Так свистеть умеет только Соловей-Разбойник и еще… Ивета. Научилась она в восьмом классе и впервые попробовала свое искусство на уроке. Учительница с возмущением сказала, что мы не уважаем предмет, который она ведет. А это был урок обществоведения. Когда я рассказала об этом маме, она только спросила, очень ли молодая учительница…

Таким свистом Ивета вызывала меня из дому, когда мы ехали на тренировку или соревнования. Милуш высказывалась на тему о плохом воспитании, а как-то в минуту слабости призналась мне, что так и не сумела научиться как следует свистеть. Я тоже.

Кто ж это тут такой мастер свиста? Я отбросила учебник истории, из которого пыталась уяснить причины и предпосылки великих географических открытий, одновременно у меня на столе были раскрыты хроники папы Пия V. Согласно ассоциативной методике Марии, мы должны были одновременно познакомиться с культурой инков и ацтеков (так же, как при изучении истории Испании мы должны были уяснить себе первоначальное значение слова «инфантерия»). Я подошла к окну, какое-то время возилась со сложной системой шпингалетов и запоров, наконец справилась, распахнула створки и увидела Ивету. Могучая застекленная рама чуть не убила меня, я заорала.

— Здесь, здесь, пятый подъезд, бегу тебя встречать!!

— Терпеть не могу лифтов! — сказала Ивета вместо приветствия, выходя из миниатюрной кабины одного из проклятий этого типового сооружения. — Мне очень повезло: я доехала автостопом прямо сюда. Тот, кто меня вез, хотел, конечно, подержаться за мое колено, но большего он себе не позволил.

Она была в потрясающей мини-юбке, в каких-то умопомрачительных сетчатых чулках и выглядела, как… ну, как Ивета. Вот бы посмотрели на нее здешние красотки! Безукоризненная столичная штучка!

— Ты даже не можешь себе представить, как я счастлива, что ты приехала! Здесь хуже, чем в заколдованном замке: ты никого не знаешь, и тебя никто не знает. Я уж думала, что «Три мушкетера» и все книжки, которые я когда-либо читала о дружбе, — сплошной блеф. Все на меня наплевали, и вдруг ты приезжаешь.

Да, я думала все это время именно так, и даже хуже. С самого начала своей здешней жизни я чувствую себя настолько ужасно, что мечусь между отчаянием и безнадежностью. Ведь я всю жизнь мечтала о подруге, нашла ее в Ивете и тут же потеряла. Мне не хотелось в это верить, но ведь это было так! Разве можно терять друзей? Папа вот с института дружит с Эвженом, видится с ним раз в сто лет, но им это не мешает. У мамы полно подруг: учительницы, тренерши, бывшие соученицы, как, например, Мария, есть у нее еще Вера, с которой она жила в одной комнате в общежитии, теперь они много лет живут в разных городах, но связи не теряют, а Ивета вот сейчас доказала, что я напрасно в ней сомневалась. И поэтому в душе я чувствовала себя виноватой.

— Ну, так как ты живешь здесь, Лени?

— Это не жизнь, это — суррогат жизни.

Когда-то в незапамятные времена мы с Иветой придумали эту формулу ответа на вопрос о жизни. К сожалению, Ивета об этом забыла и смотрела на меня с удивлением. Но тут уж я не могла остановиться. Я стала рассказывать, что тут мухи дохнут от скуки, что тут, конечно, ничего, но жить по-настоящему нельзя; это только в книжках так бывает, что кто-то приезжает куда-то и переживает массу приключений. Приключения были раньше. Как-то в Лейпциге нам подали подозрительного вида спагетти, Мартин решил съесть их на спор, но тут вдруг из кухни выскочила перепуганная повариха, забрала блюдо и объяснила, что его подали нам по ошибке и это остатки для кур.

А в другой раз, когда у нас в Праге была встреча с венгерской командой, их тренер сказал, что много слышал о чешской сливовице и хотел бы ее купить, но одни магазины были закрыты, а в других ничего не нашлось. Тренер был симпатяга, и нам хотелось сделать ему приятное. Ивета где-то достала фирменную бутылку с маркой «Ели-нек», и мы в нее налили французский коньяк. Вручить поручили Мадле, ей же поручили предупредить тренера братской команды, чтобы он открыл бутылку дома. То ли Мадла недостаточно хорошо говорила по-немецки, то ли тренер ее плохо понял, но он открыл бутылку тут же, отпил, ему очень понравилось, и он захотел еще… Что говорить, конечно, это глупости. Но я так по всему этому тоскую…

— Одним словом, тут не жизнь, а существование.

— А у нас сплошная неразбериха. Дуда отказывается с нами работать; мы даже не знаем, кто у нас теперь будет. Я хотела приехать еще на прошлой неделе, но у нас сегодня первый свободный день с начала учебного года, поверишь ли?

Как я ей завидовала! Чуть не плакала. Ну зачем она мне все это рассказывает? Почему мучает меня? Вздор! Ведь я так рада ей! Что же, она тут молчать должна? Она ведь затем и написала мне письмо, чтобы мы могли при встрече нормально поговорить. Кто мог знать наперед, как тяжело будет все это выдержать?

Ивета еще кое-что рассказала о баскетболе, совсем мало о школе, на которую почти не обращала внимания (как и я раньше), а теперь я выгляжу перед ней как самая паршивая зубрилка; если я ей что и расскажу, то только о школе, а что у меня еще есть? Я бы с удовольствием поговорила с ней о ее письме, о нас двоих, о наших отношениях, но сегодняшняя Ивета была непохожа на автора письма. Правда, она предупреждала меня еще тогда, что больше мы к этому не вернемся. Но все же…

— Ты бы хоть мне когда написала, — не удержалась я.

Ивета только рукой махнула.

— Нет, этого ты от меня, Лени, не требуй. Лучше я, как только будет свободная минута, к тебе приеду. Да, я тебе еще не говорила: Пимчу взяли в высшую лигу. Не знаю, удержится ли она там: успехи у нее очень посредственные.

Да, Пимче досталось то, что должна была получить я. А как она всегда задиралась со мной! Какая несправедливость, какая ужасающая несправедливость! Я невольно сжала кулаки.

— А, еще не конец света. Я пока не болею и даже не вспоминаю о том, что тогда со мной случилось, — сказала я, чтобы она не думала, что принесенная ею новость меня убила.

— Ну, покажи мне, что здесь хорошего, пойдем погуляем.

А мне хотелось кричать, что так не бывает, что не могло мне полегчать в этой дыре, что я ничем не больна, что это лишь несчастное стечение обстоятельств, что обмороки и потеря сознания могут случиться у каждого и доктора иногда ошибаются.

— На первый взгляд это гнездышко выглядит очень миленьким, — продолжала Ивета. Когда мы взобрались на холм, вид открылся отличный. — Где ты еще найдешь сразу реку и лес? Теперь это редкость. А на лодках здесь катаются? Помнишь, как катались в Венгрии?

Еще как помню! Потому и стараюсь не подходить близко к реке. Что об этом говорить!

— И не знаю, где здесь гуляют. Вот в ту липовую аллею ходят на свидания даже теперь, когда листья облетели. Но, как тебе известно, это не для меня.

— Почему? Теперь-то зачем отказываться от всего? — удивилась Ивета.

— На всей местной территории есть только один парень, который не должен вставать на стол, чтобы разговаривать со мной.

— И прекрасно, так что же ты?

— Я сижу с ним за одной партой, но то ли он вообще не по этому делу, то ли он нечувствителен к моему очарованию.

— Вот тебе и дело. Тут надо что-то предпринять, хотя бы из принципа. Чем мы хуже других?

Уж, конечно, ты-то не хуже других. Что же касается меня, то я всего-навсего Жирафка. И ничего больше. Я только пожала плечами.

— Даже сама не знаю, интересно ли это мне.

Я сказала правду. Я действительно сама не знаю, с какой стати вспомнила про Томаша. Вовсе я в него не влюблена, меня только немного раздражает его высокомерное отношение ко всем: мальчикам и девочкам. Это мне не нравится. А главное — то, что я очень одинока, и надо это признать. Мне, конечно, импонирует интерес Томаша к шахматам и фортепиано, хотя в играх такого рода мне известны лишь «королева» и «Собачий вальс».

— Ты хоть чем-нибудь интересуешься? — рассердилась вдруг Ивета. — Разве так можно? Как тебе не надоест!

Если бы не ее письмо, я бы знала, как на это ответить. И не удержалась бы и сказала, что она ничего знать не может. Но хотя ее мать и моя астма (и все, что с этим связано) далеко не одно и то же, это беды одного порядка. Это я понимаю. И потому ничего не ответила.

Ивета посмотрела на меня и сказала:

— А я не поверила вашей Милуш.

На мой удивленный взгляд она ответила:

— Ну что ты так на меня смотришь? Она ко мне приходила, жаловалась, говорила, что ты не хочешь приезжать домой, что ты не пишешь, что они знают о тебе только то, что Мария рассказывает по телефону, и больше ничего.

— Пусть не заботится обо мне, кто ее просит!

— И дебилка же ты, Лени! Если бы обо мне кто-нибудь так заботился, я была бы просто счастлива. Ты должна быть ей благодарна, а то бы я не приехала — ты же знаешь, сколько у меня всяких дел.

— Так значит ты приехала ко мне не потому, что соскучилась, а в качестве миссионера-добровольца?

Я была вне себя от злости и отчаяния. Но на Ивету это не произвело никакого впечатления. Неважно, легкомысленная она или умная, она слишком хорошо меня знает. Пока я орала, она рылась у себя в сумке и потом сказала:

— Безусловно, добрые дела — это моя профессия. Вот, бери косметичку, приведи себя в порядок и идем погружаться в пучины разврата этого города. Как они тут у вас называются?

— «Гранд-отель Централь»! — ответила я. — На площади рядом с заброшенным готическим собором и ратушей, недавно реставрированной, с замечательной надписью: «Этот дом ненавидит лень, любит мир, наказывает преступления, осуществляет право и почитает благородных людей». Внизу кабак, но нам туда можно будет ходить только после выпускного вечера.

— Потрясающе! Из тебя вышла настоящая туземка! — засмеялась Ивета. — Я вижу, что тут нравы намного строже, чем в нашей стобашенной столице. И не говори мне о выпуске: нам и так об этом уши прожужжали, а я себе и представить не могу, что произойдет в будущем году или через год.

Я надела то, что наша Милуш назвала бы мини-юбкой, и мы вышли с Иветой из дома в полном согласии. Я повела ее на набережную — здесь осенью очень красиво. Липовую аллею сменила каштановая, дети собирали там блестящие коричневые плоды, которых нападало намного меньше, чем было до них охотников.

— А что вы будете с ними делать? — спросила я у малышей тоном взрослого человека.

— Серну кормить, — ответила девочка.

Солнце освещало блестящие от вчерашнего дождя ветви.

— Вполне мирный, успокаивающий пейзаж, — сказала Ивета.

— Махнемся. Она вздохнула.

— Конечно, я понимаю, что тебе тяжело. Но ведь бывают несчастья хуже, постарайся это пережить с наименьшей затратой сил. Ты была лишь на подступах к карьере, а каково достигшим самой вершины? С ними тоже иногда кое-что случается…

— Но у них что-то уже было, а мне не дали даже попробовать.

Она снова вздохнула, и мы замолчали.

— А здесь бывают танцы, — показала я на отремонтированное здание заводского клуба.

— Маленький Рудольфинум, не иначе.

— Строил тот же архитектор.

— Если ты скажешь его имя, я тут же умру.

Не пойму я ее: издевается надо мной, как будто я виновата, что у Марии ассоциативная методика обучения. Конечно, мне плевать на все эти местные достопримечательности, но ведь она тоже требует этих знаний! Я была там в зрительном зале — никому бы в голову не пришло, что это клуб: мрамор, позолота, лепнина, гобелены. Все сверкает, никакого модерна, все очень красиво.

— Ты что, не ходишь на танцы? — спросила Ивета.

— Конечно, я умею танцевать, но боюсь, что если бы я пошла и меня бы кто-нибудь пригласил, он мог бы оказаться ниже меня ростом, хотя ребята говорят, что им это неважно.

— Моя мать утверждает, что мужчин всегда вдохновлял ее маленький рост.

Это неожиданно нас развеселило.

Мы еще смеялись, как вдруг двери клуба раскрылись и из них вылетела Ева. Она прыгала через две ступеньки и чуть не сбила с ног Ивету. Она посмотрела снизу вверх на Ивету, потом на меня. Ну и вид у нее! Пусть смотрит, какие у меня подружки. Вот, милая Евочка, я тоже была командиром не хуже тебя! А девочки у меня были — Иветы, Мадлы и Мирки — не то что твои наседки!

— Это моя подруга детства, — рекламировала я Ивету. — Лучшая ученица нашего класса. — Тут я немного переборщила, но ничего.

— Я всегда восхищаюсь баскетболом, — объявила Ева. Она так и не поняла, что я ее хотела задеть. — Но я для баскетбола маленькая. Кроме того, здесь традиционно играют в гандбол.

— И для гандбола ты, пожалуй, тоже мала, — свысока проговорила я.

— Тереза тоже невысокого роста, а была прекрасной защитницей, — уколола меня, сама того не ведая, Ивета. — Пока ее не подбили. Помнишь, с тобой тоже так было? — повернулась она ко мне.

— Гандбол — очень жесткая игра, баскетбол намного лучше, но ведь и у баскетболистов тоже бывают травмы?

— Кто же этого боится? — сказала я.

— Я не боюсь. Хуже то, что у меня нет азарта. И нет стремления к победе и желания быть первой, что тоже важно для игры.

— Это для меня новость! — не сдержалась я. — Чтобы ты — и не была первой?

Она посмотрела на меня, как наш пражский директор школы.

— Понимаешь, в чем разница: я обязана, — ответила она.

Это мне непонятно: почему обязан быть первым, если не желаешь этого?

Ивета постучала себя по лбу.

— Интересные вы речи ведете! Где же эти ваши заведения с вином, мужчинами, музыкой? Мне, конечно, достаточно кока-колы.

Ева посмотрела на часы, сказала, что проводит нас до школы, а потом ей надо домой — она всегда куда-то спешит, всегда ей что-то надо, — и сунула Ивете вторую ручку своей набитой сумки.

— Что у тебя там? — спросила Ивета. — Камни?

— Бумага, прищепки и прочие вещи, — ответила Ева и тут же обратилась ко мне: — я еще не успела тебе сказать: у нас будет выставка. Перед Новым годом второй класс всегда выставляет, что он умеет делать, кто чем занимается. Может быть, у тебя есть что показать?

— Не могу же я там забрасывать мяч в корзину!

— Ну что ты, Лени! — с упреком посмотрела на меня Ивета.

Ева глядела на нас, ничего не понимая. Но в это время мы очутились перед мясным магазином.

— Подождете меня минутку? — спросила Ева. — Я быстро, и мы пойдем.

Я кивнула, а Ивета последовала за ней в магазин. Пришлось идти и мне.

— Пани Кудрновская, есть у вас что-нибудь на суп? Нет, не грудинку, что-нибудь другое. И на гуляш. Да, этот кусок подходит.

Ева выбирала мясо, как опытная хозяйка. А для меня все мясо было одинаково кровавым.

— У хорошей хозяйки в полдень всегда готов обед, — сказала я насмешливо, когда мы вышли.

Ева не приняла моего тона. Она рассмеялась и спросила:

— А что это означает?

— Это у них дома так дразнят сестру Лени; подобные надписи вышивают на полотенцах, — объяснила Ивета.

Я не вмешивалась, когда Ивета стала рассказывать о нашей семье. Чего тут стесняться, в нашей семье все в комплекте, пусть эта местная звезда послушает!

Она говорит, что обязана быть первой, ну и пусть!

К школе мы подошли со стороны стадиона. Наши ребята играли в баскетбол. Мы остановились. Зденек неаккуратно загнал мяч в корзину.

— Эти калеки из вашего класса, дамы? — спросила Ивета.

Отозвался Карел второй:

— А не могли бы вы нам показать, мадам?

— Можно, — улыбнулась Ивета.

Она разбежалась и перепрыгнула через низкую загородку, которая прикрывала щель в заборе. Ребята не отрывали глаз от ее великолепных ног. Карел впервые в жизни красиво навесил ей мяч. Она его, естественно, приняла. — Дуда нас научил еще не таким штучкам! — и с ходу точно послала его.

Я тоже не удержалась — пролезла в эту щель. Ивета должна была бы об этом подумать раньше: она-то знала, как у меня руки чешутся от тоски по мячу. Она даже не обернулась. Вот мяч уже у меня. Томаш попытался помешать мне проникнуть под корзину, я его обошла и застыла перед Михалом в прекрасном прыжке. Это я нарочно прыгнула! Кольцо аж зазвенело.

— Эй, не спите! — крикнула Ивета. Судья засвистел. А Ева не успевала следить за происходящим на площадке и вертела головой в разные стороны.

Я подумала, что уже три месяца не тренируюсь, даже не делаю зарядку по утрам, тем не менее ничего не болело. Абсолютно ничего не болело, и дышалось необыкновенно легко.

Мне было жалко, когда кончилась эта демонстрация. Чувствовала я себя прекрасно. Ребята побежали в раздевалку, а мы с Иветой умылись под деревенским водопроводом. И как раз когда я говорила, что на будущей неделе поеду домой, отпрошусь в четверг (Гаврда, наверное, отпустит), чтобы в пятницу успеть к врачу — пусть снова посмотрит все мои анализы и исправит ошибку, которую совершил, приняв естественные недомогания переходного возраста за астму, — как раз в эту самую минуту все и произошло. Приступ астмы, о котором говорили, что он, конечно, не должен, но может повториться.

Я не то что задыхалась, я просто умирала. Не хочется и вспоминать, как это было ужасно. Страшная потеря сил. И тут только я поняла, что все были правы: врач, Дуда, мама, Мария. С баскетболом — все! Навсегда.

Ивета окаменела, точно жена Лота. Но зато Ева не потеряла присутствия духа.

— Что надо делать?! — крикнула она Ивете. Та, конечно, не знала.

— Боже мой, — только сказала она.

— Беги в школу. Первая дверь направо — квартира сторожа. Пусть вызывает «Скорую».

Потом Ева спросила меня:

— У тебя есть какое-нибудь лекарство?

Конечно, у меня есть лекарство. Синтофиллин. Но я не ношу его с собой, хотя врач мне это рекомендовал. Он мне советовал иметь его при себе постоянно, просто так, на всякий случай. А я идиотка.

Когда я была маленькая, если меня кто обижал, я забиралась в уборную и оттуда угрожала маме: «Вот погоди, я умру, тогда пожалеешь, но будет поздно!» Папы это не касалось, он никогда не воспитывал дочерей и не бил их (не то чтобы мама била, лишь подзатыльник могла дать, но разговоров, разговоров… Я с большим удовольствием ссорилась с Милуш, и даже мы вцеплялись друг другу в волосы); с первого дня, что я здесь, каждый вечер я мысленно повторяла свои детские угрозы, каждый вечер перед сном, чтобы не плакать. Но теперь мне это даже в голову не пришло. Боже мой, ну как я могла быть такой дурой?

В больницу со мной поехала Ева. Ивета осталась возле школы стеречь Евину сумку с выставочным оборудованием и продуктами. Школьного сторожа просили позвонить Марии. Я все это слышала и видела, но в каком-то тумане. Только на одно мгновение, наперекор всему, мне стало смешно — когда меня клали на носилки, по лицу Иветы текли потоки слез, смывая косметику высшего качества, а она еще размазывала их по лицу.

Как только меня привезли в больницу и сделали внутривенное вливание, я полностью пришла в себя. Мария была рядом. Ева сидела на кровати, держала меня за руку, гладила, и я бы не сказала, что мне это было неприятно.

— Повезло тебе, — сказала ей Мария. — Разве ты можешь за кем-нибудь не ухаживать?

— Ничего, ей полезно, — улыбнулся доктор, — раз она собирается учиться на врача.

Мария наклонилась ко мне.

— Вечером будет звонить мама. Сказать? Я отрицательно покачала головой. Мария одобрительно кивнула.

— Все равно, я уверена, ты выздоровеешь. Держись Евы. Я с самого начала хотела, чтобы вы нашли друг к другу дорогу.

— Ты могла бы не брыкаться так отчаянно, — улыбнулась Ева.