Долго на допросе мне присутствовать не дали. Начальство решило, что на первоначальном этапе расследования мое присутствие может помешать. В итоге я оказался в своем кабинете, в окружении новой партии бумаг. Заниматься ими было… неинтересно. Все мои мысли крутились вокруг найденного лже-Минаева. До жути любопытно было, о чем сейчас идет разговор в так хорошо знакомой мне камере. Но — «Партия сказала — надо! Комсомол ответил — есть!» Пришлось заниматься прямыми обязанностями. Просидев до самого вечера над бумагами и так и не найдя в них ничего интересного, я уже собрался к Мартынову, как зазвонил телефон.

— Старший лейтенант Стасов. Слушаю вас.

— Андрей, это Мартынов. Срочно зайди к Федотову. — И гудки. Трубку положил. На черта я понадобился главному контрразведчику? Да еще и на ночь глядя? Но делать нечего, сказано — идти, значит — пойдем! Убрав бумаги в сейф, замкнув и опечатав кабинет, я направился к Павлу Васильевичу. За весь период моего пребывания в этом времени я видел Федотова всего пару-тройку раз. Как-то не пересекались наши пути-дорожки. Подумав об этом, я вдруг вспомнил Меркулова и задумался. С момента отъезда с Транеевым я ни разу не только не видел его, но и не слышал о нем! А ведь он оставался моим шефом. Странная какая-то ситуация складывается, или его отстранили от «моего тела»? Нужно будет у Мартынова спросить, а то «незнайкой» хреновастенько быть.

— Брось тянуться, — Павел Васильевич махнул рукой на мою попытку доложиться. — Садись и слушай. Захочешь курить — закуривай. Вызвал я тебя по делу твоей погибшей супруги… Сегодня заговорил раненый пленный, и все стало проясняться. Вот, читай, — он положил передо мной протокол допроса.

Чтение получилось занимательным. Во-первых, стала понятна наглость немцев. Они оказались «мальчиками» Гейдриха, а эти скромностью никогда не страдали! Во-вторых, стала ясна их цель — я. Вернее, информация в моей голове. Весь сыр-бор загорелся из-за того, что под Волновахой в плен к немцам попал раненый сотрудник НКВД, охранявший меня (естественно, негласно). Все бы ничего, но попал он в руки СД, и те смогли получить от него информацию. Какую и в каких количествах, пленный не знает. Знает только следующее: уничтоженную группу направили в Москву с заданием попытаться захватить меня. Эти идиоты были уверены, что я являюсь доверенным лицом товарища Сталина и товарища Берия одновременно, при этом занимаю немалый пост в секретной службе Сталина. Опознанный предатель был включен в группу как единственный человек, способный меня узнать, и, судя по всему, узнали о нем при захвате Волновахи. А эта мразь сразу побежала служить гансам. После подготовительных мероприятий — изучения возможных мест операции — они решились на захват у меня дома, назначив 17 мая датой операции. В результате немцы допустили ошибку, даже не ошибку, а… даже не знаю, как назвать эту череду совпадений. В соседнюю квартиру заехал к родителям сослуживца сотрудник НКВД из Мурманска. Тоже старший лейтенант, чем-то похож на меня внешне и моего телосложения. Один из наблюдателей ошибся, и немцы пошли на захват. Когда ошибка стала ясна, было уже поздно! Поэтому решили увести с собой Олесю, предполагая, что от нее тоже получат немало необходимой информации, тем более что она тоже сотрудник ГБ. Оставшиеся на подстраховке увидели подъехавших Зильбермана и Орлова. Зильберман узнал деятеля из Волновахи и чем-то выдал себя, вот и изрешетили их. Толком проверить, насмерть или нет, у немцев времени не было (основная группа уже выходила), вот и остались живы ребята. Ну а дальше все ясно — проверка, стрельба. Дочитав до конца, я отложил листы допроса и задумался. Что-то было неправильным, что-то такое, чего не должно было быть. Но что? Посмотрев на Федотова, я заметил его серьезный взгляд.

— Вижу, тебя тоже кое-что насторожило в протоколе. — Павел Васильевич закурил и продолжил: — Уже понял, что именно? Или подсказать?

Я опять просмотрел показания пленного, и до меня наконец дошло! А откуда они знали адреса? Мой и Яшкин? Вернее, только мой?!

— Понял! Молодец! — Голос Федотова был довольный. Видимо, по моему лицу ему все стало ясно. — Вот и нам стало непонятно, но о-очень интересно — откуда немцы узнали ваши адреса. С адресом Зильбермана понятно — вышли через тебя. Но твой-то адрес они знали изначально! Поэтому сейчас действуем следующим образом. Докуривай, — я осознал, что дымлю как паровоз, только после его слов, — и пойдем к медикам. Будем вспоминать — кому, когда и что.

— Ага. Новая передача на уголовно-правовую тематику — «Кому? За что? И сколько?», — машинально пробормотал я.

— Чего, чего? — заинтересовался Павел Васильевич. — Ты о чем?

Пришлось рассказать эту старую шутку, заодно рассказал и о передаче Ворошилова. И передача, и шутка Федотову понравились. Пока мы шли к подвалу, он все рассуждал на тему использования «мозгового штурма» в нашей работе. А потом мы пришли, и начались очередные мои мучения…

Через три дня «пыток» мы, кажется, нашли место возможной утечки информации. Несколько раз в той командировке с Мехлисом я писал письма Олесе. Могло получиться так, что какие-то из моих писем остались в разрушенном доме, а немцы наверняка проводили осмотр местопребывания нашей группы. Ничего другого мне в голову так и не пришло. На мои высказывания Федотов пожимал плечами и скептически говорил, что все возможно. Но мне было видно, что в такой вариант Павел Васильевич просто не верит, а больше никаких идей не было. Во всяком случае, не было у меня. Несмотря на все старания врачей, мы так и не нашли никого из моего прошлого, кому я мог сообщить свой адрес. А рассуждать о предателе в аппарате было просто глупо. Тогда бы немцам не пришлось вычислять адреса людей, с которыми я контактирую в Москве. Но самое интересное было то, что Федотов остался доволен! Не знаю чем, но он прямо излучал положительные эмоции. М-да. Чего-то я явно не понимаю! Ну и фиг с ними, с этими непонятками! Посчитают нужным — все сами скажут! А я лучше уйду отсюда. Наконец-то я мог вернуться к работе, а не смотреть в добрые глаза врачей и ребят Федотова.

А работы стало много! Помимо основных бумаг, которыми меня загрузили по самое «не могу», довольный Мартынов притащил копии протоколов допроса лже-Минаева, заявив: «Подумай, на что, с твоей точки зрения, нужно обратить особое внимание наших специалистов». Если честно, то было очень интересно читать про человека, как и я, сменившего тело. «Попаданцем» оказался Андрей Викторович Максимов, 1960 года рождения, русский. Максимов оказался интересным типом. Инженер по холодильному оборудованию, последние годы работавший в ЦНТИ (центре научно-технической информации) на Урале, в Екатеринбурге. По убеждениям — яростный демократ и антикоммунист. Первые две страницы были заполнены откровенным бредом, который так любят писать «прозападно» настроенные демократические издания (самое смешное, что других и нет среди демократических изданий, вернее, не было в 90-х и 2000-х), а потом пошла вменяемая речь, а не лозунги о «кровавых палачах и душителях свободы». Видимо, Соколову надоело все это слушать, и он объяснил Максимову «политику партии». Подействовало! Дальше пошла серьезная беседа, давшая много пищи для размышлений.

Первое, что мне бросилось в глаза, — схожесть ситуации, благодаря которой он попал в это время — автомобильная катастрофа. И, как ни странно, произошла она тоже в Сибири, только не у Енисея, а на Байкале, куда Максимов приехал отдыхать. Второе, и, пожалуй, главное, — это «начинка» Максимова, его знания. А вот с этим было очень хорошо! Несмотря на то что работал не по специальности, знания у него были очень немаленькими. Это касалось и техники, и истории. Работая со справочниками и брошюрами, которые выпускает ЦНТИ, Максимов должен быть настоящим кладом для «мозговедов»! Не менее интересно было узнать о планах Максимова. Оказывается, что когда он понял, что именно с ним произошло, то в первый момент запаниковал и этим спас себя. Его поведение было очень похожим на поведение Минаева до «вселения» Максимова, а успокоившись и все осознав, стал спокойно изучать обстановку, планируя свои дальнейшие действия. Мы должны быть очень благодарны Кабанову, проявившему бдительность, потому что на 20 мая Максимов назначил свое исчезновение из госпиталя. В дальнейших его планах было выбраться из СССР в Штаты. Объясняя свои планы, Максимов заметил, что Советский Союз и так победит в этой войне, а он хочет просто нормально пожить, заработав на своих знаниях. Америку он выбрал тоже не из особой любви. Просто он посчитал, что послевоенная Англия — не то место, где бы ему было комфортно, Штаты подходят гораздо лучше. То, что своими знаниями он мог принести огромную пользу своей Родине, его не волновало. Как и не волновало то, что его знания могли сохранить немало жизней наших граждан.

Читая обо всем этом, я испытывал чувство легкой брезгливости. Я никогда не испытывал особого пиетета к КПСС, особенно к той, в какую она превратилась в конце 80-х годов. Но, оказавшись в этом времени, у меня и мысли не возникло поступить не так, как я действовал. Помочь своей стране победить, спасти хоть немного наших людей, а не забиться подальше и жить в свое удовольствие, наслаждаясь новым молодым телом, как собирался поступить Максимов. Если бы он решил действовать именно таким образом спонтанно, под влиянием каких-то эмоций, — это одно дело. Я бы его понял. Но он действовал спокойно и обдуманно, поэтому я могу отнестись к нему только как к предателю. Может, я в чем-то не прав, но по-другому отнестись к нему не могу.

Все это я и сказал Мартынову на его вопрос о Максимове. Хмыкнув, Александр Николаевич закурил, подвинул ко мне папиросы, немного помолчал и сказал:

— В чем-то ты прав, а в чем-то нет. Предатель, говоришь? С какой стороны поглядеть… Заметь, он ни слова не сказал о том, что перейдет к немцам или начнет помогать другим государствам в войне с нами. Неважно, в реальной, информационной или еще какой-либо. Он пусть не сразу, но честно признал: хочу пожить для себя! И все.

— Товарищ майор! Давайте все для себя жить и будем? — Я даже задохнулся от возмущения. — Вы что говорите-то? Это же хуже, чем простое предательство! В том времени, откуда я «провалился», многие и стали жить для себя! Да не многие даже, а большинство! Начинают что-то понимать, только когда беда к ним приходит уже на порог! А до этого момента их ничего не трогает! Бьют ребенка? Так не моего же. Продают наркоту? Так не мне же. Спаивают, развращают детей? Так не моих же! Разворовывают страну? Так не мое же имущество тащат! А когда спохватываются — уже поздно! Уже ребенок — алкаш или наркоман, или его растлили и убили. Или выкинули из дома, который продали вместе с жителями, а новый хозяин решил в нем гостиницу сделать. И много, много чего еще! А представьте, что было бы, если бы 22 июня погранцы для себя жить стали? И другие бойцы, насмерть стоявшие, ушли, чтобы где-то для себя пожить?

— Успокойся, Андрей! — Мартынов аж по столу стукнул. — Я просто хотел убедиться, что ты сам все это понимаешь!

— Знаете, Александр Николаевич, — я снова закурил папиросу, — сейчас тяжело, и люди разные, хватает и порядочных, и сволочей, вроде все как в том времени… А мне лучше здесь! Дышать легче, несмотря ни на что, люди сейчас… — Я замялся, не в силах подобрать правильные слова. — Честнее, что ли? Или правильнее? Не знаю, как объяснить свои чувства. — Я поднял глаза на Мартынова и удивился. Он смотрел на меня понимающе и… с жалостью?!

— Эх, Андрей, Андрей!.. — Мартынов встал, подошел к сейфу в углу кабинета и, достав из него бутылку коньяка со стаканами, вернулся к столу. Налив полстакана, он протянул его мне и продолжил: — Я только сейчас окончательно понял и поверил твоим рассказам о твоем будущем, которое, я надеюсь, теперь не случится! Это в каком моральном дерьме нужно находиться, чтобы вполне благополучная жизнь (ведь ты не бедствовал, верно?) казалась хуже, чем война. Давай выпьем, чтобы то будущее, которое ты знаешь, никогда не наступило! — Потом командир убрал все назад, в сейф и подытожил:

— Все! Расслабились, и хватит. Иди, Андрей, занимайся дальше бумагами, вдруг еще кто найдется…

Интерлюдия.25.05.1942 г., Москва, Кремль, кабинет И.В. Сталина

— Значит, номер два оказался очень важной находкой? Более ценным, чем номер первый? Я правильно тебя понял? — Сталин, отвернувшись от окна, около которого стоял, посмотрел на Берия.

— В целом да, товарищ Сталин, — Лаврентий Павлович покосился на свои бумаги. — Наши специалисты просто пищат от радости, читая отчеты и составляя список интересующих тем. Но есть огромная разница между Стасовым и этим, Максимовым. Он…

— Я понимаю, Лаврэнтий, о чем ты. — Сталин махнул трубкой, прерывая наркома. — Стасов НАШ. Он это доказал своими поступками, с самого первого дня доказал! А этот, — Сталин поморщился, — приспособленец, но нужный приспособленец. Хорошо, Лаврэнтий, работай. С этим, вторым, проблем не возникнет?

— Никаких, товарищ Сталин. Он трус. И ради своей шкуры сделает все, что ему скажут. Но мы создали ему нормальные условия, чтобы ничто не помешало работе.

— Хорошо, еще один момент, Лаврэнтий. — Сталин сел за свой стол и подал Берия листок бумаги. — Вот список пэсен, которые твои спецы вытянули из Стасова и которые можно выпускать в жизнь уже сейчас. Подбери людей, которые будут числиться авторами. Ладно. Пока все, иди, Лаврэнтий, иди…

Интерлюдия.25.05.1942 г., Берлин, Главное управление имперской безопасности,

6-й департамент (СД-Заграница).

Из разговора и.о. начальника департамента оберштурмбаннфюрера СС доктора Эрвина Вайнманна с начальником отдела С (Восток) оберштурмбаннфюрером СС и оберрегирунгсратом, доктором Хайнцем Грефе

— … Хайнц, 1 июня шеф прилетит из Праги. Он очень, очень недоволен операцией в Москве. Ты понимаешь, чем это грозит и тебе, и мне? Вижу, что понимаешь. Ты подготовил полный отчет по операции?

— Да, Эрвин. Не нервничай так. Ситуация неприятна, но не фатальна. Самое главное, что русские не вышли на нашего человека, а это дает возможность при необходимости провести более удачную акцию. Тем более что мы теперь убедились в возможности проведения акций в Москве.

— Это так, дружище… Но меня беспокоит реакция шефа. Слишком спокойно он разговаривал, узнав о провале операции. Слишком спокойно…