Дополнение к анкете Русакова

«Дорогой мой племянник Юрий Валерианович! Уж так я была рада получить весточку твою, что слов моих нет. Пишу вот сейчас, а слезы глазонькам смотреть не дают. Ведь не ждала, не чаяла, что разыщешь ты старую свою тетку. Чего тебе про себя написать? Живу безбедно, работаю, пока здоровье позволяв?. Колхоз мне в запрошлом годе избу подправил. Венцы подгнившие заменили, крышу и пол перестелили наново. Огород у меня большой, только весь я его не обрабатываю. Половину соседям отдала, а мне и того, что осталось, вдосталь. Скотину не держу, без надобности мне она.

Как же ты узнал про меня, соколик мой ясный? Видно, мамка тебе рассказать решила. Я ведь так и знала, что расскажет она тебе все, когда подрастешь. Женщина она сурьезная, образованная. Ты ее слушай, Юронька, мать никогда дурному не научит. И отца своего чти теперешнего. А покойного отца помни без горечи. Так уж на земле ведется: мертвым лежать, а живым надо жить.

В гости приезжай, коли родители не супротив того. Дорога не дальняя.

Крепко тебя целую, а родителям твоим кланяюсь.

Твоя тетка Таисья Архиповна Русакова».

Юрий еще раз перечитал письмо, начертанное старательным ученическим почерком на тетрадном листе в линейку, представил себе одинокую старую женщину в ситцевой кофте с ручкой-обмакушкой меж заскорузлых пальцев и со слезинками, застрявшими на морщинистых щеках. И этот созданный послушным воображением облик заставил тоскливо сжаться его сердце. Вмиг улетучилось радостное возбуждение после отлично сданных экзаменов за девятый класс - предпоследнего этапа на пути к золотой медали.

- Погоди, мама… - отстранил он мать, принявшуюся расцеловывать его в обе щеки. - Ты знаешь, туристскую путевку придется сдать. Я не поеду в Карпаты…

- Как? Почему? - недоуменно воскликнула она.

- Вот прочти, - протянул ей конверт Юрий. - Я поеду к ней, - добавил он, когда мать торопливо пробежала глазами тетрадный листок.

- Но у тебя же впереди два с половиной месяца каникул! Съездишь в Карпаты, а тогда уже к ней.

- Нет, мама. Она и так слишком долго ждала…

- Какой же ты еще ребенок, Юра! Ломаешь все свои планы из-за незнакомого, в сущности, человека. А что, если уже через несколько дней ты будешь чахнуть от тоски в этой захолустной деревушке? Не решай сгоряча, подумай хорошенько!

- Ты меня знаешь, мама… И прошу тебя, не заставляй отца меня отговаривать. Я тебя очень прошу, мама!

- Хорошо. Поступай, как хочешь…

Валериан Дмитриевич действительно не стал его. отговаривать. Он дал Юрию сторублевую купюру, сказав:

- Купи ей хороший подарок, - и одобряюще потрепал за плечо.

Юрий купил на эти деньги красивый электрический самовар и набор разных сортов чая в металлических коробочках. Ему думалось, что этот подарок поможет тетке коротать одинокие вечера.

Он вышел из вагона на небольшом полустанке с удивившим его названием Ласточка и, поджидая рейсовый автобус, думал о том, почему так назвали ничем не примечательный разъезд. Ведь ни одной ласточки над крышами одноэтажных домов Юрий не увидел. Может, они обитали в березовой роще, которая начиналась за околицей? Вряд ли, ибо эта шустрая птичка селится всегда возле людей.

Автобус пришел переполненным. Юрий с трудом втиснулся в переднюю дверь.

- Тебе куда, парень? - спросил водитель, который самолично продавал билеты. - В Бартеньевку? Туда я не захожу. Придется тебе выгрузиться возле Пустошкинского большака. Там машины с кирпичного завода на Бартеньевку ходят. Кто-нибудь подбросит.

Юрия даже обрадовала такая езда с приключениями. Не испортили ему настроения перспектива проторчать несколько часов на ногах в тряском автобусе и даже клубы пыли, ворвавшиеся в открытые окна, едва только кончился асфальт.

- Давай, парень, свой уклунок, - предложила ему пожилая женщина, за спинку сиденья которой он придерживался. - Я его тут возле ног примощу.

Юрий не сразу понял, что уклунком она называет громоздкую картонку с самоваром.

- Тебе теперь посвободнее будет, - продолжила она разговор. - Ты, знать, из городских? А в Бартеньевку-то к кому направляешься? Я-тось тамошняя, все про всех до седьмого колена знаю.

- Еду в гости к тетке своей Таисье Архиповне Русаковой.

- К кому, говоришь? - Женщина даже приподнялась с сиденья. - Неужто к Тосе? Это же подруженька моя закадычная! Всю войну в одной тракторной бригаде проработали… Только погоди! Стало быть, ты племяшом ей доводишься? Неужели ты Юра, брательника ее, Егорушки, сын?

- Я и есть.

- Ты? И не врешь? Дай-ка я пригляжусь к тебе… И верно! Вылитый Егорушка! - воскликнула она на весь автобус. - Как же я это сразу не догадалась, дура старая! Вот обрадуется подруженька, вот счастье-то ей привалило!

Волнение ее не было притворным. В автобусе все притихли, и Юрий даже поежился под множеством любопытных взглядов.

- Выходит, рассказали тебе все отец с матерью? Тося верила, что, как войдешь ты в возраст, они тебе про настоящего-то родителя скажут. Как же иначе - люди они образованные… Двое вас с теткой осталось от всего корня-то русаковского. Деда твоего в коллективизацию кулачье убило, бабка за плугом надорвалась. Отец твой через всю войну в целости прошел, а после войны от несчастного случая сгинул…

Она пальцами смахнула слезу.

- Тетя здорова? - желая переменить тему разговора, спросил Юрий.

- Здоровье у нее нынче не то, что прежде. Бывало, заводную рукоятку так крутила, что трактор вздрагивал, а теперь вот прихварывает часто. Но вчерась она на ногах была.

- Спасибо за добрую весть. Приходите в гости.

- Приду, касатик, обязательно прибегу. Радость-то какая подруженьке привалила, радость-то какая!

Вместе с Анной Кондратьевной, так звали женщину, и с Юрием на перекрестке сошли еще несколько пассажиров автобуса, и все они стали оказывать знаки внимания гостю.

- Вон в этих самых чащобах - в ту пору они погуще были - мы, стало быть, с Архипом Русаковым, дедом твоим, супротив Колчака партизанили, - показывая рукой на лес, заговорил сухонький старик, положив на траву увесистый рюкзак. - Архип вдвое могутнее меня был; ты, видать, в его породу идешь… Так вот, в девятнадцатом осенью были мы как-то с Архипом в разъезде возле сибирки. Так тракт, что к Омску шел, тогда называли. Задание - раздобыть «языка». Поставили коней в ложок, сами в кустах на обочине залегли. И вдруг видим, как по тракту автомобиль катит. Смекнули, важные беляки едут, нижних чинов в машину не посадят. Договариваемся срезать из винтовок шофера, а остальных в сабли взять. Пальцы на спусковые крючки - и ждем золотопогонников.

Подкатили они ближе, замечаем: машина открытая, кабриолет, если по-теперешнему сказать. Киваю Архипу: давай, мол, - и сам водителя на мушку беру. Пальнули почти враз, но у обоих промашка вышла, только фуражку с беляка сшибли. А машина уже через мосток, да наутек норовит., Стрелять вдогонку - дело ненадежное. Тогда я, как старший, командую: «По коням!»

Вскочили мы на своих вороных, пришпорили их - и следом за беляками. Двое с заднего сиденья из револьверов по нас палят, слышно, как пули мимо голов цвенькают. Я скачу и думаю: «Лишь бы вороных наших не свалили, а так все одно достанем!»

Архипов конь порезвее моего был, вынес он седока под самые револьверные дула, но не берут Архипа пули, будто заговоренного. Полоснул он саблей шофера, машина сразу в кювет, а белячки оба руки к небу. Связали мы их, планшетки, что с ними были, забрали. Хотели уже обоих через седла бросать, тут Архип и говорит:

- А ведь совсем целая машина. Вот бы ее к нашим уволочь! Пригодилась бы потом Советской власти.

Опрашиваем офицеров, умеет ли кто водить. Отказываются оба. Грешным делом, досадую на Архипа: зачем шофера насмерть порешил? А он уже достает из машины моток веревки.

- Давай, - предлагает, - коней в машину запрягем.

Смастерили мы постромки, к седлам их привязали!

Я коней под уздцы взял, ну а Архип плечом в задок уперся. Двинулись! Проволокли мы эту чертову машину километра два, но в первой же приличной колдобине застряли.

Гляжу я на беляков, и злость меня разбирает: мы с Архипом уродуемся, а они барами в кабине прохлаждаются. Развязал обоих и говорю:

- А ну помогайте, господа хорошие!

Выбрались из ямы, двинули потихоньку дальше, а там вскоре свои нас встретили. Всем отрядом обступили наш трофей, нас с Архипом подхваливают. Нашелся среди партизан один парнишка, который раньше шоферским делом занимался. Повозился чуток в моторе, потом взял железную рукоятку, крутанул разок-другой - и завелась машина. Сел парнишка за руль и покатил. Мы со злости даже плюнули вслед: ведь целых два часа коней надсажали и сами рвали пупы.

После, как смазали колчаковцы пятки из наших мест, машину эту закрепили за райкомом партии. И Архипу и мне не раз доводилось в ней езживать…

- Федул Филиппович у нас геройский мужчина, - ласково глянула на старика Анна Кондратьевна. - Был в войну начальником нашей эмтээс, почитай из одного утиля трактора собирал. Пыхтели они, коптили, но работали.

- А кто был трактористами? - хитро прищурился Федул Филиппович. - Бабы одни, молодые да ядреные. Своего жару-пару тракторам подбавляли!

Из-за поворота вывернул нагруженный кирпичами ЗИЛ, привычно затормозил возле перекрестка. В его кабине оказалось всего одно свободное место. Юрий поднял было с земли тяжелый рюкзак Федула Филипповича, но тот отрицательно затряс головой:

- Нет-нет! Почет и внимание гостю!

Другие его поддержали, и Юрию пришлось подчиниться общему приговору. Он уселся рядом с шофером, поставив на колени картонку и дорожный свой чемоданчик.

Машина неторопливо шла по пыльному большаку меж зеленеющих посевов. Юрий смотрел на них и со стыдом думал о том, что не может определить, какой злак тянет к солнцу бархатистые свои усы: пшеница, рожь или ячмень. Невольно вспомнился есенинский упрек горожанам, знающим только вкус печеного хлеба.

- Чего присмирел? - повернул к нему голову шофер. - Или места наши тебе не нравятся? Это они на первый взгляд такие неприметные, а на самом деле красивее их поискать надо. Леса, озера, луга заливные - раздолье! Останешься насовсем - за полгода душой к ним прикипишь. Я вот тоже не сибиряк, в Подмосковье вырос, а приехал после службы к корешу своему погостить, да и загостился вот уже шестой год! Правда, еще Маруся одна помогла здешние края полюбить. - Шофер застенчиво улыбнулся.

Бартеньевка оказалась деревней с единственной улицей, вытянувшейся вдоль берега небольшой речушки.

- Бартей речка называется, - сообщил Юрию шофер. - Пескарей и гольянов - прорва. Ты к кому приехал?

- К Русаковой Таисье Архиповне.

- А, к доярке нашей! Дом ее на дальнем краю. Придется тебе пешочком драпануть. Хотя ладно, - глянул он на часы, - все одно последняя ходка у меня. Подвезу тебя к самым воротам.

На высоком тесовом крыльце стояла дородная русоволосая женщина в праздничном цветастом сарафане. Увидев Юрия, она совсем не по-старушечьи сбежала вниз, молча уткнулась лицом ему в плечо, грудь ее вздрогнула от рыданий.

- Что вы, Таисья Архиповна… - растерянно бормотал Юрий, - не надо плакать… - Он даже мысленно выбранил себя за то, что дал телеграмму. Наверное, с того самого часа, как получила ее, простояла , тетка на крыльце. Лучше было бы заявиться нежданно-негаданно.

- Прости меня, Юронька, - наконец заговорила тетка.- Бабья натура, глаза на мокром месте.- Она даже попыталась улыбнуться сквозь слезы, но улыбка получилась вымученной. - Ну проходи, проходи, родненький, в горницу…

Она торопливо распахнула перед ним двери сначала в темные сени, а затем в избу. Первое, что бросилось Юрию в глаза, был начищенный медный самовар на столе. Из конфорки его выходили струйки пара, фарфоровый чайник наверху был окутан ими, словно вершина горы облаком. И такой нелепой показалась Юрию громоздкая картонка, которая скрывала модернизированного электрического собрата этого сверкающего золотым отливом красавца.

Стены горницы не были оштукатурены, просто гладко стесаны бока бревен, и между ними темнели прослойки мха. В переднем углу на шелковой тесьме подвешен большой кусок картона с наклеенными в несколько рядов фотографиями.

Не выпуская ноши из рук, почти инстинктивно направился Юрий в этот угол. Взгляд его заметался между пожелтевшими от времени одиночными и групповыми снимками, пока не остановился на одном из них. С фотооткрытки на него оценивающе смотрел матрос в бескозырке, сдвинутой набекрень, с орденами и медалями.

- Это отец? - не оборачиваясь, спросил Юрий.

- Он, Юронька, он… - всхлипнула тетка.