В металлических шкафах у кадровиков, по строгому ранжиру от «а» до «я», выстроены папки личных дел. Офицерские дела посолиднее, матросские - всего несколько листков между картонными обложками. Главный документ в тех и других - анкета. Узнаешь из нее, когда родился, где учился, в каких городах жил человек до того, как встал в армейский строй. Но анкетные графы - лишь отдельные вехи на жизненном пути. Все остальное - в незаписанном дополнении…

Дополнение к анкете Русакова

- Послушай, Старков, до каких пор ты будешь на уроки опаздывать? Тащить класс назад по дисциплине?! Как староста, должен предупредить тебя…

- А ты не предупреждай, лучше обязуйся подвозить меня к школе на машине отчима.

- Отчима? Какого отчима?!

- Будто сам не знаешь. Небось и сегодня на директорской «Волге» подкатил!

Приход учителя вынудил спорщиков разойтись по своим местам. Юрий расслабленно плюхнулся на скамью.

- Зря ты на Старкова напустился… - прошептал сосед по парте. - Он каждый день чуть свет подымается матери помочь. Она у него дворничиха… - но Юрий не слушал соседа. Реплика Старкова ошеломила его. В памяти всплыли прежние мучительные подозрения. Слишком уж внешне не походил Юрий на отца. Тот коренастый и рыхловатый, с мелкими чертами лица, седеющие волосы, едва закрывающие проплешину на затылке, были когда-то иссиня-черными. Юрий же к пятнадцати годам перерос отца на голову. «Акселерация!»-добродушно посмеивался тот. Возможно, но, кроме того, Юрий был светлорус, носат, с резко очерченными надбровными дугами. «Мое наследство!»-утверждала мать. Только если и улавливалось в облике парня что-то материнское, то отцовского не обнаруживалось совсем. Разве лишь манера говорить у них была схожей: уверенной, не допускающей возражений.

Отец не был на фронте. .Имел бронь, как нужный специалист эвакуированного за Урал военного завода. Зато очень гордился орденом «Знак Почета», которым его наградили в сорок втором году. В праздники он прикалывал орден к выходному пиджаку рядом с двумя медалями.

- Победа, сынок, ковалась не только на передовой,- говорил он. - Мы тоже отдавали для нее свое здоровье и нервы… Вспомнить страшно, как выгружались мы из эшелона в ноябрьские холода. Станки таскали на себе, складывали под временные навесы. Вот следы тех дней,- показывал отец лиловые шрамы на ладонях, - от рукавиц одни лохмотья оставались, руки примерзали к железу. А через пять месяцев мы отправили на фронт первые минометы…

В пятидесятых годах отца перевели сюда, в Ишим, главным инженером завода автоприцепов, позднее он стал его директором. В небольшом городке, где каждый десятый являлся заводским рабочим, отец был заметной фигурой - членом горкома партии, бессменным депутатом городского совета. Юрий сберег несколько предвыборных листовок, отпечатанных в типографии заводской многотиражки. Отца называли в них передовым инженером, видным организатором производства. Слово «инженер» нравилось Юрию гораздо больше, чем «директор».

Шпилька Старкова, чего греха таить, попала в цель. Юрий любил иногда лихо подкатить к школьному подъезду на отцовой персональной машине. Шофера ее, немолодого уже человека, он Называл запросто Колей. И все-таки почему Старков сказал «на машине отчима»?

Юрию льстило то, что отец держался с ним на равных. Советовался о семейных денежных делах, никогда не проверял домашних заданий, только регулярно расписывался в его дневнике. Но, увидев четверку, спрашивал как бы невзначай:

- А кто-нибудь в вашем классе получил отлично?

- Ага, две девчонки…

- Они что, способнее тебя?

И Юрий отворачивался, чтобы скрыть зардевшееся от уязвленного самолюбия лицо.

Поддержал его отец и в одном серьезном конфликте, возникшем у Юрия с одноклассниками. Узнал тогда Юрий, что проживал в их городке друг Александра Сергеевича Пушкина ссыльный поэт-декабрист Александр Одоевский. Любой школьник знает наизусть мятежные строки его ответа на послание в Сибирь знаменитого тезки:

Одоевский провел в Ишиме чуть больше года, и об этом периоде его жизни мало что известно. Юрия бросило в жар от мысли, что, может, именно ему суждено расшифровать белое пятно в биографии декабриста.

Юрий потерял покой. В школе сторонился друзей. А вечерами, бродя по истертым булыжникам старинной мостовой, думал о том, что по этим же самым камням ступала нога худощавого, светловолосого человека с умными, но погасшими от лишений глазами.

Втайне ото всех он послал запрос в Тобольский краеведческий музей, располагающий наиболее полными сведениями о ссыльных революционерах. Полученный им ответ содержал всего несколько строк: «Поэт А. Одоевский проживал в доме мещанина Селезнева на улице Благовещенской, ему был отведен земельный надел возле села Жиликовского, который он не успел разработать, потому что был отправлен на Кавказ под пули горцев…»

Справочного бюро в городе не существовало, и Юрию пришлось популярно объяснять начальнику паспортного стола причины своего любопытства. Но все три семьи Селезневых, проживающих в городе, наотрез отказались от родства с каким-то стародавним мещанином. Из осторожности про декабриста Одоевского Юрий в разговоре с ними умалчивал.

Оставалась последняя ниточка - село Жиликовское, или попросту - Жиляки, ставшие уже близким пригородом Ишима. Юрию удалось отыскать там столетнего старца, сохранившего слух и внятную речь. На радостях Юрий не сообразил того, что Одоевский умер по крайней мере за четверть века до рождения жиликовского старожила.

- Чегой-то ты, паря, толкуешь? Какой такой ссыльный барин? - удивленно глянул дед на гостя белесыми, без ресниц глазами.

Юрий стал терпеливо растолковывать ему, кто такие были декабристы, за что так жестоко расправился с ними царь Николай Первый.

- Я-то, паря, при Ляксандре Втором хрещен, - вздохнул старик, - но и при нем ссыльно-поселенцев пригоняли сюда немало. Только больше не из бар, а из стюдентов… И после, при Третьем Ляксандре, и при последнем Миколае они не переводились. Я-тко уже подрослым мальцом был, когда ветрел одного такого государева преступника. Григорием Санычем его звали, а вот фамиль евоную запамятовал. Вить сколько лет с той поры ушло! Ох-хо-хо… Был он, знакомец мой, молодой и безбожник, а бородищу носил прямо тебе архиерейскую. На рыбалке мы с ним сошлися. Я ему все добычливые омута показал на Ишиме, уж больно охоч был он на зорьке с удочкой посидеть Песни играть любил, все боле грустные… Знамо, не с чего было ему веселиться. Одну евоную я и после слыхивал от этапных колодников…

дребезжащим тенорком вдруг затянул старик, -

Говаривали, что Григорий Саныч энту песню самолично сложил, - продолжал рассказывать дед. - После, когда прощение ему вышло, он на память мне бергет свой подарил. Часы такие луковицей, серебряные, с музыкой. Отколупнешь ногтем крышку, а оттедова молоточки вызванивают: тинь-тон-тон. Подарок евоный я почти-штось сорок лет берег. А в девятнадцатом годе выказал облыжно, и колчаки его у меня фисковали…

Расстроенный крахом честолюбивых своих надежд, Юрий мимо ушей пропустил рассказ говорливого деда. Кому интересен какой-то бородатый ссыльный, любитель песен и рыбной ловли.

Месяца два спустя Юрий случайно проговорился о встрече со столетним дедом старосте исторического кружка Лене Огневу.

- Подожди, подожди! - нетерпеливо перебил его тот. - Какую песню старик пел? «Замучен тяжелой неволей»? Да известно ли тебе, горе-следопыт, что это любимая песня Владимира Ильича Ленина? А написал ее поэт и революционер Григорий Мачтет! Неужто и он в нашем городе бывал? Эх ты, тюря, едва не прошляпил такой замечательный исторический эпизод! А ну, веди нас к своему дедусе!

Нас - означало всех остальных членов кружка. В Жиляки отправилась его полномочная делегация, но, увы, возвратилась ни с чем. Старик уже лежал под березовым крестом на сельском погосте, приказав долго жить незадачливым следопытам.

Вот тогда-то на открытом комсомольском собрании услышал Юрий немало обидных слов в свой адрес. Товарищи, не стесняясь, называли его индивидуалистом и честолюбцем.

- Будь готов, Юра, к любым превратностям судьбы,- выслушав его, сказал отец. - И вот тебе мой совет: никогда не стремись выделиться, но и подмять себя никому не давай…

Неужто он не отец ему, а отчим?

С трудом высидел Юрий до звонка на перемену. Догнал в коридоре попытавшегося улизнуть Старкова. Взял за плечо, повернул лицом к себе:

- А ну договаривай!

- Ничего я не знаю. Чест-слово, Юра! Брякнул сгоряча.

- Не ври. Сказал «а», имей мужество сказать и «б».

- Ну правда же…

- Если ты жалеешь меня, то я не красна девица.

- Чест-слово я не знал, что ты не знаешь!

- Знаю - не знаю, какая разница. Хочу услышать от тебя.

- Да нет же…

- Вот тебе мое последнее слово, Сергей: или ты расскажешь, или ты мне больше не товарищ. Решай!

- Зачем же так! Я не хотел…

- Решай, я тебе говорю!

- Хорошо… Ну понимаешь, одна тетка к нам приезжала. Родственница какая-то. Так вот она когда-то с твоей матерью в одной больнице работала. Давно еще… Она сказала, что отец твой не этот… ну, Валериан Дмитриевич, а шофер был. Он в день твоего рождения вместе с машиной под лед провалился. И еще тетка говорила, что матери твоей повезло. Отчима твоего, ну… Валериана

Дмитриевича, с тем… с шофером, и сравнивать нельзя. Тот без образования, ну… и выпить любил… Зачем я это все тебе рассказал? Подлец я, выходит…

- Ты тут ни при чем, Сергей. Спасибо, что не утаил. Я знал кое-что, но не все. Все нормально, Сергей.

Дома Юрий не прикоснулся к оставленному для него обеду. Вздрагивал от звона больших настенных часов, которые отбивали каждую четверть часа. Ждал мать, она работала участковым врачом городской поликлиники, вела прием, ходила по вызовам, однако возвращалась домой раньше отца.

Мать пришла вечером.

- Ты дома, Юра? - удивилась она. В это время сын, сделав уроки, обычно шел к друзьям. - Ох, как я умаялась сегодня! Гриппуют люди, столько вызовов. Кстати, вам в школе не велели еще носить марлевые повязки?

- Нет!

- Что с тобой? - забеспокоилась мать, увидев его посеревшее лицо. - Ты заболел? У тебя температура?

- Я совершенно здоров.

- Что случилось, сынок? Неприятности в школе?

- Нет… Мама, скажи, кто мой настоящий отец?

- Юра-а, - растерянно протянула она, обняв сына и прижимаясь щекой к его щеке. - Неужели ты сам не чувствуешь по отношению отца к тебе…

- А ведь вы оба обманывали меня…

- Юра! Опомнись, что такое ты говоришь?

- Я знаю, мама! Мой отец - шофер. Он утонул. Только знаю я очень мало. А мне уже шестнадцать лет, я имею право знать всю правду! Вы с отцом всегда внушали мне, что честность - одно из главных достоинств человека. А сами?

Руки матери соскользнули с его шеи, обессиленно упали вниз. Полными страха и слез глазами она смотрела на сына, не находя, что ответить.

- Я всю жизнь этого боялась… - наконец всхлипну-ла она.- Все эти годы боялась… - Она закрыла лицо ладонями, плечи ее. вздрогнули от рыданий.

- Мама, прости, если сделал тебе больно, - попытался обнять ее Юрий. - Прости меня. Только я ведь тоже человек, я могу… я хочу знать правду! Даже если мой настоящий отец был самым плохим человеком, я все равно должен знать это! И не чужие люди, а вы обязаны были мне сказать. Вы! Ты и… он!

- Да, ты уже взрослый, Юра, - стараясь взять себя в руки, заговорила мать, - и ты должен понять, что отец - это не тот, кто просто дал жизнь, а тот, кто вырастил, воспитал, на ноги поставил. Только тот настоящий отец… Ты знаешь, кто он у тебя… И я… и он… Ох, откуда только берутся злые люди! - снова зарыдала она.

- Успокойся, мама. Я больше ни о чем не буду тебя спрашивать. Потом, когда ты сама захочешь, ты мне расскажешь. Хорошо? А теперь не плачь, не надо… прости меня.

- Спасибо, Юра. И ты ему, отцу, ничего не говори. Я сама.

- Да, мама.

Утром следующего дня, едва только протрещал будильник на тумбочке возле кровати Юрия, отчим во,шел в его комнату.

- Доброе утро, сын, - сказал он.

- Здравствуй, - ответил ему Юрий. Увидел набрякшие мешки под глазами, понял: в родительской комнате не спали всю ночь. И стало стыдно за то, что сам дрыхнул как убитый.

- Мать мне все рассказала. Ты извини ее, она- женщина, и давай поговорим как мужчина с мужчиной.

- Давай поговорим.

- Ты разрешишь мне закурить? Спасибо… Так вот,-тебе сказали правду. Я женился на твоей матери, когда тебе был год с небольшим. Я усыновил тебя. По настоянию матери мы уехали сюда, в этот город, где нас никто не знал. Все считали, что ты наш общий ребенок. Такова формальная сторона дела, только ^ я давно забыл о ней. Я любил тебя, как свою плоть и кровь. Может быть, тебе кажется, что это не так…

- Нет, почему же, - перебил его Юрий, - и я глубоко уважаю тебя, спасибо тебе за все.

- Уважаешь? - грустно усмехнулся отчим. - А мне всегда думалось, что любишь.

- Не надо придираться к словам…

- Ты затрудняешься, как меня теперь называть? Зови по имени-отчеству.

- Скажи мне, отец, ты знал его?

- Нет. Только со слов матери.

- А как его звали?

- Егором Ивановичем.

- А фамилия?

- Русаков.

«Русаков и Вельяминов, - невольно сравнил Юрий,- пожалуй, наша фамилия более звучная…» - и мысленно споткнулся на слове «наша».

- А есть у матери хоть одна его фотография?

- Не знаю. По крайней мере, я не видел.

- У него были родственники?

- Родственники? Мать говорила, что на похороны приезжала его сестра. А вот с каких краев, право, затрудняюсь вспомнить.

Торопливым движением пальцев отчим скрутил в катышек окурок, провел ладонью по небритой щеке.

- Я тебя очень попрошу, Юра, - сказал он после паузы, - не делай из всего этого трагедии. Прошлого не вернешь, жить надо настоящим и думать о будущем… И еще - побереги мать, не заставляй ее переживать. Ты же знаешь - у нее больное сердце. Договорились?

- Договорились, отец.

Похоже было, что этот разговор вернул Юрию душевное равновесие. В школе он внимательно слушал преподавателей, шутил с товарищами, выступал па заседаниях комсомольского бюро. Все было, как прежде, разве только Сергей Старков неловко прятал от него взгляд. И все-таки, встречая на улице знакомых, Юрий ловил себя на мысли: «Они здороваются с директорским сыном, не зная, что на самом деле перед ними отпрыск безвестного шофера». Ему казалось, что, окликни его кто фамилией Русаков, он обязательно обернется на зов.

Терпеливо ждал Юрий, когда мать более подробно расскажет ему о человеке, чья кровь струится в его жилах, до она вела себя примерно так же, как Старков.