#img_17.jpeg

Ваня Гринчук довез меня до перекрестка. Он поехал дальше за почтой, я свернул налево и пошел лесной дорогой к домику Сергея Петровича. Она сплошь покрыта листьями. Сквозь плотную стену леса едва пробивались багровые лучи зябкого солнца. Я видел, как оно, огромное, ярко-красное, присело на кленовую ветку, потом перебралось на зеленые колоколенки елей и остановилось перед дубом, будто за гляделось на это чудесное создание природы. Дуб стоял на полянке в окружении березок. Он был высок и строен. Листья еще цепко держались на нем. Звонкие и пожелтевшие, они трепетали на ветках, не желая расставаться с дубом. На комле снизу вверх тянулись ножевые отметины. Кое-где виднелись округлые углубления. Может, это пулевые прострелы? Кто знает...

Солнце еще с минуту любовалось великаном, а потом заскользило по зеленым волнам, по багровым валам лесного моря.

А между тем листопад продолжался. Я во всем видел бурное наступление осени и почти физически ощущал звенящие голоса ее — то грустные и счастливые, то манящие и беспокойные, то нежные и ласковые... И каких только не было!

Вдруг в суматоху лесного шума ворвался нежный грудной голосок. Где-то поблизости пела Аннушка. Что она пела, трудно было понять. Я спрятался за дерево, чтобы лесная фея до конца допела свою песню. Она собирала хворост. Когда Аннушка подошла ближе, я вышел из-за дерева. Она попятилась назад.

— Ой, как я испугалась... Откуда вы взялись? — в глазах Аннушки светились зеленые огоньки.

— Дело у меня есть к Сергею Петровичу. — Рука машинально скользнула в карман. — Понимаете, письмо из Москвы получили, так вот с ним хотим посоветоваться. — Только когда Аннушка взяла в руки конверт, я понял — показал ей совсем не то письмо. Нет, то, конечно, как раз то самое, которое для Аннушки предназначено, но сейчас, пожалуй, было не совсем подходящее время.

— О, это очень интересно! — Она вскрыла конверт, вынула листок, стала читать. Я стоял перед ней пораженный, не зная, куда податься. Пока она читала, я переминался с ноги на ногу, ожидая приговора. Чувствовал, как жгла щеки краска стыда, как тревожно билось сердце. Я готов был провалиться сквозь землю.

Аннушка лукаво глянула на меня, спросила:

— Вот я и узнала, откуда мой незнакомец. Только это не сержант писал.

— Правая рука у него болит, а левой не может. Видимо, кого-то попросил, — оправдывался я, хотя чувствовал, что выдумка моя шита белыми нитками.

— Ну, ладно, пойдемте к дедушке.

Аннушка осталась на дворе укладывать хворост, а я прошел в дом. Сергей Петрович встретил меня приветливо.

— Как же получилось, что в могиле старосты оказалась шкатулка? — задал я давно мучивший меня вопрос.

— Все, кого убивали немцы, подлежали тщательному телесному осмотру, — рассказал мне Сергей Петрович. — Осмотр завершался тем, что со всех снимали золотые вещи, в том числе и кольца, и коронки зубов. Гитлеровцы ничего не платили старосте, но разрешали этим неприятным делом заниматься ему. «Все, что заработаешь, твое». Вот он и старался как можно больше заработать. Когда же стали хоронить старосту, обнаружили эту шкатулку у него в доме, и ничего не придумали лучше, как положить на крышку гроба. Этим фашисты хотели замести свои кровавые следы. Коменданту не надо было чужого добра. У него и так ворованного хоть отбавляй. За это-то партизаны, того и гляди, голову снимут.

И вот почти через двадцать лет явились сюда искатели золота. Придти-то пришли, а вот уйти не удалось, хотя все было распланировано и заранее подготовлено. На польской территории их ждала автомашина западногерманского посольства. Но планы рухнули...

— А ко мне что вас привело? — спросил Сергей Петрович.

Я показал список.

— На-ка ты лучше, сынок, почитай, а то я плохо вижу.

Я стал читать вслух, четко, раздельно. И вдруг почудилось мне, что это боевая перекличка, что все пограничники, кого я называю, не погибли, а служат на нашей заставе.

— Эко ведь наказание-то какое, памяти совсем не стало! — тяжело вздохнул Сергей Петрович, когда я кончил читать. — Хоть убей, не вспомню. Но ты мне оставь эту бумагу. Постараюсь вспомнить, друзей своих спрошу, и мы найдем этих ребят.

— Как хочется, чтобы на мраморной плите памятника появились имена героев-пограничников! — не сдержался я.

— Появятся, сынок!..

Когда я вышел из дома, на крыльце стояла Аннушка. Она лукаво улыбнулась:

— Это вы писали письмо... И не отпирайтесь, пожалуйста.

Я и не отпирался. Только и сумел от волнения произнести одну-единственную нелепую фразу:

— А откуда вам известно?

— Я все знаю... Я ведь лесная фея.

Аннушка улыбнулась, а я стоял и молча, завороженно смотрел на нее...

Как-то незаметно мы очутились на опушке леса. Там, где тропинка круто поворачивает влево, стоит березка. Она еще совсем молодая. Ее пышная одежда была окрашена в ярко-желтый цвет. Аннушка остановилась.

— Ох, как далеко я ушла! Мне пора домой, — сказала она весело. И тут же очень серьезно добавила: — Я буду ждать вас, приходите...

Она махнула рукой и скрылась за деревьями.

— Фея! — радостно крикнул я, и лес тут же отозвался мне тысячью голосов: «Фея-я-я!..»

#img_18.jpeg