Не знаю, сколько времени я просидел, глядя на такие знакомые вещи из такой далекой жизни. Одна мысль сменяла другую, но, по сути, это были одни и те же вопросы, задаваемые по-разному. Почему? Откуда? Как?

Достав из коробки старый добрый N72, привычным движением нажал кнопку включения. Загорелся экран, под мелодию, от которой неожиданно выступили слезы, произошло рукопожатие, и телефон загрузился. Столбик заряда был чуть выше половины, сети, естественно, не было, и я начал просматривать память аппарата. М-да. Пустота! Ничего, кроме стандартного содержимого нового телефона, даже контактов не было! Выключив машинку, снял заднюю крышку и посмотрел «симку». Обычная, эмтээсовская. Отложил телефон и взялся за КПК. Повертел в руках и увидел, что это просто кусок пластмассы. Задняя крышка почти по всей площади была проплавлена. Целой оставалась только лицевая сторона. Черт, а я-то уже губу раскатал! Переберусь к нашим, дам кучу инфы. Ага, счаз! Нет, для инженеров и ученых эти аппараты даже в сломанном виде — просто клад! Но только в перспективе. А сейчас… Эх, ну не мог КПК целым быть?! Да еще с кучей информации полезной! Еще минут пять я продолжал жаловаться на жизнь, пока не вспомнил про бумаги. Из них я выяснил, что подарки из будущего были обнаружены в стеклянной банке, с которой неизвестный пытался перебраться на территорию СССР со стороны польского Генерал-Губернаторства в ночь на 22 июня. За полтора часа до начала войны. Неизвестный был убит огнем с сопредельной стороны. Никаких особых примет у убитого не было. Помимо стеклянной банки, при нем обнаружен только пистолет «Вальтер» с тремя патронами. Ну а потом началась война.

Да. Не повезло кому-то. Светлая память ему. Ну да ладно, что уж теперь. Все, хватит заниматься ерундой, буду спать!

Утром еле заставил себя встать — навалилась такая тоска, что хоть волком вой! Освободил один подсумок от обойм к СВТ, упаковал в него гаджеты с бумагами и прицепил к ремню. Так будет надежней, чем в мешке таскать. С этими «подарками» я теперь и на минуту не расстанусь. Съел последнюю банку тушенки и взялся чистить автомат. А то совсем запустил это дело. Закончив, собрался и опять в путь. Помимо всего прочего, теперь возникла еще одна проблема. Еда! Ну кто мне мешал на хуторе поискать?! С другой стороны, я ведь мог тогда с той пятеркой в лесу столкнуться. Они бы меня влет уработали! Я бы и чирикнуть не успел! Может, и к лучшему, что не догадался еду поискать. Но теперь хоть как к людям нужно. А в качестве оплаты наган отдам, или парабеллум, или часы. Так и шагал, размышляя, пока, сам не заметив как, вышел на дорогу. Благо она была пустая! Но следов на ней хватало, жаль только, не те, которые бы мне хотелось видеть. Метрах в десяти от меня, на обочине, стояла разбитая санитарная машина. Казалось, что на ней живого места не было! Кабина и фургон снизу и доверху исклеваны следами пуль. Стенка фургона снизу и земля под ним стали буро-коричневого цвета. Дунул ветерок, и меня чуть не вырвало, такой запах навалился! Решив не подходить близко к ставшей братской могилой машине, я по широкой дуге обогнул ее и направился по дороге в сторону, куда ехала санитарка. Решил, что, если возникнет опасность, я всегда успею уйти в лес. А так хоть определюсь точно, где я, в конце концов, нахожусь.

Минут через десять пути впереди послышался шум. Сойдя с дороги в кусты, я вскинул автомат и стал ждать. Через пару минут из-за деревьев показалась повозка. Рыжая коняга не спеша тянула за собой погромыхивающую телегу, на которой сидели два примечательных типа. Один молодой, лет восемнадцати на вид, худющий, напоминающий всем своим видом цаплю. Особенно подходили к этому образу длинный нос и растрепанные, как перья, черные волосы. Одет он был в новенькую красноармейскую гимнастерку без петлиц, подпоясанную простым ремнем, и серые брюки, заправленные в пыльные, стоптанные сапоги. Второй был постарше. Лет сорока на вид, крепко сбитый детина. Одет в незнакомый мне, но явно военного образца темно-зеленый китель, расстегнутый до груди, благодаря чему была видна белая, с красной вышивкой, рубаха. Штаны и сапоги выглядели на нем как единая форма. В отличие от «цапли» он выглядел солидно. Особенно этому способствовал ремень с портупеей, весь обвешанный какими-то сумочками и чехлами. Объединяло этих типов одно — винтовки, лежавшие рядом с каждым. Интересно, что это за вояки? Не особенно задумываясь о своих действиях, я шагнул на дорогу и скомандовал:

— Стоять! Руки вверх!

И понеслось. «Цапля» сразу поднял руки, а вот второй… Каким-то тягучим, но быстрым движением он, подхватывая свою винтовку, не соскочил, скорее, перетек с телеги на землю и уже почти направил на меня оружие, когда я срезал его длинной очередью. Пулями его отшвырнуло к заднему колесу, где он пару раз дернулся и замер окончательно. Из-под его тела показался темный ручеек, который тут же стал впитываться в дорожную пыль. Молодой же только поднял руки еще выше и побледнел, дико вытаращив глаза в мою сторону. Что особенно меня удивило, так это то, что коняга не обратил никакого внимания на стрельбу, только всхрапнул недовольно да переступил ногами.

Подойдя к телеге, держа автомат одной рукой, не отводя ствола от живота молодого, левой рукой бросил его винтовку на землю, к оружию «старшого». Отойдя на пару шагов, поудобнее перехватил автомат и приказал:

— Ну, давай рассказывай!

— Что рассказывать? — все так же испуганно тараща на меня глаза, переспросил он.

— Все рассказывай! Как докатился до такой жизни, где ближайшие немцы, сколько еще таких, как ты? Все рассказывай!

Я приподнял автомат, и он запел! Оказалось, что он вообще очень хороший парень, зовут его Дмитрий. Убитый — его дядька Николай, а сами они направлялись из Богданов в сторону Гниличей, где собирались присоединиться к окруженной там части Красной армии, а за оружие дядька схватился, так как за бандита меня принял. Меня аж умилило такое красноречие. Неужели он всерьез решил, что я ему поверю? И что же мне с ним теперь делать? Просто так пристрелить я его не смогу, рука не поднимется. Отпустить? Тоже не вариант. Явно же или бандеровец, или еще какая-нибудь гадость. Тут смотрю, у «цапеля» глаза еще больше округлились, как будто он чудище лесное увидал. По спине аж мурашки побежали. Вспомнив, как часто я читал про подобное, не очень умело, зато быстро, делаю шаг влево с одновременным поворотом и облегченно выдыхаю: не один. Из кустов за нами с интересом наблюдали четверо в форме Красной армии. Но, в отличие от «цапеля», со всеми положенными знаками различия, причем один явно командир с двумя шпалами в петлицах. Я аж заулыбался и автомат опустил, такое на меня облегчение свалилось. А забытый мной Дмитрий в этот момент решил побегать, но неудачно. Один из бойцов, стоявших в кустах, даже не поднимая к плечу винтовки, выстрелил, и все. Отбегался. Я же, глянув в сторону новообразованного трупа, представился:

— Сержант НКГБ СССР Стасов, — и вопросительно посмотрел на старшего из бойцов.

Он не заставил себя ждать:

— Командир 106-го отдельного батальона разведки майор Лятовский. — Затем, улыбнувшись одними губами, продолжил: — Документы предъявите, товарищ сержант.

Двое бойцов ненавязчиво контролировали мои действия, а четвертый, подобрав валяющиеся винтовки, стал осматривать телегу. Я же, вздохнув, достал из кармана удостоверение и предъявил его майору. Тот, внимательно его изучив, уже по-настоящему улыбнулся и убрал пистолет в кобуру.

— Один, сержант? — спросил он.

— Один, товарищ майор. Мне бы с особистами встретиться, — продолжил я. — пообщаться нужно.

— Будут тебе особисты, если целы. — И тут же переключился на бойца, осматривавшего телегу: — Рахнин, если что полезное — забирай и пошли. Времени мало. — Потом повернулся ко мне и продолжил: — Пойдемте, сержант, а то действительно мало времени.

Через два часа я был в расположении 41-й стрелковой дивизии.

Пока добирались до наших, поговорить с майором мне не удалось. Сил на это у меня не хватало. С такой скоростью передвижения по лесу, которую развивали эти мужики, я еще не сталкивался! По дороге встретились еще с тремя группами, поэтому в расположение дивизии пришли как целый взвод. Меня сразу направили в штаб.

Штаб располагался в небольшом одноэтажном доме. Суета стояла жуткая. Как теперь я узнал, дивизия находилась в окружении, и то, что мы прошли, было просто чудом! Таким же чудом являлось то, что нет авианалетов и атак. Из разговора с начальником политотдела, батальонным комиссаром Касатоновым, выяснилось, что особого отдела больше нет. Заниматься моей «великой» персоной ни Касатонову, ни кому-либо другому не было ни времени, ни сил, тогда комиссар отправил меня к Лятовскому, мол, «уже познакомились, вот и шагайте». Уже шагая с майором «в расположение», из разговора с ним мне стало более понятно, что происходит вокруг. Наконец-то я узнал число! Сегодня 29 июня! Дивизия приняла бой на Львовском выступе в районе города Рава-Русская. Да еще как приняла! Они так вломили немцам, что на три километра углубились на территорию Польши! Но на флангах, особенно на левом, дела шли намного хуже, и дивизия была вынуждена отступать. Сейчас в строю было меньше половины людей, которые вступили в бой 22 июня. Да, добрался до наших, что же дальше будет?

А дальше был первый в моей жизни авианалет. Потом было много всякого, но ЭТО я никогда не забуду. Никогда не считал себя героем, но и трусом тоже себя не называл. Но в тот день я боялся невероятно. Казалось, что каждая бомба, вылетающая из пикирующего самолета, летит прямо в меня. А дикий вой, издаваемый немецкими штурмовиками? Казалось, что этот кошмар никогда не прекратится! Я лежал на дне небольшого окопчика, пытался прижаться к земле, но она, как живая, раз за разом отбрасывала меня от себя. Этот вой, рев самолетных моторов и грохот взрывов слились в какой-то кошмарный концерт. Казалось, что это и есть тот самый, много раз обещанный Армаггеддон! У меня вылетело из головы, что я знаю, что это не конец всему, что мы победим, назло всему победим. Ничего этого я не помнил. Я молился. Не знаю, из каких тайников памяти выскочили эти слова, но я раз за разом, снова и снова шептал:

— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.

Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.

Не знаю, может, именно молитва спасла меня, но, когда я услышал рядом крик «К бою!», я испытал счастье! Появился враг, с которым я могу бороться, который может убить меня, но и я могу убить его! Пропали тошнотворная слабость, страх и чувство бессилия. На смену им пришли радость и облегчение. А в голове одно — наконец-то!

Поднявшись в окопе, который стал еще мельче, я посмотрел вперед. По полю, на котором уже стояло много сгоревших танков и бронетранспортеров, шли они, враги. Мне показалось, что все это я где-то уже видел, и внезапно понял — да, видел! В фильмах о Великой Отечественной!

Пока немцы были далеко, я осмотрел свое оружие, все было в порядке. Наконец-то я проверю свою «светку» с оптикой! Устроился поудобней, выбрал цель. Ею оказался худощавый молодой немец в расстегнутом до середины груди кителе. Вот в этот треугольник, в виднеющуюся там синюю майку, я и влепил пулю. «Светка» мягко, но сильно толкнула в плечо, потом еще раз и еще, и еще. Часто я, торопясь, промахивался. Но и попадал немало. Когда они подошли ближе, взялся за автомат. Все же с ППД стрелять намного неудобнее и труднее, чем из «калаша». Да и кучность оставляет желать лучшего. Зато боекомплект! Как-то неожиданно быстро немцы оказались совсем рядом, и началась рукопашная схватка. С первым мне просто повезло, я срезал его очередью в упор, а вот второй… Не успел перевести автомат на него, как он выстрелил, и автомат буквально вырвало из моих рук. Поняв, что достать пистолет просто не успею, кинулся на фрица с голыми руками. Все-таки мне продолжало везти! Выстрел, которым он разбил мой автомат, стал последним для него. Пока он передергивал затвор своей винтовки, я уже был рядом и вцепился ему в горло. Он выпустил из рук превратившуюся в палку винтовку и сдавил мое горло. Упав на землю, мы катались, как два зверя, одержимые одной мыслью — убить! Я что-то хрипел, задыхаясь, он тоже что-то сипел по-своему, то сверху был я, то он. В какой-то момент я понял, что могу нормально дышать, а перед моим лицом — мутнеющие серые глаза. Я сполз с мертвого немца, и меня вырвало. Кое-как вытерев лицо, я огляделся — бой заканчивался. Немцы отступали, наши, собирая оружие и раненых, возвращались в окопы. Сил встать на ноги не было, и я возвращался в окоп на четвереньках, будто не умел ходить. С немца, убитого мной из автомата, я снял его ременную разгрузку, на которой были закреплены магазины ко ставшему моим МП-38. Буквально свалившись в свой окоп, я обессилено откинулся на стену. Жутко захотелось пить… Будто поняв мое состояние, сидящий рядом со мной боец протянул мне фляжку. Какая же вкусная была эта теплая, почти горячая вода! С трудом оторвавшись от фляжки, с благодарностью вернул ее хозяину. Тот посмотрел на меня и неожиданно спросил:

— В первый раз в бою?

Я молча кивнул.

— Ничего, привыкнешь, — продолжил он слегка надтреснутым голосом. — После первого раза всем плохо бывает, а потом ничего, втягиваешься.

Я с удивлением уставился на него. Несмотря на грязь, покрывавшую его лицо, было видно, что это молодой парень, примерно моего возраста. На грязном лице блестели зубы и глаза, он подмигнул и сказал:

— Не тужись, все нормально будет. Станешь как мы, злобинские, а злобинские на драку всегда злые были. Фашисты это еще поймут! — И, протянув мне руку, представился: — Сергеев Андрей!

Машинально пожав руку, ответил:

— Тоже Андрей, только Стасов. — И тут все завертелось перед глазами. Злобинские, Сергеев Андрей. Это же мой двоюродный дед! Мне же бабка про него рассказывала, что он в начале войны без вести пропал! А родной дед тоже присказку про злобинских повторял! Они же из енисейских казаков, со станицы Злобино, которая сначала превратилась в деревню, а потом частью Свердловского района Красноярска стала.

— Э! Ты чего! — Я увидел перед собой испуганное лицо своего деда. — Ты прекращай помирать, сначала еще несколько гадов грохни, тогда уж ладно! — Видимо, только теперь разглядев мои петлицы, он дернулся: — Ой! Товарищ сержант, извините!

— Нормально все, — сипло прошептал я. — Это просто отходняк, сейчас все пройдет. И на «вы» не нужно!

В голове был шторм! Он? Не он? Как быть? Что делать? И вдруг пришло спокойствие и понимание. Сделаю все, что от меня зависит, чтобы этот Андрей Сергеев не сгинул в боях на украинской земле, а выжил. Выжил и вернулся домой, а если я хоть как-то приближу день возвращения домой таких же Андреев, то проживу свою вторую жизнь не зря!

— Ну ты даешь, тезка, — продолжил он. — Побледнел, глазоньки закатил, ну впрямь девка перед первым разом! — и жизнерадостно заржал. Мы сидели и смеялись, когда раздался свист, за которым последовал один взрыв, потом еще и еще. Взрывы слились в один грохот, земля опять отталкивала меня от себя, а я лежал и улыбался, сам не зная чему. Потом прилетели самолеты, за ними опять била артиллерия и минометы, снова атака немцев, и так раз за разом. Стало уже темно, а этот бой все не прекращался. Время от времени передавали какие-то приказы, но все они будто проходили мимо моего сознания. Только последний приказ встряхнул меня: сообщили, что идем на прорыв! Последующие двое суток почти не помню. Перегруженный мозг просто отказался помнить происходившее: бой, за ним новый, за ним опять новый. Но мы шли. И вышли. Дивизия, вернее то, что от нее осталось, пробилась из окружения и начала сосредотачиваться в районе города Струсова.