«Подруга дорогая — ностальгия…»
Подруга дорогая — ностальгия —
По бездорожью моего скитанья,
Ты для меня любовь и литургия —
Шагаешь рядом по путям изгнанья.
Прядешь нить совести от тех проталин —
В которых бьется скорбь родных развалин.
Рисуешь мной покинутые нивы —
Они пьянят сильней настоя меда,
Они с далеких лет в сознанье живы.
Разлука — лед, но ты — моя свобода!
И ты растопишь в холоде чужбины
Разлуки лед, словно в песках пустыни.
Ты — яркая звезда во мраке ночи.
На океанских волнах и в Канаде.
Средь разрушений римских твои очи
Сияли радугой и были мне отрадой,
В них видел я засеянное поле
Моих — и Черногорья, и Подолья.
«Повсюду немота… А в дыме от кадила…»
Повсюду немота… А в дыме от кадила
Сидит всесильный царь — родитель наших бед.
Из-под короны взгляд — на подать и обет.
Не замечает кровь, что нашу дань обмыла.
Из-под короны взгляд: на купола, хоромы —
Пылает солнце в них. У нас же мрак всегда.
Он смотрит и на нас, бросая иногда
Из-под прикрытых век то молнии, то громы.
Уже не первый век сидит он, крест целуя,
Возводит на костях своих людей дворцы.
Что наша боль ему — богатств полны ларцы.
А мы кричим ему: хвала и аллилуйя!
РОДНОМУ КРАЮ
Родной мой, отчий край далекий,
Ты богом и людьми забыт.
Лежишь, как ратник одинокий,
Израненный… но не убит.
Кругом разгуливает горе,
За упокой души трубя.
А ветер панихидой вторит
По нам, покинувшим тебя.
Сорвало нас, как листья с сучьев,
И бьет судьба в других краях.
Трудна скитальцев доля сучья —
Жить нищим на чужих хлебах.
Я жду конца…
Нет! Нет! Жду — боя!
Еще я жив и силы есть.
И я клянусь перед тобою:
Отца не запятнаю честь.
Приду к святым твоим могилам
И молча упаду в траву.
Напьюсь твоим простором милым
И оживу!
«Кругом, как в зимней келье сердца»
Кругом, как в зимней келье сердца,
Безлюдьем дышит пустота.
Ни слова молвить, ни согреться —
Стою часовней без креста.
Где храм звенел — развалин груды.
Повсюду заросли и вонь.
Иконы растащили люди,
В лампадах не горит огонь.
И боль в глазах от этой дали.
Ищу, с кем душу отвести.
Все серо. Небо в душной хмари.
Вой ветра — скорбный стон в груди.
«Как мне дойти до края поля…»
Как мне дойти до края поля,
Вдохнуть зеленой красоты
И, позабыв недугов боли,
Взглянуть на темные кресты.
Услышать реквием трембиты —
Хранительницу доли гор,
И над могилами забытых
Луною высветить простор.
Пить терпкий плач влюбленным ухом,
Прижать к груди зарю сильней
И крепнуть мужеством и духом
Земли родимой, как Антей.
Чтоб превозмочь невзгоды смело,
Тревоги, грозы пережить,
Чтоб из глаз Каина сумел я
Слез покаяния добыть.
Прийти, обнять родного брата,
Освободить себя от пут,
Собрать все муки, все проклятья
И отнести на Божий суд.
«Поразметали бури, громы…»
Поразметали бури, громы
Нас по дорогам разных стран.
Тоскливо окнами хоромы
Глядят, как буйствует бурьян.
Гей! Гей!
Никто не знает, сколько боли
В сердцах усталых проросло.
Да, потрепало наши доли,
А счастье в сны лишь занесло.
Гей! Гей!
К забору не падем под небом,
Глотая пьяную печаль.
Кидают богачи нам с хлебом
Насмешки, брань… О, как их жаль!
Гей! Гей!
Года мы носим за плечами
В мешках и продолжаем жить.
Нет, мы не сделались рабами —
И вольными не смеем быть.
Гей! Гей!
«Уши опустивши, смиренно хвост поджав…»
Уши опустивши, смиренно хвост поджав,
Ко всем мы ластимся при встречах на дороге,
Юлим мы перед теми, кто: тю, тю! — сказав,—
Даже тогда, когда нас обругают строго.
Храним и день и ночь хозяйское добро,
Облаиваем всех, кто подойдет поближе.
Лелеем рабское пятно, как гусь перо.
Нас крутит жизнь в кольцо, сгибает ниже, ниже.
Мы, как собаки, рады кости панских ласк.
Скулим порой, что жизни путь у нас не близкий.
Но снимут с кола плеть — и в теле дрожи пляс,
Покорны вновь, как псы, и кланяемся низко.
Бывает, снятся нам весенние поля,
Но с поводка нас почему-то не спускают.
Мы и не против, нет… Мы лишь глядим, моля:
За что же люди нас медведями считают?
CODA
[19]
Кричите вы, что в песенном моем надрыве
Нет жизни, есть лишь плесенная гниль гробов.
Что на своей постылой, чуждой людям лире
Я воспеваю только стон и плач рабов.
Но я — сын времени. Боль моего народа,
Скорбь гневная его и дум усталых гуд
Звучат в моей душе сильнее год от года,
И песнь моя — их справедливый суд.
И я клянусь, покуда сердце бьется, буду
Не только в ожиданьях розовых мечтать —
Нет, нет! — я честным словом праведным повсюду
В бой за святое дело не устану звать.
И не учите вы, что петь мне подобает
И с кем я должен продолжать свой трудный путь.
Кругом кромешный мрак. Но сердце точно знает.
С кем надлежит мне быть…
Гнев — разрывает грудь!
«Вы видели тот край, где царствует неволя?..»
Вы видели тот край, где царствует неволя?
Окутала народ обманом слепота.
Под крышей хилых изб ютится злая доля
И бьется крик людской: куда идти, куда?
Вы знаете ли этот забытый миром край?
Вы видели тот край, где смех и голос скорби,
Безумствуя, в слезах танцует на гробах,
Где свет — являет грех, народ бесчестьем горбит,
Где отчуждение, страх застыли на губах?
Вы знаете ли этот забытый богом край?
Вы видели тот край, где в облаках годами
Украдкой ходит солнце на тоненьких лучах,
Где зависти толпа пророков бьет камнями
И, буйствуя, богов ниспровергает в прах?
Вы знаете ли этот покрытый смрадом край?
Вы видели тот край, где ненависть в почете,
Где все живут в грязи, друг к другу охладев,
Где блеска красоты вы просто не найдете,
Где к милосердью клич встречает дикий гнев?
Вы знаете ли этот пропащий, бедный край?
Вы видели тот край, где водопадом тризна
Шумит, простой народ дурит страшней вина,
Где возмущенья взрыв — лишь белой пены риза?
Вы знаете, где эта треклятая страна?
О, это же моя забитая Отчизна!
ШЕВЧЕНКОВСКИЙ ПРАЗДНИК
Зал в свете канделябр. Все в пестроте цветов.
Тараса на руках сквозь зал несут из ложи.
Под ним сиянье лиц и море голосов.
Лихое декольте и строгий фрак… О, Боже!
Пришли Шопен и Григ. Здороваются с ним.
Сей праздник здесь собрал любимчиков салонов.
Стоит он между них, счастливым и немым,
Но мысленно он там — средь публики балконов.
Приветствует его оркестр и народ.
Тарас — в кругу великих украинских сынов!
Глядит на все шутя, кривит улыбкой рот:
«О, как же очутился я средь таких панов?»
А вдруг бы правда ты пришел сюда, поэт!
Ты всех любимей нам — но это лишь сладкий сон,
К тебе не подбежит задиристый эстет
И не поправит фрака, не скажет в нос: «Pardon».
Их поразил бы всех твой старенький кожух,
Вид грубоватых рук, мужицкие манеры.
Они враз закричали б: ты — вредней холеры!
И вновь загнали б в гроб… Им надобен — твой дух!
ГРАЧИ
За столом зеленым с пьяной страстью
Шумит никчёмный нервный разговор.
Вы, беззаботно веря в свое счастье,
Снимая с душ забот ненужный вздор,
Играете над тихою рекой.
А люди стонут скорбью вековой.
В дрожащих пальцах тайный веер страсти —
Горят глаза, в сердцах бунтует кровь,
Принять готовые и карт напасти,
И боль судьбы — сулящую любовь.
Пас!.. Взятка!.. И — споткнулись, и — ушиблись.
Ничего не сделаешь — ошиблись.
И так — идет азартная забава,
Надеждой глупой полнится игра.
Здесь равнодушие живет без права,
Здесь завтра будет так же, как вчера.
Хотя земля уходит из-под ног —
Вновь карты, ставки… Помоги вам бог.
Смотрю на них: как загребущи руки,
Зуд алчности на бледноте лица.
В глазах дрожит невысказанность муки
Под маскою застывшего свинца.
Не знаю, плакать, что ли, мне сейчас
Иль жечь коленым словом этот класс.
«Если б слышал я смех, что кинжала острей…»
Если б слышал я смех, что кинжала острей,
Что сердца режет холодом стали —
Я смеялся бы так, как сто тысяч чертей,
Чтобы вы о покое не знали.
А потом я скрутил бы увесистый кнут
И, чтоб кровью вы враз прослезились,
Отстегал бы вас всех, отстегал бы вас тут,
Чтобы вы и любви научились.
Если б видел я плач, что сердца леденит.
Как аккорды могучей сонаты,
Я ревел бы, как море, что скалы дробит.
Безутешней, чем малый дитяти.
И всю грусть, что за жизнь накопилась во мне,
Я собрал бы, как строчки канцоны,
И орал бы пророком, чтоб вас и во сне
Била дрожь надмогильного звона.
Если б знал я лицо, что поможет забыть
Все душевные боли и муки,
Поспешил бы я крест забытья положить,
Протянуть для согласия руки.
И простил бы вас всех, безрассудных слепцов,
Кто о голоде в церкви лишь судит;
И в бездонность души гнев запрятать готов
Со словами: «Опомнитесь, люди!»
К РАЗГРОМУ ПОЛЬСКОГО ИМПЕРИАЛИЗМА
(Июль, 1920 г.)
Свиреп могучего Аттилы гнев.
Но рядом смерть — с лицом его раба.
Он понял это и окаменел:
Вот и его предрешена судьба.
Затих… В глазах — земля горит огнем;
В душе постылой — дрожь, смертельный страх.
Окончен карнавал. Обман кругом.
Лежат сокровища французские — всё прах.
Вдали — руины, слез кровавый дождь,
Проклятья, ненависть и дикий стон —
Все это на земле оставил вождь.
На доброе был неспособен он.
Такой от дедов получил завет:
Грабеж, насилие… Конец мечтам.
Тысячу лет пугали гунны свет.
Подвел черту всему Аттила сам…
Закончен эпилог Ягайлового сна:
Последний землекрад от нас ушел…
Судьба его коварна и грязна.
И пал еще один кровавых дел престол.
«Читаю книгу сердца твоего…»
Читаю книгу сердца твоего.
Но что ты думаешь, я не узнал.
И не увидел в книге я того,
О чем с тревогой эти дни мечтал.
Ты предо мною грустная стоишь —
Оранжерейным тоненьким цветком,
Глаза туманит горестная тишь
О будущем иль, может, о былом.
В железной клетке держишь крик души,
Как в дым вулкана, прячешь тайны мук.
Не скрытничай, прошу тебя, скажи,
Про все скажи, ведь я твой верный друг.
Пойми, молчанье не заглушит боль,
Не зарубцуют ран росинки слез.
Не вечны наши дни с тобой… Позволь
Узнать, кто столько бед тебе принес?
«Перед тобой — улыбки расцветают…»
Перед тобой — улыбки расцветают.
В тебе такая молодость огня,
Что у меня, как жалюзи спадают
Стальные с сердца, радостью звеня.
Ты для других — сокровище лихое
Своею солнцесильной красотой.
А мне твое сиянье неземное —
Как для цветка рассвет с живой росой.
Прошу, если я стану вдруг немилым,
Ты не спеши жестоким словом бить.
Позволь уж — хоть и буду я постылым —
Мне рядом тенью бессловесной быть.
Я мысли тайные, конечно, скрою,
Ища в глазах твоих веселый жар,
Чтоб, отразив его, тебя зажечь собою —
И малая искра родит пожар!
«Спасибо я принес любимой…»
Спасибо я принес любимой:
За то, что нет страданьям меры,
За то, что я живу без веры,
Что одинок, как пес паршивый.
Будь счастлива, благодарю!
Тебя ни в чем я не корю.
И все же хоть один лишь день
Прими моих терзаний тень
И проживи его, как я.
И вдруг тогда, отбросив лень,
Ты вспомнишь, может, про меня —
И будь веселой, как весна!
Гуляй и смейся так, как я
С тобою лишь в мечтах гуляю
И без надежды страх скрываю…
«Когда тебя встречаю я в трамвае…»
Когда тебя встречаю я в трамвае
Средь безразличных и чужих людей,
Глаза невольно сразу прикрываю
И бессловесно выхожу скорей.
Спешу забыть, когда мы были рядом.
Те дни пьянили крепче, чем вино.
Я тщусь запрятать их смятенным взглядом
В завалы сердца, в темноту, на дно.
Пусть там лежат ненужными вещами.
Их блеск померк, уже не тот, что был.
Ищи веселья с новыми друзьями,
Меня ж забудь, как я тебя забыл…