудреца и близкий к мудрости. (6) Среди всех, кто сейчас называет себя философами, ты едва ли найдешь одного-двух столь искренних, столь правдивых. Я не говорю уже о том, как терпеливо переносит он и холод, и зной, как неутомим в труде, как равнодушен к еде и питью, как умеет управлять взглядом и душой. (7) Все это велико — для другого, в нем это мелочи по сравнению с теми достоинствами, которыми он заслужил выбор Музония, наметившего в зятья, среди всех искателей и всех званий, именно его.

(8) Я вспоминаю об этом и мне приятно, что у других и у тебя он засыпает меня похвалами. Я боюсь только, как бы он не переступил меру: по своей благожелательности (я возвращаюсь к тому, с чего начал) он не умеет соблюсти меру. (9) Только в этом одном он, человек вообще здравомыслящий, иногда ошибается (ошибка, правда, благородная): он думает, что друзья его стоят больше, чем в действительности. Будь здоров.

12

Плиний Катилию Северу привет.

Я приду на обед, но вот мои условия: он должен быть прост, дешев и изобиловать только беседами в сократовом духе, но и тут в меру. (2) Еще до рассвета появятся клиенты, а наткнуться на них не прошло даром и Катону, хотя укоры ему от цезаря скорее похвала. (3) Он описывает, как люди, встретившись с ним, застыдились, стянув у него, пьяного, с головы плащ, и добавляет: «ты мог бы подумать, что не они застигли Катона, а Катон их». Можно ли было воздать Катону больше уважения? Даже пьяный внушал он такое почтение. (4) В нашем обеде пусть все будет в меру: и убранство стола, и расходы, и обед, и время, за ним проведенное. Мы не из тех людей, похвала которым сквозит и в порицании врагов. Будь здоров.

13

Плиний Воконию Роману привет.

Благодарственную речь, которую я по обязанности консула произнес перед наилучшим принцепсом, я послал по твоему требованию, но собирался послать, хотя бы ты ее и не потребовал. (2) Обрати, пожалуйста, внимание, как прекрасна тема и как трудна ее разработка. В других речах новизна темы держит читателя в напряжении, здесь все знакомо, общеизвестно, уже сказано, и поэтому читатель, словно отдыхая от забот, обращает внимание только на слог, а занятого только им удовлетворить труднее. (3) Если бы одновременно смотрели на композицию, переходы и фигуры речи! Хорошо придумать, великолепно рассказать могут порой и невежды, но удачно расположить, использовать разные фигуры могут только люди образованные. (4) Не надо гнаться за высоким стилем. Как в картине ничто так не выделяет свет, как тени, так и в речи следует то снижать, то возвышать ее слог.

(5) Зачем, однако, говорю я это такому сведущему человеку? Отметь лучше то, что, по-твоему, надо исправить. Если я узнаю, что тебе что-то не понравилось, я скорее поверю, что остальное тебе нравится.

14

Плиний Ацилию привет.

Что претерпел от своих рабов преторий Ларций Македон! Страшное дело! Об этом стоит рассказать не только в письме. Был он, правда, господином неприступным и жестоким и почти забыл — нет, неверно слишком хорошо помнил, что отец его был рабом.

(2) Он мылся в бане на своей вилле под Формиями. Вдруг его окружают рабы: кто хватает за горло, кто бьет по лицу, кто по груди и животу и — стыдно сказать — даже по тайным частям. Решив, что он мертв, они выбрасывают его на раскаленный пол поглядеть, не оживет ли. Он то ли ничего не чувствовал, то ли притворился, что ничего не чувствует, но только лежал, вытянувшийся и неподвижный, и в смерти его уверились. (3) Тогда его выносят, словно обмершего от жары; верные рабы принимают его; с воем и криком сбегаются наложницы. Крики и прохлада привели его в чувство: он поднял глаза, пошевелился — доказал, что жив (сейчас это было безопасно). (4). Рабы разбегаются, многие уже схвачены, остальных разыскивают. Сам он, с трудом вернувшись к жизни, через несколько дней умер, утешенный местью: за него живого наказали так, как обычно наказывают за умерших.

(5) Ты видишь, сколько нам грозит опасностей, оскорблений, издевательств; никто не может чувствовать себя спокойно потому, что он снисходителен и мягок: господ уничтожают не по суду над ними, а по склонности к преступлениям.

(6) Вот и все. Что еще нового? было бы что, так я бы добавил: и место на бумаге есть и день праздничный, можно много чего вплести. Расскажу, что мне кстати вспомнилось о том же Македоне. Мылся он однажды в Риме в общественных банях, и тут случилось нечто примечательное и, судя по всему, вещее. (7) Римский всадник, до которого раб Македона слегка дотронулся, прося дать проход, повернулся и не рабу, его тронувшему, а самому Македону дал такую пощечину, что тот едва не упал. (8) Так баня стала последовательно для Македона сначала местом оскорбления, и потом и смерти. Будь здоров.

15

Плиний Силию Прокулу привет.

Ты просишь меня прочесть в деревне твои книги и посмотреть, стоят ли они издания, умоляешь, ссылаешься на пример: упрашиваешь отрезок времени, оставшийся от моих занятий, уделить твоим и добавляешь, что М. Туллий относился к поэтам благосклонно и покровительственно.

(2) Меня не надо ни просить, ни уговаривать: я благоговейно чту поэзию и очень к тебе расположен. Я выполню твою просьбу и тщательно и охотно. (3) Мне кажется, я уже сейчас могу написать, что работа твоя хороша и держать ее под спудом нечего, насколько можно судить по отрывкам, которые ты читал в моем присутствии, и если меня не подвела твоя манера читать: ты читаешь как превосходный опытный чтец. Верю, однако, что уши не так уж руководят мной, чтобы, наслаждаясь, обломать все колючки моих суждений. (4) Их можно несколько притупить, но вырвать и вытащить невозможно.

(5) Итак, я уже сейчас уверенно высказываюсь о твоем произведении в целом; о частях буду судить, читая. Будь здоров.

16

Плиний Непоту привет.

Я, кажется, заметил, что есть дела и слова прославленные, а есть великие. (2) Эту мысль утвердил во мне вчерашний рассказ Фаннии, внучки той Аррии, которая была для мужа и утешением и примером в смерти. Она рассказывала о многом из жизни своей бабки, что не уступает этому ее поступку, но менее известно. Я думаю, ты прочтешь об этом с таким же изумлением, с каким я слушал.

(3) Болел Цецина Пет, муж ее, болел и сын — оба, по-видимому, смертельно. Сын умер; был он юношей редкой красоты и такого же благородства. Родителям он был дорог и за эти качества и как сын. (4) Она так подготовила похороны, так устроила проводы, что муж ничего не узнал; больше того, входя в его комнату, она говорила, что сын жив и чувствует себя лучше; на постоянные расспросы отца, как мальчик, отвечала: «хорошо спал, с удовольствием поел». (5) Когда долго сдерживаемые слезы прорывались, она выходила из комнаты и тогда уже отдавалась горю; наплакавшись вволю, возвращалась с сухими глазами и спокойным лицом, словно оставив за дверями свое сиротство. (6) Обнажить нож, пронзить грудь, вытащить кинжал и протянуть его мужу со словом бессмертным, внушенным свыше: «Пет, не больно» — это, конечно, поступок славы великой. Но когда она это делала и говорила, перед ее глазами вставала неумирающая слава. Не больший ли подвиг — скрывать слезы, таить скорбь; потеряв сына, играть роль матери, не ожидая в награду бессмертной славы.

(7) Скрибониан поднялся в Иллирике против Клавдия; Пет был на его стороне, и когда Скрибониана убили. Пета потянули в Рим. (8) Он собирался сесть на корабль; Аррия стала просить солдат, чтобы посадили и ее: «ведь вы дадите консуляру рабов, которые будут подавать ему пищу, будут одевать, будут обувать его; я все это сделаю сама». (9) Ей отказали; она наняла рыбачье суденышко и на этой скорлупке поехала за огромным кораблем.

Жене Скрибониана, во всем сознавшейся у Клавдия, она сказала: «мне слушать тебя? на твоей груди убили Скрибониана, и ты жива?» Ясно, что мысль о славной смерти пришла к ней не вдруг. (10) Тразея, зять ее, умолял ее не искать смерти, сказал между прочим: «что же, если мне придется погибнуть, ты хочешь, чтобы и дочь твоя умерла со мной?» — «если она проживет с тобой так долго и в таком согласии, как я с Петом, то да — хочу», ответила она. (11) Тревога близких возросла от такого ответа; следить за ней стали внимательнее. Она заметила это: «Бросьте! в ваших силах заставить меня умереть злой смертью; заставить не умереть — не в ваших». (12) Сказав это, она вскочила с кресла, изо всей силы с разбега хватилась головой о стенку и рухнула на пол. Ее привели в чувство; она сказала: «я вам говорила, что найду любую трудную дорогу к смерти, если легкую вы для меня закрываете».

(13) Не кажется ли тебе, что здесь больше величия, чем в прославленном: «Пет, не больно»? Дорога к ним была уже проложена здесь. Но слова эти произносят, а об остальном молчат. Из этого следует, как я сказал вначале, что есть поступки славные и есть великие. Будь здоров.

17

Плиний Сервиану привет.

Все ли у тебя благополучно? Давно нет от тебя писем. Благополучно, но ты занят? Ты не занят, но случая написать нет или подвертывается он редко? (2) Избавь меня от этого беспокойства; я не в силах с ним справиться. Избавь, потрудись послать письмоносца! Я дам ему денег на дорогу, даже награжу его, только бы весть его была желанной. (3) Я здоров, если можно считать здоровым человека, который живет в неутихающей тревоге, со страхом с часу на час ожидая, не случилось ли с его дорогим другом какой беды, для человека естественной. Будь здоров.

18

Плиний Вибию Северу привет.

По обязанности консула я должен был от имени государства принести благодарность принцепсу, что и сделал в сенате — так, как этого требовало и место и время. И я подумал, что долгом хорошего гражданина было бы изложить то же самое, но в охвате более широком: (2) во-первых, чтобы по-настоящему восславить добродетели нашего императора, а затем, чтобы показать будущим принцепсам, не в наставлениях, а на примере, идя каким путем смогут они достичь такой же славы. (3) Поучать принцепса, каким он должен быть, прекрасно, но очень ответственно и, пожалуй, заносчиво; хвалить же наилучшего принцепса и этими похвалами указывать потомкам, словно светом со сторожевой вышки, чему следовать, это полезно в той же мере и вовсе не дерзко.

(4) Собираясь прочесть эту речь друзьям, я не рассылал письменных приглашений, а приглашал лично с оговорками: «если удобно», «если ты совсем свободен» (в Риме никто и никогда не бывает совсем свободен, а слушать рецитацию всегда неудобно). Мне доставило большое удовольствие, что, несмотря на это и вдобавок по отвратительной погоде, у меня собирались два дня, а когда я по скромности захотел прекратить рецитацию, то от меня потребовали добавить еще третий день. (5) Мне оказана эта честь или литературе? Я предпочел бы, чтобы литературе, которая почти совсем замерла и только начинает оживать. А что вызвало такое пристальное внимание? В сенате, где волей-неволей приходилось терпеть и слушать, лишняя минута была уже в тягость, а теперь находятся люди, которые охотно три дня подряд и читают и слушают речь на такую же тему — и не потому, что сейчас пишут красноречивее, а потому, что пишут свободнее и охотнее. (7) Добавим еще к восхвалениям нашего принцепса: речи ненавистные и лживые ранее, искренни и приятны теперь.

(8) Я очень оценил и охоту своих слушателей, и суд их. Я заметил, что им особенно нравилось написанное строго и просто. (9) Я помнил, что читал немногим то, что написал для всех. И тем не менее, словно рассчитывая на такой же всеобщий суд в будущем, я радуюсь этому строгому вкусу. Раньше театр худо учил музыкантов играть, сейчас я начинаю питать надежду, что тот же театр сумеет хорошо обучить их. (10) Ведь все, кто пишет, чтобы нравиться, будут писать с расчетом понравиться. Я все же думаю, что для таких тем подходит стиль более веселый: сжатые, скупые страницы могут показаться вымученными и лишними по сравнению с теми, какие я писал непринужденно, словно по вдохновению. И тем не менее я усердно молюсь, чтобы пришел день (если бы он уже пришел!), когда нежный сладостный стиль предоставит суровому и сильному его законную территорию.

(11) Вот что я делал эти три дня: я хотел, чтобы ты и в отсутствие столько же порадовался за литературу и за меня, сколько бы радовался, присутствуя тут. Будь здоров.

19

Плиний Кальвизию привет.

Приглашаю тебя, как обычно, на совет по делам хозяйственным. Продается имение, соседнее с моими землями, как бы в них вклинившееся. Многое соблазняет в этой покупке, многое и отпугивает. (2) Соблазняет, во-первых, красота округленного поместья; затем и выгодно и приятно посещать оба имения без лишней траты и сил и дорожных расходов, поставить одного прокуратора и почти тех же подручных; за одной усадьбой всячески ухаживать и украшать ее, а другую только держать в хорошем состоянии. (3) Тут учитываются расходы на инвентарь, домашнюю прислугу, садовников и ремесленников, а также на охотничью снасть: гораздо выгоднее все собрать в одном месте, а не разбрасывать по разным. (4) А с другой стороны, я боюсь, не опрометчиво ли на таком большом пространстве подвергаться одной и той же непогоде, одним и тем же случайностям. Не спокойнее ли отражать капризы судьбы разнообразием мест, тебе принадлежащих? Есть и большая прелесть в перемене климата, земель, в путешествии среди своих владений.

(5) И вот главное в моих соображениях: земля плодородная, жирная, обильная влагой; есть поля, виноградники; леса, дающие строительный материал: это доход небольшой, но верный. (6) Эта щедрая земля истощена, однако, разорившимися земледельцами. Прежний хозяин часто продавал их инвентарь: временно уменьшая недоимки, он совершенно обессилил своих колонов, и недоимки стали расти вновь. (7) Нужно доставить им, хотя это обойдется дороже, честных рабов: я сам не держу колодников, да и никто в окрестности.

Остается тебе узнать, за сколько его можно купить? за три миллиона; когда-то оно стоило пять, но недостаток колонов и повсеместные неурожаи снизили доходы с земли и ее цену. (8) Ты спрашиваешь, легко ли мне будет собрать эти самые три миллиона? Почти все деньги вложены у меня в имения; кое-что дано под проценты. Взять взаймы нетрудно: возьму у тещи, сундуком которой я пользуюсь, как своим. (9) Если остальное не вызывает у тебя возражения, то об этом не беспокойся. Обдумай, пожалуйста, все тщательно. В размещении средств, как и вообще во всем, ты очень опытен и предусмотрителен. Будь здоров.

20

Плиний Мезию Максиму привет.

Помнишь, ты часто читал, какие жаркие споры поднялись вокруг закона о тайном голосовании, какую славу и какие укоры навлек он на своего автора? (2) Сейчас сенат принял его как наилучший без всякого разногласия. (3) В день комиций все потребовали табличек. Мы, конечно, при открытом явном голосовании превзошли разнузданность народных сходок. Не соблюдался порядок выступлений, не было почтительного молчания, не сидели с достоинством по своим местам. (4) Со всех сторон нестройные крики, все выскакивали со своими кандидатами, посередине целая толпа, множество отдельных групп — суматоха непристойная. Да, отреклись мы от обычая наших отцов, когда величие и честь места охранялись общим порядком и сдержанным спокойствием. (5) Живы еще старики, от которых я и слышал о таком порядке при выборах: выкликалось имя кандидата и наступало полное молчание. Он сам говорил за себя, развертывал всю свою жизнь, называл свидетелей и людей, хорошо о нем отзывающихся: того, под чьей командой он воевал, или магистрата, у кого был квестором, или, если мог, то того и другого; называл еще кого-нибудь из своих благожелателей. Они высказывались важно и немногословно. Все это имело значения больше, чем упрашивания. (6) Иногда кандидат отрицательно отзывался о происхождении своего соперника, его возрасте и нравах. Сенат слушал его со строгостью цензоров. Поэтому люди достойные брали верх чаще, чем люди сильные.

(7) Все это теперь выродилось по причине партийных пристрастий, к тайному голосованию прибегли как к лекарству, и на время оно оказалось действительно лекарством, как нечто новое и внезапное. (8) Боюсь, как бы с течением времени само лекарство не вызвало заболевания. Можно опасаться, что при тайном голосовании бесстыдство сумеет проложить себе дорогу к выборам. Много ли людей, которые так же озабочены своим нравственным достоинством наедине с собой, как и при людях. Молвы боятся многие, совести — кое-кто. (9) Рано, впрочем, говорить о будущем. Пока что благодаря табличкам у нас будут магистратами именно те, кому и надлежало быть. Как в суде рекуператоров, так и мы на этих выборах, словно захваченные врасплох, оказались честными судьями.

(10) Это я написал тебе, чтобы сообщить некую новость, а затем, чтобы поговорить иногда о политике. Такой случай бывает гораздо реже, чем в старину, и потому никак нельзя его упускать. (11) Клянусь Геркулесом! доколе повторять эти избитые фразы: «что поделываешь?» «здоров ли?» Пусть в наших письмах не будет ни мелочей, ни сплетен, пусть они не будут взаперти у домашних интересов. (12) Все, правда, зависит от одного человека; он в заботе о всеобщей пользе, о всех заботится и за всех трудится, но, в силу разумной умеренности, к нам из того щедрого источника текут кое-какие ручейки, откуда мы и сами можем зачерпнуть и в письмах как бы подать напиться отсутствующим друзьям. Будь здоров.

21

Плиний Корнелию Приску привет.

Я слышу, умер Валерий Марциал; горюю о нем; был он человек талантливый, острый, едкий; в стихах его было много соли и желчи, но немало и чистосердечия. (2) Я проводил его, дал денег на дорогу: это была дань дружбе, а также дань стихам, которые он написал обо мне. (3) Был в старину обычай: тех, кто написал похвальное слово человеку или городу, награждали почетным званием или деньгами; в наше время вместе с другими прекрасными обычаями вывелся в первую очередь и этот. Не совершая больше поступков, достойных хвалы, мы считаем и похвалу себе бессмыслицей.

(4) Ты спрашиваешь, за какие стихи я его благодарил. Я отослал бы тебя к самой книжке, если бы кое-что не удержалось у меня в памяти. (5) Ты, если эти тебе понравятся, отыщешь остальные в книге. Он обращается к Музе и поручает ей поискать мой дом в Эсквилиях и почтительно войти:

Но смотри же, в обитель красноречья Не ломись ты не вовремя, пьянчужка. Целый день он Минерве строгой предан, Речь готовя для Ста мужей такую, Что ее все потомки сопоставить Смогут лишь с твореньями Арпинца. При лампадах пройдешь ты безопасней. Этот час для тебя: Лией гуляет И царит в волосах душистых роза: Тут меня и Катон прочтет суровый 394 .

(6) Стоит ли человек, так обо мне написавший, чтобы я и тогда проводил его, как дорогого друга, и сейчас горюю как о дорогом друге? Он дал мне все, что мог; дал бы и больше, если бы мог. А впрочем, чем можно одарить человека больше, как не вечной славой? «Его стихи вечными не будут» — может быть, и не будут, но писал он их, рассчитывая, что будут. Будь здоров.

 

КНИГА IV

1

Плиний Фабату, деду жены, привет.

Ты давно хочешь увидеть свою внучку, а заодно и меня. Обоим нам дорого твое желание; оно взаимно, клянусь Геркулесом. (2) И мы живем в такой тоске по вас, что терпеть ее дальше не станем: мы уже увязываем свои пожитки и будем спешить, насколько позволяет дорога. (3) Будет одна задержка, правда, короткая, мы свернем в Этрурию не затем, чтобы оглядеть свои земли и все хозяйство (это можно отложить), но чтобы выполнить лежащую на мне обязанность.

(4) Есть по соседству с нашими имениями городок Тифернум Тиберинум по имени. Он выбрал меня, почти мальчика, в свои патроны: расположения ко мне было тем больше, чем меньше благоразумия. Празднуют мое прибытие, огорчаются отъездом, радуются почетным званиям. (5) И я в благодарность (стыдно ведь любить меньше, чем любят тебя) выстроил им на свои деньги храм; он готов, и еще откладывать его посвящение было бы нечестием. (6) Мы пробудем там день посвящения, — я постановил отпраздновать его пиршеством, — задержимся, может быть, и на следующий, — и тем стремительнее одолеем дорогу.

(7) Только бы застать тебя и твою дочь здоровыми и благополучными. И вы обрадуетесь, встретив нас целыми и невредимыми. Будь здоров.

2

Плиний Аттию Клементу привет.

Регул утратил сына, он не стоил одного этого несчастья, хотя не знаю, считает ли он это несчастьем. Мальчик был способный, но неустойчивый: мог бы пойти прямой дорогой, не будь весь в отца. (2) Регул отказался от отцовской власти над ним, чтобы сделать его наследником матери; «проданным», а не «освобожденным» называли люди мальчика, зная отцовские нравы; он заискивал у него притворной снисходительностью, мерзкой и для родителей необычной. Невероятно? — но ведь это Регул!

(3) Об утраченном он горюет без ума. У мальчика было много лошадок и верховых и упряжных, были собаки, крупные и маленькие; были соловьи, попугаи, дрозды; всех Регул перебил около погребального костра. (4) Это уже не горе, а выставка горя. Людей к нему приходит видимо-невидимо; все его клянут, ненавидят — и устремляются к нему; толпятся у него, как у человека, которого уважают и любят. Выскажу свою мысль коротко: выслуживаясь перед Регулом, Регулу уподобляются.

(5) Он живет за Тибром в парке; очень большое пространство застроил огромными портиками, а берег захватил под свои статуи. При крайней скупости он расточителен; в крайнем позоре — хвастлив. (6) В самое нездоровое время он не дает покоя городу и утешается тем, что не дает покоя.

Он говорит, что хочет жениться: и это, как и все прочее, противоестественно. Ты услышишь вскоре о свадьбе человека, которого постигло горе, о свадьбе старика. (7) Она и преждевременная и запоздалая. Ты спрашиваешь, почему я это предсказываю. (8) Не по его утверждениям (нет ведь человека лживее Регула), но несомненно, что Регул сделает то, чего делать не следовало. Будь здоров.

3

Плиний Аррию Антонину привет.

Что ты был дважды консулом, похожим на консулов старых времен, что таких проконсулов Азии, как ты, и до тебя и после тебя вряд ли было один-два человека (уважая твою скромность, не могу прямо сказать: ни одного не было); что по чистоте своих нравов, по авторитетности и возрасту ты первый в Риме — все это прекрасно и внушает уважение, (2) но я еще больше удивляюсь, глядя, каков ты на покое. Смягчить эту строгость ласковостью, соединить предельную важность с такой же приветливостью — это и трудно и прекрасно. Этого же ты достиг в своих таких сладостных беседах и особенно в своих писаниях. (3) Ты говоришь — это медовая речь Гомерова старца; твои писания пчелы наполнили цветочным медом. Такое впечатление было у меня, когда я недавно читал твои греческие эпиграммы и мимиямбы. Сколько в них тонкого вкуса и прелести, как они сладостны, сколько в них любовного чувства, как они остроумны и правдивы! Я думал, что держу в руках Каллимаха, Герода или что-то еще лучшее. Ни тот, ни другой, однако, не достигли совершенства сразу в обоих этих видах поэзии, да обоими и не занимались. (5) Ужели римлянин так говорит по-гречески? Клянусь, я сказал бы, что в самих Афинах нет такого аттического духа. Завидую грекам, что ты предпочел писать на их языке. Не трудно догадаться, как бы ты заговорил на родном, если сумел создать такие прекрасные вещи на чужом, к нам ввезенном. Будь здоров.

4

Плиний Созию Сенециону привет.

Я очень люблю Варизидия Непота; это человек деятельный, прямой, красноречивый, что для меня, пожалуй, самое главное. Он близкий родственник Г. Кальвизия, моего друга и твоего знакомого: сын его сестры. (2) Дай ему, пожалуйста, полугодовой трибунат: это возвысит его в глазах дяди и в его собственных. Обяжешь меня, обяжешь нашего Кальвизия, обяжешь самого Непота: он такой же добросовестный должник, каким ты считаешь меня. (3) Ты многим сделал много доброго, смею утверждать, что никому лучшему не сделаешь; таких же хороших найдется один-два. Будь здоров.

5

Плиний Юлию Спарсу привет.

Рассказывают, что Эсхин прочел родосцам, по их просьбе, сначала свою речь, а потом Демосфена — обе при шумном одобрении. (2) Не удивляюсь, что оно выпало на долю таким мужам, если мою речь совсем недавно люди образованнейшие в течение двух дней слушали с таким вниманием, таким сочувствием, даже с таким напряжением, хотя его не усиливало ни сравнение с другой речью, ни что-либо похожее на сравнение. (3) Родосцев волновало не только достоинство речей, но и острое желание сравнивать; моя речь понравилась, хотя выгод соперничества и не было. По заслугам ли? ты это увидишь, прочитав книгу, объем которой не позволяет предисловия более длинного, чем само письмо. (4) Надлежит быть кратким там, конечно, где можно; краткость в письме тем извинительнее, что самое книгу я растянул, в соответствии, правда, с объемом самого дела. Будь здоров.

6

Плиний Юлию Назону привет.

Имение в Этрурии выбило градом; из Транспаданской области сообщают об очень большом урожае и такой же дешевизне; только у меня и доходу, что с моего Лаврентинума. (2) Там у меня ничего нет, кроме крыши над головой, огорода и песков сразу же за ним — тем не менее только с него у меня и доход. Там я больше всего пишу, возделываю не поле (его у меня нет), а занятиями собственный ум, и, как показывают в других местах полный амбар, так здесь ящик со своими писаниями.

(3) Итак, если ты хочешь имения с верным прибытком, покупай что-нибудь на этом побережье. Будь здоров.

7

Плиний Катию Лепиду привет.

Я часто говорил тебе, что Регул — это сила. Если он чем-то захвачен, чего он только не сделает! Захотелось ему оплакать сына — оплакивает как никто; захотелось иметь как можно больше его портретов и статуй: по всем мастерским заказываются изображения; их делают в красках, делают из воска, из бронзы, из серебра, из золота, из слоновой кости, из мрамора. (2) Недавно перед огромной аудиторией он читал его биографию, биографию мальчика! — прочел и разослал тысячи переписанных экземпляров по всей Италии и провинциям с официальным обращением: пусть декурионы выберут из своей среды самого голосистого прочесть эту биографию народу. Было сделано.

(3) Если бы эту силу, или как еще назвать эту целеустремленность, он обратил на хорошее, сколько добра мог бы он сделать! Хорошие люди, правда, слабее дурных, и как αμαθία μεν θράσος λογισμος δ’ όκνον φέρει, [невежество ведет за собой дерзость, а размышление — медлительность (слова Перикла у Фукидида, 2.40.3).] так и честную душу сдерживает совестливость, а негодяй крепнет от своей дерзости. (4) Примером Регул. Грудь слабая, произношение неясное, язык заплетающийся, соображение медленное-медленное, памяти никакой, одним словом, ничего, кроме бешеного нрава, но бесстыдством и этим самым неистовством своим он добился того, что считается оратором. (5) Геренний Сенецион чудесно перевернул, говоря о нем, катоново определение оратора: «оратор — это плохой человек, не умеющий говорить». Клянусь Геркулесом! сам Катон так метко не охарактеризовал оратора, как Сенецион Регула.

(6) Можешь ли ты в равной степени отблагодарить меня за такое письмо? можешь, если напишешь, прочел ли кто-либо в вашей муниципии из моих товарищей, а может быть и ты сам, эту скорбную книгу Регула на форуме, разумеется επάρας, как говорит Демосфен, την φωνην και γεγηθως και λαρυγγίζων, [возвысив голос, ликуя и громко вопя (Демосфен, «Речь о венке», 291).] как базарный фокусник. (7) Она так нелепа, что может вызвать скорее смех, чем скорбные вздохи: можно подумать, что она написана не о ребенке, а ребенком. Будь здоров.

8

Плиний Матуру Арриану привет.

Ты поздравляешь меня с получением авгурата и правильно делаешь, во-первых, потому, что хорошо заслужить даже в малом благосклонность такого рассудительного принцепса, а затем, потому, что само это жреческое звание, и древнее и святое, замечательно еще тем, что его нельзя отнять. (2) Другие звания, почти равные по достоинству, можно и пожаловать, и отобрать; тут судьба властна только дать.

(3) Мне кажется, что стоит меня поздравить и с тем, что я сменил Юлия Фронтина, человека достойнейшего; в день, когда объявляли кандидатов, он в последнее время из года в год называл меня, словно выбирая на свое место. Было это, по-видимому, не случайно, как и доказало нынешнее событие.

(4) Ты пишешь, что мой авгурат тебя особенно радует, потому что авгуром был и М. Туллий. Тебе приятно, что в магистратурах я иду по стопам того, с кем мечтаю сравняться в литературе. (5) О, если бы как этим самым жречеством, как консулатом, который я получил, будучи гораздо моложе его, также сравняться мне на старости лет хоть в малой доле с его талантом! (6) Но конечно, то, что зависит от людей, выпадало на долю мне и многим, но трудно достичь и дерзко даже надеяться на то, что могут даровать только боги. Будь здоров.

9

Плиний Корнелию Урсу привет.

В эти дни шло дело Юлия Басса, человека многострадального, бедствиями своими прославившегося. При Веспасиане его обвиняло двое частных лиц; дело отправили в сенат, и оно долго оставалось нерешенным, но наконец Басс был совершенно оправдан. (2) Тита он боялся как друг Домициана; Домицианом был выслан. Возвращенный Нервой, получил в управлении Вифинию и вернулся, чтобы попасть под суд. И обвиняли его яростно и защищали преданно. Высказаны были разные мнения, по большей части как будто мягкие.

(3) Выступал против него Помпоний Руф, человек хорошо подготовленный и горячий. Руфа сменил Феофан, один из послов, главарь и зачинщик обвинения. (4) Отвечал я; Басс возложил на меня все: я должен был заложить фундамент всей защиты, рассказать о многих преимуществах, которые, помимо знатности рода, доставили ему перенесенные опасности; (5) рассказать о заговоре доносчиков, который они сочли доходной статьей; рассказать, чем он задел самых беспокойных людей, например, этого самого Феофана. Басс хотел, чтобы я сразу стал опровергать обвинение, особенно его тяготившее; остальные его поступки, хотя обвинения в них звучали еще страшнее, заслуживали не то что оправдания, но одобрения; (6) угнетало его обвинение в том, что он, человек простодушный и неосторожный, принимал кое-что от провинциалов как их друг: он был раньше в этой провинции квестором. Обвинители говорили о воровстве и хищениях, он о подарках.

(7) Закон, однако, запрещает принимать подарки. Что мне тут делать, по какой дороге повести защиту? Отпираться? Страшно, как бы действительно не показалось воровством то, в чем я боюсь признаться. А кроме того, отрицать факт явный значило усиливать преступление, а не преуменьшать его, тем более, что сам подсудимый связал адвокатам руки: он говорил многим и самому принцепсу, что принимал только маленькие подарки и то лишь в день своего рождения и на Сатурналии и рассылал их многим. (8) Просить помилования? Я придушил бы подсудимого, признав его таким преступником, которого спасти может только милость. (9) Говорить, что он поступил правильно? Ему бы это не помогло, а я явился бы человеком бессовестным. И я в затруднении решил держаться некоей середины; кажется мне, что и держался.

Мою речь, как обычно битву, прервала ночь. Я говорил три с половиной часа, оставалось у меня еще полтора. По закону обвинителю дается шесть часов и девять обвиняемому. Это время обвиняемый поделил между мной и тем, кто собирался говорить после меня; мне предоставил пять часов, а тому остальные. (10) Речь моя была успешна; следовало бы замолчать и кончить: не удовлетворяться удачей рискованно. А к тому же я боялся, что при вторичном выступлении силы покинут меня: вновь браться за эту речь было бы тяжелее, чем начать ее. (11) Была еще опасность: этот остаток речи могли встретить холодно, как нечто отложенное в сторону, со скукой, как повторение. Факел горит, если им все время размахивать, зажечь потухший очень трудно. Пыл говорящего и внимание слушателей поддержаны речью, которую ничто не прерывает; от остановки, как от перерыва, они слабеют. (12) Басс, однако, заклинал и почти со слезами молил меня использовать мое время. Я повиновался, предпочел полезное не себе, а ему. Вышло хорошо: я встретил в сенате такое напряженное, такое свежее внимание, словно моей первой речью люди были только возбуждены, но не удовлетворены до конца.

(13) После меня говорил Лукцей Альбин в полном соответствии со мной; казалось, что две наши речи, сохраняя свое различие, сплелись в одну ткань, (14) Отвечал Геренний Поллион напористо и основательно, затем опять Феофан, действуя, как и в остальном, с полным бесстыдством: после двух выступавших консуляров, людей красноречивых, он потребовал себе времени, притом не стесняясь. Говорил он до темноты и даже в темноте при внесенных светильниках. (15) На следующий день за Басса чудесно выступали Гомулл и Фронтон. Четвертый день был занят разбором дела.

(16) Бебий Макр, консул будущего года, заявил, что Басс виновен по закону о вымогательстве; Цепион Гиспон, что Бассу надо оставить звание сенатора и «дать ему судей». Оба правы. «Как это может быть?», говоришь ты, «ведь мнения их противоположны?» — Да, и Макр считал, в соответствии с законом, что должно осудить того, кто вопреки закону принимал подарки, и Цепион был прав, думая, что сенату дозволено (как и есть в действительности) делать к закону смягчающие поправки и применять его со всей строгостью. Были основания простить проступок запрещенный, но такой обычный.

(18) Возобладало мнение Цепиона, и его приветствовали криками, когда он только встал высказать свое мнение; обычно приветствуют садящихся. Можешь по этому заключить, как единодушно приняли его слова, которые так благосклонно собирались выслушать. (19) Но как в сенате, так и в городе мнения разделились: сторонники Цепиона упрекают Макра в жестокости, сторонники же Макра называют другое предложение непоследовательным попустительством: последовательно ли оставлять в сенате человека, которому «даешь судей»?

(20) Было и третье предложение: Валерий Павлин присоединился к Цепиону, но с добавлением: когда Феофан покончит с обязанностями посла, его надо привлечь к суду. Он доказывал, что при обвинении Феофан неоднократно нарушал тот самый закон, по которому обвинял Басса. (21) Этому предложению, хотя было оно принято большинством сенаторов с восторгом, консулы не дали хода. Павлин приобрел славу человека справедливого и твердого. (22) Сенат был распущен, и Басса встретила ликующая, приветствующая его криками толпа. Людей расположили к нему и старая, ныне обновившаяся молва о его бедствиях, и его имя, которое сделали известным перенесенные страдания, и скорбный вид стройного старика в траурном одеянии.

(23) Получи пока что это письмо как πρόδρομον; [предисловие] речь во всей ее полноте и содержательности ожидай и ожидай долго: предмет ее таков, что ее нельзя пересмотреть слегка и бегло. Будь здоров.

10

Плиний Стацию Сабину привет.

Ты пишешь, что Сабина, сделавшая нас наследниками, нигде не оставила распоряжения об отпуске на волю своего раба Модеста, но завещала ему легат с такой припиской: «Модесту, которому приказала быть свободным». Ты спрашиваешь, что я думаю по этому поводу. Я говорил с людьми сведущими; (2) все согласны, что он не должен получить ни свободы — она ему не была дана, ни легата: хозяйка дала его своему рабу. Мне все это кажется явным заблуждением, и я думаю, мы должны сделать так, как будто Сабина в точности выразила свою волю.

(3) Я верю, что ты согласишься со мной: ты привык совестливо выполнять волю умерших, которая для честных наследников закон. Честность для нас значит не меньше, чем для других необходимость.

(4) Пусть же Модест с нашего разрешения пребывает свободным, пусть пользуется легатом, словно хозяйкой его было все тщательно предусмотрено. Она была предусмотрительна в том, что хорошо выбрала наследников. Будь здоров.

11

Плиний Корнелию Минициану привет.

Слышал ли ты, что Валерий Лициниан учителем в Сицилии? Думаю, не слышал: это новость свежая. (2) Его, претория, недавно считали здесь одним из красноречивейших адвокатов. Скатился он низко: не сенатор, но изгнанник, не оратор, но ритор.

(3) Сам он во вступлении к своей речи сказал скорбно и торжественно: «какую игру ведешь ты, Судьба? сенаторов делаешь учителями, учителей сенаторами». В этих словах столько тоски, столько горечи, что мне кажется, не затем ли он и школу открыл, чтобы иметь возможность сказать их. Войдя в греческом плаще (изгнанники не имеют права носить тогу) , он привел его в порядок, оглядел себя и сказал: «Я буду декламировать по-латыни».

(4) Ты скажешь, что это печально и жалостно, но того и стоит человек, запятнавший эти самые занятия кощунственным прелюбодеянием.

(5) Он сознался в нем, но неизвестно, не взвел ли на себя напраслину из страха пострадать еще тяжелее, если станет отпираться. Домициан неистовствовал и бушевал, одинокий в своей безмерной злобе. Он хотел, пользуясь правом великого понтифика, а вернее по бесчеловечию тирана, закопать живой старшую весталку, Корнелию, полагая прославить свой век такого рода примером. По самодурству господина он вызвал остальных понтификов не в Регию, а к себе на Албанскую виллу. И преступление, не меньшее, чем караемое: он осудил за нарушение целомудрия, не вызвав, не выслушав обвиняемую. А сам не только растлил в кровосмесительной связи дочь своего брата, но и убил ее: она погибла от выкидыша.

(7) Тут же отправлены понтифики, которые хлопочут около той, которую придется закопать, придется убить. Она, простирая руки то к Весте, то к другим богам, все время восклицала: «Цезарь считает прелюбодейкой меня! я совершала жертвоприношения, и он победил и справил триумф». (8) Говорила она это из угодничества или насмехаясь, из уверенности в себе или из презрения к принцепсу, неизвестно, но говорила, пока ее не повезли на казнь, не знаю, невинную ли, но как невинную несомненно. (9) Даже когда ее спускали в подземелье и у нее зацепилась стола, она обернулась и подобрала ее, а когда палач протянул ей руку, она брезгливо отпрянула, отвергнув этим последним целомудренным жестом грязное прикосновение к своему словно совершенно чистому и нетронутому телу. Стыдливость блюла она до конца,

λοιπων πρόνοιαν έσχεν ευσχήμων πεσεΐν. [о том заботясь, чтоб упасть прилично (Еврипид, «Гекуба», 569).]

(10) А кроме того, Целер, римский всадник, которого обвиняли в связи с Корнелией, упорно кричал, когда его секли розгами в комиции: «что я сделал? я ничего не сделал!»

(11) Домициан, опозоренный и жестокостью и несправедливостью, неистовствовал. Он схватил Лициниана под предлогом, что он прятал у себя в имении отпущенницу Корнелии. Люди, к нему благожелательные, предупредили его: если он не хочет розог и комиция, пусть прибегнет к сознанию, словно к милости: он так и сделал. (12) Об отсутствующем Геренний Сенецион сказал нечто вроде κειται Πάτροκλος, [пал наш Патрокл (Илиада, XVIII, 20).] а именно: «из адвоката я превратился в вестника: Лициниан отступился». (13) Домициану это было настолько приятно, что уличаемый своей радостью, он воскликнул: «Лициниан нас оправдал» — и даже добавил, что не надо насиловать его совесть. Он разрешил ему ухватить, что сможет, из своих вещей до распродажи с аукциона; ссылку, словно в награду, определил сносную. (14) Оттуда он перебрался с разрешения умилосердившегося над ним Нервы, туда, где ныне учительствует и мстит судьбе в своих предисловиях.

(15) Видишь, как охотно я тебя слушаюсь: старательно сообщаю не только городские новости, но и заморские: дохожу до истоков. Я, конечно, считал, что раз тебя в Риме тогда не было, то о Лициниане ты знал только, что он выслан за прелюбодеяние. Молва ведь не сообщает, в каком порядке шли события, а только о том, чем все кончилось. (16) Я заслужил, чтобы ты, в свою очередь, подробно написал, что делается в твоем городе, что по соседству (случаются ведь происшествия примечательные). Пиши, впрочем, о чем хочешь, только письмо должно быть таким же длинным. Я пересчитаю не только страницы, но даже строки и слоги. Будь здоров.

12

Плиний Матуру Арриану привет.

Ты любишь Эгнатия Марцеллина и часто говоришь о нем, хваля его. Ты полюбишь и будешь хвалить его еще больше, узнав о недавнем его поступке.

(2) Он отбыл квестором в провинцию с писцом, назначенным ему по жребию. Писец умер до законного срока выплаты жалованья. Получив деньги, которые он собирался отдать писцу, и понимая, что не следует им застрять у него, (3) он, по возвращении, обратился к Цезарю, а затем, по указанию Цезаря, к сенату с вопросом, как угодно поступить с этой платой. Дело незначительное, но все-таки дело. Наследники писца требовали деньги себе, префекты эрария — народу. (4) Спор рассмотрели; говорил адвокат наследников, затем адвокат «народа»; оба очень хорошо. Цецилий Страбон предложил внести деньги в казну, Бебий Макр — отдать наследникам. Согласились со Страбоном.

Похвали Марцеллина! я это сразу сделал. Хотя с него вполне достаточно одобрения принцепса и сената, он все же обрадуется и твоему свидетельству. (6) Всех, кто ищет себе славного и доброго имени, так радует признание и похвала даже от тех, кто стоит ниже. Тебя же Марцеллин чтит и мнение твое высоко ценит. (7) К тому же, если он узнает, что молва о его поступке разнеслась до тех пределов, то, конечно, обрадуется тому, какое далекое путешествие совершила его слава. Не знаю почему, но люди больше ценят славу не великую, а широко разошедшуюся. Будь здоров.

13

Плиний Корнелию Тациту привет.

Радуюсь, что ты прибыл в город здравым и невредимым. Приезду твоему я всегда радуюсь, а сейчас ты мне особенно нужен. Сам я еще несколько дней задержусь на Тускуланской вилле: хочу закончить работу, которой сейчас занят. (2) Боюсь, что если под конец охладею к ней, то взяться вновь будет трудно. А пока, чтобы как-нибудь утолить свое нетерпение, я в этом письме, посланном как вестник заранее, прошу тебя о том, о чем буду просить и лично. Сначала, однако, узнай, о чем буду просить.

(3) Недавно, когда я был в своем родном городе, пришел приветствовать меня сын моего земляка, мальчик в претексте. «Учишься?» «Да» — «А где?» — «В Медиолане» — «Почему не здесь?» — и отец его (они были вместе, и отец сам привел мальчика) отвечает: «потому что нет здесь учителей» — (4) «Почему нет? для вас, отцов (нас, кстати, слушало много отцов), важнее важного, чтобы дети ваши учились именно здесь. Где им приятнее оставаться, как не в родном городе? где их держать в целомудренной чистоте, как не на глазах у родителей? где, как не дома, меньше расходов? (5) разве не стоит сложиться и нанять учителей, а деньги, которые вы теперь тратите на жилье, на дорожные расходы, на покупки в чужом месте (а в чужом месте приходится все покупать), вы прибавите к их плате.

Вот я, человек пока бездетный, готов дать ради родного города, как я дал бы ради дочери или матери, третью часть того, что вы решите собрать. (6) Я бы пообещал и всю сумму, если бы не боялся, что толку от моего подарка не будет по причине учительских происков. Я вижу, что по многим местам, где учителей нанимают от города, так и случается. (7) Пресечь это зло можно одной мерой: предоставить право нанимать учителей только родителям. Их заботу о детях увеличит необходимость взносов. (8) Люди, может быть, небрежные к чужому, будут бережно обходиться со своим и приложат старание к тому, чтобы только достойный получал мои деньги: он ведь будет получать и от них самих. (9) Поэтому соглашайтесь, сговоритесь и наберитесь духу в расчете на меня: я хотел бы, чтобы сумма, которую я должен внести, была как можно больше.

Ничего лучшего не можете вы предоставить вашим детям, ничего приятнее родному городу. Пусть воспитываются здесь те, кто здесь родился, пусть с самого детства учатся любить родную землю, пусть сживаются с ней. Привлеките таких знаменитых учителей, чтобы из соседних городов сюда приезжали учиться, и как теперь ваши дети отправляются в чужие края, так пусть из чужих краев стекаются сюда».

(10) Я подумал: надо перебрать все это подробно, как бы от истоков, чтобы ты хорошо знал, как я буду благодарен, если ты возьмешь на себя мое поручение. Поручаю же я тебе и прошу, — дело ведь важное: из толпы ученых поклонников твоего таланта, у тебя собирающихся, высмотри, кого бы прельстить учительским местом. Оговорю только, что я никому ничего не обещаю: я сохраняю за родителями полную свободу, пусть они обсуждают, пусть выбирают. Я притязаю только на хлопоты и расходы. (11) Итак, если найдется человек, уверенный в своих способностях, пусть отправляется туда при условии, что отсюда он ничего, кроме уверенности в себе, не увозит. Будь здоров.

14

Плиний Патерну привет.

Ты, может быть, по своему обыкновению, и требуешь и ждешь от меня речи, а я предлагаю тебе, словно какой-то заморский изысканный товар, свои гендекасиллабы (ты их получишь вместе с этим письмом). (2) Это моя забава: я развлекаюсь ими на досуге: в повозке, в бане, за обедом. (3) В этих стихах я шучу, забавляюсь, говорю о своей любви, печали, гневе, жалуюсь, вдаюсь в описания, иногда краткие, иногда торжественные, и стараюсь самим разнообразием понравиться кое-чем одним, а кое-чем, может быть, и всем. (4) Если некоторые стихи покажутся тебе немного вольными, то тебе, человеку ученому, ничего не стоит вспомнить, что и великие, достойнейшие мужи, писавшие такие стихи, не только не воздерживались от игривых тем, но и называли вещи своими именами. Я этого избегаю не по строгости нравов (откуда бы взяться?), а по робости. (5) А впрочем, я знаю вернейшее правило для таких мелочей, выраженное Катуллом:

Сердце чистым должно быть у поэта, Но стихи его могут быть иными. Даже блеск и соленость придает им Легкой мысли нескромная усмешка 474 . [Перевод Ф. А. Петровского.]

(6) Как дорожу я твоим судом, ты можешь заключить хотя бы из того, что я предпочел вручить тебе все для оценки, а не только избранное — для похвалы. (7) Умный и тонкий читатель не должен сравнивать между собой произведения разных литературных видов, но, взвесив их в отдельности, не почитать худшим то, что в своем роде совершенно.

(8) К чему, однако, столько слов? Совсем уж глупо извинять или рекомендовать глупости в длинном предисловии. Одно все-таки надо сказать заранее: я думаю надписать эти мои безделки так: «Гендекасиллабы». Это заглавие вынуждено самым размером. (9) Поэтому, если ты предпочтешь назвать их эпиграммами, идиллиями, эклогами или, как многие, поэмками, называй как угодно — у меня есть только «гендекасиллабы». (10) А тебя, человека чистосердечного, прошу: скажи мне о моей книжечке то, что ты сказал бы о ней другому, нетрудно выполнить эту просьбу. Если бы эта вещица была самым крупным или единственным моим произведением, то сказать «займись-ка чем другим» было бы, пожалуй, жестоко, но сказать «у тебя же есть чем заняться» — это и ласково и вежливо. Будь здоров.

15

Плиний Миницию Фундану привет.

Если у меня есть вообще способность оценивать людей, то она доказана моей особой любовью к Азинию Руфу. Это человек исключительный и добрый друг хорошим людям. Почему мне не причислить и себя к хорошим? Он в тесной дружбе с Корнелием Тацитом (ты знаешь, какой это человек). (2) И если ты хорошо думаешь о нас обоих, то должен так же думать и о Руфе, потому что прочнее всего скрепляет дружбу сходство нравственного облика. (3) У него много детей, и тут он выполнил обязанность хорошего гражданина и пожелал, в наш век выгодной бездетности, когда в тягость даже единственный сын, иметь от своей плодовитой жены многочисленное потомство. Его уже зовут дедом: внуки у него от Сатурия Фирма, которого ты полюбишь, как я, если поближе, как я, узнаешь.

(4) Все это к тому, чтобы ты знал, какую прекрасную и многочисленную семью ты обяжешь одной своей услугой: просить о ней побуждают меня, во-первых, собственное желание; а затем некое доброе предзнаменование. (5) Мы желаем тебе и предрекаем консульское звание на ближайший год: предсказание подсказано и твоими достоинствами и суждением принцепса. (6) И тут совпадение: как раз в этот самый год квестором должен стать старший сын Руфа, Азиний Басс; этот молодой человек (отец хочет, чтобы я высказал о нем свое мнение, юноша по своей скромности не позволяет) — лучше отца. (7) Трудно поверить заглазно (хотя ты обычно веришь мне во всем), как он энергичен, честен, сведущ, талантлив, усерден, памятлив. Ты все это увидишь сам, проверив его. (8) Хотел бы я, чтобы наше время было так богато людьми высокой души, что ты должен был кого-то предпочесть Бассу. Я бы первый уговаривал тебя оглядеться вокруг и долго взвешивать, кого бы выбрать. (9) Теперь же — но я не буду говорить о своем друге, нарушая меру, скажу одно: юноша достоин, чтобы ты, по обычаю предков, взял его вместо сына. (10) Разумные люди, ты например, должны принимать от государства, как детей, таких юношей, каких мы желаем себе от природы в сыновья. Тебе, консулу, почетно будет иметь квестором сына претория, родственника консуляров, по суждению которых он, еще совсем юноша, является для них украшением.

(11) Склонись же на мои просьбы, последуй совету и прежде всего прости, если я, по-твоему, поторопился: любовь, во-первых, в своих желаниях нетерпелива, а затем в этом государстве, где все расхватывается захватчиками, ожидающие законного срока приходят не вовремя, а опаздывают. И предвкушение желанного само по себе так приятно.

(12) Пусть же Басс уже чтит тебя как консула; ты полюби его как своего квестора, а мы, горячо любящие вас обоих, будем вдвойне радоваться.

(13) А я так люблю и тебя и Басса, что и ему, чьим бы квестором он ни был, и твоему квестору, кто бы он ни был, буду помогать в получении магистратур всеми силами — и трудом и своим влиянием. Нам будет очень приятно, если моя дружба и твой консулат соединятся в заботах об этом юноше и мои просьбы поддержишь именно ты: сенат ведь очень прислушивается к твоему мнению и придает много веры твоему свидетельству. Будь здоров.

16

Плиний Валерию Павлину привет.

Радуйся за меня, радуйся за себя, радуйся за наше общество: литература до сих пор в чести. Недавно я должен был говорить у центумвиров; пройти мне можно было только со стороны трибунала, только через судейские места: кругом все было битком забито. (2) У какого-то приличного вида юноши разорвали тунику (в толпе это часто случается), и он, в одной тоге, простоял не шелохнувшись целых семь часов. (3) Я говорил так долго с большим напряжением и еще большим успехом. Будем же работать; не будем ссылаться на то, что другие бездельничают! есть люди, которые слушают, есть люди, которые читают. Создадим что-нибудь достойное слушания, достойное чтения. Будь здоров.

17

Плиний Клузинию Галлу привет.

Ты напоминаешь мне о деле Кореллии против Г. Цецилия, будущего консула, и просишь, чтобы за ее отсутствием я ее защищал. За напоминание благодарю, за просьбу обижаюсь. Напоминать мне нужно для ознакомления с делом; не нужно просить о том, чего не сделать было бы для меня низостью. (2) Мне ли колебаться стать на защиту дочери Кореллия? С противником ее, правда, я не только близко знаком, но и дружен; (3) добавь сюда его положение, высокую магистратуру, ему предназначенную: она вызывает у меня тем большее уважение, что я уже выполнял ее. Естественно желать самой высокой оценки того, чего ты сам достиг. (4) Но когда я думаю, что буду защищать дочь Кореллия, все эти соображения кажутся мне сущими пустяками.

Передо мной встает ее отец: в наше время не было человека столь основательного, чистого сердцем, ума тонкого. Любовь моя родилась от восхищения им, и (обычно бывает наоборот) я восхищался им тем больше, чем больше в него вглядывался. (5) Вглядывался до глубины: видел его шутливым и серьезным, в горе и радости: у него не было от меня тайн. (6) Я был еще так молод, а он относился ко мне внимательно и даже (осмелюсь сказать) с уважением, будто к сверстнику. Он поддерживал меня и говорил в пользу моих кандидатур, он вводил меня и был рядом, когда я начинал свою магистратуру, советовал мне и руководил мной в ее исполнении. Всякий раз, когда мне надо было помочь, он, слабый старик, вел себя как полный сил юноша. (7) Сколько сделал он для моей репутации дома, в обществе, у самого принцепса! Однажды у императора Нервы зашел разговор о достойных молодых людях, и большинство присутствующих очень меня хвалили; Кореллий немного помолчал (это придавало особенный вес его словам) и затем, с серьезностью, тебе знакомой, произнес: «на похвалы Секунду мне надо быть скупее: он ведь ничего не делает без моего совета». (9) Этими словами он свидетельствовал (даже желать такого значило бы превысить меру!), что во всем поступаю я очень разумно, ибо всегда поступаю по совету очень разумного человека. И умирая, он сказал дочери (она часто это говорит всем): «много я за свою долгую жизнь приобрел тебе друзей, но главные из них это Секунд и Корнут».

(10) И вспоминая об этом, я понимаю, что мне надо постараться никоим образом не обмануть той уверенности во мне, какая была у этого очень предусмотрительного человека. (11) Со всей готовностью выступлю я в защиту Кореллии и не побоюсь, что навлекаю на себя обиду, хотя думаю, не только простит, но и похвалит меня человек, который, по твоим словам, затевает новую тяжбу в расчете иметь дело лишь с женщиной. Только бы сказать на суде конечно сильнее и пространнее, чем позволяет краткость письма, в оправдание и даже в похвалу себе, то же самое, что мною здесь изложено. Будь здоров.

18

Плиний Аррию Антонину привет.

Чем мне еще доказать тебе мое восхищение твоими греческими эпиграммами, как не своей попыткой соперничать с тобой и написать кое-что по-латыни? выходит, конечно, худо. Виноваты тут, во-первых, мой слабый талант, а затем бедность или, как говорит Лукреций, «нищета родной речи». (2) И если ты найдешь в этих стихах, латинских и моих, какую-то долю приятности, то подумай, сколько прелести в том, что написано тобой по-гречески. Будь здоров.

19

Плиний Кальпурнии Гиспулле привет.

В родственных отношениях ты образец. Вы с братом (прекрасный был человек) горячо любили друг друга и дочь его ты любишь как свою собственную. Относишься ты к ней не только как тетка, ты замещаешь ей утраченного отца. Не сомневаюсь, что для тебя будет большой радостью узнать, что она вышла достойной отца, достойной тебя, достойной деда. (2) Ум у нее очень острый, большая сдержанность. Меня она любит: свидетельство целомудрия.

Прибавь к этому любовь к литературе; она родилась от привязанности ко мне. (3). Она держит у себя мои произведения, перечитывает их, даже заучивает наизусть. Как она беспокоится перед моими выступлениями, и как радуется после них! она расставляет людей, которые бы ей сообщали, какими возгласами согласия и одобрения сопровождали мою речь, каков был исход суда. Когда я рецитирую, она сидит тут же за занавесом и жадным ухом ловит похвалы мне. (4) Она поет мои стихи и даже аккомпанирует себе на кифаре: у нее не было учителя музыки; ее учила любовь, лучший наставник.

(5) И я твердо надеюсь, что жить мы будем в постоянном, со дня на день крепнущем единодушии. Она ведь любит во мне не молодость и не телесную красоту, — она увядает со старостью, — а мою славу. (6) Иначе и быть не может у той, которая выросла у тебя на руках и тобой наставлена, которая, живя с тобой, видела только нравственно чистое и достойное, которая привыкла любить меня, слушая твои хвалебные речи. (7) Ты почитала мою мать как родную; меня ты воспитывала с самого детства, хвалила и предсказывала, что я буду таким, каким сейчас кажусь моей жене. (8) Мы наперерыв благодарим тебя за то, что ты дала ее мне, меня ей, словно выбрав нас друг для друга. Будь здорова.

20

Плиний Новию Максиму привет.

Что я думаю о каждом из твоих произведений, тебе известно: прочитав, я тебе говорил о каждом. Выслушай теперь мое суждение о твоем творчестве в целом.

(2) Ты пишешь прекрасно: в тебе есть сила и едкость, возвышенность и разнообразие; язык у тебя изысканный, чистый, богатый и образный. Ты несся на всех парусах своего таланта и печали, и они помогали друг другу: талант сделал печаль высокой и прекрасной; печаль прибавила силы и горечи. Будь здоров.

21

Плиний Велию Цериалу привет.

Горькая судьба дочерей Гельвидия; обе умерли родами, обе разрешились девочками.

(2) Тяжело мне, и горе мое нельзя назвать чрезмерным: так прискорбно видеть, что достойнейших женщин на заре юности унесло материнство. Беспокоюсь за судьбу малюток, осиротевших при самом рождении своем; беспокоюсь за обоих хороших мужей, беспокоюсь и за самого себя. (3) Моя любовь к их покойному отцу крепка и неизменна; ее засвидетельствовали и моя речь и мои произведения. Из троих его детей остается теперь один сын, единственная опора дома, совсем недавно опиравшегося на многих.

(4) Если судьба сохранит его здравым и невредимым, и таким, как отец и дед, это будет великим утешением в моей печали. Я тем более беспокоюсь за его жизнь и нравы, что он остался один-одинешенек. Ты знаешь, как я в своей любви мнителен, как я всего боюсь. (5) Нечего тебе поэтому удивляться, что я больше всего боюсь за человека, на которого больше всего возлагаю надежд. Будь здоров.

22

Плиний Семпронию Руфу привет.

Я присутствовал на обсуждении одного дела наилучшим принцепсом: я член его совета. Виенцы справляли у себя «гимнический агон», устроенный по чьему-то завещанию. Требоний Руфин, человек редкий и мне приятель, постарался, будучи дуумвиром, его не допустить и запретил навсегда. Утверждали, что у него на это не было общественного полномочия. (2) Он защищался сам и удачно и красноречиво; обдуманность и серьезное спокойствие, с каким он, римлянин и хороший гражданин, говорил о своем деле, выделяли его речь. (3) Когда стали опрашивать мнения, Юний Маврик (нет человека более твердого в своих убеждениях и более правдивого), сказав, что не надо восстанавливать виенцам агона, добавил: «если бы можно было уничтожить в Риме».

(4) «Определенно и смело», — скажешь ты. Еще бы нет! но это в духе Маврика. Перед императором Нервой он высказался не менее смело. Нерва обедал в небольшом обществе: рядом, почти на груди у него, возлежал Вейентон; назвав это имя, я сказал все. Зашла речь о Катулле Мессалине; он ослеп, и это несчастье только добавило ему злобной свирепости; он никого не уважал, ни перед кем не краснел и не знал сострадания; поэтому совсем как дротиком, который несется слепо и бездумно, Домициан часто и замахивался им в самых лучших. (6) Все во время обеда заговорили о низости Мессалина и его кровожадных советах. «Что он претерпел бы, будь сейчас в живых?» — спросил император. «Он обедал бы с нами», — ответил Маврик.

(7) Я очень отклонился в сторону, с удовольствием, правда. Решено было запретить агон, вредно влиявший на нравы виенцев, так же как наш на нравы всего мира. Пороки виенцев остаются у них, в их городе; наши разбредаются по свету. Как в человеке, так и в государстве, тяжелее всего болезнь, начинающаяся с головы. Будь здоров.

23

Плиний Помпонию Бассу привет.

Я с большим удовольствием узнал от наших общих приятелей, что ты, как и полагается такому мудрому человеку, умело распределяешь свой досуг и, живя в прелестнейшем месте, упражняешь свое тело и на суше и на море, много рассуждаешь, многое слушаешь, многое перечитываешь, и хотя знания твои велики, но ты ежедневно что-то к ним добавляешь.

(2) Так следует на старости лет жить человеку, который нес высшие магистратуры, командовал войсками и целиком отдавал себя государству, пока это следовало делать. (3) Молодость и средний возраст мы должны уделять родине, старость — себе. Так предписано и законами, которые предлагают досуг человеку в летах. (4) Когда же мне разрешено будет, когда по возрасту не постыдно будет жить по этому образцу в таком дивном покое? когда мое деревенское уединение получит имя не безделия, а спокойной жизни? Будь здоров.

24

Плиний Фабию Валенту привет.

Недавно я говорил у центумвиров на заседании всех четырех комиссий, и вдруг вспомнил, что я юношей выступал в таком же заседании. (2) И, как обычно бывает, я углубился в прошлое: я начал перебирать своих товарищей адвокатов, выступавших в том же суде и в этом. Я оказался единственным, кто говорил и тогда и теперь: сколько перемен! — человек хрупок, и судьба непостоянна!

(3) Некоторые из выступавших тогда умерли, другие сосланы; одного убедили замолчать возраст и здоровье, другой добровольно наслаждается блаженным досугом. Тот командует войском; этого дружба принцепса отвлекла от адвокатских обязанностей. (4) А сколько изменилось в моей собственной жизни! Я выдвинулся своими писаниями, за писания попал в беду, ими опять выдвинулся. (5) Дружба хороших людей помогала, вредила и опять помогает. Если посчитать годы, то кажется, прошло совсем мало времени; если посмотреть, как все изменилось, можно подумать, что целый век. (6) Такой круговорот в этом так меняющемся, не знающем покоя мире, убеждает в том, что нельзя ни в чем отчаиваться и нельзя ни на что полагаться.

(7) Я привык делиться с тобой всеми своими размышлениями и наставлять тебя теми же советами и примерами, какими наставляюсь сам. Вот смысл этого письма. Будь здоров.

25

Плиний Мезию Максиму привет.

Я писал тебе, что можно опасаться, как бы тайное голосование не привело к безобразиям. Так и случилось.

В недавних комициях на некоторых табличках были написаны всякие шутки и даже непристойности, а на одной вместо имен кандидатов оказались имена их покровителей. (2) Сенат вознегодовал и громко стал призывать гнев принцепса на голову писавшего. Тот затаился; может быть, оказался даже среди возмущавшихся. (3) Можно себе представить, что вытворяет дома человек, который в таком деле, в такую серьезную минуту забавляется шутовскими проделками и вообще ведет себя в сенате, как светский фат? (4) Столько наглости придает испорченной душе эта уверенность: «а кто узнает?» потребовал таблички, взял стиль, опустил голову, — никого ему не стыдно, себя он презирает. Вот и получается шутка, достойная подмостков.

(5) Куда обратиться? Какие лекарства станешь искать? Лекарства нигде не могут справиться с болезнями. ’Αλλα ταΰτα τω υπερ ημας μελήσει [об этом позаботится тот, кто стоит над нами.]: кому изо дня в день приходится много бодрствовать и много трудиться по причине нашей ленивой и в то же время необузданной распущенности. Будь здоров.

26

Плиний Метилию Непоту привет.

Ты просишь, чтобы я просмотрел и исправил мои произведения, которые ты старательно приобретал. Сделаю. Чем мне приятнее заняться, особенно по твоей просьбе? (2) Если ты, человек серьезнейший, ученый, красноречивый и к тому же заваленный делами, будущий правитель огромной провинции, так ценишь мои писания, что везешь их с собой, то как же мне не постараться, чтобы они в твоих вещах не оказались обидно лишними!

(3) Я постараюсь, во-первых, чтобы они были для тебя приятными спутниками, а затем, чтобы по возвращении ты нашел нечто, что тебе захотелось бы к ним добавить. Такой читатель, как ты, пробуждает охоту работать и дальше. Будь здоров.

27

Плиний Помпею Фалькону привет.

Идет третий день, что я слушаю с великим удовольствием, даже с восхищением рецитацию Сентия Авгурина. Он называет свои произведения «поэмками»: в них есть простота и возвышенность, есть изящество, нежность, сладостность; есть и горечь. (2) Я думаю, что уже несколько лет ничего более совершенного в этом роде поэзии написано не было. Может быть, меня обманывает любовь к автору, или то, что он меня так превозносит? (3) Он написал стихи на тему о том, что я иногда забавляюсь в стихах. Я сделаю тебя судьей моего собственного суждения, если мне вспомнится второй стих этого стихотворения. Остальные я помню:

Песни я пою мелкими стишками, Как когда-то Катулл их пел, а также Кальв и древние. Мне-то что за дело! Плиний лишь один пусть мне будет первым. Он стишки предпочел, оставив форум. Ищет, что полюбить, и сам любимый. Вот он Плиний, а сколько в нем Катонов! Ну теперь, мой мудрец, любви страшися.

[Перевод А. И. Доватура.]

(5) Посмотри, как это все остроумно, как уместно, как выразительно. Обещаю тебе, что вся книга написана на такой же лад. Как только он ее издаст, я тебе ее пришлю.

Полюби юношу и поздравь наше время с таким талантом, украшенным, к тому же, доброй нравственностью. Он живет со Спуринной, живет с Антонином: одному он свойственник, обоим друг. (6) Из этого можешь заключить, как совершенен юноша, которого так любят эти достойнейшие старцы. Очень верно сказано:

γινώσκων, ότι τοιοΰτος εστίν, οισπερ ήδεται συνών. [...человек таков, как те, кому приятно с ним водиться (отрывок из утерянной трагедии Еврипида «Феникс», 809).]

Будь здоров.

28

Плиний Вибию Северу привет.

Геренний Север, человек ученейший, весьма желает поместить у себя в библиотеке портреты твоих земляков, Корнелия Непота и Тита Катия. Он просит меня, если они там есть, — а вероятно есть, — заказать с них копии в рисунке и в красках.

(2) Я возлагаю эту заботу именно на тебя; во-первых, потому, что ты с дружеской готовностью выполняешь мои желания, а затем ты относишься к литературе с великим почтением, к занятиям ею с великой любовью и, наконец, свой родной город и тех, кто прославил его, ты почитаешь и любишь. Прошу тебя, пригласи самого усердного художника. (3) Трудно уловить сходство, рисуя с натуры, но гораздо тяжелее передать его, копируя копию. Я и прошу, не позволяй мастеру, тобой выбранному, приукрашивать его копию. Будь здоров.

29

Плиний Роматию Фирму привет.

Где ты? На ближайшее судебное заседание явись во что бы то ни стало. Нечего спать, полагаясь на меня: это не пройдет безнаказанно. (2) Претором Лициний Непот, человек суровый и решительный! И претор наложил штраф на сенатора! тот защищался в сенате; защита была будто мольба о помиловании. Штраф с него снят, но он был в страхе, он просил, ему нужно было оказать милость.

(3) Ты скажешь: «не все преторы так строги». Ошибаешься. Установить или возобновить такое правило может только строгий магистрат, применять установленное или возобновленное может и самый мягкий. Будь здоров.

30

Плиний Лицинию Суре привет.

Я привез тебе с моей родины в качестве подарка вопрос, достойный твоей глубокой учености. (2) Есть источник, который берет начало в горах, сбегает вниз по скалам и втекает в маленькую, руками человеческими устроенную столовую; немного там задерживается и впадает в Ларий. Природа его удивительна: трижды в день, через определенные промежутки, вода в нем прибывает и спадает. (3) Это отчетливо видно, и наблюдаешь за этим с величайшим удовольствием. Лежишь на берегу, закусываешь и пьешь из самого источника (вода в нем очень холодная), а он по точно отмеченному времени то отступает, то надвигается. (4) Если ты положишь кольцо или какой-нибудь предмет на сухое место, вода его постепенно омывает и, наконец, покрывает совсем; затем он показывается: вода мало-помалу отходит. Если наблюдать подольше, то это самое явление увидишь и в другой, и в третий раз.

(5) Некий скрытый воздух то расширяет истоки источника, то закрывает их в зависимости от того, втягивается ли он или выталкивается? (6) Мы видим, что то же самое происходит в бутылках и других сосудах с узким или не во всю ширину открытым горлом. Хотя их и держишь совсем наклонно, вода, которую не пускает воздух, выливается с задержками, с частыми как бы всхлипываниями. (7) Может быть, природа океана и источника одинакова, и та же причина, которая гонит океанские воды на берег, а потом заставляет их схлынуть, заставляет и это малое количество воды поочередно спадать и подниматься? (8) Противный ветер поворачивает вспять реки, текущие к морю; может быть, есть что-то, что гонит назад воды этого источника? А может быть, в скрытых водяных жилах есть определенное количество воды, и пока оно набирается взамен поглощенного, ручей мелеет и теряет силу, а когда наберется, он становится полноводнее и бойчее? Не существует ли какой-то скрытой невидимой силы, которая истощается, переполняя источник, и восстановившись, обессиливает его?

(11) Ты исследуй причины (можешь ведь) такого удивительного явления; с меня достаточно, если я изложил ясно то, что происходит. Будь здоров.

 

КНИГА V

1

Плиний Аннию Северу привет.

Довелось мне получить скромный легат, но он мне приятнее самого большого. Почему приятнее самого большого? Галла, лишив наследства своего сына Асудия Куриана, оставила наследником меня, а в сонаследники назначила Сертория Севера, претория, и нескольких известных римских всадников. (2) Куриан стал просить, чтобы я отдал ему свою часть и этим примером помог бы ему; он обещал по тайному соглашению оставить ее мне. (3) Я отвечал, что не в моих правилах делать одно открыто, а другое втайне, а кроме того одаривать человека состоятельного и бездетного чести не делает. А главное, если я отдам свою часть, ему это на пользу не будет: будет на пользу, если я отступлюсь. Я готов отступиться, если мне станет ясно, что он лишен наследства несправедливо. (4) Он мне: «расследуй, пожалуйста». Я, немного помедлив, говорю: «хорошо! почему мне считать себя хуже, чем я тебе кажусь. Теперь, однако, запомни: у меня хватит твердости, если так подскажет совесть, высказаться за решение твоей матери». — (5) «Как ты захочешь. Ты ведь захочешь того, что справедливо».

Я пригласил на совет двух наиболее уважаемых тогда в Риме людей, Коррелия и Фронтина; они уселись в моей комнате, я между ними. Куриан сказал все, что, по его мнению, говорило за него. (6) Я кратко ответил (никого другого не было, чтобы вступиться за честь умершей), затем удалился и объявил решение совета: «У матери твоей, Куриан, были основательные причины гневаться на тебя».

После этого он подал в суд центумвиров на всех наследников, кроме меня. (7) Приблизился день суда. Мои сонаследники хотели все уладить и сговориться с Курианом: в правоте дела они не сомневались, страшным было время. Боялись, как бы не выйти из суда центумвиров уголовными преступниками; видели ведь, что так случалось со многими.

(8) А среди них были люди, которых можно было упрекнуть в дружбе с Гратиллой и Рустиком. Меня попросили поговорить с Курианом.

(9) Мы встретились в храме Согласия. «Если бы мать завещала тебе четвертую часть своего состояния, мог бы ты жаловаться? а если бы назначила наследником всего имущества, но израсходовала на легаты столько, что у тебя больше четвертой части и не осталось? поэтому пусть с тебя будет довольно, если ты, лишенный наследства матерью, получишь четвертую часть его от ее наследников, а я к ней еще прибавлю. (10) Жалобы на меня ты не подавал, уже прошло два года, и я владею всем по праву пользования, но чтобы ты стал сговорчивее с моими сонаследниками, и уважение ко мне не обошлось тебе дорого, я предлагаю с моей стороны столько же». Наградой мне была не только спокойная совесть, но и добрая слава. (11) Этот самый Куриан оставил мне легат, и поступок мой (может, я льщу себе) отметил почетным определением, как достойный древних времен.

(12) Я написал тебе об этом потому, что я привык говорить с тобой как с самим собой обо всем, что меня радует или огорчает, а затем я подумал, что жестоко лишать такого любящего друга удовольствия, которое я испытываю сам. (13) Я ведь не настолько мудр, чтобы считать безразличным, получат ли признание и одобрение мои поступки, которые, по-моему, мне к чести. Будь здоров.

2

Плиний Кальпурнию Флакку привет.

Я получил прекраснейших дроздов, счесться за которые не могу ни тем, что у меня есть в Лаврентинуме из города, ни тем, что есть в море: погода бурная. (2) Поэтому ты получишь только письмо, от которого нет никакого толка, откровенно неблагодарное, притом от человека, даже не взявшего в пример при обмене подарками ловкого Диомеда. Ты по своей доброте окажешь мне милость, особенно за признание в том, что ее не стою. Будь здоров.

3

Плиний Титию Аристону привет.

Многие услуги твои были мне приятны и дороги, но больше всего одолжил ты меня своим решением не скрывать случившейся у тебя долгой и содержательной беседы о моих стихах. Она затянулась, потому что мнения оказались разные; были люди, которые не осуждали самих произведений, но по-дружески прямо упрекали меня за то, что я и писал такое и рецитировал.

(2) Я еще увеличу мою вину, ответив таким образом: «Я пишу иногда, да, пишу вольные стихи, я слушаю комедии, я и смотрю мимы, и читаю лириков, и понимаю поэтов, писавших во вкусе Сотада. А еще я шучу, забавляюсь; все эти виды невинного отдыха можно охватить в одной формуле: «я — человек»».

(3) Я не огорчаюсь этим мнением о моей нравственности тех, кто, не зная, что такие стихи часто писали люди очень образованные, очень чистые и уважавшие себя, удивляются этим моим писаниям. (4) От тех же, кому известно, каким писателям я следую, я надеюсь легко получить разрешение заблудиться вместе с теми, подражание кому не только в серьезном, но и в пустяках стоит одобрения. (5) Побояться (я не назову никого из живых, чтобы не оказаться заподозренным в лести), что мне неприлично то, что было прилично Цицерону, Кальву, Азинию Поллиону, Мессале, Гортензию, Бруту, Сулле, Катуллу, Сцеволе, Сервию Сульпицию, Варрону, Торквату, нет Торкватам, Меммию, Лентулу Гетулику, Сенеке и нашему современнику Вергинию Руфу? Если недостаточно примера частных лиц, назову божественного Юлия, божественного Августа, Нерву, Тиберия, Нерона миную, хотя и знаю, что чистое не становится хуже, если иногда им займутся люди плохие; вообще же оно удел хороших: тут первыми надо поставить Вергилия, Корнелия Непота и предшественников их, Акция и Энния; они не сенаторы, но высота нравственного облика зависит не от звания.

(7) Я, правда, рецитирую, а делали они это или нет, я не знаю. Но их удовлетворяла собственная оценка: у меня нет такой уверенности в себе, чтобы считать совершенным то, что мне нравится. (8) Рецитирую по следующим причинам: во-первых, автор из страха перед слушателями старательнее займется своими писаниями, а затем в местах для него самого сомнительных он поступит как бы по решению совета.

(9) Много замечаний получит он от многих, а если и не получит, то он проникнет в мысли каждого, наблюдая за выражением лица, глаз, за кивками, движением руки, глухим шумом, молчанием; по этим явным признакам отличают настоящее суждение от любезных слов. (10) Поэтому, если кому-нибудь из присутствующих захочется прочесть то, что я рецитировал, он увидит кое-какие изменения или пропуски, сделанные, может быть, как раз по его суду, хотя сам он ничего мне и не говорил. (11) Я выступаю словно перед приглашенными к себе друзьями; иметь большое число их многим во славу и никому не в укор. Будь здоров.

4

Плиний Юлию Валериану привет.

Дело незначительное, но начало значительного. Соллерт, преторий, обратился к сенату за разрешением ему устроить у себя в имении рынок. Послы вицетинцев выступили против: адвокатом их был Тусцилий Номинат; дело отложили. (2) На другое заседание сената вицетинцы явились без адвоката и заявили, что они обмануты, — оговорились ли они? действительно ли так думали? На вопрос претора Непота, кому поручили они свое дело, они ответили, что тому же, кому и раньше; на вопрос, выступал ли он даром, ответили, что за шесть тысяч; давали еще что-нибудь? сказали, что тысячу динариев. Непот потребовал явки Номината. (3) Пока все, но насколько я могу предсказывать, дело пойдет далеко: в большинстве случаев стоит только тронуть, пошевелить — и пошло, пошло ползти все дальше и дальше.

(4) Ты навострил уши благодаря мне. Проси подольше, поумильнее, чтобы узнать остальное, если только ты сам раньше не явишься в Рим; предпочтешь все сам видеть, а не только читать об этом. Будь здоров.

5

Плиний Новию Максиму привет.

Меня известили о смерти Г. Фанния: известие это повергло меня в глубокую печаль, во-первых, потому, что я любил этого выдающегося, красноречивого человека, а затем я привык прислушиваться к его суждениям. Был он наблюдателен от природы, от опыта сведущ, правду резал напрямик. (2) И еще мучит меня несчастье, с ним случившееся: он умер со старым завещанием, в котором нет тех, кого он очень любил, и одарены люди, его ненавидевшие. И это, впрочем, перенести можно; тяжелее то, что он оставил незаконченным прекрасное начинание. (3) Он был завален работой в суде, но находил время писать о последних днях людей, убитых или сосланных Нероном, и уже закончил три книги, основательные, правдивые, по стилю среднее между историей и речью. Он тем более хотел закончить остальные, что изданные читали и перечитывали. (4) Мне всегда кажется жестокой и преждевременной смерть тех, кто готовит нечто бессмертное. Люди, преданные наслаждениям, живут будто одним днем: кончилось сегодня — и нет причин жить, те, кто думает о будущих поколениях и хочет жить в своих произведениях, умирают всегда преждевременно, потому что смерть всегда обрывает у них что-то начатое. (5) Г. Фанний уже давно предчувствовал то, что случилось. Ему приснилось, что он в ночной тиши лежит в своей постели в позе занимающегося человека, а перед ним как обычно стоит ящик со свитками; вдруг, представилось ему, вошел Нерон, уселся на ложе, вынул первую уже опубликованную книгу о своих преступлениях, дочитал ее до самого конца, то же самое сделал со второй и третьей, а затем ушел. (6) Фанния в страхе истолковал это так: писание его закончится на той же книге, на которой и чтение Нерона. Это и сбылось.

(7) Я ухожу мыслями в прошлое, и скорбное сожаление охватывает меня: сколько бессонных часов, сколько труда потратил он даром. И я представляю себе собственную смертность, свои писания. Не сомневаюсь, что и ты от тех же мыслей в страхе за свои незаконченные работы. (8) Постараемся же, пока нам дана жизнь, чтобы смерти досталось как можно меньше того, что она сможет уничтожить. Будь здоров.

6

Плиний Домицию Аполлинарию привет.

Я оценил твою заботливую любовь: услышав, что я собираюсь летом к себе в этрусское имение, ты уговариваешь меня не ехать, считая эти места нездоровыми. (2) Побережие Этрурии действительно заражено и губительно, но мое имение далеко отступило от моря: оно лежит у подножия Апеннин, а эти горы по климату самые здоровые. (3) А чтобы ты отложил всякий страх за меня, послушай, какой здесь мягкий климат, как расположена местность, сколько удобств в самой вилле. Тебе будет приятно слушать, а мне рассказывать.

(4) Зимой здесь очень холодно: мирты, маслины и прочие деревья, которые хорошо идут там, где всегда тепло, здесь не примутся; лавр растет и бывает даже очень красив, но порой гибнет, правда не чаще, чем у нас под Римом. (5) Лето удивительно мягкое, в воздухе всегда какое-то движение, чаще от ветерков, чем от ветров. (6) Поэтому многие доживают здесь до старости; ты увидишь молодых людей, чьи деды и прадеды еще живы; услышишь старые сказки и язык, которым говорили наши предки; ты почувствуешь здесь, что родился в другом веке.

(7) Общий вид местности прекрасный: представь себе огромный амфитеатр, такой, который может придумать только природа. Широко раскинувшаяся равнина опоясана горами, вершины которых покрыты высокими старыми рощами. (8) Охота там занятие обычное, дичь разнообразная. Дальше спускаются по горе леса, откуда берут листья на корм скоту; между ними холмы с жирной почвой (если даже будешь искать здесь камни, вряд ли они попадутся), плодородием не уступающие полям на равнине; обильная жатва тут ничуть не хуже, только вызревает позднее. (9) Ниже по всему боковому склону сплошные, широко и далеко раскинувшиеся виноградники представляют вид однообразный; по краю они как бы окаймлены деревьями, по которым вьются лозы. (10) Дальше идут луга и поля — поля, которые могут поднять только очень крупные волы и самыми крепкими ралами; при первой вспашке из вязкой земли выворачиваются такие глыбы, что совсем их измельчить удается только при девятой. (11) Луга в пестрых цветах с клевером и другими нежными травами, всегда мягкими, словно весенними: их питают непересыхающие источники, но даже там, где воды очень много, болот не бывает. Земля здесь со склоном, и вся вода, которую она получает, но не впитывает, стекает в Тибр. (12) Он пересекает поля, судоходен, и по нему везут в Рим и зерно и плоды, но только зимой и весной; летом он мелеет, русло у него высыхает: назвать его полноводной рекой в это время нельзя, но по осени опять можно. (13) Ты получишь большое наслаждение, если оглядишь всю эту местность с горы; тебе покажется, что ты видишь не просто земельные угодия, а картину редкой красоты: куда ни обратишь глаза, они будут отдыхать на этом разнообразии, на этой упорядоченности.

(14) Усадьба расположена у подножия холма, но вид оттуда словно с вершины: холм поднимается так полого и постепенно, что ты оказываешься на вершине, даже не заметив подъема. Апеннины сзади и довольно далеко; оттуда в любой тихий и ясный день в усадьбу долетает ветер, но не пронизывающий и бурный, а словно уставший и обессиленный расстоянием. (15) Большая часть усадьбы смотрит на юг и словно приглашает солнце, летом с 6 утра, а зимой еще раньше в широкий, выступающий вперед портик, куда выходит много комнат; есть по обычаю старины и атрий.

(16) Перед портиком цветник; разнообразного вида грядки разделены буксом; вниз от цветника спускается лужок, на котором одно против другого стоят деревца букса, которым придана форма зверей; под ними мягкий, я сказал бы, волнообразно струящийся аканф. (17) Вокруг дорожка, обсаженная низким, разнообразно подстриженным вечнозеленым кустарником, затем аллея в форме цирка, окаймленная буксом, по-разному подстриженным, и низенькими деревцами, задержанными в росте рукой садовника. Все окружено глинобитной стеной; ее скрывает из вида, поднимаясь словно по ступеням, букс разного роста. (18) Дальше идет луг, не менее замечательный по природе своей, чем все описанное выше по искусству, с которым оно устроено; затем поля, много лугов и виноградные сады.

(19) Из портика, в самом начале его выступает столовая; из дверей ее видны край цветника, луга, широкий деревенский простор: из окон по одной стороне часть цветника и выступающие вперед постройки; из окон по другой — густолиственные купы деревьев на соседнем ипподроме. (20) Против середины портика, отступая назад, флигель с маленьким внутренним двориком, осененным четырьмя платанами; между ними фонтан, переполняющий мраморный бассейн, освежает платаны и траву под ними мелкой водяной пылью. (21) В этом помещении есть спальня, куда не проникают ни свет, ни звук; рядом обычная столовая, где обедают в дружеском кругу; она смотрит на дворик, портик и на все то, на что и портик. (22) Есть и другая спальня, в которой от соседнего платана стоит зеленый полумрак; она отделена мраморными панелями: живопись, изображающая ветвистые деревья и птиц на ветвях, не уступает в красоте мрамору. (23) Тут есть маленький ключ, вода которого с очень приятным ропотом падает через множество трубочек в чашу.

В углу портика напротив триклиния очень большая комната; одними окнами она глядит на цветник, другими на луг. Под окнами водоем, радующий глаз и слух. (24) Струя воды, низвергаясь сверху, падает вся в белой пене в это мраморное вместилище. Эта комната зимой самая теплая; она залита солнцем, (25) и рядом с ней гипокауст: в пасмурные дни впускаешь горячий воздух, и он греет вместо солнца. Потом просторная веселая раздевальня, дальше комнатка с большим прохладным бассейном. Если захочешь поплавать на просторе или в воде более теплой, то на площадке есть водоем, а рядом колодезь, из которого можешь облиться, если тепло надоест. (26) К этой комнатке примыкает средняя, где солнце всегда готово приветить тебя; в кальдарии его еще больше (он выдвинут вперед): там три ванны, к которым спускаешься по ступенькам; две из них на солнце, третья в стороне от солнца, но не от света. (27) Над раздевальней площадка, где одновременно разные группы могут заниматься разными упражнениями. Недалеко от бани лестницы, ведущие в криптопортик, но еще раньше к трем флигелям: один обращен к тому дворику с четырьмя платанами, другой к лугу, третий поднимается над виноградниками и смотрит в разные стороны света.

(28) В начале криптопортика из него выдвинулась комната и глядит на ипподром, на виноградники и горы; рядом с ней другая, открытая солнцу, особенно зимнему; тут же флигель — звено, соединяющее ипподром с виллой. Вот вид спереди.

(29) Сбоку на возвышении летний криптопортик; он не то что смотрит на виноградники, а вплотную к ним подходит; в середине его столовая, куда проникает здоровый ветер с апеннинских долин; сзади через очень широкие окна видны прямо виноградники, из дверей видны они же, но через криптопортик. (30) С той стороны столовой, где нет окон, устроена лестница, ее не видно, и по ней приносится все необходимое для обеда. В конце спальня, из которой окинуть взором самый криптопортик не менее приятно, чем виноградники. Под ним находится полуподвальный криптопортик; летом в нем стоит холод; воздуха в нем довольно, доступа ветрам нет, да их и не нужно. (31) За обоими криптопортиками от столовой идет портик, где до полудня холодно, а на склоне дня тепло. К нему примыкают два флигеля: в одном четыре комнаты, в другом три; солнце по ходу своему и освещает их, и оставляет в тени.

(32) Эта планировка и эти удобные помещения ничто перед ипподромом. Он весь на виду, и вошедшие сразу и целиком охватывают его взглядом. Он обсажен платанами, а их увивает плющ, и они зеленеют своей листвой вверху и чужой внизу. Плющ пробирается по стволу и ветвям и, перекидываясь с дерева на дерево, соединяет платаны; между ними низенький букс; букс с наружной стороны обсажен лавром, добавляющим свою тень к тени платанов. (33) Прямая широкая дорожка вдоль ипподрома в конце его изгибается по полукругу; его окружают кипарисы; от них ложится густая черная тень; дорожки, идущие внутри кругами, залиты светом; (34) тут растут розы, тут прохладно в тени и приятно на солнце. Кривая дорожка, опоясывающая пестрое многообразие этого полукруга, выпрямляется, но теперь она уже не одна: множество дорожек идет внутри ипподрома, отделяясь одна от другой буксом; тут в одном месте лужайка, (35) в другом посадки букса, подрезанного на множество ладов: иногда в форме букв, из которых складывается имя хозяина или искусника-садовода; тут он стоит в виде милевых столбов; там ему придан вид фруктовых деревьев: в изысканнейшем парке вдруг появляется некое подобие деревенского сада. Посередине украшением ипподрому служат посаженные с обеих сторон низенькие платаны. (36) За ними волнами ходит гибкий аканф, затем букс, подрезанный во множестве разных форм и имен. Там, где начало ипподрома, беседка с мраморной белой полукруглой скамьей; ее затеняет виноградная лоза, которую поддерживают четыре колонки Каристского мрамора; из скамьи, словно под тяжестью возлежащих, по трубочкам течет в каменную чашу вода; чаша вделана в изящную мраморную доску стола; вода, регулируемая скрытым механизмом, наполняет ее, никогда не переливаясь через край. (37) Посуду с кушаниями тяжелыми ставят по ее краям; легкая плавает кругом на игрушечных корабликах и птичках. Напротив фонтан, который выбрасывает воду и поглощает ее; взметнувшись вверх, она падает обратно; посредством соединенных между собой отверстий она то поглощается, то поднимается вверх. Около беседки, напротив нее, комната; это соседство делает еще краше и беседку и комнату. (38) Комната сверкает мрамором; двери открываются в зелень листвы; из одних окон смотришь вверх на зеленый склон, из других вниз. Маленькая, выступающая вперед веранда кажется частью той же самой комнаты и особой комнатой. Здесь стоит ложе, окна есть со всех сторон, но в комнате полумрак от тени: (39) роскошная лоза, захватив всю крышу, поднимается до самого конька. Ты лежишь там словно в лесу, только не чувствуешь, как в лесу, дождя. (40) Тут есть фонтан, вода в котором то появляется, то иссякает. В парке всюду расставлены мраморные скамьи, на которых, устав от ходьбы, отдыхают, как в спальне. Около скамей фонтанчики. По всему ипподрому журчат ручьи, текущие туда, куда их направила рука садовника; они поливают то одну часть парка, то другую, а иногда весь парк целиком.

Я бы многое пропустил, чтобы не показаться болтливым, но я поставил целью обойти с тобой в этом письме все уголки. (41) Я не боялся, что ты устанешь читать о том, на что можно глядеть не уставая, тем более, что при желании ты можешь передохнуть и отложить письмо. А кроме того я отдался своей любви: я люблю то, что почти целиком создал сам или что усовершенствовал. (42) А главное (почему не открыть тебе свою мысль, правильную или ошибочную?), я считаю первой обязанностью писателя прочесть свое заглавие и не раз спросить себя, о чем он собирается писать. Если он крепко держится своего сюжета, длиннот у него не будет, и их окажется множество, если он станет что-то еще набирать и притягивать. (43) Ты видишь, в скольких стихах Гомер, в скольких Вергилий описывают оружие — один Энея, а другой Ахилла — оба они кратки, ибо заняты выполнением задуманного. Ты видишь, что Арат не пропускает самых маленьких звезд и о них рассказывает и, однако, лишнего у него нет: он не отклоняется в сторону и работает над своей темой. (44) Так же и мы, «если малое можно сравнивать с большим»: если, пытаясь представить твоим глазам свою виллу, мы не говорим ничего, не относящегося к теме, то велико не письмо, занятое описанием, а вилла — предмет этого описания.

Вернемся, однако, к началу: да не упрекнут меня за слишком длинное отступление, справедливо обвиняя в нарушении собственного правила. (45) Я привел тебе причины, по которым предпочитаю мое этрусское поместье виллам под Тускулом, Тибуром и Пренесте. Кроме того, о чем я уже сказал, отдых здесь вернее, глубже и полнее; тога вовсе не нужна, по соседству никого, кто бы пригласил к себе; всюду мир и покой вдобавок к здоровой местности, ясному небу, прозрачному воздуху. (46) Там я здоровее всего и душой и телом: занятиями я укрепляю душу, охотой — тело. Мои люди нигде не чувствуют себя лучше: до сих пор из тех, кого я поселил здесь, я не потерял ни одного (в добрый час сказать). Да сохранят мне только боги и на будущее эту радость и добрую славу этому месту. Будь здоров.

7

Плиний Кальвизию Руфу привет.

Известно, что город нельзя ни назначить наследником, ни что-то ему выделить. Сатурнин, оставив нас наследниками, завещал нашему городу четвертую часть своего состояния, а затем вместо этой части выделил четыреста тысяч. Распоряжение это, если считаться с тем, что говорит закон, не имеет никакой силы; если с волей умершего — то оно имеет всю силу закона. (2) Для меня же воля умершего (боюсь, как встретят мои слова опытные законоведы) важнее закона, а желание его одарить наш родной город и тем более. (3) Неужели городу, которому я выделил своих миллион шестьсот тысяч сестерций, я откажу в четырехстах тысячах, составляющих чуть больше трети этого случайного дохода?

Я знаю, ты не возмутишься моим решением: ты ведь любишь этот самый город как хороший его уроженец. (4) Пожалуйста, на ближайшем собрании декурионов укажи им на закон, но мимоходом, не подчеркивая, и затем добавь, что мы им предлагаем четыреста тысяч, выделенных Сатурнином: это его дар, его щедрота; пусть нас называют только исполнителями его воли.

(5) Я не потрудился писать официально, памятуя, что ты и по долгу дружбы и по собственной рассудительности обязан и можешь действовать за нас обоих, а затем я побоялся, что покажется, будто я сбился в письме с того умеренного тона, который тебе легко сохранить в речи: (6) тут многое скажут и выражение лица, и жесты, и самый голос; письму отказано в этих пособниках; оно целиком предоставлено зложелательству истолкователей. Будь здоров.

8

Плиний Титинию Капитону привет.

Ты уговариваешь меня заняться историей, и уговариваешь не один: многие часто убеждали меня в том же, и я сам этого хочу — не по уверенности, что напишу хорошо (думать так, не испытав своих сил, безрассудно), а потому, что, по-моему, так прекрасно не допустить, чтобы бесследно исчезли люди, которым должна быть уготована вечность. И хорошо вместе с их добрым именем пронести сквозь века и свое. (2) Ни о чем я так не мечтаю, ничего так страстно не хочу, как длительного существования; что достойнее человека, особенно если за ним нет никакой вины и он не боится памяти потомков. (3) Днями и ночами думаю я:

Способ есть ли какой у меня над землею подняться 585 —

этого только и хочу; а это уже превышает мои желания —

Он, победитель, у всех на устах 586 ...

Достаточно того, что обещает, пожалуй, одна история. (4) Речи и стихи доставляют удовольствие, если они совершенны; историю, как бы она ни была написана, читать приятно. Люди по природе своей любознательны; и ничем не прикрашенное знакомство с фактами прельщает даже тех, кто с удовольствием слушает болтливые небылицы.

Меня влечет к этой работе семейный пример. (5) Мой дядя, он же и мой приемный отец, писал — и с большим тщанием — сочинения по истории. Мудрые люди говорят, что хорошо и почтенно идти по стопам предков, если, конечно, они шли прямым путем. (6) Почему же я медлю? я вел большие и важные дела; свои судебные речи, хотя больших надежд я на них и не возлагаю, я решил пересмотреть: если я их окончательно не доработаю, весь мой труд погибнет вместе со мной. (7) Если ты рассчитываешь на потомков, то для них недоделанное — то же самое, что не начатое. Скажешь: «ты можешь одновременно и пересматривать свои речи и писать историю». Если бы! и то и другое дело так трудно, что и с одним справиться уже хорошо.

(8) С девятнадцати лет я стал выступать на форуме, но и сейчас как в тумане вижу, чем должен быть оратор. (9) И к этому бремени добавить еще новое? История и речь имеют много общего, но это как будто общее так различно! и одна и другая рассказывают, но рассказывают о разном: речь — о мелком, грязном, повседневном; история — о событиях отдаленных, ярких, героических; (10) речь обнажает кости, мускулы, нервы; история показывает живое существо в красоте и силе; речь нравится особенной силой, горечью, напористостью; история — спокойно текущим, увлекательным рассказом. У них разный подбор слов, разный тон, разное построение. (11) И самое существенное, что у тебя в руках: κτημα, [приобретение] говоря словами Фукидида, или αγώνισμα. [состязание] Первое — это история, второе — речь.

Поэтому я не соглашаюсь объединить занятия двумя предметами несходными, разными в силу самой своей значимости. Я боюсь, что в смятении от этой путаницы я скажу здесь то, что следовало там, и потому, говоря привычным мне языком, я прошу отсрочить дело.

(12) А ты пока что думай, каким временем мне лучше всего заняться? древним, о котором другие уже писали? они все исследовали, но сопоставить их очень трудно. Новым, нетронутым? Обижаться будут тяжко, поблагодарят еле-еле. (13) Не говоря о том, что при такой нравственной испорченности обвинять придется больше, чем хвалить. О тебе скажут, что ты скуп на похвалы и очень щедр на обвинения, хотя бы ты и воздавал хвалу полностью, и обвинял весьма сдержанно. (14). Это, впрочем, меня не остановит: у меня хватает мужества говорить правду.

Прошу тебя, выровняй мне дорогу к работе, которую советуешь, выбери тему, чтобы не возникло оснований для новой задержки и промедления, когда я уже приготовлюсь писать.

9

Плиний Семпронию Руфу привет.

Я спустился в Юлиеву Базилику послушать, кому я буду отвечать в ближайшую комперендинацию.

(2) По местам сидели судьи, пришли децемвиры, всюду на глаза попадались адвокаты — царит молчание. И вдруг сообщение от претора: центумвиры распущены, заседание откладывается, и я облегченно вздыхаю, потому что никогда не чувствую себя настолько подготовленным, чтобы не радоваться отсрочке. (3) Виной отсрочки претор Непот, председатель в уголовном суде: он издал краткий эдикт, в котором напоминал обвинителям и подсудимым, что он будет следить за выполнением сенатского постановления. К эдикту это постановление приложено: велено всем лицам, заинтересованным в деле, до начало его принести клятву, что они никому из адвокатов за его выступление ничего не дали, не пообещали, ничем себя не обеспечили.

Этими словами и еще тысячей других запрещалось и продавать и покупать адвокатские выступления; по окончании дела разрешалось дать не больше десяти тысяч. (5) Претор, председательствующий в суде центумвиров, взволнованный этим поступком Непота, дал нам отдохнуть, собираясь пораздумать, не последовать ли ему его примеру.

(6) По всему городу Непота за его указ и рвут на части и хвалят. Многие: «нашли, кто кривое выпрямит! что? до него преторов не было? кто он такой, чтобы исправлять нравы общества!» Другие наоборот: «очень правильно сделал, перед началом магистратуры изучил законы, прочел сенатские постановления, уничтожил гнусные сделки; не потерпел низкой торговли прекрасным». (7) Всюду слышны такие речи; исход дела определит победу той или другой стороны. Несправедливо, конечно, но так уж повелось, что в зависимости от успеха или неудачи те же самые решения или признают хорошими, или осуждают как плохие. Поэтому обычно одни и те же поступки определяют как рвение и как тщеславие, как щедрость и как безумие. Будь здоров.

10

Плиний Светонию Транквиллу привет.

Избавь мои гендекасиллабы от упреков в нечестности: они ведь обещали нашим общим друзьям твои писания! К ним ежедневно взывают, требуют, грозят судом. (2) Я и сам не тороплюсь с изданием своих работ, но ты превзошел всю мою медлительность. Так вот! Хватит пережидать, а то как бы эти твои книги, которые мои гендекасиллабы не могут у тебя выманить лаской, не вырвали бранью хромые ямбы. Произведению вполне законченному дальнейшая отделка ничего не прибавит, а только что-то отнимет. Дай мне, наконец, увидеть заглавие твоей книги, услышать, что ее переписывают, что свитки моего Транквилла продаются! Наша взаимная любовь по справедливости требует, чтобы я так же радовался за тебя, как ты за меня. Будь здоров.

11

Плиний Кальпурнию Фабату привет.

Я получил твои письма, из которых узнал, что ты посвятил прекраснейший портик от имени сына и своего собственного. На следующий день ты пообещал деньги на украшение дверей: завершил новой щедротой первую.

(2) Я радуюсь, во-первых, и твоей славе, отблеск которой падает и на меня — мы ведь в свойстве; и тому, что память о моем тесте продлят прекрасные сооружения; радуюсь на благоденствие нашего родного города. Мне приятна чья бы то ни было забота о нем, но твоя особенно отрадна.

(3) Молю богов, да посылают они тебе такие желания, да продлят ради них твою жизнь на долгое-долгое время. Я вижу, что будет дальше: по завершении недавнего твоего обета ты дашь новый: первая щедрота ведет за собой следующие; чем больше оказываешь их, тем больше понимаешь, как прекрасна щедрость. Будь здоров.

12

Плиний Теренцию Скавру привет.

Собираясь прочесть речь, которую думаю опубликовать, я пригласил нескольких человек, чтобы было кого бояться: небольшое число людей, от которых услышу правду. У меня два основания для рецитации: во-первых, из страха перед слушателями я особенно постараюсь; во-вторых, меня поправят, если где-то пристрастие к своему творению меня подведет.

(2) Я получил то, чего искал; нашел тех, кто поделился со мной богатством своего разумения, а кроме того и сам я отметил что подлежит исправлению. (3) Книгу, тебе посланную, я исправил. (3) Тему ее ты узнаешь по заглавию; остальное из самой книги; тебе уже сейчас надлежит так с ней освоиться, чтобы понимать без предисловия. (4) Напиши мне, пожалуйста, что ты думаешь о ней в целом и об отдельных ее частях. В зависимости от твоего суждения я ее или осторожно придержу, или уверенно решусь издать. Будь здоров.

13

Плиний Валериану привет.

И ты просишь, и я обещал тебе написать, чем кончился вызов Непотом в суд Тусцилия Номината.

Номинат явился и защищал себя сам, хотя никто его и не обвинял. Послы вицетинцев на него вовсе не нажимали, а скорее даже помогли. (2) Вот сущность его защиты: он как адвокат честен, ему не хватило мужества; он пришел с намерением вести дело, и его даже видели в курии, но затем, насмерть перепуганный словами друзей, он отступился: его уговаривали не сопротивляться так упорно, особенно в сенате, желанию сенатора, отстаивавшего уже не рынок, а как бы свое влияние, доброе имя, достоинство; в противном случае ему очень скоро придется плохо. (3) Его приветствовали и одобрили — немногие, правда. К речи своей он добавлял мольбы и потоки слез; опытный оратор, он постарался всей своей речью создать такое впечатление, будто он не защищается, а просит милости: это располагает к говорящему, и это вернее.

(4) Его оправдали по предложению консула будущего года Афрания Декстра. Вот сущность его речи: было бы, конечно, лучше, если бы Номинат довел дело вицетинцев до конца с той же смелостью, с какой начал, но так как поступок его совершен не с целью обмана, и он не допустил ничего, требующего наказания, то его следует оправдать, оговорив, что он вернет вицетинцам полученное от них. (5) Все согласились, кроме Флавия Апра. Он предложил запретить Номинату в течение пяти лет заниматься адвокатурой и хотя никого не привлек к себе своим авторитетом, но твердо стоял на своем и даже, приведя закон о сенате, заставил Декстра, первым подавшего другое предложение, поклясться, что предложение это не во вред государству. (6) Этим, хотя и законным его требованием некоторые возмущались: Апр как будто укорил Декстра в лести.

Прежде, однако, чем стали подавать мнения, Нигрин, народный трибун, произнес красноречивую и содержательную речь: он жаловался, что адвокаты превратили свои выступления в доходную статью, что они за деньги сговариваются с противной стороной, объединяются для ведения тяжб и считают славным делом, раздевая сограждан, крепко и верно наживаться. (7) Он прочел главы законов, напомнил сенатские постановления и в конце сказал: так как законами и сенатскими постановлениями пренебрегают, то надо просить принцепса положить конец таким злоупотреблениям. (8) Через несколько дней указ принцепса, в меру строгий; ты его прочтешь, он есть в официальных сообщениях.

Как я радуюсь, что, ведя дела, я не только ни о чем не уславливался, но всегда отказывался от всяких подарков, даже самых маленьких. (9) Следует избегать всего, что не честно, и не потому, что оно не дозволено, а потому, что этого стыдно. И приятно видеть официально запрещенным то, чего сам себе никогда не разрешал. (10) Это мое правило, пожалуй, да нет, несомненно его не будут хвалить и славить, так как все будут вынуждены делать то, что я делал добровольно, но пока что я наслаждаюсь, когда одни величают меня провидцем, а другие в шутку твердят, что пришел конец моим грабежам и моей жадности. Будь здоров.

14

Плиний Понтию Аллифану привет.

Я отдыхал в родном городе, когда получил известие о том, что Корнут Тертулл назначен куратором Эмилиевой дороги. (2) Не могу выразить, как я рад за него и за себя. За него потому, что пусть он лишен всякого честолюбия, но ему, конечно, приятен почет, тем более, что он его и не искал; за себя потому, что моя должность мне особенно приятна с тех пор, как Корнут получил равную ей. (3) Приятнее не превзойти званием хороших людей, а сравняться с ними.

А кто лучше, кто чище Корнута? Кто по всем своим добрым качествам так похож на римлянина старого закала? мне это известно не по слухам (хотя он заслуженно пользуется самой доброй славой), но по большому длительному опыту. (4) Мы заодно любим и заодно любили всех наших достойных современников и современниц: эти общие дружеские связи соединили нас тесной близостью. (5) Связала нас и государственная служба: он, как ты знаешь, был моим, словно у богов вымоленным коллегой и по префектуре эрария и по консулату. Тогда-то я основательно разглядел, что это за человек; я следовал за ним как за учителем, и почитал, как отца: он заслуживал этого не по своему зрелому возрасту, а по совершенству жизни. (6) Потому я и поздравляю как его, так и себя; поздравляю не только как частное лицо, но и от государства: нравственная высота, наконец, ведет не к гибели, как раньше, а к почестям.

(7) Я растяну это письмо до бесконечности, если дам волю своей радости. Обращаюсь к занятиям, за которыми меня застало это известие. (8) Я был со своим тестем и теткой жены, был с друзьями, по которым стосковался, обходил поля, выслушивал бесчисленные жалобы селян, читал отчеты — неохотно и бегло (я посвящен литературе иного рода) — и начинал уже готовиться к путешествию: (9) отпуск мой ограничен, а известие о должности Корнута напомнило мне о моей.

Очень хочу, чтобы тебя к этому времени отпустила твоя Кампания; пусть по моем возвращении в город не пропадет и дня для нашего общения. Будь здоров.

15

Плиний Аррию Антонину привет.

Лучше всего вижу я, как хороши твои стихи, когда я стараюсь с ними сравняться. Художники изображают лицо, совершенное по красоте, обычно хуже, чем оно есть, так и я оказываюсь далеко ниже оригинала. (2) И я очень уговариваю тебя, создай как можно больше такого, с чем все пожелают сравняться, но никто или очень немногие смогут. Будь здоров.

16

Плиний Эфулану Марцеллину привет.

Пишу тебе в глубокой печали: младшая дочь нашего Фундана умерла. Я не видел такой милой девочки, более достойной не то что долгой жизни, а почти бессмертия.

(2) Ей не исполнилось еще и 14 лет, но в ней были благоразумие старухи, серьезность матроны и в то же время прелесть девочки вместе с девической скромностью. (3) Как она бросалась на шею отцу! Как ласково и застенчиво обнимала нас, друзей отца! как любила своих нянек, педагогов, учителей — каждого за его службу ей! как усердно занималась чтением, как понимала прочитанное! как скромно и осмотрительно шутила! Как спокойно, терпеливо, даже стойко переносила она последнюю болезнь! слушалась врачей, уговаривала сестер и отца; ослабев физически, поддерживала себя силой духа. (5) Эта сила оставалась у нее до самого конца: ее не сломали ни длительная болезнь, ни страх смерти. Тем более у нас причин тосковать и скорбеть о ней. (6) Печальная, горестная кончина! Несправедливее самой смерти была ее несвоевременность! Она была уже просватана за редкого юношу, уже был назначен день свадьбы, мы были приглашены. (7) Какой скорбью сменилась эта радость! Не могу выразить словами, какую рану нанесло душе моей известие, что сам Фундан распорядился истратить на ладан, мази и благовония все деньги, которые назначил выдать на одежды, жемчуга и драгоценности (печаль изобретательна на скорбные выдумки). (8) Он образован и мудр, как человек с ранней юности погруженный в занятия философией, но сейчас все, что он часто слышал и повторял сам, потеряло силу; в его душе живет только отцовская любовь; остальные добродетели в изгнании. (9) Ты простишь ему и даже похвалишь, подумав о том, что он потерял. Он потерял дочь, которая походила на него и нравом, и лицом, и выражением, была прямо его копией.

(10) Поэтому, если ты будешь писать ему о его печали, такой законной, то ты не читай ему наставлений и не говори громких слов, а утешь его мягко, по-человечески. Время постарается над тем, чтобы он к тебе прислушался. (11) Открытая рана боится прикосновения врачующей руки, потом терпит ее и, наконец, требует; так и, свежая душевная боль отталкивает утешения и бежит от них, но затем их хочет и успокаивается от добрых ласковых слов. Будь здоров.

17

Плиний Вестрицию Спуринне привет.

Я знаю, как ты поощряешь благородные стремления, как ты радуешься, если знатные юноши делают что-то достойное их предков. Поэтому я и тороплюсь сообщить тебе, что я был сегодня среди слушателей Кальпурния Пизона.

(2) Он рецитировал стихи о καταστερισμων, тема обширная, требующая знаний. Он разработал ее в элегических дистихах, нежных, текущих плавно и без запинок, иногда торжественных, по требованию данного места. Он то парил высоко, то опускался на землю: эти переходы, всегда уместные, разнообразили его труд: высокое сменялось обыденным, тусклое красочным, суровое ласковым — но все было талантливо. (3) Стихам придавал прелести приятнейший голос, а голосу — застенчивость чтеца: он заливался румянцем, в лице отражалось великое беспокойство — это очень красит читающего. Не знаю, каким образом, но ученому и писателю больше подобает робость, чем самоуверенность. (4) Не продолжаю (хотя и хотелось бы рассказать побольше о том, что так хорошо в юноше и так редко в юноше знатном); по окончании рецитации я расцеловал юношу, подстрекнул его похвалами (это самое острое стрекало) продолжать начатый путь и нести для потомков светильник, который несли перед ним его предки. (5) Я поздравил его прекрасную мать, поздравил и брата; он вышел из зала, прославляемый за любовь к брату не меньше, чем брат за свое красноречие: так заметно было, как он боялся за брата, когда тот начал читать, и как ликовал потом.

(6) Да пошлют мне боги почаще сообщать тебе о таком. Я хочу, чтобы наше время не было бесплодным и бессильным; я горячо желаю, чтобы в знатных домах прекрасны были не только изображения предков; мне кажется, они молчаливо одобряют этих двух юношей, поощряют их и признают их, к вящей славе обоих, своими. Будь здоров.

18

Плиний Кальпурнию Макру привет.

Мне хорошо, потому что хорошо тебе: с тобой жена, сын, ты наслаждаешься морем, источниками, растениями, своим поместьем, прелестной виллой. Я не сомневаюсь в ее прелести, если в ней устроился человек счастливый еще до того, как стать счастливейшим. (2) Я в своем этрусском имении и охочусь и занимаюсь, иногда сменяя одно другим, иногда соединяя то и другое, но и до сих пор не могу объявить, что труднее: поймать какую-нибудь дичь или что-то написать. Будь здоров.

19

Плиний Валерию Павлину привет.

Я вижу, как мягок ты со своими рабами; тем откровеннее признаюсь тебе, как я снисходителен к своим. (2) У меня всегда в душе слова Гомера: πατηρ δ’ώς ήπιος ηεν [Всегда как отец, вас любивший (Телемах об Одиссее; Одиссея, II, 47).] — и наше выражение «отец семьи». Но будь я даже от природы жестче и суровее, меня сломила бы болезнь моего отпущенника Зосима. Ему надо уделить тем больше человеческого тепла, что он в нем сейчас особенно нуждается. (3) Это человек честный, услужливый, знакомый с литературой. Он комик по профессии и по справке: в своем ремесле это мастер; он декламирует горячо, с пониманием того, что нужно, соблюдая пристойность. Играет на кифаре хорошо, лучше, чем это нужно комику. И так хорошо читает речи, историю и стихи, словно только этому и учился.

(4) Я старательно все это изложил тебе, чтобы ты знал, обязанности скольких людей выполнял он один и как мне приятна была его служба. Вдобавок я с давних пор люблю его, и любовь эта еще возросла от его опасной болезни. (5) Так уж устроено природой: ничто так не усиливает любовь к человеку, как страх его лишиться; я этот страх за него испытываю уже не в первый раз. (6) Несколько лет назад во время продолжительной и страстной декламации у него пошла кровь горлом. Я отправил его в Египет, и после долгого путешествия он окреп и недавно вернулся, но потом несколько дней подряд слишком напрягал голос: легкий кашель напомнил ему о прежней болезни: у него опять пошла кровь. (7) Поэтому я и решил отправить его в твое поместье около форума Юлия. Я часто слышал от тебя, что там здоровый воздух и молоко, особенно пригодное для лечения такой болезни. (8) Напиши, пожалуйста, твоим, чтобы они приняли его и доставляли ему на его деньги, что ему потребуется; потребуется, конечно, и врач. (9) Он настолько бережлив и умерен, что отказывает себе не только в приятном, но и в необходимом для здоровья. Я дам ему на дорогу столько, сколько достаточно едущему к тебе. Будь здоров.

20

Плиний Корнелию Урсу привет.

Опять вифинцы: вскоре после Юлия Басса они обвинили и проконсула Руфа Варена, которого они же недавно в деле Басса требовали себе в качестве адвоката.

(2) Введенные в сенат, они потребовали расследования. Варен просит, чтобы ему для защиты разрешено было вызвать свидетелей; вифинцы воспротивились, и началось следствие. Я защищал Варена, и не безуспешно; худо ли, хорошо — покажет книга. (3) Успех или провал судебной речи во власти судьбы. Много значат память, жесты, голос, само время, наконец, любовь или ненависть к подсудимому; на книгу не действуют ни обиды, ни счастливый случай, ни печальные обстоятельства.

(4) Мне отвечал Фонтей Магн, один из вифинцев, весьма многословно и малосодержательно. У него, как и у большинства греков, красноречием считается гладко катящаяся болтовня; одним духом несутся как в водовороте, длиннейшие, скучнейшие периоды. (5) Юлий Кандид не без остроумия заметил, что красноречие и многоречие не одно и то же. Красноречивы бывают один-два человека, а если верить М. Антонию, то красноречивых людей и вовсе нет, многоречивых много, и чем бесстыднее человек, тем он речистее.

(6) На следующий день в защиту Варена говорил Гомулл — ловко, энергично, искусно; возражал Нигрин сжато, основательно, цветисто. Ацилий Руф, консул следующего года, предложил разрешить вифинцам расследование; просьбу Варена обошли молчанием: это была форма отказа. (7) Корнелий Приск, консуляр, предложил удовлетворить и обвинителей и подсудимого; большинство его поддержало. Мы вынесли решение, законом не оговоренное и не совсем обычное, но справедливое. Почему справедливое, я в письме излагать не буду: хочу, чтобы ты потребовал речь. Если справедливы стихи Гомера

την γάρ αοιδην μαλλον επικλείουσ’ άνθρωποι, η τις ακουόντεσσι νεωτάτη αμφιπέληται. [С похвалою великой люди той песне внимают, Всякий раз ею как новою душу свою восхищают (Одиссея. I, 351).]

не надо болтливым письмом испортить приятность новизны и преждевременно оборвать цветы, главную прелесть моей речи. Будь здоров.

21

Плиний Помпею Сатурнину привет.

Разные чувства вызвало у меня твое письмо: были в нем известия радостные и грустные: радовала и твоя задержка в городе («не хотел бы», говоришь ты, но я-то хочу) и обещание выступить с чтением, как только я приеду; за ожидание благодарю тебя. (2) Опечалила же меня тяжелая болезнь Юлия Валента, хотя, если думать о его благе, то печалиться не следует: для него лучше как можно скорее избавиться от его непонятной болезни. (3) А печально, и не только печально, но и горестно, что Юлий Авит умер, возвращаясь со своей квестуры, умер на корабле, вдали от любимого брата, вдали от матери, от сестер. (4) Для умершего это все равно, но не все равно было для умирающего, но не все равно для нас, оставшихся: такой даровитый юноша угас в самом расцвете. А он поднялся бы очень высоко, если бы его талант вполне созрел! Сколько он прочел, сколько уже написал! и все это погибло вместе с ним, без всякой пользы для потомков!

(6) Зачем, однако, предаваться печали? если ей дать волю, то все будет вызывать ее во всей ее силе. Кончаю письмо, чтобы прекратить плач, который письмо вызвало. Будь здоров.

 

КНИГА VI

1

Плиний Тирону привет.

Пока я был за Падом, а ты в Пицене, я меньше скучал без тебя; теперь, когда я в городе, а ты все еще в Пицене, скучаю гораздо больше, потому ли, что сами места, где мы обычно бывали вместе с тобой, живее напоминают тебя, или потому, что тоскуешь по отсутствующим особенно остро, если они недалеко: чем ближе осуществление надежды, тем нетерпеливее ждешь. Что бы ни было причиной, избавь меня от этой муки.

(2) Приезжай, или я вернусь туда, откуда безрассудно уехал, — вернусь, хотя бы ради того, чтобы узнать, будешь ли ты, оставшись без меня в Риме, посылать мне подобные же письма. Будь здоров.

2

Плиний Арриану привет.

Мне иногда в суде не хватает М. Регула — тосковать о нем — я не тоскую. Почему же не хватает? (2) Он уважал свою профессию; ему было страшно, он бледнел, писал свои речи, хотя заучить их на память и не мог. Не только чрезвычайное суеверие, но и великое уважение к своему делу заставляло его обводить краской то правый глаз, то левый (правый, если он защищал истца, левый, если ответчика), переносить белую мушку то на одну бровь, то на другую; постоянно совещаться с гаруспиками об исходе дела. (3) Тем, кто выступал вместе с ним, было очень приятно, что он просил не ограничивать времени, что приглашал слушателей. Как приятно говорить сколько хочешь, навлекая не на себя досаду, а на другого, и говорить, словно застигнутый в чужой аудитории!

(4) Как бы то ни было, но Регул хорошо сделал, что умер; лучше бы, если бы раньше. Сейчас он, правда, жил бы, не причиняя зла обществу, при этом принцепсе ему не было бы возможности вредить. (5) Поэтому можно иногда пожалеть о нем. После его смерти участился и вошел в силу обычай просить и давать две или одну клепсидру, а иногда даже полклепсидры. Адвокаты предпочитают покончить с делом, а не вести его; судьи — положить ему конец, а не судить. Какая небрежность, какая лень, какое пренебрежение к обработанной речи, к опасности подзащитных! (6) Мы умнее наших предков, мы справедливее самих законов, щедро предоставлявших и часы и дни отсрочки! они были тупыми тугодумами, мы яснее говорим, быстрее соображаем, совестливее судим — мы, за несколько клепсидр проворачивающие дела, которые они разбирали бы несколько дней! о Регул! ты своим тщеславием добивался у всех того, что очень немногие предоставляют честным людям.

(7) Я всякий раз, когда бываю судьей (я чаще судья, чем адвокат), соглашаюсь на испрошенное число клепсидр, как бы много их ни просили: (8) я считаю опрометчивым гадать об объеме дела, которое не прослушано, и, не зная, как оно велико, ограничивать время для его обсуждения, тем более, что первой своей обязанностью судья должен считать терпение, и справедливый суд его требует. — Но ведь говорят лишнее! — Лучше сказать лишнее, чем не сказать необходимого. (9) А потом судить о том, что лишнее, ты можешь, только прослушав все. Об этом, впрочем, как и о множестве недостатков в государстве, поговорим лично. Ты по своей любви к общественному благу стремишься поправить то, что уже трудно сделать хорошим.

(10) Теперь обратимся к нашим домашним делам. У тебя все хорошо? у меня ничего нового, да мне и прочные блага приятней и неудобства, к которым я привык, легче. Будь здоров.

3

Плиний Веру привет.

Благодарю, что ты взял на себя уход за именьицем, которое я подарил своей кормилице. Когда я дарил его, оно стоило сто тысяч; потом доход с него стал уменьшаться, и цена его упала; твоей заботой она восстановится. (2) Ты только помни, что я поручаю тебе не деревья и землю (хотя, конечно, и их), но свой подарок: сделать его как можно доходнее не менее важно для получившей, чем для меня, давшего. Будь здоров.

4

Плиний Кальпурнии привет.

Никогда я так не жаловался на свои занятия, которые не позволили мне ни сопровождать тебя в Кампанию, куда ты уехала поправить свое здоровье, ни сразу же за тобой последовать. (2) А сейчас мне особенно хочется быть с тобой, воочию убедиться, прибыло ли у тебя сил, пополнела ли ты, хорошо ли переносишь прелесть уединения и роскошное изобилие этого края.

(3) Я беспокоился бы и скучал о тебе и здоровой: ничего не знать о той, кого так горячо любишь, и беспокойно и тоскливо. (4) А теперь, когда тебя и нет, и ты нездорова, я замучен неизвестностью и всякими страхами. Я всего боюсь; чего только не представляю; и, по свойству беспокойных людей, чаще всего воображаю то, чего больше всего опасаюсь. (5) Настоятельно прошу тебя, избавь меня от этого страха: пиши ежедневно одно — даже два письма. Я успокоюсь, читая; а прочитавши, опять стану бояться. Будь здорова.

5

Плиний Урсу привет.

Я писал, что Варену разрешили вызвать свидетелей; большинству это показалось справедливым, некоторым нет, и отстаивали они свое мнение упорно, особенно Лициний Непот, который в следующее заседание сената, когда речь шла о совсем других делах, стал рассуждать о последнем сенатском постановлении и пересматривать уже законченное дело. (2) Он еще добавил, что надо просить консулов обратиться к сенату (как это было с законом о незаконном соискании магистратур), не угодно ли на будущее время добавить к закону о вымогательстве, что право производить расследование и опрашивать свидетелей принадлежит как обвинителям, так и подсудимым. (3) Некоторым эта речь не понравилась; ее сочли несвоевременной и запоздалой: Непот, упустив время для возражений, критиковал решение уже принятое, тогда как он мог внести к нему поправки. (4) Ювентий Цельз, претор, накинулся на него резко, упрекая будто бы в «желании исправлять сенат». Непот ответил, Цельз в свою очередь — оба не удержались от оскорблений.

(5) Я не буду передавать слов, слышать которые от них обоих мне было больно. И тем неприятнее было поведение некоторых из нас, горя желанием все услышать, они перебегали от Цельза к Непоту (смотря по тому, кто говорил) и то подстрекали и распаляли их, то примиряли и успокаивали (так по крайней мере казалось). И, словно на каком-то зрелище, желали, чаще одному, но иногда и обоим, благосклонности цезаря.

(6) Мне же особенно горько, что их выступления, как оказалось, были подготовлены: Цельз отвечал Непоту по написанному, а Цельзу Непот, глядя в таблички. (7) Такова болтливость друзей; люди, готовые переругаться, знали о намерениях друг друга, словно заранее сговорившись. Будь здоров.

6

Плиний Фундану привет.

Если я когда-либо горячо хотел твоего присутствия в Риме, так это сейчас. Приезжай пожалуйста: я нуждаюсь в товарище, который разделит мои желания, труды, беспокойство. Юлий Назон добивается магистратуры, добивается вместе со многими и порядочными людьми, победить которых и славно и трудно. (2) То обнадеживаю себя, то начинаю бояться и, вовсе не чувствуя себя консуляром, кажусь себе опять кандидатом на каждую из пройденных мною должностей.

(3) Он заслуживает эту заботу давней ко мне любовью. Моя дружба с ним не продолжение дружбы с его отцом (ее не могло быть по моему возрасту): в моей ранней юности, очень его расхваливая, указывали мне его отца. Он очень любил не только литературу, но и людей, ей преданных, и почти ежедневно приходил послушать Квинтилиана и Никиту Сацердота, которых посещал и я. Был это человек известный, исполненный чувства своего достоинства; память о нем должна быть на пользу сыну. (4) Сейчас, однако, в сенате многие его не знали, многие и знали, но помнят только живых. Поэтому, не рассчитывая на отцовскую славу — это для сына великая честь, но поддержка слабая, — он сам, собственными усилиями должен пробить себе дорогу. (5) Он всегда, словно в предвидении этого времени, усердно этим и занимался: приобретал себе новых друзей, не забывал старых. А меня он избрал образцом и полюбил с тех пор, как стал опираться на собственные суждения. (6) Он присутствует на моих выступлениях в суде и волнуется за меня; сидит на моих рецитациях; при самом зарождении моих маленьких произведений он тут — сейчас один, раньше с братом, недавно утраченным. Я беру на себя его обязанности, я должен заступить его место. (7) И я печалюсь о нем, рано похищенном жестокой смертью, и о Назоне, лишенном помощи доброго брата и оставленном на одних друзей.

(8) Поэтому я очень прошу тебя, приезжай, присоедини к моему голосу твой. Мне очень важно показаться и походить с тобой; твой авторитет так велик, что, думаю, от твоего присутствия мой окажется действительнее даже у моих друзей. Оборви то, что, может быть, тебя задерживает: этого требуют мое время (оно мое сейчас), верность, мое достоинство, наконец, я поддерживаю кандидата; известно, что я его поддерживаю; я хожу по людям и прошу их, я в опасности. Коротко говоря, если Назон получит искомое — честь ему; если нет — провал почувствую я. Будь здоров.

7

Плиний Кальпурнии привет.

Ты пишешь, что очень тоскуешь без меня и единственное для тебя утешение обнимать вместо меня мои книги и часто даже класть их на мое место. (2) Я радуюсь, что тебе не хватает меня; радуюсь, что ты успокаиваешь себя таким лечением. Я же письма твои читаю и перечитываю; все время беру их как новые. (3) И тем сильнее разгорается тоска по тебе: если так сладостны твои письма, то сколько же радости в твоей беседе! Посылай письма как можно чаще: я счастлив ими до боли. Будь здорова.

8

Плиний Приску привет.

Атилия Кресцента ты знаешь и любишь. Кто из людей особенно уважаемых не знает и не любит его? он мне дорог — не так, как большинству, а чрезвычайно. (2) Расстояние между нашими городами — один день пути; мы полюбили друг друга с ранней юности: это любовь самая горячая. Время и рассудительная оценка ее не охладили, но усилили. Это знают люди, близко нас обоих наблюдающие. И он всюду хвалится моей дружбой, и я громко заявляю, как мне дороги его скромность, покой, безопасность. (3) Однажды, когда он опасался, что его оскорбит кандидат в народные трибуны, и сказал мне об этом, я ответил ούτις εμεΰ ζωντος. [никто, пока я жив.] К чему все это? Чтобы ты знал: пока я цел, обиды Атилию не будет. (4) И опять ты скажешь: «к чему это?» Ему был должен Валерий Вар, наследником которого наш Максим. Я его люблю, но ты к нему ближе. Я и прошу и даже по праву дружбы требую: позаботься, чтобы мой Атилий получил сполна не только свои деньги, но и проценты за многие годы. Он не прикоснется к чужому, но свое бережет; в выгодных предприятиях не участвует, и доходная статья у него одна: собственная бережливость. (6) Литературой он занимается много, но только ради удовольствия и славы. Для него тяжела малейшая потеря, потому что восполнить ее еще тяжелее.

(7) Избавь его, избавь меня от этого беспокойства! Дай мне спокойно наслаждаться прелестью его беседы! я не могу видеть печальным человека, чье светлое настроение исцеляло мою печаль. (8) Ты знаешь его остроты; постарайся, чтобы они не стали от обиды желчными и горькими. О силе чувства у него, обиженного, суди по силе его любви: великий и свободный дух не перенесет оскорбления и убытка. (9) Пусть даже и перенесет: я буду считать моим убыток, моим оскорбление — и буду разгневан не так, как за себя, то есть сильнее.

Зачем, однако, эти заявления, своего рода угрозы? лучше поступать, как я и начал: настоятельно прошу тебя, постарайся; пусть он не подумает (больше всего боюсь этого), что мне до него нет дела, а я — что тебе до меня. Ты, конечно, постараешься, если так же озабочен мною, как я им. Будь здоров.

9

Плиний Тациту привет.

Ты рекомендуешь мне как кандидата Юлия Назона. Мне Назона? Почему не меня самого? Прощаю все же тебя. Именно его я рекомендовал бы тебе, если бы ты был в Риме, а я отсутствовал. В этих хлопотах все кажется необходимым. Думаю, однако, что тебе надо обращаться с просьбою к другим; я же буду тебе прислужником, участником. Будь здоров.

10

Плиний Альбину привет.

Я приехал в усадьбу моей тещи около Альсия, принадлежавшую раньше Руфу Вергинию; печаль и тоску об этом прекрасном человеке разбудило во мне само это место, уединение которого он любил и которое называл «гнездышком своей старости». (2) Куда бы я ни шел, его искала моя душа, его искали мои глаза. Я захотел посмотреть на его памятник, и горько мне стало от того, что я увидел. (3) Памятник до сих пор не окончен, и не потому, что сделать это было трудно: работы там не то, что немного, а совсем мало. Нерадив человек, которому поручено было об этом позаботиться. Негодование и жалость охватили меня: прошло десять лет после его смерти — и над его заброшенными останками ни надписи, ни имени, а ведь слава его обошла весь мир. (4) А он сам предусмотрительно поручил, чтобы о его дивном, бессмертном поступке было написано в стихах:

Здесь покоится Руф; когда прогнали Виндекса 690 , Власть он не взял себе: родине отдал ее.

(5) Так редки верные друзья, так быстро забываем мы умерших, что сами должны строить себе усыпальницу и на себя брать все обязанности наследников. (6) Кто не побоится того, что случилось с Вергинием? Возмутительнее и известнее делает обиду, нанесенную Вергинию, его слава. Будь здоров.

11

Плиний Максиму привет.

Какой радостный день! Я был приглашен в совет префектом города и слушал очень даровитых и много обещавших юношей, Фуска Салинатора и Уммидия Квадрата, выступавших защитниками обеих сторон. Отличная пара, и не только для нашего времени; они будут украшением литературы. (2) Изумительная честность, разумная твердость, пристойный вид, прекрасная латинская речь, мужественный голос, большой талант и такой же здравый смысл свойственны обоим. Каждое из этих качеств доставляло мне удовольствие, и между прочим и то, что они смотрели на меня как на руководителя, как на учителя, и слушателям казалось, что они соревнуются со мной и идут по моим следам... (3) Какой (повторяю) радостный день! Мне надо отметить его белым-белым камешком. Какая радость для общества видеть знатных юношей, ищущих прославить себя работой и занятиями! (4) Чего мне еще хотеть? Идущие прямым путем ставят меня образцом. Молю богов, да радуюсь всегда этой радостью; и у них — ты свидетель — прошу: пусть все, кто так высоко меня ценит, стремится меня превзойти. Будь здоров.

12

Плиний Фабату, тестю, привет.

Ты никак не должен так нерешительно рекомендовать мне тех, о ком, по-твоему, следует позаботиться. И тебе приличествует помогать многим, а мне делить твои заботы. (2) Я сделаю для Биттия Приска все, что могу, тем более на своей арене, т. е. у центумвиров.

(3) Ты велишь мне забыть о письме, которое, как ты говоришь, ты писал «с открытым сердцем»; но нет ни одного, которое я вспоминал бы с большим удовольствием. Читая его, я с особенной силой почувствовал, как ты любишь меня: ты ведь обошелся со мной так, как ты привык со своим сыном. (4) Не скрою, оно было для меня тем приятнее, что у меня оказались все основания ревностно заниматься делом, которое ты хотел поручить мне. (5) Поэтому настоятельно прошу тебя: всякий раз, когда я покажусь тебе небрежным и ленивым (я говорю: «покажусь»: небрежным и ленивым я никогда не буду), брани меня так же откровенно: я пойму, что эта брань от большой любви, и ты порадуешься, что я ее не заслужил. Будь здоров.

13

Плиний Урсу привет.

Видал ты такого многострадального умученного человека, как мой Варен? то, чего он добился с величайшим напряжением, ему приходится отстаивать и как будто вновь испрашивать.

(2) Вифинцы осмелились перед консулами накинуться на сенатское постановление, желая лишить его силы, и даже пошли с обвинениями к принцепсу. Он отправил их обратно в сенат, но они не угомонились. Клавдий Капитон говорил скорее нахально, чем настойчиво, как и подобает человеку, порочащему в сенате сенатское постановление. Ему ответил Фронтон Катий веско и твердо. (3) Сенат действовал удивительно: те, кто раньше отказывали Варену в его просьбе, постановили, после того, как она была уже удовлетворена, удовлетворить ее. (4) Каждому дозволено не соглашаться, пока дело не рассмотрено; по рассмотрении его все должны подчиниться решению большинства. (5) Ацилий Руф и с ним семь или восемь человек — нет, семь — упорно стояли на своем прежнем решении. В этой маленькой кучке были люди, чье скоропреходящее строгое достоинство, вернее игра в него, вызвало смех.

(6) Ты оцени, какая борьба ждет меня в этой войне, если ее предваряли такие споры. Будь здоров.

14

Плиний Маврику привет.

Ты настоятельно приглашаешь меня в поместье под Формиями. Я приеду, но с условием, что ты не будешь ничем стеснять себя; об этом же договариваюсь и для себя. Мне нужны не море и побережье, а ты, досуг и свобода. Иначе лучше оставаться в городе. (2) Приходится ведь все делать или по чужой воле или по своей собственной, а у меня характер такой: все или ничего. Будь здоров.

15

Плиний Роману привет.

Тебя не было при этом замечательном случае, да и меня тоже, но меня встретили свежей новостью. Пассен Павел, известный римский всадник, человек, главное, образованный, пишет элегии; это у него в роду: он земляк Проперция и даже относит Проперция к своим предкам. (2) Собираясь читать, он обратился к Приску: «Приск, прикажешь» ... на это Яволен Приск (он присутствовал как ближайший друг Павла): «я ничего не приказываю». Представь себе, какой хохот, какие шутки! (3) У Приска с головой вообще не ладно, но он выполняет возложенные на него обязанности, его приглашают в совет, он дает разъяснения по вопросам гражданского права; тем смешнее и приметнее был этот его поступок. (4) Обмолвка Яволена несколько расхолодила аудиторию; те, кто озабочен своей репутацией, должны не только сами быть в здравом уме, но и приглашать здоровых. Будь здоров.

16

Плиний Тациту привет.

Ты просишь описать тебе гибель моего дяди; хочешь точнее передать о нем будущим поколениям. Благодарю; я знаю, что смерть его будет навеки прославлена, если ты расскажешь о ней людям. (2) Он, правда, умер во время катастрофы, уничтожившей прекрасный край с городами и населением их, и это памятное событие сохранит навсегда и его имя; он сам создал много трудов, но твои бессмертные произведения очень продлят память о нем. (3) Я считаю счастливыми людей, которым боги дали или свершить подвиги, достойные записи, или написать книги, достойные чтения; к самым же счастливым тех, кому даровано и то и другое. В числе их будет и мой дядя — благодаря своим книгам и твоим. Тем охотнее берусь я за твое поручение и даже прошу дать его мне.

(4) Дядя был в Мизене и лично командовал флотом. В девятый день до сентябрьских календ, часов около семи, мать моя показывает ему на облако, необычное по величине и по виду. (5) Дядя уже погрелся на солнце, облился холодной водой, закусил и лежа занимался; он требует сандалии и поднимается на такое место, откуда лучше всего можно было разглядеть это удивительное явление. Облако (глядевшие издали не могли определить, над какой горой оно возникало; что это был Везувий, признали позже), по своей форме больше всего походило на пинию: (6) вверх поднимался как бы высокий ствол и от него во все стороны расходились как бы ветви. Я думаю, что его выбросило током воздуха, но потом ток ослабел и облако от собственной тяжести стало расходиться в ширину; местами оно было яркого белого цвета, местами в грязных пятнах, словно от земли и пепла, поднятых кверху. (7) Явление это показалось дяде, человеку ученому, значительным и заслуживающим ближайшего ознакомления. Он велит приготовить либурнику и предлагает мне, если хочу, ехать вместе с ним. Я ответил, что предпочитаю заниматься; он сам еще раньше дал мне тему для сочинения. (8) Дядя собирался выйти из дому, когда получил письмо от Ректины, жены Тасция: перепуганная нависшей опасностью (вилла ее лежала под горой, и спастись можно было только морем), она просила дядю вывести ее из этого ужасного положения. (9) Он изменил свой план: и то, что предпринял ученый, закончил человек великой души; он велел вывести квадриремы и сам поднялся на корабль, собираясь подать помощь не только Ректине, но и многим другим (это прекрасное побережье было очень заселено). (10) Он спешит туда, откуда другие бегут, держит прямой путь, стремится прямо в опасность и до того свободен от страха, что, уловив любое изменение в очертаниях этого страшного явления, велит отметить и записать его.

(11) На суда уже падал пепел, и чем ближе они подъезжали, тем горячее и гуще; уже куски пемзы и черные обожженные обломки камней, уже внезапно отмель и берег, доступ к которому прегражден обвалом. Немного поколебавшись, не повернуть ли назад, как уговаривал кормщик, он говорит ему: «смелым в подмогу судьба: правь к Помпониану». (12) Тот находился в Стабиях, на противоположном берегу (море вдается в землю, образуя постепенно закругляющуюся, искривленную линию берега). Опасность еще не близкая была очевидна и при возрастании оказалась бы рядом. Помпониан погрузил на суда свои вещи, уверенный, что отплывет, если стихнет противный ветер. Дядя прибыл с ним: для него он был благоприятнейшим. Он обнимает струсившего, утешает его, уговаривает; желая ослабить его страх своим спокойствием, велит отнести себя в баню; вымывшись, располагается на ложе и обедает — весело или притворяясь веселым — это одинаково высоко.

(13) Тем временем во многих местах из Везувия широко разлился, взметываясь кверху, огонь, особенно яркий в ночной темноте. Дядя твердил, стараясь успокоить перепуганных людей, что селяне впопыхах забыли погасить огонь и в покинутых усадьбах занялся пожар. Затем он отправился на покой и заснул самым настоящим сном: дыхание у него, человека крупного, вырывалось с тяжелым храпом, и люди, проходившие мимо его комнаты, его храп слышали. (14) Площадка, с которой входили во флигель, была уже так засыпана пеплом и кусками пемзы, что человеку, задержавшемуся в спальне, выйти было бы невозможно. Дядю разбудили, и он присоединился к Помпониану и остальным, уже давно бодрствовавшим. (15) Все советуются, оставаться ли в помещении или выйти на открытое место: от частых и сильных толчков здания шатались; их словно сдвинуло с мест, и они шли туда-сюда и возвращались обратно. (16) Под открытым же небом было страшно от падавших кусков пемзы, хотя легких и пористых; выбрали все-таки последнее, сравнив одну и другую опасность. У дяди один разумный довод возобладал над другим, у остальных один страх над другим страхом. В защиту от падающих камней кладут на головы подушки и привязывают их полотенцами.

(17) По другим местам день, здесь ночь чернее и плотнее всех ночей, хотя темноту и разгоняли многочисленные факелы и разные огни. Решили выйти на берег и посмотреть вблизи, можно ли выйти в море: оно было по-прежнему бурным и враждебным. (18) Дядя лег на подостланный парус, попросил раз-другой холодной воды и глотнул ее. Огонь и запах серы, возвещающий о приближении огня, обращают других в бегство, а его подымают на ноги. (19) Он встал, опираясь на двух рабов, и тут же упал, думаю, потому что от густых испарений ему перехватило дыхание и закрыло дыхательное горло: оно у него от природы было слабым, узким и часто побаливало. Когда вернулся дневной свет (на третий день после того, который он видел в последний раз), тело его нашли в полной сохранности, одетым как он был; походил он скорее на спящего, чем на умершего.

(21) Тем временем в Мизене мать и я — но это не имеет никакого отношения к истории, да и ты хотел узнать только о его гибели. Поэтому я кончаю. (22) Добавлю одно: я передал все, при чем присутствовал сам и о чем услыхал почти сразу же, когда хорошо помнят, как все было. Ты извлечешь главное: одно дело писать письмо, в другое — историю; одно — другу и другое — всем. Будь здоров.

17

Плиний Реституту привет.

Не могу сдержаться, чтобы не излить тебе хоть в письме, раз лично не пришлось, негодования, испытанного мной в аудитории некоего моего друга.

(2) Он читал произведение превосходное. Двое или трое слушателей, которые и себе и еще нескольким казались красноречивыми ораторами, слушая его, уподобились глухонемым; они сидели, не разжимая губ, не шевеля рукой, даже не вставая, хотя бы потому, что устали сидеть. Откуда такая важность, такое высокоумие? (3) Это вялость, заносчивость, недоброжелательство, а вернее безумие — потратить целый день на то, чтобы обидеть и оставить врагом того, к кому пришли, как к близкому другу. (4) Ты сам красноречивее? тем более нечего завидовать: завидует слабейший. Да, наконец, выше ты его, ниже, равен ему — похвали, если он и ниже, если выше, если тебе равен. Если он выше и недостоин похвалы, то и тебя нельзя похвалить; если он ниже и равен тебе, то ты заинтересован в том, чтобы человек, которого ты обогнал или которому равен, казался очень значительным.

(5) Я привык почитать и даже восхищаться всеми, кто хоть немного успел в умственных занятиях. Они трудны, утомительны и прихотливы; тех, кто ими пренебрегает, они пренебрежительно отвергают. Ты, может быть, думаешь иначе? Хотя кто с большим почтением относится к умственной работе, кто благожелательнее ее оценивает? это вот и побудило меня рассказать именно тебе о своем негодовании. Я рассчитывал найти союзника именно в тебе. Будь здоров.

18

Плиний Сабину привет.

Ты просишь меня вести дело горожан Фирма. Приложу все силы, хотя и разрываюсь между множеством занятий. Я хочу и оказать услуги адвоката почтеннейшей колонии и обязать тебя, одарив тем, что тебе всего приятнее. (2) Ты ведь часто заявляешь, что наши добрые отношения для тебя и помощь и честь — поэтому я ни в чем не должен тебе отказывать, а тем паче в просьбе за родной город. Что почтеннее сыновних просьб и сильнее просьб любящего?

(3) Поэтому обещай твоим, вернее, нашим фирманцам мою помощь. Что они достойны моего труда и стараний, это обещает не только их собственное великолепие; что они превосходные люди, этому поверишь, раз среди них мог вырасти такой человек, как ты. Будь здоров.

19

Плиний Непоту привет.

Ты знаешь, что поднялись цены на землю, особенно под городом? О причине этого внезапного подорожания много толковали. На последнем заседании сенат изрек благороднейшие слова: «кандидаты должны не задавать пиров, не посылать подарков, не давать денег на сохранение». (2) Первые два требования нарушали явно и не зная меры; третье — тайком, хотя об этом все хорошо знали.

(3) Наш Гомулл не упустил времени и, пользуясь единодушием сената, вместо подачи мнений потребовал, чтобы консулы довели до сведения принцепса это желание и просили его так же разумно расправиться с этим пороком, как это было с другими. (4) Расправился: сократил эти грязные позорные расходы кандидатов законом «о домогательстве магистратур» и распорядился, чтобы эти люди третью часть своих денег вкладывали в землю. Он почел безобразием (так и есть), что люди, домогающиеся магистратур, считают Рим и Италию не родиной, а гостиницей или постоялым двором, как иностранцы. (5) Кандидаты бегают туда-сюда; услышав, что что-то продается, торгуются наперерыв и этим еще набивают цену.

(6) Поэтому, если твои италийские поместья тебе надоели, то сейчас время их продать и купить землю в провинции, пока те же кандидаты продают там, чтобы купить здесь. Будь здоров.

20

Плиний Тациту привет.

Ты говоришь, что после письма о смерти моего дяди, которое я написал по твоей просьбе, тебе очень захотелось узнать, какие же страхи и бедствия претерпел я, оставшись в Мизене (я начал было говорить об этом, но оборвал себя). «Дух мой содрогается, о том вспоминая... все же начну».

(2) После отъезда дяди я провел остальное время в занятиях (для чего и остался); потом была баня, обед, сон, тревожный и краткий. (3) Уже много дней ощущалось землетрясение, не очень страшное и для Кампании привычное, но в эту ночь оно настолько усилилось, что все, казалось, не только движется, но становится вверх дном. (4) Мать кинулась в мою спальню, я уже вставал, собираясь разбудить ее, если она почивает. Мы сели на площадке у дома: небольшое пространство лежало между постройками и морем. (5) Не знаю, назвать ли это твердостью духа или неразумием (мне шел восемнадцатый год); я требую Тита Ливия, спокойно принимаюсь за чтение и продолжаю делать выписки. Вдруг появляется дядин знакомый, приехавший к нему из Испании. Увидав, что мы с матерью, сидим, а я даже читаю, он напал на мать за ее хладнокровье, а на меня за беспечность. Я продолжаю усердно читать.

(6) Уже первый час дня, а свет неверный, словно больной. Дома вокруг трясет; на открытой узкой площадке очень страшно; вот-вот они рухнут. Решено, наконец, уходить из города; за нами идет толпа людей, потерявших голову и предпочитающих чужое решение своему; с перепугу это кажется разумным; нас давят и толкают в этом скопище уходящих. (8) Выйдя за город, мы останавливаемся. Сколько удивительного и сколько страшного мы пережили! Повозки, которым было приказано нас сопровождать, на совершенно ровном месте кидало в разные стороны; несмотря на подложенные камни, они не могли устоять на одном и том же месте. (9) Мы видели, как море отходит назад; земля, сотрясаясь, как бы отталкивала его. Берег явно продвигался вперед; много морских животных застряло в сухом песке. С другой стороны черная страшная туча, которую прорывали в разных местах перебегающие огненные зигзаги; она разверзалась широкими полыхающими полосами, похожими на молнии, но большими.

(10) Тогда тот же испанский знакомец обращается к нам с речью настоятельной: «если твой брат и твой дядя жив, он хочет, чтобы вы спаслись; если он погиб, он хотел, чтобы вы уцелели. Почему вы медлите и не убегаете?» Мы ответили, что не допустим и мысли о своем спасении, не зная, жив ли дядя. (11) Не медля больше, он кидается вперед, стремясь убежать от опасности.

Вскоре эта туча опускается к земле и накрывает море. Она опоясала и скрыла Капри, унесла из виду Мизенский мыс. (12) Тогда мать просит, уговаривает, приказывает, чтобы я убежал: для юноши это возможно; она, отягощенная годами и болезнями, спокойно умрет, зная, что не была причиной моей смерти. Я ответил, что спасусь только вместе с ней; беру ее под руку и заставляю прибавить шагу. (13) Она повинуется неохотно и упрекает себя за то, что задерживает меня.

Падает пепел, еще редкий. Я оглядываюсь назад: густой черный туман, потоком расстилающийся по земле, настигал нас. «Свернем в сторону, — говорю я, — пока видно, чтобы нас, если мы упадем на дороге, не раздавила идущая сзади толпа». (14) Мы не успели оглянуться — вокруг наступила ночь, не похожая на безлунную или облачную: так темно бывает только в запертом помещении при потушенных огнях. Слышны были женские вопли, детский писк и крик мужчин; одни окликали родителей, другие детей или жен и старались узнать их по голосам. (15) Одни оплакивали свою гибель, другие гибель близких; некоторые в страхе перед смертью молили о смерти; многие воздевали руки к богам; большинство объясняло, что нигде и никаких богов нет, и для мира это последняя вечная ночь. Были люди, которые добавляли к действительной опасности вымышленные, мнимые ужасы. Говорили, что в Мизене то-то рухнуло, то-то горит. Это была неправда, но вестям верили. (16) Немного посветлело, но это был не рассвет, а отблеск приближавшегося огня. Огонь остановился вдали; опять темнота, опять пепел, густой и тяжелый. Мы все время вставали и стряхивали его; иначе нас засыпало бы и раздавило под его тяжестью. (17) Могу похвалиться: среди такой опасности у меня не вырвалось ни одного стона, ни одного жалкого слова; я только думал, что я гибну вместе со всеми и все со, мной, бедным, гибнет: великое утешение в смертной участи.

(18) Туман стал рассеиваться, расходясь как бы дымным облаком; наступил настоящий день и даже блеснуло солнце, но такое бледное, какое бывает при затмении. Глазам все еще дрожавших людей все предстало в измененном виде; все, словно снегом, было засыпано толстым слоем пепла. (19) Вернувшись в Мизен и кое-как приведя себя в порядок, мы провели тревожную ночь, колеблясь между страхом и надеждой. Осилил страх: землетрясение продолжалось, множество людей, обезумев от страха, изрекали страшные предсказания, забавляясь своими и чужими бедствиями. (20) Но и тогда, после пережитых опасностей и в ожидании новых, нам и в голову не приходило уехать, пока не будет известий о дяде.

Рассказ этот недостоин истории, и ты не занесешь его на ее страницы; если же он недостоин и письма, то пеняй на себя: ты его требовал. Будь здоров.

21

Плиний Каннинию привет.

Я принадлежу к людям, которые восхищаются древними, но я не презираю, как некоторые, талантливых современников. Нельзя думать, что природа устала, истощена и ничего заслуживающего похвалы создать не может.

(2) И поэтому я недавно слушал Вергилия Романа, читавшего небольшому кругу комедию, написанную по образцу древней комедии — и так хорошо, что она может когда-нибудь сама стать образцом. (3) Не знаю, знаешь ли ты его, а знать бы следовало: он замечателен своей честностью, изяществом таланта, разнообразием работ. (4) Он писал мимиямбы тонко, остроумно, со вкусом и для этих произведений очень красноречиво (произведение любого литературного вида будет красноречиво, если оно совершенно), писал комедии в подражание Менандру и его современникам; ты можешь поместить их среди плавтовых и теренциевых. (5) Сейчас он впервые выступил с древней комедией, но вовсе не новичком: у него есть сила, возвышенность, тонкость, желчность, сладостная прелесть; он превозносил добродетель, преследовал порок; пристойно пользовался вымышленными именами, уместно настоящими. (6) В благожелательности ко мне превзошел всякую меру; поэтам, правда, разрешено сочинять.

(7) Главное: я вытяну у него эту книгу и пошлю тебе прочесть, вернее выучить. Я не сомневаюсь, что однажды взяв ее, ты уже не выпустишь ее из рук. Будь здоров.

22

Плиний Тирону привет.

Случилось нечто важное для всех, кто будет управлять провинциями; важное для всех, кто простодушно доверяет друзьям. (2) Лустриций Бруттиан, уличив своего спутника Монтания Аттицина во многих преступлениях, написал об этом Цезарю. Аттицин, вдобавок к своим преступлениям, обвинил того, кого он обманывал.

Началось дело; я был в совете. Оба выступали за себя сами и говорили, выбирая κατα κεφάλαιον [по главным пунктам.] (по такой речи сразу видно, где правда). (3) Бруттиан показал свое завещание, написанное, по его словам, рукой Аттицина: это объясняло и тесную их близость и вынужденную жалобу на человека, которого он так любил. (4) Он перечислил его гнусные явные замыслы; Аттицин, не имея возможности обелить себя, свалил их на Бруттиана: защищаясь, он обнаружил свою подлость; обвиняя — преступность. Подкупив раба, принадлежавшего писцу, он перехватывал счетную книгу, вырезывал из нее листы и — верх гнусности — обвинил в своем преступлении друга. (5) Цезарь поступил превосходно: он повел допрос не о Бруттиане, а сразу же об Аттицине. Он осужден и сослан на остров. Честность Бруттиана справедливо засвидетельствована; приобрел он и славу мужественного человека. (6) Защищался он очень ловко, обвинял горячо и показал себя человеком столь же решительным, сколь добрым и искренним.

(7) Я написал об этом тебе, получившему провинцию, чтобы предупредить: целиком полагайся только на себя и никому вполне не доверяй. И затем знай: если тебя кто-нибудь обманет (да не будет этого!), то отмщение готово. Но следи, прилежно следи, чтобы в нем не оказалось нужды. Не столь приятно получить удовлетворение, сколь горестно быть обманутым. Будь здоров.

23

Плиний Триарию привет.

Ты настоятельно просишь, чтобы я вел дело, тебя заботящее, хорошее и громкое. Согласен, только не даром. «Возможно ли? Ты — и не даром?» — Возможно, я требую плату, которая честнее безвозмездной защиты: (2) я прошу и даже ставлю условием, чтобы вместе со мной выступал Кремуций Рузон. Для меня в обычае делать так с юношами из знатных семей: я так хочу познакомить хорошую молодежь с Форумом, вывести ее на эту славную дорогу. И уж кому-кому, а моему славному Рузону я обязан оказать эту услугу и ради его семьи, и за его исключительную привязанность ко мне; я считаю очень важным, чтобы его видели и слышали одновременно со мной в том же процессе и на той же стороне. (4) Сделай мне это одолжение, сделай еще до его выступления; услышав его, ты будешь меня благодарить. Ручаюсь, что он достоин и твоих хлопот, и моих надежд, и такого крупного дела. Способности у него прекрасные; если пока что я продвину его вперед, то вскорости он сам будет продвигать других. (5) Ни у кого нет такого блестящего таланта, чтобы сразу же выдвинуться без благожелательного покровителя и счастливого случая. Будь здоров.

24

Плиний Макру привет.

Какое значение имеет, кем что сделано! Те же самые поступки превозносятся до небес или пренебрежительно замалчиваются в зависимости от знатности или неизвестности совершившего...

(2) Я плавал по нашему Ларию, и мой друг, старик, указал мне на виллу и на комнату, выступающую над озером: «Отсюда наша землячка вместе с мужем бросилась в озеро». Я спросил почему. (3) Мужа ее давно изводили гнойные язвы на тайных органах. Жена попросила показать их: никто честнее не скажет, может ли он вылечиться. Увидев, она пришла в отчаяние и уговорила его покончить с собой, (4) и была ему в смерти спутницей, нет, вождем, примером, неизбежной судьбой. Она привязала себя к мужу и бросилась в озеро.

(5) Об этом поступке, я, земляк, услышал только недавно и не потому, что он менее славен, чем поступок Аррии, а потому, что совершившая его неизвестна.

25

Плиний Гиспану привет.

Ты пишешь, что Робуст, римский всадник, с Атилием Скавром, моим другом, вместе совершили путь до Окрикула. Затем он исчез, и ты просишь Скавра приехать и навести нас, если возможно, на след, где искать дальше.

(2) Он приедет, боюсь, напрасно. Я подозреваю, что с Робустом случилось то же, что когда-то с Метилием Криспом, моим земляком. Я добыл для него звание центуриона и при отъезде подарил сорок тысяч сестерций на обзаведение всем нужным, но потом не получал от него ни письма, ни известия о его смерти. (4) Погиб ли он от руки своих рабов или вместе с ними, неизвестно; только больше не появлялся ни он сам, ни кто-либо из его рабов; не появлялся никто и из рабов Робуста. (5) Попытаемся, однако; пригласим Скавра; уступим твоим просьбам; уступим трогательным просьбам превосходного юноши, который разыскивает отца с любовью и проницательностью удивительными. Да пошлют боги, чтобы он нашел его, как нашел уже его спутника. Будь здоров.

26

Плиний Сервиану привет.

Радуюсь и поздравляю: ты просватал дочь за Фуска Салинатора. Знатная семья; почтеннейший отец; мать, о которой скажешь то же; сам Фуск, преданный занятиям, образованный, даже красноречивый, мальчик по сердечной простоте, юноша по воспитанности, старик по серьезности. (2) Любовь не сделала меня слепым. Люблю я его, правда, очень (он заслужил это услужливостью и почтительностью), но сужу о нем тем строже, чем больше люблю. Ручаюсь тебе, как человек его испытавший: у тебя будет зять, лучше которого и представить себе нельзя. Пусть скорее появятся у тебя внуки, похожие на него. (3) Счастлив будет час, когда мне доведется его детей, твоих внуков, принять из ваших рук в свои с таким же правом, как собственных. Будь здоров.

27

Плиний Северу привет.

Ты просишь меня подумать, что тебе, избранному в консулы, сказать в честь принцепса. Найти легко, нелегко выбрать. О его нравственном облике можно сказать многое. Я напишу тебе или, предпочтительнее, скажу об этом лично, но сначала изложу свои колебания.

Я сомневаюсь, советовать ли тебе то же самое, что я выбрал себе. (2) Я, избранный консул, я отказался от всякой не лести, а даже ее подобия, и не потому, что чувствовал себя свободным, мужественным человеком, а потому, что понял нашего государя: я видел, что если в моей речи не будет слов, сказанных по необходимости, то он сочтет это величайшей похвалой: (3) я вспомнил, что больше всего почетных титулов было поднесено самым плохим императорам. Грань между ними и наилучшим государем лучше всего провести иным способом оценки. Я сказал об этом прямо, ничего не скрывая, из боязни, как бы меня не сочли просто рассеянным, а не построившим речь по здравому рассуждению.

(4) Так говорил я тогда, но не всем нравится одно и то же и не всем оно подходит. А кроме того делать что-то или не делать зависит от самих людей, от обстоятельств, от времени, а это все меняется. (5) Недавние дела величайшего принцепса дают возможность оценить новое, великое, существенное. По этим причинам, как я и писал, сомневаюсь, посоветовать ли сейчас тебе то, что я тогда избрал для себя. Не сомневаюсь в том, что я должен был для твоего решения сообщить о том, как я поступил. Будь здоров.

28

Плиний Понтию привет.

Знаю, какая причина помешала тебе предупредить мой приезд в Кампанию; тебя нет, но переселился ты сюда целиком. Столько городской и деревенской снеди нанесли мне от твоего имени. Хоть это и бессовестно, но я все взял: (2) и твои меня просили взять, и я побоялся, что если не возьму, ты рассердишься и на меня и на них.

Впредь, однако, если у тебя меры не будет, она будет у меня. Я уже заявил твоим, что если они опять принесут столько же, то все заберут обратно. (3) Ты скажешь, что мне следует пользоваться твоим добром, как своим собственным: я и буду беречь его, как свое. Будь здоров.

29

Плиний Квадрату привет.

Авидий Квиет, очень меня любивший и — это меня радовало не меньше — хорошо обо мне думавший, много рассказывал мне о Тразее (он был с ним близок) и между прочим часто упоминал один его совет: вести дела друзей; дела, от которых отказывались, и такие, которые могут служить примером. (2) Почему дела друзей, это объяснения не требует. Почему те, от которых отказывались? Потому что тут ясно видны и мужество защитника и его великодушие. Почему служащие примером? Потому что очень важно, какой пример подан, хороший или плохой. (3) К этим делам я добавил бы (может быть, из честолюбия) дела громкие и прославленные. Справедливо, чтобы человек выступал иногда ради собственной доброй славы, т. е. вел бы свое собственное дело. Так как ты советовался со мной, то вот тебе круг деятельности, достойной и непритязательной.

(4) Я прекрасно знаю, что опыт и есть и считается лучшим учителем красноречия. Я вижу много людей дарования малого, вовсе необразованных, которые, ведя дела, достигают, наконец, того, что хорошо их ведут. (5) Но я по опыту знаю, как справедливы слова или Поллиона или приписанные Поллиону: «Хорошо ведя дела, я стал вести их часто; ведя часто, стал вести нехорошо». Привычка к одним и тем же занятиям вырабатывает умение, но не развивает способностей, внушает не уверенность в себе, но самодовольство. (6) Исократ считается великим оратором, хотя он никогда не выступал публично и по слабости голоса и по застенчивости. Читай же побольше, пиши, обдумывай, чтобы суметь говорить, когда захочешь; когда обязан будешь захотеть, заговоришь. (7) Я всегда придерживался этого правила, но иногда повиновался необходимости, которую разум учитывает. Я вел дела по приказу сената; они, по делению Тразеи, относились к числу служащих примером. (8) Я защищал жителей Бетики против Бебия Массы; спрашивалось, разрешать ли им расследование? Разрешили. Я защищал их опять, когда они подали жалобу на Цецилия Классика; спрашивалось, следует ли карать провинциалов как сотрудников и помощников проконсула; они были наказаны. (9) Я обвинял Мария Приска, который, будучи осужден за вымогательство, пытался воспользоваться законом мягким, но для его зверских преступлений оказалось мало даже его строгих пунктов, он был выслан. (10) Я спас Юлия Басса, человека очень хорошего, но слишком беспечного и неосторожного; его дело рассмотрели, и он остался в сенате. (11) Недавно я защищал Варена, просившего разрешить ему вызов свидетелей; разрешено.

Я желаю себе на будущее вести по приказу такие дела, которые я охотно вел бы и по доброй воле. Будь здоров.

30

Плиний Фабату, тестю, привет.

Мы должны, клянусь Геркулесом, праздновать твой день рождения как свой собственный: наше веселье зависит от твоего; благодаря твоей ревностной заботе мы счастливы здесь и спокойны там. (2) Твоя Камиллианова усадьба в Кампании обветшала, но более ценные части ее сохранились в целости или чуть пострадали. (3) Постараемся поправить их как можно толковее. У меня много друзей, но, пожалуй, никого из тех, кого мы с тобой ищем и кого требуют обстоятельства. (4) Все это изнеженные горожане, а управление поместьем требует пообвыкшего в деревне, закаленного человека, которому сельский труд не кажется тяжелым, заботы по хозяйству противными, а одиночество мрачным. (5) Очень хорошо, что ты думаешь о Руфе: он ведь был близок с твоим сыном. Не знаю, однако, что он может тут сделать; что хочет как можно больше — верю. Будь здоров.

31

Плиний Корнелиану привет. Я был вызван нашим цезарем на совет в Центумцеллы (так зовется это место). Удовольствие я получил большое: (2) так приятно наблюдать в государе справедливость, чувство достоинства, приветливость, тем более в уединении, где эти качества особенно раскрываются. Дела были разные: достоинства судьи подвергались испытанию на множество ладов.

(3) Защищал себя Клавдий Аристон, первый из эфесских граждан, благотворитель, не интриган, друг народа. Ему завидуют; люди противоположного склада натравили на него доносчика. Он был оправдан и отомщен. (4) На следующий день слушалось дело Галитты, виновной в прелюбодеянии. Она была замужем за военным трибуном, намеревавшимся искать магистратур, и запятнала свое и мужнино достоинство любовью к центуриону. Муж написал наместнику провинции, а тот цезарю. (5) Цезарь, взвесив все доказательства, центуриона разжаловал и даже выслал. Оставалось наказать другую сторону: такое преступление можно совершить только вдвоем. Муж, хотя его и порицали за долготерпение, медлил по любви к жене и даже после явного прелюбодеяния держал ее дома, словно довольствуясь тем, что соперник убран. (6) Его убедили довести дело до конца и он против воли довел его. Осудить ее было неизбежно, если даже обвинитель и не хотел этого, она осуждена и наказана по Юлиеву закону. Цезарь присовокупил к приговору имя центуриона и памятку о нарушении военной дисциплины, дабы не считали, что в случаях подобного рода следует обращаться непосредственно к нему.

(7) В третий день разбиралось дело (о нем много говорили и о нем шли разные слухи) о завещании Юлия Тирона: в одной части своей оно было несомненно подлинным, о другой говорили, что она поддельная. (8) Обвиняли в этом преступлении Семпрения Сенециона, римского всадника, и Эвритма, цезарева отпущенника и прокуратора. Наследники, когда цезарь был в Дакии, написали ему сообща письмо, прося произвести расследование. (9) Он произвел его; вернувшись, назначил день, и когда некоторые наследники, как бы из уважения к Эвритму, решили отказаться от обвинения, произнес прекрасные слова: «Ни он не Поликлет, ни я не Нерон». Он согласился только на просьбу об отсрочке и по истечении срока приступил к слушанию дела. (10) От наследников явилось только два человека; они требовали принудительной явки всех наследников, ибо донос был сделан всеми, или разрешения себе бросить это дело. (11) Цезарь произнес речь, полную достоинства и очень уместную. Когда же адвокат Сенециона и Эвритма сказал, что обвиняемые остаются под подозрением, если их не выслушают, воскликнул: «мне нет дела, остаются ли они под подозрением; остаюсь я». (12) И обернувшись к нам: «επιστήσατε, [поймите] что я должен сделать: эти ведь будут жаловаться, что им разрешено было не обвинять». И затем по решению совета велел объявить всем наследникам, чтобы они или продолжали дело, или же привели каждый убедительные причины отказа. В противном случае он обвинит их в клевете.

(13) Ты видишь, в каких важных и серьезных делах проводим мы день; отдых после них был приятнейший. Нас ежедневно приглашали к обеду — для принцепса скромному; иногда мы слушали музыку и декламации, иногда ночь проходила в приятнейшей беседе. (14) В последний день при разъезде нам вручены были подарки (так внимателен и добр цезарь). Но меня и важные дела и почетное участие в совете и прелесть непринужденного общения радовали так же, как само место.

(15) Очень красивая вилла расположена среди зеленеющих полей высоко над морским берегом; тут в заливе как раз устраивают гавань. Левая сторона ее уже прочно укреплена, на правой работают. Прямо против входа в гавань поднимается остров, о который разбиваются волны; суда могут спокойно войти в гавань и с одной и с другой стороны. Остров этот подняли с искусством, заслуживающим внимания: широчайшая баржа подвезла ко входу в гавань огромные скалы; сброшенные одна на другую, они в силу собственной тяжести не сдвигаются с места и постепенно образуют нечто вроде дамбы; (17) над водой уже выдается каменная гряда, ударяясь о которую, волны, вздымаясь, разбиваются. Стоит грохот, море бело от пены. На скалы потом поставят столбы и с течением времени образуется как бы природой созданный остров. Эта гавань получит навсегда имя своего создателя и будет спасительным пристанищем, ибо берег этот на огромном пространстве лишен гаваней. Будь здоров.

32

Плиний Квинтилиану привет.

Сам ты человек невзыскательный и дочь свою воспитал так, как и подобает твоей дочери и внучке Тутилия, но она выходит замуж за человека прекраснейшего, Нония Целера, на которого гражданские обязанности накладывают необходимость жить с некоторой роскошью. Поэтому дочери твоей, в соответствии с положением ее мужа, прибавь и одежды и прислуги. Достоинства это не прибавляет, но служит к нему как бы добавкой и украшением.

(2) Я знаю, что ты богато наделен душевными качествами и маловато материальными. Я притязаю на часть твоего бремени и как второй отец вношу для нашей девочки пятьдесят тысяч. Я внес бы и больше, не будь уверен, что по скромности своей ты согласишься принять подарок только незначительный. Будь здоров.

33

Плиний Роману привет.

«Все уберите», сказал, «и прочь начатая работа» — пишешь ли, читаешь ли, — вели убрать, унести, получай мою речь; как то оружие, божественную (можно ли горделивее?), а на самом деле из моих речей хорошую: с меня достаточно состязаться с самим собой. (2) Она написана в защиту Аттии Вириолы; примечательной ее делают и высокое положение истицы, и редкостный случай, могущий быть примером, и важность вопроса. Знатная женщина, жена претория, лишена наследства восьмидесятилетним отцом через одиннадцать дней после того, как, обезумев от любви, он ввел к себе в дом мачеху. Аттия требовала отцовское имущество в заседании четырех комиссий. (3) Заседало сто, восемьдесят судей (их столько в четырех комиссиях). С обеих сторон· много адвокатов; для них множество скамей; густая толпа многими кругами охватывала широкое пространство для судей. Толпились около судей; на многих галереях базилики здесь женщины, там мужчины жадно старались услышать (это было трудно) и увидеть (это было легко). Напряженно ждут отца, напряженно дочери, напряженно и мачехи. (5) Дело решили по-разному: в двух комиссиях мы выиграли, в двух проиграли. Стоит отметить эту удивительную разницу, хотя и дело то же самое и судьи и адвокаты те же. И время — то же самое. (6) Случайно произошло то, что случаем не покажется: проиграла мачеха, получившая из наследства одну шестую, проиграл Субуран, которого отец лишил наследства; с бесстыдством исключительным он требовал состояние чужого отца, не осмеливаясь просить у своего.

(7) Все это я изложил тебе, чтобы ты из письма узнал о том, о чем не мог узнать из речи, а затем (уж открою тебе свои уловки), чтобы ты охотнее читал речь, если тебе представится, что присутствуешь на суде, а не читаешь мою речь. Пусть она длинна, но я не отчаиваюсь: она понравится тебе как самая короткая. (8) Ей придают свежесть обилие фактов, остроумное ее деление, множество историй и разнообразие стиля. В ней много (никому не осмелился бы сказать, кроме тебя) страниц возвышенных, много колких, много деловитых. (9) Сильные и взволнованные места часто приходилось прерывать: надо было высчитывать и чуть что не требовать счетной доски с камешками: суд центумвиров вдруг принимал облик домашнего суда.

(10) Я дал волю негодованию, гневу и печали; в этом крупном деле я пользовался, словно в открытом море, разным ветром. (11) Некоторые из моих товарищей считают: эта речь среди моих речей то же, что среди Демосфеновых υπερ Κτησιφωντος; так ли это, тебе судить всего легче: ты все их держишь в памяти и можешь сравнивать с той, читая эту одну. Будь здоров.

34

Плиний Максиму привет.

Ты правильно сделал, пообещав гладиаторские игры нашим веронцам: они тебя с давних пор любят и уважают. Оттуда взял ты свою дорогую и прекрасную жену. Почтить ее память следовало или каким-либо сооружением или зрелищем, лучше всего этим, самым подходящим для поминок. (2) А затем, тебя о нем просили так единодушно, что отказать было бы жестокостью, а не свидетельством твердости твоих убеждений. И как хорошо, что ты в устройстве этих игр был так непринужденно щедр: в этом сказывается большая душа. (3) Желаю, чтобы африканские звери, во множестве тобой закупленные, прибыли к назначенному дню. Если, однако, их задержит непогода, ты заслужил за них благодарность, ибо не от тебя зависело, выпустить их или нет. Будь здоров.

 

КНИГА VII

1

Плиний Гемину привет.

(1) Меня страшит твое упорное недомогание, и хотя я знаю, как ты воздержан, но я боюсь, как бы оно не повлияло также на твой образ жизни. (2) Поэтому я уговариваю тебя терпеливо сопротивляться: это похвально, это спасительно. Мои советы вполне приемлемы для человеческой природы. (3) Сам я, по крайней мере, будучи здоров, обычно говорю своим так: «Если со мной приключится болезнь, то, надеюсь, я не пожелаю ничего, что влечет за собой стыд или раскаяние; если же болезнь возьмет верх, объявляю вам: не смейте мне ничего давать без разрешения врачей и знайте, что, если дадите, я накажу вас так, как другие люди обычно наказывают за отказ в послушании». (4) Однажды в жару жесточайшей лихорадки, когда я, наконец, пришел в себя, меня умастили, и врач дал мне напиток, я протянул ему руку, велел ощупать ее и вернул бокал, уже прикоснувшийся к губам. (5) Потом, когда на двадцатый день болезни меня стали готовить к бане, увидя вдруг, что врачи мнутся, я спросил их, в чем дело. Они ответили, что я могу спокойно мыться, но что у них есть вообще некоторые сомнения. (6) «Необходимо ли мыться?» — сказал я. Спокойно и кротко оставил надежду на баню, куда меня уже собирались нести, и настроился внутренне и внешне на воздержание, точно так же, как только что на баню. (7) Я пишу тебе об этом, во-первых, чтобы, уговаривая, служить тебе примером, а затем — чтобы на будущее время принудить себя самого к такой же воздержанности, к какой я обязал себя этим письмом, словно залогом. Будь здоров.

2

Плиний Юсту привет.

(1) Как согласовать одновременно и твое утверждение, что тебе мешают усердные занятия, и твое желание получить мои сочинения, которые с трудом могут получить и у праздных людей несколько минут от времени, вообще пропадающего даром. (2) Я подожду, чтобы пролетело лето, беспокойное и тревожное для вас, и только зимой, когда, можно думать, ты, по крайней мере, ночами будешь свободен, я спрошу, какие из моих безделок лучше всего показать тебе. (3) Пока вполне достаточно, если письма тебе не в тягость; в действительности же они в тягость и потому станут короче. Будь здоров.

3

Плиний Презенту привет.

(1) Ты неизменно — то в Лукании, то в Кампании? «Я, ведь, сам, — говоришь ты, — луканец, а жена кампанка». Это основательная причина для долгого, но не постоянного отсутствия. (2) Почему тебе иногда и не возвращаться в Рим? Здесь тебя ждут почетные звания и дружба с теми, кто выше, и с теми, кто ниже тебя. До каких пор будешь ты жить, как царь? До каких пор будешь бодрствовать, когда захочешь, спать, пока захочешь? До каких пор не будешь надевать башмаков, оставишь тогу лежать и весь день будешь свободен? (3) Пора тебе вновь взглянуть на наши тяготы, хотя бы только для того, чтобы не пресытиться этими удовольствиями. Приветствуй других некоторое время сам, чтобы стало приятнее слушать приветствия, потолкайся в толпе, чтобы насладиться уединением. (4) Зачем я, однако, неосторожно задерживаю того, кого пытаюсь вызвать сюда? Может быть, это именно и побудит тебя все больше и больше погружаться в покой, который я хочу не пресечь, а только прервать. (5) Если бы я готовил тебе обед, я примешал бы к сладким яствам пряные и острые, чтобы пробудить аппетит, притупленный и заглушенный сластями; так и теперь я советую самый приятный образ жизни иногда приправлять как бы чем-то кислым. Будь здоров.

4

Плиний Понтию привет.

(1) Ты говоришь, что прочитал мои гендекасиллабы; ты даже осведомляешься, каким образом я начал писать их, я, человек, по твоему мнению, серьезный и, по собственному моему признанию, знающий, что уместно и что нет.

(2) Я никогда (начну издалека) не был чужд поэзии, в четырнадцатилетнем возрасте я даже написал греческую трагедию. (3) «Какую?» — спрашиваешь ты. Не знаю, она называлась трагедией. Потом, когда, возвращаясь с военной службы, я был задержан ветрами на острове Икарии, я начал сочинять латинские элегии на это самое море и на этот самый остров. Как-то я пробовал себя на героическом стихе, а теперь в первый раз на гендекасиллабах. Родились они вот по какой причине: мне читали в Лаврентийской усадьбе книги Азиния Галла, где он сравнивал своего отца и Цицерона, тут же попалась эпиграмма Цицерона на его Тирона. (4) Затем, когда в полдень (дело было летом) я ушел поспать, а сон не приходил, я начал размышлять о том, что величайшие ораторы считали подобные занятия усладой и относились к ним с похвалой. (5) Я сделал над собой усилие и, против своего ожидания, после длительного перерыва, в очень короткий срок набросал следующие стихи о том самом, что подстрекнуло меня к писанию:

(6) Книги Галла читая, в которых отцу дерзновенно Первенства пальму дарит он в ущерб самому Цицерону, Вольную я цицеронову шутку нашел, что блистает Тем же талантом, с которым писал он серьезные вещи. Он показал, что великих мужей наслаждаются души Солью острот и изяществом пестрым прелестной забавы. Жалоба здесь на Тирона: однажды ночною порою Он, задолжав поцелуй влюбленному, дав лишь отведать, Хитро украл и коварно унес их. И вот, прочитавши, Я говорю: «Так скрывать зачем? про любовь и проказы, Робко таясь, никому не рассказывать? Лучше признаться: Знаю я козни Тирона, пугливые ласки Тирона, Знаю обман, что сильней раздувает любовное пламя».

(7) Я перешел к элегическим стихам и стал сочинять их с такою же быстротой. Легкость эта испортила меня, и я начал добавлять к ним еще и еще. Возвратившись в Рим, я прочитал их приятелям; они одобрили. (8) Затем, на досуге, особенно в пути, я стал браться за разные размеры и, наконец, решил, по примеру многих, составить особо один томик гендекасиллабов, и не раскаиваюсь. (9) Их читают, переписывают, распевают, и даже греки, которых любовь к этой книжке научила латинскому языку, исполняют их то на кифаре, то на лире.

(10) А впрочем, зачем я так хвастаюсь? Поэтам, правда, дозволено безумствовать, и я говорю не о своем, а о чужом мнении; судят ли люди здраво или заблуждаются, но меня это восхищает. Молю об одном: пусть так же ошибаются или здраво судят и потомки. Будь здоров.

5

Плиний Кальпурнии привет.

(1) Нельзя поверить, как велика моя тоска по тебе. Причиной этому прежде всего любовь, а затем то, что мы не привыкли быть в разлуке. От этого я большую часть ночей провожу без сна, представляя твой образ; от этого днем, в те часы, когда я обычно видел тебя, сами ноги, как очень верно говорится, несут меня в твой покой. Наконец, унылый, печальный, будто изгнанный, я отхожу от порога. Свободно от этих терзаний только то время, в течение которого я занят на форуме тяжбами друзей. (2) Подумай, какова моя жизнь, ты — мой отдых среди трудов, утешение в несчастии и среди забот. Будь здорова.

6

Плиний Макрину привет.

(1) Редкое и замечательное событие случилось с Вареном, хотя еще и не наверное. Рассказывают, что вифинцы отказались от обвинения против него, так как оно было начато неосновательно. Рассказывают? — здесь посол провинции, он привез постановление собрания императору, привез его многим первым лицам, привез также нам, защитникам Варена. (2) Настаивает на обвинении, однако, все тот же Магн; мало того, он даже упорно не дает покоя Нигрину, прекрасному человеку. Через него он требовал от консулов, чтобы они заставили Варена представить отчет. (3) Я помогал Варену уже только как друг и решил молчать. Несуразно было бы, если бы я, защитник, данный сенатом, защищал как подсудимого человека, которому требовалось даже не казаться подсудимым. (4) Когда, однако, Нигрин высказал свое требование, и консулы обратили на меня свои взоры, я сказал: «Вы узнаете, что у меня есть основание молчать, когда услышите подлинных послов провинции». Тогда обратился ко мне Нигрин: «К кому они посланы?». — «И ко мне, у меня есть постановление провинции». (5) Он опять: «Тебе, может быть, дело ясно». — «Если оно ясно тебе с противоположной точки зрения, — возразил я, — то и мне может быть ясна его лучшая сторона». (6) Тогда посол Полиен изложил причины прекращения обвинения и потребовал, чтобы не было вынесено предварительного заключения до расследования императора. Отвечал Магн, и вторично говорил Полиен. Сам я вмешивался редко, говорил мало и больше хранил молчание. (7) Я знаю, что иногда молчание действует столь же сильно, как искусная речь, и помню, что некоторым, обвиненным в уголовных преступлениях, я помог, пожалуй, больше молчанием, чем самой тщательной речью. (8) Одна мать, потеряв сына (что мешает рассуждать о теоретических вопросах, хотя бы причина для письма была и другая?), донесла государю на его вольноотпущенников (они же были сонаследниками сына), обвиняя их в подлоге и отравлении, и добилась назначения судьей Юлия Сервиана. (9) Я защищал подсудимых при большом стечении народа: дело было очень громким, а кроме того с обеих сторон выступали знаменитейшие таланты.

Конец расследованию положило разбирательство, которое оказалось в пользу подсудимых. (10) Потом мать дошла до государя, утверждая, что она нашла новые доказательства. Субурану было предписано заняться пересмотром законченного дела, если будет представлено что-нибудь новое. (11) Со стороны матери выступал Юлий Африкан, внук того оратора, выслушав которого, Пассиен Крисп сказал: «Хорошо, клянусь Геркулесом, но к чему так хорошо?» Его внук, юноша талантливый, но человек недостаточно тонкий, говорил много, использовав все назначенное ему время. «Прошу тебя, Субуран, — сказал он, — разреши мне добавить одно». (12) Тут я — а в это время все смотрели на меня, ожидая, что я буду отвечать длинной речью, — говорю: «Я отвечал бы, если бы Африкан добавил то единственное слово, в котором, несомненно, все было бы новым». (13) Не помню, чтобы я когда-либо получал такое одобрение после выступления с речью, как после этого выступления без речи. (14) Точно так же и сейчас меня одобряют и довольны тем, что я до сих пор только молчал в пользу Варена. Консулы, как того требовал Полиен, предоставили все на решение государю, следствия которого я жду с нетерпением. Этот день даст нам спокойствие за Варена и отдых или возобновит прерванный труд с новыми тревогами. Будь здоров.

7

Плиний Сатурнину привет.

(1) И совсем недавно и потом опять, раз ты этого потребовал, я благодарил нашего Приска и притом с большой охотой. Мне очень приятно, что вы, прекрасные люди, мои большие друзья, так сошлись между собою, что считаете себя взаимно друг другу обязанными. (2) Он заявляет, что дружба с тобой доставляет ему особое удовольствие; ваша взаимная приязнь, которую усилит само время, стала для вас предметом почетного соревнования. Тебя задерживают дела, мне это неприятно потому, что ты не можешь всецело предаться занятиям. Если, однако, одну тяжбу ты окончишь благодаря судье, а с другой, по твоим словам, разделаешься сам, то сначала ты насладишься отдыхом там, а затем, пресытившись им, вернешься к нам. Будь здоров.

8

Плиний Приску привет.

(1) Не могу выразить, как мне приятно, что наш Сатурнин в ряде писем ко мне выражает тебе свою величайшую благодарность. (2) Продолжай, как начал, и люби этого прекрасного человека как самого близкого друга; ты получишь большую усладу от его дружбы и отнюдь не на короткий срок. (3) Щедро наделенный всеми добродетелями, он особенно отличается постоянством в любви. Будь здоров.

9

Плиний Фуску привет.

(1) Ты спрашиваешь меня, каким образом тебе, по моему мнению, следует заниматься в уединении, которым ты уже давно наслаждаешься. (2) Полезно, во-первых, — и это советуют многие, — переводить или с греческого на латинский или с латинского на греческий: благодаря упражнениям этого рода вырабатываются точность и блеск в словоупотреблении, обилие фигур, сила изложения, а кроме того, вследствие подражания лучшим образцам, и сходная изобретательность; вместе с тем то, что ускользнуло от читателя, не может укрыться от переводчика. От этого приобретается тонкость понимания и правильное суждение.

(3) Ничто не помешает тебе о том, что ты прочитал с целью только запомнить суть и содержание, написать самому, точно соперничая с автором; затем сравнить с прочитанным и старательно взвесить, что удачнее у тебя, что у другого. Очень приятно, если кое-что лучше у тебя, очень стыдно, если все — у него. Позволительно иногда выбирать самые славные образцы и состязаться с избранными. (4) В этом соревновании есть дерзость, но нет наглости: о нем ведь никто не знает. Мы видим, впрочем, что многие вступали в такого рода состязание с большой славой для себя и, не отчаиваясь в успехе, превзошли тех, за которыми следовать считали для себя достаточным.

(5) Ты сможешь, пересматривая то, что говорил раньше и уже забыл, многое оставить, еще больше вычеркнуть, кое-что вписать, кое-что переделать. (6) Это требует труда и скучно, но вследствие самой этой трудности и продуктивно: ты вновь разгорячишься, вновь ощутишь охладевший и утраченный пыл и приделаешь как бы новые члены к уже готовому телу, не портя, однако, его прежнего вида.

(7) Я знаю, что сейчас ты занимаешься преимущественно речами, но я не советовал бы тебе всегда писать этим боевым, словно воинственным стилем. Подобно тому, как почвы обновляются разнообразным и переменным посевом, так и наш ум обновляется размышлением то об одном, то о другом. (8) Я хочу, чтобы ты иногда брался за что-нибудь историческое; хочу, чтобы ты тщательнее занимался письмами. Часто ведь в речи встречается необходимость в описаниях не только исторических, но даже в почти поэтических, сжатой же и точной речи учат письма. (9) Дозволительно освежиться стихотворением, не говорю пространным и длинным (такое можно создать только на досуге), но остроумным и коротким, которое вносит подобающее разнообразие во всевозможные занятия и заботы. (10) Их называют забавой, но эта забава иногда получает не меньшую славу, чем серьезные произведения. И вот (почему бы мне не побуждать тебя к стихам стихами):

(11) Воску хвала 845 , если мягкий, уступчивый, он покорится Пальцам умелым, творя образ, что задан ему. Вылепит Марса сейчас, непорочную деву Минерву, Образ Венеры создаст, там и Венеры сынка; Ведь и священные воды не только пожар прекращают, Нет, — омывают они вешней норой и луга. Так подобает талант человека направить стезею Легких искусств и с умом много вносить перемен.

(12) Великие ораторы, а также великие люди таким образом либо упражнялись, либо развлекались, вернее, и развлекались и упражнялись. (13) Эти маленькие произведения удивительно напрягают и освежают душу; в них можно излить любовь, ненависть, гнев, сострадание, можно острить, вообще говорить обо всем, что бывает в жизни и даже на форуме, в суде. (14) Они полезны тем же, чем и другие стихи: освободившись от оков размера, мы радуемся прозе и охотнее пишем ею: сравнение показывает, насколько она легче.

(15) Вот тебе — может быть, даже больше, чем ты просил. Одно я упустил: я не сказал, что, по моему мнению, следует читать; впрочем, я сказал об этом, говоря о том, что следует писать. Ты будешь помнить о тщательном выборе авторов всякого жанра. (16) Говорят, что следует читать много, но не многое. Кто эти авторы — это так хорошо известно и проверено, что не требует указаний; а кроме того я и так слишком растянул свое письмо и, давая тебе советы, как ты должен заниматься, отнял у тебя время для занятий. Почему бы тебе не взять снова в руки таблички и не написать что-нибудь из упражнений, мною рекомендованных, или хотя бы то, что ты уже начал делать. Будь здоров.

10

Плиний Макрину привет.

(1) Так как я сам, узнав начало, жажду присоединить к нему окончание, которое словно оторвано, то полагаю, и ты хочешь узнать, чем все кончилось у Варена с вифинцами. Дело вел с одной стороны Полиен, с другой — Магн. (2) Когда окончились речи, император сказал: «Ни та, ни другая сторона не будет жаловаться на промедление; я позабочусь узнать волю провинции». (3) Тем временем Варен испытал много. Сомнительно ведь, заслуженно ли обвиняют того, относительно кого неясно, обвиняют ли его вообще. Недостает еще, чтобы провинция опять одобрила то, что, как говорят, она осудила, и раскаялась в своем раскаянии. Будь здоров.

11

Плиний Фабату, деду жены, привет.

(1) Ты удивляешься, что Гермес, мой вольноотпущенник, не дожидаясь аукциона, оставил за Кореллией доставшиеся мне по наследству поля и взял семьсот тысяч за назначенные мне пять двенадцатых частей из всего наследства. (О продаже этих полей я велел объявить.) Ты добавляешь, что их можно продать за девятьсот тысяч, и настоятельно спрашиваешь, признаю ли я действительными его действия. (2) Да, признаю; и вот по каким причинам: я желаю, чтобы и ты одобрил и мои сонаследники извинили мой отход от них — я повинуюсь высшему долгу.

(3) Кореллию я глубоко почитаю и люблю, во-первых, как сестру Кореллия Руфа, память которого для меня священна, затем как очень близкого друга моей матери. (4) Давние узы соединяли меня и с ее мужем, Миницием Юстом, прекрасным человеком; очень тесные с сыном: в мое преторство он даже председательствовал на данных мною играх. (5) Когда я в последний раз был у них, Кореллия высказала мне свое желание иметь какую-нибудь собственность в окрестностях нашего Лария. Я предложил ей любое из моих поместий и за любую цену, кроме доставшихся мне от матери и от отца: их я не могу уступить даже Кореллии. (6) Поэтому, получив наследство, в котором были и поместья, о которых ты пишешь, я написал ей, что эти последние будут продаваться. Это письмо отвез Гермес, и когда она потребовала, чтобы он тотчас же оставил за ней мою часть, он ей повиновался.

Ты сам понимаешь, что я должен признать то, что мой вольноотпущенник сделал в духе моих правил. (7) Остается еще, чтобы сонаследники спокойно отнеслись к этой сепаратной продаже моего участка, который я имел право и вовсе не продавать. (8) Они не обязаны подражать моему примеру: их ведь не соединяют с Кореллией те же узы, что меня. Они могут, следовательно, думать о своей выгоде, место которой у меня занимала дружба. Будь здоров.

12

Плиний Миницию привет.

(1) Книжку, составленную мною, я послал тебе, согласно твоему требованию, чтобы твой, нет — наш друг (есть ли у нас что-нибудь не общее?) воспользовался ею, если понадобится, но послал с опозданием, чтобы у тебя не было времени исправлять, то есть губить ее. (2) Времени, однако, исправлять ли, не знаю, но уж погубить, конечно, тебя хватит, υμεΐς γαρ οι εΰζηλοι [Вы, ревнители.] устраняете все лучшее. Если ты это сделаешь, я отнесусь к этому хорошо: (3) потом я при случае буду пользоваться твоими поправками как своим добром, и меня будут хвалить по милости твоего привередничанья равно, как и за варианты, которые ты найдешь у меня в приписках сверху: (4) всякий раз, подозревая, что какое-нибудь место покажется тебе слишком напыщенным, потому что оно звучно и возвышенно, я считал не лишним, чтобы тебе не мучиться, сейчас же добавлять другое, более сжатое и сухое, вернее более низменное и худшее, а по вашему суждению более правильное. (5) Зачем мне, в самом деле, всячески не преследовать и не гнать вашей скудости? Это я говорю, чтобы среди своих занятий ты мог порою посмеяться; а это вот уже всерьез: смотри, возмести мне путевые издержки, которые я понес, отправив гонца. (6) Не вздумай, прочтя это, хулить не только отдельные части книжки, а всю книжку в целом и отрицать всякую цену за тем, цену чего я с тебя потребую. Будь здоров.

13

Плиний Фероксу привет.

(1) Одно и то же письмо указывает и на то, что ты не занимаешься, и на то, что ты занимаешься. Я говорю загадками. Да, конечно — до тех пор, пока я не выскажу определеннее, что я имею в виду. (2) Ты утверждаешь в нем, что ты не занимаешься, но оно так отделано, как это может сделать только занимающийся человек. Если же ты можешь так писать, ничего не делая и ничем не занимаясь, то ты счастливейший из людей. Будь здоров.

14

Плиний Кореллии привет.

(1) В высшей степени благородно с твоей стороны так настоятельно просить и требовать, чтобы я приказал принять от тебя в уплату за поля, считая не по семьсот тысяч, за сколько ты купила их у моего вольноотпущенника, а по девятьсот, за сколько ты купила у откупщиков двадцатую часть. (2) В свою очередь, я прошу и требую, чтобы ты приняла во внимание не только то, что приличествует тебе, но и то, что приличествует мне, и позволила мне единственно в этом противиться тебе с тем же чувством, с каким я обычно повинуюсь тебе во всем. Будь здорова.

15

Плиний Сатурнину привет.

(1) Ты осведомляешься о том, чем я занят. Я загружен своими обязанностями, служу друзьям, иногда занимаюсь, а делать это не иногда, а единственно и всегда было бы — не смею сказать правильнее, но уж, конечно, радостнее. (2) Мне было бы неприятно, что ты занят всем, кроме того, чем хотел бы заниматься, не будь то, чем ты занят, самым благородным занятием: заботиться о делах своего города и быть посредником между друзьями достойно величайшей похвалы. (3) Я знал, что совместная жизнь с нашим Приском будет тебе приятна. Я давно знаю его искренность, его обходительность, вижу, что он, кроме того (это мне было неизвестно), отличается признательностью, так как ты пишешь, что он с таким удовольствием вспоминает о моих услугах. Будь здоров.

16

Плиний Фабату, деду жены, привет.

(1) Калестрия Тирона, связанного со мной частными и общественными узами, я люблю как самого близкого друга. (2) Мы с ним одновременно служили на военной службе, одновременно были квесторами императора. Он опередил меня в трибунате благодаря праву детей, а я нагнал его в претуре, так как император сбросил мне один год. Я часто уезжал к нему на виллы, он часто поправлялся после болезни в моем доме. (3) Сейчас он намерен отправиться через Тицин в провинцию Бетику как проконсул. Я надеюсь, нет, уверен, что он легко согласится на мою просьбу и свернет с пути к тебе, если ты хочешь формально освободить тех, кого ты недавно отпустил на волю в дружеском кругу. (4) Не бойся, что это будет ему в тягость: ради меня он согласится обойти всю землю. (5) Отложи поэтому свою чрезмерную щепетильность и подумай, чего бы ты хотел. Ему так же приятны мои веления, как мне твои. Будь здоров.

17

Плиний Целеру привет.

(1) У каждого есть свое основание для публичных чтений, о своем я тебе уже часто говорил: я хочу, чтобы мне указали на то, что от меня ускользает; а кое-что ведь, конечно, ускользает. (2) Тем удивительнее для меня, что, по твоим словам, некоторые упрекают меня в том, что я вообще читаю свои речи: может быть, они думают, будто только речи не нуждаются в исправлениях. (3) Я охотно осведомился бы у них, почему они допускают — если только допускают — возможность чтения исторического произведения, которое составляется не для того, чтобы блеснуть красноречием, а чтобы с достоверностью изложить истинные происшествия; трагедии, которая требует не аудитории, а сцены и актеров; лирики, для которой нужен не читатель, а хор и лира. Чтение всего этого вошло уже, однако, в обычай. (4) Следует ли винить того, кто положил этому начале? Кое-кто из наших и греки имели обычай читать свои речи.

(5) Скажут, однако, что излишне читать то, что уже произнесено публично. Да, если ты читаешь то же самое и тем же самым людям сразу же после своего выступления. Если же ты многое вставишь, многое изменишь, если пригласишь новых слушателей и кое-кого из прежних, но спустя некоторое время,— то почему считать причину для чтения менее похвальной, чем причину для издания? (6) Трудно, конечно, чтобы речь в чтении удовлетворила слушателей, но это уже относится к искусству читающего, а не к основаниям воздержаться от чтения. (7) Я желаю получать похвалы не тогда, когда я читаю, но тогда, когда меня читают. Поэтому я и не пропускаю ни одного случая для исправления: во-первых, я наедине с собой просматриваю то, что написал; затем читаю это двоим или троим; потом передаю другим для замечаний и их заметки, если они вызывают у меня сомнения, опять взвешиваю вместе с одним или другим; наконец, читаю в аудитории, и тогда-то, поверь мне, исправляю усиленно. (8) Чем я больше взволнован, тем напряженнее у меня внимание. Почтение, робость, страх — вот лучшие судьи: имей это в виду. Разве, если тебе предстоит разговор с любым ученым, но только с ним одним, ты не волнуешься меньше, чем в том случае, когда говорить придется со многими, пусть неучеными людьми? (9) Разве, встав, чтобы произнести речь, ты не тогда именно всего меньше бываешь уверен в себе, не тогда именно желаешь изменить не то, чтобы многое, а решительно все? Во всяком случае, если сцена шире, то и круг зрителей разнообразнее, но мы с уважением относимся и к простым людям в грязных замаранных тогах. (10) Разве ты не теряешь твердости и не падаешь духом, если считаешь, что уже твое начало не встречает одобрения? Полагаю, что это происходит потому, что толпа от самой многочисленности своей приобретает некий большой коллективный здравый смысл, и те, у кого по отдельности рассудка мало, оказавшись все вместе, имеют его в изобилии.

(11) Поэтому-то Помпоний Секунд (сочинитель трагедий) обыкновенно говаривал, если кто-нибудь из его друзей считал, что данное место следует вычеркнуть, а он думал, что его надо сохранить: «Апеллирую к народу» — и таким образом, смотря по молчанию или одобрению народа, следовал мнению друга или своему собственному. Так он считался с народом. Правильно или нет, это меня не касается. (12) Я обычно созываю не народ, но избранников, чтобы было на кого смотреть, кому верить, за кем наблюдать, — за каждым, словно он единственный слушатель, — и бояться каждого, словно он не единственный. (13) То, что Марк Цицерон думает о стиле, я думаю о страхе. Боязнь, боязнь — вот суровейший исправитель. Исправляет уже самая мысль о предстоящем чтении; исправляет самый вход в аудиторию; исправляет то, что мы бледнеем, трепещем, оглядываемся. (14) Поэтому я не раскаиваюсь в своей привычке, великую пользу которой я испытываю, и настолько не страшусь этих толков, что даже прошу тебя, сообщи еще что-нибудь, чтобы мне прибавить к этим доводам. (15) Моему рвению все мало. Я размышляю о том, какое великое дело дать что-нибудь в руки людям, и не могу убедить себя в том, будто не следует со многими и часто рассматривать то, что, по твоему желанию, должно нравиться всегда и всем. Будь здоров.

18

Плиний Канинию привет.

(1) Ты совещаешься со мной относительно того, каким образом сохранить и после твоей смерти деньги, которые ты пожертвовал нашим землякам на пиршество. Запрос дельный, а решение не легко. Можно отсчитать все деньги городу, но страшно, как бы они не разошлись. Можно дать землю, но она как общественное достояние окажется без присмотра. (2) Не нахожу, право, ничего лучшего, чем то, что я сам сделал. Вместо пятисот тысяч наличными, которые я обещал на содержание свободнорожденных мальчиков и девочек, я вручил городскому уполномоченному одно из своих имений за гораздо большие деньги и то же имение, после того как на него была наложена подать, взял назад с тем, чтобы давать городу по тридцать тысяч в год. (3) Благодаря этому и доля города в безопасности, и доход верен, и само имение всегда найдет господина, который будет его возделывать, так как доходность земли значительно превышает подать. (4) Я хорошо понимаю, что израсходовал несколько больше, чем пожертвовал, так как стоимость прекрасного имения уменьшена неизбежной податью. (5) Следует, однако, ставить общественную пользу выше частной, вечное — выше преходящего и больше заботиться о своем даре, чем о своих средствах. Будь здоров.

19

Плиний Приску привет.

(1) Меня беспокоит болезнь Фаннии. Она схватила ее, ухаживая за весталкой Юнией, сначала по собственной воле (она с ней в свойстве), затем по решению понтификов; (2) весталки, вынужденные по болезни удалиться из атрия Весты, поручаются заботам и охране матрон. Старательно выполняя эту обязанность, Фанния сама оказалась в опасности. (3) Лихорадка не покидает ее, кашель усиливается, она до крайности ослабела; сильны в ней только мысль и душа, достойные Гельвидия, ее мужа, и Тразеи, ее отца; остальное расшатано, и я поражен не только страхом, но и скорбью. (4) Я скорблю о том, что у государства будет похищена величайшая женщина; вряд ли оно еще увидит подобную.

Какая в ней чистота, какая праведность, сколько достоинства, сколько твердости! Дважды она последовала за мужем в изгнание, в третий раз сама была сослана за мужа. (5) Когда Сенецион находился под судом за то, что составил книги о жизни Гельвидия и в защитительной речи сказал, что его просила об этом Фанния, она, на грозный вопрос Меттия Кара, действительно ли она об этом просила, ответила: «Да, просила»; на вопрос, дала ли она ему, когда он решил писать, материалы — «Да, дала»; с ведома ли матери — «Без ведома»; и после этого она не произнесла ни одного слова, которое было бы внушено страхом перед опасностью. (6) Мало того, эти самые книги, хотя они и были уничтожены по постановлению сената из страха перед тогдашними обстоятельствами и по необходимости, она после конфискации ее имущества сохранила, держала при себе и унесла в изгнание причину своего изгнания.

(7) И в то же время она так приятна, так ласкова, так одинаково — это дается немногим — любезна и почтенна. Кого мы сможем показывать как образец нашим женам? С кого также и мы, мужчины, будем брать пример мужества? На кого будем удивляться, глядя и слушая, как удивляемся на тех женщин, о которых читаем? (8) И мне кажется, что самый дом этот колеблется и вот-вот рухнет, сдвинувшись со своего основания, хотя он пока что и имеет потомков. Какими добродетелями, какими деяниями добьются они того, чтобы эта женщина умерла не последней в роде?

(9) Меня огорчает и мучит еще и то, что кажется, будто я снова теряю мать Фаннии, ее (как прославить ее больше!), эту мать столь великой женщины! В лице Фаннии она вернулась к нам и снова уйдет с нею, нанеся мне новую рану и разбередив старую. (10) Обеих женщин я почитал, обеих любил: которую больше — не знаю, да и они не хотели, чтобы между ними делалось различие. Я был к их услугам в счастье и в несчастье; я утешал их, высланных, я мстил за них, возвратившихся; однако не воздал им равной мерой, и поэтому мне так хочется, чтобы она осталась жить: у меня остается время выплатить свой долг. (11) Такие у меня заботы в то время, как я пишу тебе; если какой-нибудь бог превратит их в радость, то я не буду жаловаться на пережитый страх. Будь здоров.

20

Плиний Тациту привет.

(1) Книгу твою я прочитал и как мог тщательнее отметил то, что считал нужным изменить и что исключить. Я ведь привык говорить правду, а ты ее охотно слушаешь. Никто не выслушивает порицаний терпеливее людей, больше всего заслуживающих похвал.

(2) Теперь я жду от тебя мою книгу с твоими пометками. Какой приятный, какой прекрасный обмен! Меня восхищает мысль, что потомки, если им будет до нас дело, постоянно будут рассказывать, в каком согласии, в какой доверчивой искренности мы жили! (3) Будет чем-то редким и замечательным, что два человека, приблизительно одного возраста и положения, с некоторым именем в литературе (я вынужден говорить так скромно о тебе, потому что одновременно говорю и о себе), заботливо лелеяли работу друг друга. (4) Я юнцом, когда твоя громкая слава была в расцвете, страстно желал следовать за тобой, быть и считаться — «далеко, но ближайшим». Было много преславных талантов, но ты казался мне (так действовало природное сходство) наиболее подходящим для подражания и наиболее достойным его. (5) Тем более я радуюсь, что, когда речь заходит о литературных занятиях, нас называют вместе, что, говоря о тебе, сейчас же вспоминают меня. (6) Есть писатели, которых предпочитают нам обоим, но нас с тобой — для меня не важно, кого на каком месте ставя, — соединяют: для меня всегда первый тот, кто ближе всех к тебе. Даже в завещаниях (ты, должно быть, это заметил), если завещатель не был особенно близок к одному из нас, то мы получаем те же легаты, и притом равные. (7) Все это направляет нас к тому, чтобы мы еще горячее любили друг друга: ведь занятия, нравы, молва — наконец, последняя воля людей связывают нас столькими узами. Будь здоров.

21

Плиний Корнуту привет.

(1) Повинуюсь, дражайший коллега, и щажу, согласно твоему приказанию, свои слабые глаза. Я и сюда прибыл в крытой повозке, запертый со всех сторон, точно в спальне; и здесь воздерживаюсь, хотя и с трудом, не только от стиля, но даже от чтения, и занимаюсь только с помощью ушей. (2) С помощью занавесей я создаю в комнатах легкий сумрак; в криптопортике, если закрыть нижние окна, также стоит полумрак. (3) Таким образом я постепенно приучаюсь к свету. Я моюсь в бане, так как это полезно, пью вино, так как это не вредно, но в очень умеренном количестве: (4) такова моя привычка, а сейчас за мной есть и надзор. Курицу я принял очень охотно, так как она послана тобой; хотя у меня и гноятся глаза, но они достаточно зорки, чтобы увидеть как она жирна. Будь здоров.

22

Плиний Фалькону привет.

(1) Ты меньше удивишься тому, что я так настойчиво просил тебя предоставить трибунат моему другу, когда узнаешь, кто и каков он. Я могу уже, получив твое обещание, назвать и его имя и описать его самого. (2) Это Корнелий Минициан, украшение моей области и в смысле достоинств и в смысле нравов, человек блестящего происхождения, с огромными средствами, который любит науки так, как любят их обычно бедняки. Он справедливейший судья, очень смелый защитник, самый верный друг. (3) Ты поверишь, что я облагодетельствовал тебя, когда ближе присмотришься к человеку, который подстать всяким почетным должностям, всяким званиям (не хочу сказать ничего выспренного о таком скромном человеке). Будь здоров.

23

Плиний Фабату, деду жены, привет.

(1) Радуюсь, что ты настолько крепок, что можешь встретить Тирона в Медиолане, но, чтобы не потерять тебе этой своей крепости, не бери, пожалуйста, на себя столько труда, непосильного для твоего возраста. Я настаиваю даже, чтобы ты ждал его дома, в самом доме и даже не переступал порога комнаты. (2) Хотя я люблю его как брата, но он не должен от человека, которого я почитаю как отца, требовать внимания, которого он не потребовал бы от своего отца. Будь здоров.

24

Плиний Гемину привет.

(1) Уммидия Квадратилла скончалась в возрасте немного меньше восьмидесяти лет: до последнего недомогания была она свежа и не в пример другим матронам крепка и плотна телом. (2) Скончалась она, составив безукоризненное завещание: оставила две трети внуку, одну треть внучке.

Внучку я знаю мало, а внука люблю как самого близкого друга; это юноша исключительный и достойный родственной любви не только со стороны тех, с кем он в кровном родстве. (3) Будучи очень красив, он и мальчиком и юношей не навлек на себя никаких толков со стороны недоброжелательных людей; к двадцати четырем годам он стал мужем, и, если бог будет милостив, то станет и отцом. Он жил под одной кровлей с распущенной бабкой, но вел себя очень строго и в то же время послушно. (4) У нее были пантомимы, и она увлекалась ими больше, чем это прилично знатной женщине. Квадрат не смотрел на них ни в театре, ни дома; она этого и не требовала. (5) Я слышал от нее самой, когда она поручала мне руководить занятиями своего внука, что она, как женщина старая, уже на покое, отдыхает обычно душой, играя в камешки и глядя на своих пантомимов, но, принимаясь за эти занятия, всегда приказывает своему внуку уйти и взяться за учение. Мне казалось, что она делает это не столько из любви к нему, сколько из уважения.

(6) Ты удивишься, как удивился и я. На последних жреческих играх во время представления были выведены пантомимы. Когда мы вместе с Квадратом выходили из театра, он сказал: «Знаешь, я сегодня в первый раз увидел, как танцует вольноотпущенник моей бабушки». (7) Так сказал внук. Но, клянусь Геркулесом, совсем чужие люди, чтобы оказать честь Квадратилле (мне стыдно, что я сказал — честь), с льстивой угодливостью бежали в театр, неистовствовали, хлопали, удивлялись и потом повторяли перед госпожой отдельные жесты и песни; теперь они получат ничтожные легаты — маленький венок за свой труд в театре — от наследника, который не смотрел на эти представления.

(8) Пишу об этом и потому, что ты обычно очень охотно слушаешь обо всем, что есть нового, а затем и потому, что мне приятно, пока я пишу, вновь переживать ту радость, которую я испытал: я радуюсь, что покойная любила родных, что она оказала честь прекрасному юноше, веселюсь и тому, что, наконец, дом Гая Кассия — основателя и отца кассиевой школы — будет обителью господина, который не меньше Кассия. (9) Мой Квадрат не оставит его в запустении, он подойдет к нему и вернет ему прежнее достоинство, его знаменитость и славу; оттуда выйдет столь же великий оратор, сколь великим знатоком права был Кассий. Будь здоров.

25

Плиний Руфу привет.

(1) О, сколько славы у образованных людей скрывает и похищает их скромность или уединенная жизнь! А мы, собираясь говорить или читать, боимся только тех, кто выставляет напоказ свои занятия, тогда как те, кто молчит, значительно превосходят их тем, что чтят величайшее произведение молчанием. Пишу о том, о чем пишу, наученный опытом.

(2) Теренций Юниор, безукоризненно закончив военную службу в коннице, а также прокураторство в нарбонской провинции, удалился в свои имения и предпочел спокойный досуг уготовленным ему почестям. (3) Он пригласил меня к себе в гости, а я смотрел на него как на хорошего хозяина, как на прилежного земледельца и собирался побеседовать о том, чем, по-моему, он постоянно занимался; я так и начал, а он ученым разговором вернул меня к литературе. (4) Как обработана его речь, как говорит он по-латыни, как по-гречески! Он так силен в обоих языках, что кажется, он владеет лучше именно тем, на котором сейчас говорит! Сколько он прочитал, сколько помнит! Можно подумать, что этот человек живет в Афинах, а не в деревне. (5) Что еще сказать? Он увеличил мою тревогу и заставил меня уважать этих деревенских отшельников не меньше, чем людей, которых я знаю как ученейших. (6) То же советую и тебе; как в лагере, так и в нашей литературе бывает много людей крестьянского обличья: обыскав их тщательно, ты обнаружишь у них воинское вооружение, а кроме того и яркое дарование. Будь здоров.

26

Плиний Максиму привет.

(1) Недавно недомогание одного друга показало мне, что мы бываем лучше всего тогда, когда хвораем. Обуревает ли больного алчность или сладострастие? (2) Он не раб любви, не домогается почестей, пренебрегает богатством и как человек, готовящийся покинуть все, удовлетворен очень малым. Тогда он вспоминает, что есть боги, что он — человек, никому не завидует, никому не дивится, ни на кого не смотрит с презрением, не внимает недоброжелательным толкам и не живет ими; он мечтает о банях и источниках. (3) В этом — верх его забот, верх желаний, и на будущее, если суждено ему избежать смерти, он намечает жизнь тихую и спокойную, то есть безобидную и блаженную. (4) То, чему философы пытаются научить во многих речах и даже во многих книгах, это я могу кратко преподать тебе и себе: будем в здоровом состоянии постоянно такими, какими мы обещаем быть, болея. Будь здоров.

27

Плиний Суре привет.

(1) Досуг доставляет возможность и мне учиться и тебе учить. Итак, я очень хотел бы узнать, считаешь ли ты, что привидения существуют и имеют собственную фигуру и какое-то бытие, или же это нечто мнимое и пустое, что получает образ вследствие нашего страха. (2) Верить в их существование меня, прежде всего, побуждает то, что, по слухам, приключилось с Курцием Руфом. Когда он был еще незначительным и неизвестным человеком, он присоединился к свите африканского наместника. Как-то на склоне дня он прогуливался в портике: перед ним возникает фигура женщины выше и прекраснее обычной человеческой; он испугался, а она назвала себя Африкой, вещательницей будущего; он отправится, сказала она, в Рим, будет выполнять почетные магистратуры, опять вернется в эту провинцию с высшей властью и здесь же умрет.

(3) Все так и сбылось. Кроме того, говорят, когда он пристал к Карфагену и сходил с корабля, та же фигура встретилась ему на берегу. Сам он, когда заболел, гадая о будущем по прошлому, о несчастье по удаче, отказался от всякой надежды на выздоровление, хотя никто из его близких не отчаивался в его жизни.

(4) И разве не более страшна и не так же удивительна история, которую я изложу в том виде, в каком я ее услышал? (5) Был в Афинах дом, просторный и вместительный, но ославленный и зачумленный. В ночной тиши раздавался там звук железа, а если прислушиваться внимательнее, то звон оков слышался сначала издали, а затем совсем близко; затем появлялся призрак — старик, худой, изможденный, с отпущенной бородой, с волосами дыбом; на ногах у него были колодки, на руках цепи, которыми он потрясал. (6) Жильцы поэтому проводили в страхе, без сна, мрачные и ужасные ночи: бессонница влекла за собой болезнь, страх рос, и приходила смерть, так как даже днем, хотя призрак и не появлялся, память о нем не покидала воображения, и ужас длился, хотя причина его исчезала. Дом поэтому был покинут, осужден на безлюдье и всецело предоставлен этому чудовищу; объявлялось, однако, о его сдаче на тот случай, если бы кто-нибудь, не зная о таком бедствии, пожелал бы его купить или нанять.

(7) Прибывает в Афины философ Афинодор, читает объявление и, услыхав о цене, подозрительно низкой, начинает расспрашивать и обо всем узнает; тем не менее даже с большей охотой он нанимает дом.

Когда начало смеркаться, он приказывает постелить себе в передней части дома, требует таблички, стиль, светильник; всех своих отсылает во внутренние покои, сам пишет, всем существом своим сосредоточившись на писании, чтобы праздный ум не создавал себе призраков и пустых страхов. (8) Сначала, как это везде бывает, стоит ночная тишина; затем слышно, как сотрясается железо и двигаются оковы. Он не поднимает глаз, не выпускает стиля, но укрепляется духом, закрывая тем свой слух. Шум чаще, ближе, слышен будто уже на пороге, уже в помещении. Афинодор оглядывается, видит и узнает образ, о котором ему рассказывали. (9) Привидение стояло и делало знак пальцем, как человек, который кого-то зовет. Афинодор махнул ему рукой, чтобы оно немного подождало, и вновь принялся за таблички и стиль. А привидение звенело цепями над головой пишущего. Афинодор вновь оглядывается на подающего те же знаки, что и раньше, не медля больше, поднимает светильник и следует за привидением. (10) Оно шло медленной поступью, словно отягченное оковами. Свернув во двор дома, оно внезапно исчезло, оставив своего спутника одного. Оставшись один, он кладет на этом месте в качестве знака сорванные травы и листья, (11) а на следующий день обращается к должностным лицам и уговаривает их распорядиться разрыть это место. Находят кости, крепко обвитые цепями; они одни, голые и изъеденные, остались в оковах после тела, сгнившего от долговременного пребывания в земле: их собрали и публично предали погребению. После этих совершенных как подобает похорон дом освободился от призрака.

(12) Тут я верю тем, кто это утверждает, а следующее сам могу утверждать перед другими. У меня есть вольноотпущенник, не лишенный образования. С ним обычно на кровати спал младший брат. Этому последнему показалось, как кто-то, сидя на постели, подносит к его голове бритву и даже срезает волосы с самой макушки. Когда рассвело, оказалось, что макушка у него сбрита, а волосы лежат на земле. (13) Прошло немного времени, и опять тот же сон заставляет поверить прежнему. Другой мальчик, спавший в детской вместе со многими другими, также рассказывает: вошли через окна двое людей в белых туниках, обрили лежавшего и ушли тем же путем, каким пришли; с наступлением дня обнаружилось, что и он острижен, а волосы разбросаны вокруг. (14) За этим не последовало ничего замечательного, разве только то, что я не был отдан под суд, а это было бы, проживи дольше Домициан, при котором это случилось. В его книжном ящике нашли донос на меня, поданный Каром; можно поэтому предполагать, что так как у подсудимых в обычае отпускать волосы, то отрезанные у моих людей волосы были предзнаменованием того, что опасность отвращена.

(15) Прошу тебя поэтому, вооружись всей своей ученостью. Вопрос достоин того, чтобы ты долго и много разбирал его, да и я не недостоин того, чтобы ты поделился со мной своим знанием. (16) Приводи, по своему обыкновению, доводы в пользу той и другой стороны, но в пользу какой-нибудь одной более сильные, чтобы не оставлять меня в недоумении и колебании: я и обратился к тебе за советом, чтобы не находиться больше в сомнении. Будь здоров.

28

Плиний Септицию привет.

(1) Ты говоришь, что некоторые в твоем присутствии укоряли меня в том, что я при всяком случае сверх меры восхваляю своих друзей. (2) Признав свою вину, приветствую ее. Что почетнее обвинения в доброжелательстве? Кто, однако, эти люди, которые лучше меня знают моих друзей? Допустим, они знают их лучше: почему они завидуют моему счастливому заблуждению? Пусть друзья мои не таковы, как я всюду о них говорю, но я счастлив тем, что они кажутся мне такими. (3) Пусть поэтому на других перенесут они свое мрачное усердие: есть немало людей, которые вызывают нападки на своих друзей здравым о них суждением; меня никогда не убедят, что любовь моя к моим друзьям чрезмерна. Будь здоров.

29

Плиний Монтану привет.

(1) Ты будешь смеяться, затем негодовать, затем опять смеяться, прочтя слова, которым ты не сможешь поверить, не прочтя их. (2) Есть на тибуртинской дороге на первой миле (я недавно это заметил) памятник Палланта с такой надписью: «Ему сенат за верность и преданность по отношению к патронам постановил дать преторские украшения и пятнадцать миллионов сестерций, каковой честью был он доволен».

(3) Я никогда не восхищался тем, что посылает чаще судьба, чем здравое суждение, но эта надпись особенно напомнила мне о том, как комичны и нелепы почести, бросавшиеся иногда этому грязному подлецу, которые этот висельник осмеливался и принимать и отвергать и даже выставлять себя потомкам как образец воздержанности. (4) Но что я возмущаюсь? Лучше смеяться, чтобы те, кто дошел до такого счастья, что над ними смеются, не считали, что они достигли чего-то великого. Будь здоров.

30

Плиний Генитору привет.

(1) Мне очень тяжело, что ты пишешь о потере своего ученика, который подавал такие большие надежды. Могу ли я не знать, как пострадали от его болезни и смерти твои занятия? Ты ведь очень совестливо выполняешь все обязанности, и любовь твоя щедро изливается на тех, кого ты одобряешь.

(2) Меня даже здесь преследуют городские дела; нет недостатка в людях, выбирающих меня в судьи или посредники. (3) К этому присоединяются жалобы селян, которые после долгого перерыва по праву злоупотребляют моим слухом. Стала настоятельной и очень тягостной необходимостью сдача в аренду имения: так редко можно найти подходящих арендаторов. (4) По этим причинам я занимаюсь урывками, но все же занимаюсь: и пишу кое-что и читаю. Читая, сравниваю и понимаю, как плохо я пишу, хотя ты и придаешь мне бодрости, сравнивая мои книжки о мщении за Гельвидия с речью Демосфена κατα Μειδίου. [против Мидия.] (5) Я имел ее, конечно, под руками, когда сочинял свои произведения,— не для того, чтобы соревноваться (это было бы нагло и почти безумно), но чтобы подражать и следовать, насколько допускало различие талантов, самого великого и самого маленького, и несходство тем. Будь здоров.

31

Плиний Корнуту привет.

(1) Клавдий Поллион желает, чтобы ты его любил, я он достоин этого уже потому, что он этого желает, а затем и потому, что он сам тебя любит: никто ведь не требует любви, если сам не любит. Кроме того, он человек прямой, бескорыстный, спокойный и сверх меры скромный, если только можно быть скромным сверх меры. (2) Когда мы вместе с ним были на военной службе, я смотрел на него не только как сотоварищ. Он командовал конным отрядом в тысячу человек; получив приказание консульского легата рассмотреть счета конных отрядов и когорт, я нашел у некоторых начальников мерзкую алчность и такую же небрежность, а у него величайшее бескорыстие и заботливое усердие. (3) Впоследствии продвинувшись до важнейших прокуратур, он не поддавался никаким соблазнам и не изменил своей врожденной любви к воздержанности, никогда не возносился в счастье, никогда, при всем разнообразии своих обязанностей, не умалил славу своей человечности и с такой же твердостью духа претерпевал труды, с какой сейчас переносит покой. (4) На короткое время, к великой для себя чести, он оставил его, будучи милостью императора Нервы взят нашим Кореллием к себе в помощники для покупки и дележа полей. Сколь достойно славы то обстоятельство, что, несмотря на большую возможность выбора, он особенно понравился такому человеку! (5) Как он уважает своих друзей, как он верен им! Тут ты можешь верить изъявлению последней воли многих, в том числе Анния Басса, очень почтенного гражданина, память которого он стремится благодарно увековечить, издав книгу о его жизни (он уважает литературу, как и другие благородные занятия). (6) Это прекрасно и уже по своей редкости заслуживает одобрения: большинство вспоминает об умерших лишь для того, чтобы пожаловаться. (7) Этого человека, жаждущего твоей дружбы (поверь мне), обними, удержи при себе, нет — пригласи и люби так, как будто ты воздаешь ему благодарность. Тот, кто положил начало дружбе, заслуживает не одолжений, а благодарности. Будь здоров.

32

Плиний Фабату, деду жены, привет.

(1) Я в восторге от того, что тебе было приятно прибытие моего Тирона; чрезвычайно радуюсь и тому, что, по твоим словам, воспользовавшись пребыванием проконсула, ты отпустил многих на волю. Я ведь желаю, чтобы наша родина обогащалась во всех отношениях, а особенно гражданами: для городов это самое надежное украшение. (2) Не из тщеславия, но все же радуюсь я и тому, что ты добавляешь: нас с тобой превозносили, выражая благодарность и похвалы; ведь, как говорит Ксенофонт, ήδιστον άκουσμα έπαινος, [самое приятное для слуха — это похвала (Ксенофонт, Меморабилии, II, 1, 31; Гиерон, I, 14).] в особенности если ты считаешь, что их заслужил. Будь здоров.

33

Плиний Тациту привет.

(1) Предсказываю — и мое предсказание не обманывает меня, что твои «Истории» будут бессмертны; тем сильнее я желаю (откровенно сознаюсь) быть включенным в них; (2) ведь если мы обычно заботимся о том, чтобы наше лицо было изображено лучшим мастером, то разве мы не должны желать, чтобы нашим делам выпал на долю писатель и восхвалитель, подобный тебе? (3) Я прямо заявляю, хотя от твоего усердия это и не может ускользнуть, будучи занесено в документы, — я заявляю, чтобы ты скорее поверил, что мне будет приятно, если ты украсишь своим талантливым свидетельством мой поступок, известность которого возросла вследствие опасности.

(4) Сенат назначил меня вместе с Гереннием Сенеционом защитником провинции Бетики против Бебия Массы и, после осуждения Массы, постановил, чтобы его имущество было под охраной государства. Сенецион, проведав, что консулы намерены заняться исками, пришел ко мне и сказал: «С тем же согласием, с каким мы выполнили возложенную на нас обязанность обвинения, обратимся к консулам и попросим, чтобы они не позволили расточать имущество, на страже которого они должны стоять». (5) Я ответил: «Раз мы защитники, данные сенатом, разберись, не выполнена ли наша роль с окончанием сенатского расследования». — «Ты, — сказал он, — у которого нет никаких связей с этой провинцией, кроме твоего благодеяния, притом только что оказанного, ты можешь назначить себе предел, какой хочешь, я же родился там и был там квестором». (6) «Если у тебя это твердо решено и обдумано, — говорю я, — я последую за тобой, чтобы, в случае какой-нибудь напасти, она обрушилась не только на тебя».

(7) Мы приходим к консулам. Сенецион говорит, в чем дело, кое-что добавляю я. Только мы умолкли, как Масса, жалуясь на то, что Сенецион действует не как честный защитник, а как заклятый враг, требует привлечения его к судебной ответственности за нарушение долга. (8) Общий ужас; я же говорю: «Боюсь, славнейшие консулы, что Масса своим молчанием обвиняет меня в содействии противной стороне, раз он не требует привлечь и меня к судебной ответственности». Это слово сразу было подхвачено и впоследствии часто с похвалой упоминалось в разговорах. (9) Божественный Нерва (ведь и в бытность частным человеком он внимательно следил за проявлениями порядочности в общественной жизни) в посланном мне очень серьезном письме поздравил не только меня, но и наш век, которому выпал на долю пример (так он писал), подобный древним. (10) Всему этому, каково бы оно ни было, ты придашь больше известности, славы, величия; впрочем, я не требую, чтобы ты превысил меру того, что было совершено: история не должна переступать пределов истины, и для честных поступков достаточно одной истины. Будь здоров.

 

КНИГА VIII

1

Плиний Септицию привет.

(1) Я благополучно закончил путешествие, но некоторые из моих людей захворали от жестокой жары. (2) Чтец Энколпий, опора моя в серьезных трудах и моя отрада, кашляет кровью: пыль разбередила ему горло. Какое горе для него, какая печаль для меня, если он, вся заслуга которого была в занятиях, станет к занятиям неспособен. Кто будет так читать мои книги, так любить их? К кому буду я так прислушиваться? (3) Боги, впрочем, сулят счастливый исход: кровь остановилась, боль утихла. Кроме того, сам он человек воздержанный, я полон заботы, врачи усердны. А здоровый климат, деревенское уединение и покой обещают и здоровье и отдых. Будь здоров.

2

Плиний Кальвизию привет.

(1) Иные уезжают к себе в имения, чтобы вернуться обогатившись, я — чтобы обеднеть. Я запродал урожай винограда съемщикам, которые торговали его у меня наперебой: к этому склоняли их и тогдашняя цена и та, которая предвиделась. (2) Надежда обманула их. Просто было бы сделать всем равномерную скидку, только это было бы не вполне правильно. Я же считаю самым прекрасным поступать по справедливости и в обществе и дома, и в большом и в малом, и в чужом и в своем. Если одинаковы проступки, то одинаковы и похвальные дела. (3) Поэтому, чтобы «никто не ушел от меня без подарка», я всем сбавил одну восьмую с его цены, а потом уже отдельно позаботился о тех, кто вложил в съемку винограда очень крупные суммы: они и мне больше помогли и себе больше сделали убытку. (4) Поэтому тем, кто сторговался больше чем за десять тысяч, я к этой общей, как бы официальной, восьмой части добавил еще одну десятую от суммы, превышавшей десять тысяч.

(5) Боюсь, что я выражаюсь неясно: вот пояснение моих расчетов. Кто сторговался, например, за пятнадцать тысяч, те получили скидку в одну восьмую от пятнадцати тысяч и в одну десятую от десяти. (6) Я принял, кроме того, в расчет, что из денег, которые они должны были уплатить, одни внесли значительную сумму, другие маленькую, а третьи ничего, и решил, что не будет правды в том, если я одинаково пожалею при скидке тех, кто был неодинаково совестлив с уплатой. (7) И я опять сбросил уплатившим десятую часть того, что они уплатили. Таким образом, казалось мне, лучше всего будет и оказать милость каждому в соответствии с его заслугами в прошлом и привлечь всех на будущее к покупке урожая и к уплате денег. (8) Дорого встал мне этот расчет или эта мягкость, но это стоило сделать: по всей области хвалят этот новый вид скидки. Что же касается тех, кого я не подогнал, как говорится, под одну мерку, а обошелся с каждым по-особому, поставив его на соответственную ступеньку, то, чем лучше и честнее был человек, тем более обязанным ушел он от меня, узнав по опыту, что у меня не «εν δε ιη τιμη ημεν κακος ηδε και έσθλος». [«Та ж и единая честь воздается и робким и храбрым» (Илиада, IX, 319; перевод Н. И. Гнедича).] Будь здоров.

3

Плиний Спарсу привет.

(1) Ты сообщаешь, что изо всех моих книг тебе особенно понравилась посланная тебе последней. (2) Таково же мнение одного очень ученого человека. Это заставляет меня думать, что никто из вас не ошибается, так как невероятно, чтобы вы оба ошиблись, и так как я все же склонен льстить себе. Я хочу, чтобы каждая моя последняя работа казалась самой совершенной, и поэтому я перенес уже свои заботы с этой книги на речь, которую я недавно издал и которую отправлю тебе, как только найду усердного письмоносца. (3) Я возбудил твое ожидание; боюсь, как бы моя речь, попав к тебе в руки, его не обманула. Пока что жди ее как произведение, которое тебе понравится: может быть, и в самом деле понравится. Будь здоров.

4

Плиний Канинию привет.

(1) Ты прекрасно делаешь, что собираешься описать дакийскую войну. Найдется ли тема свежее, богаче, обширнее, поэтичнее и, наконец, при всей своей правдивости, сказочнее? (2) Ты будешь говорить о создании новых рек, о переброске через реки новых мостов, о лагерях, расположившихся на горных крутизнах, о царе, выброшенном из дворца, выброшенном из жизни и не пришедшем в отчаяние, ты расскажешь о двух триумфах: один справляли впервые над народом, не знавшим поражений, другой был окончательным.

(3) Есть здесь одна, но величайшая трудность: подобрать для всего этого соответственные слова — это неизмеримый труд даже для твоего таланта, хотя он высоко парит и крепнет в блестящих произведениях. Некоторое затруднение будет и в том, чтобы уложить в греческие стихи варварские, дикие имена, прежде всего имя самого царя. (4) Все, однако, можно если не победить, то смягчить искусством и старанием. (5) А кроме того, если Гомеру позволено для гладкости стиха стягивать, расширять и сгибать даже нежные греческие слова, почему не разрешить тебе подобной же смелости, тем более, что это не прихоть, а необходимость? Поэтому, по праву поэтов, призови богов и среди богов того самого, чьи подвиги, дела и советы ты собираешься воспеть, отпусти канаты, распусти паруса и устремись в путь во весь размах своего таланта. Когда, как не теперь? Почему, в самом деле, не заговорить мне с поэтом поэтическим языком?

(6) Теперь же договариваюсь с тобой вот о чем: первое, что ты закончишь, присылай мне; нет, присылай еще раньше, чем ты закончишь: свежее, сырое, подобное рождающемуся. (7) Ты ответишь, что выхваченная часть не может произвести такого впечатления, как целое; начатое — такого, как законченное. Я это знаю: я буду это расценивать как начинание, рассматривать как отдельные члены; они будут дожидаться в нашем ящике твоей окончательной отделки. Позволь мне помимо прочего получить еще этот знак твоей любви: пусть я знаю то, чего ты никому не хочешь сообщать. (8) В общем, может быть, мое одобрение и похвала твоему произведению будет тем больше, чем медлительнее и осторожнее будешь ты с его присылкой, но тебя самого я тем больше полюблю и тем больше одобрю, чем скорее и неосторожнее ты его пришлешь. Будь здоров.

5

Плиний Гемину привет.

(1) Тяжкий удар поразил нашего Макрина: он потерял жену, женщину редкостную даже для времен древних. Он прожил с ней тридцать девять лет без ссоры и без обиды. С каким почтением относилась она к своему мужу! Сама она заслуживала наибольшего. В ней собрались и соединились добродетели разных возрастов. (2) У Макрина есть, конечно, большое утешение в том, что он так долго владел таким сокровищем, но тем больнее для него утрата: привычка к хорошему делает потерю особенно мучительной. (3) Я буду в беспокойстве за этого очень дорогого мне человека, пока, наконец, он не сможет отвлечься и дать зарубцеваться своей ране: это успешнее всего сделают и сама неизбежность, и длительное время, и пресыщение печалью. Будь здоров.

6

Плиний Монтану привет.

(1) Ты уже должен знать из моего письма, что я недавно нашел памятник Палланту с такой надписью: «Ему сенат за верность и почтение к патронам постановил дать преторские знаки и пятнадцать миллионов сестерций, каковою честью он остался доволен». (2) Потом я решил, что стоит поискать само сенатское постановление. Оно было так пышно и велеречиво, что эта горделивая надпись показалась скромной. Пусть бы сравнили себя с ним не то что те древние Африканские, Ахейские, Нумантинские, а более близкие нам Марии, Суллы, Помпеи — не буду идти дальше — далеко им до Палланта! (3) Считать людей, принявших такое постановление, шутниками или страдальцами? Я назвал бы их шутниками, если бы сенату приличествовала шутливость; назвал бы страдальцами, но никакое страдание не может вынудить к такому поступку. Итак, это искательство и желание продвинуться?

Но кто настолько безумен, чтобы хотеть путем своего, путем общественного позора продвинуться в том государстве, где привилегией блистательного магистрата было право первым восхвалять Палланта? (4) Я не говорю о том, что Палланту, рабу, предлагаются преторские знаки: они предлагаются рабами; не говорю о том, что постановляют не только уговорить, но даже заставить его носить золотые кольца: несовместимо ведь с достоинством сената, чтобы бывший претор носил железные кольца. (5) Все это пустяки, на которые не стоит обращать внимания, а вот что стоит вспомнить: ради Палланта сенат (и здание после этого не было освящено?) благодарит государя за то, что он сам сопроводил упоминание о нем почетнейшим образом и дал сенату возможность засвидетельствовать свое к нему благоволение. (6) Что может быть для сената прекраснее, чем обнаружить свою благодарность Палланту? К этому добавлено: «дабы Паллант, коему все они признают себя предельно обязанными, заслуженнейшим образом получил награду за свою исключительную верность и за исключительное усердие». Можно подумать, что расширены границы империи, что спасены войска республики! (7) Следует продолжение: «для щедрости сената и римского народа не может представиться более удобного случая, чем возможность увеличить средства бескорыстнейшего и вернейшего стража императорского имущества». Вот желание сената, вот главная радость народа, вот удобнейший случай быть щедрым: увеличить средства Палланта путем истощения государственного имущества! (8) Дальше говорится о том, что сенату угодно было принять решение выдать ему из казны пятнадцать миллионов сестерций, и чем недоступнее душа Палланта для алчности, тем настоятельнее просить отца отечества побудить Палланта уступить сенату. (9) Только этого и недоставало, чтобы с Паллантом велись переговоры от имени государственной власти, чтобы Палланта упрашивали уступить сенату, чтобы сам государь был приглашен выступить против этого горделивого бескорыстия: только бы Паллант не презрел пятнадцати миллионов! Он их презрел, потому что отвергнуть такую сумму, публично предложенную,— в этом было больше дерзости, чем в том, чтобы ее принять! (10) Сенат, однако, превознес этот поступок, правда, с видом сожаления в следующих словах: «так как наилучший государь и отец отечества, по просьбе Палланта, пожелал опустить ту часть постановления, где говорится о выдаче Палланту из казны пятнадцати миллионов сестерций, то сенат заявляет, что, хотя он охотно и по заслугам определил Палланту между прочими почестями и эту сумму за его верность и усердие, тем не менее он и в этом повинуется воле своего государя, противиться которой в чем бы то ни было считает недозволенным». (11) Представь себе Палланта, налагающего запрет на сенатское постановление, умеряющего свои почести и отказывающегося от пятнадцати миллионов как от чего-то чрезмерного, тогда как преторские знаки он принял, словно это нечто меньшее; (12) представь себе государя, покоряющегося пред лицом сената просьбам, вернее приказу отпущенника (отпущенник распоряжается своим патроном, к которому в сенате обращается с просьбой); представь себе сенат, упорно твердящий, что он по заслугам и охотно определил между прочими почестями эту сумму Палланту и настаивал бы на ее принятии, если бы не повиновение воле государя, противиться которой в чем бы то ни было не дозволено. Итак, для того чтобы Паллант не унес из казны пятнадцати миллионов, для этого потребовалась его собственная скромность и повиновение сената, который именно здесь должен был отказать в повиновении, если он вообще считал, что дозволительно в чем-нибудь не повиноваться.

(13) Ты ждешь конца? — погоди, услышишь еще нечто большее: «прославлять милостивую готовность государя, хвалить и награждать по заслугам полезно повсюду, наипаче же в тех местах, где ведающих его имуществом можно побудить к подражанию и где замечательнейшая верность и честность Палланта может своим примером вызвать стремление к почетному соревнованию; посему речь, которую наилучший государь держал за десять дней до февральских календ в сенате, и постановление сената по этому поводу надлежит вырезать на медной доске и прибить эту доску у статуи божественного Юлия, на которой он изображен в панцире». (14) Мало показалось того, что сенат был свидетелем такого позора: выбрали самое людное место, чтобы об этом позоре читали современники, читали потомки. Решено было обозначить на медной доске все почести привередливого раба: и те, которые он отверг, и те, которые получил, поскольку это зависело от постановившего. Преторские знаки Палланта вырезаны и высечены на публичных, предназначенных для вечности памятниках так, словно это древние договоры, так, словно это священные законы. (15) Такова была воля государя, сената, самого Палланта — не знаю уж, как сказать,— что они пожелали выставить на глазах у всех — Паллант свое бесстыдство, свое долготерпение государь, свою низость сенат. Не устыдились даже привести основание для своей подлости, исключительное, превосходное основание: пусть пример паллантовых наград вызовет у других стремление к соревнованию. (16) Так дешево стоили почести; даже те, которыми Паллант не пренебрегал. И однако находились люди благородного происхождения, которые искали и добивались того, что на их глазах давали отпущеннику и обещали рабу.

(17) Какое счастье, что моя жизнь не пришлась на то время, за которое мне стыдно так, словно я жил тогда! Не сомневаюсь, что и ты чувствуешь так же. Я знаю твою живую и благородную душу: моя скорбь покажется тебе не чрезмерной, а скорее недостаточной, хотя, может быть, в некоторых местах я дал своему негодованию волю больше, чем это подобает в письме. Будь здоров.

7

Плиний Тациту привет.

(1) Не как учителю учитель, не как ученику ученик (по твоим словам), но как ученику учитель (ибо ты учитель, я же ни в коем случае; ты и зовешь меня в школу, а я до сих пор праздную сатурналии) послал ты книгу. (2) Можно ли было сделать гипербат длиннее и тем самым доказать, что мне не следует называться не только твоим учителем, но даже и учеником? Я приму, однако, на себя роль учителя и воспользуюсь над твоей книгой правом, которое ты мне дал, с тем большей свободой, что пока я ничего не собираюсь посылать тебе, и тебе не на чем будет мне отомстить. Будь здоров.

8

Плиний Роману привет.

(1) Видел ли ты когда-нибудь источник Клитумна? Если нет (а я думаю, что нет, иначе ты бы мне об этом рассказал), то посмотри. Я увидел его совсем недавно (и жаль, что так поздно).

(2) Невысоко вознесшийся холм покрыт густой сенью древних кипарисов; из-под него вытекает источник, разливающийся множеством ручейков неравной величины. Пробившись, он образует широко расстилающуюся заводь, с такой чистой и прозрачной водой, что можно пересчитать на дне брошенные чурочки и блестящие камешки. (3) Отсюда он течет дальше; двигаться его заставляет не покатость места, а изобилие вод и как бы собственная тяжесть. Это пока еще источник — и вот уже мощная река, по которой могут ходить суда и которая несет их в разных направлениях по течению и против течения. Оно настолько сильно (местность здесь совершенно ровная), что суда, идущие вниз, не нуждаются в веслах; идущие вверх с трудом могут его преодолеть с помощью весел и шестов. (4) Для тех, кто совершает по реке увеселительную прогулку, это одинаково приятно: стоит переменить направление — и труд сменяется отдыхом, отдых — трудом.

Берега густо одеты буком и тополем: они словно погружаются в прозрачную воду, и река еще прибавляет к ним их зеленое отражение. Холодом вода может поспорить со снегом и не уступит ему цветом. (5) Около реки находится древний, очень чтимый храм: в нем стоит сам Клитумн, закутанный в претексту: жребии говорят о присутствии божества, и божества вещего. Вокруг разбросано множество часовен; там столько же богов. У каждого есть свой культ, свое имя; у некоторых есть и свои источники: кроме главного, являющегося как бы отцом остальных, имеются и меньшие, каждый со своим истоком. Все они вливаются в реку, через которую люди проходят по мосту. (6) Он является границей между святым местом и обыкновенным. Выше его можно только ходить судам, ниже разрешается и купаться. Гиспеллаты, которым божественный Август подарил это место, предоставляют здесь от имени общины баню, предоставляют и гостиницу. Нет недостатка и в усадьбах; привлеченные прелестью реки, они выстроились на берегу.

(7) В общем ты здесь от всего получишь наслаждение. Ты и поучишься здесь и почитаешь на всех колоннах и на всех стенах множество надписей, в которых прославляется этот источник и его бог. Многое ты одобришь; кое над чем посмеешься; впрочем, по своей мягкости ты ни над чем не посмеешься. Будь здоров.

9

Плиний Урсу привет.

(1) Давно не брал я в руки ни книги, ни стиля; давно не знаю что такое отдых, что такое покой, что такое это сладостное состояние: ничего не делать, быть никем. Многочисленные дела моих друзей не позволяют мне ни отдохнуть, ни заниматься. (2) Никакие занятия не стоят того, чтобы ради них пренебречь обязанностями дружбы, свято чтить которые учат сами занятия. Будь здоров.

10

Плиний Фабату, деду жены, привет.

(1) Ты так хотел увидеть от нас правнуков! Тем печальнее будет тебе услышать, что у твоей внучки случился выкидыш: она по-детски не знала о своей беременности и не соблюдала того, что должны соблюдать беременные, а делала то, что им запрещено. Эту ошибку искупила она тяжким уроком: она стояла на краю смерти. (2) Тебе, конечно, тяжело пережить, что в старости ты лишился потомства, казалось, уже уготованного, но ты должен возблагодарить богов, которые отказали тебе сейчас в правнуках, чтобы сохранить внучку, а правнуков пошлют в будущем. Твердо надеяться на них заставляет нас эта беременность, хотя так несчастливо и кончившаяся. (3) Я уговариваю, убеждаю и подкрепляю тебя сейчас теми самыми доводами, что и себя. Твое желание иметь правнуков не горячее моего желания иметь детей: мне кажется, что мы с тобой оставим им широкий путь к почестям, имена — широко известные и изображения предков не от вчерашнего дня. Только бы они родились и сменили наше горе на радость. Будь здоров.

11

Плиний Гиспулле привет.

(1) Когда я думаю о том, что чувство твое к дочери брата еще нежнее материнской любви, то понимаю, что тебя надо предварить сообщением о событии более позднем: пусть первое чувство радости не оставит места для тревоги. Я боюсь, правда, как бы ты после такого счастливого известия опять не впала в страх и не радовалась бы за нее, избавленную от опасности, трепеща в то же время за то, чему она подвергалась. (2) Она уже весела, она пришла в себя, она вернулась ко мне; она начинает поправляться и судит о пережитой беде по ходу выздоровления. Она была (в добрый час сказать!) в большой беде, была вовсе не по своей вине, а до некоторой степени по вине возраста. Поэтому и произошел выкидыш и так печально было ее знакомство с беременностью, о которой она не подозревала. (3) Поэтому, если тебе и не было дано утешиться в тоске по утраченном брате его внуком или внучкой, то помни, что утешение это только отложено, а не утеряно, потому что жива та, в которой наши надежды. В то же время оправдай перед своим отцом этот случай: женщина к таким случайностям снисходительнее. Будь здорова.

12

Плиний Минициану привет.

(1) Только на сегодня прошу извинить меня: будет читать Титиний Капитон, и я буду его слушать, не знаю, больше ли по обязанности или по охоте. Это прекрасный человек, и его следует отнести к главным украшениям нашего века: он чтит науку, а ученых любит, бережет и продвигает; для многих сочинителей он приют и тихая пристань, для всех — пример и, наконец, возродитель и преобразователь литературы, уже стареющей. (2) Он предоставляет свой дом читающим; с редким благожелательством посещает чтения, и не только у себя: на моих он неизменно присутствовал, если только находился в городе. Неблагодарность тем отвратительнее, чем благороднее повод для благодарности. (3) Если бы меня изводили тяжбы, я считал бы себя обязанным обойти всех своих поручителей, а теперь, когда все мое дело, вся забота в занятиях, разве меня меньше обязывает такое усердие именно в том, чем меня можно — не скажу единственно, но, во всяком случае, больше всего — обязать? (4) Если бы я даже не был обязан отплатить ему как бы взаимной услугой, мне все равно не дал бы покоя и талант этого человека, блистательный, огромный и очень нежный при всей своей строгости и величине его темы. Он описывает смерть знаменитых мужей, в том числе некоторых очень мне дорогих. (5) Мне кажется, я исполняю благочестивую обязанность, присутствуя при посмертном восхвалении, позднем, правда, но тем более правдивом, тех людей, на чьих похоронах мне нельзя было присутствовать. Будь здоров.

13

Плиний Гениалу привет.

(1) Я одобряю то, что ты читаешь мои книги совместно с отцом. Для твоего развития важно научиться у красноречивейшего человека тому, что следует хвалить, что порицать, и в то же время получить навык в том, чтобы говорить правду. Ты видишь, кому ты должен следовать, по чьим стопам идти. (2) Счастливец! На твою долю выпало иметь живой, притом самый лучший и близкий тебе пример: образцом тебе служит тот самый человек, уподобить которому захотела тебя сама природа. Будь здоров.

14

Плиний Аристону привет.

(1) Так как ты очень сведущ и в частном праве и в общественном (а сюда входит и право сенатское), то я хотел бы именно от тебя услышать, допустил ли я недавно в сенате ошибку или нет? Я хочу научиться не для прошедшего случая (это уже поздно), а на будущее, если случится что-нибудь подобное. (2) Ты скажешь: «Зачем ты спрашиваешь о том, что ты должен знать?» Рабство прошлого времени повлекло за собой невежество и забвение в области многих благородных знаний, между прочим и в области сенатского права. (3) Много ли найдется людей, настолько терпеливых, чтобы заниматься тем, что он не встретит на практике? Прибавь к этому, что трудно не перезабыть сведений, которым нет применения. Поэтому возвращенная свобода застигла нас несведущими и неопытными; упоенные ее сладостью, мы вынуждены иногда раньше действовать, а затем уже узнавать.

(4) С древних времен было заведено так, что мы учились от старших, не только с их слов, но и воочию, тому, что вскоре предстояло делать нам самим и что мы, в свою очередь, должны были передать младшему поколению. (5) Поэтому юношей сразу же вводили в военную службу, чтобы они привыкли распоряжаться, повинуясь, и предводительствовать, следуя за вождем; поэтому те, кто предназначал себя к государственной деятельности, присутствовали на заседаниях сената, стоя в дверях, и, прежде чем стать участниками в государственном совете, были в нем зрителями. (6) Собственный отец был учителем сыну, а у кого отца не было, тому заменял отца самый старый и почтенный сенатор. С полномочиями докладчиков, с правами голосующих, с властью магистратов, со свободой прочих сенаторов, с тем, где должно уступить и где сопротивляться, когда время замолчать, каким образом говорить, как разграничить противоречивые мнения, как провести добавочные предложения,— одним словом, со всем сенатским обычаем знакомились на примерах, а это самый верный способ обучения. (7) И мы в молодости были на военной службе, но в то время храбрость была в подозрении, а бездеятельность в цене, у вождей не было авторитета, а у солдат послушания; никто не командовал, никто не повиновался; все было разнузданно, спутано, извращено; все вообще следовало скорее забыть, чем запомнить. (8) И мы же увидели сенат, сенат трепещущий и безмолвный: говорить то, что ты хотел, было опасно; то, чего не хотел, низко. Чему можно было тогда научиться, чему радостно было выучиться, если сенат созывался для полного безделья или для величайшего злодеяния? Если задержанный или в насмешку или на горе себе он никогда не принимал серьезных решений, но часто горестные? (9) То же самое зло видели мы и терпели в течение многих лет, уже сами став сенаторами, уже сами став причастными к этому злу. За эти годы мы отупели и согнулись: для будущего мы сломаны. (10) Краток срок (время кажется тем короче, чем оно счастливее), за который нам захотелось узнать, что мы такое, и захотелось применить на деле то, что мы узнали.

Тем справедливее моя просьба, во-первых, о том, чтобы ты простил мою ошибку, если здесь есть ошибка, а затем, чтобы ты исправил ее своим знанием: ты ведь всегда занимался правом общественным и частным, древним и новым, обычным и применяющимся в исключительных случаях. (11) Я полагаю, что вопрос, который я предложу тебе, недостаточно исследован, а то и вовсе не известен даже таким юристам, которых обширная практика и множество дел заставили узнать решительно все. Поэтому и мне извинительнее, если я споткнулся, и ты будешь достойнее похвалы, если сможешь научить даже тому, чему, неизвестно, учился ли ты сам.

(12) Доложено было об отпущенниках консула Афрания Декстра, убитого — неизвестно, своей ли рукой или рукой домашних, рукой ли преступной или послушной. Один («кто?» — спросишь ты, — я, но это не имеет значения) полагал, что после допроса их не следует подвергать пытке, другой — что их надо сослать на остров, третий — наказать смертью. (13) Мнения эти были столь различны, что каждое из них могло рассматриваться только как совершенно особое. Что общего между казнью и ссылкой? Клянусь Геркулесом! Не больше, чем между ссылкой и оправданием, хотя оправдание и несколько ближе к ссылке, чем к казни (в обоих первых случаях жизнь подсудимому остается, в последнем она отнимается). Между тем и высказавшиеся за казнь и высказавшиеся за ссылку сели вместе, и это временное подобие единомыслия сгладило их разномыслие. (14) Я потребовал, чтобы голоса, поданные за каждое из трех решений, считались отдельно и чтобы два мнения не объединялись в кратком перемирии. Я настаивал, чтобы сторонники казни отошли от высказавшихся за ссылку и не вступали с ними в кратковременный союз против голосующих за освобождение: никакого ведь значения не имеет, отвергнут ли одно и то же люди, которым пришлось по душе не одно и то же. (15) Мне казалось чрезвычайно странным, что человек, высказавшийся за ссылку отпущенников и за пытку для рабов, вынужден был разделить свое мнение, а стоявшего за казнь отпущенников считали заодно со сторонником ссылки. Если следовало разделить мнение одного человека, так как оно включало в себя два положения, то мне было непонятно, каким образом можно объединить мнения двух, столь меж собою различные. (16) Позволь мне привести тебе мои основания так, как я это сделал там; по окончании дела так, как будто оно еще не было решено, и на досуге теперь объединить то, что я говорил тогда урывками, прерываемый многочисленными протестами.

(17) Представим себе, что для этого дела назначено трое судей: один высказался за казнь отпущенников, другой — за их ссылку, третий — за оправдание. Разве два первых мнения могут соединенными силами победить третье? Разве каждое из них не будет иметь в отдельности такой же силы, как и другое? И разве в первом больше общего со вторым, чем во втором с третьим? (18) Поэтому и в сенате голоса, которые поданы за мнения столь различные, должны считаться как противные. Если бы один и тот же человек считал, что их нужно и казнить и сослать, то они могли бы в силу мнения этого одного быть и казненными и сосланными? Можно ли, наконец, считать единым мнение, в котором соединены положения, столь противоположные? (19) Каким образом, наконец, когда один подает голос за казнь, а другой за ссылку, может считаться единым мнение, высказанное двумя лицами, если оно не будет считаться единым, хотя его и выскажет один человек?

Разве закон отчетливо не велит разъединять мнения высказавшихся за казнь и за ссылку, приказывая расходиться таким образом: «Те из вас, кто думает таким образом, ступайте в эту сторону; те, кто совсем иначе, идите туда, с кем вы согласны». Рассмотри, взвесь каждое слово: «Те, кто думает таким образом» — это вы, высказавшиеся за ссылку; «ступайте в эту сторону», т. е. в ту сторону, где сидит сенатор, подавший голос за ссылку. (20) Из этого ясно, что думающие о смертной казни не могут остаться на этой стороне. «Кто совсем иначе» — ты замечаешь, что закон не довольствуется тем, чтобы сказать «иначе», а еще добавляет «совсем». Можно ли сомневаться, что сторонники смертной казни думают «совсем иначе», чем сторонники ссылки? — «Идите туда, с кем вы согласны» — разве не очевидно, что закон зовет, заставляет идти, толкает в противоположные стороны тех, кто думает по-разному? Разве консул не указывает не только обычной формулой, но и движением руки, где кому должно остаться и куда перейти?

(21) Оказывается, однако, что если не сосчитать вместе голоса сторонников казни и сторонников ссылки, то верх возьмет оправдывающая сторона. А какое до этого дело голосующим? Им во всяком случае не пристало всеми способами и всеми средствами сражаться против более мягкого решения. Число сторонников казни и ссылки следует сравнить сначала с числом сторонников оправдания, а потом уже между собой. Как в некоторых зрелищах жребий выделяет и ставит в стороне человека, который потом будет сражаться с победителем, так и для сенатских схваток бывает первая очередь и вторая: то из двух мнений, которое одержало верх, поджидается третьим. (22) И если первое мнение одобрено, то остальные разве снимаются? Каким образом мнения, для которых в дальнейшем не будет места, могут стоять не на одном и том же месте?

(23) Повторю яснее. Если подан голос за ссылку, а сторонники казни сразу же с самого начала пойдут в другую сторону, то напрасно впоследствии будут они разногласить с теми, с кем недавно соглашались. (24) Зачем, однако, уподобляюсь я наставнику? Я ведь хотел узнать, надо ли разделять мнения или голосовать каждое предложение в отдельности?

Я добился того, чего требовал. Тем не менее я хочу знать, должен ли я был этого требовать? Каким образом я добился? Настаивавший на применении смертной казни, уступая то ли закону, то ли справедливости моего требования, отказался от своего мнения и перешел к сторонникам ссылки: он, несомненно, испугался, что если голоса станут считать отдельно, как это, казалось, и будет, то численно превысят голоса сторонников оправдания. Последних было гораздо больше, чем сторонников двух других решений. (25) Тогда те, кого он перетянул к себе своим авторитетом, оставленные им, отказались от мнения, оставленного своим виновником, и последовали как за перебежчиком за тем, за кем они следовали как за вождем. (26) Таким образом, из трех мнений образовалось два, а из двух удержалось одно; третье оказалось исключено, так как, не будучи в силах побороть оба, оно выбрало себе победителя. Будь здоров.

15

Плиний Юниору привет.

(1) Я завалил тебя сразу целой грудой свитков, но завалил, во-первых, потому, что ты этого требовал, а затем потому, что ты писал мне о том, что скуден у вас сбор винограда: да будет мне известно, что тебе, как говорится, выдастся часок почитать книгу. (2) Те же вести из моих имений. И мне, следовательно, можно будет написать кое-что для тебя, если только окажется, где купить бумаги; если она будет шероховатой или впитывающей, то мне вообще не следует писать, или, по необходимости, буду стирать, что бы ни написал, хорошее или плохое. Будь здоров.

16

Плиний Патерну привет.

(1) Я измучен болезнями моих людей и смертью их: умерли молодые люди. Есть у меня два утешения в этой печали — несоизмеримые с ней, но все же утешения: во-первых, готовность, с которой я отпускаю людей на волю: мне кажется, что не совсем уж преждевременно потерял я тех, кого потерял уже свободными; а во-вторых, разрешение рабам делать своего рода завещания, которые я соблюдаю как законные. (2) Они поручают мне и просят о том, о чем им хочется; я повинуюсь этому как приказанию: они делят, дарят, оставляют, лишь бы в пределах моего дома, так как для рабов господский дом — это своего рода республика и государство. (3) И, однако, хотя я успокаиваю себя этими утешениями, я, в силу той же мягкости, которая заставляет меня разрешать все это, чувствую себя обессиленным и сломленным.

Все же я не хотел бы стать более жестким. Я прекрасно знаю, что другие считают подобного рода несчастье просто убытком и поэтому кажутся себе великими и мудрыми людьми. Велики ли они и мудры, я не знаю, но они не люди. (4) Человеку свойственно чувствовать и испытывать страдания, но в то же время бороться с болью и слушать утешения, а не просто не нуждаться в утешениях. (5) Я написал об этом, может быть, больше, чем бы следовало, но меньше, чем мне хотелось бы. Есть некоторое наслаждение и в печали, особенно если ты выплачешься на груди у друга, который готов или похвалить твои слезы, или извинить их. Будь здоров.

17

Плиний Макрину привет.

(1) И в твоих местах погода такая же суровая и неистовая? Здесь непрерывные бури и частые ливни. Тибр вышел из своих берегов и разлился по низким местам. (2) Хотя канал, сделанный предусмотрительнейшим императором, и обессилил его, но вода затопляет долины, течет по полям, и по ровным местам вместо земли ты видишь воду. Реки, которые он обычно принимает в себя и, смешав со своими водами, несет вниз, он теперь заставляет идти вспять и таким образом заливает чужой водой поля, с ним не смежные. (3) Анио, самая прелестная изо всех рек, к которому виллы тянутся, словно приглашая его к себе в гости и стараясь у себя удержать, сломал и унес большую часть рощ, его осенявших; он подмыл горы; обрушившиеся громады во многих местах его заперли: ища утерянный путь, он сворачивает постройки и стремительно вырывается из развалин. Люди, которых это наводнение захватило на высоких местах, видели, как по широкому водному пространству неслись то драгоценная и тяжелая утварь богатых людей, то сельские орудия; в одном месте плыли волы, плуги, пахари, в другом скот, ходивший на свободе, а между ними стволы деревьев и бревна от вилл. (5) Беда не обошла и тех мест, до которых река не добралась. Вместо наводнения здесь шел непрерывный ливень и проносились смерчи: сооружения, которыми опоясана драгоценная земля, рухнули; памятники расшатаны и сброшены. Такое несчастье многих лишило сил, пригнуло и раздавило; убытки увеличены горем.

(6) Боюсь, не случилось ли у вас такой же беды; если все спокойно, пожалуйста, избавь меня поскорее от этой тревоги; а если что случилось, тоже сообщи. Мало разницы в том, потерпел ты несчастье или ждешь его; только для печали есть граница, а для страха — никакой. Печалишься в соответствии с тем, что, ты знаешь, случилось; боишься в соответствии с тем, что может случиться. Будь здоров.

18

Плиний Руфину привет.

(1) Обычное мнение, что завещание человека является зеркалом его нравов, совершенно лживо: хорошие качества Домиция Тулла смерть обнаружила ярче, чем жизнь. (2) Хотя он и был любезен с ловцами наследства, но наследницей он оставил дочь, общую у него с братом: он удочерил родную племянницу. Внукам он отказал много хорошего, отказал и правнуку. Одним словом, все его распоряжения оказались исполнены родственной любви и тем более неожиданны. (3) Поэтому по всему городу идут самые разные толки: одни называют его неблагодарным, притворщиком и своими гнусными признаниями и жалобами на то, что отец, дед и прадед поступил не так, как круглый сирота, изобличают себя самих; другие превозносят его именно за то, что он разрушил подлые надежды тех, кого обманывать таким образом совершенно в духе времени. Говорят еще, что ему нельзя было умереть с другим завещанием: он не оставил своего имущества дочери, а только вернул его тем, кто через дочь его обогатил. (4) Дело в том, что Куртилий Манция возненавидел своего зятя, Домиция Лукана (это брат Тулла), и согласился оставить наследницей его дочь, свою внучку, только на том условии, если она выйдет из-под власти отца. Отец освободил ее; дядя удочерил племянницу, и вышло, что брат, причастный к проделке с завещанием, вернул под власть брата отвергнутую дочь, лукаво удочерив ее. (5) Судьба вообще словно судила обоим братьям богатство вопреки решительной воле тех, благодаря кому они разбогатели. Домиций Афр назначил их своими наследниками по завещанию, оглашенному им восемнадцать лет назад; впоследствии он был ими настолько недоволен, что постарался о конфискации имущества их отца. (6) Удивительна его жестокость и удивительно их счастье: жесток был человек, исключивший из числя граждан того, с кем у него были общие дети; счастливы люди, у которых место отца занял тот, кто погубил отца. (7) И это наследство Афра вместе с остальным имуществом, приобретенным совместно с братом, надлежало передать дочери брата, который назначил Тулла единственным наследником, предпочтя его ради примирения собственной дочери. Тем больше похвал заслуживает его завещание, продиктованное семейственной любовью, честностью и совестливостью: каждого родственника отблагодарил он по заслугам, отблагодарил и жену. (8) Жена, прекрасная, терпеливейшая женщина, получила прелестные виллы и большие деньги: заслуга ее перед мужем тем больше, чем сильнее ее упрекали за это замужество. Казалось, что женщине знатного происхождения, честных нравов, преклонного возраста, которая давно овдовела и когда-то была матерью, зазорно выходить за богатого старика, настолько хворого, что он надоел бы и жене, которую ввел в свой дом молодым и здоровым: (9) все члены его были исковерканы и искалечены настолько, что он только глазами обводил все свое богатство и даже в постели переворачивался лишь с чужой помощью. Он должен был даже (противно и жалко сказать) подставлять свои зубы для мытья и чистки; жалуясь на свою слабость и немощь, он часто говорил, что ему приходится ежедневно лизать пальцы своих рабов. (10) И, однако, он жил и хотел жить, поддерживаемый женой, которая своим постоянством обратила себе в славу супружество, за которое первоначально ее винили.

(11) Вот тебе все городские пересуды: все пересуды касаются Тулла. Ожидался аукцион. Он был так богат, что человек, купивший громадный парк, смог в тот же день уставить его множеством древних статуй: столько прекрасных вещей было у него заброшено в амбарах. (12) В свою очередь не поставь себе в труд написать, если у вас случится что-нибудь, о чем стоит писать. Людской слух радуется новизне, а на примерах мы учимся жить. Будь здоров.

19

Плиний Максиму привет.

(1) И радость и утешение для меня в литературных занятиях; всякую радость делают они радостнее, всякую печаль менее печальной. Огорченный и нездоровьем жены и опасными болезнями, а иногда и смертью моих людей, я прибегал к единственному облегчению в скорби — к занятиям: они заставляют меня лучше понять несчастье, но и учат терпеливее его переносить. (2) У меня в обычае отдавать на дружеский суд, в первую очередь на твой, то, что я собираюсь выпустить в свет. Обрати поэтому особое внимание на книгу, которую ты получишь с этим письмом: боюсь, что я в своей печали был к ней не очень внимателен. Я мог, скорбя, заставить себя писать, но заставить себя писать так, как пишут с легкой душой, этого я не мог. А затем как занятия дают радость, так и занятия идут лучше от веселого настроения. Будь здоров.

20

Плиний Галлу привет.

(1) Мы имеем обыкновение отправляться в путешествия и переплывать моря, желая с чем-нибудь познакомиться, и не обращаем внимания на то, что находится у нас перед глазами. Так ли уж устроено природой, что мы не интересуемся близким и гонимся за далеким; слабеет ли всякое желание, если удовлетворить его легко; откладываем ли мы посещение того, что можно всегда увидеть, в расчете, что мы часто можем это видеть, — (2) но как бы то ни было, мы многого не знаем в нашем городе и его окрестностях не только по собственному впечатлению, но и по рассказам. Будь это в Ахайе, в Египте, в Азии или в какой-нибудь другой стране, богатой диковинками и прокричавшей о них, мы об этом слушали бы, читали и все бы переглядели.

(3) Сам я как раз услышал о том, о чем раньше не слыхал, и я увидел то, чего до сих пор не видел. Дед моей жены велел мне осмотреть его америнские поместья. Когда я проезжал по ним, мне показали лежащее внизу озеро, именуемое Вадимонским, и рассказали при этом о нем невероятные вещи. Я спустился к нему самому. (4) Озеро похоже на лежачее колесо: это равномерно описанный круг, без единого залива, без единого угла; все вымерено, все одинаково, словно выдолблено и вырезано рукой мастера. Цвет у воды светлее синего и зеленее берега; она обладает сернистым запахом и целебным свойством излечивать переломы. (5) Пространством оно не велико, но бывает, что по нему от ветра поднимаются волны. Суда по нему не ходят (оно священно), а плавают острова, заросшие камышом, ситником и разной травой, в изобилии растущей по болотам и по самому краю озера. Все эти острова различны по форме и по величине; края у всех голые, потому что они часто ударяются и трутся или один о другой или о берег. Все они одинаково высоки и одинаково легки; все они наподобие киля опускаются в воду неглубоко. (6) Эта подводная часть, как можно видеть, равномерно погружена со всех сторон в воду и равномерно на ней держится. Иногда эти острова сбиваются вместе и, соединившись между собой, напоминают материк; иногда их разносит в разные стороны противными ветрами; порой, при безветрии, они спокойно плавают каждый сам по себе. (7) Часто меньшие пристают к большим, как лодки к грузовым судам; часто между меньшими и большими начинается своего рода состязание в беге, а затем, прибившись все к одному месту, они словно выдвигают сушу вперед и то здесь, то там скрывают озеро от глаз и вновь его открывают; только когда они держатся в середине озера, они не уменьшают его размеров. (8) Известно, что скотина, гоняясь за травой, идет на эти острова, как на край озера; только оторвавшись от берега она начинает понимать, что земля под ней движется; тогда, словно погруженная на судно, со страхом смотрит она на окружающее ее озеро. Затем она выходит в том месте, куда принесет ее ветром, и так же не замечает, что сошла с острова, как не замечала, что всходила на него. (9) Озеро это вливается в реку, которая, пройдя немного на виду, погружается в пещеру и течет глубоко под землей. Если в нее бросить что-нибудь раньше, чем она скроется, то она сохранит этот предмет и опять вынесет его на свет. (10) Я пишу тебе об этом, потому что, думаю, это тебе так же неизвестно, как мне, и не менее интересно. Ты, так же как и я, ничем не увлекаешься так, как творениями природы. Будь здоров.

21

Плиний Арриану привет.

(1) Самым прекрасным и человечным считаю я как в жизни, так и в занятиях соединение строгости с веселостью: первая не должна переходить в мрачность, вторая — в разгул. (2) По этой причине я разноображу серьезную работу забавами и шутками. Я выбрал для них самое удобное место и время и, чтобы теперь же приучить к ним досужих застольников, я в июле, когда наступает перерыв в суде, собрал своих друзей и рассадил их по креслам, поставленным перед ложами. (3) Случилось, что в тот же день утром меня внезапно пригласили на защиту в суд, и это дало мне повод сделать предисловие. Я просил, чтобы никто не упрекал меня в равнодушии к собственному произведению за то, что, собираясь читать его для друзей и для немногих, то есть опять-таки для друзей, я не отказался от судебного дела. Я добавил, что того же порядка придерживаюсь и в своем писании: долг стоит впереди удовольствия, дело впереди забавы, и я пишу сначала для друзей и затем уже для себя. (4) Книга моя была разнообразна по содержанию и по размерам. Я делаю так, не доверяя своему таланту, и этим избегаю опасности наскучить. Я читал два дня: меня вынудило к этому одобрение слушателей. Некоторые авторы кое-что пропускают и ставят себе это в заслугу; я ничего не выбрасываю и даже заявляю, что не выбрасываю. Я читаю все для того, чтобы все исправить, а это не удается тем, кто читает только избранное. (5) В их поведении больше скромности и, может быть, уважения к аудитории, но в моем больше простоты и дружелюбия. Тот любит друзей своих, кто считает себя любимым так, что не боится надоесть. А затем, какой толк в приятелях, если они собираются только ради своего удовольствия? Человек, который предпочитает слушать хорошую книгу своего друга, а не создавать ее, — это прихотливый, подобный незнакомцу человек. (6) Я не сомневаюсь, что ты, по своей обычной любви ко мне, желаешь как можно скорее прочесть эту неперебродившую книгу. Ты прочтешь ее, но уже пересмотренную: ради этого я ее и читал. Кое-что из нее, впрочем, тебе уже известно. Ты узнаешь это или в исправленном виде, или, как это бывает иногда после долгого промежутка, оно покажется тебе хуже: ты будешь читать все как заново написанное. От многочисленных изменений измененным кажется и то, что осталось таким, как было. Будь здоров.

22

Плиний Гемину привет.

(1) Разве ты не знаешь, что рабы всех страстей сердятся на чужие пороки так, словно им завидуют, и тяжелее всего наказывают тех, кому больше всего им хотелось бы подражать? А между тем даже людям, которые ни в чьем снисхождении не нуждаются, больше всего пристало милосердие. (2) Я считаю самым лучшим и самым безупречным человека, который прощает другим так, словно сам ежедневно ошибается, и воздерживается от ошибок так, словно никому не прощает. (3) Поэтому и дома, и в обществе, и во всех житейских случаях давайте придерживаться такого правила: будем беспощадны к себе и милостивы даже к тем, кто умеет быть снисходительным только к себе. Будем помнить, что Тразея, кротчайший человек, великий именно своей кротостью, часто говаривал: «Кто ненавидит пороки, ненавидит людей». — Ты, может быть, спросишь, что заставляет меня писать об этом? (4) Недавно один человек, — лучше, впрочем, поговорим об этом лично; хотя нет, вовсе не надо и говорить. Я боюсь, как бы поступки, которые я не одобряю в нем; преследование людей, задевание их, сплетни, — не оказались в противоречии с тем, чему я учу. Кто бы он ни был, каков бы ни был, умолчим о нем: заклеймить его — в этом никакого примера нет, а не заклеймить его — это человечно. Будь здоров.

23

Плиний Марцеллину привет.

(1) Все мои занятия, все заботы, все развлечения унесены, выбиты, вырваны тягчайшим горем по поводу смерти Юния Авита. (2) В моем доме надел он на себя сенаторскую одежду; я помогал ему в достижении магистратур; он так любил меня и так чтил, что видел во мне учителя нравственности и относился как к наставнику. Это редко в наших юношах. (3) Много ли найдется таких, которые уступят возрасту или авторитету? Они сразу же все понимают, сразу же знают все, никого не уважают, никого не берут за образец и сами себе пример.

Не таков был Авит. Он был особенно умен тем, что считал других умнее себя; особенно образован потому, что хотел учиться. (4) Всегда советовался он или о своих занятиях, или о житейских обязанностях; всегда уходил, став лучше, а лучше становился или от того, что услышал, или от того, что вообще узнал. (5) Как он повиновался Сервиану, человеку исключительной точности! Трибун, он сумел так понять и пленить легата, что когда тот перешел из Германии в Паннонию, он последовал за ним уже не как сослуживец, а как товарищ и помощник. Ревностный и скромный квестор, он был так же приятен и мил своим консулам (а он служил у многих), как и полезен! С какой энергией и неусыпностью добивался он этого самого эдилитета, которого не дождался! Это особенно растравляет мою печаль. (6) Перед глазами моими стоят напрасные труды, бесплодные просьбы, почетная должность, которой он так заслуживал; я вспоминаю о сенаторской одежде, надетой под моей кровлей; вспоминаю о своем содействии ему, оказанном впервые, о содействии, оказанном в последний раз, о наших разговорах, о наших совещаниях.

(7) Меня мучит мысль о его молодости, мучит несчастье его близких. У него была престарелая мать, была жена, которую он взял за себя девушкой год назад; была дочь, которую он совсем недавно взял на руки. Столько надежд, столько радостей уничтожил один день! (8) Вот-вот уже эдил будущего года, молодой муж, молодой отец, он не вступил в свою должность и оставил осиротелую мать, овдовевшую жену и крохотную дочь, не знающую отца. Слезы мои льются еще и оттого, что меня здесь не было, что я не подозревал о нависшей беде и узнал о его болезни и о смерти одновременно: у меня не было времени свыкнуться с этим тяжким горем. (9) В такой муке находился я, когда написал это, написал только это; даже теперь не могу я ни о чем другом думать или говорить. Будь здоров.

24

Плиний Максиму привет.

(1) Моя любовь к тебе заставляет меня не поучать тебя (ты не нуждаешься в учителе), а уговаривать крепко помнить о том, что ты знаешь, и следовать этому: иначе лучше об этом вовсе не знать.

(2) Подумай, что тебя посылают в провинцию Ахайю, эту настоящую, подлинную Грецию, где, как мы верим, впервые появились наука, образование и само земледелие, посылают, чтобы упорядочить состояние свободных городов, т. е. посылают к людям, которые по-настоящему люди, к свободным, которые по-настоящему свободны и которые сохранили свое природное право доблестью, заслугами, дружбой и, наконец, договором, освященным религией. (3) Чти богов основателей и имена богов, чти древнюю славу и ту самую старость, которая почтенна в человеке и священна в городах. Воздавай почет древности, воздавай его великим деяниям, воздавай даже мифам. Не умаляй ничьего достоинства, ничьей свободы; не останавливай даже хвастливых речей. (4) Всегда помни, что это та земля, которая дала нам право и прислала законы, не по праву победы, а по нашей просьбе; что ты вступаешь в Афины, что ты правишь Лакедемоном: отнять у них последнюю тень свободы и оставшееся имя свободы было бы зверской, варварской жестокостью. (5) Ты видишь, что хотя рабы и свободные хворают одинаково, но врачи обращаются со свободными мягче и ласковее. Не забывай, чем был каждый город, и не презирай его за то, что он это утратил; не будь горд и суров. (6) Не бойся, что тебя начнут презирать. Человека, облеченного полнотой власти, презирают только тогда, если он грязен и низок, и первый презирает себя он сам. Плохо, если власть испытывает свою силу на оскорблениях; плохо, если почтение приобретается ужасом: любовью гораздо скорее, чем страхом, добьешься ты того, чего хочешь. Ведь когда ты уйдешь, страх исчезнет, а любовь останется, и как он превращается в ненависть, так она превращается в почтение.

(7) Ты опять и опять должен (повторяю это) вспоминать о том, как называется твоя должность, и объяснить себе, что это значит: «упорядочить состояние свободных городов». Что важнее для граждан, как не упорядочение их города? Что драгоценнее свободы? (8) И как отвратительно, если вместо упорядочения получается разорение, а вместо свободы рабство!

Вдобавок тебе ведь предстоит состязание с самим собой: на тебе тяготеет слава твоей прежней квестуры, привезенная тобой из Вифинии, тяготеет признание государя, тяготеет трибунат, претура и эта самая должность легата, данная тебе как бы в награду. (9) Тем более ты должен постараться не произвести такого впечатления, будто ты оказался человечнее, лучше и опытнее в провинции отдаленной, но не в подгородной, среди рабствующих, но не среди свободных, когда был послан по жребию, но не по выбору, когда был еще неопытным новичком, а не испытанным и одобренным магистратом. Ты ведь часто слышал и часто читал, что гораздо хуже потерять добрую славу, чем не приобрести ее вовсе.

(10) Верь, пожалуйста, тому, что я сказал в начале: я пишу тебе, уговаривая, а не поучая тебя, хотя, впрочем, и поучая. Я не боюсь перейти меру в своей любви: нечего опасаться, что чувство, которое должно быть самым большим, окажется чрезмерным. Будь здоров.

 

КНИГА IX

1

Плиний Максиму привет.

(1) Я часто упрашивал тебя как можно скорее выпустить книги, которые ты составил то ли в свою защиту, то ли против Планты, вернее — и в свою защиту и против него (этого требовала сама тема). Теперь, услыхав о его смерти, я особенно тебя упрашиваю и уговариваю. (2) Хотя ты и читал эти книги многим и давал их на прочтение, я не хочу, чтобы люди подумали, будто ты только взялся за них после его кончины, тогда как ты закончил их, пока он был еще жив и здоров. (3) Пусть за тобой сохранится слава человека принципиального. Это и будет, если людям справедливым и несправедливым станет известно, что решимость писать возникла у тебя не после смерти врага, но что его смерть опередила уже готовое издание. Вместе с тем ты избегнешь известного ουχ οσίη φθιμένοισι [грешно при убитых.]: (4) то, что написано о живом, о живом публично прочитано, это, если издать книгу сразу, издается против умершего, словно еще против живого. Поэтому, если ты работаешь над чем-нибудь другим, отложи эту работу и закончи те книги, которые нам, читавшим их, кажутся уже давно завершенными. Пусть такими покажутся они и тебе; само дело не терпит промедления, не допускает его и краткость срока. Будь здоров.

2

Плиний Сабину привет.

Ты доставляешь мне удовольствие, требуя от меня не только многочисленных, но и длинных писем. Я был скуп на них частью из уважения к твоей занятости, частью потому, что сам разрывался между разными, по большей части скучными делами, которые одновременно и отвлекают душевные силы и ослабляют их. (2) Кроме того, не было и материала для того, чтобы много писать. Положение у меня ведь не то же, что у Марка Туллия, следовать примеру которого ты меня зовешь. У него имелся богатейший талант, и таланту этому соответствовали разнообразные и великие события, тогда происходившие. (3) В каких узких пределах заключен я, ты это сам видишь, даже когда я молчу об этом; не посылать же тебе школьных писем или, если можно так выразиться, писем-теней? (4) Думаю, они вовсе не подходят к тому, что я себе представляю, — к вашей жизни в лагере с ее оружием, военными рогами, трубами, потом, пылью, знойными днями. Вот, думается, достаточное извинение; сомневаюсь, однако, хочется ли мне, чтобы ты его принял: ведь большой дружбе свойственно отказывать в снисхождении коротким письмам друзей, хотя и знаешь, что для них есть основание. Будь здоров.

3

Плиний Павлину привет.

(1) Всякому свое; я считаю счастливейшим того, кто наслаждается предвкушением доброй и прочной славы и, уверенный в потомках, живет будущей славой. И мне, если бы у меня не было перед глазами награды в веках, мог бы нравиться этот полный и глубокий покой. (2) Всем людям, по-моему, следует думать о своем бессмертии или смертности и первым — стараться, напрягать свои силы, а вторым — пребывать в покое, отдыхать и не обременять свою короткую жизнь бренными трудами: я ведь вижу, что представление о труде как о чем-то жалком и неблагодарном привело многих к признанию собственного ничтожества. (3) Я говорю с тобой так, как ежедневно говорю сам с собой, чтобы, если ты не согласен, перестать так говорить с тобой. Впрочем, ты будешь согласен, так как ты всегда обдумываешь что-нибудь славное и бессмертное. Будь здоров.

4

Плиний Макрину привет.

(1) Я боялся бы, что ты сочтешь непомерно большой речь, которую получишь вместе с этим письмом, если бы она не была из таких речей, которые, кажется, вновь и вновь начинаются и вновь и вновь заканчиваются: каждое отдельное обвинение составляет как бы отдельное дело. (2) Поэтому, откуда бы ты ни начал, где бы ни кончил, ты можешь читать дальнейшее и как начало и как продолжение и считать меня в целом очень растянутым, в отдельных частях очень кратким. Будь здоров.

5

Плиний Тирону привет.

(1) Ты поступаешь замечательно (я ведь произвожу дознание); так и продолжай, повышая цену своей справедливости в глазах провинциалов своей большой человечностью. Главное здесь в том, чтобы привлечь к себе каждого честного человека и, пользуясь любовью меньших, приобрести уважение первых людей. (2) Большинство, опасаясь показаться слишком угодливыми по отношению к могущественным лицам, приобретают славу мрачности и даже злобности. (3) От этого порока ты очень далек — я это знаю, но не могу удержаться, чтобы, хваля тебя, в то же время и не предостеречь: придерживайся таких правил, чтобы соблюдать различие между сословиями и между положениями; если они спутаны, приведены в беспорядок, перемешаны, то нет ничего неравноправнее самого равноправия. Будь здоров.

6

Плиний Кальвизию привет.

(1) Все это время я провел среди табличек и книжек в самом приятном покое. «Каким образом,— спросишь, — мог ты добиться этого в городе?». Были цирковые игры, а этим родом зрелищ я отнюдь не увлекаюсь: тут нет ничего нового, ничего разнообразного, ничего, что стоило бы посмотреть больше одного раза. (2) Тем удивительнее для меня, что тысячи взрослых мужчин так по-детски жаждут опять и опять видеть бегущих лошадей и стоящих на колесницах людей. Если бы их еще привлекала быстрота коней или искусство людей, то в этом был бы некоторый смысл, но они благоволят к тряпке, тряпку любят, и если бы во время самих бегов в середине состязания этот цвет перенести туда, а тот сюда, то вместе с ней перейдет и страстное сочувствие, и люди сразу же забудут тех возниц и тех лошадей, которых они издали узнавали, чьи имена выкрикивали. (3) Такой симпатией, таким значением пользуется какая-то ничтожнейшая туника, не говорю уже у черни, которая ничтожнее туники, но и у некоторых серьезных людей; когда я вспоминаю, сколько времени проводят они за этим пустым, пошлым делом и с какой ненасытностью, то меня охватывает удовольствие, что этим удовольствием я не захвачен. И в эти дни, которые многие теряют на самое бездельное занятие, я с таким наслаждением отдаю свой досуг литературной работе. Будь здоров.

7

Плиний Роману привет.

(1) Ты пишешь, что строишься. Это хорошо: я нашел себе защитника; и строюсь уже с основанием, так как строюсь вместе с тобой. Сходство и в том, что мы строимся — ты у моря, а я — у Ларийского озера. (2) На его берегу у меня много вилл, но две особенно и радуют и занимают меня. Одна, поставленная на скалах по байскому обычаю, смотрит на озеро, другая, точно так же по байскому обычаю, подходит к самому озеру. (3) Поэтому я обыкновенно называю первую трагедией, а вторую — комедией: одна стоит словно на котурнах, другая — словно в низких башмаках. У обеих есть своя прелесть, обе приятны владельцу, именно в силу своего несходства. (4) Одна ближе к озеру, с другой открывается на него более широкий вид, одна охватывает весь залив своим мягким изгибом, другая, находясь на очень высоком хребте, делит им два залива; там прямая аллея далеко протянулась по берегу, здесь она мягко загибается, переходя в обширный цветник; там не чувствуется волн, здесь они разбиваются о стены; там можно смотреть вниз на рыбаков, здесь самому рыбачить и забрасывать удочку из спальни и чуть ли даже не с постели, как из лодочки. Вот почему я пристраиваю к той и другой части, которых им недостает, взамен излишних. (5) К чему, однако, я привожу тебе эти доводы, когда для тебя доводом служит то, что ты занят тем же. Будь здоров.

8

Плиний Авгурину привет.

(1) Если, после твоих похвал, я начну хвалить тебя, то боюсь, как бы не показалось, что я не столько выражаю свое суждение, сколько воздаю благодарность. Пусть, впрочем, это кажется, — я признаю все твои сочинения прекрасными, и особенно то, где ты пишешь обо мне. (2) Это происходит по одной и той же причине: и ты лучше всего пишешь о друзьях, и я читаю как наилучшие сочинения, написанные обо мне. Будь здоров.

9

Плииий Колону привет.

(1) Очень, очень хорошо, что ты с такой болью переживаешь смерть Помпея Квинтиана: в твоей тоске живет привязанность к утраченному. Большинство ведь любят людей только, пока те живы, или, вернее, притворяются любящими и даже притворяются только по отношению к тем, кого видят в благополучии; о несчастных забывают так же, как об усопших. Твоя же верность долговечна, и таково постоянство в любви, что любовь эта может окончиться только с твоей смертью. (2) И, клянусь Геркулесом, Квинтиан был таков, что его подобает любить, следуя его собственному примеру. Счастливых он любил, несчастных оберегал, тосковал по утраченным. А сколько благородства было в его лице, какая неторопливость в речи, как смягчалась его серьезность любезностью! Какое рвение к наукам, какая верность суждений! Какую сыновнюю любовь он проявлял, живя с отцом, столь на него непохожим! Он не мешал ему казаться отличным человеком, так как сам был отличным сыном. К чему, однако, я растравляю твою скорбь? (3) Ты, впрочем, так любил этого юношу, что предпочтешь и такие слова молчанию о нем, особенно с моей стороны: ты считаешь, что мой хвалебный отзыв прославит его жизнь, продолжит память о нем и сможет как бы вернуть ему те дни, которые были у него похищены. Будь здоров.

10

Плиний Тациту привет.

(1) Хотел бы я повиноваться твоим наставлениям, но кабанов так мало, что нельзя угодить и Минерве, и Диане, которых, как ты говоришь, надо почитать одинаково. (2) Следует поэтому послужить только Минерве, но в меру, как и подобает летом в деревне. В дороге я, правда, написал кое-какие мелочи, подлежащие немедленному уничтожению, так растянуто и с той болтливостью, с какой ведутся речи в повозке. К этому я кое-что добавил, находясь на вилле: не хотелось делать ничего другого. Итак, поэмы, которые, по-твоему, так удобно заканчивать среди лесов и рощ, спят. (3) Одну-две незначащие речи я пересмотрел; этот труд, впрочем, непривлекателен, неприятен и скорее похож на сельские работы, чем на развлечения. Будь здоров.

11

Плиний Гемину привет.

(1) Я получил твое письмо, очень приятное, особенно потому, что ты просишь написать тебе что-нибудь, что ты сможешь вставить в свои книги. Тема найдется — или та самая, на которую указываешь ты, а может быть и другая, лучшая: в той ведь есть некоторые неприятные стороны — осмотрись кругом, и они бросятся тебе в глаза.

(2) Я не думал, что в Лугдуне есть книгопродавцы, и с тем большим удовольствием узнал из твоих писем, что мои книжки распродаются; я в восторге от того, что одобрение, которое они снискали в Риме, остается за ними и в чужих краях. Я начинаю считать достаточно отделанными те произведения, оценка которых столь одинакова у людей, живущих в столь разных областях. Будь здоров.

12

Плиний Юниору привет.

(1) Некто бранил своего сына за то, что тот немного переплатил за лошадей и собак. Когда юноша ушел, я говорю ему: «Послушай, разве ты никогда не делал того, за что тебя мог бы поругать отец? Делал ведь! И разве иногда ты не делаешь того, в чем твой сын, если бы вдруг он стал отцом, а ты сыном, не мог бы укорить тебя с такой же суровостью? Разве все люди не подвержены каким-нибудь ошибкам? Разве один не потакает себе в одном, а другой в другом?» (2) Мы так любим друг друга, что я не мог не написать тебе, находясь под впечатлением этой неумеренной строгости: не обходись никогда со своим сыном слишком жестоко и строго. Подумай о том, что он мальчик, что и ты был когда-то таким, и, пользуясь своим положением отца, помни, что ты человек и отец человека. Будь здоров.

13

Плиний Квадрату привет.

(1) Чем усерднее и внимательнее прочитал ты мои книги «Отмщение за Гельвидия», тем настойчивее требуешь от меня, чтобы я подробно описал тебе все, что не вошло в эти книги и что говорилось вокруг, — словом, весь ход дела, при котором ты по своему возрасту не мог присутствовать.

(2) После убийства Домициана я подумал и решил, что преследовать виновных, отплатить за несчастных, проявить себя — это великая и прекрасная задача. Среди многих преступлений, совершенных многими людьми, самым ужасным казалось то, когда в сенате поднял руку сенатор на сенатора, преторий на консуляра, на подсудимого — судья. (3) Кроме того, я был дружен с Гельвидием, насколько возможна была дружба с человеком, который из страха перед этим временем скрывал в уединении свое громкое имя и великие доблести; был дружен с Аррией и Фаннией: первая была мачехой Гельвидия, а вторая матерью его мачехи. Меня побуждали, однако, не столько личные отношения, сколько общественная совесть: подлость проступка и желание подать пример.

(4) В первые дни после возвращения свободы каждый за себя, с нестройным и беспорядочным криком, привлекал к суду и карал своих недругов, по крайней мере таких, которые не пользовались влиянием. Я же полагал, что будет пристойнее и увереннее сокрушить чудовищного злодея не ненавистью, которую в то время разделяли все, но его собственным преступлением. Когда первый порыв несколько поостыл и гнев, изо дня в день слабея, перешел в справедливость, я, хотя и был тогда в большой печали, так как недавно потерял жену, посылаю к Антее (она была замужем за Гельвидием) и прошу ее придти, так как новый траур еще удерживал меня дома. (5) Когда она пришла, я сказал ей: «Мне предназначено не оставить твоего мужа неотомщенным. Объяви об этом Аррии и Фаннии (они уже вернулись из ссылки), обдумай сама, обдумай вместе с ними, хотите ли вы присоединиться к делу, в котором мне спутника не требуется; я, однако, не настолько ревную о своей славе, чтобы позавидовать вашей в ней доле». (6) Антея передает мое поручение, и те не заставляют себя ждать. Заседание сената, кстати, приходилось через два дня. Я всегда сообщал обо всем Кореллию, которого знал как самого предусмотрительного и мудрого из своих современников. Тут я, однако, удовольствовался своим разумом, опасаясь, как бы Кореллий не запретил мне действовать: был он слишком медлителен и осторожен. Я не удержался, впрочем, от желания дать ему знать в тот же день, что я решился на дело, о котором с ним не совещался, зная по опыту, что о принятых решениях не следует советоваться с теми, чьим советам ты должен уступать.

(7) Прихожу в сенат, прошу слова, говорю некоторое время при величайшем сочувствии. Когда я подошел к самому преступлению, намекнул на подсудимого, не называя, однако, его имени, со всех сторон поднялись крики: «Мы должны знать, о ком ты докладываешь вне очереди!». «Кто может быть подсудимым до доклада?». «Остаться бы живыми нам, уцелевшим!». (8) Я слушал невозмутимо, бесстрашно: так сильно дело своей правотой и настолько твой страх или уверенность в себе зависят от того, не одобряют люди твоих поступков или не хотят их.

Было бы слишком долго перечислять все, что тогда бросали мне с разных сторон. (9) Под конец консул обратился ко мне: «Секунд, ты скажешь вместо своего мнения то, что хочешь». «Ты разрешил,— говорю я, — то, что до сих пор разрешал всем». Я сажусь; начинаются другие дела. (10) Между тем один мой друг, консуляр, отзывает меня в сторону и нападает в обдуманной речи за то, что я будто бы выступил; слишком смело и неосторожно; он зовет меня назад, уговаривает перестать и даже добавляет: «Ты обратил на себя внимание будущих государей». «Пусть, — ответил я, — только бы плохих». (11) Едва он отошел, как начал другой: «На что ты осмеливаешься? Куда стремишься? Каким опасностям себя подвергаешь? Почему доверяешься настоящему, не зная будущего? Ты задеваешь человека, ставшего уже префектом эрария, в недалеком будущем консула и, кроме того, пользующегося таким влиянием, опирающегося на таких друзей!». И он назвал кого-то, кто тогда, по упорным и двусмысленным слухам, получил на востоке командование большой и прославленной армией. (12) На это я ответил: «Все обдумано мной и заранее душой моей взвешено: я не отказываюсь, если так придется, понести наказание за честный поступок, лишь бы отомстить за позорный».

(13) Уже пришло время вносить предложение. Говорит Домиций Аполлинарий, консул будущего года, говорит Фабриций Вейентон, Фабий Постумин, Биттий Прокул, коллега Публия Церта, о котором шло дело, отчим моей жены, которую я потерял, после них Аммий Флакк. Все защищают Церта, еще не названного мною, как будто он уже назван, и своей защитой утверждают преступление, оставшееся как бы невыясненным. (14) Нет необходимости пересказывать, что они еще говорили; ты найдешь это в моих книгах: я все это передал их же словами.

(15) Против выступают Авидий Квиет и Корнут Тертулл: Квиет говорит, что несправедливо отталкивать жалобы скорбящих, что не следует отнимать у Аррии и Фаннии права жаловаться и что важно не звание человека, а его дело. (16) Корнут говорит, что он консулами назначен в опекуны дочери Гельвидия по просьбе ее матери и отчима; он и сейчас не позволит себе пренебречь своими обязанностями, причем он ставит предел своей скорби и сочувствует сдержанности этих превосходных женщин, которые довольствуются тем, что напоминают сенату о кровавой угодливости Публия Церта и просят, если не будет наложено наказания за очевидное злодеяние, то хотя бы чего-то вроде цензорского клейма. (17) Тогда Сатрий Руф произнес уклончивую и двусмысленную речь: «Думаю, что если Публиций Церт не будет оправдан, то ему нанесли обиду, ведь его назвали по имени друзья Аррии и Фаннии, назвали и его друзья. Мы не должны беспокоиться: ведь судьями будем мы, которые составили об этом человеке хорошее мнение. Если он, как я надеюсь и хочу, невиновен, то я верю, вы сможете его оправдать, пока что-нибудь не будет доказано».

(18) Так они говорили и в том порядке, как их вызывали. Доходит очередь до меня. Встаю, произношу начало, которое помещено в моей книге, отвечаю каждому. Удивительно, с каким вниманием, с какими возгласами выслушали меня все те, кто только что громко возражал: такой поворот произвело благородство дела, ход речи или упорство обвинителя. (19) Кончаю. Начинает отвечать Вейентон, никто не может этого вынести, его перебивают, шумят настолько, что он говорит: «Прошу вас, отцы сенаторы, не вынуждайте меня умолять о помощи трибунов». Трибун Мурена немедленно воскликнул: «Разрешаю тебе говорить, почтенный Вейентон»; но и после этого все-таки раздаются громкие возражения. (20) Тем временем консул, вызвав сенаторов по имени и проведя голосование, распускает сенат и покидает Вейентона, все еще стоящего и пытающегося говорить. По поводу этого оскорбления (так он это называл) он много жаловался гомеровским стихом:

ω γέρον, η μάλα δή σε νέοι τείρουσι μαχηταί. [Старец, жестоко тебя ратоборцы младые стесняют (Илиада, VIII, 102).]

(21) Не было почти ни одного человека в сенате, который не обнимал бы меня, не целовал и не осыпал наперерыв похвалами за то, что я, навлекши на себя вражду, вернул к жизни давно забытый обычай публичных обсуждений и что я, наконец, избавил сенат от ненависти, которой пылали к нему прочие сословия за то, что, строгий к другим, он щадил одних только сенаторов, которые как бы взаимно укрывали один другого.

(22) Все это произошло в отсутствие Церта; он или подозревал нечто подобное, или был болен: так по крайней мере извинял он свое отсутствие. И доклад о нем император не отослал обратно в сенат. Я, однако, добился того, чего домогался: получил консульство коллега Церта, а Церт — преемника; и случилось совсем так, как я сказал в конце: «Пусть он отдаст при наилучшем государе ту награду, которую получил от наихудшего».

Потом уже я записал свою речь, насколько это было для меня возможно, многое добавив. (24) Случайно, но как будто и не случайно, Церт, спустя несколько дней после издания моей книги, заболел и скончался. (25) Мне рассказывали, будто в его сознании и перед его взором мелькала такая картина: он видел, что я угрожал ему мечом. Не решусь утверждать, что это правда; примера ради важно, чтобы это казалось правдой.

(26) Вот тебе письмо, не меньшее, если подумать о размере письма, чем книги, которые ты прочитал. Поставь это в вину себе самому, раз ты не был удовлетворен книгами. Будь здоров.

14

Плиний Тациту привет.

Ты сам себе не рукоплещешь, и я ни о ком не пишу более искренне, чем о тебе. Будет ли потомкам какое-нибудь дело до нас, я не знаю, но мы, конечно, заслуживаем, чтобы было, не за наши таланты (это ведь слишком гордо), но за рвение, труд и уважение к потомству. Будем только продолжать начатый путь, который, правда, немногих привел к блеску и славе, но многих вывел из мрака и молчания. Будь здоров.

15

Плиний Фалькону привет.

(1) Я сбежал к себе в Этрурию, чтобы пожить по своей воле. Это, однако, невозможно даже и в Этрурии: мне не дают покоя записки селян, поступающие со всех сторон и полные жалоб. Я читаю их еще неохотнее, чем собственные; и свои-то ведь я читаю с неохотой. (2) Пересматриваю некоторые незначащие речи; после большого перерыва это и скучно и тягостно. Счета заброшены, словно меня здесь и нет. (3) Иногда я сажусь верхом и разыгрываю в некоторой степени роль хозяина: объезжаю часть поместий ради прогулки. Ты же храни свою привычку и описывай нам, деревенским жителям такого сорта, городские события. Будь здоров.

16

Плиний Мамилиану привет.

(1) Я не удивлюсь, что ты получил огромное удовольствие от такой богатой охоты, раз ты, по обыкновению историков, пишешь, что нельзя было и сосчитать добычи. У меня нет ни времени, ни желания охотиться: нет времени, так как начинается сбор винограда, нет желания, так как сбор незначителен. (2) Я вывезу вместо молодого вина молодые стихи и, как только решу, что они перебродили, пошлю их тебе, раз ты так любезно их требуешь. Будь здоров.

17

Плиний Генитору привет.

(1) Получил твое письмо, в котором ты жалуешься, что тебе был противен роскошнейший обед, потому что шуты, кинеды и дураки бродили между столами. (2) Хочешь, чтоб чело твое прояснилось? У меня нет никого из них, но я терплю людей, которые их держат. А почему у меня их нет? Потому что меня ничуть не восхищает как забавная неожиданность расслабленный жест кинеда, шалость шута, глупость дурака. Я говорю с точки зрения не разума, а вкуса. (3) Подумай, как много людей, которых отталкивает все то, чем мы с тобой пленяемся и увлекаемся, как нечто нелепое или докучное. Сколько людей, когда выходит чтец или лирник, или комический актер, требуют свои башмаки или лежат, чувствуя скуку, не меньшую, чем та, с которой ты вытерпел этих чудищ (так ведь ты их называешь). (4) Будем же оказывать снисхождение чужим увеселениям, чтобы получить его для наших. Будь здоров.

18

Плиний Сабину привет.

(1) Твое письмо показывает, с каким вниманием, с каким рвением, с какой памятливостью ты прочитал мои книжки. Сам ты навлекаешь на себя труд, вызывая и приглашая меня посылать тебе как можно больше своих работ. (2) Я буду делать это, но по частям и как бы распределив материал, чтобы не сбить постоянным изобилием ту самую память, которую я так благодарю, и не заставить ее, перегруженную и как бы подавленную, упускать частности в виду множества, предшествующее в виду последующего. Будь здоров.

19

Плиний Рузону привет.

(1) Ты пишешь, что прочитал в каком-то письме стихи, которые Вергиний Руф приказал надписать на своей могиле:

Здесь покоится Руф, что Виндекса в битве осилил, Родине власть передал, но не оставил себе 1182 .

Ты укоряешь его за этот приказ и добавляешь, что лучше и справедливее поступил Фронтин, который вообще запретил ставить себе памятник, а под конец спрашиваешь меня, что я думаю о том и другом.

(2) Я любил обоих, но больше восхищался тем, кого ты укоряешь, восхищался так, что считал всякую похвалу для него недостаточной — для него, кого сейчас мне приходится брать под защиту. (3) Всех, кто совершил что-либо великое и достопамятное, я признаю достойными не только снисходительности, но и похвалы, если они домогаются заслуженного бессмертия и стараются продлить славу своего имени, которое будет жить дальше, и в посмертных надписях.

(4) Нелегко найти мне кого-нибудь, помимо Вергиния, кто был бы так же скромен в похвалах себе, как и славен в своих деяниях. (5) Я сам, близкий и любимый друг его, свидетельствую, что только однажды он позволил себе в моем присутствии напомнить об одном из своих деяний: Клувий как-то вел с ним такой разговор: «Ты знаешь, Вергиний, какая степень достоверности обязательна для истории; поэтому, если в моих историях что-нибудь написано не так, как тебе хотелось бы, прошу тебя, прости мне». На это он ответил: «Разве тебе неизвестно, Клувий, что я сделал то, что сделал, затем, чтобы у вас была свобода писать так, как вам угодно?».

(6) А теперь давай сравним самый поступок Фронтина, который кажется тебе более скромным, сдержанным. Он запретил поставить себе памятник, но в каких словах? «Расходы на памятник излишни: память обо мне останется, если я заслужил этого своей жизнью». По-твоему, скромнее дать на прочтение всему миру, что память о тебе останется навеки, чем отметить в одном месте двумя стихами то, что ты совершил?

(7) Я не ставлю себе, впрочем, целью укорить одного и защитить другого. Но что может защитить его перед тобой вернее, чем сопоставление с тем, кого ты предпочел? (8) По моему суждению, ни того, ни другого не следует винить; оба они стремились к славе с одинаковой страстью, но разными путями: один — требуя должной надписи, другой — предпочитая казаться презирающим всякие надписи. Будь здоров.

20

Плиний Венатору привет.

(1) Твое письмо было мне особенно приятно тем, что оно длинно, и еще больше тем, что оно все занято разбором моих книжек; не удивляюсь тому, что они доставили тебе удовольствие: ты ведь любишь все мое так же, как и меня. (2) Я же сам лично собираю урожай винограда, скудный, правда, однако более обильный, чем я ожидал: собираю, если собирать значит — иногда сорвать гроздь, посетить давильню, отведать из чана молодого вина, застигать врасплох городских рабов, которые теперь распоряжаются деревенскими, предоставив меня секретарям и чтецам. Будь здоров.

21

Плиний Сабиниану привет.

(1) Твой вольноотпущенник, на которого, по твоим словам, ты сердишься, пришел ко мне и, пав к моим ногам, обнял их, будто твои. Плакал он много, много просил и молчал много — в общем внушил мне доверие к искренности своего раскаяния. Верю, что он действительно исправился, так как чувствует, что провинился.

(2) Я знаю, ты гневаешься, и гневаешься с основанием, это я тоже знаю; но кротость особенно похвальна тогда, когда причина гнева вполне справедлива. Ты любил этого человека и, надеюсь, опять полюбишь его, а пока достаточно, чтобы ты позволил умолять себя. (3) Можно будет снова гневаться, если он того заслужит; это будет тебе более простительно, если теперь ты поддашься мольбам. Уступи его юности, уступи слезам, уступи своему милосердию. Не мучь его, не мучь также себя; ты, столь мягкий от природы, мучишься, гневаешься.

(4) Боюсь, как бы не показалось, что я не прошу, а принуждаю, если к его просьбам присоединю мои; я присоединю их тем полнее и непринужденнее, чем резче и строже я его выбранил, решительно пригрозив, что впредь никогда больше за него просить не стану. Так сказал я ему: его следовало устрашить; тебе же я скажу другое: возможно, что я и во второй раз буду просить тебя и во второй раз добьюсь твоего согласия, лишь бы по такому поводу, чтобы мне приличествовало просить, а тебе выполнить просьбу. Будь здоров.

22

Плиний Северу привет.

(1) Большое беспокойство причинило мне по многим и весьма основательным причинам недомогание Пассенна Павла. Это прекрасный, честнейший, очень любящий меня человек; кроме того, в литературе он соперничает с древними; подражает им, воспроизводит их и прежде всего Проперция, от которого он ведет свой род; он подлинный его потомок и больше всего похож на него в том, в чем тот особенно отличался. (2) Если ты возьмешь в руки его элегию, ты прочтешь произведение отделанное, нежное, приятное, действительно написанное в доме Проперция. Недавно он обратился к лирическим стихотворениям, в которых он уподобляется Горацию так же, как в элегиях Проперцию: можно подумать, что он родня и ему, если в литературе имеет какое-нибудь значение кровное родство. Большое разнообразие, большая подвижность: он любит, как истинно любящий, скорбит, как безудержно скорбящий, хвалит, как благосклоннейший человек, шутит, как самый тонкий шутник. Целое у него настолько же закончено, как и отдельные подробности. (3) За этого друга, за этот талант я болел душой не менее, чем он телом, и, наконец, вновь обрел его, обрел себя. Поздравь меня, поздравь также самое литературу, которую нависшая над ним угроза подвергала опасности столь же великой, сколь великой славы она достигнет от его выздоровления. Будь здоров.

23

Плиний Максиму привет.

(1) Когда я произносил свои речи, часто случалось, что центумвиры, долго державшиеся в рамках судейской важности и серьезности, все внезапно, как бы побежденные и вынужденные, вставали и выражали мне свою похвалу. (2) Часто я уходил из сената прославленный так, как только мог пожелать, но никогда я не получал большего удовольствия, чем недавно от разговора с Корнелием Тацитом. Он рассказывал, что во время последних цирковых игр рядом с ним сидел какой-то римский всадник. После разнообразной ученой беседы всадник спросил его: «Ты италик или провинциал?» «Ты меня знаешь, — ответил тот, — и притом по моим литературным работам». (3) Тот спросил: «Ты Тацит или Плиний?». Не могу выразить, как мне приятно, что наши имена связывают с литературой, как собственность не нашу, людскую, а литературную, и что каждый из нас известен по занятиям своим даже тем, кому лично он не известен.

(4) Несколько дней тому назад случилось нечто подобное. Со мной возлежал выдающийся человек Фадий Руфин, а повыше его — его земляк, который в этот день впервые прибыл в Рим. Руфин показал ему на меня: «Видишь его?», и затем рассказал многое о моих литературных работах. Тот ответил: «Это Плиний».

(5) Сознаюсь, я получаю великую награду за свой труд. Если Демосфен был прав, обрадовавшись тому, что старуха из Аттики узнала его, ουτός εστι Δημοσθένης, [это Демосфен.] то разве я не должен радоваться тому, что мое имя прославлено? Я и радуюсь, и открыто заявляю, что радуюсь, и (6) не боюсь показаться слишком хвастливым, так как привожу суждение обо мне чужое, а не свое, — тем более, что привожу его тебе, человеку, который не завидует ничьей славе и благоволит к моей. Будь здоров.

24

Плиний Сабиниану привет.

Ты хорошо поступил, что вольноотпущенника, который когда-то тебе был дорог, вновь принял в свой дом и в свое сердце, куда вернуло его мое письмо. Это доставит тебе радость, а мне это, конечно, радостно, во-первых, потому, что ты так сговорчив, что, даже гневаясь, позволяешь руководить собой, затем потому, что ты так со мной считаешься, или подчиняясь моему авторитету, или снисходя к моим просьбам. Поэтому я и хвалю тебя и благодарю, а вместе с тем уговариваю на будущее: будь снисходителен к заблуждениям своих людей, если даже не будет никого, кто бы упрашивал тебя. Будь здоров.

25

Плиний Мамилиану привет.

(1) Ты жалуешься на кучу лагерных дел и, однако, словно наслаждаясь полным досугом, читаешь мои шутки и безделицы, любуешься ими, требуешь их от меня и настойчиво побуждаешь к сочинению новых. (2) После твоего суждения, — а ты человек образованнейший, серьезнейший и, сверх того, в высшей степени правдивый, — я начинаю искать в такого рода занятиях не только услады, но и славы. (3) Сейчас судебных дел хотя и немного, но все же они отвлекают меня; когда это кончится, я пошлю что-нибудь из области тех же Камен в это благосклонное лоно. Моим воробушкам и голубкам, если они понравятся и себе и тебе, ты позволишь летать среди ваших орлов; если они будут нравиться только себе, то ты постараешься удержать их в клетке или в гнезде. Будь здоров.

26

Плиний Луперку привет.

(1) Я сказал, думается, удачно об одном ораторе нашего века, безыскусственном и здравомыслящем, но не очень величественном и изящном: «У него нет никаких недостатков, кроме того, что у него нет никаких недостатков». (2) Оратор ведь должен иногда возноситься, подниматься, иногда бурлить, устремляться ввысь и часто подходить к стремнинам; к высотам и крутизнам примыкают обычно обрывы. Путь по равнине безопаснее, но незаметнее и бесславнее; бегущие падают чаще тех, кто ползает, но этим последним, хотя они и не падают, не достается никакой славы, а у тех она есть, хотя бы они и падали. (3) Риск придает особенную цену, как другим искусствам, так и красноречию. Ты видишь, какие крики одобрения обычно вызывают те, кто взбирается вверх по канату, когда кажется, что они вот-вот упадут. (4) Наибольшее удивление вызывает наиболее неожиданное, наиболее опасное, то, что греки так хорошо называют παράβολα. [потрясающее.] Кормчий, плывущий по спокойному морю, проявляет отнюдь не то же мужество, что и при плавании в бурю: в первом случае он, не вызывая ничьего восхищения, без похвал, без прославлений входит в гавань, но когда скрипят канаты, гнется мачта, стонет руль, вот тогда он знаменит и близок морским богам.

(5) К чему я говорю это? Мне показалось, ты в моих сочинениях напыщенным счел то, что я считаю возвышенным, дерзким — то, что я считал смелым, перегруженным — то, что я считал полным. Все зависит от того, отмечаешь ли ты достойное осуждения или бросающееся в глаза. (6) Всякий ведь замечает то, что выдается и выступает; но следует внимательно и остро различать, чрезмерно это или величаво, высоко или беспорядочно. Коснемся Гомера: кто усумнится, куда отнести: αμφι δε σάλπιγξεν μέγας ουρανός... πέρι δ’έγχος εκέκλιτο... [Вдруг как трубой огласилось великое небо (Илиада XXI, 388); ...копье (и кони бессмертные) были мраком покрыты (Илиада, 356—357).] и все знаменитое место ούτε θαλάσσης κΰμα τόσον βοάα? [Волны морские не столько свирепые веют у брега (Илиада XIV, 394).]

(7) Нужны ли отвес и весы, чтобы определить, является ли место невероятным и пустым, или великолепным и божественным? Я и сейчас не думаю, что сказал или могу сказать нечто подобное: и не настолько безумен, но я хочу, чтобы люди поняли, что следует отпускать поводья красноречию и не стеснять полета таланта узкими пределами.

(8) «Но ведь есть разница между ораторами и поэтами». Как будто у Марка Туллия дерзновения меньше! Впрочем, его я оставлю в стороне; не думаю, чтобы здесь возможны были сомнения. А сам Демосфен, являющийся образцом и правилом для ораторов, разве он себя сдерживает и стесняет, когда произносит свое знаменитое: άνθρωποι μιαροι και κόλακες και αλάστορες [Люди гнусные льстецы, несущие проклятие (Демосфен XVIII, 296).] или ου λίθοις ετείχισα την πόλιν ουδε πλίνθοις εγώ [Не камнями и не кирпичом оградил я наш город (Демосфен XVIII, 299).] и сейчас же: ουκ εκ μεν θαλάττης την Εύβοιαν προβαλέσθαι προ της ’Αττικης [Не поставил ли я со стороны моря Эвбею как оплот Аттики (Демосфен XVIII, 301).] и в другом месте: εγω δε οιμαι μέν, ω άνδρες ’Αθηναΐοι, νη τους θεους εκεΐνον μεθύειν τω μεγέθει των πεπραγμένων. [Я думаю, мужи афинские, клянусь богами, он опьянел от величия содеянного (Демосфен IV, 49).]

(9) Что может быть смелее этого прекраснейшего и длиннейшего отступления: νόσημα γάρ. [Болезнь ведь (Демосфен XIX, 259).] А это место, более краткое, но равное по смелости: τότε εγω μεν τω Πυθωνι θρασυνομένω και πολλω ρέοντι καθ’υμων, [Тогда я противопоставил обнаглевшему Пифону, мощно устремившемуся на вас (Демосфен XVIII, 136).] Того же порядка: όταν δε εκ πλεονεξίας και πονηρίας τις ώσπερ οΰτος ισχύση, η πρώτη πρόφασις και μικρον πταΐσμα άπαντα ανεχαίτισε και διέλυσε. [Когда кто-нибудь так, как этот человек, усилится путем стяжания и низости, то достаточно первого предлога и легкого толчка, чтобы все разрушить и уничтожить (Демосфен II, 9).]

Подобно этому: απεσχοινισμένος άπασι τοΐς εν τη πόλει δικαίοις [Отвергнутый всеми справедливыми людьми в городе (Демосфен XXV, 28).] и там же: συ τον εις ταΰτα έλεον προδέδωκας, ’Αριστόγειτον, μαλλον, δ’ανήρη/ας όλως. μη δη, προς ους αυτος έχωσας λιμένας και προβόλων ενέπλησας, προς τούτους ορμίζου. [Сострадание здесь, Аристогитон, ты потерял, — нет, вовсе уничтожил. Не стремись же к гавани, которую ты засыпал и завалил скалами (Демосфен XXV, 84).] Он же сказал: τούτω δ’ουδένα ορω των τόπων τούτων βάσιμον οντα, αλλα πάντα απόκρημνα, φαραγγας, βάραθρα. [Я не вижу здесь ни одного места, где бы он мог пройти. Внизу крутизны, утесы и пропасти (Демосфен XXV, 76).] И опять δέδοικα μη δόξητέ τισι τον αει βουλόμενον ειναι πονηρον των εν τη πόλει ηαιδοτριβεΐν; [Боюсь, как бы кому-либо не показалось, что у вас человек, неизменно желающий быть негодяем, находится среди учителей (Демосфен XXV, 7).] недостаточно этого: ουδε γαρ τους προγόνους υπολαμβάνω τα δικαστήρια τοΰτα υμΐν οικοδομησαι, ίνα τους τοιουτους εν αυτοΐς μοσχεύητε, [Я не представляю себе, чтобы предки построили вам эти суды для того, чтобы вы выводили там таких людей (Демосфен XXV, 48).] вдобавок: ει δε κάπηλός εστι πονηρίας και παλιγκά πηλος και μεταβολεύς [Если он продавец низости, перепродавец и меняла (Демосфен XXV, 46).] и тысячу подобных же мест, не говоря о том, что Эсхин называет θαύματα, ΰ не ρήματα. [«Чудища», а не «изречения» (Эсхин, Против Ктесифонта 167).]

(10) Я неожиданно доказал положения противоположные; ты скажешь, что Демосфена и винят за такие приемы. Посмотри, однако, насколько больше тот, кого упрекают, чем тот, кто его упрекает, причем большим его сделали именно такие приемы: во всем прочем проявляется его сила, в них — его величавость. (11) Разве и сам Эсхин удерживался от того, за что он поносил Демосфена? χρη γαρ το αυτο φθέγγεσθαι τον ρήτορα και τον νόμον όταν δε ετεραν μεν φωνην αφιη ο νόμος, ετέραν δε ο ρήτωρ. [Оратор и закон должны говорить одно и то же. Когда же закон говорит одни слова, а оратор другие... (там же, 16).] В другом месте: έπειτα αναφαίνεται περι πάντων εν τω ψηφίσματι. [Затем все становится ясным в постановлении (там же, 101).]

Опять в другом: αλλ’ εγκαθήμενοι και ενεδρεύοντες εν τη ακροάσει εισελαύνετε αυτον εις τους παρανόμους λόγους. [Но укрепившись и утвердившись в слушании, загоняете его в противозаконные речи (там же, 206).] (12) Это ему до такой степени понравилось, что он повторяет: άλλ’ώσπερεν ταΐς ιπποδρομίαις εις τον τοΰ πραγμάτος αυτον δρόμον εισελαύνετε. [Но как... на конных ристаниях загоняете его на путь действия (Эсхин, Против Тимарха, 176).] Это место уже осторожнее и суше: συ δε ελκοποιεΐς...ή συλλαβόντες ως λ·ηστην των πραγμάτων δια της πολιτείας πλέοντα [Ты же наносишь рану... или вы, захватив как разбойника, плывущего в делах государства (Эсхин, Против Ктесифонта, 208, 253).] и прочее.

(13) Ожидаю, что кое-что в этом письме, например — «стонет руль» и «близок морским богам», ты сразишь такими же замечаниями, какими и места, о которых я пишу; я ведь понимаю, что, прося снисхождения за прежнее, я впал в те же ошибки, которые ты заклеймил. Что же! — срази, только теперь же назначь и день, когда мы могли бы лично переговорить и о том и об этом. Или ты сделаешь меня робким, или я тебя — смелым. Будь здоров.

27

Плиний Патерну привет.

(1) Каким могуществом, каким достоинством, каким величием, какой, наконец, божественностью обладает история, это я не раз чувствовал раньше и почувствовал совсем недавно. Некто публично читал правдивейшую книгу; продолжение ее отложили на другой день. (2) Друзья одного человека просят и заклинают не читать остального. Так стыдно слушать о том, что они сделали, людям, которым вовсе не было стыдно делать то, о чем они слушают краснея. Автор исполнил то, о чем его просили; совесть позволила ему это, но книга, подобно самому факту, остается, останется, и ее будут всегда читать, тем более, что она не была прочитана сразу же, а людям не терпится познакомиться с тем, что отсрочено. Будь здоров.

28

Плиний Роману привет.

(1) После долгого промежутка времени я получил твои письма, притом три одновременно, — изящнейших, любезнейших, таких, каким и следовало придти от тебя, особенно когда они так желанны. В одном из них ты налагаешь на меня приятнейшую обязанность: передать твое письмо Плотине, почтеннейшей женщине. Оно будет передано. (2) В нем же ты препоручаешь мне Попилия Артемизия: я сразу же исполнил то, о чем он просил. Ты пишешь, что собрал также умеренный урожай винограда. Это у нас с тобой общая жалоба, хотя она и раздается на разных концах земли.

(3) В другом письме ты сообщаешь мне, что ты то диктуешь, то пишешь о том, что вызывает в твоем представлении мой образ. Благодарю; моя благодарность была бы еще больше, если бы ты пожелал дать мне для прочтения то, что ты пишешь или диктуешь. Было бы справедливо, чтобы я познакомился с твоими писаниями, так же как ты знакомишься с моими, хотя бы ты и писал о другом, а не обо мне. (4) В конце ты обещаешь, точнее узнав о распорядке моей жизни, сбежать из своего имения и полететь ко мне: я уже плету тебе путы, которых ты никак не сможешь разорвать.

(5) Третье письмо содержит сообщение о том, что тебе вручена речь за Клария и что она показалась тебе длиннее, чем тогда, когда я ее говорил, а ты слушал. Она длиннее; я ведь многое вставил впоследствии. Ты добавляешь, что послал и другое письмо, написанное более старательно, и спрашиваешь, получил ли я его. Не получил и жажду получить. Поэтому при первом же случае пошли его и прибавь проценты, которые я буду начислять (можно ли меньше?) по одному в месяц. Будь здоров.

29

Плиний Рустику привет.

(1) Лучше сделать что-нибудь одно замечательное, чем многое кое-как, но если ты не можешь сделать что-нибудь одно замечательно, то лучше сделать многое, хотя бы и кое-как. Имея это в виду, я пробую себя в разных областях занятий, не доверяясь полностью ни одной. (2) Поэтому, когда ты будешь читать то или другое, окажи снисхождение отдельным произведениям, так как они не единственные. Разве для прочих искусств есть оправдание в количестве, а для литературы, где созидание труднее, закон более суров? Зачем, однако, я прошу о снисхождении, как неблагодарный человек? Если ты примешь следующие мои произведения так же ласково, как прежние, то скорее можно надеяться на похвалу, чем умолять о снисхождении. Для меня, однако, достаточно и снисхождения. Будь здоров.

30

Плиний Гемину привет.

(1) Ты неоднократно хвалил мне лично и сейчас хвалишь в письмах твоего Нония за его щедрость по отношению к некоторым людям. Я и сам его хвалю за это, если, впрочем, он щедр не только к ним. Я хочу, чтобы истинно щедрый человек уделял средства отечеству, близким, родственникам, друзьям: я имею в виду друзей-бедняков; не надо делать, как те, кто одаривает преимущественно людей, которые сами могут богато отдарить. (2) Такие люди, по-моему, своими клейкими, крючковатыми подарками не берут от себя, а хватают чужое. Сходны с ними по духу те, кто отбирает у одного, чтобы дать другому, и алчностью приобретают славу щедрости. (3) Главное — довольствоваться своим, а затем как бы объединить товарищеским кругом тех, о ком ты знаешь, что они особенно нуждаются, поддерживать и согревать их. (4) Если Ноний соблюдает все эти правила, то он достоин всяческих похвал, если какое-нибудь одно; то хотя и меньше, но все же достоин: столь редок образец даже несовершенной щедрости. Людей охватила такая страсть к наживе, что, по-видимому, они больше находятся под властью своего имущества, чем сами владеют им. Будь здоров.

31

Плиний Сарду привет.

(1) После того, как я уехал от тебя, я остаюсь с тобой так же, как тогда, когда был около тебя. Я прочитал твою книгу много раз, перечитывая преимущественно то (лгать не буду), что ты написал обо мне; здесь ты был очень пространен. Как много ты сказал, с каким разнообразием, не одно и то же об одном и том же и при этом без противоречий! (2) Хвалить мне тебя и в одинаковой мере благодарить? Ни того, ни другого я не могу сделать в достаточной мере, а если бы и мог, то боялся бы, что будет самонадеянностью хвалить за то, за что я благодарю. Добавлю только одно: все показалось мне тем более достойным похвалы, чем оно было приятнее, и тем более приятным, чем более оно было достойно похвалы. Будь здоров.

32

Плиний Тициану привет.

Чем ты занимаешься, чем намерен заниматься? Сам я живу приятнейшей, то есть совершенно праздной жизнью. Поэтому я не хочу, как человек праздный, писать длинные письма, а читать их хочу, как человек изленившийся. Ведь нет ничего бездеятельнее изленившихся людей и любопытнее праздных. Будь здоров.

33

Плиний Канинию привет.

(1) Я наткнулся на правдивую тему, но очень похожую на выдумку и достойную твоего плодовитейшего, высочайшего и действительно поэтического таланта, — а наткнулся на нее в то время, когда за обедом со всех сторон рассказывали о разных чудесах. Рассказчику можно вполне верить. Хотя... что поэту до достоверности? Рассказчик, однако, таков, что ты мог бы поверить ему, даже намереваясь писать историю.

(2) Есть в Африке, у самого моря, колония Гиппон. Тут же лежит судоходная лагуна. Из нее, наподобие реки, выходит канал, вода которого попеременно, смотря по тому, загнал ли ее прилив назад, или понес вперед, то стремится в море, то возвращается в лагуну. (3) Люди всех возрастов увлекаются здесь рыбной ловлей, катаньем, а также плаванием, — особенно мальчики, которых к этому побуждают досуг и любовь к забавам. У них считается славой и доблестью уйти в море возможно дальше; победителем оказывается тот, кто дальше всех оставил позади себя и берег и тех, кто плыл вместе с ним. (4) Во время такого состязания один мальчик дерзновеннее других устремлялся вдаль. Встречается дельфин: он то плывет перед мальчиком, то следует за ним, то кружится около него и, наконец, подставляет ему свою спину, сбрасывает в море, снова подставляет и сначала уносит перепуганного в открытое море, а затем поворачивает к берегу и привозит на землю, к сверстникам.

(5) Слух об этом ползет по колонии: все сбегаются; на самого мальчика смотрят как на чудо, расспрашивают, слушают, рассказывают. На следующий день весь берег усеян людьми; все смотрят на море и туда, где кажется, что есть море. Мальчики плавают, и среди них и тот, но уже с большей осторожностью. Дельфин опять появляется в свое время и опять плывет к мальчику. Тот бежит вместе с остальными. Дельфин словно приглашает его, зовет обратно, прыгает, ныряет, описывает разные круги. (6) То же происходит и на второй день и на третий, в течение многих дней, пока люди, вскормленные морем, не начали стыдиться своего страха. Они подходят, заигрывают с дельфином, зовут его, даже трогают и ощупывают, и он не противится. После этого знакомства смелость возрастает, особенно у мальчика, который познакомился с ним первым. Он подплывает к плывущему дельфину, прыгает ему на спину, носится взад и вперед, думает, что дельфин знает его и любит, и сам любит его; ни тот, ни другой не боится, ни тот, ни другой не внушает страха; растет доверие одного, прирученность другого. (7) Другие мальчики сопровождают их с обеих сторон, ободряют, дают советы. С ними вместе плыл (это также удивительно) другой дельфин, который держался только как зритель и спутник,— ничего, подобного тому, что делал первый, он не делал и не позволял себя трогать, но приводил и уводил первого дельфина, как того мальчика остальные мальчики. (8) Невероятно, но так же истинно, как и все предыдущее, то, что дельфин, возивший на себе мальчиков и игравший с ними, имел также обыкновение вылезать на землю и, высохнув на песке, когда становилось слишком жарко, возвращаться в море.

(9) Известно, что Октавий Авит, легат проконсула, под влиянием неразумного благоговения вылил на дельфина, когда он однажды вышел на берег, ароматов. От необычности поступка и от запаха тот уплыл в открытое море; только спустя много дней его увидели, вялого и печального. Потом, восстановив свои силы, он опять стал по-прежнему резв и взялся за обычную службу. (10) На это зрелище стекались все должностные лица, прибытие и пребывание которых стало истощать небольшую общину новыми расходами. Наконец, и самое место теряло свой покой и уединенность; решено было тайком убить того, ради кого собирались люди.

(11) Как жалостно, как пространно ты все это оплачешь, разукрасишь, вознесешь! Впрочем, нет нужды что-нибудь придумывать и прибавлять; достаточно не преуменьшать того, что правдиво. Будь здоров.

34

Плиний Транквиллу привет.

(1) Успокой мою тревогу: я слышу о том, что я плохо читаю, по крайней мере стихи; речи — прилично, но стихи тем хуже. Поэтому, я думаю, при чтении близким друзьям испытать своего вольноотпущенника. Это допустимо в дружеском кругу; я знаю, что сделал нехороший выбор, но знаю также, что он будет читать лучше, если только не будет волноваться: (2) он такой же новый чтец, как я поэт. Сам я не знаю, что мне делать в то время, как он будет читать: сидеть ли мне пригвожденным, немым и безучастным или, как некоторые, подчеркивать то, что он будет декламировать, — шепотом, глазами, рукой. Однако я думаю, что танцую не менее скверно, чем читаю. Еще раз скажу: успокой мою тревогу и ответь мне правду, лучше ли читать очень скверно, чем не делать всего этого, или делать все это. Будь здоров.

35

Плиний Атрию привет.

(1) Книгу, которую ты послал, я получил и благодарю. В настоящее время я очень занят, и поэтому я еще не прочитал ее, как мне этого ни хочется. Я должен, однако, относиться с таким почтением к самой литературе и к твоим сочинениям, что считаю нечестивым приступать к ним иначе, чем с душой, не занятой ничем другим. (2) Очень одобряю, что ты предпринял прилежный пересмотр своих трудов. Тут есть, однако, некоторая мера: во-первых, излишнее старание больше уничтожает, чем исправляет, затем оно отвлекает нас от нового, но не заканчивает и прежнего и не позволяет начинать следующее. Будь здоров.

36

Плиний Фуску привет.

(1) Ты спрашиваешь, каким образом я распределяю свой день в этрусском поместье. Просыпаюсь, когда захочу, большей частью около первого часа, часто раньше, редко позже. Окна остаются закрыты ставнями; чудесно отделенный безмолвием и мраком от всего, что развлекает, свободный и предоставленный самому себе, я следую не душой за глазами, а глазами за душой: они ведь видят то же, что видит разум, если не видят ничего другого. (2) Я размышляю над тем, над чем работаю, размышляю совершенно как человек, который пишет и исправляет, — меньше или больше, в зависимости от того, трудно или легко сочинять и удерживать в памяти. Затем зову секретаря и, впустив свет, диктую то, что оформил. Он уходит, я вновь вызываю его и вновь отпускаю. (3) Часов в пять-шесть (время точно не размерено) я — как подскажет день — удаляюсь в цветник или в криптопортик, обдумываю остальное и диктую. Сажусь в повозку и занимаюсь в ней тем же самым, чем во время прогулки или лежания, освеженный самой переменой. Немного сплю, затем гуляю, потом ясно и выразительно читаю греческую или латинскую речь не столько ради голоса, сколько ради желудка; от этого, впрочем, укрепляется и голос. Вновь гуляю, умащаюсь, упражняюсь, моюсь.

(4) Если я обедаю с женой и немногими другими, то читается книга, после обеда бывает комедия и лирник; потом я гуляю со своими людьми, среди которых есть и образованные. Разнообразные беседы затягиваются на целый вечер, и самый длинный день скоро кончается.

(5) Иногда в этом распорядке что-нибудь меняется: если я долго лежал или гулял, то после сна и чтения я катаюсь не в повозке, а верхом (это берет меньше времени, так как движение быстрей). Приезжают друзья из соседних городов, часть дня отбирают для себя и порою своевременным вмешательством помогают мне, утомленному. (6) Иногда я охочусь, но не без табличек, чтобы принести кое-что, если ничего и не поймал. Уделяется время и колонам (по их мнению, недостаточно): их деревенские жалобы придают в моих глазах цену нашим занятиям и городским трудам. Будь здоров.

37

Плиний Павлину привет.

(1) Не в твоем характере затруднять близких друзей традиционными и, так сказать, официальными услугами, а я люблю тебя слишком крепко и не боюсь поэтому, чтобы ты, консул, истолковал не так, как мне желательно, мое отсутствие в календы, тем более, что меня задерживает необходимость упорядочить многолетнюю аренду моих поместий, и тут приходится принимать новые решения. (2) За прошлое пятилетие недоимки возросли, хотя я и делал большие скидки; поэтому большинство, отчаявшись в возможности уплатить долги, вовсе не заботится об уменьшении их. Люди тащат и тратят все, что у них появляется в хозяйстве, считая, что им нечего уже жалеть себя. (3) Надо придти с помощью и лекарством в этой растущей беде. Лекарство одно, я буду сдавать землю не за деньги, а за часть урожая, и буду ставить своих людей надзирать за работой и хранить урожай. Вообще ведь нет более справедливого дохода, чем тот, который принесут земля, небо, год.

(4) Но такой порядок требует большой добросовестности, острых глаз, многочисленных рук. Следует, однако, попытаться и, как при застарелой болезни, искать помощи от перемены. (5) Видишь, какая грубая причина не позволяет мне быть при тебе в первый день твоего консульства; я, впрочем, и здесь отпраздную его, словно присутствуя там, пожеланиями, радостью, поздравлениями. Будь здоров.

38

Плиний Сатурнину привет.

Я хвалю нашего Руфа не потому, что ты просил меня это сделать, но потому, что он вполне достоин этого. Я прочитал его книгу, совершенную во всех отношениях, и которой моя любовь к нему придала много прелести. Тем не менее, я судил; судят ведь не только те, кто читает с недоброжелательством. Будь здоров.

39

Плиний Мустию привет.

(1) По указанию гаруспиков мне следует перестроить храм Цереры в моих поместьях, улучшить и увеличить его; он, конечно, ветх и тесен, а в определенный день переполняется народом. (2) В сентябрьские иды сюда сходится со всей области много людей: тут вершат много дел, дают и выполняют много обетов, а поблизости нигде нет убежища от дождя и солнца. (3) Мне кажется, я поступлю одновременно и щедро и благочестиво, если выстрою очень красивый храм и к храму добавлю портики — первый для богини, второй для людей.

(4) Прошу тебя, купи четыре мраморные колонны, какие тебе будет угодно, купи мрамору для украшения пола и стен. Надо будет также сделать или купить статую самой богини, так как древняя деревянная статуя ее кое-где поломалась от ветхости.

(5) Что касается портиков, то мне пока ничего не пришло в голову, что бы от тебя потребовать, разве только начерти их форму, сообразно особенностям места. Ими нельзя окружить храм, потому что храмовый участок опоясан с одной стороны рекой с очень обрывистыми берегами, а с другой — дорогой. (6) По ту сторону дороги находится очень широкий луг, на котором с достаточным удобством будут развернуты портики напротив самого храма, если только не придумаешь ничего лучшего ты, привыкший трудности места побеждать искусством. Будь здоров.

40

Плиний Фуску привет.

(1) Ты пишешь, что тебе было очень приятно мое письмо, из которого ты узнал, каким образом я провожу летний досуг в этрусском поместье. Ты осведомляешься, что из этого порядка я изменяю зимой в Лаврентийской усадьбе. (2) Ничего, за исключением полуденного сна; много еще отнимаю у ночи перед наступлением или при окончании дня; если есть неотложная работа, что часто бывает зимой, то после обеда нет уже места для комического актера или лирника, но то, что было продиктовано, повторно просматривается и вместе с тем подвергается частому исправлению по памяти. (3) Вот тебе мои привычки летом и зимой; теперь можешь добавить сюда весну и осень, которые находятся в промежутках между зимой и летом; они не теряют никакой части дня, а от ночи кое-что приобретают. Будь здоров.

 

КНИГА Х

ПЕРЕПИСКА ПЛИНИЯ С ТРАЯНОМ

1

Плиний императору Траяну.

По сыновним чувствам своим, достойнейший император, ты желал как можно позднее унаследовать отцу. Бессмертные боги, однако, поспешили поставить тебя, доблестного, у кормила государства, которое ты принял. (2) Молю тебе, а через тебя всему человечеству, полного благополучия, т. е. того, что достойно твоего царствования. Желаю тебе, наилучший император, здоровья и радости и как частное лицо и как магистрат.

2

Плиний императору Траяну.

Выразить, владыка, словами не могу, какую радость доставил ты мне, сочтя меня достойным права троих детей. Хотя ты снизошел к просьбам Юлия Сервиана, прекрасного, горячо любящего тебя человека, тем не менее я вижу из твоего приказа, что ты выполнил их тем охотнее, что он просил за меня.

(2) Мне кажется, я достиг вершины своих желаний: в начале счастливейшего царствования своего ты счел меня достойным особливой милости своей; тем более жажду я детей, иметь которых хотел даже в то мрачное время, как можешь ты заключать из двух моих женитьб. (3) Боги, однако, судили лучше, предоставив все целиком твоей доброте: я же предпочитаю стать отцом скорее в такое время, когда я могу быть счастлив и спокоен за будущее.

Плиний императору Траяну.

Как только, владыка, милостью вашей был я назначен префектом сатурнова эрария, я отказался от всех выступлений в суде, которыми вообще никогда не занимался между прочим: я хотел всей душой отдаться порученной мне должности.

(2) Поэтому, когда провинциалы пожелали иметь меня защитником против Мария Приска, я попросил освобождения от этой обязанности и получил его. Когда же выбранный консул решил поступить с нами, чья отставка была принята, как с людьми, которые, находятся в распоряжении сената и согласны, чтобы имена их были брошены в урну, то я счел наиболее соответствующим твоему упорядоченному времени не противиться желанию высокого собрания, особенно столь умеренному. (3) Мне хотелось бы, чтобы ты счел мою уступчивость имеющей основания: я желаю всем своим делам и словам одобрения от тебя, человека чистейших нравов.

3B

Траян Плинию.

Ты выполнил обязанность хорошего гражданина и сенатора, сделав высокому собранию уступку, которой оно, по всей справедливости, от тебя требовало. Уверен, что ты и в дальнейшем будешь выполнять эти обязанности согласно принятому на себя обещанию.

4

Плиний императору Траяну.

Благосклонность твоя, наилучший император, которую я изведал в полной мере, дает мне смелость просить тебя и за друзей, среди которых на первое место может притязать Воконий Роман, с ранней юности мой соученик и друг. (2) Это побудило меня просить твоего божественного отца продвинуть его в сенаторское сословие. Исполнить это мое желание предоставляется твоей доброте: мать Романа не соблюла тогда всех законных формальностей при передаче ему дара в четыре миллиона сестерций, внести которые для сына она обещала в письме к твоему отцу. Впоследствии, по моему совету, она это сделала: (3) передала ему в полную собственность поместья и сделала все, что обычно требуется при выполнении акта передачи.

(4) Закончено то, что задерживало осуществление наших надежд; с полной уверенностью ручаюсь тебе за нравы моего Романа, которого украшают и занятия наукой и особенная любовь к родителям — качество, заслужившее ему и этот дар от матери, одновременно наследство от отца и усыновление от вотчима. (5) Добавь к этому его благородное происхождение и отцовское состояние. Полагаясь на твою благосклонность, верю, что просьбы придадут этому еще больше значения.

(6) Прошу, владыка, дай мне принести ему столь желанное поздравление и удовлетвори моему, надеюсь, благородному чувству: гордиться твоим суждением не только обо мне, но и о друге.

5

Плиний императору Траяну.

В прошлом году, владыка, замученный почти до смерти тяжелой болезнью, я пригласил иатралипта, отблагодарить которого за его заботливый и старательный уход смогу полностью только по твоей милости. Я и прошу: дай ему римское гражданство. (2) Он чужестранец, отпущенник чужестранки. Имя ему Гарпократ; хозяйкой его была Фермуфис, дочь Феона, давно уже скончавшаяся.

Также прошу тебя, дай квиритское право отпущенницам почтеннейшей женщины Антонии Максимиллы, Гедии и Гармериде: я прошу тебя об этом по просьбе их госпожи.

6

Плиний императору Траяну.

Благодарю тебя, владыка, за то, что ты незамедлительно даровал квиритское право отпущенницам моей родственницы и римское гражданство Гарпократу, моему иатралипту.

(2) Когда я, по твоему указанию, сообщил его годы и имущественное положение, то люди опытные заметили мне, что я должен был сначала просить для него александрийского гражданства, а затем уже римского; он ведь египтянин. Я же, полагая, что между египтянами и остальными чужестранцами нет никакой разницы, удовольствовался только тем, что написал тебе об отпуске его на волю госпожой-чужестранкой и о давнишней ее смерти. Я не жалею об этой своей неосведомленности, которая дала мне возможность быть тебе неоднократно обязанным за одного и того же человека.

(3) Итак, прошу тебя, чтобы иметь возможность законно пользоваться твоим благодеянием, пожалуй ему и александрийское гражданство и римское. Сведения о его возрасте и имущественном положении я отправил, чтобы опять не задержать твоих милостей, твоим отпущенникам, которым ты приказал их отправить.

7

Траян Плинию.

Александрийское гражданство, согласно установлению прежних государей, я решил давать осмотрительно, но так как ты уже получил для Гарпократа, твоего иатралипта, римское гражданство, то я не стану отказывать и в этой твоей просьбе. Ты должен сообщить мне, из какого он нома, чтобы я послал тебе письмо для Помпея Планты, префекта Египта, моего друга.

8

Плиний императору Траяну.

Когда твой божественный отец, владыка, прекрасной речью и благородным примером подвиг всех граждан к делам благотворительности, я испросил у него разрешение перенести в город статуи государей, которые хранил в своих отдаленных поместьях в том виде, в каком получил их через ряд поколений, и прибавить к ним его собственную статую. (2) Он с полным одобрением отнесся к моей просьбе; я тотчас же написал декурионам, чтобы они отвели мне землю, где я на собственные средства выстрою храм: уважая мой замысел, они предоставили мне выбор места, (3) но меня задержала сначала собственная болезнь, затем болезнь твоего отца, а потом заботы по должности, тобой возложенной. Теперь, кажется, всего удобнее мне выехать на место. Мои месячные обязанности кончаются в сентябрьские календы, а в следующем месяце много праздничных дней.

(4) Прошу тебя прежде всего, позволь храм, который я начну строить, украсить и твоей статуей, а затем разреши мне отпуск, чтобы я смог поскорее справиться с делами. (5) Чистосердечно признаюсь тебе, милостивому, что этим ты окажешь мне большую помощь в моих хозяйственных делах. Сдачу в аренду земель, которыми я владею в этой области и которые дают вообще больше четырехсот тысяч сестерций, невозможно дольше откладывать потому, что ближайшую обрезку должен сделать уже новый колон. Кроме того, постоянные неурожаи заставляют меня думать о скидках, характер которых я могу представить себе только на месте.

(6) От твоей доброты будет зависеть завершение благочестивого дела и быстрое упорядочение моих дел: для того и другого не дашь ли мне отпуск в тридцать дней? Я не могу сократить этот срок, потому что город и земли, о которых я говорю, находятся дальше, чем за 150 миль.

9

Траян Плинию.

Привел ты много причин, и все причины общественного порядка, прося отпуска. Для меня достаточно было бы одного твоего желания. Не сомневаюсь, что как только сможешь, ты вернешься к своей многообразной службе.

Поставить мне статую там, где ты хочешь, я так и быть разрешаю, хотя очень не люблю подобных почестей. Пусть не думают, будто я помешал тебе выразить свою любовь ко мне.

10

Плиний императору Траяну.

Не могу выразить словами, владыка, какую радость принесли мне твои письма, из которых я узнал, что ты пожаловал Гарпократу, моему иатралипту, и александрийское гражданство, хотя, согласно установлению прежних государей, и решил давать его осмотрительно. Сообщаю тебе, что Гарпократ происходит νόμου Μεμφίτου [из нома Мемфита.]. (2) Прошу тебя, милостивейший император, пришли мне, как ты обещал, письмо к Помпею Планте, префекту Египта, твоему другу.

Собираюсь тебя встречать, владыка, разреши мне на радостях от твоего прибытия выехать навстречу тебе как можно дальше.

11

Плиний императору Траяну.

Во время последней болезни моей многим меня обязал врач Постумий Марин, отблагодарить которого в равной мере я смогу только, если, по своему доброму обычаю, ты снизойдешь к моим просьбам. (2) Я прошу тебя дать права гражданства его родственникам, Хрисиппу, сыну Мифрадата, и жене Хрисиппа, Стратонике, дочери Эпигона, а также детям этого Хрисиппа, Эпигону и Мифрадату, с тем, однако, чтобы они оставались во власти отца и за ним сохранялось бы право патронов над отпущенниками.

Прошу также, милостиво даруй квиритское право Луцию Сатрию Абасканту, Публию Цезию Фосфору и Панхрии Сотериде, о чем прошу тебя по желанию их патронов.

12

Плиний императору Траяну.

Я знаю, владыка, что ты крепко помнишь мои просьбы, как помнишь вообще все доброе, что нужно сделать. И так как ты и тут был милостив ко мне, то напоминаю тебе и вместе с тем настоятельно прошу тебя удостоить претуры, которая свободна, Акция Суру. Надеяться на него, человека вообще далекого от государственных дел, побуждают и его происхождение, и высокая честность в бедности, и прежде всего наше счастливое время, которое зовет твоих честных граждан на службу тебе, милостивому, и возвышает их.

13

Плиний императору Траяну.

Я знаю, владыка, что суждением столь доброго государя возвеличится добрая слава о моих нравственных качествах. Поэтому, прошу тебя, удостой прибавить к тому званию, до которого возвысили меня твои милости, еще должность авгура или септемвира (они свободны), чтобы, по праву жреца, я мог от имени государства молиться за тебя богам, которым теперь молюсь только от своего имени.

14

Плиний императору Траяну.

Поздравляю, наилучший император, с победой, великой, прекрасной и важной, и тебя и государство, и молю бессмертных богов, да сопутствует всем замыслам твоим столь же радостный исход, и да обновится и возвеличится такими подвигами слава государства.

15

Плиний императору Траяну.

Так как я уверен, владыка, что ты озабочен этим, то уведомляю тебя о своем прибытии в Эфес со всеми моими υπερ Μαλέαν. [мимо Малеи.] Противные ветры задержали меня, и я решаю теперь ехать в провинцию частью на береговых судах, частью лошадьми. Сухопутному путешествию препятствует тяжкий зной, а сплошному морскому переезду этезии.

16

Траян Плинию.

Благодарю за сообщение, мой дорогой Секунд: душой заинтересован, каким путем доберешься ты до провинции. Ты разумно постановил ехать то на судах, то лошадьми, в зависимости от местных условий.

17А

Плиний императору Траяну.

Мой морской переезд до Эфеса, владыка, совершен был мною в добром здоровье, но когда я выехал из Эфеса на лошадях, меня замучил тяжкий зной и приступы лихорадки, так что я остановился в Пергаме. (2) Когда я пересел на береговые суденышки, меня задержали противные ветры, и я вступил в Вифинию несколько позже, чем рассчитывал, т. е. за 15 дней до октябрьских календ. Не могу, однако, жаловаться на эту задержку, так как мне довелось уже в провинции отпраздновать день твоего рождения, что я считаю счастливым предзнаменованием.

(3) Теперь я роюсь в документах о расходах, доходах и должниках города Прусы, и в самом ходе работы все яснее вижу, насколько это необходимо. Много денег по разным предлогам задержано частными лицами; кроме того, их выпрашивают на расходы совершенно беззаконные. (4) Пишу тебе об этом, владыка, при самом моем въезде сюда.

17В

Плиний императору Траяну.

За 15 дней до октябрьских календ, владыка, я вступил в провинцию, каковую и застал в чувстве такой же преданности и верности тебе, каких ты заслужил от всего рода человеческого.

(2) Посмотри, владыка, не сочтешь ли ты необходимым прислать сюда архитектора. Кажется, немалые, средства можно истребовать от строительных надзирателей, если произвести верные обмеры. Это мне ясно из денежных дел Прусы, которыми я усиленно занимаюсь.

18

Траян Плинию.

Хотел бы я, чтобы ты вместе со своими безболезненно прибыл в Вифинию и чтобы путь твой от Эфеса походил на то плавание, которое ты проделал до этого города. (2) О дне твоего прибытия в Вифинию я узнал, дорогой Секунд, из твоего письма. Провинциалы, думаю, поймут мое предусмотрительное о них попечение. Ты, конечно, постараешься уяснить им, что ты избран как человек, которого я мог послать к ним вместо себя. (3) Прежде всего перебери отчеты о городском имуществе; злоупотребления здесь несомненны.

Архитекторов мне едва хватает для работ, производимых в Риме и поблизости от него. В каждой провинции, однако, найдутся люди, на которых можно положиться; будут они и у тебя, только хорошенько поищи.

19

Плиний императору Траяну.

Прошу тебя, владыка, разреши мои колебания: следует ли держать на страже у тюрьмы городских рабов, как это до сих пор и делалось, или же поставить к ней солдат. Я боюсь, что городские рабы стража не очень верная, но страшно и оттянуть на эту охрану много солдат.

(2) Пока что я добавил к городским рабам несколько солдат. Вижу, однако, и здесь опасность: как бы это не стало причиной небрежности у тех и у других: каждая сторона будет уверена, что сможет свалить общую вину на другую.

20

Траян Плинию.

Незачем, мой дорогой Секунд, превращать солдат в тюремных стражей. Сохраним обычай этой провинции охранять тюрьмы городскими рабами. (2) Будут ли они верны в этом деле, это зависит от твоей строгости и бдительности. Прежде всего, как ты и пишешь, следует опасаться, как бы городские рабы и солдаты, если ты соединишь их вместе, не стали, полагаясь одни на других, небрежнее. Незыблемо должно быть и правило: как можно меньше людей выводить из военного строя.

21

Плиний императору Траяну.

Гавий Басс, префект понтийского побережья, явился ко мне с почтительной предусмотрительностью и пробыл со мной много дней; насколько могу судить, это человек превосходный и достойный твоих милостей. Я сообщил ему твое распоряжение: взять из тех когорт, которые ты отдал под мое командование, не больше десяти бенефициариев, двух всадников и одного центуриона. Он ответил, что ему этого числа недостаточно и что об этом он тебе напишет. Это было причиной, почему я решил не отзывать сразу людей, имеющихся у него сверх этого числа.

22

Траян Плинию.

И мне Гавий Басс написал, что ему недостаточно того числа солдат, которое я определил дать ему в моих распоряжениях. Чтобы ты знал мой ответ ему, я велел присоединить мой ответ к этому письму. Очень важно, требуется ли это обстоятельствами или людям желательно шире использовать свои права. (2) Нам надлежит иметь в виду пользу дела и стараться, насколько возможно, чтобы воины оставались в строю.

23

Плиний императору Траяну.

У жителей Прусы, владыка, баня старая и грязная. Они сочли бы благом постройку новой; мне кажется, ты можешь снизойти к их желанию. (2) Деньги на постройку будут: это, во-первых, суммы, которые я уже начал возвращать и требовать от частных лиц, а затем они сами готовы внести на сооружение бани то, что обычно тратят на масло. Постройки этой требуют и достоинство города и великолепие твоего времени.

24

Траян Плинию.

Если возведение новой бани жителям Прусы по силам, то мы можем снизойти к их желанию, лишь бы для этого не надо было новых обложений и не уменьшило бы средств на будущие необходимые расходы.

25

Плиний императору Траяну.

Легат Сервилий Пудент, владыка, прибыл в Никомедию за 8 дней до декабрьских календ и освободил меня от длительного и тревожного ожидания.

26

Плиний императору Траяну.

Розиана Гемина, владыка, тесно связали со мной твои ко мне милости: он был у меня квестором в мое консульство. Я по опыту знаю, как он внимателен ко мне: сколько почтения оказывает мне после консульства и свои служебные обязанности завершает личными мне услугами. (2) Поэтому прошу тебя, благосклонно выслушай мои просьбы и прими его к себе соответственно его достоинству: если ты сколько-нибудь мне веришь, то окажи ему благоволение и он постарается, выполняя твои поручения, заслужить еще большего. Я не распространяюсь в похвалах ему, надеясь, что его безупречность, честность и старательность хорошо известны тебе не только по его магистратурам, которые он нес в городе у тебя на глазах, но и по военной службе у тебя.

(3) Мне только, по моей любви к нему, кажется, что я еще мало для него сделал, и я стараюсь для него еще и еще и прошу тебя, владыка, порадуй меня, пожалуйста, как можно скорее, возвеличив моего квестора, а через него и меня.

27

Плиний императору Траяну.

Максим, твой отпущенник и прокуратор, владыка, утверждает, что кроме десяти бенефициариев, которых ты велел мне передать почтеннейшему Гемеллину, ему необходимы еще шесть солдат. Троих я решил оставить у него на службе, тем более, что он шел в Пафлагонию для заготовки хлеба. Я даже прибавил ему, охраны ради, двух всадников, как он и хотел. Прошу тебя, отпиши, чего мне придерживаться на будущее.

28

Траян Плинию.

Ты хорошо сделал, дав военную охрану моему отпущеннику Максиму, отравившемуся ныне для заготовки хлеба. Он ведь и сам исполнял поручение чрезвычайное. Когда он вернется к своей прежней службе, с него будет достаточно двоих солдат от тебя и двоих от Вирдия Гемеллина, моего прокуратора, у которого Максим в помощниках.

29

Плиний императору Траяну.

Семпроний Целиан, юноша всаднического звания, прислал ко мне двух рабов, оказавшихся среди новобранцев; я отложил наказание им, чтобы у тебя, создателя и укрепителя воинской дисциплины, спросить, как наказать их. (2) Сам я в нерешительности, главным образом потому, что они уже принесли присягу, но не распределены по отрядам. Прошу тебя, владыка, напиши, чему мне следовать, тем более, что случай этот должен послужить примером.

30

Траян Плинию.

Семпроний Целиан поступил согласно моим распоряжениям, прислав к тебе людей, по поводу которых надлежит расследовать, не заслуживают ли они смертной казни. Важно узнать, предложили они себя в качестве добровольцев, взяты по набору или поставлены в замену кого-то. (2) Если они взяты по набору, то это ошибка тех, кто производил расследование; если они явились сами, зная о своем состоянии, наказать следует их. Неважно, что они еще не распределены по отрядам. Тот самый день, когда они были признаны годными для службы, уже требовал правдивого показания о своем происхождении.

31

Плиний императору Траяну.

Не в ущерб величию твоему, владыка, снизойди к моим заботам, раз ты дал мне право обращаться к тебе в сомнительных случаях.

(2) Во многих городах, особенно в Никомедии и Никее, люди, присужденные к работе в рудниках, к гладиаторской школе и другим подобным же наказаниям, несут служебные обязанности городских рабов и даже получают, как городские рабы, жалование. Услышав об этом, я долго очень колебался, что мне делать. (3) Предать наказанию спустя долгое время людей, в большинстве уже старых и живущих, как утверждают, скромно и честно, мне казалось слишком суровым, а держать на городской службе осужденных я считал недопустимым, кормить их на городской счет, не давая им никакого дела, по-моему, убыточно, а не кормить — опасно. (4) По необходимости оставил я все нерешенным, пока не спрошу твоего совета.

(5) Ты спросишь, может быть, как случилось, что они избавились от наказания, к которому были присуждены? и я об этом спрашивал, но не узнал ничего, что мог бы утвердительно тебе сообщить. Мне показывали постановления, по которым они были осуждены, но никаких документов в доказательство, что они были освобождены. (5) По словам некоторых, они умолили проконсулов и легатов и были отпущены по их приказанию. Достоверность этому придает то обстоятельство, что никто не осмелился бы отпустить их без приказания.

32

Траян Плинию.

Будем помнить, что ты затем и прислан в эту провинцию, что в ней обнаружилось много такого, что следует улучшить. Надо особенно заняться тем, чтобы исправить такое положение вещей, при котором люди, присужденные к наказанию, не только освобождены, как ты пишешь, неизвестно кем, но и поставлены в положение честных служителей. (2) Тех, кто был осужден в течение десяти последних лет и освободился без всякого законного основания, надлежит предать наказанию; если найдутся люди пожилые и старики, осужденные до этих десяти лет, распределим их по тем работам, которые недалеки от наказания. Обычно таких людей назначают в бани, на очистку клоак, а также на замащивание дорог и улиц.

33

Плиний императору Траяну.

Пока я объезжал другую часть провинции, в Никомедии огромный пожар уничтожил много частных домов и два общественных здания, хотя они и были расположены через дорогу: Герусию и Исеон. (2) Пожар широко разлился, во-первых, вследствие бурного ветра, а затем и по людской бездеятельности: зрители стояли, неподвижно и лениво смотря на такое бедствие. В городе к тому же не оказалось ни одного насоса, ни одного ведра, ни одного орудия, чтобы потушить пожар. Все это, по моему распоряжению, будет изготовлено.

(3) Ты же, владыка, посмотри, не основать ли коллегию пожарных, человек только в полтораста. Я буду следить, чтобы в нее принимали только ремесленников и чтобы они не пользовались данными правами для других целей; держать под надзором такое малое число людей будет нетрудно.

34

Траян Плинию.

Тебе пришло в голову, что можно по примеру многих городов основать коллегию пожарников у никомедийцев. Вспомним, однако, что этой провинции и особенно ее городам не давали покоя именно союзы подобного рода. Какое бы имя и по каким бы основаниям мы не давали тем, кто будет вовлечен в такой союз, он в скором времени превратится в гетерию. (2) Лучше поэтому приготовить все, что может потушить огонь, и уговорить домовладельцев пользоваться таким оборудованием у себя и в случае надобности обращаться за помощью к сбежавшемуся на пожар народу.

35

Плиний императору Траяну.

Обычные обеты о благополучии твоем, на котором зиждется общественное благо, мы принесли, владыка, и выполнили старые, моля богов, да пошлют они и закрепят возможность всегда их выполнять.

36

Траян Плинию.

Что выполнили вы с провинциалами перед богами бессмертными обеты о моем здравии и благополучии и торжественно их дали, об этом я с удовольствием, мой дорогой Секунд, узнал из твоего письма.

37

Плиний императору Траяну.

На водопровод, владыка, никомедийцы израсходовали 3318 тысяч сестерций. Он до сих пор не закончен, заброшен и даже разрушен. На другой водопровод истрачено уже 200 тысяч, но и он оставлен, и теперь требуются новые расходы, чтобы люди, потратившие зря столько денег, имели, наконец, воду.

(2) Я сам был у чистейшего источника, откуда, по-видимому, и следует, как и пытались вначале, вести воду с помощью арок, чтобы она доходила в городе не только до ровных и низких мест. Уцелело очень мало арок, поставить новые можно из каменных квадратных плит, взятых с места прежней стройки; остальные, мне кажется, следует сделать из кирпича: это и легче и дешевле.

(3) И прежде всего необходимо тебе прислать водоискателя и архитектора, чтобы опять не вышло того, что уже случилось. Я утверждаю только одно: строительство это по своей полезности и красоте вполне достойно твоего века.

38

Траян Плинию.

Следует позаботиться о проведении воды в город никомедийцев. Уверен, что ты подойдешь к этому делу с должной старательностью. С такой же старательностью, клянусь богом, покровителем клятв, надлежит тебе расследовать, по чьей вине никомедийцы потеряли до сих пор столько денег: пусть они, обмениваясь взаимными любезностями, не начинают свои водопроводы и тут же их не бросают. Что узнаешь, донеси мне.

39

Плиний императору Траяну.

Театр в Никее, владыка, выстроенный уже в большей части своей, но не законченный, поглотил, как я слышу (я в отчете еще не разобрался), больше 10 миллионов сестерций, и боюсь, что напрасно. (2) Он оседает, и в нем зияют огромные трещины, потому ли, что почва здесь сырая и мягкая, потому ли, что самый камень слаб и крохок. Стоит рассудить, строить ли его дальше, оставить или даже разрушить. Субструкции и контрафорсы, которые там и сям здание поддерживают, по-моему, не столько прочны, сколько дороги.

(3) Частные лица обещали прибавить многое к этому театру, а именно: басилики вокруг и портик над местами для зрителей. Все это теперь отложено, так как не закончены предварительные работы.

(4) Те же никейцы начали, еще до моего прибытия, восстанавливать уничтоженный пожаром гимнасий в размерах более обширных и с большим числом отделений. Они уже истратили некоторую сумму, и боюсь, что без толку: в здании нет стройности и единства. Кроме того, архитектор, конечно, соперник того, кто начинал постройку, утверждает, что стены, хотя толщиной и в двадцать два фута, не смогут выдержать тяжести, которая на них ляжет, потому что внутри они набиты щебенкой и не обложены кирпичом.

(5) Клавдиополиты, в низине, под самой горою, не столько строят, сколько выкапывают огромную баню, при этом на те деньги, которые булевты, приданные совету по твоей милости, или уже внесли за свое вступление, или соберут по нашему требованию. (6) Боюсь, что там будут плохо использованы общественные деньги, а здесь то, что дороже всяких денег: твой дар. Я вынужден просить тебя, пришли архитектора для осмотра не только театра, но и этих бань: пусть он решит, кончать ли как-то после произведенных затрат начатую постройку, исправить ли то, что покажется требующим переделки, или перенести то, что может быть перенесено. Не стоит, желая не погубить затраченного, зря истратить и дополнительные средства.

40

Траян Плинию.

Что следует сделать с театром, который начали никейцы, ты лучше всего обсудишь и постановишь на месте сам. Достаточно сообщить, к какому решению ты пришел. Требовать построек от частных лиц будешь тогда, когда закончится театр, для которого эти постройки обещаны.

(2) Греки обожают гимнасии: потому, может быть, никейцы и размахнулись с постройкой. Пусть они удовольствуются таким гимнасием, который удовлетворит их потребности.

(3) Что посоветовать клавдиополитам относительно бани, которую они начали, как ты пишешь, в непригодном месте, это ты постановишь сам. Не может быть, чтобы тебе не хватало архитекторов. В каждой провинции есть и опытные и талантливые люди: не думай, что их ближе прислать тебе из Рима, когда даже к нам они обычно приезжают из Греции.

41

Плиний императору Траяну.

Я думаю о твоей судьбе и величии твоей души и мне кажется самым подходящим обратить твое внимание на дела, достойные твоей вечной славы и столь же прекрасные, как полезные.

(2) В области никомедийцев есть очень большое озеро: мрамор, плоды, дрова, строительные материалы дешево и без большого труда доставляют по нему на судах с самой дороги; оттуда же с большим трудом и еще большими издержками довозят их в телегах до моря...

Эта работа требует множества рук, но их, конечно, хватит: и в деревнях здесь много людей, а в городе еще больше. Можно твердо надеяться, что все очень охотно приступят к делу, выгодному для всех. (3) Остается тебе прислать, если ты согласен, нивелировщика или архитектора, который бы тщательно исследовал, выше ли это озеро, чем море. Здешние знатоки утверждают, что оно выше на сорок локтей. (4) Я в этих самых местах нашел канал, вырытый еще царем, неизвестно только, для стока ли влаги с окружающих полей или для соединения озера с рекой. Он недокончен, потому ли, что царя застигла смерть, или же потому, что он отчаялся в успехах работы. (5) И я горячо желаю (ты скажешь, что я озабочен твоей славой), чтобы ты довел до конца то, что только начали цари.

42

Траян Плинию.

Озеро это может соблазнить нас, и мы захотим соединить его с морем. Надо только тщательно исследовать, не стечет ли оно целиком, если устроить спуск к морю: надо установить, сколько воды оно получает и откуда. Ты можешь попросить нивелировщика у Кальпурния Макра, и я пришлю тебе отсюда кого-нибудь, опытного в этом деле.

43

Плиний императору Траяну.

Когда я рассматривал расходы Византия, — они очень велики, — мне указали, владыка, что они ежегодно посылают приветствовать тебя посла с псефизмой и дают ему 12 тысяч.

(2) Памятуя твое постановление, я решил посла удержать, а псефизму отправить, чтобы одновременно и сократить расходы и выполнить общественный долг. (3) С этого же города требуют долг в 3 тысячи, которые они, в качестве прогонных, ежегодно давали послу, ездившему приветствовать от имени города правителя Мизии. Я решил на будущее эти расходы срезать.

(4) Прошу тебя, владыка, отпиши мне, что ты думаешь, и удостой или подтвердить мое решение, или исправить мою ошибку.

44

Траян Плинию.

Прекрасно сделал, дорогой Секунд, вернув византийцам эти 12 тысяч, которые они тратили, отправляя посла приветствовать меня. Их роль будет выполнена псефизмой, которую ты пришлешь мне. И правитель Мизии извинит их, если они будут выражать ему свое почтение с меньшими затратами.

45

Плиний императору Траяну.

Просроченные подорожные, владыка, имеют ли вообще силу и как долго? Напиши мне, пожалуйста, и освободи от колебаний. Я боюсь, по неведению, ошибиться или так или этак: утвердить недозволенное или помешать обязательному.

46

Траян Плинию.

Просроченные дипломы не должны быть в ходу: одной из первых обязанностей моих считаю разослать по всем провинциям новые дипломы раньше, чем они могут понадобиться.

47

Плиний императору Траяну.

Когда я захотел, владыка, в Апамее ознакомиться с городскими расходами и доходами и с теми, кто должен городу, мне ответили: все желают, чтобы я прочел отчеты колонии, но их никогда не читал ни один проконсул, так как апамейцы по особому праву и древнему обычаю управляют своим городом самостоятельно. (2) Я потребовал письменного изложения всего, что они говорили и читали, каковое и посылаю тебе в том виде, в каком его получил, хотя и понимаю, что очень многое в нем не имеет отношения к делу.

(3) Прошу тебя, удостой меня быть моим руководителем и скажи, чего, по-твоему, мне держаться. Боюсь, как бы не показалось, что я или превысил свою власть, или не воспользовался ею до конца.

48

Траян Плинию.

Письмо апамейцев, присоединенное к твоему, избавило меня от необходимости разбираться, по каким основаниям, по их мнению, проконсулы этой провинции воздерживались от проверки их счетов, когда сами они не отказались, чтобы ты их проверил. (2) Прямота их заслуживает вознаграждения: пусть знают, что проверять ты будешь по моей воле и привилегий их не нарушишь.

49

Плиний императору Траяну.

Еще до моего приезда, владыка, никомедийцы начали пристраивать к старому форуму новый; в углу его находится древнейший храм Великой Матери, который следует или переделать или перенести, главным образом потому, что он лежит гораздо ниже высоко поднимающегося нынешнего сооружения. (2) Когда я стал осведомляться, есть ли какое-нибудь предписание относительно этого храма, я узнал, что обычай освящения здесь другой, чем у нас.

Посмотри, владыка, можно ли, по-твоему, не оскорбляя уставов религии, перенести храм, когда нет на этот случай никаких предписаний. Это было бы очень хорошо, если не воспрепятствуют религиозные уставы.

50

Траян Плинию.

Можешь, мой дорогой Секунд, не беспокоясь о религиозных уставах, перенести, если это требуется местоположением, храм Матери Богов в место более удобное; не волнуйся, если нет никакого предписания относительно освящения: земля чужого города не может принять освящения, совершенного по нашему обычаю.

51

Плиний императору Траяну.

Трудно, владыка, выразить словами, какой я исполнился радости по поводу благодеяния, которое ты оказал мне и моей теще, переведя свойственника ее, Целия Клемента, в эту провинцию. (2) Я глубоко почувствовал всю меру твоих милостей, испытав полноту твоего благоволения на себе и на всем своем доме. Я не осмеливаюсь воздать тебе соответственную благодарность, как бы велика она ни была.

Поэтому я прибегаю к молитвам и прошу богов, да не сочтешь ты меня недостойным милостей, которые постоянно мне оказываешь.

52

Плиний императору Траяну.

Тот день, владыка, когда ты сохранил государство, приняв на себя его управление, мы отпраздновали с радостью, которую ты заслужил, моля богов, да сохранят они тебя здравым и процветающим для человечества, покой и благополучие которого зиждется на твоем существовании. Вслед за мной принесли установленную присягу солдаты и, соревнуясь в преданности тебе, жители провинции.

53

Траян Плинию.

О том, с каким благочестием и радостью солдаты вместе с жителями провинции под твоим руководством отпраздновали день моего вступления во власть, я с удовольствием узнал, мой дорогой Секунд, из твоего письма.

54

Плиний императору Траяну.

Общественные деньги, владыка, твоей предусмотрительностью и моим усердием уже или истребованы или истребуются; боюсь, однако, чтобы они не лежали втуне. Случаев приобрести недвижимую собственность очень мало или нет вовсе; людей, которые хотели бы сделать заем у города, не находится, тем более, что город дает деньги, как и частные лица, под 12%.

(2) Посмотри, владыка, не сочтешь ли нужным уменьшить проценты и тем самым склонить к займам подходящих людей; если же их не окажется, то не распределить ли деньги между декурионами под хорошее с их стороны обеспечение. Они этого не захотят и будут отказываться, но, с установлением меньшего процента, это будет для них не так уж тягостно.

55

Траян Плинию.

И я сам, мой дорогой Секунд, не вижу другого средства для более легкого размещения городских денег, кроме уменьшения процентов. Размер их ты установишь сам в зависимости от числа тех, кто будет брать в долг. Принуждать к займам людей, у которых деньги будут, возможно, тоже лежать втуне, не соответствует нашему времени с его духом справедливости.

56

Плиний императору Траяну.

Приношу тебе, владыка, величайшую благодарность за то, что ты среди важнейших занятий своих удостаиваешь меня руководством, когда я спрашиваю твоего совета; прошу тебя, не откажи в нем и сейчас.

(2) Ко мне явился один человек и заявил, что противники его, высланные консуляром Сервилием Кальвом на три года, проживают в провинции; они, наоборот, утверждали, что они им же возвращены и прочли его указ. Я счел поэтому необходимым сызнова доложить тебе обо всем деле. (3) Тобой предусмотрено, чтобы я не возвращал людей, сосланных кем-либо или мною, но ничего не сказано о тех, кого кто-то другой и выслал и возвратил.

Поэтому, владыка, я и вынужден спрашивать, чего мне держаться, тем более, клянусь Геркулесом, что в провинции живут люди, осужденные на пожизненную высылку и не возвращенные.

(4) И такой случай дошел до моего сведения. Ко мне привели человека, осужденного на пожизненную высылку проконсулом Юлием Бассом. Я знаю, что постановления Басса отменены и что сенатом предоставлено право всем, относительно кого им были приняты какие-либо решения, требовать пересмотра дела, по крайней мере в течение ближайших двух лет. Поэтому я спросил присужденного к высылке, обращался ли он к проконсулу со своим делом; тот ответил, что нет.

(5) Это и заставляет меня спрашивать твоего совета: предать ли его, по-твоему, назначенному наказанию или взыскать еще тяжелее и как именно и с него и с других, если еще окажутся люди в подобном положении. Декрет Кальва и его указ, а также декрет Басса присоединяю к этому письму.

57

Траян Плинию.

Чтó постановить относительно людей, высланных проконсулом Публием Сервилием Кальвом на три года и затем по его же указу возвращенных, но остававшихся в провинции, я отпишу тебе в ближайшее время, ознакомившись с причинами этого поступка Кальва.

(2) Что касается человека, который был осужден Юлием Бассом на пожизненную высылку, имел возможность, считая себя несправедливо высланным, в течение двух лет обжаловать этот приговор, но не сделал этого и упрямо оставался в провинции, то его в оковах следует отправить к префектам моего претория. Мало наложить на него прежнее наказание, над которым он насмеялся в своем упорстве.

58

Плиний императору Траяну.

Когда я созывал судей, владыка, собираясь открыть заседание, Флавий Архипп попросил меня уволить его как философа. (2) Были люди, сказавшие, что его следует не освободить от судейских обязанностей, а вообще вычеркнуть из списка судей и предать наказанию, которого он избег, бежав из тюрьмы. (3) Мне прочли решение проконсула Велия Павла, которым подтверждалось, что Архипп за подлог присужден к работе в рудниках. Он не предъявил ничего, что свидетельствовало бы о его восстановлении, а только ссылался вместо этого на прошение, поданное им Домициану, на письмо последнего, восстанавливающее его честь, и на декрет жителей Прусы. К этому он добавил и твое письмо, к нему добавил указ и письмо твоего отца, подтверждавшие милости к нему Домициана.

(4) Поэтому, хотя на него и возводят такое преступление, но я решил ничего не предпринимать, пока не спрошу твоего совета о деле, которое, кажется мне, заслуживает твоего решения. Документы, прочтенные обеими сторонами, присоединяю к этому письму.

Письмо Домициана к Теренцию Максиму

(5) Флавий Архипп, философ, получил от меня разрешение на покупку земли стоимостью около 100000 сестерций в окрестностях родного города его Прусы. На доходы с нее он сможет прокормить свою семью. Я хочу ему ее пожаловать; истраченную сумму занесешь в число моих щедрот.

Его же к Лаппию Максиму

(6) Рекомендую тебе, мой Максим, философа Архиппа, человека хорошего, нравы которого соответствуют его занятиям. Оказывай ему, пожалуйста, полное свое содействие в его скромных к тебе просьбах.

Указ божественного Нервы

(7) Некоторые распоряжения, квириты, несомненно, даются в соответствии со счастливым духом нашего времени, и по ним следует усматривать добрые качества государя. Каждый из подданных моих может поручиться без всяких указаний со стороны, что я общее благо предпочел своему покою, собираясь и оказать новые милости и подтвердить до меня данные. (8) Дабы общая радость не была смущена либо недоверием тех, кто их получил, либо воспоминанием о том, кто их пожаловал, я одновременно счел необходимым и благим заранее объявить сомневающимся о своей благосклонности. (9) Пусть никто не думает, что особые права, полученные от другого государя частными лицами или городами, будут мной уничтожены лишь для того, чтобы ими они были обязаны скорее мне. Да будут они нерушимы и подтверждены, пусть ничье благополучие не нуждается в повторении просьб, раз уже государство взглянуло однажды на этого человека милостивым оком. Да примут к сведению, что я готов к новым благодеяниям, и да знают только, что просить надо о том, чего у них не имеется.

Письмо его же к Туллию Юсту

(10) Так как распорядок во всех делах, начатых и приведенных к окончанию в предшествующее время, должен быть соблюден, то подтвердить и письма Домициана.

59

Плиний императору Траяну.

Флавий Архипп просит меня, заклиная твоим благополучием и вечностью, переслать тебе прошение, которое он мне дал. Я подумал, что просьбу его надо выполнить с тем, однако, чтобы известить об этой пересылке его обвинительницу, прошение которой, врученное мне, я присоединяю к этому письму, дабы тебе легче было, слушая как бы обе стороны, вынести свое решение.

60

Траян Плинию.

Домициан мог не знать, когда писал столько почетных для Архиппа слов, об его положении. Мне, по моему складу, естественнее думать, что положение это окрепло от вмешательства государя. Ведь не могли же люди, столько раз выносившие почетное решение о постановке ему статуй, не знать, какой приговор вынес ему проконсул Павел. Это, мой дорогой Секунд, не имеет значения, если ему предъявлено новое обвинение, и ты сочтешь нужным привлечь его к суду.

Прошение Фурии Примы, его обвинительницы, а также его собственное, приложенные тобой к письму, я прочел.

61

Плиний императору Траяну.

Ты, владыка, очень предусмотрительно боялся, как бы озеро, соединившись с рекой, а через нее с морем, не стекло в него. Мне кажется, я, находясь на месте, нашел, каким образом избежать этой опасности.

(2) Озеро можно подвести к самой реке с помощью канала, но не спускать его в реку, а оставить своего рода водораздел, который будет одновременно и удерживать воду в озере и отделять его от реки. Так мы достигнем того, что оно водой не оскудеет. Через эту промежуточную, очень небольшую полосу земли будет легко переправить в реку грузы, подвезенные по каналу. (3) Сделаем так в случае необходимости, хотя я надеюсь, что необходимости не будет. Само озеро достаточно глубоко; из него в противоположную сторону вытекает речка; если ее запрудить и повернуть, куда мы хотим, то она, без всякого ущерба для озера, вольет в него столько воды, сколько сейчас из него уносит. Кроме того, пространство, где будут прокапывать канал, прорезают ручьи, и если их тщательно соединить, они восполнят то, что отдаст озеро. (4) Если даже решено будет провести канал дальше, сузить его и, спустив до уровня моря, вывести его не в реку, а в самое море, то море своим прибоем сохранит и удержит в озере всю воду, которая будет из него уходить. Но если бы даже природа места не предоставила нам ни одной из этих возможностей, то было бы просто задержать течение с помощью шлюзов.

(5) И это, и все остальное гораздо проницательнее исследует и установит нивелировщик, которого, владыка, обязательно пришли, как ты и обещал. Дело это заслуживает и твоего величия и твоей заботы. Я тем временем написал, по твоему совету, Кальпурнию Макру, чтобы он прислал самого подходящего нивелировщика.

62

Траян Плинию.

Вижу, мой дорогой Секунд, что ты не оскудеваешь в своих разумных хлопотах относительно этого озера; столько предусмотрел ты возможностей, которые уничтожат опасность его иссякания и сделают его в будущем для нас еще полезнее. Выбирай поэтому то, что тебе скорее всего подскажет само дело. Кальпурний Макр, думаю, постарается снабдить тебя нивелировщиком, да в этих провинциях и нет недостатка в знатоках этого дела.

63

Плиний императору Траяну.

Мне написал, владыка, Ликорма, твой отпущенник, что если из Боспора прибудет посольство, которое направляется в Рим, то его следует задержать до приезда самого Ликормы. До сих пор, по крайней мере, в тот город, где я нахожусь, не прибыло никакого посольства, но прибыл письмоносец царя Савромата, которого я, пользуясь неожиданной и счастливой случайностью, решил отправить к тебе с письмоносцем, который опередил Ликорма, чтобы ты имел возможность одновременно из писем Ликормы и царя ознакомиться с тем, о чем одновременно, может быть, тебе следует узнать.

64

Плиний императору Траяну.

Царь Савромат написал мне, что ты должен как можно скорее о чем-то узнать. Поэтому я оказал содействие письмоносцу, которого послал к тебе с письмом, выдав ему подорожную.

65

Плиний императору Траяну.

Есть, владыка, важный и касающийся всей провинции вопрос о положении и содержании тех, кого называют θρεπτούς. [выкормыши.] (2) Ознакомившись с постановлениями государей и не найдя ничего, что в частности или вообще относилось бы к Вифинии, я решил спросить у тебя совета, чего придерживаться. Я считал, что не могу довольствоваться одними примерами там, где требуется твое авторитетное решение.

(3) Мне читали указ, данный будто бы божественным Августом Андании; прочтены были и письма божественного Веспасиана к лакедемонянам, и божественного Тита к ним же и к ахейцам, и Домициана к проконсулам Авидию Нигрину и Армению Брокху, и опять же к лакедемонянам. Я не послал их тебе, потому что они переписаны с ошибками, а некоторые кажутся и недостоверными, а у тебя в архивах, думаю, они имеются в подлинном и исправленном виде.

66

Траян Плинию.

Вопрос этот, касающийся детей, рожденных свободными, выброшенных, затем подобранных кем-то и воспитанных в рабстве, рассматривался часто, но в архивах принцепсов, бывших до меня, нет ничего, что было бы постановлено для всех провинций. (2) Есть, правда, письма Домициана к Авидию Нигрину и Армению Брокху, которых, может быть, и следует придерживаться, но среди провинций, о которых он писал, нет Вифиния. Полагаю поэтому, что не следует отказывать в требовании свободы для тех, кто будет по такому основанию на нее притязать, и не надо им выкупать свободу выплатой за свое содержание.

67

Плиний императору Траяну.

Посол царя Савромата остановился по своему желанию на два дня в Никее, где застал меня. Я не счел возможным, владыка, задерживать его дольше, во-первых, потому, что было еще неизвестно, когда прибудет твой вольноотпущенник Ликорма, а затем потому, что я сам отправлялся в другую часть провинции по неотложному требованию службы.

(2) Я счел необходимым довести это до твоего сведения, потому что недавно писал о просьбе Ликормы ко мне задержать до его приезда посольство, которое может прибыть из Боспора. Я не видел никакого основания ждать дольше, тем более, что письма Ликормы, задерживать которые, как и сказано раньше, я не хотел, прибудут, по-видимому, за несколько дней до приезда самого посла.

68

Плиний императору Траяну.

Некоторые люди просили меня разрешить им, по примеру других проконсулов, перенести останки своих близких в другое место или потому что могилы разрушены временем, или потому что их заливает во время разлива, или по другим сходным причинам. Я знал, что у нас в Риме по таким вопросам обращаются к коллегии понтификов, и поэтому решил, владыка, обратиться за советом, что мне делать, к тебе, главному понтифику.

69

Траян Плинию.

Было бы жестоко заставлять провинциалов обращаться к понтификам, если они желают перенести останки своих близких из одного места в другое по причинам основательным. Лучше следовать примеру тех, кто до тебя управлял этой провинцией: давай разрешение или отказывай в нем в зависимости от приведенной причины.

70

Плиний императору Траяну.

Я искал, владыка, где можно в Прусе поставить баню, которую ты разрешил построить. Мне понравилось одно место, где когда-то был, по рассказам, прекрасный дом, а сейчас лежит груда развалин. Мы тем самым сделаем обезображенное место благоустроенным, расширим самый город и не снесем ни одного здания, а хорошо отремонтируем то, что рухнуло от старости.

(2) С домом этим дело обстоит так: Клавдий Полиен завещал его цезарю Клавдию и распорядился поставить ему в перистиле часовню, остальную же часть дома сдать. Доход с этой аренды некоторое время получал город; затем постепенно дом частью разграбили, частью забросили, и он целиком обрушился вместе с перистилем: теперь остается, пожалуй, одна земля. Велишь ли ты, владыка, подарить ее городу или же продать ему, это все равно будет принято как величайший дар: очень уж удобно место. (3) Я, если разрешишь, думаю поставить баню на незастроенной площади, а место, где были строения, обвести портиками с экседрой и посвятить тебе, чьей милостью будет создано изящное и достойное твоего имени здание.

Копию завещания, хотя оно полно ошибок, я тебе послал: из нее ты увидишь, что Полиен оставил много для украшения этого дома. Украшения погибли вместе с самим домом, но я их разыскиваю, насколько это возможно.

71

Траян Плинию.

Можно для постройки бани в Прусе воспользоваться этой площадью с обрушившимся, бесхозным, как ты пишешь, домом. Ты, однако, не указал, был ли выстроен в перистиле храмик Клавдию. Если был, то хотя бы он и обрушился, земля под ним остается освященной.

72

Плиний императору Траяну.

Некоторые требуют, чтобы я, следуя письму Домициана к Минуцию Руфу и примерам других проконсулов, сам производил расследование относительно признания детей и восстановлении в правах рождения. Я обратился к сенатскому постановлению, касающемуся подобных дел, но в нем говорится только о провинциях, управляемых проконсулами. Поэтому я отложил эти дела, владыка, ты укажешь мне, что делать.

73

Траян Плинию.

Если ты пришлешь мне сенатское постановление, вызвавшее твои колебания, я увижу, следует ли тебе производить расследование о признании детей и восстановлении их в правах рождения.

74

Плиний императору Траяну.

Апулей, владыка, солдат из Никомедийского поста, написал мне, что некий Каллидром, которого пытались задержать хлебники Максим и Дионисий, как нанявшегося к ним на работу, кинулся к твоей статуе, а когда его привели к магистратам, показал, что он был когда-то рабом у Лаберия Максима, захвачен был в Мезии Сусагом в плен и отправлен Децебалом в подарок парфянскому царю Пакору, много лет находился у него на службе, а затем бежал и очутился в Никомедии.

Его привели ко мне, и когда он рассказал то же самое, я решил отправить его к тебе, но несколько задержался, разыскивая гемму с изображением Пакора во всем убранстве, которую, по словам Каллидрома, у него украли. (3) Я хотел, если бы она нашлась, послать ее вместе с ним, как я послал кусочек металла, который он, говорит, унес из парфянских рудников. Я запечатал его своим кольцом с изображением четверки лошадей.

75

Плиний императору Траяну.

Юлий Ларг с Понта, владыка, которого я никогда не видел и о котором никогда не слышал (он, следовательно, положился на твое суждение), умирая, поручил мне заботу о том, как выразить ему свою любовь и преданность тебе. (2) Он просил меня в завещании принять его наследство и, взяв себе 50 тысяч, все остальное отдать городам Гераклее и Тиуму, оставив на мое усмотрение, воздвигнуть ли в твою честь какие-нибудь здания или же установить игры, которые будут справляться раз в пять лет и будут названы траяновыми.

Я решил довести об этом до твоего сведения, главным образом, чтобы ты решил, что мне выбрать.

76

Траян Плинию.

Юлий Ларг положился на тебя, как будто он тебя хорошо знал. Посмотри сам, что, в зависимости от условий каждого места, будет больше содействовать увековечению его памяти, и выполни то, что сочтешь наилучшим.

77

Плиний императору Траяну.

Ты поступил чрезвычайно предусмотрительно, владыка, приказав Кальпурнию Макру послать в Византий легионного центуриона.

(2) Посмотри, не сочтешь ли нужным таким же образом позаботиться о юлиополитах, чей город, очень маленький, несет на себе очень большие тяготы и терпит по своей слабости тяжкие обиды. (3) То, что ты предоставишь юлиополитам, пойдет на пользу всей провинции. Их город находится у границы Вифинии, и через него проходит дорога для большинства путешественников.

78

Траян Плинию.

Положение города Византия, куда стекается со всех сторон множество путешественников, таково, что в согласии с обычаем предшествующих времен мы сочли необходимым почтить город, поставив для охраны легионного центуриона.

Если бы мы решили оказать такое же содействие юлиополитам, то пример их лег бы на нас тяжким бременем. (2) Очень многие города, чем будут слабее, тем настоятельнее будут просить о том же — я так полагаюсь на твое усердие, что, верю, ты всяческими способами добьешься того, что они не будут подвергаться обидам.

(3) Те же, кто будет нарушать установленный мною порядок, должны быть немедленно наказаны; если они допустят проступок настолько тяжелый, что их нельзя хорошенько наказать на месте, то уведомь легата, если это воины, в чем ты их уличишь, а если это люди, которые собираются вернуться в Рим, напиши мне.

79

Плиний императору Траяну.

В законе Помпея, данном вифинцам, владыка, оговорено, чтобы никто моложе тридцати лет не занимал магистратур и не находился в сенате. В том же законе указано, что люди, занимавшие магистратуры, должны находиться в сенате. (2) Затем последовал указ божественного Августа, разрешивший занимать меньшие магистратуры и людям более молодым: с двадцатипятилетнего возраста.

(3) Спрашивается, можно ли цензорам заносить в число сенаторов людей, несших магистратуры в возрасте до тридцати лет; а если можно, то могут ли, в силу того же закона, быть сенаторами люди того возраста, с которого дозволено нести магистратуры, но которые их не несли. Это, впрочем, часто до сих пор делалось и считается неизбежным, потому что гораздо лучше допустить в курию детей благородного сословия, чем из простонародья.

(4) На вопрос цензоров будущего года, что я думаю по этому поводу, я решил, что люди, несшие магистратуры в возрасте до тридцати лет, могут быть зачислены в сенат и согласно указу Августа и согласно закону Помпея, так как Август разрешил нести магистратуры и тем, кто не достиг тридцатилетнего возраста, а закон пожелал, чтобы бывший магистрат становился сенатором. (5) Что же касается тех, кто магистратур не нес, хотя они в том возрасте, когда разрешено их нести, то я заколебался, почему и спрашиваю твоего совета, владыка, чего мне придерживаться. К письму присоединяю статьи закона, а также указ Августа.

80

Траян Плинию.

С твоим толкованием, мой дорогой Секунд, я согласен: указом божественного Августа закон Помпея изменен в том отношении, что магистратуру могут занимать люди не моложе двадцати пяти лет, а те, кто занимал, входят в сенат своего города. Считаю, что люди моложе тридцати лет, не бывшие магистратами на том лишь основании, что они могут ими быть, не могут зачисляться в курию своего города.

81

Плиний императору Траяну.

Когда, владыка, в Прусе у Олимпа я занимался городскими делами в том доме, где остановился, собираясь в тот же день уехать, Асклепиад, магистрат, заявил мне, что Клавдий Эвмолп обращается ко мне с жалобой. Когда Кокцейан Дион выразил в буле желание передать городу выстроенное им здание, то Эвмолп, при поддержке Флавия Архиппа, сказал, что прежде, чем принимать это здание, надо потребовать от Диона отчета в том, что это за здание, ибо оно выстроено не так, как должно. (2) Он даже добавил, что в этом самом здании поставлена твоя статуя и погребены жена Диона и его сын, и потребовал от меня судебного следствия.

(3) Я сказал, что сейчас же займусь этим и отложу свое отбытие, но он попросил отсрочки для подготовки дела и перенесения его в другой город. Я ответил, что буду слушать его в Никее. (4) Когда я уже заседал, готовясь начать следствие, тот же Эвмолп, как человек еще не собравший достаточно сведений, стал просить меня отложить дело; Дион, напротив, требовал его слушания.

Сказано было обеими сторонами много, даже и о деле.

(5) Я решил, что дело, имеющее значение примера, следует отложить и спросить твоего совета; поэтому я велел обеим сторонам изложить свои прошения письменно. Я хотел, чтобы ты ознакомился лучше всего с обстоятельствами на основании их же слов. Дион сказал, что он подаст прошение, а Эвмолп ответил, что он включит в свое прошение и то, о чем он просит для города; (6) что же касается могил, то здесь он не обвинитель, но пособник Флавия Архиппа, поручения которого и выполняет. Архипп, которого Эвмолп поддерживал, как и в Прусиаде, сказал, что он подает прошение, но ни Эвмолп, ни Архипп, хотя я ждал их в течение многих дней, до сих пор мне прошений не подали; (7) Дион подал, и я присоединяю его к письму.

Сам я был на месте и видел твою статую, поставленную в библиотеке; место же, где, говорят, погребены сын и жена Диона, находится на площадке, обнесенной портиками.

(8) Прошу тебя, владыка, удостой меня своим руководством в подобном расследовании; кроме того, и люди очень ждут, как это и естественно, решения дела, которое стало общеизвестным и которое можно защищать, ссылаясь на примеры.

82

Траян Плинию. Ты мог не тратить времени, мой дорогой Секунд, на дело, о котором решил спросить моего совета. Ты прекрасно знаешь мое основное положение: искать уважения к себе не страхом и запугивающими обвинениями в оскорблении величества. (2) Оставив следствие, которое я бы и не допустил, даже при наличии примеров, истребуй отчет в постройке, произведенной под надзором Кокцейана Диона: это нужно и для пользы города, да и Дион в этом не откажет и не должен отказать.

83

Плиний императору Траяну.

Никейцы от имени всего города, владыка, просили меня во имя того, что для меня есть и должно быть самым священным, т. е. во имя вечности твоего имени и твоего благополучия, довести до тебя их просьбы. Я не счел допустимым отказать им и, приняв от них прошение, присоединил его к этому письму.

84

Траян Плинию.

Ты должен заняться делом никейцев, которые утверждают, будто божественным Августом даровано им право на имущество их граждан, умерших без завещания. Привлеки всех лиц, имеющих отношение к этому делу, пригласив также прокураторов Вирдия Гемеллина и Эпимаха, моего отпущенника. Обсудив также и то, что будет сказано против, примите решение, которое сочтете наилучшим.

85

Плиний императору Траяну.

Максим, твой отпущенник и прокуратор, владыка, в течение всего времени, пока мы были вместе, проявил себя как честный, деятельный и старательный слуга, горячо преданный своему делу и твердый в дисциплине. Охотно — и по чистой совести, как мне и полагается перед тобой, — напутствую его этим свидетельством.

86 А

Плиний императору Траяну.

Гавий Басс, владыка, префект понтийского побережья, проявил себя как чистый, честный, деятельный и в то же время исполненный уважения ко мне человек. По чистой совести, как мне и полагается перед тобой, напутствую его добрыми пожеланиями и рекомендацией.

86 В

Плиний императору Траяну.

Фабия Валента, владыка, выученного у тебя на военной службе, я очень одобряю. Эта школа сделала его достойным твоего благоволения. У меня и воины, и горожане, глубоко изведавшие его справедливость и человечность, наперерыв свидетельствуют о его качествах и лично и от имени города. Довожу об этом до твоего сведения по чистой совести, как мне и полагается перед тобой.

87

Плиний императору Траяну.

Примипиляр Нимфидий Луп был моим товарищем по военной службе: я был тогда трибуном, а он префектом. С тех пор я крепко к нему привязался. (2) Любовь эта росла, чем старше становилась наша взаимная дружба. Поэтому я наложил руку и на его покой и потребовал, чтобы он не оставлял меня своим советом и в Вифинии. Он это делал и будет делать, пренебрегая, как истинный друг, своим отдыхом и старостью.

(3) По этой причине я считаю его родственников своими, в первую очередь его сына, Нимфидия Лупа, юношу честного, деятельного, вполне достойного своего превосходного отца, который заслужит твое благоволение, как ты можешь судить по его первым шагам, когда он, префект когорты, заслужил полное признание от Юлия Ферокса и Фуска Салинатора. Мою радость ты укрепишь, возвышая сына.

88

Плиний императору Траяну.

Желаю, владыка, провести тебе этот день рождения и множество других в полном благополучии и, пребывая в силе и здравии, утвердить навеки блистательную силу своей доблести, вознеся ее новыми и новыми делами.

89

Траян Плинию.

Принимаю пожелания твои, дорогой мой Секунд, провести мне много счастливых дней рождения в процветающем государстве нашем.

90

Плиний императору Траяну.

У синопцев, владыка, не хватает воды; кажется, можно провести ее, в изобилии и хорошую, от шестнадцатого милевого столба. У самого источника, правда, больше чем на милю место подозрительно топкое; я велел пока что, с небольшой затратой, исследовать, может ли оно выдержать постройку. (2) Денег, собранных моей заботой, хватит, если ты, владыка, соблаговолишь разрешить колонии, страдающей от недостатка воды, эту постройку, которая будет много содействовать и здоровью и украшению города.

91

Траян Плинию.

Исследуй тщательно, дорогой Секунд, как ты и начал, может ли это подозрительное для тебя место выдержать постройку водопровода. Думаю, что воду в город синопцев обязательно надо провести, если только это им по силам, так как это будет весьма содействовать их здоровью и удовольствию.

92

Плиний императору Траяну.

Город Амис, свободный и союзный, по милости твоей управляется собственными законами. Поданное мне здесь прошение относительно εράνος [товарищества.] присоединяю к этому письму: посмотри, владыка, что здесь и в какой мере следует разрешить или запретить.

93

Траян Плинию.

Если амисцам, прошение которых ты присоединил к своему письму, разрешено по их законам, которыми они пользуются по договору, иметь кассу взаимопомощи, то мы можем им в этом не препятствовать, особенно, если они станут употреблять подобные сборы не на смуты и недозволенные союзы, а на поддержку бедняков. В остальных городах, подчиненных нашему праву, такие учреждения следует запрещать.

94

Плиний императору Траяну.

Светония Транквилла, честнейшего, достойнейшего и образованнейшего человека, нравы и занятия которого я давно уже взял за образец, я тем больше люблю, чем теснее теперь с ним общаюсь.

(2) Право троих детей для него необходимо по двум причинам: он поднимается во мнении своих друзей и, будучи несчастлив в браке, получит от твоей доброты через меня то, в чем отказала ему завистливая судьба. (3) Я знаю, владыка, какой милости я прошу, но я прошу у тебя, чью снисходительность ко всем моим желаниям я испытал. Ты можешь понять, как я этого хочу; если бы не хотел, я не стал бы просить заочно.

95

Траян Плинию.

Как скуп я на эти милости, ты, мой дорогой Секунд, прекрасно запомнил: я и в сенате говорил, что не превысил числа, которого, как я заявил этому высокому собранию, мне достаточно. Твое желание, однако, я выполнил и велел занести в мои записи, что право троих детей дано мною Светонию Транквиллу на обычных условиях.

96

Плиний императору Траяну.

Для меня привычно, владыка, обращаться к тебе со всеми сомнениями. Кто лучше может направить меня в нерешительности или наставить в неведении?

Я никогда не присутствовал на следствиях о христианах: поэтому я не знаю, о чем принято допрашивать и в какой мере наказывать. (2) Не мало я и колебался, есть ли тут какое различие по возрасту, или же ничем не отличать малолеток от людей взрослых: прощать ли раскаявшихся или же человеку, который был христианином, отречение не поможет, и следует наказывать само имя, даже при отсутствии преступления, или же преступления, связанные с именем.

Пока что с теми, на кого донесли как на христиан, я действовал так. (3) Я спрашивал их самих, христиане ли они; сознавшихся спрашивал во второй и третий раз, угрожая наказанием; упорствующих отправлял на казнь. Я не сомневался, что в чем бы они ни признались, но их следовало наказать за непреклонную закоснелость и упрямство (4) Были и такие безумцы, которых я, как римских граждан, назначил к отправке в Рим. Затем, пока шло разбирательство, как это обычно бывает, преступников стало набираться все больше, и обнаружились случаи разнообразные.

(5) Мне был предложен список, составленный неизвестным и содержащий много имен. Тех, кто отрицал, что они христиане или были ими, я решил отпустить, когда они, вслед за мной, призвали богов, совершили перед изображением твоим, которое я с этой целью велел принести вместе со статуями богов, жертву ладаном и вином, а кроме того похулили Христа: настоящих христиан, говорят, нельзя принудить ни к одному из этих поступков.

(6) Другие названные доносчиком сказали, что они христиане, а затем отреклись: некоторые были, но отпали, одни три года назад, другие много тому лет, некоторые лет тому двадцать. Все они почтили и твое изображение, и статуи богов и похулили Христа.

(7) Они утверждали, что вся их вина или заблуждение состояли в том, что они в установленный день собирались до рассвета, воспевали, чередуясь, Христа как бога и клятвенно обязывались не преступления совершать, а воздерживаться от воровства, грабежа, прелюбодеяния, нарушения слова, отказа выдать доверенное. После этого они обычно расходились и сходились опять для принятия пищи, обычной и невинной, но что и это они перестали делать после моего указа, которым я, по твоему распоряжению, запретил тайные общества. (8) Тем более счел я необходимым под пыткой допросить двух рабынь, называвшихся служительницами, что здесь было правдой, и не обнаружил ничего, кроме безмерного уродливого суеверия.

(9) Поэтому, отложив расследование, я прибегаю к твоему совету. Дело, по-моему, заслуживает обсуждения, особенно вследствие находящихся в опасности множества людей всякого возраста, всякого звания и обоих полов, которых зовут и будут звать на гибель. Зараза этого суеверия прошла не только по городам, но и по деревням и поместьям, но, кажется, ее можно остановить и помочь делу. (10) Достоверно установлено, что храмы, почти покинутые, опять начали посещать; обычные службы, давно прекращенные, восстановлены, и всюду продается мясо жертвенных животных, на которое до сих пор едва-едва находился покупатель. Из этого легко заключить, какую толпу людей можно исправить, если позволить им раскаяться.

97

Траян Плинию.

Ты поступил вполне правильно, мой Секунд, произведя следствие о тех, на кого тебе донесли как на христиан. Установить здесь какое-нибудь общее определенное правило невозможно. Выискивать их незачем: если на них поступит донос и они будут изобличены, их следует наказать, но тех, кто отречется, что они христиане, и докажет это на деле, т. е. помолится нашим богам, следует за раскаяние помиловать, хотя бы в прошлом они и были под подозрением. Безымянный донос о любом преступлении не должно приобщать во внимание. Это было бы дурным примером и не соответствует духу нашего времени.

98

Плиний императору Траяну.

В городе Амастриде, владыка, красивом и благоустроенном, между главными зданиями лежит прекрасная и очень большая площадь, во всю длину которой с одной стороны тянется так называемая река, а на самом деле отвратительнейшая клоака, противная по своему грязному виду и заражающая воздух мерзейшей вонью. (2) Поэтому засыпать ее важно и ради оздоровления города и ради его красоты: это будет сделано, если ты разрешишь. Я озабочусь, чтобы хватило денег на работу важную и необходимую.

99

Траян Плинию.

Разумно, мой дорогой Секунд, засыпать эту воду, протекающую через город Амастриду, если она, оставаясь открытой, вредит здоровью жителей. Уверен, что денег на это дело хватит, если ты позаботишься об этом с обычным твоим старанием.

100

Плиний императору Траяну.

Обеты, владыка, принятые нами в прошлые годы, выполнили мы охотно и радостно и приняли опять новые. Войска и жители провинции, соревнуясь в любви к тебе, молили богов, да сохранят они тебя и государство в целости и процветании по милосердию своему, которое ты заслужил, помимо множества великих своих добродетелей, особым благочестием, послушанием богам и почитанием их.

101

Траян Плинию.

С удовольствием узнал из твоего письма, мой дорогой Секунд, что с тобой во главе войска радостно в согласии с жителями провинции выполнили перед бессмертными богами обеты за мое благополучие и приняли их на будущее.

102

Плиний императору Траяну.

День, когда, по наследованию, тебе к великому счастью передано было попечение о роде человеческом, мы отпраздновали с должным благолепием, принеся богам, поставившим тебя у власти, от имени государства радостные молитвы.

103

Траян Плинию.

С удовольствием узнал из твоего письма, что день принятия мною власти войска и жители провинции отпраздновали с тобой во главе с должной радостью и благолепием.

104

Плиний императору Траяну.

Валерий Павлин, владыка, оставил мне своих отпущенников, кроме Павлина. Они пользуются латинским правом.

Прошу тебя, дай пока что троим из них квиритское право. Боюсь, как бы не было чрезмерным взывать к твоему милосердию для всех одновременно: я должен прибегать к нему тем умереннее, чем полнее я его испытал. Те, за кого я прошу, именуются Валерий Астрей, Валерий Дионисий, Валерий Апр.

105

Траян Плинию.

Честно заботясь о тех, кого доверил тебе Валерий Павлин, закончивший эти заботы с моей помощью, я велел пока что занести в мои записи о даровании квиритского права тех, за кого ты просил, и сделаю это для остальных, за кого ты попросишь.

106

Плиний императору Траяну.

По просьбе Акция Аквилы, центуриона шестой конной когорты, посылаю тебе прошение, в котором он умоляет снизойти к положению его дочери. Я считал жестокостью отказать ему, зная, с каким терпением и добротой относишься ты обычно к просьбам воинов.

107

Траян Плинию.

Прошение Акция Аквилы, центуриона шестой конной когорты, присланное тобой, я прочел: тронутый его просьбами, я дал его дочери римское гражданство. Посылаю тебе распоряжение об этом для передачи ему.

108

Плиний императору Траяну.

Прошу тебя, владыка, напиши, какие права предоставишь ты городам Вифинии и Понта при взыскании денег, которые им причитаются за аренду, продажу и т. п. Я обнаружил, что большинство проконсулов разрешало им протопраксию, и это разрешение имело силу закона.

(2) Я думаю, что ты издашь некое постановление, которое навсегда послужит к их пользе. Все, что установлено другими, хотя бы оно было разумно и милостиво, кратковременно и не имеет силы, не будучи утверждено тобой.

109

Траян Плинию.

Какими правами должны пользоваться города Вифинии или Понта относительно денег, которые будут им причитаться по разным статьям, это следует определять по местным законам. Если они имеют преимущество перед остальными кредиторами, то его следует соблюдать; если не имеют, то мне не следует давать его в ущерб частным лицам.

110

Плиний императору Траяну.

Экдик Амиса, владыка, обратился ко мне, требуя от Юлия Пизона около сорока тысяч динариев, которые были двадцать лет назад дарованы ему с согласия буле и экклесии. Он опирался на твое распоряжение, которым дары такого рода запрещены. (2) Пизон, напротив, говорил, что он очень много дал городу и потратил на это почти все свое состояние. Он указывал вдобавок на большой срок и просил не понуждать его к возвращению денег, полученных им давно и за многое; это повлекло бы к потере его звания. Поэтому я решил отложить целиком дело и спросить у тебя, владыка, чему следовать.

111

Траян Плинию.

Распоряжением моим запрещено одаривать из городских средств, но дабы не подрывать благосостояния многих людей, не следует отбирать то, что даровано давно, и требовать этот дар обратно как незаконный. Оставим без последствия то, что было совершено двадцать лет назад. Я желаю заботиться о жителях любого города не меньше, чем о городских средствах

112

Плиний императору Траяну.

По закону Помпея, действующему в Вифинии и на Понте, те, кого цензоры выбирают в буле, не должны платить денег. Те, однако, кого ты милостиво разрешил некоторым городам добавить сверх законного числа, внесли по одной и по две тысячи динариев. (2) Аниций Максим, проконсул, затем приказал и тем, кого выбрали цензоры, в очень немногих городах сделать, смотря по городу, большие или меньшие взносы.

(3) Остается тебе посмотреть самому, следует ли во всех городах всем, кто выбирается в булевты, платить определенную сумму за свое вступление. Тебе, слава и дела которого пребудут вечно, надлежит издавать постановления, которые останутся навсегда.

113

Траян Плинию.

Я не могу издать общего распоряжения о том, должны или нет определенную сумму вносить за декурионат все, кто становится декурионами в любом вифинском городе. Я считаю наиболее верным следовать местным городским законам, но я действительно думаю, что те, кого приглашают в декурионы, будут стараться выделиться своими взносами.

114

Плиний императору Траяну.

По закону Помпея, владыка, вифинским городам разрешено заносить в число своих граждан кого они пожелают, кроме людей, уже состоящих гражданами какого-нибудь вифинского города. Тем же законом установлено, по каким причинам цензоры могут исключать из сената. (2) Поэтому некоторые из цензоров решили посоветоваться со мной, исключать ли им гражданина другого города.

(3) Так как закон запрещал принимать чужого гражданина в число своих, но не приказывал исключать его по этой причине из сената, а кроме того подтвердили мне, что в каждом городе имеется много булевтов из граждан других городов и что применение этого закона уже давно, как бы по согласию забытого, расстроит жизнь и многих людей и многих городов. Поэтому я счел необходимым спросить, что, по-твоему, следует соблюдать. Главы закона я присоединяю к этому письму.

115

Траян Плинию.

У меня были основания, дорогой Секунд, усомниться в том, что предписать цензорам, спрашивающим тебя, должны ли оставаться в сенате граждане других городов, но той же самой провинции. И закон и длительный обычай, установившийся вопреки закону, могли вызвать у тебя колебания. Я решил выбрать средний путь: не будем ничего изменять в прошлом. Пусть остаются в сенате граждане любого города, хотя и принятые вопреки закону; на будущее же закон Помпея надлежит соблюдать, если бы мы пожелали сохранить за ним обратную силу, это неизбежно вызвало бы много беспорядка.

116

Плиний императору Траяну.

По случаю совершеннолетия, свадьбы, вступления в магистратуру или освящения общественного здания обычно созывают все буле и много людей из простонародья и раздают им по два или по одному динарию.

(2) Прошу тебя, напиши, как ты думаешь, следует ли справлять такие празднества и в каких размерах. Сам я полагаю, что надо разрешить приглашения, особенно в торжественных случаях, но боюсь, как бы те, кто созывает тысячу людей, иногда и больше, не перешли меру и не создали бы подобия διανομης. [раздачи]

117

Траян Плинию.

Ты не без основания боишься, как бы приглашения не приняли характера διανομης, если приглашенных слишком много и собирают для обычных раздач не отдельных, лично знакомых людей, а как бы целые сословия. Я поэтому выбрал тебя, человека благоразумного, чтобы ты сам упорядочил обычаи этой провинции и установил порядки, которые навсегда обеспечат этой провинции мирное житье.

118

Плиний императору Траяну.

Атлеты, владыка, полагают то, что ты установил для иселастических состязаний, должно им выдаваться сразу же с того дня, в который они были увенчаны: по их мнению, значение имеет не тот день, когда они въехали в свой родной город, а тот, когда они победили в состязании и тем получили право на въезд. Я же, наоборот, весьма сомневаюсь, не следует ли скорее учитывать время, когда они εισήλασαν? [ въехали]

(2) Они также требуют выдачи им довольствия за тот агон, который ты объявил иселастическим, хотя победа одержана ими раньше, чем он таковым стал. Они говорят, что если им его не дают за состязания, которые перестали быть иселастическими после их побед, то естественно давать им его за те состязания, которые стали иселастическими. (3) Я нахожусь в немалом смущении, как бы здесь не оказалось обратного действия и не пришлось бы давать то, на что они тогда, одержав победу, не имели права.

Прошу тебя поэтому, разреши мои сомнения и удостой сам объяснить собственное благодеяние.

119

Траян Плинию.

Иселастик надлежит, по моему мнению, выдавать тогда, когда победитель сам εισήλασεν [въехал] в свой город. Довольствие за те состязания, которые я постановил сделать иселастическими, не должно, если они раньше иселастическими не были, выдавать задним числом. Желание атлетов не поддержано тем обстоятельством, что они перестали получать довольствие за состязания, которые я исключил из числа иселастических после их победы. От них ведь не отбирают того, что они получали, хотя условия состязаний и изменились.

120

Плиний императору Траяну.

До этого времени, владыка, я никому не давал пропусков на проезд и посылал людей с ними только по служебным делам. Это неизменное мое правило я вынужден был нарушить. (2) Я счел жестокостью отказать в пропуске моей жене, когда, услышав о смерти деда, она пожелала уехать к своей тетке: услуга эта обеспечивала ей быструю езду, и я знал, что ты одобришь путешествие, предпринятое по велению родственной любви.

Я пишу тебе об этом, потому что мне кажется, я буду неблагодарным, если утаю среди прочих твоих благодеяний это единственное, которым обязан твоей снисходительности. Надеясь на нее, я, словно с твоего решения, не усомнился сделать то, с чем бы я запоздал, если бы спрашивал твоего решения.

121

Траян Плинию.

Ты не без основания понадеялся на меня, дорогой Секунд: нечего было сомневаться в моем ответе, если бы ты ждал моего решения. Жене твоей, конечно, надлежало облегчить путь пропусками, которые я дал тебе для служебного пользования, так как ей следовало усугубить радость, которую приезд ее должен был доставить ее тетке быстротой своего прибытия.

 

ДОПОЛНЕНИЯ

 

ПАНЕГИРИК ИМПЕРАТОРУ ТРАЯНУ

(1) Прекрасным и мудрым является, сенаторы, установленное нашими предками правило начинать молитвенным обращением к богам не только всякое новое дело, но даже всякую речь, ибо никакое начинание людей не могло бы быть правильным, предусмотрительным и счастливым без помощи и совета бессмертных богов и без молитвы к ним. Кому надлежит более соблюдать этот обычай, как не консулу, и когда же еще больше нам с благоговением применять его, как не в тот момент, когда властью сената и авторитетной для нас волей государства мы призваны воздать хвалу и благодарность лучшему из принцепсов. Да и какой дар богов мог бы быть прекраснее, нежели ниспосланный нам богами принцепс, чистотой души и благочестием более всего подобный самим бессмертным небожителям. Если в прежние времена могло возникнуть сомнение, ставит ли правителей земли случай или какое-либо предуказание с неба, то не может быть никакого сомнения в том, что наш принцепс дан нам соизволением богов. Он явился не действием каких-либо тайных сил судьбы, но указан был нам явно и открыто самим Юпитером, был избран перед теми же жертвенниками и алтарями у тех же священных мест, на которых пребывание этого божества так же очевидно и достоверно, как и среди небесных светил. Тем более поэтому подобает и надлежит мне обратиться с мольбой к великому и всеблагому Юпитеру, некогда создателю, а ныне хранителю нашего государства, чтобы речь мою он сделал достойной консула, сената, достойной нашего принцепса, чтобы каждое мое слово свидетельствовало об истине, о нашей свободе и верности, чтобы, наконец, речь моя была так же далека от всякого подобия лести, как далека она и от всякого принуждения.

(2) Я полагаю, что не только консулу, но и всякому гражданину, говорящему о нашем принцепсе, следует подумать о том, чтобы не сказать о нем чего-либо такого, что, по-видимому, могло бы быть сказано и о ком-нибудь другом. Поэтому пусть уйдут в прошлое и забыты будут те слова, которые раньше вынуждал у нас страх, и не будем говорить ничего такого, что мы говорили раньше, ведь и чувства наши теперь не те, что были раньше, и не будем официально говорить о принцепсе того же, что говорили раньше, раз и сокровенные наши разговоры стали совсем другими. Пусть отразится на речах наших происшедшая перемена времен и пусть по самому характеру воздаваемой нами хвалы будет видно, когда и кому она воздается. Не будем ни в каком случае воздавать ему хвалы как какому-нибудь богу или кумиру, ибо мы говорим не о тиране, но о гражданине, не о властелине, но об отце. Ведь он из нашей среды, и ничто его так не отличает и не возвышает, как то, что он сам сознает себя одним из нас и не забывает, что он человек и управляет людьми. Итак, осознаем величину нашего счастья, покажем себя достойными его на деле и вместе с тем не будем забывать, как недостойно оказывать больше почестей правителям, радующимся больше рабству граждан, нежели их свободе. Но римский народ умеет делать различие между своими правителями; ведь не так давно он с полным единодушием дал одному из прежних принцепсов прозвище «красивого», а этому дал титул «доблестного» и криками одобрения восхвалил у того его ораторские способности и голос, а у этого его милость, скромность и кротость. Да и сами мы не прославляем ли обычно, как подсказывает это наша любовь и испытываемая нам» радость, не столько божественность нашего принцепса, сколько его гуманность, скромность, доступность?! В самом деле, может ли быть другой титул, более соответствующий гражданской доблести и сенаторскому достоинству, нежели данный ему нами титул «наилучшего»? Надменность прежних принцепсов сделала этот титул особенно для него характерным и ему присущим. А насколько широко распространено и как справедливо то, что мы называем и самих себя и его счастливыми и друг за другом просим его, чтобы он сделал или выслушал то одно, то другое! А ведь мы не стали бы об этом просить, если бы он нам этого не делал. В ответ же на такие наши слова он покрывается стыдливым румянцем и на глазах его показываются слезы. Он прекрасно понимает и знает, что все это говорится о нем не потому, что он принцепс, но за его личные качества.

(3) Итак, будем соблюдать каждый в отдельности, готовясь к выступлению, ту умеренность, которую мы все усвоили от внезапного прилива чувств, и будем знать, что не может быть никакого другого более искреннего и более приятного способа воздавать благодарность, нежели тот, который подражает таким высказываниям, в который уже из расчета времени невозможно вложить никакого притворства. Что касается меня, то я постараюсь построить речь свою в соответствии со скромностью и умеренностью принцепса и буду не менее сообразовываться с тем, что угодно слушать его ушам, как и с тем, что подобает его доблести. Велика и необычайна слава нашего принцепса, раз я, собираясь произнести ему хвалебное слово, должен опасаться, что он сочтет меня скорее слишком скудным на похвалы, нежели слишком щедрым. Только об этом у меня и забота, отцы сенаторы, только это и составляет трудность моей задачи, ибо ведь легко вообще воздать хвалу заслужившему ее. В самом деле, не приходится опасаться, как бы он не подумал, что я, восхваляя его гуманность, на самом деле упрекаю его за его высокомерие, или, говоря об умеренности,— подразумеваю его роскошь, а под милостью — жестокость, под щедростью — скупость, под благосклонностью — завистливость, под сдержанностью — распущенность, под трудолюбием — бездеятельность, под храбростью — трусливость. Не опасаюсь я и того, что могу показаться угодным и неугодным, в зависимости от того, что скажу достаточно или слишком мало. Ведь мне известно, что даже сами боги не столько радуются приспособленным к случаю молитвам просящих, сколько невинности и чистоте [мыслей], и угоднее им тот, кто приходит в храм их с чистыми и девственными чувствами, а не с тщательно отделанным гимном.

(4) Но следует подчиняться постановлению сената, который ради общественной пользы постановил, чтобы в словах консула, произносимых под видом благодарственной речи, хорошие принцепсы слышали о тех делах, которые ими действительно совершаются, а плохие о тех, которые должны были бы совершать. В настоящий момент тем более необходимо и важно выполнить это [постановление сената], что отец наш, принцепс, не разрешает высказывать себе похвалы частным образом, пресекая их, и охотно воспретил бы и публичные, если бы позволил себе отменить то, что предписано сенатом. И то и другое: что ты не разрешаешь воздавать тебе хвалы где-либо в других местах, и то, что ты не запрещаешь их здесь [в здании сената], показывает тебя как образец скромности, о цезарь-август! Ибо не ты сам назначаешь себе эти почести, но они воздаются тебе нами. Ты уступаешь нашим чувствам, ибо нас никто не принуждает произносить тебе хвалу, но тебе по необходимости приходится ее слушать.

Часто я, сенаторы, молча, сам с собою, размышлял над тем, какими качествами должен обладать тот, беспрекословной власти которого подчиняются моря и земли и от кого зависят мир и война. Однако, как я ни старался создать образ принцепса, которому подобает равная почти с бессмертными богами власть, мне даже в мыслях никогда не удавалось приблизиться к тому образцу, который мы имеем перед глазами. Иной, отличившись на войне, потом потерял свой блеск в обстановке мира; другого прославила тога, но не далось ему в то же время военное искусство, один заставил себя уважать, действуя страхом, другой снискал любовь унижением, тот в общественной деятельности не смог сохранить доброй славы, сложившейся за ним на основании его семейной жизни; другой, наоборот, в кругу своей семьи запятнал славу, приобретенную на общественном поприще: не было еще до сих пор человека, у которого его доблести не затмевались бы от близкого соседства с какими-нибудь пороками. Наоборот, какое удивительное согласие всяких похвальных качеств, какое гармоническое сочетание всяких доблестей видим мы в нашем принцепсе! Ни жизнерадостность его не вредит строгости его нравов, ни простота в обращении не умаляет его достоинства, ни гуманная его снисходительность не идет у него в ущерб его величию. А его бодрость, а статная фигура, величественная голова и полное достоинства лицо и ко всему этому цветущий возраст, без физической слабости, но в то же время не без некоторых ранних признаков старости, дарованных ему богами как бы нарочно для того, чтобы придать больше величия его царственной осанке! Разве все это не делает для всех очевидным, что он истинный, прирожденный государь?

(5) Таким должен быть, поистине, государь, возвысившийся не в пылу гражданской войны и не в момент стеснения государства оружием, но данный внявшими молениям земли богами-покровителями, в момент глубокого мира, через усыновление. Да и можно ли допустить, чтобы не было отличия у императора, посланного богами, от других, поставленных людьми? На тебе же, о цезарь-август, печать благоволения богов лежала с самого того момента, как ты отправлялся к войску и притом в самом необычном виде. В самом деле, в то время, как появление других принцепсов возвещалось обильным потоком крови жертвенных животных или объявлялось наблюдателям полетом птиц с благоприятной, т. е. левой, стороны, ты был уже провозглашен общепризнанным принцепсом толпами граждан, собравшихся хотя и не для этой цели, в тот момент, когда, выполняя священный обряд, ты смиренно поднимался по ступеням Капитолия. И когда весь народ, толпившийся около входа в храм, приветствовал тебя кликами, когда перед тобой раскрылись двери храма, можно было подумать, что он приветствует бога. Но, как это стало сейчас же ясно, он приветствовал тебя как императора. Не иначе было принято это предзнаменование и всеми другими. Только ты сам не хотел понять этого и отказывался принять власть. Ты отказывался, и это, конечно, было указанием на то, что ты будешь управлять хорошо. Итак, тебя приходилось принуждать. Но ничто не могло принудить тебя, как только опасность, угрожающая отечеству, и пошатнувшееся его благополучие. Ты твердо решил не принимать управления государством, если только оно не потребует спасения его от опасности. Я думаю поэтому, что то опасное волнение в лагерях возникло вследствие того, что скромность твою могла побороть только какая-нибудь большая сила, большая опасность. Подобно тому как мы особенно ценим хорошую погоду и ясное небо после вихрей и бурь, так, я бы сказал, и тот мятеж предшествовал твоему вступлению в управление только для того, чтобы еще больше поднять значение установившегося при этом мира и благоденствия. Таковы уже противоречивые условия существования смертных, что благое рождается из злого и из благоприятного появляется опасность. Скрывает от нас божество семена того и другого, и причины добра и зла по большей части бывают скрыты под разными видами.

(6) Великое посрамление легло на наше время, глубокая была нанесена рана нашему государству: император, отец рода человеческого, был осажден, захвачен в плен, лишен свободы, лишен был, кротчайший старец, возможности оберегать людей, лишен был принцепс самого главного и сладостного в своем положении, именно, чтобы ни в чем не знать принуждения. Если, однако, это было единственное основание, которое приблизило тебя к кормилу общественного спасения, то я готов воскликнуть, что это достойная этому цена. Расшаталась дисциплина в войске, но лишь для того, чтобы ты явился ее исправителем; показан был наихудший пример в истории, но лишь для того, чтобы противопоставить ему наилучший; наконец, принцепс был вынужден предать смерти людей, которых он не хотел убивать, но это для того, чтобы создать такого принцепса, к которому невозможно было применить принуждение. Ты уже и раньше заслужил быть усыновленным, но мы не знали бы, скольким тебе обязано государство, если бы ты был усыновлен раньше этого. Мы дождались такого времени, когда стало совершенно ясно, что ты не столько получил эту милость, сколько сам оказал ее нам. Прижалось к груди твоей потрясенное государство, и власть императорская, чуть было не рухнувшая над головою императора, была передана тебе по его же слову. В силу усыновления ты был призван слезными просьбами, как некогда было обыкновение призывать великих вождей с войны против чужеземцев для оказания помощи родине внутри ее. Таким образом и сын и родитель одновременно оказали друг другу величайшую услугу: он тебе передал власть, а ты восстановил ее для него. Следовательно, ты один смог в этот опасный момент нашего века воздать равное за принятую тобою милость; ты даже обязал дающего: с передачей тебе императорских полномочий на тебя легло больше забот, а давший тебе их получил большую безопасность.

(7) Вот новый и неслыханный путь к принципиату. Тебя сделала императором не твоя собственная страсть, не собственный твой страх, но польза других, испытываемое другими опасение. Пусть всем кажется, что ты достиг высочайшего положения, доступного людям, однако твое прежнее положение было для тебя более счастливо: ты перестал быть частным человеком под управлением хорошего принцепса. Ты приобщился к трудам и заботам [управления], но тебя побудили взять на себя эти заботы не обеспеченность и радость, связанные с этим положением, а наоборот, трудности и тягости. Ты принял на себя управление в тот момент, когда другой стал сожалеть о том, что он его имел. Между усыновляемым и тем, кто усыновлял, не было родства, никаких взаимных обязательств, кроме того, что оба они были наилучшими людьми нашего времени и оба достойнейшие: один чтобы сделать выбор, другой чтобы оказаться избранным. Итак, ты был усыновлен не так, как усыновлялись другие принцепсы в угоду женщинам. Тебя принял в качестве сына не отчим, но принцепс, и божественный Нерва стал твоим отцом, движимый к тебе таким же чувством, как и ко всем остальным. Да и не должно принимать сына иначе, если усыновляет принцепс. Или, собираясь доверить кому-нибудь одному сенат, римский народ, войска, провинции, надо принимать своего преемника из объятий супруги и искать наследника своей высшей власти только внутри своего собственного дома? Разве не следует при этом окинуть взором все государство и признать за самого близкого, за самого родственного по духу того, в ком ты найдешь наилучшие качества, кого признаешь более всего подобным богам? Тот, кто будет управлять всеми, должен быть избран среди всех. Не господина для своих рабов должен ты назначить, когда ты мог бы быть доволен и ближайшим тебе наследником, но как император ты должен дать принцепса гражданам. Это значило бы поступить высокомерно и по-царски, если не усыновить того, относительно кого известно, что он будет править, если ты его даже не усыновишь. Нерва же поступил, не придавая никакого значения, родился ты от него или был им избран, как если бы вообще дети могли усыновляться так же не зависимо от суждения о них, как они рождаются, хотя люди более снисходительно относятся к тому, чтобы у принцепса был неудачный сын, нежели неудачный избранник.

(8) Он преднамеренно избежал этого обстоятельства и привлек к участию в этом деле мнения не людей, а богов. Таким образом твое усыновление произошло не в спальне, а в храме, не перед супружеским ложем, но перед ложем великого и всеблагого Юпитера; так-то, наконец, было положено начало не рабству нашему, а свободе, спасению, безопасности. Славу этого дела присвоили себе боги: это их установление, это ими освященная власть. Нерва был лишь при этом помощником; тот, кто усыновлял, в такой же мере повиновался богам, как и ты, которого усыновляли. Привезено было в это время из Паннонии известие о победе, благодаря заботам богов о том, чтобы появление нового непобедимого императора было украшено знаком победы. Эту лавровую ветвь Нерва возложил на ложе Юпитера, когда, став вдруг величественнее и величавее, чем обыкновенно, и призвав в свидетели людей и богов, он объявил тебя своим сыном, т. е. единственной поддержкой в трудной и утомительной для него работе. Сложив с себя таким образом власть (велико ли различие между тем, чтобы сложить с себя власть или поделить ее с кем-нибудь, разве только, что последнее осуществить гораздо труднее), как он радовался обретенной безопасности и славе, словно бы он почувствовал новый приток сил, опершись на тебя, возложив на твои плечи, на твою молодую мужественную силу бремя забот о себе самом и о родине. Сейчас же после этого прекратился всякий мятеж. Но это был результат не самого акта усыновления, а эффект, вызванный личностью усыновленного. Безрассудно было бы со стороны Нервы усыновить кого-нибудь другого. Ведь не забыли мы, как недавно вслед за усыновлением [Гальбой Пизона] внутренние распри не успокоились, а только начались. И на этот раз усыновление могло бы стать поводом к проявлению народного гнева и сигналом к мятежу, если бы выбор пал не на тебя. Разве может вызывать сомнение, что император, потерявший уважение, мог передать власть, только установленную авторитетом того, кому она передавалась? Ты тотчас же сделался и сыном и цезарем, а вскоре после и императором и соучастником трибунской власти, что недавно мог сделать родной отец по отношению к одному из своих сыновей [Веспасиан по отношению к Титу].

(9) Важным признаком твоей выдержанности является то, что ты был избран не только в качестве преемника власти, но и как соучастник ее и товарищ. Ведь преемник все равно найдется, если ты даже его не желаешь, сотоварища же ты не найдешь, если сам его не выберешь. Поверят ли последующие поколения, что сын патриция, консуляра, триумфатора, командовавший весьма большим, сильнейшим и чрезмерно преданным ему войском, был провозглашен императором не этим войском, что ему же, в то время как он управлял Германией, титул Германика был дарован отсюда; что он ничего не сделал для этого, кроме как оказал услуги государству и повиновение? Ведь ты действительно оказал повиновение, цезарь, и вследствие покорности получил доступ к власти принцепса, и ни в чем так не сказалось твое усердие подданного, как в том, что ты начал управлять. Уже ты был цезарем и императором с титулом Германика, но, отсутствуя и пребывая в неведении, ты и с таким титулом оставался — поскольку это зависело от тебя самого — частным человеком. Показалось бы слишком преувеличенным, если бы я сказал: «Ты не знал, что будешь императором». На самом же деле ты уже был императором и все же не знал об этом. Когда к тебе пришло известие о твоем счастье, ты предпочел бы остаться тем, чем был до того, но не было у тебя свободного выбора. Или гражданин мог бы не оказать повиновения принцепсу, легат своему полководцу, сын отцу? Где бы была дисциплина? Где обычай, переданный нам предками, с готовностью и бесстрастием принимать на себя всякую должность, какую бы ни возложил повелитель? Что, в самом деле, особенного в том, если бы он из одной провинции перевел тебя в другую или по окончании одной войны приказал начать новую? Он пользовался бы тем же своим правом, призывая к управлению, каким воспользовался, когда посылал тебя командовать войском. И нет никакого различия, прикажет ли он кому отправиться легатом или вернуться принцепсом, разве что только больше славы исполнить с покорностью то, чего сам меньше хочешь.

(10) Авторитет приказывающего поднимался оттого, что власть его сама была под величайшей угрозой, и казалось, что тем более следует повиноваться его воле, чем меньше ей подчинялись другие. К тому же ты слышал утверждение этой власти сенатом и народом. Это было мнение и выбор не одного только Нервы. В самом деле, где только были какие люди, все пожеланиями своими добивались того же, он же лишь по праву принцепса опередил других и первый сделал то, что собирались все сделать. Клянусь Геркулесом! Не оказалось бы это настолько всем угодным, если бы не было одобрено еще прежде, чем было исполнено. А с какой сдержанностью — боги бессмертные! — принял ты свою власть и свое счастье! Ты был императором только по титулу, по изображениям своим и по знакам отличия, а во всем остальном: по своей скромности, труду, бдительности — ты был и вождь, и командир, и просто солдат, так как большими шагами ты шел всегда впереди своих знамен и орлов и сам для себя ты извлек из усыновления одну только сыновнюю почтительность и покорность и в молитвах своих просил долгих лет и долгой славы этому своему положению. Промысел богов уже выдвинул тебя на первое место, но ты пожелал оставаться на втором и готов был состариться на нем, ты считал себя частным человеком, пока императором был еще другой человек. Желания твои были услышаны, но лишь насколько это было полезно благочестивейшему и почтеннейшему старцу, которого боги с небес оградили от того, чтобы он после такого божественного и бессмертного поступка не совершил чего-нибудь достойного простого смертного. Действительно, этот величайшего значения поступок достоин того, чтобы быть последним в его жизни и чтобы самого его инициатора сейчас же причислить к небожителям, чтобы в потомстве могли когда-нибудь задать вопрос, не было ли это его дело совершено божеством? Нет более веского основания для Нервы считаться нашим общим отцом, как то, что он был твоим. Велика была его слава, широка молва о том, когда он, прочно убедившись на деле, как твердо держится власть на твоих плечах, оставил тебе все свои земли, а тебя самого своим землям; тем более он дорог нам, и мы с тоской вспоминаем, что он сам позаботился о том, чтобы о нем не тосковали.

(11) Ты оплакал его сначала, как это и подобает сыну, слезами, потом прославил храмами, но ты не подражал в этом тем, которые делали то же самое, но с другими мыслями. К небожителям причислил Тиберий и Августа, но затем, чтобы ввести закон о преступлениях против величества; Клавдий причислил к небожителям Нерона затем, чтобы насмеяться над ним, Тит — Веспасиана, Домициан — Тита, но первый, чтобы считаться сыном бога, а второй — братом бога. Ты возвеличил своего отца до небес, но не для того, чтобы наводить на граждан страх, не для того, чтобы оскорбить святыни, не для почета самому себе, но потому, что ты веришь в него, как в бога. В этом меньше заслуги, когда это делается теми, кто сам и себя считает божеством. И если даже ты его чтишь на алтарях, на ложах, назначением жреца — фламина, то ни этим и ничем другим ты не утверждаешь так его божество, как тем, что ты и сам таков. Для государя, почившего мирно, избрав себе преемника, единственный и притом надлежащий залог божественности — добрый преемник. Разве приобрел ты хотя сколько-нибудь высокомерия от того, что отец твой стал божеством? Разве ты подражаешь последним, бездеятельным и надменным правителям, кичившимся божественностью своих отцов, а не тем древним и бессмертным героям, которые создали эту самую державу? [В последнее же время враги вторгались в нее и попирали в такой степени...], что свидетельства о поражении ее и разгроме были такие же достоверные, как если бы она справляла над ними триумф. Итак, они возгордились и сбросили с себя ярмо подчиненности и уже пытались бороться с нами, не за свое освобождение, а за порабощение нас, не заключали перемирия иначе как на равных условиях, и, чтобы заимствовать наши законы, навязывали нам свои.

(12) А теперь снова вернулся ко всем к ним великий страх и рвение исполнять наши приказания. Ведь они видят вождя римлян, одного из тех прежних и древних, которым титул императора присуждался на полях, устланных сраженными врагами, и на морях, взбаламученных победами. Итак, мы опять принимаем заложников, а не выкупаем [своих], и, победив, заключаем условия, не принимая на себя огромных затрат и тяжелых обязательств. Они просят нас, умоляют; мы же или оказываем щедрость, или отказываем в ней и делаем то или другое благодаря могуществу нашей империи; а они благодарят, если добьются своего, не осмеливаются жаловаться, если им было отказано. Да и посмели ли бы они, раз они знают, как ты наступал на отважнейшие народы в то время года, которое для них наиболее благоприятно, а для нас особенно тяжело, когда Дунай холодом соединяет свои берега и, затвердевший от льда, выдерживает на своей спине движение огромных полчищ, когда дикие племена обороняются не столько оружием, сколько своим климатом и своими созвездиями. Но где только поблизости появлялся ты — обстоятельства словно менялись на обратные: они держались, укрывшись в своих укромных тайниках; наши же отряды воинов радовались тому, что ходили по берегам и, пользуясь с твоего разрешения даже неблагоприятными условиями, заставляли варваров почувствовать, что такое зима.

(13) Так уважают тебя враги. А как твои собственные солдаты? Каким способом заслужил ты такое с их стороны восхищение, что вместе с тобой они легко переносят и голод и жажду? Когда во время военных упражнений с пылью и потом солдат смешивался и пот полководца и, отличаясь от других только силой и отвагой, в свободных состязаниях ты то сам метал копья на большое расстояние, то принимал на себя пущенное другими, радуясь мужеству своих солдат, радуясь всякий раз, как в твой шлем или панцирь приходился более сильный удар; ты хвалил наносивших его, подбадривал их, чтобы были смелее, и они еще смелели, и когда ты проверял вооружение воинов, вступающих в бой, испытывал их копья, то если какое казалось более тяжелым для того, кому приходилось его взять, ты пускал его сам. А как ты оказывал утешение утомленным, помощь страдающим? Не было у тебя в обычае войти в свою палатку прежде, чем ты не обойдешь палатки твоих соратников, и отойти на покой не после всех остальных. Не казался бы мне император достойным такого удивления, если бы нашелся подобный полководец среди древних Фабрициев, Сципионов и Камиллов. Ведь в то время всегда находился кто-нибудь лучший, кто мог бы возбудить пыл подражания. Но после того как упражнение с оружием из серьезного занятия превратилось в зрелище, из труда — в удовольствие, после того как упражнениями нашими стали руководить не какие-либо ветераны, украшенные венком с башнями или какой-нибудь гражданской наградой, а какие-то инструктора из презренных греков, каким великим примером кажется нам, если хоть один из всех восхищается отечественным обычаем, отечественной доблестью и без соперников и, не имея перед собой лучшего примера, состязается и соревнуется с самим с собой, и как управляет один, так и является единственным, кому подобает управлять.

(14) Разве не было для тебя колыбелью и первыми твоими шагами то, что ты, еще совсем юнец, увеличил славу своего отца Парфянскими лаврами и уже тогда заслужил титул Германика, когда смирил ярость и гордость варваров, наведя на них великий страх одним слухом о своем приближении и объединив таким образом Рейн и Евфрат в общем удивлении твоему мужеству? Когда весь круг земель ты не столько обошел своими ногами, сколько наполнил своей славой, представляясь все более и более славным и великим тем, к кому приходил позже? А ты еще не был тогда ни императором, ни сыном божества! Германию отделяют от Испании и вместе с тем укрепляют как множество племен и почти беспредельно обширные пространства, лежащие между ними, так и горы Пиренейские и Альпы и бессчетные другие, которые тоже можно назвать горами, если их не сравнивать с первыми. Когда ты вел легионы, или скорее гнал их (такова была твоя поспешность), по всем этим пространствам, ты никогда не требовал ни повозки, ни коня. Легкий конь твой — не столько помощь тебе в пути, сколько украшение,— вместе с другими следовал за тобой, словно совсем тебе не нужный, разве только чтобы в дни остановок ты мог быстрым бегом, подымая за собою пыль, объехать и осмотреть ближайшее поле. Не знаю, чему больше удивляться: началу ли твоих подвигов или их концу? Многое ты преодолел своим упорствством, еще же больше проявил стойкости в том, что не убоялся, что не сможешь преодолеть. Не сомневаюсь, что тот император, сам бездеятельный и уже тогда с завистью глядевший на доблести других, хотя и нуждавшийся в их помощи, тот тиран, который в разгар войн с Германией вызвал тебя из самой Испании как надежнейшую свою защиту, не без некоторого страха стал испытывать такое же чувство восхищения тобою, какое некогда внушил своему царю тот герой, рожденный Юпитером, который после стольких трудных подвигов, во исполнение жестоких требований своего царя, все же оставался всегда и неутомленным и непокоренным; и ты, благодаря все новым своим победам, оказался достоин такой же судьбы.

(15) В должности [военного] трибуна ты еще в юных годах, но уже с отвагой зрелого мужа, побывал в отдаленнейших и столь различных между собой странах, и уже в то время судьба наставляла тебя долго и основательно учиться тому, чему ты в скором времени должен был сам учить других. Не довольствуясь тем, что ты изучил лагерную жизнь и как бы прошел в короткое время всю службу, ты так провел свою должность трибуна, что сразу мог бы быть вождем, и нечему было тебе уже учиться в то время, когда ты начал учить других. За десять лет службы ты узнал разные обычаи племен, расположение областей, выгодные условия местностей, и различие вод и климата ты научился переносить так же, как ты привык переносить перемену воды и климата на своей родине. Сколько раз сменял ты коней, сколько раз отслужившее тебе оружие! Придет несомненно время, когда последующие поколения пожелают сами осмотреть и потомкам своим укажут посещать поля, политые твоим потом, деревья, под сенью которых ты отдыхал, скалы, под прикрытием которых вкушал сон, наконец, хижины, которые ты посещал в качестве высокого гостя, как и тебе самому показывались в тех же местах священные следы великих вождей. Но так будет в свое время, теперь же всякий воин, кто постарше годами, определяется по тому признаку, что был твоим соратником. А много ли таких, для которых ты не был соратником прежде, чем стал императором? Отсюда происходит, что ты почти всех можешь назвать по имени, что помнишь отважные поступки каждого из них в отдельности; и не приходится им указывать тебе на свои раны, полученные в борьбе за государство, так как ты сам на месте сейчас же свидетельствовал о них и воздавал за них похвалы.

(16) Но тем более достойна восхваления твоя умеренность, что, не насыщаясь военной славой, ты любишь мир и те обстоятельства, что отец твой был удостоен триумфов и что лавровая ветвь была посвящена Юпитеру Капитолийскому в день твоего усыновления,— все это не является для тебя причиной, чтобы ты при всяком случае стремился к триумфам. Ты не боишься войн, но и не вызываешь их. Великое это дело, о августейший император, великое — остановиться на берегу Дуная: ведь если перейти его — верный триумф! Великое дело не стремиться сражаться с врагом, отказывающимся от боя; но последнее есть достижение твоей храбрости, другое — твоей сдержанности. То, что ты сам не хочешь воевать, говорит о твоей умеренности, а то, что не желают этого и твои враги, это говорит о славе твоей храбрости. Увидит теперь, наконец, когда-нибудь Капитолий не бутафорные триумфальные колесницы и не атрибуты вымышленной победы, но императора, украшенного истинной и прочной славой, принесшего всеобщий мир и такие признания покорности со стороны врагов, что в дальнейшем некого будет побеждать. А это прекраснее всех триумфов! Ведь никогда наши победы не бывали вызваны не чем иным, как пренебрежительным отношением к нашей державе. И если какой-нибудь царь варваров дошел бы до такой безумной дерзости, что заслужил бы твой справедливый гнев, то даже если бы его защищали широкие моря, огромные реки, или обрывы и скалы, он все же скоро убедился бы, что все эти средства защиты ничтожны и уступают перед твоей доблестью, так что ему скорее покажется, что или горы осели, или реки высохли, или море перехвачено сушей и что устремились на него не только наши флоты, но и восстала сама земля.

(17) Мне кажется, я уже вижу триумфальное шествие, загруженное не награбленным в провинциях и не исторгнутым у союзников золотом, но оружием, отнятым у врагов, за ними идут закованные в цепи пленные цари; мне кажется, что я узнаю громкие имена вождей и статные их фигуры, соответствующие их именам; что уже различаю носилки, символически нагруженные чудовищными дерзаниями варваров, и каждого из них, следующего со связанными руками за изображением своих дел, а далее за ними и тебя самого, торжественного и величавого, колесницей своей напирающего на тыл покоренных племен, а перед колесницею пробитые тобою щиты. И не будет у тебя недостатка в доспехах, снятых с врагов, если кто из царей осмелится сразиться с тобой и не побоится не только метания твоих копей, но и грозных твоих взглядов, полагаясь на противопоставленное тебе все свое войско, весь лагерь. Своей умеренностью за последнее время ты заслужил такой славы, что где бы ты ни вел войну ради сохранения достоинства империи, как наступательную, так и оборонительную, все убеждены, что ты не для того одерживаешь победы, чтобы получать триумфы, но получаешь их за то, что победил.

(18) Одно напоминает мне другое. Как прекрасно, что дисциплину в лагерях, пошатнувшуюся и почти совсем упавшую, ты снова восстановил, преодолев пороки предшествующего поколения: лень, упрямство и нежелание повиноваться. Безопасно стало заслуживать уважение в любовь, и уже никто из вождей не боится больше ни того, что солдаты его любят, ни того, что не любят, а потому, в равной мере уверенные, что не подвергнутся ни оскорблениям, ни льстивым восхвалениям, она усердствуют в трудах, участвуют в упражнениях, учатся действовать оружием, брать крепости, командовать людьми. В самом деле, не вождь тот, кто думает, что ему грозит опасность, которую он готовит врагам; а таково было убеждение тех, кто объят был страхом, так как совершая враждебные нам поступки. Ведь они именно радовались и тому, что в забросе были военные упражнения и не только дух, но и сами тела воинов изнеживались, да и мечи от неупотребления тупились и покрывались ржавчиной. А вожди наши страшились козней не столько со стороны чужеземных царей, как от своих же командиров, и вооруженных рук не врагов, а своих собственных соратников.

(19) Среди небесных светил естественно бывает так, что появление более сильных затмевает более мелкие и слабые: так же и прибытие императора к войску затеняет достоинство подчиненных ему командиров. Ты же действительно был выше других, но притом никого не умалял: все командиры сохраняли свое достоинство в твоем присутствии, как и без тебя; мало того, у многих достоинство еще возрастало, потому что и ты им оказывал уважение. Потому, одинаково дорогой высшим чинам и нижним, ты так совмещал в себе [личность] полководца-императора и товарища-соратника, что как требовательный начальник ты вызывал у всех старание и усердие, а как участник в трудах и товарищ поднимал общий дух. Счастливы те, чью преданность и усердие ты одобрял не через посредников и вестников, но сам лично, и не по слухам, а убедившись собственными глазами! Они достигли того, что ты, отсутствуя и в отношении отсутствующих, ничему так не доверял, как тому, что видел сам.

(20) Но вот тебя призвали в столицу голоса твоих сограждан, и любовь к родине пересилила в тебе увлечение лагерной жизнью. Путь твой был мирный и скромный, действительно как возвращающегося после водворения мира. Я даже не мог бы приписать к твоей похвале, что твое прибытие не испугало ни одного отца, ни одного супруга: у других такая чистота могла быть показной, у тебя она врожденная, она в самом тебе и относится к тому, что ты не мог бы сам себе приписать. Не происходило никакого шума, когда ты требовал для себя экипажей, ты не оскорбил ничьего гостеприимства, содержание у тебя было как у всех других, а при этом у тебя была свита вооруженная и дисциплинированная. Можно было бы сказать, что какой-то великий вождь (скорее всего ты сам) отправляется к своему войску; настолько не было никакого отличия (или было оно уже очень незначительно) между тем, кто уже стал императором, и тем, кто только должен им стать. Насколько иным был не так давно проезд другого принцепса, если это только был проезд, а не набег, когда хозяева обычно изгонялись из своих домов, и все направо и налево было сожжено и потоптано, точно происходила карательная экспедиция или нападение тех самых врагов, от которых он убегал. Провинциям приходилось внушать, что это был проезд какого-то Домициана, а не их законного принцепса. Итак, не столько для своей славы, сколько для общей пользы ты обнародовал эдиктом, сколько было затрачено средств на каждого из вас двоих. Пусть привыкают императоры сочетать со своей властью и денежный отчет; пусть они объявляют, сколько потратили на себя. Так получится, что они не будут так расточительны, что им стыдно будет в этом сознаться. Кроме того последующие принцепсы, хотят или не хотят, а пусть знают об этом. Такое это имеет значение, и пусть помнят, что раз имеются таких два примера, то люди будут выносить суждение о них в зависимости от того, какой из этих примеров они для себя выберут.

(21) Разве столькими и столь важными доблестями ты не заслужил каких-нибудь новых почестей, новых титулов? А ты отказывался даже от титула отца отечества! Какая продолжительная была у нас борьба с твоей скромностью! Как поздно далась победа! Тот титул, который другие [принцепсы] принимали сейчас же, в первый день своей власти, наряду с титулами цезаря и императора, ты откладывал до того времени, когда и сам ты, строжайший ценитель своих заслуг, должен был признать, что заслужил его. Итак, только с тобой одним из всех произошло так, что ты на самом деле был отцом отечества прежде, нежели был им объявлен. Ты был признан им в сердцах и суждениях наших и для почитания тебя со стороны народа было неважно, каким титулом ты именуешься, разве что он мог счесть себя неблагодарным, если называл тебя больше императором и цезарем, в то время как на самом деле имел в тебе отца. А с какой благосклонностью, с какой снисходительностью к другим носишь ты этот почетный титул! С согражданами своими ты обращаешься, как отец с детьми; вернувшись императором, после того как ты ушел частным человеком, ты со всеми считаешься и тебя все признают. Нас всех ты считаешь равными и себя таким же равным всем другим; ты выше других только тем, что лучше их.

(22) И прежде всего, что за славный день, когда ты, в такой мере ожидаемый и желанный, вступил в город! И сколь удивительно и радостно, что ты именно сам въехал! Ведь прежних принцепсов ввозили или вносили, не говоря уже, что на колеснице четверней и на белых конях, а то и на плечах людей, что было уже слишком надменно. Ты же, будучи выше и значительнее других хотя бы своим ростом и телосложением, словно праздновал свой триумф не над нашим долготерпением, но над гордостью других принцепсов. Поэтому никому не служили препятствием к тому, чтобы усладить свои взоры необычным зрелищем, ни возраст, ни нездоровье, ни пол. Тебя узнавали малые дети, на тебя показывали друг другу юноши, тобой восхищались старики! Даже больные, пренебрегши предписаниями врачей, спешили взглянуть на тебя, словно на источник спасения и здоровья. Поэтому одни говорили, что достаточно уже жили, раз увидели и встретили тебя, другие, наоборот, что только теперь-то и стоит жить! Женщины только тогда познали истинное счастье материнства, когда они увидели, какому принцепсу они родили граждан, какому полководцу солдат! Ты мог видеть тогда крыши домов, гнущиеся под тяжестью людей, и заполненными даже те места, где стоять можно было лишь непрочно и с опасностью для жизни; далее — все улицы, переполненные людьми, среди которых оставлен был лишь тесный проход для тебя самого; ты мог видеть, наконец, с той и другой стороны ликующие толпы народа и повсюду одинаковую радость и одинаковые клики. Радость была настолько же всеобщая, насколько ты прибывал ради всех, и она возрастала с твоим приближением, почти с каждым твоим шагом.

(23) Приятно было всем, что ты поцелуями приветствовал сенат, так же как с поцелуями был когда-то и сам отпущен; приятно было, что заслуги всаднического сословия ты отметил почетными титулами, не прибегая к помощи номенклатора; приятно и то, что ты оказал некоторые знаки дружественного расположения не только тем клиентам, которых ты сам первый приветствовал; но еще приятнее было всем, что ты подвигался постепенно и спокойно и лишь настолько, насколько позволяла толпа зрителей, так как народ, собравшийся посмотреть на тебя, особенно теснил тебя, так как в первый же день ты доверил всем свои собственные бока. И не был ты окружен отрядом телохранителей, но обступили тебя со всех сторон то сенаторы, то цвет всаднического сословия, смотря по тому, где кого было больше, и сам ты следовал за своими ликторами, продвигавшимися молча и совершенно спокойно: ведь воины ничем не отличались от прочей толпы — ни одеждой, ни спокойствием, ни заносчивостью. Когда же ты начал восходить на Капитолий, с какой радостью припоминали все день твоего усыновления! Какое исключительное ликование охватило тех, кто уже раньше первым и на этом же месте приветствовал тебя императором. Мало того, я бы сказал, что само божество тогда испытывало особое удовлетворение от своего создания. Ведь ты ступал на те же места, как и твой великий родитель, перед тем как ему объявить о скрытой воле богов. Какое было ликование обступившей его толпы! Какие раздавались громкие клики, как подобен этому был тот день, который породил и этот! Как все было заполнено алтарями, как все затеснено обилием жертвенных приношений, как направлены молитвы всех ко благу одного, как отчетливо все понимали, что они, молясь за тебя, молятся за самих себя и за своих детей. Оттуда ты отправился во дворец на Палатин, но с таким скромным видом, точно ты направлялся в дом частного человека; прочие направились каждый к своим пенатам с тем, чтобы еще лучше поверить в свое счастье в той обстановке, где никто никого не принуждает радоваться.

(24) Такого рода въезд мог бы отяготить [всякого] другого; ты же с каждым днем становился все более удивительным и все лучше, наконец, именно таким, каким другие принцепсы лишь могут обещать быть в будущем. Не только одного тебя продолжительность времени выдвигает и возвеличивает. Ты объединил и связал различнейшие вещи: уверенность уже давно правящего со скромностью лишь начинающего править. Ты не отталкиваешь граждан, припавших к твоим ногам, и поцелуй возвращаешь не только рукой, у тебя, и у императора, осталась прежняя ласковость во взоре. Ты раньше ходил своими ногами; ты продолжаешь это делать; ты получал удовлетворение от труда, ты и сейчас испытываешь это: судьба, которая изменила все вокруг тебя, ничего не изменила в тебе самом. Когда ты проходишь по общественным местам, каждому предоставляется остановиться, или выйти тебе навстречу, сопутствовать тебе, или пройти мимо. Ты гуляешь среди нас, но не так, точно снисходишь, и предоставляешь нам себя в полной мере не для того, чтобы приписывать это себе в заслугу. Всякий, кто подойдет к тебе, стремится подольше побыть с тобой, и конец беседе кладет совестливость каждого, а не твоя гордость. Мы управляемся тобой и подчинены тебе, но так же как законам. Ведь и они умеряют наши страсти и наслаждения, но находятся постоянно с нами и среди нас. Ты возвышаешься и выдаешься над нами по своему сану, по власти, которая выше людей, но все же свойственна человеку. До тебя принцепсы, пренебрегая нами и как бы боясь равенства, теряли способность пользоваться своими ногами. Их поднимали выше нас плечи и спины рабов, тебя же молва, слава, любовь граждан, доступность твоя подымают выше самих принцепсов; тебя возвышает до звезд сама наша общая для всех земля, на которой следы ног наших смешаны со следами государя.

(25) И я, сенаторы, не боюсь, что покажусь слишком многословным, так как особенно для нас желательно, чтобы больше было основания воздавать благодарность нашему принцепсу; и было бы, пожалуй, даже более почтительно хранить про себя самые чистые и не излитые в словах мысли об этом, нежели говорить об этом кратко и наспех, ибо ведь то, о чем молчишь, кажется таким именно значительным, каким оно и есть на самом деле. Если только ты не думаешь, что легко добиться обогащения триб и предоставления народу пайка, да притом еще и полностью, после того как солдаты получили часть своей доли раздач. Разве способен человек с заурядным характером на то, чтобы предоставить больше тому, кому легче отказать? Хотя в данном случае при всем различии положения все же осуществлен принцип равенства. В самом деле, солдаты уравнены с народом в том, что хоть они получали только часть пайка, но зато первыми, а народ с солдатами в том, что он хоть и позже, но зато получил все полностью. И действительно, с каким благожелательством все было поделено! Дано было и тем, которые после твоего эдикта оказались внесенными в списки на место вычеркнутых оттуда, уравнены были с остальными и те, которым ничего не было обещано. Одного задерживали дела, другого нездоровье, моря, реки. Каждого ждали, приняты были меры, чтобы никто не был в тот момент болен, или занят, или в отдалении: каждый мог придти, когда захочет, когда сможет. Великое это дело, цезарь, и совершенно в твоем духе: своим талантом расточать щедроты, как бы сближать самые отдаленные друг от друга страны, сокращать дальность расстояния, предупреждать несчастья, способствовать благоприятной судьбе и всеми средствами добиваться, чтобы, когда ты распределяешь паек, каждый из римского народа чувствовал в себе гражданина даже в большей мере, чем просто человека.

(26) Прежде, с приближением дня раздач, толпы детей — будущий римский народ — обычно заполняли дороги, ожидая выхода принцепса. А родители брали на себя труд показывать своих детей, сажая их на плечи, учить их словам приветствия и лести, и те повторяли, что им было внушено. Но по большей части они бесполезно взывали к глухим ушам принцепса, и их уносили в неведении, прежде чем они могли в точности узнать, что они выпросили, чего не добились. Ты же не допустил их даже до просьб и, хотя для взоров твоих было весьма приятно зрелище подрастающего поколения, ты приказал всех их принять и записать прежде даже, чем они могли увидать тебя и обратиться к тебе с просьбой, чтобы уже с самого раннего детства они узнали своего общего всем родителя по заботам твоим о их воспитании, чтобы на твоем содержании росли все те, кто растет для службы тебе, чтобы, получал от тебя пособие, они подготовлялись к твоей военной службе и чтобы все были обязаны одному тебе всем тем, чем каждый обычно бывает обязан своим родителям. Правильно, цезарь, ты делаешь, что берешь на свое содержание надежду римского имени. Для великого принцепса, которому суждено бессмертие, нет другой, более достойной статьи расхода, как расход на подрастающее поколение. Людей зажиточных располагают признавать и воспитывать своих детей большие награды и равные им по значению штрафы, бедные же могут рассчитывать при воспитании только на доброту принцепса. Если он не поддерживает, не охраняет и не снабжает щедрой рукой детей, рожденных в надежде на него, то лишь ускоряет гибель своей власти, гибель государства; напрасно тогда будет он, пренебрегши народом, оберегать знатных, точно голову, оторванную от туловища, обреченную на гибель от неустойчивости своего положения. Легко себе представить, какую ты испытал радость, когда тебя встретили криками приветствия родители и дети, старики, младенцы и подростки. Это были голоса малолетних твоих граждан, впервые проникшие к твоему слуху, и ты, обеспечив их содержанием, достиг главным образок того, что они не станут тебя просить. Выше же всего то, что ты сам таков, что при твоем управлении и легко и хочется принимать на себя воспитание детей.

(27) Уже ни один родитель не боится для своего сына ничего, кроме неизбежной поры слабости человеческого организма, и не называет среди неизлечимых недугов гнев принцепса. Веским побуждением к воспитанию детей является надежда на поддержку от государства, на подарки, но еще более того, уверенность в свободе и безопасности. Пусть лучше принцепс ничего не дает, лишь бы ничего не отнимал, пусть не кормит, лишь бы не казнил: и тогда не будет недостатка в людях, которые захотят иметь детей. Наоборот, если он будет щедр, но и будет отнимать, будет кормить, но и казнить, он в скором времени добьется лишь того, что все будут тяготиться не только детьми, но и самими собой и своими родителями. Поэтому во всей твоей щедрости я ничего так бы не хотел восхвалить, как то, что ты даешь пайки и средства на содержание детей из своих собственных средств и что детей граждан ты кормишь не кровью от убийств, как щенков диких зверей; приятнее же всего принимающим от тебя пособия сознавать, что им дается ни у кого не отнятое и что в связи с тем, что столько народа стало более имущим, убывают средства только у самого принцепса, хотя и он тоже не обеднел. Ведь если кому принадлежит все, что является всеобщим достоянием, то он и сам имеет столько же, сколько все.

(28) К другому призывает меня многообразная твоя слава. К другому ли? Ведь я как будто достаточно уже высказал удивления и уважения тебе за то, что ты так много расточил денег, не для того, чтобы, сознавая за собой какое-нибудь постыдное дело, отклонить молву от порицания, и не для того, чтобы мрачным и печальным речам людей дать более радостные сюжеты. Ни пайками, ни пособиями для детей ты не искупал никакой своей вины, ни жестокости, и причиной твоих благодеяний не было желание остаться безнаказанным за то, чтó тобою было сделано дурного. Своими раздачами ты добивался не прощения, а любви, и римский народ отошел от твоего трибунала не умилостивленный, а обязанный. Ты сам с радостью, ничем не омраченной, предоставил пайки, и то, что прежде принцепсы бросали народу, сохранявшему тягость на сердце, чтобы смягчить ненависть к себе, то ты дал народу так же, без задних мыслей, как и принял сам народ. Немногим меньше пяти тысяч свободнорожденных, сенаторы, было взыскано, найдено и привлечено щедростью нашего принцепса. Они содержатся на общественный счет в качестве запасного войска на случай войны и в качестве украшения государства в дни мира и приучаются любить родину не только как родину, но и как кормилицу. Из их числа будут пополняться лагеря и трибы, от них будут рождаться дети, которым уже не потребуется пособия. Да пошлют тебе, цезарь, боги долгий век, как ты его заслужил, да сохранят в тебе дух, который они же тебе внушили. Чем больше младенцев ты увидишь на своем веку, тем больше будет их зарегистрировано тобою. Их толпа с каждым днем растет и увеличивается и не потому, чтобы дети стали более дороги родителям, а потому, что граждане стали дороже своему государю. Ты будешь раздавать пайки, будешь предоставлять пособия, если захочешь: они же рождаются ради тебя.

(29) Но непрерывно раздаваемому пайку, по-моему, уподобляется и общее увеличение хлебных запасов. Забота об этом некогда не менее принесла славы Помпею, чем устранение подкупов с Марсова поля, или уничтожение пиратов, этих врагов моря, или показ в его триумфах трофеев Востока и Запада. И не больше было его заслуг перед государством, нежели у нашего и его общего отца, когда он своим авторитетом, мудростью и стойкостью очистил дороги, открыл гавани, восстановил пути сообщения по землям, сделал доступными берегам моря и морям берега и так сблизил при помощи торговых связей отдаленные друг от друга племена, что можно было бы подумать, что производимое только в одном месте рождается повсюду. Разве не очевидно для всех, как без ущерба для кого-либо годовой урожай изобилует всем, что нам требуется для жизни? Ведь не отнимаются же у ропщущих союзников, как у побежденных врагов, их запасы с тем, чтобы гнить в наших житницах! Они сами привозят нам то, что производит земля, что взрастит небо, что принесет урожай, и, не будучи подавлены новыми обложениями, они не забывают своих прежних обязательств. Государство берет то, что ему полагается брать. Отсюда богатство, дешевизна, позволяющая легко сговориться продавцу с покупателем, отсюда всеобщее довольство и незнакомство с нуждой.

(30) Египет настолько прославился своими непрерывно возрастающими урожаями, что, казалось, совершенно уже не зависел ни от дождей, ни от климата: в самом деле, всегда заливаемый своей собственной рекой и привыкший утучняться ни от каких других вод, кроме как от тех, которые несет его Нил, он одевался такими обильными нивами, что мог спорить с самыми плодоносными странами и никогда им не уступал. Но вот вследствие непредвиденной засухи земля его высохла до того, что пострадало и его плодородие, так как заленившийся Нил слишком медленно и вяло стал подыматься из своего русла, уподобляясь и тогда еще другим величайшим рекам, но все же только рекам. Поэтому значительная часть почвы, обычно заливаемая и оплодотворяемая рекой, побелела от глубокого слоя пыли. Тщетно Египет желал дожденосных туч и взывал к небесам, когда сам его податель плодородия стал более скудным и тощим и сократил урожай этого года до таких же тесных пределов, как и свое собственное обилие. Выйдя из берегов и распространяясь по земле, Нил не только остановился и не дошел до привычных для себя впадин между холмами, но даже и с ровных и покатых мест сошел быстрым и неспокойным потоком, и недостаточно смоченные им земли еще более увеличили площадь засухи. Таким образом эта страна, обманутая в своих ожиданиях и лишившаяся своего обычного плодородия, обратилась за помощью к цезарю, как обычно обращалась к своему божественному потоку. И не дольше продолжалось после этого тяжелое для нас время, чем сколько требовалось, чтобы подать об этом весть. Так быстро, цезарь, действует твоя власть и так равномерно распространяется твоя доброта на всех без разбора, что достаточно только тебе узнать о претерпевшем какую-либо беду, не соответствующую нашему веку, чтобы ему уже была обеспечена твоя помощь.

(31) Я молю для всех народов урожайных годов и плодоносных земель, но я готов поверить, что судьба, пославшая такое испытание Египту, захотела испытать твои силы и проверить твою бдительность. Ведь если ты во всех остальных делах добиваешься постоянно благополучия, то разве не ясно, что те случаи, когда происходит что-либо неблагоприятное, посылаются судьбой для того, чтобы предоставить новое поле действия, новый повод проявиться твоим доблестям, укрепиться твоей славе, так как в благополучии познается счастье, а в несчастии — величие человека. Издревле укоренилось мнение, что столица наша не может прокормиться иначе как продуктами Египта. Возгордился надменный и ветреный египетский народ: он, мол, кормит народ-победитель, от его, мол, реки, от его кораблей зависит наше изобилие или наша скудость. Но мы вернули Нилу его богатство: он получил обратно хлеб, который когда-то посылал нам, он ввез к себе сбор жатвы, которую раньше отправил нам. Пусть поучится Египет и убедится на опыте, что он доставляет нам не пропитание, а подать; пусть узнает, что он не необходим для Рима, и все же пусть служит нам! А после этого пусть и Нил, если захочет, держится в пределах своего русла и соблюдает меру в истечении своих вод: это, как видно, не имеет никакого значения не только для нашей столицы, но и для самого Египта, разве только, что корабли будут плыть оттуда ничем не нагруженные, подобно тем, какие раньше возвращались туда домой, а отсюда, наоборот, полные и перегруженные, какие обычно приплывают к нам оттуда, и с переменой движения по морю будут вымаливаться у богов скорее попутные от нас ветры и от нас краткий и скорый путь к Египту. Удивительным кажется, о цезарь, что столица наша может не замечать на своем снабжении хлебом ни бездеятельности Египта, ни прекращения разливов Нила! Благодаря твоим стараниям, твоим заботам она настолько обеспечена продовольствием, что одновременно становится ясным, что ты можешь обойтись без Египта, а он без нас нет. Покончено было бы с этим богатейшим народом, если бы он был свободен и предоставлен себе: он стыдился необычного для него бесплодия и не меньше мучился от голода, чем от позора, а от тебя одновременно пришла ему поддержка и в том и другом отношениях. С изумлением увидели его земледельцы хранилища свои, наполненные не ими самими, и спрашивали себя: с каких полей свезена эта жатва, не объявилось ли где-нибудь в Египте какой другой реки? Таким образом, ты своей милостью достиг того, что не может больше земля проявлять своего недоброжелательства к людям, и Нил, покорствуя нам, хоть и часто бывал раньше благоприятен для самого Египта, но никогда не содействовал столько нашей славе, как теперь.

(32) Насколько же это хорошо, что все провинции доверяют и подчиняются нам, когда мы дождались такого принцепса, который по мере того, как этого требуют обстоятельства, перебрасывает плоды земные то туда, то сюда, который кормит и спасает отрезанные от нас морями племена как неотъемлемую часть римского народа. Ведь и само небо не бывает так благосклонно к людям, чтобы одновременно посылать плодородие всем странам и всем правительствам в равной мере. А он в равной мере всех оберегает если не от самого бесплодия, то от его бедствий, всем посылает если не само плодородие, то плоды его: он взаимным обменом товаров сближает Восток с Западом, чтобы все в равной мере могли получить нужные им плоды, как те, кто просит, так и те, кто производит, и чтобы они познали, насколько полезнее всем служить одному, нежели пользоваться свободой, ведущей к ссорам. В самом деле, если разделить имущество всех народов, то на каждого в отдельности обрушатся все беды; если же всех объединить, то, наоборот, бедствия какого-нибудь одного народа не почувствует никто, а общие блага распространятся на всех. Но заложена ли какая божественная сила в землях, обитает ли в реках какой-нибудь гений, я обращаюсь с молитвой и к почве и к потокам, чтобы они, полагаясь на благосклонность нашего принцепса, приняли новый посев в мягкое свое лоно и вернули бы его преумноженным. Ведь мы просим не ростовщической прибыли! Но пусть помнят, что все же нужно платить, и пусть вознаградят нас за обманутые надежды одного этого года урожаями всех последующих годов и веков и тем обильнее, чем менее мы этого требуем.

(33) Достаточно было сделано на пользу как граждан, так и союзников. Мы видели затем зрелище не слабое и не мимолетное, и не такое, какое могло бы сломить или расслабить мужество, но которое способно разжечь его и подвигнуть на прекрасные подвиги, на презрение ран и смерти, ибо ведь и в сердцах рабов и преступников бывает любовь к славе и стремление к победе. Какую щедрость, какую справедливость он проявил при раздаче даров, не доступный никакому влиянию и будучи выше его! Мы достигли всего, чего добивались, получили и то, чего не просили. Он сам настаивал и убеждал нас высказывать пожелания, но при этом дал нам еще больше нежданного и негаданного. Как свободно можно теперь увлекаться зрелищами, как безопасно выражать свои чувства! Теперь никому не ставится в упрек, как это обычно делалось прежде, пренебрежение к гладиаторам, никто из зрителей не обращается в предмет для зрелища, никто не искупает своего скромного удовольствия ни пыткой, ни костром. Безумен был тот и не имел понятия об истинной чести, кто на арене цирка искал виновных в оскорблении величества и думал, что если мы не уважаем его гладиаторов, то мы презираем и оскорбляем его самого, что все, что сказано дурно о них, сказано против него, что этим оскорблены его божественность и его воля. Ведь он себя самого считал равным богам, а гладиаторов — равными себе.

(34) Насколько же прекрасное зрелище доставил ты нам, цезарь, после того, столь тягостного! Мы видели суд над доносчиками такой же, как над бродягами и разбойниками. Но они строили свои козни не только в уединенных местах или на дорогах, но и в храмах и на форуме. Никакие свидетельские показания не были безопасны, никакое положение не обеспечено, не помогало ни сиротство, ни обилие детей. Зло увеличивалось еще алчностью принцепсов. Но ты обратил на это свои взоры и водворил мир на форуме, как перед этим — в военных лагерях. Ты выкорчевал это внутреннее зло и предусмотрительной строгостью обеспечил, чтобы государство, построенное на законности, не оказалось совращенным с пути законов. Пусть твоя счастливая судьба и твоя щедрость представили бы нам (как на самом деле и представили) зрелища сильнейших борцов и людей с таким же мужественным духом, как и телом, и диких зверей, то неукротимых в своей ярости, то, наоборот, впервые усмиренных человеком, наконец, зрелища тайных и скрытых и только при тебе ставших общедоступными богатств; но ничего не было нам столь приятно и столь достойно твоего века, как то, что нам пришлось смотреть сверху вниз на заломленные назад лица доносчиков и шеи их, скрученные веревкой. Мы узнавали их и наслаждались, когда их вели, точно умилостивительные жертвы за пережитые гражданами тревоги, за кровь казненных, на медленную казнь и тягчайшие муки. Все они были посажены на быстро собранные корабли и отданы на волю бурь: пусть, мол, уезжают, пусть бегут от земли, опустошенной через их доносы; а если бури и грозы спасут кого-нибудь от скал, пусть поселятся на голых утесах негостеприимного берега, и пусть жизнь их будет сурова и полна страхов, и пусть скорбят об утерянной, дорогой всему человеческому роду безопасности.

(35) Вот достойное памяти зрелище: целая флотилия доносчиков, предоставленных всем ветрам, вынужденная распустить паруса перед бурями и носиться по разъяренным волнам, на какие бы скалы они ее ни несли. Радостно было видеть, как флотилия сейчас же по выходе из гавани оказалась разбросанной по морю и как люди у этого же самого моря воздавали благодарность принцепсу, который, не нарушая своего милосердия, предоставил мщение за людей и земли морским божествам. Тогда в особенности можно было познать, какое значение имеет перемена времени, когда к тем же самым утесам раньше прикреплялись совершенно невинные люди, а теперь самые зловредные, и когда все пустынные острова, заселявшиеся перед этим толпами ссыльных сенаторов, теперь заполнялись изгнанниками из доносчиков; подвергнув их подобному наказанию, ты пресек их деятельность не только в настоящее время, но и навсегда. Они отымали чужое имущество, пусть же потеряют свое; они лишали людей их пенатов, пусть будут отторгнуты от своих собственных; и пусть они теперь не подставляют бесполезно, как раньше, свои бледные, твердокаменные лбы под удары и не смеются над своим клеймом, но пусть ожидают возмездия, равного заслугам, и не питают столько надежд, чтобы забыть о страхе, и пусть сами трепещут столько же, сколько прежде заставляли бояться других. Божественный Тит проявил великий дух, предусмотрев все для нашей безопасности и для нашего отомщения, почему и был приравнен к небожителям, насколько же ты оказываешься более достойным небес, который прибавил столько великих дел к тому, за что мы сделали его божеством! Это тем более было трудно сделать тебе, что император Нерва, вполне достойный такого сына и преемника, как ты, так много прибавил к эдиктам Тита, что, казалось, уже никто не мог к этому ничего прибавить, кроме одного тебя, который все же смог изобрести столько еще новых великих дел, как если бы до тебя ничего не было придумано. Каждая твоя милость, взятая в отдельности, сколько прибавила бы к твоей популярности! А ты все их предоставил народу за один раз, словно свет солнца, который изливается не по частям, а сразу весь, и светит не двум и не трем, а одновременно всем людям.

(36) Как радостно видеть государственное казначейство в тишине и спокойствии, таким, каким оно было до появления доносчиков! Теперь это храм, истинное святилище, а не мрачное хранилище имущества, отнятого у граждан, или добычи, кровью добытой у врага! Это во всем мире единственное место, где при наилучшем принцепсе дурные люди не в равном положении с добрыми. Соблюдается уважение законов, общественная безопасность ни в чем не нарушается, никому не прощается его вина, но за каждую полагается возмездие, и изменилось только то, что страх внушают теперь не доносчики, а законы. Или, может быть, ты не с такой строгостью управляешь фиском, как казначейством? Наоборот, тем строже, чем более ты считаешь себя вправе располагать своими средствами, чем государственными. Можно даже актору или прокуратору твоему сказать: «Иди на суд, явись к трибуналу!» Ибо и для правителей создан трибунал, как и для всех прочих, если только ты не измеряешь его значения общественным положением судимого. Судей для фиска создает жребий и урна. Можно отводить их, можно говорить: «Этого не хотим: он робок и мало понимает блага нашего века; хотим того, потому что он очень предан цезарю». Общим судилищем пользуется принципат и свобода. Особенная же тебе слава за то, что часто проигравшим оказывается фиск, а ведь это возможно только при наилучшем принцепсе! Огромная эта твоя заслуга, а еще больше то, что ты имеешь таких прокураторов, что в большинстве случаев граждане твои не хотят иметь и других судей. У них всегда свободный выбор: «Не хотим, мол, избирать этого». И ты не придаешь никакой обязательности своим щедротам, так как хорошо знаешь, что тогда достигают высшей ценности благодеяния, когда дозволено бывает ими и не пользоваться.

(37) Соображения об общей пользе и о несправедливости некоторых отдельных лиц принудили установить государственное обложение и много разных налогов. Среди них установлен был сбор двадцатой части с наследства, обложение вполне терпимое, особенно легкое для посторонних наследников, тяжелое для домашних. Таким образом одним оно в тягость, другим незатруднительно. В самом деле, совершенно ясно, с какой горечью должны переносить люди (лучше бы им было совсем этого не испытать!), чтобы что-либо отымалось или как бы отсекалось от того имущества, которое было приобретено общими усилиями с кровными родственниками, под благословением общих святынь, на которое они привыкли смотреть не как на чужое или только предполагаемое, но как на свое, давно ими обладаемое, подлежащее передаче кому-либо из самых близких. Но такая мягкость закона соблюдалась только в отношении граждан древнейших родов. Новые же граждане, присоединились ли они к гражданству через латинское право или непосредственно по милости принцепса, если они сразу же не приобретали прав родства, считались совсем чужими тем, с которыми были уже тесно связаны. Таким образом величайшее благо обращалось для них в тягчайшую несправедливость, и римское гражданство было для них как бы причиной ненависти, раздора и сиротства, разлучая их с самым для них дорогим, с детьми, любовь к которым оставалась в их сердцах нерушимой. Находились, однако, и такие, которые так высоко ценили наши права, что считали, что римское гражданство вполне возмещает потерю не только двадцатой части наследства, но и всех родственных связей, однако тем, которые его так высоко ценили, оно, должно быть, доставалось совершенно безвозмездно. Поэтому отец твой установил, чтобы лица, не получившие вместе с правами гражданства права родства, не платили двадцатой части от того имущества, которое переходило от матери к детям или от детей к матери. Такую же льготу он предоставил и сыну в отношении отцовского имущества, если только сын был возвращен под власть отца, считая неправильным, неподобающим и почти нечестивым вводить в семейные отношения торгашеские расчеты и разрывать из-за двадцатой части имущества священнейшие родственные связи, если это не является каким-нибудь наказанием: ведь ни один налог не представляет собой столь большой ценности, чтобы ради него делать родителей и детей чужими друг другу.

(38) В таких пределах было сделано твоим отцом: может быть меньше, чем следовало наилучшему принцепсу, но не меньше, чем наилучшему родителю, который, собираясь усыновить наилучшего преемника, показал свою родительскую любовь еще и в том, что, удовольствовавшись тем, что лишь затронул некоторые вопросы или, скорее, указал путь к их разрешению, сохранил для сына обширный и почти нетронутый материал для благих дел. Итак, сейчас же к его дарам твоя щедрость добавила, чтобы как сын при наследовании отца, так и отец, наследуя сыну, были свободны от налога, чтобы отец, перестав быть отцом, не потерял и всего другого, что у него было. Отлично это, цезарь, что ты не допускаешь, чтобы слезы родителей облагались налогами. Пусть отец владеет имуществом сына без ущерба и пусть не делит наследства ни с кем, кто не охвачен общей с ним печалью. Пусть никто не требует от отца, только что осиротевшего и потрясенного своим горем, каких-либо корыстолюбивых расчетов и не принуждает его разузнавать, что оставил после себя сын. Я, сенаторы, особенно ценю этот дар принцепса и утверждаю, что он заключает в себе глубокий смысл. Ведь тот акт, в котором не видно разумного смысла, скорее говорит о честолюбии государя, его хвастовстве, расточительстве и еще о чем угодно, только не об истинной щедрости. Достойно твоей доброты, император, смягчать тяжесть сиротства и не допускать, чтобы кто-нибудь, потеряв сына, подвергался сверх того еще какому-нибудь огорчению. И без того достаточно горестно отцу быть наследником сына, что же будет, если у него появятся сонаследники со стороны? Прибавьте к этому, что когда божественный Нерва постановил, чтобы дети были освобождены от налога двадцатой части из отцовского имущества, то вполне естественно было, чтобы такую же льготу по отношению к имуществу детей получили и родители. Почему бы, в самом деле, младшее поколение имело больше льгот, чем старшее? Почему бы равная справедливость не распространилась и на него? Но ты, цезарь, устранил эту исключительность, прибавив: «если только сын был под властью отца», обратив, конечно, внимание на тот закон природы и естественную его силу, которая предписывает, чтобы всегда дети были под властью родителей, а не передает среди людей так же, как у зверей, власть сильнейшему.

(39) Не довольствуясь, что он освободил от налога двадцатой части на наследство первую степень родства, он снял его также и с родства второй степени и установил, чтобы свободными были от налога сестры, наследующие братьям, и братья — сестрам, а также деды и бабки, наследующие внукам и внучкам, и наоборот. Такую же милость оказал он и тем, кто приобрел гражданство через латинское право, и разрешил всем приобретать между собой права родства, кто вместе с тем был в родстве и по закону природы. Прежние принцепсы требовали, чтобы у них просили об этом отдельные лица и не с тем, чтобы их удовлетворять, а наоборот, чтобы им отказывать. Из этого легко понять, какое благодеяние, какой глубокий смысл заключается в том, чтобы собрать, сплотить и словно возродить разбросанные и, так сказать, растерзанные родственные связи; предоставить людям то, в чем им раньше отказывалось, и дать всем то, чего не добивались даже отдельные лица; наконец, у самого себя взять столько возможностей оказывать людям благодеяния, столько поводов обязывать людей и приписывать себе эту честь. Вероятно государю нашему показалось недостойным, чтобы люди просили у людей то, что им дано самими богами. Вот вы сестра и брат, дед и внуки, зачем же вам еще просить о том, чтобы быть ими? Ваше родство есть у вас и так! Что же? По своей скромности, видной во всем остальном, он считает не менее ненавистным для себя раздавать права наследства, как и отнимать их. Итак, спокойно, с радостью принимайте почетные должности, получайте права гражданства: они не лишат уз родства; никто не окажется ни оторванным, ни отрезанным от своих, все будут пользоваться прежними семейными связями, только теперь еще более почетными. Ведь теперь не будет принуждаться платить двадцатую долю от какой угодно малой суммы даже наследующий и дальним родственникам. Общий нам всем родитель установил наивысшую сумму, с которой могут взимать налог сборщики налогов.

(40) Свободным от налога двадцатой части будет теперь даже и самое маленькое наследство, и, если этого захочет благодарный наследник, оно может целиком пойти на погребение и украшение могилы. Никто за этим не будет ни наблюдать, ни за это карать. Кому бы ни досталась скромная сумма из какого-нибудь наследства, пусть пользуется ею безопасно и владеет спокойно. Закон о двадцатой доле был издан, чтобы воспользоваться им люди могли не иначе, как получая средства. Прежняя несправедливость обратилась в благодеяние: не чувствуя обиды, люди произносят обеты; наследники даже хотят быть должными двадцатую долю. Но к закону добавлено, что если кто к моменту издания его должен был государству на этом основании двадцатую долю наследства, но еще не уплатил, то чтобы не вносил. Изменять прошлое не могут даже и боги: ты же изменил его и позаботился, чтобы никто не считал себя должным того, чего не будет должен впоследствии, т. е. ты добился того, что мы словно не имели дурных принцепсов. По своему характеру, если бы только природа допустила это, с какой радостью ты вернул бы и имущество и жизнь стольким ограбленным, стольким казненным! Ты запретил взыскивать то, что люди задолжали раньше твоего времени. Другой бы был раздражен опаздыванием платежей и наказал бы за просрочку двойным и даже четверным взысканием. Ты же считаешь, что одинаково несправедливо как требовать уплаты того, чего не следует считать задолженным, так и постановлять считать эти суммы долгом.

(41) Ты будешь нести заботы и исполнять обязанность консула, цезарь. В самом деле, когда я думаю, что все тот же ты отменил подарки императору, роздал награды воинам, выдал паек гражданам, устранил доносчиков, облегчил обложение налогами, мне кажется, что тебе следует поставить вопрос, достаточно ли ты взвесил доходы империи? Или воздержанность самого принцепса имеет столько значения, что ее одной достаточно, чтобы возместить столько статей дохода, покрыть столько затрат? Ибо в чем же причина того, что у других, которые все грабили и присваивали себе награбленное, всего не хватало, как будто они ничего и не брали; а у тебя, хотя ты так много раздаешь и ничего ни у кого не отнимаешь, всего остается с избытком? Никогда не было недостатка у принцепсов в таких людях, которые упорно и мрачно соблюдали интересы государственного фиска. Были принцепсы и сами по себе алчные и хищные, у которых не было недостатка в учителях, однако больше всего они научались всегда от нас самих и всегда против нас. Но доступ к твоим ушам закрыт как для всякой лести, так тем более для соблазнов и корысти. Итак, молчат эти голоса и пребывают в спокойствии, и, так как некому нашептывать, пропадают и сами советчики. Отсюда получается, что мы, будучи обязаны тебе за твои нравы, тем более еще обязаны за наши собственные.

(42) И императорская и государственная казна обогащались не столько от действия законов Вокония и Юлия, сколько от исключительных и единственных в своем роде преступлений против величества, и притом приписывавшихся людям чистым от каких-либо преступлений. Этот страх ты окончательно с нас снял, довольствуясь тем величием, которого никому так не хватало, как тем, которые на него претендовали. Вернулась к друзьям верность, к детям почтительность, к рабам послушание: снова они имеют своих господ, уважают их и повинуются им. Теперь уже рабы наши не друзья принцепса, но мы сами его друзья, и отец отечества не думает, что он дороже для чужих слуг, чем для своих сограждан. Ты освободил всех нас от домашних обвинителей, призвав всех под общее знамя общественного блага, прекратил, если можно так сказать, войну рабов. Этим ты оказал не меньшую услугу рабам, чем господам: одним ты обеспечил безопасность, других сделал лучшими. Между тем ты не хочешь, чтобы тебя за это восхваляли; может быть и не следует этого делать; однако приятно это для тех, кто помнит и такого принцепса, который получал рабов против господ и указывал, какие преступления он накажет, словно узнавал о них по доносу. Это было великое и неустранимое зло, которое приходилось каждому испытать столько раз, сколько у него было рабов, берущих на себя роль господ.

(43) Сюда же надо отнести, что теперь в безопасности наши завещания и не один только у всех нас наследник, независимо от того, внесен он или не внесен в завещание. Не упоминают о тебе в ложных или несправедливых документах; никто не обращается к тебе из побуждений злобы, или с безбожными мыслями, или чтобы скрыть свою ярость. К тебе обращаются не после обиды от кого-нибудь другого, а потому, что ты сам этого заслуживаешь. О тебе пишут друзья; не знающие тебя о тебе не упоминают; к тебе обращаются не как к принцепсу, а как к человеку, разве только что больше людей тебя любят, но ведь и ты сам больше народу любишь. Придерживайся, цезарь, этого направления, и на опыте будет доказано, что выгоднее и прибыльнее для принцепса — и не только в отношении его славы, и в и денежных средств,— если люди, умирая, сами захотят иметь такого наследника, нежели если их к этому принуждают. Отец твой дал многое, ты и сам много дал. Быстро уйдут из жизни люди ему мало благодарные, останутся же те, которые пользуются полученными от него благами, а для тебя они принесут только славу. Ведь благодарный должник делает благотворение приятным, неблагодарный — более славным. Но кто из принцепсов до тебя ставил такую славу выше денег? Который из них не считал своим в наших вотчинах даже то, что каждый из нас получил от своего отца? Разве не уподоблялись дары как царей, так и прежних цезарей крючкам рыболова с насаженной пищей и силкам охотника с приманкой для добычи, которые они уносили к себе с тем, что туда попалось из средств частных лиц?

(44) Как полезно человеку достигнуть хорошего через плохое! Ты жил вместо с нами, подвергался общим опасностям, испытывал страх: такова была жизнь ни в чем не виноватых людей. Ты знаешь и сам испытал, насколько ненавидят дурных принцепсов даже те, которые их портили. Ты помнишь, чего ты привык вместе с нами желать, на что жаловаться. Теперь ты сам, будучи принцепсом, руководишься мнениями частного лица, проявляешь себя с лучшей стороны, чем государь, какого бы восхваляли. Поэтому мы так теперь избалованы, что если раньше самые большие наши нежелания сводились к тому, чтобы иметь принцепса лучше самого плохого, теперь не можем мириться ни с каким, как только с наилучшим. Нет никого, кто настолько не знал бы самого себя и тебя, чтобы желать занять твое место после тебя. Легче будет фактически найтись преемнику тебе, нежели встретить такого человека, который бы этого для себя желал. Кто добровольно возьмет на себя всю тягость твоих забот? Кто не побоится сравнения с тобой? Ты сам испытал, как тягостно быть преемником хорошего принцепса, и пытался отказаться, уже будучи усыновлен. Разве легко и малый составляет труд подражать тебе в том, чтобы никто не платил за свою безопасность позором? Всем обеспечена жизнь и притом достойная, и не считается больше мудрым и не вызывает восхищения тот, кто проводит жизнь в безопасности. При таком принцепсе награды добродетелям даются такие же, как при свободе [т. е. республике]; и вознаграждение за добрые поступки человек находит не только в своем сознании. Ты любишь стойкость граждан; правдивых и деятельных ты не подавляешь и не стесняешь, как другие, но поддерживаешь и возвышаешь. Полезно быть добродетельным, если считается вполне достаточным для человека, чтобы он не вредил. Таким лицам ты раздаешь почетные и жреческие должности, провинции, они процветают от дружбы с тобой, от высокого твоего мнения о них. Подобные награды за усердие и бескорыстие возвышают людей, подходящих к этим качествам, а неподходящих заманивают. Воздаяние за добро и за зло делает людей добрыми или дурными. Немногие настолько сильны духом, чтобы — везет им в жизни или нет — добиваться доброго или избегать дурного; остальные, поскольку ценою отдыха является труд, ценою сна — бодрствование, а роскоши — воздержание, добиваются всех этих благ такими же средствами, какими видят, что добиваются другие, и каковы те, таковыми же хотят быть и казаться и сами, а стремясь к этому, такими и становятся.

(45) И прежние принцепсы, исключая твоего отца, да еще одного или двух, — и то я много сказал — больше радовались порокам, нежели добродетелям граждан; во-первых, потому что каждому нравится в другом узнавать свои свойства, наконец, они считали более выносливыми для рабства таких людей, которым и не подобает быть ничем другим, как рабами. В их руках они сосредоточивали все блага, людей же благонамеренных, державшихся в стороне от дел и в бездействии и как бы заживо погребенных, они возвращали в общество и в свет, только чтобы подвергать опасности доносов. Ты же выбираешь себе друзей из наилучших; и клянусь Геркулесом! справедливо, чтобы дороже всего хорошему принцепсу были те, кто был ненавистен дурным. Ты хорошо знаешь, как различны по своей природе деспотия и принципат; итак, именно тем особенно дорог принцепс, кто больше всего тяготится деспотом. Поэтому ты выдвигаешь на видные места в качестве образцов и примеров тех людей, образ жизни которых и характер тебе особенно нравятся, и потому до сих пор не брал на себя ни цензуры, ни надзора за нравственностью, что тебе больше нравится воздействовать на наши сердца своими благодеяниями, нежели исправительными средствами. Да я и вообще не знаю, не больше ли приносит пользы нашим нравам тот принцепс, который дозволяет людям самим исправляться, чем тот, который принуждает к этому. Мы легко поддаемся, в какую бы сторону нас ни вел принцепс, и даже — я бы сказал — мы во всем следуем за ним. Мы стремимся быть дороги именно ему, стремимся заслужить одобрение именно с его стороны, на что напрасно бы рассчитывали люди другого склада, и следовательно, оказывая ему такое послушание, мы приходим к тому, что почти все живем согласно нравам одного. К тому же не так уже плохо мы устроены, чтобы, умея подражать дурным принцепсам, мы не смогли подражать хорошему. Продолжай только, цезарь, действовать так же, и твои предложения, твои действия приобретут значение и силу постановлений цензуры. Ведь жизнь принцепса — та же цензура и притом непрерывная: по ней мы равняемся, она нас ведет, и мы не столько нуждаемся в применении власти, сколько в примере. В самом деле, страх — ненадежный учитель правды. Люди лучше научаются примерами, в которых главным образом хорошо то, что они доказывают на деле, что может осуществляться все то, чему они учат.

(46) Да и каким страхом можно было бы добиться того, чего мы добиваемся через уважение к тебе? Кто-то другой добился того, что римский народ допустил отмену зрелища пантомимов, но не добился, чтобы он сам этого захотел. К тебе обратились с просьбой о том же, к чему другой принуждал, и благодеянием стало то, что раньше было принуждением. С неменьшим единодушием добились от тебя граждане отмены пантомим, чем от твоего отца их восстановления. И то и другое правильно; ибо следовало восстановить то, что отменил дурной принцепс, и снова отменить то, что было восстановлено. Ведь в отношении тех добрых дел, которые выполняются иногда дурными принцепсами, следует придерживаться того положения, что не нравится деятель, а не само действие. В самом деле, в свое время тот же самый народ, который был зрителем императора на сцене и аплодировал ему, теперь противится пантомимам и осуждает это изнеженное искусство, не подходящее к нашему веку. Из этого становится ясно, что и народ воспринимает воззрения принцепсов, если все проводят в жизнь даже строжайшие правила, раз они исходят от такого человека. Прославься же, цезарь, славою строгой справедливости, которой ты достиг того, что называвшееся раньше насилием и властью, теперь называется нравственностью. Осудили сами свои пороки те, кто заслуживал быть осужденным, и те же самые люди, которых надлежало исправлять, превратились в исправителей. Итак, никто не жалуется на твою строгость, хотя всем дозволено жаловаться. Но раз уже так оказалось, что люди меньше всего жалуются на того принцепса, на которого это больше всего дозволено, то, следовательно, все, что связало с твоим веком, радует и утешает весь человеческий род. Хорошие люди выдвигаются, а дурные — это свидетельствует о самом спокойном состоянии государства — ничего не боятся, но и сами никому страха не внушают. Ты излечиваешь заблуждения, но у тех, кто об этом сам просит, и всем, кого ты исправляешь, ты обеспечиваешь добрую славу тем, что всем видно, что ты их к этому не принуждал.

(47) Так что же ты воспитываешь? Жизнь или преимущественно нравы юношества? С каким достоинством ты говоришь с учителями, с каким авторитетом мудрости обращаешься с учеными! Насколько занятия снова приобрели при тебе и живой дух, и кровь, и отечество! А в прежнее время бесчеловечная жестокость преследовала все это изгнанием, когда принцепс, сознавая в себе все пороки, изгонял искусства, враждебные ему, не столько из ненависти к ним, сколько из уважения. Ты же все искусства охраняешь, держишь в своих объятиях, воспринимаешь глазами и ушами. Ты обеспечиваешь все, чему они учат, и в такой же мере их уважаешь, как и они тебя одобряют. Разве каждый, кто бы ни отдался научным занятиям, не получает вместе со всеми прочими благами как одну из первых наград легкий доступ к тебе самому? Великое дело выполнил твой отец, когда он перед своим и твоим лицом надписал на этой твердыне имя, назвав ее общественным зданием; это осталось бы тщетным, если бы он не усыновил такого человека, который может жить в ней, как в подобающем ему месте. Как хорошо это наименование соответствует твоим нравам, как ты все делаешь, чтобы показать, что эту надпись дал никто другой, как ты сам! Какой в самом деле форум, какие храмы так же доступны, как твой дворец? Ни Капитолий, ни самое священное место твоего усыновления не являются в большей мере общественными, всем доступными! Нет никаких ограничений, никаких степеней бесчестия, ведь если даже преодолеть тысячи подобных препятствий, всегда сверх того имеются еще какие-нибудь трудности преграды! Велик был покой до тебя, велик будет и после тебя, но при тебе он выше всего: столько всюду тишины и мира, такая почтительность, что эти примеры скромности и спокойствия доходят до самых скромных пенатов, до самых тесных очагов.

(48) А как ты сам всех принимаешь! Как ожидаешь! Как проводишь значительную часть дня среди стольких забот империи, точно ты предаешься отдыху! И мы поэтому собираемся у тебя, когда нам удобно, без притворства или какого-либо напряжения, не подвергаясь опасности потерять голову за опоздание, но беззаботные и спокойные. И ты, принцепс, допускаешь, что иногда нас может задержать дома что-нибудь более важное; мы всегда можем оправдаться в твоих глазах, но никогда не нуждаемся в оправданиях. Ведь ты знаешь, что каждый предпочел бы повидать и посетить тебя, и потому предоставляешь каждому продлить это удовольствие. Принеся тебе приветствие, мы не стремимся сейчас же разойтись и оставить по себе пустоту. Мы задерживаемся, остаемся у тебя, как в общественном доме. А ведь еще недавно ужасное чудовище ограждало его от других, внушая величайший страх, когда, запершись словно в какой-то клетке, оно лизало кровь близких себе людей или бросалось душить и грызть славнейших граждан. Дворец был огражден ужасами и кознями; одинаковый страх испытывали и допущенные и отстраненные. К тому же и само оно было устрашающего вида: высокомерие на челе, гнев во взоре, женоподобная слабость в теле, в лице бесстыдство, прикрытое густым румянцем. Никто не осмеливался подойти к нему, заговорить с ним, так он всегда искал уединения в затаенных местах и никогда не выходил из своего уединения без того, чтобы сейчас же не создать вокруг себя пустоту.

(49) Однако тот, кто, казалось, оберегал свою безопасность за всевозможными стенами, в тех же стенах хранил вместе с собой коварство и козни, но также и божество — мстителя своих преступлений. Однако казнь нашла свою жертву, она раздвинула стражу, сломила ее сопротивление и через узкий и загороженный проход проникла точно через широко раскрытые и призывающие ее двери. Исчезла в тот момент божественность тирана, недосягаемыми оказались потайные покои и суровое уединение, куда загоняли его страх и гордость и ненависть к людям. Насколько же теперь дом этот безопаснее для тебя, насколько надежнее, с тех пор как он защищается не жестокостью, но любовью, не недоступностью и запорами, но многолюдством граждан. Разве мы не убеждаемся, что самая верная защита принцепса — это его чистота и невинность? Неприступность твердыни, непреодолимость ограждения в том, чтобы не нуждаться ни в каких ограждениях. Тщетно стал бы ограждать себя страхом тот, кто не был бы огражден чувством расположения; другие наставляют взяться за оружие. Разве ты проводишь на наших глазах и в нашем окружении только деловую часть своих дней? Разве в часы твоего отдохновения не бывает вокруг тебя такого же большого общества? Разве ты не принимаешь пищу всегда в нашей среде, разве не общий у тебя бывает с нами стол? Разве наше сообщество не доставляет нам взаимного удовольствия, разве ты не вызываешь нас на беседы и сам их не поддерживаешь? Разве самое время твоего пиршества, краткое вследствие скромности твоей пищи, не затягивается благодаря твоей общительности? Никогда ты не поступаешь так, чтобы, задержавшись до полудня на одинокой своей трапезе, быть потом стеснительным наблюдателем и контролером своих гостей, чтобы перед голодными и воздержанными в пище самому быть наевшимся и рыгающим от переполнения желудка, чтобы не столько предлагать, сколько бросать гостям пищу, до которой ты сам не дотронулся бы, чтобы, с трудом выдержав это оскорбительное посмешище над общим пиршеством, потом снова удалиться к уединенному насыщению всякими лакомствами в закрытой ото всех роскошной обстановке. Поэтому мы восхищаемся не золотом твоим, и не серебром, и не изысканной изобретательностью в твоих обедах, но твоей приветливостью и лаской, в чем не может быть никакого пресыщения, когда все искренне и правдиво и всему придан такой почтенный вид. Не сопровождаются пиры принцепса ни исполнением каких-нибудь чужеземных обрядов, ни разнузданной вольностью; но всегда царят на них ласковая приветливость, свободные шутки и почтенные развлечения. Поэтому-то и сон у тебя краток и редок, и из любви к нам никакое время не кажется тебе таким скучным, как то, которое ты проводишь без нас.

(50) Но в то время как мы в качестве соучастников пользуемся твоим имуществом, насколько прочно и неущемлено наше обладание тем, что принадлежит нам самим! Ты не присваиваешь и не присоединяешь к своим обширным владениям все пустыри, озера, лесные массивы, изгоняя прежних их владельцев, и не только одни твои взоры радуются, на источники, реки и моря. Есть и такое, что наш цезарь и не считает своим. И все же власть принцепса больше, чем власть собственника. Многое переводится из частного имущества в государственное; это то, что захватили прежние принцепсы не для того, чтобы самим пользоваться, но чтобы не занял никто другой. Таким образом на места прежних знатных господ в их гнезда поселяются новые хозяева, и убежища славнейших мужей не приходят в упадок, не захватываются рабами и не представляют собой печального запустения. Можно видеть прекраснейшие усадьбы в отдаленных местах расширенными и в полной целости. Это большая твоя заслуга, цезарь, не только по отношению к людям, но и к постройкам, это ты прекратил разрушения, не допускаешь запустения, отстаиваешь от гибели ценнейшие сооружения с таким же воодушевлением, с каким они были воздвигнуты. Это немые и лишенные души создания, однако кажется, что они чувствуют и радуются тому, что они сверкают, что их часто посещают люди, что они наконец-то стали принадлежать понимающему хозяину. Если от имени цезаря объявляется большой список продающегося имущества, то этим доказывается алчность принцепса, который так много всего захватывал, хотя обладал стольким ему ненужным имуществом. Тогда было смертельно опасно кому-нибудь иметь более просторный дом, чем у принцепса, или более живописную усадьбу; а теперь принцепс ищет для них новых хозяев, сам их туда вводит. Даже те знаменитые сады великого императора, это, никому раньше недоступное кроме цезаря пригородное поместье, мы покупаем с торгов, приобретаем, заселяем. Таково благорасположение цезаря, такие теперь безопасные времена, что он считает нас достойными обладать этим ценнейшим имуществом принцепсов, и мы не боимся, потому что действительно являемся этого достойными. Ты не только предоставляешь твоим гражданам возможность покупать, ты раздаешь и даришь живописнейшие места, раздаешь, говорю, те места, которые сам получил при избрании и при усыновлении, передаешь то, что приобрел по суду и ничего в такой мере не считаешь своим, как то, что приобрел через друзей.

(51) Ты проявляешь такую же сдержанность в строительстве, как и заботливость в охране ранее воздвигнутого. Поэтому в твое время не сотрясаются жилища от перевозки огромных строительных глыб, как раньше. В безопасности стоят наши дома и храмы не расшатываются. Ты считаешь, что тебе всего достаточно и даже слишком всего много, хотя ты принял власть после самого бережливого из принцепсов. Великодушно с твоей стороны выделять что-нибудь или отчуждать из полученного тобою, так как этот принцепс оставил после себя только самое необходимое. Ведь отец твой пользовался для себя тем, что предоставила ему счастливая судьба империи, а ты — тем, что тебе оставил твой отец. Но сколько же великолепия ты придаешь своим общественным постройкам! Отсюда портик, с другой стороны святилища храма вырастают с непонятной быстротой, так что кажется, что они не воздвигаются последовательно, а как бы преображаются. Затем обширный боковой амфитеатр цирка, красотой своей соперничающий с каким-нибудь храмом, — постройка, достойная народа, победителя племен, привлекающая сама по себе восхищенные взоры зрителей не меньше, чем и те зрелища, на которые будут смотреть с ее ступеней. Заслуживает внимания этот новый цирк, помимо других своих внешних сторон, еще и потому, что место для принцепса сделано в нем наряду с местами для народа. Во всю его величину у него один фасад, ничем он не прерывается, во всем он одинаковый, и возвышение, сделанное для цезаря, нисколько не бросается в глаза больше, чем то, на что он сам смотрит на арене. Таким образом гражданам твоим можно будет смотреть попеременно то на тебя, то на цирковое зрелище. При этом ему будет дана возможность смотреть не только на кресло принцепса, но на самого него, сидящего в публике и среди народа, для которого он построил новых 5000 зрительных мест. Ты увеличил их число с такою легкостью, точно выдал паек, и внушил своей щедростью уверенность, что в дальнейшем оно станет еще большим.

(52) Если бы кто другой сделал для народа только одно это, то уже давно голова его была бы осенена лучами славы и уготован ему был бы среди богов трон из золота и слоновой кости, и на священных алтарях принесли бы ему обильные жертвы. Ты же входишь в храм только для того, чтобы самому там молиться, и допускаешь в качестве наивысшей почести для себя, чтобы статуя твоя была поставлена перед дверями храма. Таким образом получается, что боги сохраняют свое возвышенное положение среди людей, раз ты сам на него не претендуешь. Поэтому мы видим всего лишь две-три твоих статуи в притворе храма великого и многомилостивого Юпитера, да и те медные. А всего несколько лет тому назад все ступени и вся площадка перед храмом сверкали золотом и серебром или даже были залиты этими металлами, так как статуи богов стояли там в кощунственном сообществе со статуями нечестивого принцепса. Но твои медные и немногочисленные статуи стоят и будут стоять все время, пока будет выситься сам храм; те же, раззолоченные и бесчисленные, среди ликования народного были низвергнуты и разбиты в качестве искупительной жертвы. Народу доставляло наслаждение втаптывать в землю надменные лики этих статуй, замахиваться на них мечами, разрубать их топорами, словно бы каждый такой удар вызывал кровь и причинял боль. Никто не мог настолько сдержать порыв своей долго сдерживавшейся радости, чтобы не дать воли своей мести и не крушить этих ненавистных изображений и не бросать затем обезображенные их члены и обломки в огонь, который превращал их, наконец, из грозных страшилищ в предметы полезные и приятные для людей. Ты же, цезарь, со свойственной тебе во всем скромностью разрешаешь нам воздавать благодарственные молитвы за твою благость не перед изображением твоего гения, но перед статуей великого и многомилостивого Юпитера; ты внушаешь нам, что мы обязаны ему всем тем, за что должны была бы благодарить тебя, что все то добро, которое ты совершил, является заслугой того, кто тебя к нам послал. А ведь раньше огромные стада жертвенных животных, следовавших по дороге в Капитолий, как бы перехватывались в значительной своей части и направлялись по другому пути, к устрашающей статуе жестокого владыки, так как она тоже требовала крови жертвенных животных и притом в количестве, равном пролитой им человеческой крови.

(53) Все, что мною уже сказано о прежних принцепсах, сенаторы, и все, что я сейчас о них говорю, направлено к тому, чтобы показать, как отец наш, преобразуя, исправляет испорченные в силу столь долгой привычки и даже развращенные нравы верховной власти. Ведь и вообще все можно восхвалить по достоинству только через какое-нибудь сравнение. Кроме того, первейшей обязанностью любящих граждан по отношению к хорошему государю является порицание предшествовавших, с ним несхожих. Нельзя в достаточной мере выразить свою любовь к хорошему государю иначе, как возненавидев в такой же степени дурного. Прибавьте к этому, что одной из самых важных и славных заслуг нашего императора является то, что при нем можно с безопасностью порицать дурных правителей. Или мы забыли Нерона, только теперь осужденного за доставленные нам страдания? Едва ли бы разрешил порицать его жизнь и молву о нем тот, кто мстил за его смерть и во всяком случае не принял бы на свой счет все, что было бы сказано о схожем с ним правителе. Поэтому-то я и тебя, цезарь, по заслугам твоим сравниваю со всеми и ставлю выше многих, что нам позволено теперь ежедневно порицать дурных правителей в прошлом и новым твоим примером предостерегать будущих, что нет такого места, ни такого времени, где тени оскверненных убийствами императоров могли бы найти покой от проклятий потомства. Тем с большей стойкостью, сенаторы, будем говорить о наших печалях и о наших радостях, будем довольны тем, что у нас есть, и будем со вздохом печали вспоминать о том, что мы претерпели. При добром принцепсе можно делать и то и другое. Пусть это осуществляется в наших помыслах, и в наших разговорах, и в самых благодарственных речах, и пусть все помнят, что в этом именно сказывается наивысшая похвала безупречному императору, если при нем порицаются прежние, заслужившие совсем другую славу. Ибо если последующие принцепсы молчат о предшествовавших, то это доказывает, что и они сами поступают точно так же.

(54) Есть ли такое место, до которого не доходила бы низкая лесть, когда похвалы императорам расточались на игрищах и в состязаниях, а дела их изображались в плясках, во всякого рода зрелищах, изнеженными голосами, жестами, движениями превращались в посмешище. Но особенно было недостойно то, что они одновременно прославлялись сенаторами в сенате и комедиантами на сцене. Ты же совершенно отстранил театральное искусство от участия в прославлении твоих деяний. Тебя чтят в серьезных стихах, в достойных вечности анналах, а не в мимолетных и постыдных восхвалениях. Мало того, чем больше будут молчать о тебе актеры на сценах, тем с большим единодушием станут прославлять тебя, поднявшись со своих мест, зрители. Но что же я этому удивляюсь, когда ты сам обычно сдерживаешь почести, которые оказываются тебе нами, или вовсе не принимаешь их? Раньше ни одно дело, обсуждавшееся в сенате, не считалось столь низменным и столь ничтожным, чтобы тут же не перейти к прославлению императора, о каких бы деяниях ни пришлось говорить. Совещались ли мы об увеличении числа гладиаторов, или об учреждении цеха ремесленников, сейчас же, словно при этом расширялись пределы нашей империи, постановляли посвятить имени цезаря какие-нибудь величественные арки, или надписи, которые не могли бы уместиться и на фронтонах наших храмов, или месяцы года, да притом не по одному, а по несколько сразу. И те допускали это и даже радовались этому, точно заслужили все эти почести. А теперь, кто из нас, забыв, о чем идет обсуждение, станет злоупотреблять обязанностью назначения почестей принцепсу? Такая наша сдержанность тоже увеличивает славу твоей скромности: ведь мы повинуемся тебе в том, что собираемся в курию не для состязания в лести, но для обсуждения и утверждения справедливости и для воздания благодарности твоей простоте и правдивости за то, что мы действительно знаем, чего ты на самом деле хочешь или не хочешь. Мы начинаем с того и останавливаемся на том, с чего нельзя было бы начать и на чем нельзя было бы остановиться при другом принцепсе. Ведь большинства из назначенных почестей не приняли даже и прежние императоры, но никто из них не обладал таким великодушием, чтобы можно было поверить, что он не желает этих назначений. Но я считаю, почетнее всяких титулов то, что имя твое запечатлено не на столбах и не на камнях, а в славе вечности.

(55) Закрепится в последующих веках, что был когда-то такой принцепс, которому при цветущем и безопасном положении государства воздавались только одни скромные почести, чаще не воздавалось никаких. Действительно, если бы мы захотели соревноваться с прежними временами в отношении вынужденных действий, то оказались бы побежденными: ведь притворство более содействует измышлению, чем правдивость, рабство больше, нежели свобода, и страх больше, чем любовь. Вместе с тем, после того как прежняя лесть не оставила ничего неиспользованного, то в отношении тебя новый вид почитания может состоять только в том, что мы иногда осмеливаемся промолчать о твоих заслугах. Однако всякий раз, как наша любовь заставляла нас прервать молчание и победить твою скромность, каких бы только почестей мы ни назначали тебе, ты их не отвергаешь. Таким образом становится ясно, что ты не из гордости и не из презрения отклоняешь самые громкие почести, раз принимаешь более скромные. И это, цезарь, прекраснее, чем если бы ты отказывался от всех и всяких: ведь не принимать никаких почестей есть признак гордыни, а принимать незначительные есть признак скромности. Такая твоя умеренность на пользу и нам и государственному казначейству, — нам потому, что ты снимаешь с нас всякое подозрение, казначейству — потому, что ты ставишь предел его расходам, чтобы в случае его истощения тебе не пришлось пополнять его имуществом невинных. В честь твою поставлены такие же изображения, какие когда-то назначались частным лицам за выдающиеся их заслуги перед государством. Всем видно, что статуи цезаря сделаны из такого же материала, как и статуи Брутов и Камиллов. Да и причины тому не различны. Те герои отражала от стен города царей или побеждавших нас врагов; ты же не допускаешь и отстраняешь самовластие и все другое, что порождает порабощение, и занимаешь место принцепса, чтобы не освобождать места для тирана. И мне, взирающему на твою мудрость, менее кажется удивительным» что ты стараешься или отклонить, или умерить эти невечные и непрочные титулы. Ты хорошо знаешь, в чем истинная и, вечная слава принцепса, каковы бывают почести, против которых бессильны и пламя, и старость, и последующие правители. Триумфальные арки и статуи, жертвенники и даже храмы разрушает и лишает блеска забвение или пренебрежение потомства; наоборот, слава того, кто сам пренебрегает честолюбием, кто умеет сдержать и обуздать неограниченную власть, процветает от самой древности, и никем он столько не прославляется, как теми, кого меньше всего к этому принуждает. Кроме того, всякий, кто только станет главою государства, приобретает вечную славу, будь она хороша или дурна. Но государю надо стремиться не к той вечной славе, которая ожидает его даже против его воли, но к доброй славе, а она создается не статуями и прочими изображениями, но достигается добродетелями и заслугами. Даже такие менее значительные черты, как внешний вид и фигура императора, лучше воспринимаются и сохраняются в благодарной памяти людей, чем в золоте или серебре. Тебе же надолго судьба щедро предоставила эти преимущества, потому что твой ласковый взор и любезный вид глубоко запечатлелись в речах, глазах и душах всех граждан.

(56) Я полагаю, сенаторы, что вы подметили, что я уже давно говорю без особого разбора. Ведь моей задачей является восхвалять самого нашего принцепса, а не его дела. Ведь и дурные правители делают иногда похвальные дела, сами же заслуживают похвалы только наилучшие правители. Поэтому, о августейший император, нет для тебя другой, большей славы, как та, что прославляющим тебя не приходится о чем-либо умалчивать или что-либо скрывать. Действительно, что произошло при твоем управлении такого, что должен был бы обойти молчанием какой-нибудь оратор? Был ли какой-нибудь факт или момент, за которые тебя не следовало бы благодарить или хвалить? Разве не такого рода вся твоя деятельность, что лучше всего хвалит тебя тот, кто правдивее всего говорит о ней? Поэтому-то моя речь растягивается до бесконечности, а я еще не сказал обо всем, что произошло за два всего года. Как много я уже сказал о твоей умеренности, а сколько еще остается сказать! Например то, что ты принял на себя второй раз консульство только потому, что его поручил тебе твой принцепс и отец. А после того как боги передали в твои руки высшую власть и право распоряжаться как всеми делами, так и самим собой, ты отказался от третьего консульства, хотя мог бы провести его в пример всем другим. Великое дело отказаться от почетной должности, но еще более великое — отказаться от славы. Не знаю, чему больше удивляться: тому ли, как ты провел свое консульство, или тому, что ты отказался от консульства. Свое консульство ты провел не в бездействии в столице и не в условиях глубочайшего мира, а среди варварских племен, как обычно те наши герои, которым было по душе сменять претексту на военный плащ и одерживать победы над неведомыми странами. Прекрасно это для нашей империи, похвально для тебя самого, что твои союзники и друзья могли посещать тебя в своей родной земле, принимать тебя в своих домах. Прекрасное зрелище представлял собой твой консульский трибунал, после многих столетий опять сложенный из земляного дерна и украшенный не только фасцами ликторов, но копьями и военными значками. Величественность восседавшего на этом трибунале возрастала еще и от того обстоятельства, что обращавшиеся к нему с просьбами были одеты в разноплеменные одежды и речи их звучали по-разному, редко обходясь без переводчика. Прекрасное дело творить правосудие над своими гражданами, насколько же более прекрасно — судить справедливо иноземцев? Достойно похвалы утверждать прочный мир на римском форуме; насколько же более похвально запечатлевать следы курульного кресла консула — победителя на безбрежных полях битв, пребывать в полной безопасности и спокойствии на грозных берегах Дуная, презирать угрозы варваров и враждебные выпады усмирять не столько оружием, сколько одним видом римских тог. Получилось, что варвары приветствовали тебя не через твое изображение, но лично перед тобой произносили свои приветствия императору, и ты заслужил тем, что подавил врагов своим величием, такую же славу, какую другим присуждали за покорение врагов оружием.

(57) Такова слава проведенного тобою консульства. В другом случае славу принес тебе отказ от консульства в самом начале принципата, точно ты был тогда пресыщен почестями, в то время как другие, только что став императорами, присваивали себе консульства, предназначенные другим. А был и такой случай, что император похитил и вырвал из рук другого почти уже доведенное до конца и им самим данное консульство и притом в конце своего собственного правления. Итак, ты отказался ради других частных лиц от той почетной и не связанной с большим трудом должности, которой как начинающие, так и кончающие править императоры обычно настолько домогаются, что насильно ее себе присваивают. Или тебе было в тягость это третье в твоей жизни консульство, но первое с тех пор, как ты стал главою государства? Ведь вторично ты был консулом, будучи уже императором, но еще при жизни другого главы государства, и ты занял это место не для собственной почести, не для примера, а ради послушания. Итак, в том государстве, которое видело на своем веку своих сынов, облеченных консульской властью по пять и по шесть раз, да притом не таких консулов, которые могли бы быть созданы в периоды попрания свободы или народных мятежей, а таких, которым подносилось консульское достоинство в их отсутствие, когда они, удалившись, жили в своих поместьях, — в таком-то государстве ты, будучи главою рода человеческого, отказался от третьего консульства как от слишком для тебя тягостного? Неужели ты, наш август и цезарь и отец отечества, настолько скромнее и воздержаннее Папириев и Квинтиев? Ты возразишь: но ведь их призывало все государство. А тебя? Не то же ли самое государство призывает тебя? Не тот ли самый сенат? Не само ли консульское достоинство, которое так высоко возросло, будучи возложено на твои плечи?

(58) Я не призываю тебя подражать примеру того, кто непрерывным своим консульством достигал того, что год казался слишком длинным и однообразным. Я сравниваю тебя с теми, которые, сколько бы раз ни были консулами, добивались пользы не лично для себя. Когда ты отказался от третьего консульства, в сенате присутствовал один сенатор, бывший уже трижды консулом. Но наше единодушное решение показалось почему-то тягостным твоей скромности, а ведь мы просили только, чтобы ты был столько же раз консулом, сколько один из твоих сенаторов: по чрезмерной твоей скромности ты отказался бы от этой чести, даже будучи частным лицом. Разве слишком возносится сын бывшего консула и триумфатора, когда его в третий раз выбирают в консулы? Разве не подобает ему эта честь? Разве не заслужил он ее уже одной, значительностью своего происхождения? Итак, начать год и открыть фасты выпало на долю частным лицам, и то, что консулом был в тот момент не цезарь, а другой, — было свидетельством возрожденной свободы. Именно так начался и первый год после изгнания царей; так некогда прекращение рабства открыло доступ в фасты частным лицам. О жалкие честолюбцы, которые столько же времени были непрерывно консулами, сколько и императорами! Хотя это может быть принято не столько за признак честолюбия, сколько за признак зависти и недоброжелательства, если присваивают себе в течение всех лет власти почетные знаки пурпура и расстаются с ними, только когда они совершенно износятся и выцветут? Не знаю, чему больше восхищаться: великодушию твоему, или скромности, или доброте? Признаком великодушия является воздержание от всегда столь для всех желанной почести; признаком скромности — уступка ее другим, признаком доброты — радость за других.

(59) Но уже пришло время тебе самому возглавить консульство, чтобы еще более возвысить его тем, что ты принял его на себя и провел. Ведь слишком часто отказываясь от этой почести, ты можешь внушить различные мысли, а больше всего ту, что считаешь эту должность слишком низкой для себя. На самом деле ты отказываешься от нее, считая ее слишком почетной, но ты не иначе сможешь убедить всех в этом, как если иногда и не будешь отказываться от нее. Когда ты отказывался от триумфальных арок, от статуй и других трофеев, можно было оказать уважение твоей скромности: ведь эти знаки отличия предназначались действительно лично тебе. Теперь же мы просим тебя, чтобы ты показал последующим принцепсам, как уклоняться от бездеятельности, как хоть немного разнообразить свои занятия, немного и хотя бы на короткое время как бы пробуждаться от блаженного состояния сна и надевать на себя претексту, которую они сами себе присвоили, хотя могли бы передать и другому, как садиться на курульное кресло, чтобы некоторое время сидеть на нем, наконец, как быть на самом деле тем, чем они хотели быть, а не стремиться к избранию в консулы только ради одного названия. Ты уже был консулом вторично. Знаю. Но это твое второе консульство ты можешь поставить в счет войскам, провинциям, даже чужеземным племенам. Мы слышали, что ты исполнял все обязанности консула; но только слышали. Говорят, что ты был справедливейшим, гуманнейшим, терпеливейшим консулом. Так говорят. Но было бы только справедливо, чтобы мы когда-нибудь могли убедиться в этом своими собственными глазами, своими впечатлениями, а не полагались бы всегда на молву и слухи. До каких же пор будем мы радоваться заочно на то, чего сами не видим? Хорошо бы нам самим испытать, прибавило ли тебе гордости это самое твое второе консульство? Год времени много значит для перемены в характере человека, а для изменения нрава у принцепса еще того больше. Ведь мы говорим, что если у кого есть хоть одна добродетель, у того они имеются и все, но очень желаем убедиться, означает ли и в настоящем случае, что хороший консул и хороший государь — это одно и то же. Ведь, с одной стороны, очень трудно исполнять одновременно эти две столь высокие должности, а с другой, между ними есть и некоторое существенное отличие, поскольку принцепсу надлежит быть как можно более подобным частному лицу, а консулу как можно менее подобным.

(60) Я, правда, вижу, что в прошлом году главной причиной для твоего отказа от консульства было то, что ты не можешь проводить его, будучи в отсутствии; но ведь теперь ты вернулся в город, во исполнение наших пожеланий, и чем же другим ты сможешь еще лучше показать нам, как значительны и существенны были наши желания, как не тем, что примешь консульство? Мало нам того, чтобы ты просто приходил в курию, если ты при этом не сам ее созываешь; мало твоего присутствия в сенате, если ты в нем не председательствуешь, мало того, что ты слушаешь других, если ты не сам запрашиваешь их мнения. Если ты хочешь вернуть, наконец, прежнее величие священнейшему трибуналу консулов, то взойди же на него сам. Если хочешь оказать уважение перед государственными магистратами, придать авторитет законам, внушить скромность просителям,— то займи это место. Насколько для нашего государства было бы важно, в случае если бы ты был частным лицом, иметь тебя не только в должности консула, но также еще и в звании сенатора, так — знай же это навсегда — теперь важно иметь в тебе не только принцепса, но также и консула. И хотя скромность нашего государя долго противилась этим столь великим доводам, все же она им уступила. Но как уступила? Не с тем, чтобы ему самому уподобиться частным лицам, но чтобы частных лиц сделать равными себе. Он принял третье консульство с тем, чтобы предоставить этот почет также и другим. Он знал скромность и стыдливость других людей, которые не решились бы сами стать консулами в третий раз, если не совместно с тем, кто сам был им трижды. Те почести, которые раньше скудно предоставлялись соучастникам в войнах или в опасностях, ты предоставлял выдающимся мужам, оказавшим тебе, правда, большие и выдающиеся заслуги, но в тоге, а не с оружием в руках. Ты, цезарь, связан заботами как военного, так и мирного характера. Но в характере принцепса бывает редко и является почти необычным, чтобы он считал себя обязанным кому-нибудь, и если бы признал это, относился бы к этому без неудовольствия. Ты, цезарь, признаешь свои обязательства и исполняешь их. И когда назначаешь людей консулами в третий раз, ты выступаешь не как великий принцепс, но как благодарный друг. Мало того, совсем даже незначительные заслуги граждан ты, пользуясь властью, предоставленной тебе судьбой, делаешь более значительными. Ты делаешь так, что каждый считает себя обязанным тебе в той мере, в какой сам получил что-нибудь от тебя. Чего же я могу просить для тебя у богов за такую твою доброту? Только чтобы ты всегда и впредь так же обязывал людей и чтобы ты ставил их в такое положение, когда неизвестно, что лучше, быть ли тебе обязанным, или оказывать тебе услуги.

(61) Мне казалось, что я вижу перед собой наш древнеримский сенат, когда передо мной в присутствии консула, трижды исполнившего эту должность, запрашивалось мнение лица, предназначенного в консулы в третий раз. Сколько было величия в них, сколько в самом тебе! Всегда бывает так, что предметы, как бы они ни были высоки и возвышенны, при сравнении с другими, еще более высокими, начинают казаться как бы понизившимися. Также и высокие достоинства граждан, при сравнении с высотой, достигнутой тобою, как бы понижаются, и чем ближе они подходят к твоему уровню, тем больше кажутся потерявшими свою прежнюю высоту. И если ты не можешь их довести до своего уровня, хоть и желаешь этого, то все же ты ставишь их на более высокое место с тем, чтобы они казались настолько же выше других, насколько они ниже тебя. Если бы ты приурочил третье консульство какого-нибудь гражданина к тому самому году, в который ты и сам исполняешь консульство в третий раз, то это свидетельствовало бы об исключительном великодушии. Ведь если возможность достигнуть того, чего желаешь, говорит о счастье человека, то желать того, что можешь, есть признак величия души. Достоин похвалы и тот, кто заслужил третье консульство, но также и тот, при ком он его получил; великим и достойным упоминания является тот, кто получил такую честь, но еще более велик тот, кто ее предоставил получившему. А как оценить то, что ты одновременно украсил третьим консульством двоих, что ты двум своим коллегам предоставил участие в неприкосновенности? Ты сделал это, чтобы ни в ком не осталось сомнения, что ты продлил срок своего консульства, чтобы захватить срок консульства еще двоих, а не быть коллегой только одному. И тот и другой недавно провели свое второе консульство, предоставленное им твоим отцом; оно менее, гораздо менее ценно, чем данное тобой! Перед глазами того и другого еще мелькали фасцы ликторов, лишь недавно ими оставленных, в их ушах еще раздавались торжественные возгласы ликторов, возвещающих о приходе консула; и вот снова они сидят на курульном кресле, опять они одеты в пурпур! Так некогда, когда враг бывал вблизи города и над государством нависала грозная опасность, оно призывало мужа, уже опытного в исполнении высшей должности: тогда не должность консула возвращалась к тому же самому лицу, а известные лица привлекались к исполнению консульских обязанностей. Ты обладаешь такой силой благодеяния, что твоя снисходительность к людям имеет значения не меньше, чем сама необходимость. Они только что сняли с себя претексты — пусть снова их наденут! Только что отпустили ликторов — пусть снова их призовут! Только что удалились друзья с приветствиями, пусть снова вернутся! Способен ли на это человеческий ум, во власти ли человека возобновлять радости, возрождать веселье, не давать отдыха от поздравлений, не делать других промежутков между повторными консульствами, как только, чтобы дать возможность спокойно окончиться одной и начаться другой! Постоянно поступай так, и пусть не утомится от этого твой дух и не уменьшатся твои возможности! Предоставляй как можно больше таких консульств по третьему разу. Ведь даже если ты дашь их большинству людей, всегда еще будут оставаться другие, которым ты должен был бы их предоставить.

(62) Радость по поводу предоставления всяческих милостей по действительным заслугам людей распространяется не только на них самих, не в неменьшей степени и на всех, им подобных. Особенно же радость по поводу консульских должностей распространилась не только среди какой-либо одной части сената, но охватила весь сенат. Так кажется, что все сенаторы предоставили другим или сами получили этот почет. В самом деле, разве это не те же самые лица, которых сенат избрал, и притом из первейших, когда нужно было поручить заботу о сокращении общественных расходов самым почтенным и достойным гражданам? Разве мы не достаточно часто убеждались на деле, что расположение сената к тому или другому лицу могло принести ему или пользу или вред? Разве совсем недавно не приносили человеку величайшую опасность такие соображения государя: «О, этого человека хвалит сенат, он приятен сенату»? Принцепс ненавидел всякого, кого мы любили, но и мы ненавидели его любимцев! Теперь же самые достойные люди соревнуются в том, чтобы заслужить любовь как принцепса, так и сената. Мы выдвигаем взаимно друг друга, доверяем друг другу, что является самым верным признаком взаимной любви, мы любим одних и тех же лиц. Поэтому, сенаторы, открыто оказывайте расположение, будьте постоянны в ваших симпатиях. Нет больше необходимости скрывать свою любовь, чтобы она не повредила, или сдерживать ненависть, чтобы она не пошла человеку на пользу. Наш цезарь и одобряет, и порицает одно и то же с нами. Он как бы постоянно совещается с вами и лично, и заочно. Он награждает в третий раз консульством тех, кого вы уже раньше для этого избрали, и именно в том порядке, в каком они были вами избраны. Во всяком случае это для вас великая честь, что он больше всего выделяет тех, о ком знает, что и вам они наиболее любезны, и никого им не предпочитает, хотя бы даже и любил кого-нибудь больше. Вот награда для людей пожилого возраста, вот пример для юношей! Пусть они посещают, наконец, открытые дома, не подвергая их опасности: всякий, кто оказывает уважение людям, выдвинутым сенатом, оказывает этим услугу императору. Он принимает за свою собственную удачу то, что он выше других, разве только в том случае, если те, кого он превышает, поистине велики. Оставайся, цезарь, верен такому взгляду [на существующие обстоятельства] и принимай нас за таких, как говорит о нас наша молва. Открой свои взоры и предоставь ей свой слух, не обращай внимания на тайные измышления и нашептывания, которые никому не приносят столько вреда, сколько тем, кто их слушает. Лучше верить общей молве, чем отдельным лицам. Ведь отдельные лица могут обмануть и сами обмануться, но никто не может ввести в заблуждение всех людей, как и все не могут обмануть кого-нибудь одного.

(63) Но возвращаюсь к твоему консульству, хотя есть кое-что, относящееся к консульству, но происшедшее раньше его. Прежде всего то, что ты присутствовал на своих комициях в качестве кандидата не только на консульство, но и как кандидат бессмертной славы, как создавший прецедент, которому хорошие принцепсы будут следовать, а дурные изумляться. Римский народ видел тебя на древнем престоле своего могущества; ты терпеливо выслушал длинное молебствие комиций, — продолжительный момент, не допускающий улыбки, — и сделался консулом как один из нас, которых ты назначаешь в консулы. Оказал ли кто-нибудь из предшествующих принцепсов хоть один раз такую честь как консульской власти, так и народу? Ведь одни из них ожидали дома вестников о своем избрании, заспанные или отягощенные еще вчерашним обедом, другие если и бодрствовали в этот момент, но уже замышляли в своих спальнях ссылки и казни против тех самых консулов, которые их избирали на свое место. Вот ложное честолюбие, не знающее подлинного величия: добиваться почести, которую презираешь, и презирать то, чего добиваешься; и если смотришь из ближайших садов на Марсово поле и на происходящие на нем комиции, быть от них так далеко, как если бы тебя отделяли от них Дунай или Рейн. Разве ты станешь отвергать голоса, ожидаемые в пользу твоей почести, разве удовольствуешься тем, что приказал себя объявить консулом, не сохраняя даже видимости политической свободы в государстве? Разве ты отстраняешься от участия в комициях, удаляясь и прячась во дворце, как если бы на них голосовалось не консульское для тебя достоинство, но лишение тебя императорской власти. У прежних надменных принцепсов было такое убеждение, что они сочли бы, что перестали быть императорами, если бы выступили когда-нибудь как простые сенаторы. Большинство, однако, действовало так под влиянием не столько высокомерия, сколько страха. Или они, сознавая за собой распутство и постыдно проводимые ночи, не решались оскорблять своим присутствием ауспиции и осквернять своими шагами священное Марсово поле? Или они еще не настолько прониклись презрением к богам и людям, чтобы осмелиться привлекать на себя в этом почетнейшем месте взоры людей и богов и выдерживать их пристальный взгляд? Тебе же, наоборот, твоя скромность и чистота твоих нравов внушают открыто отдаваться на суд богов и людей.

(64) Другие заслуживали консульское достоинство, прежде чем его принимали, ты же приобретаешь новые заслуги еще и в самый момент его получения. Вот уже прошла торжественная часть комиций, если только подумать об участии в них принцепса, и уже вся толпа пришла в движение, как вдруг ты ко всеобщему удивлению стал подниматься к креслу консула и позволил потребовать от себя той присяги, которая известна императорам только потому, что они требуют ее от других. Видишь, как было нужно, чтобы ты не отказывался от консульства. Ведь мы не поверили бы, что ты все это выполнишь, если бы ты отказался. Я поражен, сенаторы, не достаточно доверяю своим глазам и ушам и все задаю себе вопрос, действительно ли я все это видел и слышал? Ведь император — цезарь — август и он же великий понтифик, стоял перед консулом, а тот сидел перед стоящим перед ним принцепсом и сидел без смущения, без страха, как будто бы давно привык к такому положению. Мало того, он, сидя, произносил первым слова присяги, а император повторял слова выразительно и ясно и обрекал в них себя самого и весь свой дом на гнев богов, если он сознательно когда-нибудь нарушит свою присягу. Велика, о цезарь, и справедлива твоя слава, независимо от того, будут ли так поступать последующие цезари или нет. Да есть ли какая достойная тебя похвала за то, что, будучи избран консулом в третий раз, ты вел себя так же, как и в первый раз, будучи принцепсом, — так же, как когда был частным лицом, в сане императора так же, как и при другом императоре. Поистине я не знаю, что прекраснее: то, что ты произнес присягу со слов другого лица, или то, что сделал это, не имея никаких прецедентов.

(65) Далее, на трибуне форума [на ростре] с таким же благоговением ты сам подчинил себя законам, таким законам, о цезарь, которые никто не писал для государей. Но ты не хочешь пользоваться большей свободой действия, чем какая предоставлена нам, и таким образом получается, что мы сами хотим предоставить ее тебе больше. То, что я слышу сейчас впервые, о чем теперь только узнаю, — это то, что не принцепс выше законов, а закон выше принцепса, и что то же самое, что запрещено нам, запрещено и цезарю, притом еще и консулу. Он присягает в этом перед ликами богов, ибо кому же они так внимают, как не цезарю? Он присягает перед лицом тех, которым надлежит принести такую же присягу, прекрасно сознавая, что никому не следует так свято соблюдать присягу, как тому, для кого особенно важно, чтобы присяги не нарушались. Таким образом и уходя с консульства, ты принес клятву, что ни в чем не преступал законов. Прекрасно было и то, что ты клятвенно обещал не делать этого, но еще более прекрасно, что ты действительно исполнил свою клятву. Насколько достойно тебя было то, что ты столько раз всходил на нашу ростру, так часто пребывал на этом неподходящем для гордыни государей месте, что ты здесь принимал на себя должности, здесь слагал их с себя, и насколько это несходно с обычаями тех, которые, пробыв в консульском достоинстве всего несколько дней, на деле ничего не сделав, декретом сбрасывали его с себя. И это вместо того, чтобы выступить на собрании, с трибуны, принести присягу. Они делали это несомненно для того, чтобы конец лучше подошел к началу и чтобы из того только можно было убедиться, что они были консулами, что никто другой не был в этой должности.

(66) Я не забыл в своем изложении, отцы сенаторы, сказать о консульстве нашего государя; я только соединил вместе также все, что надо было сказать о его присяге. Ведь нам не приходится расчленять похвалы, относящиеся к одному и тому же явлению, рассыпать их по разным местам речи и возвращаться по нескольку раз к одному и тому же, как это делается обычно при недостаточном и бессодержательном материале. Вот настал первый день твоего консульства, в который ты, войдя в здание курии и обращаясь то к отдельным лицам, то ко всем вместе, убеждал всех вернуться к свободе, взять на себя заботу об управлении государством как какую-то общественную обязанность, быть бдительными к общественным интересам и стоять за них горой. Все другие перед тобой говорили то же самое, но никому до тебя не верили. У всех еще свежи были в памяти несчастия, обрушившиеся на многих, которые, поверив предательской тишине, были повалены неожиданно налетевшим вихрем. Но какая же стихия бывает такой же ненадежной, как милости тех государей, которые так непостоянны и так склонны к обману, что гораздо легче вызвать их гнев, чем заслужить расположение? За тобой же мы следуем в уверенности и полные бодрости, куда бы ты нас ни повел. Ты зовешь нас быть свободными, и мы будем свободными; призываешь открыто высказывать наши мнения — мы их объявим. Ведь мы до сего времени еще не избавились от некоторой косности и от глубоко охватившего нас оцепенения; страх и боязнь и зародившееся в нас под влиянием опасностей мелочное благоразумие вынуждали нас отвращать наши взоры, наш слух и наши умы от государственных интересов, — да и не было тогда никаких ни общественных, ни государственных интересов. Теперь же, опираясь на твою десницу, полагаясь на твои обещания, мы отверзаем уста, сомкнутые продолжительным рабством, и снимаем с наших языков узы молчания, наложенные на них столькими бедствиями. Ты хочешь, чтобы мы были такими, какими ты приказываешь нам быть; в твоих призывах нет ничего притворного, ничего коварного, ничего, наконец, такого, что могло бы обмануть доверчивых людей и вместе с тем угрожало бы самому обманывающему. Ведь никогда не бывал обманут тот государь, который сам не допускал перед тем обмана.

(67) Мне кажется, что я уловил такой образ мыслей нашего общего отца как из содержания его речи, так и из самой манеры ее произнесения. Сколько веса в его суждениях, сколько неподдельной правдивости в его словах, сколько убедительности в голосе, сколько выразительности в лице, во взгляде, в манере держать себя, в жестах, во всех телодвижениях. Он всегда сдержит свои обещания, и сам будет уверен в том, что мы, стоит нам только вкусить свободы, которую он нам даровал, всегда будем в его повиновении. И не придется опасаться того, что он сочтет нас неосторожными, если мы будем настойчиво использовать в своих интересах прочность нашего века, так как ведь он помнит, что при дурном правителе мы жили по-другому. Мы ведь привыкли произносить обеты за вечность нашей державы и благополучие государей, или даже прежде за благополучие государей, а ради них и за вечность нашей империи. А в каких именно выражениях произносились теперь наши молитвы за вечность империи? Стоит того, чтобы об этом напомнить: мы молились за нее, «если ты хорошо будешь управлять государством и притом на общее благо». Вот слова обета, достойные того, чтобы их постоянно произносить и постоянно осуществлять. А при тебе, о цезарь, само государство с твоего соизволения вступило в договор с богами о твоем благополучии и невредимости, на том условии, чтобы и ты обеспечил их всем остальным гражданам, следовательно, если этого не будет, то и они отвернут свои взоры от тебя, перестанут охранять неприкосновенность твоей особы и предоставят тебя действию таких обетов, которые не произносятся открыто! Другие государи хотели пережить свое государство и этого добивались; для тебя же ненавистно твое благополучие, если оно не связано с общим благополучием всего государства. Ты не допускаешь никаких пожеланий для себя, если они не сопряжены с пользой для молящихся за тебя; ты каждый год привлекаешь богов к совещанию о тебе и требуешь, чтобы они изменили свое мнение о тебе, если ты перестанешь быть таким, каким ты был избран. Но с твердым сознанием, цезарь, ты вступаешь с богами в договор, чтобы они охраняли тебя, если ты этого заслуживаешь, так как ты знаешь, что никто так это не примечает, как боги. Разве не кажется вам, отцы сенаторы, что он и днем и ночью сам с собой размышляет: «Если общая польза этого потребовала бы, то я вооружил бы против себя и руку префекта и, конечно, не осмелился бы просить богов, чтобы они отвратили от меня справедливый гнев или немилость. Наоборот, я прошу и заклинаю, чтобы никогда государство не брало на себя обязательств за меня против своей воли, а если бы когда и взяло вопреки своим желаниям, чтобы не чувствовало себя вынужденным их исполнять».

(68) Итак, о цезарь, ты пользуешься самым славным плодом своей безопасности с соизволения богов. В самом деле, если ты принимаешь условие, чтобы боги тебя берегли, только если ты сам хорошо управляешь государством и на благо всех остальных граждан, то ты можешь быть уверен, что ты хорошо им управляешь, раз боги хранят тебя. Таким образом безопасно и радостно прошел для тебя тот день, который внушал другим государям страх и заботы, когда они с волнением и напряжением, плохо доверяя нашему долготерпению, ожидали появления с разных мест вестников о всеобщей рабской покорности. А если случайно кого-нибудь задерживали в пути потоки, снега или бури, они тотчас начинали думать, что это есть признак пренебрежения, которое они заслужили. И не было при этом для них никакого спасения от страха, потому что если дурной государь боится каждого, кто лучше его, видя в нем своего преемника, приходится бояться всех без исключения, раз нет никого, кто не был бы лучше их. Но для твоей безопасности не имеет никакого значения ни медлительность вестников, ни запаздывание посланий. Ты твердо знаешь, что всюду тебе принесена присяга, так как и ты сам связал себя присягой на благо всех. Всякий знает об этом сам за себя. Мы любим тебя в той мере, как ты этого заслуживаешь, и делаем это не из любви к тебе, а к себе. Никогда не настанет такого времени, когда обеты за тебя заставят нас принять не соображение о нашей собственной пользе, а чувство долга перед тобой, цезарь. Постыдна для государя такая его охрана, которую можно записать ему в счет. Можно сетовать на то, что наши тайные помыслы выведывают только те государи, которых мы ненавидим. Ведь если бы хорошие государи так же стремились к этому, как дурные, то сколько бы ты услыхал повсюду восторженных отзывов о себе, сколько радости и удивления! Сколько разговоров о тебе всех граждан не только с их женами и детьми, но и с домочадцами перед домашними жертвенниками и очагами! Ты бы узнал, как мы щадим их крайне чуткий слух. И если вообще противоположны друг другу такие чувства, как любовь и ненависть, то и они имеют то сходство между собой, что мы там с особенной сдержанностью любим хороших государей, где с наибольшей свободой ненавидим дурных.

(69) Ты испытал на собственном опыте и наше расположение и наше мнение о себе, насколько ты сам мог это подметить в тот день, когда проявил такую заботливость о совестливых и встревоженных искателях должностей, чтобы ничья печаль не омрачила ничьей радости. Одни из них ушли домой с радостью, другие с надеждами; многих можно было поздравить, никого не пришлось утешать. Но нисколько не менее вследствие этого ты увещал наших юношей обращаться к сенату, просить милости у него и надеяться на почести от государя, если им удастся выпросить их у сената. Одновременно с этим ты добавил, что если кому нужен в этом пример, пусть подражают тебе. Но это трудный пример, о цезарь, и ему так же мало могут подражать кандидаты, как и государи. Какой же кандидат сената был хотя бы в течение одного дня более достоин уважения, чем ты, как в течение всей твоей жизни, так и в самый момент, когда ты высказывал суждение о кандидатах? Разве чему-нибудь другому, а не уважению твоему к сенату обязаны мы тем, что ты стал предоставлять юношам знатнейших родов подобающие их происхождению почетные должности и даже раньше положенного возраста? Наконец-то знатных людей государь не затирает, они выдвигаются государем; наконец-то цезарь не запугивает больше внуков великих дедов, потомков свободы и сам не боится их. Мало того, он возвеличивает их преждевременными почестями, умножает их число и делает равными их предкам. Если кто принадлежит к древнейшим родам, наследует прочную славу он привлекает их к себе, лелеет и выдвигает на пользу всего государства. Громкие имена в почете у людей, в почете у молвы, выдвинуты они благодаря снисходительности цезаря из мрака неизвестности, ведь ему свойственно и беречь старую знать, и создавать новую.

(70) Во главе управления одной провинции был поставлен один квестор из кандидатов сената; он отлично организовал управление и заложил в этой провинции основы обильных доходов. Ты счел нужным приписать эту заслугу сенату. Почему бы в твое управление, когда ты доблестью превзошел славу своего рода, условия существования тех, которые заслужили честь иметь знатных потомков, были бы хуже, чем у тех, которые имели знатных предков? Как это достойно тебя, который постоянно применяет это положение ко всем нашим должностным лицам и делает людей добрыми не тем, что карает дурных, но и награждая хороших. Воспламенена этим наша молодежь, поднимает в ней дух то, что она видит, как награждается полезная деятельность. Нельзя было бы указать на кого-нибудь, кому не приходили бы на ум такие мысли, так как все знают, что тебе известно обо всем, что кем сделано полезного в какой-либо провинции. Очень полезно и выгодно, чтобы начальники провинций имели уверенность в том, что за их честное и усердное исполнение обязанностей им уготована величайшая награда: доброе суждение о них государя, его голос за них. В прежнее же время всех даже вполне честных и прямых людей если не совсем сбивало с правильного пути, то все же сильно тормозило жалкое, но верное рассуждение такого рода: «Разве всем не видно, что если я даже сделаю что-нибудь хорошо, то еще неизвестно, узнает ли об этом цезарь, а если узнает, то засвидетельствует ли?». Таким образом пренебрежение, или даже злая воля государей, гарантируя безнаказанность дурным умыслам и лишая всех наград добросовестное усердие, не удерживали первых от преступлений и не поддерживали последних похвалой. Если же теперь кто хорошо управляет провинциями, тому предоставляется заслуженная доблестная почесть. Поприще чести и славы открыто перед всеми; каждый может достигнуть на нем того, чего желает, и, достигнув, быть обязан самому себе. Ты освободил провинции на все дальнейшее время от страха притеснений и от тяжелой необходимости обвинять своих управителей. В самом деле, если им были полезны те, кому они воздали благодарность, то не на кого им больше жаловаться. Во всяком случае для каждого искателя должности ничто не будет столь легко открывать путь к дальнейшим почестям, как почет уже им достигнутый. Это наилучший порядок, если каждая следующая должность и каждая следующая почесть подготавливаются другими уже проведенными должностями и заслуженными почестями. И я бы хотел, чтобы тот, кто собирается управлять провинцией, заботился не столько о рекомендательных письмах друзей и о ходатайствах, с лестью, тайными путями добытых в столице, сколько о постановлениях целых городов и племен в провинциях. К голосам консуляров легко присоединят свои голоса и целые города, народы, племена. Самый верный путь к цели для искателя должности состоит в том, чтобы внушать другим чувство благодарности к себе.

(71) С каким одобрением со стороны сената, с какой всеобщей радостью было принято то, что ты всякий раз шел с открытыми объятиями для приветствия назначенного на должность кандидата и сам при этом становился как бы на один уровень с ним, как бы смешивался с толпой других поздравителей! Не знаю, больше ли следует удивляться тебе или порицать других, которые вели себя так, что заставляли считать великой милостью даже и то, что будто приросшие к своим креслам подавали вновь избранным на должность одну только руку, да и это делали медленно и неохотно, ставя это себе в большую заслугу. Нам же выпала на долю наблюдать своими глазами необычайную картину, как государь стоял на равном положении рядом с кандидатом, как дающий почести уравнивал себя с получающими их. Как искренне было удивление всего сената по поводу такого, твоего поведения, как справедливо восклицание: «Тем выше, тем божественнее стал наш государь!». И действительно, перед кем не остается больше никаких недостигнутых высот, тот может вырасти только на том, если сам спустится со своей высоты, не заботясь при этом о своем величии. Ведь из всех опасностей меньше всего угрожает государям опасность унижения своего достоинства. Мне же не столь удивительной казалась твоя гуманность, как то, к чему она направлена. Когда ты выбираешь подходящие для твоей речи взоры, голос, жесты, ты пускаешь в ход все приемы своей любезности, как если бы это было все предписано тобою кому-нибудь другому. И еще когда проводился подсчет поданных голосов с подобающим этому делу почетом, ты тоже был среди тех, кто их вынимал из урны, и решение сената произносилось устами государя, и то свидетельство об успехе кандидата, которое нам было бы радостно сообщать государю, сообщалось нам самим государем. Итак, ты назначал людей, потому что считал их за наилучших, и при этом похвалу от тебя получала не только их жизнь, но и суждение о них сената, который радовался, видя в этом большую похвалу себе, нежели даже тем лицам, которых ты выдвигал.

(72) В твоих молитвах, чтобы совещание комиций прошло благополучно прежде всего для нас, для государства и, наконец, для тебя, не следует ли изменить самый порядок твоих просьб и не следует ли молить богов, чтобы все, что ты делаешь и что будешь делать, складывалось благополучно прежде всего для тебя, потом для государства и, наконец, для нас? Или, если короче выразить все это: чтобы все складывалось благоприятно только для одного тебя, от благополучия которого зависит и наше благо и благо всего государства? А было такое время, и продолжалось слишком долго, когда то, что было благоприятно для государя, было во вред нам, и наоборот. Теперь же все у нас с тобой общее, как радости, так и печали, и в такой же мере мы не можем быть счастливы без тебя, как и ты без нас. А если бы и мог, не стал ли бы ты прибавлять в конце своих молитв, чтобы боги исполняли их, только если ты все время будешь заслуживать нашу любовь? Любовь граждан настолько для тебя дороже и важнее всего остального, что ты прежде хочешь заслужить ее, а уже потом милость богов, да и о ней ты просишь, только если уже заслужил любовь с нашей стороны. И в самом деле, судьба прежних государей учит нас, что и боги любят только тех, кто заслужил любовь людей. Трудно было воздать тебе равную похвалу за такие твои пожелания; но все же это сделали. Какая пылкая любовь, какие побуждения, какие пламенные чувства подсказали нам эти восклицания! Эти голоса рождались, о цезарь, не от нашего ума, а от твоих доблестных заслуг, их не могла бы придумать никакая лесть, ничей страх. Разве мы боялись раньше кого-нибудь настолько, чтобы так притворяться, разве любили кого-нибудь так сильно, чтобы могли в этом признаться? Ты сам знаешь принуждение рабства: но слыхал ли ты когда-нибудь что-нибудь подобное, вынужденное рабством? Говорил ли сам? Ко многому принуждает страх, но всегда видно, что такие слова вынуждены у людей против их воли. Слова, вызванные беспокойством, всегда звучат иначе, чем слова людей в безопасности. В одном случае они выражают наши горести, в другом — наши радости. Этого нельзя скрыть никаким притворством. Люди в горести подбирают одни слова, в радости — другие, но даже если бы произносились слова одинаковые, они все же звучали бы по-разному.

(73) Ты сам свидетель того, сколько счастья отражается на всех наших лицах. И это не только праздничные одежды на ком-нибудь или маски, которые люди только что на себя надели. Потому-то и кровли наши оглашаются нашими радостными возгласами и нет нигде места, куда бы не достигали наши клики. Кто в это время остался спокойным и на своем прежнем месте? Кто отдавал себе в этом отчет? Многое мы сделали сознательно, но гораздо больше по инстинкту и подчиняясь внутренней воле. Ведь и радости присуща властная сила. Разве смогла положить ей предел хотя бы твоя скромность? Разве, наоборот, не пылаем мы сильнее, чем больше ты нас сдерживаешь? И это не упрямство, цезарь. Поскольку в твоей власти сделать так, чтобы мы ликовали, постольку не в нашей власти определить меру нашей радости. Но ведь ты и сам одобрил непритворность наших ликований искренностью своих слез. Мы ведь видели, как увлажнились твои глаза, как ты опустил от смущения взоры, как щеки твои залила краска, в то время как душа твоя была полна скромности. И это тем более вдохновило нас обратиться к богам с мольбою, чтобы у тебя никогда больше не было причины проливать слезы, чтобы никогда больше чело твое [не омрачалось]. Мы опрашивали эти места, эти кресла, как если бы они были в состоянии дать нам ответ, видели ли они когда-нибудь слезы принцепсов. Но знаю, они часто видели слезы сенаторов. Ты наложил тяжелые обязательства на последующих государей, но также и на наших потомков. Ведь и они потребуют от своих государей, чтобы они заслуживали такие же слова, а те будут гневаться, если не будут их слышать.

(74) Я бы не мог выразить наши чувства лучше, чем как выразил их весь сенат в словах: «О счастливый!». И когда мы это восклицаем, мы удивляемся не твоему могуществу, но твоей душе. Ведь это истинное счастье казаться достойным счастья. Много мудрого и значительного было сказано в тот славный день, но лучше всего было сказано: «Верь нам, доверяй самому себе!». В этом сказалась большая уверенность в нас самих, еще большая в тебе. Другого еще, пожалуй, можно обмануть, самого себя никто не обманет. Пусть только вникнет в свою жизнь, пусть спросит сам себя, чего он достоин. Поэтому то, что в глазах добрых государей придавало веру нашим словам, в глазах дурных зарождало сомнение. И хотя бы мы делали все, что полагается делать любящим, они сами не верили в то, что их любят. Вследствие этого мы молили богов, чтобы они возлюбили тебя так же, как мы любим тебя. Кто мог это сказать о себе или в лицо государю, если бы в нем самом и в государе не было полной меры любви? Да и для нас самих высшее пожелание от богов было в том, чтобы они полюбили нас так, как любишь ты. И разве несправедливо было бы нам о себе самих сказать при этом: «Вот счастье нам!». Может ли кто-нибудь считаться счастливее нас, после того как нам приходится просить не о том, чтобы нас полюбил наш государь, а о том, чтобы боги полюбили нас, как он нас уже любит? Все граждане, преданные религии, всегда удостаивавшиеся за свое благочестие милости богов, приходят к сознанию, что нечего больше добавить к их благополучию, как только чтобы боги подражали их государю!

(75) Но что же я выискиваю и собираю отдельные случаи? Точно я могу охватить в своей речи и собрать в памяти все то, сенаторы, что вы решили включить в официальные публичные акты, чтобы не забылось что-нибудь, и вырезать на меди! До этого времени такого рода памятниками увенчивались обыкновенно только речи государей. Наши же речи и восклицания раздавались лишь в стенах курии. Ведь это были такие слова, которыми не могли бы похвалиться ни сенат, ни сами государи. А то, что эти наши слова выйдут в народ и будут сохранены для потомства, послужит всем на пользу и будет соответствовать достоинству нашего государства. Прежде всего, чтобы весь наш мир был призван в свидетели нашего уважения к государю; затем, чтобы стало общеизвестно, что мы имеем смелость судить о хороших и дурных принцепсах не только непременно после их смерти. Наконец, чтобы на опыте подтвердилось, что мы и раньше не были неблагодарны, но, к несчастию, не имели возможности открыто выражать свою благодарность. И с какой настойчивостью, с какой твердостью, какими доводами мы требовали от тебя, чтобы ты не пренебрег нашим к тебе уважением, чтобы ты не преуменьшал своих заслуг, наконец, чтобы ты позаботился о поучительном примере для потомства. Пусть и государи учатся различать искренние и притворные выражения почтения и пусть приписывают тебе в заслугу то, что они уже не смогут в дальнейшем быть введены в заблуждение. Им не придется заново пролагать путь к доброй славе, а только надо будет не сбиваться с него, не устранять лесть, а только не восстанавливать ее. Уже установлено, что им надо делать и что слушать, если они действительно будут так поступать. О чем мог бы я теперь еще просить тебя от лица сената кроме того, о чем я уже просил вместе с сенатом, как не о том, чтобы ты запечатлел в душе своей ту радость, которая виделась в твоих собственных глазах. Полюби тот день и все же продолжай одерживать победы, приобрети новые заслуги, и ты услышишь новые хвалы, так как ведь говорить одно и то же можно только об одинаковых делах.

(76) Сколько ценного, достойного древности и консула в том, что сенат, следуя твоему примеру, заседал целых три дня подряд, хотя ты еще не исполнил никаких других обязанностей, кроме консульских. Каждый спрашивал, о чем хотел, каждый мог в полной безопасности разойтись с общим мнением, уйти, принести на пользу государству все свои мнения. У всех нас спрашивали мнение, голоса всех перечисляли, и побеждало мнение не то, которое было высказано первым, а лучшее. А прежде разве осмеливался кто-нибудь говорить или даже раскрыть рот, кроме тех несчастных, которых опрашивали первыми? Остальные, устремив взоры вниз, парализованные страхом, сидели молча. С каким душевным страданием и даже с содраганием тела переносили они эту тягостную необходимость давать на все свое согласие, сидя и не раскрывая рта! Мнение свое подавал только один, к нему должны были присоединяться все остальные, но все могли не одобрять этого мнения, и прежде всего тот, кто сам его предложил. Ничто не вызывает у всех такого протеста, как именно то, что преподносится им, точно принятое всеми. Может быть император в сенате притворно выражал уважение консульскому достоинству, но зато, выйдя из сената, сейчас же превращался опять в государя и обычно отказывался от консульских обязанностей, пренебрежительно и даже презрительно относился к ним.

Этот же наш государь так исполняет консульские обязанности, как если бы только и был консулом, и считает ниже своего достоинства только то, что ниже достоинства консула. Прежде всего, когда он выступает из дома, его никогда не задерживают никакие условия этикета; не бывает никакой суеты среди выступающих перед ним людей. Единственно, что его задерживает при выходе из дома, это наблюдение за птицами и исполнение предуказаний богов. Никого перед ним не расталкивают, никого не разгоняют. Всем путникам предоставляется спокойно двигаться вперед, ликторы призываются к действию весьма редко, наоборот, часто консула и принцепса задерживала своим движением толпа. А почет, который оказывается ему самому, так скромен, так сдержан, что кажется, что под видом доброго государя выступает какой-нибудь древний великий консул. Путь его чаще всего лежит на форум, но иногда и на Марсово поле.

(77) Ведь на консульских комициях он часто присутствует лично. Такое же удовольствие доставляет ему присутствовать при сложении консулами должности, как и при ее получении. Стоят кандидаты у курульного кресла, как он и сам когда-то стоял перед креслом консула; к присяге они приводятся в тех же словах и выражениях, в каких не так давно присягал и сам принцепс. Ведь он сам придает такое большое значение клятве, что и от других ее требует в точности. Остальная часть дня посвящается трибуналу. И там тоже как строго соблюдается справедливость, как соблюдаются законы! Если к нему обращались как к государю, он говорил, что он консул. Он не сократил ни прав, ни авторитета никаких должностных лиц, наоборот, увеличил их. Если он посылает много дел к преторам, называя их при этом своими коллегами, то делает это не потому, что это популярно и приятно для слуха граждан, но потому, что сам так чувствует. Он придает столько достоинства этой должности, что не видит больше почета в том, что кто-нибудь назван коллегой принцепса, чем в том, что он сам претор. При этом он так усидчиво работает на трибунале, что кажется, что он отдыхает на этой работе. Кто из нас вкладывает в свою работу столько забот, столько усердия, кто так соответствует занимаемой должности, кто ее так хорошо исполняет? И, конечно, справедливо, чтобы тот, кто сам признает консулов, стоял несколько выше всех консулов. Ведь недостоин был бы своей судьбы тот, кто, имея возможность раздавать должности другим, сам не смог бы их исполнять. Тот, кто назначает консулов, пусть учит тех, кто принимает от него эту должность, и убедит их в том, что он сам хорошо сознает, какое значение имеет та должность, которую он им поручает. Отсюда получится то, что и они будут сознавать значение получаемой от него должности.

(78) Тем более справедливо сенат просил и настаивал, чтобы ты принял консульство в четвертый раз. Своим послушанием докажи, что это был голос власти, а не лести, потому что ни в каком другом деле ни сенат не может потребовать от тебя столько повиновения, ни ты не должен оказывать его в такой степени сенату. Как жизнь других людей, так и жизнь государей, даже тех, которые считают себя богами, коротка и непрочна. Поэтому всякий достойный человек должен стараться и стремиться к тому, чтобы и после своей смерти приносить пользу своему государству памятью о своей умеренности и справедливости; а больше всего таких примеров может показать именно консул. Ведь, конечно, твое намерение состоит в том, чтобы восстановить и вернуть свободу. Но какой же почет ты должен ценить выше, каким должен пользоваться титулом, как не тем, который был создан первым после завоевания свободы. Нет никакого ущерба для гражданского достоинства в том, чтобы быть одновременно и консулом, и государем, а не только одним консулом. У тебя есть еще основание для этого в скромности твоих коллег; я так выражаюсь, потому что ты и сам так говоришь и хочешь, чтобы и мы так говорили. При их скромности им будет тягостно вспоминать о том, что они стали консулами в третий раз, если при этом они не будут видеть тебя консулом еще больше раз, чем они. Да и не может простым людям не казаться чрезмерным то, что подходит только для государя. Удовлетвори, цезарь, наши просьбы и, поскольку ты обычно предстательствуешь за нас перед богами, исполни наши молитвы в той мере, в какой сам можешь это сделать.

(79) С тебя, может быть, и достаточно трех консульств, но нам этого мало. Твое третье консульство произвело на нас такое впечатление и так нас настроило, что мы хотим иметь тебя консулом еще и еще раз. Мы бы меньше стремились к этому, если бы не знали заранее, каким оно будет. Нам было бы легче отказаться от первого испытания твоих качеств, нежели теперь, когда мы уже узнали их на опыте. Будет ли нам дано снова увидеть такого консула? Будет ли он так выслушивать наши просьбы и так быстро давать на них ответы, будет ли доставлять нам столько радости, сколько сам их испытывает? Возглавит ли он наше общее ликование, которому сам окажется и зачинщиком, и причиной; будет ли пытаться сдерживать, как обычно, наши изъявления чувств, хотя не сможет? Борьба сената со скромностью государя, какая бы сторона ни победила, представляет для нас зрелище радостное и знаменательное. Но я предвижу какую-то новую радость, еще больше той, которую мы испытали недавно. Найдется ли такой неразумный человек, чтобы не надеяться на то, что консулы бывают тем лучше, чем чаще их избирают. Всякий другой дает себе после трудов, если только не предается непрерывной праздности и наслаждениям, отдых и покой, ты же, освободившись от обязанностей консула, принимаешь на себя заботы государя и притом так высоко ценишь умеренность, что в качестве государя не присваиваешь себе обязанностей консула, а будучи консулом не претендуешь на права государя. Мы видим, как такой правитель идет навстречу пожеланиям провинций, как отзывается на просьбы даже отдельных государств. Не представляет никакой трудности добиться у него аудиенции, ответ его никогда не заставляет себя ждать; люди сейчас же к нему допускаются, и он их незамедлительно отпускает. Наконец-то пришло такое время, когда двери государя не осаждаются толпою отвергнутых посетителей.

(80) А что сказать о той мягкости и вместе строгости, о том мудром снисхождении, которые видны во всех твоих судебных разбирательствах? Ты заседаешь в суде не для обогащения своей казны, и нет для тебя другой награды за произнесение приговора, как собственное сознание, что ты правильно рассудил дело. И тяжущиеся стороны стоят перед твоим трибуналом, беспокоясь не столько о своем имуществе, сколько о том, какое ты вынесешь о них мнение, и не так боясь твоего приговора, как твоей оценки их нравственности. Поистине почетным долгом государя и даже консула является примирять враждующие между собой государства и усмирять возгордившиеся народы не столько силой власти, сколько доводами разума, препятствовать несправедливости должностных лиц, задерживать исполнение того, чему не следует совершаться; им подобает, наконец, с быстротой небесного светила все самим осматривать, ко всему прислушиваться и куда бы ни позвали — тотчас же, подобно какому-нибудь божеству, являться лично и оказывать помощь. Мне думается, что именно так разрешает все дела своей божественной волей сам отец мира, когда обращает взоры свои на землю и удостаивает судьбы людей считать наравне с небесными делами. Теперь же, избавленный от этих забот, на свободе он заботится только о небесном, после того как поставил тебя исполнять свои обязанности по отношению к человеческому роду. И ты исполняешь этот долг и удовлетворяешь поручителя, так как каждый день твой ознаменован каким-нибудь полезным для нас делом и приносит тебе величайшую славу.

(81) И если ты когда-нибудь исполняешь все, что накопится из государственных дел, ты считаешь отдыхом для себя перемену вида труда. Нет для тебя других развлечений, как исследовать лесные дебри, выбивать диких зверей из берлог, переходить через высочайшие горные хребты, подниматься на устрашающие своей высотой утесы, и притом не пользуясь для помощи ничьей рукой, ничьими следами, и между этими занятиями благочестиво посещать священные рощи, вступать в общение с божеством. Когда-то в этом состояли упражнения юношей, это доставляло им удовольствие, на этих занятиях вырабатывались будущие полководцы: они состязались в беге с быстроногими зверями, в силе — со смелыми и нападающими на человека, в хитрости — с лукавыми. И немалой считалось заслугой в мирное время обезопасить поля от нападения хищных зверей и освободить труд земледельца как бы от какой-то враждебной осады. Эту славу незаконно присваивали себе те государи, которые не могли сами ее заслужить; и присваивали они ее себе тем, что зверей, уже раньше укрощенных и усмиренных в клетках, выпускали для своей забавы и гонялись за ними, притворяясь настоящими охотниками. А для тебя одинаковое удовольствие доставляют как выслеживание, так и поимка зверя, а самым приятным, хотя и самым трудным занятием является для тебя самому найти зверя. А если когда-нибудь этому человеку захочется обратить свои силы на стихию моря, то он не довольствуется тем, чтобы только глазами или движениями рук следить за надувающимися парусами, но он то подсаживается к рулю, то состязается с сильнейшими из своих спутников в рассекании волн, или в борьбе с бушующим ветром, или в том, чтобы, напирая на весла, преодолеть высокие морские валы.

(82) Как не похож он на того [Домициана], который не мог спокойно переносить плавание по тихому Албанскому озеру и даже по заснувшему в тишине Байянскому, не мог слышать ни удара, ни всплеска весел без того, чтобы каждый раз не содрогаться в постыдном страхе. Изолированный от всех звуков и предохраненный от всех толчков, он, находясь в полной неподвижности, ездил на корабле, крепко привязанном к другому кораблю, точно это везли какую-нибудь искупительную жертву. Позорное это было зрелище, когда повелитель римского народа следовал за другим судном, подчинялся другому кормчему, точно корабль его был захвачен в плен неприятелем. Не остались чуждыми этому безобразию и реки: даже Дунай и Рейн тешились тем, что на их волнах видно было такое посрамление римского имени. Не столько приходилось стыдиться за нашу империю потому, что это видели римские орлы, римские знамена, наконец, римские берега, сколько потому, что это наблюдали и берега врагов, тех врагов, у которых вошло в привычку разъезжать по этим же рекам, как по студеным от мороза, так и по широко разлившимся по полям, и по быстро текущим в своих берегах, на простых челнах, а подчас и просто вплавь. Я бы не стал чрезмерно восхвалять самое по себе выносливость тела и крепость рук; но если ими управляет дух, которого не смягчит ни снисходительная судьба, не соблазнит к бездействию и к роскоши обилие средств у государя, тогда я стану сам восхищаться и полным жизни телом, окрепшим от трудов и развившимися от упражнения членами, содействовали ли тому восхождения на горы или плавания по морям. Отсюда мне становится ясно, что и издревле супруги богинь и дети богов... не столько славились своими браками, сколько именно таким искусством. Вместе с тем я думаю, что если таковы развлечения и забавы нашего государя... то как же должны быть серьезны и напряженны его труды, после которых он обращается к такого рода отдыху?! А ведь именно удовольствия и наслаждения лучше всего позволяют судить по их характеру о достоинстве, возвышенности и умеренности каждого человека. Кто же может быть настолько легкомыслен, чтобы в его занятиях не проявилось никакой доли серьезности? Нас выдает характер нашего отдыха. Разве большинство наших государей не сменяли серьезных своих занятий на увлечения пороками, отдавая все свое время азартной игре, сладострастию и роскоши?

(83) Признаком высокого положения является прежде всего то, что оно не допускает ничего скрытного, ничего тайного, а высокое положение государей делает доступным молве не только то, что находится в их доме, но и все тайное, что происходит даже в спальне и в самых интимных уголках. Но для твоей, цезарь, славы нет ничего лучше, как чтобы тебя можно было наблюдать со всех сторон и до конца. Правда, достаточно славно и то, чтó ты делаешь перед всеми, но не менее значительно то, чтó ты сохраняешь за дверями своего дома. Велика твоя заслуга, что ты сам себя удерживаешь от соприкосновения со всем порочным; но еще больше значения имеет то, что ты так же оберегаешь своих домашних. Насколько труднее отстаивать других, нежели самого себя, настолько больше заслуги в том, что ты, сам безупречный, заставил и всех окружающих тебя приблизиться в этом отношении к тебе. Многим славным людям служило к позору то, что они или слишком опрометчиво выбрали себе супругу, или слишком снисходительно терпели ее в своем доме. Таким образом людей, прославившихся вне дома, позорили неурядицы личной семейной жизни, и не позволяло им стать действительно великими гражданами то, что они были слишком слабыми супругами. Твоя же, цезарь, жена хорошо подходит к твоей славе и служит тебе украшением. Можно ли быть чище и целомудреннее ее? Или более достойно вечности? Если бы великий понтифик должен был выбрать себе супругу, разве не на ней остановился бы его взор или на какой-нибудь другой, но во всем ей подобной, если бы только можно было найти такую? Ведь твоя жена из всей твоей судьбы и славы берет на свою долю только личное счастье! Она с удивительным постоянством любит и уважает тебя самого и твое могущество! Ваши взаимные отношения все те же, как и раньше, вы в равной степени заслуживаете уважения, и ваша счастливая судьба прибавила только то новое, что вы стали понимать, с каким достоинством вы оба умеете переносить свое счастье. Как бережлива твоя жена в частной жизни, как скромна в окружении свиты, как проста в своем обращении! И это тоже заслуга мужа! Ведь это он так наставил, так направил ее, а ведь для супруги достаточная заслуга и повиновение. Разве она сама придерживается скромности и молчания не потому, что видит, что вокруг тебя нет никакого страха, ни честолюбия, и разве не старается подражать ходящему пешком мужу, насколько ей позволяют делать это ее женские силы. Но это ей пристало бы, если бы даже ты поступал по-другому. При такой скромности мужа сколько уважения оказывает ему жена, сколько в этой женщине уважения и к самой себе!

(84) Такова же и сестра твоя! Она никогда не забывает своего положения сестры. Как легко признать в ней твою простоту, твою правдивость, твою прямоту. А если кто-нибудь начнет сравнивать ее с твоей супругой, у того сейчас же возникает сомнение: что лучше для добродетельной жизни — счастливое происхождение или хорошее руководство. Ничто так не порождает вражду, как соперничество, особенно среди женщин. А соперничество возникает чаще всего на почве близких отношений, поддерживается сходностью положения, разгорается от зависти, которая обычно приводит к ненависти. Тем более приходится считать удивительным, что между двумя женщинами, живущими в одном доме и на равном положении, не происходит никаких столкновений, никаких ссор. Они взаимно уважают друг друга, взаимно во всем уступают одна другой, и в то же время как обе тебя горячо любят и уважают, не задаются вопросом, какую из них ты больше любишь. У обеих одинаковые стремления, одинаковый образ жизни, между ними нет ничего такого, что бы позволило считать их за двоих. Ведь они стараются подражать тебе, приноравливаться к тебе. Потому и характер и нравы у них одинаковые, что они у той и другой твои. Поэтому они обе так скромны, так спокойны. Не бывает опасности стать простыми женщинами для тех, которые никогда не переставали быть таковыми. Сенат предложил им титул август, но они отклонили его, поскольку ты отказался от титула отца отечества, или потому, что считали более для себя почетным называться твоими женой и сестрой, нежели августами. Но каково бы ни было то соображение, которое привело их к такой скромности, они тем более кажутся нам достойными, что в сознании нашем они и действительно являются августами и почитаются за таковых, хотя и не носят этого титула. А что может быть более похвально для женщин, как полагать истинный почет не в пышных титулах, но в одобрениях людей, и оказываться достойными великих титулов, даже отказываясь от них?

(85) Но уже и в душах частных людей заглохли древние возвышенные чувства дружбы, на место которой вселились лесть, подслуживание и лицемерная любовь, что хуже даже ненависти. Таким образом и во дворце государей оставалось только наименование дружбы, пустое, осмеянное. Ибо какая же могла быть дружба между такими людьми, из которых одни считали себя господами, а другие рабами? Но ты вернул истинную, отвергнутую было, блуждавшую бездомно дружбу. У тебя есть настоящие друзья, потому что и сам ты для них истинный друг. Ведь нельзя предписать своим подданным любовь, как предписывается все другое да и нет другого чувства, столь возвышенного и свободного, не допускающего деспотизма, нет другого чувства, в такой же мере требующего взаимности. Может быть государь и бывает иногда ненавидим, несправедливо, конечно, но все же бывает, даже если сам не показывает ненависти к своим гражданам, но любимым, если сам не любит, никогда не бывает. Итак, ты сам любишь, когда тебя любят, и в этом-то чувстве, которое для обеих сторон является самым возвышенным, и заключается вся твоя слава. Если ты, занимая высшее положение, снисходишь до исполнения дружеских обязанностей и из императора превращаешься в друга, то ты именно тогда и становишься больше всего императором, когда выступаешь в роли друга. В самом деле, если положение государя таково, что больше всего нуждается в друзьях, то и главной заботой государя является создавать себе друзей. Пусть всегда будет тебе приятно это правило и, подобно тому как ты соблюдаешь остальные свои доблести, свято и неизменно придерживайся также и этой. Никогда не позволяй убедить себя в том, что якобы унизительно для государя не испытывать чувства ненависти. Самое приятное в человеческих переживаниях это быть любимым, но не менее прекрасно и самому любить. Тем и другим ты пользуешься так, что хотя сам любишь весьма горячо, все же тебя любят еще больше. Во-первых, потому, что одного любить легче, чем многих, затем потому, что у тебя есть такая способность привязывать к себе людей, что разве только самый неблагодарный может не отвечать тебе еще сильнейшим чувством.

(86) Достойно упоминания, какие ты себе доставил мучения, лишь бы ни в чем не отказать другу. Ты отпустил со службы самого дорогого для тебя друга, отличнейшего человека, отпустил с грустью и против своей воли, как если бы не в состоянии был удержать его при себе. Силу своей любви к нему ты узнал по чувству тоски, которую ты испытывал после того, как разлучился с ним, остался один и терзаешься. Таким образом произошло неслыханное дело: когда пожелания государя и друга государства разошлись между собой, осуществилось то, чего желал друг. Вот случай, достойный памяти и занесения в литературу! Префект претория был назначен тобой не из людей, напрашивавшихся на эту должность, а из уклоняющихся от почестей, и он же был отпущен тобой на покой, которого неизменно себе желал, и все это при твоей крайней занятости общественными заботами и при отсутствии какой-либо зависти к отдыху других. Мы сознаем, цезарь, сколько мы тебе обязаны за этот многотрудный и беспокойный пост, когда у тебя просят отпуска как самой желанной награды и получают его от тебя. Я слышал о том, в каком ты был душевном смятении, когда провожал уходившего от тебя друга. Ты все же вышел его проводить и не мог удержаться, чтобы, обняв его, не поцеловать уже на самом берегу моря. И вот стоял цезарь на сторожевом посту своей дружбы, провожая друга пожеланиями спокойного морского путешествия и скорого возвращения, если бы, конечно, этого пожелал сам отъезжающий, не удержался и от того, чтобы, проливая слезы, не произносить вслед отъезжающему все новые и новые пожелания счастливого пути. Не говорю уже о твоей щедрости! Какими услугами можно воздать государю за такие заботы, за такое терпение? Ты заслужил, чтобы твой друг показался самому себе слишком решительным, слишком жестоким. Я не сомневаюсь, что он боролся с самим собой, не повернуть ли ему своего корабля обратно, и, конечно, сделал бы так, если бы не подумал, что тоска о государе, который и сам тоскует, лучше и приятнее непосредственной близости к нему. А теперь и друг твой наслаждается не только сознанием, что ему была доверена должность, но с большим удовлетворением еще и тем, что ты его освободил от нее. Ты же сам своей уступчивостью достиг того, что уже никто не скажет, что ты держишь кого-нибудь на должности против его воли.

(87) Никогда никого ни к чему не принуждать и всегда помнить, что никому не может быть дано такой власти, чтобы свобода от нее не была для других еще приятнее, является признаком гражданственности и особенно подходит для отца отечества. Ты, цезарь, один только умеешь ставить на должность людей, несмотря на то, что они хотели бы сложить ее с себя; ты же, хоть и против своей воли, отпускаешь с нее тех, кто об этом просит; и ты не считаешь при этом, что друзья твои, просящиеся на покой, покидают тебя: ведь ты всегда умеешь найти и таких, кого можно призвать к работе из отпуска, и таких, кому можно предоставить покой. И вы, которых отец наш удостаивает такого дружеского отношения, дорожите тем мнением, которое он о вас имеет, в этом ваш труд и долг. Если государь докажет хотя бы по отношению к одному из нас, что он умеет любить по-настоящему, то уже нет на нем вины, если он других любит меньше. Но кто же может недостаточно любить его самого, раз он не предписывает законов любви, а принимает их от других. Один предпочитает быть любимым в общении с любящими, другой — заглазно — в разлуке с ними. Пусть каждый получит то, что сам желает; пусть никому не будет в тягость присутствие, пусть никто не будет забыт в отсутствие. Пусть за каждым останется раз заслуженное им место: легче забыть, как выглядит лицо отсутствующего, чем выбросить его из своего сердца.

(88) Многие государи, будучи господами над своими гражданами, были рабами своих отпущенников: они следовали их советам, исполняли их желания, через них они выслушивали других, через них вели переговоры; через них выпрашивались претуры, жреческие должности и консульства, мало того, — этих должностей просили у самих вольноотпущенников. Ты ставишь своих отпущенников на весьма почетное место, но все же считаешь их не более как за отпущенников и полагаешь, что с них достаточно и той награды, что их считают честными и скромными. Ведь ты хорошо знаешь, что слишком возвеличенные отпущенники свидетельствуют о не слишком великом государе. Прежде всего, ты пользуешься услугами только тех, кто любезен тебе самому, или кто был уже близок твоему отцу и вообще может быть близок к каждому доброму государю, а затем ты все время направляешь их неизменно и каждодневно так, что они привыкают оценивать свое достоинство не по твоей судьбе, а по своим заслугам. А тем более бывают эти люди достойны всякого почета с нашей стороны, что нас никто не принуждает это делать. Разве не на справедливом основании дал тебе римский сенат и народ прозвище «наилучшего»? Это понятный и очень популярный титул, и все же совершенно новый. Знай, что никто раньше не заслужил его, потому что если бы его кто-нибудь раньше заслужил, его не пришлось бы измышлять. Достаточно ли было бы назвать тебя «счастливым»? Но ведь этот титул дается не за нравы, а за удачу. Может лучше было назвать тебя «великим»? Но этот титул больше вызывает зависть, чем украшает. Наилучший из государей при усыновлении дал тебе свое имя, сенат же наградил титулом «наилучшего». Это имя так же подходит к тебе, как и отцовское. Если кто называет тебя Траяном, то этим обозначает тебя нисколько не более ясно и определенно, называя тебя «наилучшим». Ведь точно так же когда-то Пизоны обозначались прозвищем «честный», Леллии — прозвищем «мудрый», Метеллы — прозвищем «благочестивый». Все эти качества объединяются в одном твоем имени. Да и никто не может казаться наилучшим, если он не превосходит всех лучших в хороших качествах каждого из них в отдельности. Поэтому справедливо тебе было дать это имя после всех предыдущих прозвищ, как более всех значительное. Ведь меньше ценности в том, чтобы быть императором, и цезарем, и августом, нежели в том, чтобы быть лучше всех императоров, цезарей и августов. Поэтому и отец всех людей и богов прославляется сначала именем «наилучшего» (или «всеблагого»), а уже потом «величайшего» (или «всемогущего»). Тем славнее и похвала тебе, что ты, как всеми признано, в такой же мере «наилучший», как и «величайший». Ты заслужил такое прозвище, которое не может перейти к другому, разве только для того, чтобы оказаться для хорошего государя чуждым, для дурного — лживым. Им, может быть, будут несправедливо пользоваться и другие, но все же всегда оно будет считаться твоим. Подобно тому как титул августа всегда напоминает нам о том, которому это имя было дано впервые, так и этот титул «наилучший» всегда будет вызывать в памяти людей твой образ, и всякий раз, как наши потомки будут вынуждены дать кому-нибудь этот титул, они будут вспоминать о том, кто впервые получил его по заслугам.

(89) Как велика должна быть твоя радость, о божественный Нерва, когда ты ныне видишь, что действительно наилучшим оказался и был назван тот, кого ты сам избрал! Как должно быть тебе приятно, что при сравнении тебя с твоим приемным сыном последний оказался твоим победителем! Ничто другое не может доказать величие твоей души, как то, что ты, сам будучи наилучшим, смог избрать такого, какой оказался еще лучше тебя. Да и ты, родной отец Траяна (ибо и ты занимаешь место, если не на самых звездах, то в непосредственной близости от них), какое ты получаешь удовлетворение, когда видишь своего сына, когда-то трибуна, когда-то простого солдата, то полководцем, то, наконец, государем и дружественно вступаешь с тем, кто его усыновил, в спор, в чем больше славы: в том ли, чтобы родить такого человека, или чтобы избрать его. Пусть величайшая заслуга государству будет признана за вами двоими. Ведь вы оба принесли ему столько блага. Если доблесть вашего сына доставила одному из вас триумф, а другому — место на небесах, то ваша слава не становится меньше от того, что она дана вам по заслугам сына, а не по вашим собственным заслугам.

(90) Я знаю, сенаторы, что как другим гражданам, так особенно консулам следует сознавать себя более связанными общественными обязательствами, нежели частными. Поэтому, как ненависть к дурным государям бывает вызвана больше их несправедливостями по отношению ко всему обществу, нежели в их частной жизни, так и добрые правители особенно заслуживают нашей любви за то хорошее, что они делают для всего рода человеческого, а не для отдельных лиц. А так как вошло уже в обыкновение, чтобы консулы, высказав государю свою благодарность от имени всего общества, после этого выражали еще и все, чем они обязаны государю сами лично, то разрешите мне исполнить этот долг не столько от своего имени, сколько от имени коллеги, достоуважаемого Корнута Тертулла. Почему бы мне, в самом деле, не высказать благодарность за того, за кого я чувствую себя не менее обязанным, чем за самого себя? В особенности, когда император по своей крайней снисходительности, при полном нашем единомыслии предоставил нам обоим столько почета, что если бы даже он был предоставлен только кому-нибудь одному из нас, мы оба чувствовали бы себя в одинаковой мере ему обязанными. А ведь тот гонитель и палач всех добропорядочных людей [Домициан] опалил обоих нас, осыпая своими перунами все пространство вокруг нас и сражая наших друзей. Ведь мы хвалились одними и теми же друзьями, оплакивали потерю одних и тех же людей и как теперь у нас общие надежды и радости, так тогда общие были страхи и горе. Божественный Нерва обратил такое внимание на пережитые нами гонения, что захотел выдвинуть нас, хоть и вовсе не из-за наших выдающихся качеств. Но ведь признаком новых времен было, между прочим, также и то, что стали процветать такие люди, самым сильным желанием которых в прежнее время было остаться незамеченными государем. (91) Не прошло еще полного двухлетия со времени исполнения нами труднейшей и ответственнейшей обязанности претора, как ты, лучший из государей, отважнейший император, предоставил нам и консульство, чтобы к высокому почету прибавилась еще и быстрота нашей карьеры. Так велико различие между тобою и теми государями, которые старались придать ценность своим милостям из сравнения их с тягостью положения граждан и считали, что почести будут тем приятнее для лиц, удостоенных их, чем больше было перед тем их отчаяние, безнадежность и долгое ожидание почести, равносильное отказу в ней, что могло навлечь на них нарекание со стороны цензоров и наложить пятно позора. Скромность наша не позволяет нам перечислить, какими отзывами ты украсил нас обоих, когда сравнивал в отношении любви к отечеству с древними консулами. Мы не можем сказать, по заслугам это нам досталось или нет, потому что, с одной стороны, недозволено нам опровергать сказанного тобою, а с другой стороны, тягостно нам самим признать справедливыми все высказанные тобою по отношению к нам похвалы. Но это свидетельствует о твоем собственном достоинстве, что ты выбираешь в консулы таких людей, о которых можешь сказать нечто подобное. Не взыщи с нас за то, что среди всех твоих благодеяний самым для нас приятным является то, что ты снова разрешил нам быть товарищами по службе.

Этого требовало наше взаимное уважение, одинаковый распорядок жизни, одинаковые наши стремления, сила которых такова, что сходство наших характеров уменьшает заслугу нашего взаимного во всем согласия. Ведь если бы один из нас стал противоречить своему товарищу, это было бы так же удивительно, как если бы мы стали противоречить самим себе. Это не случайность, это не неожиданность, что каждый из нас радуется назначению своего коллеги в консулы, как если бы это было вторичное назначение его самого, с тем, однако, только различием, что тот, кто вторично становится консулом, чувствует себя по крайней мере дважды обязанным, но в различные сроки, мы уже удостоены двух консульских должностей одновременно, вместе исполняем эти должности, и каждый из нас является консулом в своем лице и в лице другого и вторично и одновременно.

(92) Также и то является выдающимся обстоятельством, что ты предоставил нам консульство, когда мы оба были начальниками государственного казначейства, и даже прежде, чем назначил нам преемников по той должности. К одному достоинству прибавилось другое, и почетные наши должности не только последовали друг за другом без перерыва, но удвоились и, словно мало чести в том, чтобы одна должность сменила другую, новая опередила окончание прежней. Так велико было твое доверие к нашей честности, что ты не сомневался в том, что не нарушишь никаких планов твоей бдительности, если не допустишь, чтобы мы после исполнения столь важной должности сделались бы частными лицами. А какое это имеет значение, что ты приурочил наше консульство к одному году с тобой? Это означает, что имена наши будут написаны на той же странице истории, как и твое имя, и будут внесены в те же фасты, во главе которых записан и ты. Ты удостоил нас председательствовать на наших комициях, читать нам священные слова присяги; по твоему предложению мы были избраны в консулы, твоим голосом были провозглашены после избрания, так что ты же подавал за нас голос в курии, ты же объявлял наши имена на Марсовом поле. Какое для нас украшение, что ты назначил нас именно в тот месяц, который украшен днем твоего рождения. Ведь нам выпадает на долю прославить декретом и зрелищем тот день, который ознаменован тройной радостью: тем, что он унес наихудшего принцепса, дал нам наилучшего и, наконец, наилучшего сделал еще прекраснейшим. Перед твоими глазами нас примет колесница, более торжественная, чем обычно, и нас повезут при добрых предзнаменованиях и пожеланиях, наперебой произносимых в твоем присутствии в честь тебя, так что мы в радости своей не сможем даже разобрать, с какой стороны до слуха нашего доходит больше кликов.

(93) Но выше всего, кажется, надо поставить то, что ты позволяешь быть настоящими консулами тем, кого ты сам сделал таковыми. Ведь не существует никаких опасностей для консулов нашего времени, нет никакого страха перед государем, который мог бы подавить и сломить их дух. Им не приходится ничего выслушивать против своей воли, не приходится принимать никаких решений по принуждению. Эта почетная должность сохраняет и навсегда сохранит подобающее ей уважение, и благодаря нашему авторитету не будет утрачена и наша безопасность. А если в чем-нибудь и будет нанесен ущерб высоте консульского авторитета, то это будет наша вина, а не вина нашего века. Что касается нашего государя, то он допускает, чтобы консулы в наше время вели себя так, как они вели себя до появления принцепсов. Сможем ли мы когда-нибудь воздать тебе благодарность, соответствующую твоим заслугам, цезарь? Разве только тем, что всегда будем помнить, что мы были консулами, и именно твоими консулами, будем так думать и выносить такие решения, которые достойны нас как бывших консулов, так будем отдаваться нашему государству, как это соответствует нашему убеждению, что у нас есть наше государство, наша республика, не будем отказывать ей ни в совете, ни в усердной службе, не будем считать себя освобожденными и как бы отставленными от должности консулов, но, наоборот, как бы неразрывно связанными с ней всеми нашими интересами, будем относиться к труду и заботам так же, как относимся к своей почетной и авторитетной должности.

(94) В конце своей речи я как консул обращаюсь с молитвой о наших людских делах к богам покровителям и хранителям нашего государства, особенно к тебе, о Юпитер Капитолийский, чтобы ты не оставил нас твоей милостью и придал бы вечность своим благодеяниям. Ты раньше слышал, как мы молились за своих дурных государей, выслушай же теперь, чего мы просим для наилучшего, совсем на них не похожего. Мы не затрудняем тебя своими обетами. Мы не просим ни мира, ни согласия, ни безопасности, ни богатств, ни почестей. Наша молитва от имени всех проста и охватывает все это, мы молимся о благополучии нашего государя. Ты уже тогда взял его под свою защиту, когда вырвал его из пасти алчного разбойника. Ведь не без твоей помощи остался он невредимым, когда потряслось и рушилось все самое возвышенное, хотя он и выделялся над всеми своей высотой. Остался незамеченным для дурного принцепса тот, кого не мог не заметить наилучший. Ты явил ясные признаки твоего попечения о нем, когда сопутствовал ему, отправлявшемуся к войску, своим именем, своим высоким покровительством. Ты, выражая свое желание устами императора, избрал ему сына, нам отца, себе великого понтифика. Поэтому с тем большей уверенностью я прошу и молю в той молитве, которой он сам приказал молиться о нем, что если он правит нашим государством во благо, на общую нашу пользу, то чтобы прежде всего ты сохранил его для наших внуков и правнуков, затем, чтобы ты послал ему наконец преемника, рожденного им самим, им же воспитанного, уподобленного ему через усыновление, или, если уже судьба в этом откажет, чтобы ты помог ему советом при выборе, указал бы ему, кого ему усыновить себе в святынях Капитолия.

(95) А скольким я обязан вам, сенаторы, это записано в общественных документах. Вы все дали наилучшие доказательства вашего спокойствия во время моего трибуната, вашей сдержанности в мое преторство, а при исполнении той должности, которую вы возложили на меня в связи с заботами об интересах наших друзей, — вашей стойкости. В ближайшем прошлом назначение мое в консулы вы приняли такими знаками одобрения, что я понял, что мне надо приложить еще больше старания, дабы дать ответ на такое ваше ко мне сочувствие, сохранить его за собой и еще увеличить. Ведь я хорошо знаю, что самое правильное суждение о человеке, заслуживает ли он почета или нет, высказывается в тот момент, когда почет этот ему предоставляется. Отнеситесь благосклонно к моему намерению и поверьте мне, что если тот коварнейший государь и продвинул меня несколько по службе еще до того, как он открыто объявил о своей ненависти ко всему доброму, то после этого объявления моя карьера остановилась: увидев, как краток путь к почету, я предпочел идти дорогой более длинной. Если в тяжелые времена я был среди печальных и охваченных страхом, а в хорошие времена я числюсь среди благоденствующих и радующихся; если, наконец, я в такой же степени предан наилучшему нашему государю, в какой был ненавистен дурному, то, верьте, я всегда буду оказывать всем такое уважение, как если бы я сам себя считал не консулом, не консуляром в ближайшее же время, а только кандидатом в консулы.

 

ЭПИГРАФИЧЕСКИЕ ПАМЯТНИКИ

1595

1

Гай Плиний, сын Луция из Оуфентинской трибы Цецилий Секунд, консул, авгур, легат, пропретор в провинции Понт и Вифиния с консульскими правами, посланный в эту провинцию по постановлению сената императором Цезарем Нервой Траяном Августом Германским Дакийским Отцом Отечества, смотритель течения Тибра, его берегов и римских клоак, префект Сатурновой казны, претор, народный трибун, императорский квестор, севир римской конницы, военный трибун третьего галльского легиона, децемвир по гражданским процессам [построил] термы за [...] сестерций, добавив на украшение 300000 сестерций [...] и сверх того на содержание их отписал в завещании 200000 сестерций; затем на вскормление <детей> ста своих отпущенников отказал городу 1 866 666 сестерций, проценты от которых по его желанию предназначены для угощения городского плебса [...]; затем при жизни он роздал на воспитание мальчиков и девочек городского плебса 500000 сестерций; затем на библиотеку 100000 сестерций и столько же на содержание библиотеки.

2

От имени Цецилии, своей дочери, Луций Цецилий, сын Гая из Оуфентинской трибы, Секунд, префект фабров, авгур, консул, кваттуорвир с судебной властью, понтифик заложил храм Вечности, Роме и Августу с портиками и украшениями.

Цецилий Секунд сделал, посвятил.

 

ПРИЛОЖЕНИЯ

 

О ПЛИНИИ МЛАДШЕМ

Автор «Писем» Плиний Младший (именуемый так в отличие от своего дяди, Плиния Старшего, автора «Естественной истории») родился в 61 или 62 г. н. э. в маленьком городке Комо, лежащем на берегу озера Лария (ныне оз. Комо). Городок был богатым и цветущим; славился железными изделиями и, находясь как раз на дороге к Альпам, стал оживленным торговым и промышленным центром.

Среди старых и почтенных римских семейств давно, может быть еще во II в. до н. э. осевших в Комо, была какая-то ветвь Цецилиев. Богатые и влиятельные, они из года в год принимали участие в управлении городом и заседали в городском совете. Отец нашего Плиния занимал важную муниципальную должность в Комо; здесь он и женился на девушке из богатой и видной семьи Плиниев, сестре Плиния Старшего. Умер он рано — у сына о нем не сохранилось никаких воспоминаний, — оставив вдовой молодую жену и малютку сына, нашего Плиния. Мальчик рос под надзором матери в тиши маленького городка, где нравы были строже, а жизнь проще, спокойнее и чище, чем в Риме. Плиний на всю жизнь сохранил любовь к таким старомодным захолустьям: в своем этрусском имении он наслаждался и тем, что чувствовал себя там словно в прошлом веке. Свое Комо он любил крепко: консуляр, прославленный писатель, свой человек при дворе Траяна, он никогда не забывал о нем: часто туда ездил, заботился о своих земляках и осыпал их щедрыми дарами.

Детство Плиния было безоблачно ясным; от бурь и гроз, грохотавших в то время над Италией и Римом, в Комо долетало только эхо. С уютом и покоем родного городка приходилось, однако, расставаться: мальчик подрастал, надо было учиться, а школ в Комо кроме начальных не было. Мать вместе с сыном переехала в начале 70-х годов в Рим, к своему брату Плинию Старшему, который в это время командовал военным флотом, стоявшим в Мизене (Кампания), но много времени проводил в Риме и по делам службы и как один из ближайших советников императора Веспасиана.

Плиний Старший не был ученым исследователем, а только неутомимым чтецом и собирателем знаний. Любознательность его была ненасытной; ему нужно было знать обо всем: от устройства вселенной до способов выпечки разных сортов хлеба. Собиранию и систематизации этих знаний он отдавал все время, свободное от служебных занятий; маленький Плиний в доме дяди жил в благородной атмосфере бескорыстного умственного труда и привык уважать жизнь, исполненную этим трудом.

Мы почти ничего не знаем о его школьных годах. Дядя, конечно, нашел для него очень хорошую грамматическую школу. Главное место занимало здесь знакомство с литературой, греческой и латинской. Плиний настолько освоился с греческим языком, что в 14 лет написал по-гречески трагедию, вспоминая о которой, шутливо писал своему другу: «не знаю, что это было; называлось трагедией» (VII.42). Знание языка во всяком случае он вынес из школы основательное, греческую литературу знал хорошо и не только умел щегольнуть цитатой из Гомера или трагиков: греческих ораторов он читал и перечитывал, вдумывался в особенности их языка и стиля. Советы, которые он дает своему молодому другу Фуску относительно домашних занятий, передают, конечно, опыт его собственных школьных и домашних занятий. Дядя занимался с племянником помимо школы, давал ему задания, следил за его чтением, приучал читать, делать выписки. На мальчика влияла сама личность учителя, неутомимого труженика, девизом которого было «жизнь есть бодрствование». И дядя, видно, полюбил племянника; он усыновил его: Цецилий Секунд стал называться Плиний Цецилий Секунд.

Окончив школу грамматики, мальчик переходил в «университет»: риторскую школу. Ей можно предъявить много серьезных обвинений: она не давала основательных знаний ни в одной области, приучала не «доходить до самой сути», а искать эффектного, кричащего. Но было у нее достоинство неоспоримое: она учила понимать цену слова, его силу и вес: питомцы риторской школы знали, что слово бывает и оружием, которое страшнее меча, и драгоценным камнем, который при умелой отделке чарует своим блеском и своей игрой.

Риторская школа ставила себе цель специальную: подготовить хорошего судебного оратора. При империи, когда Август, по словам Тацита, «усмирил политическое красноречие» (Диал. 38), юноша уже не мог мечтать о том, чтобы «слово его управляло умами и успокаивало сердца» (Верг. Эн. I, 149—153); полем его деятельности оставался суд, и карьера судебного оратора была почетной и доходной: «чье искусство по славе своей сравнится с ораторским...чьи имена родители втолковывают своим детям; кого простая невежественная толпа знает по именам, на кого указывают пальцем?» (Тац. Диал. 7). Удачно провести в суде, тем более в сенате, защиту или обвинение, значило положить прочное основание известности и дальнейшей судьбе. И Плиний, окончив риторскую школу, где он учился под руководством знаменитого педагога того времени Квинтилиана, решил стать адвокатом. [Предварительно он отслужил обязательный срок военной службы: в качестве военного трибуна провел год в Сирии, где стоял его легион. Можно думать, что год этот прошел у него не столько в военных занятиях, сколько в беседах с местными философами и учеными.] Ему не было и 20 лет, когда его выступление в суде центумвиров (суд «ста человек», разбиравший имущественные и семейные споры) «обратило к нему уши людей, открыло его дверь славе» (1.18.3—4). В этом суде Плиний выступал много раз; он называл его «своей ареной» (VI.12,2). Адвокатом он был искусным и талантливым, о чем свидетельствует его обширная судейская практика; в минуту усталости он жаловался, что разрывается между множеством «центумвиральных дел» (II.14.1). Поэт Марциал, хорошо с ним знакомый и бывавший у него на дому, изображает молодого адвоката: целый день он погружен в судебные дела и только вечером разрешает себе передохнуть:

Целый день он Минерве строгой предан, Речь готовя для ста мужей2, (VII. 25),

[Перевод Ф. А. Петровского.]

т. е. для суда центумвиров. Своими судебными речами Плиний дорожил, тщательно — после выступлений — их обрабатывал, посылал друзьям для исправления и критики, готовил к изданию. Ни одна из этих речей не сохранилась, но в «Письмах» разбросаны замечания, позволяющие судить о том, что Плиний ценил в речах и чего от них требовал.

Замечания эти принадлежат человеку, уже хорошо знакомому с судейской обстановкой. По существу это советы молодым адвокатам. Судей надо убедить: поэтому все, что на пользу клиенту следует «вдалбливать, вбивать, повторять», разнообразя, однако, это вдалбливание: на разных людей надо действовать разным (I.20.2,12—13). Не надо гнаться за краткостью: «как всякая хорошая вещь, так и хорошая речь тем лучше, чем больше» (I.20.5). Плиний обосновывал это убеждение и примерами великих ораторов прошлого и наблюдением над воздействием речи на судей. Мало обращаться к разуму: надо затронуть чувство — речь должна дышать «силой, горечью, настойчивостью» (V.8.9). Следует учитывать значение, какое имеет манера оратора держаться, его вид, жесты, движения (II.19.2). Что касается стиля речей, то публика, слушавшая Плиния «у центумвиров», в большинстве своем любила «сладостно звучавшие слова», изысканные и высокопарные, так называемый азианский стиль, изобиловавший смелыми метафорами и поэтическими словами; за пышным словесным убранством часто пряталась убогая мысль. Современная Плинию молодежь увлекалась этим стилем, и сам он в молодости отдал дань этому увлечению, но с возрастом все больше склонялся к стилю простому и строгому и приветствовал возрастающий вкус к нему в кругах людей образованных.

Вершиной адвокатской деятельности Плиния были его выступления в Сенате, когда он выступал в роли защитника или обвинителя наместников разных провинций (II.11; III.9; IV.9; V.20). Все эти дела относятся к 100—103 гг., т. е. почти к концу судебной карьеры Плиния.

Теперь перед ним открывалась обычная дорога государственных магистратур, cursus honorum, который он прошел ровно, без перебоев, от квестора до консула (в 100 г.). При дворе его знали еще по дяде; Домициан к нему благоволил, и должность квестора Плиний получил по рекомендации императора как «кандидат принцепса». Он был уже претором (94 г.), когда близость его к кружку Тразеи, члены которого как раз в это время были или казнены или сосланы, вызвала подозрение Домициана; по словам Плиния, у императора уже лежал донос на него (VII.27.14), и только смерть принцепса избавила его от грозившей ему кары.

Плиний был лично известен Нерве еще до вступления его на престол, а через него и Траяну, наследнику Нервы. Он был назначен ими на должность префекта Сатурнова эрария (т. е. заведующего государственным казначейством), которую и занимал в течение трех лет. У Траяна было время ознакомиться с нравственными и деловыми качествами Плиния, и он знал, что делал, облекая Плиния экстраординарной должностью императорского легата в Вифинии, который должен был в своем лице объединить обязанности и куратора городов, следить за состоянием городских финансов — и наместника провинции: заботиться о поддержании порядка и спокойствия во вверенной ему провинции. Безобразное состояние городского хозяйства в городах Вифииии требовало вмешательства человека, в финансовых вопросах осведомленного. Плиний был как раз специалистом в этой области — после ряда бессовестных или неумелых наместников нужен был человек безупречно честный и строго выполняющий свой служебный долг — Траян и тут мог положиться на «своего Секунда»3. [3 Карьеру Плиния можно проследить по надписям, см. Эпиграфические памятники 1.]

Можно предположить, что после Рима и Италии, где были и закон и порядок, Плиния оглушил тот размах беззакония и беспорядка, которым его встретила Вифиния: бессмысленное разбазаривание городских средств: на постройку водопровода в Никомедии истратили миллионы и постройку забросили (37); в Никее не сумели выбрать для театра подходящего места, и еще недостроенное здание, поглотившее огромные деньги, пошло трещинами (39); в Клавдиополе вздумали строить баню в топкой низине (там же). Никакой заботы о городском благоустройстве: страшный пожар в Никомедии тушить нечем, в городе (столица провинции!) нет ни насосов, ни ведер для тушения огня (33); в Амастриде прекрасная большая площадь раскинулась по берегу «так называемой реки, а на самом деле отвратительной зловонной клоаки» (98); засыпать ее не приходит на ум городским властям. Пруса, по свидетельству Диона Хризостома, обезображена множеством развалин (Or. 47, 15), и Плиний, словно в подтверждение, говорит о «прекрасном доме, ныне лежащем безобразной руиной» (70); городских архивов нет или они в совершенном беспорядке: люди, присужденные к тяжким наказаниям, остаются в городах и несут обязанности городских рабов, но никакого документа об отмене вынесенного им приговора нет (31); высланные по приказу наместника из провинции продолжают в ней жить; Флавий Архип, присужденный за подлог «к рудникам», бежал из тюрьмы и спокойно проживает в родном городе (58). К этому надо прибавить вражду и соперничество между городами (Никомедии с Никеей, Апамеи с Прусой), ожесточенную борьбу партий внутри городов4, [4 Бессмысленная трата денег на строительство объясняется, может быть, в какой-то степени этой партийной борьбой. Партия выдвигала своего архитектора или инженера, мало беспокоясь о его профессиональной осведомленности, а просто «радея родному человеку». Настоятельные просьбы Плиния о присылке специалистов строительного дела объясняются именно его недоверием к специалистам местным, в неопытности которых он, видимо, убедился на деле. Траян отвечал отказом, не понимая, насколько основательны эти просьбы.] глухое волнение в обществе и народе, приводившее к созданию тайных обществ (гетерий), грозивших миру и спокойствию, — навести порядок в Вифинии было делом трудным.

Мы не знаем, какие решения по поводу разного строительства приняты были Плинием, но можно не сомневаться, что под его надзором зря тратить деньги перестали. И его забота о городском благоустройстве, к которому так привык глаз италийца, особенно заметна на фоне полного к нему равнодушия со стороны городских властей: он распорядился засыпать зловонную речку в Амастриде; принял противопожарные меры в Никомедии, выбрал в Прусе подходящее место для бани. Его проект о создании сплошного водного пути, по которому товары из глубины материка легко и дешево доставлялись бы к морю, свидетельствует об умной заботливости и внимании к нуждам населения (41 и 61). Он срезал ненужные расходы и постарался облегчить юлиополитам тяготы «дорожной повинности», обнаружив бóльшую заботливость о нуждах населения, чем Траян (77—78).

Плиний из Вифинии не вернулся: он умер в своей последней должности императорского легата в 111 или 113 г.

Интересно сравнивать письма Цицерона и Плиния. Чтобы почувствовать основную их разницу, следует после плиниевых писем прочесть несколько писем Цицерона к ближайшему другу его, Аттику. Цицерон перед ним весь нараспашку: он изливает ему свои мысли, чувства, впечатления, не заботясь ни о композиции письма, ни о подборе слов, ни о впечатлении, какое произведет своим письмом: «я говорю с тобой как с самим собой» (8.14.2). Овеянные дыханием живой жизни эти безыскусственные записки обретают ту силу, которой наделены высокие художественные произведения: живешь вместе с автором писем, думаешь его мыслями, переживаешь его чувства, он тут, с тобой, твой собеседник и друг — двух тысяч «разъединяющих лет» как не бывало.

Письма Плиния — это литературная работа, рассчитанная на читателя и неизменно учитывающая его впечатления; они написаны по плану, составлены в обдуманных выражениях и тщательно подобранных словах. Письму поставлена определенная цель: убедить читателя, вразумить его, доставить ему удовольствие и (не последнее дело!), показать себя в благоприятном свете. Это не снижает значения «Писем»: для характеристики высших кругов тогдашнего общества нет источника ценнее, — но не стирает с них досадного налета надуманности и деланности.

2

В Плинии было много противоречий, которые он не пытался сгладить, потому что их не замечал. Его карьера была обычной для человека его круга — хороший адвокат, магистрат, ровно проходящий cursus honorum, несущий ряд важных должностей, безупречный в совестливом и строгом исполнении своих обязанностей. Он гордился своими магистратурами и званиями, славой адвоката и литератора, авторитетом в широких кругах общества. И в то же время оценивающим и критическим оком окидывал окружающий мир. Он исполнен уважения к сенату: с удовольствием отмечает, что нигде его не слушают так благосклонно, как в сенате (II. 11.11); сенатское постановление о благодарности ему за умелое и старательное ведение важного уголовного дела считает единственной достойной наградой (III.9.23). И тут же характеристика этого сената: у сенаторов-судей не хватает ума разобраться в сложном и запутанном процессе, да и нет охоты в нем разбираться — не о торжестве справедливости хлопочут они, а лишь о том, чтобы не испортить отношений с подсудимыми, людьми влиятельными; они не постыдятся подвести под наказание мелкого воришку и этой жертвой выгородить крупные фигуры настоящих преступников. Они прикрывают искательство и личную приязнь личиной строгости (III.9.9—10). Эта распущенная толпа, у которой нет уважения ни к себе, ни к месту, где они заседают (III.20.3—4); сенаторы позволяют себе шутовские выходки; справиться с этими людьми сенат не в силах и способен только жаловаться на них принцепсу (IV.25.1).

Характеристика современников не мягче: у них нет нравственного кодекса, сверяясь с которым, они бы оценивали поведение человека; они «поклонники успеха»: хорошо то, что увенчано удачей; плохо — закончившееся провалом (V.9.7); искательные и лживые (IV.2.4), они больше всего ценят богатство (I.14.9); берегут свое и небрежны с чужим (IV.13.8); они «рабы минутного»: на них нельзя положиться; они неблагодарны и добра не помнят (III.4.6); им приятно очернить ближнего (I.8.5). В адвокатской среде вошло уже в обычай наживаться нечистыми путями и торговать совестью (V.13.6—7).

Все эти замечания, разбросанные в письмах, сделаны «без гнева и упреков»: у Плиния нет ни желчного раздражения Ювенала, ни негодования Тацита. Он просто отмечает то, что видит, внося, где можно, добрые и умные коррективы (II.16; IV.10; IV.13; VI.8). Он хорошо уживался с этим миром, в котором действовал во весь размах своих сил и энергии, но иногда уставал и от него и от своей деятельности: дни, наполненные обычной деловой суетой, начинали казаться досадно пустыми (I.9), житейские заботы — «низменными и жалкими» (I.3.3). К счастью, рядом есть studia, чудесный мир умственной жизни, за порогом которого остается весь мусор обыденности. Люди, причастные этой жизни, образуют некое братство, не знающее ни зависти, ни злобы; здесь помогают друг другу; критикуют, чтобы исправить; новый талант горячо приветствуют (V.17.4—5); чужому успеху радуются не меньше, чем своему (II.10; V.10). Из чистой атмосферы этого высокого мира трудно бывало спускаться к кляузным делам казначейства Сатурна (I.10.9) или к жалобам колонов (V.14.8). Studia давали не только отдых и передышку: они сулили человеку бессмертие.

Плиния тревожила мысль о преходящести всего земного, о том, что все на земле подвластно смерти. Где товарищи, с которыми он еще недавно выступал в суде (IV.24)? «Как коротка, как урезана человеческая жизнь» (III.7.11) и как быстро течет «река времен», все унося с собой! Как поставить ей преграду? «Передо мной проходят мысли о моей обреченности, смерти (mortalitas), о моих писаниях. Не сомневаюсь, что ты испытываешь тот же страх, размышляя над своей неоконченной работой. Постараемся, пока живы, чтобы смерть нашла как можно меньше того, что она может уничтожить» (V.5.8). «Всегда помни о смертности», — увещевает он приятеля, забросившего свою литературную работу. «Только твои писания могут освободить тебя из-под ее власти» (а qua asserere te hoc uno monimento potes). Asserere — технический термин, употребляемый в официальной процедуре отпуска раба. Assertor libertatis — тот, кто требует свободу человеку, считавшемуся рабом. Литературная работа для Плиниева адресата assertor immortalitatis — и только она может быть в этой роли: «все остальное хрупко и бренно (fragilia et caduca), все исчезает и гибнет, как и сами люди» (II.10.4). Этот отрезок быстро текущего времени продлим, «если не дано делами (si non datur factis), ибо возможность действовать в руках другого <намек на императора>, то нашей литературной деятельностью; оставим что-либо в доказательство, что мы жили» (III.7.14). Плиний отнюдь не мечтал о возвращении республики и был достаточно здравомыслящ, чтобы не притязать ни для себя ни для своих современников на роль самодержавных правителей чуть не всей Ойкумены. Его слова о том, что возможность действовать сосредоточена в руках одного императора, продиктованы желанием зачеркнуть значение тех facta, тех реальных дел, которые жизнь возлагает на людей. А дела, лежавшие на Плинии, были отнюдь немаловажны. Как префект государственного казначейства он ведал финансами всей страны; как обвинитель, изобличавший преступную деятельность провинциальных наместников, оберегал достоинство и честь государства; как умный и думающий хозяин способствовал подъему сельского хозяйства. И помимо того на счету у Плиния были дела, обеспечивавшие ему долгую и благодарную память и в родном городе, который он осыпал благодеяниями, и в сердцах людей, которых он спас от разорения и гибели. Но все это fragilia et caduca. Только над миром умственной, духовной жизни смерть не имеет власти, только уйдя в этот мир и доверившись ему, можно вырвать ее жало, стряхнуть ее иго.

Плиний принадлежал к культурной элите своего времени, и по многим свойствам своего ума и таланта был выше ее обычного уровня, но ни философом, ни глубоким мыслителем он не был. Тем интереснее эта его настроенность, эти его мысли. Они не были одинокими думами; Плиний говорил с единомышленниками, сочувственно ему откликавшимися. Не навязчиво, не выдвигаясь на передний план, теряясь среди многих житейски существенных тем, но вполне отчетливо прозвучало — не впервые ли в римской литературе? — пренебрежение к деятельности, которую требует окружающий человека мир, послышалось недоверие к нему. Ни он, ни его адресаты не додумывали этих мыслей до конца и на них не сосредотачивались, но пройдет полторасто — двести лет, и эти мысли овладеют человеческими душами, заставят многих отбросить, как ненужную ветошь, власть, богатство, почет, бежать в пустыни, забиваться в глухие углы, менять все земное великолепие на куколь монаха, на стихарь клирика. Очень-очень далеким, совсем непохожим и все-таки несомненно своим предком должны признать Плиния и св. Киприан Карфагенский и Августин.

Плиния принято упрекать в тщеславии и хвастовстве. Упреки эти несправедливы. Плинию было, конечно, приятно, когда его хвалили, а затем эти похвалы были данью его дорогим studia. Не в этом, однако, главное. Он прекрасно разбирался в окружающем мире, видел, что надо делать и куда идти — достаточно вспомнить его искусное поведение в судебных делах и его умные хозяйственные меры, и в то же время ему не хватало той внутренней силы, которая велит человеку опираться на себя, стоять на своих ногах. Ему всегда нужен человек, к которому он мог бы прислониться. Префект эрария, он был весьма осведомлен в финансовых делах, но за Корнутом, своим коллегой, он следует, как за учителем (V.14.5); Кореллий Руф для него «учитель, направляющий его в жизни», и на его смерть он откликается: «боюсь, как бы я не стал жить небрежнее» (I.12.12), — это говорит не безусый юнец, а муж, мужчина, которому под сорок. Этот человек, такой деятельный, такой удачливый в своей деятельности, страдал болезненной неуверенностью в себе, и хвалебное признание его заслуг в какой-то мере успокаивало эту неуверенность.

Как человек он был очень хорош, хорош своей широкой, милой добротой. Для него было потребностью видеть вокруг себя счастливые спокойные лица; поэтому он так набаловал своих рабов (I.4.3—4; V.19); так охотно выступал в роли миротворца (IХ.21) и советовал снисходить к людским недостаткам и слабостям (IХ.12 и 17); поэтому с такой радостью помогал друзьям и по их просьбам и без просьб. Дружба его, надежная и крепкая, не знала износа; верный живым, он берег и чтил память умершим. Был разумно щедр; родному городу подарил большую библиотеку; выстроил баню, внес большую сумму на устройство грамматической школы и на воспитание бедных детей; многим людям в трудную минуту пришел на помощь5. [5 Вот список его щедрот: подарил философу Артемидору в трудную минуту крупную сумму (III.11); снабдил деньгами поэта Марциала, уезжавшего в Испанию, и какого-то военного трибуна, отправлявшегося к месту службы (VI.25); подарил именьице своей кормилице (VI.3); уплатил все долги, лежавшие на имении какого-то его свойственника (11.4); добавил к приданому дочери своего учителя Квинтилиана 50 тысяч (VI.32); дал другу сумму, нужную для всаднического ценза (I.19).] Он умел радоваться чужому успеху и переживал чужое горе; приветствовал появление новых талантов и всячески продвигал их (VI.11 и 23); любовался человеком достойным, не был излишне требователен к людям. Он чтил родовые и семейные традиции и знал им цену (III.3.6); был прекрасным семьянином. Его письмо о своей молодой жене к ее тетке и воспитательнице (IV.19) — прекраснейший документ, рисующий отношения между мужем и женой в римской семье.

Интересны некоторые подробности в его отношении к природе. Он наслаждался уединением и тишиной, которыми она его дарила, когда ему удавалось выбраться из Рима; он любил широкие виды на море и горные склоны, но с удовольствием глядел из окна на свой «богатый деревенский огород» (II.17.15). Очень любил солнце. Италиец вообще строился так, чтобы в дом к нему попадало как можно больше солнца: оно главным образом его и обогревало. Плиний дорожил солнечным теплом — человек был, видимо, зябкий, но еще больше любил солнечный свет: его вилла в Лаврентинуме поставлена так, что нет комнаты, где солнце не было бы или утром, или днем, или к вечеру; есть и такие, где оно стоит круглый день, от восхода и до захода (II.17.8). Восприимчивый к разнице в солнечном освещении, он равнодушен к краскам: луга, усеянные цветами (prata gemmea), представляются ему одним пестрым пространством, из которого он не выделял отдельных цветов (V.6.11). Он с удовольствием нюхает левкои, но не обращает внимания на их окраску (II.17.17), как и на окраску роз (V.6.34). Единственный цвет, который он видит, это зеленый, причем без различия в оттенках. Он не заметил, с каким тонким вкусом его садовник соединил растения с различной окраской листвы: плющ с очень темными, густо зелеными глянцевитыми листьями, платаны с их нежной зеленью и «бледный букс» с беловатыми листьями (V.6.32). Звуки он воспринимал по-особому: слышит грохот бури на море, плеск фонтанов и журчание ручья, но глух к треску цикад и птичьему щебетанию; он любуется птицами у себя на фресках (V.6.22), но не видит их в парке. Мир животных у него беден; он говорит о varia venatio (разнообразной охоте) в горах (V.6.8), но три пойманных кабана (I.6.1) — вся его лесная фауна. Он упомянул стада коров и овец, пасущихся возле его усадьбы (II.17.3), но о животных, живших на скотном дворе этой усадьбы, нет ни слова. Он вообще равнодушен к животным: ездил верхом, но лошади своей не заметил. Он охотник, охоту любит, считает охотничью снасть обязательной статьей в инвентаре усадьбы (III.19.3), но не то что любимой собаки, а вообще собак нет.

Еще Варрон объявил целью сельского хозяйства не только utilitas (пользу), но и voluptas (наслаждение). У него хозяин наслаждается видом разумно распланированного сада; Плинию нужен парк с причудливыми аллеями, фонтанами и деревцами, задержанными в росте рукой садовника и подрезанными в виде разных букв и зверей. Между этим парком и бегством в studia есть несомненное родство: недоверие к реальному миру и желание хотя бы на время ускользнуть от него.

 

ПАНЕГИРИК ПЛИНИЯ ТРАЯНУ

«Панегирик» Плиния Младшего занимает особое место среди его произведений. Это благодарственная речь Плиния Траяну, произнесенная им в сенате 1 сентября 100 г. н. э. по поводу назначения его консулом сроком на два месяца. Ввиду того, что в этот период Римской империи консулы назначались императором и только для вида сохранялись некоторые элементы демократической избирательной техники, то, по понятиям того времени, долг вежливости и хорошего тона требовал от каждого, удостоившегося такой высокой чести, сказать несколько слов благодарности принцепсу. Положение Плиния было особое: близкие и дружественные его отношения с Нервой и Траяном налагали на него особые обязательства, и речь его из краткой и благодарственной превратилась в весьма пространную и хвалебную по адресу Траяна.

Название «Панегирик» было ей дано позже. Первоначально так обозначались выступления ораторов на всенародных празднествах перед народом, например хвалебная речь о заслугах Афин, написанная в 380 г. до н. э. оратором Исократом. Из некоторых писем Плиния, в которых он говорит о своем панегирике, именно из писем III, 13 и IV, 27, мы узнаем, что произнесенная им в сенате речь подверглась впоследствии с его стороны большой обработке и в переработанном и значительно расширенном виде была им прочитана в домашней обстановке перед друзьями, причем чтение продолжалось два дня подряд, и хотя Плиний из скромности хотел на этом чтение закончить, оно продолжалось, по просьбе самих слушателей, еще и на третий день (III, 18).

Таким образом, перед нами, в сущности говоря, не речь, а целый трактат, написанный с определенной целью, проводящий определенные идеи автора. В основном идея его сводится к тому, что с приходом к власти Траяна в 98 г. н. э. в римском государстве укрепился новый режим управления, представляющий собой резкий контраст с управлением Домициана и казавшийся запуганному императорским произволом римскому обществу просвещенным и либеральным. Через весь «Панегирик» проходит сравнение деспотического управления Домициана, оставившего мрачные воспоминания у современников, с правлением Траяна.

В течение неполных двух лет, от насильственной смерти Домициана до прихода к единоличной власти Траяна, императором был престарелый Нерва, выдвинувшийся из сенаторов. Он тоже принадлежал к друзьям Плиния, и автор Панегирика говорит о нем неизменно дружественно и почтительно. Особенно подчеркивается в «Панегирике» то, что Нерва и Траян, не будучи членами правившего ранее дома Флавиев, пришли к власти мирным путем. При этом, несомненно, как у самого автора, так и у его слушателей, сенаторов, людей почтенного возраста, воскресали в памяти события смутных 68 и 69 гг., когда после убийства Нерона за полтора года быстро сменили друг друга императоры Гальба, Отон, Вителлий, Веспасиан, выдвигавшиеся легионами и каждый раз занимавшие город, окровавленный жертвами междоусобиц. В период 96 и 98 гг. столица избежала кровопролития. Нерва, старик и к тому же человек не военный, не мог, однако, утвердить своего авторитета в войсках. Траян же был особенно популярен среди солдат, главным образом после удачного похода в Германию, после которого он получил титул Германика. Осенью 97 г. можно было опасаться кровавых столкновений в столице. Нерва был захвачен недовольными его управлением солдатами и взят под арест. К городу подходил во главе войска Траян. Но вооруженное столкновение было предотвращено тем обстоятельством, что Нерва усыновил Траяна и сделал его своим соправителем. В связи с этим и въезд Траяна в город Рим приобрел особый характер. Плиний высоко возносит обоих правителей за такое разрешение затруднительного политического положения, кое-чего не договаривает о жалком и беспомощном положении Нервы (см. гл. 8), приписывает больше всего заслуг Траяну.

Плиний неоднократно говорит о том, что он чуждается лести и хочет быть правдивым. Но речь его не производит на нас такого впечатления. Однако ее нельзя назвать и в полном смысле льстивой, как речи позднейших беспринципных панегиристов, прославлявших в своекорыстных целях ничтожные личности римских императоров II и III вв. н. э.

Плиний убежденно восхваляет императора, который и по его мнению, и по мнению современников Плиния, принадлежавших, как и он, к рабовладельческой верхушке, действительно осуществил ряд крупных реформ: суд его, по сравнению с вопиющим произволом Домициана, казался справедливым, доносчики были изгнаны, провинции нельзя было грабить безнаказанно. Несмотря на восторженный тон Плиния, его нигде нельзя упрекнуть в низкопоклонстве. Плиний говорит с императором, как гражданин — и, как ему самому это кажется, как гражданин старинной римской республики. Он неоднократно говорит, обращаясь к Траяну, что тот восстановил республиканские нравы и обычаи, главным образом в том, что вернул значение и почет римскому сенату. В этом вопросе Плиний несомненно заблуждался и проявил свою политическую недальновидность. Он не понимал, что условия как экономические, так и социальные настолько изменились за годы империи, что не может быть никакого возврата к прежним политическим формам и к прежнему политическому управлению в государстве. Но он обманывал в этом не других, а самого себя. Он говорит в своем Панегирике не столько о том, что было на самом деле, сколько о том, что считает правильным и чего желает. Наконец, нельзя забывать, что на самом деле речь Плиния была произнесена не в том виде, в каком мы ее знаем. Она была значительно короче и, несомненно, менее приукрашена. Все ее прикрасы явились после ее обработки для чтения в домашней обстановке.

С точки зрения исторической «Панегирик» представляет собой ценность как памятник, повествующий о весьма значительных современных ему событиях. Из него узнаем мы о военном мятеже в правление Нервы и временном аресте императора (гл. 6), о засухе и неурожае в Египте (гл. 30—31), о походах Траяна к Дунаю, о путешествии Домициана по Рейну вдоль границ империи (гл. 82), о ниспровержении народом статуй Домициана после его насильственной смерти в 96 г. (гл. 52), об оригинальной расправе, уже при Траяне, с прежними доносчиками времен Домициана, когда их всех посадили на корабль и отправили его без управления и предоставили воле морских волн и ветров (гл. 35). Кроме этого, узнаем еще о некоторых очень важных законах Траяна, касающихся воспитания детей (гл. 26), о содержании на государственный счет пяти тысяч граждан в качестве резерва на случай войны, причем, однако, нам известно, что подобного рода элементарные учреждения существовали и до Траяна (гл. 28), им же были лишь расширены. Говорит Плиний еще о льготах по налоговому обложению (гл. 37 и 41) и об отмене преследований за оскорбление величества (гл. 42). И еще в одном месте, именно в сообщении, что с восстановлением дисциплины в войске после некоторого периода ее упадка командиры опять стали чувствовать себя в безопасности, можно усмотреть свидетельство того, что это волнение в войсках было направлено против командиров и явилось ярким выражением классовой борьбы в Риме той эпохи.

Упоминания обо всех этих событиях, которых мы не найдем ни в одном другом источнике, но которые чрезвычайно важны для понимания обострившейся классовой борьбы того времени, делают «Панегирик» источником большого историко-познавательного значения.

 

УКАЗАТЕЛЬ СОБСТВЕННЫХ ИМЕН

Абаскант, см. Сатрий.

Авгурин, см. Серий Авгурин.

Август, император. V, 3, § 5; VIII, 8, § 6; X, 65; § 3; 79, 80; 84.

Авидий Квиет, друг Тразеи Пета, проконсул Ахайи при Домициане; в 97 г. голосовал в сенате. VI, 29, § 1; IX, 13, § 15.

Авидий Нигрин, брат предыдущего, консуляр. X, 65, § 3; 66, § 2. Ему, вероятно, адресованы и письма, обозначенные просто «Нигрину».

Авит. II, 6; см. Юлий Авит, Юний Авит, Октавий Авит.

Аврелия, знатная женщина, которую Регул заставил внести его в завещание. II, 20, § 10 и сл.

Азиний Басс, старший из детей претория Азиния Руфа; Плиний просил Миниция Фундана (консул 107 г.) взять к себе Басса в квесторы. IV, 15, §§ 6—13.

Азиний Галл, сын Азиния Поллиона, консул 8 г. до н. э.; был осужден Тиберием на смерть и умер в заключении в 33 г. Занимался литературой; написал сравнительный разбор произведений Цицерона и своего отца, в котором отдавал предпочтение последнему. VII, 4, §§ 3, 6.

Азиний Поллион (75 г. до н. э.— 5 г. н. э.), видный государственный деятель эпохи Цезаря и Августа; основатель первой публичной библиотеки в Риме. Он же ввел обычай публичных чтений. Писал трагедии, речи и составил сочинение о междоусобной войне. I, 20, § 4; V, 3, § 5; VI, 29, § 5.

Азиний Руф, преторий, друг Плиния и Тацита. Старший из его сыновей, Азиний Басс, был квестором в 107 г. IV, 15; VI, 15.

Акций, римский поэт, автор трагедий (170—94 гг. до н. э.). V, 3, § 6.

Акций Аквила, центурион шестой кавалерийской когорты в Вифинии. X, 106 и 107.

Акций Сура — Плиний просит у Траяна для него претуру. X, 12.

Аллифан, см. Понтий Аллифан.

Альбин, ближе не известен. VI, 10.

Альбин, см. Лукцей Альбин.

Аммий Флакк, преторий, в 97 г. голосовал в сенате. IX, 13, § 13.

Аниций Максим, проконсул Вифинии при Траяне; год не известен, но раньше 111 г. X, 112, § 2.

Анниан II, 16; см. Анний Север.

Анний Басс, коллега Цецины Пета по консулату в 70 г.; погиб в гражданскую войну в 69 г. Друг Клавдия Поллиона, написавшего его биографию. VII, 31, § 5.

Анний Север, ближе не известен. III, 6; V, 1. Вероятно, тожествен с Аннианом, которому адресовано II, 16.

Анния, эдикт Августа к нему о подвинутых детях. X. 65, § 3.

Антея, жена младшего Гельвидия. IX, 13, § 4 и сл.

Антоний, см. Аррий Антоний.

Антоний Марк (143—87 гг. до н. э.), дед триумвира, один из первых ораторов Рима. V, 20, § 5.

Антония Гармерида, отпущенница Антонии Максимиллы. Плиний просит для нее у Траяна квиритское право. X, 5, § 2.

Антония Максимилла, родственница Плиния. X, 5, § 2.

Анхария Сотерида, отпущенница, для которой Плиний просил у Траяна квиритское право. X, 11, § 2.

Аполлинарий, см. Домиций Аполлинарий.

Аппий, ближе не известен. IX, 35.

Аппий Максим Луций, проконсул Вифинии при Домициане. X, 58, § 6.

Аппулей, римский воин из Никомидийского гарнизона. X, 74, § 1.

Апр, см. Флавий Апр, Валерий Алр.

Арат, поэт III в. до н. э., родом из города Сод в Киликии; написал дидактическую поэму «Звездные явления ж приметы погоды». V, 6, § 43.

Аристион (Аристон?), см. Клавдий Аристон.

Аристон, см. Титий Аристон.

Аристофан, знаменитый афинский поэт V в. до н. э., автор комедий. I, 20, § 19.

Армений Брокх, проконсул (по-видимому, Ахайи); письмо к нему Домициана о подкидышах. X, 65, § 3: 66, § 2.

Арриан Матур, римский всадник, уроженец Альтина (город в Транспаданской Галлии между Патавием (ныне Падуя) и Аквилеей, друг Плиния, поклонник литературы. I, 2; II, 11 и 12; III, 2, § 2; IV, 8; 12: VI, 2; VIII, 21.

Аррий Антонин, дважды консул (в 69 г. и, вероятно, при Нерве), проконсул Азии, дед (с материнской стороны) императора Антонина. Писал греческие стихи. Человек высоких нравственных правил. IV, 3; 18; 27, § 6; V, 15.

Аррионилла, жена Тимона; Плиний защищал ее на суде по просьбе Арулена Рустика. I, 5, § 5.

Аррия (старшая), жена Цецины Пета, покончила с собою вместе с мужем, присужденным к смерти, в 42 г. Теща Тразеи Пета. III, 16; VI, 24, § 5.

Аррия (младшая), дочь Цецины Пета и Аррии (старшей), жена Тразеи Пета, мать Фаннии, жены Гельвидия Приска. Была вместе с дочерью сослана Домицианом; при Нерве обе вернулись из ссылки. III, 11, § 3, 16; VII, 19, § 3 и сл.; IX, 13, §§ 3, 5.

Артемидор, философ, сириец, подружившийся с Плинием в то время, когда Плиний служил на военной службе в Сирии; когда философы были изгнаны из Рима, Плиний помог ему деньгами. Зять Музония Руфа. III, 11.

Артемизий, см. Попилий Артемизий.

Арулен Рустик, брат Юния Маврика, приверженец стоической философии; претор 69 г.; написал панегирик Тразее и Гельвидию, за что был приговорен к смертной казни. Книга его была публично сожжена. I, 5, §§2, 5; 14, § 1 и сл.; II, 18; III, 11, § 3; V, 1, § 8.

Архипп, см. Флавий Архипп. Асклепиад, магистрат города Прусы у Олимпа. X. 81, § 1.

Астрей, см. Валерий Астрей.

Асудий Куриан, сын Помпонии Галлы, лишенный ею наследства. V, 1.

Аттий Клемент, ближе не известен. I, 10; IV, 2.

Аттик, см. Юлий Аттик.

Атилий Кресцент, друг и сверстник Плиния. I. 9, § 8; II, 14, § 2; VI, 8.

Атилий Скавр, друг Плнния. VI, 25.

Аттицин, см. Монтаний Аттицин.

Аттия Вириола, знатная женщина, жена претория, лишенная наследства своим восьмидесятилетним отцом после его вторичной женитьбы. Дело ее вел в суде центумвиров Плиний. VI, 33, § 2.

Ауфидий Басс, один из крупнейших историков империи. Написал во время царствования Тиберия историю междоусобных войн, начав, как полагают, со смерти Цезаря, и историю походов против германцев, закончив ее 40-м годом. Произведения его утрачены. III, 5, § 6.

Афинодор, философ, VII, 27, § 7 и сл.

Афр, см. Домиций.

Афраний Декстр, консул 105 г. V, 13, § 4 и сл.; VIII, 14, § 12.

Африкан, см. Юлий Африкан.

Ацилиан, оставил Плинию наследство; ближе не известен. II, 16.

Ацилиан, см. Миниций Ацилиан.

Ацилий, ближе не известен. III, 14.

Ацилий II, сын Серраны Прокулы, дядя Миниция Ацилиана. I, 14, § 6.

Ацилий Руф, консул 106 г. V, 20, § 6; VI, 13, § 5.

Басс, см. Анний Басс, Азиний Б., Ауфидий Б., Гавий Б., Юлий Б., Помпоний Б.

Бебий Гиспан, друг Плиния; ближе не известен. I, 24; VI, 25.

Бебий Макр, консул при Траяне, год в точности не известен, но раньше 105 г.; префект города 117 г. III, 5; IV, 9, § 16 и сл.; 12, § 4.

Бебий Масса, известный при Домициане доносчик; прокуратор Африки; в царствование Нервы был обвинен в вымогательствах, совершенных им во время своего наместничества в Испании, и осужден. III, 4, § 4; VI, 29, § 8; VII, 33, §§ 4—8.

Бебий Проб, уроженец Бетики, получивший, вероятно, от Бебия Массы права гражданства. Был замешан в процессе Цецилия Классика, помощником которого был. III, 9, § 12 и сл.

Биттий Приск, ближе не известен. VI, 12, § 2.

Биттий Прокул, отчим жены Плиния, товарищ Публиция Церта по префектуре эрария, в тот же год ставший консулом. IX, 13, § 13.

Блез. см. Веллей.

Брокх, см. Армений Брокх.

Бруттиан, см. Лустрик.

Валент, см. Фабий Валент. Юлий Валент.

Валериан, см. Юлий Валериан

Валерий Аксер (Апр? Аспер?) | отпущенники Валерия

Валерий Астрей |

Валерий Дионисий, отпущенник Павлина. X, 104.

Валерий Вар, был должен другу Плиния Атилию Кресценту; умер, не заплатив долга и оставив наследником Максима. VI, 8, § 4.

Валерий Лициниан, сенатор, бывший претор, считался одним из красноречивейших адвокатов. Опасаясь, что Домициан казнит его, как соучастника в мнимом преступлении, добровольно удалился в изгнание. IV, 11.

Валерий Марциал (42—102 гг. н. э.), римский поэт; оставил четырнадцать книг эпиграмм. III, 21.

Валерий Павлин, консул при Траяне (год не известен), друг Плиния. II, 2; IV, 16; V, 19; IX, 3, § 37.

Валерий Фест, см. Пизон Луций Кальпурний.

Варен Руф, проконсул Вифинии; вифинцы, обвиняя Юлия Басса, пригласили его помочь им в этом деле. Вскоре, однако (вероятно, ок. 105 г.), они обвинили и его в вымогательстве; Варена защищал Плиний, и вифинцы отказались от обвинения. V, 20; VI, 5, § 1; 13; 29, § 11; VII, 6; 10.

Варизидий Непот, сын сестры Кальвизия Руфа. IV, 4.

Bappoн Марк Теренций, римский ученый I в. до н. э. V, 3, § 5.

Вар, см. Валерий Вар.

Вейентон, см. Фабриций Вейентон.

Велий Павел, проконсул Вифинии при Домициане. X, 58, § 3; 60.

Велий Цереал, друг Плиния. IV, 21. Вероятно, ему же адресовано письмо II, 19.

Веллей Блез, консуляр, очень богатый человек, умер при Домициане. Наследства от него добивался Регул. II, 20, § 7.

Венатор, друг и почитатель Плиния, ближе не известен. IX, 20.

Вестриций Спуринна, род. ок. 24 г., был трижды консулом; за свои успехи в Германии был почтен статуей. I, 5, § 8 и гл.; II, 7; III, 1; 10; IV, 27, § 5; V, 17.

Верания, вдова Луция Кальпурния Пизона Лициниана, усыновленного императором Гальбою. II, 20, § 2 и сл.

Вергилий, знаменитый римский поэт (70 г.—19 г. до н. э.); автор «Буколик», «Георгик» и «Энеиды». III, 7, § 8; V, 3, § 6; 6, § 43; 8, § 3; VI, 20, § 1; 33, § 1; VII, 20, § 4.

Вергилий Роман, писал мимиямбы и комедии; чтение его слушал Плиний. VI, 21.

Вергиний Руф, род. в 15 г. н. э., вероятно в Медиолане (ныне Милан), был в 63 г. консулом, а в 69 г. легатом Верхней Германии. После подавления восстания, поднятого в Галлии Виндексом, ему предложена была царская власть, от которой он отказался. Ему предлагали ее еще дважды: после смерти Нерона и после смерти Отона, но он неизменно отвечал отказом. Умер в 97 г. при Нерве, которому был товарищем по консульству. Друг и покровитель Плиния. II, 1; § V, 3, § 5; VI, 10; IX, 19.

Веррес, наместник Сицилии, своими грабежами и вымогательствами совершенно разоривший этот цветущий краж. Дело сицилийцев против Верреса вел, по их просьбе, Цицерон. I, 20, § 10.

Вер, ближе не известен. VI, 3.

Веспасиан, император. I, 14, § 5; III, 5, § 9; IV, 9, § 1; X, 65 § 3.

Веттий, см. Биттий.

Вибий Максим, друг поэта Стация, который отдал ему на суд, прежде чем издать, свою поэму «Фиваиду»; его Плиний просил (ок. 101 г.) позаботиться о Матуре Арриане. В 104 г. префект Египта. III, 2. Ему, вероятно, адресованы письма: II, 14; VI, 8, § 4; 11, 34; VII, 26; VIII, 19, § 24; IX, 1; 23.

Вибий Север, друг Плиния; поклонник литературы. III, 18; IV, 28.

Виндекс, наместник северной Галлии, поднявший восстание против Нерона; был разбит Вергинием Руфом. VI, 10, § 4; IX, 19, § 1.

Вирдий Гемеллин, прокуратор Траяна в Вифинии в то время, когда Плиний управлял ею. X. 27; 28; 84.

Вириола. см. Аттия Вириола.

Вителлин, император. III, 7, § 3.

Вителлий Гонорат, уроженец Африки, деньгами добивавшийся от проконсула Мария Приска осуждения невинных; умер до суда. II, 11, § 8 и сл.

Воконий Роман, родом из Испании, вероятно, из Сагунта; друг и соучеиик Плиния. I, 5; II, 1; 13; III, 13; VI, 15; 33; VIII, 8; IX, 7; 28; X, 4.

Гавий Басс, префект Понта. X, 21; 22; 86А.

Галла, см. Помпония Галла.

Галитта, жена военного трибуна, обвиненная в прелюбодеянии. VI, 31, § 4.

Гальба, император. II, 20, § 2.

Гармерида, см. Антония.

Гарпократ, египтянин из Мемфисского нома, врач-массажист, для которого Плиний просил прав римского гражданства у Траяна. X, 5—7; 10.

Гедия, отпущенница Антонии Максимиллы, для которой госпожа просила у Траяна через Плиния прав римского гражданства. X, 5.

Гельвидий Приск, претор 70 г., изгнан из Италии по делу своего тестя Тразеи; возвращен Гальбой. Вел себя в сенате свободно и смело, нападая на Веспасиана, отправлен вторично в изгнание и убит против воли самого Веспасиана. Биографию его написал Геренний Сенецион по просьбе второй жены Гельвидия, Фаннии, дочери Тразеи Пета, оба раза сопровождавшей мужа в изгнание и пережившей его. VII, 19, § 3 и сл.

Гельвидий, сын Гельвидия Приска, род. ок. 56 г. Несмотря на то, что он держался в стороне от общественной жизни, Публиций Церт обвинил его в оскорблении величества, и Гельвидий был присужден к смертной казни. Жена его, Антея, пережила его. У него осталось двое дочерей и один сын. III, 11, § 3; IV, 21, § 3; VII, 30, § 4; IX, 13.

Гельвидий, сын предыдущего. IV, 21, § 4.

Гельвидия, сестра предыдущего. IX, 13, § 16. Она и другая ее сестра скончались в юности, обе от родов. IV, 21, § 1.

Гемеллин, см. Вирдий.

Геминий Гай, друг Кореллия Руфа и Плиния. I,12, § 9.

Гемин Розиан, квестор у Плиния в бытность его консулом в 100 г.; вероятно, участник дакийской войны (Плиний говорит, что он знаком Траяну по военной службе). VII, 1, § 24; VIII, 5, § 22; IX, 11; 30; X, 26.

Гениал, ближе не известен. VIII, 13.

Генитор, см. Юлий Генитор.

Геренний Поллион, консуляр, поддерживал вифинцев, обвинявших Юлия Басса в вымогательстве (103 и 104 г.). IV, 9, § 14.

Геренний Север, консул, образованный человек, украшавший свою библиотеку изображениями знаменитых людей. IV, 28.

Геренннй Сенецион, уроженец Бетики, там же служивший квестором. Вместе с Плинием обвинял Бебия Массу, бывшего наместником Бетики, в вымогательстве и добился его осуждения. Написал биографию Гельвидия Приска; по доносу Меттия Кара приговорен к смерти. I, 5. § 3; III, 11. § 3; IV, 7, § 5; 11, § 12; VII, 19, § 5; 33, § 4 и сл.

Гермес, отпущенник Плиния. VII, 11.

Герод, греческий писатель III в. до н. э., автор живых бытовых сценок. IV, 3, § 4.

Гетулик, см. Лентул Гетулик.

Гаперид, современник Демосфена (род. ок. 395 г. до н. э.) и его политический сторонник, известный оратор. I,20, § 4.

Гиспан. VI, 25. Может быть, это Бебий Гиспан, которому адресовано письмо I, 24; см. Бебий. Гиспан, Фабий Гиспан.

Гиспон, см. Цепион.

Гиспулла. I. 12, §§ 3. 7, 9, 10; см. Кальпурния Гиспулла, Кореллия Гиспулла.

Гомер. I, 7, §§ 1, 4: 18, 1, § 4; 20, § 22: II, 14, § 2; III, 9, § 28; IV, 3, § 3: V, 6, § 43; 19, § 2; 20, § 8; VI, 8, § 3; VIII, 2, § 8; 4, § 4; IX, 1, § 3; 13, § 20; 26, § 6.

Гомулл, см. Тиций Гомулл. Гонорат, см. Вителлий Гонорат.

Гораций, знаменитый римский поэт (165—8 гг. до н. э.), автор лирических стихотворений, посланий и сатир. IX, 22; § 2.

Гортензий, крупнейший римский оратор, современник Цицерона. V, 3, § 5.

Гостилий Фирмин, легат Мария Приска, проконсула Африки; обвинен по его делу. II,11, § 23: 12. § 1.

Гратилла, сослана Домицианом вместе с Аруленом Рустиком: может быть, его жена. III, 11, § 3; V, 1, § 8.

Декстр, см. Афраний Декстр.

Демосфен (382—322 гг. до н. э.), знаменитый афинский оратор и политический деятель, страстный противник Македонии. Речь его «О венке», о которой упоминает Плиний, направлена против Эсхина, его политического врага, выступившего против предложения Ктесифонта почтить Демосфена за его заслуги перед отечеством золотым венком, и содержит в то же время оправдание и объяснение политической деятельности самого Демосфена. I, 2, § 2; 20, § 4; II, 3, § 10; IV, 5, § 1; 7, § 6; VI. 33, § 11; VII, 30, § 4; IX, 23, § 5: 26, § 8 и сл.

Децебал, дакийский царь, разбитый Траяном. VIII. 4, § 2: X, 74, § 1.

Дионисий, хлебник в Никомедии. X, 74, § 1.

Дион, см. Кокцейан Дион.

Домициан, император. I. 5, §§ 1, 5, 14; 12, § 6; 18, § 3; III. 9. §§ 31, 33; IV, 9, § 2; II, § 5 и сл.: 22, § 5; VII. 27, § 14; IX, 13. § 2; X, 58, §§ 3, 10; 60; 65, § 3; 66, § 2; 72.

Домиций Аполлинарий, консул 97 г., легат в Ликии. II, 9; V, 6; IX, 13, § 13.

Домиций Афр, ум. в 102 г. в преклонном возрасте. Знаменитый оратор своего времени. II, 14, § 10 и сл.; VIII, 18, §§ 4, 5, 7.

Домиций Лукан, брат Домиция Тулла, совместно с ним владевший большими кирпичными заводами, прошедший «путь почестей» почти одинаковый с братом, так же как и он консул, а затем проконсул Африки. Зять консула Куртилия Манции. VIII, 18, § 4.

Домиций Тулл, младший брат Домиция Лукана, консул (год не известен), проконсул Африки, владелец больших кирпичных заводов и очень богатый человек. Усыновил дочь своего брата Лукана. VIII, 18.

Друз Нерон, сын Тиберия Клавдия Нерона и Ливии, пасынок Августа, прославивший себя победами в Германии, где он и умер вследствие падения с лошади. III, 5, § 4.

Еврипид, знаменитый греческий трагик. IV, 11, § 9; 27, § 6.

Зосима, отпущенник Плиния. V, 19.

Исей, школьный ритор, современник Плиния. II, 3.

Исократ (436—338 гг. до н. э.), знаменитый афинский оратор. Вследствие своей застенчивости и физической слабости он никогда не выступал публично; речи его предназначались для чтения. Самая известная из них — «Панегирик» (380 г.), род торжественной речи, в которой перечислены заслуги Афин перед Грецией. VI, 29, § 6.

Италик, см. Силий Италик.

Калестрий Тирон, друг и сверстник Плиния; служил с ним одновременно в Сирии на военной службе (но в другом легионе); в 92 г. нес вместе с ним квестуру; был народным трибуном и претором. В качестве проконсула управлял провинцией Бетикой. I, 12; VI, 1; 22; VII, 16; 23; 32, § 1; IX, 5.

Каллидром, раб Лаберия Максима (легат Нижней Мезии 100—102 гг.), взят в плен Децебалом в Дакийскую войну и отправлен в подарок Пакору, царю парфянскому; бежал в Никомедию, работал в пекарне, бежал оттуда, отправлен Плинием к Траяну. X, 74.

Кальвизий Руф, друг Плиния, декурион в Комо, дядя Варизидия Непота, друг Созия Сенециона. I, 12, § 12; II, 20; III, 1; 19; IV, 4; V, 7; VIII, 2; IX, 6.

Кальвина, свойственница Плиния, давшего за ней в приданое сто тысяч сестерций. II, 4.

Кальв (Кай Лициний), друг и сверстник поэта Катулла, сын историка Лициния Макра, поэт и знаменитый оратор, речи которого еще во времена Тацита вызвали восхищение знатоков. I, 2, § 2; 16, § 5; IV, 27, § 4; V, 3, § 5.

Кальпурний Макр, консул незадолго до 109 г.; был легатом в Нижней Мезии в то время, когда Плиний управлял Вифинией. V, 18; X, 42; 61, § 5; 62; 77.

Кальпурний Фабат, уроженец Комо; служил долгое время в армии, патрон города Комо, дед плиниевой жены. Умер в глубокой старости в то время, как Плиний управлял Вифинией. IV, 1; V, 11; 14, § 8; VI, 12; 30; VII, 11; 16; 23; 32; VIII, 10; 20, § 3; X, 120, § 2.

Кальпурний Флакк, друг Плиния, ближе не известен. V, 2.

Кальпурния, внучка Кальпурния Фабата, жена Плиния; последовала за мужем в Вифинию. IV, 1, §§ 1, 7; 19; V, 14, § 8; VI, 4, § 7; VII, 5; VIII, 10; 11, § 3; 19, § 1; X, 120, § 2; 121.

Кальпурния Гиспулла, дочь Кальпурния Фабата, тетка и воспитательница Кальпурнии, жены Плиния; пережила отца. IV, 1, § 7; 19; V, 14. § 8; VIII, 11; X, 120, § 2; 121.

Камерин Сульпиций, консул 46 г.; проконсул Африки; был обвинен в вымогательстве, но оправдан; по доносу Регула приговорен вместе с сыном к смерти в 67 г. I, 5, § 3.

Каниний Руф, друг и земляк Плиния, собиравшийся в греческих стихах описать дакийские войны Траяна. I, 3; II, 8; III, 7; VI, 21; VII, 18; VIII, 4; X, 33.

Капитон, см. Клавдий Капитон, Титиннй Капитон.

Кар, см. Меттий Кар.

Каста, жена Классика. III, 9, §§ 19. 23, 34.

Катий Лепид, друг Плиния, ближе не известен. IV, 7.

Катилий Север, консул 110 г., исполнял ряд высоких магистратур, управлял несколькими восточными провинциями, отличился в войне с парфянами; друг Плиния. I, 22; III, 12.

Катулл, знаменитый римский поэт-лирик I в. до н. э., родом из Вероны. I, 16, § 5; IV, 14, § 5; 27, § 4.

Катулл Мессалин, консул 73 г., доносчик, «главный клеветник», по выражению одного писателя, при Домициане. Ювенал называл его «смертоносным». В старости ослеп. IV, 22, § 5 сл.

Квадратилла. см. Уммидия Квадратилла.

Квадрат, см. Уммидий Квадрат.

Квиет, см. Авидий Квиет.

Квинтиан, см. Помпей Квинтиан.

Квинтилиан, адвокат и знаменитый преподаватель красноречия, ученик Домиция Афра и учитель Плиния Младшего, а может быть и Тацита. Книга его «Воспитание оратора» представляет собой полный учебник реторики; умер ок. 96 г. II. 14. § 9 и сл.: VI, 6, § 3.

Клавдий, император. I, 13, § 3; III, 16, §§ 7 и 9; X. 70. § 2; 71.

Клавдий Аристион, уроженец Эфеса, занимавший в родном городе ряд крупных и почетных должностей, обвинен доносчиками и оправдан Траяном. IV, 31, § 3.

Клавдий Эвмолп, товарищ Флавия Архиппа. совместно с ним обвинявший в Никее Диона Кокцейана. Может быть, тот самый Клавдий Эвмолп, поэт, которого Дельфы почтили проксенией. X, 81 и 82.

Клавдий Капитон, выступал в сенате, поддерживая вифинцев. VI, 13, § 2.

Клавдий Марцеллин, защищал в сенате Флавия Марциана в 100 г. II, 11, § 15.

Клавдий Полиен, завещал в Прусе дом императору Клавдию. X, 70.

Клавдий Поллион, товарищ Плиния по военной службе; занимал ряд высоких должностей; написал биографию своего друга Анния Басса. VII, 31, § 1.

Клавдий Реститут, опытный адвокат, защитник Цецилия Классика, III, 9, § 16.

Клавдий Фуск, зять Цецилия Классика, обвиненный по его делу, но оправданный. III. 9, § 18.

Кларий, речь Плиния за Клария. IX, 28, § 5.

Клар, см. Эруций Клар, Септиций Клар.

Классик, см. Цецилий Классик.

Клемент, см. Аттий Клемент, Целий Клемент.

Клувий Руф. консул 65 г.; при Гальбе управлял Испанией. В более поздние годы, удалившись от дел, занялся писанием истории, включавшей в себя период от Калигулы до Нерона, а также события после смерти последнего. Тацит неоднократно упоминает это сочинение. IX.19, § 5.

Клуенций, сын римского всадника из маленького городка Ларина в Самнии. Мать обвинила его в том, что он покушался на жизнь своего отчима; юноша был оправдан, благодаря блестящей защите Цицерона. I. 20, § 8.

Кокцейан Дион, ритор и философ, родом из Прусы у Олимпа. Дед его был другом императора Веспасиана, от которого и получил римское гражданство. В 70 г. Веспасиан вместе с ним, Эвфратом и Аполлонием Тианским обсуждал в Александрии вопрос о наилучшей форме правления. Преподавал в Риме; изгнан Домицианом; странствовал по Греции и Причерноморью. При Траяне вернулся на родину, где много претерпел от клеветников. X, 81; 82.

Коллега, см. Помпей Коллега.

Колон, друг Помпея Квинтиана. IX. 9.

Кореллий Руф, консул 78 г. (?); легат в Верхней Германии 82 г.; назначен был Нервой для покупки и раздела земель; приверженец стоической философии, покончил с собой в 97 или 98 г. I. 12: III. 3. § 1; IV. 17, § 2 и сл.; V, 1, § 2; VII, 11, § 3; 31, § 4; IX, 13, §6.

Кореллия, сестра Кореллия Руфа, жена Миниция Юста; пережила брата; была очень дружна с матерью Плиния. I, 12, § 3; VII, 11.

Кореллия Гиспулла, дочь Кореллия Руфа и Гиспуллы. Плиний рекомендовал ей в учителя сына Юлия Генитора и вел ее дело против Цецилия Страбона, дезигнированного консула. I. 12, §§ 3. 9; III, 3; IV, 17.

Корнелиан, имеется к нему единственное письмо Плиния; ближе не известен. VI, 31.

Корнелий Минициан, земляк и друг Плиния, превосходный адвокат. Долго служил на военной службе: занимал почетные места на родине. III, 9; IV, 11; VII, 22; VIII, 12.

Корнелий Непот (94—24 гг. до н. э.), уроженец Цисальпинской Галлии, писатель-историк, из сочинений которого до нас дошли только биографии знаменитых людей. IV, 28, § 1; V, 3, § 6.

Корнелий Приск, консул в начале царствования Траяна; проконсул Азии в 120/121 гг.; Плиний писал ему о смерти Марциала. III, 21; V, 20, § 7.

Корнелий Сулла, родственник диктатора; был обвинен в участии в заговоре Катилины; Цицерон с успехом защищал его и добился оправдания. I, 20, §8.

Корнелий Тацит, см. Тацит.

Корнелий Титиан, друг Плиния. I, 17 И, может быть, IX, 32.

Корнелий Урс, см. Урс.

Корнелия, старшая весталка, приговоренная в 91 г. Домицианом к смерти по обвинению в нарушении целомудрия. IV, 11.

Корнут Тертулл, городской квестор, эдил, преторий, легат на Крите и в Кирене; проконсул Нарбонской провинции; был в немилости при Домициане; по просьбе матери и отчима Гельвидии назначен сенатом ей в опекуны. Был вместе с Плинием префектом Сатурновой казны, консулом (100 г.) и куратором реки Тибра. После Плиния был наместником Понта и Вифинии. II, 11, §. 19 и сл.; 12, § 2; IV, 17, § 9; V, 14; VII, 21; 31; IX, 13, § 15 и сл.

Коттий Вестриций, сын Вестриция Спуринны и Коттий, юноша блестящих дарований, рано скончавшийся. 11,7 (ср. III, 10).

Коттия, жена Вестриция Спуринны, мать Вестриция Коттия. III, 10 (ср. III, 1, § 5).

Кремуций Рузон, друг Плиния. VI, 23; IX, 19.

Кресцент, см. Атилий Кресцент.

Крисп, см. Метилий Крисп, Пассиен Крисп.

Ксенофонт, афинский историк (445— 353 гг. до н. э.), ученик Сократа. Главные его сочинения: «Воспоминания о Сократе»; «Домохозяйство», «Воспитание Кира», «Анабазис», «Греческая История». VII, 32, § 2.

Ксеркс, персидский царь (V в. до н. э.), предпринявший поход против Греции, кончившийся для него полной неудачей. III, 7, § 13.

Куриан, см. Асудий Куриан.

Курий Север, см. Вибий Север.

Куртилий Манция, консул 55 г.; легат Верхней Германии в 56 г. Дочь его вышла замуж за Домиция Лукана. Манция возненавидел зятя и назначил свою внучку, дочь Лукана от этого брака, наследницей только при условии, что отец откажется от всяких прав на родную дочь. VIII, 18, § 4.

Курций Руф, человек низкого происхождения, поднявшийся, благодаря собственным дарованиям и помощи друзей, до высоких ступеней; был консулом в 45 г., командовал в качестве легата римским войском в Верхней Германии; нашел там серебряные рудники; умер проконсулом Африки в глубокой старости. VII, 27, § 2.

Лаберий Максим, консул (год не известен) при Домициане. Отличился на войне с даками, которую вел Траян; раб его, Каллидром, был взят в плен в Мезии. X, 74.

Ларг, см. Юлий Ларг.

Ларций Лициний (или Лиции), выступал адвокатом в суде центумвиров во времена молодости Квинтнлиана; после претуры был отправлен легатом в Испанию Тарраконскую, где и умер. II, 14, § 9; 11; III, 5, § 17.

Ларций Македон, сын отпущенника, преторий; убит за жестокость своими рабами. III, 14.

Лентул Гетулик, консул 26 г.; легат в Верхней Германии, где он пользовался большой любовью войска; казнен в 30 г. Калигулой. Писал лирические стихи. V, 3, § 5.

Лепид, см. Катий Лепид.

Либерал, см. Сальвий Либерал.

Либон Фруги, консуляр, свидетельствовал против Норбана Лициниана в 101 г. III,9, § 33.

Ливий, знаменитый римский историк. II, 3, § 8; VI, 20, § 5.

Ликорма, отпущенник Траяна. X, 63; 67.

Лисин, афинский оратор (459—379 гг. н. э.), занимавшийся преимущественно судебными делами. Речи его написаны простым, ясным и сжатым языком. I, 20, § 4.

Лициниан, см. Норбан Лициниан, Валерий Лициниан.

Лициний, см. Красс Лициний, Ларций Лициний.

Лициний Непот, претор 105 г., наложил штраф на судью сенаторского звания, не явившегося на суд; издал указ, прощающий адвокатам брать вознаграждение; потребовал суда над Тусцилием Номинатом, адвокатом, бросившим своих клиентов; выступал об делу Варена Руфа. IV, 29, § 2; V, 4, $ 2; 9, § 3; 13. § 1; VI, 5.

Лициний Сура, видный государственный человек, друг Траяна и Адриана; занимался естественной историей. IV, 30; VII, 27.

Лукан, см. Домиций Лукан.

Лукреций, знаменитый римский поэт I в. до н. э., автор поэмы «О природе вещей». IV, 18; § 1.

Лукцей Альбин, по всей вероятности сын Лукцея Альбина, прокуратора Иудеи; вместе с Плинием вел дело провинции Бетики в 101 г. и вместе с ним защищал Юлия Басса. III, 9, § 7; IV, 9, § 13.

Луперк, друг Плиния, на суд которого он обычно отдавал свои произведения. II, 5; IX, 26.

Луп, см. Нимфидий Луп.

Лустрик (или Лустриций) Бруттиан, наместник провинции, обвиненный одним из своих спутников перед Траяном. Император, разобрав дело, сослал доносчика. VI, 22.

Маврик, см. Юний Маврик.

Магн, см. Фонтей Магн.

Македон, см. Ларций Македон.

Макрин, друг Плиния, которому он пишет о городских новостях и посылает свои речи. II, 7; VII, 6; 10; VIII, 5. § 1; 17; IX, 4; см; Цецилий Макрин, Миниций Макрин.

Макр, друг (и, вероятно, земляк) Плиния. VI, 24. Может быть, одно лицо с Кальпурнием Макром, которому адресовано письмо V, 18; см. Бебий Кальпурний Макр.

Максимилла, см. Антония Максимилла.

Максимилла Корнелия. IV, 11, § 6.

Максимин, см. Фабий Максимин.

Максим, отпущенник и прокуратор Траяна, действовавший в Вифинии. Был послан в Пафлагонию для хлебозаготовок. X, 27; 28; 85.

Максим, хлебник в Никомедии. X, 74.

Максим, враг Помпея Планты (может быть, задетый им в его книгах о войне Вителлия), написал против него книгу, которую давал многим читать при жизни Планты; услышав о смерти последнего, Плиний торопит Максима с изданием этой книги. IX, 1.

Максим, на его суд Плиний посылает какую-то свою книгу. Может быть, тождествен с предыдущим. VIII, 19.

Максим, Плиний просит его за Матура Арриана. III, 2. Нельзя сказать, кого из своих друзей, носящих это имя, он здесь имеет в виду.

Максим, дает веронцам в память своей жены, уроженки Вероны, гладиаторские игры. VI, 34.

Максим, наследник Валерия Вара, должник Атилия Кресцента. VI, 8, § 4.

Максим, ближе не известен. II, 14; VI, 8, § 4; 11: VII, 26; IX, 23. См. еще Аниций Максим, Аттий М., Вибий М., Лаберий М., Мезий М., Ноний М.

Мамилиан, образованный человек, которому Плиний посылает в провинцию свои стихи. Вероятно, он в это время командовал войском в Британии. IX, 16; 25.

Манция, см. Куртилий Манция.

Марий Приск, родом из Бетики; консул (год не известен): проконсул Африки, обвиненный провинциалами в вымогательствах в 99—100 г. Был осужден и отправился в изгнание. II, 11; 12; III, 9, §§ 2, 4; VI. 29, § 9; X, 3А, § 2.

Марин, см. Постумий Марин.

Масса, см. Бебий Масса.

Марцеллин, см. Эфулан Марцеллин, Клавдий М., Эгнадий М.

Марцелл, см. Нератий Марцелл.

Марциал, знаменитый римский поэт, родом из Испании (42—102 гг. н. э.). III, 21.

Марциан, см. Флавий Марциан.

Матур, см. Арриан Матур.

Мезий Максим, ближе не известен. III, 20; IV, 25.

Менандр, знаменитый афинский поэт, создатель так называемой «новой комедии». VI, 21, § 4.

Мессалин, см. Катулл.

Метилий Крисп, уроженец Комо, безвестно пропавший по дороге в армию. VI, 25: см. Непот Метилий.

Меттий Кар, доносчик при Домициане: погубил Геренния Сенециона; написал донос на Плиния. I, 5, § 3; VII, 19, §5; 27, §14.

Меттий Модест, вероятно, легат Ликии; сослан Домицианом по обвинению в оскорблении величества, возвращен Нервой, консул при Траяне; проконсул Азии незадолго до Корнелия Приска и Авидия Квиета (120 г.). I, 5, § 5 и сл.

Минициан, см. Корнелий Минициан.

Миниций, друг Плиния, которому он послал какую-то свою книгу: Ближе не известен. VII, 12.

Миниций Ацилиан, уроженец Бриксии, был квестором, народным трибуном и претором. Его прочили в мужья дочери Арулена Рустика. I, 14, § 3 и сл.

Миниций Макрин, уроженец Бриксии; отец Миниция Ацилиана. I, 14, § 5. Вероятно, о нем же письмо VIII, 5.

Миниций Руф, консул 88 г. Доминициан писал ему относительно судьбы выброшенных детей в бытность его наместником какой-то провинции. X, 72.

Миниций Фундан, см. Фундан Миниций.

Миниций Юст, в 69 г. префект лагеря седьмого легиона: муж Кореллии, подруги матери Плиния; старинный друг Плиния. VII, 11, § 4. Может быть, ему же адресовано письмо VII, 2.

Мифрадат, сын Хрисиппа, родственник плиниева врача Постумин Марина. X, 11.

Модест, раб Сабины, завещавшей свое состояние Плинию и Стацию Сабину. IV, 10.

Модест, см. Меттий Модест.

Монтаний Аттицин, оклеветал Лустрика Бруттиана, которого сопровождал в какую-то провинцию, куда Бруттиан был назначен наместником. Отправлен по суду Траяна в ссылку. VI, 22.

Монтан, ближе не известен. VII, 29; VIII, 6.

Музоний Руф родом из Этрурии, философ-стоик, был сослан в 65 г. на страшный остров Гиару. Возвращен в Рим в 69 г. Выбрал себе в зятья философа Артемидора. III, 11, §§ 5 и 7.

Мурена, народный трибун при Нерве. IX, 13, § 19.

Мустий, ближе не известен. IX, 39.

Назон, см. Юлий Назон.

Непот, см. Варизидий Непот, Корнелий Н., Лициний Н.

Непот Публий Метилий Сабин, «достойнейший и ученейший муж», по определению Плиния, наместник какой-то большой провинции, член древнейшей и весьма чтимой коллегии арвальских братьев. II, 3; III, 16; IV, 26; VI, 19.

Нератий Марцелл, брат юриста Нератия Приска; занимал ряд высоких должностей; был, между прочим, легатом Траяна в Британии. Пользуясь этим случаем, Плиний и просил у него трибунат для Светония. III, 8, § 1.

Нератий Приск, брат предыдущего, префект Сатурновой казны, консул 87 г., легат в Паннонии, советник Траяна, который, говорят, прочил его в наследники. Друг Плиния. II, 13; VI, 8; VII, 7, § 1; 8; 15, § 3; 19.

Нерва, император. II, 1, § 3; IV, 9, § 2; II, § 14; 17, § 8; 22, § 4; V, 3, § 5; VII, 31, § 4; 33, § 9; X, 58, § 3.

Нерон, император. I, 5, § 1 и 3; III, 5, § 5; 7, § 3 и сл.; V, 3, § 6; 5, § 3 и 5; VI, 31, § 9.

Нигрин, народный трибун, прочел в сенате доклад с жалобами на продажность адвокатов; выступал против Варена Руфа, которого защищал Плиний. V, 13, § 6; 20, § 6; VII, 6.

Нигрин, см. Авидий Нигрин.

Никита Сацердот, родом из Смирны, ритор. Декламации его слушали в Азии с восторгом; в Риме у него юноши учился Плиний. VI, 6, § 3.

Нимфидий Луп, примипиляр, префект когорты в бытность Плиния трибуном Плиний вызвал его к себе в Вифинию в качестве советника. X, 87.

Нимфидий Луп, сын предыдущего. X, 8.

Новий Максим, друг Плиния, писатель, отдававший свои произведения на cуд Плинию, который был о них очень высокого мнения. IV. 20; V, 5.

Номинат, см. Тусцилий.

Нониан Сервилий, сын консула Сервилия, сам достигший консульства. Написал историю своего времени; умер в 59 г. I, 13, §3.

Ноний, ближе не известен. IX, 30, 1.

Ноний Целер, ближе не известен; женился на дочери Квиитилиана, друга Плиния VI, 32.

Норбан Лициниан, уроженец Бетики, сосланный Цецилием Классиком; отправлен провинцией в Рим выступать против Классика; осужден сам за сговор с противной стороной. III, 9, § 29 и сл.

Октавий Авит, легат проконсула в провинции Африке. IX, 33, § 9.

Октавий Руф, поэт, друг Плиния. I, Ему же, вероятно, адресовано и письмо II,10.

Павлин, см. Валерий. Павел, см. Пассен Павел, Велий Павел.

Пакор II, парфянский царь 78—110. X, 74, § 1 и сл.

Паллант, отпущенник императора Клавдия, который поручил ему ведать финансами. Паллант пользовался большим влиянием при дворе, и paбoлeпный сенат осыпал его почестями. Был убит при Нероне, желавшем завладеть его богатствами. VII, 29; VIII, 6.

Пассиен Павел, поэт, потомок Проперция, подражавший в стихах своих ему и Горацию. От произведений его ничего не сохранилось. VI, 15; IX, 22.

Пассиен Крисп, блестящий оратор, славившийся своим остроумием. Дважды был консулом (вторично в 44 г.). Был женат вторым браком на Агриппине матери Нерона. VII, 6, § 11.

Пастор, см. Юний Пастор.

Патерн, см. Децим Патерн, Плиний Патерн.

Перикл, знаменитый государственный деятель, руководивший политикой Афин в период от 468 до 429 г. до н. э. I,20, § 17 и сл.

Пет, см. Цецина Пет, Тразея Пет.

Пизон, см. Юлий Пизон.

Пилон Кальпурний, юноша-поэт, поэму которого с восторгом слушал Плиний. V, 17. Может быть, это Кай Кальпурний Пизон — консул 111г.

Пизон Лициниан (Луций Кальпурний), род. 38 г., потомок Гнея Помпея (по матери) и Марка Красса. Был долго в изгнании; возвращен Гальбой, который усыновил его и назначил своим преемником. Убит вместе с Гальбой. II, 20, § 2.

Пизон Луций, сын Гнея Пизона, консул 27 г., префект города в 36 г., проконсул Африки 40 г. III, 7, § 12.

Пизон Луций Кальпурний, сын Луция, консул 57 г., 60—63 гг.: в смутное время после смерти Нерона находился в Африке; Валерий Фест, служивший в африканском войске, уговаривал его стать на сторону Вителлия. Некоторые из приверженцев этого последнего, бежавшие из Рима, сообщили, что Галлия волнуется, а Германия уже готова восстать. Пизон отказался от императорской власти, ему предложенной, и был убит в 70 г. карфагенскими всадниками, подосланными Фестом. III, 7, § 12.

Плавт (род. ок. 254 г.— ум. 184 г. до н. э.), знаменитый римский поэт, автор комедий. I, 16, § 6; VI, 21, § 4.

Планта, см. Помпей Планта.

Плиний Патерн, друг Плиния, ближе нам не известен. I, 21; IV, 14; VIII, 16; IX, 27.

Плиний Секунд Старший, дядя Плиния Младшего. I, 19, § 1; III, 5; V, 8, § 5; VI, 16; 20.

Плотина Помпея, супруга императора Траяна. IX, 28, § 1.

Полиен, посол провинции Вифинии, присланный в Рим по делу Варрена. VII, 6, §§ 6, 14; 10, § 1.

Полиен, см. Клавдий Полиен.

Поликлет из Сикиона, знаменитый скульптор, современник Перикла. I, 20, § 10.

Поликлет, отпущенник Нерона. VI, 31, §9.

Поллион, см. Азиний Поллион, Клавдий П., Геренний П.

Помпей Квинтиан, ближе не известен. IX, 9.

Помпей Коллега, консул 93 г. II, 11, §20 и сл.

Помпей Планта, префект Египта при Траяне, друг Плиния; писал о Вителлии с Отоном. IX, 1; X, 7; 10, § 2.

Помпей Сатурнин, адвокат и писатель, пробовавший себя в разных литературных жанрах, но известный нам только из писем Плиния. I, 8; 16; V, 21; VII, 7; 8; 15; IX, 38.

Помпей Фалькон, юрист и адвокат, занимавший крупные государственные должности при Траяне и Адриане. I, 23; IV, 27; VII, 22; IX, 15.

Помпей Юлиан, тесть философа Эвфрата. I, 10, § 8.

Помпея Целерина, теща Плиния, происходившая из рода Помпея Великого. I, 4; 18, § 3; III, 19, § 8; VI, 10, § 1; X; 51, § 1.

Помпониан, морской офицер, помощник Плиния. VI, 16, §§ 11 и 14.

Помпоний Басс, друг Плиния, занимавший при Нерве и Траяне высокие государственные должности. IV, 23.

Помпоний Руф, выступал против Юлия Басса, наместника Вифинии, обвиненного провинциалами (103 или 104 г.). Было в это время два Помпония Руфа, один Квинт, другой Кай, оба консуляры. Кого из них имел в виду Плиний, не известно. III, 9, § 33; IV, 9, § 3; 14.

Помпоний Секунд, был обвинен вместе с Сеяном, находился в домашнем заключении до смерти Тиберия, освобожден в 37 г., консул 44 г.; легат в Верхней Германии в 50 г.; превосходный полководец и трагический поэт. Друг Плиния Старшего, который написал его биографию. III, 5, § 3; VII, 17, § 11.

Помпония Галла, богатая женщина, лишившая своего сына Азудия Куриана наследства в пользу Плиния и других лиц. V, 1, § 1.

Понтий Аллифан, друг Плиния. V, 14; VI, 28; VII, 4.

Попилий Артемизий, его рекомендует Плинию Воконий Роман. Ближе не известен. IX, 28, § 2.

Постумий Марин, домашний врач Плиния. X, 11.

Постумий, см. Фабий Постумий.

Прима, см. Фурия Прима.

Приск, см. Веттий Приск, Гельвидий П., Корнелий П., Марий П., Стилоний П., Яволен П.

Проб, см. Бебий.

Прокула, см. Серрана.

Прокул, см. Силий Прокул, Веттий Прокул.

Проперций (45—15 гг. до н. э.), знаменитый римский поэт-элегик. VI, 15, § 1; IX, 22, § 1 и сл.

Публиций Церт, доносчик, погубивший Гельвидия. IX,13, § 11 и сл.

Пудент, см. Сервилий.

Регул Марк, знаменитый доносчик, занимавшийся своей гнусной деятельностью при Нероне и Домициане. Содержанием доносов было обычно обвинение в оскорблении государя или в злоумышлении против него; доносчик получал денежную награду, должность, которую занимал обвиненный, и часть денег, вырученных от продажи конфискованного имущества обвиненного. Регул получил от Нерона жречество и семь миллионов сестерций и рассчитывал довести свое состояние до ста двадцати миллионов. I, 5; 20, § 14; II, 11, § 22; 20; IV, 2; 7; VI, 2.

Ректина, знакомая Плиния Старшего, имевшая усадьбу недалеко от Помпей. Ближе не известна. VI, 16, § 8 и сл.

Реститут, адвокат. VI,17.

Реститут, см. Клавдий Реститут.

Робуст, римский всадник. VI, 25.

Розиан, см. Гемин.

Роман, см. Вергилий Роман, Воконий Роман.

Роматий Фирм, земляк и соученик Плиния, который дал ему возможность вступить во всадническое сословие. I, 19; IV, 29.

Рузон, см. Кремуций.

Рустик, ближе не известен. IX, 29.

Рустик, см. Арулен Рустик.

Руфин. VIII, 18. Может быть Фадий Руфин или Требоний Руфин.

Руф, см. Азиний Руф, Ацилий Р., Варен Р., Вергиний Р., Кальвизий Р., Каниний Р.. Кореллий Р., Курций Р., Миниций Р., Октавий Р., Помпоний Р., Семпроний Р., Сатрий Р.

Сабина, завещала наследство Плинию и Стацию Сабину. IV, 10, § 1.

Сабиниан, друг Плиния, ближе не известен. IX, 21; 24.

Сабин, родом из Фирм, друг Плиния, большой почитатель его литературных трудов. VI, 18; IX, 2; 18.

Сабин, см. Стаций Сабин.

Савромат Тиберий Юлий, царь Боспора (93/4—123/4 гг. н. э.). X, 63; 64; 67.

Салинатор, см. Фуск Салинатор.

Сальвий Либерал, выступал как адвокат при Веспасиане; был причислен им к преториям, был легатом пятого македонского легиона, легатом в Британии и проконсулом провинции Македонии. Консул при Домициане (год не известен); обвинен при нем же и выслан, после смерти Домициана возвращен, в 100 г. защищал Мария Приска. II.11, § 17; III, 9, §§ 33, 36.

Сард, друг Плиния, написавший книгу, в которой говорилось о Плинии. IX, 31.

Сатрий Абаскант, отпущенник; Плиний просил для него у Траяна квиритское право. X, 11, § 2.

Сатрий Руф, адвокат; вел вместе с Плинием в суде центумвиров какое-то дело против Регула; сенатор. I, 5, § 11; IX, 13, § 17.

Сатурий Фирм, зять Азиния Руфа, друг Плиния. IV, 15, § 3.

Сатурнин, друг Плиния, которого он рекомендовал Приску. VII, 7; 8; 15; IX, 38. Вероятно, тожественен с Помпеем Сатурнином.

Сацердот, см. Никита Сацердот.

Светоний Транквилл (75—160 гг.), друг Плиния; историк, автор биографий двенадцати цезарей. I, 18; 24; III, 8; V, 10; IX, 34; X, 94; 95.

Север, друг Плиния, которому адресовано письмо IX, 22. Вероятно, Веттений Север, которому, когда он был дезигнированным консулом, Плиний написал письмо VI, 27. Может быть, кто-либо из других Северов; см. Анний Север, Вибий С., Геренний С., Катилий С.

Секунд, см. Помпоний.

Семпроний Руф, друг Плиния; вероятно его книгу он хвалит в письмах; IX, 38; IV, 22; V 9; VI, 30, § 5; VII, 25.

Семпроний Сенецион, римский всадник, обвинен перед Траяном в подделке завещания. VI, 31, § 8 и сл.

Семпроний Целиан, прислал к Плииию двух рабов, обнаруженных им среди новобранцев. Вероятно, военный трибун или префект войска, стоявшего в Вифинии. X, 29, 30.

Сенека (5 г. до н. э.—65 г. н. э.), философ-стоик, учитель Нерона; был обвинен в заговоре против Нерона, приговорен к смерти и умер, открыв себе жилы. V, 3, § 5.

Сенецион, см. Геренний Сенецион, Семпроний С., Созий С.

Сентий Авгурин, юноша-поэт; чтение его стихов слушал Плиний; родом, по-видимому, из Вероны. Родственник Вестриция Спуринны и Аррия Антонина. IV, 27; IX, 8.

Септиций Клар, префект преторианцев при Адриане. По его совету Плиний собрал и издал свои письма. I, 1; 15; II, 9, § 4; VII, 28; VIII, 1.

Сервиан, см. Юлий Сервиан.

Сервилий Кальв, проконсул Вифинии, управлявший ею года за три до Плиния. X, 56, § 2; 57, § 1.

Сервилий Пудент, легат Плиния в Вифинии. X, 25.

Серрана Прокула, уроженка Патавия, мать Публия Ацилия, свекровь Миниция Макрина; бабушка Миниция Ацилиана.I,14, § 6.

Серторий, сторонник Мария; Сулла прогнал его из назначенной ему в провинции Испании в Африку. В 80—72 гг. предводительствовал лузитанами в их войне против Рима; погиб от руки убийц. III, 9, § 11.

Серторий Север, преторий, которого Помпония Галла назначила своим наследником совместно с Плинием и др. V, 1, § 1.

Силан Луций, — неизвестно, кого имеет в виду Плиний — мужа Октавии, дочери императора Клавдия, вместе с ним бывшего в Британии и принимавшего участие в его триумфе, затем изгнанного из сената и покончившего с собой; или его племянника, обвиненного в 65 г. в заговоре, отправленного в ссылку и убитого. I, 17.

Силий Италик (26—101 гг. н. э.), консул 68 г., затем наместник провинции Азии. Автор эпической поэмы «Punica», в которой он описывал войны римлян с Карфагеном, усиленно подражал Вергилию. III, 7.

Силий Прокул, друг Плиния; писал стихи, которые посылал Плинию на суд. III, 15.

Сильван, см. Цезенний Сильван.

Скавр, см. Атилий Скавр, Теренций Скавр.

Скрибониан Марк Фурий Камилл, консул 32 г., поднял в 42 г., будучи легатом в Иллирии, восстание против императора Клавдия. Вскоре, однако, солдаты отказались ему повиноваться, перебили его офицеров и вынудили его бежать на остров Иссу (теперь Лисса), где он и был убит. Начались преследования его сообщников и соучастников, к которым принадлежала его вдова, Юния, которая, ради своего спасения, готова была признаться во всем, см. Цецина Пет. III,16,§§ 7, 9.

Созий Сенецион, зять Фронтина, консул 99 и 107 г.; почтен от Траяна статуей; друг Плиния; покровитель Плутарха, посвятившего ему многие из своих биографий. I, 13; IV, 4.

Соллерс Беллиций, уроженец Вероны, долго служил на военной службе, прокуратор Далмации, понтифекс, претор, консул (105 г.). V, 4, § 1.

Сотад, греческий поэт IV в. до н. в., произведения которого отличались грубой чувственностью. V, 3, § 2.

Сотерида, см. Анхария.

Спарс Юлий, друг Плиния, которому он обычно посылал свои книги. IV, 5; VIII, 3.

Спуринна, см. Вестриций.

Стаций Сабин, назначен некоей Сабиной наследником вместе с Плинием. IV, 10.

Стилоний Приск, трибун когорты в Бетике при Цецилии Классике, проконсуле; обвинен по его делу; на два года выслан из Италии. III, 9, § 18.

Страбон Цецилий, консул вскоре после Плиния; обвинял Кореллию Гиспуллу. IV, 12, § 4; 17, § 2.

Стратоника, дочь Эпигона, жена Хрисиппа, родственника плиниева врача Постумия Марина. X, 11.

Субуран Аттий, консул 101 и 104 гг., может быть, брат Аттии Вириолы. VI, 33; VII, 6, § 10 и сл.

Сузаг, им был схвачен в плен Каллидром, раб Лаберия Максима; раба этого он отослал в подарок дакийскому царю Децебалу. Вероятно, полководец Децебала или царек какого-нибудь племени, нападавшего на Мезию. X, 74, § 1.

Сульпиций Сервий, консул 51 г. до н. э., превосходный юрист и оратор; писал также стихи. V, 3, § 5.

Сура, см. Акций Сура, Лициний Сура.

Сцевола, Квинт, консул 93 г. до н. э., отличный юрист и прекрасный оратор. V, 3, § 5.

Тацит Корнелий, 55—119 гг., знаменитый римский историк, современник и друг Плиния Младшего. Произведения его — диалог «Об ораторах», «Агрикола» (биография его тестя); «Германия», «Истории» и «Анналы» (последние два произведения сохранились лишь частично) I, 6; 20; II, 1, § 6; II, §§ 2, 17, 19: IV, 13: 15. § 1; VI, 9, 16; 20; VII, 20; 33; VIII, 7; IX, 10; 14; 23, § 2 и сл.

Теренций (185—159 гг. до н. э.), знаменитый римский поэт, автор комедий. I, 16, § 6; VI, 21, § 4.

Теренций Максим, по-видимому, прокуратор Домициана в Вифинии. X, 58.

Теренций Скавр, знаменитый грамматик адрианова времени. V, 12.

Теренций Юниор, служил в кавалерии; прокуратор Нарбонской провинции. Удалившись от дел, жил в своем поместье. Очень образованный человек. VII, 25, § 2 и сл.; VIII, 15; IX, 12.

Тертулл, см. Корнут Тертулл.

Тиберий, император. V, 3, § 5.

Тимон, муж Арриониллы, которую защищал на суде Плиний. I, 5, § 5.

Тирон, отпущенник Цицерона и его секретарь. VII, 4, §§ 3, 6.

Тирон, см. Калестрий Тирон, Юлий Тирон.

Титиан, см. Корнелий.

Титий Аристон, крупный юрист, заседал вместе с Нератием Приском в совете Траяна; друг Плиния. I, 22; V, 3; VIII, 14.

Титий Гомулл, защищал Юлия Басса и Варена Руфа, обвиняемых вифинцами. IV, 9, § 15; V, 20, § 6; VI, 19, § 3.

Титиний Капитон, военный трибун, секретарь Домициана, Нервы и Траяна; поставил на форуме статую Силана. Описал смерть знаменитых людей; писал стихи биографического содержания; уговаривал Плиния взяться за писание истории. I, 17; V, 8; VIII, 12.

Тит, император. IV, 9, § 2; X, 65, § 3.

Тразея Пет, родом из Патавия, консул 56 г., последователь стоической философии. Возмущаясь тиранией Нерона, он перестал посещать заседания сената и празднества, устраиваемые в честь императора. Враги Тразеи добились его осуждения в сенате; ему разрешено было выбрать род смерти, и он открыл себе жилы. III, 16, § 10; VI, 29, §§ 1, 7; VII, 19, § 3; VIII, 22, § 3.

Транквилл, см. Светоний.

Траян, император II, 7, § 1; 11, § 10 и 15; 13, 8; III, 7, § 6; 13; 18; IV, 8, § 1; VI, 31; X (все письма).

Требоний Руфин, дуумвир в Виенне. IV, 22.

Триарий, просил Плиния вести какое-то его дело. VI, 23.

Тукций Цереал, консуляр; голосовал в сенате в 99 г. II, 11, § 9.

Туллий, см. Цицерон; Юст Туллий.

Тулл, см. Домиций Тулл.

Тусцилий Номииат, адвокат, бросивший дело своих клиентов, викетинов. Был обвинен в сенате и оправдан. V, 4; 13.

Тутилий, тесть Квинтилиана. VI, 32, § 1.

Уммидий Квадрат, консул 118 г. VI, 11; 29; VI 1,24; IX, 13.

Уммидия Квадратилла, бабушка Уммидия Квадрата. VII, 24.

Урс Корнелий, друг Плиния. IV, 9; V. 28; VI, 5; 13; VIII, 9.

Фабат, см. Кальпурний. Фабий Валент, друг Плиния. IV, 24.

Фабий Гиспан, пособник Цецилия Классика; сослан на пять дет (в 101 г.). III, 9, §§ 12—17.

Фабий Постумин, сенатор. IX, 13, § 13.

Фабий Юст, друг Плиния, консул 102 г.; Тацит посвятил ему свой диалог «Об ораторах». I, 5, S 8; 11; VII, 2 (?).

Фабриций Вейентон, трижды консул (года не известны); доносчик при Домициане. IV, 22. § 4; IX, 13. § 13.

Фадий Руфин, римский всадник, друг Плиния. IX, 23, § 4 Может быть, ему адресовано письмо VIII, 18.

Фалькон, см. Помпей. Фаний, адвокат, написал книгу о жертвах неронова произвола, оставшуюся за смертью автора незаконченной. V, 5.

Фанния, дочь Тразея Пета и Аррии, внучка Цецины Пета и Аррии Старшей; жена Гельвидия Приска; дважды сопровождала мужа в ссылку. По ее просьбе Геренний Сенецион написал биографию ее мужа, и за это она была сослана. Вернулась из ссылки в 97 г. III, 11, § 3; 16, § 2; VII, 19; IX. 13, § 3 и сл.

Феон, муж Фермуфис, отпущенник которой лечил Плиния. X, 5, § 2.

Ферокс, см. Юлий Ферокс.

Фермуфис, жена Феона, египтянина, хозяйка врача Гарпократа, которого она отпустила на волю и который лечил Плиния. X, 5, § 2.

Фест, см. Валерий Фест.

Фирмин, см. Гостилий Фирмин.

Фирм, см. Роматий Фирм, Сатурий Фирм.

Флавий Апр, претор, единственный, занявший принципиально непримиримую позицию в деле Номината, бросившего своих клиентов из страха перед их противником (105 или 108 г.). V, 13, § 5.

Флавий Архипп, вероятно доносчик при Домициане, родом из Прусиады, ловкий и преступный проходимец, с которым Плиний столкнулся в Вифинии X, 58; 59; 60; 81.

Флавий Марциан, один из обвиняемых по делу Мария Приска. II, 11, § 8 и сл.

Флакк, см. Аммий Флакк, Кальпурний Флакк.

Фонтей Магн, вифинский грек, главный обвинитель Варена Руфа. V, 20, § 4; VII, 6, §§ 2 и 6; 10, § 1.

Фосфор, см. Цезий Фосфор.

Фронтин Секст Юлий (40—105 гг.), полководец, трижды консул (74, 97 и 100 г.). Оставил ряд технических работ: два трактата по землемерному делу, две книги: «О военных хитростях» и «О римских водопроводах». IV, 8, § 3; V, 1, § 5; IX, 19.

Фронтон Катий, известный адвокат; защищал Мария Приска и Юлия Басса, консул 96 г. н. э. II, 11, § 3; 18; IV, 9, § 15; VI, 13, § 2.

Фруги, см. Либон Фруги.

Фукидид, знаменитый греческий историк V в. до н. э., написавший историю Пелопоннесской войны. IV, 7, § 3; V, 8, § 11.

Фундан Миниций, консул 107 г. и проконсул Азии при Адриане, друг Плиния. I, 9; IV, 15; V, 16; VI, 6.

Фурия Прима, обвинительница Флавия Архиппа. X, 59; 60.

Фуск, см. Клавдий Фуск.

Фуск Салинатор, проконсул Азии. VI, 26; X, 87, § 3.

Фуск Салинатор, сын предыдущего, адвокат, ученик Плиния; жених дочери Юлия Сервиана; консул 118 г. VI, 11;

Цезарь Юлий. I, 20, § 4; III, 12, § 2; V, 3, § 5; VIII, 6, § 13.

Цезенний Сильван, родственник Светония. III, 8, §§ 1, 4.

Цезий Фосфор, отпущенник П. Цезия, ближе не известен. X, 11.

Целерина, см. Помпея Целерина.

Целиан, см. Семпроний.

Целий Клемент, родственник тещи Плиния, переведенный Траяном в Вифинию в то время, когда Плиний управлял этой провинцией. X, 51.

Цельз, см. Ювентий Цельз.

Цепион Гиспон, военный трибун, претор, проконсул Бетики, префект военной казны, консул 103 или 104 г. IV, 9, § 16.

Цереал, друг Плиния. II, 19: может быть Велий Цереал; см. Тукций Цереал и Велий Цереал.

Церт, см. Публиций Церт.

Цецилий Классик, родом из Африки; проконсул провинции Бетики; обвинен в вымогательствах провинциалами, которые не захотели отказаться от обвинения, хотя Классик и умер до суда. Дело провинциалов вели Плиний и Лукцей Альбин; Классик был признан виновным. III, 4, §§ 2 и 7; 9, § 2 и сл.; VI, 29. § 8.

Цецилий Макрин, друг Плиния; ближе не известен. III, 4.

Цецилий Целер, ближе не известен. I, 5, § 8. Может быть, к нему же адресовано письмо VII, 17.

Цецина Пет, консул 37 г.; принимал участие в восстании, которое поднял Скрибониан; был приговорен к смертной казни и покончил с собой, следуя примеру жены. III, 16, § 3 и сл.

Цицерон (106—43 гг. до н. э.), знаменитый римский оратор и писатель, с которым мечтал сравняться Плиний. Из его речей Плиний упоминает: «За Клуенция», «За Корнелия», «За Мурену», «Против Верреса» I, 2, § 4; 5, § 11 и сл.; 20, § 4 и сл.; III, 15, § 1; IV, 8, § 4; V, 3, § 5; VII, 4, §§ 3 и 6; 17, § 13; IX, 2, § 2; 26, § 8.

Эвмолп, см. Клавдий Эвмолп.

Эвполид, один из лучших представителей древней аттический комедии, современник Аристофана (V в. до н. э.). I, 20, § 17.

Эвритм, отпущенник Траяна. VI, 31, § 8 и сл.

Эвфрат, философ-стоик, родом из Сирии, где его и слушал Плиний. Преподавал в Риме, где и умер в 118 г. I, 10.

Эгнаций Марцеллин, квестор в какой-то провинции. IV, 12.

Эней, главный герой «Энеиды», поэмы Вергилия. V, 6, § 43.

Энколпий, раб Плиния, чтец. VIII, 1, § 2.

Энний (239—169 гг. до н. э.), знаменитый римский поэт. Особенной славой пользовался его эпос «Анналы», в которых он излагал в хронологической последовательности всю римскую историю от прибытия Энея в Италию и до современных ему дней. V, 3, § 6.

Эпигон, сын Хрисиппа, родственник плиниева врача Постумия Марина. X, 11, § 2.

Эпимах, отпущенник Траяна. X. 84.

Эруций Клар Марк, адвокат. I, 16; II, 9. § 4.

Эруций Клар Секст, сын предыдущего, консул (год не известен); префект города. Плиний был дружен с ним и в начале его карьеры оказывал ему всяческое покровительство. II, 9.

Эсхин, афинский оратор, современник и политический противник Демосфена. I, 20, § 4; II, 3, § 10; IV, 5, § 1; IX, 26, § 9 и сл.

Эфулан Марцеллин, ближе не известен. V, 16; вероятно и письмо VIII, 23 написано ему же.

Ювентий Цельз, крупный юрист, советник императора Адриана. VI, 5, § 4.

Юлий Авит, возвращаясь из провинции, где он был квестором, скончался в пути. Вероятно, брат Юлия Назона. II, 6; V, 21, § 3 и сл.

Юлий Аттик, друг Кореллия Руфа. I, 12, § 10.

Юлий Африкан, родом из Галлии; блистательный оратор. VII, 6, § 11.

Юлий Басс, квестор провинции Вифинии. Был сослан Домицианом и возвращен Нервой. Проконсул Вифинии; обвинен провинциалами в вымогательстве, но оправдан: защищал его Плиний. Консул 105 г. IV, 9; V, 20, § 1; VI, 29, § 10; X, 56, § 4 и сл.; 57, § 2.

Юлий Валент, друг Плиния; ближе не известен. V, 21.

Юлий Валериан, друг Плиния, ближе не известен. II, 15; V, 4; 13.

Юлий Генитор, школьный учитель, которого Плиний рекомендовал Кореллии Гиспулле. III, 3, § 4 и сл.; 11; VII, 30; IX, 17.

Юлий Кандид, член коллегии арвальских братьев; его изречение, V, 20, § 5.

Юлий Ларг, оставил наследником Плиния. X, 75; 76.

Юлий Назон, вероятно, брат Юлия Авита; молодой друг и почитатель Плиния. IV, 6; VI, 6.

Юлий Пизон, житель Амиса. X, 110; 111. Юлий Сервиан, род. ок. 47 г.; был женат на сестре императора Адриана; трижды консул; доставил Плииию «право троих детей». III, 17; VI. 26; VII, 6, § 8; VIII, 23, § 5; X, 2.

Юлий Тирон, дело о подделке его завещания. VI, 31, § 7.

Юлий Ферокс, консул 99 г., проконсул Азии. II, 11, § 5; X, 87, § 3. Может быть, ему же отправлено и письмо VII, 13.

Юлий, см. Фронтин Юлий, Спарс Юлий.

Юний Авит, юноша, который был близок Плинию и которому он покровительствовал. Служил военным трибуном в Германии под начальством Юлия Сервиана; умер дезингированным эдилом. II, 6; VIII, 23.

Юний Маврик, брат Юния Арулеиа Рустика; отправлен был Домицианом в изгнание (93—96 гг.), после его смерти вернулся; друг Нервы и Траяна. I, 5, §§ 10, 15 и сл.; 14; II, 18; III, 11, §3; IV, 22, § 3; VI, 14.

Юний Пастор, его дело вел в молодости Плиний. I, 18, § 3.

Юниор, см. Теренций Юниор.

Юния, весталка, родственница Фаннии, жены Гельвидия Приска. VII, 19, §1.

Юст Туллий, письмо к нему императора Нервы о нерушимости домициановых распоряжений. Вероятно, был проконсулом или прокуратором Вифинии. X, 58, § 10.

Юст Фабий, см. Фабий Юст.

Яволен Приск, крупный юрист, современник Плиния. VI, 15, §§ 2, 3.

СОДЕРЖАНИЕ

ПИСЬМА

Книга I. Письма 1—24. Перевод М. Е. Сергеенко .………………….. 5

Книга II. Письма 1—20. Перевод М. Е. Сергеенко .………………… 24

Книга III. Письма 1—21. Перевод М. Е. Сергеенко ………………… 42

Книга IV. Письма 1—30. Перевод М. Е. Сергеенко ……………….... 61

Книга V. Письма 1—21. Перевод М. Е. Сергеенко …………………. 80

Книга VI. Письма 1—34. Перевод М. Е. Сергеенко ……………….... 98

Книга VII. Письма 1—33. Перевод А. И. Доватура ………………... 118

Книга VIII. Письма 1—24. Перевод А. И. Доватура ……………….. 138

Книга IX. Письма 1—40. Перевод А. И. Доватура …………………. 157

Книга X. Письма 1—121. Переписка Плиния с Траяном,

Перевод М. Е. Сергеенко …………........... 178

ДОПОЛНЕНИЯ

Панегирик императору Траяну. Перевод В. С. Соколова……………… 212

Эпиграфические памятники. Перевод Н. Н. Казанского ….……………272

ПРИЛОЖЕНИЯ

О Плинии Младшем. М. Е. Сергеенко ..………………………………..... 274

Панегирик Плиния Траяну. В. С. Соколов ..………………………………. 283

ПРИМЕЧАНИЯ

Книга I. М. Е. Сергеенко .………………………………………………286

Книга II. М. Е. Сергеенко .........………………………………………..295

Книга III. М. Е. Сергеенко .........……………………………………….305

Книга IV. М. Е. Сергеенко .........……………………………………….315

Книга V. М. Е. Сергеенко .........………………………………………...326

Книга VI. М. Е. Сергеенко ........………………………………………...334

Книга VII. А. И. Доватур .........…………………………………………342

Книга VIII. А. И. Доватур ........…………………………………………352

Книга IX. А. И. Доватур ..........………………………………………….359

Книга X. М. Е. Сергеенко .........…………………………………………368

Панегирик императору Траяну. В. С. Соколов ..……………………….388

Эпиграфические памятники. Я. Н. Казанский ..………………………..389

Указатель собственных имен. М. Е. Сергеенко ..……………………….391

Ссылки

[1] Перевод сделан по изданию: С. Plini Caecili Secundi Epistularum libri novem, Epistularum ad Traianum liber, Panegyricus. Recensuit M. Schuster, ediorem tertiam curavit R. Hanslik. Lipsiae, in aedibus B. G. Teubneri, 1958.

[1] «Панегирик Траяну», перепечатывающийся здесь без изменений по первому изданию, сделан по изданию Мерилла 1922 г.

[2] Г. Септиций Клар — ровесник Плиния, всадник, префект претория при императоре Адриане, родственник Эрузия Клара, любителя литературы. Плиний был в дружественных отношениях со всей семьей Кларов.

[3] ...как они попадались под руку. — Слова эти отнюдь не соответствуют истине: Плиний старался подобрать для каждой книги письма разнообразного содержания.

[4] Арриан Матур — уроженец Альтина, всадник. Плиний переписывался с ним по вопросам политики и литературы.

[5] ...внеси поправки... — Плиний часто обращался к своим друзьям с такой просьбой. Работал он медленно, переделывал и переправлял, к критике читавших и слушавших его чтение был внимателен и принимал ее не только к сведению, но и руководствовался ею в дальнейшей работе.

[6] Кальв — современник и друг поэта Катулла (I в. до н. э.); замечательный оратор, судя по отзывам современников и потомков. Речи его, как и стихи, утеряны.

[7] ...немногие...— «...немногие, кого возлюбил справедливый Юпитер...» — Энеида VI, 129.

[8] ...почти вся речь... — Какую речь имеет в виду Плиний: de Helvidi ultione или pro Patria?

[9] ...нашего Марка. — Марк Туллий Цицерон. Лекиф — небольшой изящной формы сосуд для оливкового масла и душистых эссенций. Цицерон назвал так фигуры, украшающие речь: ad Att. I, 14, 3.

[10] ...мысль об ее издании...— Издателем книги становился книготорговец, купивший у автора его произведение. Сколько он получал за него и как варьировался гонорар, мы не знаем. Существовать на литературный доход, во всяком случае, было невозможно. Марциал, чьи книги продавались у троих книготорговцев, жил щедротами и подачками своих патронов; стихи его распевались в Британии, но «его кошелек об этом ничего не знал» (XI.3.5—6). Книгопродавец, покупая книгу, не приобретал исключительного права на ее издание: авторского права Рим не знал: книга, вышедшая в свет, становилась достоянием всех: каждый купивший мог отдать ее в переписку своим или наемным специалистам-переписчикам и открыть собственную торговлю. Первоиздатель учитывал эту возможность и она, конечно, снижала авторский гонорар.

[11] Каниний Руф — богатый землевладелец в окрестностях Комо. Плиний написал ему семь писем, касающихся литературы, и убеждал его писать (III.7.14).

[12] ...столовые для большого общества... и спальни. — В римском особняке в загородных усадьбах бывало по несколько столовых и спален: в «столовых для большого общества» устраивали приемы и парадные обеды; в «столовых для друзей» собиралось дружеское общество.

[13] ...«один из многих». — Cic., Brut. 274.

[14] ...не поручишь эти ...заботы, другим. — Подчеркивать пренебрежение к «низменным заботам» было своего рода «хорошим тоном» для человека, увлеченного литературой. В действительности Плиний был очень озабочен своим хозяйством и уделял ему много внимания. Каниний, видимо хороший хозяин, держал под личным надзором все хозяйство.

[15] Помпея Целерина — мать его второй жены, скончавшейся в 96 или 97 г.; была богата и дружна с Плинием.

[16] Плиний последовательно называет Окрикул, Нарнию и Карсулы — три маленьких городка в Умбрии, и Перузию в Этрурии, через которые он проезжал, направляясь к себе на виллу в Тифернум-Тиберинум. В пути всегда предпочитали, если была возможность, останавливаться у знакомых, а не в гостиницах, обычно грязных и холодных.

[17] В имении под Нарнией даже баня! — Плиния изумило, конечно, не наличие бани, обязательной не только у такой богатой владелицы, как Целерина, но и в любой мало-мальски зажиточной усадьбе, а то, что баню к его приезду истопили. Дома такое внимание не всегда ожидало его, см. II. 17.26.

[18] Воконий Роман — сверстник, соученик и друг Плиния, известен и по надписям из Сагунта (Испания). Был председателем Провинциального Совета Терраконской Испании. Плиний выхлопотал ему «право троих детей» (II.13.8), просил Траяна ввести его в сенаторское сословие.

[19] Преступлений при нем он совершал не меньше... — Плиний и Тацит (Ист. 1, 48; 4,42) рисуют страшный портрет Регула: бешеная неутолимая злоба соединяется у него с корыстолюбием и мелочной, грязной жадностью, трусость с непреодолимым стремлением к подлости, с бескорыстным желанием навредить, «подложить свинью». Он начал свою карьеру адвокатом, выступавшим по делам гражданским и уголовным, но очень скоро переключился на занятие более выгодное и доходное: стал выступать с доносами о заговорах против императора и нарушении закона об «оскорблении величества». Доносчик получал по закону четверть имущества обвиненного, но часто сумму эту императорская щедрость превышала: после обвинения Тразеи и Сорана главные обвинители-доносчики получили по пять миллионов сестерций каждый; Эприй Марцелл и Вибий Крисп составили доносами состояние в 300 миллионов. О богатстве Регула см. ниже, II, 20.

[19] Регул был заклятым врагом семьи Крассов, один из членов которой разорил его отца; он погубил своим доносом консуляра М. Лициния Красса Фруги; в сенате ему было брошено обвинение, что он заплатил убийцам его брата Кальпурния Пизона Лициниана, и когда те принесли ему его голову, впился в нее зубами (Тац. Ист. 1,48; 4,42). Погубил он вместе с его сыном и старого консуляра Кв. Сультиция Камерина, тестя Пизона.

[20] Арулен Рустик — брат Юния Маврика, воспитанный в традициях кружка, группировавшегося вокруг Тразеи, горячего защитника политической свободы; в 66 г. он был народным трибуном и хотел наложить veto на осуждение Тразеи, но тот «удержал его пыл» (Тац. Ан. 16, 26). За биографию Гельвидия, в которой он славил его и Тразею, казнен.— В 69 г., будучи претором и находясь во главе посольства от сената, желавшего заключить мир с приближавшейся армией Веспасиана, Рустик во время переговоров был ранен разбушевавшимися солдатами (Тац. Ист. 3,80). Эту рану Регул и называет stigma — клеймо, которое выжигали обычно на лбу провинившегося, чаще всего сбежавшего и пойманного, раба. «Обезьяна стоиков»: учителем Арулена был известный стоик Музоний Руф. Регул почему-то считал Арулена неудачным последователем стоического учения, смешно, как обезьяна, копировавшим своих учителей.

[21] Герения Сенециона погубил Меттий Кар, один из самых страшных доносчиков Домицианова времени; в вину Герению была поставлена написанная им биография Гельвидия Приска.

[22] ...у центумвиров...— Суд по гражданским делам (буквально «Суд ста человек»), составленный из 105 человек; при Траяне это число было увеличено до 180. Суд был разделен на четыре комиссии: consilia, tribunalia или iudicia, которые в важных делах заседали вместе. Каждая комиссия имела своего председателя; решение произносилось после предварительного следствия, произведенного претором, который и созывал этот суд. Назывался он praetor ad hastam («претор у копья»), потому что символом его власти было копье, воткнутое в землю. Заседал суд центумвиров в Юлиевой Базилике, которая находилась на южной стороне Римского Форума: комиссии разделялись только занавесами, и оратора с сильным голосом слышно было во всех четырех комиссиях.

[23] Тимон был, вероятно, одним из друзей-философов Рустика.

[24] Меттий Модест, сын Меттия Руфа, бывшего при Домициане префектом Египта. Он был наместником Ливии; почему был выслан Домицианом, неизвестно.

[25] ...Свидетелей обычно спрашивают о подсудимых...— Плиний выступал, следовательно, как свидетель, а не защитник, хотя глагол «adesse» (aderam Arrionollae) обычно употребляется, когда речь идет о защитнике.

[26] Целер — лицо неизвестное; Фабий Юст — консул 102 г.; Тацит посвятил ему «Диалог об ораторах».

[27] О Спуринне см. III.1.

[28] Мы направились друг к другу...— Плиний жил на Эсквилине; портик Ливии находился недалеко от его дома на северном склоне Оппия (отрог Эсквилинского холма). Римские портики — это обширные скверы, обнесенные крытой колоннадой, с аллеями, купами деревьев, фонтанами. Портик Ливии, построенный Августом в честь Ливии, его супруги, занимал площадь около 9000 кв. м.

[29] Марциал отмечал «справедливость» Маврика как его отличительное качество (5.28.5); Плиний — его прямоту (4.22) и здравый смысл. Он был близок к императору Нерве и входил в «совет» Траяна.

[30] ...Мы поздравляли претора... — Поздравлять нового магистрата с вступлением в должность было обязательным требованием римского общежительного этикета.

[31] ...Сатрию Руфу. — О нем см. IX.13.17.

[32] «Регулюс» буквально «царек»: так называли кур особой, очень мелкой породы, известные у нас как «корольки».

[33] Я сидел у тенет. — Тенетами окружали большое пространство, куда животных загоняли; охотники подвергались здесь немалой опасности.

[34] ...стиль и дощечки. — Под pugillares можно разуметь и обычные навощенные дощечки и «записные книжки» из пергамена, входившие в моду. См. Марц. 1, 2; 14, 184. Наличие стиля предполагает использование дощечек.

[35] Октавий Руф — родственник историка Клувия Руфа.

[36] ...против некоего человека. — При обвинениях наместника в вымогательстве провинциалы должны были иметь своим представителем и защитником кого-либо из сенаторов. «Некий человек» был, по-видимому, одним из тех наместников, которые после смерти Домициана, строго следившего за честным управлением провинций, постарались наверстать упущенное время и побольше награбить. Бетика, — нынешняя Андалузия.

[37] ...потрудившись.— Плиний выступал против наместника Бетики Бебия Массы и действительно подвергал себя опасности. См. VII.33.

[38] ...около октябрьских ид — т. е. в середине октября. Наместник возвращался из своей провинции в июле-августе, и суд над ним (в случае обвинения в вымогательстве) начинался примерно в это время.

[39] Галл — может быть, сенатор, преторий Помпоний Галл Дидий Руф, адресат II.17 и VIII.20.

[40] Помпей Сатурнин — ближе не известен. Не смешивать с консулом Гереннием Сатурнином и с Сатурнином из Комо: этот Сатурнин для Комо чужой. Плиний говорит о своих согражданах «мои (не наши!) земляки».

[41] … в день открытия библиотеки.— Библиотеки встречаются в ряде италийских городов. В Тибуре, в храме Геркулеса, помещалась библиотека, откуда книги выдавались на дом. (Геллий. Ат. ночи 9,14; 19,5); библиотека в Вольсиниях (CIL, XI, 2704); в Суэссе (CIL, X, 4760). На библиотеку для своих земляков Плииий истратил 1 млн. сестерций.

[42] ...о щедрости своих родителей...— Может быть он имеет в виду Templum Aeternitatis Romae et Augusti, построенный на средства его отца.

[43] ...на содержание свободнорожденных детей.— В маленьком городке Атине (Лаций) найдена была надпись, относящаяся ко времени Нерона: «Гельвию Базиле, сыну Тита, эдилу, претору, проконсулу, легату Цезаря Августа, завещавшему жителям Атины 400000 сестерций, дабы на доход с них детям их, пока они не войдут в возраст, выдавалось зерно, а затем каждому по 1000 сестерций» (CIL, V, 5056). Плиний дал землякам 500000 сестерций «на вскормление детей от свободных родителей». Как организована была раздача этого пособия, мы не знаем. — Пожертвования на устройство гладиаторских игр часто упоминаются в надписях: это был верный способ приобрести расположение и благодарность сограждан.

[44] Декурионы — члены городского совета; курия — здание, где они заседают.

[45] Миниций Фрундан — может быть, земляк Плиния. См. 475 Письма к нему касаются общественной и семейной жизни, но не литературы.

[46] ...на празднике совершеннолетия. — День совершеннолетия сына был большим семейным праздником. Юноша, обычно лет шестнадцати, снимал перед алтарем Ларов, богов-покровителей семьи, детскую тогу, окаймленную пурпурной полосой, и надевал «мужскую», совершенно белую. Церемония эта происходила обычно в праздник Либералий, 17 марта (хотя из слов Плиния видно, что могла совершаться и в другое время); юношу торжественно провожали на Форум, заносили полным именем в список членов трибы, устраивали пир, на который приглашали родных и знакомых.

[47] ...или на свадьбе. — Брачная церемония складывалась из многих обрядов; после ауспиций и жертвоприношения читался брачный контракт; десять свидетелей подписывали его и ставили свои печати, затем начинался пир, затягивавшийся до поздней ночи. После пира многочисленная и торжественная процессия сопровождала невесту в дом жениха. Получить приглашение на свадьбу и не прийти было неприлично.

[48] ...просил меня подписать завещание.— Завещатель, составив завещание, приглашал семь человек свидетелей. Держа завещание в руках, он торжественно заявлял, что это его последняя воля; свидетели подписывали таблички и ставили свои печати, после чего таблички зашнуровывались и завещатель прикладывал к ним свою печать.

[49] ...придти на совет.— Не только император, военачальник, магистрат обращались к своим советникам и действовали de consilii sententia, частные люди не решали важных житейских дел, не обсудив их с друзьями, созванными на совет. Например, Маний Манилий (консул 194 г. до н. э.. знаток законов) щедро делился со всеми гражданами своим опытом: «...с ним можно было посоветоваться не только по вопросам юридическим, но и о замужестве дочери, о покупке имения, вообще о любом деле и любой обязанности... В обычае у первых людей древнего Рима было не отказывать в своем совете ни сенату, ни народу, ни друзьям...» (Cic. de or. 3, 33, 133—134).

[50] ...нашего Атилия.— Атилий — земляк и близкий друг Плиния.

[51] Аттий Клемент — ближе не известен.

[52] ...упомяну только философа Эвфрата.— Эвфрат философ-стоик и «софист», т. е. профессиональный оратор. Изгнанный из Рима вместе с прочими философами при Домициане, вернулся обратно при Нерве и прочно обосновался в Риме. Умер в 119 г., приняв яд.

[53] ...на военной службе в Сирии. — Плиний служил военным трибуном в «Третьем Галльском Легионе» в первые годы царствования Домициана.

[54] ...почувствуешь почтение, но не испугаешься. — Эвфрат осуждал частое для философов, его современников, стремление обратить на себя внимание подчеркнуто небрежной, часто неряшливой одеждой и сугубо мрачным видом. Философы того времени охотно занимались бытом и мелочами повседневной жизни. Музоний писал об одежде, еде, обстановке, манере подстригать волосы; большую отпущенную бороду считал обязательной. Вспомним, что римляне брились наголо; бороду начали носить только со времени императора Адриана и не без влияния Музония.

[55] ...мальчиков... тщательно воспитывает. — Воспитанию девочек уделяли гораздо меньше внимания, чем воспитанию мальчиков. Музоний, осуждая этот обычай, написал речь: «Должны ли девочки получать такое же образование, как мальчики?» и «Должны ли женщины заниматься философией?».

[56] Помпей Юлиан — ближе не известен.

[57] Я завален работой... очень тягостной... — Плиний был одним из двух префектов, ведавших государственным казначейством, помещавшимся в храме Сатурна (рrаеfectus aerarii Saturni). На эту должность император назначал сенаторов-преториев (т. е. бывших преторов). Плиний был назначен Нервой и Траяном в 98 г. Срок службы три года. В «Сатурново казначейство» поступали: конфискованное имущество осужденных, имущество выморочное и бесхозное; штрафные деньги; налог с продажи рабов.

[58] Калестрий Тирон — близкий друг и сверстник Плиния. Был наместником Бетики.

[59] Коррелий Руф — консул 78 г., легат Верхней Германии в 82 г.; друг Веспасиана и Тита, в опале при Домициане. Плиний называет его и Фронтина самыми уважаемыми в то время (последние годы Домициана) людьми в Риме: V.1.5. Уроженец Цисельпинской Галлии; давний и старый друг семьи Плиния.

[60] Коррелия подвиг на это решение разум... — Стоики считали, что разумно покончить с собой, если нельзя жить по-человечески: «если я узнаю, что болезнь моя неизлечима, я уйду из жизни, потому что болезнь лишает меня всего, ради чего стоит жить». Сен. Письма 58, 32—36.

[61] «....хоть на один день пережить этого грабителя».— Домициан назван грабителем, потому что конфисковал имущество своих политических жертв и мог под незначительным предлогом требовать доли наследства богатых людей: «грабил всяким способом». Свет. Дом. 12,1—2.

[62] ...он выполнил бы то, чего хотел. — Ни один сенатор не был в числе прямых участников заговора против Домициана, но выдвижение Нервы было несомненно заранее подготовлено.

[63] Гиспулла — имя редкое; так звали дочь Кальпурния Фабата, тетку и воспитательницу второй жены Плиния. Может быть, она и жена Кореллия были в родстве.

[64] Юлий Аттик — и он и вышеупомянутый Геминий ближе не известны.

[65] ...своему другу Кальвизию. — Кальвизий — друг и земляк Плиния, его советник по деловым вопросам см. 3.19. Декурион в Комо.

[66] ...боюсь, что я не буду так внимателен к своей жизни.— О роли Коррелия в жизни Плиния см. IV. 17.

[67] Созий Сенецион — друг Траяна, консул в 99 г. и вторично в 107; занимал высокий командный пост во Второй Дакийской войне и был почтен Траяном при жизни статуей. Друг Плутарха, посвятившего ему несколько своих произведений.

[68] Я радуюсь оживлению литературной деятельности. — Радость Плиния связана с наступлением после смерти Домициана «редкого счастья думать, что хочешь, и говорить, что думаешь» (Тац. Ист. 1,1).

[69] Слушатели собираются лениво. Большинство сидит в портиках... — Организация публичных чтений была частным делом автора и его друзей. Упоминание портиков свидетельствует, что чтения происходили в особняках богатых людей (domus), где внутренний садик был если не обведен портиками, то имел портик хоть с одной стороны. — Обычай публичных чтений (рецитации) был, по свидетельству Сенеки-отца, введен еще при Августе Азинием Поллионом, который стал приглашать гостей, чтобы читать им свои произведения (Sen., Contr., 4 praef. 2; Isid., Orig. 6, 52). Рецитации стали самым легким и удобным способом ознакомить образованную публику со своими сочинениями.

[70] М. Сервилий Нониан — консуляр, оратор и историк. Он был патроном сатирика Персия.

[71] Я бывал почти на всех чтениях... — Плиний любил эти чтения и сам выступал перед избранной аудиторией, чтобы выслушать ее критику и ее советы перед изданием своего произведения, Ювенал и Марциал жаловались на их множество; Марциал послал в подарок другу шейный платок, чтобы было чем затыкать уши во время рецитаций (14,142).

[72] О Юнии Маврике и его брате Арулене Рустике см. 1.5.

[73] Миниция Ацилиана.— Вероятно о его смерти упоминает II.16.1.

[74] ...в той нашей Италии...— Плиний имеет в виду Цизальпинскую Галлию, свои родные места. Тацит тоже говорит об удаленных от Рима городах, где сохранился «старинный уклад жизни» (Тац. Анн. 16,5, ср. 3,55). Бриксия — нынешняя Бресчия.

[75] ...причисленный божественным Веспасианом к преториям.— Веспасиан постарался пополнить сенат, значительно поредевший после нероновых преследований и гражданской войны: он зачислял туда «наиболее почтенных италиков и провинциалов» (Свет. Весп. 9, 2).

[76] Ты знаешь нравы тех мест. — Патавий — нынешняя Падуя. Строгость тамошних нравов упоминает и Марциал: «ты прочтешь непристойные стихи в моей книге, будь ты хоть из Патавия» (II.16.7—8).

[77] Публий Ацилий доводится ему дядей...— По этому дяде Миниций получил свое cognomen: Ацилиан. Он был уже квестором и претором, ему, следовательно, лет 35.

[78] ...о его средствах говорить не стоит.— Потому ли что Юнии и сами очень богаты? Или потому, что они презирают богатство как люди философски образованные?

[79] ...думая о потомстве...— Расходов требовало не только воспитание детей и приданое дочерям. Денег требовала карьера сына: VI.19 выразительно перечисляет расходы, которыми кандидат прокладывает дорогу к искомой магистратуре. Полученная магистратура налагала обязанности, требующие денег (например, устройство игр). Родной город рассчитывал на щедроты влиятельного и богатого земляка.

[80] Септицию Клару — см. 2 .

[81] Обещаешь быть к обеду.— «Приглашение к обеду» тема частая в поэзии I в. н. э. Она ведет начало от писем Цицерона, где запечатлена веселой шуткой и дружеским поддразниванием; у Марциала, Ювенала и Плиния она принимает характер нравственного урока: подчеркнутая простота меню в интеллигентных кругах становилась молчаливым осуждением роскошных и грубых пиршеств, о которых рассказывают и Марциал, и Ювенал, и Петроний.

[82] ...Пшеничная каша с медовым напитком... — Alicam cum mulso alica — каша из двузернянки или из пшеницы (Пл. Ест. ист. 18, 112—116); mulsum — очень любимый в древней Италии напиток из виноградного сока и меда (на 13,13 л сока клали 3,270 меда: Кол. 12, 41).

[83] Ты услышал бы или сцену из комедии, или чтение, или игру на лире...— актер разыгрывал сценку Менандра, Теренция, Плавта. Богатые люди держали целые труппы пантомимов (см. VII.24.4—5); чтец читал стихи, речи, исторические сочинения, по выбору обедающих. Иногда, как у Аттика, друга Цицерона, или у Плиния Старшего гости слушали только чтение. И музыка и чтение прерывались разговором — у Плиния Младшего на темы литературные. Его «позанимались» предполагает именно разговор, может быть, по поводу прочитанного.

[84] ...смотреть на гадитанок...— Прославленные танцовщицы из Гадесса (ныне Кадикс).

[85] Эруций — свойственник Септиция Клара (см. 2 ).

[86] ...я называю его нашим....— См. I.8, «наш» — т. е. «наш общий друг».

[87] ...слова звучные, старинные. — Сатурнин, так же как и Плиний, был сторонником азианической школы, но без ее крайностей и с уклоном к аттицизму. Афоризмы, особенно ех inopinato, весьма ценила римская реторика, Квинтилиан посвятил им подробное рассуждение (8,5), порицая неумеренное ими пользование, также как и неумеренное употребление архаизмов, которые азианисты выискивали.

[88] ...сравнивая их с любым старым оратором, — а он им соревнует...— Сатурнин — ранний представитель того литературного течения, которое обратилось к изучению ораторов и писателей II в. до н. э.: Гая Гракха, Катона, и было родственно аттицизму в его стремлении к простому и в простоте сильному языку речи.

[89] ...Катулл или Кальв... — Архаизирующий вкус и в поэзии: Сатурнин подражает современникам Цицерона, а не поэтам Августова времени.

[90] ...воспитал такой вкус в жене... — Девушку, почти ребенка, выдавали за человека часто вдвое старше ее, и он, естественно, становился для своей юной жены воспитателем и учителем: вводил ее в новую жизнь, рассказывал о том, что происходит за стенами дома, знакомил с ее новыми обязанностями, заставлял читать и учиться. См. IV.19.2 и V.16.3.

[91] ...мы разыскивали бы не только его книги, но и его изображения... — В обычае было помещать в своих библиотеках бюсты и портреты знаменитых писателей.

[92] Корнелий Тициан — ближе не известен.

[93] Титиний Капитон — служил на военной службе и участвовал в войнах Домициана, затем был секретарем ab epistulis (должность важная и хлопотная: к секретарю ab epistulis стекались доклады и запросы из всех императорских провинций и императорских имений; он ведал отправкой императорских распоряжений во все концы римского мира, а также докладывал императору, кого можно продвинуть по гражданской или военной службе). В этой должности Капитон оставался при Нерве и Траяне до 101 или 102 г., когда был назначен начальником пожарных (praefectus vigiluin) (Префект пожарных был лицом высокого ранга. Его назначал сам император на срок неопределенный.)

[94] ...получил от нашего императора...— т. е. Нервы.

[95] Силан Торкват был обвинен в причастии к заговору Пизона и казнен Нероном (Тац. Анн. 16, 7—9).

[96] ...есть изображения Брута, Кассия и Катона...— Выставлять публично изображения Брута и Кассия, убийц Цезаря, было запрещено: на похоронах Юнии, супруги Кассия и сестры Брута, несли во главе погребальной процессии изображения знатнейших ее предков и близких ей людей; изображений Брута и Кассия не было (Тац. Анн. 3,76). Дома иметь их разрешалось, но было не всегда безопасно: Нерон обвинил Кассия Лонгина в том, что среди изображений предков у него была статуя убийцы Цезаря (Тац. Анн. 16,7).

[97] Светоний Транквилл — писатель-историк, автор биографий двенадцати римских императоров.

[98] ...ты в ужасе от своего сна...— Современники Плиния верили в сны и видения, см. VII.27. Плиний Старший занялся историей германских войн, «побужденный к тому сновидением» (III.5.4).

[99] Я вел дело Юния Пастора.— Юний Пастор ближе неизвестен; может быть богатый друг Марциала (9.22).

[100] ...вижу во сне свою тещу... — мать первой жены Плиния.

[101] ...предстояло выступать против людей в государстве могущественных... друзей Цезаря. — Дело разбиралось в суде центумвиров (см. 22 ), четыре комиссии которого объединялись только по особо важным делам. См. VI.33: Плиний вспоминает, что он выступал в молодости перед таким объединенным судом. Суть дела неизвестна; цезарь — вероятно Тит.

[102] ..«не делай, если сомневаешься». — См. Cic., de officiis I, 30.

[103] Роматий Фирм — известен только по этому письму и по IV.29, где он является в роли судьи.

[104] Ты и нас декурионом...— Чтобы стать декурионом, т. е. членом городского совета, требовался определенный имущественный ценз, для разных городов, вероятно, разный. Для Комо это было 100 000 сестерций.

[105] Я предлагаю тебе для полного всаднического ценза триста тысяч сестерций.— «Всадники» — второе после сенаторов сословие (ordo), требуемый для них ценз 400 000 сестерций.

[106] Письмо посвящено вопросам стиля. При чтении следует иметь в виду, что римляне различали два главных стиля речи: аттический и азианический. Первый требовал краткого, сжатого и точного изложения, но часто оно бывало сухим и бледным; для второго характерно «краснословие»; подробный рассказ, при случае с отклонениями в сторону, смелый и яркий язык, любовь к афоризмам, стремление взволновать, потрясти слушателя. У бездарного представителя этой школы речь превращалась в пышное и малосодержательное «безмерноречие» с явным преобладанием слов над мыслями. Квинтилиан хорошо заметил, что крупные ораторы соединяли требования обеих школ.

[106] Плиний, склонявшийся в молодости к азианизму, хорошо видел недостатки этой школы и приветствовал укреплявшийся в литературных кругах вкус к аттицизму. Сам он следовал совету Квинтилиана использовать, по требованию момента, тот или иной стиль, а чаще всего «стиль смешанный», который объединял лучшее, что было в обоих, избегая их крайностей.

[107] Часто идет у меня спор с одним ученым и опытным человеком.— Этот неизвестный противник Плиния сторонник аттицизма.

[108] ...в судебных речах больше всего нравится краткость. — Краткой считалась речь, занявшая около получаса.

[109] Лисий — афинский оратор V в. до н. э. вел, по выражению Цицерона, «дела мелкие» (causulae de opt. gen. 3, 9), которые не требовали ни широты изложения, ни патетических взлетов. Речи его сохранились. — Катон Старший — крупный политический деятель II в. до н.э.; от его речей сохранились отрывки, также как и от речей Гая Гракха (153—121 до н. э.). Цицерон высоко ценил его красноречие (de harusp. respons. 41; Brut. 125—126). Увлечение старыми ораторами началось уже в I в. н. э., но особенно характерно для II в.

[110] Демосфен, Эсхин и Гиперид — знаменитые афинские ораторы IV в. до н. э. — Азиний Полион — современник Августа. Целий — молодой друг Марка Туллия Цицерона, оратор большой силы, судя по сохранившимся отрывкам его речей.

[111] Л. Мурена был обвинен в том, что домогался консульства способами противозаконными (подкуп голосов, даровые угощения бедному народу и пр.). Ответов обвинителям, Постуму и Сульпицию Младшему, Цицерон в изданной речи не поместил, но в рукописях стоит: «об обвинениях Постума», «об обвинениях Сервия (Сульпиция) юноши». Мурена был оправдан.— Речь за Варена утеряна.

[112] Дело Клуенция — страшная и не до конца ясная семейная драма, разыгравшаяся в маленьком италийском городке Ларине. Цицерон защищал Клуенция, которого родная мать обвиняла в том, что он отравил своего отчима. Цицерон, по его собственному свидетельству, вел все дело «по старинному обычаю» один (за Кл. 199; в «Бруте» 207) он отрицательно отзывается о новой практике: делить защиту между несколькими адвокатами, поручая каждому что-то одно из всего дела.

[113] Корнелия Суллу, родственника диктатора, Цицерон защищал от обвинения в причастности к заговору Катилины.

[114] Написанная речь есть образец... для произносимой.— По словам Квинтилиана, «многие образованные люди думают, что говорить надо иначе, чем писать»: речь, обращенная к слушателям, должна волновать и вести за собой «души невежественной толпы» (animos imperito rum); речь написанная, предназначенная для чтения, должна быть тщательно отделана, составлена «по закону и правилу» (ad legem ас regulam), ибо она будет в руках людей образованных и судить о ней будут мастера... по-моему, хорошо говорить и хорошо писать одно и то же, и написанная речь только увековечивает сказанную в суде» (inst. 10, 49—51). Плиний разделял мнение своего учителя: написанная речь должна быть «образцом» — «архетипом» — для той, которая будет произнесена.

[115] Веррес — наместник Сицилии, разоривший грабежами и вымогательством эту провинцию. Дело сицилийцев против Верреса вел по их просьбе Цицерон.

[116] ...вина не на ораторе, а целиком на судье.— Обвиняемый (или его защитник) и обвинитель располагали для своих речей определенным сроком, который отмеривался клепсидрой, водяными часами, устроенными как современные песочные. Вода из них вытекала по каплям. Судья имел право «прибавить клепсидр» оратору, мог и ограничить их число.

[117] «...я сразу вижу, где горло, за него и хватаю». — Ни одной из речей знаменитых доносчиков не сохранилось, но об общем их тоне можно судить по сообщениям Тацита: это была неистовая страстность обвинения; обвинитель, который в случае провала рисковал своей головой, не думал ни о стройности композиции, ни о подробном обосновании своих тезисов — он «хватал за горло» — и душил. Тиберий, неизменно сохранявший чувство приличия, посоветовал Фульцинию Тирону, известному доносчику, «не портить своего красноречия неистовостью» (Тац. Анн. 3,19; ср. речь Марцелла против Тразеи: Анн. 16, 28).

[118] ...виноградными садами... — Виноградные сады (arbusta) — виноградники, где лозы подвязывались не к кольям, а к деревьям.

[119] Эвполид — афинский комический поэт; стихи из его «Демов».

[120] Плиний Патерн, как можно предполагать, был земляком Плиния.

[121] ...Тут уже надо полагаться не на то, что видишь, а на то, что услышишь. — От их прежних хозяев.

[122] Катилий — консул в 110 г. и вторично в 129 г. Принимал участие в Парфянских войнах; в 137—138 гг. занимал важный пост префекта Рима. Марк Аврелий считал Катилия своим предком: вероятно сын Катилия был женат на Домиции Луцилле, бабушке императора.

[123] ...и не помню себя от тревоги: attonitus — сильное слово; Плиний употребил его еще раз, описывая извержение вулкана Везувия: охарактеризовал им настроение толпы.

[124] Титий Аристон — крупный юрист, ученик знаменитого Кассия Лонгина.

[125] Для меня... он был сокровищницей. — Римские адвокаты, Плиний в их числе, в законах осведомлены были плохо. Советниками их во всех затруднительных и сложных вопросах были опытные юристы: iuris prudentes.

[126] ...восходя к самому началу и первым процессам.— Римский юрист анализировал основания, определившие решение сходного дела, тех «примеров», которые ему и надлежит перебрать.

[127] ...людей, о чьей преданности философии докладывает их вид.— Философы старались выделиться из толпы подчеркнуто простой, иногда просто неряшливой одеждой.

[128] ...к себе под Лаврент.— На свою виллу, см. II.17.

[129] ...Помпею Фалькону...— Его происхождение и родина неизвестны. Командовал легионом и отличился в первой Дакийской войне, последовательно управлял рядом провинций, при Адриане Британией и Азией.

[130] ...можно ли тебе, трибуну, вести судебные дела? — Народный трибунат, созданный в V в. до н. э. для защиты плебеев против несправедливостей и насилия со стороны знати. Власть трибунов была велика, они могли наложить veto на любое распоряжение любого магистрата; всякий, считавший себя обиженным, мог обратиться к ним за помощью. Личность трибуна была sacrosanctus, «священна и неприкосновенна». Ко времени Плиния трибун почти утратил все прежние права.

[131] ... «пустой тенью», «именем без чести».— Лукан «Фарсалии» 1,135; 2,303.

[132] ...клепсидрой.— См. 116 .

[133] Бебий Гиспан — ближе неизвестен.

[134] Светоний Транквилл — см. 97 .

[135] ...будем, радоваться покупке. —Теме «имение писателя» положил начало Гораций: Письма 1,14; 16,1—16; Сат. 2, 6; ср. Марц. 1,55.

[136] В том именьице... привлекает многое: соседство города...— Плиний отмечал это преимущество и для своего Laurentinum.

[137] О Романе см. 18 .

[138] Похороны особо заслуженных граждан государство устраивало на свой счет. Организованы они были пышно: впереди похоронной процессии шел духовой оркестр, за ним наемные плакальщицы и «предки» умершего. Этот кортеж предков, произведший такое потрясающее впечатление на Полибия, был самой торжественной частью процессии. Восковые маски, которые снимали с умерших членов данного рода и хранили в особых шкафах в атрии, теперь надевали специально приглашенные люди, обычно актеры, облаченные соответственно рангу умершего, чью маску он надевал. За погребальным ложем шла семья умершего, его родные и друзья. На Форуме процессия останавливалась, маски снимали и клали на курульные кресла, ближайший родственник умершего, а иногда назначенный сенатом магистрат произносил «надгробную хвалу» (laudatio funebris).

[139] Вергиний Руф — родился в 14 г. н. э., был в 63 г. консулом, а в 69 г. легатом Верхней Германии. После подавления им восстания Виндекса в Галлии войска предложили ему императорскую власть, он отказался. Вторично ее предлагали после смерти Нерона и в третий раз после самоубийства Отона; он неизменно отвечал отказом.

[140] Он прочел стихи о себе, прочел историю...— Ее писал Клувий Руф, консуляр, оратор и историк, упоминаемый Тацитом как один из источников для времени Нерона (Анн. 13.20; 16.2).

[141] Он был трижды консулом...— Вторично в 69 г. и в третий раз в 97 г. Чести третьего консулата удостоилось очень мало людей.

[142] Он уцелел при цезарях... — при Нероне и Домициане.

[143] ...оставив благополучным самого лучшего и к нему расположенного. — Нерву.

[144] Он консулом, собирался произнести благодарственную речь принцепсу...— По постановлению сената консулы при вступлении в должность должны были произнести благодарственную речь императору. Такой речью был панегирик Плиния, который он произнес в 100 г., вступая в должность консула. Вергиний записал свою речь и учил ее, прохаживаясь по одному из залов своего особняка.

[145] ...Мы родом из одной области...— Характерная для римлян привязанность к родным местам, горячий «местный патриотизм». Под «областью» Плиний разумеет Транспаданскую Галлию. Вергиний был родом из Медиолана (Милан).

[146] ...оставшись моим опекуном... — Отец Плиния умер, оставив сына совсем маленьким. Опекуном Плиния первоначально был Вергиний, а не родной дядя Плиний Старший, вероятно потому, что дядя по долгу службы находился вне Италии.

[147] ...свое тихое убежище... — Вергиний в свои последние годы жил под маленьким городком Альсием в Этрурии.

[148] ...хотя давно отказался от этого долга вежливости. — См. 30 .

[149] В тот день, когда жрецы называют имена... — Имеются в виду авгуры — жреческая коллегия высокого ранга; звание это в cursus lionorum упоминается рядом с консулатом как весьма почтенное; авгуры называли имена кандидатов в свою коллегию императору, который как pontifex maximus замещал наиболее важные жреческие должности.

[150] ...как бы его не включили в коллегию квинквевиров...— Чрезвычайная комиссия, которой поручено было навести порядки в государственной казне, истощенной Домицианом.

[151] Павлин выступал в деле Басса (IV.9.20), был сыном прокуратора Нарбонской провинции и уроженцем Форума Юлия (ныне Фрежю). Письма к нему касаются литературы, домашних и хозяйственных дел.

[152] Сам я на вилле...— Вероятно в Лаврентинуме, где Плиния не отвлекали заботы по хозяйству.

[153] Мецилий Непот — сенатор, наместник какой-то большой провинции (IV.26).

[154] Громкая слава предшествовала Исею... — Профессиональный оратор, не философ, как Эвфрат (11.10) и Артемидор (III.11); уроженец Сирии.

[155] ...большой дар речи и очень богатый язык. — Ювенал говорит о греке, речь которого несется потоком более бурным, чем у Исея (III.74).

[156] ...придумать побольше контроверсий... — Контроверсия — вымышленное судебное дело, любимое упражнение в риторских школах, в котором выступало два ученика — один в роли обвинителя, другой — защитника. Исей предлагал своим слушателям выбрать любую из предложенных тем. Мы не знаем, какие контроверсии предлагали слушатели Исею, но вряд ли ошибемся, предполагая, что они были вроде тех, которые сохранил нам Сенека-отец и которые были в то время весьма любимы: водоворот потрясающих ситуаций, невероятные характеры и чувства, смесь мелодрамы и романа приключений.

[157] ενθυμήμα — краткая и сильная заключительная мысль.

[158] έξιν — буквально «владение»; затем «состояние телесное и душевное», «способность», «умение как результат опытности», «опытность».

[159] ...он до сих пор только ритор... — т. е. учитель риторской школы.

[160] «Из камня и железа» — поговорка.

[161] ..про какого-то гадитанца.. — гадитанец — уроженец Гадеса (=Кадикс). Случай этот известен только из Плиния.

[162] ..если бы вы послушали самого зверя! — По какому поводу Эсхин читал родосцам речь Демосфена, мы не знаем. Эпизод этот рассказан у Цицерона de or. 3, 56,213.

[163] Кальвина — ближе не известна.

[164] ... наследство, обременительное даже для мужчины.— Если завещанное имение было обременено долгами, наследник мог от наследства отказаться.

[165] Состояние у меня, правда, среднее...— Оно равнялось 12—15 миллионам; ежегодный доход Плиния от 800 000 до одного миллиона. По сравнению с состоянием Регула (16 млн.), это было, конечно, «состояние среднее».

[166] ...должность требует расходов...— «Государственная служба требует внешнего блеска» (VI.32.1). Плиний, следовательно, тратил на все свои дары и щедроты или свои сбережения или деньги из ежегодных доходов. За одиннадцать лет, которые охватывают письма, им было пожертвовано более двух миллионов (библиотека в Комо, alimenta; подарки друзьям и т. п.).

[167] Луперку — ему же написано длинное письмо с рассуждением о стилях IX.26. Ближе не известен.

[168] Посылаю тебе речь...— Actio: так Плиний называл свои служебные речи; речи в сенате или в городском совете — sermones; oratio — общее обозначение всяких речей.

[169] ...украшать и возвеличивать мой город, служить ему, защищая его и славя.— Плиний, видимо, защищал свое родное Комо от кого-то, посягавшего на его землю или какие-либо доходы.

[170] ...надо считаться со вкусом молодежи...— Молодые современники Плиния была приверженцами азианизма: любили этот изукрашенный, пышный стиль.

[171] Юний Авит — молодой человек, которым Плиний руководили наставлял в его занятиях и обязанностях (8.23).

[172] ...ты не мог выбирать и не смел отказываться. — Обычай подавать на званом обеде гостям разные кушания в зависимости от их ранга засвидетельствован и Ювеналом, и Марциалом. У Ювенала: хозяину подают прекрасный свежий пшеничный хлеб, огромного омара, обложенного спаржей, дорогие сорта рыб, гусиную печень, «пулярку, величиной с гуся», прекрасные фрукты; гости получают «заплесневелые глыбы муки», маленьких раков, капусту, «политую маслом для светильников», «длинных угрей, которые приходятся сродни ужу», и яблоки в пятнах, которыми угощают обезьян (Сат. 5). У Марциала: хозяин ест лукринских устриц, шампиньоны, камбалу, крупную, прекрасно зажаренную горлицу, а гости — съедобные ракушки, «свиные грибы», маленького леща и сороку, издохшую в клетке (3,60).

[173] Макрин — вероятно, Цецилий Макрин, которому адресованы III.4; VIII.17 и IX.4.

[174] ...по предложению принцепса...— т. е. Нервы.

[175] ...решено поставить... триумфальную статую...— т. е. статую, на которой триумфатор был представлен в том виде, в каком он вступал в город: на колеснице особого вида, запряженной четверкой лошадей; в тунике, расшитой золотыми пальмовыми ветвями, и в тоге с золотым шитьем, с лавровым венком на голове и скипетром слоновой кости с маленьким орлом наверху.

[176] ...их ставят людям, которые... никогда не слышали звука военной трубы...— Неизвестно, кого имеет в виду Плиний. Триумфальная статуя, во всяком случае, была наградой высокой и редкой, и сомнительно, чтобы ее ставили людям, которые слышали звук трубы только в театре.

[177] ...«потом и кровью» — пословица.

[178] Спуринна, силой оружия водворил царя Бруктеров на царство и... одним страхом укротил этот свирепейший народ.— Этрусское имя Спуринны свидетельствует о происхождении его рода в далеком прошлом из Этрурии. Карьера его известна только отчасти. В гражданскую войну 69 г. он был легатом Отона (Тац. Ист. 2,11, 18; 23, 36); воевал в Нижней Германии при Веспасиане или в первые годы Домициана. Какими провинциями еще управлял, неизвестно; был трижды консулом, честь редкая и мало кому достававшаяся. Бруктеры — германское племя, жившее в бассейне реки Эмса. Тацит (Германия, 33) рассказывает, что они были почти истреблены в междоусобной войне с двумя соседними племенами. Когда вмешался в их внутренние дела Спуринна, неизвестно.

[179] Коттий — Плиний посвятил его памяти биографический очерк, который упоминает III.К). Коттий назван iuvenis и adolesoens, как Миниций Ацилиан (I.14): ему было, вероятно, около 30 или за 30. Имя Коттий он получил по матери.

[180] ...изображения умерших, находящиеся дома... — Маски предков, хранившиеся в атрии.

[181] ...на самом людном месте...— Вероятно, на каком-то императорском форуме.

[182] Каниний — о нем см. I.3 и прим.

[183] ...на нашем Ларии... — озеро в окрестностях города Комо, современное Lago di Como.

[184] ...цепь непрерывных занятий! — Плиний имеет в виду или адвокатскую практику, или свои обязанности префекта государственного казначейства.

[185] Аполлинарий — консул 97 г., вероятно патрон Марциала, тонкий вкус которого он очень ценил (IV.86); большой друг Плиния (V.6.1—3).

[186] Секст Эруций — первый из представителей своего рода, вошедший в сенат; участвовал при Траяне в войне с парфянами; при Антонине Пие занимал пост префекта Рима.

[187] Я испросил Сексту... «широкие полосы», испросил квестуру... — Дорога ко всем магистратурам была открыта только членам сенаторского сословия: поэтому Плиний прежде всего и хлопотал о «широких полосах», т. е. о причислении Эруция к этому сословию. Носить тунику с двумя широкими пурпурными полосами, которые шли параллельно одна другой, от шеи и до низа туники, и на груди и на спине, имели право только члены сенаторского сословия. Выхлопотать «широкие полосы» — значит выхлопотать включение в сенаторское, высшее сословие. Со времени Тиберия, уничтожившего народные собрания, выбирал в магистраты сенат, но именно император мог предлагать ему своих кандидатов: таким кандидатом в квесторы был, по просьбе Плиния, Эруций.

[188] Если сенат не сделает его трибуном... — народным трибуном.

[189] Г. Септиций — отец Эруция, всадник, занимавший, видимо, скромное положение; дядя Септиций был при Адриане префектом претория, но потом впал в немилость и был уволен.

[190] Октавий — см. I.7.

[191] ..пусть побывают всюду, где только говорят по-латыни. — Латинский язык был очень распространен в Западных провинциях: Плиния читали в Галлии, Марциал дошел до Британии.

[192] ...объявит себя их автором.— Марциал в первой книге своих эпиграмм неоднократно жалуется, что стихи его читают, выдавая их за свои.

[193] Арриан — см. 4 .

[194] О Марии Приске мы знаем только то, что сообщает о нем в этом письме Плиний.

[195] Он отказался от защиты и «попросил судей».— Подсудимый, опасаясь, что при разбирательстве его дела вскроются преступления более тяжкие, чем вымогательство, отказался от защиты, тем самым признавая свою вину и уничтожая необходимость дальнейшего расследования. Затем он «просит судей», т. е. назначения судебной комиссии, которая в соответствии с «законом о вымогательстве» (lex Calpumia de repetundis. 149 г. до н. э.) должна установить величину незаконно присвоенной суммы. Если бы требование Приска было удовлетворено, то уголовный процесс превратился бы в гражданский, по которому все закончилось бы для Приска уплатой штрафа.

[196] ...которым была поручена защита провинциалов... — Защитников провинциалам назначал сенат; в данном случае это были Тацит и Плиний. Они настаивали на расследовании всей деятельности Приска как наместника провинции, считая, что он повинен не в одном взяточничестве, но и в преступлениях уголовных.

[197] Фронтон Катий — постоянный защитник обвиняемых сенаторов, опытный оратор. Консул-суффет (т. е. реально не управлявший) 96 г.

[198] Юлий Ферокс — консул 99 г., между 105 и 109 гг. командовал армией, в 116—117 гг. был проконсулом Азии.

[199] Вителлий Гонорат и Флавий Марциан — лица совершенно неизвестные.

[200] ...купил ссылку римского всадника... — Правитель провинции имел неограниченное право выслать из провинции любого, будь он римским гражданином или нет. Вина Приска в том, что высылка им «куплена».

[201] ..его били палками... — Такому избиению можно было подвергнуть только человека, не имеющего прав римского гражданства.

[202] ...приговорили к работе в рудниках и удушили в тюрьме. — Приговоренный к работе в рудниках терял не только свободу, но и все гражданские права. Приговор «в рудники» (in metallum) ставили рядом со смертным. — Удушение было старинной формой смертной казни; при империи она применялась редко; приговоренного к смерти обычно «наказывали мечом»: отсекали голову.

[202] Наместник провинции имел право выносить смертный приговор людям, не имевшим римского гражданства: Плиний отправил на казнь упорных христиан-провинциалов (Х.96.3—4), но послал в Рим римских граждан, ибо они имели права апеллировать к императору; апостол Павел потребовал, чтобы дело его было решено Августом (Деяния 25, 11). Судьбу римских граждан-христиан, обвиненных в Лугудуне (ныне Лион), должен был решить Марк Аврелий. За такие преступления, как убийство, подлог, похищение детей, прелюбодеяние, наместник мог казнить смертью и римского гражданина. Приск был виноват не в превышении власти, а в торговле своим правом.

[203] Тукций — так согласно называют его все рукописи, но правильно имя его было Туллий Цериал, консул 90 г.

[204] ...в январе... собрания бывают особенно многолюдны. — Январь был началом служебного года; 1 января день вступления в должность новых магистратов. В январе, следовательно, в сенате появлялись новые сочлены и новые магистраты. Сеиатскме заседания происходили при открытых дверях, у которых и толпились люди, привлеченные громким делом. На заседания сената доступ был предоставлен, кроме сенаторов и магистратов, только служебному персоналу (писцам, посыльным, ликторам), отпущенникам, сопровождавшим патрона (секретари, слуги) и совершеннолетним сыновьям сенаторов.

[205] ...септемвир эпулонов... — Одним из обрядов римского культа было «угощение богов»: изображение божества клали на подушку и ставили перед ним стол с кушаниями. Угощения эти устраивались в связи с празднествами и соединялись обычно с пиршеством для народа. Устройством всего этого ведала жреческая коллегия из семи человек: septemviri epulones. — ...«теперь никто». Марий, как осужденный за взяточничество, был лишен всех своих званий.

[206] О клепсидрах см. 116 .

[207] ...больше, чем допускает мое слабое телосложение. — О своем слабом здоровье Плиний говорит еще в IV.9.10.

[208] Клавдий Марцеллин, — ближе не известен.

[209] Не стоило и начинать речь: ее прервало бы наступление ночи. — Сенатские заседания оканчивались с наступлением темноты, этот обычай республиканских времен соблюдался и при империи.

[210] Сильвий Либерал — был введен в сенат Веспасианом; при Домициане впал в немилость, как и другие близкие к Веспасиану люди, и был, вероятно, выслан.

[211] Корнут Тертулл — друг Плиния, был вместе с ним префектом «Сатурновой казны» и консулом в 100 г.

[212] ...оказались достойны этого поручения. — Деньги, которые неправедных путем приобрел наместник, у него отбирались, и с давних пор они поступали в «Сатурнову казну», т. е. в государственное казначейство; высылка была назначена в наиболее мягкой форме, не указано определенного места и не запрещено вернуться на родину (в Испанию); правда, была не на срок, а «навечно» (in регреtuum). Корнут предложил сенату выразить официальную благодарность Плинию и Тациту.

[213] Помпей Коллега — консул 93 г.

[214] ...расходиться в разные стороны...— Голосование происходило обычно таким образом: согласные с одним мнением шли в одну сторону, согласные с другим — в другую. См. VIII.14.19.

[215] О Регуле см. I.5 и прим., влиянием в это время он не пользовался и предпочитал действовать через других.

[216] λιτούργιον — слово, встречающееся только в этом письме и в следующем; производное, по-видимому, от λιτουργός — хитрец, негодяй, и, следовательно, означающее «преступление».

[217] ...легат — ближайший помощник наместника. Гостилий Фирмин ближе не известен.

[218] ...в городском совете лептитанцев... — Лептис — город в проконсульской Африке (Тунис).

[219] Арриану — письмо написано тому же лицу, что и предыдущее. См. 193 .

[220] Корнут Тертулл — см. 211 .

[221] ...я отдал его письмоносцу...— Государственной почтой разрешено было пользоваться только для пересылки официальных сообщений. Богатые люди имели собственных письмоносцев (tabellarius — от tabellae — дощечки, намазанные воском, на которых писали письма), которые и развозили письма своих хозяев. Письма посылали либо с оказией, либо отправляли с ними специального гонца.

[222] Приску — cognomen «Приск» носило несколько лиц, и трудно с точностью определить, кто был адресат письма. Далее речь идет об «очень большом войске»; Приск, видимо, был легатом консуляра, которому положено было в его провинции иметь армию, по крайней мере, в два легиона. Таких провинций в то время было восемь: Верхняя и Нижняя Германия, Верхняя и Нижняя Мезия, Паннония (ныне Венгрия), Британия, Сирия и Каппадокия.

[223] ...мог выдвигать своих друзей... — Военачальник, следовательно, имел право личного выбора некоторого ограниченного числа офицеров: префектов и военных трибунов. Обычно наместник, а следовательно и его легаты, оставались в провинции три-четыре года, но строгих правил здесь не было: покоритель Британии, Агрикола, пробыл там в течение семи лет.

[224] Воконий Роман — см. 18 .

[225] ...в Ближней Испании... — Август разделил Испанию на 1) Ближнюю (вся северная и восточная часть Испании) и 2) Дальнюю, в которую входили Лузитания (Португалия) и Бетика (Андалузия). — Фламинами назывались жрецы отдельных божеств: был фламин Юпитера, Марса и др. При империи появились фламины обожествленных императоров: Воконий именно такой фламин. Это была почетнейшая должность: фламин председательствовал в совете провинции, состоявшем из представителей ее городов; ведал культом покойного императора и устройством праздничных игр в столице провинции. Должность был» выборная, годичная и требовала больших расходов.

[226] ...с ним я делил и серьезные занятия и забавы... — Плиний приехал в Рим для получения образования и жил в доме дяди в последние годы Домициана. Он и Воконий были примерно одного возраста.

[227] ...«право троих детей» — lex Iulia Pappia Poppaea (18 г. до н. э. и 9 г. н. э.). Наличие нескольких детей (для жителей Рима троих, для жителей Италии четверых, для провинциалов пятерых) обеспечивало отцу ряд привилегий при получении магистратур и распределении провинции, освобождало от тягостных должностей. «Право троих детей» в качестве особой милости получали и люди бездетные, так, его получил сам Плиний. — «Наилучшим принцепсом» Плиний называет Нерву и Траяна.

[228] Максим. — У Плиния было несколько друзей, носивших имя «Максим»; трудно сказать, которого он имеет в виду.

[229] Меня изводят дела в суде центумвиров... редко попадается дело замечательное... — О суде центумвиров см. 22 . Плиний весьма ценил свои успехи в этом суде (IV.16; VI.23 и 33) и считал, что «впустило в его дверь славу» дело, которое он выиграл именно в этом суде (1.18). Выступать как адвокат он начал юношей 18-ти лет, как и те юнцы, на которых он обрушивается. Вообще же он был внимателен и добр к талантливым юношам и старался продвигать их.

[230] ...темные юнцы, которые пришли сюда декламировать... — Они здесь продолжают свои школьные упражнения в декламации. «Декламации» были венцом преподавания в риторской школе. Учитель задавал тему, ученик писал на нее сочинение и после поправок ритора вытверживал его наизусть и произносил с жестами настоящего оратора («декламировал»).

[231] Аттилий — см. 50 .

[232] ...мальчишки начинают... с этого суда, как в школе с Гомера... — В школе грамматика (соответствует нашей «средней школе») знакомство с латинской литературой начиналось с Вергилия, с греческой — с Гомера.

[233] ...приводил с собой кто-нибудь из консуляров...— Юношу 15—16 лет, готовившегося к роли политического или судебного деятеля, поручали заботам кого-либо из крупных государственных людей; юноша вступал в «начальную школу форума» (tirocinium fori). Отец Цицерона привел сына к Кв. Луцию Сцеволе, великому знатоку права: «...я не отходил от него ни на шаг... и старался образовать себя, поучаясь у него» (Циц. «Лелий» 1,1). «Юноша присутствовал при всех выступлениях своего наставника в суде и в народных собраниях... учился сражаться на поле боя» (Тац. «Диалог об ораторах» 34).

[234] Слушатели подстать актерам... дано им и латинское имя «Laudiceni». — Сцена, как ее представляет Плиний, разыгрывается так: юный оратор находит «подрядчика» и вручает ему некую сумму денег, чтобы он набрал группу «хвалителей»; деньги эти «подрядчик» раздает посреди Юлиевой базилики, где обычно заседал суд центумвиров, нанятым клакерам также открыто, как в триклинии раздают клиентам спортулы, корзиночки с едой; здесь так названа оплата «хвалителям» за их «службу». Laudiceni от laudo — «хвалю» и cena — «обед»: ср. Марц. 6,48. «Толпа громко выкрикивает одобрение не тебе, Помпоний: красноречие твой обед!» Σοφοκλεΐς от σοφως (букв. «мудро», возглас одобрения и κλέω «славить»). — «Из одного суда»... т. е. из одной комиссии (в суде центумвиров их было четыре) в другую.

[235] ...двух моих номенклаторов... тащили кого-то хвалить за три динария. — Номенклаторы — рабы, сопровождавшие· хозяина и подсказывавшие ему имена встречных, чтобы хозяин мог обратиться к ним, называя их, как добрых знакомых, по имени. В предвыборной кампании такой любезностью старались расположить к себе избирателей. Три динария, т. е. 12 сестерций, хорошая плата: дневной заработок ремесленника и дневное жалование солдату были меньше динария.

[236] ...приветственные крики... — Одобрение выражали не аплодисментами, а громкими криками. — «Предводитель хора» — может быть тот же «подрядчик», может быть кто-то, выделенный из нанятой кучки, как человек с некоторым пониманием.

[237] ...тебе незачем подниматься на трибуну...— Почетных посетителей приглашала на помост, где сидели судьи.

[238] Ларций Лицин — адвокат, известный оратор, приверженец азианизма, написавший «Бичевание Цицерона»; был наместником Ближней Испании, где и встречался с Плинием Старшим (III.5). — Квинтилиан, учитель Плиния, ритор, автор «Руководства к обучению оратора» (institutio oratoria), человек авторитетный и уважаемый.

[239] Домиций Афр — знаменитый галльский оратор, умер в 59 г. н. э. — Четыре комиссии суда центумвиров заседали в разных местах Юлиевой базилики и отделялись одна от другой занавесами. Афр слышал шум, но не мог видеть, что происходит.

[240] ...тарелки и бубны подойдут лучше к этому пению... — У оратора еще не установился голос, он «ломается»; говорит он нараспев, как в школе, и к этому «пению» подошли бы инструменты, которыми пользуются на празднествах Кибелы, вольностью своей оскорблявшие строгий вкус римлян.

[241] Юлий Валериан — сенатор, может быть уроженец области марсов.

[242] Марсы — италийское племя; их маленькая область в центральных Апеннинах.

[243] Материнские имения... — Наследственные имения Плиния находились около Комо. Были они в забросе: отец Плиния умер рано, и после его смерти Плиний жил вместе с матерью и дядей или в Риме или в Кампании. Хозяйского глаза не было; хозяйство, естественно, приходило в упадок.

[244] Анниану — рукописи дают различные написания имени адресата: одни дают «Аниан», другие «Анний». Считается верным последнее: адресат был Анний Север, поверенный по делам Плиния.

[245] Миниций Ацилиан — друг Плиния и младший его современник. Хвалебная характеристика его 1.14. — Со времени Августа вошло в обычай употребление табличек, в которых делались краткие добавления к законно составленному завещанию (см. 11.20.5). Завещатель должен был в нем оговорить, что приписки, которые сделаны или будут сделаны в табличках, должны считаться законными; Ацилиан этой оговорки не сделал, и его «таблички» законной силы не имеют, а только накладывают на наследников, названных в завещании, нравственную обязанность, которую Плиний целиком признает. Сам он является наследником и обязуется выделить тому или тем, кто был дополнительно назван в табличках, указанную им долю.

[246] ...народ отберет мною розданное... — Если на завещанное имущество не находилось наследника, и это становилось известно по указанию «доносчика» (delator), получавшего за свое усердие определенную часть, то это имущество, как выморочное, поступало в государственное казначейство (aerarium Saturni). В данном случае, однако, имеется законно составленное завещание, и если таблички не имеют силы, то законный наследник властен их признать или не признать и забрать все формально завещанное себе. Имущество не может считаться выморочным.

[247] Галл — ближе не известен; может быть родственник сенатора Галла Дидия Руфа.

[248] ...познакомившись с прелестью виллы, удобством местоположения...— Точно установить, где находилась вилла Плиния, не удалось. Лаврент — имя прилагательное, употребленное Вергилием.

[249] ...у четырнадцатого столба... — Римская миля около 11/2 км (1480 м); вилла отстояла от Рима на 25 км. — Счет милям велся от «золотой меты» (miliarium aureum), позолоченного бронзового столба, поставленного Августом на Форуме. Начиная от него, через каждую милю на дорогах ставили милевые столбы.

[250] ...зима их согнала с гор, и, животные отъедаются травой... — Италийское крупное скотоводство, по условиям климата, было кочевым: летом на равнинах трава выгорала; стада, которые Плиний видел на побережье, с наступлением летней жары перегоняли в горы.

[251] ...рамы со слюдой... — Стеклом пользовались редко; у такого богатого человека, как Плиний, в рамах вставлена слюда. В Помпеях в портике дома Корнелия Тегета были найдены такие рамы.

[252] ...тепло от нагретого пола и труб. — Италийский дом обычно отапливался переносными жаровнями, куда насыпали горячие угли. С конца I в. до н. э. для отопления бань и некоторых комнат стали пользоваться горячим воздухом. Рядом с помещением, которое хотели отеплить, складывали в земле печку, устроенную так, что все тепло от нее шло в подполье соответственной комнаты, а иногда, как у Плиния, поднималось и по трубам, проложенным в стенах.

[253] Потом баня... Недалеко площадка для игры в мяч... — Обычный план римских бань: 1) аподитерий — раздевальня (от греческого apodyo — снимаю), откуда можно было пройти или в 2) фригидарий (frigidus — холодный) — помещение с бассейном холодной воды, или в 3) тепидарий (tepidus — теплый), где не мылись, а только прогревались, 4) кальдарий (calidus — горячий), где мылись в горячей воде и обмывались теплым душем. В 1 в. н. э. в банях появилось еще особое отделение: лаконик, где прогревались в сухом горячем воздухе. Плиний в описании своей бани пропустил раздевальню и тепидарий; может быть он назвал его unctorium — комнатой для натирания: перед мытьем римляне обычно натирались оливковым маслом. Гипокауст (иначе лаконик) — помещение, где прогревались сухим воздухом; пропнигий был парным отделением бани. Банная процедура у Плиния проходила, видимо, так: сначала играли в мяч — игру эту римляне очень любили и знали разные ее виды, затем шли в «просторный фригидарий», смывали с себя пот, потом отправлялись в комнату для натирания, прогревались либо в парной, либо в сухом горячем воздухе, мылись и плавали в бассейне с горячей водой.

[254] ...за ней большая кладовая и амбар... — На фресках с изображением вилл часто имеются башни. Об амбарах во втором этаже говорит и Колумелла (I, 6, 10).

[255] Криптопортик — слово, образовавшееся от греческого kryptos — «скрытый», «спрятанный» и латинского porticus. В криптопортике пространство между колоннами заделывали камнем; иногда, как у Плиния, он представлял собой коридор со сплошными стенами, в которых были пробиты окна.

[256] Аквилон — северо-восточный ветер; африк — юго-западный; фавоний — западный теплый и мягкий ветер.

[257] Сатурн — древнеиталийекое божество, покровитель земледелия. По легенде он когда-то правил Италией, и это время и было золотым веком. В декабре, когда все полевые работы были окончены, и справляли сатурналии — веселый шумный праздник. В обычае было одаривать в эти дни близких и знакомых.

[258] Достаточно у меня, по-твоему, причин стремиться сюда, жить в этом месте, любить его? — Такого подробного описания виллы в латинской литературе до Плиния не было. У Цицерона, Горация, Сенеки, Марциала встречаются отдельные, иногда очень характерные и живописные, подробности, но цельной картины нет. Есть ли она у Плиния? При всей подробности его рассказа, при его неутомимом внимании к мелким подробностям, начертить план его Лаврентинума не удалось, хотя это старались сделать, начиная с XVII в. и продолжая в XX в. Около двадцати планов, неизменно один от другого отличающихся, наилучшее доказательство того, как безнадежна попытка составить план на основании только литературного источника. (Tanzer H. The villas of Plyny the Younger. N. Y., 1924). Примерный набросок, облегчающий понимание текста, сделан Виннефельдом (Winnifeld H. Tusci und Laurentinum des Jüngeren Plinius Jahrb. des Deutschen Archeologischen Instituts, 1891, t. VI, S. 201—217). Планировки усадьбы описание Плиния не дает, но оно знакомит со вкусами и потребностями самого Плиния, а через него до некоторой степени со вкусами его современников в кругу, к которому он принадлежал.

[258] Его замечания (§ 5, 12, 20, 21), сопоставленные с помпейскими пейзажными фресками (Rostovtzeff M. Pompeianische bandschaften und römischen Villen. Jahrb. a. Deutschen Archeolegischen Instituts, 1904, t. XIX, S. 1.16), свидетельствуют о любви к широким просторам, включающим разнообразные элементы. Плинию мало одного моря: он хочет видеть и леса, и все побережье, и виллы; глаз охватывает то, что видит вдали и вблизи, и соединяет все это разнообразие в единую цельную картину. Вилла поставлена так, что дальние горы и леса видны через ряд комнат, они как бы «вставлены в раму», которая, ограничивая некую часть пространства, делает ее выразительнее, сосредоточивая на ней глаз.

[258] Солнца на вилле много: римляне строили всегда с таким расчетом, чтобы его попадало как можно больше в комнаты, ибо оно главным образом их и обогревало (ср. Кол. I,6,1—2). Плиний очень ценил солнечное тепло (§§ 7, 12, 17), но солнце любил помимо всяких практических соображений и не мог на него нарадоваться: он следит, как оно, совершая свой путь, заглядывает последовательно в одно окно за другим (8); отмечает разницу утреннего и послеполуденного освещения (23), говорит о комнате, где оно появляется только утром и вечером (6), и о той, где оно стоит круглый день (13).

[258] При этой любви к солнцу и свету совершенное равнодушие к цвету, к краскам; во всем письме ни одного прилагательного, обозначающего цвет.

[258] Радуясь свету и солнцу, Плиний защищается от звуков: он не слышит ни ропота и плеска спокойного «многошумящего моря» Одиссеи, ни птичьего гомона; соседний лес и его собственный сад немы. А от грохота разбушевавшегося моря, от шума бури, от громких голосов своих домочадцев ему необходимо надежно укрыться (§§ 13 и 22). Не одни виды с далекой перспективой привлекали Плиния; из столовой, удаленной от моря, он любуется садом, вид которого не уступает виду моря (15); сказался хороший хозяин. У него внимательный хозяйский глаз: он отмечает хороший вид пасущихся стад (3); знает, что его земля хороша для шелковиц и фиг и не годится для других деревьев (15). 6 числе преимуществ своего Лаврентинума он не забыл указать на то, как хорошо оно снабжается всем необходимым: дрова есть в соседнем лесу, съестные припасы привозят из Остии и можно доставать их в соседней деревне; в море водится хорошая рыба и креветки; молоко принесут. Если скот с пастбища собирался в поисках воды и тени у его виллы, то не принадлежал ли он самому хозяину Лаврентинума? Между прочим слова «о тени и воде» дополняют описание усадьбы:

[258] она находилась среди тенистых деревьев и около нее стояло очень большое корыто (может быть, и не одно) с водой для скота.

[259] О Юнии Маврике см. 29 . После смерти брата он стал главой его семьи.

[260] ...детям твоего брата? — Один из этих мальчиков, Кв. Юний Рустик, консул 133 г., обратил Марка Аврелия к занятиям философией. Ко времени, к которому относится это письмо, мальчикам было лет 13—14; они закончили школу грамматики, и дядя просил Плиния подыскать для них хорошего учителя риторики.

[261] Остается мне переслушать всех учителей... — В помещение школы мог зайти и послушать любой прохожий. Послушать декламацию (о ней см.  230 ) своего сына отец мог пригласить родственников и знакомых. Поэтому Плиний и застал в школе «многих людей нашего сословия», т. е. сенаторов.

[262] ...выбирая учителя, навлечешь на себя много обид...— Веспасиан учредил в Риме две государственных риторических школы, греческую и латинскую, и назначил годовую плату учителям этих школ в 100000 сестерций. Первым учителем латинской школы был Квинтилиан. Наряду с этими государственными школами были частные, и между учителями этих школ шло, конечно, соревнование. Предпочтение одной школе могло ощущаться другой как обида.

[263] Туллий Цериал — старый консуляр, выступавший в деле Приска (II.11.9).

[264] ...те, кто говорит сидя...— Речь читали обычно сидя.

[265] ...речь... полна боевого задора...— Это была, вероятно, речь, в которой Плиний обвинял Приска (II.11.14—15).

[266] ...предпочтет приятную звучную речь строгой и сжатой? — Плиний имеет в виду аттицизм и азианизм и спор этих двух направлений, ср. I.20.

[267] ...сравнением с другими законами. — Афинский закон γραφη παρανόμων.

[268] Кальвизий — см. 65 .

[269] ...мужу которой он был заклятым врагом. — О трагической судьбе Л. Кальпурния Пизона Фруги Лициниана, которого император Гальба усыновил, намечая его в наследники, и которого через несколько дней убили преторианцы, рассказал Тацит («История» I,14—19 и 34—44). Жена его Верания, дочь Кв. Верания, наместника Британии при Нероне, похоронила мужа, найдя его тело на Форуме.— О Регуле см. I.5 и прим.

[270] «...я поговорю с гаруспиком, я часто с ним советовался».— Регул ведет себя так, словно хочет составить гороскоп Верании. Астрология и совещания с астрологам· были строго запрещены императорами. Искоренить, однако, веру в значение, которое имеет для человека положение светил в час его рождения, и во влияние звезд на его жизнь, не удалось. С этой верой был связан и страх перед определенными «критическими годами» жизни, когда человек был особенно подвержен всяким опасностям; тут большую роль играли «священные числа»: 3, 7, 9 и производные от них.— Регул побоялся, что его смогут заподозрить в сношениях с астрологами: он посоветуется с гаруспиками, официально признанными гадателями по внутренностям жертв. Император Клавдий учредил коллегию из 60 гаруспиков.

[271] ...он клялся ей жизнью сына. — Клятва Регула звучала примерно так: «Да погибнет мой сын, если я лгу». — «Легат» — некая сумма или какой-то предмет, добавочно упомянутый в завещании.

[272] Веллей Блез — ближе не известен. Об ухаживании за бездетными стариками и старухами в надежде получить от них наследство рассказывают и Гораций (Сатиры 2,5), и Ювенал (3 и 12), и Марциал (ряд эпиграмм). Постоянным вниманием и заботами об одиноком беспомощном старике «ловец наследства» (captator) заслуживал имя «друга», и обычай требовал, чтобы в завещании были упомянуты и одарены хотя бы небольшим легатом все, кто слыл друзьями завещателя. Пропустить кого-то значило нанести обиду. Поведение Блеза было расценено как неблагодарность.

[273] ...по школьным правилам...— Учитель обычно объяснял правила на трех примерах.

[274] ...очень красивые туники...— В обычае было по торжественным случаям одеваться в лучшие одежды. Кто была эта Аврелия, установить нельзя.

[275] «Зачем я надрываюсь?» — отголосок слов Демосфена из речи «О венке» 142.

[276] ...он обнаружил в жертве двойные внутренности.— Если гаруспик обнаруживал в убитом животном двойную печень, то это считалось особенно счастливым предзнаменованием. — Состояние Регула уступает богатству Вибия Криспа и Эприя Марцелла, которые нажили доносами — один 200, а другой 300 миллионов.

[277] Кальвизий Руф — см. 65 .

[278] ...у Спуринны...— см.. 178 .

[279] Правило это Спуринна соблюдает неукоснительно...— Ср. жизнь Плиния Старшего V.8—13 и самого Плиния IX.36 и 40.

[280] ...во втором часу...— День в древней Италии делился на 12 часов, начинался с солнечного восхода и заканчивался солнечным закатом. Поэтому римский час не был постоянной неизменней единицей времени, как у нас, а менялся в зависимости от времени года: зимой дневные часы были короче, чем летом, а ночные длиннее. Далее мы приводим соответствие между римскими и нашими часами (широта Рима):

[280] Зима Лето

[280] (день зимнего солнцестояния) (день летнего солнцестояния)

[280] 1-й час от 7 ч. 33 м. до 8 ч. 17 м. от 4 ч. 27 м. до 5 ч. 42 м.

[280] 2-й » » 8 ч. 17 м. до 9 ч. 02 м. » 5 ч. 42 м. » 6 ч. 58 м.

[280] 3-й » » 9 ч. 02 м. » 9 ч. 46 м. » 6 ч. 58 м. » 8 ч. 13 м.

[280] 4-й » » 9 ч. 46 м. » 10 ч. 31 м. » 8 ч. 13 м. » 9 ч. 29 м.

[280] 5-й » » 10 ч.31 м. » 11 ч. 15 м. » 9 ч. 29 м. » 10 ч. 44 м.

[280] 6-й » » 11 ч. 15 м. полдень » 10 ч. 44 м. до полудня

[280] 7-й » от полудня до 12 ч. 44 м. от полудня » 1 ч. 15 м.

[280] 8-й » » 12 ч. 44 м. » 01 ч. 29 м. » 1 ч. 15 м. » 2 ч. 31 м.

[280] 9-й час от 1 ч. 29 м. до 2 ч. 13 м. от 2 ч. 31 м. до 3 ч. 45 м.

[280] 10-й » » 2 ч. 13 м. » 2ч. 58 м. » 3 ч. 45 м. » 5 ч. 02 м.

[280] 11-й » » 2 ч. 58 м. » 3 ч. 42 м. » 5 ч. 02 м. » 6 ч. 17 м.

[280] 12-й » » 3 ч. 42 м. » 4 ч. 27 м. » 6 ч. 17 м. » 7 ч. 33 м.

[280] Ночные часы зимой равнялись по длине дневным летним; ночные летние дневным зимним. Спуринна вставал зимой между 8 и 9 часами, а летом около 7.

[281] ...прогулку в три мили... — около 4 1/2 км. Римская миля = 1480 м.

[282] ...лирические стихи... Нравственная чистота автора придает им еще большую прелесть.— Спуринна делил эту любовь к поэзии с такими почтенными консулярами, как Аррий Антонин и Вергилий Руф (IV.3.3—4; V.3.5). Сам Плиний написал две книжки «не очень строгих стихов», каковы были, надо думать, и стихи Спуринны, ибо Плиний повторил ставшее традиционным оправдание «шаловливы мои писания, но жизнь честна» (Марц. 1,4,8 ср. Катулл 16,5—8). Вкус к такой легкой поэзии был модой, которой следовали самые разные люди, включая императоров от Августа до Адриана. Сохранилось четыре стихотворения, приписанных гуманистами Спуринне (Anthologia Latina, 918—921); это несомненная подделка эпохи Возрождения.

[283] ...он борется со старостью и таким упражнением. — Ср. «...упражнение всегда должно предшествовать еде... хорошими упражнениями будут: громкое чтение, фехтование, игра в мяч... прогулка... лучше под открытым небом, чем в портике; лучше, если выдерживает голова, на солнце, а не в тени... за упражнениями должна следовать баня» (Цельз. I.2). Спуринна строго придерживался требований римской гигиены.

[284] ...на чистом старинном серебре.— Т. е. не на чеканном, без рельефных изображений.

[285] ...коринфская бронза...— Коринф славился своей посудой, изготовленной из особого сплава, в состав которого входили медь, золото и серебро (Пл. Ест. Ист. 34.6— 8). Коринфская бронза ценилась очень высоко, и любители платили за нее огромные деньги.

[286] ...вкусная еда приправлена литературой.— См. 83 .

[287] ...исполнял поручения...— officia: это не магистратуры и не наместничество, а обязанности, возлагаемые обществом или императором.

[288] О Вибии Максиме упоминает Стаций (Silv. 4, предисловие и 7) как о человеке со вкусом, интересующемся литературой. Командовал конным отрядом в Сирии, затем был отправлен в Далматию в качестве прокуратора, а потом назначен префектом Египта.

[289] Арриан Матур — известен только по письмам Плиния. См. I.2. — Альтин — город в области Венетов у старого устья реки По.

[290] ...нравственную чистоту, справедливость, серьезность, благоразумие.— Плиний называет качества, необходимые для человека на государственной службе. Какое «продвижение» имел в виду Плиний? Поскольку никаких прежних должностей Матура не упоминается, можно думать, что Плиний желал для него места военного трибуна или префекта. Подходящей должностью было бы и заведывание Александрийской библиотекой и Музеем: тут требовались, как и для римских библиотек, люди культурные и образованные. Арриана три года не было в Италии; как раз такой срок, который нужен был для занявшего это место. Может быть Арриан и провел их в Александрии.

[291] Кореллия Гиспулла — дочь консуляра Кореллия; о нем I.12.

[292] дедом... сенаторского звания, отец же и, брат отца носили славное имя всадников.— Дедом сыну Кореллии со стороны отца приходился консул Нератий Панса; муж Кореллии и брат его находились в сословии всадников и в нем же и умерли.— Сын Кореллии, о котором речь, будущий консул 122 г.

[293] ...нужен не только учитель, но страж и руководитель. — Образование мальчика начиналось с элементарной школы, где он учился грамоте и началам арифметики. Затем, если у его родителей были средства, он переходил в школу «грамматики», где изучал греческий язык и литературу, греческую и римскую. Следующей ступенью была школа ритора, где обучались красноречию. Люди богатые не посылали своих детей ни в низшую школу, ни к грамматику, а приглашали учителей на дом, как сделала и Кореллия. Теперь ее сыну лет 14—15, и он должен поступать в «университет» — в школу ритора. В своей заботе о выборе школы с безукоризненно чистой нравственной атмосферой Плиний перекликается с Квинтилианом, который также советует искать ритора высокой нравственности: «...к этим учителям поступают взрослые мальчики и у них продолжают учиться те, кто уже стал юношами; поэтому надо обращать особенное внимание на то, чтобы учитель мог, в силу своей нравственной чистоты, охранять от обид более нежный возраст и своим авторитетом удерживать распущенную молодежь» (II.2.1— 3). И Плиний, и Квинтилиан, и Ювенал, и Светоний в словах прикровенных дают понять, что самым страшным явлением в школьной жизни был разврат. Повинны в нем бывали и учителя. Подробности, сообщенные Светонием о Палемоне, учителе грамматической школы (I в. н. э.), непереводимы (Suct. Gramm. 23).

[294] Я могу указать тебе на Юлия Генитора.— Письма, ему написанные: 7.30 и 9.17, характеризуют его как любящего учителя и человека с хорошим вкусом, но сурового и нетерпимого.

[295] ...что возложили на него предки... каких людей должен он быть достоин.— Краеугольным камнем римского семейного воспитания было уважение к семейным и родовым традициям, которые предписывали обязанность жить и действовать в соответствии с ними. Генитор воспитывал своего ученика в истинно римском духе.

[296] Цецилий Макрин — см. 173 .

[297] Мои добрые коллеги... попытались меня отвести.— Плиний собирался построить храм в небольшом городке Тифернум Тиберинум (см. IV.1 и прим.). — О префекте Эрария см. 57 . — Бетика — нынешняя Андалузия.— О Классике известно только то, что сообщает Плиний. Он был наместником Бетики в 97—98 гг., обвинение против него было поднято по решению провинциального совета. Послы, прибывшие с обвинительным актом, должны были сначала явиться к магистрату, который представлял их сенату, назначавшему им защитника по их выбору. Отказаться можно было только по болезни или по загруженности другими служебными обязанностями. Плиний так однажды и поступил, отказавшись выступить в суде, «потому что я был префектом эрария и хотел целиком заниматься только делами по этой должности» (Х.3.1—2). Префектов эрария было только двое; так как Плиний говорит о «коллегах», то, по-видимому, префекты «воинской казны» (aerarium militare) были объединены с префектами «Сатурновой казны».

[298] ...союз, связывающий патрона с подзащитными. — О деле Бебия Массы см. VII.33.— Города и целые провинции заключали формальный договор о hospitium и patrocinium с кем-либо из сенаторов и даже всадников; патрон обязан был защищать интересы своих hospites.

[299] Выступали на защиту каждого обиженного частного лица, находившегося под их покровительством.— Ср. у Цицерона: «Знаменитейшие люди нашего государства... считали самым почетным для себя и прекрасным выступать мстителями за обиды и защитниками интересов как гостеприимцев и клиентов, так и иностранных народов, друзей и данников Рима... Катон... нажил себе множество врагов, защищая испанцев, которыми управлял в качестве проконсула. Недавно... Г. Домиций привлек к суду М. Силана (консула) за оскорбление им какого-то Эгритомара, с которым водил дружбу и хлеб-соль его отец» (Циц. Дивинация пр. Цецилия 20, 66—67, пер. Ф. Ф. Зелинского).

[300] ...каким опасностям я подвергался... защищал этих самых жителей Бетики...— Плиний имеет в виду политическое обвинение, которое грозило ему после суда над Массой VII.33.7—8 по доносу Меттия Кара (VII.27.14).

[301] Бебий Макр — его, хваля за честность, поминает Марц. 5.28.5; был куратором Аппиевой дороги, консулом в 103 г. и префектом Рима в 117 г. во время войн Траяна на Востоке.

[302] «О метании дротиков с коня» — автор сам упоминает эту книгу (Ест. ист. 8,162); может быть она была одним из источников для «Германии» Тацита; написана, вероятно, до 52 г. н. э., когда Плиний служил на Нижнем Рейне. — «Жизнь Помпония Секунда» тоже упомянута в Ест. ист. 14,56. Л. Кальвизий Помпоний Секунд — консул 44 г.. правитель Верхней Германии в 50—51 гг. Писал трагедии, о которых с похвалой отзывался Квинтилиан (10,98). — В «Германских войнах» изложена история войн с германскими племенами при Цезаре, Августе и Тиберии. Произведение это считается главным источником Тацита в его повествовании о войнах в Германии (Анн. 1—6), хотя Плиния Тацит упоминает только однажды (Анн. 1.69). — Друз, пасынок Августа и брат Клавдия, воевал в 12—9 гг. до н. э. и дошел до Эльбы. — «Учащиеся» — руководство по риторике, неоднократно упоминается Квинтилианом. — «Сомнительные речения» — автор упоминает их в «Ест. ист.» предисловие 2, 8. Позднейшие грамматики постоянно пользовались этой книгой как справочником и руководством. — «От конца истории...» Авфидий Басс — старший современник Плиния Старшего; его «История» охватывала события от смерти Цезаря до смерти Калигулы или последних лет Клавдия. Плиний, начав, вероятно, с 47 г., довел свой рассказ до 71 г. — до Иудейской войны и восстания в Германии. — «Естественная история» — настоящая энциклопедия древности в 37 книгах, включавшая астрономию, физику, географию, антропологию, зоологию, ботанику, медицину (лекарственные средства), минералогию, металлургию, историю искусства. Из всего написанного Плинием Старшим — это единственная сохранившаяся. Построена она главным образом на книжном материале; исследователем Плиний не был: он излагает прочитанное, делает длинные выписки, допуская при этом иногда грубейшие ошибки. Была, однако, область, где он говорит от себя как знаток и свидетель: он превосходно знал Италию, хозяйственные особенности районов, бытовые подробности современной ему и старой римской жизни. Тут он источник бесценный.

[303] Но был он человеком острого ума, невероятного прилежания и способности бодрствовать.— О своей занятости он сам пишет так: «...я ведь только человек, притом занятый служебными обязанностями; я занимаюсь этим трудом только в обрезки времени, т. е. в ночные часы» («Ест. ист.» предисл. 18). — О его выступлениях в суде ничего неизвестно. Они приходились, вероятно, на время его юности. Должности: 47—50 гг.— Нижняя Германия, префект алы, т. е. начальник конного отряда; 50—51 г. — Верхняя Германия, военный трибун; ранние годы Нерона: прокуратор в Проконсульской Африке (н. Тунис); до 66 г. или после 69 г. — прокуратор в Испании; от 70 г. или 74 г. до 79 г. — командующий Мизенским флотом. — Дружба принцепсов — тесный круг близких императору людей, с которыми он советовался о разных делах, и государственных и частных.

[304] Еще в темноте он отправлялся к императору... а затем по своим должностям. — Волканалии — праздник в честь бога огня Вулкана 23 августа, auspicandi causa — ради доброго предзнаменования: об обычае начинать какую-либо работу в этот праздник ради доброй приметы нигде нет упоминания. Существовал, однако, обычай в определенный день, именно в силу этой приметы, хоть что-то сделать из своей работы. Таким днем было 1 января, начало года, когда «благочестивые земледельцы, ради доброго предзнаменования, кладут начало всякому делу» (Кол. II.2.98). С Волканалий, видимо начинали утреннюю работу при свете: первое такое утро служило как бы введением в длинный ряд темных утренних часов, и его отмечали работой «приметы ради». Зимой — Плиний считал начало зимы с захода Плеяд: с 10 ноября (Ест. ист. 2, 125). — «Возложенные обязанности» — есть предположение, что до своего назначения командующим флотом он ведал пожарной службой в Риме: был praefectus vigilum — очень важная и почетная должность.

[305] Таков был распорядок дня среди... городской сутолоки. — Распорядок дня в Риме (его придерживались все более или менее обеспеченные люди) в изложении Марциала (4,8): первые два утренних часа — salutatio (прием клиентов, разбор их дел и просьб); от 3 до 5 (т. е. с 9 до 11) — труды (labores); от 6 до 7 (т. е. от 11 до 1 ч.) — отдых; 8-й час (от 1 ч. до 2 ч.) — гимнастические упражнения; 9—10 (от 2 до 3) — обед, обычно затягивающийся до темноты. — Плиний, встававший в 1 ч. ночи, редко в 2, проводил несколько часов за работой и, выйдя из дому еще до рассвета, возвращался, по «сетке» Марциала, к 11 домой, где завтракал (первый завтрак, ientaculum: кусок хлеба, смоченный в вине или смазанный медом, маслины, сыр; второй, prandium, после мытья, тоже очень скромный: хлеб, инжир или хлеб с луком и мелкой соленой рыбешкой), мылся, спал, и после сна начинал «второй день», длившийся до обеда, т. е. до 3-х часов, за которым он сидел, слушая чтение и делая заметки, до темноты, т. е. до 5-ти часов, когда Плиний отправлялся спать; спал 7—8 часов.

[306] Пока его обчищали и обтирали... — Перед мытьем жирно натирались оливковым маслом, которое потом счищали с себя особого вида скребками. Мылись во «внутреннем» помещении — в кальдарии. См. 253 .

[307] ...скорописец с... записной книжкой...— Pugillares, обычные таблички для заметок, которые следовало сохранить, не годились. — Скорописец (notarius)= стенографист, одетый в куколь, дорожный плащ с капюшоном и длинными рукавами, который носили зимой в пути и при зимник работах на открытом воздухе.

[308] ...в Риме пользовался носилками. — Езда в повозках была запрещена в течение дня.

[309] Ларций Лицин — см. 238 .

[310] Анний Север —см. 244 .

[311] И со спины видно... что это старик. Бронза... старая и старинной работы. — Такие реалистические изображения были во вкусе поздней эллинистической скульптуры. В Помпеях, в доме Корнелия Тегета, нашли четыре статуэтки нагого старика, очень напоминающего описание Плиния. — Коринфская бронза была трех разных цветов в зависимости от того, было ли в ней больше золота, серебра, или все три металла находились в равном количестве. Была еще коринфская бронза, напоминавшая цветом цвет печени; она и называлась «печеночной» и ценилась особенно высоко (Пл. Ест. ист. 34, 6—8).

[312] ...в храме Юпитера... — В каждом муниципии главным храмом был храм Юпитера. Античные храмы были своего рода музеями, с той разницей, однако, что в дар богам приносили вещи разного качества, и высокохудожественные произведения стояли рядом с изделиями грубой ремесленной работы.

[313] ...если должность позволит, вырваться к вам... — Плиний был в это время префектом Сатурновой казны.

[314] Каниний Руф — см.  11 .

[315] Силий Италик... сочинял он стихи, скорее отделанные, чем талантливые.— Силий Италик — консул 68 г. Он начал свою карьеру как оратор и выступал в суде центумвиров, как и многие его крупные современники. Плиний, щадя память умершего, не называет его прямо «доносчиком» (delator), а только «добровольным обвинителем». Он участвовал в переговорах между Вителлием и агентами Веспасиана (Тац. Ист. 3, 65); был при Веспасиане наместником Азии — сенатской провинции, включавшей значительную часть Малой Азии и прибрежные острова. Написал эпическую поэму в 17-ти книгах о войне с Ганнибалом. Современные историки римской литературы согласны с оценкой, которую ей дал Плиний.

[316] Хвала цезарю, при котором не было тут принуждения...— Траян возвращался в 99 г. из Паннонии (н. Венгрия) в Рим, где его ожидала торжественная встреча; в обычае было встречать не только императора, но и крупных магистратов. Поступок Силия при таких императорах, как Нерон или Домициан, навлек бы на него жестокую кару. Траян не обращал внимания на эти проявления официальной преданности.

[317] ...он чтил эти изображения, особенно Вергилия, ...ходил на его могилу, как в храм. — Виллы Силия были, вероятно, в Кампании; в их числе одна, принадлежавшая Цицерону. — О страсти покупать новые усадьбы и забрасывать старые говорит и Колумелла (4,3,1). — «Почему не иметь мне изображений великих мужей... и не праздновать дня их рождения? так же, как моих учителей, обязан я уважать учителей всего человечества» (Сенека. Письма 64.9). Бюсты Брута, Кассия и Катона в доме Титиния Капитона (I.17.2—3); бюсты Вергилия и Ливия в библиотеках (Свет. Кал. 34). Цицерон вспоминает бронзовый бюст Демосфена у Брута (Or. 110) и Аристотеля у Аттика (ad Att. 4, 10, 1; 4, 28, 1 и 8, 18, 11). — По словам Марциала, Силий купил место, где находилась заброшенная могила Вергилия (12.48—49), и спас ее от забвения. Могилу (мнимую) и сейчас показывают недалеко от Неаполя по дороге в Путеолы.

[318] ...Пизона, которого убил... Валерий Фест. — См. об этом убийстве Тац. Ист. 4,48— 50. Пизон был проконсулом Африки в 70 г., а Валерий Фест командовал легионом, стоявшим в Африке. Сначала он интриговал в пользу Вителия, а затем перекинулся на сторону Веспасиана и распорядился убить Пизона, сторонника Вителия.

[319] ...не видит никого из тех, чье мнение он, консул, опрашивал. — Заседания сената происходили обычно таким порядком: председательствовавший магистрат делал вводное сообщение (relatio), затем спрашивал сенаторов в порядке их ранга (rogatio); «что угодно сделать по этому вопросу?» (de ea requid fieri placet), и затем приступали к голосованию (discessio). См. 214 .

[320] Ксеркс... заплакал; жизнь стольких тысяч скоро закатится. — см. Геродот 7,45.

[321] ...эта возможность не в наших руках...— Редкая для Плиния жалоба на абсолютную власть императора.

[322] «....подгонять бегущего» — поговорка.

[323] Светоний Транквилл — см. 97 .

[324] Нератий Марцелл — консул 95 г., легат Британии 103 г. Светонию туда ехать вовсе не хотелось. — Военный трибун — офицер; в каждом легионе было шесть трибунов, попарно чередовавшихся в командовании. О праве военачальника выбирать себе офицеров см. 223 . Светоний был в том возрасте (ок. 30 лет), когда лица всаднического звания могли получить звание трибуна.

[325] Цезенний Сильван — лицо неизвестное. Марцелл дал Плинию составленный по форме бланк, в который надо было вставить только имя. Поименованный в ней заносился в армейские списки, находившиеся в канцелярии легата.

[326] Корнелий Минициан — богатый и влиятельный всадник из Бергамо в Цизальпинской Галлии, адвокат, причастен к литературе.

[327] ...на Классика обрушилась целая провинция.— Классик был наместником Бетики (н. Андалузия) в 97—98 гг. Сведения о нем имеются только у Плиния. Обвиняли его, как и Приска, в вымогательстве и жестокости, но Классика обвиняли не частные лица, а вся провинция, пославшая по постановлению Совета провинции, как представителей обвинения, своих депутатов. Дело его слушалось только в 100 г.; причиной была и смерть Классика и отсутствие Норбана Лициниана, ведшего расследование по его делу. См. след. прим. Шутка жителей Бетики: в приходо-расходной записи в статью «расход» был внесен Приск, отбывший в Африку (II.11.2), а в статью «приход» внесен Классик, прибывший из Африки: «зло обменяли на зло».

[328] Бетика... настаивала на обвинении умершего. — Плиний имеет в виду Lex Acilia от II в. до н. э.; в его время только по обвинению в вымогательстве или в государственной измене можно было поднять дело о конфискации имущества умершего. — «Расследования» — inquisitio: сенат отправлял «инквизитора» в провинцию и облекал его правом принудительно отсылать в Рим нужных свидетелей и изъятые им в ходе расследования документы. Расследование могло длиться долго, часто до года.

[329] Лукцей Альбин — сын прокуратора в Иудее и Мавритании, умершего в 69 г. Карьера самого Альбина неизвестна.

[330] ...влиятельность отдельных лиц. — Многие из подсудимых могли рассчитывать на поддержку в Сенате: см. §§ 12, 25—26, 31—36.

[331] Серторий (I в. до н. э.) — сторонник Мария, стал во главе восставших испанских племен и неоднократно разбивал римские войска. Когда, после одной неудачной стычки, в его армии начался ропот и несогласия, он, чтобы показать, какую силу представляет собой единство, прибег к примеру, о котором рассказывает Плутарх в биографии Сертория: он собрал своих солдат и велел привести двух лошадей: старую тощую клячу и хорошего коня с прекрасными статями и великолепным пышным хвостом. Около клячи он поставил высокого здорового молодца, а возле хорошего коня маленького бессильного солдата. По данному знаку они принялись вырывать хвост у лошадей, возле которых стояли: силач, схватив хвост клячи, тянул его изо всех сил, обливаясь потом, и наконец, бросил хвост под громкий хохот присутствующих. Между тем, хилый солдат выщипал по волоску весь пышный хвост рослого коня. Плиний и его товарищ решили «выщипывать» обвиняемых по одиночке.

[332] Он оставил собственноручную запись: сколько получил и за что... — В суд были представлены приходо-расходные записи Классика с его собственноручными пометками: «сколько и за что», четыре миллиона сестерций — самая крупная сумма, упоминаемая Плинием в делах о вымогательстве. — Веррес, наместник Сицилии награбил в десять раз больше: 40 миллионов. Циц. против Вер. 1, 56.

[333] ...доводы его защиты... выбиты у него из рук. — Проб и Гиспан ближе неизвестны. Их ссылки на страх перед проконсулом считались достаточной защитой. Реститут, защитник обоих, думавший пустить в ход именно этот аргумент, был, конечно, огорчен тем, что ожидаемого эффекта не последовало. Наказаны были Гиспан и Проб мягко: высылка не сопровождалась ни конфискацией имущества, ни потерей гражданских прав.

[334] Приску... запретили въезд в Италию; Фуска оправдали. — Оба ближе не известны. — Трибун когорты был начальником отряда, стоявшего в городе.

[335] ...улик для осуждения было недостаточно. — В 20 г. н. э. сенат вынес постановление о том, что жены наместников, если будет поднято обвинение в вымогательстве, ответственны наравне с мужьями. В 21 г. н. э. предложено было запретить им сопровождать мужей в провинции (Тац. Анн. 3, 33—34).

[336] ...я расскажу, хотя и с опозданием. Так делает Гомер...— Плиний вспоминает Цицерона: ad Att. 1, 16, 1.

[337] Норбан — известен только из Плиния. Неизвестно, за что он был выслан «на срок» (не больше года) из Испании Классиком. По возвращении он, видимо, принял горячее участие в обвинениях Классика и был выбран депутатом в «инквизиторы» (см. 328 ) по его делу. Враги Норбана обвинили его в «двурушничестве», т. е. в том, что, действуя против жены Классика, Касты, он тайком помогал ей.

[338] Помпоний Руф — их было два: Плиний имеет в виду консула 98 г., ничем особо не замечательного. — Либон Фруги: в точности установить его личность не удалось. — Сальвий Либерал см. 210 .

[339] Его присудили к высылке на остров. — Кара страшная и значительно превышавшая обычное наказание за двурушничество. «Остров» — остров Гиара, крохотный островок, скорее скала, среди Киклад. Филон (александрийский философ I в. н. э.) называл Гиару «самым скорбным местом в Эгейском море».

[339] Отчет о суде над Классиком поражает отсутствием конкретных данных, столь красочных и точных в рассказе об аналогичном процессе Приска (II.11). Вымогательство Классика ясно, но как он действовал, чтобы получить свои четыре миллиона? В чем вина Проба и Гиспана, Фуска и Стилония Приска? Касты? Названы только эти имена, но ведь было множество обвиняемых (22). Каковы были результаты расследования Норбана? Все обойдено молчанием.

[340] О Спуринне и его сыне см. II.7.1 и III.1.

[341] ...написал кое-что о вашем сыне...— Плиний написал биографию Котия, умершего сына Спуринны. Составлением биографий занимались многие современники Плиния: Плиний Старший написал биографию своего друга Помпония Секунда (III 53); Тацит — биографию своего тестя Агриколы; Рустик и Сенецион — Тразеи Пета и Гельвидия Приска Старшего (7,19,5). См. еще I.17.3; V.5.3; VIII.12.4.

[342] О Юлии Гениторе, риторе, см. III.3.5—6.

[343] Артемидор — зять стоика Музония Руфа, известен только по этому письму Плиния.

[344] Когда, философы были изгнаны из города — При Домициане в 93—94 гг. или 95—96.

[345] Сенецион — Герений Сенецион: родом из Испании, был связан с кружком Гельвидия Приска; за написанную им биографию Гельвидия Старшего обвинен в государственной измене и приговорен к смерти Домицианом. — Рустик — см. 20 .

[345] Гельвидий — сын Гельвидия Старшего от его первой жены, был обвинен в оскорблении величества и казнен. Плиний написал и опубликовал длинную речь de Helvidii ultione («отмщение за Гельвидия»). См. IХ.13. — Маврик, брат Рустика см. 29 . — Гратилла — вероятно, жена Арулена Рустика. — Аррия (младшая) — жена Тразеи; Фанния, ее дочь, жена Гельвидия Старшего.

[346] ...я... предугадывал нависшую надо мной гибель. — На него уже был подан Меттием Каром донос Домициану, См. IV.24.4—5.

[347] Музоний Руф — философ-стоик, запутанный в заговор Пизона, он был сослан на остров Гиар Нероном и возвращен Гальбой. Музоний был учителем нравственности, требовал чистой нравственной жизни именно в быту; касался и политических тем.

[348] Катилий Север — см. 122

[349] ...обед... должен быть прост... изобиловать только беседами... но и тут в меру.— Письмо в том же жанре, что и I.15, но совершенно в ином духе: там подробное меню и упоминание разных развлечений, здесь беглое упоминание о еде. Предпочтение отдается беседам в сократовском духе, т. е. богатых мыслью, поучительных и интересных, но «в меру», т. е. не слишком их затягивая.

[350] Еще до рассвета появятся клиенты... — Утренняя salutatio: клиенты, чуть забрезжит, приходят приветствовать патрона. Древние вставали рано, дорожа естественным светом: искусственное освещение было у них скудным.

[351] ...не они застигли Катона, а Катон их. — Рассказ взят, по-видимому, из «Антикатона», написанного около 45 г. до н. э. в ответ на похвалы, которыми Цицерон осыпал Катона. Цезарь говорил о Катоне с горечью и раздражением. — Оба Катона — и Старший и Младший — любили выпить.

[352] Воконий Роман — о нем II.13.4.

[353] ...речь, которую я по обязанности консула произнес... — Плиний произнес ее в сенате в сентябре 100 г. Это его «Панегирик Траяну».

[354] Фигуры речи — например, антитезы, повторения.

[355] ...невежды... — В подлиннике «варвары»: противопоставление «варвара» человеку образованному (eriditus) очень редко. Плиний употребляет его еще дважды, но в прямом, обычном смысле (VIII.5.3 и 24.4).

[356] ...следует то снижать, то возвышать ее слог. — Плиний говорит здесь как сторонник «среднего» стиля; который «богат переходами и приятен употреблением фигур» (Квинт. 12, 10, 60).

[357] Ацилий — см. 50 .

[358] ...Ларций Македон... отец его был рабом.— В I в. н. э. известно несколько Ларциев сенаторского звания, но Ларций Македон был сыном раба, и слова Плиния единственное свидетельство для ранней Империи о том, что сын раба мог стать сенатором.

[359] Формии — маленький городок в Лиции у Кайетского залива. Виноградники из его окрестностей давали превосходное вино. У многих богатых римлян были здесь свои виллы.

[360] ...наказали так, как обычно наказывают за умерших. — В случае насильственной смерти господина не доискивались, кто убийца, а всю рабскую «семью» отправляли на казнь. Педаний Секунд, префект города, консуляр, был убит своим рабом; на казнь отправили всех его 400 рабов. (Тац. Анн. 14,42—45). Та же участь постигла, конечно, и всех рабов Македона, включая и наложниц.

[361] Мылся... в общественных банях... — Ими пользовался и Плиний II.17.26. Плата за вход — 1 асс — делала эти бани доступными для самых бедных слоев населения.

[362] Силий Прокул — ближе не известен.

[363] ...насколько можно судить по отрывкам...— Прокул, очевидно, читал выбранные места из своих произведений. Плиний осторожно хвалит не столько самые стихи, сколько манеру их читать.

[364] Непот — см. 153 .

[365] Аррия Старшая — жена Цецины Пета, мать Аррии Младшей. Она была в каком-то дальнем родстве с сатириком Персием, написавшим ее биографию (Probus: Vita Porsii). Фанния — ее внучка, дочь Аррии Младшей и Тразеи Пета, вторая жена Гельвидия Старшего. См. III.11.3; VII.19; IX.13.3.

[366] Скрибониан поднялся в Иллирике против Клавдия... — В Риме против Клавдия был составлен заговор, в котором участвовали многие сенаторы и всадники, в том числе и М. Фурий Камилл Скрибониан, бывший легатом в Иллирии и командовавший двумя легионами. Он поднял восстание против Клавдия, солдаты вскоре отказались ему повиноваться; Скрибониан бежал на остров Иссу (н. Лисса), где и был убит каким-то солдатом. Цецина Пет, находившийся вместе со Скрибонианом в Иллирии и замешанный в заговоре, был отправлен в Рим на суд императора.

[367] ...во всем сознавшейся у Клавдия... — Суд, очевидно, происходил во дворце, как это часто бывало при Клавдии. — Жена Скрибониана была выслана.

[368] Тразея... сказал между прочим: «...если мне придется погибнуть...» — Жена Тразеи, Аррия Младшая, хотела умереть вместе с ним, осужденным на смерть. Тразея уговаривал ее жить и «не лишать единственной опоры их общую дочь» (Тац. Анн. 16, 34) Фаннию, из уст которой Плиний услышал рассказ о ее бабушке.

[369] Юлий Урс Сервиан — один из вернейших помощников Траяна. Был в Паннонии с Траяном в 99 г. и принимал участие в Первой Дакийской войне. К этому времени и относится письмо Плиния, встревоженного долгим молчанием близкого друга, находившегося в местах дальних и опасных.

[370] ...послать письмоносца... — см. II.12, 3.

[371] Я дам ему денег на дорогу...— обратную.

[372] Вибий Север — из Медиолана или Тичина; Плиний писал ему по литературным вопросам.

[373] ...принести благодарность принцепсу... — Панегирик содержит изъявление благодарности за благодеяния, оказанные государству. Личная благодарность Плиния Траяну помещена в самом конце панегирика. Так как каждый новый консул начинал свою магистратуру с благодарности императору от имени государства и своего собственного, то неудивительно, что сенаторам, вынужденным слушать эту речь, «каждая лишняя минута была в тягость» (§ 6).

[374] ...долгом хорошего гражданина было бы изложить то же самое, но в охвате более широком.— Плиний имел обыкновение издавать свои речи в расширенном виде. Предполагают, что Панегирик, произнесенный в сенате, составлял одну треть, а то и четверть опубликованного.

[375] ...слушать рецитацию всегда неудобно...— см. I.13.1—2.

[376] ...от меня потребовали еще третий день. — Если Плиний читал Панегирик в том объеме, в котором он сейчас представлен (87 стр. Тейбнеровского текста, т. е. длина трех книжек «Писем»), то на это чтение потребовалось бы по 1—11/2 часа на каждом из трех собраний. Так как Плиний рассчитывал только на два, то, по-видимому, он читал в каждом собрании только длинные отрывки.

[377] ...литература... только начинает оживать. — Ср. «Годы редкого счастья, когда каждый может думать, что хочет, и говорить, что думает» (Тац. Ист. I,1).

[378] «Театр» — в переносном значении «собрание людей», «публика»: «всякий хороший учитель радуется большому числу учеников и считает, что он достоин многочисленного театра» (Квинт. 1,2,9). Плиний разумеет под «театром» публику, которая недавно еще любила изукрашенный, пышный стиль азианизма; он надеется на исправление ее вкуса и видит признаки его в том, что его слушателям больше всего нравились в его речи отрывки простые, без лишних украшений.

[379] Кальвизий — см. 65

[380] ...поставить одного прокуратора...— Прокуратор — управляющий всем имением и всеми его отраслями; его подручные — люди, ведающие каждый какой-то одной отраслью и не столько работающие сами, сколько в своей области распоряжающиеся: вилик, в ведении которого находится вилла и земли, центром которых вилла является; диспенсатор — раб или отпущенник, ведший приходо-расходную отчетность по имению; старший виноградарь, опытный специалист (Колумелла советовал не пожалеть 8 000 сестерций на приобретение такового (3,3, 8)), распоряжавшийся работами в виноградниках; старший пастух; главный садовник и т. п.

[381] ...его доход небольшой, но верный. — Колумелла считал самым большим доходом со строевого леса 100 сестерций (3,3, 3).

[382] ...я сам не держу колодников, да и никто в окрестности. — Земля, следовательно, сдается небольшими участками в аренду колонам, обрабатывающим ее своими силами и с помощью очень небольшого числа рабов.

[383] ...неурожаи снизили доходы с земли и ее цену. — Какой величины было это имение? За югер пахотной земли Колумелла (3,3,8) и Плиний Старший (Ест. ист. 14, 48—52) считают обычной ценой 1000 сестерций и от 2 500 до 3 000 за югер виноградника. Так как виноградники не составляют главной статьи в этом имении, то, положив средней ценой за югер 2 000 сестерций, получим 2 500 югеров. — Жалобы на недостаток и дороговизну свободных рабочих часты у Колумеллы и Плиния: деревня обезлюдела. См. Кол. 2,2,12; 3,15,5; 4,6,3; Пл. Ест. ист. 15,11—13.

[384] Мезий Максим. — Часть рукописей дает только Максим, без имени. Отождествить с кем-либо из известных нам сенаторов не удается. Высказывалось предположение, что Мезий Максим собирался выставить свою кандидатуру на выборах в сенат.

[385] ...споры поднялись вокруг закона о тайном голосовании. — Первоначально в Риме голосование было устным и открытым; но уже во II в. до н. э. народные трибуны, несмотря на ожесточенное сопротивление аристократии, провели законы о тайном голосовании: 1) при выборе магистратов (lex Gabinia, 139 г.); 2) вынесении судебных решений (Lex Cassia, 137 г. lex Caelia, 107 г.); 3) при принятии законов (lex Papiria, 131 г.). Каждый имевший право голоса получал при выборе магистратов одну табличку, покрытую воском, на которой и писал имена своих кандидатов. При проведении законов голосующему давали две таблички: на одной стояла буква А (antiquo — отвергаю), а на другой UR (uti rogas — проси). В судебных заседаниях голосующий получал три таблички: на одной стояла буква А (absolvo — оправдываю), на другой С (condamno — осуждаю) и на третьей NL (non liquet — не ясно). Уже в начале Империи значение комиций было очень умалено: Тиберий в 14 г. передал выборы магистратов сенату.

[386] В день комиций... суматоха непристойная. — Слово «комиции» (от comitium — старинное место для собраний на Форуме) всегда обозначает собрание граждан, созванное и руководимое магистратом. На этом собрании граждане голосуют и принимают решения. «Сходки» (contiones) — это собрания, которые не могут принимать никаких решений, а только выслушивают делаемые им сообщения. Каждый магистрат имеет право созвать «сходку», чтобы сделать народу соответственные разъяснения и повлиять на решения, которые народ примет в комициях; поэтому «сходки», не имея никаких политических прав, играли большую роль в государственной жизни Рима. Сходки эти часто бывали буйными и беспорядочными. Плиний хорошо описал предвыборное оживление. См. Тац. Анн. 14, 28.

[387] Живы еще старики...— Имеется в виду, очевидно, Вестриций Спуринна или Аррий Антонин.

[388] ...отзывался о происхождении соперника, его возрасте и нравах.— По Lex Visellia, три поколения потомков раба не могли войти в сословие всадников, а тем более в сенаторское. Императоры, правда, обходили этот закон. См. III.14.1; Тац. Анн. II, 21. — Минимальный возраст для квестора — 25 лет — был установлен Августом. — Позорящие профессии — например, содержание публичного дома или гладиаторских отрядов закрывали дорогу к магистратурам.

[389] Как в суде рекуператоров... — Рекуператоры были не постоянной коллегией, а выбирались от случая к случаю. Первоначально они решали споры между римскими гражданами и чужестранцами; было их три человека; каждая сторона называла одного и к этим двум добавляли третьего путем кооптации или жребием. Впоследствии их было пять, они решали дела по «обратному получению» (recuperatio) имущества, противозаконно присвоенного обвиняемым. Выбирались эти судьи пожизненно претором, а суд происходил так быстро, что времени для противозаконных соглашений не было.

[390] ...в силу разумной умеренности... — Осторожно высказана мысль, что хотя Траян и правит как самодержец, но подданные его не лишены права высказать самостоятельные мнения.

[391] Корнелий Приск — консуляр (V.20.7), вероятно, проконсул в Азии в 120—121 гг.

[392] ...Тех, кто написал похвальное слово человеку или городу, награждали... — Фульвий Нобилиор сделал Энния гражданином, Квинтилиан получил консульство. Помпей дал римское гражданство Феофану Митиленскому, написавшему историю его войн.

[393] Я отослал бы тебя к самой книжке...— т. е. к Марц. 10,19.

[394] Перевод Ф.А. Петровского.

[395] Л. Кальпурний Фабат — дед третьей жены Плиния, дочери его покойного сына. Богатый землевладелец, имевший земли в Кампании и Умбрии. Декурион в Комо.

[396] ..мы свернем в Этрурию... — Тифернум Тиберинум — небольшой городок в Умбрии, к западу от Фламиниевой дороги, по которой Плиний ехал в Комо и с которой ему и пришлось свернуть. Городок (на его месте теперь Citta di Castello) известен по нескольким надписям.

[397] ...выбрал меня... в свои патроны... — Провинциальные города, чтобы иметь в Риме представителей своих интересов и ходатаев, выбирали в качестве покровителей, «патронов», знатных и влиятельных людей. Им оказывали, разумеется, всяческие знаки почтения: торжественно встречали, являлись на дом и т. п. Патроном Тиферна был выбран, вероятно, дядя Плиния; племянник занял его место после смерти дяди (79 г.). Ему было тогда около 18 лет и он совсем недавно надел тогу взрослого. Число патронов и возраст их не были ограничены законом.

[398] ...я постановил отпраздновать его пиршеством... — Освящение храма или какого-либо другого здания было очень торжественной церемонией. В день освящения магистрат, которому было поручено «освятить храм» (в данном случае это был глава городского совета, а может быть и сам Плиний) приходили к храму в сопровождении жрецов и множества зрителей. Главный жрец громко и отчетливо произносил освятительную молитву, освящающий повторял за ним слово в слово, держась при этом обеими руками за дверной косяк. Все присутствующие хранили благоговейное молчание. Затем приносилась жертва и устраивалось пиршество для народа. Эти пиршества представляли собой религиозный акт, обязательный при посвящении храма. В нем принимал участие весь город: Форум был заставлен столами. И еда и сервировка были определены строгим ритуалом, установленным со времени седой древности: посуда подавалась глиняная; угощение состояло из хлеба, пирогов и фруктов.

[399] Аттий Клемент — ближе не известен.

[400] Регул — см. 19 .

[401] ...отказался от отцовской власти над ним, чтобы сделать его наследником матери... — По римским законам дети находились в полной зависимости от отца, имевшего «такую власть над своими детьми, которой нет ни у одного другого народа» (Гай I,55). Отец имел право продать и убить сына; сын не мог иметь никакой собственности: все, что он приобретал или наследовал, принадлежало отцу. Отец мог добровольно отказаться от своей власти над сыном — эмансипировать его (emancipare). Эмансипация происходила в форме троекратной продажи (mancipare) сына, сопровождавшейся троекратным отпуском на волю. После этого сын, по закону XII таблиц, выходил из-под власти отца. Если бы мать мальчика завещала ему свое состояние, а он не был «эмансипирован», то состояние это стало бы собственностью Регула, чего, видимо, жена его, разведшись с ним, и не хотела.

[402] У мальчика было много лошадок... были собаки... были соловьи, попугаи, дрозды...— Любопытное свидетельство о том, чем развлекались дети богатых родителей — «лошадки» — mannuli — галльская порода малорослых лошадей, вроде пони. — По представлению древних, умершего ждала за гробом жизнь, похожая на его земную. Поэтому в могилу клали одежду, украшения, пищу, питье. Воину давали с собой его оружие, ремесленнику его инструменты, ребенку игрушки — в костер бросали то, что любил покойник. Регул устроил сыну настоящую тризну.

[403] ...а берег захватил под свои статуи. — Богатые люди разбивали при своих домах на окраинах города большие парки. Они бывали уставлены статуями, ср. парк Домиция Тулла со множеством статуй (VIII.18.11); или виллу императора Адриана. «Оригинальность» Регула была в том, что он ставил статуи, изображавшие его самого.

[404] В самое нездоровое время он не дает покоя городу... — Рим был расположен в нездоровой местности; малярия свирепствовала в нем с конца лета, когда, по словам Горация, «каждый отец и мать бледнеют за своих детей» (Письма I, 7, 7). Все, кто мог, уезжали на это время из города. Желавшие показать Регулу свое сочувствие, вынуждены были оставаться в Риме.

[405] Аррий Антонин — консул 69 и 97 гг.; один из старых консуляров, которые, как его друг Вестриций Спуринна, поддержали кандидатуру Нервы на престол. — Дед с материнской стороны императора Антонина Пия.

[406] ... по авторитетности и возрасту ты первый в Риме... — Он родился между 30 и 35 гг. н. э.

[407] ..медовая речь Гомерова старца... — красноречивого Нестора.

[408] ...твои писания пчелы наполнили цветочным медом. — Пчела была символом приятной сладостной речи. Рассказывали, что на уста Платона и Пиндара в детстве опустились пчелы, сообщившие им дар красноречия.

[409] ...твои греческие эпиграммы и мимиямбы. — Первоначально под эпиграммой понималась надпись на памятнике или каком-нибудь художественном произведении. Впоследствии у александрийских поэтов эпиграммой называлось небольшое стихотворение, сюжет которого был взят из области литературы, искусства в частной жизни. — Мимиямб — небольшая сценка, написанная ямбом на сюжет из реальной жизни, весьма реалистически разработанный. Сохранились мимиямбы Герода, великолепные бытовые сценки (есть русский перевод Г. Ф. Церетелли. Тифлис, 1929 г.). Жил в III в. до н. э., современник знаменитого александрийского поэта Каллимаха, автора элегий, небольших поэм и эпиграмм.

[410] Созий Сенецион — см. 67 .

[411] Варизидий Непот — ближе не известен.

[412] Г. Кальвизий — см. 65 .

[413] ...полугодовой трибунат...— Термин этот, часто встречающийся в надписях, не ясен. Домашевский (Rangordnung 41,48,130) считает его низшей степенью трибуната; «полугодовой трибун» командовал легионной кавалерией и получал половинное содержание; Моммзен (Rom. Staatsrecht, Bd. I, S. 346, n. 2) полагает, что служба военного трибуна при империи вообще длилась полгода.

[414] Юлий Спарс — консул 88 г., богатый друг Марциала (12, 57)

[415] Эсхин прочел родосцам... — Анекдот этот уже был рассказан Плинием: см. 162 .

[416] ...мою речь слушали с таким вниманием...— Может быть это была речь «Против помощников Классика» (III.9) или «За Басса» (IV.9).

[417] Юлий Назон — молодой человек, известный только из писем Плиния. Смерть его старшего брата упомянута в V.21.3; о его кандидатуре в квесторы см. VI.6 и 9.

[418] О Лаврентинуме см. II.17. «Огород» (hortus) — означает и сад и огород. В Лаврентинуме был сад, засаженный фиговыми деревьями и шелковицей, был и «деревенский богатый огород» (§ 15); иными словами, и Плиний и его домашние были щедро снабжены и овощами и фигами, занимавшими в свежем и сушеном виде важное место в пище италийца. Кроме того, есть основание думать, что там имелся и скот. См. 258 . Во всяком случае, доход с Лаврентинума не исчерпывался одними литературными произведениями.

[419] ...в других местах полный амбар, а здесь ящик со своими писаниями. — Свитки ставили в круглые или цилиндрические коробки, которые делали из букового или кипарисового дерева. Называлась такая коробка scrinium.

[420] Катий Лепид — ближе не известен.

[421] О Регуле см. 19 и IV.2.

[422] ...разослал тысячи переписанных экземпляров... с обращением прочесть эту биографию... — Редкий случай опубликования своего произведения частным лицом. Публикацией в то время обычно занимались книготорговцы. — Переписывали произведение Регула его собственные рабы-переписчики или он отдавал его в специальное «бюро переписки», вроде того, которое устроил друг Цицерона Аттик. — Регул обратился к муниципальным властям (вероятно, того города, где был патроном). Декурионы — члены городского совета.

[423] «оратор — это плохой человек, не умеющий говорить». — Ср. определение Катона Старшего: «оратор — это хороший человек, умеющий говорить». — О Сенеционе и его вражде с Регулом см. I.5.3.

[424] ...как базарный фокусник... — Circulater — хозяин бродячего цирка, показывающий своих обученных зверей: «вошли три свиньи в намордниках с колокольчиками... я подумал, что фокусник заставит их показывать разные штуки, как это делается перед уличной публикой» (Petr., Cena, 47).

[425] Матур Арриан — см. 289

[426] Ты поздравляешь меня с получением авгурата... — Было четыре особо почетных жреческих коллегий: понтифики, авгуры, эпулоны и decemviri sacris faciundis. Членами их были сенаторы, упоминавшие в перечне своих должностей жреческое звание как особо почетное наряду с консулатом или наместничеством в Азии или Африке.

[427] Другие звания... можно и пожаловать и отобрать...— Плиний имеет в виду светские должности, жреческие все были пожизненными.

[428] Секст Юлий Фронтин — трижды консул (73 г., 98 г. и 100 г.). Плиний называет его вместе с Кореллием Руфом самыми уважаемыми людьми в Риме (V.1.5). В 96 г. был назначен Нервой «смотрителем вод» (curator aquarum), написал книгу «О водопроводах города Рима».

[429] ...из года в год называл меня, словно выбирая на свое место. — Ежегодно в определенный день каждый авгур называл человека, которого считал достойным себе преемником. При Принципате понтификов и авгуров выбирал сенат; принцепсу принадлежало право рекомендации; Плиний просил Траяна «продвинуть его в авгуры или эпулоны» (Х.13). Выбранное лицо соответственная коллегия «кооптировала».

[430] Корнелий Урс — ему направлены письма V.20; VI.5 и, может быть, VIII.9. Ближе не известен.

[431] Высказаны были разные мнения... — Письмо Плиния — главный источник сведений о Юлии Бассе. Два частных лица предъявили ему при Веспасиане обвинение, вероятно, в вымогательстве; Мария Приска обвиняли в этом же «многие частные лица», см. III.9.4. Выслан он был Домицианом по какому-то политическому делу: Нерва уголовных преступников не возвращал.

[432] Помпоний Руф — см. 338 . — Феофан известен только по этому письму. Нет никаких оснований считать его «инквизитором», каким был Норбан в деле Классика, III.9.

[433] ...рассказать о заговоре доносчиков... — Плиний намекает на организованный заговор против наместника: во главе его стоял Феофан, нанимавший доносчиков, которым в случае успешного исхода дела обещана была награда. Возможно, что и сам он был выдвинут врагами Басса с обещанием соответственной «премии» (§ 20).

[434] Остальные его поступки... заслуживали... одобрения. — Обвинения в жестокости (saevitia) были, видимо, так необоснованы, что сенат не принял их во внимание, ограничившись разбором обвинений в вымогательстве. «Жестокие поступки» наместника заслуживали одобрения, если это были, например, высылка из провинции людей, подстрекавших к мятежу, или казнь заведомых преступников.

[435] ...Он говорил многим и самому принцепсу... — Имеется в виду в частной беседе.

[436] О сатурналиях см. 257 . Интересно, что чисто италийский праздник празднуют в греческой столице Вифинии.

[437] По закону обвинителю дается шесть часов и девять обвиняемому.— См. 116 .

[438] Лукцей Альбин. — Товарищ Плиния в деле Классика, 329 .

[439] Геренний Поллион — консуляр, ближе не известен.

[440] ...после двух выступавших консуляров...— Руфа и Поллиона, поддержавших обвинение.

[441] Имя Гомулл редко среди сенаторов; он, вероятно, консул 102 г., позже легат в Каппадокии. — Цезий Котий Фронтон см. II.11.3, 197 .

[442] Бебий Макр, консул будущего года, заявил, что Басс виновен по закону о вымогательстве; Цепион Гиспон, что Бассу надо оставить звание сенатора...— Разница между двумя предложениями была в том, что предложение Цепия Гиспона избавляло Басса от ignominia (позора), обычно связанного с осуждением за вымогательство,— Бебий Макр был префектом военной казны, управлял Бетикой и Азией, консул 101 г.

[443] ...«дать ему судей»... — см. 195 .

[444] ...в траурном, одеянии. — Т.е. в одежде темного цвета и с отпущенными волосами.

[445] Стаций Сабин — уроженец города Фирма (Пицен) и его патрон, друг Плиния, очень ценившего его литературный вкус, военный (IX.2.4). См. VI.18 и IХ.18.

[446] Сабина — вероятно, родственница Стация Сабина.

[447] ...он не должен получить ни свободы... ни легата: хозяйка дала его своему рабу. — Отпуск раба на волю по завещанию был очень распространен. Воля завещателя должна была быть выражена в строго определенных терминах: «Liber asto Modestus» («Да будет Модест свободен») или «Iubeo Modestum esse liberum» («Приказываю: Модесту быть свободным»). «Volo Modestum esse liberum» («Желаю, чтобы Модест был свободен») — такая фраза уже не имела силы категорического приказа: исполнить желание умершего или нет, зависело от совестливости наследника. Ошибка Сабины заключалась в том, что в завещании она не написала: «Iubeo Modestum liberum esse», — поэтому Модест считался по-прежнему рабом и на легат никакого права как раб не имел. — Легатом называлось распоряжение завещателя наследнику выдать такую-то сумму или такие-то вещи определенному лицу.

[448] Корнелий Минициан — см. 326 .

[449] Валерий Лициниан — известен только из этого письма.

[450] «...какую игру ведешь ты, Судьба? сенаторов делаешь учителями, учителей сенаторами». — Ср. Ювенал 7, 197: «если захочет судьба, из ритора консулом станешь».

[451] ...не имеют права носить тогу... — Тога была национальной одеждой римлян, которую запрещено было носить провинциалам, не имевшим римского гражданства. Вергилий назвал римлян «владыками мира, народом, облеченным в тоги». Тога была настолько характерной приметой римлян, что во время массового их избиения, организованного Митридатом в Малой Азии в 89 г. до н. э., она служила главным опознавательным признаком римлянина. Это был большой кусок шерстяной белой материи (в 2—3 раза больше, чем рост человека, ее носившего), выкроенный в форме эллипса. Кусок этот определенным образом обертывали вокруг тела.

[452] Он хотел закопать живой старшую весталку... он вызвал остальных понтификов в Регию... — По представлению римлян государство есть единая, только расширенная, семья. И как священным центром дома является очаг, так центром этой семьи — государства — считается очаг в храме богини Весты. На нем горит неугасимый огонь, за которым наблюдают весталки, служительницы Весты. Их шестеро; главный жрец (pontifex maximum), каковым со времен империи является император, выбирал для этого служения в самых известных аристократических домах Рима девочек от 6 до 10 лет и вручал их заботам Старшей весталки (Vestalis Maxima). По уверению Плутарха, они проводили первые 10 лет, обучаясь сложным обязанностям богослужебного ритуала, вторые 10 они их выполняли, последнее десятилетие обучали новеньких. Весталки жили недалеко от храма Весты; недалеко находилась и Регия, местопребывание главного жреца, который держал за ними верховный надзор; если по вине какой-то из них потух на очаге огонь (это считалось страшным предзнаменованием), он наказывал виновную розгами, за нарушение целомудрия, которое они должны были строго соблюдать в течение 30 лет своего служения, присуждал к смертной казня. Весталки были окружены большим почетом: перед этими строгими фигурами в своеобразном одеянии, очень напоминающем одежду современных монахинь — ниспадающее до плеч головное покрывало, веревка, перетягивающая по талии длинную до пят одежду; медальон на груди — расступались все; сам консул сходил с дороги; если им на пути встречался осужденный на казнь преступник, его миловали; человек, которого сопровождала весталка, был неприкосновенен. Весталки были лицами sui iuris, т. е. не находились под опекой отца или брата, как прочие женщины; могли распоряжаться своим имуществом, делать завещания, выступать свидетельницами в суде. Но наказание уличенным в нарушении целомудрия было страшным: их замуровывали в подземной келье. Слова Плнния о понтификах (коллегия их состояла из 15 человек), которые хлопочут около осужденной на казнь (§ 7), становятся понятны из рассказа Плутарха, который был очевидцем всей этой страшной церемонии («Нума» 10): осужденную клали на носилки, плотно закрывали и обматывали ремнями, так, что она не могла издать ни звука, который можно было бы расслышать. Через весь город ее несли к Коллинским Воротам, а там, развязав, по приставной лестнице сводили в подземелье, где стояли застланное ложе, горящий светильник, кувшин с водой и немного еды. Затем лестницу убирали, подземелье закрывали и засыпали сверху землей. «Нет зрелища страшнее», — прибавляет Плутарх.

[452] Плиний сомневается в виновности Лициниана, но Нерва, вернувший всех, кого Домициан сослал, кроме уголовных преступников, приговор Лициниану не аннулировал. Светоний (Домиц. 8,4) считал вину весталок несомненной. Суд над ними происходил дважды: на первом суде три или четыре из них были признаны виновными; им было разрешено покончить самоубийством, Корнелия была оправдана. Почему Домициан опять возобновил это дело, спустя семь лет после первого суда? Он «неистовствовал» (fremebat... aestuabatque) потому, что его поступок, пусть шепотом, но осуждали; Корнелия и Целер (см. ниже) настаивали на своей невиновности. У подножия Албанской горы находилось много дач, в том числе Нерона и Домициана.

[453] ...растлил... дочь своего брата... — О связи Домициана с племянницей см. Светон. Домиц. 22.

[454] «...он победил и справил триумф». — Домициан в 84 г. отправился в поход против германского племени хаттов, которых несколько потеснил. Серьезная опасность грозила со стороны Дунайской границы, так как дакийские племена объединились под главенством Децебала; римская армия дважды потерпела поражение. В Паннонии и Германии начался ряд неудач. Домициан поторопился заключить мир с Децебалом, обязавшись платить ему дань.

[455] ...но как невинную несомненно. — Т. е., по всеобщему мнению, она была невинна.

[456] ...у нее зацепилась стола... — Длинная, доходившая до пят одежда.

[457] ...Целер... упорно кричал, когда его секли розгами в комиции... Целер — лицо неизвестное. Казнили его «по старинному обычаю»: засекли розгами. Казнь происходила на Комиции, древнейшем месте собраний римского народа.

[458] О Сенеционе см. 345 . — Лициниан отступился — т. е. отказался от защиты.

[459] ...ссылку, словно в награду, определил сносную. — Отказ Лициниана от защиты означал признание вины. Этот отказ оправдывал Домициана, чем и объясняется его радость и мягкость по отношению к Лициниану. — Конфискация имущества всегда соединялась с приговором о ссылке; разрешение что-то себе взять было милостью. В эпоху раннего Принципата ссыльным разрешалось выделить себе до 1/12 своего имущества, но это было именно милостью, а не законом.

[460] Матур Арриан — см. 4 .

[461] Эгнатий Марцеллин — консул 116 г.

[462] Писец умер... до выплаты жалованья. — Scribae — писцы — всегда сопровождали магистратов, отправлявшихся в провинцию. Кому кого сопровождать, решалось ежегодно по жребию. Жалование им шло, по-видимому, с момента их прибытия в провинцию. Величина его неизвестна.

[463] ...обратился к Цезарю... с вопросом, как угодно поступить с этой платой. — В конце своей должности магистрат обязан был привести в порядок счета с казной. По Lex Julia de residuis pecuniis, «тот, у кого... застряли государственные деньги, подлежит суду». — Флавии отделили государственную казну — aerarium — от личной императорской — fiscus, — но принцепса продолжали считать главным начальником и смотрителем эрария. Траян старался ослабить императорский контроль над сенатскими провинциями, но и провинциалы и магистраты этих провинций продолжали обращаться к императору, а не к сенату.

[464] ...народу... — государственной казне. О префектах эрария см. 57 .

[465] Бебий Макр — см. 301 ; Цецилий Страбон — консул 105 г.

[466] ..молва о его поступке разнеслась до тех пределов... — Матур был в это время в Египте.

[467] Радуюсь, что ты прибыл в город здравым и невредимым. — Путешествия по Италии были отнюдь не безопасны. См. VI.25.

[468] ...хочу закончить работку, которой сейчас занят. — У Плиния в Тускуле не было виллы; он гостил у кого-то из друзей. — «Работка» (opusculum): Плиний никогда не говорит так о своих речах; по-видимому, он имеет в виду свои стихи.

[469] ...предоставить право нанимать учителей только родителям... я хотел бы, чтобы сумма, которую я должен внести, была как можно больше. — Обучение в Риме было очень долго делом совершенно частным; государство в него не вмешивалось, кроме очень редких случаев. Империя начинает покровительствовать образованию, обеспечивая учителям ряд привилегий (они освобождены от, воинской повинности, от участия в посольствах от городов — члены таких посольств ездили на свой счет — от обременительных муниципальных и жреческих должностей, от постоя) и учреждая государственные школы. Веспасиан первый назначил греческим и латинским риторам содержание от государства: 100 тысяч сестерций годовых. Города заводят у себя школы: Геллий упоминает школу в Беневенте (Атт. ночи 16.6.2); Плиний говорит о многих местах, где учителей нанимают от города (§ 6). Претендентов на место городского учителя находилось много, потому что, помимо вышеупомянутых привилегий, оно обеспечивало верный заработок: учитель получал свою «зарплату» от города независимо от числа учеников и мог не бояться того злого издевательства, которому, по свидетельству Августина («Исповедь» V,12,22), подвергался в Риме учитель частной школы, от которого ученики разбегались, как только приближался срок уплаты. Конкуренты пробирались к желанному званию часто кривыми путями: протекция влиятельного лица, умелая лесть членам городского совета, иногда, может быть, прямая взятка — все пускалось в ход, и часто во главе школы оказывался человек недостойный. Плиний предлагает родителям открыть в Комо «родительскую школу»: выбор учителя будет зависеть не от городского совета, а от самих родителей, забота о собственных детях сделает их выбор особо внимательным; не захотят они и тратить своих денег даром. Разговор о школе завязался, вероятно, случайно: жители Комо пришли, как того требовал этикет, приветствовать своего знаменитого земляка, и Плиний обратил внимание на подростка еще в претексте (в тоге с красной каймой, которую носили до совершеннолетия). Интересны основания, которые Плиний приводит, указывая на выгодность своего плана: соображения чисто хозяйственные («дома меньше расходов») сочетаются с заботой о поддержании чистой нравственной атмосферы, в которой будут расти дети, и указанием на важность родительского за ними присмотра. Интересны и замечания самого Плиния, вкрапленные в этот деловой разговор: он хорошо знает человеческую душу, занятую только собой и своим («небрежные к чужому»...) и в то же время способную к такому чистому, бескорыстному чувству, как любовь к своему родному городу. Эта любовь италийца к «малой родине», к этому единственному углу на земле, где он впервые почувствовал всю сладость домашнего очага, увидел всю красоту мира, засвидетельствована множеством надписей, рассказывающих о том, что сделал для своего родного города тот или другой его уроженец. Можно сказать, что, когда Плиний говорит о любви к своему городу, устами его говорит вся древняя Италия.

[470] ...высмотри, кого бы прельстить учительским местом. — Вокруг Тацита, как и вокруг Плиния, собирался кружок Studiosi: крупные ораторы, как и крупные юристы, были и советниками и учителями приходившей к ним молодежи. Учителя с установившейся репутацией, вроде Юлия Генитора, в Комо, конечно, не поехали бы, но для начинающего жизнь юноши учительское место могло быть весьма желанным. Прося Тацита подобрать учителя для Комо, Плиний целиком полагался на его оценку. В IV в. миланские декурионы с подобной же просьбой обратились к Симмаху — человеку, известному своей литературной и политической деятельностью. Он прислал им Августина («Исп.» 4, 13).

[471] ...пусть они обсуждают, пусть выбирают. — Если бы претендентов на учительское место приехало несколько, то между ними устраивали своего рода конкурс.

[472] Патерн — см. I.21.

[473] ...свои гендекасиллабы...— Стихотворный размер, которым писали стихи самого разнообразного содержания. В переводе «гендекасиллаб» значит «одиннадцатислоговой». Схема этого размера:

[473] (( — (( — ( — ( — —

[473] Его ввел в римскую поэзию Катулл, заимствовавший его от александрийцев. Писание стихов в это время стало некоей модой: старые почтенные консуляры вроде Вестриция Спуринны и Аррия Антонина пишут стихи; ими «забавляется» Плиний. Те же темы, которые перечисляет Плиний, найдем и в поэзии Марциала.

[474] ...легкой мысли нескромная усмешка.— Катулл 16. Так же извинял вольность своих стихов Марциал, Овидий. Тр. 2,354; Апулей. Апол. 11.

[475] Миниций Фундан — близкий друг Плиния: I.9; V.16; V1.6; друг Плутарха, дважды им упоминаемый; сменил Плиния в должности префекта Сатурновой казны, консул 107 г. Ему, проконсулу Азии в 124—125 гг., был направлен эдикт Адриана о христианах (Евсевий. Церк. ист. 4,9,1—3). Родом из Цизальпинской Галлии.

[476] Л. Азиний Руф — (вероятно) легат Кв. Помпония Руфа, проконсула Африки в 109—110 гг.

[477] ...в наш век выгодной бездетности... — О выгодном положении бездетного человека, за которым наперерыв ухаживают в расчете на его наследство, красноречиво рассказали Гораций. Сат. 2,5 и Ювенал 3 и 10.93—130. См. 272 .

[478] Сатурий Фирм — ближе не известен; может быть, родственник Г. Сатурия, правителя Ретии в 80 г.

[479] …в этот самый год квестором должен стать.. Азиний Басс...— Из двадцати квесторов двое ведали городскими делами, двое состояли при принцепсе, четверо при консулярах, которые, отправляясь в провинцию, имели право выбрать себе квестора. После этого выбора остальные двенадцать уезжали в назначенные им по жребию провинции.

[480] ...юноша достоин, чтобы ты.. взял его вместо сына. — Отношения квестора к магистрату, к которому он был прикомандирован, рассматривались, по старой традиции, как отношения сына к отцу.

[481] Валерий Павлин — сын прокуратора Нарбонской провинции, родом из Форума Юлия (н. Фрежю); под этим городом у него были земли. Выступал в суде над Бассом (IV.9.20). Письма к нему касаются литературы, домашних и государственных дел.

[482] ...я должен был говорить у центумвиров... — Напомним, что заседания центумвиров происходили в Юлиевой Базилике, прямоугольном здании (109 м дл., 40 м шир.), с открытыми галереями второго этажа. Колоннами базилика делилась на три нефа, в ней находилось четыре возвышения (tribunalia), где и заседали судьи. Нефы и галереи верхнего этажа заполняли слушатели. О суде центумвиров см. 22 .

[483] ...простоял не шелохнувшись целых семь часов. — Адвокат, выступая по одному делу, говорил обычно один час, а то и меньше. Заседание суда начиналось обычно в 7—8 ч. утра и заканчивалось, самое позднее, в 2—3 ч. дня. Плиний провел в суде весь рабочий день.

[484] Клузиний Галл — ближе не известен. Ему отправил Плиний описание своего Лаврентинума (II.17) и Вадимонского озера (VIII.20).

[485] Кореллия Гиспулла — дочь консуляра Кореллия Руфа, для сына которой Плиний подыскивал учителя (III.3) — Г. Цецилий упомянут IV.12.4., консул 108 г.

[486] ...ее отец... ума тонкого. — О Кореллии Руфе см. I.12.

[487] Корнут Тертулл — близкий друг Плиния, его сослуживец по должности префекта Сатурновой казны.

[488] ...затевает новую тяжбу в расчете иметь дело лишь с женщиной. — Намек темный. Об уголовном преступлении не может быть и речи: это подтверждено и самым словом «lis» — «тяжба» и отсутствием обвиняемой.

[489] Аррий Антонин — см. IV.3.

[490] ...как говорит Лукреций...— Лукр. 1,832; 3, 260. Трудно говорить о «нищете» языка, столь богатого синонимами, различающего тонкие оттенки. Цицерон защищал богатство латинского языка (de fin. 1,2—3 и 3,10).

[491] Кальпурния Гиспулла — единственная оставшаяся в живых дочь Кальпурния Фабата, деда Плиниевой жены, которую она воспитывала, так как девочка рано осталась сиротой.

[492] ...ее учила любовь, лучший наставник. — Чтобы понять и оценить поведение жены Плиния, надо помнить, что девушку выдавали замуж очень рано, часто за человека значительно старше ее, и если это был хороший человек, то он становился для жены другом и учителем. Муж вводит ее в новую жизнь, знакомит с обязанностями, ей еще неизвестными, рассказывает о той жизни, которая идет за стенами дома. Он заставляет ее учиться дальше. Плиний, конечно, рассказывал своей юной жене, в каком деле он выступает, почему берет на себя роль защитника, объяснял ей значение рецитаций, говорил о своих занятиях литературой. Ответом было восторженное преклонение, наивное и трогательное. Отношение самого Плиния к жене проникнуто часто римским пониманием брака: римлянин видит в жене подругу и соучастницу всей жизни, но таковой она может стать только если его внутренняя жизнь, его умственные интересы будут ей понятны и станут близки. Создать это духовное единство и стремился Плиний, видя в нем прочный фундамент для крепнущего единодушия.

[493] Ты почитала мою мать...— Плинию, сестру Плиния Старшего.

[494] Новий Максим — сын или брат Д. Новия Приска, консула 78 г.

[495] ...печаль прибавила силы и горечи.— Эпитеты и такие слова, как «горечь», «скорбь», заставляют думать о политическом памфлете. Направлен он был против врага Максима Планты? См. IХ.1. Это произведение ходило по рукам (V.5.7) и Максим читал его, рассчитывая опубликовать.

[496] Велий Цериал — ближе не известен.

[497] Дочери Гельвидия — Приска Младшего. Они, видимо, недавно вышли замуж, и это были их первые роды.

[498] Моя любовь к их покойному отцу крепка и неизменна; ее засвидетельствовали и моя речь и мои произведения. — Плиний обвинил в суде Публиция Церта, доносчика, погубившего Гельвидия, и написал речь «Отмщение за Гельвидия».

[499] ...остается теперь один сын... — Дальнейшая судьба сына неизвестна.

[500] Семпроний Руф. — О нем известно только, что он был консулом 113 г.

[501] ...я член его совета... — Это письмо (VI.22 и 31) — главный источник ознакомления с этим «consilium principis — «советом принцепса»: в его состав, который не был постоянным, входили опытные администраторы и государственные люди, сенаторы и всадники; император (здесь имеется в виду Траян) созывал его по каким-либо случаям, требовавшим обсуждения, но волен был принять или отвергнуть поданный совет.

[502] Виенцы справляли у себя «гимнический агон»... Требоний Руфин его... запретил навсегда. — Главный город в Нарбонской Галлии на левом берегу р. Роны. — В обычае древних было, умирая, увековечивать память о себе в родном городе каким-нибудь даром: оставляли деньги на сооружение какого-либо общественного здания или храма, на устройство ежегодного поминального обеда, на который приглашался весь город; на гладиаторские игры. Южная Галлия с давних пор находилась под сильным греческим влиянием, и покойный виенец завещал устроить агон греческого типа, т. е. состязания в музыке и поэзии и в атлетических выступлениях. Такие агоны устраивали Нерон и Домициан, и они вызвали в римском обществе взрыв негодования. Тац. Анн. 14, 20—21; Пл. Ест. ист. 15. 19; 29, 26—27: Марц. 7,32; молодежь готовилась к ним под руководством учителей-греков в «гимнасиях», которые считались училищами безделия и разврата. Требоний Руфин, римлянин старого закала, запретил «гимнический агон». Он был во Виене дуумвиром (во главе городского совета стояло два дуумвира) и явно превысил свою власть, действуя единолично, не созвав городского совета, который своим декретом принял и утвердил дар завещателя.

[503] Юний Маврик — см. I.5. Он имеет в виду Quinquennalia, учрежденные Домицианом: состязания в музыке и поэзии, конные и гимнастические. Свет. Домиц. 4.

[504] Вейентон — был видной фигурой при Флавиях: трижды консул. И Плиний и Ювенал (Сат. 3,195; 4,113—129; 6,113) считали его доносчиком, но тайным. Ювенал называет его «осторожным», а Аврелий Виктор (de Caes 12, 5) пишет, что он «погубил многих тайными обвинениями». Так же думал и Плиний (I.5). — Катулл Мессалин — консул 73 г. и 85 г., назван у Тацита (Агр. 45,1) в списке доносчиков. Страшную характеристику его, вполне совпадающую со свидетельствами Плиния, дает Ювенал (4,113—116).

[505] Помпоний Басс — консул 94 г., был легатом в Галатии — Каппадокии 95—100 гг., организовал алиментарные учреждения Траяна в Центральной Италии.

[506] ...ты, как и полагается мудрому человеку, умело распределяешь свой досуг... — Ср. «размеренную жизнь» Спуринны (III.1.2) и самого Плиния (IX.36) — Басс интересовался философией.

[507] ...законами, которые предлагают досуг человеку в летах. — Сенаторы освобождались от своих обязанностей по закону Августа (de sensu habendo) в 70 лет, впоследствии возраст этот был снижен до 60.

[508] Фабий Валент — известен только из Плиния.

[509] ...я юношей выступал... — см. I.18.3.

[510] ...дружба принцепса отвлекла от адвокатских обязанностей. — «Друзья принцепса» — это члены его совета. Эти люди были слишком заняты, на них возлагались часто слишком ответственные и важные обязанности; заниматься адвокатурой было некогда.

[511] Дружба хороших людей помогала, вредила, опять помогает. — Плиний неоднократно говорит об опасности, которой он подвергался при Домициане: I.5; III.11; VII.27.14; 33.7—8. Его добрые отношения с кружком Гельвидия были ему, конечно, во вред; помощь таких людей, как Фронтин или Кореллий, конечно, помогала.

[512] Мезий Максим — ближе не известен. См. III.20.

[513] В недавних комициях...— в январе 105 г.

[514] Об этом позаботится тот, кто стоит над нами.— Т. е. император.

[515] Мецилий Непот — см. II.3.1.

[516] ...чтобы я просмотрел и исправил мои произведения, которые ты старательно приобретал. — Речь идет, очевидно, о речах Плиния: Непот — сам человек «красноречивый» и красноречием интересующийся. См. II.3. Просьба об исправлении объясняется тем, что при переписывании текста переписчиком, не всегда образованным и всегда торопившимся, неизменно вкрадывались ошибки, иногда искажавшие смысл текста, а то и делавшие его совсем непонятным. Исправить эти ошибки мог лучше всего, конечно, автор, и о таких исправлениях и просил Плиния Непот.

[517] ...будущий правитель огромной провинции... — Африки или Азии.

[518] Помпей Фалькон — друг Плиния, командовавший легионом в Ликии — Памфилии между 101—105 гг.

[519] Сентий Авгурин — сенатор, был проконсулом Македонии. О его похвалах стихам Плиния см. IX.8. О вошедшем в моду стихотворстве см. 473 .

[520] Вибий Север — ближе не известен.

[521] Герений Север — консуляр, ближе не известен. — Корнелий Непот — современник Катулла и Цицерона; написал биографии знаменитых мужей древности (de viris illustribus); сохранились только 23 биографии полководцев не римлян, краткая биография Катона Старшего и биография Аттика, друга Цицерона.— Тит Катий — философ. И он и Непот — уроженцы Цизальпинской Галлии, вероятно, медиоланцы. — Наличие библиотеки для культурного римлянина было настолько обычно, что Витрувий (римский архитектор I в. н. э.) оставил указания, в какой части дома ее устраивать. Обычай украшать библиотеку портретами и бюстами знаменитых писателей был широко распространен. См. I.16.8; III.7.8.

[522] ...заказать с них копии в рисунке и в красках. — Римская портретная скульптура поражает своим реализмом. Этот реализм был во вкусе общества, и Плиний его и требует. Вспомним, как он любуется реалистическим изображением старика (III.6.2—3).

[523] Роматий Фирм — декурион в Комо, которому Плиний помог войти в сословие всадников. Письмо обращено к нему как к члену судейской коллегии. Отсутствие в судебном заседании без уважительной причины каралось штрафом. Присяжными в уголовных судах были всадники и сенаторы. Список находился у претора.

[524] Лициний Сура — друг и правая рука Траяиа. Как и Сервиан, он был членом той группы, которая поддерживала Траяна, а позже Адриана. Он начал, как и Плиний, с адвокатуры. Управлял Белгикой, был трижды консулом, искусный дипломат и политик.

[525] ...вопрос, достойный твоей глубокой учености. — О его учености и красноречии упоминает Марциал (1,49,40; 6, 64, 13; 7, 47). Интерес к явлениям природы засвидетельствован для того времени «Естественной историей» Плиния и «Вопросами о явлениях природы» Сенеки.

[526] ...источник... сбегает по скалам... и впадает в Ларий. — Плиний верно описал этот источник около Торно. Леонардо да Винчи знал его как «источник Плиния». Описан он и в «Естественной истории» Плиния (2, 232). — Римляне любили, чтобы в беседках, где они устраивали летние столовые, или около них была вода. В Помпеях, в столовой Корнелия Тегета, устроенной в садике, вода, бившая из фонтана в нише, стекала в бассейн, откуда шла небольшим протоком между ложами, а посередине беседки опять била фонтаном; в доме Салюстия, рядом с беседкой-столовой, в садике находился водоем с фонтаном. — Ларий — озеро Комо.

[527] Некий скрытый воздух то расширяет истоки источника, то закрывает их...— Согласно теории стоиков, утверждавшей, что вселенная дышит и что этим дыханием объясняется ряд явлений.

[528] .. в скрытых водяных жилах есть определенное количество воды... — Плиний представляет себе, что между водой в источнике и теми водяными жилами, которые его питают, должно существовать равновесие. Оно нарушается, если источник получил воды больше, и должно быть восстановлено отливом из него воды.

[529] Анний Север — см. II.16.

[530] Помпония Галла — вероятно, дочь претория Помпония Галла Дидия Руфа. Астудий Куриан и Серторий Север — лица не известные.

[531] Куриан стал просить... — Куриан рассчитывал, опираясь на отказ Плиния, воздействовать на остальных сонаследников и понудить их к отказу и от их доли наследства.

[532] ...одаривать человека состоятельного и бездетного чести не делает. — См. II.20; IV.15.3.

[533] ...если я отдам свою часть, ему это на пользу не будет...— Если бы Плиний отдал Куриану свою долю, это свидетельствовало бы только о его щедрости; если же он откажется принять ее по завещанию, то это значит, что он признает завещание несправедливым.

[534] Я готов отступиться, если мне станет ясно, что он лишен наследства несправедливо. — Завещатель имел право лишить наследства прямого наследника и завещать свое имущество кому угодно. Прямой наследник по праву, установленному в суде центумвиров, должен был получить не меньше 1/4 состояния завещателя, если только не были доказаны причины, по которым завещатель его устранил. Наследник мог начать процесс против названных в завещании наследников; если он его выигрывал, то получал не четверть, а все, но должен был судом истребовать у лиц, названных в завещании, их доли. Куриан собирался судиться со всеми сонаследниками, кроме Плиния, которому он предлагает роль посредника, целиком полагаясь на его совесть.

[535] Коррелий и Фронтин. — О них I.12 и IV.8.3. Оба были приглашены как бы на семейный совет, обычно разрешавший все семейные дела и споры.

[536] Боялись, как бы не выйти из суда центумвиров уголовными преступниками. — Вспомним попытку Регула устроить ловушку Плинию во время процесса Арриониллы (I.5.4—7).

[537] Гратилла и Рустик — о них см. III.11.3, 345 .

[538] ...в храме Согласия... — Храм этот находился в северо-западном углу Форума.

[539] ...но израсходовала на легаты. — Завещатель мог выделить из завещаемого наследства любую сумму как подарок (легат) кому он хотел, при условии, что прямому наследнику осталось не меньше 1/4 всего завещанного.

[540] Калъпурний Флакк — консул 96 г.

[541] Я получил прекраснейших дроздов...— Дрозды были у римлян одним из любимейших кушаний. Их ловили и держали тысячами в особо устроенных птичниках. Цена на дроздов в середине I в. до н. э. на римском рынке была 12 сестерций за штуку: стоимость 1,5—2 пудов пшеницы.

[542] ...счесться... не могу ни тем, что у меня есть в Лаврентинуме из города, ни тем, что есть в море: погода бурная.— См. II.17.26—28.

[543] Диомед — знаменитый греческий герой, воевавший под Троей. Встретясь в бою с Главком, сражавшимся на стороне троянцев, и видя его редкое мужество, он остановил юношу и стал расспрашивать, кто он и откуда. Оказывается, дед Диомеда был другом и гостеприимцем Главкова деда. Оба героя заключают дружбу и тут же на поле боя обмениваются подарками:

[543] В свое время у Главка рассудок восхитил Кронион:

[543] Он Диомеду герою доспех золотой свой на медный,

[543] Во сто ценимый тельцов, обменял на стоящий десять.

[543] Илиада, VI, 234—236.:

[544] Титий Аристон — см. 124 .

[545] ...упрекали меня за то, что я писал такое и рецитировал. — Это казалось непристойным для сенатора. Плиний, оправдывая свое поведение, ссылается только на сенаторов.

[546] ....я слушаю комедии, я и смотрю мимы...— Плиний «слушает» комедии, а не «смотрит» их: драматические произведения все реже появляются на сцене. — Мимы — веселые, бойкие сценки из народной жизни, часто непристойные. — Сотад — греческий поэт IV в. до н. э., грубый и непристойный.

[547] Кальв — современник и друг поэта Катул... и сам поэт. —Азиний Поллион — видный государственный деятель времени Цезаря и Августа; основатель первой публичной библиотеки в Риме. Он же ввел обычай публичных чтений (рецитаций). Писал трагедии, речи, оставил сочинение о междоусобной войне, — Валерий Мессала Корвин (64 г. до н. э.—9 г. н. э.), друг Октавиана, оратор и поэт; к его литературному кругу принадлежали Овидий и Тибулл. — Гортензий — знаменитый оратор, соперник Цицерона. — Брут — убийца Юлия Цезаря.— Сулла — диктатор (последний век республики). О любовных стихах Брута и Суллы ничего неизвестно. — Катулл — консул 101 г. до н. э., победитель комаров.— Сцевола — консул 93 г. до н. э. Крупный юрист и прекрасный оратор. — Торкваты: консул 65 г. до н. э. и его сын, которому Катулл написал «Свадебный гимн», одно из лучших своих произведений. О стихах Сцеволы и Торкватов нет никаких упоминаний. — Сервий Сульпиций — консул 51 г. до н. э., юрист и оратор. — Варрон — писатель I в. до н. э., автор «Менипповых Сатир». — Меммий — патрон Лукреция.— Корнелий Лентул Гетулик: о том, что он писал «языком эпиграмм», т. е. весьма вольно, свидетельствует Марциал (I, предисл.). — Сенека — философ-стоик, воспитатель Нерона. — О Вергинии Руфе см. 139 .

[548] ...тут первыми надо поставить Вергилия, Корнелия Непота и предшественников их, Акция и Энния. — Плиний имел, вероятно, в виду «Буколики» и 4-ю книгу «Энеид». — Корнелий Непот см. 521 ; о его стихах ничего неизвестно. — Акций — знаменитый трагик (II в. до н. э.); Энний — его старший современник, писал трагедии, комедии, эпос, сатиры и эпиграммы. От него, как и от Акция, сохранились только отрывки.

[549] ...автор... в местах для него самого сомнительных... поступит как бы по решению совета.— Для римлян было в обычае обсуждать важные личные и семейные дела в кругу друзей и родных; здесь такой «совет» составляют слушатели.

[550] Я выступаю словно перед приглашенными к себе друзьями.— Плиний тщательно отбирал слушателей, см. III.18.4; VII.17.12.

[551] Юлий Валериан — сенатор, ближе не известен.

[552] Соллерт — сенатор, год его консульства неизвестен. Соллерты были в близких отношениях с семьей Помпея Фалкона. Был фигурой влиятельной.

[553] Послы вицетинцев выступили против... дело отложили. — Вицетия — город около Вероны, ныне Виченца. — Соллерт захотел устроить рынок у себя в имении, находившемся недалеко от Вицетии, что грозило вицетинцам уменьшением их доходов: приезжавшие на рынок платили «за место» деньги, маленькие, правда, но при больших завозах складывавшиеся в кругленькую сумму. Разрешение на открытие рынка надо было испрашивать у сената. У него император Клавдий просил позволения устроить рынок в своем имении (Свет. Клавд. 12,2).— Тусцилий Номинат — всадник из Рицины в Пицене.

[554] ...на вопрос, выступал ли он даром, ответили, что за шесть тысяч; давали еще что-нибудь? сказали, что тысячу динариев.— См. 596 .

[555] Новий Максим — см. 494 .

[556] Г. Фанний — может быть, родственник Фанния Тразеи, казненного Нероном.

[557] ...он умер со старым завещанием...— Римляне придавали завещанию большую важность. Катон Старший упрекал себя в том, что 1) он доверил тайну женщине; 2) поехал морем туда, куда можно было отправиться сухим путем; 3) прожил один день без завещания. В обычае было дополнять и переделывать завещание в связи с вновь возникшими обстоятельствами и отношениями. Фанний почему-то о переделке завещания не позаботился.

[558] ...находил время писать о последних днях людей, убитых или сосланных Нероном... — Современники Плиния и он сам любили писать биографии. См. II 1.10, прим. 2 ( 138 ). Титиний Капитон писал «о кончине знаменитых мужей» (VIII.12.4). См. Тац. Анн. 15, 60—64; 16, 21—35.

[559] ...по стилю среднее между историей и речью.— Sermo: речь, произносимая в суде.

[560] Ему приснилось... Это и сбылось. — О вере в сны см. III.5.4.

[561] Домиций Аполлинарий. — О нем см. 185 .

[562] ...в этрусское имение...— Имение это находилось на территории города Тифернум Тиберинум (ныне Cività di Castello) в долине по Верхнему Тибру. Расстояние до Рима 149 рим. миль (т. е. ок. 225 км). Фрагменты каменной кладки и архитектурных украшений, найденных на том месте, которое известно под именем «холма Плиния», свидетельствуют, что здесь стояла вилла, а находки кирпичей и черепиц с клеймом PCPS (CIL, XI 6689.43: инициалы Плиния) позволяют думать, что именно здесь находилась плиниева усадьба. Вид местности подходит к его описанию.

[563] ...откуда берут листья на корм скоту... — Листва деревьев (преимущественно вяза и тополя) служила обычным кормом для скота в Италии, так как трава в долинах обычно выгорала уже к середине лета.

[564] Общий вид местности прекрасный... равнина опоясана горами, вершины которых покрыты... рощами; ... между ними холмы с жирной почвой... Ниже... широко и далеко раскинувшиеся виноградники... Дальше идут луга и поля... при первой вспашке... выворачиваются такие глыбы, что... измельчить их удается при девятой. — Ср. имение, которое Плиний собирался купить (III.19.5): плодородные поля, виноградники, строевой лес; наличие таких хозяйств, объединяющих различные отрасли, предостерегает от слишком поспешного вывода об упадке сельского хозяйства в то время. — О девятикратной пахоте в Этрурии говорит и Плиний Старший: Ест. ист. 18,181.

[564] Описание местности сделано внимательным и понимающим сельским хозяином: корм скоту, листья, травянистые луга, особенные свойства травы; качество почвы — плодородная, тяжелая, особенности вспашки, волы и рала; виноградники и arbusta.

[565] Он... судоходен... но только зимой и весной... — Тибр перерезал владения Плиния; они, следовательно, находились в долине. Страбон (5, 227) пишет, что Тибр, приняв в своем верхнем течении несколько речушек, становился судоходным для маленьких судов, доставляющих в Рим урожаи этих мест.

[566] Большая часть усадьбы смотрит на юг и словно приглашает солнце... в... портик... — см. 258 .

[567] ...низенькими деревцами, задержанными в росте рукой садовника... — Римляне очень любили такие рукой садовника созданные пейзажи. Цицерон пишет брату Квинту о таком пейзаже в его усадьбе под Арпином (ad Quint. 3,1). Плиний Старший рассказывает, что садовники подрезали деревья так, что получилось подобие охотничьих сцен, целого флота и вообще разных предметов (Ест. ист. 16. 140). — Аканф — (acanthus mollis) — растение, которое стелется по земле.

[568] ...флигель с маленьким внутренним двориком... — Diaeta — отдельное помещение в несколько комнат со своим маленьким внутренним двориком.

[569] ...живопись, изображающая ветвистые деревья и птиц на ветвях... — Такие же фрески на вилле императрицы Ливии у Prima Porta.

[570] ...маленький ключ, вода которого... падает через множество трубочек в чаши. — Вода из «маленького ключа» была проведена через маленькое отверстие в полу в чашу, над ним помещенную; в чашу было вделано несколько трубочек, через которые вода и лилась тонкими струйками.

[571] В углу портика... очень большая комната; ... она залита солнцем и рядом с ней гипокауст... Потом... раздевальня, дальше комнатка с прохладным бассейном... К этой комнатке примыкает средняя, где солнце всегда готово приветить тебя; в кальдарии его еще больше... Над раздевальней площадка... — См. 252 ,  253 . — «Средняя» комнатка (§ 26) — вероятно тепидарий. Ванны были поставлены ниже пола, так что в них надо было спускаться по ступенькам, как в бассейн Стабиевых бань в Помпеях. Площадка для упражнений находилась выше на холме. Вилла Плиния расположена была на разных уровнях.

[572] Криптопортик — см. 255 .

[573] ...колонки Каристского мрамора... — Карист — город на острове Эвбее (у восточных берегов Греции); неподалеку от него находились ломки прекрасного зеленоватого мрамора (циполлино).

[574] Посуду с кушаниями тяжелыми ставят по ее краям; легкая плавает кругом... — Ср. Варрон. Сельск. хоз. 3,5,10—17 описание его знаменитого птичника: перед скамьей для гостей есть колонна (деревянная), внутри которой находится ось; на нее надето колесо, к которому вместо обода прилажена изогнутая доска с высокими краями; она шириной в 21/5 фуга, а глубиной в ладонь. Сюда ставят кушания и напитки: раб поворачивает колесо таким образом, что все можно одновременно предложить всем гостям.

[575] ...в скольких стихах Гомер, в скольких Вергилий описывают оружие — один Энея, а другой Ахилла...— Описание оружия Энея в «Энеиде» Вергилия (VIII 620), Ахилла в «Илиаде» (XVI II, 478).

[576] Арат — греческий поэт III в. до н. э. Написал поэму «Описание звезд и приметы погоды».

[577] «...если малое можно сравнивать с большим».— Цитата из «Буколик» Вергилия.

[578] ...предпочитаю мое этрусское поместье виллам под Тускулом, Тибуром и Пренесте. — Земельные владения Плиния: Лаврентинум, имения в долине р. По и в Этрурии. Называя Тускул, Тибур и Пренесте, т. е. излюбленные города, где римская знать имела свои виллы, Плиний только хочет сказать, что всем этим фешенебельным местам он предпочитает глушь и тишину своего этрусского имения.

[579] Мои люди...— Плиний имеет в виду и штат домашней прислуги и рабов, работающих в хозяйстве: в винограднике и на полях. Несмотря на то, что Плиний провел своего друга по всем уголкам своей виллы, план ее не ясен. Десять ее планов (первый сделан в 1699, последний — в 1924 г.), весьма между собой разнящихся, свидетельствуют о безнадежности подобных попыток. См. литературу, указанную к II.17.

[580] Кальвизий Руф — 65 .

[581] ...город нельзя назначить наследником... — Только persona certa, т. е. личность определенная могла стать наследником по завещанию. В I в. н. э., однако, коллегии бедняков, составлявшиеся ради обеспечения пристойных похорон своим членам (collegia funeraticia, как их назвал Моммзен), получают по завещанию и деньги, и земельные участки, и строения. Города во времена поздней республики владели собственностью; но «ни муниципии, ни население их не могут быть назначены наследниками, потому что это величина неопределенная» (incertum corpus est) — «выделить» — praecipere; завещатель мог выделить из всего наследства что-то определенному лицу в обход остальным наследникам. — Сатурнин, гражданин Комо, ближе неизвестен.

[582] ...как встретят мои слова опытные законоведы... — Старые законоведы строго придерживались буквы закона и не считались с волей завещателя. Законоведы-классики времен Принципата продолжали ту же линию, хотя с меньшей приверженностью к букве. Только в послеклассический период воля завещателя приобрела свое настоящее значение: завещание толкуют, исходя из этой воли.

[582] Из этого письма, так же как из II.16 и IV.10, видно, как дух римского законодательства постепенно изменяется под влиянием общественных настроений и моральных норм.

[583] Титиний Капитон — см. 93 .

[584] ...ничего так страстно не хочу, как длительного существования. — Лонголий, комментатор «Писем» (1734 г.), заметил, что Плиний для себя никогда не рассчитывал на «вечность».

[585] «Способ есть ли какой у меня над землею подняться». — Вергилий «Георгики» 3,8.

[586] «Он, победитель, у всех на устах...» — Вергилий. «Энеида» 5,195.

[587] Мой дядя... писал... сочинения по истории. — См. III.5.4—6.

[588] ...речи, хотя больших надежд я на них не возлагаю...— Плиний был скромного о себе мнения: он знает, что он не Демосфен (VI 1.30.5) и ставит себя гораздо ниже Тацита (VII.20.4; VIII.7).

[589] У них разный подбор слов, разный тон, разное настроение. — Плиний, так же, как и его учитель Квинтилиан, считал, что по словарю и композиции история близка к поэзии: она «как бы стихотворение в прозе; ее пишут, чтобы рассказать, а не доказать, не для судебной тяжбы, касающейся данной минуты, а для потомства и славы» (10.1.31).

[590] κτημα εις αεί — определение, данное Фукидидом своей истории (1,22), — «приобретение навеки».

[591] ...они все исследовали, но сопоставить их очень трудно. — Плиний имеет в виду сравнение старых авторов между собой для выяснения, кто передал факты верно.

[592] Новым, нетронутым? Обижаться будут тяжко... — Плиний мог думать только о времени Флавиев. Он, видимо, еще ничего не знает об «Истории» Тацита. Моммзен полагал, что, наоборот, успех Тацита заставил Плиния отказаться от мысли писать историю (Gesch. Schrift. IV, 441). — Об «обидах» см. IX.27.

[593] Семпроний Руф — см. 500 .

[594] ...послушать, кому я буду отвечать в ближайшую комперендинацию.— Плиний явился послушать адвокатов противной стороны, против которых он должен был выступать в «комперендинациях»: слово это означает взаимное предложение сторон явиться в ближайший третий судебный день (perindino, т. е. tertio die — перед судьями).

[595] Центумвиры — см. 22 — Децемвиры — председатели каждой из четырех комиссий, на которые делится суд центумвиров.

[596] ...запрещалось и продавать и покупать адвокатские выступления...— По старым римским понятиям, адвокат был другом своего клиента, и его помощь была дружеской услугой, оплачивать которую запрещалось законом (lex Cincia de donis et muneribus, 204 г. до н. э.). Закон Цинция был подтвержден сенатским постановлением, принятым при Августе в 17 г. до н. э. Оно скоро оказалось забыто, и в 105 г. н. э. претор Лициний Непот в своем эдикте, который он по древнему обычаю издал при вступлении в должность, доведя до сведения судей те положения, которыми собирался руководствоваться в течение своей магистратуры, энергично выступал против оплаты адвокатских услуг, ссылаясь при этом на вышеупомянутое сенатское постановление. Непот был, судя по этому письму, следователем по уголовным делам. По понятиям римского права, следствие (ius) отделено от судейского разбирательства (indicium): первым занимался претор, второе находилось в ведении присяжных судей. Пример Непота подействовал на его коллегу у центумвиров, который задумался, не должен ли он запретить адвокатам получать плату и в гражданских делах. Пока что он приостановил работу центумвиров и в последнюю минуту объявил отсрочку дела, которое была назначено к слушанию и на которое явились и судьи и адвокаты. — По сенатскому постановлению, принятому при Клавдии, адвокат вмел право на гонорар в 10000 сестерций. Превышение этой суммы рассматривалось как вымогательство; обвинение в этом подлежало ведению Непота как следователя по делам утоловным.

[597] Светоний Транквилл — автор «Биографий 12 цезарей».

[598] ...гендекасиллабы — см. 473 . Плиний, очевидно, в стихах, прочитанных в дружеском кругу, обещал скорый выход в свет какого-то произведения Светония, может быть стихов, может быть книги «О знаменитых мужах» (почти целиком утрачена). Его биографии цезарей появились только при Адриане.

[599] ...хромые ямбы...— Ямбический триметр, в котором на последнем месте стоит трохей; схема его )Í)Í / )Í)Í / )ÍÍ|. Им писали обычно насмешливые, ядовитые стихи.

[600] Кальпурний Фабат — см. 395 .

[601] ...завершил новой щедротой первую.— Сохранилось множество надписей из италийских городов, в которых сообщается о посвящениях храмов, терм, театров, рынков. Когда здание посвящалось божеству, то в молитве после имени божества называлось имя того или тех, кто произвел постройку, указывалась ее причина («по велению бога», «по указанию сновидений», «по распоряжению городскою совета»), истраченная сумма и ее источник («на свои деньги», «на деньги города»); месяц и день посвящения, характер места, где здание воздвигнуто («на своей земле», «место отведено по постановлению городского совета»). Фабат, строя портик, действовал от себя и от лица сына. О портиках см. 28 . — О каких дверях идет речь, неизвестно.

[602] Теренций Скавр. — Может быть: 1) отец или близкий родственник двух консуларов: Теренция Гентиана, консула 116 г., и Теренция Скавриана, первого правителя Дакии; 2) может быть грамматик Теренций Скавр, комментировавший Горация.

[603] У меня два основания для рецитаций... — О причинах рецитации см. I.13; VII.17.

[604] См. выше, письмо 4.

[605] Он постарался своей речью создать такое впечатление, будто он не защищается, а просит милости...— Сенатор Беллиций Соллерт — лицо важное. Письмо это (вместе с 4-м) ясно показывает, как лицеприятен был суд, и какое значение для судей-сенаторов имела влиятельность тяжущегося и его окружения. Ср. суд над Классиком (III.9).

[605] Поступок Номината, изменившего своим клиентам из страха перед сильным человеком, был всем понятен и всем казался столь естественным, что единственный осуждающий голос не нашел отклика.

[606] Афраний Декстр — сведения о нем только у Плиния. Он был консулом 105 г. и был убит своими рабами в нюне этого же года (VIII.14).

[607] Все согласились, кроме Флавия Апра.— Отец М. Флавия Апра; семья вошла в сенаторское сословие с претория и оратора времен Веспасиана, М. Апра, известного из тацитова «Диалога» (7,1; 10.2). Апр предложил наложить на Номината обычное наказание адвокату, покинувшему своих клиентов.

[608] ...поклясться, что предложение это не во вред государству. — Клятва эта имела целью хотя бы несколько подорвать значение сенаторских партий. Тиберий принес однажды такую клятву. Тац. Анн. 4, 31.

[609] Г. Авидий Нигрин, консул 110 г., а позднее легат в Дакии или Мезии. Короткое время был в большей чести у Адриана, но был впутан в заговор против него и казнен.

[610] ...адвокаты... считают славным делом... крепко и верно наживаться. — См. Тац. Анн. 11,6—7: споры о том, честно ли брать деньги за защиту.

[611] ...надо просить принцепса положить конец таким злоупотреблениям.— Один из трех случаев, упоминаемых в Письмах, когда сенат просит принцепса вмешаться в сферу его самостоятельных действий, и так уже очень ограниченную (VI.19.3 — 4; 1.13.22).

[612] ... в официальных сообщениях.— Это «Acta diurna» — газета, содержавшая отчет о событиях римской жизни, крупных и мелких: об общественных постройках, торжественных похоронах на государственные деньги и краткий отчет о сенаторских заседаниях и постановлениях.

[613] Понтий Аллифан — сын проконсула Кипра, сопровождавший отца в его провинцию ок. 60 г. н. э. Соратник и современник Тертулла. Cognomina, данные по местности: ср. Aefulanis Marcellinus, Pontius Fregellanus.

[614] Корнут Тертулл — был близким другом Плиния. Его карьера известна из Писем и надписи ILSV 1024. Эдилиций в 73—74 г. н. э., он был введен в сенат Веспасианом в число преториев; проконсул Нарбонской провинции при Флавиях. Как друг Тита был в немилости у Домициана и держался в стороне от общественной и служебной деятельности. В 98—100 гг. был коллегой Плиния по заведыванию государственным казначейством и по консулату; сменил Плиния в Вифинии и закончил свою карьеру проконсульством в Африке или Азии в 117 г. н. э.

[615] ...назначен куратором Эмилиевой дороги.— Август в 20 г. н. э. установил государственный надзор за дорогами и поручил его «дорожным попечителям» (curatores viarum), которых на неопределенный срок назначал сам император. Каждая большая дорога находилась в ведении своего «попечителя», сенатора, по крайней мере преторского ранга, который следил за ее состоянием, производил ремонтные работы, давал разрешения на постройки, на земле, относившейся к дороге, приказывал сносить строения, возведенные на этой земле без разрешения, решал все спорные дела, имевшие отношение к данной дороге. — Эмилиева дорога — названа по имени своего строителя, Марка Эмилия Лепида (187 г. до н. э.), примыкала к Фламиниевой дороге и шла от Аримина (ныне Римини) через Бононию (Болонию) к Плацентии (Пьяченца).

[616] ...моя должность... — В 15 г. н. э., в начале царствования Тиберия, была создана коллегия, надзирающая за состоянием берегов Тибра и его русла. Она состояла из пяти человек сенаторского звания; при Флавиях коллегию заменял один «попечитель», консуляр; ему был прибавлен и надзор за клоаками; curator alvei Tiberis et riparum et cloacarum urbis. Плиний занимал эту должность в 104—105гг.

[617] ...мы... любили всех наших достойных современников и современниц... — Оба близки к кружку Гельвидия.

[618] был моим... коллегой и по префектуре эрария...— О префекте эрария см. 57 .

[619] ...не по своему зрелому возрасту... — Корнут был старше Плиния лет на 15.

[620] ...как раньше... — т. е. как при Домициане.

[621] ...читал отчеты неохотно и бегло (я посвящен литературе иного рода)... — Плиний любил становиться в позу человека, преданного литературе и пренебрегающего низменными хозяйственными, заботами. Была это именно поза: на самом деле он был внимательным и толковым хозяином.

[622] Об Аррии Антонине см. IV.3 и прим. Плиний окончил перевод его стихов и повторяет свои комплименты автору. Он, по-видимому, был озабочен тем, чтобы закрепить добрые отношения со своим новым знаменитым другом.

[623] Эфуллан Марцеллин — ближе не известен. — О cognomina по местности см. 613 .

[624] ...младшая дочь нашего Фундана умерла. — См. 475 . — В семейной усыпальнице Минициев на Monte Mario за Римом найдена урна с ее прахом и надпись: «Миниции Марцелле, дочери Фундана; жила 12 лет 11 месяцев 7 дней» (ILS 1030).

[625] ...как любила своих нянек, педагогов, учителей — К девочкам в состоятельных семьях «грамматика» приглашали на дом. На этой «грамматической ступени» ее образование обычно и кончалось. В «Письмах» Плиния, однако, встречается ряд женщин, по образованию равных мужчинам. Философы были заняты вопросом о женском образовании: Музоний Руф в своей четвёртой речи доказывал, что женщина должна получать такое же образование, как мужчина, даже в философии; Плутарх посвятил женскому образованию целый трактат (утерян). — Фундан, занимавшийся философией, друг Плутарха (он главное лицо в его сочинении «Об обуздании гнева»), в деле образования дочери следовал советам философов. См. 475 .

[626] ...уговаривала сестер и отца...— Матери, Статории Марцеллины, очевидно в это время уже не было в живых. Ее эпитафия найдена в той же семейной усыпальнице (CILVI 16632).

[627] Она была уже просватана... — Брачный возраст для девушки между 13 и 16 г.г. Сговор (sponsalia) мог происходить гораздо раньше; обычно, однако, за год до свадьбы самое большее.

[628] О Спуринне см. III.1 и 178 .

[629] ...знатные юноши...— Кого разумеет. Плиний под nobiles iuvenes? Потомков старых консульских семей еще времен Республики? Империи служили «новые люди» вроде Плиния, и «знать» Принципата — это потомки новых консуляров.

[630] Кальпурний Пизон — Консул 111 г.

[631] καταστερισμων — мифы о переселении на звезды. Одна из любимых тем александрийской поэзии.

[632] В элегических дистихах...— соединение гекзаметра (6 дактилей, отсюда и название «шестимерный») в первом стихе в пентаметра («пятимерный») во втором. Вот схема элегического дистиха:

[632] ((((((((((—(((((( (6 стоп: гекзаметр)

[632] (((((((((((( (5 стоп: пентаметр)

[633] ...чтобы в знатных домах прекрасны были не только изображения предков...— В каждом знатном доме хранились маски предков. Их снимали с умершего, затем эти портреты-маски вешали в особых шкафах, причем под каждой маской стояла надпись с именем изображаемого лица, перечислением его званий и подвигов.

[634] Кальпурний Макр — консул 103 г., правитель Мезии в 109—112 г., когда Плиний был в Вифинии. Родом из Цизальпинской Галлии.

[635] в своем этрусском имении и охочусь и занимаюсь... — О жизни в этрусском имении см.: VII.30; VIII.2; ΙΧ.15 и 36.

[636] О Павлине см. 151 .

[637] Я вижу, как мягок ты со своими рабами; тем откровеннее признаюсь тебе, как я снисходителен к своим.— Поведение Плиния и Павлина отнюдь не было обычным. Судя по тому, как Плутарх убеждает своих читателей в необходимости сдерживать себя («Об обуздании гнева»), по ряду заметок, разбросанных в Диалогах Сенеки, можно судить, как тяжело жилось рабам у большинства хозяев. — Сенека писал о дружеском обращении с рабами. См. Письма, 47. Его De Clementia явно опережало свое время, хотя империя неизменно старалась улучшить судьбу рабов.

[638] ...меня сломила бы болезнь моего отпущенника Зосима. — Видимо, горловая чахотка.

[639] «По справке» — намек на дощечку, которую продавец вешал на шею рабу; в ней были указаны его родина, возраст, знания, достоинства и недостатки. — Зосим владел несколькими специальностями, что было необычно: раб специализировался на чем-либо одном: «лектор» должен был умело читать речи, истории и стихи; кифарист — играть на цитре и только.

[640] Я отправил его в Египет...— Цельз, автор трактата по медицине (I в. н. э.), рекомендовал больным чахоткой мягкий климат Египта и длительные морские путешествия.

[641] «Форум Юлия» (н. Фрежю) — недалеко от Марселя. Античная медицина знала лечение туберкулеза хорошим воздухом и молоком; о нем говорят и Цельз, и Гален.

[642] Корнелий Урс — см. 430 .

[643] ...требовали себе в качестве адвоката. — Судя по IV.9. Варен в деле Басса не принимал никакого участия; замечание Плиния непонятно.

[644] Введенные в сенат, они потребовали расследования. — Вся процедура проходила таким образом: послы провинциалов называли магистратуру обвиняемого; затем их «вводили в сенат», где они и просили назначить им защитника и начать расследование в своей провинции. См. II 1.9, прим. 3.

[645] Фонтей Магн — ближе не известен. См. отзыв Плиния об Исее (II.3.1—3).

[646] Юлий Кандид — консул 105 г.

[647] ...если верить М. Антонию... — Оратор I в. до н. э., предшественник Цицерона.

[648] Гомулл — см. 441 . — Нигрин — см. 609 . — Кто был этот Ацилий Руф, определить трудно: имя «Руф» очень частое сенаторское cognomen.

[649] Корнелий Приск — см. 391 .

[650] Помпей Сатурнин — см. I.16 и 581 .

[651] Юлий Валент — лицо неизвестное, видимо, старик.

[652] Юлий Авит — брат Юлия Назона VI.6.8, ближе не известен. — Провинциальные квесторы возвращались в конце проконсульского года, в июне или июле.

[653] К Калестрию Тирону написаны VI.22; VII.16.23.32 и IX.5, близкий друг Плиния.

[654] Пока я был за Падом...— т. е. за рекой По; имение Плиния за Ларием, в окрестностях Комо.

[655] Об Арриане Матуре см. 4 в ΙΙΙ.2.2.

[656] О Регуле см. I.5.1.

[657] ...он бледнел, писал свои речи... — Бледнея от страха за свою речь; в противоположность небрежным адвокатам, тщательно в письменном виде подготовлял свои речи.

[658] ...обводить краской то правый глаз, то левый... совещаться с гарусниками... — Непонятно, почему: может быть, Регул, как актер, хотел особенно выделить глаза; «большое значение имеет (для успеха речи) выражение лица, особенно глаза» (Квинт. XI. 3,72). Место истца было справа от судей, ответчика — слева. У Марциала вчерашний раб мушками заклеивает лоб, чтобы скрыть выжженные на нем клейма (2,29,9—10). Регул употреблял мушки по какому-то суеверию, нам неизвестному. — О его привычке советоваться с гарусниками см. II.20.

[659] ...просил не ограничивать времени... — О времени для адвокатов см. I.20.11; IV.9.9.

[660] ...при этом принцепсе... — т. е. при Траяне.

[661] ...вошел в силу обычай просить и давать две или одну клепсидру... — Плиний говорит о гражданских делах, когда обе стороны, сговорившись с судьей, могли сами определить, сколько времени им нужно для их речей. Плиний однажды говорил у центумвиров не менее семи часов: IV.16.2. — Клепсидра — см. 116 .

[662] Вер — лицо не известное.

[663] ...уход за именьицем, которое я подарил своей кормилице... цена его упала...— Где было это именьице, которое Плиний подарил своей кормилице? Большим оно, конечно, не было, но должно было включать и полевую землю, и виноградник (ср. имение Светония). Так как Плиний упоминает «землю и деревья» (а не лозы), то можно думать, что оно находилось в Цизальпинской Галлии, где обычным типом виноградника был виноградник с вьющимися по деревьям лозам. В упадок пришло от плохого хозяйничания, а не от стихийных бедствий. Кормилица была отпущенницей, так как имела право собственности.

[664] О Кальпурнии см. IV.1.1 и IV.19.

[665] Никогда я так не жаловался на свои занятия...— Выступления в суде и участие в Совете принцепса. См. V.20; 6; 23; 31.

[666] ...поправить свое здоровье... хорошо ли переносишь прелесть уединения... — Неизвестно, чем была больна Кальпурния и в каком месте Кампании нашла она отдых и уединение. Плиния, видимо, беспокоило и то, что эта «прелесть уединения», которую он так живо чувствовал, могла прийтись не по душе его молодой жене, и то, что она не сумеет соблюдать среди «роскошного изобилия» (Кампания была главной поставщицей фруктов на всю Италию) предписанной ей диеты.

[667] Урс — ближе не известен. Ему адресованы три письма о деле Варена: V.20; VI.5; 13 и, вероятно, VIII.9 — краткое письмо о своей занятости.

[668] ...Лициний Непот... когда речь шла о совсем других делах, стал... пересматривать уже законченное дело. — Сенатор имел право сделать любое предложение (изложить свою sententia), хотя бы и не относящееся к порядку дня.

[669] ...добавить... что право производить расследование и опрашивать свидетелей принадлежит как обвинителям, так и подсудимым.— Непот хочет внести изменения в законе о вымогательствах, подобно тому, как они были внесены в закон de ambitu (письмо 19) принцепсом. Он предлагает сенату проявить самостоятельность.

[670] Ювентий Цельз — известный юрист, позднее советник императора Адриана; глава Прокулиановой школы права.

[671] ...желали, чаще одному, но иногда и обоим, благосклонности цезаря.— Траяиу, следовательно, все будет доложено; обе стороны желают, конечно, его поддержки.

[672] Фундан — см. 475 .

[673] Юлий Назон, по-видимому, только начинал свой cursus honorum: искал квестуры, которая открывала двери сената. Известен только из писем Плиния; брат Юлия Авита.

[674] ...победить которых и славно и трудно. — Это письмо свидетельствует о том, что в это время выборы сенатом происходили действительно несмотря на существование императорских кандидатов (sine repulsa et ambitu designandos. Тац. Анн. 1,13).

[675] ...которых посещал и я. — Плиний назвал своих учителей: латинской риторики — Квинтилиана и греческой — Сацердота.

[676] ...приобретал себе новых друзей, не забывал и старых. — Способ создания сторонников и покровителей в общественной и политической жизни.

[677] ...моих маленьких произведений... — Плиний имеет в виду свои стихи.

[678] ...раньше с братом, недавно утраченным. — О его смерти см. V.21; он уже был квесторием, т. е. был старше брата и мог помочь ему.

[679] Кальпурния — см. письмо 4 и прим. к нему.

[680] Приск — трудно определить, кто был этот Приск (несколько человек имеют это cognomen). Может быть это Новий Приск, консуляр, родственник Новия Максима.

[681] Атилий Кресцент — был известен своим остроумием (I.9.8; II.14.2). Родом из Цисальпинской Галлии.

[682] ...покой... — Слово quies имеет политическую окраску: человек, любящий «покой», желает не бездеятельной жизни, но такой политической карьеры, которая свободна от опасностей, грозящих карьере сенатора. Он предпочитает оставаться всадником, и его идеал — служба, на которую не влияют никакие политические пристрастия.

[683] ...наш Максим. — Вероятно, Новий Максим, родственник Плиния, интересующийся литературой.

[684] ...чтобы Атилий получил сполна не только свои деньги, но и проценты... — Максим собирался, видимо, вернуть долг, но не наросшие проценты. Требование Атилия было скорее порядка нравственного: требовать уплаты процентов по закону можно было только, если это было оговорено при заеме.

[685] Юлий Лазон — см. письмо 6.

[686] Лукцей Альбин — сенатор, родом из Испании. Вместе с Плинием обвинял Классика (III.9.7) и защищал Юлия Басса (IV.9.13).

[687] ...в усадьбу моей тещи около Альсия...— Теща Плиния, Помпея Целерина, мать его первой или второй жены. Все ее имения находились в Этрурии; имение, принадлежавшее Вергинию Руфу, она купила у его наследников. — Альсий — старинный этрусский город на побережье, недалеко от Цере. Он лежал как раз на полпути между Римом и Центумцеллами, где Плиний заседал в Совете Траяна (письмо 31), и Плиний заехал в имение Целерины, возвращаясь в Рим.

[688] Вергиний Руф — см. 139 .

[689] Нерадив человек, которому поручено было об этом позаботиться.— Наследник, который, продав имение, не позаботился о могиле.

[690] Юлий Виндекс — проконсул Нарбонской Галлии, поднял восстание против Нерона и был разбит Вергинием.

[691] Максим — трудно установить, какого Максима имел в виду Плиний.

[692] Я был приглашен в совет префектом города... — Основной обязанностью префекта города как лица, которому Рим доверен, является охрана порядка и спокойствия. Его юрисдикции подлежат уголовные преступления, это спокойствие нарушающие или ему грозящие. Он мог произносить приговор один, мог собрать около себя Совет авторитетных людей.

[693] О Салинаторе см. письмо 26; о Квадрате — VII.24. Оба принадлежали к высокой аристократии; позднее они были в числе приближенных императора Адриана. Когда Плиний писал это письмо, обоим было не больше 25 лет.

[694] Отличная пара... большой талант и такой здравый смысл свойственны обоим. — Ср. плохого оратора (IV.7.4).

[695] ...знатных юношей, ищущих прославить себя работой и занятиями. — Случай был, по-видимому, не частный. Ср. V.17.1; при Империи все больше и больше выдвигаются «новые люди», какими были Тацит и сам Плиний.

[696] О Фабате см. 395 .

[697] Виттий Приск — родственник консуляра Биттия Прокула, плиниева свойственника (IX.13.13).

[698] ...писал «с открытым сердцем»... — Старик, расчетливый и скуповатый, упрекал, видимо, зятя за его неумение вести дела к выгоде для себя. См. VII.11.

[699] Об Урсе см. письмо 5, 667 .

[700] Вифинцы... не угомонились. — Вифинцы, ободренные критикой, которой Непот подверг сенаторские постановления (письмо 5), обратились к консулам после заседания и по собственной инициативе пошли к Траяну, который старался не вмешиваться в дела, подведомственные сенату.

[701] Клавдий Капитон — один из провинциальных депутатов.

[702] Фронтон Катий — консул 96 г., адвокат и осторожный политик, вероятно патрон Марциала; защищал Мария Приска, Юлия Басса и Варена Руфа.

[703] ...все должны подчиниться мнению большинства. — Непота обвиняли в пренебрежении именно этим требованием.

[704] О Маврике см. 29 .

[705] Формии — см. 359 .

[706] О Воконии Романе см. 18 .

[707] Пассен Павел.— На одной посвятительной надписи из Азизия стоит его имя полностью: С. Passenus Paulus Propertius Blaesus. ILS 2925.

[708] Приск (его полное имя С. Octavius Tidius Fossianus L. Iavolenus Priscus) был так же, как Титий Аристон и Нератий Приск, замечательнейшим юристом того времени. Он был легатом в Британии и Нумидии, а после консульства в 86 г. правителем Верхней Германии и Сирии. Был участником Совета у Траяна; учил Юлиана Отступника.

[709] Собираясь читать, он обратился к Приску... — Павел, собираясь читать свои стихи, обратился к самому уважаемому из присутствующих с вежливым вопросом о разрешении начать чтение. Приск по рассеянности ответил словами, уместными в другом случае, но в данном прозвучавшими комическим диссонансом.

[710] Письмо это было написано Тациту, чтобы доставить ему материал для некоторых глав его истории. Письма Плиния (это и 20) дают лучшее и самое правдивое описание катастрофы, погубившей Помпеи, Геркуланом и Стабии. Ср. рассказ Диона Кассия (66,21—24) с его подробностями из волшебных сказок. — О Плинии Старшем и его литературной деятельности см. III.5.

[711] Дядя был в Мизене и лично командовал флотом. — Два римских флота — один стоял в Мизене, другой в Равенне — считались находящимися под командой императора, который передавал свою власть префектам всаднического звания. Судя по III.5.9, главная квартира флотской администрации находилась в Риме; обязанности префекта были не столько военными, сколько бюрократическими.

[712] В девятый день до сентябрьских календ, часов около семи, мать моя показывает ему на облако, необычное по величине и по виду. — 24 августа, между 2 и 3 часами дня. «Облако» — так называемая «вулканическая пиния», действительно похожее на средиземноморскую пинию.

[713] Он велит приготовить либурнику... — Легкое быстроходное суденышко, для которого моделью послужили пиратские галеры.

[714] Ректина (имя редкое) — жена Тасция, друга Плиния Старшего; может быть, родственница Вокония Романа. Вероятно, в непосредственном соседстве с Везувием нападало так много пепла, что единственная дорога, шедшая берегом, стала непроезжей и непроходимой.

[715] Он велел вывести квадриремы... — Большие суда с четырьмя рядами гребцов, на которые можно было посадить много людей.

[716] На суда уже падал пепел... внезапно отмель и берег, доступ к которому прегражден. обвалом. — Везувий, как показали раскопки под Помпеями, выбрасывал сначала небольшие куски пемзы, величиной от горошины до грецкого ореха; камни диаметром в 30 см и больше попадаются очень редко; вслед за камнями стал падать пепел. Суда должны были идти сквозь дождь камней и пепла. — Отмель возникла в результате сейсмического подъема дна.

[717] «...смелым в подмогу судьба» — поговорка, встречающаяся у Эсхила (Fragmenta tragicorum graecorum, с. 395, ср. «смелым бог владеет»).

[718] ...правь к Помпониану. Тот находился в Стабиях. — Может быть сын Помпония Секунда, друга и покровителя Плиния Старшего. — Стабии находились километрах в 30 от Мизена (считая по прямой линии морем).

[719] Опасность еще не близкая... — Каменный дождь еще не достиг Стабий.

[720] По другим местам день... — 25 августа; день после ночи, описанной в § 13—16.

[721] Он встал... и тут же упал... — Плиний, страдавший, видимо, астмой (ею объясняется и его тяжелый храп, § 13), задохнулся от тяжелых сернистых паров: легкие были у него слабые. Подозрение в том, что он был убит собственными рабами (отголосок его сохранился у Светония), опровергается видом покойного, «похожего скорее на спящего, чем на умершего».

[722] ...на третий день после того, который он видел в последний раз... — В соответствии с римским обычаем учитывать при счете дней день, с которого началось какое-то событие, и тот, когда оно завершилось, это было 26 августа.

[723] Об извержении Везувия см.: R. Etienne. La vie quotidienne à Pompei. Paris, 1966, с. 23—37.

[724] Клавдий Реститут — сенатор, адвокат, выступавший в деле Классика против Плиния (III.9.16).

[725] Двое или трое слушателей... сидели... даже не вставая, хотя бы потому, что устали сидеть. — Молчание могло быть знаком взволнованного, участливого внимания; здесь оно свидетельствовало о невнимании и скуке. — Вставали, чтобы выразить одобрение; здесь не вставали, даже устав сидеть.

[726] ...безумие — потратить целый день...— Сам Плиний читал свои произведения по частям: см. 376 ; VIII.21.4.

[727] Сабин — человек военный; занимаемая им должность неизвестна. Он патрон Фирма; любитель литературы (IX.18.2).

[728] Фирм — маленький городок в Пицене.

[729] ...их собственное великолепие.— Splendor: эпитет splendissima стал при империи обычным для колоний: Фирм после Союзнической войны стал называться муниципием, а после заселения его ветеранами при триумвирах получил имя «колонии».

[730] Мецилий Непот — сенатор; см. II.3.

[731] «...кандидаты должны не задавать пиров, не посылать подарков, не давать денег на сохранение». — У ловка, с помощью которых обходили закон de ambitu.

[732] Гомулл — см. 441 — Подобное же предложение было сделано после скандала с тайными выборами (IV.25) и по вопросу о вознаграждении адвокатов (V.13).

[733] «...о домогательстве магистратур». — При Республике существовало много законов, направленных против подкупа избирателей; в 18 г. до н. э. они были объединены в Lex Iulia ambitus, о котором известно мало. По замечанию Модестина, «этот закон в Риме уже не действует, потому что назначение магистратов дело принцепса».

[734] ...чтобы эти люди третью часть своих денег вкладывали в землю. — Мера эта имела в виду и уменьшение наличного капитала у кандидатов, и тем самым уменьшение возможностей подкупа.

[735] «Дух мой содрогается, о том вспоминая... все же начну». — Энеида 2, 12—13.

[736] ...но в эту ночь... — В ночь на 26 августа, когда Плиний Старший был в Стабнях.

[737] ...мне шел восемнадцатый год... — Плиний, следовательно, родился между 24.VIII.61 г. и 24.VIII.62 г.

[738] ...продолжаю делать выписки. — Это был обычай Плиния Старшего, он приучил к такому чтению и племянника.

[739] Уже первый час дня... — около 6—7 часов утра.

[740] Выйдя за город, мы останавливаемся. — Они дошли до холма за городом, откуда открывался вид на мыс и остров Капри.

[741] ...большинство объясняло, что... это последняя вечная ночь. — Стоики думали, что мир погибнет в огне. Мысль эта часто встречается у Сенеки. Слова из его трагедии «Фиест» (830) — параллель к словам Плиния: «трепещут, трепещут сердца в великом страхе, не суждено ли погибнуть всему в общем крушении; не скроет ли опять природа земли, море, огонь и яркие светила, движущиеся по небу, не погрузит ли вновь богов и людей в бесформенный хаос».

[742] ...все со мной... гибнет: великое утешение в смертной участи. — Сенека. Naturales Questiones 6, 2, 9: «...если придется гибнуть, я погибну вместе с разрушающимся миром: не дозволено желать всеобщего бедствия, но великое утешение в смерти видеть, что и земля подлежит смерти».

[743] ...наступил настоящий день... — 26 августа.

[744] ...множество людей, обезумев от страха...— Сенека пишет, что после землетрясения 63 г. н. э. в Кампании были случаи помешательства.

[745] ...пока не будет известий о дяде. — Тело Плиния Старшего нашли 26 августа, но известие об этом в те тревожные дни не дошло еще до Мизена.

[746] Каниний — см. 11 .

[747] ...природа устала, истощена и ничего заслуживающего похвалы создать не может, — Ср. Тац. Анн. 3, 55: «...не все у прежних поколений лучше; в наше время создано много хорошего и такого, чему потомкам следует подражать». — О том, что природа истощена и обессилена, см. Лукреций 2, 1150; возражения Колумеллы «Сельское хозяйство» I, прим. 1—2; 2, 1, 1—4.

[748] Вергилий Роман — ближе не известен.

[749] Сейчас он... выступил с древней комедией... — Роман подражал скорее греческим мимиямбам Герода, чем латинским Лаберия. Что имел в виду Плиний, говоря о комедии, «написанной по образцу древней комедии»? Комедия в стиле Аристофана в Риме была невозможна.

[750] ...пристойно пользовался вымышленными именами, уместно настоящими. — Следуя совету Марциала «соблюдать уважение даже к лицам, стоящим ниже» (Марциал I, предисловие).

[751] Калестрий Тирон — коллега Плиния по квестуре и претуре, проконсул Бетики, см. 653 .

[752] И Бруттиан и Аттицин — лица неизвестные. Аттицин, «спутник» Бруттиана, был членом кружка близких друзей и знакомых, сопровождавших наместника в его провинцию. Обвинение наместника таким лицом считалось поступком крайне неблаговидным. Примечательно, что проконсул обращается за советом не в сенат, а к принцепсу. Дело разбиралось в «совете» Траяна, о котором см. письмо 31.

[753] ...обвинил в своем преступлении друга. — Так как дальше говорится о том, что честность Бруттиана была установлена, то можно думать, что Аттицин старался обвинить Бруттиана в вымогательстве.

[754] ...тебе, получившему провинцию... — Бетику.

[755] Триарий — неизвестный клиент Плиния.

[756] «Ты — и не даром?» — Плиний никогда не брал денег за выступления в суде, см. V.13.8—9.

[757] Кремуций Рузон — талантливый молодой адвокат, ученик Плиния — это все, что мы о нем знаем.

[758] ...делать так с юношами из знатных семей... — Например, с Уммидием Квадратом и Фуском Салинатором (VI.11).

[759] Кальпурний Макр — консуляр, сенатор, может быть, уроженец Цизальпинской Галлии. Управлял Нижней Мезией в 109—12 гг., когда Плиний был в Вифинии.

[760] ...комнату, выступающую над озером...— У Плиния в его вилле была тоже такая комната (IX.7.3).

[761] Об Аррии см. III.16. О преданных женах см. VIII.5 и VIII.18. 8—10.

[762] Бебий Гиспан — может быть, префект вигилий (пожарников), ведший расследование по поводу исчезновения Робуста.

[763] Робуст — лицо неизвестное. — Атилий Скавр — вероятно, брат близкого плиниева друга Атилия Крескента. — От Окрикула (городок в Этрурии) до Рима около одного дня пути.

[764] Я добыл для него звание центуриона... — Центурионы набирались: 1) из старых, долго прослуживших солдат; 2) из членов муниципальной знати, которых по просьбе военачальника или какого-либо значительного лица император определял в центурионы.

[765] ...подарил сорок тысяч сестерций... — Центурион должен был экипировать себя на собственные средства при скромной годовой «зарплате» в 3 600 сестерций.

[766] Юлий Урс Сервиан — один из ближайших помощников Траяна; трижды консул, легат Верхней Германии и Паннонии. Женат на сестре будущего императора Адриана, Домиции Павлине.

[767] Знатная семья; почтеннейший отец... — Плиний называет себя «руководителем и учителем» (6.11) Фуска. Его отец был консулом, потом — наместником Азии в 98—102 гг.

[768] ...когда мне доведется его детей, твоих внуков, принять... как собственных. — Плиний был близким другом Сервиана и его семьи, иначе говоря, был вовсе не так далек от правящих кругов, как думают некоторые.

[769] Веттений Север — консул 107 г.

[770] ...что тебе.... сказать в честь принцепса. — В первое же после избрания заседание сената. Установился обычай, чтобы будущий консул в первой своей речи предлагал каким-либо образом почтить принцепса.

[771] ...ничего не скрывая... — Современники Плиния словно по молчаливому уговору старались забыть прошлое: «да живем мы, оставшиеся в живых» (IХ.13.7).

[772] Недавние дела...— окончательное покорение Дакии.

[773] О Понтии Аллифане см. 613 .

[774] ...мой приезд в Кампанию... — Плиний, видимо, приехал на короткое время к жене и остановился в кампанском имении Понтия.

[775] Об Умидии Квадрате, юноше аристократического круга, которому покровительствовал Плиний, см. VI.11 и VI 1.24.2—3.

[776] Авидий Квиет — родом из Фавенции, консул 93 г., друг Плутарха и Тразеи Пета. Тразея погиб в 66 г. (Тац. Анн. 16, 21); Квиет знал его и был членом его кружка совсем юношей.

[777] ...много людей, дарования малого, вовсе необразованных... — Плиний имеет в виду Регула.

[778] Об Азинии Поллионе см. 547 .

[779] Я вел дела по приказу сената. Они... относились к числу служащих примером. — О деле Мария Приска, подавшем «спасительный пример строгости», см. II.11.1.

[780] О Фабате см. 395 .

[781] Твоя Камиллианова усадьба... — Названа по имени прежнего владельца. Фабат, которому, видимо, по возрасту было уже трудно выезжать на дальние расстояния, поручил инспекцию над своими имениями зятю. Кроме кампанского имения Плиний ревизовал и его владения под Америей (Умбрия). См. VIII.20.3.

[782] У меня много друзей, но, пожалуй, никого из тех... кого требуют обстоятельства. — Хотел Фабат сдать поместье в аренду? или найти только толкового и опытного управляющего? Из текста не ясно.

[783] Корнелиан — всадник, крупная фигура в родном Бергамо.

[784] Центумцеллы (ныне Civita Vecchia) не упоминают ни Плиний Старший, ни Страбон. И самый город и гавань были созданием Траяна. — Траян созывал свой «совет» (consilium) от случая к случаю и приглашал близких, доверенных людей, опытных администраторов и законников. Такие опытные юристы, как Титий Аристон и Яволен, были постоянными членами совета.

[785] Дела были разные... — Ежедневно прослушивалось одно дело — до того часа, когда наступало время бани. Если Траян вставал так же рано, как Веспасиан, то «рабочий день» длился шесть-семь часов.

[786] Клавдий Аристон. — Эфесские надписи неоднократно упоминают Аристона. Он был председателем Провинциального Совета в 90—95 гг. и опять в 110 г. и главным магистратом Эфеса. Его семья, как многие видные греческие семьи в М. Азии, получила римское гражданство от Клавдия или Нерона. О раздорах и интригах в малоазиатских городах см. X. 58; 81; 110 и речи Диона Хризостома.

[787] ...военным трибуном, намеривавшимся искать магистратур... — Он принадлежал, следовательно, к сенаторскому сословию, почему наместник и направил жалобу оскорбленного мужа к принцепсу.

[788] Цезарь... центуриона разжаловал и даже выслал. — Обычным наказанием за прелюбодеяние, совершенное солдатом, было разжалование. Плиний был, видимо, удивлен высылкой виновного: «даже выслал».

[789] ...после явного прелюбодеяния держал ее дома, словно довольствуясь тем, что соперник убран. — Если муж, уличив жену в прелюбодеянии, не обращался в суд, то он сам подлежал обвинению в сводничестве. Если обвинение не было доказано, дело прекращалось. Тут муж вынужден был, подняв дело, довести его до конца.

[790] ...она осуждена и наказана по Юлиеву закону. — Жена лишалась половины своего приданого, одной трети своего имущества и была высылаема на «остров». Высылка могла быть не пожизненной, но вторично выходить замуж было запрещено.

[791] Юлий Тирон и Семпроний Сенецион — лица неизвестные. Тацит (Диал. 7, 1) пишет, что обвинения против императорских отпущенников и прокураторов рассматривал сам император.

[792] О Поликлете см. Тац. Анн. 14.39.

[793] ...они требовали принудительной явки всех наследников... или разрешения себе бросить это дело. — Они боятся встречного обвинения в calumnia (клевете), т. е. в бездоказательной, ни на чем не основанной жалобе.

[794] Очень красивая вилла...— Систематические раскопки этой виллы произведены не были, хотя место ее было установлено уже в начале XIX в.

[795] Эта гавань получит навсегда имя своего создателя.— Portus Traiani.

[796] ...берег этот на огромном пространстве лишен гаваней.— От устья Тибра и до Геракловой гавани под Mons Argentarius в Этрурии не было ни одного порта.

[797] Ноний Целер — адвокат, ближе не известен.

[798] ...гражданские обязанности...— Плиний разумеет адвокатскую практику в суде.

[799] Я... как второй отец вношу для нашей девочки пятьдесят тысяч. — Ср. помощь Плиния центуриону (VI.25.2).

[800] Роман — см. 18 .

[801] «Все уберите», сказал, «и прочь начатая работа»...— «Энеида» 8, 439. Эти слова говорит Вулкан, собираясь выковать оружие для Энея.

[802] Аттия Вириола — сестра или племянница префекта претория в консуляра Аттия Субурана.

[803] ...требовала отцовское имущество в заседании четырех комиссий. — О суде центумвиров см. 22 . Совместное заседание всех четырех комиссий было редкостью; каждая комиссия решала дело по-своему.

[804] ...на многих галереях базилики... — Верхние открытые галереи Юлиевой базилики окружали открытое пространство, где заседали судьи.

[805] Субуран — племянник или двоюродный брат Аттии Вириолы.

[806] ...чуть что не требовать счетной доски с камешками...— Особый прибор для счета: доска с семью горизонтально или вертикально натянутыми шнурами; первый обозначал тысячи, второй — пять сотен; третий — сотни, четвертый — пять десятков и т. д. Вычисления производились с помощью камешков, передвигаемых по этим шнурам.

[807] Эта речь среди моих речей то же, что среди Демосфеновых υπέρ Κτηδιφώντος. — Демосфену поручено было произнести надгробную речь над павшими в битве при Херонее. Ктесифонт предложил наградить за нее Демосфена золотым венком. Вождь македонской партии Эсхин выступил против этого предложения; дело затянулось на восемь лет, но Демосфен все же одержал победу своей речью «О венке» или «За Ктесифонта».

[808] Максим — сенатор, преторий, родом из Цисальпинской Галлии.

[809] ...зрелищем... самым подходящим для поминок. — Гладиаторские игры возникали из поминок по умершим. Первоначально их и устраивали только как тризну.

[810] Гладиаторы сражались не только друг с другом, но и со зверями. — «Африканские звери» — пантеры, львы.

[811] Гемин — Розиана Гемина Плиний рекомендует Траяну, см. X. 26. Ему адресованы и письма VII.24; VI 11.5 и некоторые др.

[812] Однажды, в жару жесточайшей лихорадки... — Плиний о своих болезнях см. VII.21; Х.5.1; 8.3; 11.1.

[813] ...я протянул ему руку, велел ощупать ее... — т. е. чтобы проверить пульс.

[814] ...я могу спокойно мыться, но что у них есть вообще некоторые сомнения. — По представлениям древней медицины, при жаре следовало воздерживаться от питья и купания.

[815] Юст — имеется в виду либо консуляр Фабий Юст (I.11), либо Миниций Юст (VII.11.4). Новейший комментатор (Sherwin-White) считает более вероятным адресатом первого.

[816] Презент — имеется в виду Бруттий Презент, проделавший блестящую карьеру при императорах Траяне, Адриане, Антонине Пии — о ней сообщает надпись, найденная в Мактаре (Африка) и опубликованная в Année Épigraphique, 1950, № 66.

[817] Лукания — область Италии, к юго-востоку от Кампании. Надпись сына этого Презента (Dessau, Inscriptiones Latinae selectae, № 1117), найденная в Лукании, подтверждает происхождение семьи Презента из этой области.

[818] До каких пор будешь ты жить как царь? — «Безнаказанно делать то, что хочется, это значит быть царем» (Саллюстий. Югуртинская война 31, 26).

[819] До каких пор не будешь надевать башмаков, оставишь тогу лежать... — Выходя на улицу в Риме, следовало надевать парадный костюм: тогу и неудобные, тяжелые башмаки с ремнями. Дома и в деревне носили тунику и удобный плащ, а на ногах — сандалии.

[820] Понтий. — О Понтии Аллифане см. V.14.

[821] Гендекасиллаб—одиннадцатислоговый стих. См. 473 . О поэтических произведениях Плиния см. IV.14; V.3; 10.

[822] Икария — остров, лежащий между островами Делосом и Самосом (ныне Никария). Миф соединял название острова с Икаром, сыном Дедала, поднявшимся на крыльях, изобретенных его отцом, и погибшим.

[823] ...в Лаврентийской усадьбе... — Описание этой усадьбы см. II.17.

[824] Азиний Галл в своем сравнении ораторского стиля своего отца Азиния Поллиона со стилем Цицерона отдавал преимущество первому. Впоследствии будущий император Клавдий написал книгу в защиту Цицерона против Азиния Галла (Светоний. Жизнеописание Клавдия 41,3).

[825] ...в полдень я ушел поспать... — В распорядке дня у римлянина послеполуденный сон был обязателен. Вспомним, что в те времена вставали с рассветом. Ср. IХ.40,2.

[826] ...на досуге, особенно в пути... — О привычке Плиния предаваться во время путешествия литературным занятиям см. также ΙΧ.10.2. Видимо, в этом он подражал своему дяде, Плинию Старшему, см. ΙΙΙ.5.15.

[827] Кальпурнии, жене Плиния, адресованы также письма VI.4 и VI.7.

[828] Макрин — по-видимому, тот же Цецилий Макрин, которому адресовано письмо ΙΙΙ.4.

[829] Редкое и замечательное событие случилось с Вареном...— Ср. V.20; VI.5; VI.13; VI.29.11; VII.10.

[830] ...постановление собрания... — Имеется в виду собрание представителей городов провинции. Обращает на себя внимание то, что провинциальное собрание не считает нужным послать копию своего постановления сенату.

[831] ...защитник, данный сенатом... — Подвергавшиеся судебному обвинению сенаторы до того времени не получали защитника от сената. Видимо, в данном случае мы встречаемся с новшеством.

[832] «...когда услышите подлинных послов провинции». — Язвительный намек на Фонтея Магна (см. V, 20).

[833] Одна мать... — По римскому праву, женщина не могла выставить против кого-либо обвинение в суде; исключение: мать — против убийцы ее детей (Помпоний, Дигесты, 48, 2, 1).

[834] ...добилась назначения судьей Юлия Сервиана. — Упоминание о Сервиане и дальше о Субуране, двух видных лиц в царствование Траяна, позволяет датировать событие временами Траяна (не Домициана или Нервы).

[835] ...мать дошла до государя, утверждая, что она нашла новые доказательства. — Согласно римскому праву, оправданный по суду не мог быть вновь привлечен к ответственности по тому же обвинению. Случай, описанный Плинием, должен был быть чрезвычайно редким.

[836] Секст Аттий Субуран Эмилиан проделал большую карьеру, известную нам по одной надписи (Année épigraphique 1939, Ν 60) и из авторов (Кассий Дион LXVII, 4, 2; LXVIII, 16, 1; Victor. De Caes. 13, 9 и др.).

[837] ...Юлий Африкан, внук того оратора... — Юлий Африкан Старший, видный оратор и политический деятель в царствования императоров Тиберия и Клавдия, заслужил одобрение Квинтилиана (Об образовании оратора X, 1, 118).

[838] ...что я до сих пор только молчал в пользу Варена. — Рукописи дают чтение «не молчал»; все издатели удаляют из текста отрицание.

[839] Помпей Сатурнин, которому адресовано это письмо, был, скорее всего, римским всадником и, как видно из писем Плиния, крупным дельцом (ниже, § 2 и VII.15.2).

[840] ...Приска. — Комментатор считает невозможным решить, с кем из троих Присков, упомянутых в переписке Плиния (ΙΙΙ.21; II.13; VI.8) следует отождествить этого Приска; исключается Новий Приск (VII.19).

[841] Фуск — О Педании Фуске Салинаторе см. VI.11; VI.26.1.

[842] Ты спрашиваешь меня, каким образом тебе... следует заниматься в уединении... — Новейший комментатор предостерегает против неправильного вывода из этих слов Плиния, будто адресат письма был его учеником. Плиний не был учителем молодежи, но старшим другом, дававшим наставления своим молодым поклонникам. Римские ораторы, имея даже судебную практику, не переставали упражняться. Фуск просит совета у Плиния, как ему лучше употребить свой досуг.

[843] Полезно... переводить или с греческого на латинский или с латинского на греческий...— Квинтилиан (Об образовании оратора X, 5, 2—3) рекомендует заниматься переводами с греческого языка на латинский; ссылается он при этом на примеры Л. Красса, Цицерона, Мессалы.

[844] Их называют забавой... — О занятии сочинением стихов как о забаве Плиний говорит и в письмах IV.27.3 и V.3.1—4 Также — Катулл I, 2; Марциал IV, 49, 2; Тацит, Диалог об ораторах 10, 4.

[845] Воску хвала... — Воск в качестве материала для статуй и бюстов (см. IV.7.1); Ювенал, Сатиры 7, 238; Плиний, Естественная история XXXV, 153.

[846] ...чем все кончилось у Варена с вифинцами.— См. письмо 6, 829 .

[847] Полиен и Магн — см. V.20.4; VI.2.6.

[848] Недостает еще, чтобы провинция... раскаялась в своем раскаянии. — Молчание в книгах VIII и IX показывает, что этого не случилось.

[849] О Кальпурнии Фабате см. письмо 395 .

[850] Ты удивляешься... — Фабат заботился об интересах своей внучки и ее потомства.

[851] ...я повинуюсь высшему долгу. — С точки зрения права, ситуация была сложной. В случае, если земельная собственность переходила к нескольким наследникам (как в данном случае), и они не соглашались владеть ею сообща, а разделить ее путем частного соглашения не удавалось, раздел производился третейским судьей, арбитром (Гай 2, 219). После этого наследники могли продать свою часть. В данном случае Плиний и его сонаследники после раздела пришли к соглашению продать имение как нечто целое. Плиний, помня об обещании, данном Кореллии, сообщил ей о предстоящей продаже. Вольноотпущенник Гермес превысил свои полномочия и поставил Плиния в положение, при котором тот вынужден был продать землю ей, Кореллии. Сонаследники могли объявить состоявшуюся сделку недействительной. Плиний оправдывает свои действия не юридическими доводами, а моральными основаниями.

[852] Миниций Юст упомянут у Тацита (Истории III, 7). По мнению новейшего комментатора, он и Кореллия были во время написания этого письма в возрасте от 70 до 80 лет.

[853] ...в мое преторство он даже председательствовал на данных мною играх. — Со времени Августа почти все празднества, в том числе общественные зрелища и игры, были поручены ведению преторов. Новейший комментатор задается вопросом, почему сам Плиний, вопреки установившемуся обыкновению, не председательствовал на данных им самим играх, и отвечает предположением, что Плиний в это время болел.

[854] ...любое из моих поместий... кроме доставшихся мне от матери и от отца... — Упоминание о полученных от матери имениях — II. 15. 2. Как видно, они были для Плиния скорее источником хлопот, нежели доходов. Тем не менее Плиний дорожит ими из уважения к памяти своих родителей.

[855] ...я должен признать то, что мой вольноотпущенник сделал в духе моих правил. Эти слова показывают, что, по мнению Фабата, Плиний не обязан утвердить действия своего агента. Римские юристы не спешили расширять права агентов связывать волю своих хозяев.

[856] Миниций.— Адресат, возможно, тот Миниций Фундан, к которому обращены письма I.9; IV.15; VI.6; см. также V.16.7—9. Он был консулом в мае — августе 107 г. Все же новейший комментатор высказывается против такой возможности на том основаиии, что предметом занятий Миниция Фундана была философия, а не риторика (IV.15.10; V.16.8). Поэтому, думает комментатор, адресатом письма следует скорее считать Корнелия Минициана, который предавался ораторским занятиям (см. III.9; IV.11; VII.22; VIII.12).

[857] ...наш друг...— Этим другом мог быть, по мнению комментатора, Атилий Кресцент, занимавшийся риторическими упражнениями (I.9.8; VI.8.6).

[858] «Вы, ревнители».— Под ревнителями Плиний, видно, подразумевал строгих приверженцев одного из двух соперничавших в его время между собой направлений в ораторском искусстве: азианического и аттического. Стиль азианистов отличался пышностью, обилием ораторских украшений; сторонники второго направления, кроме стремления к большей простоте, отличались приверженностью к старинным словам и выражениям. В свое время тех и других высмеивал император Август (Светоний, Август 86, 2—3). Квинтилиан называет плодом «неразумного усердия» (κακόζηλοι слово, напоминающее употребленное Плинием слово εύζιλοι) то, что «сказано иначе, чем требует природа, чем следует и чем достаточно» (Об образовании оратора VIII, 3, 58). Автор трактата «О возвышенном»· (3,3) пишет: «...напыщенность представляет собой тот недостаток, от которого труднее всего уберечься, а поклонники возвышенного часто невольно увлекаются напыщенностью, скорее всего, опасаясь, что их будут упрекать за безжизненность и сухость изложения» (перевод Н. А. Чистяковой). См. I.20, прим.

[859] ...покажется тебе слишком напыщенным, потому что оно звучно и возвышенно... — Противопоставление напыщенного и возвышенного, см. также IX. 36. 5.

[860] ....отправив гонца... — Упоминания О письмоносцах см. II.12.6; VIII.3.2.

[861] Юлий Ферокс — адресат письма упомянут в II.11.5.

[862] Кореллия — см. VII.11.

[863] ...за сколько ты купила у откупщиков двадцатую часть. — Откупщики, как видно из этого места, изымали налог на наследства (1/20) не в деньгах, а землей, которую они затем продавали. Об откупщиках, взимающих налог на наследства, см. также Панегирик 39, 5.

[864] Сатурнин. — Об адресате этого письма см. 839 .

[865] Я загружен своими обязанностями, служу друзьям, иногда занимаюсь... — Новейший комментатор объясняет эту фразу так: «загружен своими обязанностями» — означает кураторство реки Тибра (Плиний занимал должность curator riparum et alvei Tiberis — куратор берегов и русла Тибра); «служу друзьям» — имеются в виду частные судебные дела друзей Плиния; «занимаюсь» — имеются в виду литературные занятия Плиния.

[866] ...заботиться о делах своего города и быть посредником между друзьями достойно величайшей похвалы. — Сатурнин, видимо, занимался тяжбами, в частности, защищал в суде интересы своего города (этим городом не был Комо, иначе Плиний не написал бы «своего» города).

[867] Фабат.— Об адресате письма см. IV. 1.

[868] Этот Калестрий Тирон известен только по письму Плиния.

[869] Мы с ним одновременно служили на военной службе... — Плиний был на военной службе в качестве военного трибуна в Сирии (см. I.10.2).

[870] Он опередил меня в трибунате благодаря праву детей... — О «праве детей» см. II.13.8, 227 .

[871] ...я нагнал его в претуре, так как император сбросил мне один год. — Император имел право снизить возраст, требовавшийся для занятия той или иной должности.

[872] Река Тицин, ныне Тичино, северный приток реки По.

[873] Бетика — нынешняя Андалузия, принадлежала к числу сенатских провинций (в 27 г. до н. э. Август разделил провинции на сенатские и императорские).

[874] ...формально освободить тех, кого ты недавно отпустил на волю в дружеском кругу. — Освобождение рабов в дружеском кругу гарантировало освобожденным свободное состояние, но не обеспечивало им пользования всеми правами вольноотпущенников (бесспорно оно не давало права распоряжаться своим имуществом путем завещания). Формальное освобождение совершалось в присутствии должностного лица и носило название iusta manumissio; во время этой процедуры должностное лицо или ликтор должностного лица прикасался своим жезлом к голове освобождаемого.

[875] Целер. — Адресат письма, возможно, Цецилий Целер, упомянутый в письме 1.5, 8.

[876] У каждого есть свое основание для публичных чтений... — О двух побудительных причинах для публичных чтений Плиний говорит и в письмах V.3.7—9 и V.12.1. Раньше у него были сомнения в целесообразности прочтения судебных речей на литературных чтениях — II.19; ΙΙΙ.18; IV.5. По-видимому, он впоследствии признал полезность таких выступлений под влиянием своего стремления вносить исправления в написанное (I,2; 8,3—4; II.5). Относительно стихотворений см. V.3; VIII.21.4—6.

[877] ...некоторые упрекают меня в том, что я вообще читаю свои речи... — Плиний не раз упоминает о выступлениях с чтениями других лиц. При этом о чтении речей упоминания нет. Читались либо исторические произведения (IV.7; VIII.12.4—5; IX.27), либо стихотворения (I.13; II.10, 6; ΙΙΙ.15.3; IV.27; V.17; VI.15), либо драмы (VI.21). Лишь в одном случае нет указания на характер произведения (VI.17). Несмотря на увлечения риторикой и упражнения в риторических школах, публичные чтения ораторских произведений не были распространенным явлением. Правда, император Август, по словам Светония, «на открытых чтениях внимательно и благосклонно слушал не только стихотворения и исторические сочинения, но и речи и диалоги» (Светоний, Август 89,3).

[878] ...встав, чтобы произнести речь... — Имеется в виду произнесение речи в суде.

[879] ...к простым людям в грязных замаранных тогах. — Т. е. к бедным гражданам, слушающим оратора на суде.

[880] Помпоний Секунд жил в первой половине I в. н. э. Его биографию написал Плиний Старший (см. III.5.3).

[881] «Апеллирую к народу». — Право апелляции к народу было высшим правом римского гражданина; каждый гражданин, осужденный должностным лицом, мог требовать защиты у народного собрания.

[882] Я обычно созываю не народ, но избранников... — ср. V.3.11.

[883] То, что Марк Цицерон думает о стиле, я думаю о страхе. — Стиль — заостренная палочка, которой писали древние на воске. Цицерон. Об ораторе I, 150: «стиль— самый лучший и действительный учитель и создатель красноречия».

[884] О Канинии — см. I.3.

[885] ...деньги, которые ты. пожертвовал нашим землякам на пиршество. — О таких пиршествах см. IV.1.6.

[886] Можно отсчитать деньги городу, но страшно, как бы они не разошлись. — Подобного рода опасения побудили императора Траяна создать должность curator rei publicae. Ср. IV.13.6 (опасения Плиния).

[887] ...на содержание свободнорожденных мальчиков и девочек... — Обезлюденье Италии и обеднение широких масс населения, не позволявшее многим воспитывать своих детей, вызывало тревогу и у отдельных людей, и у императоров. Нерва первый позаботился о содержании детей бедняков на государственные средства; Траян организовал эту государственную помощь таким образом: он давал городам взаймы деньги за невысокие проценты под залог частных или общественных земель, действительная стоимость которых превосходила данную взаймы сумму, — капитал императора оставался, таким образом, в безопасности. Должники уплачивали проценты не императору, а своей городской казне, и эти деньги шли на содержание бедных детей. В окрестностях италийского города Беневента и городе Велии найдены надписи, знакомящие нас с организацией alimenta Italiae, учрежденных императорами Нервой и Траяном (Inscriptiones latinae selectae 6509, 6675).

[888] ...доходность земли значительно превышает подать. — Плиний предусматривает возможность продажи имения.

[889] Приск. — О трудности определить точнее, какой именно Приск имеется в виду в переписке Плиния, см. VII.7.2.

[890] Фанния — была дочерью Тразеи Фанния Пета, сенатора времен Нерона и поборника «свободы» в понимании римской сенаторской аристократии. Фанния была второй женой старшего Гельвидия Приска, поборника той же свободы при Веспасиане (см. ΙΙΙ.11.3; 16.2).

[891] ...весталки, вынужденные по болезни удалиться из атрия Весты... — Ср. IV.11.6.

[892] Дважды она последовала за мужем в изгнание, в третий раз сама была сослана за мужа. — Гельвидий, муж Фаннии, подвергся изгнанию в первый раз за связь с Тразеей в 66 г. н. э. (Тацит, Анналы XVI, 29, 33). После смерти Нерона он возвратился в Рим. Во второй раз он был изгнан за оппозицию Веспасиану ранее 75 г. н. э. (Кассий Дион LXV, 12, 1—3; Светоний, Веспасиан 15). Спустя несколько лет он, находясь вне Италии, был предан смерти (против воли Веспасиана).

[893] О Гереннии Сенеционе см. VII. 33. 4 и прим.

[894] ...с ведома ли матери...— Матерью Фаннии была Цецина Аррия, подвергшаяся изгнанию (ΙΧ.13.5).

[895] ...книги, хотя они и были уничтожены по постановлению сената... — Тацит. Агрикола 7: «...неистовство было направлено и на их книги: триумвирам поручили сжечь в комиции на форуме эти произведения славнейших умов». Для такой чрезвычайной меры, как сожжение книг, требовалось специальное постановление сената. При Тиберии такой приговор был вынесен историческим книгам Кремуция Корда. Светоний. Тиберий 61,3: «...историка судили за то, что он назвалл Брута и Кассия последними из римлян: оба (историк и поэт) были тотчас казнены, а сочинения их уничтожены, хотя лишь за несколько лет до того они открыто и с успехом читались перед самим Августом». — Тацит. Анналы IV, 35,4. О книгах Кремуция Корда: «...сенаторы постановили, чтобы книги были сожжены эдилами, но они остались спрятанные и опубликованные. Тем более хочется осмеивать глупость тех, кто думает, что сегодняшней властью можно затушить даже память будущих веков».

[896] ...самый дом этот колеблется... хотя он пока что и имеет потомков.— Смысл: потомки есть, но они значительно уступают Фаннии.

[897] ...она вернулась к нам... — Аррия, мать Фаннии, возвратилась с дочерью из изгнания (IХ.13.5). Она не упомянута в письме III.16, вероятно, потому, что к тому времени умерла.

[898] ...у меня остается время выплатить свой долг... — О связях Плиния с семьей Гельвидия, которой он, видимо, считал себя во многом обязанным, мы не можем составить себе ясного представления.

[899] Тацит. — О связях Плиния с Тацитом см. I.6.

[900] Книгу твою... — Нельзя с уверенностью установить, о какой книге Тацита идет речь. Одни ученые предположительно называют «Диалог об ораторах», другие — какую-то часть «Истории».

[901] ...«далеко, но ближайшим». — Для Плиния Тацит — идеал писателя. Самое выражение взято из «Энеиды» Вергилия (V, 320).

[902] ...я радуюсь, что... нас называют вместе... Ср. рассказанное в письме IX.23.

[903] Корнут — адресат письма — старый друг Плиния Корнут Тертулл. К нему обращено: VII.31; он упомянут в: II.11.19; II.12.2; IV.17.9; V.14.9; VII.31.

[904] Я и сюда...— Имеется в виду одна из двух вилл: этрусская или лаврентинская.

[905] ...воздерживаюсь... даже от чтения и занимаюсь только с помощью ушей. — Чтение засвидетельствовано в VI.20.5 (в IX.36.3 — c целью упражнения). Обычным являлось слушание чтеца (специально обученного раба — lector). Так занимался Плиний Старший (III.5.10—12). Упоминания о чтеце — III.1.8; VII.4.3; VIII.1). Выражение «взять в руки» (VIII.3.3; 9.1; IX.22.2) указывает, по мнению новейшего комментатора, на неудобство читать самому, держа свиток в руках.

[906] Криптопортик — см. II.17.16, 255 .

[907] Я моюсь в бане... пью вино, так как это не вредно... — Ср. VII.1.4—5; 26.2.

[908] ...а сейчас за мной есть и надзор. — Имеется в виду надзор со стороны домашних врачей.

[909] Фалькон. — Адресат письма Помпей Фалькон, о нем см. I.23.

[910] О военном трибунате — см. 413 .

[911] Корнеллию Минициану адресованы III.9; IV.11; VIII.12. Его карьера известна нам благодаря надписи (Inscriptiones latinae selectae 2722).

[912] ...украшение моей области и в смысле достоинств и в смысле нравов, человек блестящего происхождения, с огромными средствами. — Ср. характеристики VI.33.4; X.4.5.

[913] Он справедливейший судья... — В данном случае Плиний имеет в виду справедливое решение гражданских дел. В письмах III.9 и IV.11 отражается интерес Мини-циана к судебным делам политического характера.

[914] Ты поверишь, что я облагодетельствовал тебя, когда ближе присмотришься... Фалькон не знает Минициана, известность которого была велика в Цизальпийской Галлии.

[915] Это письмо входит в одну серию с письмами VII.16 и VII.32.

[916] Медиолан — нынешний Милан.

[917] Гемин. — Ему адресовано и письмо VII.1.

[918] Уммидия Квадратилла — дочь Г. Уммидия Дурмия Квадрата, закончившего свою служебную карьеру правителем Сирии в 60 г. н. э. (Тацит, Анналы XIV, 26, 4).

[919] ...оставив безукоризненное завещание... Ср. V.5.2; VIII.18.

[920] ...внука люблю, как самого близкого друга... — Дружеские чувства Плиния к этому Уммидию отражены в письмах VI.11; VI.29; IX.13.1.

[921] ...к двадцати четырем годам он стал мужем...— О ранних браках в семьях сенатской аристократии см. VI.26; VII.16.2; VIII.23.7.

[922] У нее были пантомимы... — В данном месте слово «пантомимы» обозначает труппу исполнителей популярных в то время пьес, носивших название «пантомимы». Последние представляли собой соединение трех разных видов современного сценического искусства — трагедии, оперы и балета.

[923] ...она поручала мне руководить занятиями своего внука... — Плиний, как знаменитейший адвокат своего времени, был приглашен руководить занятиями молодого человека в области законоведения и судопроизводства.

[924] ...играя в камешки... — Игра, несколько напоминающая наши шахматы: на доске, где было начертано 12 линий, расставлялись «камешки» — стеклянные фигурки различных цветов; среди них были и «воины», и «офицеры», и «предводители».

[925] ...глядя на своих пантомимов... всегда приказывает своему внуку уйти... она делает это не столько из любви к нему... — Ср. Ювенал XIV, 44 и след.; дети не должны были видеть ничего, что могло бы оскорбить их чистоту. Характеристику старого римского воспитания см. Тацит. «Диалог об ораторах» 28, 3—6.

[926] На последних жреческих играх... — Со времен Августа понтифики устраивали общественные празднества по случаю своего вступления в должность. Новейший комментатор указывает, что установить даже приблизительно дату тех игр, какие здесь имеет в виду Плиний, нет возможности.

[927] ...во время представления были выведены пантомимы... — Согласно объяснению новейшего комментатора, Квадратилла не давала своих пантомимов в наем, а выпускала их в соревновании. Запрещение публичного исполнения пантомимов, Домицианом, подтвержденное затем Траяном (Панегирик 46, 1—3), не могло длиться долго.

[928] ...получат ничтожные легаты — маленький венок за свой труд в театре... — Льстецы, разыгрывавшие свои восторги перед Квадратиллой по поводу ее пантомимов, рассчитывали на щедрые дары от нее по завещанию. Она в своем завещании не отказала им ничего. «Маленький венок» — насмешливое выражение, намекающее на дорогой венок, которым одаривали хорошего актера за его искусство.

[929] ...основателя и отца кассиевой школы... — Во времена ранней империи в Риме были две школы юриспруденции: основателем одной считался Антистий Лабеон, основателем другой — Атей Капитон. С течением времени последователи Лабеона стали называться прокулианцами — по имени его ближайшего ученика Прокула, а последователи Капитона — сабинианцами — по имени Мазурия Сабина, или кассианцами — по имени Кассия Лонгина, который был учеником Сабина. Кассий был величайшим юристом своего времени. Слова Плиния нельзя понимать в том смысле, будто он считает Кассия основателем школы; он хочет лишь сказать, что Кассий был главой и покровителем школы. — У нас нет сведений об организации упомянутых школ; можно думать, что они были организованы по образцу школ риторики.

[930] Мой, Квадрат... вернет ему прежнее достоинство, его знаменитость и славу. — О первых шагах Квадрата на судебном поприще см. VI.11.

[931] Руф. — Адресат письма — либо Каниний Руф, либо Октавий Руф (первому адресовано письмо I.3; второму — I.7). Оба они занимались литературой. Исключаются Кальвизий Руф (II.20) и Семпроний Руф (IV.22), которым Плиний не писал на литературные темы.

[932] Теренций Юниор. — В кругу знакомых Плиния это не единственный пример человека, пренебрегшего возможностью сенаторской карьеры и удалившегося от общественных дел. см. I.14.5; III.2.4.

[933] ...в нарбонской провинции... — Нарбонская Галлия — римская провинция, охватывавшая нынешнюю Южную Францию. Получила свое название от главного города Нарбона. Организована в 118 г. до н. э.

[934] ...он ученым разговором вернул меня к литературе. — Этому Руфу Плиний посылает книги (VIII.15); к нему он обращается с любезным письмом наставительного характера (IX. 12).

[935] Максим. — Адресат письма, скорее, Младший (Валерий) Максим, судя по наставительному тону письма. Ср. VI.34.

[936] Недавно недомогание одного друга... — По предположению новейшего комментатора, этим другом мог бы быть Гемин, о болезни которого Плиний говорит в VII.1.

[937] ...он мечтает о банях и источниках. — Купание ему запрещено, потому что он в лихорадке.

[938] Лициний Сура — см. IV.20.

[939] Считаешь ли ты, что приведения существуют и имеют собственную фигуру... — Демокрит Абдерский объяснял сновидения и появление привидений материалистически, по его мнению, они представляли собой физические истечения или образы (είδωλα), проникающие в поры тех, кто их видит. Подобное же объяснение дал Лукреций (О природе вещей IV, 45 сл., 34 сл., 721 сл.). См. также Плутарх. Жизнеописание Брута 37. Аристотель (456 а сл.) искал объяснения сновидений в физическом и психическом состоянии человека.

[940] ...то, что, по слухам, приключилось с Курцием Руфом. — Историю Курция Руфа дает Тацит, Анналы XI, 21. По мнению новейшего комментатора, лучшим комментарием к этому письму служат рассказы о привидениях в диалоге Лукиана «Любитель лжи, или невер» (См. Лукиан из Самосаты. Избранное. М., 1962, с. 322 сл., пер. И. И. Толстого).

[941] Когда он был незначительным и неизвестным человеком. — Впоследствии он был консулом и легатом Нижней Германии.

[942] Как-то на склоне дня... — Имеется в виду послеполуденное время, что подтверждает и Тацит (указанное выше место). В это время улицы пусты, южане предаются отдыху. Комментаторы приводят тексты, в которых говорится о появлении привидений именно в такое время. — Лукиан, Любитель лжи... 22; Деяния 10, 9 сл.; 22, 6.

[943] ...вернется в эту провинцию с высшей властью...— т. е. в качестве наместника.

[944] Прибывает в Афины философ Афинодор... — Возможно, речь идет о философе стоической школы Афинодоре из Тарса, друге императора Августа.

[945] ...на следующий день обращается к должностным лицам... — Погребение неизвестного человека могло состояться лишь в присутствии должностного лица.

[946] ...мальчик, спавший в детской... — Имеется в виду комната, где спали под надзором своего воспитателя молодые рабы.

[947] Септиций. — К этому римскому всаднику Септицию Клару обращены также письма I.1; I.15; VIII.l. См. также II.9.4.

[948] ...я при всяком случае сверх меры восхваляю своих друзей. — Ср. VI.17.4; VIII.24.10; ср. также I.14.10.

[949] Тому же Монтану адресовано и письмо VIII.6, в котором также идет речь о Палланте. Судя по одному месту (VIII.6.17), Монтан был сенатором. Исключена возможность отождествления этого Монтана с Монтаном (или Монтанием) Аттицином, упомянутым в письме VI.22.2. Остается Тит Юний Монтан, консул 81 г. н. э. (см. Ювенал. Сатиры IV, 107, 131).

[950] Тибуртинская дорога — дорога на Тибур (нынешнее Тиволи), к востоку от Рима.

[951] Паллант — вольноотпущенник, всесильный при императоре Клавдии.

[952] Ему сенат... постановил дать преторские украшения... — Знаки отличия высших магистратов (курульное кресло: табуретка на четырех кривых крестообразно поставленных ножках, из слоновой кости или позднее из мрамора и металла; тога с широкой пурпурной каймой и др.) при империи иногда давались людям, которые не занимали этих магистратур.

[953] ...каковой честью был он доволен. — Об этом награждении Палланта сенатом говорит и Тацит (Анналы XII, 53), который также сообщает об удовлетворении, испытанном Паллантом.

[954] Юлий Генитор — профессиональный ритор. О нем см. III.3.5.

[955] Стала настоятельной и очень тягостной необходимостью сдача в аренду имения. — В письме IX.37.1—3 отражены подобные же заботы о поисках подходящих арендаторов. Ввиду того, что земля обычно отдавалась в аренду на пять лет, новейший комментатор полагает, что оба письма относятся к одному и тому же случаю.

[956] ...мои книжки о мщении за Гельвидия... — Поклонник Плиния молодой Квадрат читал упоминаемую здесь книгу — см. IХ.13.1; возможно, он занимался у Генитора. О Гельвидии см. 890 .

[957] «Против Мидия» (Демосфен. Речь XXI). Последний оскорбил Демосфена действием во время его хорегии на празднестве Великих Дионисий. О подражании Демосфену ср. I.2.2—3.

[958] Корнут Тертулл — не раз упомянут в письмах Плиния, см. VII.21.1, 903 .

[959] Клавдий Поллион. — Сообщения Плиния о его карьере подтверждаются и дополняются надписью, найденной в Риме (Inscriptiones latinae selectae 1418).

[960] ...мы вместе с ним были на военной службе... — Они были вместе на военной службе в Сирии около 81 г. н. э.

[961] Я нашел у некоторых начальников мерзкую алчность и такую же небрежность... — Об этом же см. VIII.14.7.

[962] О Кореллии Руфе см. I.12.

[963] ...в помощники для покупки и дележа полей. — Кассий Дион XVIII, 2, 1 сообщает, что император Нерва выделил определенный денежный фонд для покупки земли и наделения ею очень бедных граждан; покупка и распределение земли были поручены сенаторам. Больше нам ничего об этом не известно.

[964] Анний Басс — в качестве легата легиона участвовал в походе Флавиев на Pим в 69 г. до н. э. и поэтому получил консульство в 70 г. н. э. (см. Тацит. История III, 50).

[965] Фабат — ср. VII.16.

[966] ..моего Тирона...— см. 868 .

[967] ...ты отпустил многих на волю... — В противоположность некоторым другим писателям и деятелям, Плиний не возражает против увеличения свободного населения римских городов за счет иноземного (бывшего рабского) контингента.

[968] ...выражая благодарность и похвалы... — Контекст доказывает, что речь идет скорее не о выражении признательности и похвалы со стороны получивших свободу людей, а со стороны городского совета.

[969] Историк Тацит не раз упоминается в письмах Плиния (I.6.20; IV.13; VII.20.4).

[970] От «Истории» Тацита сохранились лишь частично книги I—IV и часть книги V, т. е. приблизительно одна треть всего сочинения. Сохранившаяся часть охватывает события 69—70 гг. н. э.

[971] ...будучи занесено в документы... — Труд Тацита, по мнению Плиния, будет основан на документальных данных.

[972] ...после осуждения Массы... — О процессе Бебия Массы говорит и Тацит. Агрикола 45, 1—2, 5. Множество упоминаний в письме III.4.4; см. также Тацит. История IV, V, 50; Ювенал, Сатиры I, 35.

[973] ...консулы намерены заняться исками... — Имущество осужденного Бебия Массы переходило в ведение государства; последнее должно было удовлетворить ограбленную провинцию. Однако, прежде чем дело дошло до этого, посыпались иски кредиторов Массы. Возможно, часть этих исков имела под собой основание, но Сенецион полагал, что часть этих исков была вымышлена и исходила от друзей Массы, стремившихся сохранить за ним часть его состояния. Сенецион — уроженец Бетики. Связанный с ней своей первой магистратурой квестора, хорошо знавший поэтому ее финансовое положение, не хочет, чтобы родной ему край был лишен под благовидным предлогом того, что ему по справедливости причитается.

[974] ...я же родился там...— Уроженцами Испании были многие деятели времен принципата, в том числе семья Сенек, сам Траян.

[975] Это слово сразу было подхвачено... — Из этого места было сделано правильное заключение, что хитрость Массы не имела успеха.

[976] Нерва в это время, вероятно, находился в изгнании в Таренте.

[977] Всему этому... ты придашь больше известности, славы, величия... — Ср. Цицерон Луцию Лукцею, Письма к близким V, 12, 3: «Прямо прошу тебя и прославлять все это сильнее, чем ты, быть может, намерен, и пренебречь при этом законами истории».

[978] Септиций Клар — см. I.1 и VII.28.

[979] Я благополучно закончил путешествие... — Речь идет, видимо, о путешествии в этрусскую виллу, о которой Плиний упоминает в письмах V.6; VIII.8; IХ.15 и, возможно, IX.37 и др.

[980] Энколпий — возможно, тот вольноотпущенник, о котором речь идет в письме IХ.34.1.

[981] ...а здоровый климат... — ср. V.6.46.

[982] Кальвизию Руфу адресовано несколько писем Плиния по поводу деловых вопросов, в частности III.19 (по поводу того же имения).

[983] Я запродал урожай винограда... — Об урожаях см. IV.6.1; VIII.15; IX.16.1; IX.20.2. Хорошим объяснением к этому письму Плиния могут служить главы «Сельского хозяйства» Катона, где даны образцы договоров, которые заключались со съемщиками маслин и винограда. У Плиния дело с его съемщиками обстояло так: они заключали с ним договор на съемку винограда с участков разной величины и разной урожайности — этим объясняется и разная величина договорной платы. Сумма, которую они внесли при заключении договора, была различной; такой задаток не рассматривался как обязательный, потому что были съемщики, которые его вовсе не заплатили. Плиний оказал особую льготу тем, кто уже уплатил ему деньги, причем льгота была тем больше, чем большая сумма была ему уже отдана.

[984] «... никто не ушел от меня без подарка». — Слова из «Энеиды» Вергилия (V, 305).

[985] Спарс — адресат письма, возможно, консуляр Юлий Спарс (ему адресовано письмо IV.5).

[986] ...речь, которую я недавно издал... — Новейший комментатор считает невозможным отождествить произведения, упомянутые в этом письме, с книгой, упомянутой в VIII.19 и еще не опубликованной, притом не доставившей автору полного удовлетворения. Речь, о которой говорит Плиний, вероятно, «За Аттию» (см. VI.33), а книга — та, которая упомянута в VIII.20.2.

[987] Каниний Руф — обитатель Комо, друг Плиния. Плиний в некоторых письмах побуждает его заняться литературным трудом (I.3; II.8.1; III.7.14—15; IX.33.1).

[988] ...собираешься описать дакийскую войну. — Руф собирался написать на греческом языке эпическую поэму о двух походах Траяна в Дакию против царя Децебала (101—103 гг. и 104—106 гг.); походы были удачными и оба закончились триумфами.

[989] Ты будешь говорить о создании новых рек... — Децебал намеревался зарыть в землю свои сокровища и пустить по этому месту отведенную из старого русла реку; изменившие ему люди открыли его замысел Траяну, и это помогло римскому императору завладеть сокровищами (см. Кассий Дион XVII, 11, 14, 4).

[990] ...о переброске через реки новых мостов... — Траян построил большой каменный мост через Дунай (см. Кассий Дион XVIII. 13). Мосты изображены на колонне Траяна.

[991] ...о лагерях, расположившихся на горных крутизнах... — О крепостях, расположенных на возвышенностях, упоминает Кассий Дион (XVI II, 9,3), Изображения таких крепостей есть на колонне Траяна.

[992] ...о царе ...выброшенном из жизни... — Децебал сам лишил себя жизни.

[993] ...и не пришедшем в отчаяние... — Имеется в виду длительное сопротивление Децебала римлянам.

[994] ...над народом, не знавшим поражений... — Плиний, вероятно, сознательно игнорирует триумф Домициана над хаттами и даками (см. Светоний. Домициан 6, 1; Кассий Дион XVIII, 7, 4; 8, 1).

[995] ...варварские, дикие имена... — Например, название столицы Децебала — Сармизегетуза.

[996] ...по праву поэтов призови богов... — «Илиада» и «Одиссея», а также «Энеида» начинаются с обращения к музам.

[997] ...среди богов того... чьи подвиги, дела и советы ты собираешься воспеть...— т. е. Траяна. Так, Вергилий в «Георгиках» (I, 34) и Гораций в «Одах» (III, 5, 2) приветствуют Августа как бога.

[998] Гемин — см. 811 .

[999] ...нашего Макрина...— Новейший комментатор склонен видеть в этом Макрине Цецилия Макрина, которому адресованы все письма, адресатом которых является Макрин; Миниций Макрин отпадает, так как в письме I.14.5—7 нет упоминания о жене.

[1000] ...я буду в беспокойстве... пока, наконец, он не сможет отвлечься и дать зарубцеваться своей ране... — Комментатор отмечает, что хотя многие письма Плиния написаны по поводу смерти разных лиц, сам он ни разу не написал утешительного письма (какое он советует написать Марцеллину—V.16.10).

[1001] Адресат письма Юний Монтан; о нем см. 949 .

[1002] ...Африканские, Ахейские, Нумантинские... — прозвания знаменитых римских полководцев: прозвание «Африканский» носили Публий Корнелий Сципион (ок. 235— 183 до н. э.), победитель Ганнибала (202 г. до н. э.), и Сципион Эмилиаи (185—129 гг. до н. э.), взявший и разрушивший Карфаген (146 г. до н. э.); он же был назван Нумантинским после взятия Нуманции (в Испании в 133 г. до н. э.). Ахейским был назван Муммий, взявший и разрушивший Коринф (146 г. до н. э.).

[1003] Марий (156—86 гг. до н. э.), Сулла (138—78 гг. до н. э.), Помпей (106—48 гг. до н. э.) — римские полководцы и государственные деятели.

[1004] ...предлагаются преторские знаки... — Ср. VII, 29. Паллант был вольноотпущенником; Плиний сознательно называет его рабом (вместо бывшего раба, вольноотпущенника). Ниже — такое же преувеличение — Паллант назван преторием (т. е. бывшим претором), хотя дарование преторских украшений не означало права заседать в сенате (этим правом обладали претории). Тацит (Анналы XI, 38, 5) сообщает, что Нарциссу, вольноотпущеннику Клавдия, были дарованы сенатом квесторские украшения.

[1005] ...заставить его носить золотые кольца... — золотое кольцо имели в это время право носить лица, занимавшие высокие должности, сенаторы и римские всадники.

[1006] Представь себе Палланта, налагающего запрет... — Право налагать запрет на постановления сената имели народные трибуны.

[1007] ...за десять дней до февральских календ — т. е. 23 января.

[1008] ...у статуи божественного Юлия, на которой он изображен в панцире. — Статуя Юлия Цезаря в панцире стояла на Юлиевом форуме.

[1009] Тацит. — Об отношениях между Плинием и Тацитом см. VII.20.4; IX.23.3. Ср. также I.6.20; IV.13.

[1010] ...я до сих пор праздную сатурналии... — См. 257

[1011] Гипербат — риторическая фигура, состоящая в том, что члены предложения, тесно связанные между собой, разделены другими.

[1012] ...над твоей книгой... — Комментатор полагает, что речь идет не о книге, упомянутой в письме VII.20; возможно, имеется в виду второй свиток «Истории».

[1013] Воконий Роман — испанский друг Плиния и, возможно, сенатор. См. I.5.

[1014] Клитумн — речка в Южной Умбрии, впадающая в Тинию, левый приток Тибра, ныне Клитунно. У ее истоков, в роще старых кипарисов, находилось святилище бога Клитумна, где давались прорицания. С помощью «жребиев», дубовых палочек с надписями, мальчик перемешивал письма и вынимал вещую палочку.

[1015] ...жребии говорят... — Предсказания с помощью жребия давались и в других италийских храмах, например, в храме Фортуны в Пренесте.

[1016] Выше его можно только ходить судам, ниже разрешается и купаться. — О подобного же рода табу см. VIII.20.5. Также — Тацит, Анналы XIV, 22,6 (Нерон поплатился здоровьем за нарушение подобного табу).

[1017] Гиспеллаты — жители города, носившего название Гиспелл, в Умбрии, ныне Спелло.

[1018] ...на всех стенах множество надписей... — Надписи могли быть либо типа граффити, либо были вырезаны на табличках.

[1019] Многое ты одобришь, кое над чем посмеешься... — Среди прославлений Клитумна были, конечно, безграмотные и нелепые стихотворения или прозаические тексты. В одной помпейской надписи, нацарапанной на стене базилики, пишущий спрашивает, как не обрушивается стена от всякого вздора, который на ней пишут.

[1020] Адресат письма Корнелий Урс, к которому обращены и письма IV.9: V.20; VI.5; VI.13.

[1021] Кальпурний Фабат — дед жены Плиния; о нем см. IV.1.

[1022] ...у твоей внучки случился выкидыш... — О том же — письмо VIII.11.

[1023] ...изображения предков не от вчерашнего дня. — Люди, чьи предки занимали высокие (так называемые курульные) должности, имели право хранить у себя восковые маски предков; эти маски надевались на бюсты, хранившиеся в особых шкафах. Плиний хочет сказать, что род их принадлежит к числу старинных, имеющих большое родословное дерево.

[1024] О том же, но другому адресату. — VIII.10.

[1025] Минициан. — Адресат письма упомянут и в других письмах Плиния — III.9, IV.11, VII.22.2.

[1026] Титиний Капитон — см. также I.17.1; V.8.

[1027] ...возродитель и преобразователь литературы, уже стареющей.— Ср. I.10; 13; 16; в этих письмах литература скорее изображается процветающей, нежели стареющей.

[1028] Он описывает смерть знаменитых мужей... — Новейший комментатор полагает, что произведение, в котором описывалась смерть знаменитых мужей, было написано прозой.

[1029] Гениал. — Нет возможности ближе определить, кем был этот Гениал, явный поклонник Плиния.

[1030] ...тот самый человек, уподобить которому захотела тебя сама природа. — Имеется в виду отец Гениала.

[1031] Адресат письма —Титий Аристон; см. I.22.1; V.3.1.

[1032] Рабство прошлого времени...— Имеются в виду времена царствования Тиберия, Клавдия, Нерона, Домициана. Слова «возвращенная свобода» относятся к временам Нервы и Траяна.

[1033] ...прежде чем стать участниками в государственном совете, были в нем зpuтелями. — Сенаторы имели право брать с собой на заседания сената сыновей, достигших совершеннолетия (16 лет). Это старинное установление возвратил к жизни император Август (Светоний. Август 38, 2).

[1034] ...тому заменял отца самый старый и почтенный сенатор. — Ср. Тацит. Диалог об ораторах 34,1: «...у наших предков юноша, готовившийся к судебной деятельности... отводился отцом и близкими к тому оратору, который занимал в государстве виднейшее место».

[1035] ...все вообще следовало бы скорее забыть, чем запомнить. — Имеются в виду времена Домициана. Плиний служил в Сирии, где стояли римские войска, не отличавшиеся дисциплинированностью (Тацит, Анналы XIII, 35).

[1036] ...сенат созывался для полного безделья, или для величайшего злодеяния? — Ср. Панегирик Траяну 54.

[1037] ...рукой преступной или послушной. — Смысл: покончил ли с собой Афраний Декстр или был убит своими отпущенниками; во втором случае убили ли своего патрона вольноотпущенники по своей собственной воле иди повиновались повелению Афрания, желавшего покончить с собой.

[1038] ...высказавшиеся за казнь... — Вопрос о предании смертной казни всей familia (pабы и вольноотпущенники), находившейся в доме в момент убийства хозяина, решался по-разному. Во времена республики все рабы, находившиеся в доме в то время, как был убит господин, подлежали смертной казни. В решении судьбы вольноотпущенников существовали колебания. В 61 г. н. э. был убит своим рабом префект Рима Педаний. Его рабы, числом 400, были присуждены сенатом к смертной казни; когда же был поставлен вопрос о ссылке (за пределы Италии) вольноотпущенников, император Нерон отверг это предложение (см. Тацит, Анналы XIV, 42—45). — Афраний Декстр — см. V.13.4.

[1039] «...идите туда, с кем вы согласны». — Плиний цитирует здесь текст закона lex Iulia de senatu habendo.

[1040] ...жребий выделяет... человека, который будет сражаться с победителем — В гладиаторских состязаниях пары сражавшихся между собой определялись жребием. Иногда вне жеребьевки оставались несколько гладиаторов, которые должны были сражаться с победителями.

[1041] Теренций Юниор — см. VII.25.2.

[1042] ...что скуден у вас сбор винограда... — Новейший комментатор полагает, что речь идет о том же скудном сборе, что и в письмах VIII.2.1; IX. 20.2.

[1043] Слова «если она будет... не следует писать или» отсутствуют в рукописях; они имеются лишь в издании Альда.

[1044] ...я отпускаю людей на волю. — Хозяин мог отпустить своего раба на волю с соблюдением всех формальностей (iusta ас legitima manumissio) или без соблюдения таковых (manumissio minus iusta) — например, просто в присутствии друзей, являвшихся в таком случае как бы свидетелями, что он отпускает такого-то на волю. Раб, отпущенный таким способом, не получал гражданских прав. Торжественная процедура отпущения на волю требовала присутствия должностного лица, а также еще одного римского гражданина, который в таком случае назывался «защитником свободы». Этот последний касался палочкой освобождаемого раба и произносил установленную формулу: «утверждаю, что этот человек свободен; вот я касаюсь тебя палочкой». Хозяин, держа раба за голову или за руку, говорил: «хочу, чтобы этот человек был свободен». Ср. 874 .

[1045] ...разрешение рабам делать завещания... как законные. — Рабы были бесправны, у них не было собственности, не могло быть права завещания и наследования. Они были собственностью хозяина, который мог продавать их, закладывать, подвергать истязаниям и даже убивать. Эти законом установленные права хозяина стали смягчаться и подвергаться серьезной критике с точки зрения требований морали только под влиянием стоической философии и христианства.

[1046] ...для рабов господский дом — это своего рода республика и государство. — Та же мысль — Сенека. Послания 47, 14 (говоря о рабах): «дом — маленькая республика».

[1047] Макрин. — По мнению новейшего комментатора, скорее Цецилий Макрин (см. III.4), нежели Миниций Макрин.

[1048] Здесь... — Плиний пишет из Рима или из его окрестностей. Вспомним, что на берегу Тибра у Плиния была вилла, см. V.6.11.

[1049] Тибр вышел из своих берегов... — Вызванные обильными дождями наводнения, от которых особенно страдал левый низкий берег Тибра, являлись вечным бедствием для Рима. В императорское время старались ослабить это бедствие проведением отводных каналов и устройством набережных.

[1050] Хотя канал... — собственно «ров», упоминается в надписи, найденной на территории Остии.

[1051] ...предусмотрительнейшим императором... — имеется в виду Траян.

[1052] Анио — ныне Тевероне, приток Тибра, протекающий среди живописных мест. Около Тибура (ныне Тиволи) река образует знаменитый водопад.

[1053] ...памятники расшатаны и сброшены. — Согласно объяснению новейшего комментатора, Плиний имеет в виду надгробные памятники (как и в II.10.4: III.7.8; VI.10.2).

[1054] Руфин. — Единственное письмо, адресатом которого является Руфин. Вероятно, это сенатор Луций Фадий Руфин, упомянутый в письме IX.23.4.

[1055] Карьера этого Домиция Тулла и его брата известны из ряда надписей. Оба они достигли консульства.

[1056] ...был любезен с ловцами наследства... — Они ухаживали за ним, надеясь на его наследство. Такая «ловля наследства» была обычна в то время в Риме.

[1057] Внукам он отказал много хорошего, отказал и правнуку. — Неясно, идет ли речь о внуках и правнуках или о внучках и правнучках, или о тех и других вместе. Нам известны женские потомки Домиция Тулла, которым их богатство дало возможность выйти замуж за людей из знатнейших фамилий.

[1058] ...он разрушил подлые надежды... — Ср. похвалы Плиния по поводу завещания Уммидии Квадратиллы — VII.24.2.

[1059] Отец освободил ее... — По римским законам дети находились в полной зависимости от отца, имевшего, по словам законодателя, «такую власть над своими детьми, какой нет ни у каких других людей (народов)» (Гай I, 55). Отец имел право продать и убить своих детей; сын не мог иметь никакого собственного имущества: все, что он приобретал или наследовал, принадлежало отцу. Отец мог добровольно отказаться от своей власти над детьми, «эмансипировать» их. Эмансипация происходила в форме троекратной продажи сына, сопровождавшейся троекратным отпуском его на волю. — В данном случае мать юноши, разойдясь с Регулом видимо, не хотела, чтобы ее имущество перешло в руки мужа; поэтому Регул и «эмансипировал» мальчика. Зная страсть Регула к деньгам, про него говорили что сын не «эмансипирован» (emancipatus), а «продан» (mancipatus) им.

[1060] ...лукаво удочерив ее... — Поэт Марциал прославляет «единодушие» обоих братьев (I.36; III.20.17; V.28.3).

[1061] Домиций Афр — видный оратор, см. II.14.10.

[1062] ...по завещанию, оглашенному им восемнадцать лет назад... — Ср. V.5.2, где речь идет о давно составленном завещании.

[1063] Жена, прекрасная, терпеливейшая женщина... — Имя этой женщины, по мнению новейшего комментатора, не упомянуто сознательно, ср. VIII.22.4.

[1064] ...смог в тот же день уставить его множеством древних статуй. — Ср. IV.2.5. — о садах и статуях Регула.

[1065] Максим. — Адресат письма Старший, «ученый» Максим (11.14), отличный от Младшего (VII.26; VIII.24).

[1066] Огорченный... смертью моих людей...— ср. VIII.16.1.

[1067] Этот Галл, адресат письма II.7, возможно, тот Клузиний Галл, к которому обращено и письмо IV.17.

[1068] Мы имеем обыкновение отправляться в путешествия и переплывать моря... — Путешествия с исключительной целью повидать страну и памятники древности не были частыми у римлян. Даже знаменитое путешествие Германика (усыновленного Тиберием) в Египет было предпринято «под предлогом заботы о провинции» (Тацит. Анналы II, 59). — Сенаторы могли путешествовать только при условии получения специального разрешения — legatio libera. Вообще путешествия имели либо профессиональный, либо религиозный характер.

[1069] ...велел мне осмотреть его америйские поместья. — Америя — маленький городок в Умбрии, ныне Амелия.

[1070] Вадимонское озеро интересовало древних римлян благодаря своим целебным свойствам и геологическому строению. У этого озера римляне одержали победы над этрусками и галлами в 309 и 283 гг. до н. э. Теперь это озеро, превратившееся в маленький пруд, на котором нет и следов тех островков, о которых говорит Плиний, носит название laghetto di Bassano.

[1071] Озеро похоже на лежачее колесо: это равномерно описанный круг... — Правильные очертания этого и других озер Южной Этрурии объясняются их вулканическим происхождением.

[1072] Цвет воды светлее синего и зеленого берега... — Прекрасно охарактеризован цвет сернистой воды. Серные воды и вообще всякая сера находит широкое применение и в современной медицине при лечении болезней суставов, переломов и т. п.

[1073] Суда по нему не ходят (оно священно)... — Священные источники, реки и озера не должны были служить мирским целям: сере с древнейших времен приписывалась священная и очищающая сила.

[1074] Ты... ничем не увлекаешься так, как творениями природы. — Интерес к удивительным явлениям природы отразился в сочинении Сенеки «Quaestiones Naturales» и сочинении Плиния Старшего «Naturalis Historia».

[1075] Матур Арриан — см. I.2.

[1076] ...я разноображу серьезную работу забавами и шутками. — Это письмо новейший комментатор сопоставляет с другими письмами, в которых Плиний оправдывает свои занятия стихотворством — IV.14; V.3; VII.9. 9—14.

[1077] ...досужих застольников... — В столовой обедали полулежа на широких дожах.

[1078] Это дало мне повод сделать предисловие. — Плиний не любил неоправданных предисловий, см. IV.5.3—4; IV.14.8; V.12.3. О предисловиях см. также I.13.2; IV.11.3.

[1079] Книга моя...— Эта книга была, видимо, длиннее, чем та «книжечка», о которой говорит Плиний в письмах IV.14.8; VII.4.3.

[1080] Гемин — см. 811 .

[1081] ...вовсе не надо и говорить.— Плиний и в других письмах не рассказывает об этом случае. По мнению новейшего комментатора, в словах Плиния — деликатный урок адресату.

[1082] Марцеллин. — Адресат письма — скорее, тот Эфулан Марцеллин, к которому обращено аналогичное письмо V.16, нежели Клавдий Марцеллин (II.12.16).

[1083] Это редко в наших юношах. — Отношение Плиния к молодежи обычно дружественное — см. IХ.12.1; но ср. II.14; IV.15.8.

[1084] Луций Юлий Урс Сервиан — консуляр, друг Траяна и Адриана, занимал высокие должности в провинциях.

[1085] Паннония — на Среднем Дунае, современная Венгрия.

[1086] Эдилитет — т. е. должность эдила. Эдилы ведали строительством общественных зданий, водопроводами, клоаками, дорогами; следили за порядком в городе и за чистотой улиц; за подвозом продуктов, качеством съестных припасов, за правильностью мер и весов; ведали устройством ряда государственных празднеств. Свое значение эдилитет в значительной степени утратил при Августе, создавшем ряд должностей, к которым перешли полномочия эдилов (например, наблюдение за постройкой общественных сооружений), и передавшем их юрисдикцию преторам.

[1087] Максим. — Общий тон письма показывает, что оно адресовано Младшему Максиму, как в написанные в том же стиле VI.24; VI 1.26; возможно, что это Максим, наследник Валерия Вара — VI.8.4.

[1088] Провинция Ахайя охватывала всю Грецию до границ Македонии (включая острова).

[1089] Так называемые «свободные города» обычно были изъяты из-под контроля наместника. Полномочия Максима были экстраординарными: его посылал император как императорского легата с высшими полномочиями (imperium). Аналогию представили собой полномочия Плиния в Вифинии, куда он был направлен Траяном, а также полномочия назначавшихся при Траяне контролеров муниципий в Италии (curatores civitatium). Статус «свободных городов» давал им некоторые привилегии, главными из которых были: неподсудность юрисдикции наместника, освобождение от военного постоя и военных поставок, освобождение от налогов.

[1090] Чти богов основателей... — Многие из греческих городов своими основателями считали богов.

[1091] ...не останавливай даже хвастливых речей. — Греки имели репутацию хвастунов.

[1092] ...земля, которая дала нам право и прислала законы... по нашей просьбе... — Существовало предание, согласно которому римляне перед созданием своего древнейшего кодекса законов («законы двенадцати таблиц») отправили в Афины и другие греческие города посольство для ознакомления с тамошними законами (Тит Ливий. Римская история от основания Рима III, 31,8).

[1093] ...отнять у них последнюю тень свободы... — Плииий в полной мере сознает, что «свобода» греческих городов в его время была иллюзорной.

[1094] Максим. — Адресат письма, по мнению новейшего комментатора, есть «Старший Максим» (II.14; VI.11; VIII.19; IX.23). Это либо Мезий Максим (III.20; IV.25), либо Вибий Максим (III.2), либо Новий Максим (IV.20; V.3); больше всего комментатор склоняется в пользу последнего.

[1095] Планта. — Необычайность прозвания (cognomen) Планта позволяет думать, что речь идет о римском всаднике Помпее Планте, который был префектом Египта в 98—100 гг. н. э. (Х.7). В схолиях к Ювеналу (II. 99) сообщается, что Помпей Планта написал сочинение о гражданских войнах 69 г. н. э.

[1096] «Радостный крик поднимать неприлично при виде умерших». — Одиссея XXII, 412. — Возможно, у Плиния здесь одно слово из этого стиха Гомера, хотя в подлинном тексте вместо «умерших» стоит «убитых».

[1097] ...нам, читавшим их, кажутся уже давно завершенными. — Из IV.20 видно, что произведение Новия Максима было дважды прочитано Плинием, который ярко говорит о его достоинствах.

[1098] Сабин. — Новейший комментатор настаивает на том, что адресат этого письма — Стаций Сабин, см. IV.10, а не консуляр Публий Метилий Сабин Непот; ведь последний появляется в переписке Плиния под именем Непота (II.3; III.16; VI. 19) или Мелация Непота (IV.26), и было бы противно обыкновению Плиния менять форму обращения к своему корреспонденту.

[1099] Марк Туллий — Цицерон.

[1100] ...не посылать... писем-теней? — Ср. III.20.10—11; II.11.1.

[1101] ...к вашей жизни в лагере с ее оружием... знойными днями... — Комментатор полагает, что перечисленные Плинием обстоятельства подходят для военной службы в Сирии, Каппадокии или Нумидии.

[1102] Валерий Павлин — консул 107 г. К нему обращены также письма II.2 и IХ.37. Тема покоя (досуга) слегка затронута в II.2.2.

[1103] И мне, если бы у меня не было перед глазами награды в веках, мог бы нравиться этот полный и глубокий покой. — Ту же тему см. в I.3.3—4; III.7.14—15; V.5.4—7.

[1104] ...к признанию собственного ничтожества. — Ср. Сенека. Послание 121, 24; О милосердии I, 3, 4.

[1105] Макрин. — Первое письмо по поводу процесса Классика (III.4) адресовано Цецилию Макрину. Ему же, видимо, адресованы и VII.6; VII.10.

[1106] ...каждое отдельное обвинение составляет как бы отдельное дело.— Построение речи объясняется самим характером обвинения, состоявшего, естественно, из нескольких пунктов.

[1107] Целестий Тирон — см. VII.16.

[1108] ...я ведь произвожу дознание.— Тирон был проконсулом провинции Бетики, с которой Плиний был тесно связан, см. I.7; VII.33.4.

[1109] ...опасаясь показаться слишком угодливыми... приобретают славу мрачности и даже злобности.— Ср. III.9.31; IV.9.5; также II.11.8.

[1110] Кальвизий. — Адресат письма римский всадник Кальвизий Руф, см. II.20.

[1111] Были цирковые игры... — «Большой цирк» — долина, расположенная между холмами Палатинскмм и Авентинским, был местом состязаний на колесницах, смотреть которые при Домициане и Траяне собиралось не менее 250 тысяч человек.

[1112] ...тряпку любят... имена выкрикивали. — Говоря о тряпках, Плиний имеет в виду цвета так называемых цирковых «партий» и привязанность зрителей к возницам определенной партии. В республиканскую пору были две цирковые партии: партия белых и партия красных. При империи появились еще голубые и зеленые (во времена поздней империи две старые партии прекратили свое существование). Об удивлении Плиния по поводу привязанности римских зрителей к «тряпкам» М. Е. Сергеенко в своей книге «Жизнь Древнего Рима» (М.—Л., 1964, с. 251) пишет: «Привязанность к «тряпке» действительно с первого взгляда вызывает удивление вполне естественное. С первого взгляда только. Плиний, с удовольствием подчеркивавший несоизмеримость между своей умственной культурой и уровнем интересов и вкусов «толпы», не захотел вглядеться в сущность любви к «тряпке» и не попытался определить, на чем она основана. Причин этой странной привязанности было много — прежде всего, конечно, материальная заинтересованность. У нас, к сожалению, нет документов, которые позволили бы близко знакомиться с хозяйством и постановкой финансового дела в беговых компаниях, но мы знаем, что в составе их были дельцы большого стиля, ворочавшие миллионами... сколько людей входило в состав такого общества, т. е. общества, бравшего на откуп поставку лошадей для беговых состязаний? Сколько других были косвенно связаны с этим делом? Владельцы конных заводов, у которых общество покупало лошадей, естественно, принимали к сердцу успех своих скакунов, если даже не участвовали в прибылях. Те, кто держал пари на лошадей данного общества, получал выигрыш, часто немалый. Ряд людей был кровно заинтересован в успехе данного общества, был сцеплен с ним крепкими связями денежной выгоды. А с этими людьми было связано множество других, которые оказывались на стороне этой «тряпки», потому что к ней благоволили их патроны, друзья, родные или люди, чью благосклонность они хотели приобрести. Может быть, какую-то для нас неуловимую, к сожалению, роль играли определенные политические симпатии и настроения».

[1113] ...и у некоторых серьезных людей... — Ср. упрек Уммидии Квадратилле за увлечение пантомимами (VII.24.4).

[1114] Адресат — Воконий Роман, см. I.5.

[1115] ...строюсь вместе с тобой.— Стремление строить чрезвычайно характерно для времени упадка Римского государства. Его можно наблюдать уже в конце республики, когда Варрон, большой поклонник старины, упрекал своих современников в том, что они более озабочены тем, как расположить летние и зимние спальни, чем устройством погребов для вина и масла. Роскошь загородных усадеб многие писатели того времени ставят в упрек своим современникам.

[1116] Ларийское озеро протягивалось к югу от Ретийских Альп (почти по меридиану 9,5° восточной долготы). У южной оконечности озера находился город Комо.

[1117] ...по байскому обычаю...— Байи — знаменитый курорт в Кампании, между Кумами и Путеолами («гостиница пороков», по образному выражению Сенеки). Возможно, думает новейший комментатор, адресат Плиния именно там строит себе виллу.

[1118] Котурны, — обувь трагических актеров, которая придавала им более высокий рост. Актеры в комедии носили легкие и низкие башмаки — «сокки». Котурн символизировал трагедию, сокк — комедию.

[1119] ...забрасывать удочку из спальни... как из лодочки. — О сооруженных на берегу вод виллах, где можно было закидывать удочку из спальни, см. Марциал X, 30,16—19: «Добыча в море легка здесь, не ждет долго, но, лишь закинь ее с постели иль с ложа, уж сверху видно: тащит вглубь ее рыба» (перевод Ф. А. Петровского).

[1120] Адресат письма — Сентий Авгурин, см. IV.27.

[1121] Адресат письма — Колон — лицо неизвестное. Известны Луций Педуцей Колон, префект Египта при Веспасиане и, возможно, отец адресата.

[1122] Помпей Квинтиан — лицо неизвестное.

[1123] ...живя с отцом, столь на него непохожим! —Ср. VII.24 — юный Квадрат и его бабушка.

[1124] ...как бы вернуть ему те дни, которые были у него похищены. — Писать биографию даже умерших молодых людей не было чем-то необычным; ср. III.10.1.

[1125] Минерва — богиня мудрости, Диана — богиня охоты. Тацит предлагает Плинию служить обеим богиням — и охотиться, и заниматься. Ср. упоминание о Минерве и Диане I.6.3. Об охоте и литературных занятиях см. также V.18.2 и IX.36.6.

[1126] В дороге я, правда, написал кое-какие мелочи...— Ср. IV.14.2 и VII.4.8.

[1127] Итак, поэмы... спят. — Т. е. не двигаются вперед.

[1128] ...этот труд... неприятен...— Ср. IХ.15.2; также V.8.6.

[1129] Адресат письма Розиан Гемин; см. VII.l; VII.24; VIII.5; VIII 22; IХ.30; Х.26.

[1130] Лугдун — нынешний Лион.

[1131] ...есть книгопродавцы... — Комментатор отмечает, что в эпоху поздней республики в Вероне не было книжных лавок (Катулл 68, 27 сл.). Марциал, современник Плиния, знает, что его стихи читаются в Виенне (Южная Галлия; VII. 88), а распространение латинской риторики в Северной Галлии и в Британии хорошо засвидетельствовано (Тацит. Агрикола, 21, 2; Марциал XI, 3, 5; Ювенал 15, 111). Гемин как римский сенатор не мог жить в Лугдуне. Он, видимо, писал Плинию после кратковременного пребывания в этом городе.

[1132] ...одобрение, которое они снискали в Риме, остается за ними и в чужих краях. — Ср. IV.12.7.

[1133] Теренций Юниор — см. VII.25.

[1134] Некто бранил своего сына... — Такое же непрямое наставление в письмах II.6; VII.26; VIII.22. О конях и собаках золотой молодежи — ср. IV.2.3.

[1135] ...со своим сыном...— о нем см. VII.25.2.

[1136] Об Уммидии Квадрате см. особенно VI.11.1; VII.24.2—3.

[1137] «Отмщение sa Гельвидия». — После смерти Домициана Плиний написал книгу в оправдание Гельвидия Приска. Книга эта до нас не дошла. Гельвидий Приск (Младший) подвергся смертной казни при Домициане, заподозрившем Гельвндия в том, что он в своей трагедии изобразил в образах Париса и Эноны развод Домициана с женой (Тацит. Агрикола 45, 1; Светоний, Домициан 10, 4).

[1138] ...отплатить за несчастных... — это великая и прекрасная задача. — О намерении Плиния выступить против Регула см. I.5.15—16.

[1139] ...поднял руку сенатор на сенатора, преторий на консуляра, на подсудимого — судья. — Ср. Тацит. Агрикола 45, 1; «Наши руки отвели Гельвидия в тюрьму».

[1140] Фанния — была дочерью Тразеи Пета (противника императора Нерона) и второй женой старшего Гельвидия, а Аррия — ее матерью и женой Тразеи. Об этих женщинах см. III. 11.3; III.13; VII.19.

[1141] В первые дни после возвращения свободы... — т. е. после вступления во власть императора Нервы, который в официальных документах говорил о «восстановлении свободы».

[1142] ...карал своих недругов, по крайней мере таких, которые не пользовались влиянием. — Наказания доносчиков времен Домициана продолжались и в царствование Траяна. — См. Панегирик 34—35.

[1143] ...сокрушить чудовищного злодея... — Имеется в виду Публиций Церт, который, согласно мнению прежних комментаторов, был обвинителем Гельвидия; новейший комментатор его таковым не считает, но полагает возможным приписать ему формулировку обвинительного приговора, опираясь на § 16 настоящего письма («кровавая угодливость»).

[1144] ...недавно потерял жену... — Это была вторая жена Плиния, дочь Помпеи Целерины, которой адресовано письмо I.4. Ср. также X. 2.2.

[1145] ...Она была замужем за Гельвидием... — Она впоследствии снова вышла замуж — см. № 16 (упоминание об отчиме). Антея, возможно, состояла в каком-то родстве с консуляром Публием Антеем, который был вынужден покончить с собой в царствование Нерона (см. Тацит. Анналы XVI, 14, 2—6).

[1146] ...траур еще удерживал меня дома. — Соблюдая траур по умершему, римляне не выходили из дома до 9-го дня после похорон, когда устраивалась поминальная трапеза.

[1147] ...не настолько ревную о своей славе, чтобы позавидовать вашей в ней доле. — Ср. аналогичное обращение Плиния к Юнию Маврику — I.5; 10.15—17. — В нашем случае Плиний не ждет от женщин каких-нибудь юридически значимых выступлений, так как женщины не могли выступать обвинительницами; возможно, он нуждался в них как в свидетельницах.

[1148] О Кореллии Руфе см. I.12.1; IV.17.4—11; V.1.5.

[1149] Прихожу в сенат, прошу слова... — Плиний действует в соответствии с новым правилом, по которому сенатор должен был перед открытием заседания сената просить слова для начала непредусмотренной дискуссии.

[1150] «...ты скажешь вместо своего мнения то, что хочешь.» — Новейший комментатор дает здесь объяснение: консул берет назад разрешение, данное им Плинию.

[1151] «Ты обратил на себя внимание будущих государей». — В этих словах и дальнейших отражается опасение современников, что будущие государи будут похожи на Домициана.

[1152] Должность префекта эрария (ведавшего государственной казной) считалась важной, так как обычно предшествовала получению консульства.

[1153] Он назвал кого-то, кто... получил на востоке командование... — Новейший комментатор полагает, что это мог быть либо легат Сирии, либо легат Каппадокии. Персонально нет возможности определить лиц, занимавших эти должности.

[1154] «Все обдумано мной и заранее душой моей взвешено»... — Энеида VI, 105.

[1155] Говорит Домиций Аполлинарий, консул будущего года... — Согласно правилам высказывания мнений, первым говорил консул будущего года, потом консуляры в порядке старшинства, затем бывшие преторы в том же порядке.

[1156] ...он консулами назначен, в опекуны... — По римским законам, если в завещании опекун не был назван, то его назначала государственная власть.

[1157] ...что-то вроде цензорского клейма. — Осуждение, произнесенное цензором, не имело никакого юридического авторитета, но имело большое нравственное значение.

[1158] Начинает говорить Вейентон... — Для понимания описанной Плинием сцены следует принять во внимание, что Вейентон выступает, нарушая порядок.

[1159] ...так, по крайней мере, извинял он свое отсутствие. — Сенатор не имел права пропускать заседания сената без уважительной причины.

[1160] И доклад о нем император не отослал обратно в сенат. — По предположению комментатора, Плиний внес обвинительный акт против Церта. Во времена Юлиев-Клавдиев для этого еще не требовалась санкция императора. Фраза Плиния свидетельствует о том, что император (Нерва) мог, получив доклад, наложить свое вето, либо внести изменения в представленный ему текст.

[1161] ...коллега Церта. — Коллега по префектуре эрария.

[1162] Будет ли потомкам какое-нибудь дело до нас, я не знаю... — Ср. VII.20.2. Считается вероятным, что данное письмо Плиния представляет собой ответ на письмо Тацита, которое было ответом на письмо Плиния VII.20; Тацит в этом письме писал: «Я сам себе не рукоплещу».

[1163] Фалькон — ср. IV.10; IX.2.

[1164] ...мне не дают покоя записки селян... — ср. VII.30.3; IX.36.6. Также VIII.2.3; IX.37

[1165] Пересматриваю... речи... — ср. IX.10.3; IX.28.5; IX.36.2.

[1166] Счета заброшены, словно меня здесь нет. — Ср. IX.20.2; IX.36.3. Однако в письмах к своим близким Плиний не скрывает своего интереса к управлению имениями — см. III.19; VIII.2; IX.37; также в официальном письме императору Траяну — Х.8.5.

[1167] ...объезжаю часть поместий... — В обязанности хорошего хозяина входил частый осмотр своих земель и вообще всего своего имения.

[1168] ...городские события... — Самый способ выражения Плиния (urbana acta perscribere) наводит на мысль, что имеются в виду новости из ежедневной римской газеты — «Acta diurna urbis».

[1169] Тит Помпоний Мамилиан — консуляр, командовавший армией (IX.25). Он был родственником друга Плиния Тита Помпония Басса (IV.23).

[1170] Сбор винограда... незначителен. — Ср. IX.20.2; IX.28.2.

[1171] Я вывезу вместо молодого вина молодые стихи... — Обещание повторено в письме IХ.25.1.

[1172] Юлий Генитор — латинский ритор, ср., напр., VII.30.

[1173] ...шуты, кинеды и дураки бродили между столами. — Уже в последнем веке республики обычными развлечениями на роскошных пирах были декламация, пение, музыка. Удовольствия эти впоследствии перестали удовлетворять огрубевшим вкусам римского общества; гостей на обедах стали развлекать пантомимы, балетные танцоры, фокусники, шуты и дураки. Плиний, по-светски снисходительный к этим проявлениям дурного вкуса, уговаривает своего друга, известного строгостью своих нравов, относиться к ним снисходительно.

[1174] ...но я терплю людей, которые их держат. — Ср. V.3.2.

[1175] ...чтец или лирник или комический актер...— ср. I.15.2; III.1.9; IX.36.4.

[1176] ...требуют свои башмаки... — Гость, придя в столовую, прежде всего снимал свою обувь и передавал ее на хранение рабу, стоявшему у ног обедавшего; уходя, гость требовал свою обувь у этого раба.

[1177] Будем же оказывать снисхождение чужим увеселениям... — О снисходительности к другим ср. VIII.22.2—3.

[1178] Стаций Сабин — см. IV.10.

[1179] ...как бы распределив материал... — ср. II.5 и IX.4.

[1180] Кремуций Рузон — см. VI.23.2.

[1181] ...прочитал в каком-то письме стихи... — Имеется в виду VI.10.4. Рузон, видимо, прочитал какую-то копию письма.

[1182] Вергиний Руф — в качестве наместника Верхней Германии разбил при Везонции поднявшего в Галлии восстание Виндекса в 68 г. Вергиний дважды отклонил предложение стать принцепсом — после смерти Нерона и после смерти Гальбы.

[1183] Гай Юлий Фронтин — друг Плиния, трижды занимавший место консула. О нем см. письмо IV.8.3, написанное сразу после его смерти.

[1184] Клулий — оратор и историк, упомянут у Тацита в качестве его источника для истории царствования Нерона (Анналы XIII, 20; XIV, 2).

[1185] ...скромнее дать на прочтение всему миру... — Слова, приведенные Плинием, находились, по-видимому, в каком-нибудь из сочинений Фронтина.

[1186] ...урожай винограда, скудный... однако более обильный, чем я ожидал... — ср. VIII.2.1—2.

[1187] ...застигать... городских рабов, которые... распоряжаются деревенскими, предоставив меня секретарям и чтецам. — Место любопытное. Оно показывает, что сбор винограда на этот раз производился силами собственного хозяйства, а не сдавался съемщику (как в VIII.2). Виноградник, видимо, был небольшой. Сбором были заняты не только все рабы, жившие в имении, но и личная прислуга хозяина, состоявшая из таких людей, какие могли взять на себя организацию работы и руководство ею. Вмешательство Плиния, который был дельным хозяином и не мог им не быть, получая свой основной доход от имений, но прекрасно умел скрывать свои знания и заинтересованность под личиной человека, занятого только литературой, должно было вызвать испуг у городских рабов, привыкших видеть своего господина только над книгами и никак не ждавших от него такой осведомленности.

[1188] Сабиниан. — Адресат письма не определен.

[1189] Не мучь его... — Здесь нельзя думать о пытках или каком-либо физическом страдании, так как речь идет не о рабе, а о вольноотпущеннике.

[1190] Север. — Новейший комментатор полагает, что из пяти Северов, фигурирующих в переписке Плиния, наиболее вероятным адресатом этого письма является Геренний Север (IV.28.1), любитель литературы.

[1191] О Пассене Павле см. VI.15.1.

[1192] Проперций — поэт времен Августа, автор четырех книг элегий, уроженец Умбрии (родной город — Асизий). В других случаях Плиний именует древними скорее авторов республиканской поры, нежели современников Августа (I.16.3; IV.27.4).

[1193] ...в которых он уподобляется Горацию... — имеются в виду «Оды» Горация.

[1194] Максим. — Адресат письма, видимо, Старший Максим, любитель литературы — IХ.1.

[1195] Центумвиры — судебная коллегия, рассматривавшая гражданские дела.

[1196] ...рядом с ним сидел какой-то римский всадник. — Сенаторы и всадники имели в цирке и театре особые места.

[1197] «Ты Тацит или Плиний»? — Намек на эту беседу содержится в «Диалоге об ораторах» Тацита (7, 4).

[1198] Со мной возлежал... — За столом римляне лежали на ложах — по три человека на ложе с трех сторон стола (четвертая сторона оставалась свободной для подачи блюд). Три ложа и три места на каждом из лож различались как более или менее почетные (отсюда — сидеть «выше» или «ниже»).

[1199] Фадий Руфин — по объяснению новейшего комментатора, занимал должность консула в 113 г. н. э.

[1200] ...старуха из Аттики узнала его... — Случай этот упомянут у Цицерона (Тускуланские беседы V, 103).

[1201] Это письмо — продолжение IХ.21.

[1202] Мамилиан — см. IХ.16.

[1203] ...мои шутки и безделицы... — Плиний имеет в виду свои стихи.

[1204] ...судебных дел хотя и немного, но все же они отвлекают меня... — ср. VIII.21.3.

[1205] Римские Камены соответствовали греческим музам, покровительницам разных видов поэзии (и прозы).

[1206] ...летать среди ваших орлов... — Орел был знаменем римского легиона. Плиний, вспомнив о стихах Катулла, где речь идет о воробье, и Вергилия, где упоминаются голубки, уподобляет свои стихи этим маленьким птичкам; он посылает их в военный лагерь, где знамя легиона, серебряный орел на высоком деревянном шесте, стояло на почетном месте возле палатки полководца.

[1207] Луперк — лицо неизвестное. К нему обращено и письмо III.5 на аналогичную тему.

[1208] Оратор должен иногда возноситься... — Плиний здесь защищает позицию сторонников более бурного, взволнованного красноречия против сторонников спокойного красноречия; см. также I.20.20—22; II.5.5—8; VII.12. Из § 7 настоящего письма видно, впрочем, что Плиний противник крайностей азианизма и в конечном счете ратует за «средний путь» в красноречии.

[1209] Риск придает особую цену... красноречию. — Ср. Лонгин, О возвышенном 33,2: «Мне хорошо известно, что наименее безупречны огромные творения. Ведь тщательность во всем рискует обратиться в мелочность. В великих же созданиях, как и в чрезмерных сокровищах, должна быть обязательно какая-нибудь небрежность. Может быть, для ничтожных и посредственных творений, чуждых смелых дерзаний и высоких взлетов, вообще неизбежно тяготение к безошибочности и всемерной осторожности, а неустойчивость, вероятно, свойственна только великому из-за его величия» (перевод Н. А. Чистяковой).

[1210] Пифон — страшный змей, которого поразил Аполлон там, где возник затем Дельфийский оракул.

[1211] Патерн — см. I.21; IV.14.

[1212] ...каким величием, какой, наконец, божественностью обладает история... — Взгляды Плиния на историю см. V.8; VII.33.10.

[1213] Некто публично читал... продолжение ее отложили на другой день. — Такая же рецитация, занявшая более одного дня,— см. III.18.4.

[1214] Друзья одного человека... — См. аналогичные места, где Плиний избегает называть имена,— II.6.1; VIII.22.4.

[1215] Воконий Роман — см. I.5.

[1216] Плотина — жена императора Траяна.

[1217] Попилий. — На основании его прозвания (Попилий) сделан вывод, что он был вольноотпущенником семьи Попилиев, к которой принадлежала жена адресата этого письма.

[1218] ...общая жалоба, хотя она и раздается на разных концах земли. — Об умеренном урожае см. IХ.16. Упомянутая в IX.7 приморская вилла Романа находилась, по-видимому, в Кампании, но главные его земельные владения были в Испании.

[1219] ...пишешь о том, что вызывает в твоем представлении мой образ. — Роман, видимо, намеревался написать либо биографию Плиния, либо нечто вроде очерка о нем в форме литературного письма.

[1220] Кларий — лицо неизвестное.

[1221] ...я ведь многое вставил впоследствии. — Об обыкновении Плиния пересматривать свои речи — III.18.1; IХ.10.3.

[1222] Рустик. — Адресат письма, по-видимому, Фабий Рустик, автор Истории Нерона; впрочем, выдвигающий такие предположения новейший комментатор сознается, что оно не опирается на какие-либо доказательства.

[1223] Это письмо, подобно письму IХ.11, относится к серии писем, адресованных Гемину и включенных в книги VII—IX.

[1224] Ноний — Нет возможности отождествить этого Нония с кем-либо из известных Нониев.

[1225] ...хватают чужое.— Плиний имеет в виду людей, оказывающих всякие услуги богачам, особенно бездетным, с целью быть упомянутыми в их завещании. Ср. II.20; VIII.18.

[1226] Этот Сард — лицо неизвестное.

[1227] Я прочитал твою книгу... — Есть основания думать, что книга представляла собой трактат об ораторском искусстве.

[1228] Тициан, — Адресат письма, видимо, тот Корнелий Тициан, к которому обращено письмо I.17.

[1229] Каниний Руф — римский всадник из Комо, см. I,3.

[1230] ...достойную твоего... поэтического таланта... — ср. VIII.4.1.

[1231] Рассказчику можно вполне верить. — Новейший комментатор считает возможным видеть в этом рассказчике Плиния Старшего, в «Естественной истории» которого (IX, 26) содержится аналогичный рассказ о дельфине, хотя и не совпадающий во всех подробностях с рассказом Плиния Младшего.

[1232] ...даже намереваясь писать историю. — Новейший комментатор приводит название английской книги, содержащей истории о дельфинах: Hill R. N. Window in the Sea. London,1956.

[1233] Гиппон находился неподалеку от Утики; Плиний называет его колонией, так как там было поселение ветеранов Юлия Цезаря (засвидетельствованное надписью CIL VIII, 25417).

[1234] Встречается дельфин... привозит на землю к сверстникам. — Дельфин пользовался большой любовью у древних. Легенда поместила дельфина, спасшего поэта Ариона, среди звезд, и еще во времена Павсания, к концу II в. н. э., на Тенарском мысу показывали посвятительный дар Ариона: статуэтку, изображавшую его на дельфине.

[1235] Плиний Старший называет проконсула Флавианом (он был легатом в Паннонии, потом проконсулом провинции Африки). Октавий Лент — лицо неизвестное.

[1236] ...от запаха тот уплыл в открытое море... — Плиний Старший также говорит о действии непривычного запаха.

[1237] ...стало истощать небольшую общину новыми расходами. — Скромные расходы города не выдержали трат, которые полагалось нести на прием и угощение римских должностных лиц, приезжавших посмотреть на дельфина.

[1238] Адресат письма — Светоний Транквилл, известный автор биографий императоров.

[1239] при чтении близким друзьям... — Плиний читал свои произведения перед близкой аудиторией. См. V.3.7—11; VIII.21.2—4.

[1240] ...испытать своего вольноотпущенника. — К этому времени Плиний потерял своих лучших чтецов, умерших от болезней. См. V.19.3; VIII.l; VIII.19.1.

[1241] ...танцую не менее скверно... — Танец того времени был не столько танцем в нашем смысле, сколько движением рук.

[1242] Атрий. — Новейший комментатор считает вероятным, что адресатом письма был Аттий (это имя в рукописях неправильно передано как «Атрий») Клемент, к которому обращены письма I.10 и IV.2, занимавшийся литературой.

[1243] Фуск — см. VI.11: VII.9; IX.40.

[1244] Ты спрашиваешь...— ср. VII.9.

[1245] ...около первого часа... — около восьми часов, см. 280 .

[1246] в зависимости от того, трудно или легко сочинять и удерживать в памяти. — Ср. IX.10, 3, 15, 2.

[1247] ...диктую то, что оформил. — Очевидно, Плиний диктует секретарю то, что он успел обдумать до вызова секретаря.

[1248] Криптопортик — крытая колоннада со стенами с двух сторон, в которых имелись окна. См. II.17.16, 255 .

[1249] ...выразительно читаю... ради желудка... — Энциклопедист Цельз, живший в первой половине I в. н. э., пишет в своей «Медицине» (I, 8): «страдающий желудком должен громко читать». О слабом здоровье Плиния см. II.11.15.

[1250] Если я обедаю... то читается книга... — Плиний Старший слушал чтение во время обеда; см. III.5.11.

[1251] ...я гуляю со своими людьми, среди которых есть и образованные. — Некоторые из них упомянуты в письмах V.19.3; VIII.1.

[1252] Иногда я охочусь, но не без табличек... — Ср. I.6; V.6.46; V.18.2; IX.10.1.

[1253] Уделяется время и колонам... их деревенские жалобы... — ср. IХ.15.1.

[1254] Павлин. — О смерти этого Гая Валерия Павлина см. Х.104.

[1255] Календы — первое число каждого месяца; консулы, даже получавшие консульство не на целый год, вступали в должность 1 числа. Валерий Павлин был консулом в течение четырех месяцев (сентябрь—декабрь) 107 г. Плиний просит извинить за то, что в день вступления друга в консульство он не может приветствовать и сопровождать его.

[1256] ...упорядочить многолетнюю аренду моих поместий... — Письмо это дает драгоценный материал для истории колонов — мелких арендаторов, преимущественно из крестьян. В одном из прежних писем (III.19) Плиний уже говорил о бедственном положении этих людей. Теперь мы видим их вновь, отягощенных недоимками, несмотря на большие скидки; люди пришли в отчаяние, потому что они не видят возможности выбиться из безвыходного положения, которое становится для них жизненной нормой. Арендаторы до сих пор платили аренду деньгами; Плиний (и, конечно, не он один) решает перевести их на издольщину.

[1257] Помпей Сатурнин — см. I.8.16; V.7.1; VII.7; VII.8; VII.15.

[1258] Руф. — Существует предположение, что упомянутый здесь Руф есть Октавий Руф, к которому обращено письмо II.10; о стихотворениях его Плиний уже писал в указанном письме.

[1259] Это не единственное деловое письмо, включенное Плинием в свое издание писем. См. I.21; III.6; III.19; V.7; VI.3; VIII.2.

[1260] Мустий — не идентифицирован.

[1261] По указанию гаруспиков... — Гаруспиками назывались гадатели и истолковатеях знамений. Они гадали по внутренностям жертвенных животных, истолковывали разные знамения и совершали очистительные обряды. Науку свою они принесли из Этрурии; в Риме она была принята уже в раннюю пору. Император Клавдий создал коллегию гаруспиков из 60 человек, уравненную в правах с прочими жреческими корпорациями. — Комментатор замечает, что делом гаруспиков было не давать указаний, а отвечать на запросы. По-видимому, указание, о котором говорит Плиний, было дано в ответ на его запрос. Ср. 270 .

[1262] Церера — богиня земледелия.

[1263] В сентябрьские иды... В этот день (13 сентября) справлялся праздник в честь Цереры.

[1264] ...древняя деревянная статуя... — древнейшие статуи богов были деревянные.

[1265] Фуск — см. 1243 .

[1266] ...в Лаврентийской усадьбе... — об этом поместье см. II.17.

[1267] Полуденный сон упомянут также: IX.36.3; ср. VII.4.4.

[1268] ...комического актера или лирника...— ср. IX.36.4.

[1269] Поздравление Траяну, принявшему престол от Нервы, скончавшегося 27 января 98 г. Траян в это время был в Германии и вернулся только в 99 г.

[1270] ...достойнейший. — Sanctissime — эпитет этот, означающий высокое нравственное достоинство, никогда не стал титулом в Римской империи.

[1271] ...всему человечеству... — Ср. 52,1: Плиний включает в Римскую империю всю οικουμένη, т. е. весь мир.

[1272] ...твоего царствования...— Saeculum — в точном значении «настоящее время», «нынешнее поколение», но в Х книге оно часто получает смысл «царствование».

[1273] ...император... — Плиний только три раза называет Траяна «императором»: здесь как принявшего полноту военной власти; в письме 14 — как одержавшего победу; почему IV.l — неясно.

[1274] ...как частное лицо и как магистрат. — Т. е. как близкий Траяну человек и «от имени государства» как подданный.

[1275] ...владыка... = dominus: обращение не только раба к хозяину, но вообще младшего к старшему — сына к отцу, ребенка к учителю, юноши к старику и подчиненного к вышестоящему.

[1276] ...достойным права троих детей. — Со времени Августа, стремившегося поднять нравственный уровень своих современников, отцы, имевшие троих детей, были избавлены от некоторых гражданских обязанностей, например, опеки, и имели преимущества в достижении магистратур и получении наследства. «Право троих детей» могли получить и люди бездетные, сначала по решению Сената, а позже по милости императора. См. 227 .

[1277] О Юлии Сервиане см. 369 и VI.26.

[1278] ...даже в то мрачное время...— времена Домициана.

[1279] ...как можешь ты заключать из двух моих женитьб. — О двух первых женах Плиния мы ничего не знаем.

[1280] ...милостью вашей... — Нервы и Траяна. См. 57 .

[1281] О деле Мария Приска см. II.11 и прим.; III.4.2—4.

[1282] ...выбранный консул... — Это был либо Биттий Прокул, либо Юлий Луп.

[1283] ...имена их были брошены в урну... — Неясно, при чем тут урна и жребии. Может быть, были еще адвокаты, желавшие выступить в деле, и «урна» заменила республиканскую divinatio, с помощью которой сенат решал выбор адвоката.

[1283] Траян неизменно отвечает на письма Плиния: и по деловым вопросам, и тогда, когда ответ — просто долг вежливости.

[1284] О Воконии Романе см. 18 .

[1285] ...при передаче ему дара в четыре миллиона сестерций... — Мать дала Воконию состояние, больше чем в три раза превышающее ценз, установленный Августом для лиц сенаторского звания. Ко времени Плиния этого ценза явно не хватало, чтобы поддерживать образ жизни, требуемый положением сенатора. Плиний считал свое состояние, равнявшееся 15 миллионам, состоянием средним.

[1286] ...отцовское состояние. — Splendor со времени Цицерона означает принадлежность к всадническому званию. Отец Вокония не был богат; средства его не превышали обычного всаднического ценза: сын получил состояние не по наследству от отца, а в дар от матери.

[1287] Иатролипт — врач, который ваннами, массажем и гимнастикой восстанавливал силы человека, уже поправляющегося после болезни.

[1288] Он чужестранец, отпущенник чужестранки. — Плиний, обращаясь с этой просьбой к Траяну, не представлял всех формальных трудностей для ее выполнения. Во многих городах восточных провинций отпущенник не получал прав гражданина этого города. С египтянином было еще сложнее, как видно из дальнейшего. Плинию неизвестно, кто был наследником покойной хозяйки Гарпократа, и вопроса, каковы его права по отношению к Гарпократу, у него даже не возникает.

[1289] Антония Максимилла. — Кто она была? Плиний называет ее necessaria: под этим словом можно разуметь и прямую родственницу и свойственницу. Редкое имя позволяет думать об Антонии Сатурнине, враче Домициана.

[1290] Гедия и Гармерида принадлежали к низшему классу отпущенников, к Latini Iuniani; квиритское право ставило их в обычное положение римского отпущенника. Ius Quiritium относится к имущественным правам; ех iure Quiritium означало полное право собственности, которого Latini Iuliani не имели. Получение квиритского права им ее гарантировало.

[1291] ...по просьбе их госпожи. — Это имело большое значение: госпожа, прося для своих отпущенниц квиритское право, тем самым добровольно отказывалась от их имущества, которое, оставайся они Latini Iuliani, переходило бы к ней.

[1292] ...сообщил его годы и имущественное положение... — Сведения, необходимые для занесения в списки граждан.

[1293] ...люди опытные... — Незнание местных обычаев и порядков было естественно для Плиния, как вообще для сенаторов, которым разрешалось посетить Египет или служить там только с разрешения императора.

[1294] ...просить для него александрийского гражданства... — Между греческим населением Александрии, Навкратиды и Птолемаиды, с одной стороны, и жителями городов и деревень в χωρα, с другой, существовала резкая разница. Вся эта масса не была организована в самоуправляющиеся civitates, дававшие своим обитателям местное гражданство, не имела о нем никакого понятия и, по мнению римлян, к нему была неспособна (Тац. Ист. I, 11). Дарование александрийского гражданства вводило человека в круг греко-римских идей.

[1295] ...твоим отпущенникам... — Главные секретари департаментов а libellis и а censibus были в это время по своему положению всадниками, но в подчиненных у них ходили императорские отпущенники.

[1296] ...я решил давать осмотрительно... — Осмотрительность Траяна и его предшественников объясняется именно неуверенностью в том, насколько потенциальный гражданин достоин, по своему культурному уровню, звания гражданина. Справки о нем император наводил у префекта Египта.

[1297] ...из какого он нома...— Египет был разделен на 47 номов — округов.

[1298] Помпей Планта — был префектом Египта 98—100 гг.

[1299] ...твой божественный отец... подвиг всех граждан к делам благотворительности... — За время своего краткого царствования Нерва позаботился о содержании детей неимущих граждан, заселил обезлюдевшие части Италии, бесплатно раздавал зерно, обратил внимание на водопроводы и дороги, закончил в Риме Forum Transitorium.

[1300] ...в своих отдаленных поместьях... — Плиний имеет в виду свои этрусские поместья и городок Тифернум Тиберинум, где он построил храм. См. IV.1, 396 , 397 , 398 .

[1301] Декурионы — члены городского совета.

[1302] ...они предоставили мне выбор места... — В надписях строительных или упоминающих постановку статуи часто бывает приписка «место дано по декрету декурионов», т. е. по их распоряжению и бесплатно.

[1303] ...затем болезнь твоего отца... — предсмертная болезнь Нервы.

[1304] Мои месячные обязанности кончаются в сентябрьские календы, а в следующем месяце много праздничных дней.— Плиний был назначен префектом Сатурновои казны. Префектов было два, и они помесячно, от календ до календ (от 1-го числа до 1-го) чередовались в исполнении своих обязанностей. Участие обоих требовалось только в чрезвычайных случаях, и поэтому ни один не мог отлучиться из Рима без официального отпуска. На сентябрь, кроме мелких праздников, приходились Ludi Romani, длившиеся с 4 до 19 числа.

[1305] ...ближайшую обрезку должен сделать уже новый колон. — Аренда сдавалась обычно на пять лет. Съемка винограда кончалась в октябре; новый арендатор должен был произвести обрезку лоз и вообще выполнить все необходимые работы, обеспечивающие ему урожай будущего года.

[1306] ...постоянные неурожаи... — О неурожаях см. VIII.15.1; ΙΧ.16.1 и Х.20.2.

[1307] ...дальше, чем за 150 миль. — Около 250 км; Плиний проезжал в день 30—35 миль и добирался до Тиферна не меньше, чем за пять дней; треть отпуска у него уходила, следовательно, на дорогу.

[1308] ...все причины общественного порядка... — Хорошее управление имением и благосостояние колонов способствовали тому «восстановлению Италии», которое обещали монеты Нервы и Траяна.

[1309] ...очень не люблю подобных почестей... — Траян, в противоположность Домициану, не любил этих почестей. И Светоний (Домиц. 13), и Плиний (Пан. 52) вспоминают множество статуй Домициана, отлитых из золота и серебра и стоявших на Капитолии в храме Юпитера и около него. Траян вслед за Нервой запретил употреблять для императорских статуй драгоценные металлы.

[1310] См. письмо 6—7 и прим. к ним. Мемфита. — Округ этот находился в среднем Египте. Мемфис — древняя столица Египта.

[1311] ...выехать навстречу тебе как можно дальше. — Траян возвращался из Паннонии (Венгрия). Плиний не собирался выезжать навстречу ему из Италии, а только хотел встретить его подальше от Рима.

[1312] Во время последней болезни моей... — Плиний говорит о той же болезни, что и в письме 5. Врач лечил его больного, иатролипт выздоравливающего.

[1313] ...дать права гражданства его родственникам... — Судя по их именам — личное имя и патронимик — это были свободные от рождения люди из Восточных провинций.

[1314] ...по желанию их патронов. — См.  1290 и 1291 .

[1315] ...ты и тут был милостив ко мне... — Траян, видимо, велел Плинию напомнить ему о его просьбе, когда место для Суры будет свободно. Выборы магистратов проходили в сенате, но в обычае было, чтобы император называл четырех своих кандидатов, которым отказа, конечно, не было.

[1316] Акций Сура — лицо неизвестное.

[1317] ...его происхождение... — Natalium splendor — обычное обозначение всаднического происхождения.

[1318] ...к тому званию, до которого возвысили меня твои милости... — к консульству.

[1319] ...должность авгура или септемвира... — Коллегия авгуров, состоявшая первоначально из трех человек, постепенно увеличиваясь, при Цезаре включала уже 16 человек. Число это сохранилось и при Империи. Авгуры, имевшие при Республике огромное политическое значение, его совершенно утратили при Империи, но уважение к ним сохранилось. — Септемвиры эпулонов: коллегия учреждена была в 196 г. до н. э., состояла первоначально из трех членов, затем возросла до семи, а при Цезаре до десяти, но продолжала называться septemviri («семь мужей»). Специальной обязанностью эпулонов было председательство на общественных пиршествах.

[1320] ...они свободны... — Место авгура было свободно после смерти Фронтина; о другой вакансии мы ничего не знаем. См. 426 , 428 и 429 .

[1321] Поздравляю... с победой, великой, прекрасной и важной... — Письмо может относиться или к первой или ко второй Дакийской войне. Траян отпраздновал триумф и принял титул «Дакийского» после первой войны (102 г.).

[1322] ...да обновится... слава государства. — Может быть косвенный намек на неудачи Домициана в Дакии.

[1323] ...со всеми моими υπερ Μαλέαν. — По старому римскому обычаю наместник, прибывая в одну из назначенных ему малоазийских провинций, высаживался в Эфесе, крупном торговом порте Малой Азии. Отсюда Плиний и сообщает Траяну о своем благополучном прибытии. Вместо более короткого и удобного пути через Коринфский залив, сухим путем через Истм и опять морем от Кенхреи (гавань на Саронском заливе), Плиний предпочел, в расчете на попутные ветры, объехать Пелопоннес с юга. Приходилось проезжать мимо мыса Малея. Эта часть пути считалась трудной и опасной: кроме бурь и рифов страшны были и пираты. Переезд из Италии в Вифинию занял у Плиния три-четыре недели. В Вифинию он прибыл 17 сентября и пробыл там или 109—110 гг. или 111—113.

[1324] Этезии — пассатные ветры, дующие в Эгейском море летом в течение 40 дней.

[1325] ...душой заинтересован... — Плиний пишет Траяну: «ты озабочен моим путешествием» (ad curam pertinere); Траян отвечает, что он относится к нему с сердечным участием (ad animam pertinere).

[1326] Пергам — самый важный город Мизии, столица Пергамского царства, которое его царь, Аттал, отдал Риму в 133 г. до н. э. Плиний ехал на лошадях из Эфеса по главной дороге, ведшей к северу через Смирну и Пергам к Кизику на Пропонтиде. После вынужденной остановки в Пергаме он ехал морем, а от Кизика до Прусы через Аполлонию дорогой, которая шла по прибрежной равнине.

[1327] ...отпраздновать день твоего рождения... — Со времени Августа день рождения императора стал государственным праздником с жертвоприношением и играми. День рождения Траяна, 18 сентября, приходился на второй день после прибытия Плиния в Вифинию.

[1328] Пруса лежала на западе Вифинии у северного подножия Олимпа Мисийского. Получила имя от своего основателя царя Прусии I или II. — Местные провинциальные власти были подчинены императорскому легату. Плиний немало потрудился над упорядочением финансовых н строительных дел в ряде Вифинских городов.

[1329] Много денег... задержано частными лицами... — В силу lex Iulia de residuis лицо, удержавшее деньги, доверенные ему государством для определенных общественных целей, должно было вернуть всю сумму целиком и уплатить в качестве штрафа треть удержанной им суммы.

[1330] ...расходы совершенно беззаконные. — Траян был весьма озабочен тем, чтобы городские деньги не расходовались зря, как, например, в Византии на отправку послов с поздравлениями (27.2) или на крупный денежный подарок местному магистрату в Амисе (110.1).

[1331] ...архитектора. — В подлиннике «измерителя» (mensorem). Его главной обязанностью было в точности определить размеры здания: подрядчик получал плату в соответствии с ними. Если действительные размеры не соответствовали указанный в условии, он привлекался к суду.

[1332] ...от строительных надзирателей... — Лица, назначенные городом для заключения договора с подрядчиком и надзора за ним. Они могли, не проверяя его работы, истребовать из городской казны денег больше, чем следовало по настоящим размерам здания, и, уплатив положенное по договору, забрать остаток себе.

[1333] Архитекторов мне едва хватает... в Риме и поблизости от него. — Траян любил строить. В январе 112 г. были окончены его Форум и Ульпиева базилика; в 113 г. колонна Траяна и храм Венеры на Юлиевом Форуме; на монетах 112 г. выбито изображение Остийской гавани.

[1334] Городские рабы работали во всех областях городского хозяйства и прислуживали городским властям: были глашатаями, посыльными, младшими писцами (старшие были людьми от рождения свободными и почтенными), убирали общественные здания, улицы и площади, топили городские бани и заготовляли для них дрова, были тюремными сторожами. Они получали от города жалование, им была отведена квартира.

[1335] Солдаты в качестве тюремной охраны были и в сенатских и в императорских провинциях.

[1336] Сохраним обычай этой провинции... — Траян придерживался соблюдения местных законов и обычаев. Юристы более позднего времени стремились создать правила, обязательные для всей Империи.

[1337] Гавий Басс, префект понтийского побережья... — Понтийский флот стоял в Трапезе (ныне Трапезунд) и только к концу II в. н. э. был переведен в Кизик. Главная задача его была держать в повиновении дикие племена Колхидского побережья, и Гавий руководил больше сухопутными, а не морскими операциями. Зачем ему понадобились от Плиния бенефициарии (солдаты, за долгую службу получавшие в награду освобождение от всех лагерных работ: несения караулов, земляных работ по устройству лагеря, фуражировки. Рангом они были ниже центурионов), когда у него были свои солдаты, неясно.

[1338] ...взять из тех когорт... — Неясно, почему такие военные силы для совершенно мирной провинции. Две старых проконсульских провинции, Бетика и Африка, имели в I в. н. э. в качестве гарнизонов по одной когорте; в Македонии во II в. стояла тоже одна когорта.

[1339] У жителей Прусы... баня старая и грязная. — Дион Хризостом говорит о множестве развалин в Прусе Or. 47, 15; в 70.1 Плиний упоминает дворец в развалинах.

[1340] Они сочли, бы благом постройку новой... — дан перевод по конъектуре Шервин-Уайта.

[1341] ...Ты можешь снизойти к их желанию. — Из речей Диона Хризостома (40.6; 45.5—6) следует, что раньше разрешение на постройку давал проконсул. Траян, видимо, дал указание Плинию не разрешать никакого строительства без согласования с принцепсом. Только в двух случаях, когда постройка уже начата, он предоставляет решение Плинию. Во всех случаях Траян требует, чтобы постройка производилась на городские средства, и Плиний это неизменно оговаривает. Целью императора было не прекращение всякого строительства, а желание, чтобы городские средства тратились разумно и с пользой.

[1342] ...тратят на масло.— Речь идет о масле, которое закупалось на деньги богатых горожан и раздавалось бесплатно беднейшим гражданам.

[1343] Если возведение новой бани... по силам...— Те же слова по отношению к Синопе 91.

[1344] Сервилий Пудент. — Вероятно, внук консуляра Кв. Сервилия Пудента. Он находился при Плинии в качестве легата; обычно такой помощник ведал, по поручению наместника, гражданскими делами, но в Вифинии и уголовными (31.5), право произносить смертный приговор принадлежало наместнику.

[1345] Розиан Гемин — молодой друг Плиния, его квестор в 100 г.

[1346] ...окажи ему благоволение и он постарается... заслужить еще большего.— Просьба Плиния выражена очень темно: трудно догадаться о какой должности просит он для Розиана.

[1347] ...по военной службе у тебя. — Розиан мог служить под начальством у Траяна в Германии, как военный трибун, мог участвовать в Дакийской войне. Какие должности он нес в Риме, «на глазах у Траяна», неизвестно.

[1348] Максим, как Эпимах (84) и Ликорма (63 и 67), отпущенник, помощник прокуратора Понта и Вифинии, который, с тех пор как провинция стала императорской, соединил со своей прежней обязанностью управления императорскими поместьями надзор за сбором налогов.

[1349] О бенефициариях см. 1337 .

[1350] Вирдий Гемеллин — сын центуриона Вирдия Гемина, которого Веспасиан в 69 г. послал в Понт против восставших местных племен. Тац. Ист. 3, 47—48.

[1351] ...он шел в Пифлагонию для заготовки хлеба. — Хлеб предназначался для каких-то Восточных провинций, где случился недород, а может быть и для Рима.

[1352] ...моего прокуратора...— Об обязанностях прокуратора см. прим. 1 ( 1348 ).

[1353] Целиан — ближе не известен; всадник, вероятно, военный трибун или префект, Набор происходил для пополнения уже существующих отрядов.

[1354] ...прислал ко мне двух рабов...— Во времена Республики военная служба была долгом и привилегией римского гражданина. И при Траяне легионы составлялись целиком из римских граждан. Во флоте и в пожарных командах могли служить и отпущенники, но в солдаты рабов брали при последней крайности, например, после битвы при Каннах, когда Ганнибал почти уничтожил римскую армию, или во время гражданских войн. Раба, скрывшего свое происхождение и пробравшегося в солдаты, казнили.

[1355] ...у тебя, создателя и укрепителя воинской дисциплины...— Дважды в Панегирике (6.2 и 18.1) Плиний говорит, что Траян восстановил воинскую дисциплину расшатавшуюся при его предшественниках.

[1356] Присягу приносили на верность императору; нарушение ее было святотатством и наказывалось смертью. Вот клятва республиканского времени: солдат обещает, что он не дезертирует из страха; что он сойдет с места, где его поставили, лишь затем, чтобы взять оружие, поразить врага или спасти согражданина (Лив. 22, 38, 4).

[1357] ...в качестве добровольцев...— Добровольцами шли, главным образом, сыновья ветеранов.

[1358] ...поставлены на замену кого-то...— Самое раннее упоминание о так называемых у нас «охотниках» — людях, соглашавшихся заменить собой обязанного идти на военную службу.

[1359] «Расследование» — inquisitio — новобранцы сообщали свои имена, года и особые приметы. Требовался определенный возраст и рост: 1,725 м. Устанавливалось их гражданское состояние: рабы, люди позорных профессий (например, содержатели непотребных домов, гладиаторы) не допускались.

[1360] ...присужденные к работе в рудниках, к гладиаторской школе...— К этим наказаниям приговаривали тяжких преступников, они сопровождались потерей гражданских прав. Уголовные преступники, мирно подметавшие улицы и охранявшие тюрьмы (см. о городских рабах 1334 ), должны были, конечно, поразить Плиния. Его обычная доброта к людям сказалась и здесь («слишком сурово»), но привычки умного администратора и человека, привыкшего чтить законы, не позволили терпеть преступника на городской, честной службе. Колебания и сомнения его очень понятны.

[1361] ...но никаких документов в доказательство, что они были освобождены.. — Отсутствие документов говорит о том, что городских архивов не было вовсе или, если они и были, то содержались в полном беспорядке. В Карфагене для проконсульской Африки, а в Эфесе для Азии существовали архивы (tabularia) с целым штатом tabularii и commentarienses, но только для документов от императорских прокураторов.

[1362] ...были, отпущены по их приказанию. — Достаточно было устного приказа; письменного распоряжения не требовалось.

[1363] Обычно таких людей назначают... на замащивание дорог и улиц.— По распоряжению Антонина Пия инвалидов и пожилых людей после десяти лет работы в рудниках освобождали и отдавали на попечение родственников; Траян удерживал их на работах, «недалеких от наказания».

[1364] Никомедия (ныне Измит) основана Никомедом I, царем Вифинии, ок. 264 г. до н. э. у залива, называвшегося по имени греческой колонии Астака Астакнйским, и на большой торговой дороге, пересекавшей северную часть М. Азии от Пропонтиды до Армении. Столица римской провинции, центр императорского культа; здесь собирается провинциальный совет и здесь же сосредоточено войско, стоявшее в провинции.

[1365] Герусия — своего рода клуб, где собирались пожилые люди, обычно состоятельные и знатные. Исеон — храм Исиды, культ которой существовал в Вифинии во времена еще доримские.

[1366] Пожар широко разлился... — Пожары были бедствием и для Рима и для городов западных провинций, но в Риме была организована противопожарная служба, на которой состояло 7000 человек; по городам Запада существовали команды пожарных. На востоке ничего подобного не было.

[1367] ...ни одного орудия, чтобы потушить пожар. — Еще подробность, характеризующая беспорядочность и неустроенность городского хозяйства.

[1368] ...чтобы не пользовались данными правами для других целей... — т. е. не выродились в тайную противоправительственную организацию.

[1369] ...городам не давали покоя именно союзы подобного рода. — Об ожесточенной борьбе партий в Вифинии можно судить по процессам Басса и Варена IV.9.5 и VII.6. Дион (45,7,10) рассказывает, что выборы в городской совет Прусы были организованы тайными союзами. Источником беспорядков была и вражда между городами, например, между Никеей и Никомедией, между Прусой и Апамеей, а также частые столкновения между бедным населением и богатыми верхами городского общества.

[1370] Гетерия — буквально «товарищество»; греческое название коллегии. Траян обозначает этим словом тайное недозволенное общество.

[1371] ...обращаться за помощью к сбежавшемуся на пожар народу. — Траян правильно учитывал, что в узких, тесно застроенных улицах пожарной бригаде было не развернуться; небольшая кучка рабов, снабженная противопожарной снастью и умело ею орудующая, скорее могла справиться с огнем.

[1372] ...обеты о благополучии твоем... — Обеты и молитвы о здоровье и благополучии императора и его семьи ежегодно 3 января приносили: в Риме — сенат, понтифики и другие жреческие коллегии, а в провинциях — проконсулы и легаты.

[1373] ...мы... — т. е. Плиний, его штат и городские власти.

[1374] ...чтобы люди... имели, наконец, воду, — В то время, когда Плиний писал это письмо, в самых маленьких городках Италии были водопроводы; в Никомедии и Синопе провели водопровод только при Плинии. Неудачи никомедийских архитекторов объясняются, вероятно, и тем, что им не хватало для постройки большого водопровода ни знаний, ни умения.

[1375] ...вести воду с помощью арок... — т. е. водопровода, трубы которого лежали на помосте, поддерживаемом арками.

[1376] Водоискатель (aquilex) — человек, который умеет находить воду. Плиний имеет в виду инженера-гидравлика.

[1377] ...надлежит тебе расследовать, по чьей вине никомедийцы потеряли... столько денег. — Траяна, видимо, взорвала и бесхозяйственность городских властей и их бессовестность.

[1378] ...обмениваясь взаимными любезностями... — Curatores operorum были членами городского совета, перед которыми и должны были отчитываться; ссориться «своим людям» не было ни охоты, ни выгоды; «обмен любезностями» спокойно прикрывал всякие махинации. О curatores см. еще 1332 .

[1379] Никея (ныне Изник) — старейший город в Вифинии, соперник Никомедии. Основана была Антигоном в конце IV в. до н. э. и заселена македонянами и греками; вскоре включена в состав Вифинского царства (вероятно, Никомедом I). Помпей прирезал ей большую территорию, которую город сохранил до времени поздней Империи. Расположенный в плодороднейшей равнине, он вел оживленную торговлю сельскохозяйственными продуктами.

[1380] Субструкции — нижние аркады, поддерживавшие ряды сидений. Витрувий пишет, что театру, построенному на болотистом месте, грозит оседание, и поэтому он нуждается в особо прочных субструкциях.

[1381] Портик — крытая колоннада над самым верхним рядом расположенных полукругом и спускающихся к сцене сидений. Странно упоминание базилики, которая никогда не имела никакого отношения к театру.

[1382] ...в здании нет прочности и единства. — В эллинистических городах гимнасий включал комнаты для переодевания и упражнений, залы для чтения, портики, окружавшие четырехугольное открытое пространство для борьбы и бега. Судя по замечанию Плиния об отсутствии единства, никейский гимнасий представлял собой не одно здание, а ряд отдельных строений.

[1383] ...стены... толщиной в двадцать два фута... набиты щебенкой и не обложены кирпичом. — Непонятно, почему гимнасию требуются стены такой толщины. Слова о стенах, набитых щебенкой, делают бессмысленной не только эту цифру, но заставляют усомниться и в двух футах («двадцать» зачеркнул Леман-Гартлебен). Стены гимнасия были выстроены по обычаю римского строительства, бутовой кладкой: в промежуток между двумя тонкими стенами из любого камня насыпали щебенку, глиняные черепки, битый кирпич и все это заливали раствором из обожженной извести и песка; облицовку можно было сделать из камня или кирпича: в данном случае ее не успели сделать. Архитектор-грек, не знакомый с таким способом стройки, напрасно считал подобный «фарш» никуда не годным.

[1384] Клавдиополиты. — Клавдиополь (ныне Болу) был основав каким-то вифинским царем; время основания неизвестно. Почему город был назван Клавдиополем (его первоначальное имя Вифиний), неизвестно.

[1385] ...внесли за свое вступление... — За честь вступления в городской совет уплачивали определенную сумму.

[1386] «Греки»: в подлиннике пренебрежительное graeculi.

[1387] Не может быть, чтобы тебе не хватало архитекторов.— Печальное состояние вифинского строительства дало Плинию достаточно оснований для того, чтобы не доверять местным специалистам; Траян не хотел этого понять.

[1388] В области никомедийцев есть очень большое озеро...— оно находилось в 27 км к востоку от города; Аммиан (26,8,3) называет его Sunonensis.

[1389] ...строительные материалы... — Строительный лес покрывал подножья холмов, окружавших озеро с севера и юга; там же находились и мраморные домки; урожай хлеба и фруктов посылала равнина между р. Сангарием и заливом. Ксенофонт называет то, что в его время давала северная часть этой области: корабельный лес, виноград и зерно (Анаб. 6, 4, 6). Маслин, во множестве росших вокруг Прусы, здесь было мало.

[1390] ...с большим трудом и еще с большими издержками довозят ил до моря... — Превосходные римские дороги очень мало уменьшали дороговизну сухопутных перевозок. Плиний прекрасно понимал, насколько выгоднее водный транспорт.

[1391] Эта работа... — Какая работа имеется в виду? Видимо, прорыть канал.

[1392] ...на сорок локтей... — т. е. на 20 м.

[1393] ...нашел канал, вырытый еще царем... — Ничего неизвестно об этом канале, вырытом еще в царский период Вифинии, т. е. до 75 г. до н. э.

[1394] Кальпурний Макр — в 112—13 гг. был легатом Мизии, провинции, непосредственно примыкавшей к Вифинии.

[1395] Византий, лежащий в области Фракии, был отнесен к Вифинии, где у него были земли. Траян, превративший Фракию в область, которой управлял легат-преторий, оставил Византий за Вифинией.

[1396] ...посла с псефизмой и дают ему 12 тысяч. — Такого посла с постановлением от города (псефизмой) приветствовать императора отправляли часто с практической целью получить какую-либо привилегию; послу полагались деньги на дорожные расходы.

[1397] ...приветствовать от имени города правителя Мизии. — Византий, торговый порт, был тесно связан с Мизией — провинцией, где стояло войско: легат обязан был охранять город.

[1398] Просроченные подорожные...— Август создал государственную почту cursus publicus, или vehiculatio: вдоль больших дорог выстроены были станции (mansiones), на которых меняли мулов. Поставка их лежала на городах, мимо которых дорога проходила. Пользоваться этой почтой имели право императорские чиновники; послы; военные со специальными поручениями; частным лицам, муниципальным властям и даже царям, зависимым от Рима, в нем было отказано. Право пользоваться государственной почтой удостоверялось подорожной, diploma. «Диплом» представлял собой диптих — две навощенные дощечки, сложенные вместе; в них был помечен год, стояло имя императора и была приложена его печать. Срок подорожной кончался или через год или со смертью императора, чье имя стояло в «дипломе».

[1399] ...в Апамее... — Древняя Мирлея была перестроена Никомедом II во II в. до н. э. и получила имя Апамеи. В конце Республики и в начале Принципата на ее земле были поселены колонии ветеранов, и в Апамее население делилось на два слоя: греки и колонисты римляне; практически разница между ними при Плинии уже не ощущалась.

[1400] ...с городскими расходами и доходами, и с теми, кто должен городу... — Плиний, в силу возложенной на него миссии, имел право контроля и над свободными городами.

[1401] ...управляют своим городом самостоятельно. — Колония при своем основании получила lex coloniae, устав, который подробно регулировал всю ее жизнь. Апамея во всем, что касалось ее городских дел, пользовалась правами свободного города, но крупные уголовные дела, так же как и гражданские, подлежали юрисдикции проконсула. Что касается ее финансов, то надо думать, в уставе ничего не было сказано об их контролировании проконсулом.

[1402] ...храм Великой Матери... — Чужеземные боги находили немало почитателей в греческих городах. Храм Исиды в Никомедии. см. 33. При раскопках в городе найдена была статуя Великой Матери. Храм ее изображен на монетах местного выпуска.

[1403] ...обычай освящения здесь другой... — Освящение храма в Италии было торжественной религиозной церемонией, см. 398 . Для перенесения храма требовалось особое обращение к богам. В Никомедии и других азийских городах нужно было только решение народного собрания.

[1404] ...не беспокоясь о религиозных уставах... — Римское понтификальное право никогда не стремилось распространить свою власть за пределы Италии.

[1405] ...моей теще... — Помпее Целерине, матери покойной жены Плиния.

[1406] Клемент — лицо неизвестное. Был, вероятно, военным трибуном или префектом.

[1407] ...приняв на себя его управление... — День вступления Траяна на престол.

[1408] ...здравым и процветающим... — Incolumem florentemque; fortem et hilarem 1.2; incolumis et fortis 88; te remque publicam florentem et incolumem.

[1409] Вслед за мной... — Плиний принес присягу первым.

[1410] ...принесли установленную присягу солдаты... — Военная присяга, sacramentum militare, которую вся армия приносила новому императору, повторяя ее каждый раз в годовщину этого восшествия. Она отличается и от сенаторской присяги, повторяемой ежегодно в день Нового года, и от старой воинской клятвы, см. 1356 : теперь эта клятва верности принцепсу и его дому: «мы клянемся Зевсом Спасителем, божественным Цезарем Августом и нашей Святой Владычицей, что будем верны Цезарю Августу и всему его дому, будем считать друзьями тех, кого он в друзья выбрал, и врагами, кого он ими объявил. Если я сдержу мою клятву, да будет мне во всем хорошо; если нарушу, да будет мне во всем плохо». Формула эта известна из надписей: одна из них из Пафлагонии (OGIS 532); другая из Арицин (ILS 190); третья из Ассоса в Троаде (FIR7 102).

[1411] ...и, соревнуясь в преданности тебе, жители провинции. — Обязаны были присягать только военные; для гражданского населения это было делом личного желания, каждого.

[1412] Общественные деньги... чтобы они не лежали втуне. — Плиний не любил, чтобы и его собственные деньги лежали мертвым капиталом, см. III.19.8.

[1413] ...людей, которые хотели бы сделать заем у города, не находится... — Люди предпочитали брать в долг у частных лиц, а не у города, потому что город требовал верного обеспечения уплаты и мог принудить к скорейшему возвращению долга.

[1414] ...город дает деньги, как и частные лица, под 12%. — Такие проценты Цицерон установил в Киликии (К Атт. 5, 21. 11) и они были обычны за пределами Италии. В Италии нормой были 6% — см. Колумелла 3, 3, 9 и Плиний VII.18.

[1415] ...деньги будут тоже, возможно, лежать втуне... — Довод Плиния умело обращен против него.

[1416] ...не соответствует нашему времени с его духом справедливости. — См. 97.2.

[1417] Сервилий Кальв — лицо неизвестное. Clarissimo — Плиний обозначает этим почетным титулом консуляра — легата Мизии; так же титулуется консуляр в надписи, современной Плинию (ILS 6106).

[1418] ...кого кто-то другой и выслал и возвратил. — В указе императоров Марка и Вера: «наместники провинций не должны отменять своих постановлений». Исключения, однако, допускались в таких случаях, когда обнаружены были новые документы, доказано лжесвидетельство и пр., хотя и тут требовалась императорская санкция.

[1419] О Бассе и суде над ним см. IV.9.

[1420] ...взыскать еще тяжелее. — Плиний имел право выносить смертный приговор провинциалам, но не римским гражданам: они подлежали суду императора и были поэтому отправляемы в Рим. В письме, однако, нет ни малейшего намека, что человек, о котором идет речь, был римским гражданином. Траян потребовал его присылки в Рим, чтобы лично судить человека, осмелившегося с таким упорным пренебрежением (contumacia) отнестись к постановлению сената.

[1421] ...в оковах следует отправить к префектам моего претория. — Под охраной префекта претория находились люди, ожидавшие императорского суда.

[1422] Мало наложить на него прежнее наказание, над которым он насмеялся в своем упорстве. — «Божественный Траян указал Юлию Фронтону, что нельзя произносить приговор в отсутствие обвиняемого и нельзя осуждать человека только по подозрению, ибо лучше оставить безнаказанным виновного, чем осудить невиновного. Упорствующих же (contumaces), которые не повинуются ни вызовам, ни эдиктам наместников, следует судить даже в их отсутствие» (Dig. 48, 19, 5).

[1423] ...созывал судей... собираясь открыть заседание... — В провинциях существовали уголовные суды присяжных, похожие на quaestiones в Риме. Август определил возраст судей — не менее 25 лет и ценз их — не меньше 25 000 сестерций. Судьями были римские граждане и греки — тех и других поровну. Наместник и его legatus iuridicus ежегодно объезжал провинцию и собирал судей в тех городах, которые были для судейских заседаний назначены (Никомедия, Пруса). Данное письмо написано в Прусе.

[1424] Флавий Архипп известен только из Плиния; из письма 81 явствует, что он был врагом Диона. Арним отождествляет его с анонимным его противником, которого Дион относит к числу преступников, лишенных права голоса, и характеризует как доносчика и пособника бесчестного проконсула (Dio von Prusa, с. 215). — Философы, так же как грамматики, риторы и врачи, были императорскими указами освобождены от ряда провинциальных и городских обязанностей, в том числе и от судейских.

[1425] ...Архипп за подлог присужден к работе в рудниках. — Суд над Архиппом происходил в 83—84 гг., больше, чем 25 лет назад. По Lex Cornelia de falsis за подлог полагалась смертная казнь, но в случаях более легких казнь заменялась ссылкой. Закон наказывал первоначально подделку завещания, но затем под него подвели лжесвидетельство, подкуп свидетелей, подделку разных документов.

[1426] ...что свидетельствовало бы о его восстановлении... — Приговоренный к «рудникам» терял гражданские права; восстановлены они могли быть только специальным указом — такового не было: Архипп считал, что вмешательство Домициана поможет ему сильнее и вернее всяких указов.

[1427] ...подтверждавшие милости к нему Домициана. — Очень интересно это «досье Архиппа»: отсутствует приговор проконсула Павла; есть только документы, его объясняющие.

[1428] ...истраченную сумму занесешь в число моих щедрот... — Почему Домициан благоволил к Архиппу? Судя по имени, он мог быть его отпущенником. Оказал он ему какие-то услуги? Во всяком случае он подарил ему скромный земельный участок, стоимость которого давала Архиппу право быть декурионом. — Теренций Максим — видимо, прокуратор, ведавший императорскими имениями в Вифинии и Понте.

[1429] Оказывай ему... содействие в его скромных к тебе просьбах. — Лаппий Максим был проконсулом в Вифинии в 85—86 гг., т. е. год спустя после осуждения Архиппа: Домициан рекомендовал ему недавно осужденного и бежавшего из рудников преступника.

[1430] ...просить надо о том, чего у них не имеется. — Этот велеречивый документ есть, видимо, выписка из указа Нервы, обнародованного им вскоре после объявления его принцепсом; им подтверждались распоряжения и дары предшествующего государя. Начало обычаю, подтверждающему en bloc все beneficia предшественника, положил Тит, его примеру последовал Домициан, а за ним Нерва и Траян. Нерва кассировал только приговоры политическим жертвам Домициана.

[1431] Туллий Юст — проконсул Вифинии 96—97 или 97—98 гг.

[1432] ...переслать тебе прошение... — Архипп хотел переслать свое прошение по государственной почте. По этой же почте пошло и обвинение против него.

[1433] ...приговор вынес ему проконсул Павел. — Траян прекрасно понял, что и безрезультатный приговор проконсула, и декурионат Архиппа, и статуи, декретированные ему городским советом Прусы, объясняются страхом перед человеком, к которому явно благоволил и которому покровительствовал Домициан.

[1434] Фурия Прима — вероятно, жертва прежней деятельности Архиппа. Пользуясь тем, что времена Домициана прошли, в собрав еще новые документы, уличающие Архиппа, она решила поднять против него дело, чему Траян не видел никаких препятствий.

[1435] Продолжение письма 41-го.

[1436] Так мы достигнем того, что оно водой не оскудеет. — Перевод по конъектуре Шервин-Уайта.

[1437] Кальпурний Макр — см. 1394 .

[1438] ...его следует задержать до приезда самого Ликормы. — Зачем Ликорма ездил в Боспор? Почему он отважился на просьбу задержать боспорское посольство? Ответов пока нет.

[1439] ..в тот город, где я нахожусь... — в Никею, см. 67.1.

[1440] ...письмоносец царя Савромата... — Полное его имя на монетах Ти. Юлий Савромат; царствовал 92—124 гг. Боспорское царство находилось под покровительством Рима и в провинцию обращено не было.

[1441] ...ты должен как можно скорее о чем-то узнать. — Может быть, дело шло о волнении аланов, которых обязан был усмирять Савромат.

[1442] ...выдав ему подорожную.— См. 1398 .

[1443] Θρεπτός — буквально «вскормленник»: так называли найденышей, подобранных и воспитанных из сострадания или из корыстных целей. Выбрасывали нежеланных детей и в Италии, и в Греции, и на Востоке. Только император Александр Север приравнял это выбрасывание к убийству (Dig. XXV, 3,4). Подобранный мог стать и дорогим существом для подобравшего и быть им усыновлен, и мог быть выращен как раб в расчете на его рабскую службу в будущем. Работорговцы охотно подбирали выброшенных: скромные траты на их воспитание щедро покрывались доходом от работы подросших детей и от их продажи. Почему вдруг появился интерес к их участи?

[1444] ...требуется твое авторитетное решение. — Траян считался с местными обычаями. Плиний, не найдя никаких постановлений относительно Вифинии, желал авторитетного указания, тем более, что его не удовлетворяли «примеры» (exempla), т. е. решения проконсулов по частным случаям; он хотел общего постановления. Из обоих писем ясно, что императорские эдикты имели силу только для той области и для тех лиц, ради которых были даны. Только веком позже Ульпианом было объявлено, что императорские рескрипты, касающиеся отдельного случая, имеют силу всеобщности. Плиний уже шел к такому заключению, считая, что распоряжения Траяна относительно Вифинии должны навсегда сохранить для нее силу: 108.2; 112.3.

[1445] Андания — маленький городок в Мессении, рядом с храмом Деметры, имевшим право убежища. Может быть здесь собирались, ища защиты и помощи, подросшие «выкормыши».

[1446] ...прочтены были и письма... к лакедемонянам. — Вопрос был, следовательно, впервые поставлен городами. — Авидий Нигрин — брат Авидия Квиета, консул 93 г. Точно датировать его проконсульство в Ахайе не удается. Он вместе с братом упомянут как друг и патрон Плутарха: de fraterno amore 1, 1, 478 в. — Армений Брокх неизвестен.

[1447] ...выкупать свободу выплатой за свое содержание. — Раб не имел права выступать от собственного имени; свободу для него требовал assertor liberatis («защитник свободы») — лицо свободное. Кто были эти assertores? Скорее всего родители. — Траян считал, что требованию свободы для человека, рожденного свободным, но обращенного в рабство тем, кто его, выброшенного, подобрал, не должно ставить препятствий. Обычая, требовавшего от вскормленника уплаты за свое содержание вскормившему его, в Греции не существовало. Траян подтверждает этот обычай для эллинизированной провинции.

[1448] ...я сам отправлялся в другую часть провинции... — Плиний направлялся из Никеи в Юлиополис, см. 77.2.

[1449] могилы разрушены... их заливает во время разлива... — Могила считалась по римским понятиям местом святым и неприкосновенным; поэтому для переделки могилы и переноса тела из одного места в другое требовалось разрешение понтификов. Обветшание могил или угроза наводнением были причинами уважительными.

[1450] Было бы жестоко заставлять провинциалов... — Сакральное право не распространялось за пределы Италии, но в провинциях с подобными просьбами обращались к наместникам.

[1451] где в Прусе можно поставить баню... — О постройке бани в Прусе см. Х.23. За полгода, отделяющие то письмо от этого, ничего не было сделано, и место для нее выбирает Плиний; прусийцы не беспокоятся.

[1452] ...не снесем ни одного здания... — В ряде городских уложений стоит требование: не разрушай зданий, восстанавливать которые не собираешься.

[1453] Клавдий Полиен — местный аристократ, получивший римское гражданство от императора Клавдия, часовню которому он и воздвиг во внутреннем дворе (=перистиле) дома. Дом, по-видимому, не был завещан ни императору, почему императорский прокуратор в Вифинии им и не интересовался, — ни городу, который в какой-то момент счел для себя невыгодным заниматься этим домом.

[1454] Экседра — полукруглая, выступающая из портика веранда со скамьями; «надо устроить в портиках просторные экседры со скамьями... где философы и риторы могли бы сидеть и рассуждать». Витр. 5, 11, 2.

[1455] ...посвятить тебе... — Внедрение культа императора еще при его жизни началось в Вифинии с начала принципата.

[1456] Копию завещания... — Завещание хранилось в городском архиве.

[1457] ...земля под ним остается освященной. — «Место под храмом, если даже и само здание разрушено, остается святым» (Dig. 1.8.6.3).

[1458] Минуций Руф — был проконсулом Вифинии сразу после Лаппия Максима, т. е. в 87 г. См. 1429 .

[1459] ...восстановлении в правах рождения. — В силу такого «восстановления» отпущенник объявлялся сыном свободных родителей, человеком от рождения свободным. Из ответа Траяна, однако, видно, что речь идет не об отпущенниках, а о детях, незаконно обращенных в рабство.

[1460] ...сенатское постановление, вызвавшее твои колебания... — На какое сенатское постановление ссылается Траян, неизвестно.

[1461] ...солдат из Никомедийского поста... — Это были военные посты, стоявшие по городам для их охраны и преследования разбойников и грабителей. Они помогали городской полиции и наместнику в его обязанности «разыскивать святотатцев, разбойников, похитителей людей и воров» (Dig. 1, 18, 13). Светоний рассказывает, что в начале правления Августа в карцерах (эргастулах) рабовладельческих поместий оказывались наряду с рабами свободные люди, путешественники, схваченные на дороге разбойниками и проданные ими в рабство. Август поэтому распорядился «проверить эргастулы» (Авг. 32, 1). В Никомедии, столице провинции, стояла военная охрана, набранная не из легионеров, а из вспомогательных войск.

[1462] ...как нанявшегося к ним на работу. — Хлебники хотели, видимо, силой удержать у себя работника.

[1463] ...кинулся к твоей статуе... — «Прибегать к статуям или изображениям императоров... запрещено... кроме тех случаев, когда под их защиту прибегает человек заключенный в тюрьму людьми более сильными» (Dig. 48, 19, 28, 7).

[1464] Лаберий Максим — был дважды консулом: в 89 г. и в 103 г. легатом в Мизии и успешно командовал армией в первую Дакийскую войну. — Вторжение сарматов в Мезию изображено на колонне Траяна, стоявшей в Риме на его форуме. Письмо это — единственный документ, сообщающий об этом вторжении во время первой войны с даками. — Сусаг — лицо неизвестное. — Децебал — царь даков, с которым вел войны Траян. — Пакор — парфянский царь, умер в 112 г. — Каким образом посольство Децебала к Пакору (не одного же Каллидрома посылал Децебал Пакору) могло пройти на берегу Черного моря через места, зависимые от Рима, непонятно. Путешествие Каллидрома приходится на 103—105 гг.

[1465] ...с изображением Пакора во всем убранстве... — О нем дают представление монеты Пакора II.

[1466] ...из парфянских рудников. — Драгоценных металлов не было ни в западных, ни в центральных округах Парфянского царства, т. е. в Ираке, Иране и на окраинах Армении. Добывали железо, свинец. Около Нишапура были знаменитые и древние копи, откуда брали бирюзу.

[1467] Юлий Ларг — ближе неизвестен. Предки его получили римское гражданство, вероятно, в римской колонии, выведенной Юлием Цезарем в Гераклею.

[1468] Он, просил меня в завещании принять его наследство... — Наследник должен в течение определенного времени заявить, что он согласен принять наследство.

[1469] Гераклея — была когда-то значительным городом и оставалась независимой до 74 г. до н. э., когда Митридат Эвпатор наложил на нее свою руку. — Войны Митридата и хозяйничание местного династа, вырезавшего римскую колонию, выведенную сюда Юлием Цезарем, окончательно ее разорили и подорвали ее значение. — Тиум — «маленький городок, замечательный только тем, что он родина Филатера, родоначальника Атталидов» (Страбон 12, 542, 8).

[1470] ...установить игры, которые... будут названы траяновыми. — Такие игры были очень популярны; организованные по образцу Олимпийских игр, они устраивались по всему эллинистическому миру.

[1471] ...до твоего сведения... — Естественно задать Траяну вежливый вопрос о том, что он предпочитает.

[1472] Посмотри сам, что, в зависимости от условий каждого места... — т. е. города.

[1473] ...послать в Византий легионного центуриона. — Он должен был организовать в Византии такой же пост, какой был в Никомедии (74.1). О Византии см. 1395 . О Кальпурнии Макре — 1394 .

[1474] позаботиться о юлиополитах, чей город... — Город этот лежал на верхнем течении Сангария. Первоначально он звался Гордиукоме («деревня Гордия», «Гордиевка»); статус города и имя Юлиополя дал ему местный уроженец и профессиональный разбойник Клеон. Сумев стать полезным для Антония, он после сражения при Акции ловко переметнулся на сторону Октавиана, «превратился из разбойника в династа» и был сделан верховным жрецом в Комане Понтийской. История его рассказана Страбоном (12. 574).

[1475] ...терпит по своей слабости тяжкие обиды. — Какие «тяготы» (onera) и почему «обиды»? Никаких сведений о чрезвычайном обложении юлиополитов нет, как нет и оснований для него, но город стоял на главной дороге из Вифинии в центральной области Малой Азии и, следовательно, на них лежала обязанность поставлять мулов и повозки для государственной почты (см. 1398 ). Оживленное движение требовало больших поставок и они, конечно, ложились тяжелым бременем на маленький беззащитный городок. Требования проезжающих бывали, видимо, нередко беззаконными. Плиний рассчитывал, что военный пост окажет помощь городским властям в защите от «обид».

[1476] Положение города Византия... — Через Византий шли товары из Средиземноморья к областям вокруг Черного моря.

[1477] ...пример их лег бы на нас тяжким бременем. — Траян, видимо, верен своему твердому положению: не распылять военных сил.

[1478] Те же, кто будет нарушать установленный мною порядок... которые собираются вернуться в Рим... — Из этих слов ясно, что обиды, упомянутые Плинием, стоят в связи с беззаконным использованием государственной почты.

[1479] В законе Помпея, данном вифинцам... — Никомед III (умер в 74 г. до н. э.) завещал свое царство Риму. Митридат, царь соседнего Понта, захватил эти земли и только после окончательной победы над ним (65 г. до н. э.) Помпей организовал Вифинию и Понт как римскую провинцию. Обычно провинциальные Уложения (leges provinciarum) исходили от сената: они определяли порядок взимания податей и налогов, военные обязанности населения и его права на самоуправление; местные порядки подвергались малому изменению. Вифиния была страной с налаженной системой управления. Помпей увеличил число, территорию и права вифинских городов, организовал местные советы, определил возраст и имущественный ценз городских магистратов. Изменения, вводимые им, имели целью дать преимущества богатым.

[1480] ...люди, занимавшие магистратуры, должны находиться в сенате. — Уложения для городов Западных провинций разрешали занимать городские магистратуры, как и lex Pompeia, с тридцатилетнего возраста. Экс-магистрат автоматически становился членом городского совета. Необходимый имущественный ценз для городов Вифинии нам неизвестен, но обычай вносить определенную и немалую сумму в благодарность за избрание в городской совет исключает участие в нем человека бедного, неимущего.

[1481] ...указ божественного Августа... — Август был в Вифинии дважды: в 29 г. и в 20 г. до н. э. Он понизил возрастной ценз, видимо, в целях пополнения городских советов.

[1482] ...занимать меньшие магистратуры... — Римское представление о cursus honorum проникло в Вифинию: лестница магистратур требовала последовательного подъема по всем его ступеням. Номенклатура и порядок их известны из надписей Прусы.

[1483] ...можно ли цензорам... — Цензоры через каждые пять лет проверяли список членов совета: вычеркивали умерших и чем-либо себя опозоривших, вносили экс-магистратов прошлого пятилетия; они же составляли списки граждан с указанием их имущественного ценза: «каждый гражданин называл имя своего поместья, в каком округе оно находится и кого имеет соседями... сколько лоз в винограднике, сколько югеров под маслинами и сколько деревьев на югере» (Dig. 50, 15, 3—4). Эти данные служили для раскладки податей.

[1484] ...заносить в число сенаторов... — т. е. членов городского совета.

[1485] ...детей благородного сословия... — honestiorum. В число honestiores входили римские сенаторы, всадники, военные, ветераны и дети их, городские декурионы и тот слой населения, из которого они выбирались. Все остальные были plebs или humiliores.

[1486] На вопрос цензоров будущего года... — Цензоров выбирали летом, а к своим обязанностям они приступали после января.

[1487] Курия — название городского совета, ставшее обычным в поздней Империи.

[1488] ...Асклепиад, магистрат... — Очевидно главный: «первый архонт» Прусы.

[1489] Дион (его полное имя Т. Флавий Дион Кокцейан) — известный под прозвищем Хризостома (= «Златоуста»), сын римской гражданки и грека Пасикрата, получил римское гражданство от кого-то из Флавиев. Уроженец Прусы, он отправился искать счастья в Италию как оратор стиля Исея (2.3). Домициан выслал его за критику в его адрес и за дружбу с кем-то из его жертв. Нерва кассировал этот приговор, и Дион вернулся в Прусу, где разработал план общественных построек, навлекший на него неприятности; совершил путешествие по Италии и провинциям, длившееся год иди два. При Плинии он жил в Прусе, где давно был декурионом.

[1490] ...Эвмолп, при поддержке Флавия Архиппа... — Об отношениях Диона и Архиппа см. 1424 .

[1491] ...в этом самом здании поставлена твоя статуя и погребены жена Диона и его сын... — Провинциальные интриганы пытаются пустить в ход старый, некогда безотказно удачный способ борьбы с противником: обвиняют его в оскорблении величества.

[1492] ...для подготовки дела и перенесения его в другой город. — Это был акт вежливости по отношению к Плинию, собравшемуся уезжать.

[1493] ...в Прусиаде... — т. е. в городе Прусе.

[1494] ...до сих пор мне прошений не подали... — Видимо, отчаявшись в успехе.

[1495] ...довести до тебя их просьбы... — т. е. отправив их государственной почтой, а не снаряжая специальное посольство.

[1496] ...умерших без завещания. — По римским законам имущество, оставшееся незавещанным (bona caduca), поступало в Сатурнову казну только в том случае, если при всех стараниях не нашли ни родных, ни свойственников ни по мужской, ни по женской линии. В Никее город присваивал незавещанное имущество, не беспокоясь о том, есть ли ему законные наследники.

[1497] ...имеющие отношение к этому делу... — т. е. представители города и естественные, хотя и не названные наследники. — Прокураторы были приглашены как члены Плиниева совета (consilium). О Вирдии Гемеллине см. 1350 . — Эпимах был помощником прокуратора Максима.

[1498] О Максиме — см. 1348 .

[1499] ...напутствую... — Максим окончил срок своей службы.

[1500] Гавий Басс.— О нем см. 1337 .

[1501] Фабия Валента... я очень одобряю. — Как и два предыдущих письма, официальное «похвальное свидетельство».

[1502] Горожане. — Pagani означает в собственном смысле деревенский люд, в противоположность горожанам, но вообще так называют штатских в отличие от военных.

[1503] ...и от имени города. — Город почтил его декретом.

[1504] Примипиляр — центурион, командовавший первой центурией первой когорты легиона, первый и старший среди легионных центурионов. Они часто оставались на военной службе, образуя особый отряд примипиляров.

[1505] ...чтобы он не оставил меня своим советом и в Вифинии.— Легаты и проконсулы, также как и городские магистраты, подбирали себе неофициальных советников и помощников. От наместника обычай — не закон — требовал, чтобы он действовал e consilii sententia («по мнению совета»).

[1506] ...пренебрегая... своим отдыхом и старостью. — Примипилата достигали обычно в возрасте от 40 до 50 лет.

[1507] Префект когорты — командир конного отряда вспомогательных войск.

[1508] Юлий Ферокс и Фуск Салинатор — см. II.11 и 767 . Оба были, по-видимому, последовательно наместниками какой-то провинции, где служил Луп Младший.

[1509] ...этот день рождения... — 18 сентября. Никаких официальных торжеств, вроде тех, которые справлялись в день восшествия на престол или в день Нового года, нет. Ср. 35 и 52.

[1510] ...в процветающем государстве нашем. — Траян на лично к нему относящееся «в процветании» отвечает относящимся ко всему государству «среди процветающего государства нашего».

[1511] У синопцев... — Синопа — долгое время главный торговый центр восточной части Причерноморья. Первоначально греческая колония, оказавшаяся затем во власти понтийских царей. Митридат Эвпатор сделал его своей столицей. После завоевания Римом Лукулл дал Синопе статус «свободного города» (civitas libera). В начале I в. н. э. Синопа была самым большим городом Понта; ближайшая округа отличалась плодородием, дальше шли леса, поставлявшие материал для экспорта.

[1512] ...может ли, оно выдержать постройку... — т. е. арочный мост, по которому шли трубы.

[1513] Денег, собранных моей заботой... — Синопа, видимо, не противилась тому, чтобы Плиний навел порядок в ее финансовых делах.

[1514] ...если, только это им по силам... — Траян обращает внимание в первую очередь здесь, как и в Прусе, сможет ли город справиться своими силами и средствами с постройкой водопровода.

[1515] Амис — старая греческая колония, долгое время находился под властью понтийских царей. Помпей значительно расширил его территорию, а Юлий Цезарь сделал город свободным в награду за сопротивление Фарнаку.

[1516] ...свободный и союзный... — Libertas означает свободу от вмешательства наместника в местное самоуправление. Союзный город (civitas foederata) — т. е. города, которые заключили с Римом договор о союзе, предоставив ему только право контроля за своей внешней политикой. Относятся они обычно ко времени, когда у Рима еще не было провинций, и после войн и смут поздней Республики в восточных провинциях уцелело их очень мало.

[1517] ...по милости твоей... — Траян утвердил, вероятно, некоторые привилегии Амиса.

[1518] ...управляется своими собственными законами. — О каждом городе в римской провинции можно было сказать, что он управляется «своими законами», которые могло изменить только римское правительство. Свободный город мог изменить их самостоятельно.

[1519] ’Ερανος — добровольный взнос в пользу бедных, для общественных нужд и т. п. «Прошение, относящееся к взносам»: Траян очевидно имеет в виду collegia tenuiorum («союзы бедного люда»), которые хоронили своих членов и устраивали общие скромные празднества на деньги, вносимые членами коллегии ежемесячно и при вступлении. Их было много и в Италии и в Западных провинциях.

[1520] ...такие учреждения следует запрещать. — См. 33—34.

[1521] Светоний — автор биографий двенадцати цезарей; может быть сопровождал Плиния в Вифинию («теперь»).

[1522] Право троих детей... — см. 1276 и 227 .

[1523] Как скуп я на эти милости... я и в сенате говорил... — При Республике привилегии, даваемые какому-либо лицу в нарушение общего закона, санкционировались сенатом. Траян сохранил его, подчеркивая свое уважение к сенату.

[1524] Я никогда не присутствовал на следствиях о христианах... — следовательно они были в Риме.

[1525] ...отличать малолеток от людей взрослых... — Могли быть обвинены целые семьи: юристы упоминают о смягчении наказаний для отроческого возраста (Dig. 29, 51, 1, 32).

[1526] ...преступления, связанные с именем. — В процессах против последователей чужеземных культов (Ваал, религия галлов) осуждались не самые культы, а преступления, с ними связанные (человеческие жертвоприношения у друидов, например). «Преступления» — flagitia — считались связанными с данным культом. Христиан обвиняли в преступлениях чудовищных, в убийствах младенцев, поедании их мяса, свальном грехе. Что эти обвинения, широко распространенные среди языческой черни, находили какой-то отклик и среди образованного класса, доказывает отзыв Тацита о христианах: секта «пагубная», «навлекшая своими мерзостями всеобщую ненависть» (Анн. 15, 44) и Светония: «люди, преданные новому и злотворному суеверию» (Нер. 16, 2). Ответ Траяна свидетельствует, что император этим наветам не верил.

[1527] Пока что с теми, на кого донесли...— До императора Валериана официальных преследований христиан не было. Преследования были «местные, по городам, поднятые восставшей чернью» (Евсевий. Церк. история 3, 32), которую науськивали или принципиальные враги христиан, или те, кому оно наносило материальный ущерб: жрецы языческих культов, торговцы жертвенными животными, мясники, продававшие жертвенное мясо. Иногда погром вызывали сами христиане оскорблением языческой святыни. Не было и общеимперского закона против христиан: ни Тацит, ни Светоний, ни Плиний такого закона не знают, сам Траян в ответе Плинию отказывается установить какое-либо общее правило. И внимание Плиния к христианам привлек частный донос.

[1528] ...спрашивал во второй и третий раз... — Обвиняемым давали срок одуматься. Когда к Сатурнину, проконсулу Африки, привели христиан, он спросил «не дать ли вам времени для обдумывания? Вот вам 30 дней». Судьи часто прилагали все усилия к тому, чтобы добиться отречения и отпустить узников.

[1529] ...наказать за непреклонную закоснелость и упрямство. — Римскому магистрату была безразлична религия обвиняемых: он наказывал за неподчинение ему, представителю римской власти.

[1530] Были и такие безумцы... — Римский консул мог приносить жертву Юпитеру Капитолийскому, совершенно не веря в его существование: он исполнял свой долг римского гражданина и магистрата — и только. К тому, во что он верил, это не имело никакого касательства. Другое дело христианин, уверовавший в «Бога Живого» (Is. 56, 8), который дал ему право называть его Отцом (Math. VI, 8, 15), обещал победу над смертью и жизнь бесконечную. Новая вера становилась содержанием жизни, опорой и утешением. Судья и подсудимый жили в совершенно разном мире мыслей и чувств: для Плиния не захотевший отречься — «безумец», а «безумец» убежден, что своим отказом он сохранил себя для Христа и жизни вечной.

[1531] ...они вслед за мной... — Плиний произносил молитвенную формулу, которую за ним повторяли.

[1532] ...в установленный день... — воскресный. Для рабочего люда, большинства тогдашних христиан, это было раннее утро — единственное свободное время.

[1533] ...клятвенно... — Плиний, заинтересовавшийся «безумцами», так легко идущими на смерть, начал расспрашивать об их жизненном укладе. Так как они были сообществом, то вопрос, в чем они обязывались, вступая в это общество, какую клятву давали, был естественен.

[1534] ...для принятия пищи, обычной и невинной. — Опровергается обвинение в поедании человеческого мяса.

[1535] ...запретил тайные общества... — см. 33—34.

[1536] ...двух рабынь, называвшихся служительницами...— это были дьяконисы.

[1537] Выискивать их незачем... — Тертуллиан укорял Траяна в непоследовательности: «он запрещает разыскивать их как невинных и поручает наказывать их как виновных».

[1538] Амастрида — приморский город; входил в состав Понтийского царства; источником его богатства и тогда и при римлянах была торговля лесом.

[1539] Обеты..., принятые нами, в прошлые годы... — Принимаем конъектуру Шервин-Уайта (ad loc.) priore anno. Обеты принимались каждый год. Идет третий год пребывания Плиния в Вифинии.

[1540] Войска... — Присутствие солдат в прошлом году не упомянуто. См. 35.

[1541] ...тебе... было передано попечение о роде человеческом.— См. 52, прим. 4 ( 1410 ).

[1542] Валерий — вероятно, консуляр в 107 г.; о его заботе о своих рабах см. V.19. О нем 151 .

[1543] Они пользуются латинским правом. — Это был особый класс отпущенников, так называемые Latini Iuniani: они имеют право собственности, могут покупать и продавать землю, скот, рабов, но в праве оставлять формальное завещание им отказано, и после их смерти патрон может распорядиться их имуществом, как ему будет угодно, забрать себе хоть все. Права патрона над латином можно было продать, подарить или завещать любому римскому гражданину. Плиний просит Траяна о даровании троим таким отпущенникам полного римского гражданства: так как патрон их, Валерий Павлин, который мог сделать их полноправными отпущенниками, умер, надо было обращаться с такой просьбой к императору.

[1544] ...и сделаю это для остальных... — Траян обещает дать полные права гражданства не только тем троим, за кого просит Плиний, но и всем остальным отпущенникам Павлина. Тенденцией Траяна был favor liberatis.

[1545] Акций Аквила. — Судя по имени, Аквила — римский гражданин. Почему его дочь не имеет римского гражданства? Может быть он был женат на женщине, не имевшей его, и как дитя такого смешанного брака дочь унаследовала статус своей матери? Может быть она была незаконным ребенком.

[1546] ...шестой конной когорты... — Странно, что когорта не имеет ни этнического имени, ни императорского, например, prima Hispanorum или Ulpia equitata. Конные когорты были приданы пехоте: шесть центурий пехотинцев и четыре отряда конницы по 30 всадников в каждом.

[1547] ...разрешало им протопраксию, и это разрешение имело силу закона. — Императорская казна (фиск) занимала первое место среди кредиторов: долг ей выплачивался прежде, чем кому бы то ни было. Города имели право на первоочередную уплату (протопраксию) далеко не всегда: его от случая к случаю давали наместники провинции.

[1548] ...постановление, которое навсегда послужит к их пользе. — Плиний считал, что эти exempla proconsulum недостаточны для провинции, находящейся под императорским контролем.

[1549] ...не следует давать его в ущерб частным лицам. — Траян защищает интересы отдельных лиц от притязаний городской администрации.

[1550] Экдик (или синдик) — городской адвокат, занятый преимущественно спорами по финансовым вопросам. Должность эта создавалась иногда ad hoc, иногда была постоянной. — Амис — свободный город, не в состоянии решить возникший спор самостоятельно; Дион и Плутарх, современники Плиния, напрасно протестовали против набиравшего силу обычая обращаться к проконсулу за решением вопросов, которые могли быть улажены местным судом. Это естественно подрывало независимость города.

[1551] Юлий Пизон — лицо неизвестное.

[1552] Экклесия — народное собрание сохраняло еще некоторое значение. В Прусе Дион обращался к нему со своими проектами городского строительства; Плутарх обсуждает его влияние на решение финансовых дел. Действительной силой был, однако городской совет (буле).

[1553] ...дары такого рода запрещены. — Несмотря на многочисленные запрещения практика эта держалась.

[1554] ...он очень много дал городу и потратил на это почти все свое состояние. — Дед Диона (см. 1489 ), так же как и Пизон, истратил почти все свое состояние на городские нужды; в Дигестах (50, 2, 8) приведено правило, по которому декурионы, истратившие все состояние на родной город, должны получать от него пенсию.

[1555] ...это повлекло бы к потере его звания. — Т. е. декуриона, для которого требовался определенный имущественный ценз. Домициан, даря Архиппу имение стоимостью в 100000, обеспечивал ему, видимо, этот ценз (58, 5).

[1556] ...заботиться о жителях... не меньше, чем о городских средствах. — О стремлении Траяна охранять интересы частных лиц см. 109.

[1557] ...кого цензоры выбирают в буле, не должны платить денег. — Цензоры составляли, по римскому образцу, список членов городского совета. Плата «за честь декурионата» (honorarium decurionatus) была обычной в Италии и Западных провинциях; в Восточных ее заменяли литургии, которые богатые горожане несли в течение всей своей жизни.

[1558] ...разрешил... добавить сверх законного числа... — В Прусе и Клавдиополе Нерва и Траян увеличили число членов совета; новые члены платили honorarium, и Плиний считал его уплату обязательной (39.5). Число декурионов в разных городах было разным; в Прусе Нерва увеличил его до ста человек. Величина honorarium в разных городах тоже была различной.

[1559] Аниций Максим — был проконсулом до времени Траяна.

[1560] ...во всех городах всем... — Плиний и Траян стояли на разных точках зрения: Плиний хотел указаний общеобязательных; Траян уважал местные обычаи.

[1561] Я не могу издать общего распоряжения... — Траян считал невозможной формулировку правила, действительного для каждого города с его разными обстоятельствами.

[1562] ...будут стараться выделиться своими взносами...— Даем перевод по конъектуре Шервин-Уайта.

[1563] ...кроме людей, уже состоящих гражданами какого-нибудь вифинского города. — Дион Хрисостом, уроженец и гражданин Прусы, был гражданином в Никомедии и Апамее. Его отец и дед, граждане Прусы, были и гражданами Апамеи. Закон Помпея был действительно забыт.

[1564] ...по каким причинам цензоры могут исключать из сената... — Этими причинам· были: уголовные преступления, бесчестные занятия (например содержание непотребного дома), исключение из армии.

[1565] ...это неизбежно вызвало бы много беспорядка. — Траян не стремился к поправкам, которые неизбежно вызвали бы расстройство и в общественной и в частной жизни. См. 111.

[1566] ...раздают им по два или по одному динарию. — Угощение для большого числа приглашенных во всех перечисленных случаях было в обычае у римлян, см. I.9; I.5.11; IV. 1.5—6. Приглашали, однако, родных и знакомых, а не целые толпы людей, что и встревожило Плиния. О таких празднествах свидетельствуют и надписи. Пиршества эти сопровождались денежными раздачами.

[1567] Διανομή — обычный термин, обозначающий раздачу денег.

[1568] ...собирают для раздач... целые сословия. — Декурионов и простой народ. Чего боялись Плиний и Траян? При наличии в Вифинских городах интриг и враждующих партий подобные раздачи могли обеспечить первенство и влияние какому-нибудь нежелательному лицу? Было страшно, что δ ανομή обеспечит широкие симпатии какой-то гетерии, члены которой щедро разбрасывали деньги? Ни письмо Плиния, ни ответ Траяна ясности на этот вопрос не проливают.

[1569] ...для иселастических состязаний... — Победители на великих всеэллинских играх въезжали в родной город на колеснице четверкой не в ворота, а в широкий пролом в стене, специально для этого пробитый (εισελαύνειν — «въезжать», «въезжать с триумфом»: отсюда название «иселастический»). Победителей содержал город на свои средства. О размерах этого содержания мы знаем из египетских документов. В Гермуполе победитель на иселастических состязаниях получал ежемесячно 180 драхм. В 266—7 г. н. э. город истратил больше восьми талантов на таких победителей. Атлеты требуют, чтобы это содержание причиталось им со дня победы. Оно называлось «иселастик».

[1570] ...требуют выдачи им довольствия... — О каком «довольствии» — obsonia — идет речь? Из текста неясно.

[1571] ...победа одержана ими раньше, чем он таковым стал.— «Пифийские» состязания в Траллах, например, потеряли это звание и вновь получили его.

[1572] ...посылал людей... только по служебным делам. — См. 45.1.

[1573] ...жене, когда, услышав о смерти деда... — О Фабате см. 395 .

[1574] ...она пожелала уехать к своей тетке... — О Кальпурнии Гиспулле, тетке плиниевой жены, см. IV.19.

[1575] И когда весь народ... приветствовал тебя кликами, когда перед тобой раскрылись двери храма, можно было подумать, что он приветствует бога. — Сцена эта произошла, когда Траян собирался в поход во главе войска еще при Домициане. Когда двери храма открылись, через них стала видна статуя бога.

[1576] ...император... лишен был самого главного и сладостного в своем положении, именно, чтобы ни в чем не знать принуждения. — Мало известный случай с Нервой в 97 г. н. э.

[1577] Уже ты был цезарем и императором... — Здесь имеется в виду титул императора как полководца, облеченного властью верховного командования.

[1578] Легат — титул помощника верховного главнокомандующего.

[1579] Β последнее же время враги вторгались в нее и попирали до такой степени... — Здесь в тексте лакуна, предполагается ее заполнить словами: peperere, quod modo hostes invaserant contempserantque.

[1580] ...тот герой, рожденный Юпитером... — Имеется в виду Геракл и требовавший от него трудных подвигов царь Еврисфей.

[1581] ...и нечему тебе было уже учиться в то время, когда ты начал учить других. — Имеется в виду известная поговорка: docendo discimus — уча учимся.

[1582] Номенклатор, часто из рабов, называл лиц, имена которых были неизвестны должностному лицу. Траян, по-видимому, лично знал всех, представлявшихся ему.

[1583] ...которые после твоего эдикта оказались внесенными в списки на место вычеркнутых оттуда... — По-видимому, раздачи производились по списку лиц, занимающих то или иное служебное положение.

[1584] Людей зажиточных располагают признавать и воспитывать своих детей больше награды и равные им по значению штрафы. — По римским обычаям, отец мог признать и не признать рожденного им ребенка и в связи с этим мог и отказаться от его воспитания. «Штрафы» — налоги на холостяков и бездетных.

[1585] Новые же граждане, присоединялись ли они к гражданству через латинское право или непосредственно по милости принцепса, если они сразу же не приобретали прав родства, считались совсем чужими тем, с которыми были уже тесно связаны. — Latium: per Latium=per nomen Latinum — «Лаций»: латинским именем, Iura cognitionis — законы, права родства.

[1586] ...от действия законов Вокония и Юлия...— Lex Voconia, 169 г. до н. э. запрещал завещать женщинам больше половины всего имущества, при нарушении его вся излишняя сумма завещания конфисковывалась. О законе Юлия трудно сказать, какой именно закон такого наименования имеется в виду; их было много.

[1587] ...не один только у всех нас наследник, независимо от того, внесен он или не внесен в завещание. — Намек на то, что при Нероне и Домициане из страха перед императором богатые люди считали своим долгом оставлять по завещаниям львиную долю своего имущества императору, чтобы сохранить остальное для членов своей семьи.

[1588] ...супруги богинь и дети богов... — Испорченные места в подлиннике.

[1589] Твоя же, цезарь, жена... — Плотина. Она была верным другом и советником Траяна; по ее выбору Траяном был усыновлен Адриан.

[1590] Такова же и сестра твоя! — Марциана, внучка которой, Юлия Сабина, была женой Адриана.

[1591] ...родной отец Траяна... — Марк Ульпий Траян, родом из Бетики в Испании.

[1592] ...месяц, который украшен днем твоего рождения. — 18 сентября.

[1593] ...из пасти алчного разбойника — императора Домициана.

[1594] ...моего трибуната... в мое преторство... — Как видно из следующих слов, служебная карьера Плиния проходила в правление Домициана; некоторые годы этого правления, особенно 93—95 гг. н. э., ознаменовались гонениями и даже казнями выдающихся общественных деятелей из сенаторских кругов.

[1595] Всего известно пять памятников, в которых упомянут Плиний Младший. Два из них (CILV 5667 CILV 5263) представляют собой надписи в честь Плиния. Три других составлены от первого лица и принадлежат, вероятно, самому Плинию. Из них мы приводим здесь две надписи, лучше сохранившиеся; третья (CIL XI 5272), найденная в Гипселлах (совр. Spello), позволяет только заключить, что Плиний оказывал благотворительность ряду городов, помимо родного Комо.

[1596] CILV 5262. Подтверждает широкую благотворительность Плиния по отношению к его родному Комо. Текст содержит ряд лакун, отмеченных в переводе квадратными скобками. Перевод сделан с издания М. Шустера (RE, XXI, I, cd. 439), у которого раскрыты сокращения в тексте. Эта надпись — единственный полный источник о служебной карьере Плиния. Свои должности Плиний перечисляет в нисходящем порядке, как это и было принято в надписях, так что с хронологической точки зрения порядок прохождения указанных магистратур обратный по отношению к тексту надписи.

[1597] Начиная с Сервия Туллия римское население было разделено по географическому принципу, но название отдельного округа было сохранено прежним (триба первоначально значила родовое объединение). Число триб не менялось с времен Республики. Их было 35, из них четыре — городские. К сельским трибам относилась Оуфентинская, включенная в состав римского государства в 299 г. до н. э.

[1598] Авгур — высокая жреческая должность, достижения которой Плиний добивался (см. Письма Х.13) и высоко ценил (ср. Письма IV.8). Предполагается, что он занимал эту должность со 102 г.

[1599] Легат — Legatus Augusti pro praetore consularis potestate — наместник императорской провинции (в сенаторских провинциях наместника называли proconsul).

[1600] Траян (годы правления 97—117) был усыновлен Нервой с принятием имени Цезарь Нерва Траян Август. Титул Германский добавлен с осени 97 г., Дакийский — с конца 102 г.; Отцом Отечества его стали титуловать с 98 г.

[1601] Должность смотрителя течения Тибра, его берегов и римских клоак Плиний исполнял, как считают, с 104/105 по 106/107 гг. Ср. письма V.14.

[1602] ...префект Сатурновой казны... — В руках претора находилась юридическая власть, а также ряд вопросов градоуправления (устройство игр и проч.). Претором Плиний стал не ранее 93 г., но до того, как стал префектом военной казны. Последнее, возможно, произошло после смерти Домициана (в 96 г.).

[1603] ...народный трибун. — Должность трибуна Плиний занимал в 92 г. (ср. упоминание в Письмах I.23 и в Панегирике 95.1). Реальная власть прежнего трибуната, связанная с помощью отдельному человеку в суде (вплоть до отмены судебного решения), перешла к императору. Трибуны сохраняли право вмешательства в дела, обсуждаемые в сенате. Высказано предположение, что Плиний использовал свое положение, чтобы помочь Атилию (Письма VI.8.3).

[1604] Квестура (ср. Письма VII.16.2) — должность, связанная с финансами, была необходимым этапом в жизни государственного деятеля. Плиний был квестором с 92 г.

[1605] Севир конницы — член коллегии шести почетных начальников римской конницы, реально никогда не командовавших.

[1606] ...военный трибун... — т. е. командир легиона. В каждом легионе было шесть военных трибунов, которые командовали по очереди, каждый по два месяца в году. Знакомство с военным искусством считалось необходимым условием карьеры государственного деятеля.

[1607] ...децемвир по гражданским процессам... — Плиний занимал эту магистратуру с 18 лет и расстался с нею только во время префектуры в Сатурновой казне. В «Письмах» много упоминаний (I.18 и др.).

[1608] ...на вскормление (детей)... Обычно читают in alimenta libertorum. Поскольку «вскармливать» отпущенников, как правило, самостоятельно выкупавшихся на волю, было бы странно, мы предполагаем пропуск слова liberorum (детей). Сходство стоявших рядом слов способствовало пропуску одного из них. Забота патрона о семье вольноотпущенника считалась в Риме обязательна.

[1609] ...мальчиков и девочек городского плебса... — Rei publicae здесь == civitati (городской общине). Забота о детях бедняков в Италии являет собой параллель заботе о θρεπτοί (см. Х.65) в Вифинии.

[1610] Надпись из Комо. Луций Цецилий, вероятно, отец Плиния. Он начал постройку храма от имени сестры Плиния. Постройку довел до конца уже Плиний, которому и принадлежит надпись (Цецилий Секунд сделал посвятил).

[1611] Префект фабров — начальник, в ведении которого находились инженерные войска, т. е. обслуживавшие метательные машины, при осаде делавшие подкопы и проч. Префект фабров приравнивался по старшинству к военному трибуну.

[1612] В некоторых городах Италии во главе городского совета стояли не дуумвиры, т. е. не два должностных лица, а кваттуорвиры, т. е. четыре; в их функции входило и судопроизводство.

[1613] Понтифик — жрец, член коллегии понтификов, ведению которой подлежал надзор за всеми культами, календарем, а также решение вопросов священного права.

[1614] Богиня Рома была покровительницей города Рима.