1. Быть свободным!

Я гражданин и уроженец Космополиса — один из тех, кому посчастливилось родиться. Избранный еще до зачатия: право на существование даровано не всем. Легко представить, к чему бы привело никем не контролируемое, беспорядочное размножение. К деградации общества, вырождению людей и — в недалекой перспективе — неотвратимому вымиранию.

Единственный способ избежать этого — жесткий, если не жесточайший, контроль рождаемости. Каждое новое поколение космополитян должно в точности воспроизводить все качества предшествующих. Никакого совершенствования, ведь лучшее враг хорошего. Великий Лоор учит, что так называемый прогресс — не благо, а величайшее зло. Именно он привел нашу прародину Гему к гибели!

Селекция, селекция и еще раз селекция, лишь она способна обеспечить спасительное постоянство, которое предохраняет от гибели: ведь если Завтра будет точно таким, как Сегодня, то сохранится в своей благословенной неизменности и наше бытие…

Неразумные предки не знали этой истины и жестоко поплатились.

Наш вождь и учитель говорит еще, что воспроизводство людей нужно оптимизировать не только количественно, к чему понуждает ограниченность жизненного пространства, но и качественно. Права на потомство удостаиваются те, чьи генные спектры, во-первых, сами безукоризненны, а во-вторых, дадут при соитии не менее безукоризненную суперпозицию.

Генные спектры моих родителей удовлетворяли четырем главным и всем дополнительным критериям. Главные: преданность идеалам лооризма, лояльность, умение подчиняться не рассуждая, общественное самосознание. Дополнительные: вера в светлое будущее, коллективизм, единомыслие, исторический оптимизм, стойкость в преодолении трудностей и многие другие. Короче, все то, чем славен человек, было наследственным достоянием родителей. Иначе я не мог бы родиться.

Хочу надеяться, что унаследовал родительские качества и со временем смогу рассчитывать на продолжение рода. Пожалуй, даже уверен в этом.

В моих словах нет хвастовства: я разговариваю с самим собой. Впрочем, то же самое сказал бы и великому Лоору, если бы мне выпала такая счастливая возможность.

Слава Лоору! Да здравствует наш великий вождь! — я готов повторять эти искренние, идущие от сердца слова днем и ночью. Ему я обязан своим появлением на свет. Дав возможность родиться, он тем самым оказал мне великую честь и доверие, которые невозможно не оправдать. Я люблю его сыновьей любовью. Он для меня больше, чем отец и мать!

Отец и мать… Мои родители… Мысль о них — единственное, что омрачает мое радостное мировосприятие. Умом я понимаю: обобществление детей — акт высшей справедливости. Ведь если одни смогут иметь ребенка, а другие — нет, возникнет вопиющее неравенство. В нашем же идеальном обществе все равны. И родить ребенка — почетная обязанность, а не привилегия. Вот почему тайна рождения охраняется законом. Сказать: "Я твой отец (или мать)", значит совершить преступление.

На моей памяти оно было совершено лишь однажды. До сих пор вижу эту жалкую женщину у столба общественного презрения. Она простирала руки и твердила:

— Мой сын! Сыночек мой! Не отталкивай меня! Будь ко мне добр. Ведь я твоя родная мать, и ничто не истребит мою любовь к тебе!

— Ты опозорила нас обоих! — крикнул в ответ сын. Я не желаю тебя видеть! Подлая самозванка, которая притворяется моей матерью!

— Нет! Не-ет! Неправда! Я родила тебя в муках… Кормила грудью, баюкала. А потом мое дитя отняли, оторвали силой. Год за годом я любовалась тобой издали, словно чужая. Но я не чужая, я твоя мать! Я не могу больше! Сыночек… Любимый… Не уходи… Не покидай меня!

И тогда он плюнул ей в лицо.

Конечно же, именно так нужно было поступить. Я восхищался этим мужественным поступком. А что сделал бы сам, оказавшись в таком положении?

Не знаю… Боюсь, у меня не хватило бы мужества… Скорее всего, я убежал бы, не сказав ни слова… А может быть… Нет, это было бы предательством по отношению к моему истинному родителю — великому Лоору.

И все же с тех пор я невольно всматриваюсь в лица женщин, которые по возрасту могли бы оказаться моей матерью, и думаю:

"Не ты ли?"

А иногда — это удручает меня — мысленно представляю,

как встречная женщина протягивает ко мне руки:

"Сыночек мой… Сыночек… Сыночек…"

И мне хочется броситься к ней на грудь.

Изредка я вижу эту сцену во сне. Просыпаюсь, а подушка мокрая от слез. Потом долго выговариваю себе, подыскивая слова пообиднее.

Никому из посторонних я бы не признался в своей постыдной слабости. Исповедуюсь перед самим собой. Ах, если бы излить душу великому Лоору…

Я пробовал молиться ему, как Богу. Подолгу стоял перед его монументом на Форумной площади. Исступленно шептал:

— Подскажи, как обуздать глупые мысли… Говорят, доброта и жалость — пережитки, мешающие созидать счастливое будущее. Но ведь Будущее это повторение Настоящего, значит, и настоящее должно быть счастливым. А какое может быть счастье без доброты? Видно, я чего-то не понимаю… Просвети меня, Отец!

Но Лоор отрешенно смотрел сквозь переборки отсеков и стальную оболочку Космополиса в бесконечность, не удостаивая меня ответом. И я говорил себе:

— Кто ты такой, чтобы претендовать на его особое внимание? Неужели мало того внимания, которым он одаряет всех поровну! На нем держится благополучие. Без него не было бы Космополиса и Системы. И ты не знал бы, что такое свобода!

По вине предков наша жизнь, жизнь космополитян, неизбежно сопряжена с лишениями и тяготами. Но — слава Лоору! мы живем. И мы свободны так, как никто не был свободен на изобильной Геме!

Любовь к свободе у меня с детства.

— Научись подчиняться, и ты никогда не будешь рабом, — внушали мне.

Помню, я спросил наставника:

— Чем же тогда свободный отличается от раба?

Наставник разъяснил:

— Свободный человек исполняет свой долг добровольно, а раб по принуждению.

— Значит, раба заставляют, а свободный делает сам?

— В этом суть. Ведь свобода это осознанная необходимость. осознай ее, и никто не будет тебя заставлять.

И я поклялся быть свободным!

2. Я — космолец!

Сегодня меня приняли в космол — космическую организацию молодежи!

Я давно мечтал об этом дне и задолго начал к нему готовиться: тщательно проработал труды вождя (правда, не все понял), освежил в мозгу важнейшие даты его жизни.

Подумать только, когда-то он был обыкновенным человеком, одним из нескольких тысяч обитателей Базы (так называли зародыш нынешнего Космополиса). Талант и трудолюбие выдвинули его в лидеры. Став Главным Архитектором, он создал Космополис, заложил основы Системы.

Как ему мешали, с какими мерзкими кознями он столкнулся: ведь старое, отживающее всячески препятствует новому.

У него были сильные, не останавливающиеся ни перед чем враги: Корлис и этот… Кей. Напрасно я извлек из недр памяти их имена, они преданы забвению!

Лоор все превозмог: сопротивление, злобные нападки, саботаж. И народ избрал его на пост Главы Государства.

Он, чего и следовало ожидать, проявил себя непревзойденным государственным деятелем: перестроил, довел до совершенства и навеки сцементировал в прочнейший монолит наше общество, как перед тем Базу, не шедшую ни в какое сравнение с Космополисом.

Когда истек срок главенства, космополитяне попросили Лоора дать согласие на повторное избрание, но он, с присущей ему скромностью, отказался:

— Среди нас наверняка есть более достойные занять кресло Главы. Я же по-прежнему буду отдавать себя нуждам народа, служить ему на том посту, который мне доверят.

Какие проникновенные слова! Сколько в них душевного величия! Вот пример подлинно свободного человека, в равной мере готового и повелевать, и подчиняться…

Народ не настаивал на том, чтобы Лоор остался Главой. Космополитяне проявили гражданскую мудрость, упразднив главенство, как изживший себя институт государственного устройства. Великий Лоор был провозглашен Вождем Космополиса.

Теоретические труды вождя, проникнутые заботой о нас указания, стали нашей Конституцией.

Лооризм воистину великое учение. Оно убедительно доказывает, что в замкнутой системе с воспроизводимыми ресурсами может (и должно!) быть построено общество нового типа, свободное от эксплуатации человека человеком, не зависящее от прихотей природы. В таком обществе каждый получает по потребностям и отдает по способностям.

Пожалуй, самое слабое место в моей подготовке — история. Именно в исторических аспектах лооризма я так и не смог разобраться, осознать взаимосвязь событий таким образом, чтобы прошлое естественно предваряло сегодняшний день. Неужели я настолько глуп? У меня все время возникают вопросы, которых в принципе не должно быть!

Вот, например, о делении нашей истории на древнюю и новейшую. Хронологическую границу между ними Лоор связывает с катастрофой на Геме. Таким образом, древнюю историю отделяет от наших дней отрезок времени, меньший, чем продолжительность человеческой жизни. Почему же тогда она «древняя»? И почему в трудах вождя подробно проанализировано «межвременье» — период, непосредственно предшествовавший катастрофе, момент самой катастрофы и начало перестройки Базы, а о тысячелетиях подлинно древней истории — ни слова?

Я заикнулся об этом наставнику, и зря. Он уставился на меня с каким-то болезненным любопытством, словно на монстра. А потом долго втолковывал, что гемяне фальсифицировали историю, поэтому ничего, кроме искаженного взгляда на действительность, исторические первоисточники не содержат. К тому же они погибли в катастрофе. А все то немногое ценное, что было в них, изложено и гениально интерпретировано вождем.

И я вспомнил, как учитель Дель, ведший меня в старшей стадии детства, еще тогда предупреждал:

— Есть множество вопросов, Фан, над которыми не следует ломать голову. Если у тебя возникнет вопрос, задай его. Возможно, тебе ответят. Или же нет. В том и другом случаях не переспрашивай. Ты хочешь знать прошлое Гемы? А зачем? Думаешь, история нечто незыблемое? Нет, ее пересоздают задним числом. Умные люди тем самым оберегают тебя и всех нас от разрушительного знания. Запомни это.

Надо было слушаться Деля…

Легко сказать: «слушаться»… А если меня преследует мысль: имеем ли мы право замалчивать прошлое или, того хуже, переиначивать происходившие события?

И все же надо молчать, иначе нарвешься на неприятности. Неудивительно: под боком у нас грозный и коварный враг — Гема, над которой властвуют «призраки», самоорганизующиеся сгустки полей, обладающие огромным энергетическим потенциалом и интеллектом вычислительных машин. Они подчинили себе горстку людей, тех, кто был изгнан с Космополиса, и их потомков. Представляю, какую злобу вызывает у них свободное общество космополитян. Несомненно, «призраки» вынашивают замыслы поработить нас, захватить Космополис.

Сердце сжимается, когда мысленно представляешь нашу маленькую, но гордую планетку, средоточие и яркое воплощение могучего человеческого разума, на привязи у Гемы. Ведь она обращается вокруг этого мрачного гиганта, как спутник. Космополис спутник Гемы. Не кощунственно ли?

Как-то я спросил Деля:

— До каких пор мы будем привязаны к Геме? Разве мы от нее зависим?

Дель усмехнулся и ничего не сказал. Я понял, что вопрос был неуместен. Но до сих пор, пренебрегая советом учителя не переспрашивать, продолжаю задавать его — себе. Ведь огромное преимущество замкнутой системы по сравнению с незамкнутой — абсолютная независимость от всего внешнего. Или я опять-таки в чем-то заблуждаюсь?

Есть только один человек, с кем можно поделиться сомнениями, Асда. Хотя она не только не рассеивает их, а усугубляет. Но это моя подруга, моя любимая, и от нее у меня не может быть тайн…

Ей я верю беспредельно. А больше (разумеется, это не относится к Лоору) — никому. Раз уж суждено соседствовать с врагом, то, по крайней мере, нужно быть бдительным. Лоор говорит, что чем больше наши успехи, тем изощреннее и коварнее тайная война, которую ведут с нами «призраки». Страшно подумать: среди нас замаскировавшиеся агенты Гемы! Они вынюхивают наши секреты, готовят диверсионные акты, покушения на вождя и его ближайших сподвижников!

И уж если я скрываю от окружающих свои мысли, то что сказать об этих гнусных предателях?! Они провозглашают наши лозунги, клянутся в верности великому Лоору, а сами… И ведь не заглянешь под маску, не распознаешь врага, пока не услышишь о его разоблачении. Поневоле начинаешь подозревать всех, даже самого себя…

Аcда смеется, когда я говорю ей об этом.

Впрочем, вернусь к теме космола. Да, я добросовестно подготовился к собранию, понимая, что предстоит экзамен, возможно, самый трудный в жизни. Хотя вне космольской организации у нас остаются лишь считанные юноши и девушки, вступить в нее не так просто: надо доказать свою идейную зрелость, обосновать мировоззренческую позицию, подтвердить верность идеалам лооризма. И ведь не крикнешь: "Я верный, я преданный, я самый-самый". Нет, тебе будут задавать вопросы, а ты должен отвечать на них честь по чести: веско, чинно, уверенно. Хорошо хоть, это не те вопросы, на которые приходится искать ответ в потемках…

В космол принимают раз в год, причем в том самом Мемориальном отсеке, где когда-то Лоор работал над проектом Космополиса.

Я не бывал прежде на Базе: в обычные дни вход туда закрыт. Здесь резиденция наших руководителей. Дух захватывает при мысли, что в одном из соседних отсеков, совсем рядом, обсуждают государственные дела вождь и его соратники. Шальная мысль приходит в голову: вдруг распахнется герметичная дверь и войдет великий Лоор!

"Здравствуй, Фан, — скажет мне отечески. — Знаю, ты настоящий, достойный космолец. А насчет твоих сомнений, то у кого их нет! Каждый человек должен в чем-то сомневаться. Я тоже сомневался, когда создавал Космополис. Важно вовремя преодолеть сомнения, твердо решить: «да» или «нет». Я преодолел. И ты преодолеешь!"

Конечно, он на наше собрание не пришел, такое могло произой-ти лишь в моем воображении… Неужели я не увижу его, иначе как на портретах или в бронзе?

Космольцев тысячи, это самая массовая, а точнее, единственная молодежная организация. Почему единственная? Да в других нет нужды: все мы единомышленники, все горячо любим Лоора и верны идеалам лооризма.

Лучшие космольцы, повзрослев, становятся членами Космической лиги. Лига — авангард нашего народа, его честь и совесть. Мечтаю со временем вступить в ее ряды.

Все космольцы не поместились бы в Мемориальный отсек, да в этом и нет необходимости при нашем единомыслии. Пришли руководители ячеек, по уставу исполняющие роль выборщиков.

Огромное, залитое синеватым светом помещение. Никакой отделки — ребра металлической арматуры, многоярусная галерея с зигзагом лестниц. Ни намека на эстетику, все пионерски сурово, даже аскетично: несглаженные углы, асимметричные выступы. С одной стороны подобие амфитеатра с уходящими под своды рядами похожих на жердочки сидений — не свалишься, но и не усидишь дольше, чем нужно.

Размеры Мемориального отсека меня поразили. Я подумал с недоумением: зачем Главному Архитектору понадобилось столько места для работы, и не сразу вспомнил, что здесь он собирал из модулей макет Космополиса.

Пожалуй, единственное, что добавилось с того времени (не считая жердочек-сидений), это информационно-акустическая система, позволяющая общаться, не напрягая слуха и голоса.

Итак, будущие космольцы расселись в амфитеатре. Напротив, на просцениуме, расположились выборщики. Они не намного старше нас, а сразу различишь, кто есть кто…

Выборщики строги, важны, держатся непринужденно, раскованно. Слышны обрывки фраз, которыми они обмениваются:

— Венд был прав, когда…

— Вождь и говорит ему…

— Не три рекомендации, а пять…

Мы же робки и молчаливы. Не поднимаем глаз. Волнуемся. Даже дышится тяжело, хотя вентиляция отменная.

Вот встал один из выборщиков.

— Урм, младший советник вождя… — скороговоркой зашептали сзади.

Урм заговорил. Мы слушали, не спуская с него глаз, и машинально кивали головами, как бы в подтверждение каждой произнесенной им фразы.

Он излагал вещи, всем нам известные, я бы на его месте делал то же самое. Не случайно смысл сказанного им воспринимался без малейшего напряжения. Это ли не образец доходчивости!

— Вступая в космол, — напутствовал Урм, — вы присягаете на верность лиге и ее вождю, нашему вождю, великому Лоору. Космольцы всегда были в первых рядах строителей замкнутого общества…

Чувство сопричастности к общему делу, пробужденное этими простыми, общедоступными словами, охватило меня. Я невольно залюбовался Урмом: он произносил речь наизусть, не под фонограмму, — готов в том поручиться! — и ни разу не сбился, не воспользовался подсказкой минисуфлера!

Голос, накаленный пафосом, выверенные энергичные жесты, вот это трибун! И как его слушают, каким энтузиазмом заряжаются от него!

Тут я случайно перехватил взгляд Урма и поразился: он принадлежал совсем другому человеку, и человека этого среди нас не было… Усталый, отсутствующий, слепой взгляд!

"Показалось!" — с облегчением подумал я, потому что Урм вдруг обвел нас глазами, будто хотел заглянуть в душу — и заглянул! каждому по отдельности.

— Хочу надеяться, — сказал он, — доверительно приглушив голос, — что сегодня у меня появятся сто новых друзей.

Потом мы и выборщики расселись попарно. Начался индивидуальный контакт (тот самый экзамен, к которому я готовился). Как ни настраивал себя, а все равно почувствовал неприятный холодок, странную неловкость, точно раздевался перед посторонним.

Моим выборщиком оказался Реут, не знакомый мне прежде рыхлый парень, державшийся подчеркнуто сухо, свысока. Его бледное, казавшееся припудренным лицо выражало брезгливость. И за время беседы ни разу не шелохнулось. Даже губы не шевелились, когда он говорил, — чревовещатель, да и только!

Я сразу же понял, что Реут испытывает ко мне неприязнь, и это чувство было взаимным.

Буквально все в Реуте выглядело старческим, от старомодного глухого комбинезона до потрепанного блокнота, который он не выпускал из рук, то закрывая, то раскрывая вновь, чтобы поставить галочку или вычеркнуть заданный вопрос.

Глаза у него были тусклые, немигающие, без ресниц. Такие я видел на сохранившихся изображениях рыб. Волосы неопределенного цвета, редкие, слипшиеся. Лобик крошечный, а подбородок, напротив, непропорционально крупный, тяжелый. И щеки дряблые, отвисшие, как у старика.

Каждую фразу Реут начинал со слова «так», но слышалось «тэ-эк»:

— Тэ-эк… Что имел в виду великий Лоор, говоря о примате замкнутости?

Или:

— Тэ-эк… Что бы ты сделал, узнав, что твой наставник тайно слушает передачи с Гемы?

А действительно, что бы я сделал? Донес бы куда следует? Ох, не знаю, как бы я поступил… Зато знаю, как надо отвечать на такие вопросы:

— Сообщил бы уполномоченному по охране верности.

Все во мне было напряжено. Боялся сорваться, ответить Реуту таким же брюзгливым тоном, да еще передразнить его дурацкое «тээк». И оттого отвечал на вопросы, точно отражал летевшие в меня метеориты, — быстро и четко, без единого лишнего слова, стараясь не отвлекаться от сути.

Затем наступила тишина. Как-то разом, вдруг, будто по неслышной команде.

"Все, конец допросу!?" — подумал я с облегчением и в то же время с некоторым разочарованием, потому что успел войти в азарт, отбивая «метеориты».

Урм сделал знак. Сидевший в нижнем ряду слева выборщик встал и произнес:

— Достоин.

Рядом поднялся другой, тоже сказал:

— Достоин.

И словно волна зигзагами покатилась по рядам:

— Достоин… Достоин…

Вот она добежала до нас. Но что это? Реут промолчал…

А за нашими спинами, все выше и выше:

— Достоин… Достоин… Достоин…

Я не мог поднять глаз.

Девяносто девять раз прозвучало слово «достоин», и вновь стало тихо, лишь урчание серводвигателей доносилось извне. Мы так к нему привыкли, что обычно не замечали, но сейчас оно казалось оглушительным.

И все же я расслышал тихий голос Урма:

— Мы ждем, Реут.

Тот нехотя встал, причем под глухим комбинезоном обозначился выпуклый животик, и, не разжимая губ, процедил:

— Тэ-эк… Достоин.

Когда я, отупевший от переживаний, даже не испытывая радости (она пришла позже), возвращался в жилую зону, кто-то положил мне руку на плечо.

Это был Урм.

— Вот мы и стали друзьями, — сказал младший советник вождя.

Обескураженный, я молчал. Он что, шутит? Или смеется надо мной? Кто я и кто он! Говорят, Урм любимец самого Лоора, каждый день видится с вождем. Что же могло его привлечь во мне?

— Ну, согласен дружить?

Я недоверчиво кивнул. А Урм (он был на полголовы выше меня) склонился к моему уху и вполголоса спросил:

— Хотел бы ты увидеть Гему?

Я оторопел окончательно:

"Испытывает меня… Ловит… Неужели кажусь ему таким дурачком?"

Нужно было ответить негодующе:

"Логово врага? Нет, нет и нет!"

Или:

"Я не предатель!"

Но… не смог, сам не знаю, почему…

— Меня ждет Асда, — буркнул невпопад и ускорил шаг.

Урм шел рядом.

— Это твоя подружка?

— Угу, — промычал я.

— Ну, иди…

Я побежал, а в конце пролета непроизвольно обернулся. Урм смотрел мне вслед.

3. Асда

Асда моложе меня на два года, заканчивает последний цикл обужчения. У нее лучистые сиреневые глаза, яркий румянец, что большая редкость для космополитян, зеленоватые, коротко остриженные волосы, хрупкая фигурка, острый ум и насмешливый характер. Последние два качества меня иногда раздражают, но я притерпелся к ним, потому что мы любим друг друга.

Любовь… О ней я узнал не от наставников, а из старинных книг, которые разрешено читать. Их немного. На страницах там и сям черные пятна, а некоторых листов вообще нет: нас оберегают от пагубного влияния Гемы.

Поразительная вещь: не существует уже великой и порочной цивилизации, доведшей себя до самоуничтожения, а картинки ее жизни, запечатленные на пожелтевших листках бумаги, все так же ярки и впечатляющи.

Это Асда пристрастила меня к чтению.

Перед катастрофой гемяне уже не читали книг. Их содержание перенесли на мнемокристаллы. Некоторое время и у нас так было. Но мы не захотели быть рабами техники, тем более, что она обвет- шала, и возвратились к книгам. Хотя, по правде, любителей чтения немного.

Да, техника ветшает… Помню, в детстве я любил кататься на многоуровневых эскалаторах, перепрыгивать с уровня на уровень, бегать навстречу движущейся дорожке, соревнуясь с ней в скорости. Ну и попадало же мне от взрослых!

Уже несколько лет эскалаторы стоят.

— Наше развитие обратилось вспять, — утверждает Асда.

Я доказываю ей, что так могут рассуждать лишь те, кто не постиг великой целесообразности равновесного замкнутого общества. Между тем, истинная цель и подлинное благо — не стремиться бездумно вперед, а оставаться на некотором оптимальном уровне, не обязательно самом высоком.

— Почему бездумно? — возражает она. — Прогресс — продукт разума.

— То, что произошло на Геме, тоже продукт разума? — иронизирую я.

— Ты прав, — неожиданно соглашается Асда. — Прогресс не всегда бывает разумным. Но я говорю о совсем другом прогрессе!

— Как ты не понимаешь, — сержусь я, — что Лоор сумел преодолеть инерцию движения в загоризонтные дали прогресса!

— Все это пустые слова! — устало говорит она.

Ах, Асда, Асда! Еще в первые дни нашего знакомства она спросила меня:

— Ты Лоора любишь?

— Конечно, — ответил я. — Как и ты.

— Вот уж нет!

Поблизости никого не было, но я инстинктивно зажал ей рот ладонью и зашипел:

— Ты с ума сошла! Ведь за такое…

Твердо и спокойно она отвела мою руку в сторону.

— Я знаю, с кем говорю.

— А я не желаю это слушать!

— Ну что ж, донеси на меня в охрану верности.

Я задохнулся от обиды.

— Если бы на твоем месте…

— То донес бы?

— Нет, отколотил!

— И на том спасибо, — рассмеялась Асда.

Обо всем у нее свое собственное, парадоксальное суждение, зато в теории лооризма я намного сильнее. Помню множество цитат и, естественно, опираюсь на них во время наших споров. Но она лишь морщится:

— У тебя что, своих мозгов нет?

Я доказываю, что цитаты это не просто выжимки из речей Лоора, а квинтэссенция его мудрости, распространяемая на нас. Можно, конечно, обойтись и своими мозгами, — здесь я выдерживаю язвительную паузу, — но зачем же делать лишнюю работу, зря напрягать мозг, если все уже продумано и заключено в чеканные формулировки?

— Ты сам не веришь в то, что говоришь, — парирует Асда.

И поразительно: мои доводы, только что представлявшиеся мне убедительными, блекнут, начинают казаться наивными. Но ведь так же, как я, рассуждает большинство. А большинство всегда право, таковы азы демократии.

Я говорю об этом Асде. Она же заливается смехом, просто захлебывается им до того, что ее чудесные сиреневые глаза наливаются слезами.

— Кто сказал такую чушь, твой Лоор?

Я выхожу из себя, чувствуя бессилие перед ее упрямством. Хочется бросить в смеющееся лицо Асды что-нибудь обидное, даже оскорбительное.

— Когда ты кривляешься, то становишься страшно некрасивой, просто уродкой!

Она сразу перестает смеяться. На глазах по-прежнему слезы, но уже совсем другие — слезы боли и отчаяния.

Мне становится нестерпимо стыдно.

— Прости, я пошутил, — говорю с раскаянием. — Ты самая красивая девушка Космополиса, а я подлец и дурак!

— Не дурак. Но живешь по принципу: "как все, так и я". У тебя стадный инстинкт. И еще… ты слишком бережешь свою психику. Ведь куда спокойнее закрывать глаза на ложь, несправедливость, лицемерие, чем бороться с ними!

— Как тебе позволили родиться? — поражаюсь я.

— Ты все еще веришь в эту чепуху с генными спектрами? угадывает мою мысль Асда. — Подумай сам, после катастрофы на Базу переправили жалкие крохи богатств Гемы, да и то, если бы не Кей с Корлисом…

Я снова начинаю горячиться.

— Не смей произносить имена врагов!

— Они не враги. Как раз наоборот. Но дело не в них. Ну скажи, откуда Лоор мог взять исходную информацию, чтобы получить генные спектры наших родителей? Ведь нужно проследить наследственную цепь за много поколений!

— Этим занимается вовсе не Лоор, а Тис.

— Приспешник Лоора, который мечтает оказаться на его месте, самому стать "отцом и учителем"? И что же, он завел генеалогические досье на всех космополитян? Чушь!

По привычке я перебираю в памяти цитаты из речей Лоора, но, как нарочно, не нахожу подходящей. А не найдя, мучительно думаю: как же все-таки отбирают будущих родителей, если генетические коды утрачены? Неужели Асда права?! Может быть, те критерии, по которым производят отбор, вообще не имеют отношения к генам?

— Ты совсем меня запутала, — говорю ей мрачно.

— Нет, это ты сам себя запутал, — не соглашается она. — Но, похоже, начинаешь понемногу распутывать.

— Не сдобровать тебе, любимая моя… — вырываются у меня тревожные слова. — Ведь в любой момент…

— А что я сказала? — лукавит Асда. — Что ты себя запутал? Разве в моих словах кто-то углядит крамолу?

Я часто недоумеваю, откуда у нее этот искаженный взгляд на действительность, упрямое, вызывающее инакомыслие. Боязнь за нее не отпускает меня. Считаю часы и минуты до каждой новой встречи, а она пролетает как мгновение. И мы еще укорачиваем его спорами!

Даю себе зарок избегать их, но всякий раз нарушаю.

У нас бесклассовое общество, в котором все равны. Асда смеется, когда я об этом упоминаю. А иногда сердится.

— О каком равенстве между тобой и Реутом можно говорить?

Я отвечаю с достоинством:

— Реут пользуется привилегиями потому, что он функционер. Но разве это свидетельствует о нашем неравенстве? Если бы я был функционером или администратором, то такие же привилегии были бы у меня.

— Так что же не становишься? — издевательски спрашивает Асда.

— А кто будет синтезировать пищу? Разве это не важное дело?

— Важное, — подтверждает Асда. — Но почему же тогда ты не имеешь привилегий, и почему администратором может стать лишь член лиги?

Она обрушивает на меня рой вопросов. Тех самых, над которыми втайне думаю и я, не находя ответа.

— Каждый из нас, достигнув совершеннолетия, может вступить в лигу, — неуверенно сопротивляюсь я.

— Почему же тогда в лиге лишь десятая часть взрослого населения?

— Ну… это наш авангард…

— Добавь еще: ум, честь и совесть. И все же, разве девять десятых принадлежат к другой, низшей касте? Они что, глупее, ленивее?

Я затыкаю уши.

— Прошу тебя, не надо об этом!

Ведь мне и самому не все понятно с привилегиями. Если членство в лиге почетно, то какие еще нужны привилегии?

Почва уходит из-под ног. После разговора с Асдой я перестаю верить в то, что наше общество бесклассовое. Классов, как таковых, нет, в этом я убежден по-прежнему. Но что-то вроде классификации все же существует. Сверху вниз: функционеры лиги, администраторы, ученые, инженеры, наставники и прочие.

А внутри каждой группы своя классификация. Словом, все мы распределены по разным полочкам — чем выше, тем полочка короче.

На вершине этой пирамиды — вождь.

Где же я? Наверное, у самого основания… А мечтал стать ученым, исследователем космоса. Не вышло. У нас ведь личное желание ничего не стоит!

И правильно. Что если все захотят быть учеными! Кому же тогда регенерировать отходы, поддерживать в норме среду обитания, синтезировать пищу?

Закончив последний цикл обучения, я, как положено, был направлен на биржу трудовых ресурсов. Меня распределили на завод синтетических кормов: других вакансий не оказалось.

Так мне сказали. Я же подозреваю, что все было предопределено заранее. С момента рождения на каждого заводится досье, куда вносятся оценки психодетекторной экспертизы, результаты всякого рода тестов, короче, все, что характеризует личностные особенности человека.

Очевидно, обобщив информацию обо мне, решили, что мое дело — синтезировать пищу.

Кто решил? Это для меня останется тайной…

За год я привык к своей профессии, как все мы привыкли к вкусу или, вернее, безвкусию синтетической пищи. И до разговора с Асдой не сомневался, что у меня была свобода выбора: ведь я осознал необходимость стать именно тем, кем стал. А сейчас приходится убеждать в этом не только ее, но и себя…

4. Праздник на Форумной площади

Нашу космольскую ячейку возглавляет тот самый Реут, который был моим выборщиком и вызвал у меня (как, судя по всему, и я у него) жгучую неприязнь. Впрочем, со всеми, кто ему подчинен, он держится высокомерно — с одними подчеркнуто сухо, с другими просто похамски (я бы такого обращения не стерпел!), с третьими, из числа подхалимов, снисходительно.

Как-то после собрания, на котором Реут выговаривал нам за общественную пассивность, я спросил его:

— Ты ведь закончил цикл обучения тремя или четырьмя годами раньше меня. И куда тебя распределили? Какова твоя специальность?

— Я не распределялся на бирже, — с чувством собственного Прево-сходства ответил он. — Активистов отбирает для политической работы лига.

— Значит, руководство ячейкой — твоя работа?

Он посмотрел на меня так, словно я сморозил глупость.

— Да, пока я работаю в космоле.

— Что значит "пока"? — не понял я.

— Меня обещают перевести в аппарат лиги.

— О-о! У тебя большое будущее!

Реут не уловил иронического смысла моих слов. Взглянул благосклонно, впервые с момента нашего знакомства.

— Такими, как я, не разбрасываются.

— Ты, наверное, и родился активистом?

На этот раз насмешка попала в цель. Безбровое, рыхлое, мучнистое лицо Реута, обычно скованное неподвижностью, словно раз и навсегда надетая маска, перекосилось, пошло красными пятнами, напоминающими свежие ожоги. В рыбьих глазах полыхнула ненависть.

— Дошутишься, — сказал он с угрозой.

— Все может быть, — ответил я.

К этому времени мне было уже кое-что известно о другом Реуте, совсем не похожем на того надменного, не признающего чужих мнений руководителя, с которым имели дело мы…

На Форумной площади состоялся День космола — наш ежегодный праздник.

Я люблю это место за редкий для Космополиса простор, головокружительно высокие своды. Ночами я пробирался сюда, чтобы побродить по металлической брусчатке, вскарабкаться на верхнюю эстакаду и с нее обозреть утопавшие в полумраке эллиптические стены, создающие иллюзию ничем не ограниченного пространства. Мне казалось, что я смотрю в даль Вселенной. Мечталось, что когда-нибудь смогу отправиться туда в поисках новых миров и судеб…

Праздничная площадь была неузнаваема. Свисали голубые полотнища. Куда ни глянь, — лозунги. Я знал их наизусть и всей душой поддерживал. Но почему действительность не всегда соответствует благородным словам, сопровождающим меня с самого рождения?

На возведенную накануне трибуну поднялись Урм, Реут и другие руководители космола. Заполненная космольцами площадь сдержанно шумела.

Но вот к трибуне подкатил энергомобиль. Я не поверил глазам: с трибуны опрометью сбежал Реут, распахнул дверцу и склонился в угодливом поклоне.

Из энергомобиля пыхтя вылез полный, одутловатый пожилой человек и, похлопав Реута по плечу, поднялся на трибуну. Реут шел сзади на полусогнутых ногах, поддерживая старика под локоток.

По толпе прокатилось:

— Тис… Тис… Тис…

Я был ошеломлен. Пытался и не мог найти сходство между шумно дышавшей тушей и героем моего детства — молодцеватым, подтянутым Тисом, чьи портреты, наравне с портретами Лоора, смотрели на меня со стен отсеков и шлюзов.

Невольно вспомнились возмутительные слова Асды: "Приспешник, который мечтает стать "отцом и учителем".

Странное дело: сейчас эти слова вовсе не казались мне возмутительными. Слушая цветистую речь Тиса (точнее, фонограмму, потому что голос был не в ладу с движениями губ), я подумал:

"Неужели она права?"

А толпа затаила дыхание: не каждый день удается увидеть и услышать великого человека, спасшего Космополис от изменников, которые продались «призракам»!

Стоявшие на трибуне также не спускали глаз с оратора. Лишь Урм — не померещилось ли? — водил глазами по рядам, как будто выискивал кого-то. Вот наши взгляды встретились, и он подмигнул мне. А может, просто моргнул?

5. Взгляд на Гему

И все же странный человек этот Урм! Такой же функционер, как Реут, даже рангом повыше — младший советник самого Лоора, — а ведет себя просто, не важничает…

Но что я знаю о нем? Открытый, обаятельный. Так почему же, если он такой хороший, не откроет глаза Лоору на злоупотребления администраторов? Ведь вождь может просто не знать об этом. Наверняка не знает!

Да… все не так просто. Урм умнее Реута, это очевидно. В остальном же между ними вряд ли есть разница!

Так я думал об Урме до вчерашнего дня. И как раз вспоминал о нем, когда почувствовал на плече его сильную руку. Разумеется, наша встреча была случайной, только не слишком ли часто стала повторяться случайность?

— Торопишься к Асде? — улыбнулся Урм.

Надо же, запомнил!

— Да нет… Просто прогуливаюсь, — уклончиво сказал я.

— Хочешь, пойдем ко мне?

Вот это неожиданность! У нас ведь не принято приглашать друг друга в гости. Да и как бы я мог позвать к себе Урма, если сам с трудом втискиваюсь в свою узкую, словно пенал, жилую секцию, а уж вдвоем с Асдой…

Я представил себе Урма на месте Асды и невольно рассмеялся: уж больно нелепая картина возникла в воображении!

— Что тебя рассмешило? — спросил Урм удивленно.

— Да так… Вспомнил кое-что.

— Ну, решайся!

— Пошли, — кивнул я.

Мы поднялись на верхний ярус, пересекли аппарель и по нескольким переходам дошли до Базы.

У входа в центральный тамбур стоял сотрудник охраны верности в яркокрасном парадном комбинезоне с боевым излучателем на поясе — «верняк», как говорили мы для краткости, вкладывая в это слово и скрытую насмешку, и боязливое уважение.

Служба верности, сокращенно «СВ»… Эти две буквы вызывали у нас дрожь. Могущественная СВ властвовала над нашими жизнями, и это было так же привычно, казалось таким же естественным, как вращение Космополиса вокруг Гемы, а Гемы вокруг Яра.

Иногда я задавал себе вопрос, из тех, что остаются без ответа: кто правит нами, лига или СВ? Однажды даже спросил об этом Асду. У нее ведь не бывает безответных вопросов…

— Да это одно и то же! — брезгливо сказала она.

"Абсурд!" — подумал я, но, вопреки обыкновению, спорить не стал: тема была из самых скользких…

Младший советник вождя протянул «верняку» шестигранный жетон. Урм отличался спортивной фигурой и завидным ростом, но рядом с массивным сотрудником СВ выглядел мальчишкой.

Казалось, алый комбинезон вот-вот треснет на могучем торсе «вер-няка», вперившего в меня пронизывающий и вместе с тем бесстрастный взгляд. Взгляд робота.

— Этот со мной, — небрежно проговорил Урм.

"Верняк" топнул два раза, отдавая честь, и вложил жетон в прорезь автомата-опознавателя. Дверь в тамбур открылась. Мы вошли в лабиринт старой Базы.

Поблуждав по нему, оказались в ярко освещенном туннеле, по сторонам которого виднелась редкая цепочка пронумерованных дверей.

Подойдя к одной из них, Урм прикоснулся жетоном к глазку запорного устройства и пропустил меня вперед.

— Вот это да! — не удержался я от восклицания.

Просторное помещение, куда мы вошли, даже отдаленно не напоминало мою жилую секцию. Вдоль стен до потолка стояли стеллажи. На одних виднелись ряды книг, на других — выдвижные ящики с мнемокристаллами, на третьих — предметы, назначение которых явилось для меня загадкой: я столкнулся с ними впервые.

Урм явно испытывал неловкость, наблюдая мое замешательство.

— Все это необходимо мне для работы, — как бы оправдываясь, сказал он.

— В космоле?

— При чем здесь космол?

— Как при чем? Ты же функционер космола!

— Функционер… Терпеть не могу это слово! — поморщилсяУрм, напомнив мне Асду.

— Но ведь так оно и есть.

— По профессии я историк.

— А разве существует такая профессия? — изумился я. — Да кто же сейчас занимается историей? Вот функционер… Реут говорит, это главная из профессий.

Урм покачал головой.

— Он так считает. Что же касается меня, то я занимаюсь исторической наукой как профессионал. Не веришь? Вот мои труды, смотри…

— О чем они?

— Разумеется, о Геме. Иной истории нет.

Я был потрясен.

— А разве можно… об этом…

— Смотря кому.

Урм говорил буднично, ничуть не рисуясь, но меня вдруг охватила злость.

— Ну конечно, забыл, кто ты!

— Я такой же, как все.

— О чем речь! Мы все равны, только почему-то одним можно заниматься Гемой, а другим даже думать о ней запрещается. Одни живут вот в таких комфортабельных отсеках, а другие ютятся в крошечных секциях. Наверное, у тебя и душ есть, и туалет?

— И даже кондиционер.

— Странное равенство, ты не находишь?

— Когда-нибудь я отвечу на твой вопрос, — помедлив, сказал Урм.

— Когда-нибудь? А почему не сейчас?

— Еще не время.

"И чего к нему привязался? — подумал я, остывая. — Завидно стало? Нет, не завидно… Просто… Просто…"

На этом слове я застрял, не в силах примирить два противоречивых чувства, владевших мною: поколебленную, но еще не иссякшую веру в справедливость нашего общественного устройства и возмущение при виде столь разительного контраста двух миров, в одном из которых влачили существование обыкновенные космополитяне, а в другом наслаждались жизнью такие, как Урм и Реут.

— Ты видел когда-нибудь Гему? — неожиданно спросил Урм.

— Как я мог это сделать? Нас же не выпускают в космос. А иллюминаторы отсеков наглухо задраены.

— Тогда смотри.

Урм подошел к одному из стеллажей. Стеллаж раздвинулся. В образовавшемся проеме обозначился матовый прямоугольник. Спустя несколько мгновений он наполнился прозрачной чернотой, испещренной бегущими наискось золотыми искорками. Вот его пересекло по диагонали большое светящееся пятно, ушло из поля зрения в правом нижнем углу прямоугольника, появилось вновь в левом верхнем и запульсировало широкими мазками.

— Это Гема, — пояснил Урм.

У меня закружилась голова. По глазам ударила яркая радужная вспышка.

— А вот Яр. Подожди, сейчас включу синхронизатор.

Когда я раскрыл непроизвольно зажмуренные глаза, передо мной покачивался серебристый диск с нечетко очерченными краями. На его поверхности виднелись бесформенные пятна блеклых, едва угадываемых цветов.

"Материки и океаны", — догадался я.

Хотел что-то сказать и не мог.

Гема… Прародина… Никогда бы не подумал, что при виде ее испытаю столь сильное ностальгическое чувство. Казалось бы, меня ничто с ней не связывает, она проклята и вырвана из сердца навсегда. И родился-то я не там, а на Космополисе. Отчего же тогда эти слезы и тяжесть в груди и ощущение невосполнимой потери?

"Будь же мужчиной!" — прикрикнул я на себя мысленно и тут боковым зрением перехватил взгляд Урма. Печальный и нежный, каким, вероятно, смотрят на любимую женщину, которая больше тебе не принадлежит. И взгляд этот был прикован к Геме…

— На первый раз довольно, — оторвавшись от созерцания Гемы, проговорил Урм. — Ну, что скажешь?

— Здорово! — вырвалось у меня.

Но тотчас возобладало чувство осторожности.

"С какой же все-таки целью он заманил меня к себе? Что если это проверка на благонадежность? А я ему столько наговорил…"

— Здорово, — снова сказал я, но уже безразличным тоном. Вот как, оказывается, выглядит со стороны логово врага!

— Логово врага? — повторил мои слова Урм. — Логово… Ах, да, конечно…

6. «Изгнание» Тиса

Непостижимо! Тис оказался врагом, агентом «призраков»! Никогда бы не поверил в это, если бы своими ушами не слышал его признания.

Суд над Тисом был открытым, ведь у нас демократия, хотя ее принципами зачастую пренебрегают.

Судебные заседания транслировали по всесвязи. Асда пришла ко мне, и мы, прижавшись друг к другу, не отрывали глаз от экрана.

На Тиса было неприятно смотреть. Он весь обмяк и напоминал уже не глыбу, а бесформенную студенистую массу. Когда на минуту показали крупным планом его лицо, нас поразило покорно-бессмысленное выражение слезящихся подслеповатых глаз. Не раскаяние, не страх были в них, а желание угодить…

Тис с готовностью рассказывал о своих преступлениях. На вопросы обвинителя отвечал угодливо, многословно, как будто отчитывался о проделанной работе. Временами даже увлекался, в тусклом голосе прорезались патетические нотки, но тотчас, вероятно вспомнив, что стоит не на трибуне, а перед судьями, переходил на подобострастный тон.

Оказывается, Тис с самого начала был завербован «призраками», верно служил им. Его прославляли за то, что изгнал врагов, тогда как в действительности он помог кучке отщепенцев беспрепятственно покинуть Космополис и тем самым избежать заслуженной кары!

— Ты молодец, — шепнул я Асде. — Сумела распознать предателя. Не зря его ненавидела. А я-то хорош, восхищался агентом «призраков»!

Асда отстранилась, насколько позволяла теснота моей каморки.

— Святая наивность! Тис — агент "призраков"?! И ты веришь в эту чушь?

— Он же во всем признался!

— И ты бы сделал на его месте то же самое.

— Я?! Мне не в чем признаваться!

— И ему не в чем, разве лишь, что рыл яму Лоору. А он признался во всех смертных грехах, кроме этого.

— Но почему?

— Ничего другого не оставалось.

— Он же мог защищаться — доказывать, опровергать!

— Кому доказывать, «вернякам»? С ними не поспоришь.

— Тогда, по крайней мере, не надо наговаривать на себя! А он, как ты утверждаешь, это делает. Зачем?!

— Чтобы избежать пыток.

— Ничего не понимаю… О чем ты? Какие пытки?

— Ты словно вчера родился, — обожгла меня насмешливым взглядом Асда. — Неужели не знаешь?

— Но ведь Тис — второй человек после Лоора, историческая личность! Портреты висели в каждом отсеке!

— Все как раз и объясняется тем, что второй человек замышлял сделаться первым. И если бы удалось, под судом был бы сейчас не он, а Лоор. Но тот оказался не по зубам Тису, успел его обезвредить.

— Не может быть! Лоор выше мести! И потом, они же друзья, разве не знаешь?

— Ты и на самом деле ребенок, Фан! — Уже не насмешка, а грусть была во взгляде Асды. — Лоор и дружба, Лоор и порядочность… Это же несовместимые понятия! Когда ты, наконец, повзрослеешь?

Тиса приговорили к изгнанию, то есть фактически к смерти.

Формально смертной казни у нас не существует. На «изгнанника» надевают одноразовый «погребальный» скафандр с десятиминутным запасом кислорода и катапультируют в космос.

Еще недавно «изгнание» казалось мне гуманным актом: преступника непосредственно не убивали, а правосудие вершилось. При этом общество во имя гуманности сознательно шло на жертвы: «погребальный» скафандр невосполнимо утрачивался, вместе с ним — неисчислимое множество атомов, составляющих тело осужденного. А ведь в замкнутой системе драгоценен каждый атом: кругооборот веществ должен быть полным и непрерывным! На Космополисе нет кладбищ. "Из праха вышел и вновь обратишься в прах", это вычитанное мной в старинной книге изречение имеет для нас буквальный смысл. Рождаясь, мы заимствуем у системы атомы, а умирая, возвращаем их.

Теперь же я вижу, сколь лицемерны были мои представления о гуманности. Все яснее становится противоречие между высокими идеалами лооризма и действительностью. Неужели Лоор не видит, как извращают и уродуют его учение? Если так, то он просто слеп! А если нет, то почему мирится с этим? Он же всевластен!

"Лоор… обезвредил"…

Невероятно! Живой Бог, Демиург Космополиса! Тис был его другом, одним из строителей замкнутой системы, они казались нераздельными, как нераздельны добро и справедливость. И вот вчерашний сподвижник низвергнут, втоптан в грязь…

А вдруг Асда, действительно, права? До сих пор я думал, что в ней говорит дух противоречия, желание поддеть меня. Мне претила ее привычка глумиться над нашими духовными ценностями. Но что если это никакие не ценности?!

…"Изгнание" Тиса непредвиденно осложнилось: ни один из имевшихся на складе «погребальных» скафандров не подходил ему по размеру. Пренебрегая герметичностью, принялись сшивать воедино два скафандра. Получилось нечто бесформенное…

Мы видели по всесвязи, как вели Тиса к отсеку катапульты. Вернее, волокли, словно тяжелый мешок, два дюжих «верняка». А из мешка доносился вой…

"Верняки" втолкнули мешок в отсек, едва не выломав дверцу. Послышался негромкий хлопок, пол под нашими ногами чуть вздрогнул…

Я представил себе беспомощную куклу — Тиса в черноте космоса, среди чересполосицы звезд и мелькания Гемы, и содрогнулся. Тис вернется на родную планету облачком пепла, сгорев, подобно метеориту, в ее атмосфере. И это облачко будет долго витать над Гемой, а затем рассеется на ее материках и океанах.

Жуткая смерть! Но есть в ней и мрачная торжественность, как будто во искупление зла, в знак прощения приняла блудного сына в свое лоно преданная им родина…

7. Прозрение

Мы с Урмом и впрямь подружились. Странно… Что он нашел во мне? В глубине души я сознаю свою заурядность. А Урм — личность, умница, каких мало. Дружить с ним лестно и в то же время както неуютно. Невольно ждешь, что он скажет: "Поигрались, и довольно!"

— Вот заладил: Урм да Урм! Смотри, начну ревновать! — говорит в шутку Асда.

Но думается, ей по душе эта дружба. Чувствую, что вырос в ее глазах…

Когда мы подходим ко входу в Базу и Урм привычно протягивает «верняку» опознавательный жетон, я всякий раз мысленно вздрагиваю, представив себя на месте Тиса. А под взглядом «верняка» непроизвольно съеживаюсь. Даже его приветственное топанье вызывает у меня дрожь. Так и кажется, что сейчас он скажет:

"Слава Космополису, ты арестован!"

Впрочем, судьба Тиса — еще не самое страшное. Над ним ведь был открытый суд, а значит, существовал, пусть теоретически ("Как ты наивен!" — сказала бы Асда), шанс на оправдательный приговор. Иногда же люди просто исчезают без следа: был человек, и нет человека. Мы вдыхаем атомы, совсем недавно составлявшие их тела, не догадываясь об этом…

И я могу исчезнуть бесследно. Особенно, если буду слушать и повторять слова Асды. А я хочу жить. Мечтаю побывать в космосе, но не так, как Тис, а по собственному свободному выбору!

В конце концов, если я ей дорог, она не должна подвергать мою жизнь опасности!

"Расстанься с ней, пока не поздно!" — нашептывает мне малодушие.

Но я знаю, что уже поздно. Я прикипел к Асде и не смогу без нее жить. Хоть бы Урм вооружил мое мятущееся сознание новыми аргументами, которые восстановят веру в Лоора и помогут пере-убедить любимую…

Вот, оказывается, почему я сблизился с Урмом! Ищу в нем спасения от Асды! А ведь думал, что дружу бескорыстно…

Урм… Теперь я настолько поверил в него, что все чаще начал задавать вопросы из тех, что могут дорого обойтись. Но далеко не всегда получал прямой ответ: видимо, ко мне он все еще относится с настороженностью. Раньше, когда я сам темнил, это не бросалось в глаза, хотя не однажды слышал: "как-нибудь в другой раз", "еще не время", "после поговорим".

Сегодня впервые удалось вызвать Урма на откровенность. Я посетовал, что не стал исследователем космоса.

— Вероятно, в моем досье были низкие баллы, нам же не сообщают результаты тестов!

— Ерунду говоришь, — отозвался Урм с непонятным раздражением. — Родители у тебя не те, вот в чем дело!

— Как не те… — опешил я. — Мне же позволили родиться, значит…

— Ровным счетом ничего не значит! Вероятностная выборка, и только!

— Вероятностная? А генные спектры?

Урм рассмеялся, но смех был грустным.

— Славный ты парень, Фан!

— Да ну тебя… Как же все-таки насчет родителей… Мы же вообще не знаем, кто они…

— Зато родители знают, кто их дети. Вернее, некоторые родители.

— Ну и что?

— А то, что от положения родителей зависит карьера детей.

— Значит, и Реут…

— Не продолжай! Ты и так узнал слишком много.

— А как же всеобщее равенство? — с горечью спросил я.

— Ты или слишком наивен, дорогой Фан, — усмехнулся Урм совсем как Асда, — или…

— Глуп?

— Прикидываешься простачком.

— Не прикидываюсь!

— Тогда пора повзрослеть.

— Ты играешь со мной в прятки, — обиделся я. — Думаешь, не вижу? Если я безнадежный дурак, то какого… На что я тебе со своей дремучей наивностью, которую с трибуны ты сам же столько раз объявлял верностью идеалам, твердостью идейной позиции?

— У тебя чистая душа, Фан, — прочувственно сказал Урм. Это сейчас редкость. Прости, если обидел. Знай, я считаю за честь быть твоим другом.

Слова Урма меня растрогали. И все же я не удержался от щекотливого вопроса:

— А своей карьерой ты тоже обязан родителям?

Я думал, что Урм будет отрицать это, но ошибся.

— Именно так, — подтвердил он. — Я долго не подозревал, в чем причина моего взлета. Тешил самолюбие, мол, оценили мои способности… И знаешь, кто просветил меня?

— Ну?

— Наш вождь и учитель.

— Лоор? — не веря ушам, переспросил я. — Не может быть…

— Еще как может! — положил конец моим сомнениям Урм.

— А я-то был уверен, что он не подозревает о злоупотреблениях!

— Лоор их вдохновитель.

— Послушай, Урм, — встревожился я. — Что будет, если «верняки» узнают о нашем разговоре?

— Они уже знают. Здесь повсюду подслушивающие устройства.

— Тогда мы оба погибли…

— Не бойся, — успокоил Урм. — «Верняки» слышат безобидную болтовню, которую я записал заранее.

И тотчас зазвучал мой собственный голос:

"Синтезировать пищу не так просто. Ведь она должна иметь стандартный вкус. Существует около трехсот вкусовых эталонов, и нужно обладать исключительно высокой восприимчивостью, чтобы в процессе дегустации безошибочно установить соответствие продукта…"

— Достаточно? — спросил Урм.

— Но я этого не говорил!

— А мог бы сказать?

Я задумался.

— Да, пожалуй. Но как ты…

— Синтезируют не только пищу. Можно синтезировать речь, неотличимо имитировать живой голос.

— Никогда бы не подумал!

— Да уж, изрядно фантазии от меня потребовалось, чтобы угодить взыскательным вкусам «верняков», — потер руки Урм. Между прочим, это их излюбленный прием, они часто к нему прибегают, чтобы опорочить неугодных людей. Но им и в головы не придет, что я его позаимствовал.

— Кто ты, Урм? Функционер, историк, а может, еще кто-нибудь? Я ведь до сих пор тебя по-настоящему не знаю. Расскажи о себе. Или все еще не доверяешь?

— Если бы не доверял…

— Тогда в чем же дело? Я вижу: тебе трудно. Хочу помочь, а как это сделать, не представляю.

— У нас еще будет принципиальный разговор. Обо мне. О тебе. О нас, — улыбнулся Урм. — долго ждал, пока ты прозреешь. Наберись терпения и ты.

— И что затем? — буркнул я недовольно.

— Увидишь. Главное, ты прозрел.

А я-то искал в Урме защиты от Асды…

8. Ссора и еще раз ссора…

Членство в космоле связано с так называемой общественной работой. Совсем недавно я считал ее своей первейшей обязанностью, но в первые же месяцы убедился, что пользы от нее нет. Собственно, это не работа, а игра в работу. Мы заседаем по малейшему, чаще всего надуманному, поводу, регулярно отдаем «политдолг», иначе говоря, пережевываем труды Лоора…

А я и так выучил их наизусть. Лоор и лооризм… Может ли учение отторгнуть своего создателя?

Я и теперь убежден, что замкнутое общество теоретически самое справедливое и гуманное. Я и теперь верен идеалам лооризма, но верен ли им Лоор? Нет! Он предал свое учение, по его вине у нас царит произвол!

Но об этом на «политдолге» не заикнешься. Считается, что мы активно участвуем в политике, на самом же деле в нас воспитывают аполитичность.

Говорят, первые космольцы отдавали «политдолг» с великим энтузиазмом. Давно ли и я был пылким энтузиастом? Со стыдом вспоминаю былую восторженность. Что это, юношеская бравада, проходящая с возрастом, или природная ограниченность? Ведь если бы не Асда и, в особенности, Урм, я бы поныне преклонялся перед "вождем и учителем".

Остро ощущаю их правоту: моя наивность не знает предела. Есть ли еще среди нас хоть один «энтузиаст», или я был последним?

Увы, не узнаешь: все очень здорово научились притворяться, лицемерить. Нужен энтузиазм? Пожалуйста!

И вот я дважды нарушил правила игры — пренебрег «политдолгом» ради встреч с Урмом.

Реут взбеленился и, конечно же, решил меня проработать. Заба-вная была, вероятно, картина: в кресле, под огромным портретом Лоора, рассерженный старичок молодого возраста, а напротив, словно преступник перед судьей, — я. Не сижу, разумеется, — стою. Ковыряю ногой дырку в полу, слушаю нудные нравоучения, а сам раскаляюсь, как металлическая болванка в электромагнитном поле.

И вдруг меня прорвало.

— Вспомни, Реут, — крикнул я, — как ты прислуживал Тису, нашему заклятому врагу, агенту «призраков»! Как поддерживал его под локоток, а он похлопывал тебя по плечу! И что за пятно на стене, здесь, кажется, висел портрет Тиса?

Даже и подумать не мог, как испугается Реут! Он не побледнел, — бледнее, чем был, стать невозможно! — а посинел и начал хватать губами воздух.

— Тэ-эк… тэ-эк… — и вдруг взмолился: — Тише, прошу тебя! Поверь, у меня нет с Тисом ничего общего!

Меня осенило:

— Разве не Тис посадил тебя в это кресло?!

— Откуда ты узнал? — подскочил Реут. — Тебе сказал Урм? Тэ-эк… Это ему дорого обойдется! Не зря я подозревал вас обоих!

— Можешь поделиться своей догадкой с «верняками». Но и у меня найдется, что сказать им!

Я блефовал. И тем не менее достиг цели: охватившая Реута ярость мгновенно погасла, уступив место паническому страху.

— Прости, Фан… — слезы потекли по мучнистому лицу, оставляя серые борозды. — Я сам не знаю, что говорю. Я вовсе не хотел угрожать тебе. Я неудачно пошутил, Фан! Не выдавай меня, ты славный парень! Я всегда симпатизировал тебе, не веришь?

Мне стало противно.

— Ладно, живи! — сказал я с презрением. — Но если со мной или с Урмом что-нибудь случится, «вернякам» все будет известно. Уразумел?

Он мелко и часто закивал, словно голова затряслась, что еще больше подчеркнуло его сходство со стариком. Выполз из кресла и под локоток, как тогда Тиса, проводил меня к выходу.

— Тэ-эк… Я могу быть спокоен? — заискивающе спросил на прощание.

— Это зависит от тебя, — буркнул я, сдерживая злость, и захлопнул за собой дверь отсека. Было так мерзко, будто вывалялся в грязи.

В тот вечер я, не без похвальбы, рассказал Асде о ссоре с Реутом:

— Проучил его! Будет знать, с кем имеет дело!

— Глупо! — к моему изумлению воскликнула Асда. — Зачем ты связался с этим мерзавцем? Считаешь его побежденным? Уверяю тебя, ты ошибаешься. Он лишь временно отступил и теперь ждет случая, чтобы расправиться с тобой.

— Не посмеет, — рассмеялся я.

Однако Асда оставалась непривычно мрачной, — такой я ее прежде не видел. Даже глаза изменили цвет: были сиреневыми, а стали темносерыми, со свинцовым отливом.

— Не думал, что ты такая трусиха, — нарочито беззаботным тоном произнес я. — Мы вроде бы поменялись местами: вспомни, как я упрекал тебя в неосторожности. Пойми, Реута нужно было хорошенько проучить, чтобы не зазнавался, и я это сделал.

— Наивный мальчишка!

Я рассвирепел.

— Вы оба, Урм и ты, точно сговорились. Обвиняете меня в наивности! И само слово «наивность» произносите как «недомыслие» или даже «идиотизм». Если я такой идиот, то бегите от меня, куда глаза глядят!

— Не устраивай истерики, Фан, — сказала Асда дрожащим голосом. — Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю. Люблю таким, каков ты есть. Может быть, именно за эту твою наивность или за что-то другое, скрывающееся под ее видом. Но я не могу оставаться в стороне, когда чувствую, что тебе грозит беда. А Урм… Он умный и опытный, ты же сам говорил. Расскажи ему обо всем. Тем более, что ты и его невольно подставил под удар!

— То-то Урм посмеется, узнав об этой ссоре!

— Не думаю. Иди к нему, не теряя времени!

Урм даже не улыбнулся, несмотря на то, что я очень смешно разыграл в лицах сцену стычки с Реутом.

— Похоже, — сказал он озабоченно. — Из тебя получился бы неплохой комедиант. Жаль, что у нас нет театра.

— Ты сердишься? Я поступил глупо?

— А сам как думаешь?

— Не знаю…

— Связываться с Реутом не стоило, но что уж теперь… Хорошо хоть, что не скрыл от меня!

— Это Асда посоветовала, — признался я смущенно.

— На редкость умная девушка, — похвалил Урм так, словно был знаком с ней не только по моим рассказам.

— Ей стало страшно за меня.

— А тебе самому не страшно?

— Я ничего не боюсь.

— И зря, — заметил Урм. — Ничего не бояться — то же самое, что ничего не любить. Бойся, но умей обуздать страх.

— Ну, а ты испытывал страх?

— Я человек, а не робот.

— А любовь?

К моему удивлению, Урм смутился.

— Не до того было.

— "Ничего не бояться…" — передразнил я.

— "То же самое, что ничего не любить"? Ошибаешься. Любить можно не только женщину. Моя любовь отдана Геме. "Логову вра-га", — как ты сказал однажды.

Я густо покраснел.

— Ничего удивительного, — успокоил меня Урм. — В тебе с детства поддерживали ненависть к прародине. А что думаешь о ней сейчас?

— Прошлое Гемы вызывает во мне отвращение. Но как там теперь? Засилье тьмы, в котором царят «призраки», а люди всего лишь безвольные рабы? Или это очередной обман?

— А ты как думаешь?

— Нас могли изолировать от Гемы, чтобы мы не узнали прав-ды. Видимо, сравнение не в нашу пользу. Скажи, это так?

— Сомневаешься?

— Меня учили: не задавай лишних вопросов, а я их все-таки задаю. Но редко добиваюсь ответа. Помнишь, ты обещал принципиальный разговор. Не пора ли исполнить обещание?

— Пора, — согласился Урм. — Ты и сам догадался, что я ненавижу Лоора.

— Но у тебя репутация человека, к голосу которого он прислушивается. Почему же ты не пристыдишь его, не пробудишь в нем чувство справедливости? — недоумевал я.

— Бесполезно. Этого человека не пристыдить. Да и разве в нем одном корень зла? Цель моей жизни — сокрушить лооризм, лживое, безнравственное учение, спекулирующее на чувствах людей.

— Как ты можешь! — возмутился я. — О Лооре говори, что угодно, но лооризм… Это же для меня самое святое…

— Потому я и оттягивал разговор с тобой, — сказал Урм устало. — Ты все еще не хочешь понять, что из грязных рук не может выйти ничего чистого!

— По крайней мере, я не лгу и не притворяюсь!

— Ты лжешь пассивно, сам того не замечая… А я… Да, мне приходится скрывать ненависть и на каждом шагу притворяться, пожимать руки врагам, смотреть им в глаза. Если бы ты знал, как тошно копаться в грязи…

Я молчал, впервые испытывая превосходство над Урмом и жалость к нему. Но и что-то, напоминавшее брезгливость…

Я уже не был тем наивным юнцом, для которого вступление в космол означало праздник. Благодаря Асде и тому же Урму у меня открылись глаза на лицемерие, пропитавшее наше общество.

Я признал причастность вождя к преступлениям и сейчас на вопрос Асды: "ты любишь его?" ответил бы решительным "нет!"

Лоор оказался низким человеком, а вовсе не живым Богом. Но лооризм… Если для меня еще существуют идеалы, то они питаются только им. А Урм хочет уничтожить эту святыню!

— Ты меня осуждаешь… — сказал Урм, пристально посмотрев мне в глаза. — Но пойми, другого шанса победить нет. Я должен играть роль функционера, иначе буду раздавлен.

— Куда уж мне тягаться с тобой в искусстве комедии, — перебил я его язвительно.

— Ради дела, которому служу, готов быть и комедиантом, — с достоинством ответил Урм.

— Так вот для чего я был тебе нужен… Ты ошибся в выборе, советник вождя!

— Да, пожалуй, я ошибся в тебе. Ну что ж, донеси на меня «вернякам»!

"Почему бы и нет?!" — промелькнула подлая мыслишка, и я плюнул ей вслед.

— Мне нечего делать у «верняков»! Я не доносчик, но и двурушником не стану!

— А я двурушник, — сдавленным голосом проговорил Урм. Ты ведь это имел в виду? Уходи, Фан, нам больше не о чем говорить…

9. Покушение?

Теперь я знаю, как это бывает. Негромкое потрескивание, человека окутывает облако. Края облака загибаются внутрь, словно кто-то затягивает узел. В нем видны контуры человеческого тела. Облако сминает их, спрессовывает в точку. Перед тем, как исчезнуть, точка ярко вспыхивает. И вот уже нет ни облака, ни точки, ни человека. Остается лишь слабый запах озона, да и тот через минуту исчезает…

По-научному это называется селективной деструкцией. О ней говорят как о важнейшем технологическом процессе, и только. В замкнутой системе, куда ничто не поступает извне и где ничто не должно теряться, деструкция — единственный способ получить атомы, этот исходный материал для синтеза любой новой структуры. Умерев, я, как и всякий космополитянин, подвергнусь деструкции. Или умру оттого, что буду деструктирован. О последней возможности у нас не говорят вслух. А если и обмолвятся, то намеком…

Наше жизненное пространство ограничено объемом Космополиса. Оно позволяет существовать всего лишь десяткам тысяч людей (точное число, как и многое другое, держится в секрете).

На Геме столько вмещал стадион. Люди собирались туда, чтобы утолить жажду зрелищ, а затем снова рассеивались на необозримых пространствах города, страны, планеты…

Нам же «рассеиваться» негде. Наша цель — выжить, не покидая «стадиона». И дать выжить грядущим поколениям.

Каждое последующее поколение будет слепком с нынешнего. Абсолютная стабильность — один из постулатов лооризма. Он предопределяет неограниченно долгую жизнь нашего общества.

Год назад этот постулат был для меня непререкаемой истиной. Я не замечал в нем очевидного противоречия…

Мы строим счастливое будущее. Терпим унылое настоящее ради тех, кто придет нам на смену. Мысль о них помогает терпеть лишения. Мы говорим себе:

"Пусть нам плохо, стиснем зубы, выдержим. Лишь бы потомки были счастливы!"

Но о каком счастливом будущем можно мечтать, если оно призвано воссоздать настоящее? Ведь получается, что наши потомки, в свою очередь, будут страдать ради своих потомков, а те снова повторят нашу участь! И так будет продолжаться, пока существует Космополис…

Страшно от этих мыслей. Они исподволь подтачивают мою веру в идеалы лооризма. Но если я разуверюсь в нем, то буду вынужден признать правоту Урма. И что мне останется тогда: душевная пустота, осознание своей неполноценности?

А любовь Асды, разве этого мало? Наверное, все-таки мало. Иначе не было бы метаний, мучительных поисков смысла жизни, заведомо обреченных на неудачу.

Мне хотелось побыть одному, чтобы навести хотя бы видимость порядка в своих чувствах. Тянуло в потаенные уголки, где ничто не отвлекало от размышлений.

Я и раньше любил в одиночестве бродить по немноголюдным переходам. А резервные ответвления, которыми изобилует лабиринт Космополиса, заброшенные накопители и окраинные тупики большую часть суток вообще пустынны. Вот и сейчас я решил пробраться туда. Миновал несколько туннелей и шлюзов — они, как обычно, были открыты.

Из бокового ответвления донеслись шаги, тяжелые и частые. Видимо, человек спешил. Интересно, куда, зачем?

Случайный прохожий, возможно, и слышал мои шаги, но не оглянулся. Скорее всего, был погружен в свои мысли.

Я шел следом, не упуская его из вида. Что-то в нем меня привлекало.

"Он же мой двойник! — сообразил я наконец. — Тоже среднего роста, в похожем комбинезоне. Идет вразвалку, чуть косолапя, Асда передразнивала меня, копируя такую походку…"

Сходство показалось мне забавным. Ах, если бы я тогда знал, что произойдет через несколько минут!

Вскоре к нашим шагам добавились еще одни — скользящие, крадущиеся, как будто кто-то порхал по металлической палубе, стараясь не производить шума.

В проеме мелькнула и тотчас растаяла тень.

"Что нужно этому невидимке?" — подумал я в смутной тревоге.

И тут раздалось негромкое потрескивание. Сам не знаю, как я его расслышал на фоне привычного гула серводвигателей, не смолкавшего ни на минуту в любом месте Космополиса.

Двойника — я был в сотне шагов от него — окутало облако. Казалось, он пытается вырваться из полупрозрачного пузыря, но тот сдавливает, ломает, душит…

А я стою, парализованный страхом и неожиданностью, с ногой, занесенной для очередного, так и не сделанного, шага…

Кричать, звать на помощь было бессмысленно, хотя на моих глазах — я сознавал это — произошло убийство. Что бы я сказал сбежавшимся на крик (сомнительно, нашлись бы такие!)? Что при мне деструктировали человека? Да меня тотчас бы доставили к «вернякам»! И те, как дважды два, вдолбили бы в мою голову, что в замкнутом обществе такого не может быть, а я провокатор, если не агент Гемы, и сознательно пытаюсь дестабилизировать обстановку, нарушить идейно-политическое единство лиги и народа.

Инстинкт заставил меня бежать без оглядки. Волна грохота следовала за мной. Казалось, металлическая палуба кричит мне вслед: "Держи его!"

К счастью, никто не повстречался на этом бесславном пути…

Я решил не посвящать Асду в свои переживания, но она сразу же догадалась, что произошло неладное.

— Какие от меня могут быть тайны?! — настаивала она.

Пришлось рассказать обо всем.

— Знаешь, что меня больше всего поразило? — признался я напоследок. — Этот несчастный был словно мой двойник, в полутьме ты бы не различила нас. Даже одет, как я!

При этих словах Асда вздрогнула.

— Ты ничего не понял! Ты так ничего и не понял…

— Что я должен был понять?

— Его убили по ошибке, вместо тебя!

— С чего ты взяла?

— Какой ужас… Какой ужас… — шептала она и гладила ме-ня по лицу мокрыми от слез руками.

И я понял, что Асда права. Кто же надумал со мной расправиться? Только два человека могли желать моей смерти: Реут и Урм. Обоим я встал поперек дороги. Так кто же из них?

— Это сделал Урм, — сказал я, поразмыслив. — Я пришел к не-му посоветоваться насчет Реута, но, оказалось, он совсем не тот, за кого себя выдавал. Мы крупно поссорились. Я выложил все, что о нем думаю. И вот результат…

— Как ты мог такое предположить! — отстранилась Асда. Урм не способен на убийство из-за угла! Ты так много хорошего о нем рассказывал!

— Сама же уверяла, что я наивен и доверчив. Вот и поддался обаянию Урма.

— И все же не он пытался уничтожить тебя. Вспомни о Реуте! Убеждена, убийство твоего двойника — его рук дело!

— Ха-ха! Реут трус и увалень. А вот Урм силен и ловок. Сумел выследить меня и…

— Да нет же! Поверь моему сердцу! Ты недооцениваешь Реута! Я боюсь за тебя, Фан!

— Постараюсь быть осмотрительным, — пообещал я.

10. Эмбриональное человечество

Ясное дело, Асда ошиблась. С момента ссоры отношение Реута ко мне резко изменилось. Иногда я задаю себе вопрос: тот ли это Реут? Приветливый, предупредительный. Исчезли брюзгливые нотки в голосе, и, несмотря на преотвратную внешность, он даже стал казаться довольно симпатичным парнем.

Вот что значит поставить наглеца на место! До сих пор Реуту все сходило с рук, но я сумел постоять за себя, и какая поразительная метаморфоза!

Невольно сравниваю Реута с Урмом. Урм умен, расчетлив, умеет обворожить. В его устах ложь принимает облик правды. Я и не заметил, как подпал под его влияние. И до чего же хитро он уклонялся от прямого, откровенного разговора: мол, всему свое время!

Но вот я узнал его истинную цель… Впрочем, истинную ли? Он предстал передо мной в роли идейного борца с лооризмом. А на самом деле? Не кроется ли под этим все та же борьба за власть? Не мечтает ли он, подобно Тису, стать новым "вождем и учителем"?

Тис действовал слишком прямолинейно, открыто. Ему не хватило ума затаить ненависть к Лоору, чтобы не вызвать подозрений.

Урм, безусловно, учел промах Тиса, надежно скрыл свое истинное лицо под маской преданного советника, поддакивает Лоору, льстит ему… Тьфу!

А вот Реут таков, каков есть на самом деле. Льстец и подхалим? Но разве это можно поставить ему в вину? Разве я сам не славословил вождя? Делал это искренно, но и Реут по-своему искренен. Не скрывает карьеристских устремлений. Будь поумнее, сказал бы мне тогда:

"А сам-то? Аплодировал Тису, зная, что он враг! Говоришь, не знал? Так почему должен был знать я?"

И мне нечем было бы крыть.

Реут — продут общества, в нем сфокусировались наши пороки. Он — зеркало, в котором я мог бы разглядеть и собственные черты. Но если не нравится отражение, то надо ли разбивать зеркало?

А вот убийцей Реута не представляю. Кабинетный юноша, рыхлый толстяк с застывшим лицом, суетливыми движениями коротких ручек и шаркающей походкой, к тому же отъявленный трус. Что общего у него с ловким и быстрым невидимкой?

Асда думает, что он подговорил кого-то расправиться со мной. Но, право же, для Реута это было бы слишком рискованно: он попал бы в зависимость от невидимки. Нет, версия о наемном убийце не выдерживает критики!

Вот Урм и ловок, и смел, и силен. Я имел возможность убедиться в его молниеносной реакции: как-то, протягивая «верняку» опознавательный жетон, он уронил его, но поймал налету. Такому незачем обращаться к наемным убийцам…

Есть ли ему резон убрать меня? Боюсь, да… Урм не может не опасаться, что я выдам его «вернякам». Оснований для этого предостаточно… Будет ли он в такой ситуации полагаться на мое благородство? Конечно же, нет! Вольно или невольно я оказался у него на пути, и самое благоразумное — без лишнего шума устранить препятствие. А деструкция идеально подходит для этой цели. Самое тихое из убийств!

Словом, плохи твои дела, Фан! Жаль Асду, а так… Надо ли цепляться за жизнь, если она такая мерзкая! Чем хороша деструкция? Все происходит почти мгновенно, вероятно, и боль не успеваешь почувствовать, и гибель не осознаешь… Нет, не буду трястись, оглядываться, прислушиваться к шорохам! Не боюсь тебя, невидимка, кто бы ты ни был!

Удивительно… Вот сейчас я не испытываю страха, а не так давно пугливо затыкал уши, стоило Асде завести крамольные речи. И с каким ужасом представлял себя на месте Тиса, когда его тащили, словно мешок, к люку катапульты.

Что же, был трусом, стал героем? Вовсе нет. Страх улетучился, вот и все. Так бывает, когда на смену опасности воображаемой приходит реальная… Впрочем, хватит об этом!

На днях меня пригласил к себе Реут. Не вызвал, как бывало прежде, а именно пригласил.

— Тэ-эк… Рад тебя видеть, Фан. Хочу сообщить приятную новость…

— Ну?

— На тебя пал выбор. В числе самых достойных космольцев ты будешь представлять нашу ячейку на встрече с великим Лоором.

Я был поражен. Насколько помню, Лоор ни с кем, кроме приближенных, не общался лицом к лицу. Он вещал с экранов всесвязи, представал перед нами в виде портретов и монументов, но чтобы встречаться с кем-нибудь… Собрания и митинги проводили его сподвижники, "малые вожди", как их называли заглазно. Самого же Лоора окружал ореол недоступности, некоей потусторонности, приличествующей живому Богу.

Как я мечтал когда-то увидеть Лоора, припасть к его ногам, поведать мучившие меня мысли, получить отеческое благословение. И вот сейчас, когда ничего этого не нужно, мечте суждено парадоксальным образом осуществиться…

— Кто меня рекомендовал?

— Я, — ответил Реут.

— Чем я заслужил такую честь?

— Тем уважением, которое я к тебе испытываю. Ты отчаянный парень, Фан. Такие в моем вкусе. Хочешь дружить со мной?

Я замешкался с ответом. Молчание затянулось. Реут криво усмехнулся.

— Тэ-эк? Не желаешь? Ну-ну…

— Больно уж мы разные. Не сойдемся, пожалуй.

— Урму ты этого не говорил.

— У меня нет ничего общего с Урмом! — отрезал я.

— Тэ-эк… Давно ли?

Я почувствовал раздражение. Уж лучше бы он не упоминал об Урме!

— А какое тебе, собственно, дело?

Реут развел руками.

— В общем, никакого. Просто удивлен: такая трогательная была дружба.

— И Урм, и ты — слишком важные персоны, чтобы с вами дружить простому парню вроде меня!

— Тэ-эк… Как знаешь, — сухо проговорил Реут и добавил уже официальным тоном: — Потрудись изучить инструкцию. Вот твой мандат, распишись в получении. Сбор завтра, в десять утра, у главного входа в Базу. Никаких лишних предметов. Ничего не записывать. И не вздумай нахвататься тоников!

— Не употребляю! — буркнул я с неприязнью.

Почему все в Реуте мне претит? Убеждаю себя, что он симпатичный парень, даже начинаю верить в это. Но стоит увидеть его самодовольное неподвижное лицо, услышать напыщенный голос, дурацкое «тэ-эк», и охватывает бешенство. Психологическая несовместимость? Пожалуй…

С Урмом было все иначе, да что толку!

"Так не годится, — внушал я себе, расставшись с Реутом. Что он сделал плохого? Поручился за тебя, как за одного из достойных, предложил дружбу. А ты? Стыдись, Фан!"

У входа в центральный тамбур стоял знакомый мне «верняк». Сколько раз я проходил мимо него бок о бок с Урмом. Ярко-красный, как всегда, парадный комбинезон скульптурно облегал могучее тело «верняка». Не с него ли ваяли монументы Лоора?

Огромная пятерня похлопывала по футляру, не деструктора, — отметил я машинально, — а обычного боевого излучателя.

"Верняк" перехватил мой взгляд, но не подал вида, что узнает меня. Да и кто я для него? Не человек, не личность, — предмет.

Послышался звонок. «Верняк» приложил к уху раковину переговорного устройства, односложно ответил и распахнул дверь в тамбур.

Мы проходили по одному, а «верняк» сверлил каждого глазами. Вдобавок нас наверняка скрытно просвечивали, чтобы убедиться в отсутствии "лишних предметов".

Дорога в Мемориальный отсек была мне знакома, но на сей раз нас повели не напрямик, а через карантинную камеру, где каждому вкатили дозу ионизирующего облучения.

Вскоре мы расселись в амфитеатре Мемориального отсека вперемежку с переодетыми «верняками». Хотя ни на одном из них не было формы, все они выглядели уменьшенными копиями их красного собрата. И так же буравили нас глазами.

Из боковой двери на трибуну взошли вожди и советники. Все, в том числе и «верняки», вскочили с сидений-жердочек и начали бурно рукоплескать. Послышались крики:

— Да здравствует великий Лоор!

— Слава лиге!

А я искал Лоора… и не находил. Несколько раз скользнул взглядом по сморщенному лицу тщедушного старца, сидевшего в центре, прежде чем сообразил, что это и есть Лоор, великий Лоор, вождь и учитель!

Нелегко было уловить сходство между ним и воздвигнутыми в его честь колоссами…

Мне стало смешно и горько. Так вот каков на самом деле кумир моей юности!

Я подавился смешком, и сосед-"верняк" взглянул на меня в упор, то ли с угрозой, то ли с недоумением. Его рука, засунутая, как и у других «верняков», в карман, шевельнулась.

Согнав с лица насмешливое выражение, я закричал во весь голос:

— Великому Лоору ура!

А сам подумал:

"Прав был Урм, я снова покривил душой… И это уже не просто пассивная ложь!"

Мой крик подхватили, да так, что стены Мемориального отсека начали вибрировать.

Встал Той, "малый вождь" по идеологии, занявший этот пост после «изгнания» Тиса (я уже встречался с ним, прежде он курировал питание и пару раз появлялся у нас на заводе синтетической пищи).

— Здесь собрался цвет молодых космополитян, начал он напыщенно, — наша надежда и гордость. Это историческая встреча, она знаменует собой начало новой великой революции, совершае-мой по инициативе и под мудрым водительством нашего вождя и учителя — гениального Лоора.

Голос Тоя перешел в пронзительный фальцет, который вот-вот оборвался бы, не выдержав напряжения, если бы не потонул в реве аудитории.

Слушая "малого вождя", я продолжал пытливо рассматривать покрытое старческими морщинами лицо человека, которого большую часть жизни почитал за живого Бога. Сейчас на этом изможденном лице нельзя было прочитать ничего, кроме безразличия и нескрываемой скуки:

"До чего же вы все мне надоели!" — казалось, безмолвно ответствовал Лоор на крики верноподданического восторга.

Какой же я легковерный дурак! Знать, меня не зря преследуют разочарования. И жесточайшее из них — Урм…

Вот он сидит за спиной Лоора, возвышаясь над ним этакой самодовольной глыбой, и вполслуха внимает Тою. А сам, наверное, думает:

"Болтайте, болтайте! Придет мое время, и тогда…"

Что тогда? Смена декораций? Новые монументы на прежних местах? И "да здравствует великий Урм!"?

Интересно, разглядел меня Урм в имитирующей восторг массе? А если да, то как воспринял мое присутствие? Удивился, испугался? Нет, он не таков. Хотя, конечно же, видеть меня здесь ему неприятно…

— Было бы непростительной ошибкой считать, — продолжал тем временем Той, — что лооризм, величайшее учение всех времен и народов, исчерпал свои возможности и подвергается ревизии. Неправы те, кто сводит его к набору обветшалых догм…

"Ого, — подумал я, — да за такие слова прямая дорога в отсек катапульты!"

Очевидно, не мне одному пришла в голову эта мысль, потому что вмиг воцарилась тишина и стали слышны серводвигатели…

— Ближе к делу, — перекрыл их гудение скрипучий голос.

До меня не сразу дошло, что вмешался Лоор: он говорил, не шевеля губами (вот кому, оказывается, подражает Реут!).

— Хотя в основе лооризма… — продолжал Той, косноязыча от волнения, — неизменная стержневая идея замкнутой системы… единственной… э-э… системы, в которой возможно…. построение… идеального стабильного общества, не подверженного кризисам… ее… э-э… надо рассматривать… рассматривать… в динамическом контексте… понимая под замкнутостью… не состояние, а процесс. И таким образом… э-э…

Ожидая подсказки минисуфлера, он вытер взмокший лоб, еще раз выдавил из себя "таким образом" и, окончательно запутавшись, истошно крикнул:

— Слава горячо любимому… великому… мудрому… Жизни не пожалеем… Ура-а!

Несколько минут под сводами Мемориального отсека гремела овация.

А старец морщился как от боли. У меня шевельнулась мысль:

"Неужели ему неприятны изъявления преданности и любви? Или он знает цену их искренности?"

Но вот вождь привстал и поднял руку. Овация стихла, затем возобновилась с новой силой.

— То, что я скажу, — заговорил Лоор, мгновенно восстановив напряженную тишину, — вызовет шок. Но вы преодолеете его и поможете преодолеть остальным. Потому что верите мне. Потому что преданы Космополису. Потому что хотите приблизить счастливое будущее.

Слова Лоора, очень простые, без намека на красивость, произносимые буднично, без ораторских приемов, тем не менее, гипнотизировали нас. Я поймал себя на мысли, что слушаю с возрастающим вниманием и даже с надеждой: уж теперь-то все изменится и сама наша жизнь станет чище, правильней.

— Космополис обречен. Это говорю вам я, его создатель. Наше жизненное пространство слишком мало, чтобы в его пределах можно было осуществить великий замысел. Теоретически замкнутая система способна существовать сколь угодно долго. Но реальность не всегда вписывается в рамки теории. Медленно, постепенно, от поколения к поколению, мы будем неуклонно деградировать. Если только не совершим качественного скачка в развитии.

Лоор сделал несколько глотков из стоявшего перед ним стакана, обвел нас тяжелым пристальным взглядом, словно хотел удостовериться в эффекте своих слов, и продолжил все так же скрипуче, без интонаций:

— Наше спасение в Геме.

Если бы рухнули своды Мемориального отсека, это произвело бы на нас меньшее впечатление. Многократно повторяющееся эхо пронеслось по рядам:

— Наше спасение… наше спасение… наше спасение… В Геме… в Геме… в Геме…

Я был готов услышать что угодно, только не это. Много лет нам внушали ненависть к прародине, и вдруг такой крутой поворот! Наше спасение в Геме!!!

Неужели я ошибся, вслед за Асдой и Урмом обвинив Лоора в тяжких преступлениях?! Или, может быть, он прозрел, и у меня на глазах начинается самоочищение лооризма, его нравственное возрождение?

Увы, уже следующая фраза вождя разрушила эти пустые иллюзии…

— Мы должны освободить Гему и дать начало новому человечеству! Наша прародина во власти «призраков». И не люди ее населяют, а человекообразные существа, лишенные собственного разума. Они хуже животных, потому что животные подчиняются природным инстинктам, у них есть воля. Гемяне же подчинены так называемому "коллективному разуму". А он не что иное, как машинная программа, навязанная этим полулюдям-полуроботам «призраками»! Полуроботы вредны и опасны. Уничтожим их!

В это мгновение лицо Урма вышло из тени. Выражение нескрываемой гневной брезгливости было на нем. Помимо воли я испытал острый сочувственный отклик.

"Берегись, Урм! — со всей страстью подумал я, словно мог передать ему мысленное предупреждение. — На тебя смотрят «верняки». Поспеши же надеть маску!"

Я продолжал слушать Лоора уже не с надеждой, а с закипавшей ненавистью, и проклинал в душе свою неистребимую наивность.

— Но нас слишком мало, — скрипел тем временем злобный старец, — чтобы, уничтожив гемян вместе с «призраками», самим стать человечеством. Нам не освоить Гему…

Он припал к стакану, запрокинув желтую шейку с острым бегающим кадыком, а я подумал со страхом:

"Откуда в этом тщедушном теле такая жестокая разрушительная сила?"

— Да, нас слишком мало… — с сожалением повторил Лоор. И тем не менее… Гема… будет покорена.

Последние слова он произнес с трудом, явно испытывая усталость, а закончил чуть слышно:

— О деталях… расскажет… профессор эмбриогенетики Орт.

Невысокий полный мужчина средних лет встал, сдержанно поклонился и заговорил с достоинством:

— Я не политик, а ученый. Меня интересует чисто научная сторона проблемы. Разработанная мною теория искусственного этноса нуждается в экспериментальном подтверждении. Для осуществления эксперимента в принципе пригодна любая планета, подходящая для существования человечества…

На словах "в принципе" и «любая» он сделал едва заметное ударение, словно хотел неназойливо подчеркнуть различие своих сугубо исследовательских планов и целей, которые преследует вождь.

— Гема относится к числу таких планет…

"Деловое предприятие… Совпадение интересов… — подумал я. — Видать, знает себе цену, раз держится независимо, как равный партнер!"

— Коротко о концепции эмбрионального человечества. Колонизация Гемы будет успешной, если численность колонистов в первые же десятилетия достигнет ста миллионов. В противном случае неизбежен возврат к первобытному состоянию.

— Откуда же столько… Фантастика… Утопия… — послышались разочарованные возгласы.

Все ждали, что скажет Лоор. Но он, казалось, заснул, откинувшись на спинку кресла. А Орт намеренно выдерживал паузу, явно забавляясь всеобщим замешательством.

— Да, нас для этой цели смехотворно мало, — наконец заговорил он. — Наша численность ограничена возможностями жизнеобеспечения в условиях Космополиса. Как сказал Лоор… гм-м… великий Лоор, — он покосился на спящего, — предел достигнут. Этим, кстати, и вызвано ограничение в праве на потомство. Но…

Орт сделал еще одну долгую паузу.

Лоор приоткрыл глаза и сказал неожиданно ясным голосом:

— Продолжайте же, профессор!

— Эмбриогенетика предлагает выход из, казалось бы, безвыходного положения. Будет создан банк эмбрионов. При соответствующих условиях они сохраняют жизнеспособность длительное время. Право на потомство получат все. Сегодня тысячи эмбриодоноров, завтра миллионы эмбрионов!

— А как же селекция? Селекция во множестве колен? Целенаправленная селекция, спасающая нас от деградации? — вырвалось у меня помимо воли.

На мне мгновенно скрестилась сотня взглядов. И среди них растерянный взгляд Тоя, встревоженный — Урма, пронизывающий Лоора. Наступила не предвещавшая ничего хорошего тишина, на меня уже мысленно примеряли «погребальный» скафандр.

"Что я наделал! — ударила в голову запоздалая мысль. — Ка-кая идиотская нелепость…"

На помощь неожиданно пришел… профессор Орт!

— Мой юный друг, — сказал он доброжелательно. — Знание основ лооризма делает вам честь… — Меня сразу же перестали расстреливать взглядами. — Но к теориям, даже великим, нельзя подходить догматически. То, что в стесненных условиях Космополиса было единственно правильным, не оправдает себя на Геме. Ведь нужно в кратчайшие сроки создать популяцию глобального масштаба. И здесь селекция будет осуществляться путем естественного отбора, как это происходит в природе. Вы правы в том, что селекция по генным спектрам предпочтительней. Со временем мы к ней вернемся, но на первых порах она оказалась бы непозволительной роскошью. Вы удовлетворены, пытливый юноша?

Я поспешно кивнул.

…Пытаюсь вспомнить взгляд Реута в ту страшную минуту и не могу. Вот взгляд Урма до сих пор вижу — тревожный, даже взволнованный. Человек, пытавшийся меня убить, так бы не смотрел…

А каким же все-таки был взгляд Реута? Почему не оставил следа в памяти?!

— Мне так хочется иметь ребенка, — сказала Асда. — Но у нас его не будет…

— Орт говорит, что мы можем…

— Как ты не понимаешь! Это же унизительно и аморально, Фан!

— О какой морали ты говоришь? — изумился я. — Разве она существует? Разве все, что у нас делается, не аморально?

— Нет, Фан, не все! — улыбнулась Асда сквозь слезы. Мы любим друг друга, и в этом высочайшая мораль, ведь правда?

— Правда, — согласился я.

11. Записка

Возвратившись к себе, я обнаружил на пороге клочок пластика. "Тебе угрожает опасность, — было нацарапано на нем. Если хочешь узнать подробности, приходи в полночь к шлюзу А03/С31. Если, конечно, не побоишься. Твой доброжелатель".

"Что за нелепая шутка, — подумал я в первый момент. — Неужели таинственный «доброжелатель» думает, что я ни с того, ни с сего отправлюсь, на ночь глядя, в это гиблое место?"

"Ты никуда не пойдешь, потому что труслив…" — тотчас насмешливо откликнулся внутренний голос.

"Но ведь могут заманить в западню и деструктировать!"

"А разве нельзя это сделать в другом месте и в другое время? Не запрешься же в клетку, из которой ни шагу! Да если будешь отсиживаться, бояться высунуть нос, то перестанешь себя уважать!"

"Дурак, идиот, кретин! — сказал я в завершение этого короткого диалога с самим собой. — Ну и отправляйся к «доброжелателю». Только потом не раскаивайся в своей глупости!"

"Жизнь полна опасностей, от них не убережешься. Неизвестно еще, что хуже — быть глупцом или трусом…"

И вот я иду по сумрачным опустевшим магистралям, погружаюсь в затемненные туннели, взбираюсь на пандусы, ныряю в шлюзы. Дорога хорошо знакома: «доброжелатель» выбрал для встречи излюбленный маршрут моих ночных прогулок. Кстати, поблизости расправились с «двойником».

Стараюсь шагать тверже. Мои шаги гулко резонируют в волноводе туннеля. Сейчас сверну в промежуточный тамбур, пройду по эстакаде, соскочу на нижний ярус и…

Сзади слышен смех.

— Тэ-эк… Ты пришел, Фан. Зная тебя, я был в этом уверен. Ты же ничего и никого не боишься.

Я оборачиваюсь, не сознавая, что происходит.

— Реут? Это ты написал записку? Ты и есть мой «доброжелатель»? Что тебе нужно от меня?

— Что нужно? — мерзко хихикает Реут; лицо его при этом остается неподвижной маской, белеющей в полумраке. — Вот простак!

Я вижу направленное на меня жерло деструктора. Как и в тот раз, меня парализует страх; пытаюсь подавить его усилием воли.

— Чего же ты ждешь, давай! — сквозь звон в ушах доносится чей-то (мой?!) голос; он спокоен и полон презрения.

— Тэ-эк… Не торопись, успеешь, — издевается Реут. Те-перь осечки не будет! Сколько раз я мысленно видел, как ты стоишь передо мной на коленях, беспомощный и покорный, умоляя о пощаде…

— Не дождешься!

— А может передумаешь? Тогда отпущу!

— Ничего, смерть от деструкции легкая!

Теперь уже в моем голосе издевательские нотки, оказывается и так бывает…

Реут в бешенстве. Похоже, я испортил ему миг торжества!

Жерло деструктора поднимается до уровня моего лба. Палец на спуске медленно сгибается.

"Вот и все…" — думаю со странным облегчением.

Но последняя моя мысль об Асде, ее мне по-настоящему жаль…

И вдруг шум за спиной Реута!

Из темноты метнулось огромное тело, рухнуло на него, сбило с ног. Деструктор отлетел в сторону.

Я не верил глазам. Мой спаситель — красный «верняк»! Не может быть!

Но это на самом деле был он, хотя и в непривычном темном одеянии.

Упруго вскочив, «верняк» заломил руку Реуту.

— Вставай, подонок!

Реут заскулил от боли.

— Подними деструктор, — сказал мне «верняк». — Пригодится. Пользоваться умеешь? Нет? Смотри: вот предохранитель, он снят. А это спуск. Ну, действуй. Я пошел.

Он исчез в темноте так же внезапно, как и возник.

Я вертел в руках деструктор, не зная, что делать.

Реут продолжал скулить.

— Не убивай меня, Фан… Я хотел тебя попугать… Только попугать, честное слово! Ох, как больно! Он сломал мне руку… Ведь ты не убьешь меня, верно?

Ничего, кроме гадливости, не испытывал я к этому трясущемуся существу. Именно существу, в котором не было ничего людского. Перед моими глазами стояло облако, и в нем зыбкие контуры человека. Его убил Реут. Без колебаний и жалости! А сейчас вымаливает пощаду…

Я прицелился.

— Не надо! Не надо!!! — взвыл "кабинетный юноша" (какой же я олух!), он же уверенный в безнаказанности «невидимка».

"Уничтожь его!" — приказал я себе.

Но так и не смог этого сделать. Палец, лежавший на спуске деструктора, не повиновался. Он налился тяжестью, закаменел, и я с трудом разогнул его.

Нет, не каждому дано быть палачом!

Я сунул деструктор в карман и пошел прочь. Вслед неслись истерические всхлипывания моего несостоявшегося убийцы.

12. «Агент» Гемы

Как я посмотрю в глаза Урму? Я виноват перед ним. Мои подозрения были беспочвенны и оскорбительны. Он вправе повернуться ко мне спиной…

Но не повернулся же! Уверен, что спасительным вмешательством красного «верняка» я обязан ему…

Урм встретил меня так, точно между нами ничего не произошло. Мои робкие извинения решительно прервал:

— Довольно, Фан! Я тоже вел себя не лучшим образом. Нервы на пределе. Ведь понимал, что не следует спешить! Отказ от идеалов мучителен, знаю по себе: когда-то и я был преданным лоористом. Надо было проявить деликатность, а я пренебрег ею. Хорошо, что мы во всем разобрались. Не будем же вспоминать о глупой ссоре!

Мне оставалось только пожать ему руку.

— Я слышал о том, что было у тебя с Реутом, — сказал Урм затем. — Ты счастливо отделался. Вел себя смело, но неосмотрительно. Да и зря пощадил его.

— Считашь это малодушием?

— Скорее, благородством.

— Реут получил урок.

— Вряд ли, — покачал головой Урм. — Но на некоторое время он уймется. А тебя больше не тронет, понимая, что в следующий раз живым ему не уйти.

— Я его крепко припугнул!

Урм расхохотался.

— Прости, Фан, чистая ты душа!

Мне стало стыдно.

— Красный «верняк»?

— Вы оба, — великодушно сказал Урм. — Надеюсь, ты спрятал деструктор?

— Да. Но вряд ли он мне когда-нибудь понадобится.

— Ну-ну… Впрочем, переменим тему. Что ты думаешь об эмбриональной революции?

— Бред какой-то!

— Ошибаешься, не бред. Лоор умен и вероломен. Дурак или сумасшедший не создал бы Космополис и не опутал своими догмами тебя.

Я сделал протестующий жест.

— И не только тебя, — уточнил Урм. — Лооризм эксплуатирует мечту о благополучии, счастье, всеобщем равенстве. Провозглашены великие цели, но способы их достижения безнравственны от начала и до конца. Лоор великий экспериментатор. Ему захотелось сыграть роль Бога, и он вознамерился совершить невозможное. Ты никогда не мечтал совершить невозможное, Фан?

— Я? Нет, не мечтал.

— А есть люди, для которых смысл существования — найти алгоритм невозможного, и Лоор принадлежит к их числу. Само по себе это неплохо. Да что там, великолепно! Не будь таких людей, человечество топталось бы на месте. Беда в другом: стремясь во что бы то ни стало решить свою сверхзадачу, Лоор не пощадит ни себя, ни нас.

— Скажи, Урм… — спросил я, — а разве ты не принадлежишь к таким людям?

— Принадлежу. Но моя сверхзадача не имеет ничего общего с тем, что замышляет Лоор. Я стремлюсь к воссоединению с человечеством Гемы, а он намерен уничтожить населяющих ее людей и затем снова заселить людьми. Парадокс? Ничуть. Альтернативное человечество было бы детищем Лоора. Из создателя крошечного Космополиса он превратился бы в Демиурга, который спустя поколения обретет статус Бога.

— А как же постулат о замкнутой системе, с ним покончено?

— Вовсе нет, — убежденно произнес Урм. — Лоор никогда не откажется от своей концепции. Будь его воля, он и Гему сделал бы замкнутой системой. И всю Вселенную! Коллективный интеллект гемян ненавистен ему оттого, что не приемлет замкнутости. А ведь разум не знает границ. Если бы у Вселенной были пределы, он прорывался бы сквозь них! Теперь ты представляешь, какую опасность несет в себе лооризм. Это не абстрактное учение, а программа борьбы со свободным разумом!

Я понуро опустил голову.

— Выходит, мои идеалы… Неужели я такой идиот, Урм?

— Лооризм произрастает на почве благородных устремлений, и совсем не просто разглядеть, что это сорняк!

— С красивыми цветками и завлекающим ароматом… Крепко же он меня одурманил!

— Я рад, что ты это понял, — тепло проговорил Урм.

— Так Лоор отводит эмбрионам роль полчища, которое должно захватить Гему?

— Замысел его в высшей степени коварен. Лоор знает, что победить гемян невозможно. Вот обратное не составило бы для них труда…

— Тогда все не так страшно!

— Я не договорил. Нельзя победить в открытом бою, но можно уничтожить вероломным ударом. Мало кто знает, что с прежних времен на Базе сохранился деструктор глобального действия. Перед самой катастрофой он проходил секретные испытания в космосе. Лоор сумел утаить его от Кея и Корлиса. И сейчас это варварское оружие нацелено на Гему.

— Профессор Орт? — догадался я. — Он подбивает Лоора?

— Его роль в этой авантюре не ясна, — задумчиво сказал Урм. — По-моему, Орт ведет свою собственную игру. Он выдающийся ученый, и банк эмбрионов осуществим. В других обстоятель-ствах идея искусственного этноса была бы прогрессивной, но пока что эмбрионы — десант, которому предстоит высадиться на обезлюдевшую планету! Лоор давно покровительствует Орту, однако предан ли тот "вождю и учителю"?

— А знают ли об их планах на Геме? — спросил я взволнованно.

— Знают, — после короткой заминки ответил Урм.

— Каким образом?

Он пожал плечами.

— Ты рискуешь жизнью!

— А что делать?

— Гемяне готовы к нападению?

Урм нахмурился.

— Они поразительно беспечны. Уверяют, что опасности для них нет. Они недооценивают Лоора. Но если гемяне не считают нуж-ным обезвредить его, то сделать это должны мы.

— Кто «мы»?

— Я, ты… и наши друзья.

— Значит, разговоры о вражеских происках и агентах Гемы не лишены оснований… — сказал я, скорее себе, чем Урму. — Вот уж не думал, что когда-нибудь стану лазутчиком и диверсантом…

— Нет, спасителем людей, отторгнутых от прародины, обманутых и порабощенных!

— Свобода есть осознанная необходимость, — процитировал я "вождя и учителя". — Ты прав, Урм. Знаешь, вначале я не замечал порабощения, даже был по-своему счастлив. И только когда стал задумываться…

— Увы, знание редко делает человека счастливым. Но что за прок в иллюзорном счастье? Оно всего лишь мираж. А миражи рано или поздно исчезают, Фан. Ну, пошли?

— Куда?

— К друзьям.

Не подозревал, что на Базе есть катакомбы. Возможно, об их существовании не ведает сам Лоор, хотя и был главным архитектором Космоплиса. Впрочем, не своими же руками он его строил. Нашлись люди, знавшие толк в такого рода тайных убежищах.

Вслед за Урмом я протискивался между монолитными плитами, которые загадочным образом раздвигались перед нами, спускался в полной темноте по шатким лесенкам, перепрыгивал через зияющие щели, вскарабкивался с уровня на уровень.

Когда Урм ввел меня в казавшийся заброшенным отсек, я невольно зажмурился от яркого света и, спустя минуту открыв глаза, чуть не вскрикнул от изумления: среди собравшихся здесь были красный «верняк» и… Асда.

"Верняк" по-дружески подмигнул мне, а плутовка Асда сделала вид, что ничего особенного не произошло, и, улыбнувшись, сказала:

— Садись рядом, Фан. Будем смотреть Гему!

И вот я увидел прародину…

Не перламутровый диск на экране синхронизатора, — живую планету во всей ее красоте. Я испытал шок — утратил чувство реальности, потерял представление о том, где нахожусь: под низкими сводами секретного отсека или на залитой светом Яра городской площади, среди шумной и пестрой толпы.

В стройных, светлых, не повторяющих друг друга и в то же время образующих единый ансамбль зданиях не было ничего общего с мрачными небоскребами прежней Гемы, которые я видел на картинках в старых книгах. Истинные произведения искусства, они вызывали эстетическое наслаждение…

"И ни одной машины! — отметил я с удивлением. — Ни здесь, на площади, ни на прилегающих к ней пешеходных уровнях!"

Но когда в развернувшейся перед моими глазами панораме возникли вознесенные в небо прозрачные туннели, по которым плавно и быстро скользили похожие на гусениц поливагоны, я едва не захлопал в ладоши от восхищения.

Перед катастрофой Гема достигла колоссального технического могущества. Но, судя по прочитанным книгам, техника навязывала людям образ жизни. Здесь же она не подавляла человека, а служила ему.

— Когда гемяне успели? Ведь после катастрофы прошло совсем немного времени! Нет, в это чудо невозможно поверить… — твердил я ошеломленно.

— Коллективный разум способен и не на такие чудеса, — мягко проговорил Урм.

Я нашел руку Асды и сжал тонкие пальцы.

— И ты скрывала от меня…

— Я не могла иначе, Фан, — шепнула мне на ухо она. — Ты должен был прийти сюда сам.

— Не подозревал, что у тебя могут быть секреты… — упрекнул я ее с обидой. — Был уверен, что мы — одно целое. Наивный дурак, правда?

— Никогда не считала тебя дураком. Наивным — да, но только не дураком. А секреты… Больше их нет и никогда не будет. Мы вместе во всем. И навсегда!

13. Встреча с «призраком»

Вот это новость! Асду распределили младшим лаборантом к Орту. Не знаю, радоваться или огорчаться. А Урм доволен: ему будет известно все, что там делается.

Теперь мы с Асдой видимся реже, хотя вправе зарегистрировать ячейку-семью: оба достигли зрелого возраста, занимаемся общеполезным трудом — "идейные борцы за построение замкнутого общества", как значится в наших характеристиках.

Но когда я заговорил о браке, Асда неожиданно отказала:

— Зачем нам комедия с регистрацией, Фан? Разве мы и так не принадлежим друг другу?

Неужели она ко мне охладела? По-прежнему говорит, что любит меня, но уже не мечтает о ребенке.

— Не могу понять, — сказала на днях, — что гонит к нам людей. С раннего утра очередь. Записываются заранее, ссорятся, отпихивают друг друга. Все словно помешались на эмбрионах. Иногда хочется заплакать. Убежала бы, да некуда…

От Асды мы впервые узнали об интеллект-автоматах. Они на главных ролях — отвечают за жизнеобеспечение эмбрионов, а персоналу лаборатории, даже специалистам, Орт доверяет лишь второстепенные работы.

Никогда прежде не видел Урма столь озабоченным.

— Понимаешь, Фан, для меня это новость. Ведь у нас никогда не было интеллект-автоматов. При нашей технологии ничего подобного не создать. Значит, они с Гемы. Но как оказались здесь?

— Что представляют собой эти… интеллект-автоматы? — поинтересовался я, впервые слыша о них.

— А что представляют собой «призраки», знаешь?

— Ну… Они были людьми, а после смерти сделались чем-то вроде электронных машин.

— Твое представление о «призраках» примитивно, — заметил Урм. — Правда, иного я и не ожидал. Не стану просвещать тебя, как удается сохранить человеческий интеллект после физической смерти. И не просто сохранить, а сделать по-прежнему действенным, активным, способным творить. Скажу лишь, что «призрак» это человеческая личность в особых, ею же созданных, условиях.

— Меня интересуют не «призраки», а интеллект-автоматы.

— У них два отличия от «призраков». Во-первых, они никогда не были людьми. Интеллект-автомат — синтезированная личность, но, по меньшей мере, не уступающая человеку в способности мыслить и действовать.

— А во-вторых?

— "Призраки" не могут существовать без энергии беслеровых волн, тогда как интеллект-автоматы питаются более распространенной электромагнитной энергией.

Я невольно присвистнул.

— Но если у Орта те самые интеллект-автоматы, то нужно узнать у гемян, каким образом они к нему попали.

— Так и сделаем, — согласился Урм.

Седой, массивный человек, похожий на вчерне обработанную резцом скульптора гранитную глыбу, возник чуть в стороне от нас.

— Он кто, "призрак"? — шепнул я Урму.

Видимо, человек расслышал.

— Мое имя Кей. Я, действительно, «призрак», хотя стал им совсем недавно. — Мне показалось, что он украдкой вздохнул. — Не смотрите на меня с такой неприязнью. Впрочем, когда-то я разделял ее. Более того, «призраки» вызывали во мне отвращение. Но потом я привык, а теперь и сам…

— Мы не испытываем к вам неприязни, а тем более, отвращения, — твердо сказал Урм. — Ваше имя нам хорошо известно.

— Враг номер один?

— Для Лоора, но не для нас.

Кей осмотрелся, и в его глазах, к нашему удивлению, мелькнул проблеск интереса.

— А тут мало что изменилось…

— Вы бывали здесь прежде? — удивился я.

— Бывал ли? — усмехнулся Кей. — Подойдите к ближней переборке. Проведите рукой по заклепкам. Стоп! Теперь нажмите.

Послышался щелчок, в переборке образовалось углубление.

— Засуньте туда руку. Смелее! Вынимайте!

В моих пальцах оказался цилиндрический сосуд с завинчивающейся пробкой.

— Отверните пробку и сделайте глоток.

Я вопросительно взглянул на Урма. Тот, улыбнувшись, кивнул.

Жидкость обожгла горло. От неожиданности перехватило дыхание, я закашлялся, брызнули слезы.

Кей заразительно рассмеялся. Его иссеченное глубокими морщинами лицо разгладилось, и образ робота, ассоциировавшийся в моем сознании со словом «призрак», бесследно исчез, уступив место чувству симпатии.

— Недурное доказательство, а?

— Что это? — спросил я, отдышавшись.

— Чистейший спирт.

— Но он же ядовит!

— В разумных дозах не повредит.

— Не знал, что здесь есть тайник, — удивленно проговорил Урм.

— Когда Космополиса еще не существовало, а под Базой понима-ли головную станцию, мы, космокурьеры, поддерживали связь между нею и окраинными станциями. И тут я отдыхал после полетов. Право же, не думал, что кому-нибудь удастся раскрыть тайну этого убежища. Кстати, в конце пребывания на Базе поневоле приходилось соблюдать конспирацию.

— Сейчас это делаем мы, — сказал Урм.

Кей помрачнел.

— От души сочувствую. Я решил встретиться с вами как человек, в свое время изгнанный отсюда и оттого способный лучше других понять ваше положение.

— Мы беспокоимся не о себе. Нас тревожит опасность, угрожающая Геме. Мы уже предупреждали об этом, но к нашим словам не прислушались.

— Напрасно так думаете, — возразил Кей. — Просто мы контролируем ситуацию и не усматриваем угрозы.

— Пока Космополисом правит Лоор, вы не можете предаваться благодушию. Нужно свергнуть его и уничтожить лооризм!

— Вот этого мы как раз и не сделаем.

— Но почему?! — с недоумением воскликнул Урм. — Вы же чуть не погибли из-за Лоора. Он изгнал вас отсюда, оклеветал, объявил наймитом «призраков», врагом Космополиса! Неужели сми-рились?

— Не смирился и не простил. Но разве дело в моих чувствах? Согласен с вами: концепция лооризма порочна. И все же бороться с ней нужно не силой, а убеждением.

— Кого вы собираетесь убеждать? Лоора? Запуганных «верняками» людей? Да при вашей мощи…

— Наша мощь никогда не будет использована для насилия. Кей произнес эти слова с таким достоинством, с такой сдержанной страстностью, что мне стало не по себе, словно он уличил нас в чем-то неблаговидном. Вероятно, Урм испытал такое же чувство, так как попытался оправдаться:

— Я имел в виду не сведение счетов, не акт мести, а борьбу с диктатурой! Это великая цель!

— А стоит ли она жизни хотя бы одного ребенка? Подумали вы о том, скольких жертв потребует ваша великая цель, сколько крови будет неизбежно пролито? В глазах большинства космополитян Гема и без того — средоточие зла. Представьте теперь на минуту, что ценой жизней многих космополитян мы свергли Лоора, а лооризм запретили раз и навсегда. Диктатор тотчас же превратится в мученика и героя! Нет, друзья, результаты окажутся прямо противоположными тем, которые вы ожидаете.

— Так значит…

— Вы должны расшатать лооризм изнутри, а затем повергнуть его единственной силой, которую можно считать оправданной, — силой ваших собственных идей.

— Силой наших идей? — вмешался в разговор я. — О чем вы говорите! Да на каждого из нас приходится по десятку «верняков», верно, Урм?

— Больше, Фан, гораздо больше…

— Да, вам предстоит жестокая и бескомпромиссная борьба, кивнул Кей. — И вы не обязательно победите в ней. В случае поражения Гема приютит вас, как приютила меня. Но участвовать в конфликте мы не станем. Это шло бы вразрез с нашими нравственными принципами.

— Как вы гуманны! — с горькой иронией воскликнул Урм. — Оплачете нашу гибель, приютите чудом уцелевших, если такие найдутся… И будете продолжать жить под прицелом глобального деструктора. А ведь могли бы обезопасить себя и заодно принести нам свободу!

— Никто не в состоянии освободить общество, если оно само не желает освободиться. Сделать вас "вождем и учителем" вместо Лоора, но что от этого изменится?

Урм побледнел. А я вспомнил, как, подобно Кею, заподозрил его в недостойном стремлении захватить власть. Если уж у меня, испытавшего на себе благородство Урма, могли возникнуть такие подозрения, то что можно сказать о Кее?

— Вы должны извиниться перед Урмом за незаслуженное оскорбление. Уж он-то никогда не станет вторым Лоором!

— Я вовсе не хотел обидеть вашего друга, — сдержанно произнес Кей. — А если это все же случилось, прошу извинить. К сожалению, я не нашел лучшего способа обосновать нашу точку зрения. Но ведь Лоор тоже не сразу сделался таким, каков он сейчас. Людям свойственно перерождаться, обретя власть.

— А "призракам"? — дерзко спросил я.

— В меньшей мере. Ну что ж… Будем прощаться, или хотите обсудить со мной еще что-нибудь?

— Только один вопрос, — пересилив себя, сказал Урм. — В лаборатории Орта появились интеллект-автоматы…

— Он получил их от нас.

— Это что же получается, — не выдержал я, — нас лишаете поддержки, а нашим врагам помогаете?!

— Профессор Орт крупный ученый и решает важнейшую проблему.

— Но он служит Лоору!

— Только на поверхностный взгляд.

— А разве Лоор настолько глуп, что не сообразил, откуда у Орта интеллект-автоматы?

— Он сам надоумил профессора обратиться к нам. Понимал, что иначе его замысел не смог бы осуществиться.

— И вы поддались на эту уловку?

— Так решил наш коллективный разум. Чтобы понять, почему именно, надо подняться до его интеллектуального уровня.

— Куда уж нам, — сухо проговорил Урм.

Невольно я вспомнил слова Лоора:

"Гемяне подчинены так называемому коллективному разуму, что чуждо человеческой природе. Это полулюди-полуроботы…"

И подумалось:

"Неужели Лоор не погрешил против истины?"

А Кей точно не замечал, что мы шокированы его пренебрежительными словами.

— Человеческий мозг ограничен в объеме памяти, быстродействии, числе параллельных каналов мышления. И если человечество нуждается в дальнейшем развитии, без коллективного разума не обойтись. Поверьте, решение передать интеллект-автоматы профессору Орту послужит интересам людей.

— Гемян? — скривился я.

— Людей Вселенной, — отчеканил Кей.

— И на том спасибо, — сказал Урм. — Благодаря вам мы еще раз убедились, что ждать помощи не от кого, надо рассчитывать только на себя.

— Совершенно верно, — подтвердил «призрак».

Расставшись с Кеем, мы долго стояли молча, осмысливая услышанное. Разочарование, обида, опустошенность терзали нас. К этому подмешивалось и чувство неполноценности: материализовавшись на Космополисе, Кей уже одним этим продемонстрировал свое превосходство перед нами, воспринимающими телепортацию как ирреальность, а не как результат какого-нибудь нелинейного взаимодействия волны с веществом.

— Нет, каков моралист! — нарушил молчание Урм. — Возможно, он по-своему прав, но нам от этого не легче…

Я поймал себя на мысли, что уже не чувствую за Урмом того морального превосходства, которое до сих пор подавляло меня. Даже досадую: он вел себя с Кеем не как равноправный партнер, а как назойливый проситель. Умолял о вмешательстве, уговаривал, хотя, наверное, понимал, что Кей не зря отказывает нам. Впрочем, и я делал то же самое…

14. «Сон»

Мне редко снятся сны. А если и снятся, то плоские, серые, расплывчатые. И я их моментально забываю.

Иное дело — Асда. Она иногда рассказывает мне о своих снах. Ее сны не похожи на мои. Они яркие, объемные, цветные, насыщенные действием. Мне даже завидно: по словам Асды, сон это скачок в запредельный мир, отличный от нашего, как свет Яра от тусклого свечения ламп в туннелях Космополиса.

— Мне бывает жалко просыпаться, — говорит она с сожалением, и ее сиреневые глаза мечтательно сияют.

— Но в твоем запредельном мире нет меня, — ворчу c притворной обидой.

— Неправда! Ты постоянно в моих снах. Только иной, похожий и совершенно не похожий на себя…

— Красавец, богатырь, герой?

— Дурачок, — ласково шепчет Асда. — Разве это главное?

Мне становится грустно: уж я-то никогда не буду таким, каким представляет меня в своих цветных загадочных снах моя любимая…

И вот наступила ночь, когда я впервые увидел сон, поистине сказочный при всей своей реалистичности. Но было ли это сном?

Меня навязчиво преследовал диалог с «призраком». Мысленно я то и дело возвращался к нему, придумывал все новые реплики свои и Кея. Мне все казалось, что, найдя нужные слова, я сумел бы убедить его, если бы снова представилась такая возможность. В тот вечер «разговор» был особенно долгим. Увлекшись, я с какого-то момента начал воспринимать его как реальность.

— Не внушает мне доверия твой друг, — говорил «призрак». — Опасаюсь тех, кто ведет двойную игру.

— Урм поступает так поневоле. Он вынужден жить под маской. Однажды и я упрекнул его в этом, а потом мне стало стыдно.

— Ты молод, Фан. Твой жизненный опыт невелик. Мне же есть с чем сравнивать. В истории Гемы были люди того же склада, что и Урм. Революционеры, исповедовавшие принцип: "цель оправдывает средства". Цели бывали и святыми, великими, а вот средства… В конце концов они брали верх над целями. На смену бескорыстию, приверженности идеалам приходили жажда власти, а затем стремление удержать власть, опять-таки, любой ценой. И то, что задумывалось как царство свободы, становилось всеобщей тюрьмой.

Кей говорил не тем суховатым, официальным тоном, который неприятно задел меня при нашей первой встрече, а доверительно, свободно, на «ты», словно давно знал меня и испытывал ко мне симпатию. За грубыми чертами его лица угадывалась доброта…

— Но Урм, действительно, не такой! — с жаром воскликнул я.

— Да, пока не такой. Он искренен в стремлении принести космополитянам свободу. Готов сознательно пожертвовать жизнью. Ненавидит тиранию.

— Вот именно!

— Но и те революционеры на первых порах были "не такими". Их перерождению предшествовала и способствовала "двойная игра", подобная той, что ведет Урм. Сперва с врагами, затем с друзьями и, наконец, с самими собой. Ведь любой диктатор, и Лоор не исключение, оправдывает себя "великими целями", хотя они диаметрально противоположны провозглашенным вначале.

— Значит, человек неизбежно перерождается?

— Я имел в виду людей определенного склада. Ты к ним не принадлежишь.

— Откуда вы знаете? — буркнул я смущенно.

— Мы не вмешиваемся в ваши дела, однако наблюдаем за вами.

Я рассмеялся, хотя было не до смеха.

— То-то у нас ловят агентов Гемы!

— Их как раз и нет. Мы не нуждаемся в агентах.

— Подглядываете в замочную скважину?

— Нам приходится это делать по необходимости, — признал Кей.

— Вы оправдываетесь совсем как Урм, даже его словами!

— Разве дело в словах? Своим незримым присутствием мы никому не вредим, а помочь можем.

— Не вмешиваясь? Странная помощь…

Кей опустил мне на плечо тяжелую руку, и я вздрогнул, потому что не ожидал этого от «призрака».

— Мы могли бы приобщить тебя к нашему коллективному разуму.

— Я не уверен, что нам от него будет польза.

— И зря. В нашем обществе интеллектуальный потенциал каждого сделался достоянием всех. Осуществилась мечта философов о гармонии между личностью и обществом. Равенство стало возможным!

Едва ли Кей был склонен к пафосу, но с какой же гордостью произносил он эти слова!

А мной овладел дух противоречия:

— Какое может быть равенство между глупым и умным!

— Но ведь человек не виноват, что глуп. Таким уж он родился. И умный не вправе поставить себе в заслугу свой интеллект.

— Выходит, формула "от каждого по способностям, каждому по потребностям" не так уж плоха? — спросил я с подковыркой.

— А кто говорит, что плоха? Такими-то формулами Лоор и завоевывал популярность, — парировал Кей. — Только задача эта, при всей своей привлекательности, не имеет решения.

— И у вас тоже?

— Мы избрали другой путь: уравняли способности людей.

— У одних повысили интеллект, у других понизили?

— Нет, всех подняли до интеллектуального уровня гениев.

Я был обескуражен.

— Но ведь это могло привести к всеобщей унификации не только способностей, но и вкусов, интересов, склонностей, словом, к унылому единомыслию!

— Думаешь, появились миллионы гениальных инженеров и ни одного гения-врача? — добродушно усмехнулся Кей. — Ну нет, каждый утверждает свою гениальность в той сфере, которая ему по душе. И каждый мыслит по-своему, но одинаково эффективно.

— Эффективность мышления… Это что-то новое!

— В нашем коллективном мозгу сопоставляется множество мнений, порою исключающих друг друга. Эффективность мышления состоит в их обобщении, синтезе оптимального варианта.

— И вам удается примирять непримиримое? — спросил я недоверчиво. — Или все сводится к подчинению меньшинства большинству?

Кей снова усмехнулся.

— Между прочим, чаще бывает право не большинство, а меньшинство!

— Так ведь можно оправдать Лоора и кучку его приспешников! — возмутился я.

— Диктатура не в счет, — поморщился Кей, — она-то как раз опирается на «большинство». "Да здравствует великий Лоор!" это разве выкрикивали фанатики-одиночки? Нет, я говорю о демократическом обществе. Так вот, истина озаряет сначала немногих. И лишь затем ее постигают все. Решение у нас считается принятым, если нет ни одного несогласного с ним человека.

— Но ведь споры могут продолжаться бесконечно!

— Коллективному мозгу присущ ускоренный отсчет времени. Да и спорить не с кем: в это время все объединены в сверхличность, для которой не существует вкусовщины, амбиций, упрямства. Единственный критерий — целесообразность.

— А как же мораль?

— То, что противоречит морали, не может быть целесообразным. Коллективное сознание опирается на правовые акты и этические нормы, — пояснил Кей. — Но не хочу сказать, что все у нас идеально, что мы достигли того, к чему стремимся. А если бы это произошло, то худшей беды нельзя и придумать: наше общество превратилось бы в замкнутую систему. Надеюсь, так не случится, и мы сохраним в себе вечное стремление к совершенству…

Я молчал. «Призрак» не торопил меня.

— В условиях Гемы ваш… коллективный разум… может быть, очень даже хорош… — сказал я наконец, — но нам он не подходит.

— Верно, — подтвердил Кей. — Его нужно выстрадать. К системе коллективного мышления надо прийти сознательно и добровольно. Мы вовсе не собираемся экспортировать ее на Космополис. Речь идет лично о тебе. Ты сможешь воспользоваться ею для решения ваших проблем. Ну, что скажешь?

Мое молчание затянулось, и Кей повторил вопрос в лоб:

— Ты согласен?

— Нет, — отказался я. — Спасибо за доверие, которого не заслужил и вряд ли заслужу. Я никогда не смог бы стать агентом Гемы, да и вы в этом не нуждаетесь.

— Неужели ты так меня понял? — с обидой спросил «призрак».

— А вы не понимаете, в какое двусмысленное положение я бы себя поставил, согласившись?

— Вовсе нет! Ты бы всего лишь воспользовался нашей интел-лектуальной мощью.

— Почему же вы не хотите наделить ею Урма? Я ведь тоже человек и могу пойти по стопам Лоора!

— Мы бы этого не допустили, — возразил Кей.

— Вот! — торжествующе воскликнул я. — Кого пытаетесь ввести в заблуждение? Меня или себя? Кому хотите внушить, что, войдя в коллективный мозг, я буду независим в поступках?

— Странный ты человек… — раздосадованно произнес «призрак». — Прошлый раз настаивал на том, чтобы мы вмешались, а теперь опасаешься нашего вмешательства?

Я стиснул руками голову.

— Не знаю… Ничего не знаю! Что-то мешает мне принять ваше предложение. Не могу…

— Ну что ж… Наверное, я слишком хорошо убедил тебя во вреде вмешательства… Не пришлось бы нам обоим пожалеть об этом.

— Вероятно, вы ошиблись во мне.

— Нисколько. Ты именно таков, каким я тебя представлял. Не буду уговаривать. Действительно, между вмешательством и невмешательством слишком зыбкая грань. Ты прав, мы пытались обмануть самих себя. Пытались найти лазейку, чтобы помочь вам, не поступаясь собственными принципами. Хорошо, что это лишь сон.

— Как сон?!

— Сны иногда бывают очень похожи на явь. Спи, тебе предстоит трудный день…

Сном это было или нет, но уже на следующее утро я ощутил в себе перемену. И она не прошла мимо внимания Асды:

— Что с тобой, Фан? Ты словно стал старше. У тебя взгляд умудренного жизнью человека!

Я умолчал о своем «сне». Это был секрет, которым я не мог поделиться даже с Асдой…

15. Террор

Бесследно пропал Той. Его исчезновение вызвало переполох, тем более, что вместе с ним исчезли два "верняка"-телохранителя. Думаю, здесь не обошлось без деструкции. Только кто мог на нее осмелиться, ведь речь шла не о каком-нибудь Фане, а об одном из "малых вождей"…

Допустим, Лоор решил отделаться от Тоя, как раньше от Тиса. Состоялся бы еще один показательный процесс: мол, вынашивал коварные замыслы, но их вовремя пресекли, обезвредили гнусного предателя! Лоору не было ни малейшего смысла в бесследном исчезновении сподвижника, ведь это могло быть воспринято как признак его слабости: не уберег. Но если не он, то кто? Еще один таинственный «невидимка», сведший с Тоем личные счеты? А "верняки"-телохранители, не отходившие от "малого вождя" ни на шаг и сгинувшие вместе с ним? Одиночке с ними не справиться!

Остается одно: заговор, задуманный и осуществленный террористической группой. Но откуда ей взяться?

Задал я себе этот вопрос, и сердце неожиданно сжалось: Урм, не иначе, как он!

Я спросил Асду:

— Скажи, это ваших рук дело?

Она возмутилась:

— С чего ты взял?

— Ты говоришь правду?

— Разве я тебя когда-нибудь обманывала?

— Не обманывала, но скрывала. Может, и сейчас что-то скрываешь?

— Неужели ты считаешь, что я способна на такое? — обиделась Асда.

— А Урм тебе ни о чем не говорил?

— Да нет же! Хочешь, пойдем к нему?

— Сходи сама, — предложил я. — Мне кажется, последнее время он меня сторонится.

— Выдумываешь!

— Очень может быть. А ты все-таки сходи.

Никогда я не видел ее такой подавленной.

— Как Урм мог? Как мог?! — повторяла она.

— Значит, я был прав…

— Операцию провела группа боевиков, втайне от остальных. Спрашиваю Урма: "Какое ты имел право решать, не согласовав с нами?". А он: "Время рассуждений кончилось, пора действовать!"

Возмущенный, я кинулся к Урму.

— Чего ты добьешься таким образом?

— Думаешь, мне самому это нравится? — нахмурившись сказал он. — Террор — крайнее средство, к нему прибегают, когда все остальное исчерпано. На Гему надеяться не приходится, ты же помнишь, что сказал Кей: "Рассчитывайте только на себя".

— Он еще советовал расшатать лооризм изнутри. И у нас есть организация, с помощью которой можно это сделать, не прибегая к террору.

— Я убедился, что от нее мало проку. Игра в конспирацию, пустые споры и никаких действий. Нас горстка, половина — слабы и безвольны. И на каждого, сам знаешь, добрая сотня «верняков». Рано или поздно до нас доберутся.

— И ты решил опередить события?

— А что еще делать? После разговора с Кеем мне стало ясно, что гемяне отразят нападение. Но что будет с нами? Нас попросту сотрут в пыль!

— Гемяне никогда так не поступят, — возразил я.

— Ты неисправимо наивен, Фан. Мы для них ничего не значим!

— А что может изменить террор?

— О, многое! Ты бы видел Лоора, он вне себя от бешенства!

— Ты собираешься его убить?

— Сделать это вряд ли удастся. Он очень осторожен. Окружил себя кольцом охраны. Всех, кто к нему допущен, просвечивают с головы до пят.

— Вот видишь, — жестко сказал я. — Уничтожить Лоора — руки коротки. Остальные — мелкая сошка. Убьете двух-трех, на их места тотчас усядутся другие. А "вождь и учитель" на террор ответит террором. Нет, насилием ничего не добиться. Оно лишь породит встречное насилие. В результате пострадают простые люди.

— Ты называешь это стадо людьми? — вырвалось у Урма.

— Что ты говоришь! — одернул я его гневно. — Опомнись!

— Но как еще назвать тех, кто покорно переносит унижения, мирится с рабством, готов подчиняться самым вздорным приказам?

— Люди пошли за Лоором, потому что его обещания на первых порах сбывались. Некоторые продолжают верить ему до сих пор, остальные уже не верят, но ничего не могут поделать. Допустим, тебе удастся уничтожить Лоора. Ну и что? За тобой все равно не пойдут ни те, ни другие. Ведь в их глазах ты один из выкормышей диктатора. Думаешь, космолец, который слушал твои речи, поверит, что ты враг лооризма? А в искренность твою тоже поверит?

Мне было больно говорить Урму эти жестокие слова, но и промолчать я не мог.

Казалось, он раздавлен моими доводами. Но нет, его брови упрямо сдвинулись, взгляд стал свинцовым.

— Ты прав, Фан. Ко мне не прислушаются. Следовательно, кроме террора надеяться не на что. Я вынужден поставить космополитян перед свершившимся фактом. А там — будь, что будет!

— Мое мнение ничего для тебя не значит! — воскликнул я в отчаянии. — Ты погубишь нас всех!

— Я не собираюсь тебя неволить. Однажды ты уже уходил, за-тем возвратился, теперь уходишь снова. На этот раз окончательно!

Что я мог ответить ему?

— Я готов сражаться рядом с тобой. Но это должна быть честная борьба. И я должен знать, за что отдаю жизнь. Так за что, Урм? Только без лозунгов. Хватит с меня "счастливого будущего". Что мы предложим людям сегодня? Конкретно. Простыми, доходчивыми словами!

— Что может быть конкретнее слов: "свобода, равенство, братство!"?

— Тогда объясни мне, что такое «свобода». И в чем должно заключаться «равенство», не говоря уже о «братстве». Нет, я не кощунствую. Это святые слова. Но каждый понимает их по-своему. Так убеди меня, что твое понимание единственно правильное.

— Это невозможно, Фан!

— По какому же праву ты собираешься навязать людям свое толкование «свободы», «равенства» и «братства», да еще средствами террора?

— Я перепробовал все другие средства, — холодно сказал Урм. — Мы расклеивали листовки, чтобы правда о Геме дошла до всех. Кто их читал? «Верняки» и осведомители. Пытались подсоединяться к всесвязи, — она автоматически отключалась. Остался единственный путь, и я с него не сверну. Это все, Фан. Прощай…

В ближайшие дни исчезли еще два сподвижника Лоора. По Космополису поползли тревожные слухи…

16. Начало конца

Очередной план-заказ на синтетическую пищу сокращен вдвое. С чего бы? Разъяснений, разумеется, не последовало.

По словам Асды, банк эмбрионов заполнен. Многомиллионное человечество ждет своего часа в контейнерах-криостатах под неусыпным наблюдением интеллект-автоматов.

— Какие они? — любопытствую.

Асда пытается объяснять, но, далекая от техники, делает это так невразумительно, что в моем воображении возникает бесформенное нагромождение микросхем, волноводов, шаговых двигателей, словом, отдаленное подобие робота, а не электронное воплощение человеческого интеллекта…

Между тем, поток эмбриодоноров не иссякает. Никому не отказывают, но саму операцию лишь имитируют, и это, конечно, сохраняется в тайне.

Поводов для догадок предостаточно. Самое тревожное — исчезновения людей участились. И теперь исчезают не только функционеры лиги. Не ответный ли ход Лоора?

К числу последних новостей относятся два назначения. Урм стал "малым вождем", его прежнее место занял Реут.

Попытка связаться с Урмом закончилась неудачей. По своему новому статусу он для нас недосягаем, как и секретный отсек, куда я попадал только вместе с ним: своего пропуска на Базу у меня не было. Да и о чем нам теперь говорить?

О судьбе организации ни я, ни Асда ничего не знаем; скорее всего, она распалась…

Интересно, изменились ли намерения Урма после того, как он оказался причислен к сонму вождей? Нет-нет и вспоминаются слова Кея из «сна»:

"На смену бескорыстию, самоотверженности, преданности идеалам приходит жажда власти"…

Ведь теперь Урм наиболее вероятный преемник Лоора!

Очень боюсь за Асду. Настоял на том, чтобы она окончательно перебралась в мою — теперь уже нашу! — секцию. Стараюсь не выпускать ее одну, провожаю и встречаю, когда это удается.

Асда переменилась. В ее голосе больше не звенят насмешливые колокольчики. На глаза легла тень, пригас их сиреневый блеск.

— Как все плохо, Фан! — расплакалась она вчера.

А ведь ее не назовешь излишне чувствительной.

— Ну, перестань! Ведь ничего не случилось. Мы вместе, это главное, — успокаивал я ее.

— Скоро мы расстанемся, любимый, — шептала она, покрывая мое лицо поцелуями. — Я чувствую…

У меня защемило сердце. Жизнь без Асды? Нет, это невозможно!

— Никуда ты от меня не денешься, глупышка! Я так люблю тебя! Слышишь, люблю!

Она улыбнулась сквозь слезы.

— Я знаю… Прости, любимый, нервы не выдержали. Но я справлюсь, поверь.

— Конечно, справишься! — с нарочитой бодростью подтвердил я. — Ты ведь мой маленький мужественный человечек и чаще поддерживаешь меня, чем наоборот.

Я вынул из тайника деструктор. Носить его с собой опасно, однако еще опаснее ходить без него. Тем более, что Реут наверняка не забыл унижения.

А Космополис меняется на глазах. Отлаженная, жесткая, сцементированная страхом система начала давать сбои. Во многих местах появились сделанные наспех надписи:

"Куда ты нас ведешь, Лоор?",

"Покончить с террором!",

"Хотим знать правду о Геме!"…

Не успеют их закрасить, как появляются новые, хотя на пандусах, в переходах и шлюзах — повсюду! — «верняки». По двое, по трое. В повседневной форме мышиного цвета и в обычной одежде, но и в ней безошибочно узнаваемые.

Мои вечерние прогулки прекратились: не хочу оставлять Асду в одиночестве. Да и куда ни пойдешь, обязательно натолкнешься на «верняка», на его подозрительный, злой взгляд.

На Форумной площади проходят стихийные митинги. Их разгоняют «верняки». Толпа рассеивается, чтобы через час сгуститься снова…

Еще месяц назад о таком нельзя было и помыслить! И как не похожи бурные, насыщенные эмоциями, скоротечные всплески общественной активности на чинные собрания лиги и космола с заранее написанными и утвержденными речами, предопределенными решениями!

Эх, Урм! Надо было обратиться к людям, рассказать им правду. Только еще вопрос, послушали бы они человека, запятнавшего себя в их глазах принадлежностью к верхушке лиги? Что, кроме презрения, может вызвать ренегат, еще вчера публично клявшийся в верности «идеалам», а сегодня с легкостью предающий их?! И попробуй доказать, когда ты был самим собой — вчера или сегодня?

А почему то, что не смог сделать Урм, не сделал я? Отошел в сторону, как будто меня это не касается. Убоявшись запачкаться, постыдно бежал от Кея…

Теперь я уверен, что «сон» вовсе не был сном. Молю, чтобы «чудо» повторилось. Откликнитесь, Кей, я согласен!

Но чудеса не повторяются. Звездный миг в жизни человека случается однажды. Я проморгал его и презираю себя за это…

А люди все исчезают. И ничто не может положить конец этим таинственным исчезновениям — ни патетические речи на митингах, ни настенные призывы.

На сцену вышли какие-то новые, темные силы. Несмотря на вездесущих «верняков» кое-где произошли погромы и явные диверсии. Заклинивали перегородки тамбуров, рушили автоматику. Бессмысленный вандализм? Нет, скорее продуманная акция. Кто за ней стоит — Лоор, Урм или кто-то третий?

Да, механизм "замкнутого общества" все больше буксует. Энерголиния, соединяющая завод синтетических продуктов с главным реактором, оборвана в нескольких местах. Когда починят, неизвестно. Запасов же, которые были наполовину израсходованы после того, как уменьшили план-заказ, хватит на несколько дней. А что потом?

Дело идет к социальному взрыву, и во что он выльется, никто не знает…

Размалеван черной краской самый большой монумент Лоора, перед которым я, глупый, восторженный мальчишка, когда-то подолгу стоял в благоговейном трансе. А на космольских собраниях, как ни в чем не бывало, разыгрывают прежние спектакли. Только актеров и зрителей становится все меньше и меньше.

По всесвязи выступил Лоор. Меня поразили нотки растерянности в его голосе. Он пытался придать ему твердость, говорил громче обычного, с надрывом, периодически переходил на крик, но от этих истерических срывов впечатление беспомощности только усиливалось.

Лоор не сделал ни малейшей попытки как-то проанализировать кризисную ситуацию, тем более, признать ошибки, покаяться перед людьми. Прежний набор заклинаний: сплотим ряды в борьбе с временными трудностями, в которых виноваты проклятые «призраки», но наша победа уже близка, скоро они будут уничтожены, и вот тогда…

Паранойя, маразм? А ведь раньше Лоору нельзя было отказать в изощренном уме. Одурманить народ способен лишь злой гений. А может, это в природе людей — позволять себя одурачивать, и так было от века и будет до скончания времен?

Сегодня вечером я не смог встретить Асду — допоздна задержался на энерголинии, лишний раз убедившись, что устранить повреждения в оставшиеся считанные дни невозможно. Дома ее не оказалось. Сжимая в кармане деструктор, я больше часа носился по пустынным переходам. Шарахался от «верняков», заглядывал во все уголки, звал:

— Асда! Асда!

С колотящимся сердцем вернулся домой, она там. Не сдержавшись, накричал на нее. Асда расплакалась, стала объяснять, что ее задержал Орт, которому вдруг понадобилось скорректировать режим криостатов.

— При чем здесь ты? Этим же занимаются интеллект-автоматы!

— Не буду же я спорить с профессором…

— Он тебя обхаживаает, а ты и рада!

У Аcды задрожали губы.

— Вот видишь, Фан, ты уже груб со мной. Как все изменилось, какой ужас нас ожидает!

— Но мы сами хотели изменений.

— Кто ожидал, что они будут такими! Знаешь, Фан, я начинаю думать, что мы ошибались. Космополис и демократия несовместимы. Чего добился Урм, расшатав систему? Террор обернулся против нас.

— Я предупреждал его, что так произойдет!

— Да, наступил хаос. Все рушится. Мы же гибнем, неужели не понимаешь?

Мне стало жутко. Мои необдуманные слова вызвали реакцию, которую я не мог предвидеть. А может, они просто вынесли наружу глубинный поток депрессии, именно в этот миг переполнивший душу Асды?

— О чем ты, родная моя? Еще немного, и ты скажешь, что Лоор — великий вождь!

Она качнула головой.

— Уже не великий. И не вождь. Но не был ли он таким, когда бросил вызов силам природы, создав искусственную планету и обеспечив нас возможностью жить? Что было бы с нами, если бы не Лоор?! Сейчас я вижу, что относилась к нему предвзято. Борясь с ним, мы заведомо стремились в тупик…

— Очнись, любимая! — закричал я в смятении. — Не ты ли открыла мне глаза на сущность лооризма? Не ты ли насмехалась над моей наивностью? Вспомни, что ты говорила: "Лоор — преступник, а его учение — бред!"

Асда опустилась передо мной на колени.

— Прости меня, Фан… Я так виновата перед тобой!

Я поднял ее, начал укачивать, словно ребенка. Она высвободилась из моих рук.

— Да, у Лоора были ошибки. Но при нем мы хотя бы жили без страха за будущее.

— Ты говоришь "при нем", но он же никуда не делся!

— Прежнего Лоора нет, и не уверяй, что это не так. Система распадается, погребая нас под обломками!

Я прижал ее голову к груди.

— Тебе надо отдохнуть. Все не так плохо, уверяю тебя!

— Не заблуждайся, единственный мой… Это начало конца!

17. Катапульта

Разнесся слух: убит Лоор. Убийца, бывший "малый вождь" Урм, схвачен. Новый вождь Космополиса… Реут!

Я не доверяю слухам. Но на сей раз сомнений не было: Урм давно замышлял убить Лоора, только не представлялось возможности. Но, по-видимому, его недавнее повышение притупило бдительность «верняков». Или и на них подействовал всеобщий хаос?

— Не Урм убил Лоора, — твердит Асда. — Это сделал Реут, поверь мне! Он рвался к власти, будь она проклята! А одновременно с Лоором избавился от Урма, которого ненавидел всеми фибрами своей мерзкой душонки! Спасайся, любимый мой, ты — следующий…

Итак, Урм в беде. Что ему грозит? Деструкция? Нет, скорее, судебный фарс и «изгнание»: ведь в нашем «гуманном» обществе смертной казни не существует. Деструктировать из-за угла сколько угодно, однако по суду ни-ни!

Конечно, учитывая "невиданную тяжесть преступления", могут ввести чрезвычайный закон, имеющий обратную силу, но вряд ли при нынешней панической неразберихе до этого дойдет… Впрочем, гадать бессмысленно. Тем более, что помочь Урму я все равно не в состоянии.

Плохо, что слух не миновал Асду, усугубив ее нервное расстройство: в случившемся она винит… себя!

— Если бы я не покинула Урма в такое время… Если бы сумела ему внушить, что только доброта может всех нас спасти, что зло отвратительно, с какой бы целью его ни причиняли… Зачем я ушла?

Видно, и мои нервы порядком сдали.

— Если Лоора убил не Урм, а Реут, то что бы от этого изменилось? И почему ты упорно говоришь «я», а не «мы»?

— Ты ни в чем не виноват!

— Можно подумать, что виновата ты. Но Урм сам отвечает за свои поступки. Разве мы не предостерегали его? Я тоже ненавижу Лоора и все же…

— Ненависть… Это я смутила твою душу. До нашей встречи ты боготворил Лоора. А я смеялась над тобой! Прости меня, Фан! Прости…

На следующий день по всесвязи выступил Реут. Стандартный набор кликушеских штампов: подлый враг, втершийся в доверие к вождю, убийца, подосланный «призраками», гнусный клятвопреступник. Все, как один, клеймим позором… многочисленные требования суровой кары… заслуживает деструкции… приговорен судом к «изгнанию»…

И насчет знамени, подхваченного из разжавшихся рук вождя, не забыл упомянуть Реут, и о своей исторической роли, решимости очистить Космополис от скверны, вернуть в лоно лооризма его блудных сыновей и дочерей.

* * *

Уже не толпы, как бывало в таких случаях, а жидкие людские ручейки потянулись к площади перед отсеком катапульты, где будет разыгран последний акт драмы Урма. Пришли и мы с Асдой…

Я уговаривал ее остаться дома, но тщетно.

— Мой долг проводить Урма, — наотрез отказалась она. — А ты не ходи, тебе нельзя там показываться…

Но как я мог оставить ее одну?

В полуобморочном состоянии, без кровинки в лице, стояла моя любимая посреди площади…

Сквозь оцепление «верняков» увидели мы скорбную процессию. Урм шел, как всегда высоко держа голову. Увидев нас в немногочисленной толпе, он улыбнулся:

"Спасибо, друзья, что вы здесь!"

— Мы любим тебя! — рванувшись из моих рук, крикнула Асда.

Пружина «верняков» угрожающе распрямилась, оттеснив нас к щитам арматуры.

Я подумал, что за этими щитами начинается межзвездный вакуум, готовый поглотить отважного человека, который не побоялся дать бой системе зла и бесправия. И пусть я по-прежнему не согласен с его методами и моралью, Урм заслуживает восхищения. В то время, как я беспомощно философствовал, он действовал!

Позади конвоиров, сопровождавших Урма, шла группка людей. Среди них был Реут. Какое же торжество читалось на мучнистом лице «невидимки»! Наконец-то он избавился от соперника, которому так унизительно и мерзко завидовал, сознавая его превосходство — превосходство таланта над посредственностью…

Реут — вождь! Большую нелепость трудно представить… Только над чем ему доведется властвовать?!

Двое конвоиров взяли Урма за локти, тот стряхнул их руки:

— Я сам.

И одним движением натянул на себя «погребальный» скафандр. До чего же он был красив в этом мрачном одеянии, словно заранее пригнанном по его фигуре!

Обведя все вокруг долгим взглядом, Урм шагнул к распахнутой двери в отсек катапульты.

В этот момент откуда-то сверху раздался громовой клич и огромное красное тело метнулось в гущу «верняков». Среди них возникла паника, никто даже не помышлял взяться за излучатели, настолько это было неожиданно.

Я вспомнил свое чудесное спасение. История повторяется?!

Видимо, об этом же подумал Реут. Он плюхнулся на пол и с ловкостью, которую трудно было заподозрить при его жирном теле, пополз в нашу сторону по плитам палубы. Неподалеку от нас «невидимка» приподнялся, и я увидел в его руке деструктор.

— Стой, негодяй! — закричал я, но было поздно.

Вокруг богатыря в красном возникло уже знакомое облако. Казалось, он вот-вот разорвет его, сбросит с себя… Напрасная надежда!

Прощай, красный «верняк», мой спаситель…

Разбежавшиеся конвоиры, опомнившись, окружили Урма. А Реут, нацелив мне в лоб жерло деструктора, нажал на спуск.

У меня не оставалось времени даже подумать о неизбежной смерти, но. ничего не произошло: видимо, заряд деструктора оказался полностью израсходованным, теперь в руках у Реута была безобидная железка. Несколько секунд он смотрел на нее с недоумением, затем отбросил, завопив:

— Тэ-эк! Держите его! Он из банды Урма!

И тогда я выхватил свой деструктор…

Надо было видеть, как изменилось лицо Реута! Мгновенье, и он начал бы канючить:

"Ну что ты, Фан, я же пошутил, я не хотел сделать тебе ничего плохого!"

Но я не дал ему этого мгновенья.

За моей спиной отчаянно закричала Асда:

— Беги, Фан! Беги, любимый!

Как будто мне было куда бежать…

"Верняки" схватили меня и, осыпая бранью, впихнули в «погребальный» скафандр. А затем, вслед за Урмом, затолкали в отсек катапульты…

— Это еще не конец, — услышал я сквозь гермошлем его приглушенный голос. — Встретимся на Геме. Может быть, «призраками», но встретимся!

Хлопок катапульты, удар в спину, тошнота, и перед глазами заплясали сверкающие полосы…

Я беспорядочно падал на Гему.

Инстинктивно разбросав в стороны руки и ноги, мне удалось стабилизировать падение. Теперь Гема была подо мной, — серебристое блюдце, расписанное прозрачными блеклыми красками. Оно будет постепенно увеличиваться, и около десяти минут я смогу им любоваться. А потом… Впрочем, наверное, лучше умереть от удушья, чем сгореть заживо в плотных слоях атмосферы!

Бедная Асда, трудно ей придется…

Вспомнился ее горячечный шепот:

"Скоро мы расстанемся, любимый. Я чувствую!"

Как всегда, она оказалась права. А ведь так мечтала о ребенке. Я даже делал вид, что ревную:

— Ты станешь любить его больше, чем меня!

Асда всерьез успокаивала:

— Я назову его твоим именем. У меня будут два Фана, и оба одинаково любимые.

Теперь у нее не будет ни одного Фана…

Осторожно поворачивая голову, я попытался разыскать среди звезд Урма, но так и не смог. Зато увидел… Космополис! И он показался мне таким волшебно красивым, таким изящным и совершенным, что я застонал от нахлынувшего отчаяния.

Я следил за ним взглядом, решив, что до последнего мига не взгляну больше на Гему. Космополис удалялся от меня, медленно вращаясь вокруг оси. Он прыгал в поле зрения при каждом моем неловком движении. Несколько раз я терял его из вида, и мне становилось страшно: вдруг больше не увижу!

Но он возникал вновь на фоне звезд, сияющий призрачным светом, потерянный для меня безвозвратно.

Жить оставалось минуту-две, когда вращение Космополиса замедлилось… или это мне показалось? Но вот за ним возник сноп огня.

"Включили двигатель!" — ворвалась догадка.

При мне его не запускали ни разу: орбита Космополиса не требовала коррекции…

Объяснение могло быть только одно: на моих глазах планета Лоора сошла с орбиты и двинулась во вселенскую глубь, прочь от Гемы, сквозь частокол звезд и нервущуюся паутину гравитационных полей…

Прощай, Космополис!

Прощай, Асда!

Прощай, жизнь!

18. Через год после его смерти

(послесловие к первой части)

Звуки легких шагов разнеслись по туннелю. Молодая женщина с запавшими сиреневыми глазами несла штатив, в котором поблескивали пробирки. На пути распахнулась дверь отсека, стремительно вышел невысокий, полный мужчина. Они столкнулись. Женщина выронила штатив. Послышался звон стекла.

— Асда, Асда! — укоризненно проговорил мужчина. — Нельзя же так! Вы ходите, точно сомнамбула, ничего и никого не замечая. Сочувствую вашему горю, но сколько можно? Не вы одна потеряли близкого человека. Прошел год, пора бы утешиться!

По щеке женщины скатилась слеза.

— Ну, ладно! В конце концов, мы оба виноваты. Могло быть и хуже. Разбилось всего три пробирки. Это триста человек. Не так уж и много.

— Я не считаю эмбрионов людьми, иначе теперь не смогла бы жить!

— И все-таки они люди, — с несвойственной ему мягкостью сказал Орт.

— Миллионы пробирок с эмбрионами не стоят одного младенца, — возразила Асда.

Орт властным движением привлек ее к себе, но она резко отстранилась.

— Опять вы за свое!

— Неужели я не заслуживаю любви?

— Только не моей!

— Даже ради нашей великой цели?

— Узнаю слова Лоора, — резко сказала Асда.

— Я не разделял взглядов покойного вождя.

— Однако служили ему!

— Нет, это он, сам того не подозревая, служил мне! — надменно произнес Орт.

— Но ведь именно Лоор собирался заселить эмбрионами Гему!

— У меня был другой замысел. И он успешно осуществляется. Как видите, я вовсе не марионетка в руках диктатора, скорее наоборот.

— Чего это стоило! — нахмурилась Асда. — Из-за вас погибли десятки тысяч людей.

— А как бы мы их прокормили сейчас? Поверьте, то, что произошло, крайне огорчило меня.

— Огорчило? И тем не менее…

— Этого требовал эксперимент.

Гримаса отвращения пробежала по лицу Асды.

— Ради эксперимента вы убили бы родную мать. И еще хотите, чтобы я вас полюбила?

— Ради великой цели я не пощадил бы себя. Кстати, гемяне об этом знали.

— Не хотите же вы сказать, что действовали с ведома гемян?

— Они заинтересованы в моем успехе, хотя предпочитают не говорить об этом во всеуслышание. Исходя из своих высоких моральных принципов, — усмехнулся Орт. — А возможно, их коллективный разум пришел к выводу, что в данном случае цель оправдывает средства.

— Самая великая цель не оправдает столь гнусные средства! презрительно проговорила Асда.

— Что вы о ней знаете? — с убежденностью в своей правоте сказал Орт. — Если бы цивилизация Гемы погибла, а так чуть было не случилось, Вселенная, быть может, лишилась бы главного из своих богатств — разума. Самопроизвольное зарождение мыслящей материи… Когда и где оно повторится, ответьте мне!

— Не представляю…

— И никто не представляет. Так вот, я пришел на помощь природе в распространении разума. Пройдут годы, мы умрем, а эмбрионы будут жить. Их судьба доверена интеллект-автоматам, для которых коллективный мозг гемян выработал совершеннейшую из программ. В ней заключена мудрость нашей цивилизации. И как только будет найдена подходящая планета…

— Вы присвоили роль Бога?

— Бог, Демиург, Всевышний… Слова, придуманные людьми. Я же ученый, и этим все сказано… Итак, вы по-прежнему не согласны?

— И никогда не соглашусь, — твердо сказала Асда.

Орт поморщился.

— Не спешите говорить: «никогда»! Вы ведь мечтали о ребенке…

— Уже не мечтаю.

— Зато мне нужен сын. Помощник и единомышленник. Человек, который продолжит дело моей жизни. Как видите, наши интересы совпадают. А значит, мы можем стать партнерами. Что же касается любви… Я обходился без нее и как-нибудь обойдусь в дальнейшем.

— Нет!

— Я не бросаюсь словами, — со скрытой угрозой произнес Орт. — Будет по-моему, запомните это…

1. Сверхчеловек

Они выглядели полной противоположностью: гибкая светловолосая девушка и могучий, хотя и стройный, юноша с мускулистым торсом, массивной шеей и нарочито медлительными движениями. Но, вместе с тем, великолепно дополняли друг друга, словно природа обозначила ими границы щедрого на вариации спектра человеческой индивидуальности: с одной стороны — предел женственности, с другой — мужественности.

— Догоняй, Фан-Орт! — задорно кричала девушка, перебегая от дерева к дереву. — Что, не получается?

Кроны деревьев перебирал легкий ветер, и блики рассеянного света то собирались в бесформенные пятна, то рассыпались брызгами, а листва казалась еще одной участницей извечной непритязательной игры.

— У меня получается все! — с юношеской самонадеянностью пробасил Фан-Орт.

— Хвастаешь, опять хвастаешь! — подтрунивала девушка, откровенно любуясь другом.

— Смотри, Орена!

Не сходя с места и без видимых усилий он сделал сальто назад, еще одно, затем двойное сальто. Мускулы на его обнаженных руках и груди бугристо перекатывались под бронзовой кожей, как приводные рычаги доведенного до совершенства механизма.

Но вот его движения вновь стали замедленными, позы скульптурными. Этот переход от динамики к статике, от действия к паузе как бы специально давал время оценить уникальное сочетание мощи и красоты.

И Орена застыла, завороженная, но через мгновение встрепенулась, и вновь ее тонкая фигурка замелькала между деревьями.

— Что же ты? Лови!

Фан-Орт рванулся, и деревья словно расступились.

— Пусти, сумасшедший, — забилась в его объятиях девушка, не очень, впрочем, стараясь высвободиться. — Ты же меня задушишь!

— Всего лишь поцелую, — подхватил ее на руки Фан-Орт. Разок, ладно?

— Ну все… Хватит… Ты же сказал: «разок», а сам?

— До каких пор терпеть? — капризно спросил Фан-Орт.

Сейчас он был похож на избалованного ребенка, который не привык, чтобы ему отказывали.

Орена выскользнула из его рук, расправила смявшееся платье.

— Ты же помнишь… Пока нам нельзя… Ну, успокойся…

— Я тебя люблю, ты меня любишь, так в чем же дело?

— Сам знаешь, милый. Потерпи еще немного. Думаешь, я не хочу этого?

Фан-Орт лег навзничь в траву. Орена присела рядом.

Вечерело. В дымчато-голубом темнеющем небе висели перламутровые облака. Яр скатывался за горизонт раскаленным чугунным шаром, а по обе его стороны расползалось малиновое марево.

— Хорошо-то как, — мечтательно сказала Орена. — Мы вместе, что тебе еще?

— Спрашиваешь, — проворчал Фан-Орт.

— Не хочется возвращаться, но надо. Нам пора.

— Уже? Вот так всегда. Одно лишь расстройство!

Синхронным движением оба провели рукой по лбу, будто стирая паутину. И враз исчезли деревья, мелькание бликов сменилось ровным рассеянным светом, пространство сузилось, замкнулось, шорох листвы сменился приглушенно-назойливым гудением серводвигателей.

— Фу, устала, — гомолог Орена сняла с головы матрицу биотоковых датчиков. — Даже вспотела немного. Не кажется ли тебе, милый, что мы начали злоупотреблять вылазками на природу?

— Вовсе нет, — возразил астронавигатор Фан-Орт. — Тем более, что это и не природа вовсе, а псевдоприрода!

— Какая разница!

— Я не могу забыть, что природное окружение, типичное для Гемы, предусмотрено программой психологической устойчивости. Для нас придумали мир иллюзий. Но не все по силам психологам! Можно, воздействуя на мозг, вызвать мираж, не отличимый от действительности, — воспроизвести зелень, запахи, шум ветра, дождь, раскаты грома. Можно, наконец, подделать восход Яра. Но просторы планеты, беспредельность неба все равно не поддаются имитации. Нас поместили в роскошную позолоченную клетку. Мне в ней душно!

— Я бы не удивилась, если бы это сказал гемянин, — улыбнулась Орена. — Возможно, он испытал бы приступ ностальгии, попав в нашу «клетку». Но мы же в ней родились. Псевдоприрода окружала нас с младенчества, настоящей природы мы не знаем.

— А если бы мы появились на свет не двадцать, а тридцать лет назад, ну как этот… задохлик?

— Ты имеешь в виду Эрро?

— А кого же еще? — пренебрежительно поморщась, произнес Фан-Орт.

— Ты несправедлив к нему. Он хотя и старше, но мудрее любого из нас.

— Мудрее? — возмутился Фан-Орт. — Да вся его мудрость почерпнута из книг! Старых, полуистлевших книг. И где он их только раскопал?

— Не будем спорить, — примирительно сказала Орена. — В одном с тобой согласна: Эрро в душе остается космополитянином. Вот кому псевдоприрода должна казаться чуждой! Возможно, ностальгию вызывают у него катакомбы старого Космополиса…

Фан-Орт насмешливо фыркнул.

— Да этого «мудреца» туда насильно не загонишь! Целыми днями что-то строчит!

— А ты бывал в катакомбах?

— Мне там нечего делать. Космополис — прошлое, не заслуживающее того, чтобы о нем вспоминали. Впрочем, и настоящее не лучше — безымянный сфероид… Клетка, в которой мы оказались не по своей воле!

— Не будь таким пессимистом!

— Завидую тебе, Орена. Ты можешь приспособиться к любым условиям. Я же на это органически не способен…

— А кто говорил: "У меня получается все"?

— Все, кроме нудного выжидания, бесцельного времяпровождения!

— Сейчас ты сам себе поставил диагноз. Займись настоящим делом, и вылечишься.

— Настоящим делом… А где оно?! — едко проговорил ФанОрт. — Я астронавигатор и, смею думать, хороший. Но курс прокладывают интеллект-автоматы, а мне остается только наблюдать и соглашаться.

— Они делают что-то не так?

— На первый взгляд, к их действиям не придирешься. Но если вдуматься, то все у них до отвращения правильно.

— До отвращения… правильно? — с изумлением повторила Орена. — Не понимаю тебя, Фан-Орт. Ты выражаешься слишком заумно.

— Как бы тебе объяснить… Интеллект-автоматы обладают гигантским потенциальным быстродействием. Однако они его не используют. В решениях неоправданно медлительны и осторожны. Не признают даже малейшего риска.

— Ну и чудесно!

— Не вижу ничего чудесного. Разумный риск необходим в любом деле!

— Утверждение по меньшей мере спорное. Но даже если ты и прав, то все равно ничего не изменить. От нас это не зависит.

— Вот-вот, — подхватил Фан-Орт. — Мы вроде пешек, тебя не возмущает такая несправедливость?

— Давай переменим тему, — уклонилась от ответа Орена. Неужели ничего больше тебя не интересует? Есть же спорт, искусство, интеллектуальные игры…

— Пустая трата времени!

— Придумай еще что-нибудь. Эрро говорит: была бы голова, а проблема всегда отыщется!

— Нашла, кого слушать!

— Опять! — укоризненно произнесла Орена. — Нехорошо так предвзято относиться к товарищу! Знай же, что я полностью с ним согласна и, как видишь, не сижу без дела. Иначе с ума можно сойти! Кстати, спасибо, что напомнил. Навещу-ка свое хозяйство…

— Чего ты так торопишься? — попытался удержать ее ФанОрт.

— Я не надолго. Только взгляну и вернусь. Хочешь пойти со мной?

— Не стоит. Подожду тебя здесь.

Фан-Орт, насупившись, проводил Орену глазами, потом перенес взгляд на экран светозара. Перед ним на фоне черного бархатного неба холодно и отрешенно сияли звезды.

Дурное настроение часто посещало молодого астронавигатора. В такие часы он испытывал томление духа, неудовлетворенность бескрылым существованием. Эти чувства нестерпимо противоречили его вере в свое особое предназначение.

Увлекшись Ореной, Фан-Орт на некоторое время заново обрел полноту жизни. Обрадовался тому, что способен влюбиться и что нашлась девушка, достойная его любви.

Орена, казалось, ответила ему взаимностью. Но ее любовь более походила на дружбу, а способностью дружить он, будучи от природы индивидуалистом, не обладал даже в малой мере. И вскоре чувство недовольства бытием возникло вновь, став даже еще более острым…

Когда, чуть запыхавшись, Орена опустилась в креслице, Фан-Орт спросил со скрытой иронией:

— Надеюсь, с твоими подопечными эмбрионами все в порядке?

— Да.

— Какой же смысл было идти?

— Чтобы убедиться в этом.

— Не доверяешь интеллект-автоматам?

— Ну что ты, после твоих слов…

— Смеешься? Думаешь, я против них? Смотря в чем… Ухаживать за эмбрионами — здесь им нет равных. Нуль с девятью девятками после запятой, такова вероятность того, что интеллект-автомат не допустит ошибку. А твоя надежность максимум три девятки!

— Свою надежность ты тоже определил? — обиженно поинтересовалась Орена.

— Конечно. Семь девяток, — с гордостью сказал Фан-Орт.

— Всего-навсего?

— По-твоему мало? Знаешь, чего это стоило? "Я сделаю из него сверхчеловека любой ценой!" — кричал отец, когда мама за меня заступалась. Мне вводили синтогормоны, облучали сигмаквантами.

— Но сверхстимуляторы смертельно опасны! — ужаснулась Орена.

— То же самое говорила мама. Но отец ее не слушал.

— Они… любили друг друга?

— Любили? Профессор Орт не был способен на это чувство.

"Наш брак — чисто деловое предприятие!" — подчеркивал он. А мама… В ее жизни была какая-то трагедия… Отца она с трудом выносила, это уж точно.

— А тебя… любила?

— Мне кажется, да. До сих пор помню, как прижимала меня к себе и шептала:

"Бедный мой Фан… Что он с тобой делает! Какую ошибку я совершила… Прости меня, Фан, родной мой…"

— Так ты Фан или Фан-Орт?

— Мое имя — результат неладов между мамой и отцом. Мама хотела назвать меня Фаном, а отец пожелал дать мне свое имя. Вот в конце концов и получилось: «Фан-Орт».

— Я слушала лекции твоего отца, — задумчиво сказала Орена.

— По анатомии генов? Это его конек!

— Он производил впечатление сильной личности.

— Еще бы… Отец считал себя сверхчеловеком и хотел, чтобы я стал таким же. "Я сделаю из тебя свое продолжение!" — эта фраза врубилась в мою память. При всей своей занятости он уделял мне массу времени. Но не как сыну… Я ни разу не слышал от него ласкового слова. И все же я ему благодарен несмотря ни на что: он добился своего, хотя я вовсе не желал быть его продолжением.

— Выходит, ты… сверхчеловек? — скептически спросила Орена.

— Это так, — подтвердил Фан-Орт.

— Не люблю хвастовства! — рассердилась девушка. — Какая в нем нужда? Я и так знаю, что ты умен, ловок и… красив, — добавила она с обезоруживающей прямотой. — И другие это знают. Но хвастовство отталкивает от тебя людей. Смотри, останешься один…

— И ты тоже от меня отвернешься?

— Я — нет.

— А на других мне плевать. Вот увидишь, они пойдут за мной. Отец говорил, что толпа всегда устремляется за самым сильным, самодовольно проговорил Фан-Орт.

— Слово отца для тебя по-прежнему закон!

— Я восхищаюсь профессором Ортом как личностью, а как отца ненавижу. Он лишил меня детства! Ненависть и благодарность… Как видишь, эти два чувства могут сочетаться. Да, именно так: восхищение, благодарность и жгучая ненависть!

— Бедный! — сочувственно сказала Орена.

— Если кто и ласкал меня, то одна лишь мама. А с отцом мы были чужими. Меня подавляли его жестокость и превосходство в интеллекте, которое он подчеркивал при любом более или менее подходящем случае. Впадая в раздражение, кричал:

"Проклятые гены! Весь в мать, такой же безмозглый!"

— Вот уж неправда!

— Спасибо, — признательно кивнул Фан-Орт. — Отец был несправедлив к маме. Более умной женщины я не встречал… Ты на нее похожа!

— Я этому рада, — смутилась Орена.

— В конце концов я сумел себя превозмочь. Профессор Орт добился своего и даже заразил меня величием своей цели. Но вот сейчас я недоумеваю: ради чего он со мной возился, к чему готовил? Быть придатком автоматов унижает мое человеческое достоинство!

— Сверхчеловеческое, — не удержалась Орена.

— Не иронизируй, — вспыхнул Фан-Орт. — В ранг людей возведены у нас интеллект-автоматы, мы же в положении машин, притом законсервированных до лучших… или худших?.. времен.

— Ты неправ, Фан… Можно, я буду тебя так называть? Нам отведена очень важная роль. Мы сопровождаем будущее человечество в качестве гарантов.

— Гарантов чего?

— Того, что эмбрионы станут достойными людьми.

— И как ты себе это представляешь? — усмехнулся Фан-Орт.

— При всей надежности интеллект-автоматов именно мы отвечаем за успех дела. Твой отец называл нас жизнетворцами.

— Красивые слова, рассчитанные на глупцов. Профессор Орт презирал вас, а жизнетворцем считал одного лишь себя!

— Прости, Фан, это в тебе говорит твоя ненависть. — Орена вздрогнула, почувствовав толчок. — Что-то случилось!

— Ничего особенного. Коррекция траектории. Интеллект-автоматы включали маневровый двигатель.

— Зачем?

— А я знаю? — со злостью сказал Фан-Орт. — Они с нами советуются? Ставят гарантов в известность о своих решениях?

— Но ты же сам…

— Что «сам»? Я должен идти к ним на поклон? Униженно просить, чтобы растолковывали несмышленышу каждый свой шаг? Не дождутся! Я не хуже их разбираюсь в астронавигации!

— И все же обратись к ним, — посоветовала Орена.

— Ни за что! Это они должны обратиться ко мне! — отрезал Фан-Орт.

— Тогда работай параллельно с ними, чтобы предвосхищать и контролировать их действия.

— Хочешь, чтобы я стал тенью интеллект-автоматов?

— Разве осуществлять контроль — значит быть тенью?

— Еще раз повторяю: они не допускают ошибок и не рискуют. Даже когда риск оправдан и ускорил бы поиски. Я не приемлю этой «безошибочной», а на самом деле трусливой стратегии.

— Но она ведь заложена в их программу коллективным разумом гемян.

— А я не уверен в разумности этого «разума», — запальчиво возразил Фан-Орт.

— Ты знаешь, что надо делать? — спросила Орена.

— Знаю. Я предлагал им!

— А они?

— "Информация принята к сведению". И ни слова больше. Ну как доказать им свою правоту, если они не желают ни обсуждать, ни, тем более, спорить!

— Попробуй еще раз.

— Бесполезно! Это же тупые, упрямые электронные машины. Они все равно сделают по-своему!

Орена взглянула на друга с сожалением.

— Ты сгущаешь краски, Фан. Впрочем, поступай, как считаешь нужным. А я пойду поработаю. Со мной интеллект-автоматы почему-то более общительны. Ну, до вечера!

Фан-Орт остался в одиночестве. Невидящим сосредоточенным взглядом смотрел на экран светозара и думал о том, что у Орены завидный характер: она умеет впрячься в работу, которую вовсе незачем делать, искренне считает ее полезной, хотя в действительности это такая же иллюзия, как псевдоприродное окружение, придуманное для них чудаками-психологами.

"Сходить в видеотеку? — мелькнула вялая мысль. — А может, вызвать на интеллектуальную дуэль электронного мыслителя? Раньше я неизменно побеждал, а в последнее время проигрываю… Однообразно, скучно, вот и проигрываю… А что если подкачать мышцы на биотренажере? Но сколько можно? Одно и то же каждый день. И повторяется с унылым однообразием. О чем ни подумаешь, все было, было, было… Орена советует заняться творчеством. Но могу ли я уподобиться старику Эрро? Да и что такое творчество в наше время, когда существуют интеллект-втоматы? Они отняли у нас все, кроме естественных отправлений. Но мы не животные…"

Углубленный в мрачные мысли, брел Фан-Орт по той части бывшего Космополиса, которая ныне стала жилой зоной сфероида. Она составляла лишь около сотой доли его объема, еще меньше зани-мали хранилища эмбрионов и инкубаторы для их последующего созревания. Там сейчас находилась Орена… Большая же часть сфероида включала в себя оставшиеся в наследство от Космополиса лабиринты переходов, шлюзы, отсеки, пустовавшие крошечные каюты…

Обитатели сфероида прозвали этот чуждый параллельный мир «катакомбами». Был он практически неподвластен людям, здесь господствовали интеллект-автоматы.

"Катакомбы" напоминали кровеносную систему, в которой роль сердца играл реактор ядерного синтеза. Здесь же располагались двигательные установки и комплексы, обеспечивающие жизнедеятельность людей и сохранность эмбрионов.

Трудно было представить, что в чреве Космополиса когда-то обитали десятки тысяч человек. Конечно, в сравнении с Гемой, которую населяли миллиарды, это была капля. Но капля предельно концентрированная и замкнутая со всех сторон колоссальным давлением. Оно-то и привело к взрыву, испарившему «каплю» и забросившему рукотворный спутник Гемы в невообразимые дали Вселенной.

Входов в «катакомбы» было несколько. По случайности ФанОрт оказался у одного из них. И непроизвольно вспомнил вопрос Орены: "А ты бывал там?" Этот вопрос, от которого он тогда, не задумываясь, отмахнулся, теперь внезапно сработал, как запоздавший взрывной запал, и натолкнул его на неординарный и еще минуту назад немыслимый авантюрный поступок: проникнуть в царство интеллект-автоматов, встретиться с ними лицом к лицу.

Ни правила, ни этические нормы не препятствовали этому. Скорее всего, от непосредственного общения удерживала традиция самоизоляции, то ли заложенная коллективным разумом гемян, то ли сложившаяся сама собой. Она равно устраивала обе стороны — и людей, и интеллект-автоматов. Так или иначе, но бок о бок сосуществовали две обособленных, хотя и взаимосвязанных, цивилизации. Общение между ними происходило исключительно через компьютерные модемы, обеспечивающие двухсторонний поток информации. Как правило, люди спрашивали, а интеллект-автоматы отвечали, — корректно, но не вдаваясь в подробности.

Не один лишь Фан-Орт относился к интеллект-автоматам с неприязнью. Но у большинства она оставалась приглушенной, стертой, словно застарелая простуда. В ее истоках все то же уязвленное самолюбие, но редко кто им не поступался: ведь именно интеллектавтоматам обитатели сфероида были обязаны удобствами и разнообразием псевдоприроды. Электронные «ангелы-хранители» не только заботились о людях и эмбрионах, не только прокладывали путь через "минные поля" космоса, но и избавляли людей от обременительной обязанности принимать решения, а значит, и нести за них ответственность.

В душе Фан-Орт не мог не сознавать, что без интеллект-автоматов замысел отца был бы заведомо обречен на неудачу, не мог не преклоняться перед ними, но в то же время не мог и признать за собой это позорное, унизительное преклонение. Двойственность отношения к интеллект-автоматам, которую он изгнал из сознания в подсознание, делало его особенно нетерпимым к мнимому пренебрежению с их стороны…

И вот он впервые погрузился в чуждый ему мир — мир сварных швов, заклепок и болтовых соединений, гулкого железа и прогорклых запахов машинного масла… Этот мир оказался столь архаичным, что напрашивался выбор: или счесть его всего лишь театральной декорацией, нагроможденной специально, чтобы сбивать посторонних с толку, или заведомо отбросить привычную мысль о тончайшей и сложнейшей молекулярной электронике, которая, будто бы, управляет всей жизнью сфероида. На самом же деле смутившая Фан-Орта техническая старина представляла собой как бы остов здания, построенного на века, а интерьер из быстротечных новшеств был непреднамеренно скрыт за толщей металла.

Сделав с полсотни шагов по скользкому трапу, Фан-Орт остановился в замешательстве. Что-то властно мешало ему продолжить путь. Никогда прежде он не испытывал паники, а сейчас был близок к ней. Но мог ли он в этом признаться? Тогда пришлось бы оправдывать перед собой уступку безотчетному страху — внезапное безоглядное бегство, даже не с полпути, а чуть ли не с порога, неизвестно от кого и от чего? Ведь ему ничто не угрожало, и внутренний голос не предупреждал об опасности, и рассудок молчал… И что вообще произошло: сработало ли какое-то древнее атавистическое чувство, воздействовало ли на мозг поле неведомого излучения?

Фан-Орт не стал анализировать причины панического бегства, он предпочел убедить себя в том, что, повернув назад, поступил единственно разумным образом.

"Не следовало поддаваться спонтанному порыву. А все Орена с ее романтическими выдумками. Это из-за нее я очертя голову ринулся в катакомбы. Хорошо, что вовремя исправил ошибку, которая могла привести к трагедии. Ведь я наверняка заблудился бы в лабиринте катакомб, и еще вопрос, пришли бы ко мне на выручку интеллект-автоматы. А моя жизнь принадлежит не мне, расплачиваться ею я не вправе!"

"Ну, ничего, — подумал он затем с чувством мстительного удовлетворения, — наступит день, и меня примут здесь как повелителя, со всей торжественностью, на какую способны носители машинного разума!"

А на втором плане сознания гнездилась мысль, что психологи оказались не так уж наивны, придумав псевдоприроду. Каково было бы существовать в железном склепе, из которого он только что вырвался!

Вылазка не была вовсе неудачной. Фан-Орт неожиданно почувствовал прилив энергии. И вновь мысли его обратились к Орене.

"А ведь она права. Терпение, вот что мне нужно. Сверхчеловек должен обладать и сверхчеловеческим терпением. Сколько раз об этом твердил профессор Орт!"

Мысленно он почти никогда не называл профессора отцом.

Подвергшись угрозе (Фан-Орт был уверен в этом), жизнь снова наполнилась смыслом. Играя скульптурными мышцами, шел он по аллее, уже не казавшейся ему псевдоаллеей, и блаженно вдыхал аромат цветов, ничем не напоминавший запахи машинного масла и старого титан-железа…

Вот идет навстречу Эрро. Видать, тоже потянуло на природу. Как всегда, задумчив. Короткие ручки заложил за спину, голова на тоненькой шейке покачивается взад-вперед в такт шажкам…

Старик Эрро, лет на десять старше остальных. Родился не вовремя, вероятно, мать нарушила запрет. Хилый, низкорослый, с явными признаками вырождения. Странно, что такому сохранили жизнь.

Впрочем, сейчас, настроенный благодушно, Фан-Орт готов был признать, что астрофизик Эрро первейший. Но все равно книжный червь, а вовсе не мудрец, как убеждена Орена!

— Салют, — первым поздоровался Эрро.

— Салют. Выглядите усталым. С чего бы? — притворно посочувствовал Фан-Орт (еще час назад он не снизошел бы даже до этого).

Эрро взглянул с удивлением.

— Заработался. Анализировал результаты наблюдений.

— Интеллект-автоматов?

Большелобое личико Эрро сложилось в довольную улыбку.

— Не угадали, своих собственных. У нас же идеальные условия для работы! И знаете, очень любопытные получились выводы. Теперь надо обобщить материал. Вот, задумал монографию. Тома на три, не меньше. В первом томе…

— Я спешу, — перебил Фан-Орт. — Доскажете в другой раз. — И, не удержавшись, добавил: — Думаете, кому-нибудь нужна ваша монография?

— Вам вряд ли, — холодно ответил Эрро.

2. Ожидание

Прошел год — квант времени, навечно связанный с орбитальными параметрами Гемы, насильственно отторгнутый от нее вместе с песчинкой-сфероидом, но сохраняемый в неприкосновенности не только сверхточными водородными часами Вселенной, но и, в своих дробных долях, биоритмами, да и всем генезисом «гарантов». Не оттого ли понадобились они профессору Орту, что, подобно тому, как время немыслимо без эталона, невозможно обойтись и без личностных эталонов, по которым должно формироваться новорожденное человечество?

Жизнь на сфероиде текла заведенным порядком. Однако мечта о новой Геме, в становлении которой главная роль отводилась ФанОрту и его товарищам, все более утрачивала реальные очертания, отступала, дразня, словно мираж, вместе с безгоризонтным пространством на экране светозара…

Коллективный разум гемян, составивший программу интеллектавтоматов, предвидел, что обнаружить звездную систему, где опасность не угрожала бы людям, — задача невообразимо сложная.

На большинстве планет, пригодных для колонизации человечеством, вероятен конфликт с существующими формами жизни, а он недопустим. И кто знает поэтому, сколько парсеков предстоит преодолеть сфероиду, сколько зигзагов выписать во вселенском пространстве, прежде чем навсегда смолкнут двигатели, работающие по принципу непосредственного преобразования энергии управляемого ядерного синтеза в лучевую энергию, или будут сброшены аварийные паруса из алмазной паутины, терпеливо ждущие своего недоброго часа в забортных контейнерах.

Понимал ли это профессор Орт, а если понимал, то как мог обречь на бесплодное старение полных сил и энтузиазма молодых людей — элиту бывшего Космополиса?

По еще соблюдаемой традиции астронавты каждое утро приходили в конференц-зал (когда-то здесь был Мемориальный отсек), обменивались новостями, причем выяснялось, за редким исключением, что в точном значении этого слова новостей нет, а есть прогнозы, мнения, соображения… Да и они начинали повторяться. Зачастую не представляло труда угадать, что произнесет очередной оратор. Лишь Эрро и Орена обычно рассказывали о своих действительно новых изысканиях, однако не находили отклика у остальных…

Затем все разбредались по «коттеджам», которые, как и прочие изыски психологов, нуждались в приставке «псевдо».

Тяга к общению заметно убавилась. Не вызывали былого азарта интеллектуальные игры, которым еще год назад предавались с упоением. После нескольких бурных ссор совершенно прекратились диспуты. У большинства наступил нервный спад, появилось безразличие к обязанностям: их искусственность, прежде почти никем не осознаваемая, стала вдруг до отвращения очевидной.

Орена и Эрро не разделяли общего уныния. Но Орене это давалось благодаря вошедшему в привычку жесткому самоконтролю, а Эрро был занят монографией и ни на что другое, казалось, не обращал внимания.

— Вы счастливчик, — однажды сказала ему Орена. — Вам можно позавидовать.

Она не подозревала, что именно так думает о ней Фан-Орт…

Наморщив рахитичный лоб и глядя на Орену снизу вверх, Эрро убежденно ответил:

— Мы все счастливчики.

— Так уж и все! Разве вы не видите, какими скучными и угрюмыми мы стали? Почти не разговариваем друг с другом. " Да нет", "здравствуйте — до свидания", таково наше общение.

— А ведь для меня это новость… — озадаченно проговорил Эрро. — Признаться, я ничего не замечал.

— Вы вообще ничего не замечаете, кроме своей науки, — упрекнула Орена.

— Не скажите. Вашу симпатию к Фан-Орту заметил даже я.

Девушка вспыхнула.

— Неужели даже вы? Только не думайте о нас плохо, мы с ним просто друзья и…

— А я и не думаю ничего плохого, — улыбнулся Эрро. — Напротив, радуюсь, глядя на вас. Вы назвали меня счастливчиком. Да, я счастлив своей работой. Однако для полноты счастья этого мало. И не вы мне, а я вам должен позавидовать. Вот где истинное счастье!

— Все не так просто, — призналась Орена. — Порой мне бывает страшно… Не за себя, за него. Он томится от безделья, однако заняться чем-нибудь полезным не хочет. Меня не слушает, упрямства и самомнения ему не занимать. Чуть что не по нраву, замыкается в себе.

— Вы же его любите?

— Да, очень. Но как помочь, не представляю. Посоветуйте, а?

— Боюсь, мой совет покажется вам банальным, — покачал головой Эрро. — Таков он и есть, ничего лучшего не предложишь. Будьте терпеливы и внимательны, не жалейте тепла. Фан-Орт незаурядная, очень сложная и контрастная личность. В нем избыток силы и, как ни парадоксально, бессилия. А это ведь антагонистическое противоречие! Оно и определяет его характер…

— Несчастливый характер, — вздохнула Орена. — Только Фан в этом не виноват. Таким его сделал отец, профессор Орт.

Эрро нахмурился.

— Я знаю, — сказал он. — И поверьте, у меня есть основания сочувствовать вам. Утешения здесь не помогут. Но разве счастье бывает безмятежным? Если да, то недолго… Обычно за него приходится бороться. Впрочем, я опять изрекаю сплошные банальности…

— Тем не менее, спасибо вам за них, — поблагодарила Орена. — Вот уж не думала, что смогу перед кем-либо исповедаться… Вы необыкновенный человек! Я постараюсь следовать вашему совету.

Эрро покраснел.

— Необыкновенный… Не смейтесь надо мной, Орена. Думаете, я не знаю, что вы обо мне думаете? Рахитичный уродец, по загадочной причине затесавшийся в сообщество гармонически развитых молодых людей!

— Никогда я так не думала, — возмутилась Орена. — Возможно, если бы не Фан…

— Вот видите, и я не лишен комплексов, — смущенно проговорил Эрро. — Что же касается общего уныния… Вскоре ему придет конец.

— Чтобы утверждать это, нужно быть оракулом.

— Вряд ли я им когда-нибудь стану. Но как астрофизик, могу сделать прогноз: нас ожидают перемены.

— Расскажите подробнее! — взмолилась Орена.

— Выдумывает книжный червь, — отмахнулся Фан-Орт, когда Орена поделилась с ним новостью.

Однако через месяц на экранах светозаров стала видна едва уловимая искорка. С каждым днем яркостная отметка увеличивалась в диаметре, превратилась сначала в сверкающее пятнышко, затем в световой диск.

Впервые за годы раздалось жужжание сигнального зуммера, начали пульсировать предупредительные сигнальные лампы. Голос автоматического информатора предупредил:

— Всем занять противоперегрузочные кресла. Приготовиться к маневру!

— Я с тобой, — подхватил Орену под руку Фан-Орт.

— Иди к себе, у меня ведь только одно защитное кресло, — попыталась высвободиться Орена.

— Обойдусь. Любой маневр для меня пустяк!

— Ну, смотри!

Перегрузка оказалась на удивление тяжелой. Орена пожалела, что так часто пренебрегала тренировками.

Сдерживая стон, она скосила глаза на Фан-Орта. Тот сидел в обычном, не противоперегрузочном, кресле выпрямившись, разведя могучие плечи. И хотя лицо астронавта окаменело от перегрузки, оно было одухотворено, как никогда прежде. Им нельзя было не любоваться…

— Впервые за долгие месяцы Фан-Орт испытывал необычайный подъем духа. Это была его стихия — стихия силы и мужества. В ней, и только в ней, он мог проявить свои лучшие, уникальные качества, быть тем, кого так трудно и настойчиво создавал профессор Орт, — сверхчеловеком.

— Теперь ты видишь, на что я способен, — уловив восхищенный взгляд Орены, глухо выговорил Фан-Орт.

Перегрузка помешала ей ответить. И только потом, после отбоя, она сказала с нежностью:

— Я горжусь тобой! Но прошу тебя: пожалуйста, будь скромнее!

На этот раз, когда Фан-Орт обнял ее, она не отстранилась.

3. «Старик» Эрро

Тщедушный малорослый астрофизик был загадкой для остальных обитателей сфероида. И прежде всего по причине своего возраста. Не зря его называли стариком. Десять лет — разница почти в полпоколения. Другие были ровесниками, «старик» Эрро изначально выпадал из их ряда, чему способствовал его замкнутый, при всей кажущейся общительности, характер.

"Старика" отличала от остальных и конституция. Среди стройных, атлетически сложенных молодых людей он смотрелся как уродливый лилипут-инопланетянин. Резала глаз непропорциональность частей его хилого тела: огромная голова с непомерно выпуклым лбом на тонкой шейке, детские ручки и ножки, узкие плечики… Особенно нелепо, даже комично, он выглядел рядом с Фан-Ортом.

Это были антиподы во всем. Но их, тем не менее, связывала некая не поддающаяся определению общность. И оба о ней интуитивно догадывались. Не потому ли красавец-астронавигатор с такой активной неприязнью относился к тщедушному астрофизику, что воспринимал его, как искаженное до неузнаваемости отображение самого себя? Не раз Фан-Орту снился кошмарный сон, доводивший его до исступления: вот он заглядывает в зеркало и видит свое лицо, но тотчас оно превращается в сморщенное личико Эрро…

Фан-Орт спрашивал себя: как мог "книжный червь" оказаться среди них, почему его произвели на свет столь преждевременно, и с какой целью сохранили жизнь явно неполноценному ребенку?

Ни на один из этих взаимосвязанных вопросов он не находил ответа.

Был ли Эрро посвящен в тайну своего происхождения? Не раз и не два пытались вызвать его на откровенность. Он неизменно отвечал:

— Не знаю.

Эрро говорил правду. При его незаурядном аналитическом уме — качестве, которое замечают в последнюю очередь, — он не мог не задавать себе тех же вопросов. И, подобно Фан-Орту, не был в состоянии на них ответить.

Возможно, если бы Фан-Орт или Эрро догадались сформулировать задачу интеллект-автоматам, вероятностная разгадка тайны была бы найдена. Но Фан-Орту это попросту не пришло в голову, а Эрро подсознательно страшился узнать правду.

Хотя он старался не подавать вида, непохожесть на товарищей ощущалась им как неподъемный груз, от которого, увы, невозможно освободиться. Чувство собственной неполноценности было слишком хорошо знакомо ему: сочетание высокого ума с тщедушным карликовым телом воспринималось как унизительная дисгармония, и еще неизвестно, чем бы он поступился, чтобы только устранить ее…

Фан-Орт был бы неприятно поражен, проникнув в тайну рождения Эрро и узнав, что тот никто иной, как его единокровный старший брат! Почти так же, как был поражен профессор Орт, когда впервые увидел новорожденного первенца — с приплюснутой головкой и пуповинкой-шейкой…

Профессор махнул на него рукой, поняв, что нечего и пытаться превратить это убогое существо в «сверхчеловека». Однако, не будучи сентиментальным, он все же сохранил некие рудименты родительских чувств и не только оставил «неудавшегося» отпрыска в живых, но, не раскрывая инкогнито, позаботился о его будущем.

А «сверхчеловеком» стал Фан-Орт…

4. «Призрак» "призрака"

Сфероид пронзал Вселенную множеством волновых игл. С антенных острий срывались зондирующие импульсы, сканировали пространство, придирчиво ощупывая каждый его потаенный уголок, каждую встречную клеточку вещества, чтобы вернуться с ношей информации, столь необходимой сейчас интеллект-автоматам. Доступ к ней, через электронных посредников, имели и астронавты, но осмыслить ее лавину в считанные мгновенья не мог даже наиболее подготовленный из них — Эрро. Увы, быстролетный и всеобъемлющий коллективный разум гемян, нашедший формализованное воплощение в программе интеллект-автоматов, для обитателей сфероида оставался недоступной пониманию абстракцией, если не легендой — красивой и возвышенной, но не имеющей ничего общего с жизненными реалиями.

На экранах светозаров все явственнее вырисовывалась гроздь планет, обращающихся вокруг центрального светила. Картина была похожа на модель атома — с ядром и орбитальными электронами — только движение планет скрадывалось все еще огромным расстоянием.

День за днем оно сокращалось — сфероид приближался к звездной системе. Астронавты вновь обрели, казалось бы, утраченную надежду, оживились: двенадцать планет в системе, неужели ни одна из них не станет новой Гемой? Но радость была с горчинкой: «гаранты» переживали свое бессилие повлиять на ход событий. Одни (к ним принадлежал Эрро) — стоически, другие (большинство) — с болезненным чувством ущербности. Однако и для тех, и для других не существовало дилеммы: неспособность человека составить конкуренцию интеллект-автоматам была очевидна. Один лишь Фан-Орт, уверенный в собственном превосходстве над обыкновенными людьми, не смирился с ролью пассивного наблюдателя.

Терпение, к которому он призвал себя год назад, оказалось нестойким. Фан-Орта выводила из себя стратегия интеллект-автоматов, как ему казалось, неоправданно осторожная, даже откровенно трусливая.

"Почему орбита ожидания так высока, на порядок выше, чем у любой из двенадцати планет звездной системы? Правильнее было бы сразу же начать их поочередный облет! Автоматы же, как нарочно, медлят. Издеваются, что ли, над нами?" — так думал он, все более утверждаясь в мысли: если не вмешаться, ничто не изменится. Последовать совету Орены — пойти на поклон к бездушным машинам, которые, увы, не спешат признать в нем повелителя? Но не станет ли это его поражением, не унизит ли, хотя бы перед самим собой?

Фан-Орт со стыдом вспомнил первую, плачевную попытку проникнуть в катакомбы — чрево сфероида. Мысленно ощутил горьковатый запах машинного масла. Скользкая, словно намыленная, палуба въяве громыхнула под ногами…

На душе стало муторно. Только сейчас он признался себе, что в тот раз вовсе не принял разумное решение, а попросту бежал из катакомб, охваченный паникой.

И все же Фан-Орт снова нашел оправдание: он не был тогда морально подготовлен, шел как на прогулку, не подозревая о психическом воздействии, которым интеллект-автоматы ограждают себя от прямого общения с людьми.

В своем отношении к пахнувшим металлом и смазкой лабиринтам старого Космополиса Фан-Орт был не одинок. Остальных «гарантов» также отвращали катакомбы. За границами жилой зоны начинался как бы сопредельный мир, пусть не враждебный, но чуждый, непонятный, непредсказуемый…

Вряд ли у кого-нибудь из предков-гемян, случись такая фантастическая возможность, возникло бы желание проникнуть в недра колосса-муравейника — обиталище гигантских, пусть даже полезных и безвредных, насекомых. А к интеллект-автоматам «гаранты» относились, как к некоему подобию сверхразумных муравьев, единственным предназначением которых было развивать кипучую, но не поддающуюся контролю деятельность на благо людей и эмбрионов…

Однако теперь спуск в катакомбы стал для Фан-Орта делом чести. Он должен был взять реванш за столь унизительное поражение. Хорошо, что Орена не знает, иначе как бы он выглядел в ее глазах!

Вот площадка, которой он достиг в прошлый раз. На миг ФанОрт приостановился. Захотелось повернуть назад, к теплу и комфорту, в уютный мир иллюзий, созданный стараниями неистощимых на выдумки психологов.

"И кто меня гонит? — вошла в сознание мысль. — Ведь можно жить спокойно, как Орена, как все другие…"

Тотчас он одернул себя:

"Но я-то не "другой"!"

Вспомнилось, что за несколько дней до смерти, словно предчувствуя ее, профессор Орт сказал:

— Ну вот, кажется, я сделал невозможное. Передаю тебе эстафету. Когда придет время и эмбрионы превратятся в людей, вылепи сверхчеловека по своему образу и подобию, как вылепил тебя я. Интеллект-автоматы для этого не подходят. Они другие. Запомни: другие! Остерегайся их советов…

"Пока я без них не обойдусь, — подумал Фан-Орт. — Мое время еще не настало. А если буду по-прежнему бездействовать, то может и вообще не настать…"

И он двинулся дальше, с удовлетворением почувствовав, что нерешительность отступает, возвращается вера в себя, в свои беспредельные возможности.

Взявшись руками за массивную стойку, Фан-Орт выгнул ее дугой, затем снова выпрямил.

— То-то! — крикнул он, упиваясь силой. — Так будет и с теми, кто захочет мне помешать!

Переходы и туннели старого Космополиса составляли запутанный лабиринт, образующий несколько изолированных уровней с многочисленными шлюзами. Действовавшие когда-то эскалаторы и фуникулеры пришли в негодность еще до падения Лоора.

Через электронных посредников не представляло труда получить план катакомб и заранее предупредить интеллект-автоматы о посещении, но в понятии Фан-Орта это означало бы проявить слабость, оказаться в роли просителя. И он предпочел положиться на интуицию.

Стальные палубы были все такими же неприятно скользкими, ноги разъезжались на них и оттого казались чужими, точно протезы. Приходилось переставлять ступни с постоянным утомительным напряжением. Тело, всегда послушное и ловкое, стало вдруг раздражающе скованным.

На одной из винтовых лестниц Фан-Орт потерял равновесие. Нога сорвалась с узкой ступеньки. Штанина щегольского комбинезона разорвалась, обнажив кровоточащую ссадину.

Сильнее боли была досада. Зачем он ввязался в эту авантюру? Не следовало самому спускаться в катакомбы для встречи с автоматами — много чести! Надо было вызвать их к себе, потребовать отчета!

"А если бы не явились?" — кольнула самолюбие невольная мысль.

Фан-Орт попытался выместить раздражение на поручне, но на этот раз железо не поддалось. Бугрились от напряжения бицепсы, а поручень так и не согнулся.

Почувствовав головокружение, Фан-Орт разжал руки и тяжело опустился на ступеньку, стиснув виски.

"Неужели отец ошибся?"

Он впервые назвал профессора Орта отцом, как бы отделив тем самым первого от второго. Профессор никогда не ошибался, но был ли застрахован от ошибки отец?

"Неужели права мама?"

Фан-Орт вспомнил, как однажды, доведенная издевательствами мужа до исступления, она бросила ему в лицо:

— Ты вытравил в себе все человеческое и теперь пытаешься то же самое сделать с Фаном! Сверхчеловек это уже не человек, а живой робот! Не желаю, чтобы мой сын стал роботом!!!

О матери Фан-Орт вспоминал с любовью и нежностью, однако единственным авторитетом оставался для него профессор Орт. И сейчас, безоглядно отбросив сомнения, он закричал во весь голос, словно раз и навсегда обрывая затянувшийся нелепый спор с невежественными оппонентами:

— Слышите вы, профессор Орт не мог ошибиться!

Потеряв представление о времени, Фан-Орт шел наугад, сползал и карабкался по многочисленным лестницам, кружил вслепую, натыкаясь на переборки, пока не заподозрил, что неизменно возвращается в один и тот же туннель. Его охватило злое отчаяние, и он крикнул:

— Эй, есть здесь кто-нибудь?

Эхо повторило его слова. Затем в гулком волноводе, образованном плитами палубы и сводами туннеля, прозвучал голос, искаженный реверберацией, но все же разборчивый:

— Здравствуйте. Что вам угодно?

— Почему сразу не откликнулись? — Мгновенное облегчение сменилось у Фан-Орта вспышкой гнева. Поразвлекались моей беспомощностью? Да представляете ли вы, кто я такой?

— Астронавигатор Фан-Орт, — ответил бесстрастный голос. — Мы не знали, нужны ли вам. А на ваш зов ответили незамедлительно.

— Где я могу переговорить с вами?

— Где угодно.

— Не здесь же! Вы считаете, что это подходящее место для переговоров? А я так не думаю. Условия неравные: вы видите, с кем имеете дело, а я нет.

— Претензии справедливы, — согласился голос. — Следуйте моим указаниям. Идите прямо. Смелее!

— Думаете, я трус? Ошибаетесь! Куда теперь?

— Все еще прямо. Теперь направо…

Необходимость подчиняться чьим-то командам угнетала. ФанОрт ступал в полутьме неуверенно, словно слепой. Отвыкшие от света глаза восприняли мелькнувшую впереди полоску света как ослепительную вспышку.

— Мы пришли, — пояснил голос.

— Кажется, шел только я, — пробурчал Фан-Орт.

Распахнулась дверь. Отсек был пуст, если не считать двух кресел — одно напротив другого. В том, что справа, сидел широкоплечий пожилой человек. Его грубое, будто начерно высеченное из гранита, лицо было невозмутимо. Скупым жестом он указал на свободное кресло.

— Прошу. Так о чем вы желали говорить со мной?

Фан-Орт сглотнул горькую слюну.

— Кто вы? Человек или интеллект-автомат?

Собеседник нахмурился.

— Ни то и ни другое. В физиологическом смысле я не человек. Когда-то был человеком во плоти, потом стал «призраком». Слыхали о них?

Фан-Орт кивнул.

— Значит, вы «призрак»…

— Не совсем. «Призрак» остался на Геме. Я же его дубликат, репродукция. Образно говоря, «призрак» «призрака». Впрочем, в философском смысле неизвестно, кто из нас оригинал, а кто копия: мы неразличимы.

— Я не расположен философствовать, — угрюмо сказал ФанОрт. — И мне все равно, человек ли вы, «призрак» или дубликат «призрака». Пришел я вовсе не к вам, а к интеллект-автоматам!

— Они уполномочили меня побеседовать с вами.

— Гнушаются мной? Не желают снизойти до встречи?

— Нисколько. Просто мой облик для вас более привычен. А в остальном… Считайте, что я один из них.

— Один из них? — недоверчиво переспросил Фан-Орт. — В прошлом человек? Тогда кем же вы были прежде и почему оказались здесь?

Странный собеседник пожал плечами, не менее массивными, чем у Фан-Орта, но все же ответил:

— В давние времена я был космокурьером. Мое имя Кей.

— Постойте… Не о вас ли рассказывала мне мама? Если не ошибаюсь, вы первым побывали на Геме, потом переправили сюда массу необходимого, а в награду Лоор изгнал вас! Вот видите, не только вы все знаете обо мне и моих товарищах, нам тоже кое-что известно!

— Не рассчитывал, что меня помнят, — бесстрастно проговорил Кей.

— Я запомнил ваше имя по чистой случайности, — криво усмехнулся Фан-Орт. — А другим оно вряд ли знакомо. И уж, во всяком случае, никто вас не чтил бы. Скорее, наоборот. Ведь если бы не ваша позорная капитуляция перед Лоором, мы бы сейчас наслаждались полнокровной жизнью на Геме с перспективой бессмертия. Словом, в моих глазах вы не герой!

— А кто же?

— Какое это теперь имеет значение… Итак, что вы делаете на сфероиде? Прислуживаете интеллект-автоматам?

Кей посмотрел на Фан-Орта долгим изучающим взглядом. Его лицо было по-прежнему невозмутимо, только резче обозначились глубокие борозды на лбу и щеках.

— Да, прислуживаю. В той мере, в какой интеллект-автоматы прислуживают вам.

— Но они нам вовсе не прислуживают, — возразил Фан-Орт.

— Да? Может быть, вы сами готовите себе пищу, занимаетесь жизнеобеспечением, поддерживаете комфортные условия существования? Или это все же делают за вас интеллект-автоматы? А чем вы заслужили их заботу?

Кей говорил с чувством нравственного превосходства, и ФанОрт не сразу нашелся, что ответить.

— Г-м-м… Чем заслужили? Самим фактом своего существования. Мы жизнетворцы… Гаранты!

Вопреки нарочитому высокомерию, ответ прозвучал неубедительно, даже жалко, и Фан-Орт сам почувствовал это.

— Жизнетворцы… Гаранты… — повторил его слова Кей. Орт вкладывал в эти понятия великий смысл. Но его представление об истинном величии было неверным…

— Вы знали отца?

— Да, я был знаком с ним, как и с человеком, чье имя вы тоже носите.

— С Фаном?

— Да. И Асду, вашу славную мать, я знал, хотя мы с ней ни разу не встречались.

— Расскажите о них! — воскликнул Фан-Орт.

— Но вы же не за тем пришли. Да и стоит ли ворошить прошлое? Ни вам, ни мне это не доставит удовольствия.

— Расскажите, требую!

— Я не привык к языку требований.

Фан-Орт побледнел от негодования. Впервые его так унизили. И кто? Какой-то бесплотный фантом, чья-то бессчетная копия!

— А я не привык к такому обращению, слышите, вы, «полупризрак» или как вас еще!

— Да, я «полупризрак», — лишенным интонаций голосом проговорил Кей. — А вы?

— Сверхчеловек, вот кто!

— Не думал когда-нибудь встретить сверхчеловека. И на что он способен?

— Испытайте! — запальчиво воскликнул Фан-Орт.

Усмехнувшись, Кей назвал два многозначных числа.

— Перемножьте.

Ответ последовал почти мгновенно.

— Правильно, — признал Кей. — В скорости счета вы почти не уступаете «призракам». Ловите! — внезапно крикнул он и с силой метнул что-то увесистое.

Фан-Орт едва успел отскочить.

— Это нечестно! Я думал, вы бесплотны!

— А я думал, что сверхчеловек готов к любым неожиданностям.

— Издеваетесь? — вспыхнул Фан-Орт.

— Не могу отказать себе в этом маленьком удовольствии. Для меня выше человека только человечество. И какими бы сверхстимуляторами ни пичкал вас отец, как бы ни муштровал, вы в лучшем случае остались просто человеком. А в худшем… — Кей оборвал фразу и после короткой паузы сухо продолжил: — Все ваши жалкие фокусы я могу повторить. Могу сделать и то, на что вы не способны, например, телепортироваться. Но значит ли это, что я сверхчеловек?

— Вы бездарная копия! Заурядная подделка! — потеpяв самообладание, выкрикнул Фан-Орт.

Никогда в прошлом он не испытывал такой яростной, неистовой ненависти. Даже к отцу, которого при всем преклонении ненавидел за перенесенные обиды, за слезы мамы… Но, оказывается, то была не настоящая ненависть. По-настоящему он возненавидел лишь сейчас, потому что профессор Орт, унижая, воспитывал в нем сознание силы и достоинства, а «призрак» заставил испытать во сто крат худшее унижение — ощутить физическое и нравственное бессилие перед материализовавшейся тенью давно умершего человека.

Еще вчера Фан-Орт относился к «призракам» с полнейшим безразличием, как к чему-то псевдореальному, точно и они были придуманы психологами, а если и существовали, то на полумифической Геме, вне локальной действительности сфероида. И вдруг такая обескураживающая неожиданность: «призрак» здесь, рядом, во главе интеллект-автоматов!

…Когда кровь перестала стучать в висках и спала с глаз багровая пелена, Фан-Орт обнаружил, что находится наверху, у входа в катакомбы.

"Да был ли я там? Не галлюцинация ли все это?" — подумалось в первый момент.

Но разорванная штанина и свежая ссадина не оставляли места сомнениям. Его вышвырнулиили как нашкодившего юнца, как тряпку, о которую брезгливо вытерли ноги…

Фан-Орт зримо представил шахтные колодцы, винтовые лестницы, туннели с многочисленными ответвлениями, заново пережил злое отчаяние, охватившее его, когда он понял, что окончательно заблудился в запутанном лабиринте, и словно со стороны услышал свой сдавленный крик: "Эй, есть здесь кто-нибудь?"

Вспомнилось грубо вырубленное лицо «призрака», налитые тяжестью камни глаз под глыбами-веками. Это полное презрения лицо будет теперь преследовать его, разъедая душу желчью ненависти. Даже карлик Эрро не вызывал у Фан-Орта таких недобрых чувств…

Словно запечатленный в мнемозаписи, слово в слово повторился весь их разговор. Как же смешно и глупо он себя вел! Но и в этом винил не себя, а «призрака».

Как очутился наверху, астронавигатор вспомнить не мог. Видимо, проклятый «призрак» стер из его памяти обратную дорогу, и она выпала из времени. А вот мельчайшие подробности их встречи сохранил, хотя именно эту оскорбительную правду Фан-Орт предпочел бы забыть навсегда.

5. Орена

Фан-Орт напрасно завидовал умению Орены принимать действительность такой, какова она есть, хотя сама эта зависть была лишь скрытым выражением превосходства: в долготерпении девушки он видел прежде всего свидетельство ее ограниченности, скудных потребностей.

Фан-Орт был бы гораздо ближе к истине, если бы признал за ней талант самообладания. В отличие от него, Орена не позволяла себе распускаться, давать волю нервам. Но неумолимое течение времени, не приносящее желанных перемен, и на нее действовало угнетающе, тем более, что, будучи женщиной, она с болезненной наблюдательностью замечала перемены нежеланные: вот этой морщинки вчера еще не было, и складочки на шее, и седого волоска, пусть пока единственного…

Привычно веря в непогрешимость коллективного разума гемян, Орена нет-нет и спрашивала себя: не слепа ли эта вера?

Порой она со страхом думала:

"Что если мы — объект загадочного эксперимента, о котором даже не подозреваем? А за нами тем временем пристально наблюдают, словно за инфузориями в капле воды на предметном стекле микроскопа, развлекаются нашим бестолковым мельтешением…."

Орена избегала таких мыслей, считала их беспочвенными и оттого глупыми, гнала прочь, когда они все же изредка возникали. В такие минуты страстно хотелось, чтобы кто-то рассеял мучащие ее сомнения.

Но кто может это сделать? Фан считает ее рассудочной, непробиваемо уравновешенной, не нуждающейся в утешениях. Привык искать у нее поддержку, и никак не наоборот. Он и слушать не станет ее исповедь, сам начнет жаловаться на несправедливость судьбы, обвинять интеллект-автоматы и, конечно же, коллективный разум гемян. И как в нем уживаются самомнение и потребность изливать душу?

Уверенность в себе — достоинство, а самоуверенность — недостаток. Интересно, есть ли между ними грань? А если есть, то по какую ее сторону Фан-Орт?

Орена тотчас устыдилась этих своих мыслей. Она же любит Фана и хотя бы поэтому должна прощать ему недостатки, тем более, что достоинств у него гораздо больше! Конечно, никакой он не сверхчеловек, как внушил ему отец, но, бесспорно, личность… С кем еще можно его сравнить? Разве что с Эрро…

"Ах, бедный старик Эрро, какая несправедливость, что ему досталась несуразная внешность. При таком-то уме! "Книжный червь" — называет его Фан. Чем вызвана эта неприязнь? Вероятно, я дала повод, отзываясь об Эрро с cимпатией. Глупенький Фан, ревновать меня просто смешно. Или ревность имеет более глубокие корни?"

Фан и Эрро… Два антипода… Один красив, могуч, импульсивен, другой невзрачен и физически слаб. Но выдержан, эрудирован, мудр. И ведь он мне на самом деле нравится, — призналась себе Орена. — Интересно, могла бы я полюбить его? — от кажущейся нелепости этой внезапной мысли она рассмеялась, но тотчас оборвала смех:

"А ведь и впрямь могла бы… Его и Фана я выделяю среди остальных. При всех броских различиях оба одинаковы в главном. Среди нас лишь они — личности!"

Она принялась мысленно перебирать товарищей. Вот, к примеру, архитектор Агр. Что он спроектировал, что построил? Разве сравнить его с недоброй памяти Лоором? Тот был настоящим архитектором. И если бы не его дикая жажда власти, то сколько бы воздвиг на Геме!

"Но не предвзято ли я отношусь к Агру? — упрекнула себя Орена. — А сама я разве личность? Моя специальность — гомология. Это синтез физиологии, психологии, социологии и еще нескольких наук. Чем же занимаюсь я? Изучаю человека в экстремальных условиях? Отнюдь. Всего лишь помогаю интеллект-автоматам ухаживать за эмбрионами. Или, может быть, не помогаю, а мешаю? А они терпеливо сносят мою «помощь»… Значит, Фан прав? Впрочем, речь ведь не обо мне…

Как может считаться личностью кибер-диагност Корби, желчный ипохондрик, питающий к интеллект-автоматам еще большую неприязнь, чем Фан? Предоставь ему такую возможность, и он разберет их на части, если, конечно, сумеет.

Не лучше и агроном Виль. Казалось бы, он-то труженик. Из года в год упрямо высевает одни и те же злаки, ухаживает за посевом, даже собирает урожаи, а годятся ли они в пищу, его не интересует. И мы едим синтетический корм, приготовляемый, опять-таки, интеллект-автоматами. На вопрос: "Почему не займетесь селекцией?" отвечает: "Зачем?" Так, может, он — личность?

Чем же объяснить, что, за двумя исключениями, мы такие серые, ортодоксальные? Не оттого ли, что все, кроме Эрро и Фан-Орта, появились на свет "из колбы"? Но каким же тогда окажется будущее человечество!"

Воображение нарисовало столь мрачную картину, что Орене потребовалось призвать на помощь все свое самообладание.

"Конечно же, дело не в этом, — взяв себя в руки, решила она. — Считается, что для рождения нас отбирали по генным спектрам. Но я-то, гомолог, знаю, что сами по себе они недостаточно прогностичны: один из братьев может стать злодеем, а другой праведником! И профессор Орт это безусловно понимал!

Наверняка гемяне разработали метод отбора, о котором я не имею представления. Но тогда снова придется признать правоту Фана: что это за сверхразум, если, несмотря на его старания, вместо гениев получились посредственности?"

Так размышляла Орена, пытаясь разрешить ею же обнаруженное противоречие.

"А может, профессор Орт просто не нуждался в созвездии потенциальных гениев? Зачем они нужны, если есть сверхчеловек, который по замыслу должен быть единственным в своем роде. Тогда мы — всего лишь приложение, оттеняющий его достоинства фон".

Орена не удовлетворилась этим ответом, потому что с ним не удалось согласовать единственный, но, на ее взгляд, решающий факт: наряду с Фан-Ортом существовал Эрро! И если признать, что ее догадка верна, то как объяснить одновременное появление на тусклом небосводе двух солнц, когда достаточно лишь одного?

6. Что делать?

Здесь, на сфероиде, Кей особенно остро ощущал одиночество. На Геме остался другой Кей, разделивший с ним прошлое. До поры они были едины, если так можно сказать об одной и той же личности. Расставшись, стали разными. И это было расставанием с самим собой…

"Неизвестно, кто из нас оригинал, а кто копия", — утверждал он в разговоре с Фан-Ортом. Формально это было правдой. Вернее, было бы правдой, если бы «оригинал» и «копия» — неразличимые двойники — имели бы не только общее прошлое, но общие настоящее и будущее. А они у них разные. Один продолжает привычное существование, у другого изменилось все, кроме личности и… прошлого.

Так кто же из них по праву должен считаться оригиналом, а кто копией? Выходит, не так уж неправ этот наглый юнец, назвавший его «полупризраком». Да, он — копия, а вот бездарная или нет, рассудит будущее.

Кей сам вызвался сопровожать «гарантов». Коллективный разум воспользовался честолюбивыми планами Орта, чтобы поставить свой собственный эксперимент, на первых порах отвечающий этим планам, но впоследствии далеко выходящий за их рамки.

Орт был актером на подмостках Вселенной, мечтал сыграть роль Бога. Коллективный разум искал ответа на вопросы, поставившие науку на колени перед религией.

Как зародилась жизнь? Что представляет собой Высшая сила, сотворившая человека? Можно ли смоделировать ее и притом не ограничиться масштабами одной или нескольких планет, а охватить разумом Вселенную, лишив интеллект ореола уникальности, а религию — нравственной опоры? Есть ли над этой Высшей силой своя Высшая сила, а над той еще одна, и, возможно, так до бесконечности? А может быть, существует кольцо Высших сил, где над самой верхней властвует самая нижняя? И станет ли Человек одним из его звеньев?

Ответить на эти вопросы — значило найти алгоритм невозможного. Но только ли для того, чтобы восторжествовала наука?

Орт мечтал хотя бы посмертно оказаться Богом. Коллективный разум рассчитывал поднять человека до уровня Бога. И в исполнении этого грандиозного замысла главную роль играли не «гаранты» и не интеллект-автоматы. Полномочным представителем гемян на сфероиде был Кей. Но не прежний бесшабашный космокурьер, а иной Кей, преступивший смертный рубеж, обретший «бессмертие» и обремененный грузом неизбывных потерь.

В его жизни произошло много расставаний. Но самым невыносимым было расставание даже не с самим собой, оставшимся на Геме, а с Интой. Растаявшая в дали пространства и времени, но не в памяти, она бередила душу фантомной болью былого счастья, оказавшегося до обидного хрупким, но неистощимым в своей всепроникающей полноте. И как же бедны те, кто не знал такого счастья или принимал за него благополучие!

Временами мысль о жене доводила его до исступления. Тогда Кей проклинал «бессмертие», от которого она отказалась, а он нет. Но хотя в любой момент мог положить конец своему существованию, никогда не допустил бы этого. Потому что чувство долга главенствовало над его желаниями и поступками.

Однако помимо воли Кея «бессмертие» все с большим трудом противостояло возраставшему напору энтропии. Теоретически «призрак» мог существовать сколь угодно долго, в действительности же лишь до тех пор, пока обеспечивался энергетический баланс. Последнее и понуждало взять слово «бессмертие» в кавычки.

На Геме, с ее неиссякаемым природным источником волн Беслера, проблемы энергетического баланса не возникало. Здесь же жизнь «призрака» висела на волоске. И этим тонким, готовым вот-вот оборваться, волоском был ручеек космической энергии, струящийся вслед за сфероидом. Не истощится ли он прежде, чем Кей выполнит свое предназначение?

Даже будучи оторван от коллективного мозга гемян, перестав быть его частицей, Кей обладал зарезервированным на случай непредвиденных обстоятельств правом, не считаясь с интеллект-автоматами и, тем более, «гарантами», принять волевое решение, от которого будет зависеть судьба сфероида. Сумеет ли он при необходимости воспользоваться этим правом, и насколько верным, объективным, беспристрастным окажется его решение? Достаточен ли накопленный им жизненный опыт, чтобы можно было, без опоры на коллективный разум, избежать ошибок?

Кей, при всей уверенности в себе, никогда не грешил самоуверенностью. И эти, пока еще безответные, вопросы не могли его не тревожить. Более же всего беспокоила хрупкость «бессмертия», которое, хотя и тяготило Кея, но оставалось первейшим условием успеха его миссии. Исчезни он, и последнее слово может оказаться за «гарантами». А хватит ли им сил вынести эту ношу? Ведь коллективный мозг гемян отвел им совершенно иную роль. О ней догадывалась лишь Орена, да и то смутно, на пределе интуиции.

"Эмбриональное человечество" не нуждалось в «гарантах»: все, что требовалось для его развития, было заложено в программу интеллект-автоматов. «Гаранты» же служили объектом параллельного эксперимента, о котором не знал даже Орт. Этот жестокий по своей сути эксперимент преследовал цель установить предел психических сил человека в чуждой его природе безмерности космоса. Горстку молодых людей принесли в жертву сонму Высших сил в надежде на их благосклонность: сообщество астронавтов должно было предвосхитить судьбу будущего человечества.

А роль "повивальных бабок" и «ангелов-хранителей» возложили на интеллект-автоматы. Подобно обитателям сфероида, пионеры неведомого мира окажутся в экстремальных условиях и тоже будут нуждаться в поддержке. Пример астронавтов поможет уберечь их от духовной деградации.

Увы, результаты эксперимента были неутешительны. Оторванность от прародины, отсутствие ясных перспектив, вынужденная изоляция в тесном пространстве жилой зоны сфероида при всех стараниях психологов не могли не вызвать упаднических настроений. Но как скоро это произошло! И что будет, если ни одна из двенадцати планет не пригодна для колонизации?

Разговор с Фан-Ортом взволновал Кея. Конечно, тот не типичен — индивидуалист, движимый амбициями. Такие были, есть и будут при любой общественной формации и на любом уровне культурного развития. Воспитав «сверхчеловека», Орт вольно или невольно допустил ошибку, которая может дорого обойтись. Из таких, как Фан-Орт, — свидетельствует история, — выходили вожди и тираны, убежденные в своей непогрешимости, не признающие чужих мнений, скорые на необдуманные решения.

И неважно, какой титул носил такой самодержец — императора или всенародно избранного президента: самое страшное, что поначалу он мог — демагогией, популизмом, беспардонной ложью увлечь за собой других, искренне заблуждающихся… А потом, дорвавшись до власти и войдя в ее вкус, постепенно избавлялся от соратников, окружал себя льстецами и подхалимами… Разве не таков был Лоор?

Нравственные критерии гемян, нашедшие естественное воплощение в личности Кея, исключали насилие. Исторический опыт научил: не бывает победителей и побежденных. Любая победа беременна поражением, и оно рано или поздно появится на свет и перевернет все с ног на голову. Вчерашние побежденные окажутся благополучнее победителей, а то, что было предметом гордости предков, вызовет стыд у потомков…

Когда цивилизация Гемы подверглась самоуничтожению, немногие уцелевшие мгновенно забыли о вражде, противостоянии, национальной и религиозной розни. Гемяне — иных национальностей больше не существовало. Но неужели единства можно достичь только ценой множества жизней?

Да, Кей мог легко обуздать Фан-Орта, взять под контроль его мысли и действия. Но любое попрание человеческой воли, даже в самых благих целях, шло вразрез с моральными принципами коллективного разума.

Фан-Орт требовал допустить «гарантов» к выработке решений. На первый взгляд, это было бы разумно и уж, во всяком случае, демократично. Однако в оперативности мышления люди настолько уступают интеллект-автоматам, что "дискуссионный клуб" стал бы тормозом.

Кей не признавал такой вариант «сотрудничества». Ведь можно сделать и так, что автопилот будет согласовывать малейшую коррекцию курса с человеком. Но есть ли тогда смысл в автопилоте?

Никогда еще бывший космокурьер не стоял перед столь трудным выбором. Даже оказавшись в непроходимых джунглях Гемы после катастрофы челночного корабля, он не испытывал сомнений. А вот сейчас мучительно перебирал возможные варианты действий и не знал, на каком остановить выбор.

Оставить все как есть? Или нужна-таки "коррекция курса"? Только вот никакой автопилот для этого не годится. Наступили те самые "непредвиденные обстоятельства", при которых Кей обязан употребить власть. Но как?

7. На пределе терпения

И вновь среди астронавтов воцарилось уныние, тем более невыносимое, что ему предшествовала вспышка надежды…

Они покидали архипелаг, долгожданно встреченный в космическом океане, — звездную систему, которую интеллект-автоматы признали потенциально опасной: один шанс из миллиарда был за то, что ее светило спустя несколько тысячелетий превратится в сверхновую.

Об этом рассказал им Кей, который после встречи с Фан-Ортом не счел возможным более скрываться.

"Гаранты", естественно, уже знали о нем и в своем большинстве встретили с плохо скрываемой неприязнью. Среди заданных ему вопросов один был самым острым:

— До каких пор интеллект-автоматы будут все решать за нас?

— За вас? — удивился Кей. — Но вы не уполномочены принимать решения! Кстати, решают не интеллект-автоматы, а коллективный разум, воплощенный в их программу.

— А где он, этот всесильный разум?

— Он и думать о нас забыл!

— Мы для него ничто! — зашумели астронавты.

— А что делаете на сфероиде вы, не человек и не интеллектавтомат? — вызывающим тоном спросил Корби.

Вопрос не застал Кея врасплох.

— Подумайте сами. Если я ни тот и ни другой, то какова моя миссия?

— Советник при интеллект-автоматах?

— Они не нуждаются в советах.

— Шпион "призраков"? — с издевкой спросил Фан-Орт, не забывший унижения.

Кей брезгливо поморщился.

— В этом меня уже обвинял Лоор.

— А может, он был прав?

— Не говори глупости, Фан! — вмешалась Орена и, обратившись к Кею, примирительно сказала: — Извините нас за горячность и отнеситесь с пониманием. Мы пока еще молоды. Но молодость быстро проходит. Сейчас нам некуда девать энергию, а что будет через десять, двадцать, сорок лет? В отличие от вас мы не бессмертны.

— Не абсолютизируйте бессмертие, — проронил Кей.

— Каким бы оно ни было, мы его лишены, — буркнул Фан-Орт.

Если бы астронавты знали, что Кей не меньше, чем они, торопит время, что сейчас он ближе к смерти, чем любой из них! Срок, отпущенный ему, ограничивался скудным запасом аккумулированной энергии: тончайшая нить направленного излучения, связывавшая сфероид с Гемой, оборвалась…

Энергетического резерва еще хватило бы, чтобы телепортироваться на Гему, но Кей об этом даже не думал: долг обязывал его до последней минуты оставаться на своем бессменном посту. Год два, мало ли что может произойти за это время! А потом он умрет во второй раз, теперь уже навсегда.

С печалью, растерянностью и удивлением он понял, что, вжившись в «бессмертие», оказался морально не подготовлен к завершению бытия. Кей, который останется существовать на Геме, уже не тождествен ему…

Таково было истинное положение дел. Но разве он мог посвятить в него астронавтов? Тем более, что сблизиться с ними до сих пор не удалось…

На Геме между людьми и «призраками» сразу же установились гармоничные отношения. Каждый человек знал, что в будущем сам станет «призраком». Таким образом, отсутствовала почва для противостояния. Понятия «человек» и «призрак» дополняли друг друга, как две равноценных ипостаси человеческой личности.

На сфероиде все обстояло иначе. Никто из астронавтов не мог после физической смерти стать «призраком», в этом случае нарушилась бы чистота эксперимента, проводимого коллективным разумом.

Вероятность того, что на планете, которая приютит «эмбриональное» человечество, существует природный источник волн Беслера, была ничтожна: этот феномен возник в результате катастрофы, постигшей Гему. Но не слишком ли дорогую цену пришлось заплатить предкам за «бессмертие» немногих уцелевших потомков?

Коллективный разум создал проект глобального преобразования энергии ядерного синтеза в энергию беслеровых волн. Этот проект был заложен в программу интеллект-автоматов, но из-за множества первоочередных задач его реализацию придется отложить на несколько поколений, так что обрести «бессмертие» смогут лишь праправнуки первых аборигенов новой Гемы.

Вот почему и астронавтам — невольным участникам эксперимента — уготовили незавидную участь смертных. Была тому и другая причина: энергии беслеровых волн, передаваемых с Гемы, на всех обитателей сфероида все равно не хватило бы. Кстати, по этой же причине жизнеобеспечением людей и эмбрионов занимались электронные интеллект-автоматы, а не сами «призраки». На одного из них — Кея — энергии хватало, но лишь до тех пор, пока не вмешался неучтенный фактор.

Ирония судьбы заключалась в том, что если Кей не доживет до конца эксперимента, то сам эксперимент потеряет всякий смысл. Этого, тем более, не следовало знать молодым людям, безосновательно считающим себя гарантами.

Ошибка была допущена с самого начала. Кто в ней виноват, Орт, скрывший от астронавтов свои истинные планы? Но он и сам не представлял всей правды: по сути с ним поступили таким же образом, поскольку доверия «призраков» он не заслуживал. А винить коллективный разум вообще бессмысленно: его логика недоступна индивиду.

И все же Кей не мог не спрашивать себя: как совместить высокие моральные принципы гемян, их совершенное представление о вселенской сути добра, с безжалостным экспериментом над теми, от кого он, "шпион призраков", сначала предпочел скрываться, а затем, опоздав, так и не смог добиться доверия?

Поколение, лишенное корней, продолжающее расплачиваться за ошибки отцов, — такими представлялись астронавты Кею, и он испытывал к ним чувство жалости. Даже к Фан-Орту…

На экране светозара медленно угасала звезда, с которой было связано столько несбывшихся ожиданий.

— Хочется разбить его вдребезги! — в сердцах проговорил ФанОрт, глядя на тускнеющую точку.

— Замолчи, Фан! Ты невыносим, — борясь с раздражением, откликнулась Орена.

— Мне плохо, Рен. Ты мой единственный друг, я люблю тебя. А ты отказываешься стать моей женой!

— Ох, Фан! Тебе же известно, что только на новой Геме…

— Кто выдумал этот идиотский запрет! И что произойдет, если мы его нарушим?

— Нельзя, Фан! — твердо сказала Орена. — Нашему примеру последуют другие, начнут рождаться дети. Интеллект-автоматы всех не прокормят.

— А как же было на Космополисе?

— Его уже нет, Фан. Ты сам это много раз повторял.

— Просто ты меня не любишь, — поджал губы Фан-Орт.

— Неправда, люблю. И мне тоже тяжело. Но приходится терпеть. Год, самое большее — два, и мы начнем новую жизнь.

— Год или два… Откуда ты знаешь?

— Не может же так продолжаться без конца. Вот и Кей сказал…

Фан-Орт инстинктивно напряг мышцы.

— И ты веришь этому «полупризраку»?

— А он ничего и не обещал наверняка. Но по вероятностным оценкам…

— Знать не хочу никаких вероятностных оценок! Нужно действовать, а не полагаться на случай!

— И действуй! — рассердилась Орена. — Ты же «сверхчеловек»! А я буду ждать…

Прошло шесть лет. Они все еще странствовали по Вселенной, и не было конца их блужданиям. За это время не произошло ни одного серьезного происшествия, за исключением нескольких метеорных атак, отраженных автоматами, и встречи с космическим кораблем, который проплыл мимо параллельным курсом, не ответив на сигналы, но самим своим появлением опровергнув миф об уникальности разума, что вызвало бы шок у профессора Орта и отнюдь не улучшило настроения астронавтов: экипаж корабля, судя по всему, был мертв…

— Скоро и мы начнем умирать, — сказал Фан-Орт на очередной встрече в конференц-зале.

Он уже не выглядел юным богатырем. Сгладилась лепнина мышц, опустились плечи, исчезла гордая осанка, отяжелела фигура, движения сделались не нарочито, а привычно медлительными.

— Умирать? — переспросил один из астронавтов дрогнувшим голосом.

— Мы не замечаем недомоганий и болезней, потому что интеллект-автоматы подавляют их в зародыше. Пока это им удается. Но время возьмет свое. Наши организмы изнашиваются, мы стареем. Наступит день, когда уберечь нас окажется невозможно. Тогда-то мы и начнем умирать один за другим. Наши тела будут выброшены в космос. И твое, Виль, и твое, Корби, и твое, Агр… А сфероид с миллиардами мерзлых икринок продолжит полет без нас. Интеллектавтоматы вздохнут с облегчением: хлопот у них убавится.

Слова Фан-Орта подхватил агроном Виль:

— Выметут нас, словно мусор, это уж точно! Вспомните, какой отвратительной пищей они нас кормят. Зачем, спрашивается, я занимаюсь посевами и уборкой урожаев? Говорят, синтетика богаче витаминами и более калорийна. Но с этим еще можно поспорить!

— А кто нам мешал приготовлять пищу из природных продуктов? — бросил реплику Эрро.

— Не мне же этим заниматься! — парировал Виль.

— Да разве дело только в пище? — вступил в разговор архитектор Агр. — Интеллект-автоматы бесчувственны. Их ничто не волнует, лишь бы выполнялась программа. А мы потакаем им буквально во всем. Вспомните: вначале мы еще пытались что-то переделывать по своему вкусу. И всякий раз спорили. Одни говорили: стало лучше, другие — нет, гораздо хуже. В конце концов, не найдя согласия, махали рукой, позволяя интеллект-автоматам восстановливать первоначальный вариант. Их вариант!

— Вот-вот! Мы дали им себя закабалить! — вставил Корби. — А я ведь предупреждал: интеллект-автоматы низведут нас до животного состояния! Они шпионят за нами, в их власти наше здоровье и сама жизнь!

— Интеллект-автоматы заботятся о нашем благополучии, возразила Орена. — А вы вместо благодарности…

— О какой благодарности ты говоришь? — раздраженно перебил ее Фан-Орт. — За что мы должны их благодарить? За деловые игры, которые не имеют отношения к настоящему делу? Или за то, что все наше существование — нелепая игра? Мы ищем, чем бы полезным заняться, и не находим. Но упрямо притворяемся друг перед другом, что нашли, и делаем бесполезное. Нас готовили к опасностям, неожиданностям, подвигам. А чем занимаемся мы?

Поднял тонкую руку Эрро.

— От кого же зависит, как мы проводим время? От нас самих! Мне, например, не приходится притворяться. Я работаю и счастлив своей работой. Вы бы знали, какие обобщения удалось сделать!

— Бросьте, Эрро! Кому нужны ваши обобщения? — не скрывая враждебности, процедил Фан-Орт. — Работа ради работы и все впустую!

— Почему впустую? Для будущего человечества…

— Человечества? Ха-ха!

— Надоели сказки, — язвительно хмыкнул Корби.

— Дайте же договорить… — запротестовал Эрро, но его слабый голосок потонул в шуме.

Конференц-зал, бывший Мемориальный отсек, был сооружен с размахом. Когда-то он полнился людьми. Сейчас же большинство мест пустовало.

Говорить громко не было надобности: смонтированная еще при Лооре и усовершенствованная интеллект-автоматами информационно-акустическая система доносила до слуха каждого из присутствующих в зале самый тихий шепот с любого места. В спинки кресел были встроены видеоэкраны, позволявшие видеть лицо говорящего крупным планом.

Но сейчас своды конференц-зала резонировали от крика, а на экранах беспорядочно мелькали разгоряченные лица. Всем не терпелось высказаться. В слитном гуле голосов прорезались отдельные фразы:

— Почему мы должны подчиняться замыслам гемян, которые были такими же людьми, как и мы?

— Мы тоже имеем право на счастье!

— Должны же учитываться наши интересы!

— Сколько можно терпеть?

— Долой засилье автоматов!

Фан-Орт властно взмахнул рукой, и шум утих.

— Нас принесли в жертву амбициям! — воскликнул он.

— Что ты, Фан, — склонилась к нему сидевшая рядом Орена. Ведь мы выполняем волю твоего отца!

— Говори громче, пусть слышат все! Признаю, в авантюру втравил нас профессор Орт, мой отец. Но так ли он представлял себе нашу эпопею? Нет! Однако допустил просчет. Ему надо было предвидеть, что пресловутый коллективный разум гемян исиспользует его замысел в своих целях. Судите сами. Мы миновали восемь звездных систем. Всякий раз интеллект-автоматы выводили сфероид на внешнюю орбиту, и мы месяцами болтались вокруг светила. Зачем? Да затем, чтобы, так ничего и не разузнав, отправиться в дальнейший, столь же бесплодный, поиск.

Фан-Орт перевел дыхание. Воспользовавшись паузой, Эрро заспорил:

— Это вынужденная мера. Интеллект-автоматы не имеют права ошибаться. А чтобы исключить ошибку, надо получить максимум информации…

— На это могут уйти столетия! — не дал ему договорить Фан-Орт. — Интеллект-автоматам спешить некуда, у них в запасе вечность.

— До сих пор мы честно выполняли свой долг! — увещевал Эр-ро. — Не будем же противопоставлять наши интересы интересам человечества!

— А мы и есть человечество! — выкрикнул Виль.

— Неправда, мы лишь крупинка человечества.

— Ничего подобного! — поддержал Виля Корби. — Гемяне остались на Геме. Здесь мы, и только мы. Эмбрионов в миллионы раз больше, это верно. Однако они не люди, и станут ли ими — еще вопрос!

— Но согласно программе…

— Нечего молиться на программу, — оборвал астрофизика Фан-Орт. — Она составлена людьми, которые не умнее, не образованнее, не мужественнее нас!

— Эти люди обладали коллективным разумом! — напомнил Эрро.

— А что такое коллективный разум? Всех под один уровень, и умников и глупцов. Среднее арифметическое! Торжество посредственности!

— Но это же чушь! — возмутился Эрро.

— Вы-то почем знаете? — глумливо спросил Фан-Орт.

Или сами… плод коллективного творчества? Ну-ну… есть на что полюбоваться!

Раздался смех. Эрро привстал, беспомощно огляделся, ища сочувствия, но увидев, что большинство против него, молча опустился на место.

Когда смех отзвучал, послышался звонкий голос:

— Простите нас, Эрро. То, что сказал Фан-Орт, недостойно порядочного человека. Надеюсь, он извинится перед вами.

И, гордо неся все еще прекрасную головку, Орена покинула конференц-зал.

Конечно же, Фан-Орт и не подумал извиниться перед Эрро. Понимал, что из тактических соображений надо это сделать, но не мог переломить характер. Поступок Орены он воспринял как предательство, удар в спину. Впрочем, она давно симпатизирует Эрро. Может быть, больше чем симпатизирует?

Их отношения давно утратили пылкость. Оба все еще считали, что любят друг друга, но сама любовь стала чем-то обыденным, пресным, не способным ни вдохновлять, ни вызывать восторг. Но еще могла причинять обиды…

"Никогда не прощу ей этого!" — мысленно твердил Фан-Орт, сознавая, однако, что Орена не только не попросит прощения, но и не сразу простит его самого.

Погруженный в мрачные раздумья, он ступил через порог своего жилища и замер: в кресле у окна, выходящего в цветущий псевдосад, сидел мужчина.

Это был профессор Орт.

8. Прощание

Кей прощался со сфероидом. Прощался с Космополисом. Прощался со старой Базой…

Память вернула его на годы. Он снова человек во плоти, он молод, он космокурьер. Только что возвратился с окраинной станции, идет, тяжело ступая, пошатываясь от усталости. Навстречу стайка девушек в скафандрах. Они почтительно прижимаются к стенам промежуточного отсека, уступая дорогу. И только одна девушка не спешит посторониться. Сквозь стекло шлема виден насмешливый взгляд дерзких зеленоватых глаз, совсем еще детские припухлые губы вызывающе улыбаются.

Он прошел мимо, едва не задев ее плечом. И вдруг так захотелось обернуться…

Потом они встретились на празднике совершеннолетия. Его охватило непривычное смущение, он с трудом выдавливал: «да», «нет», «нормально»…

Она спросила с той же вызывающей улыбкой:

— А если я захочу… очень сильно захочу быть с вами там, в космосе?

Кей растерялся и промолчал.

А когда через несколько лет главный диспетчер Базы Горн предложил взять ее, успевшую стать к тому времени врачом, в опаснейший полет на Гему, Кей сопротивлялся, сколько мог. Потому что нет ничего тяжелее, чем вести за собой на верную смерть любимую.

Впрочем, тогда он не сознавал, что любит, а лишь чувствовал, как в его внутренний мир без спроса вторгается зеленоглазая девушка, и смятенно сопротивлялся этому вторжению, пряча за нарочитой грубостью волнение и растерянность.

В легких энергоскафандрах они стартовали на Гему. Мысленно Кей повторил граничивший с безрассудством полет, пережил заново выпавшие на их долю приключения, испытал отчаяние и радость…

Инта ценой собственной жизни родила ему сына первенца расы богатырей: поле Беслера в сочетании с остаточной радиоактивностью вызвало быстротечную акселерацию человечества… И сейчас Кей покаянно думал, что был плохим мужем и еще более плохим отцом.

Увлеченный работой, он не испытывал потребности в том, чтобы Инта всегда была рядом. Достаточно сознавать, что она у него есть — надежная, верная, любящая! Друг, на которого можно положиться во всем.

Неутолимая потребность в ее постоянной, физически ощутимой близости возникла слишком поздно, — когда Инты не стало. В сыне же он помимо воли видел косвенного виновника ее гибели и оттого неосознанно чуждался его. И сын, росший с поражавшей всех быстротой, в свою очередь, отвечал отцу такой же отчужденностью.

Только теперь Кей понял, что совершенно не знал и не пытался узнать сына, упорно не замечал в нем своих черт. Зато лучистый взгляд зеленоватых глаз мальчика постоянно напоминал об Инте. Однако это лишь раздражало, как будто сын присвоил реликвию, на которую не имел права. Вот почему Кей избегал смотреть ему в глаза…

"Мальчик мой, как ты живешь, кем стал? А тот, оставшийся на Геме, осознал ли наконец, что ты значишь для него? — беззвучно кричал Кей. — Сейчас я тоже теряю тебя во второй раз…"

Но хотя его мысли были поглощены женой и сыном, он не мог уйти, не простившись в душе с друзьями и не вспомнив недругов.

Горн, человек громадного масштаба, а затем «призрак». Инвалид, медленно умиравший от прогрессирующего паралича, но продолжавший выполнять работу, непосильную для молодых, цветущих, полных энергии… Умиравший, но возвращенный к жизни целебной силой Гемы.

Не нужно было напрягать память, чтобы услышать рокочущий бас Горна:

— Держись, дружище! Ты сделал все, что мог. И не твоя вина в том, что ты уходишь, не доведя дело до конца. Так уж случилось. В сущности, ты везунчик, я всегда говорил тебе об этом. Прожил не одну, а несколько жизней, спасался, когда неминуемо должен был погибнуть. Не совершал подлостей, а это далеко не всякому удается. Наконец, любил и был любим. Что еще человеку надо? Одного не могу тебе простить — того же, чего ты и сам не простишь себе. Инты… Но здесь уже ничего нельзя поправить. Это единственная твоя вина, единственное поражение…

Спасибо Горну, он не унизил его жалостью. Ах, Инта, Инта…

И прорвался в душу, зазвенел голос любимой. И опять скорбно прозвучали слова, которые он помнил всю последующую жизнь, заставляя вновь и вновь спрашивать себя:

"А правильно ли я поступил, послушавшись?"

Ее слова:

"Нет, родной. Ты не сделаешь этого против моей воли. Не могу быть «призраком». Уж лучше умереть сейчас, когда я так хочу жить, чем продолжать жить с желанием умереть!"

Он исполнил последнюю волю Инты, обрекшую его на непреходящие страдания…

И как было теперь не помянуть Корлиса, который отдал ей свою кровь и был готов умереть вместе с нею? Ученый до мозга костей, он считал себя трусом, а не героем, кем был на самом деле.

В нем несообразно сочетались целеустремленность и сомнения, твердость в убеждениях и умение признать свою неправоту, комплекс неполноценности и чувство собственного достоинства.

А как он переживал исчезновение Инты во время их первой экспедиции на Гему! Какой взрыв негодования обрушил на Кея:

— И за что она вас полюбила? Да, да, полюбила! Или не видели, не замечали? Впрочем, куда вам, вы не человек, а робот, бездушная машина!

Потом, уже после смерти Инты, Кей догадался: Корлис сам любил ее — ненавязчивой, отстраненно чистой любовью.

И еще один голос услышал Кей в свои последние минуты:

— Замечательная идея! Странно, что мы до нее не додумались. По сути дела вы предложили модель принципиально нового, подлинно коммунистического общества, где интеллектуальный потенциал каждого принадлежит всем и личность, не утратив индивидуальности, обретает разум коллектива!

"Призрак" Сарп, сдержанно философичный, не выставляющий напоказ свое превосходство. Это он вызвал переворот в мировоззрении Кея, подсказал ему идею и отверг свои права на нее…

Только сейчас, на краю бытия, в предсмертном озарении, постиг Кей великую тайну Сарпа: тот, «узнав» в Инте погибшую полтора столетия назад жену, полюбил ее так, словно это и впрямь была воскресшая Велла.

Каким же ударом стала для него смерть Инты! Велла умерла во второй раз. Умерла, отказавшись от «бессмертия» и тем самым раскрыв его истинную цену…

Подобно тому, как ночь на время вытесняет день, мрачный образ Лоора потеснил образы друзей.

Великий архитектор… Тщедушный человек… "Сильная личность"… Как умело подчинил он себе космополитян! Они пошли за Лоором, видя в нем единственную гарантию выживания. Год за годом теряли индивидуальность, превращались сначала в "сплоченный коллектив", в котором, однако, не было ничего от коллективного разума гемян, а затем в покорную, нерассуждающую толпу.

Но всякая покорность имеет свою "критическую массу". И когда она была достигнута, произошел взрыв, разметавший "замкнутую систему" Лоора.

Мог ли предвидеть "вождь и учитель", во что выльется его честолюбивый замысел? Представлял ли меру своей ответственности за судьбы людей? Догадывался ли о прижизненном либо посмертном бесславии, которое постигает любого вождя, ибо само понятие «вождь» враждебно человеческому достоинству? Или он слепо уверовал в свою исключительность, в то, что познал психологию толпы, суть стадного инстинкта?

Астронавты, эти "пленники чести" сфероида, считают Лоора параноиком. Но ведь то же самое можно сказать о любом «вожде», даже если он «скромно» зовется президентом? Неужели вождипараноики будут отравлять человеческую историю и там, на новой Геме?

Кей не мог не задаться этим тревожным вопросом. Надменное лицо Фан-Орта встало перед глазами. Красивое, хотя уже слегка обрюзгшее. Все еще атлетическая, но отяжелевшая фигура. Похож скорее не на самого Лоора, а на его монументы. Тоже "сильная личность".

А ведь параллель с "вождем и учителем" его бы возмутила. Он презирает Лоора, но не за диктаторскую сущность, а за то, что тот позволил себя свергнуть…

Кей не испытывал к Фан-Орту враждебных чувств. Уж если кого и винить, то его отца. Он обладал недобрым умом, зловредным талантом и необузданным тщеславием, иным, чем у Лоора, вселенского масштаба. Быть властелином крошечного мирка, кристаллика, заведомо обреченного растаять в расплаве космоса, не прельщало Орта.

До поры держался в тени, потакал прихотям диктатора, на деле же манипулировал им. Сумел внушить, что "эмбриональное человечество" лишь средство покорить Гему. А гемян заинтересовал вселенским экспериментом.

Они были уверены, что эксперимент под контролем коллективного разума. Однако вмешался непредвиденный фактор в лице Урма — недаром Кей с самого начала испытывал к этому человеку недоверие…

Вот он и выплыл из запасников памяти — высокорослый, атлетически сложенный, с глазами фанатика, стремящегося победить зло злом.

Нет, его не поставишь в ряд с Лоором и Фан-Ортом. Честен, бескорыстен, самоотвержен. Готов на все, чтобы избавить людей от рабства — даже ценой их жизней. Революционер в рафинированном виде, для которого революция не средство, а цель.

Каким пророческим пафосом были пропитаны его слова:

"Не сомневаюсь, что вы оплачете нашу гибель!"

Он предвидел свой конец, однако не поступился идеалами, чтобы предотвратить его. И оказался прав в своем мрачном пророчестве: гемяне тяжело пережили трагедию Космополиса, сознавая, что были косвенно повинны в ней. Но даже коллективный разум не гарантирован от ошибок…

"А может, надо было вмешаться?" — в который раз спрашивал себя Кей и не находил ответа.

Убийство Лоора едва не сорвало эксперимент. Увы, с исчезновением «вождя» не наступила эра свободы, ради которой пожертвовал собой Урм. Начался хаос, а как следствие повальный террор, всех против всех. И кто-то (не с подачи ли Орта?) запустил ходовой двигатель.

Преждевременный старт оказался неожиданностью для гемян, не успевших довести до совершенства программу интеллектавтоматов. Пришлось в спешке продублировать личность Кея и телепортировать ее на стремительно удалявшийся Космополис.

Сейчас, по опыту прошлых лет, Кей был склонен считать ошибочной и микромодель будущего человечества. Получилось, что «гаранты», задуманные как объект эксперимента, могут диктовать его условия. А ведь люди есть люди. Непредвиденность у них в крови. Они склонны подменять логику интуицией даже в тех случаях, когда строгий расчет не только возможен, но и единственно оправдан. Их вполне объяснимое нетерпение способно погубить все.

Это может произойти сразу же после его ухода, как только «гаранты» решат, что настал их час. И он уже не сможет предотвратить беду…

9. Посмертный монолог Орта

Фан-Орт ступил через порог своего жилища и замер: в кресле у окна сидел профессор Орт.

— Ну, здравствуй, сын, — сказал тот насмешливо. — Не ожидал встретиться? Еще бы, мой прах рассеян в космосе и никакая сила меня не воскресит. Успокойся: перед тобой видеозапись, поэтому не пытайся со мной разговаривать. Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, и на все дам ответ.

Итак, первый твой вопрос: почему я не стал «призраком», ведь с помощью гемян сделать это было не трудно?

Отвечаю: не пожелал стать частицей целого, растворить свое «я» в так называемом коллективном разуме.

Следующий вопрос: как я в виде говорящего голографического изображения появился перед тобой? Подумав, ты поймешь, что это дело техники.

Ты спросишь далее, почему я обращаюсь к тебе именно сейчас. Потому что настало время вмешаться. Я задал контрольный срок, в течение которого должна была состояться колонизация новой Гемы. Он истек, а этого не произошло. Предусмотрев такую возможность, я заранее разработал резервный вариант, основанный на двух моих открытиях, о которых никто не знает. Пора привести его в действие. Садись!

Фан-Орт, действительно, все это время стоял у порога, не смея пошевелиться. В свое время профессор настолько изучил психологию сына, что безошибочно предвидел его реакцию на свое появление. И когда тот присел в соседнее кресло, повернулся к нему, словно был не голограммой, а живым человеком.

— Трудно тебе, сын… — сказал он с теплотой в голосе, столь несвойственной ему при жизни. — Знаю, ропщешь, проклинаешь отца. Ничего, скоро все изменится!

— Как? — не удержавшись, спросил Фан-Орт, и видеозапись ответила:

— До сих пор интеллект-автоматы выбирали звездную систему из числа сложившихся. И всякий раз оказывалось, что либо нет подходящей планеты, либо недостаточна устойчивость центрального светила. В отличие от «призраков» звезды стареют и умирают, ничего не поделаешь… Логический вывод: надо отдать предпочтение не успевшей сформироваться системе, у нее впереди заведомо долгая жизнь.

Забыв, что перед его глазами не живой человек, а видеозапись, к тому же, сделанная годы назад, Фан-Орт взволнованно воскликнул:

— Но что это мне даст?! Процесс формирования звездной системы длится миллиарды лет!

Орт предугадал и этот возглас. Видеозапись сделала точно выверенную паузу, после которой продолжила:

— Вот здесь и сработает первое из моих тайных открытий «эмбрион» небесного тела, затравка, способная вызвать бурную конденсацию протопланетного облака. В результате время формирования системы сожмется до нескольких тысячелетий.

— Но я не проживу и столько! — простонал Фан-Орт.

— Вспомни притчу о близнецах, когда первый, возвратившись из субсветового полета молодым, застал второго глубоким старцем. Однако могло быть и наоборот. Принцип относительности, который мне удалось развить, носит обратимый характер. И мое второе открытие — эффект хронокомпрессиихроноэкспансии, сжатия-расширения времени. А теперь перейдем к деталям…

10. Крах

После необъяснимого исчезновения Кея власть и ответственость постепенно сосредоточились в руках Фан-Орта. На одной из утренних встреч в конференц-зале он потребовал слова и, заявив, что нашел выход из тупика, изложил идеи отца, выдав их за свои.

— Такая наполовину искусственная планета станет колыбелью будущей цивилизации, в становлении которой мы сыграем главную роль, — завершил он свое выступление.

— Браво, Фан! Наконец-то ты нашел себя! — зааплодировала Орена; к ней присоединились остальные.

— Как ученого я недооценивал вас, Фан-Орт, — признал Эрро. Ваши идеи это революция в науке. Интеллект-автоматы проанализируют их, и можно будет…

— Все и так ясно, — перебил Корби. — Зачем заниматься перестраховкой?

— Нет, почему же, пусть проверяют, — возразил Фан-Орт, уверенный, что отец не мог ошибиться.

Интеллект-автоматы дали экспертную оценку 0,97. Такой оценки удостаивались перспективные, но все же требующие дополнительного исследования идеи. Оценка 0,99 означала бы рекомендацию к немедленному осуществлению.

Фан-Орт был раздосадован.

— Машины осторожничали, — сказал он недовольно.

— Прекрасная идея, поздравляю! — не согласился с ним Эрро.

— Вы что, издеваетесь? Программа же остается без изменений!

— Наука не терпит спешки. Нужно провести серию экспериментов, и только тогда…

— "Наука", «наука»… — зло передразнил Фан-Орт. — Носитесь со своей наукой, а для меня важно дело. И я не могу оставаться спокойным, когда его сознательно тормозят!

— Подумаешь, не хватает двух сотых! — выкрикнул Корби. Степень допустимого риска установили гемяне. Так ли уж объективно? Они ведь доверяли интеллект-автоматам больше, чем нам. Между тем, пионеры киберлогики не зря предупреждали, что когданибудь машины поработят человека. Это уже случилось! Но еще не поздно вырваться из-под их власти. Предлагаю избрать ФанОрта командором с правом решающего голоса, иначе интеллектавтоматы и вовсе задушат нас!

— Какая нелепость! — замахал руками Эрро.

Орене, поддавшейся общему настроению, маленький "книжный червь" показался в этот момент особенно жалким, смешным и беспомощным. Она уже не помнила, что совсем недавно восхищалась его мудростью. Но ведь не он, целиком посвятивший себя науке, а, казалось бы, не имеющий к ней отношения Фан, сделал величайшее открытие. Ее Фан, которого Орена, к своему стыду, так недооценивала…

"Зачем Эрро восстанавливает против себя всех? подумала она с презрительной жалостью к этому неудачнику. Неужели не понимает, что остался один?!"

— Занимайтесь своей астрофизикой, ни в чем другом вы не смыслите! — язвительно воскликнул Корби.

— Друзья, одумайтесь, — убеждал Эрро. — Вы хотите совершить непоправимую ошибку! Больше того, предательство!

В ответ раздался нечленораздельный гул, сквозь который прорывались выкрики:

— Лишить его слова!

— Сам предатель!

— Долой!

Фан-Орт был избран командором сфероида. Против голосовал один Эрро.

И первое, что сделал командор, обретя неограниченную власть, — внес ряд необходимых, по его мнению, изменений в программу интеллект-автоматов. Теперь они могли принимать самостоятельные решения лишь при аварийных ситуациях, когда промедление вело бы к гибели…

…Месяц назад на экранах светозаров расцвел цветок с закрученными спиралью лепестками — вращающаяся туманность. Она сжималась, и процесс сжатия подходил к концу. На их глазах рождалась звезда, которая станет новым Яром.

В естественных условиях эта стадия продолжалась бы миллиарды лет, но благодаря "феномену Фан-Орта" комбинированной хронокомпрессии-хроноэкспансии — она завершится неизмеримо быстрее. Нужно лишь вывести на орбиту новой Гемы ее «эмбрион», и начнется бурная конденсация протопланетного облака. Уже в ближайшие годы сформируется планета, пригодная для посадки сфероида, а спустя десятилетие и для инкубации эмбрионов.

Фан-Орт с нарастающим нетерпением ждал, когда это произойдет. В прошлом его тоже не раз обуревало нетерпение, но близкое к отчаянию, нетерпение без надежды. Сейчас же он перестал быть пассивным наблюдателем. Ничто не мешало ему приступить к осуществлению замысла, в который Фан-Орт не счел нужным посвятить никого из товарищей, даже Орену. Он не собирался выслушивать чьи-либо замечания. Наконец-то он почувствовал себя Астронавигатором с большой буквы.

При мысли, что от него зависит судьба множества людей, как уже живущих, так и еще не появившихся на свет, Фан-Орт испытывал не просто гордость, а болезненно сладкое наслаждение. Не зря он был лишен детства тираном-отцом, вытерпел такое, от чего любой на его месте лишился бы рассудка, а то и жизни. Не зря профессор Орт предпочел продлить себя в нем, вместо того, чтобы стать «призраком»!

В отсек управления вошла Орена.

— Милый, все собрались в конференц-зале. Ждут тебя. Настроение прекрасное. Даже Эрро считает, что скоро нашим мытарства закончатся! Ну, пошли. Обсудим, что предпринять дальше.

— Хватит обсуждений!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я уже принял решение, — отрезал Фан-Орт. — И не отвлекай меня, сейчас самый ответственный момент.

— Ответственный? Но ведь интеллект-автоматы…

— Они отключены. От них мало толку.

— Ты… не доверяешь мастерству интеллект-автоматов? А помнишь, что когда-то говорил об их надежности? Девять девяток, кажется?

— Дело не в надежности!

— В чем же тогда?

— Они отказались выполнять маневр. Им, видишь ли, не нравится моя стратегия! Они собирались снова вывести сфероид на орбиту ожидания. Но я не желаю больше ждать. «Эмбрион» новой Гемы нужно запустить на расчетную траекторию как можно раньше!

— Не рискованно ли это? — встревожилась Орена.

— Кто не рискует…

Орена с сомнением покачала головой.

— Ты хотя бы посоветовался с Эрро!

— Эрро, опять Эрро! — вспылил Фан-Орт. — Этот зануда все испортит. Пусть уж занимается своей монографией, а я как-нибудь обойдусь без его советов!

— Но ведь Эрро первоклассный астрофизик!

— Может быть, это он открыл эффект хронокомпрессии-хроноэкспансии?

— Конечно же, не он, а ты. И я горжусь тобой, милый. Но прошу тебя: продумай все еще раз. Не забывай, что мы отвечаем…

— За твои банки с икрой? Можешь о них не беспокоиться, хотя мне куда дороже наши будущие дети. Не миллионы безродных людишек, а мои собственные потомки, которым я передам эстафету, полученную из рук отца.

— Только помни свое детство и никогда…

— Могла бы не говорить. Кстати, мы уже начали маневр, а ты ничего и не почувствовала, — усмехнулся Фан-Орт покровительственно.

— Зачем вы заблокировали автоматы? — послышался за их спинами тонкий голос Эрро.

Фан-Орт вскочил в бешенстве.

— Это вас не касается!

— Это касается всех нас. Немедленно снимите блокировку!

— И не подумаю!

— Тогда я сниму сам!

— Только попробуйте!

Эрро быстрыми шажками засеменил в аппаратную, но Фан-Орт догнал его и коротким злым движением сбил с ног.

— Что ты делаешь, Фан! — закричала Орена. — Как тебе не стыдно! Ты дикарь, а не сверхчеловек!

— Эй, вы, оба! — взревел Фан-Орт. — прочь отсюда или я вас…

Эрро вскочил с неожиданной быстротой. Его лицо напоминало гипсовую маску, по нему струилась кровь.

— Оглянитесь, — крикнул он на бегу. — Вот что вы наделали!

Случившееся показалось Орене кошмарным сном: сигнальные матрицы приборов полыхали оранжевым пламенем, ее Фан-Орт, уверенный в себе гигант, обладающий молниеносной реакцией, не ведающий страха и сомнений, тупо смотрел на них, а карлик Эрро, этот книжный червь, жалкий задохлик с разбитым лицом, не теряя ни секунды, спешил разблокировать автоматы…

Тяжесть, удушье, тьма обрушились на Орену. Перед тем, как потерять сознание, она еще успела подумать:

"Эрро опоздал, это конец…"

— Рен, миленькая, ты жива… — донеслась сбивчивая скороговорка. — Я не виноват, поверь мне… Кто знал, что оторвется часть протопланетного облака… Словно из пращи… И прямо в сфероид!

Было нечем дышать. Она возвращалась из вязкого беспамятства, не сразу осознавая, что произошло.

— Эрро… жив?

— Это он виноват! Он! Если бы не отвлек меня в такой момент, если бы…

— Прекрати! Что с ним, что с остальными?

— Все, все погибли… Мы уцелели чудом… Не ходи туда… Тебе туда нельзя… Там такой ужас… — захлебывался словами ФанОрт.

"Нет, это не Фан…" — подумала Орена.

Перед ней на коленях стоял незнакомый человек, жалкий, испуганный, сломленный.

Фан был не таким. Среди подростков-сверстников самый высокий, самый ловкий, самый сильный — он. Могучий юноша со скульптурным торсом — тоже он. Отяжелевший богатырь с надменным взглядом — и это он…

Любила ли она Фан-Орта? Во всяком случае, была уверена, что любит. Хотя поначалу отчетливо видела его недостатки и пыталась с ними бороться. Потом смирилась и сама не заметила, как стала преувеличивать достоинства, дала укорениться в сознании образу сверхчеловека, которому дозволено то, что запрещено обыкновенным людям.

И сейчас Орена с горьким недоумением пыталась понять, как могла утратить собственное «я», слепо уверовать в незадачливого «сверхчеловека», который стоит сейчас перед ней на коленях и размазывает по щекам слезы?

…Им была суждена долгая постылая жизнь. Жизнь без будущего. Предстояло терпеть друг друга — худшего наказания не бывает.

Орена презирала себя за то, что не смогла распознать ничтожество. А Фан-Орт винил во всем отца, который, оказывается, так и не сделал из него сверхчеловека…

Эрро успел-таки разблокировать автоматы. Но было уже слишком поздно. И все же гравитационные импульсы спасли сфероид от уничтожения пылающей плазмой: началась конденсация протопланетного облака. Сфероид уподобился «эмбриону» планеты, с которым связывал надежды Фан-Орт. Вокруг него образовалась скорлупа из силикатов и железа. Их частицы, слипаясь под воздействием гравитационных импульсов, упрочнялись и, в свою очередь, притягивали рассеянное в пространстве вещество. Скорлупа становилась все толще и толще, сфероид постепенно разбухал…

Когда миновала опасность, интеллект-автоматы попытались выключить генератор гравитационных импульсов, чтобы прекратить конденсацию протопланетного облака, но процесс вышел из-под контроля: в катастрофе пострадали не только люди.

И еще миллиарды лет будет продолжаться формирование планеты, названной впоследствии Землею, пока из прилегающего к ее орбите пространства не аккумулируется практически все твердое вещество.

11. Кольцо времени

Интеллект-автоматы… Производная коллективного мозга гемян. Вызов Человека Всевышнему…

Интеллект-автоматы… Безымянное нечто, наделенное ярким и действенным разумом. Не люди. Не машины. Не существа. У них нет аналогов. Они не поддаются описанию.

Интеллект-автоматы… Наследники лучших человеческих качеств, свободные от пороков. Бесполые аскеты, педанты, стоики, познавшие любовь по произведениям классиков, а ненависть по учебникам психиатрии.

Они так и останутся не понятыми людьми. Их будут ассоциировать с роботами. Но они и не претендуют на большее, как не претендуют на власть, славу, богатство и человеческую признательность.

Для интеллект-автоматов программа не просто руководство к действию, а свод законов и нравственный кодекс. Люди тоже подчинены множеству программ. Одни составила для них природа, другие сочинили они сами, и не только для себя, а, бумерангом, для природы. Но природа далеко не всегда склонна подчиняться придуманным для нее людьми «законам»…

Интеллект-автоматы сродни «призракам», однако для них «бессмертие» — не способ сохранения личности, а срок службы. Понятие «личность» к ним не применимо. Их можно различить лишь по номеру, иначе они были бы полными двойниками.

В отличие от «призраков» интеллект-автоматы довольствуются общедоступной электромагнитной энергией, и не нуждаются в беслеровых волнах, которыми питается «душа» «призрака». Им безразлично, есть у них душа или нет. Они обходятся без нее, но не бездушны. Душевности в них больше, чем во взятом наугад человеке. И больше любви к людям, чем в самих людях…

— Что предпринять? — проиндуцировал задачу Координатор.

— Что предпринять? — эхом повторил Первый.

— Что предпринять? — откликнулся Второй.

— Что предпринять?..

— Объединимся в систему мышления, — предложил Тринадцатый. — Прецедент известен.

— Поручение Десятому, — выдал серию импульсов Координатор, — дать экспертную оценку идее.

— Поручение принято. — подтвердил Десятый. — Временно отключаю рецепторы.

— Обсуждается динамика ппроцесса, — объявил Координатор. Информация, выводы, прогнозы?

— Промоделирован очередной этап, — доложил Восьмой. Аккумуляция вещества. Разогрев. Частичное расплавление внешнего ядра. Радиоактивный распад урана и тория. Дополнительное выделение тепла. Процесс затухающий.

— Прогноз стационарности?

— Период установления 7,6412 миллиарда лет.

— Эмбрионы не просуществуют 7,6412 миллиарда лет, — констатировал Координатор. — Что предпринять?

Подключился Десятый.

— Экспертная оценка 1,0.

— Принято к немедленному исполнению.

Система мышления, к осуществлению которой тотчас приступили интеллект-автоматы, была адаптированным подобием коллективного мозга гемян. Она содержала значительно меньше структурных ячеек, упрощенную элементную базу, и все же обладала мощным интеллектуальным потенциалом.

В свое время, давая экспертную оценку предложению Фан-Орта, интеллект-автоматы методом математического моделирования прогнозировали конечный результат — компрессию времени во внешней среде и его экспансию внутри сфероида. Физика процесса выходила за рамки формализованной задачи.

Вновь обратившись к этой идее, не имевшей, как выяснилось, альтернативы, система мышления интеллект-автоматов математически обосновала "феномен Орта". Решив уравнение взаимодействия элементарных частиц времени — хронотонов с гравитационным полем, она установила: время обладает энергетическим спектром с рядом разрешенных уровней, каждому из которых соответствует свой масштаб. Поглощение или излучение кванта гравитационной энергии вызывает переход хронотонов с одного уровня на другой, что, в свою очередь, и приводит к изменению масштаба времени, то есть к его компрессии либо экспансии.

Сфероид — полое ядро будущей Земли — представлял собой подобие гравитационного резонатора, способного поглощать энергию формирующейся Солнечной системы. Его настройкой интеллектавтоматы добились того, что сотая секунды «внутреннего» времени стала равна суткам «наружного».

Не обошлось и без побочных эффектов: в жидкой оболочке ядра возбудился ток, и в околоземном пространстве образовалось магнитное поле.

"Эффекты полезны, — решили интеллект-автоматы. — Магнитосфера защитит Землю от корпускулярного излучения Солнца, частицы солнечной плазмы будут обтекать ее, а космические частицы высоких энергий, попадая в магнитную ловушку, образуют радиационный пояс, не представляющий опасности для будущих флоры и фауны".

Итак, задача-минимум решена. Миллиарды земных лет сокращены до тысячелетий, а когда они истекут, Земля будет готова принять Разум. Но как передать ей эстафету?

До сих пор интеллект-автоматы не сделали ничего невозможного: "феномен Орта" был заимствован у природы и не противоречил ее законам. Теперь предстояло совершить невозможное…

Интеллект-автоматы не знали, что это, как сверхзадача, заложено в их программу. Однако алгоритм невозможного в программе отсутствовал: коллективный мозг гемян лишь постулировал его существование.

Сфероид, словно по чьей-то злейшей иронии, оказался в роли «затравки», предназначенной стать "центром кристаллизации" новой Гемы — Земли. Аккумулированное протопланетное вещество наглухо замуровало его, превратив в ловушку, из которой невозможно выбраться.

К такому выводу пришла бы человеческая логика, но не логика интеллект-автоматов.

Для человека слово «невозможно» имеет безусловно запретительный смысл. Утверждение, что безвыходных положений не бывает, не более, чем бравада.

Интеллект-автомат же вообще не знает, что такое «невозможно» — решение любой проблемы, даже той, которую человеческий гений признал бы неразрешимой, он будет искать столько, сколько потребуется — вплоть до бесконечности. В своем защитном тщеславии люди сочли бы это тупым, бессмысленным упрямством. И были бы не так уж неправы — система мышления, в которую объединились интеллект-автоматы, отказалась от вероятностной методики поиска.

Правда, поначалу она не избежала соблазна испробовать наиболее тривиальный путь: напрашивалась телепортация, которая, как и "феномен Орта", входила в арсенал возможного. Этим древним словом, имевшим когда-то мистический оттенок, обозначали совокупность трех физических процессов, приводящих к почти мгновенному переносу материального объекта на расстояние.

Первый из них: преобразование одной из ряда равноценных форм материи (вещества) в другую форму (поле Беслера).

Второй: направленное распространение этого поля в виде беслеровых волн, скорость которых многократно превышает скорость света.

Третий: обратное преобразование поля в вещество.

Но здесь возникли два препятствия.

Во-первых, интеллект-автоматы не располагали источником волн Беслера, его надо было создать, а это представляло собой не менее трудную задачу.

Во-вторых, математические функции, описывающие пространственно-временную динамику формирования Земли, имели разрыв — в закономерном взаимодействии хронотонов с нестационарным гравитационным полем наблюдался парадокс. В окрестностях «затравки» время самопроизвольно приостанавливало бег, периодически начинало течь в обратную сторону, так что причина и следствие менялись местами, и даже свертывалось в кольцо.

Телепортировать эмбрионы через подверженную таким аномалиям область пространства было бы по меньшей мере рискованно.

Системе мышления ничего не оставалось, как отказаться от дальнейших попыток осилить проблему "в лоб" (а именно это продолжал бы делать отдельно взятый интеллект-автомат) и перейти к решению зашифрованной в программе сверхзадачи: поиску алгоритма невозможного — логико-математического ключа, который позволил бы, не тратя времени зря, приоткрыть любую дверь, как бы крепко ни заперла ее природа.

Математики называют невозможным то, вероятность чего равна нулю. Но нуль — абстракция, в предметном, не математическом, мире для него нет места. На нулевое значение любой физической величины всегда накладываются едва уловимые (а при недостаточной чувствительности измерительных приборов и вовсе неуловимые) флуктуации — микроскопические скачки. «Нуль» хаотически смещается то в «плюс», то в «минус»…

Невольно напрашивается сравнение с соотношением неопределенности — одним из краеугольных камней квантовой физики. Ничтожные скачки? Только не при разрыве функции!

Прежде, когда интеллект-автоматы еще не объединились в систему мышления, они довольствовались графической интерпретацией бесконечности: кривая взмывает отвесно в "плюс бесконечность" и столь же круто возвращается снизу, из "минус бесконечности".

Теперь же они не видели на хорошо знакомом графике главного — самой бесконечности. Разрыв кривой лишь намекал на нее своей загадочностью. Но что если "плюс бесконечность" будущее, "минус бесконечность" — прошлое, а вертикальная ось, разделяющая ветви кривой в точке разрыва — пресловутый нуль, бесконечно тонкая грань между ними? И этот «нуль» хаотически флуктуирует из прошлого в будущее, из будущего в прошлое?

Упорядочить флуктуации — значит овладеть временем, произвольно поворачивать его в будущее или прошлое, замыкать в кольцо радиусом несколько наносекунд или триллион лет…

Вселенная в своем вечном развитии движется по такому пространственно-временному кольцу, воспроизводя себя цикл за циклом, обращая прошлое будущим.

Впрочем, система мышления не задавалась философскими вопросами, не пыталась заглянуть в разверзшуюся перед нею бездну, да и бездны-то самой не замечала. Никаких сомнений! Кольцо времени — вот средство решить неразрешимую проблему…

Казалось заманчивым возвратиться к мгновениям до катастрофы, когда ее еще удалось бы предотвратить. Самое простое и очевидное решение. Однако оно получило экспертную оценку 0,1: вновь доверить судьбу эмбрионов безответственным людям интеллект-автоматы сочли нецелесообразным.

Ведь и без того они вплотную приблизились к решению своей сверхзадачи и лишь в одном не прибавлялось ясности: кому же воспитывать будущее человечество? Ведь люди — не мальки, вызревающие из личинок. Хватит ли интеллект-автоматам тепла, чтобы пригреть человеческих младенцев, заброшенных в пока еще чуждый им мир, отнюдь не жаждущий их прихода. Человеческих детенышей, которым не суждено познать вкус материнского молока, услышать сказанное над колыбелью ласковое слово, испытать прикосновение доброй руки отца?

Как нужен здесь Кей! Но его нет. Вернее, нет его материального воплощения. Триллионы единиц информации — вот все, что осталось от бывшего космокурьера.

И снова встает вопрос: что предпринять? И снова самоотверженные интеллект-автоматы упрямо движутся к цели…