Минувшей ночью мне снилось, будто правонарушениям в Ленинграде, как и во всей стране, пришел конец, профессия юриста стала ненужной, я работаю уже не следователем, а гидом в городском экскурсионном бюро и вожу экскурсии по местам былых сражений с преступностью. Одну из групп экскурсантов я привел на площадь Мира. Напротив огромного пустыря между станцией метро и задним двором Октябрьского рынка я попросил своих слушателей остановиться и стал рассказывать:

— За этим пустырем, товарищи, не так давно находились винно-кондитерский, лабазный, молочный, мясной и рыбный склады крупной торгово-закупочной продовольственной базы. Долгие годы на них орудовали жулики. Они занимались сбытом левых товаров, полученных из других торговых организаций, а у себя на складах практиковали такие способы хищений, как изъятие из стандартной тары кондитерских, табачных, винно-водочных изделий, круп, сахарного песка и создание прибыльных пересортиц. Делалось это руками рабочих, связанных с жуликами узами родства, вечерами, а иногда и ночью. Сняв колпачки с бутылок, они отливали по пятьдесят граммов водки, а вместо нее доливали воду. Отделив бандерольные ленты от коробок с конфетами, вытаскивали из-под них крышки и снимали верхние слои конфет, потом подсовывали крышки под ленты и заново склеивали их. Из бочек они похищали рыбу, а чтобы вес бочек оставался прежним, заливали в них соленую воду, Для хищения круп, сахарного песка и других сыпучих товаров использовали щуп — подобие большого шила с полыми иглой и ручкой. На молочном складе масло первого сорта перетаривали в коробки от масла высшего сорта и отпускали его в столовые. Созданные таким образом «излишки» масла высшего сорта сбывали доверенным лицам из магазинов, а разницу в стоимости сортов делили. Искусственное создание прибыльных пересортиц, как способ хищения, широко практиковалось также на рыбном и мясных складах…

Экскурсанты слушали мой рассказ внимательно. Только молодой лохматый парень, по-видимому студент, в куртке со множеством кнопок не вытерпел.

— Позвольте, — перебил он меня. — Вытаскивая конфеты из коробок, крупу из мешков, рыбу из бочек, они обворовывали самих себя…

— Нет, — возразил я. — Мешки, ящики, коробки и бочки с внутритарными недостачами жулики отпускали со складов в первую очередь, и недостачи таким образом перекочевывали к получателям.

— И что же потом? — допытывался студент.

— Потом бывало по-разному. Недостачи рано или поздно вскрывались, но в магазинах, где учет суммарный, причину их определить уже было трудно. В тех случаях, когда недостача обнаруживалась в результате самопроверок, работники магазинов стремились покрыть их за счет обмана покупателей либо путем получения на базе левых товаров, нередко тех, которые были украдены у них же. Бывали и такие случаи, когда получатели выявляли эти скрытые недостачи при перевешивании товаров. Тогда они предъявляли к базе претензии и требовали возмещения ущерба.

— Много ли было таких претензий? — поинтересовалась сутулая, скромно одетая женщина в очках, по всей видимости — бухгалтер.

— Как вам сказать, — ответил я. — В квартал, если брать по каждому складу, то немного. За год их накапливалось порядочно. Особенно по винно-кондитерскому, лабазному и рыбному складам. Получатели писали, например, об обнаружении в бутылках с водкой размокших окурков, табачного пепла, о том, что в коробках с конфетами не хватает верхних рядов илй о том, что в бочках с рыбой, полученных по весу брутто, вес нетто не соответствует указанному на трафарете.

— Любопытно… — заметил студент. — Как же поступало в таких случаях руководство базы?

— Иногда оно назначало проверки. Эти проверки редко заканчивались взысканием недостач с кладовщиков. Получателям, как правило, рекомендовалось требовать возмещения недостач от фабрик — изготовителей продукции либо списывать их как естественную убыль, возникшую при транспортировке товаров.

— Хитрецы! — возмутилась женщина-бухгалтер.

— Как раз об этом и писали на базу некоторые получатели, — согласился я с ней. — Они прямо указывали, что товар украден и списывать его недостачу на естественную убыль недопустимо…

— В торговле не все жулики, в ней есть честные и смелые люди! — послышалась чья-то реплика. Ее заглушили другие голоса:

— Выходит, руководство было заодно с ворами!!!

— Оно тоже кушать хотело… — ехидно заметил сту-^ дент.

— Вы правы, — подтвердил я. — Кладовщики или их заместители ежемесячно вручали директору и его заместителю определенные суммы денег. Эти поборы почему-то назывались «абиссинским налогом». Руководство базы в свою очередь делилось деньгами с более высоким руководством. Кроме того, «высоким» руководителям к праздникам преподносились пакеты с дорогими винно-водочными и кондитерскими изделиями, копченой колбасой, бужениной, красной рыбой и икрой. Нельзя сказать, что эти взяточники поощряли такое усердие своих подопечных. Возьмем, к примеру, самого главного из них. Всякий раз, когда директор базы клал в ящик его письменного стола конверт с деньгами или ставил за сейф пакет с продуктами, начальник бросал на него осуждающий взгляд и недовольно бурчал: «Смотри, чтобы это было в последний раз!»

Экскурсанты дружно рассмеялись.

— Но если бы директор базы хоть однажды нарушил сложившуюся традицию, — продолжал я, — он был бы немедленно уволен.

— Как же в этих условиях работали ревизоры? — полюбопытствовала женщина-бухгалтер.

— Ревизоры пользовались репутацией деликатных людей. О своем приезде на базу они звонили ее руководству заранее: приехав туда, ничего не просили, отсиживали положенный срок, в акт включали лишь безобидные нарушения и, получив за свою деликатность вознаграждение, удалялись.

— Сколько же эта банда успела украсть? — спросил студент.

— За несколько лет она похитила продуктов на сумму свыше двухсот тысяч рублей.

— Ничего себе! — зашумели экскурсанты. — На что же были потрачены эти деньги?!

— На приобретение дач, машин, мебельных гарнитуров, золотых украшений, хрусталя, ковров. Первенствовал здесь заведующий винно-кондитерским складом. Своему бульдогу он надел на клыки золотые коронки.

— Куда же смотрели люди? Соседи по дому, например?! — спросила стоявшая рядом со студентом миловидная блондинка.

— Люди возмущались и, как всегда в таких случаях, ругали следственные органы. На большее у них пороху не хватало, — объяснил я.

— Неужели невозможно было вовремя пресечь все это?! — раздался чей-то негодующий голос.

— Почему же невозможно? Это могла сделать и милиция, и прокуратура, — ответил я. — Только надо было глубоко и серьезно проверять поступавшие к ним сигналы о преступлениях. В милицию, например, неоднократно приходили письма о воровстве и взяточничестве на базе, как анонимные, так и подписанные в основном уволенными работниками. Анонимными пренебрегали, их оставляли без проверки, подписанные проверялись, но поверхностно и без сопоставления с другими сигналами, а потом сдавались в архив. Там эти письма уже никто не анализировал. Претензии тоже были своеобразными сигналами, но они подвергались проверке прокуратурой в лучшем случае один раз в Квартал, причем разными прокурорскими работниками. За более длительный срок по каждому складу их никто не смотрел. Когда же прокуратура занялась наконец анализом накопившихся на базе претензий, поступавших в милицию жалоб и заявлений, организовала целенаправленную ревизию документов в магазинах с целью выявления следов поступления туда левых тов ров, возбудила дело и провела одновременные обыски у руководителей базы и кладовщиков, а затем взяла их на допросы — судьба преступной группы была решена…

Закончив беседу на площади Мира, я повел экскурсантов к остановке автобуса № 50, и минут через десять мы были уже на Театральной площади.

— Взгляните, товарищи, на этот дом, — указал я на пятиэтажное, украшенное лепкой здание. — Таких домов в Ленинграде много, но этот получил известность потому, что в нем длительное время размещался ведомственный жилотдел. Его окна на первом этаже, видите? Так вот: все инспектора и начальник жилотдела были взяточниками… Не подумайте, что они брали взятки за незаконное предоставление жилплощади или необоснованное улучшение жилищных условий. Они принимали на учет только тех, кто имел на это право, однако за взятки, полученные от лиц, желавших удовлетворить свои интересы побыстрее. Они шли к руководству, умело докладывали дела и возвращались с резолюциями: «Срочно», «В первую очередь» и т. д. Кроме того, они скрывали от учета и за определенную мзду разбазаривали однокомнатные квартиры, освобождавшиеся после смерти съемщиков-одиночек. На эти квартиры взяточники оформляли ордера, возвращенные другими гражданами, предварительно вытравив в них прежние записи. Контроль общественности за работой жилотдела отсутствовал. Между тем разговоров было много: инспектора жили явно не по средствам и не скрывали этого. Достаточно сказать, что у одной из них при обыске, проведенном после возбуждения уголовного дела, удалось обнаружить около ста изделий из хрусталя, много золотых украшений, десять шуб, пятьдесят пар импортной обуви, несколько дорогих сервизов из фарфора, целую коллекцию зарубежных вин и коньяков.

— Как же они попались? — спросила миловидная блондинка.

— Их Вывел на чистую воду один из очередников, — ответил я. — Он был в числе нуждающихся в улучшении жилищных условий, поскольку проживал с женой и взрослой дочерью в коммунальной квартире, занимая маленькую комнатушку. Как-то два его знакомых, поставленные на очередь позже, но получившие площадь раньше его, сказали ему о том, что дали взятки. Гражданин привел их в прокуратуру…

— Если бы он сам не был заинтересован, то не поступил бы так, — скептически заметил кто-то из экскурсантов.

— Не согласен, — возразил я. — Этот человек и раньше не боялся постоять за правду там, где это требовалось, независимо от своих личных интересов.

— А его знакомых привлекли? — спросил студент.

— Нет, — ответил я. — Они ведь добровольно заявили о даче взяток, и от уголовной ответственности в соответствии с законом были освобождены.

— А площадь у них отобрали? — поинтересовалась блондинка.

— Оставили за ними, поскольку они имели на нее право.

— И все-таки я убежден, что как этих, так и вазовских жуликов можно было обезвредить гораздо раньше, — уверенно произнес студент. — Они процветали только благодаря инертности, безразличию тех, от кого зависело их своевременное разоблачение…

Мне надо было ехать с экскурсантами дальше, но тут и они, и «исторический» дом погрузились в темноту. Сон оборвался.

— Перевернись… Сколько можно просить? — тормошила меня жена. — Лежишь на сердце, бормочешь бог знает что… окурки в бутылках, абиссинский налог, золотые коронки у собаки — всякую галиматью!

Я повернулся и подумал: почему же галиматью? Только разве с гидом и экскурсией что-то не так, но ведь на то и сон! А все остальное было, было в действительности. Это точно! Вчера, возвращаясь с места происшествия, я ехал в автобусе № 50 мимо площади Мира к Театральной площади и вспоминал дела, которые когда-то расследовал в этих краях.

На Театральной площади вышел из автобуса, купил пирожков и направился к прокуратуре кратчайшим путем. У мостика через канал Грибоедова меня остановили сначала девушка, потом молодой человек: «Что у вас? Вы не сдаете? Нужна квартира или комната». За ними потянулись другие… Я много слышал об этой толкучке, но своими глазами не видел ее никогда. Решив понаблюдать за тем, что здесь происходит, я вошел в соседний скверик и сел на скамейку. За решеткой, на набережной, топталась кучка людей, в основном молодых и среднего возраста. Двигались эти люди беспорядочно, изредка обмениваясь друг с другом короткими репликами. Когда же появлялся новый человек, они устремлялись к нему, как булавки к магниту…

— Забавное зрелище, — сказал я сидевшей рядом бабушке. — Давно ли здесь эта толкучка?

— Лет пять уже, — ответила бабушка. — Раньше на Малковом переулке была. Там разогнали — стали ездить сюда. Удобно. Из любого района легко попасть.

— И не гоняют?

— Гоняют, а толк-то какой? Вон развесили предупреждения: за расклейку объявления — штраф десять рублей. Все равно клеят. Пишут свои адреса, телефоны — только штрафуй! И ведь не увидишь объявлений «сдаю». Все «сниму» да «сниму». Люди нуждаются во временном жилье — студенты, военные, командированные. А кто сдает им здесь площадь? Тот, кто хочет сорвать побольше и от налога увильнуть, — спекулянты. И еще алкоголики, сводницы.

— Да-а, — понимающе вздохнул я.

— Никому до этого дела нет, — продолжала старушка. — Моя дочь живет в соседнем доме, он на капитальный ремонт идет. Год уже его расселяют и еще год будут расселять. Квартиры коммунальные, половина комнат пустует. Почему бы не сдавать их тем, кто приезжает в Ленинград в командировку, на учебу, брать у них подписки об освобождении комнат по первому требованию? Будет подходить время ремонта — предложить переехать в другой дом. Такие дома есть рядом. И людям хорошо, и государству. Только спекулянтам пришлось бы от этого туго. Так нет, будут штрафовать, гонять людей, как будто этим можно что-то решить. А ведь здесь промышляют и настоящие проходимцы, заманивают неопытных, чтобы обобрать или еще что-нибудь сделать… С девушками, например…

Моя собеседница говорила правду. Меня не надо было убеждать в этом. Совсем недавно пришла ко мне приятная молодая особа — мойщица окон из «Невских зорь». Замужем дважды была, и оба раза неудачно. Пришла и подала заявление: «Прошу привлечь к уголовной ответственности гражданина Бринчука за изнасилование». Я предложил ей рассказать, как все это было. Оказалось, что она, расставшись со вторым мужем, направилась к этому самому мостику, чтобы снять комнату. Брищчук заметил ее, представился инженером и сказал, что может сдать ей по сходной цене свою однокомнатную квартиру, поскольку сам он живет у жены. Она посмотрела квартиру и в тот же день перевезла туда свой гардероб: дубленку, демисезонное пальто, костюмы, платья, шляпы и парики, белье и обувь. Прошла неделя. Поздним вечером в квартиру позвонили. Она открыла дверь и увидела хозяина. Бринчук объяснил, что был рядом по делам, задержался, домой ехать далеко, транспорт ходит редко, и попросил разрешения заночевать на кухне, на раскладушке. Она согласилась: не выгонять же человека из собственной квартиры! Он сказал, что у него есть бутылка хорошего вина, и предложил выпить за знакомство. Выпили, поговорили. Бринчук ушел на кухню, поставил раскладушку и выключил свет. Вскоре она заснула, а проснулась от того, что ощутила на своем лице его дыхание…

— Когда это случилось? — спросил я у заявительницы.

— Разве это имеет значение? — возмутилась она. — Допустим, полгода назад…

— Почему же вы сразу не подали заявление?

— Я надеялась, что он отдаст мне мои вещи.

— Он их вернул?

— Нет, до сих пор держит у себя.

— А когда вы ушли от него?

— Да вот уже месяц. Я бы раньше ушла, если б было куда…

— У вас следы насилия были?

— Какие следы? Я не девушка, к тому же спала…

— Простите, но одного вашего заявления, притом запоздалого, маловато для привлечения к уголовной ответственности.

— Маловато? Для такого полового гангстера, как Бринчук, маловато?! Сколько девушек он обидел! Одна до меня жила. Я познакомилась с ней, когда она за своими вещами приходила. Бринчук ей тоже не отдавал…

Я разыскал эту девушку, чтобы проверить доводы заявительницы. Она вела себя замкнуто и далеко не сразу рассказала о том, как попала в сети к Бринчуку. Но это была совсем другая, полная драматизма история.

— Почему вы не заявили о случившемся? — спросил я у нее.

— Боялась позора, — ответила она. — И потом… Чем бы я доказала?

— Доказательства у вас были. Их и сейчас можно собрать.

— Мало.

— Решать мало или достаточно — это наше дело. Вы подумали о том, что оставляете безнаказанным преступника, в руки которого могут попасть новые жертвы?

— Я думала, конечно, об этом, но надеялась, что он испугается, перестанет…

— Теперь вы желаете, чтобы он был наказан?

— Да.

Я позвонил Бринчуку, попросил приехать в прокуратуру· Он сказал, что плохо себя чувствует и явиться не может. Тогда я предложил ему встретиться в жилконторе. Он согласился, но не пришел. Со следующего дня он перестал появляться на работе и отвечать на телефонные звонки. Словом, скрылся.

Пришлось возбудить дело без его объяснений. Сделали обыск в квартире, нашли записную книжку, в которой оказались адреса еще двух студенток и письма их родителей. Судя по письмам, Бринчук шел на все, чтобы не сесть в тюрьму. Он обещал жениться сразу на обеих девушках…

В поисках Бринчука я собрал жильцов дома, стал спрашивать, кто и что знает о нем и его делах. Жильцы долго молчали. Потом одна женщина, соседка этого прохвоста, крикнула: «Он, мерзавец, ночами покоя никому не давал! То возня у него, то стоны, то плач!» И пошло, и пошло… Я спросил: «Где же вы раныпе-то были?» — и услышал в ответ: «В первую очередь на Бринчука должны были заявить эти жилички». Железная логика, не правда ли? Только кому она на пользу? И все-таки именно с их помощью я нашел «полового гангстера». Ночью он пытался проникнуть в квартиру, которую я после обыска закрыл на свой замок и опечатал. Соседи по лестнице услышали шум, позвонили в милицию…

Поговорив с бабушкой, я пошел на работу. Дело Бринчука тоже, наверное, приснйл'Оеь бы мне, если бы не жена…

— Про какую же галиматью ты говорила? — спросил я у нее, чувствуя, что она еще не заснула.

— Отстань, скоро утро, — ответила она. — Кроме своей работы, ничего не знаешь…