Холодный шторм в холодной злобе, обвалами — холодный гуд… Все море в бешеном ознобе. Летит девятый изумруд… Ударит в берег, разгорится… Он — пьяный гений трех секунд — над скалами поднимет бунт и вдруг угаснет, разлетится в ничто, в ничто… Таков и ты, поэт сердечной маеты!

Огня! — Сверхчеловеческой любови! Пусть в молодой груди вскипает кровь! Беру тебя, беру, мой мир терновый, В объятья солнечные!                                      Огневой Могучей птицей облетаю ныне Всю землю… И над людом простираю Бескрайние крыла. — Придите все Под их покров: коль не найдете рая, Найдете пекло молодых объятий — Всемирных, сильных… В них испепелятся Жестокость, злоба… А инстинкт звериный, Который скалится и жаждет крови, В объятьях этих — тоже сгинет сразу, Навеки сгинет — больше не воскреснет… Как не воскреснет тот, кто упадет В бездонный кратер, ненасытный кратер Вулкана — запылавшего, как сердце!.. Огня! — Сверхчеловеческого буйства! Любови пламенной! — Без слов, убитых Губами евнухов… Губами тех, Кто вместо сердца под шелками прячет Вонючую отравленную яму С могильными червями…                                         Так скрывали Ублюдки рахитичные — потомки Дегенератов с «голубою кровью», С гербами пышными, «красою рода»,— Уродство язв                                под золотом плащей!.. Огня! — Сверхчеловеческой любови! Живое — сильным, мертвечину — сгнившим… Любови буйной, солнечной (огня!), Такой любови я желаю ныне, Чтоб — сразу все живое охватила… Чтоб только солнцем, только солнцем жить! И добывать горячим потом счастье Для сыновей и внуков… Для потомков Далеких!..               Эй, огня, огня, — любови! Пусть в молодой груди вскипает кровь! Беру тебя, беру,                          о мир терновый, В объятья светлые! — В любовь мою тебя кидаю, как в огонь пречистый: Сияй! И очи всем несчастным исцели… И ослепи того, кто выбрал темень — Кто в яме прячется!.. Любови и огня!!!

Тяжко идет броненосец в рейс. Все дальше земля — старый кабак… На мостике капитан. На губах тринадцать чертей… У глаз его — цейс. В раздумье морщится хмурый лоб… На траверзе солнце и синий чад. Жерла орудий, как жабы, глядят — каждое в небо вздымает зоб. Жмурки безбрежья… Клокочет даль. По палубе — дождика теплый крап… Звенят якоря. На бакборте трап тихо и холодно скрежещет о сталь… Во мгле — океан умолк и обмяк… Внезапно — приказ: — Повернуть! — Вест! — На траверзе мачта воздела крест, на мачте виснет кровавый флаг… Остер, как кортик, курса пунктир… И рвет смешок на губах лейтенант. На том корабле, на остатках вант, развешаны трупы… — Как холодно!.. — Бррр!.. Все ближе корабль… Все страшнее… И смрад уже броненосцу наперерез несет налетевший легонький бриз… — Повернуть!.. — Назад!.. Ушли далеко… А по спинам — мороз… Как только на палубу сумрак упал, на баке товарищу рассказал о «Летучем голландце» рябой матрос… На волны дышал ветра шалого мех… Схватившись за черный, холодный борт, стоял капитан, вдруг — рванулся, как черт, и в спазмах сквозь зубы выцедил смех: — «Летучий голландец»?! — Ха-ха-ха! — Ведь то — коммунаров расстрелянный бриг!..— Но тут пошатнулся… И хохот — вмиг назад затолкал в свои потроха… В раздумье морщится хмурый лоб… На траверзе злато и синий чад. Орудия жабами в небо глядят — вздымает каждое скользкий зоб. Жмурки безбрежья… Клокочет даль. По палубе — дождика легкий крап… Звенят якоря. На бакборте трап холодно, жутко скрежещет о сталь.

Меж сердцем и разумом снова разлад: я грустный итог подвожу… Над пульсом, над ритмом английских баллад в потемках вечерних дрожу. Хмельной мотылек залетает в окно, и в жилах моих — не кровь, а вино. Я милой, чьи губы — как маковый цвет, в стихах сочиняю привет:            О, что мне поделать?            Ты знаешь сама,            что ночь сантиментов — нема!            И чувство мое —            заколдованный круг…            А к лирике звездной — я глух! Только к тебе я любовью томим! Нет в мире подобных фей! Можно было б коробки сластей украшать портретом твоим! Губы твои, Очи твои — гнетущая красота! Они — не мои, они — ничьи… они — миражи… мечта! И все безнадежнее, все слышней секунд безжалостный бой… Что ж, мучай меня! И в кровь мою влей полыни терпкий настой! Попробую стать безразличным — и умолкнут губы мои… Но так безрассудна и молода крови моей маета!            Вот завтра всю горечь            с души я сотру,            и ветер ее унесет…            Не стану стихи продолжать поутру,            а просто забуду            все… Но милой, чьи губы — как маковый цвет, уже сочинил я привет… Хмельной мотылек тихо канул в окно — в саду затерялся давно… …Вот только у разума с сердцем — разлад: печальный итог подвожу. Над пульсом, над ритмом английских баллад в тревоге неровно дышу.