О политическом противостоянии

Имя Мамая наиболее широко известно в российской истории, в которой он представлен едва ли не главным олицетворением всего враждебного русскому народу, борьбы Руси и Степи, зла, которое русским удалось в конечном счете искоренить.

Образ Мамая как злейшего врага Руси стал формироваться вскоре после Куликовской битвы, можно сказать, «по горячим следам». Конечно же, вполне объяснимо отрицательное отношение к нему со стороны русских авторов, прекрасно помнивших и сравнительно недавние набеги мамаевых войск на Русь, и кровопролитные битвы на Воже и Куликовом поле. Мы не собираемся спорить с очевидным, утверждая, что Мамай вовсе не находился во враждебных отношениях с Русью: его борьба с русскими княжествами отнюдь не миф. Миф заключается в другом, а именно — в стремлении русских летописцев и историков «удревнить» враждебность Мамая к Руси.

Так, уже в одной из редакций «Сказания о Мамаевом побоище» встречается сообщение, что уже под 6869 (1361) г. Мамай «умыслил пойти на Рускую землю». Современные историки развивают подобные сообщения в целые концепции о том, что Мамай с самого начала своей карьеры занял враждебную позицию по отношению к русским правителям. Историк конца XVII в. А. Лызлов отмечает, что Дмитрий Иванович Московский изначально противился Мамаю, желая не платить ему «выход», а ограничиться лишь некими «дарами». Н.М. Карамзин сообщает о том, что русские князья в 1362 г. предпочли явиться за ярлыком к хану Мюриду, предпочтя его «свирепому» Мамаю, враждебному им (хотя Мамай к этому времени, скорее всего, еще просто не успел возвести на трон «своего» хана Абдаллаха, коронация которого состоялась в сентябре 1362 г.). А.Ю. Якубовский считает, что отношения Москвы с Мамаем не могли быть дружескими изначально, поскольку «обе стороны относились весьма подозрительно друг к другу». Л.Н. Гумилев, описывая события 1361 г., связанные с переворотом и «мятежом» Мамая в Золотой Орде, дает понять, что русские князья (приехавшие для получения ярлыков от Хызр-хана) бежали из Сарая, опасаясь именно Мамая.

Признание Мамая врагом Руси порой влечет интересные историографические казусы, в результате которых историки делают выводы из фактов вопреки законам логики. Например, саратовский историк-краевед XIX в. А. Леопольдов повествует о поездке Дмитрия Донского в ставку Мамая: «Дмитрия позвали в Орду, и он поехал. Все думали, что там ожидает его смерть; но он, к изумлению всей России, воротился благополучно, обласканный даже Мамаем». Следующая же фраза свидетельствует о том, что сформированный историографический стереотип оказался для автора важнее фактов и логики: «С этой поры Дмитрий сделался явным врагом монголов» (sic!). Ряд русских средневековых авторов, излагая события, предшествующие Куликовской битве., утверждает, что Дмитрий Московский якобы до последнего собирался добиться мира и направлял Мамаю богатые дары, а тот просто-напросто отказывался их принимать, желая войны с Русью. А между тем, как мы выяснили выше, это как раз Мамаю была нужна не война, а «выход», т. е. дань.

Как видим, тема вражды Мамая с Русью, поднятая средневековыми авторами, вызвала многочисленные «уточнения» со стороны современных историков. Одним из главных «обвинений» бекляри-бека как врага русских княжеств и русского народа стало то, что вся его политика якобы была направлена на то, чтобы перессорить русских князей между собой. Несомненно, Мамай предпринимал такие действия (и это в полной мере подтверждается источниками), однако было ли это его целью? На наш взгляд, провоцирование конфликтов между русскими князьями, борьбы за великокняжеский стол являлось лишь средством для удержания Руси в подчинении, для получения с нее «выхода», с помощью которого Мамай мог продолжать борьбу за консолидацию областей Золотой Ордой под своей властью.

Между тем историки, становясь на позиции московских летописцев (поскольку до нашего времени сохранились летописи преимущественно в московской великокняжеской редакции), считают, что главной своей целью в русской политике Мамай видел передачу великого княжения Михаилу Александровичу Тверскому и последовательно реализовывал ее. И Дмитрию Ивановичу Московскому (впоследствии — Донскому) удавалось сохранять за собой великокняжеский титул лишь благодаря тому, что он «многы дары и великы посулы подавал Мамаю и царицамъ и княземъ, чтобы княжениа не отъняли». При этом историки почему-то игнорируют два факта: во-первых, Тверь со второй половины 1360-х гг. (после отказа Дмитрия Суздальского от прав на великое княжение) оставалась единственным серьезным противником Москвы в борьбе за объединение Руси — именно этим, а не личной симпатией Мамая к тверскому князю объяснялось то, что бекляри-бек периодически поддерживал Михаила Тверского (кстати, Михаил Александрович пытался соперничать с Дмитрием Донским за великое княжение и при Токтамыше, когда после сожжения Москвы отправился к хану в надежде на получение великокняжеского ярлыка); во-вторых, в конечном счете великокняжеский титул остался за Дмитрием Московским — причем опять же при согласии Мамая! Однако в глазах московских летописцев сам факт поддержки претензий Михаила Тверского на великий стол в 1370, 1371 и 1375 гг. делал Мамая злейшим врагом Руси.

Весьма любопытно, что Михаил Тверской, в целом вызывающий отрицательное отношение историков, опирающихся на московское летописание, тем не менее снискал их одобрение, когда в 1371 г. отказался от ордынских войск, которые предлагал ему Мамай для борьбы с Москвой за великий стол. Историки полагают, что причиной отказа послужило нежелание наводить на Русь общего врага. Однако сообщения летописей не позволяют утверждать, что такое решение диктовалось благоразумием и благородством тверского князя. Напротив, его отказ объяснялся исключительно тем, что у него не хватало средств не только для привлечения ордынских войск, но и для оплаты великокняжеского ярлыка — не случайно ему пришлось оставить «в заклад» собственного сына, княжича Ивана (впоследствии выкупленного московским князем). А вообще-то Михаил Александрович отнюдь не колебался в «наведении на Русь» внешних врагов, что прекрасно подтверждается несколькими «литовщинами» 1368, 1370 и 1373 гг. — опустошительными вторжениями в русские земли великого князя Ольгерда, женатого на сестре Михаила.

Весьма интересно отметить, что стереотип «изначальной» вражды Мамая и русских князей оказался настолько живуч, что его разделяют даже те восточные авторы, которые стараются представить Золотую Орду и ее правителей в положительном свете. Так, например, татарский ученый конца XIX — начала XX в. Р. Фахретдин, склонный идеализировать золотоордынских правителей (включая и Мамая), утверждает, что в период правления Мамая «русские князья то и дело стали нападать на различные улусы государства», а «в 1374 году новгородцы без всякой причины убили послов Мамая мурзы и уничтожили их 1,5-тысячный сторожевой отряд». Как видим, несмотря на то что в трактовке татарского автора вина за вражду возлагается на русскую сторону, сама концепция изначальной (практически необъяснимой) вражды Мамая и Руси в полной мере им поддержана.

Между тем известно, что еще зимой 1379/1380 г. Дмитрий Московский направил практически все войска своего княжества под командованием Владимира Андреевича Серпуховского, Андрея Ольгердовича Полоцкого и Дмитрия Михайловича Боброка «и иныя воеводы и велможи и бояре многи» (т. е. фактически всех своих военачальников), чтобы отвоевать у Литвы города Стародуб и Трубчевск. И это — менее чем за год до Куликовской битвы! Как-то не стыкуется это с утверждением о том, что Москва находилась в постоянном противостоянии с бекляри-беком — ведь в таком случае москвичам пришлось бы держать значительные силы на своих восточных рубежах.

Историографы не ограничились тем, что постарались представить вражду Мамая к Руси с самого начала его политической деятельности. Истоки этой вражды еще Софроний Рязанец, предполагаемый автор «Задонщины», выводил с битвы на Калке в 1223 г., когда русские князья впервые были разгромлены монголами — с упоминания об этой битве начинается целый ряд «памятников Куликовского цикла». Таким образом, вражда Мамая к Руси в древнерусских текстах представлена как наследственная — по сути, заложенная на генетическом уровне! С одной стороны, такой подход может объясняться желанием подкрепить аргументы в пользу того, что Мамай был наиболее злейшим и опаснейшим врагом русского народа. С другой стороны, есть основания полагать, что подобное сопоставление монголов, победивших русских на Калке, и Мамая — попытка своего рода «историографического реваншизма»: если поначалу предшественники ордынского бекляри-бека и побеждали русских князей, то сам он в конечном счете потерпел поражение и таким образом, Русь восторжествовала.

Возможно, теми же причинами объясняется и не менее частое сравнение Мамая с Батыем, который делит с нашим героем сомнительную честь считаться главным врагом Руси. Многие «памятники Куликовского цикла» содержат упоминания о том, что Мамай хотел разорить Русь «яко же при Батый цари бывши» или «ревнуя… Батыю». В «Сказании о Мамаевом побоище» есть фраза о том, что Мамай, идя походом на Русь, стал лагерем на реке Воронеже — именно оттуда, согласно летописным источникам, Батый начинал в 1237 г. свое вторжение на Русь. После поражения Мамая на Куликовом поле «фряги» (генуэзцы из Кафы, к которым он бежал после разгрома) говорят Мамаю: «А не бывать тобе в Батыя царя». Как и битва на Калке, разорение Руси Батыем неоднократно упоминается в «памятниках», и это заставляет предположить, что и в данном случае средневековые русские авторы стараются дать понять, что, несмотря на прежние поражения, в конечном счете победа осталась за русским народом — не случайно в одной из редакций «Сказания о Мамаевом побоище» Мамай даже представлен как «царю Батыю сродич». Таким образом, он, будучи разгромлен, понес наказание за деяния своего предшественника, неудачливым «двойником» которого он так старался стать. Безусловно, факт поражения и гибели «исторического» Мамая стал одной из важнейших причин того, что именно он стал олицетворять собой Орду — но Орду не грозную и непобедимую, а уже ослабленную и терпящую поражения от тех, кого она побеждала во времена Батыя.

Нет-нет, да и назовут Мамая «вторым Батыем» и современные историки. Некоторые из них с полным доверием принимают явно тенденциозные сообщения летописцев о том, что Мамай перед походом на Русь «даже интересовался историей и расспрашивал о том, каким образом Батый в свое время добился успеха».

Формируя более целостный образ Мамая как самого злейшего и опаснейшего врага Руси, летописцы приписывают ему планы и намерения, совершенно беспрецедентные в истории русско-ордынских отношений. В «Сказании о Мамаевом побоище» бекляри-беку приписывается следующий план: «Егда же убо дойдем Руси, убию князя их и изберу, который городы красный довлеют нам, и ту приидем и ту сядем ведати, тихо и безмятежно поживем», а также намерение убить Дмитрия Московского, его княгиню и весь его род. Ни один ордынский правитель никогда не предпринимал попыток и даже не выказывал намерений обосноваться на Руси или в какой-либо другой оседлой вассальной стране.

Мы не исключаем, что подобные зловещие планы приписывались Мамаю не только в сочинениях, составленных после Куликовской битвы, но даже и до нее: московские власти вполне могли распространять подобные слухи, чтобы вызвать страх народа перед иноземным нашествием и повысить решимость населения сразиться со столь опасным врагом. Однако это были именно слухи, впоследствии превратившиеся в историографический миф. Тем не менее ряд современных авторов склонен в полной мере доверять сообщению «Сказания» и даже логически обосновывать подобное намерение Мамая. Дескать, не имея сил удержаться в Степи и сохранить власть над Золотой Ордой, бекляри-бек намеревался захватить себе какой-либо удел в соседних оседлых государствах и править там — и Москва ему в этом отношении весьма подходила…

Завершая тему об образе Мамая как главного политического противника Руси, отметим, что со временем его имя стало нарицательным для обозначения других врагов русского народа. Если Мамая сравнивали с Батыем, то враги Руси более позднего времени сравнивались с самим Мамаем. И если вполне логичным выглядит сравнение с Мамаем золотоордынского хана Ахмата (прав. 1461 — 1481), с которым у московского государя Ивана III произошло «стояние на Угре», то в русской историографии встречаются и более оригинальные параллели. Так, например, в московских великокняжеских сводах 1477 и 1479 гг. проводится параллель между действиями Дмитрия Донского против Мамая и… походом Ивана III на Новгород, жители которого «уклонились в латинство» и сблизились с польским королем Казимиром IV.

Таким образом, образ Мамая как основного политического противника Руси последовательно создавался на протяжении многих столетий. И оказался удивительно живучим и убедительным. А между тем факты не дают достаточных оснований считать Мамая главным врагом Руси, да еще и впитавшим эту вражду с молоком матери. Приведем хронологию контактов Мамая с русскими княжествами, зафиксированных в летописных источниках и более подробно освещенных в первой части книги.

1359 г. Мамай в качестве бекляри-бека при хане Берди-беке отправляет посла в Москву к великому князю Ивану Красному.

1363 г. В Москву прибывает посол от хана «Авдули из Мамаевы орды» с ярлыком на великое княжение Дмитрию Ивановичу (в будущем — Донскому), уже получившему годом раньше ярлык от сарайского хана Мюрида. То, что ярлык в Москву привез посол, является беспрецедентным случаем: прежде князья лично ездили к хану за ярлыками. К этому же времени относится «докончание» Мамая с митрополитом Алексием, регентом Московского княжества.

1365 г. Дмитрий Суздальский, поддерживаемый Мамаем и Москвой, отнимает Нижний Новгород у своего брата Бориса, который был посажен здесь сарайским ханом Азиз-Шейхом.

1370 г. Суздальский и нижегородский князь Дмитрий Константинович отправляет войска на Булгар и заставляет местного правителя Асана признать зависимость от «мамаева» хана Мухаммада. Михаил Тверской получает от Мухаммада и Мамая ярлык на великое княжение, который, однако, не признается Дмитрием Московским. Михаил вынужден бежать в Литву.

1371 г. Тверской князь Михаил получает от Мухаммада и Мамая ярлык на великое княжение. Дмитрий Московский снова не признает его и сам отправляется к Мамаю, получив, в свою очередь, ярлык.

1372 г. Дмитрий Московский выкупает у Мамая тверского княжича Ивана, оставленного Михаилом Тверским в его ставке в залог будущих выплат.

1373 г. В качестве карательной меры за нападения рязанцев на владения Тагая и Сегиз-бея Мамай отправляет войска в поход против Рязани, которые захватывают и сжигают ряд городов. Примечательно, что войска московского князя, союзного Рязани, вышли к Оке, но не сделали попытки помочь союзникам.

1374 г. «Розмирье» Дмитрия Московского с Мамаем. Избиение в Нижнем Новгороде свиты мамаева посла Сарай-Аки и пленение его самого.

1375 г. Убийство в Нижнем Новгороде мамаева посла Сарай-Аки. Мамай отправляет войска на нижегородские владения в Кише и Запьянье и разоряет их, а также город Новосиль. Хаджи-ходжа, посол Мамая, привозит Михаилу Тверскому ярлык на великое княжение. Дмитрий Московский собирает войска союзных князей и осаждает Тверь, заставляя Михаила отказаться от титула великого князя. Мамай не вмешивается в борьбу русских князей, несмотря на игнорирование Москвой ханского ярлыка: его вполне устраивает их междоусобица, поскольку в это время он поглощен борьбой с Урус-ханом и Хаджи-Черкесом.

1376 г. Дмитрий Московский и Дмитрий Суздальский по приказу сарайского хана Каганбека отправляют войска на Булгар и заставляют правителя Асана признать власть Сарая, а не Мамая и Мухаммада.

1377 г. Мамай совершает карательный рейд на Нижегородское княжество. Нижегородцы и их союзники москвичи ожидают нападения сарайского полководца Араб-шаха, но узнав, что тот далеко, московские дружины возвращаются в Москву. Войска Мамая при помощи мордовских князьков внезапно обрушиваются на нижегородцев и наносят им сокрушительное поражение, после чего сжигают беззащитный Нижний Новгород.

1378 г. Мамай направляет на Русь (предположительно на Рязань) отряд под командованием полководца Бегича, который разгромлен на р. Воже войсками Дмитрия Московского, все еще находящегося в «розмирье» с Мамаем. Войска Мамая подвергают разграблению земли Рязанского княжества.

1379 г. «Мамаев» хан Мухаммад (или Тюляк) выдает ярлык, подтверждающий прежние привилегии русской церкви, русскому митрополиту Михаилу (Митяю) — ставленнику Дмитрия Московского.

1380 г. Поражение Мамая в Куликовской битве от объединенных войск русских княжеств.

Итак, за более чем 20-летнюю историю взаимоотношений Мамая с русскими княжествами можно отметить пять враждебных акций бекляри-бека против русских княжеств: поход на Рязань в 1373 г., разграбление нижегородских владений в 1375 г. битва на Пьяне в 1377 г., битва на Воже в 1378 г., Куликовская битва в 1380 г. Практически столько же проявлений враждебности было и со стороны русских княжеств: нападения рязанских владетелей на подчиненных Мамаю князей Тагая и Сегиз-бея в 1370-е гг., выступление московских войск на Оку при приближении войск Мамая в 1373 г., «розмирье» Дмитрия Московского с Мамаем, избиение посольства Мамая в Нижнем Новгороде в 1374-1375 гг., отвоевание Булгара из-под контроля Мамая в 1376 г. Выдачу Мамаем ярлыка Михаилу Тверскому в 1370, 1371 и 1375 гг. вряд ли стоит считать проявлением враждебности по отношению к Руси: во-первых, Тверь была таким же русским княжеством, как и Москва (следовательно, только с московской точки зрения Мамай выдачей ярлыков Твери демонстрировал вражду к Руси); во-вторых, военного вмешательства для введения в действие выданных ярлыков Мамай ни разу не предпринял.

Любопытно также отметить, что в «Задонщине» Дмитрий Донской, обращаясь к русским князьям, отправляющимся в поход против Мамая, говорит им, что они «досюды» не были «изобижены» Мамаем. Это вполне соответствует политическим реалиям: войска Мамая ни разу не разоряли владения Москвы и других русских княжеств, чьи войска отправились на Куликово поле. Даже поход мамаевых войск под командованием Бегича в 1378 г. закончился их поражением нз р. Воже, протекающей по рязанской территории: они так и не успели вступить в московские владения. Комментарии, как говорится, излишни.

Тот факт, что именно поражение и гибель Мамая предопределили негативное отношение к нему со стороны русских авторов, можно обосновать с помощью сравнительного анализа. Для сравнения возьмем яркую и впечатляющую фигуру хана Узбека, о котором уже не раз шла речь выше. Критерии сравнения представим в виде таблицы:

Походы на Русь: Узбек — 10; Мамай — 5 

Количество русских князей, приезжавших в в Орду: Узбек — 19; Мамай — 3

Казнь русских князей в Орде: Узбек — 7; Мамай — 0

Обстоятельства смерти: Узбек — Умер своей смертью, до конца сохраняя власть; Мамай — Погиб в изгнании

Судьба наследия: Узбек — Сохранено, передано потомкам; Мамай — Утрачено, перешло к победителям

Не нужно глубокого анализа, чтобы увидеть: правление Узбека было для Руси гораздо тяжелее, чем правление Мамая. Однако Узбек умер своей смертью, передав сыновьям и внукам могущественную державу. Не случайно летописцы практически не употребляют по отношению к Узбеку негативных характеристик: «окаянными» и «свирепыми» представлены его сановники (Кавгадый, Тоглубай и др.), но не он сам. Военные действия Узбека против Руси были всегда победоносны, поэтому русским правителям и их придворным авторам было совсем невыгодно акцентировать внимание на враждебности этого хана к русским землям, тем самым подчеркивая слабость местных правителей в противостоянии с ним. Мамай же потерпел поражение, и это позволило обвинять его во всех смертных грехах, в любых преступлениях против Руси, приписывать ему самые страшные замыслы: чем опаснее представлен враг, в конечном счете потерпевший поражение, тем значительнее представляется победа над ним.

 

О религиозном противостоянии

В средневековом (да и не только средневековом) русском общественном сознании образ любого врага был бы неполным, если бы он был представлен только в политическом аспекте. Русские властители и их придворные историографы прекрасно это осознавали и поэтому вполне успешно сформировали еще один миф — о враждебности Мамая не только к Руси, ее правителям и ее народу, но и к православной вере. Соответственно, к его характеристике добавился еще один эпитет, прочно закрепившийся за бекляри-беком в средневековой публицистике и фольклоре — «поганый» (или даже «пес поганый»).

В летописных сочинениях присутствует единственный зафиксированный летописцами факт враждебных действий Мамая (вернее, его подчиненных) против представителей русской православной церкви — это эпизод, связанный с уничтожением в Нижнем Новгороде посольства бекляри-бека под предводительством Сарай-аки в 1375 г.: отбивающиеся ордынцы едва не поразили стрелой нижегородского епископа Дионисия. Правда, сам епископ, по некоторым сведениям, явился вдохновителем расправы с ордынским посольством и вообще разрыва нижегородского князя Дмитрия Константиновича с Мамаем… Поэтому неудивительно, что средневековые авторы, а за ними и современные историки и публицисты, не захотели довольствоваться этим единичным фактом и не пожалели красок, чтобы сформировать образ бекляри-бека как последовательного врага русской церкви.

Первые характеристики враждебности Мамая к православной вере, церкви и ее служителям, пожалуй, появляются в «Повести о Митяе», в которой рассказывается о судьбе Михаила-Митяя, ставленника великого князя Дмитрия Ивановича Московского на митрополичий стол. Согласно автору «Повести», Митяй «ятъ бысть… Мамаем и не много державъ его пакы отпусти и». Весьма любопытно, что церковные историки предпочитают не упоминать о том, чем в итоге закончилось пребывание Михаила-Митяя у бекляри-бека. А как известно, в итоге он получил от хана Мухаммада (Туляка), ставленника Мамая, тарханный ярлык, подтверждающий все привилегии русской церкви, которые даровали ей прежние золотоордынские ханы, заканчивая Бердибеком — первым монархом, при котором сам Мамай занимал пост бекляри-бека. Отметим, что ярлык Михаилу-Митяю входит в сборник ханских ярлыков русским митрополитам, а в Краткой редакции сборника даже открывает его.

Однако многие современные историки русской православной церкви «забывают» об этом ярлыке и вообще предпочитают не упоминать о том, что Митяй по пути в Константинополь побывал у Мамая: они сообщают лишь о его путешествии в Константинополь и внезапной кончине. Кроме того, трактуя действия Мамая в отношении московского ставленника на митрополичий престол как насильственные, и летописцы, и современные исследователи упускают из виду еще один факт: Митяй предпочел отправиться на поставление в Константинополь именно через владения Мамая — в отличие от своего соперника, вышеупомянутого Дионисия, который своими действиями в 1375 г., несомненно, возбудил враждебность Мамая. Более того, ряд современных исследователей полагает, что Митяй еще до поездки через «Мамаеву Орду» получил от хана Мухаммада, ставленника Мамая, охранный ярлык, позволяющий ему безопасно путешествовать по владениям, подконтрольным бекляри-беку. Таким образом, вполне очевидно, что Мамай до последнего решающего сражения с русскими пытался найти с ними общий язык и использовал для этого прежде всего руководство русской церкви.

Наиболее серьезные обвинения бекляри-бека в покушении на религиозные ценности русского народа присутствуют уже в «памятниках Куликовского цикла», появившихся вскоре после Куликовской битвы. Практически все «памятники», а также и ряд других источников, содержащих сведения о Мамае, утверждают, что одним из намерений Мамая было низвержение православной веры на Руси. В уста Мамая средневековые авторы вложили, в частности, такие слова: «Поидемъ на русского князя и на всю Русскую землю, яко же при Батый цари бывши, и христианьство потеряемъ, и церкви божиа попалимъ огнемъ, а законъ ихъ погубимъ, а кровь християньску прольем». Не исключено, что подобные слухи (как и о намерении Мамая «осесть» на Руси) в самом деле распространялись на Руси перед решающим сражением с бекляри-беком, чтобы поднять широкие массы на борьбу с Ордой, правитель которой покушался не только на политическую, но и религиозную свободу Руси.

В результате и сам Мамай характеризуется в значительной степени не только как политический противник Руси, но и как иноверец и даже более того — язычник. Обычные его эпитеты в «памятниках» — «язычник», «поганый» и даже «еллин» (отметим, что последний эпитет отнюдь не означает, что средневековые русские авторы считали Мамая древним греком: «еллинами» на Руси называли именно язычников, «поганых»). По мнению исследователей, в «Сказании о Мамаевом побоище» Мамай вообще представлен волхвом-оборотнем.

И если, говоря о политическом противостоянии с Русью, Мамая сравнивали с Батыем, то в контексте противостояния религиозного он приравнивался к египетскому фараону, Навуходоносору, римским императорам Титу и Юлиану Отступнику. Так, в «Сказании о Мамаевом побоище» Мамай в переписке с литовским и рязанским князьями сравнивает свое войско с войском вавилонян, взявших Иерусалим: «…аще бым хотел своею силою древный Иерусалим пленити, яко же и халдеи»; «маю так войска много, которымъ Иерусалимъ давный и хо-тяй якое царство взялъ бым». В уста Мамая, понявшего, что битва проиграна, средневековые авторы вкладывают слова, очень близкие, по мнению исследователей, к плачу вавилонского же царя Валтасара. При этом любопытно отметить, что, представляя Мамая врагом христианской веры, его сравнивают… опять же с Батыем — ведь, согласно церковной историографической традиции, Бату не только завоевал и покорил Русь, но и нанес значительный ущерб православной вере. Так, в заключении к сборнику ханских ярлыков русским митрополитам отмечается, что Батый единственный из ордынских «царей» не выдавал ярлыки русской церкви «иже бе попленил Рускую землю». В «памятниках Куликовского цикла» сообщается, что Батый «святыа церкви оскьверни, и многи манастыри и села пожже, и въ Володимере въселенскую церковь златоверхую разграбилъ». Однако сам Мамай представлен более образованным, чем «варвар» Батый, чье имя в русской историографии ассоциировалось исключительно с разорением и разрушением: так, например, в «Сказании о Мамаевом побоище» сообщается, что он много внимания уделяет изучению истории, любит и ценит книги, которые ему присылают его союзники Ольгерд Литовский и Олег Рязанский. Нет сомнения, что создавая такой его образ, авторы «памятников» стремились в еще большей степени сопоставить его с такими ярыми врагами церкви, как римские императоры Тит и Юлиан Отступник, которые были для нее гораздо опаснее, чем варвары-разрушители, поскольку являлись идейными противниками христианства.

Соответственно, русские князья, выступившие против Мамая, представлены в летописях и «памятниках Куликовского цикла» не только как патриоты Руси, мудрые правители и отважные воины, но и как благочестивые защитники православной веры от «поганых». В «Сказании о Мамаевом побоище» религиозный аспект Куликовской битвы выражен еще более ярко, причем предводителями борьбы с Мамаем в нем представлены даже не князья, а церковные иерархи — митрополит Киприан и игумен Сергий Радонежский. Сам же Дмитрий Донской характеризуется в средневековых русских источниках как благоверный князь, покровитель церкви и защитник христовой веры. Заступниками церкви и истинной веры признаны и другие участники противостояния с Мамаем — князь Владимир Андреевич Серпуховский, Дмитрий Боброк-Волынский. Любопытно, что даже Андрей и Дмитрий Ольгердовичи представлены борцами за православную веру, несмотря на то что их единокровный брат, литовский князь Ягайло, фигурирует в «памятниках» как союзник Мамая и, соответственно, «поганый», язычник.

В «Сказании о Мамаевом побоище» воины Дмитрия Донского названы «отроками Давидовыми», соответственно же войска Мамая видятся автору этого сочинения филистимлянами.

И победа Дмитрия Донского над Мамаем в трактовке средневековых русских авторов изначально предопределена: сам бог заступился за приверженцев истинной веры, помог им в борьбе с более многочисленным (так утверждают средневековые источники) врагом. Об этом прямо пишут создатели «памятников»: «И по сих же въ 9 час дне призре господь милостивыма очима на вси князи руские и на крепка воеводы, и на вся христианы, дръзнувше за христианство и не устрашишася яко велиции ратници. Видешя бо верни яко въ 9 час бьющееся аггели погагают христианомъ. И святыхъ мученик полкъ, и воина Георгиа, и славнаго Дмитриа, и великых князей тезоименитых Бориса и Глеба. В них же бе воевода съвръшенаго плъка небесных вой архистратигъ Михаил…».Ряд средневековых сочинений содержит упоминания о небесной помощи Дмитрию Донскому со стороны его предка Александра Невского. В духовном стихе о Дмитрии Солунском (святом покровителе Дмитрия Донского) содержится фраза, что именно этот святой «отогнал… неверного Мамая во его страну порубежную». Сохранилась также легенда о явлении Дмитрию Донскому перед Куликовской битвой иконы Николая Чудотворца как знака божьей помощи. Мамай же, увидев столь явную помощь христианам со стороны божественных сил, якобы произносит: «Великъ богъ христианескъ и велика сила его! Братие измаиловичи, безаконнии агаряне, побежите неготовыми дорогами».

Весьма символическим эпизодом противостояния православной Руси и языческой Орды под предводительством Мамая является участие в Куликовской битве двух монахов-схимников — Пересвета и Осляби, якобы направленных на помощь Дмитрию Ивановичу Московскому самим Сергием Радонежским — одним из наиболее почитаемых на Руси святителей. Участие и героическая гибель монахов в битве является ярким и живописным аргументом в пользу того, что битва велась в значительной степени (если не в первую очередь) именно за веру, а не за политические цели. Особенно впечатляюще описан в «памятниках» поединок пожилого монаха Пересвета с ордынским богатырем Челубеем (Темир-мирзой), открывший Куликовскую битву.

Между тем выступление монахов с оружием в руках против врага — явление совершенно экстраординарное, поскольку духовенству было запрещено брать в руки оружие. Кроме того, статус Пересвета и Осляби (если принять их участие в Куликовской битве за исторический факт) вызывает большие сомнения у специалистов по древнерусской истории. Согласно сохранившимся документам конца XIV в., Пересвет и Ослябя к моменту битвы были отнюдь не монахами (и тем более не схимниками, т. е. обладателями высокого иноческого сана), а боярами — причем на службе даже не у Дмитрия Московского, а у его тезки — Дмитрия Ольгердовича Брянского. Интересно отметить, что автор «Задонщины» в какой-то мере сам себе противоречит: он называет Пересвета «чернецом», но при этом пишет, что он «поскакивает на своем борзом коне, а злаченым доспехом посвечивает», т. е. облачен не в монашеское одеяние, а в боевые доспехи.

Современные исследователи даже сумели найти причину того, что Пересвет и Ослябя вошли в источники как монахи: оказывается, под конец жизни, после 1393 г., Ослябя и в самом деле принял монашеский постриг — не исключено, что даже в обители, основанной Сергием Радонежским (что, кстати, опровергает версию о гибели Осляби на Куликовом поле). В источниках Ослябя фигурирует как «брат» Пересвета — возможно, они и в самом деле были близкими родственниками. Летописцы же, не вполне вникая в такие тонкости, сочли их «братьями во Христе» — монахами одной обители. Впоследствии все эти детали оказались «забыты» авторами «памятников Куликовского цикла», и в результате Мамаю на Куликовом поле противостояли не два брянских боярина-воина (что было бы вполне заурядным эпизодом), а два монаха-схимника — что являлось уже событием из ряда вон выходящим и придавало Куликовской битве и вообще противостоянию русских князей с Мамаем характер «священной войны».

Имеет религиозную окраску и описание смерти Мамая в некоторых источниках. Так, например, в одной из летописей конца XVI в. содержится следующая версия гибели бекляри-бека: «Мамай побеже и прибеже въ Кафу. И тамо позна его некш Фрязинъ, и поведа многимъ, что Христiанству многа зла учинилъ, и тамо его убиша».

В заключение обратим внимание на один интересный момент: в «памятниках Куликовского цикла» весьма незначительно отражен факт мусульманского вероисповедания Мамая — он ярко охарактеризован как язычник, но не как «бесермен», а ведь ко времени его прихода к власти Золотая Орда уже довольно долго имела статус мусульманского государства. Тем не менее в «памятниках» встречается лишь несколько упоминаний о мусульманстве как самого бекляри-бека, так и его войска: так, в летописной повести Мамай, уже видя поражение своих войск, обращается к своим воинам «Братие измаиловичи, безаконнии агаряне», призывая их обратиться в бегство; в «Сказании о Мамаевом побоище» он «нача призывати» не только языческих богов, но и «великого пособника Махъмета», к «Магмету» же взывают и его воины. Весьма интересно отметить, что в «памятниках Куликовского цикла» периодически фигурируют «бесермены», однако исследователи склонны видеть в них не мусульман, а народность «бесермян». Лишь в «Слове о житии и преставлении» Дмитрия Донского Мамаю было приписано намерение заменить православие на Руси исламом.

Думается, мусульманское вероисповедание Мамая не нашло значительного отражения в источниках по нескольким причинам. Во-первых, Мамай олицетворял степную угрозу Руси и всему оседлому миру, а степные силы в средневековой русской историографии далеко не всегда ассоциировались с исламом — например печенеги, торки, половцы и пр. Во-вторых, во время создания «памятников Куликовского цикла» на русской службе находилось немало выходцев из Золотой Орды, исповедовавших ислам: авторы «памятников» и их заказчики из числа русских князей и церковных иерархов вовсе не стремились вызвать их недовольство. Кроме того, даже такие ревностные мусульмане из числа золотоордынских правителей, как Берке, Узбек, Джанибек, не притесняли русскую церковь, так что характеристика Мамая как мусульманина не позволила бы историографам убедительно представить его как врага русской церкви. Наконец, в-третьих, приписывание Мамаю приверженность к исламу поставило бы под сомнение включение в его «многочисленное воинство» представителей в том числе и христианского вероисповедания — в частности армян и особенно генуэзцев, наличие которых в его войске — это еще одно серьезное обвинение историков, дополняющее образ Мамая как врага Руси и христианской веры.

 

О том, как Мамай «состоял на жаловании» у генуэзских купцов

Уже вполне сложившийся стереотип Мамая как извечного врага Руси — ив политическом, и в религиозном отношении — повлек создание дальнейших мифов, базирующихся уже на взаимодействии бекляри-бека с другими государствами. Мирные отношения таких государств с Мамаем являлись основанием для их «автоматического» причисления к врагам русского народа в отечественной историографической традиции. Именно так оказались представлены взаимоотношения Мамая с генуэзскими колониями в Причерноморье.

В отличие от мифа о «патологической» вражде Мамая к Руси и православию, сложившегося уже в XIV-XV вв., обвинение его в антирусском сговоре с Генуей представляет результат современного мифотворчества. Между тем всего лишь два сообщения средневековых источников дают основания говорить о союзе Мамая с генуэзцами. Первое — это довольно неопределенное упоминание о том, что в составе его войск на Куликовом поле находились некие «фряги», которых обычно принято отождествлять с генуэзцами Кафы. Второе сообщение — упоминание о его бегстве в Кафу после того, как его войска передались хану Токтамышу. Это второе сообщение мы рассмотрим отдельно, пока же сосредоточимся на таинственных «фрягах», участвовавших в Куликовской битве.

Довольно туманное упоминание «фрягов» среди войск Мамая послужило, основанием для создания целой концепции о союзе Мамая с католическим Западом против православной Руси, особенно широко пропагандировавшейся в 1980-1990-е гг. Так, согласно, В.Л. Егорову, между генуэзской Кафой и Мамаем существовало соглашение об оказании военной взаимопомощи. И якобы именно во исполнение этого соглашения «фряги» (т. е. уже вполне определенно — генуэзцы Кафы!) приняли участие в сражении на Куликовом поле. С. Марков идет еще дальше и утверждает, что уже в 1350-е гг. «Мамай был вхож в покои генуэзского и венецианского консулов в Каффе, Тане (Азове) и Судаке (Суроже)».

Наиболее радикальную позицию заняли Л.Н. Гумилев и его последователи, утверждая, что Мамай был прямым ставленником Генуи, затевавшей, ни более ни менее, как вселенский заговор с целью покорения Руси и установления контроля над восточноевропейскими рынками серебра и пушнины. Эта концепция очень «удобно» вписывалась в евразийские построения Л.Н. Гумилева о противостоянии Руси и Запада и совершенно не противоречила его утверждениям о дружбе и союзе Руси с Золотой Ордой. Ведь Мамай, согласно построениям Л.Н. Гумилева, изначально проводил антиордынскую политику (этот миф мы рассмотрим ниже) и, став клевретом генуэзцев, окончательно порвал со степными традициями, превратившись в «наймита» Запада, чем противопоставил себя и Руси, и Орде.

Не ограничиваясь финансированием авантюр Мамая, генуэзцы, по утверждениям современных мифотворцев, предоставили ему прямую военную помощь. В результате, как с иронией отмечает А.Б. Широкорад, «из книги в книгу кочует "черная генуэзская пехота", идущая густой фалангой по Куликову полю»! Миф, поддержанный авторитетными и читаемыми авторами, таким образом, оказался весьма популярен и живуч, и некоторые современные историки не только полностью верят в него, но даже точно указывают, где генуэзская пехота располагалась на Куликовом поле!

Однако каковы же исторические факты, касающиеся взаимоотношений Мамая и Генуи? Представим их также в виде хронологии контактов бекляри-бека с итальянскими торговыми республиками, а вернее — с их колониями в Причерноморье.

В 1362 г. Мамай и его ставленник хан Абдаллах подвергают разгрому и разорению город Азак (Азов), где были расположены венецианская и генуэзская колонии. Весьма странный поступок для того, кто с молодости «был вхож» в дома влиятельных генуэзцев и пользовался их покровительством!

В 1360-е гг. Мамай от имени Абдаллах-хана предоставляет венецианским купцам Таны (т. е. того же Азака-Азова) льготы в торговле с Золотой Ордой, снижая налог с оборота до 3% (такая ставка существовала до 1347 г., когда хан Джанибек после военного конфликта с Венецией повысил этот налог до 5%). Учитывая, что Венеция и Генуя являлись многовековыми соперниками, вряд ли действия бекляри-бека в пользу венецианцев являлись дружественным жестом по отношению к генуэзцам.

В 1365 г. генуэзцы захватывают крепость Судак (Солдайю), прежде формально принадлежавшую княжеству Феодоро, признававшему зависимость от Мамая и его ханов. Кажется, это единственный пример сотрудничества Мамая с Генуей, ибо на этот раз он предпочел защите своих вассалов-феодоритов мирные отношения с Кафой.

В 1372 г. Мухаммад-хан, новый ставленник Мамая, выдает ярлык, предоставляющий льготы в торговле с Ордой, купцам польского города Кракова, а в 1380 г. — и их конкурентам, торговцам из Львова, входившего в состав Великого княжества Литовского. Сделано это было с целью лишить генуэзцев и венецианцев монополии на торговлю европейских стран с Золотой Ордой и открыть новые торговые пути. Подобные действия также не свидетельствуют о дружелюбии Мамая к генуэзцам, у которых он якобы состоял на службе.

В 1375 г. Мамай отнимает у генуэзцев (которые не ограничились захватом Судака и продолжили аннексию Судакской долины) 18 захваченных ими ранее селений и прекращает строительство новой крепости в Судаке, приказав возить камень для возведения стен вокруг Солхата, где располагалась его собственная резиденция. В результате отношения между Мамаем и генуэзцами оставались напряженными вплоть до падения бекляри-бека. Итальянские средневековые источники содержат сведения, что еще в 1380-1381 гг. Генуя и Золотая Орда находились в противостоянии из-за Судака (Солдайи) и прилегающих к нему территорий. Кстати, эти 18 селений были возвращены генуэзцам в 1381 г. по решению нового ордынского властителя — хана Токтамыша, которого, однако, никто не обвиняет в сговоре с Генуей против Руси и православия…

К 1380 г. денежные дела бекляри-бека приходят в упадок, и ему приходится отчеканить некоторое количество золотой монеты (вместо обычного серебра), причем большая часть этого чекана идет на оплату долгов генуэзской Кафе. А ведь, согласно современным мифотворцам, это кафинские власти платили Мамаю жалованье, а не наоборот!

Теперь обратимся к статистике. По данным «Массарии Кафы» (бухгалтерской книги городского казначейства), население этого города к 1381 г. составляло до 7 000 жителей. Таким образом, вряд ли Кафа могла выставить в помощь Мамаю значительное число воинов.

Кроме того, до нашего времени сохранился весьма интересный исторический источник — «Устав для генуэзских колоний в Черном море», изданный в 1449 г. в Генуе. Согласно этому документу, военный гарнизон Кафы в это время (т. е. спустя более полувека после эпохи Мамая) состоял из 20 городских стражников, 20 оргузиев (наемных воинов) и по одному надзирателю с солдатом на каждую крепостную башню и городские ворота. В случае войны представители городской общины получали общественное оружие из городского арсенала. В Судаке генуэзский гарнизон состоял из пристава, подкомменданта и 4 солдат в каждой из двух городских крепостей, по 2 караульных у каждых ворот и 20 наемных солдат с двумя баллистами. В еще одной генуэзской колонии — Чембало (Балаклаве) размещались 40 солдат-стрелков с двумя баллистами, подкоммендант и его служитель. Как видим, никаких сотен и тем более тысяч генуэзской пехоты в Кафе и даже во всей Газзарии (так официально именовались причерноморские владения Генуи) не наблюдалось! А те немногие десятки солдат гарнизона, во-первых, вряд ли могли представлять интерес для Мамая по причине своей малочисленности, а во-вторых, их не отпустили бы и генуэзские власти, поскольку постоянно могли ожидать нападения со стороны венецианцев или княжества Феодоро.

Кстати говоря, согласно документам, хранящимся в итальянских архивах, в течение 1378-1381 гг. Генуя вела очередную войну с Венецией из-за Таны, т. е. основным театром боевых действий являлось именно Причерноморье. Так что кафинским генуэзцам было просто-напросто не до помощи Мамаю — своих проблем хватало.

И напоследок — факт филологического характера: слово «фряг» в Средневековой Руси означало отнюдь не только «генуэзец» (а ведь именно из этого значения исходят сторонники гипотезы о военной помощи Генуи Мамаю!). Оно означало любого итальянца и даже в более широком плане — «латинянина», т. е. католика из Южной Европы, «франка» (северные европейцы на Руси именовались «немцами»). Таким образом, «фряги» из войска Мамая могли быть наемниками из Венеции, Неаполя или вообще других католических стран Южной Европы — например Франции или Испании…

 

О союзе Мамая с папой римским

Еще один современный миф о Мамае, служащий своеобразным продолжением мифа о его союзе с Генуей, — связь бекляри-бека с папской курией. И если все вышеприведенные мифы, включая даже современные, базируются хотя бы на косвенных данных средневековых источников, то этот целиком и полностью основан на предположениях и допущениях современных авторов.

Главным апологетом версии связей Мамая с Римом стал опять же Л.Н. Гумилев, который отстаивал концепцию о Мамае как ставленнике генуэзцев. Цель союза с Римом, по мнению историка, все та же — покорить и уничтожить Русь, для чего неоднократно организовывались и военные мероприятия (так называемые «северные крестовые походы»). Действительно, Генуя одно время деятельно сотрудничала с папской курией: генуэзские торговцы нередко являлись «папскими банкирами» и порой проводили политику в интересах Рима и в других странах. Так, например, союз Михаила VIII Палеолога с Генуей привел к появлению «униатской» церкви в Византии.

Версию Л.Н. Гумилева вскоре подхватили и другие авторы, которые ссылаются и на «источники», хотя фактически всего лишь вольно трактуют «памятники Куликовского цикла» и некоторые другие исторические документы. Так, например, «бухгалтерские книги Кафы», содержащие сведения о переговорах генуэзских купцов с Мамаем по поводу займа им средств, являются в их глазах «бесспорным доказательством» того, что именно Генуя «финансировала» поход Мамая на Русь в обмен на распространение католичества. Аналогичным образом булла папы римского Урбана VI о назначении специального инквизитора «для Руси и Валахии» также, по мнению этих авторов, является подтверждением союза папы римского с Мамаем. Некоторые публицисты заходят настолько далеко, что и самого Мамая считают католиком!

Между тем, как уже отмечалось выше, Мамай расплачивался по своим долгам с генуэзцами — причем золотой монетой, которую ему пришлось специально для этого отчеканить. А булла папы могла, во-первых, быть издана в целях дальнейшего развития миссионерской деятельности, во-вторых, формулировка «Русь и Валахия» заставляет предположить, что речь шла о юго-западных русских землях, находившихся под литовским владычеством, которые как раз представляли в то время интерес и возможности для католизации. Таким образом, каких-либо конкретных свидетельств в пользу сговора Мамая с папой римским в источниках не обнаруживается.

Известно, что в эпоху Мамая в Золотой Орде продолжалась миссионерская деятельность, предпринимаемая католическими духовными орденами. Так, сохранились послания представителей Северной Татарской Викарии ордена францисканцев 1371-1374 гг., авторы которых сообщали, что много и удачно проповедуют католичество среди православных, мусульман и язычников, и папа Григорий XI в ответ на эти обнадеживающие послания присылал в Золотую Орду новых миссионеров. Однако отметим, что кустодии (округа) этой Викарии располагались в Кафе и в Сарае — к владениям Мамая они не имели отношения.

Кроме того, имеет смысл отметить, что в 1305-1378 гг. папы римские находились под контролем королей Франции и имели резиденцию не в Риме, а в Авиньоне. Соответственно, в большей степени они являлись союзниками и проводниками политики французских монархов, а не итальянских торговых государств и, в частности, Генуи. А с 1378 г. папство сотрясает «Великая схизма» — длительная борьба пап и антипап, продолжающаяся до 1419 г. В связи с этим интерес пап к католизации стран Восточной Европы значительно снизился: они старались удержать и укрепить свои позиции в собственном западноевропейском католическом мире. Поэтому контакты Мамая с венецианцами и генуэзцами Причерноморья нельзя считать доказательством того, что он поддерживал связи с папской курией.

Сведений о каких-либо связях Мамая с католическими духовными орденами, его покровительстве проповедникам католичества и т. п. в источниках не имеется, его религиозная политика вообще никак не отражена в средневековых исторических сочинениях. А между тем известно, что покровительство католическим миссионерам оказывали ханы-мусульмане — например Туда-Менгу и Узбек. Узбек-хан, сделавший ислам официальной религией Золотой Орды, предоставил значительные привилегии католическим миссионерам и обменивался с папой римским Бенедиктом XIII дружескими посланиями. Однако ни один автор не обвиняет этих ханов в сговоре с католическим Западом против Руси! Тем более странными и неубедительными выглядят обвинения Мамая в союзе с папой римским: ни один современный ему католический миссионер не упоминает о какой-либо роли бекляри-бека в распространении католичества в Золотой Орде или на Руси. Нет также каких-либо сведений, дающих основания полагать, что взаимодействие Мамая с итальянскими торговцами Причерноморья преследовало, помимо политических и экономических, также и религиозные цели.

Наконец, свидетельством, опровергающим союз бекляри-бека с папой римским, являются… «памятники Куликовского цикла»! В них Мамай представлен как язычник, «поганый», «еллин». Его воинство и союзники также чаще всего характеризуются как язычники, очень редко упоминается об их мусульманском вероисповедании. Даже литовский князь Ягайло, впоследствии ставший ревностным католиком, охарактеризован в памятниках как «поганый». Несомненно, будь у средневековых русских авторов хотя бы малейшее основание для обвинения Мамая в сговоре с «латинянами», это нашло бы отражение в «памятниках» и вызвало бы шквал новых обвинений в его адрес. Однако таких сведений «памятники» не содержат. Таким образом, древнерусские авторы, совершенно не заинтересованные в «обелении» Мамая, отвергают вероятность его сговора с Римом.

Как видим, миф о контактах Мамая с папской курией являет собой череду домыслов и «достраиваний» имеющихся фактов. Цель таких построений вполне очевидна — завершение формирования образа этого деятеля как врага Руси и православия, не гнушавшегося вступать в контакт даже с иноверцами (коль скоро сам он был воспитан в мусульманских традициях), лишь бы это позволило ему причинить как можно больше вреда русскому народу и русской церкви!

 

О гибели Мамая в Кафе от рук генуэзцев

Согласно сообщению ряда «памятников Куликовского цикла», Мамай, после того как его войска без боя перешли на сторону хана Токтамыша, бежал в Кафу и был убит там местными «фрягами», пожелавшими захватить его богатства, которые он успел прихватить при бегстве. В Лицевом летописном своде имеется весьма яркая и впечатляющая миниатюра о гибели Мамая в Кафе. На основании сведений Киевского синопсиса (1674 г.) о гибели бекляри-бека М.В. Ломоносов написал трагедию «Тамира и Селим», центральным сюжетом которой являются последние дни Мамая и его кончина.

Однако другие средневековые источники (включая «За-донщину» и «Краткую летописную повесть…», считающиеся наиболее ранними из «памятников») или отвергают версию об убийстве Мамая в Кафе, или же прямо сообщают о его гибели от рук воинов Токтамыша. Кроме того, известно, что в Москве о гибели Мамая узнали от послов Токтамыша в 1381 г. А между тем в Москве постоянно проживали купцы-«сурожане», т. е. выходцы из Судака, находившегося в это время под контролем Кафы! Вполне логичным представляется вывод о том, что сведения о смерти бекляри-бека золотоордынский хан получил раньше, чем население южного берега Крыма. На наш взгляд, это является несомненным подтверждением того, что Мамай был умерщвлен сторонниками Токтамыша. Несмотря на это, большинство исследователей предпочитают опираться на версию, предложенную в публицистических сочинениях, каковыми являются, по сути, «Пространная летописная повесть о Куликовской битве» и «Сказание о Мамаевом побоище».

И если большинство исследователей с полным доверием принимают эти источники, просто некритично оценивая уровень их достоверности, то некоторые современные авторы вполне осознанно опираются на сведения таких источников. Дело в том, что убийство Мамая жителями Кафы представляет собой весьма логичное и в какой-то мере символичное завершение концепции о его сговоре с Генуей и Римом против Руси: потерпевший поражение союзник оказался не нужен генуэзским властям, и они избавились от него так же цинично, как прежде вместе с ним разрабатывали планы по порабощению русского народа. Гибель одного беспринципного и коварного авантюриста от рук бывших союзников и покровителей, таких же беспринципных и коварных авантюристов, — что может быть более закономерным завершением карьеры главного врага Руси и православной веры?! Наиболее завершенный вид эта версия приобретает в сочинениях Л.Н. Гумилева, безапелляционно заявляющего: «Мамая прикончили его союзники — генуэзцы, просвещенные итальянцы, полагавшие, что с диким татарином можно не считаться».

Некоторые авторы даже постарались «творчески» развить летописные сообщения о гибели Мамая в Кафе. Так, историк начала XIX в. И. Михайлов писал, что Мамай после разгрома на Калке некоторое время даже жил в Кафе «под другими именем», пока не был узнан и убит сторонниками Токтамыша. Современный публицист Б. Соколов предложил довольно оригинальную, но вместе с тем и вполне вписывающуюся в эту концепцию версию гибели бекляри-бека: Мамай был убит генуэзцами за то, что бежал с Куликова поля, оставив своих генуэзских союзников гибнуть под русскими мечами. Автор версии, таким образом, сводит воедино два мифа (об участии кафинских генуэзцев в Куликовской битве и об убийстве Мамая в Кафе), получая в результате на редкость логичную и убедительную картину!

Однако откуда же берет начало миф о гибели Мамая в Кафе? По-видимому, эта версия является сочетанием реальных фактов и «кочующих сюжетов».

К фактам, полагаем, можно отнести упоминание о том, что Мамай, преследуемый по пятам воинами Токтамыша, попытался найти убежище в генуэзской колонии. Однако сами же «памятники Куликовского цикла» содержат сведения о позиции генуэзцев: «Побежи ты, поганый Момаи, от насъ по заденеш и нам от земли Рускои». Как мы уже отмечали выше, у генуэзцев имелись серьезные политические мотивы, чтобы отказать бывшему бекляри-беку в убежище, но при этом не пытаться умертвить его.

Отражением «кочующего сюжета», скорее всего, является следующий мотив: могущественный некогда властитель, потерпев поражение от еще более сильного врага и потеряв практически все, находит убежище у некоего покровителя, который предательски убивает его, польстившись на богатства, которые беглец умудрился сохранить. Примеры подобных сюжетов известны с глубокой древности, найдя отражение в древних мифах и сведениях о реальных исторических деятелях древности (которые, впрочем, также вполне могут иметь мифологическую составляющую). Например, именно так гибнет древнегреческий герой Тесей, сброшенный со скалы скиросским царем Ликомедом, давшим ему поначалу пристанище. Аналогичная судьба постигла последнего египетского фараона Нектанеба II, погибшего где-то в Нубии, сирийского царя Александра Баласа, персидского шахиншаха Бахрама Чубина, нашедшего свой конец в Тюркском каганате, тюркского кагана Кара-Чурина, сгинувшего в Тибете, и т. д. По всей видимости, средневековые авторы использовали этот мифологический сюжет и в отношении Мамая, мифы о котором, как мы убедились, стали создаваться уже вскоре после его гибели.

Однако русские же летописцы сообщают, что Мамай, бежав от Токтамыша, оставил в его руках казну и даже собственный гарем: «Царь же Токтамышь… шед взя Орду Мамаеву и царици его и казны его и улусъ весь пойма». Мог ли Мамай при столь поспешном бегстве спасти какие-то баснословные сокровища? Весьма сомнительно. Отсутствие же ценностей лишало генуэзцев главного мотива убийства бекляри-бека — того самого мотива, который приписывают им русские средневековые источники!

В заключение следует отметить, что обстоятельства гибели Мамая в Кафе, которые приводят средневековые и современные мифотворцы, входят в изрядное противоречие в другими мифами — о его масштабных замыслах против Руси и стратегическом союзе с Генуей. Если в этих мифах Мамай предстает деятелем едва ли не мирового значения, а его сотрудничество с генуэзцами представлено на международном (геополитическом) уровне, то в сообщениях о его убийстве и Мамай, и генуэзцы внезапно превращаются в каких-то мелких преступников. Бекляри-бек, еще недавно определявший судьбы всей Восточной Европы и замысливавшии подчинить себе Русь, вдруг разом теряет интерес к большой политике и сосредточен на одном — сохранить свои «сокровища», для спасения которых бежит в Кафу. Кафинские же «фряги» тоже вдруг оставляют свои масштабные замыслы и начинают гоняться за Мамаем, стремясь заполучить его «кубышку», как будто других дел у них в это время не было! Сегодня уже невозможно сказать, было ли приписывание подобных замыслов Мамаю и генуэзцам средневековыми авторами сознательным (именно с целью принизить их политическое значение и человеческие качества) или нет. Однако сам факт такого противопоставления их сотрудничества на высоком политическом уровне в начале и бытовым «убийством с целью ограбления» в конце свидетельствует о несостоятельности этого мифа.

 

О «ярлыке» Мамая великому князю Ольгерду

Последовательно проводя идею изначального противостояния Мамая и Руси, историографы стараются параллельно «удревнить» и историю его союза с другим злейшим врагом Северо-Восточной Руси — Великим княжеством Литовским. При этом нередко отсутствие фактов подкрепляется фикциями — то есть современными мифами, в которых истинная информация затушевывается некими косвенными фактами источников или домыслами исследователей. Ранее мы уже рассмотрели этот историографический феномен на примере обвинения Мамая в союзе римским папой.

Однако не менее ярким примером подобного подхода является и утверждение ряда историков о союзе Мамая с Литвой — причем не только с Ягайло, который в «памятниках Куликовского цикла» представлен его союзником, но даже с его отцом Ольгердом. Интересно отметить, впрочем, что определенные основания для таких утверждений имеются. Так, в нескольких редакциях «Сказания о Мамаевом побоище» в качестве союзника Мамая в Куликовской битве фигурирует не Ягайло, а именно Ольгерд, который на самом деле умер в 1377 г., за три года до этого сражения. Напрашивается логический вывод: автор XV в. просто-напросто спутал двух литовских монархов. Однако так ли это на самом деле?

Стремясь представить Мамая главным врагом Руси, средневековые (а за ними и современные) историографы готовы были приписать ему союз с кем угодно. А если его союзником представить еще одного злейшего врага русского народа, то это лишь усилит впечатление от создаваемого образа!

Великий князь литовский (а впоследствии и польский король) Ягайло на роль такого врага не подходил: за время своего долгого, почти 70-летнего правления (1377-1434 гг.) он практически не вел крупных войн с русскими княжествами, а отдельные набеги литовских войск на русские рубежи в его правление не могли быть расценены как последовательная враждебная политика. Другое дело — его отец Ольгерд, который в течение 1350-1370-х гг. регулярно совершал опустошительный рейды на московские земли и даже неоднократно доходил до стен Москвы. Именно на правление Ольгерда приходятся три так называемые «литовщины», представлявшие собой ужасающее опустошение московских земель литовскими войсками в 1368 (когда была сожжена практически вся Москва), 1370 и 1372 гг.

Кроме того, имеются и сведения о совместных военных действиях Ольгерда с ордынцами в борьбе против венгров и поляков за галицко-волынские земли — правда, еще в правление хана Джанибека (1350-е гг.). Таким образом, Ольгерд в средневековой русской историографии представлен как еще один опаснейший враг Руси, практически равноценный Мамаю. А его прежнее сотрудничество с Ордой давало основания приписать ему союз и с самим Мамаем. Поэтому не так уж важно было хронологическое соответствие — главное, что в «Сказании о Мамаевом побоище» против Руси выступают совместно два деятеля, олицетворявших собой главную в XIV в. угрозу для Руси с Востока и с Запада!

Однако для последующих историков этот символический смысл мнимого союза Мамая с Ольгердом по какой-то причине ускользнул, и они принялись искать фактологические подтверждения словам средневековых публицистов. В результате возник миф о том, что союз между Мамаем и Ольгердом был заключен еще в 1360-е гг., т. е. задолго до Куликовской битвы. Поскольку в исторических источниках об этом, естественно, нет ни слова, современные историки в качестве метода доказывания своей позиции избрали новую трактовку исторических событий 1360-х гг., в частности — обстоятельств, связанных с битвой на р. Синие Воды.

Как известно, в 1362 г. войска Ольгерда нанесли на Синих Водах сокрушительное поражение трем золотоордынским правителям — Кутлуг-Буге, Хаджи-беку и феодоритскому (мангупскому) князю Дмитрию. Историки, ставящие своей целью завершить формирование образа Мамая как врага Руси, предпочитают проигнорировать многочисленные подтверждения того, что эти правители являлись вассалами и союзниками Мамая. Так, Л.Н. Гумилев заявляет, что Ольгерд разгромил этих «князей» едва ли не с согласия бекляри-бека: якобы они не признавали власть Мамая, и поэтому их поражение было выгодно бекляри-беку, поскольку в итоге он сумел вернуть себе контроль над Крымом и Причерноморьем. То, что в результате разгрома на Синих Водах от причерноморских владений Мамая осталась только одна узкая прибрежная полоса (которую ему и то удалось вернуть только год спустя, покинув Сарай), а южнорусские степи почти полностью перешли под контроль Литвы, Л.Н. Гумилев как-то забывает. Равно как и то, что до 1362 г. в Киеве правил князь-Рюрикович Федор, признававший власть Ольгерда, но деливший власть с ордынскими баскаками, а после Синеводской битвы город и формально, и фактически перешел под власть Литвы, и в нем утвердился Владимир, сын Ольгерда.

Еще дальше пошел в своих выводах современный украинский историк Ф.М. Шабульдо. Если Л.Н. Гумилев и его последователи ограничивались только собственной трактовкой исторических фактов, то Ф.М. Шабульдо выдвинул версию, которая подозрительно напоминает попытку исторической фальсификации. Ибо он не только поддержал тезис Л.Н. Гумилева об общих целях Мамая и Ольгерда, но и заявил, что бекляри-бек выдал великому князю литовскому ярлык (от имени «своего» хана Абдаллаха) на земли, захваченные литовцами в результате победы на Синих Водах! По мнению Ф.М. Шабульдо, именно этот ярлык Мамая (sic!) стал, таким образом, первым из ярлыков, которыми ханы Золотой Орды, а затем и Крымского ханства подтверждали право литовских князей (впоследствии — королей Речи Посполитой) на владение южнорусскими землями при условии выплаты ханам «выхода» с них.

В результате союз между Мамаем и Ольгердом, первоначально отраженный в недостоверном (вернее — символическом) сообщении автора «Сказания о Мамаевом побоище», в историографии получил продолжение в форме очевидной фальсификации — «ярлыка Мамая». Тем не менее версия эта выглядит вполне убедительной и практически не подлежащей сомнению и в результате добавляет еще один, весьма существенный штрих к образу Мамая как «антигероя в истории».

Однако никаких прямых или даже косвенных указаний о союзе Мамая с Ольгердом в источниках не встречается. Зато хорошо известны факты, противоречащие утверждениям о таком союзе. Вновь вспомним, что в 1359 г. Мамай мог содействовать митрополиту Алексию в освобождении из литовского плена — что вряд ли являлось дружеским шагом по отношению к правившему тогда в Литве Ольгерду. Не был дружеским жестом по отношению к Литве и факт выдачи Мамаем в 1372 г. ярлыка польским купцам Кракова — в ущерб литовским торговцам Львова, ранее имевшим широкие связи с Золотой Ордой. В 1374 г. Литва наносит поражение ордынскому «князю Темиру», вызывая очередное обострение с Мамаем. А в 1378 г. в битве на р. Воже в составе войск Мамая принял участие Хаджи-бек, являвшийся, таким образом, не врагом, а вассалом бекляри-бека, подданным «его» хана.

Наконец, ни на какой ярлык Мамая (или пусть даже «его» хана Абдаллаха) не ссылаются ханы Золотой Орды и Крыма, выдававшие ярлыки литовским князьям на южнорусские земли впоследствии. Ф.М. Шабульдо пытается объяснить это тем, что факт выдачи этого ярлыка последующие золотоордынские ханы «замалчивали», якобы потому, что Мамая считали узурпатором и старались не упоминать. Однако это противоречит принципам золотоордынской правовой практики: ханы и Золотой Орды, и Крыма в своих подтвердительных ярлыках ссылались на предыдущие ярлыки, даже если их выдавали предшественники, которых новые ханы сами же и свергали.

 

Об участии Ягайло в Куликовской битве

Великий князь литовский Ягайло (впоследствии — польский король Владислав II, основатель династии Ягеллонов), как уже отмечалось, фигурирует в «памятниках Куликовского цикла» как главный союзник Мамая перед Куликовской битвой.

Авторы «Задонщины», «Летописной повести…» и нескольких вариантов «Сказания о Мамаевом побоище» в самых мрачных красках расписывают Ягайло и его качества — как личности и как правителя. Литовский правитель, подобно Мамаю, именуется «поганым» и «злочестивым», а также «льстивым сотоньщиком, диаволю съветником» и обвиняется в намерении разделить Русь с Мамаем и Олегом Рязанским.

Автор «Сказания…», стремясь придать своим обвинениям в адрес Ягайло большую достоверность, приводит содержание его переговоров с Мамаем и даже текст его послания бекляри-беку: «Восточному вольному великому царю Мамаю. Князь Ягайло Литовский, присяжник по твоей милости, челом тебе бьет и обращается с мольбой. Я узнал, о господин, что хочешь ты устрашить свой улус, своего служебника московского князя Дмитрия. Поэтому прошу тебя, царь: ведь я знаю, что великие обиды приносит князь Дмитрий Московский твоему улуснику Олегу, князю рязанскому, да и мне он вреда много причиняет. Оттого мы оба просим тебя, всесветлый вольный царь, чтобы ты научил его не творить таких неправых дел, чтобы, царь, ты сам потрудился прийти сюда и, придя, увидел наше смирение, а его гордыню. Тогда ты поймешь наше смирение против грубости московского князя Дмитрия».

Средневековые русские авторы в противовес Ягайло представляют в самом благоприятном свете его братьев Андрея Полоцкого и Дмитрия Брянского, перешедших на московскую службу и принявших участие в Куликовской битве на стороне Дмитрия Донского. Причем тот факт, что они, сражаясь против Мамая, выступали, следовательно, и против собственного брата, не смущает средневековых авторов и не умаляет положительного образа братьев Ольгердовичей.

А между тем есть серьезные основания полагать, что Ягайло вообще не мог столь явно пойти на сотрудничество с Мамаем. Начнем с того, что союз Ягайла с Мамаем мог быть заключен не ранее 1380 г.: еще в этом году ордынцы Мамая сражались с Литвой за Подолию, причем в сражении с ними погиб подольский правитель Александр Кориатович. Соответственно, ни о каком союзе Ягайло с Мамаем до этого времени говорить не приходится. Да и условия союзного договора нам неизвестны. Однако маловероятным представляется намерение Мамая «поделить» Русь со своим литовским союзником — как это намеревались сделать двадцать лет спустя хан Токтамыш и великий князь Витовт.

Практически все «памятники» сообщают, что Ягайло спешил к месту битвы, но в день сражения находился еще в двух переходах от Куликова поля. Авторы приписывают такое поведение Ягайло его трусости и вероломству. Такие качества литовского князя, безусловно, также добавляют штрих к негативному образу Мамая: будучи вероломным сам, он выбирает себе таких же вероломных союзников (вспомним, в каких выражениях Л.Н. Гумилев и его последователи описывают его «союзников»-генуэзцев!).

Причины же того, что Ягайло «не успел» к битве, историки видят в стратегических дарованиях Дмитрия Ивановича Московского, который якобы поспешил завязать сражение с Мамаем, чтобы не дать бекляри-беку соединиться со своим союзником. Однако подобное объяснение вызывает ряд возражений. Во-первых, решительные действия Дмитрия Донского не вписываются в «оборонительный» характер Куликовской битвы, который отечественные историки не подвергают сомнению. Во-вторых, стратегия Дмитрия Донского до мельчайших деталей напоминает действия его потомка Ивана III, который ровно сто лет спустя, в 1480 г., именно так повел себя во время противостояния с ханом Ахматом, выдвинув свои войска на р. Угру, чтобы не дать ордынцам соединиться с их союзником, литовским князем и польским королем Казимиром IV — кстати, родным сыном Ягайло!

Весьма вероятным представляется, что у Ягайло вообще не было намерений участвовать в Куликовской битве. Как мы уже отмечали, за время его правления литовцы не вели активных боевых действий против Московской Руси — войны шли уже в тот период, когда Литву возглавил великий князь Витовт Кейстутович, двоюродный брат Ягайло (прав. 1392— 1430 гг.). Союз Мамая с Ягайло, по-видимому, преследовал в большей степени экономические цели, нежели военные: как уже отмечалось, около 1380 г. купцы г. Львова, входившего в состав Великого княжества Литовского, получили от «Мамаева» хана Мухаммада ярлык, предоставляющий им льготы в торговле с Золотой Ордой. В источниках не упоминается ни одна совместная акция ордынских и литовских войск в период, когда у власти в Орде был Мамай, а в Литве — Ягайло.

Кроме того, Ягайло, вступивший на великокняжеский престол в 1377 г., с 1379 г. был вынужден разделить власть и трон со своим дядей Кейстутом, братом Ольгерда, с которым сначала исподволь, а затем и открыто враждовал. Только в 1382 г. Ягайло удалось предательски заманить дядю в ловушку, после чего по его приказу Кейстут был брошен в темницу и там задушен. Кстати, сам Кейстут проводил довольно миролюбивую политику по отношению к Москве и на рубеже 1381-1382 гг. даже, вероятно, заключил с ней мирный договор в отношении спорных земель.

Наконец, не прекращалась борьба Ягайло и со своими братьями по отцу — Андреем Горбатым Полоцким и Дмитрием Брянским. Русские средневековые авторы объясняют противостояние Ягайло с братьями тем, что Андрей и Дмитрий якобы являлись сторонниками и защитниками православия, а Ягайло был «язычником». Однако Ягайло был воспитан матерью-тверянкой в православных традициях и до 1385 г. сам тяготел к православию. На самом деле вражда его с братьями объяснялась тем, что Андрей Горбатый претендовал на трон Литвы как старший сын Ольгерда, а следующий по старшинству Дмитрий Брянский поддерживал его. Таким образом, их противостояние с братом носило чисто политический характер. Лучшим подтверждением этому является тот факт, что как только литовским князем стал Витовт (сначала язычник, а потом католик — как и Ягайло), Андрей и Дмитрий Ольгердовичи немедленно вернулись в Литву, признали его власть и, в конце концов, погибли в 1399 г. в битве на р. Ворскле, сражаясь за Витовта против ордынских войск хана Тимур-Кутлуга и его бекляри-бека Едигея.

Таким образом, в то время, когда Мамай сражался с русскими на Куликовом поле, Ягайло был полностью поглощен междоусобицами в Литве и вряд ли намеревался покидать ее, чтобы полностью уступить контроль Кейстуту или своим братьям.

Стоит также отметить, что польские и литовские хроники ничего не сообщают о союзе Ягайло с Мамаем и его намерении принять участие в Куликовской битве. Ничего не говорят об этом союзе и польско-литовские хронисты — М. Меховский, М. Стрыйковский, Б. Бельский, А. Гваньини и др. историки Великого княжества Литовского. Биографы Ягайло (Ф. Софонович, М. Смирнов, П. Брянцев и др.) также много пишут о его союзе с Польшей и Тевтонским орденом, но ни слова не упоминают о его союзе с Мамаем и намерении совместно участвовать в походе на Москву.

Правда, в отечественной историографии довольно широко распространено утверждение, что, «согласно немецким хроникам», Ягайло якобы воспользовался тем, что русские после битвы с Мамаем понесли тяжелые потери, напал на них при возвращении с Куликова поля и отнял у них добычу, которую они сами захватили у ордынцев. Однако в качестве источника авторы этих утверждений обычно приводят… статью В.Т. Пашуто, в которой сказано буквально следующее: «Ягайло, которого весть об исходе битвы настигла у Одоева, пограбил русские арьергарды, как смутно сообщают немецкие хроники (курсив наш. — Р. П.), и повернул обратно». Никаких ссылок на пресловутые немецкие хроники автор статьи не приводит.

Что же заставило авторов «памятников» навязать Ягайло роль самого активного участника антимосковской коалиции, созданной Мамаем перед Куликовской битвой, к которой литовский князь, лишь благодаря лишь счастливой (для Москвы!) случайности, не успел? По-видимому, причиной стали последующие антирусские действия Ягайло. Как мы знаем, он был сыном Ольгерда от православной супруги, тверской княжны Ульянии, дочери св. Александра Михайловича Тверского (и, соответственно, сестры Михаила Александровича Тверского — упорного, но неудачливого соперника Москвы в борьбе за великокняжеский стол), воспитанным в православной вере. Более того, одно время Дмитрий Донской даже прочил его себе в зятья. Московская Русь и православная церковь связывали с Ягайло надежды на обращение Литвы в православие. Однако брак литовского князя с дочерью Донского не состоялся: московский государь предпочел выдать дочь замуж за рязанского княжича Федора Ольговича (кстати, сына Олега Рязанского, который в «памятниках Куликовского цикла» также представлен как союзник Мамая в Куликовской битве!). И в 1385 г. в результате Кревской унии Ягайло женился на польской королеве Ядвиге, принял католичество и взошел на трон Польши под именем Владислава II. После этого он начал активную католизацию Литвы, включая и входившие в ее состав южнорусские земли. Естественно, московские ревнители православной веры не смогли простить Ягайло его измены православию, и летописцы, сами являясь представителями православного духовенства, постарались представить литовско-польского монарха в самых мрачных тонах.

Вполне вероятно также, что Ягайло «пострадал задним числом»: на него могли возложить вины его преемников, и в самом деле активно сотрудничавших с правителями Золотой Орды. К ордынской помощи прибегали литовские князья Свидригайло Ольгердович (брат Ягайло), его преемник Сигизмунд Кейстутович, князь литовский и король польский Казимир IV (сын Ягайло), а затем — Ян-Альбрехт и Александр Ягеллоны (сыновья Казимира), которые вели непрекращающиеся войны с Русью за ее юго-западные территории. Для русских летописцев было весьма соблазнительно представить их потомственными врагами Руси и объяснить их союз с Ордой традицией, берущей начало во времена Мамая, современником которого являлся Ягайло! Не будем забывать, что большинство русских летописей, содержащих сведения о Мамае, равно как и значительное число «памятников Куликовского цикла» было создано или, по крайней мере, отредактировано при Иване III и его преемниках — на рубеже XV-XVI вв., в период острого противостояния Москвы с Литвой…

 

О «Мамаевой Орде»

Образ Мамая как главного врага Руси наиболее близок и приятен историкам из числа европоцентристов и славянофилов, для которых все степные народы по определению являлись враждебными России. В качестве олицетворения этой степной угрозы Мамай подходил идеально.

Противоположных взглядов придерживались исследователи евразийской ориентации, не считавшие, что Русь и Степь всегда находились в состоянии конфронтации. Однако и они не отвергали стереотип о прямо-таки патологической враждебности Мамая к Руси. Правда, чтобы не опровергать этим стереотипом свою концепцию о позитивных отношениях Руси и Орды в целом (что являлось для евразийцев аксиомой), они предложили весьма изящный выход из этой непростой историко-идеологической ситуации: Русь враждовала не с Золотой Ордой, а лишь с Мамаем, который являлся сепаратистом — посягал на единство Золотой Орды и старался создать независимое государство на землях, принадлежавших потомкам Чингис-хана. Соответственно, противостояние Руси с Мамаем вовсе не означало ее противостояния с Золотой Ордой: напротив, русские князья как верные союзники и вассалы золотоордынских ханов помогли Токтамышу, прямому потомку Чингис-хана, расправиться с узурпатором Мамаем и вернуть власть и территории, принадлежавшие ему по праву.

Как и многие мифы о Мамае, этот миф относится к числу современных историографических: «сепаратистом» окрестил бекляри-бека Л.Н. Гумилев, и его версия получила поддержку со стороны ряда историков, а также публицистов, сделавших ее особенно популярной и распространенной. Заголовки наукообразных публицистических статей пестрят громкими фразами: «Полевой командир Мамай», «Как "сепаратист" Донской помог хану Золотой Орды наказать "олигарха-беспредельщика" Мамая» и т. п. Создание бекляри-беку репутации сепаратиста, мятежника против законных ханов, несомненно, стало значительным вкладом в формирование его сложносоставного образа как антигероя и врага едва ли не всего человечества!

Что же послужило основой этого мифа? Оказывается, всего-навсего упоминание русских средневековых летописных источников о так называемой «Мамаевой Орде», в которую в 1360-1370-е гг. приезжали русские князья, сановники и церковные иерархи. Поскольку «Мамаева Орда» фигурирует в летописях наравне с другими «ордами» — например «Муротовой» или «Заяицкой», — историки принимают ее за самостоятельное государственное образование и считают, что она противостояла этим самым «ордам», а заодно и Сараю — столице, в которой находились законные (по мнению современных исследователей) ханы. Таким образом, «Мамаева Орда» представлена как антагонист Золотой Орде, а Л.Н. Гумилев даже назвал ее «химерным образованием», что в его терминологии означает искусственно созданное государство, объединяющее разнородное население, не подчиняющееся единой центральной власти.

Между тем в летописях нет ни малейшего намека на какое-то противостояние «Мамаевой Орды» собственно Золотой Орде. «Мамаева Орда» фигурирует в средневековых источниках в качестве одной из частей распадающегося государства наравне с другими «ордами», но историки почему-то не считают сепаратистами тех же «заяицких царей» или «шибанских царей». Может быть, дело в том, что Мамай боролся против восточных Чингизидов, которые владели Сараем и благодаря этому считались более законными ханами, чего его ставленники? Однако и сами выходцы с Востока неоднократно воевали друг с другом за золотоордынскую столицу — например потомки Шибана жестоко резались за Сарай между собой и с потомками Туга-Тимура, поочередно вытесняя друг друга из столицы. При этом никто из них не считается в историографии узурпатором, как будто обладание столицей являлось фактором повышенной легитимности! Правда, при этом исследователи стараются забыть, что «мамаевы» ханы чаще, чем другие претенденты на трон, овладевали столицей (в 1362-1363, 1366-1367, 1371, 1374 и 1375 гг.), и именно их признавали законными сюзеренами местные эмиры, отказывавшиеся подчиняться сарайским ханам из других династий…

Теперь попытаемся разобраться, что же имели в виду средневековые авторы, говоря о «Мамаевой Орде». Этот вопрос неоднократно привлекал внимание специалистов, причем некоторые даже посвящали ему специальные исследования, в результате которых был выявлен статус «Мамаевой Орды», который абсолютно не соответствует ее образу как некоего сепаратистского государственного образования, да еще и находившегося в противостоянии с Золотой Ордой.

Ибо «Мамаевой Ордой» в летописях называлось не что иное, как резиденция золотоордынского бекляри-бека, зачастую бывавшая также и резиденцией ханов, которых он поддерживал. Одни исследователи полагают, что речь идет о кочевой ставке Мамая, перемещавшейся по подконтрольным ему золотоордынским территориям. Другие считают, что бекляри-беком был основан настоящий город, так и называвшийся Орда (по другой версии — Янгишехр), при этом одни авторы отождествляют его со Старым Орхеем в Молдавии, другие — с городищем в Запорожье. Именно в конкретную ставку, резиденцию бекляри-бека (вопрос о ее кочевом или стационарном характере мы оставляем открытым) приезжали русские правители, сановники, духовенство и торговцы — об этом и сообщают летописцы, упоминая об их путешествиях в «Мамаеву Орду». Оттуда же прибывали и послы Мамая на Русь.

Вместе с тем нельзя отрицать, что у Мамая были собственные владения, о которых сообщают восточные источники. О власти Мамая в Крыму сообщает Ибн Халдун. О захвате ханом Токтамышем «государства и области», принадлежавших Мамаю, упоминают тимуридские историки. Любопытно отметить, что в одной из редакций «Сказания о Мамаевом побоище» Мамай также именуется «восточным крымским царем». В «Памятных записях армянских рукописей XIV в.» Мамай также представлен как правитель Крыма. Подобные сообщения позволяют некоторым авторам утверждать, что Мамай не был золотоордынским государственным деятелем, а всего лишь региональным эмиром-сепаратистом, боровшимся против ханов Золотой Орды. В современной историографии даже появился термин «эмират Мамая»!

На наш взгляд, лучше всего опровергает обвинение Мамая в сепаратизме сообщение Ибн Халдуна: «К владениям его принадлежал город Крым. В то время его там не было». Ведь полуостров Крым был идеальной основой для создания самостоятельного улуса, независимого от континентальных правителей, и примеры тому — многочисленные государства, существовавшие здесь с глубокой древности (Боспорское царство и пр.) и до недавнего прошлого (например, квазигосударство «правителя Юга России» А.И. Деникина в период Гражданской войны). Однако Мамая «там не было»: контролируя практически весь Крым и имея возможность сделать его самостоятельным владением, бекляри-бек тем не менее предпочел бороться за единство Золотой Орды под властью законных ханов — Батуидов и поэтому все время тратил на то, чтобы захватить Сарай и привести к покорности отпавшие регионы Поволжья. Тем не менее, даже признавая, что Мамай возводил на трон ханов из законной династии и постоянно боролся за контроль над Сараем, современные авторы склонны считать Крым и практически все Северное Причерноморье его независимым владением.

Однако на самом деле речь идет, несомненно, о владениях рода кият в Крыму и Северном Причерноморье, о которых мы упоминали выше. Некоторые исследователи числят среди владений Мамая и таинственный Червленый Яр, полагая, что потомки Мамая, владевшие территориями в южнорусских степях (урочище Глина и др.), могли унаследовать эти земли от бекляри-бека. Таким образом, улус («иль») Мамая являлся не территорией, которую он захватил у Золотой Орды, а его родовым уделом, который он унаследовал, став главой рода кият. Этот улус входил в административную систему Золотой Орды — той ее части, которая подчинялась Мамаю и хану, возведенному им на трон.

Является ли наличие у Мамая собственного (родового) удела признаком сепаратизма? Определенно нет. Противопоставление «Мамаевой Орды» русских летописных источников или «области Мамая» восточных средневековых авторов Золотой Орде появляется лишь в современных историографических работах.

Сведения исторических источников опровергают и тезис евразийцев о том, что русские князья воевали против Мамая и «его» Орды, но не против Золотой Орды. До нашего времени сохранился договор 1375 г. между князьями Дмитрием Московским (будущим Донским, победителем Мамая) и Михаилом Тверским, содержащий, в частности, такое положение: «А пойдут на нас татарова или на тебе, битися нам и тобе с одиного всемъ противу их». Как видим, речь шла о противостоянии русских княжеств не Мамаю конкретно, а любым «татарам», т. е. ордынцам. Этот факт прекрасно осознавался еще советскими учеными и даже рядом иностранных специалистов, вполне обоснованно считавших выступление Дмитрия Московского против Мамая также и выступлением против Орды в целом.

 

О противостоянии с золотоордынскими ханами

В своем стремлении представить Мамая сепаратистом современные авторы заходят настолько далеко, что не только измышляют независимую от золотоордынских монархов «Мамаеву Орду», но и прямо противопоставляют ее собственно Золотой Орде. Особенно яркое отражение эта концепция получила в работах Л.Н. Гумилева и его последователей.

Назвав «Мамаеву Орду» «химерой», Л.Н. Гумилев также «обвинил» Мамая в том, что тот постарался объединить под своей властью представителей различных народов, культур, религий, сделав основной упор на оседлое население Северного Причерноморья и Кавказа. Тем самым, продолжает историк, этот «сепаратист» прямо противопоставил себя Золотой Орде — причем не только политически и географически, но и по духу, поскольку бросил вызов традициям «степных багатуров», которые, согласно трактовке Л.Н. Гумилева, и составляли основу истинной Золотой Орды. Ставленником этих «истинных ордынцев», продолжает Л.Н. Гумилев, был Токтамыш, хан Синей Орды, которому и противостоял Мамай, стремившийся, якобы, построить свое государство на принципах, абсолютно противоположных основам золотоордынского устройства. Даже многочисленных «скоротечных» ханов — выходцев с Востока, захватывавших Сарай в борьбе со ставленниками Мамая, Л.Н. Гумилев готов признать истинными уже за то, что они захватывали (и разоряли!) столицу с помощью своих кочевых войск! В результате «сепаратизм» Мамая в интерпретации Л.Н. Гумилева и его последователей перерастает в прямое противостояние бекляри-бека с «истинной» Золотой Ордой.

Весьма любопытное продолжение идей Л.Н. Гумилева наблюдается в некоторых публицистических работах. Так, например, Н. Серова утверждает, что Мамай был язычником и «вербовал на свою сторону как раз тех, кто был недоволен религиозной переориентировкой татаро-монгольских элит, начавшейся после того, как в 1312 году ислам принял хан Узбек».

Между тем, как уже отмечалось, в источниках «Мамаева Орда» никак не противопоставлялась Сараю и другим «ордам» периода «Великой замятии». Сообщая о поездках к Мамаю и «его» ханам, летописцы пишут о том, что они ездили «в Орду». В «Повести о битве на реке Воже» Мамай назван «ординским князем», а также сообщается, что «всяко старейшинство съдержавше Мамай и всеми владеаше в Орде». Даже в «Задонщине» воины Мамая отождествляют себя с Золотой Ордой, говоря, поняв, что терпят поражение: «Уже нам у Золотой Орда не бывати, бедных жон и детей не видати». В «Житии Стефана Пермского» о Мамае говорится, как о правившем «в Орде и в Сараи». Ханы — ставленники Мамая в русских летописях и восточных источниках именуются «царями» и ханами, т. е. не менее законными обладателями статуса монарха, чем противостоящие им ханы Сарая и других «орд». То, что за ними закрепилась репутация «мамаевых царей», свидетельствует не об их противостоянии законным ханам, а лишь о том, что при них фактическая власть принадлежала их бекляри-беку.

Интересно отметить, что незадолго до Куликовской битвы Сергий Радонежский освободил русских князей от клятв, которые они давали ордынским ханам, поскольку эти клятвы были вынужденными. Обратим внимание — ордынским ханам вообще, а не «узурпатору» Мамаю, противостоявшему «законным царям»! Таким образом, русская церковь развязала русским правителям руки для борьбы не только с Мамаем, но и с Ордой в целом, что и продемонстрировали москвичи в 1382 г., защищая город от хана Токтамыша.

Исследование политической истории Золотой Орды позволяет считать, что именно Чингизиды с Востока, по сути, являлись сепаратистами, поскольку боролись за власть над Сараем, не пытаясь сохранить какое-то единство государства и обеспечить контроль над другими регионами, помимо Поволжья. Единственными исключениями среди них были ханы Урус и Токтамыш, ставившие своей целью именно объединение Золотой Орды под единой властью. Однако к этому же стремился и Мамай. Тем не менее приговор истории оказался беспощаден к нему из-за того, что он в конечном счете потерпел поражение. Токтамыш же стал признанным объединителем Орды, а Урус-хан получил известность прежде всего как родоначальник правителей Казахского ханства.

Помимо этого, концепция Л.Н. Гумилева полностью противоречит объективным представлениям о Золотой Орде как о государстве со смешанным укладом и полиэтническими, поликультурными и поликонфессиональными традициями, т. е. органично сочетавшем оседлый и кочевой образ хозяйствования, степные традиции Дешт-и Кичпака и городскую культуру Поволжья, Причерноморья и Хорезма. Своей концепцией Лев Николаевич фактически отвергает достижения исследователей Золотой Орды за последнее столетие и пытается представить ее так, как представляли историки XIX в. — Й. Хаммер-Пургшталь, Н.М. Карамзин, Н. Устрялов и прочие «европоцентристы», для которых Золотая Орда была всего лишь сборищем диких кочевников. Наличие золотоордынской цивилизации, культуры, права и сложной социально-политической инфраструктуры ими начисто отрицалось. Единственное существенное различие во взглядах этих историков и Л.Н. Гумилева заключается в том, что он считал доминирование кочевых традиций плюсом, а не минусом Золотой Орды.

Между тем нет никаких сведений, позволяющих утверждать, что Мамай стремился уничтожить или изменить государственную инфраструктуру или политические традиции Золотой Орды. Напротив, в его действиях вполне усматриваются реставрационные устремления: возвращение государства под власть законных правителей — Батуидов — наиболее законной ханской династии, восстановление политической системы, существовавшей при ханах Узбеке и Джанибеке (не без пользы для себя, разумеется, ведь кияты при этих ханах играли весьма значительную роль в государстве!). Наконец, в источниках не зафиксировано ни одного выступления или заговора столичной знати против Мамая и его ставленников: знать столицы и областей Поволжья всегда признавала их без сопротивления, тогда как выходцы с Востока захватывали столицу преимущественно с помощью своих кочевых войск и нередко становились жертвами заговора сарайских аристократов, лишаясь трона, а порой и жизни.

 

О претензиях Мамая на ханскую власть

Стремление историков завершить образ Мамая как антигероя, врага Руси, православной веры и даже Золотой Орды порой приводит к парадоксам: список его «обвинений» содержит фактически взаимоисключающие положения. Так, например, в историографии весьма широко распространено обвинение Мамая в узурпации верховной власти. При этом в узурпации его обвиняют те же историки, которые приписывают ему и сепаратистские устремления! Как он мог узурпировать власть в Золотой Орде, если сам же создал независимое от нее и противостоящее ей государство?!

Стоит отметить, впрочем, что обвинение в узурпации, в отличие от ряда приведенных выше, не является плодом воображения современных авторов. Сведения о претензиях Мамая на «царский» (ханский) титул или даже обладании им содержат средневековые источники — русские летописи и «памятники Куликовского цикла». Более того, монархом считают Мамая и арабские хронисты, которые никоим образом не участвовали в создании мифа о нем как о враге Руси и Золотой Орды. Например, в сочинении арабского хрониста XV в. ал-Аскалани Мамай фигурирует как «хан, процарствовавший там 20 лет».

Средневековые арабские авторы, по-видимому, добросовестно заблуждались: в эпоху Мамая связи Египта и других арабских стран с Золотой Ордой стали весьма редкими, и информация о золотоордынских событиях зачастую была непроверенной или устаревшей. Также могли сыграть свою роль слухи о могуществе Мамая, существенно превышающем власть многих законных ханов. В отличие от них, русские авторы отнюдь не заблуждались относительно истинного статуса бекляри-бека и «присваивали» ему «царский» титул вполне сознательно — по политико-идеологическим причинам.

Тот факт, что летописцам и авторам «памятников» было известно настоящее положение Мамая, подтверждается русскими же средневековыми источниками. Во всех летописных сообщениях, предшествующих Куликовской битве, он именуется «князем» либо «темником», что вполне соответствовало его статусу родового предводителя киятов. Не ошибаются в статусе Мамая также авторы летописных повестей, которые говорят, что он «мнил себе аки царя», т. е. вел себя самовластно, однако на ханский титул не претендовал. Более того, в «Пространной летописной повести о Куликовской битве» сообщается, что во время Куликовской битвы «великий князь ринулся сначала в сторожевых полках на поганого царя Теляка, дьявола во плоти, прозываемого Мамаем»: следовательно, ставленник бекляри-бека хан Мухаммад-Булак (Туляк) даже во время битвы оставался номинальным властителем Орды.

Таким образом, можно утверждать, что древнерусские авторы далеко не сразу пришли к необходимости и целесообразности обвинения Мамая в посягательстве на верховную власть: в ранних сочинениях «Куликовского цикла» они просто «довольствуются» утверждениями о вражде Мамая и Руси. Но со временем политическая обстановка на Руси сильно изменилась: русские князья вступили в прямое военное противостояние с Золотой Ордой, и для политического обоснования и оправдания борьбы с ней им потребовались факты (а вернее — мифы), подрывающие авторитет золотоордынских правителей на Руси.

В результате, когда мы обращаемся к «Задонщине», то видим, что Мамай в ней фигурирует как «царь». Возможная причина «повышения статуса» бекляри-бека, вероятно, заключалась в желании летописца придать победе Дмитрия Донского больший вес и значение. Известно, что великий князь Дмитрий Иванович и сам в ряде средневековых «житийных» источников (начиная с 1420-х гг.) титулуется царем. Вполне вероятно, что присвоение ему этого титула связывалось с победой над «царем» Мамаем. Почему в этом сочинении ничего не говорится о легитимном золотоордынском хане Мухаммаде (Булаке/Туляке), ставленнике Мамая, неизвестно. Впрочем, поскольку он, согласно русским источникам, был «ничем сущ», «ничего не деющ» и «худо цесарюющ», можно сделать вывод, что летописцы были прекрасно осведомлены о его истинной политической роли и поэтому полагали, что победа над таким «царем» не прибавит славы Дмитрию Донскому.

Совершенно иные причины заставили назвать Мамая царем еще одного автора — сочинителя «Сказания о Мамаевом побоище», где ни о каком законном хане (даже «худо цесарюющем»!) речи не идет, а Мамай упоминается как единственный «царь от восточныя страны», «безбожный царь» и пр. Дело в том, что на рубеже XV-XVI вв. на Руси существенно возрос интерес к событиям Куликовской битвы в свете централизаторской и завоевательной политики московских государей. «Сказание…» появилось именно в это время, т. е. когда Московская Русь, только что освободившаяся от сюзеренитета золотоордынских ханов, в свою очередь готовилась к борьбе за ордынское наследие — в первую очередь за контроль над постордынскими ханствами Поволжья, а Иван III и сам неофициально стал именоваться царем.

Ярким источником московской позиции по отношению к золотоордынским монархам стало знаменитое «Послание на Угру» архиепископа Вассиана Рыло. Власть царя считалась священной, и любое вооруженное выступление против нее воспринималось как мятеж, преступление. Вассиан остроумно решил эту проблему, обвинив «царей» Золотой Орды в изначальной нелегитимности: якобы и сам Батый, и все его преемники незаконно владели «царским» титулом, и, следовательно, в противостоянии их нынешним преемникам никакого преступления нет — напротив, война с ними будет даже справедливой. Мамай, с которым сражался Дмитрий Донской (родной прадед Ивана III), фигурирует в «Послании на Угру» как один из предшественников Ахмата, которому противостоял сам Иван III. Надо полагать, именно эта концепция и получила продолжение в «Сказании о Мамаевом побоище», составленном некоторое время спустя после «Послания…»: Мамай — «царь», но незаконный, и поэтому Дмитрий Донской имел право воевать с ним. Это стало своего рода политическим прецедентом-обоснованием для Ивана III, когда он аналогичным образом выступил против Ахмата — такого же «незаконного царя», как и его предшественник Мамай. Не случайно нашествие Ахмата в «Послании на Угру» сравнивается с походом Мамая! Нелегитимность Мамая как «царя» подчеркивается в «Сказании…» тем фактом, что перед Куликовской битвой он получает «ярлыки» от Олега Рязанского и Ольгерда Литовского — ведь ярлыки могли выдавать только верховные ордынские правители своим подданным или нижестоящим правителям-вассалам. А раз Мамай сам получает ярлык, следовательно, он — «незаконный царь», стоящий ниже этих правителей.

Аналогичными причинами руководствовались, по-видимому, и летописцы Ивана IV, который старался представить свое завоевание Казанского и Астраханского ханств как справедливую борьбу против местных «незаконных царей». В результате в Никоновской летописи под 1380 г. появляется строка: «и не къ тому уже нарицашеся великiй князь Мамай, но отъ всехъ сущихъ его нарицашеся великiй царь Мамай».

До недавнего времени эта сложная идеологическая конструкция не учитывалась историками и публицистами, которые понимали сообщения средневековых русских идеологов буквально и преспокойно именовали Мамая ханом или царем. Некоторые авторы даже утверждали, что Мамай в качестве хана сам выдавал Дмитрию Ивановичу Московскому ярлык на великое княжение! Иностранные авторы также именуют Мамая ханом или царем. При этом противоречивые сведения о титуле и статусе Мамая приводят к историографическим казусам. Так, например, историк XVII в. Андрей Лызлов писал: «царь Мамай, темник реченный», причудливо сочетая оба титула, под которыми бекляри-бек фигурировал в источниках. А немецкий исследователь Золотой Орды Б. Шпулер считал, что Мамай «попеременно» носил титул то эмира, то хана.

И если в трудах XVIII-XIX вв. Мамай представлен как один из многочисленных монархов раздираемой смутами Золотой Орды, то это связано всего лишь с некритическим отношением к средневековым текстам. Куда менее извинительна позиция современных исследователей, которые, сознательно ориентируясь на сообщения средневековых авторов, не соответствующие фактам, создали целую концепцию о Мамае как узурпаторе, незаконно захватившем трон, на который имели право лишь потомки Чингис-хана. Ее главным выразителем является Л.Н. Гумилев, изложивший свою позицию на рубеже 1980-1990-х гг. в ряде сочинений. Согласно его версии, русские князья поддержали «законного» хана Токтамыша в борьбе с «узурпатором» Мамаем. Таким образом, досадный эпизод, вошедший в историю под названием «Куликовская битва», в трактовке Льва Николаевича и его последователей ничуть не омрачает безоблачно-дружественный характер взаимоотношений Руси и Золотой Орды!

Мы далеки от мысли представить Мамая как сторонника четкого разграничения властных полномочий и поборника сильной ханской власти. Как мы убедились выше, это был весьма властный и амбициозный деятель, шедший напролом к своей цели, и вся власть в подвластных ему регионах Золотой Орды реально находилась в руках бекляри-бека, а не его хана-марионетки. Но можно ли говорить о таком положении именно как об узурпации власти?

Не меньшей властью обладал на Руси современник Мамая — митрополит Алексий, который до самой смерти оставался фактическим правителем Московского княжества (даже при взрослом великом князе Дмитрии Ивановиче) и порой позволял себе клятвопреступления в политических интересах (как, например, в случае ареста Михаила Тверского в Москве в 1367 г.). Еще один золотоордынский временщик, Идигу мангыт (Едигей русских летописей), возводил на трон и умерщвлял ханов-Чингизидов, однако его в узурпаторстве никто не обвинял! Следуя логике историков, считавших Мамая узурпатором, следовало бы счесть также узурпаторами премьер-министров Великобритании или канцлеров ФРГ: ведь именно им принадлежит высшая власть, тогда как потомственный британский монарх или законно избранный немецкий федеральный президент лишь номинально являются главами государств. Тем не менее сомнительной чести считаться узурпатором в таких условиях удостоился лишь Мамай…

Завершая анализ мифа об узурпации, отметим, что некоторые современные авторы, настроенные менее радикально, чем Л.Н. Гумилев и его последователи, склонны хотя бы отчасти пересмотреть данный стереотип. По их мнению, Дмитрий Донской, начав «розмирье» с Мамаем, а затем и открыто выступив против него, мог выразить протест против его чрезмерного самовластия и принятия решений без согласования с поддерживаемым им ханом. Именно в таком значении принимают они термин «узурпация» — как присвоение властных полномочий, а не самого титула хана.

 

О цареубийствах

Обвинение Мамая в узурпации в произведениях средневековых и современных историков отягчается еще и обвинением в другом не менее тяжком преступлении — убийстве законных ханов. В сочетании с «цареубийством» образ Мамая как законченного преступника, негодяя и врага всего человечества, не останавливающегося ни перед чем ради достижения своих целей, приобретает, наконец, логически завершенный вид.

Когда же впервые в адрес Мамая прозвучали обвинения в умерщвлении законных монархов? В восточных источниках (даже тех, в которых Мамай представлен в негативном свете — например у ал-Калкашанди или Утемиша-хаджи) нет ни слова о том, что бекляри-бек покушался на жизнь ханов, им же самим возведенных на трон. Нет таких сведений и в официальных русских летописных сочинениях.

По-видимому, впервые такое обвинение появляется лишь в Никоновской летописи: «Таже и самого царя своего уби, егоже точiю именемъ имеаше во Орде своей царя, самъ же вся владеаше и творяше; уведе же, яко любятъ Татарове его царя его, и убояся, еда како отъиметъ отъ него власть его и волю его, и того ради уби его и всехъ верныхъ его и любящихъ его». Обвинение в убийстве законного монарха — это еще один довод в пользу нелегитимности Мамая: умертвив законного монарха, он как бы стал вне закона и, следовательно, не мог считаться законным «царем». Равно как и его преемники на золотоордынском троне, унаследовавшие свою власть от такого злодея, включая хана Ахмата, о чем мы говорили выше.

Авторы более поздних эпох следовали уже сложившемуся стереотипу, причем по тем же причинам: московским государям необходимо было идеологическое обоснование для присоединения к Московскому царству преемников Золотой Орды — Казанского и Астраханского ханств. Преемственность правителей этих государств от «незаконных» ордынских монархов (наследников «злочестивого» Мамая!) делала и их нелегитимными, а борьба Ивана IV против них, таким образом, приобретала вполне оправданный и даже законный характер.

Именно эти тенденциозные материалы послужили отправной точкой для последующего обвинения Мамая в убийстве ханов. Если в источниках XV-XVI вв. его обвиняли лишь в убийстве последнего своего хана незадолго до Куликовской битвы, то историки, начиная уже с В.Н. Татищева, автора середины XVIII в., стали утверждать, что Мамай «всею ордой владел, и многих ханов и князей побил»! Мы вполне допускаем, что определенные основания для таких заявлений имеются: не исключено, что Мамай был причастен к гибели нескольких сарайских ханов — в частности, Тимур-ходжи и Азиз-шейха. Однако эти ханы не были легитимными по сравнению со ставленниками Мамая, поскольку принадлежали не к роду Бату (а именно представителей этого рода поддерживал Мамай), а к потомкам его брата Шибана, чьи права на трон являлись более проблематичными, чем у Батуидов. Таким образом, устраняя этих ханов, Мамай фактически боролся с раздробленностью Золотой Орды, старался вырвать ее столицу из рук выходцев с Востока и вернуть представителям законной ханской династии. Тот факт, что этими действиями он прокладывал путь к власти себе самому, ничего не меняет и не дает оснований обвинять его в умерщвлении законных монархов.

Но эти «нюансы» не были нужны ни средневековым авторам, ни современным исследователям, желавшим создать и закрепить образ Мамая как антигероя — символа всего враждебного Руси и русским. И в результате бекляри-бек из борца с сепаратистами (незаконными ханами, выходцами с востока Золотой Орды) превратился в убийцу собственных ханов, которых перед этим он сам же и возводил на трон. Апогеем обвинений Мамая в «цареубийствах» является утверждение С. Маркова: «Он [Мамай. — Р. П.] достиг неслыханной власти, когда ему ничего не стоило посадить на трон нового хана, а через месяц прирезать его, как овцу, чтобы возвести на царство другого потомка Чингисхана».

Чтобы усугубить этот образ, историки обвинили Мамая не только в умерщвлении реально существовавших ханов Абдаллаха и Мухаммада, но и «создали» нового монарха — Туляка (или Тулук-бека), которого потом также представили как жертву властных амбиций Мамая! По утверждению этих авторов, убив Туляка, Мамай немедленно провозгласил монархом себя самого. Для подкрепления своей позиции они ссылаются на ярлык, выданный в 1379 г. митрополиту Михаилу-Митяю, в русском (единственном сохранившемся до нашего времени) варианте которого хан, выдавший его, и в самом деле назван «Туляк». Некоторые авторы даже упоминают монеты «хана Туляка». Однако исследователи золотоордынских ярлыков убедительно доказывают, что ханом, выдавшим этот ярлык, являлся на самом деле хан Мухаммад (Булак) — второй и последний ставленник Мамая.

Сведения об убийстве Абдаллах-хана в источниках отсутствуют. Монеты Мухаммада (Булака) чеканились до 1380 г. включительно. Выше мы уже приводили сообщение о том, что в Куликовской битве участвовал «поганый царь Теляк» (обоснованно отождествляемый исследователями с ханом Мухаммадом). Одно это сообщение, содержащееся в таком тенденциозном сочинении, позволяет уверенно опровергнуть обвинение Мамая в убийстве «его» второго хана — не говоря уж о никогда не существовавшем третьем!

Весьма своеобразно подошли к вопросу о «цареубийствах», приписываемых Мамаю, некоторые современные исследователи из Татарстана. Прямо обвинить бекляри-бека в убийстве ханов означало бы бросить тень на всю Золотую Орду, а свою миссию татарские ученые видят в том, чтобы реабилитировать это государство в истории — и, надо отдать им должное, многое в этом направлении уже сделано. Но, не желая (или не имея возможности) полностью отойти от стереотипа Мамая как антигероя, они стараются лишь «смягчить» обвинения, предъявляемые ему более радикальными авторами. В результате татарские исследователи признают, что конфликты Мамая с собственными ханами имели место, но их последствия видятся этим историкам несколько иначе, чем их русским коллегам.

Так, например, по утверждению ряда авторов, хан Абдаллах, тяготившийся зависимым положением от Мамая, около 1370 г. бежал от бекляри-бека в Булгарию или на Урал. Ту же участь татарские историки отводят и следующему «Мамаеву» хану Мухаммаду: якобы он, в свою очередь, желая вырваться из-под власти временщика, бежал и обосновался на Северном Кавказе. Не имея «под рукой» еще какого-нибудь значительного представителя рода Джучидов, Мамай был вынужден возвести на ханский трон свою супругу Тулун-бек — по мнению некоторых исследователей, именно она фигурирует в источниках под именем «царя Туляка». Эти версии противоречат данным письменных источников и нумизматическому материалу, содержащим совершенно иные данные о хронологии правления упомянутых монархов. Но зато они прекрасно дополняют образ Мамая как узурпатора, поскольку не только убийство, но и свержение законных ханов, замена их своими новыми ставленниками вполне укладывается в значение этого термина.

Таким образом, даже отрицая некоторые построения российских историков, их татарские коллеги в полной мере следуют созданному ими стереотипу о Мамае как узурпаторе, посягавшем на жизнь ханов — собственных ставленников. Следовательно, образ Мамая как антигероя оказался весьма убедительным.

 

О происхождении Мамая

Как мы убедились, разные мифы о Мамае и его деятельности возникали в различные эпохи — от времени сразу после его гибели до недавнего прошлого. Однако мифы о нем не менее успешно создаются и сегодня. Их творчеством активно занимаются некоторые историки (в том числе и лица, имеющие ученую степень) и в особенности публицисты. Свою задачу современные мифотворцы видят либо в привлечении внимания к самим себе, либо в безоговорочной поддержке уже существующих мифов с помощью «вновь открытых фактов». Но если ранее историки хотя бы давали себе труд проанализировать сведения источников, лишь истолковывая их по-своему, то их достойные продолжатели даже не дают себе труда изучить какие-либо работы — они строят свою позицию на домыслах и «сенсационных открытиях», источник которых остается для всех тайной за семью печатями.

В отличие от вышерассмотренных мифов, так сказать, концептуального характера (задачей которых было формирование и обоснование образа Мамая как главного врага Руси), эти мифы носят как бы «вспомогательный» характер, поскольку призваны служить дополнительными аргументами в пользу прежних, «основополагающих» построений. Например, в подтверждение мифа о Мамае как узурпаторе и сепаратисте современные авторы создают собственные версии о его происхождении.

Так, Л.Н. Гумилев вывел генеалогию Мамая от Сачабеки, предводителя рода кият-джуркин — дальнего родича Чингис-хана и его неудачливого соперника в борьбе за власть, в этой борьбе и погибшего: Чингис-хан обвинил его в измене и приказал задушить. Для такой версии нет никаких оснований — если не считать, что и Сача-беки, и Мамай принадлежали к монгольскому клану («кости») киятов. Однако такая генеалогия блестяще укладывается в образ Мамая, созданный Л.Н. Гумилевым и его последователями: образ врага (причем потомственного!) потомков Чингис-хана и возглавляемой ими Золотой Орды, а следовательно — и русских князей, являвшихся верными вассалами золотоордынских ханов-Чингизидов. Мамай якобы мстил Чингизидам за то, что их предок Чингис-хан в свое время расправился с его предком Сача-беки! Тот факт, что Мамай в течение всего своего пребывания у власти возводил на ханский трон своих ставленников из рода этих самых Чингизидов и всю жизнь посвятил борьбе за объединение Орды, в эту концепцию не вписывается, а потому Л.Н. Гумилев и его сторонники его попросту игнорируют. Они предпочитают уверять читателей в существовании 200-летней вражды на каком-то прямо-таки «генетическом уровне» между потомками степных вождей XII в. И это — несмотря на то что Мамай и его роственники-кияты жили и действовали в совершенно другом государстве, имели тесные семейные связи с ханским домом и даже соотносили себя с ним (вспомним, например, эпизод с Ак-Бугой киятом, который причислял себя к ханскому роду)!

Версия Л.Н. Гумилева при всей ее натянутости и тенденциозности тем не менее не опровергает монгольского происхождения Мамая и даже его родства с домом Чингис-хана. Зато другие авторы в этом вопросе идут гораздо дальше, давая волю своей фантазии и неким логическим построениям.

Так, А.А. Шенников предложил весьма экзотическую версию происхождения Мамая. Он посчитал почему-то, что его предок был «либо монгол из числа киятов, приставших к меркитам, либо меркит, каким-то путем присвоивший родословную одного из этих киятов». При этом исследователь опирается на русскоязычный источник XVI в. — «Родословец Глинских князей», посчитав, что упомянутый в нем «царь Токтоспа» — это искаженное имя меркитского вождя XII в. Токтога-беки, тоже в свое время боровшегося с Чингис-ханом и погибшего в бою с его войсками. Впрочем, эта версия, основанная лишь на приблизительном сходстве имен, уже была признана исследователями неубедительной. Э.С. Кульпин, доктор философских наук из Москвы, пошел еще дальше, посчитав Мамая чжурчженем — выходцем из северокитайского государства Цзинь, разрушенного, кстати говоря, Угедэем, наследником Чингис-хана, еще в 1234— 1235 гг. При этом исследователь ссылается на «Памятник Куликовского цикла» — «Сказание о Мамаевом побоище». В самом деле, в «памятниках» (правда, в «Задонщине», а не «Сказании…») присутствует этноним «хинове», однако применительно не только к Мамаю, но и ко всем татарам. Почему Мамай и его подчиненные для автора «Задонщины» — «хинове», для нас, честно говоря, остается загадкой. Впрочем, если мы вновь обратимся к исследованиям «Задонщины» и в особенности к рассмотрению этого произведения как подражания «Слову о полку Игореве», то увидим, что это загадочнее слове «хинове» («хинова») встречается в «Слове…» трижды. Исследователи высказывают разные предположения о его этимологии, но на сегодняшний день преобладает мнение, что это не что иное, как обобщающее понятие народов, враждебных Руси; возможно, впрочем, оно некогда обозначало и конкретный народ — например, «кунов», т. е. половцев-кипчаков. Тем не менее упоминание Мамая с эпитетом «хиновин» подвигло Э.С. Кульпина на создание собственной концепции о его происхождении, также обосновывающей его образ как «врага Руси и Золотой Орды». Якобы, являясь выходцем из Китая, Мамай в Орде был чужаком, а потому вознамерился захватить Русь и создать на ее территории собственное оседлое государство, поскольку и сам, будучи китайцем, являлся носителем оседлых традиций. Что же, такое намерение и в самом деле приписывалось Мамаю в «памятниках Куликовского цикла» и, как мы предположили выше, в слухах, распространявшихся на Руси перед Куликовской битвой. Соответственно, мифологический характер этого сообщения не подлежит сомнению, равно как и тенденциозность самого источника. Тем не менее Э.С. Кульпину оно представляется вполне достоверным, поскольку прекрасно вписывается и его концепцию о взаимоотношениях Руси и Орды. Непопятно, правда, почему Э.С. Кульпин не посчитал Мамая еще и византийцем — ведь в тех же «памятниках Куликовского цикла» бекляри-бек фигурирует не только как «хиновин», но и как «еллин», т. е. в буквальном смысле — грек…

Современные публицисты, не считая нужным обращаться к средневековым источникам (даже к «памятникам Куликовского цикла»), опираются уже исключительно на работы Л.Н. Гумилева и его последователей. Соответственно, «чужеродность» Мамая в Золотой Орде, его ориентация на кипчаков, народы Северного Кавказа и т. д. является для них уже аксиомой. В результате появляются версии о том, что Мамай и сам был либо кипчаком, либо каракалпаком, либо даже черкесом. Подобная версия позволяет вполне логично объяснить, почему среди воинов Мамая в Куликовской битве, упомянутых в «памятниках», присутствуют половцы, асы, черкесы и т. д., но нет собственно монголов. Однако, как мы выяснили, Мамаю пришлось собрать для Куликовской битвы армию выходцев из Кипчакской степи, Северного Кавказа и других регионов Золотой Орды исключительно потому, что ко времени сражения он не успел собрать собственные войска. Следовательно, приписывать ему родство со всеми народами, представители которых оказались в его войске, нет оснований. В противном случае бекляри-бека, следуя логике современных авторов, можно было бы признать также армянином или даже генуэзцем-«фрягом»! Однако таких версий публицисты до сих пор не предлагали — вероятно, желая сохранить хотя бы отдаленную правдоподобность своих «открытий».

Казанский историк А.Г. Мухамадиев и украинский автор Г.С. Заплотинский без всяких на то оснований относят Мамая к темникам мангытов, т. е. ногайцев. При этом оба автора не ссылаются на источники или хотя бы исследования, ограничиваясь собственными утверждениями. В частности, Г.С. Заплотинскому с помощью этой версии удалось логично «достроить» свою концепцию о роли темников в формировании мангытского (ногайского) этноса.

Еще одна версия происхождения Мамая предложена в сочинении, представляющем собой историографический курьез. Речь идет о «Джагфар тарихы», которое якобы является сочинением конца XVII в., в свою очередь базирующимся на древних булгарских летописях, не сохранившихся до нашего времени. На самом деле это фальсификация XX в., подготовленная «булгаристами», считавшими, что современные татары Поволжья являются потомками волжских булгар. В этом сочинении Мамай предстает, естественно, выходцем из Волжской Булгарии, сыном эмира Хасана — славным представителем правящего булгарского дома и, соответственно, великого булгарского народа, чью историю якобы постарались исказить последующие татарские, русские и советские историки (которых-то составители «Джагфар тарихы» и считают настоящими фальсификаторами). Таким образом, Мамай в данном случае — всего лишь символ, «разменная монета» в борьбе «булгаристов» заторжество их идей. Естественно, чем более знаковые фигуры истории зачисляются ими в «булгары», тем достовернее, на взгляд создателей «Джагфар тарихы», выглядит созданная ими фальсификация!

Пожалуй, к числу наиболее «честных» мифотворцев следует отнести тех, кто, однозначно разделяя стереотип о Мамае как о «враге всего человечества», даже не старается выяснить его корни и поэтому просто отмечает, что «его происхождение неизвестно» или что «неизвестно, откуда он взялся». Происхождение бекляри-бека от рода кият и его родство с домом Чингизидов они просто «забывают». А раз Мамай — «чужой», «неизвестный» и «безродный», то он с большой вероятностью — враг, что в очередной раз убеждает нас, насколько живучим и убедительным оказывается его стереотип, созданный еще в конце XIV-XV вв.

 

О соратниках Мамая

Некоторые современные «научные сенсации», касающиеся эпохи Куликовской битвы, казалось бы, не имеют отношения к создаваемому негативному образу Мамая напрямую. Однако они косвенно дополняют его, делая более достоверным и убедительным. К числу таковых можно отнести некоторые «озарения» современных мифотворцев об истинных или мнимых соратниках Мамая.

С целью усилить образ Мамая как врага Руси историографы не постеснялись «приписать» ему и деяния других ордынских деятелей того времени. Наиболее яркий пример такого подхода представляет собой современное толкование сведений о деятельности золотоордынского деятеля второй половины 1370-х гг. — Арабшаха из рода Шибана. Этот царевич, как мы помним, сначала состоял на службе у своего двоюродного брата — сарайского хана Каганбека, а затем сам стал ханом в Сарае, энергично соперничая с Мамаем за контроль над Поволжьем. Однако в современной интерпретации он вдруг превратился из соперника Мамая в его соратника и вассала! Несмотря на то что и летописные источники, и нумизматический материал свидетельствуют о том, что Арабшах не имел никакого отношения к Мамаю, современные историки раз за разом повторяют эту версию.

Прежде всего, отрицая прямые указания летописей на то, что именно войска Мамая разгромили нижегородские дружины на р. Пьяне в 1377 г., пока Арабшах был «на Волчьей Воде», они приписывают победу на Пьяне именно Арабшаху. А чтобы столь откровенное отрицание летописного сообщения не бросалось в глаза, то делают «логический вывод»: Арабшах, оказывается, состоял на службе у Мамая и воевал с русскими по его приказу! Некоторые авторы идут еще дальше и утверждают даже, что Арабшах принял участие в Куликовской битве на стороне Мамая!

В русских летописях имеется сообщение под 1377 г. о том, что «царевич Арапша перебежа в Мамаеву Орду». Однако из данного сообщения отнюдь не следует, что Арабшах оказался на службе у Мамая: слово «перебежать» (древнерусское «пръбъещи») могло означать, в частности, «перекочевать», «переправиться через реку» и т. д. И это вполне соответствует реальным событиям: Арабшах со своими войсками проходил через владения Мамая для нападения на русские области. Однако современные авторы вполне однозначно восприняли это сообщение как свидетельство о переходе шибанидского царевича на службу к Мамаю. Не менее однозначно они постарались проигнорировать и информацию о том, что в 1377-1380 гг. Арабшах правил в Сарае, подтверждаемую нумизматическими материалами.

Причина возникновения этого мифа представляется вполне очевидной: на Мамая, таким образом, возлагается ответственность и за те злодеяния против Руси, которые он не совершал — что, конечно же, усиливает его образ как врага русского народа. И коль скоро Арабшах в 1377-1378 гг. совершил свои походы на Засурье, Нижний Новгород, Рязань и мордву (союзную русским князьям), также выполняя приказы Мамая, то «список преступлений» бекляри-бека, таким образом, существенно расширяется. Кроме того, представление Арабшаха военачальником Мамая также льет воду на мельницу евразийских историков: раз Арабшах всего лишь служил бекляри-беку (врагу и Руси, и Орды), следовательно, его действия против русских княжеств не являлись военными действиями собственно Золотой Орды против Руси, а всего лишь действиями Мамая — главного врага и Руси, и Орды. Естественно, в таких условиях «неудобный» для евразийцев факт самостоятельных походов Арабшаха и его правления в Сарае удобнее всего было забыть…

Еще один сподвижник Мамая, привлекший внимание современных авторов, — это мурза Бегич, полководец Мамая, потерпевший поражение в сражении на р. Воже (1378 г.). Летописи не содержат никаких сведений о нем, кроме самых общих фактов: что он возглавлял ордынские войска, был разбит и, вероятно, сам погиб то ли в сражении, то ли во время бегства.

Современные авторы сочли, что этих сухих и кратких сведений о предводителе ордынского войска в битве, окончившейся столь славной для Руси победой, явно недостаточно. В результате Бегич превратился из рядового военачальника Мамая в его «любимца», «лучшего полководца», «главнокомандующего» и т. д. Об источнике этих сведений остается только догадываться — либо поражаться проницательности современных историков! Зато причины возникновения такого мифа о Бегиче вполне понятны. Как известно, о победе русских на р. Воже высоко отозвался К. Маркс, отметив, что «это первое правильное сражение с монголами, выигранное русскими». Естественно, оценка основоположника диалектического материализма явилась руководством для его советских последователей, и в результате эта битва (возможно, простой карательный рейд) превратилась в одно из крупнейших сражений в средневековой русской истории! Несомненно, разгром «любимца» «лучшего полководца» Мамая (и, следовательно, возглавлявшего и крупные силы, хотя о численности войск обеих сторон на Воже нет сведений) явно больше служит к славе русского оружия, нежели победа в незначительной стычке с одним из заурядных предводителей войск бекляри-бека. Интересно отметить, что и средневековые авторы старались представить поход самого Мамая на Русь и Куликовскую битву как месть бекляри-бека за разгром и гибель своего «любимца». В результате получается, что русские сражались за свою Родину, а Мамай — всего лишь, чтобы отомстить за гибель своего фаворита. Естественно, победа Дмитрия Донского в таких условиях не могла не быть предопределена!

Личность Бегича привлекла внимание и «национальных историков», в частности — вышеупомянутых апологетов «булгаризма», создавших псевдоисторический булгарский свод «Джагфар тарихы». В их трактовке Бегич (как и сам Мамай) стал потомственным булгарским эмиром. По мнению создателей «Джагфар тарихы», это должно убедить читателей в том, что Золотая Орда по сути была Волжской Булгарией!

Привлекает внимание современных авторов и фигура еще одного полулегендарного сподвижника Мамая — Челу-бея, или Темир-мирзы, который своим поединком с «иноком» Пересветом начал Куликовскую битву. Таким образом, оба участника этого поединка стали объектами мифотворчества: брянский боярин Александр Пересвет превратился в монаха-схимника из монастыря Сергия Радонежского, а Челубей, в свою очередь, — также в «монаха-воина», да еще и принадлежавшего к «тибетской боевой школе гэлугпа». Такой образ Челубея косвенно дополняет образ Мамая как врага Руси и православной веры: ведь чтобы победить русских, он обратился за помощью к «воину тьмы» — представителю некоей мрачной и подозрительной языческой секты!

«Булгаристы» имеют собственную версию происхождения Челубея, и в данном случае оставаясь верными своей цели: в их трактовке он из могучего, но неизвестного по происхождению воина превратился в славного булгарского богатыря — причем не простого, а… в сына самого Бегича! Комментарии, как говорится, излишни.

Еще один сподвижник Мамая, ставший героем «национального» мифотворчества, — это хан Абдаллах, его первый ставленник, правивший в 1362-1369 гг. Согласно русской историографии, он был убит самим же Мамаем, который вместо него возвел на трон хана Мухаммада (Булака). Однако в татарской историографической традиции еще в XVII в. появилась другая версия о судьбе Абдаллаха, в дальнейшем развитая современными татарстанскими историками: как уже упоминалось в предыдущей главе, этот хан якобы, тяготясь зависимостью от Мамая, бежал в Поволжье и стал основателем династии местных правителей. Сам Абдаллах, по мнению этих авторов, был тем самым «булгарским (или казанским) ханом Габдуллой», который, согласно татарским позднесредневековым преданиям, погиб в 1395 г. во время разрушения Булгара Тимуром-Тамерланом. Соответственно, казанский правитель Алим-бек (Либей русских летописей), умерщвленный Улуг-Мухаммадом или его сыном Махмудом (в русских летописях — Мамутяком), считается сыном Абдаллаха. При помощи этой концепции татарстанские идеологи стараются «удревнить» историю Казанского ханства.

Однако правление «булгарского (казанского) хана Габдуллы» не подтверждается ни письменными, ни нумизматическими источниками. Более того, в эти годы в Булгаре зафиксирован правитель Асан (Исан) — сначала вассал Мамая, который затем, после похода русских войск 1376 г., признал власть сарайских ханов. Как видим, сами исторические факты опровергают утверждения современных мифотворцев.

 

О Куликовской битве

Битва между войсками Мамая и Дмитрия Донского на Куликовом поле, безусловно, одна из самых ярких страниц русской военной истории и истории русско-ордынских отношений. И, как следствие — одна из самых обсуждаемых: историки до сих пор ожесточенно спорят о месте битвы, численности войск, ходе сражения, о том, кому именно из русских полководцев в действительности принадлежит подлинная заслуга в этой победе.

Так, например, воронежский историк Ю.В. Селезнев предложил даже методику подсчета численности войск Мамая в Куликовской битве. Исследователь выбрал простой и, казалось бы, вполне логичный способ подсчета: он проанализировал количество «улусов»-тюменов, которые могли к этом времени находиться под контролем бекляри-бека, и пришел к цифре в 90 000 воинов. Однако такой подсчет представляется не вполне корректным, поскольку исследователь не учел ряд обстоятельств, не позволяющих воспользоваться предложенной им методикой. Во-первых, даже в периоды расцвета Монгольской империи и Золотой Орды тюмены никогда не выставляли те 10 000, которые формально должны были бы выставить. Во-вторых, достоверно установить, сколько тюменов находилось под контролем Мамая в 1380 г., не представляется возможным: в эпоху смут темники часто переходили от одного претендента на трон к другому. Даже если территория тюмена находилась под контролем Мамая, совершенно не обязательно, что все население обязательно выступало на его стороне: отдельные родовые предводители или военачальники со своими подчиненными могли добровольно или по принуждению перейти к любому из его многочисленных противников. Кроме того, предположению Ю.В. Селезнева противоречит информация о наборе Мамаем перед Куликовской битвой многочисленных наемников (итальянцев, армян, черкесов и пр.). Несомненно, если бы в его распоряжении имелись пресловутые 90 000 ордынских воинов, он прошел бы огнем и мечом всю Русь, и ему не понадобились бы эти разношерстные, неорганизованные отряды, которые и потерпели поражение на Куликовом поле.

Попытка разобрать все историографические версии Куликовской битвы и ее отдельных аспектов привела бы к написанию еще одной книги — и нельзя поручиться, что она оказалась бы менее тенденциозной, чем уже имеющиеся. Чтобы не столкнуться с такой проблемой, мы даже в первой части книги постарались ограничиться лишь кратким упоминанием об этом сражении, хотя оно и сыграло роковую роль в судьбе нашего героя.

Тем не менее Куликовская битва, несомненно, является одним из важнейших событий в биографии Мамая, и поэтому не упомянуть о ней нельзя. Однако, поскольку темой настоящей главы являются современные мифы, мы не будем рассматривать историографические версии Куликовской битвы, базирующиеся на средневековых источниках, и ограничимся разбором лишь двух наиболее оригинальных, на наш взгляд, версий современных историков. Эти авторы, по-видимому, считают, что развенчивают миф о Куликовской битве, хотя на самом деле создают вместо одного мифа другой, утверждая, что… Куликовской битвы совсем не было!

В 1998-1999 гг. Н.Д. Бурланков опубликовал статью, в которой постарался доказать, что яркое описание Куликовской битвы в средневековых текстах является дублированием… описания битвы на р. Воже, имевшей место двумя годами ранее! Автор гипотезы постарался выявить все сходные черты в описании этих битв в летописных сочинениях, и, надо признать, ему это в какой-то мере удалось. Нельзя отрицать, что многие эпизоды в описании обеих битв весьма схожи.

Однако когда речь заходит о целях «дублирования» сообщений об одной и той же битве в летописных сочинениях и в особенности о причинах появления столь многочисленных и ярких произведений, как «памятники Куликовского цикла», посвященные именно битве-«дубликату», а не «оригиналу», автор гипотезы уже далеко не столь убедителен. Ему приходится согласиться с тем, что существенные отличия в описании битв имеются: командование ордынскими войсками на Куликовом поле осуществлял сам Мамай; в этом сражении зафиксировано участие «его» хана — «поганого царя Теляка», и т. д.

Тем не менее рациональное зерно в концепции Н.Д. Бурланкова имеется: он показал, что средневековые авторы могли использовать некие «стандартизованные» описания батальных сцен, принятые в русской летописной традиции. В частности, рассказ «Задонщины» о бегстве Мамая после поражения в Куликовской битве практически дословно копирует эпизод «Слова о полку Игореве», находят исследователи и другие параллели «Памятников Куликовского цикла» с произведениями древнерусской литературы. Правда, Г.М. Прохоров еще в 1970-е гг. высказал предположение о существовании неких стандартных «описаний батальных сцен», издавна бытовавших в русском летописании.

Вторая гипотеза, привлекшая наше внимание, была предложена казанским историком, кандидатом исторических наук Р. Набиевым (Наби), который посвятил ей целую книгу, увидевшую свет в 2004 г., а затем в 2008 г. дополнил ее статьей, в которой предложил дополнительный аргумент в пользу своей концепции. Р. Набиев также склонен считать, что Куликовской битвы не было. Правда, в отличие от Н.Д. Бурланкова, он отрицает факт не самой битвы, а всего лишь… участия в ней русских войск! Р. Набиев строит свою концепцию на «непробиваемом» с его точки зрения аргументе: оказывается, русские в это время были настолько слабы, разрозненны и напуганы могуществом Золотой Орды, что не смели даже и подумать о том, чтобы выступить против любого ордынского властителя — будь то сарайские ханы или бекляри-бек Мамай. Кто же сражался в битве, вошедшей в историю под названием Куликовской? У Р. Набиева есть ответ: Мамай и хан Токтамыш, которому якобы еще раньше подчинились русские! Любопытно усмотреть в этой версии своеобразное «зеркальное отражение» версии русско-ордынских отношений, предложенной Л.Н. Гумилевым: по его мнению, русские на Куликовом поле сражались против Мамая, также якобы защищая интересы «законного» хана Токтамыша. Однако ни Л.Н. Гумилев, ни Р. Набиев не учли, что первые упоминания русских летописцев о Токтамыше встречаются лишь после сообщения о разгроме Мамая — следовательно, до этого никаких контактов Руси с этим выходцем с Востока не было. На это прямо указывает тот факт, что Токтамыш фигурирует в летописях с эпитетом «некый царь со востока», т. е. совершенно неизвестный русским. Таким образом, версия Р. Набиева отражает традиции «национальной историографии» и делает честь автору гипотезы как патриоту татарского народа, но отнюдь не выглядит убедительной.

В статье 2008 г. Р. Набиев отходит от эмоционально-патриотической риторики и неожиданно приводит действительно ценный и важный источник, причем золотоордынского происхождения — ярлык хана Токтамыша, выданный им Хаджи-беку, даруге Кырк-Ера в Крыму, являвшемуся в 1360-1370-е гг. верным вассалом и сподвижником Мамая. Р. Набиев весьма аргументировано критикует датировку ярлыка 1381 г. и утверждает, что он выдан весной 1380 г., т. е. за полгода до Куликовской битвы. Получается, что Токтамыш пожаловал ярлык Хаджи-беку еще до падения власти Мамая в Крыму, а этого, по мнению Р. Набиева, никак не могло быть. На этом основании автор статьи вновь возвращается к своему утверждению о том, что Куликовской битвы не могло быть осенью 1380 г., коль скоро весной того же года Токтамыш уже выдавал ярлыки приверженцам бекляри-бека.

В своем стремлении доказать собственную правоту Р. Набиев не учел двух обстоятельств: Во-первых, значительное число исследователей все же датирует упомянутый ярлык 1381 (или даже 1382) г., приводя не менее серьезную аргументацию, чем автор статьи, — впрочем, он и сам честно отмечает это в своей статье, правда, отметает аргументы исследователей, объявляя их неубедительными. Во-вторых, Р. Набиев слишком уж упирает на то, что Токтамыш не мог выдать ярлык соратнику Мамая до победы над самим бекляри-беком. А между тем факт выдачи Токтамышем ярлыка Бек-Хаджи весной 1380 г., на наш взгляд, совершенно не противоречит тому, что Мамай был побежден лишь в конце года, после Куликовской битвы. Вполне вероятно, что ярлык мог быть выдан ханом сразу после захвата им Сарая (после отречения от власти хана Арабшаха) и адресован сановнику, еще находившемуся на службе у Мамая, — именно с целью переманить его на свою сторону. Вспомним также, что Мамай, потерпев неудачу в попытке найти убежище в генуэзской Кафе, бежал не в Кырк-Ер, более отдаленный от владений Токтамыша, а в Солхат: вполне возможно, что он уже знал о сговоре Хаджи-бека с Токтамышем.

Таким образом, смелые (и нельзя сказать, что совсем уж неубедительные) аргументы Н.Д. Бурланкова и Р. Набиева все же не выглядят достаточно обоснованными, чтобы отвергнуть факт Куликовской битвы. Однако нельзя не отметить, что эти две концепции отличаются от прочих мифов тем, что их авторы не опираются целиком и полностью на средневековые исторические сочинения и историографические работы, а предлагают собственное решение проблемы.

Цель Н.Д. Бурланкова не вполне очевидна — если, конечно, автор не намеревался своей «эпатажной» версией просто-напросто привлечь к себе интерес научной общественности. Р. Набиев более прямолинеен: его задача — в очередной раз показать превосходство татар над русскими, что позволяет поставить его работу в ряд с другими сочинениями историков-националистов из регионов России и стран ближнего зарубежья.

В любом случае появление версий Н.Д. Бурланкова и Р. Набиева показывает, насколько неоднозначно в науке отношение к Куликовской битве и источникам о ней. Однако весьма характерно, что Мамай продолжает восприниматься историками в негативном свете, что уже в который раз подтверждает живучесть и убедительность стереотипа, созданного о нем в историографии.

 

Об образе Мамая в эпосе и фольклоре

Весьма любопытно отметить, что средневековые авторы и современные историки, несмотря на негативное отношение к Мамаю, ни разу не предприняли попыток вообще забыть о существовании этого деятеля. Несомненно, это объясняется значительностью его роли в политике Восточной Европы второй половины XIV в.: игнорирование деятеля такого масштаба было просто-напросто невозможно. Поэтому Мамай занял прочное место в историографии — пусть даже и в качестве антигероя.

Однако еще больше значение личности Мамая в истории подчеркивает тот факт, что его образ сохранился также и в народном творчестве — в эпических памятниках, фольклорных произведениях и даже бытовом разговорном языке. Это свидетельствует не только о значимости роли бекляри-бека в истории и народной памяти, но и о том, что создатели мифов о нем не ограничились чисто историографической сферой — они постарались сделать политико-идеологическую мифологию понятной и близкой широкой общественности. Именно с этим, вероятно, связаны многочисленные упоминания Мамая в произведениях народного творчества.

В результате образ бекляри-бека, созданный в «памятниках Куликовского цикла» и последующей историографии, весьма трудно отделим от его эпического или фольклорного образа. И это вполне объяснимо: ведь «памятники» также создавались в русле русской национальной культуры, и фигурировавшие в них персонажи вполне вписывались в традиции русской народной литературы. Проследим, как отношение к Мамаю, «заданное» в «памятниках», отразилось в народном творчестве.

В первую очередь следует сказать о русских былинах. Сразу отметим, что образ Мамая в русском средневековом эпосе не слишком широко распространен: бекляри-бек фигурирует в гораздо меньшем количестве былин, чем, например, сказочные враги Руси (Соловей-разбойник, Калин-царь и др.), и даже реже, чем другие реальные, но от этого не менее мифологизированные политические деятели — например, Батый. Тем не менее сам факт, что он является персонажем былин, песен и рассказов, посвященных «Мамаевщине», свидетельствует о том, что он вошел в народную память. И вошел, естественно, в качестве отрицательного персонажа. Как и Батый, Мамай в конечном счете сам терпит поражение от русских — что гораздо ближе к исторической истине, нежели «былинные» поражения Батыя, позволяющие говорить о «реваншистском» характере русского героического эпоса, поскольку в реальности Бату победил русских, а не наоборот. Кроме того, возможно, отражением исторических фактов следует признать упоминание среди соратников Мамая героя (вернее, злодея!) с христианским именем «Василий Прекрасный», приходящегося даже «зятем любимым» Мамаю. Вполне возможно, что в этом упоминании нашло отражение сотрудничество с Мамаем Михаила Тверского в 1370-е гг. и Олега Рязанского перед Куликовской битвой, имеющееся в «памятниках Куликовского цикла».

Тем не менее в целом былинный Мамай так же далек от реального политического деятеля, как и герой «памятников»: в былинах это просто еще один символический персонаж, олицетворяющий борьбу Руси со степной угрозой, наделенный вполне стереотипными чертами. Эту особенность былинного образа Мамая отметил еще В.Я. Пропп: «В тех случаях, когда в эпос попадают исторические имена, их носители подчиняются законам былинной поэтики и становятся эпическими песонажами. Так, исторический Мамай или Батый приобретает обобщенные черты врага русской земли, не отличаясь этим от царя Калина, Кудреванко или других врагов России». Недаром былинный Мамай выступает походом против «Киев-града» и против классического былинного же персонажа — князя Владимира, а противостоит ему сам Илья Муромец (в других былинах о «Мамаевом / Камском побоище» противниками Мамая выступают и другие древнерусские богатыри — Дунай, Сухман и пр.). Да и сама былина представляет собой фактически переделанный вариант былины про Илью Муромца и царя Калина или Идолища. Эпитеты, применяемые к Мамаю, также характерны для других былинных врагов Руси — Соловья-разбойника, царя Калина и др.: «собака», «поганый», «грозный царь». Примыкает к былинам по стилю и содержанию сказка «Про Мамая безбожного», в которой он также назван «псом смердящим», «собакой-татарином» и т. д. Весьма примечательно, что в сказке виновником похода Мамая на Русь выступает посол князя Дмитрия Ивановича Задонского (sic!) Захарий Тютрин, который грубо отвечал Мамаю во время приема.

Нашел отражение образ Мамая и в бытовом народном творчестве, войдя даже в русские поверья. Например, в «Мифологической энциклопедии» содержится следующая статья: «Мамай — фантастическое страшилище, которым пугают детей в русских поверьях. Слово "мамай" заимствовано из тюркских языков и может употребляться в обобщенном значении "носитель зла" (очевидно, и в связи с воспоминаниями о татаро-монгольском иге). Мамай — таинственное существо в облике страшного незнакомца, старика, особенно опасное для детей. Так же, по-видимому, мамай сходен с букой и бабаем, которые тоже были опасны для детей». В.И. Даль определил понятие «мамаевщина» как синоним «татарщины», т. е. «времени порабощения Руси татарами». Как видим, русским идеологам вполне удалось сформировать настолько негативный образ Мамая, что с его именем ассоциировалось даже «монголо-татарское иго» в целом!

Выражение «Мамаево побоище» и подобные ему стали периодически появляться в обиходе, что отразилось в народном творчестве и даже в разговорной речи. Так, в сказке «Конек-горбунок», обработанной П. Ершовым, есть такие строки:

А.Н. Островский в пьесе «Правда хороша, а счастье лучше» также вкладывает в уста одного из героев фразу: «Оглянись хорошенько, что у нас в саду-то? Где ж яблоки-то? Точно Мамай с своей силой прошел; много ль их осталось?» Современный исследователь Д.Б. Ойнас проанализировал предание жителей одного из сел Ивановской области о крупной драке между односельчанами, имевшей место в 1791 г., которая «и поныне слывет Мамаевым побоищем». И в современной разговорной речи нередко используются выражения «мамаево нашествие» (неожиданное появление множество неприятных посетителей), «мамаево побоище» (крупная ссора, драка и т. п.).

Любопытно, что и в русской историографической литературе образ Мамая стал в значительной степени нарицательным. Например, несостоявшееся сражение русских с Амиром Тимуром во время его похода 1395 г. вызывало у современников ассоциации с Мамаевым побоищем. Аналогичным образом в «Истории о Казанском царстве» («Казанском летописце») сообщается, что в войне с Казанью 1506 г. русские войска понесли потери «якоже и на Дону отъ Мамая».

Интересно сравнить образ Мамая в русских былинах с его же образом в эпосе и фольклоре других народов. Недобрую память оставил по себе этот политический деятель и среди населения Южного Крыма — надо полагать, из-за того, что постоянно забирал отсюда воинов для своих авантюр в Поволжье, да еще и обложил население тяжелыми налогами и повинностями, чтобы возвести вокруг Солхата крепостные стены. В сохранившейся крымской легенде Мамай предстает жестоким и капризным деспотом, не испытывающим пиетета даже перед почитаемыми религиозными деятелями: в порыве ярости он убивает святого отшельника-дервиша. Кстати, такой образ вполне гармонирует с образом Мамая как язычника, «поганого», столь широко распространенным в русской историографии. Выходит, что мусульмане Крыма, в свою очередь, отказывали бекляри-беку в приверженности к «истинной вере» и тоже видели в нем язычника!

Однако в степной части Крыма, длительное время находившегося под контролем Мамая, его образ уже не является столь отрицательным и отталкивающим. Он остался в памяти местного населения как могущественный и влиятельный местный правитель, хотя и жестокий: согласно запискам турецкого путешественника XVII в. Эвлии Челеби, «жители Крыма не приходят к нему [холму с могилой Мамая. — Р. П.] на поклон, заявляя: "Да проклянет его Аллах." А был он великим султаном». Впрочем, тот же Эвлия Челеби отмечал, что и в его время имя Мамай являлось одним из наиболее часто встречающихся в Бахчисарае, т. е. не было «проклятым» или табуированным. О том же свидетельствует и широкое распространение имени Мамай среди ногайских правителей XVI в. В частности известны имена двух сыновей знаменитого ногайского бия Мусы — Мамая и Шейх-Мамая, также возглавлявших Ногайскую Орду. Причем в степных преданиях их деяния порой приписывались золотоордынскому временщику и наоборот.

Интересно отметить, что Мамай в преданиях нередко упоминается с эпитетом «черный». Но отражает ли этот эпитет его личные качества или только то, что он принадлежал к роду кара-киятов («черных», т. е. западных киятов — в отличие от киятов, оставшихся в Монголии или в восточном крыле Улуса Джучи), — этот вопрос пока остается для нас открытым.

Одним из феноменов украинской народной культуры является образ «козака Мамая», которому посвящены народные поэтические произведения, живописные произведения, множество современных исследований и даже кинофильмы. Безусловно, не следует считать золотоордынского бекляри-бека прообразом этого народного украинского персонажа, однако и современные авторы признают, что в этом собирательном образе нашли отражение некоторые черты биографии бекляри-бека.

Резюмируя вышесказанное, можно отметить, что в народной памяти Мамай в основном сохранился в образе «официального врага Руси» и деспотичного повелителя областей Южного Крыма. Однако в значительной степени этот образ уже лишен той ипостаси «вселенского зла», в каковой он представлен в официальных идеологических произведениях — в частности, в «памятниках Куликовского цикла». В народной литературе Мамай конечно, враг, но не имеющий ни патологической ненависти к Руси, ни вражды к православной вере, ни тем более к Золотой Орде, олицетворением которой он является в народной памяти. Следовательно, образ Мамая в народном творчестве не вполне соответствует его историографическому образу, который так старательно создавали средневековые русские авторы и их современные последователи.

 

О формировании образа Мамая в художественной литературе

Характеристика образа Мамая, запечатленного в народной памяти, была бы неполной, если бы мы ограничились анализом отношения к нему в средневековых народных произведениях — эпосе, фольклоре и пр.

Не менее красноречив его образ и в русской художественной литературе XVIII-XX вв. Безусловно, по сравнению с летописными источниками и даже «памятниками Куликовского цикла» литературные произведения источниками считаться не могут. Однако для исследования эволюции образа Мамая в народной памяти они не менее важны, чем средневековые народные произведения, поскольку представляют собой превосходный источник для исследования. Попытаемся проанализировать сочинения наиболее известных и читаемых в свое время (и до наших дней) авторов, в которых фигурирует Мамай.

Образ классического злодея, каковым Мамай был представлен в историографии, оказался весьма привлекателен для поэтов, писателей и драматургов. Наверное, одним из первых художественных произведений, в котором фигурирует Мамай, стала трагедия М.В. Ломоносова, озаглавленная им «Тамира и Селим», но позднее известная также и под названием «Мамай». Сам автор в предисловии отмечает, что его сочинение посвящено «позорной погибели гордого Мамая, царя татарского». Мамай выступает одним из героев — конечно же, отрицательным. Не случайно устами других героев он охарактеризован как «тиран и льстец». А его гибель М.В. Ломоносов изобразил также в лучших традициях античных поэтов, описывавших смерть тиранов и злодеев:

Столь яркое описание смерти «главного врага России» еще и в середине XIX в. признавалось как шедевр драматического повествования.

Нашел отражение историографический образ Мамая и в трагедии известного русского драматурга начала XIX в. Н.А. Озерова «Дмитрий Донской». И хотя сам бекляри-бек остается «за кадром», не являясь действующим лицом произведения, его характеристика, вложенная в уста великого князя Дмитрия, весьма красноречива:

Мамай представлен настоящим восточным деспотом и в «думе» К.Ф. Рылеева: русские войска стремятся «ярмо Мамая сбросить с плеч», в ходе битвы «татарин дикий свирепел» и т. д. Несомненно, этот образ во многом отражает сведения о бекляри-беке, почерпнутые из историографических сочинений, и в первую очередь — из «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, которая произвела глубокое впечатление на всю читающую русскую общественность того времени. Однако нельзя не предположить, что Мамай в произведении поэта-декабриста еще и олицетворяет собой тиранию, борьба с которой, в свою очередь, символизировала борьбу и с русским имперским самодержавием в начале XIX в. Мамай, таким образом, в очередной раз стал «разменной монетой» в идеологической борьбе! Нет сомнения, что К.Ф. Рылеев совершенно не заботился о том, насколько созданный им образ Мамая соответствует историческим фактам. Для поэта он являлся всего лишь символом враждебности и деспотии, и тем самым этот просвещенный литературный деятель показывал, что в полной мере разделяет официальное представление о Мамае. То самое представление, которое в полной мере разделялось и одобрялось и самодержавными монархами, против которых боролись декабристы!

Своеобразным продолжением традиции создания образа Мамая в поэзии стал А.А. Блок со своим циклом стихотворений «На поле Куликовом». Впрочем, поэт ограничился довольно общим стереотипом об извечном противостоянии Руси и Орды, а Мамай, как и у К.Ф. Рылеева, олицетворяет монархию, доживавшую в дни А.А. Блока свои последние годы (упомянутый цикл стихотворений был написан в 1908 г.).

Эстафету литераторов XVIII — начала XX в., энергично подхватили исторические беллетристы XX в. Их произведения являются ярким подтверждением того, что за века и десятилетия, минувшие со времен Ломоносова, Рылеева и Блока, общественное отношение к Мамаю нисколько не изменилось.

В советской исторической беллетристике был создан целый ряд исторических романов, посвященных русско-ордынским отношениям второй половины XIV в. и их кульминации — Куликовской битве: «Дмитрий Донской» С. Бородина, «Зори над Русью» М. Рапова, «Искупление» В. Лебедева и др. В этих произведениях (несомненно, талантливых и ставших настоящей классикой советской литературы) Мамай представлен таким же злодеем, тираном и врагом Руси, как и в сочинениях К.Ф. Рылеева и А.А. Блока, — так же, как в средневековой и позднейшей историографии.

Сергей Бородин в своем многократно переиздававшемся романе «Дмитрий Донской» рисует весьма отталкивающий образ Мамая: «мальчишеское тельце», «борода огорчала — светла, редка», «ладони, натертые, как и пятки, алой хной, круглы, а не узки, как хотелось бы ему», «маленький, он прыгал на своем ковре, поворачиваясь на все стороны, чтобы через головы ближних рассмотреть лица дальних своих союзников». Также С. Бородин пишет, в частности, о ненависти хана, ставленника Мамая, к своему покровителю, а самому Мамаю приписывает намерение умертвить хана «в случае чего» и самому стать ханом после удачного похода на Москву.

В романе В. Лебедева высказывается даже подозрение в том, что Мамай в свое время «услал на тот свет» ханов Джанибека и Бердибека! Образ Мамая, созданный писателем, не может вызвать симпатии к эмиру: «…черные немигающие щели глаз, над которыми белесыми брызгами ковыля косо вскинулись короткие жесткие брови. Губы его были сжаты, и от этого узкие черные усы казались потерянными меж коротким сплюснутым носом и исчезнувшей, втянутой верхней губой. На подбородке была оставлена крохотная черная точка волос, небольшой островок чернел ниже подбородка. Эти черные пятна на круглом желтом лице перекликались с длинной, до переносья и узкой, в два пальца челкой, как у лошади делившей лоб. Великий темник, казалось, не столько слушает, сколько принюхивается… так напряженно он вытянул короткую шею над мощными плечами, так недвижно были уставлены… черные печурки ноздрей». Вслед за многими историками-специалистами В. Лебедев считает, что на р. Пьяне нижегородские войска были разбиты Арап-шой (т. е. Арабшахом), состоявшим на службе у Мамая.

М. Рапов характеризует Мамая как «шайтана», который «ханом распоряжается как своим данником», а затем этого хана «не то отравили, не то каким другим способом в рай отправили», а сам бекляри-бек представлен совершенно неуравновешенным человеком, который то беснуется и кричит на эмиров, то злобно шутит, издеваясь над вассалами.

Известный советский историк и популяризатор истории В.В. Каргалов посвятил предыстории Куликовской битвы небольшую повесть «Последняя ошибка Мамая». Интересно отметить, что он попытался придать образу Мамая даже какие-то «человеческие» черты — так, например, описанный им Мамай питает необъяснимую слабость к своему старому слуге, которому прощает даже неприятную правду, сказанную ему в глаза. Однако и эта человеческая черта представлена как проявление капризного характера Мамая, органично вписываясь в немалое количество других его отрицательных черт — высокомерие, вспыльчивость и, самое главное, конечно, враждебность Золотой Орды, представляемой и олицетворяемой Мамаем, по отношению к Руси!

Особое место могли бы занять в этой череде произведений циклы исторических романов «Русь и Орда» М.Д. Каратеева (эпохе Мамая посвящены романы «Карач-мурза» и «Богатыри проснулись») и «Государи Московские» Д.М. Балашова (Мамай является персонажем романов «Ветер времени», «Отречение» и «Святая Русь»). Особенность этих произведений заключается в том, что их авторы придерживались «евразийской» ориентации и зачастую были склонны отходить от хрестоматийного противостояния Руси и Орды, находить в их взаимодействии положительные последствия; в частности, Д.М. Балашов прямо опирается на работы Л.Н. Гумилева. Знакомство с их произведениями, в которых Мамай является действующим лицом, показывает, что положительное отношение авторов к Золотой Орде ни в коей мере не распространяется на самого бекляри-бека! По-видимому, слишком уж устойчивым оказался его стереотип как врага и злодея. Тот факт, что М.Д. Каратеев создавал свои романы в эмиграции, ничего не меняет — ведь эмигрантские историки также в полной мере разделяли стереотип о Мамае как враге Руси.

В результате в романе М.Д. Каратеева Дмитрий Донской думает о Мамае, глядя на него: «И вот этакая мразь завладела Ордою и ныне тщится повелевать Русью», у самого Мамая «вид… и впрямь был далеко не величественный. Он это понимал и сам, а поэтому убожество своей наружности старался восполнить внешним великолепием и богатством наряда… Но ни высокие каблуки… ни пышно вздыбленная чалма, из-под которой выглядывало сморщенное личико с приплюснутым обезьяньим носом и с жидкими сосульками седеющих усов, — не были в состоянии скрыть его малого роста, а нарочито просторный, сверкающий драгоценностями халат, только лишь пока эмир сидел, не позволял заметить, что левое плечо у него гораздо шире правого». Мамай постоянно гневается, стучит «детски маленьким кулачком», угрожает, а также «имеет обыкновение все свои неудачные действия сваливать на хана, именем которого он правил». Описывая обстоятельства смерти Мамая, М.Д. Каратеев повторяет версию об убийстве бекляри-бека генуэзцами Кафы, которые, во-первых, пожелали выслужиться перед Токтамы-шем, а во-вторых — прельстились «несметными сокровищами Мамая, — итогами двадцатилетнего ограбления Руси, — которые он привез с собою в Кафу». Д.М. Балашов, в свою очередь, повторяет созданный Л.Н. Гумилевым миф о вражде Мамая (как потомка Сача-бэки) к Чингизидам и пишет, например: «Мамай, пыжась и кутая руки в рукава, озирает троих рослых русичей», «Мамай предложил за неслыханную сумму вернуть ярлык князю Дмитрию. Мамай не думал при этом, что совершает подлость…» и т. д.

Таким образом, современная художественная историческая беллетристика представляет собой весьма интересный и специфический источник, подтверждающий, что образ Мамая как антигероя оказался весьма убедительным и широко распространенным. Писатели опирались на тенденциозные сочинения средневековых публицистов и историков более позднего времени, одновременно высказывая и отношение к Мамаю, распространенное среди своих современников. Их произведения (как уже отмечалось выше, нередко очень талантливые!), в свою очередь, становились источником, на основе которого формировалось отношение к Мамаю у многочисленной читательской аудитории, представители которой гораздо чаще обращались к художественной литературе, чем к историческим источникам и исследованиям.

В результате значительная часть населения Российской империи, СССР, современной России прекрасно знает имя Мамая — злейшего врага Руси. И знает его не по летописям или даже научно-исследовательским трудам, а по легко читаемым художественным произведениям, авторы которых сумели создать яркие, запоминающиеся и весьма правдоподобные образы, в том числе и образ Мамая, который выглядит довольно безликим в труднодоступных и сложных для понимания средневековых источниках или сухих исследовательских работах.

 

О погребении Мамая

Выше мы уже не раз отмечали, что многие мифы о Мамае выглядят логично, обоснованно и, как следствие, правдоподобно. Их создателям удалось достичь правдоподобия благодаря тому, что они ссылались на источники и лишь истолковывали их по-своему.

Однако есть ряд источников, которые не допускают альтернативных толкований — это данные археологии, нумизматики и других специальных исторических дисциплин. Именно поэтому создатели мифов благоразумно «забывают» об этих источниках — ведь подробное ознакомление с ними существенно подорвет (если не полностью развеет) многовековые мифы. Не стали в этом плане исключением и источники о Мамае.

Вернемся к вопросу о его могиле, обнаруженной в середине 1990-х гг. российскими археологами на Крымском полуострове, в окрестностях города Старый Крым. Еще В.Д. Смирнов в XIX в. упоминал, что этот могильный холм известен среди местного населения как Шах-Мамай, и вполне однозначно связывал его с именем Мамая.

Вот как описывает могилу Мамая петербургский археолог М.Г. Крамаровский, исследовавший ее: «Это захоронение, весьма заурядное с точки зрения мусульманского погребального обряда (безынвентарное, с поворотом лица погребенного на юг, в сторону кыблы, руки вытянуты вдоль тела), привлекло наше внимание не только устройством домовины, но и размерами погребальной ямы. Ее длина достигала 2,9 м, ширина в голове — 1,4 м, в ногах — 1,1 м. Казалось бы, такая могила предназначалась для гиганта или весьма рослого человека. Напротив, рост усопшего не превышал 150 см. Им оказался мужчина около 50 лет с хорошо развитым плечевым поясом…».

Специфические аспекты чисто археологического характера нас в данном случае особенно не интересуют. Для нас важно другое: могила известна как принадлежавшая Мамаю: предания о ней были распространены среди местного населения, да и сам холм ассоциировался с именем бекляри-бека. Кроме того, важен и факт погребения, соответствующего рангу погребенного — племенного вождя или видного сановника.

Это позволяет сделать вывод, что Мамай, по всей видимости, не воспринимался победителями (сторонниками Токтамыша, умертвившими бекляри-бека) как олицетворение зла, узурпатор, претендовавший на трон или стремившийся уничтожить Золотую Орду. В противном случае его останки разделили бы судьбу, постигшую других врагов ханов-Чингизидов.

Известна практика монголов (да и не только монголов) уничтожать прах своих врагов и даже их предков. Так, например, во время завоевания Хорезма останки хорезмшаха Алла ад-Дина Мухаммада II были извлечены из могилы и сожжены — равно как и останки его предков. После завоевания Багдада по приказу ильхана Хулагу был также разорен некрополь багдадских халифов. Персидский шах Исмаил Сефеви, разгромив и убив бухарского хана Мухаммада Шай-бани в сражении у Мерва в 1510 г., из его черепа приказал сделать чашу (из которой сам шах пил на пирах), кожу с головы набить соломой и отправить союзнику Шайбани-хана — турецкому султану Байазиду II, правую руку также отрубить и отправить к правителю Мазандерана Ага-Рустаму, также являвшемуся союзником и вассалом Шайбани-хана. Подобное, варварское с современной точки зрения, обращение с покойниками было на самом деле весьма распространенной на Востоке магической практикой: уничтожая тела погибших, победители тем самым делали невозможным сохранение их душ, которые могли бы помогать членам своего рода на сакральном уровне. Да и само уничтожение возможности сохранения души являлось актом мести убитым врагам. Можно также вспомнить отношение к узурпаторам и их судьбу после смерти и в других государствах — например, тело Лжедмитрия I (Григория Отрепьева) было сожжено, а пеплом выстрелили из пушки, развеяв его по ветру.

Известны также суровые казни, применявшиеся к преступникам, посягавшим на жизнь, здоровье или власть Чингизидов, т. е. фактически на харизму членов Золотого рода: с ними разговор был короткий, поскольку такое посягательство считалось не только политическим, но и религиозным преступлением. Соответственно, и казнь носила ритуальный характер: подобных преступников умерщвляли, отделяя их части тела друг от друга, поскольку, по монгольским представлениям, жизненная сила (sulde) находилась в целостном теле человека и гибла при его расчленении. Нечего и говорить, что в подобных случаях ни о каких почетных погребениях и речи не шло!

Ничего подобного не было сделано в отношении останков Мамая. Его тело было погребено в соответствии с его рангом — скорее всего, после того, как он был предан почетной казни без пролития крови (хотя прямых сообщений источников об этом нет). По-видимому, он воспринимался Токта-мышем и его сторонниками как враг, но и как легитимный высокопоставленный золотоордынский чиновник, преданно служивший «своим» ханам, не посягавший на трон и целостность государства, а следовательно, не поставивший себя вне закона. Вполне возможно, что погребение бекляри-бека было возведено если и не по прямому распоряжению Токтамыша, то, по крайней мере, он не препятствовал родственникам (представителям клана киятов) и сторонникам Мамая похоронить его с почестями. Признание политического значения Мамая проявилось и в том, что размеры его могилы были увеличены вдвое против его реального роста.

Не было у победителей Мамая и намерений стереть память о нем. Именно об этом свидетельствует тот факт, что погребение бекляри-бека сохранилось до нашего времени — так же как и народная память, в которой этот курган ассоциировался с именем Мамая. И хотя в легендах он, как уже отмечалось выше, зачастую предстает в образе жестокого правителя, готового на все ради достижения своих целей, это позволяет утверждать, что о нем помнили и передавали эти воспоминания из поколения в поколение. Следовательно, никаких установок новых властителей Золотой Орды на его «забвение» или посмертную делегитимацию не было.

Авторы, стремящиеся представить Мамая врагом и Руси, и Орды, и всего человечества в целом, обычно игнорируют сведения о его могиле и чаще всего заявляют, что место его захоронения неизвестно. Те же, кто знает о могиле, обнаруженной в Крыму, просто отрицают факт ее принадлежности Мамаю. «Просто» — потому что никаких доводов, позволяющих усомниться в выводах археологов, осуществлявших раскопки этого захоронения, они представить не могут или не считают нужным.

 

О монетах, чеканенных в эпоху Мамая

Еще один исторический источник, весьма «неудобный» для создателей образа Мамая как антигероя, — это нумизматический материал, монеты Золотой Орды, чеканенные в период его нахождения у власти. Этот источник последовательно, аргументированно и объективно (ибо не несет никакой авторской субъективности) опровергает большинство обвинений против Мамая, выдвинутых как средневековыми публицистами, так и современными историками.

Прежде всего нет монет с именем Мамая — за исключением упоминавшейся выше монеты, легенду которой X. Френ прочитал как «Мамай, хан правосудный», но, как мы помним, его прочтение и атрибуция этой монеты до сих пор вызывают споры. Однако даже если предположить их правильность, следует учесть, что монета датирована 1361 г. — временем глубочайшего политического кризиса в Золотой Орде. Многие удельные правители были одержимы сепаратистскими устремлениями, и Мамай имел немалые шансы на создание независимого государства в Крыму. Упомянутая монета позволяет сделать такое предположение. Однако после 1361 г. Мамай ни разу не чеканил монет со своим именем, поскольку до конца своего правления и жизни последовательно поддерживал легитимных ханов из дома Бату — в отличие от Пулад-Тимура в Булгаре или Хаджи-Черкеса в Астрахани, чеканивших монеты с собственным именем.

Являясь фактическим властителем значительной части Золотой Орды, Мамай никак не старался это формально подчеркнуть. Между тем другие всесильные временщики конца XIV — первой половины XV в. позволяли себе указывать на монетах, чеканившихся в их владениях, не только имена своих ханов-марионеток, но и собственные имена. Так, известны монеты с именем Амира Тимура — правителя Чагатайского улуса при ханах Суйургатмыше и Султан-Махмуде, а также золотоордынского временщика Идигу (Едигея), имя которого проставлялось на монетах ханов Дервиша и Бек-Суфи. Мамай такой практике не следовал и, следовательно, не «мнил себе аки царя», в чем его обвиняли средневековые русские авторы. Он довольствовался званием бекляри-бека и титулом «титям», что нашло официальное отражение лишь в ханских ярлыках. Один такой документ, ярлык Туляка (Мухаммад-хана) митрополиту Михаилу-Митяю, дошел до нас в русском переводе. И тот факт, что в этом ярлыке имя Мамая стоит на первом месте, отнюдь не свидетельствует о его покушении на верховную власть или даже чрезмерном тщеславии: имя бекляри-бека как главы ордынской администрации всегда ставилось в ярлыках в начале списка сановников и чиновников, которым адресовал свою волю хан, издавший ярлык.

Обвинение Мамая в сепаратизме опровергается статистикой золотоордынских монет 1360-1370-х гг. Монеты, чеканившиеся ханами, которых поддерживал Мамай, имели широкое распространение: они имеются в большом количестве в кладах, обнаруживаемых на обширной территории от Молдавии до Приуралья. Их столь широкое признание и хождение свидетельствует о том, что «мамаевы» ханы признавались на этих территориях как легитимные монархи, а их бекляри-бек — как первый министр Золотой Орды, а не «эмирсепаратист».

Значительным ударом по обвинению Мамая в убийстве «своих» ханов служит наличие монет Мухаммад-хана (Булак-хана), чеканившихся вплоть до 782 г. х. (1380/1381 г.): значит, не убивал его Мамай в 1379 г., когда он якобы возвел на трон третьего ставленника — некоего Туляка! Соответственно, монет хана Туляка вообще не существует, хотя ряд авторов и пытается соотнести некоторые нумизматические находки с именем этого несуществующего эмитента.

Таким образом, нумизматический материал является весьма «досадным» источником для обвинителей Мамая. Немудрено, что в большинстве своих опусов они напрочь забывают об этом важном источнике по истории Золотой Орды — особенно важном, принимая во внимание, что нарративных золотоордынских источников до сих пор не обнаружено.

 

О географических объектах, носящих имя Мамая

К разряду антимифов о Мамае можно отнести также и данные топонимики: они, в отличие от летописных, политических, публицистических и художественных сочинений, отражают подлинную народную память, отношение народа к тому или иному политическому деятелю. Ситуация с Мамаем подтверждает это.

Самый известный топонимический объект, связанный с именем Мамая, — это, наверное, Мамаев курган под Волгоградом. Традиционно считается, что именно с этого кургана бекляри-бек наблюдал за Куликовской битвой, столь несчастливо для него закончившейся. Немецкий путешественник XVII в. Адам Олеарий вообще полагал, что это — место захоронения Мамая: «27 того же месяца мы с левой стороны, недалеко от берега, увидели голый песчаный холм, лежащий в плоской равнине. Называли его Царев курган. Нам рассказали, что в нем похоронен татарский государь по имени Момаон [Мамай?], который с 7 царями из Татарии собирался пойти вверх по Волге и опустошить всю Россию, но помер в этом месте и погребен здесь».

Весьма характерно, что в районе битвы не сохранилось топонимов, посвященных победителям Мамая — Дмитрию Донскому, Владимиру Храброму, Дмитрию Боброку-Волынскому… Не исключено, что название «Мамаев курган» появилось еще в ордынские времена и было дано тогдашним местным населением — это, на наш взгляд, также может служить доказательством тому, что Мамай в поздней Золотой Орде воспринимался не как узурпатор и сепаратист, а как могущественный правитель и военачальник. Весьма характерно, что не изменилось название и с приходом в эти края русского населения: вероятно, в народной памяти Мамай хотя и считался врагом, но не таким уж олицетворением антирусского и антихристианского зла, каким его пытались изобразить средневековые и последующие русские идеологи. Только в советское время, во время Великой Отечественной войны, курган стал официально именоваться «Высота 102».

Некоторые современные исследователи пытаются доказать, что курган не имеет никакого отношения ни к битве, ни к золотоордынскому Мамаю: якобы «мамай» означало в языке волжских татар просто «бугор». Не исключаем, что такая этимология вполне вероятна. Однако в народной памяти курган до сих пор ассоциируется с Мамаем.

Известен также целый комплекс крымских топонимов, носящих имя Мамая. С именем бекляри-бека, в частности, связаны названия гор Мамай-Кир и Кучук-Мамай, кургана Мамай-Оба, сел Орта-Мамай, Тюп-Мамай (совр. село Лиманское) и Мамайли-Тама. Весьма интересно отметить, что эти названия сохранились как минимум до середины XIX в. и были в широком употреблении: их упоминают не только специалисты по исторической географии, но и иностранные путешественники по Крыму, а также даже представители французской армии, сражавшиеся в Крымской войне (1853— 1856 гг.). В окрестностях Сочи находятся руины генуэзской крепости, носящей название Мамай-кале. Под Ставрополем, в балках речек Мамайка-1 и Мамайка-2 расположен Мамайский лес («Мамайская лесная дача»). Краеведы высказывают предположение, что «в XIV веке в этих местах, возможно, был хан Мамай».

Думается, столь долгое время сохранявшаяся память о Мамае свидетельствует, что его имя оказалось навсегда вписано в историю Крыма и Северного Причерноморья и, по-видимому, далеко не всегда вызывало исключительно негативные ассоциации. Напротив, местные жители гордились тем, что именно в Крыму находились владения столь выдающегося политического деятеля, и бережно хранили память о нем, отраженную в названиях географических объектов.

Наконец, в качестве «географического антимифа» можно вспомнить еще один историко-географический документ. Ничего о Мамае не упоминается на Каталонской карте, которая была составлена в 1375 г., когда Мамай находился на пике своего могущества и, как мы помним, воспринимался как «царь» на Руси и в странах Востока. Несомненно, если бы он предъявил такие претензии или если бы управлял подконтрольными ему землями самовластно, отодвинув в сторону номинальных ханов, сведения о нем появились бы в этом источнике, столь подробно и разносторонне освещающем мировую политическую систему второй половины XIV в. А между тем Орду на этой карте олицетворяет хан Джанибек.

 

О потомках Мамая в Золотой Орде и чингизидских государствах

Еще одним источником, не допускающим двояких толкований, являются данные генеалогии — информация о потомках Мамая, которые в разное время действовали в тюрко-монгольских государствах Евразии. И если авторы идеологизированных исторических хроник и летописей, сообщая о самом Мамае, выражают негативное отношение своих заказчиков к нему, то информация о потомках бекляри-бека носит куда более позитивный характер. Это позволяет понять, как же на самом деле относились к Мамаю и его роду и оценивали их деятельность современники и потомки.

До нас дошли источники, содержащие информацию о киятах — потомках и родственниках Мамая, действовавших в конце XIV-XVI вв. Эта информация, равно как и данные топонимики, археологии и нумизматики, не то чтобы скрывается от читателей специалистами — она просто замалчивается. А между тем судьба потомков Мамая и их родственников и в самой Золотой Орде, и в чингизидских государствах более позднего времени способна пролить свет на истинное отношение к Мамаю в золотоордынской политической традиции после его смерти.

Информация о прямых потомках бекляри-бека, оставшихся в Золотой Орде после его смерти, довольно немногочисленна. В частности, тимуридские историки сообщают, что один «сын Мамака» был в 1391 г. захвачен в плен Амиром Тимуром, когда шел на соединение с ханом Токтамышем, чтобы вместе с ним принять участие в битве на Кондурче. И хотя тимуридские исторические сочинения не содержат сведений о его дальнейшей судьбе, современные авторы высказывают предположение, что он погиб или был казнен в плену. А.А. Шенников, исследуя «Родослов князей Глинских», приходит к выводу, что один из сыновей Мамая в 1380-е гг. бежал в Литву, а второй владел родовым уделом в районе Червленого Яра и Глины. По-видимому, второй из сыновей Мамая и тождественен «сыну Мамака» тимуридских историков. Как бы то ни было, эти сведения позволяют сделать два вывода. Во-первых, дети Мамая сохранили влиятельное положение и владения в Золотой Орде, что вряд ли Токта-мыш позволил бы сыновьям «узурпатора» и «сепаратиста»: изменников золотоордынским ханам уничтожали со всем родом. Во-вторых, тот факт, что сын Мамая намеревался сражаться вместе с убийцей своего отца Токтамыш-ханом против иноземных захватчиков, позволяет предполагать, что Токтамыш не преследовал род своего соперника (и, как мы предположили выше, оказал или позволил оказать Мамаю посмертные почести), что позволило сыновьям бекляри-бека примириться с новым монархом.

Члены одного татарского рода, проживавшего в Саратовской и Симбирской губерниях, в шаджара (генеалогии), составленном около 1895 г., возводили свое происхождение к «Мамай-хану» через его сына Алимджана. Исследователи высказывают обоснованное сомнение в том, что это мог быть знаменитый бекляри-бек: исходя из числа поколений его потомков, упомянутый «Мамай-хан» должен был жить не позднее XVI-XVII вв. и являлся, скорее всего, мишарским феодалом, носившим то же имя. Однако сам факт, что составители генеалогии считали своим предком золотоордынского Мамая (хотя и не смогли убедительно доказать свою связь с ним), позволяет сделать вывод, что в их глазах он являлся не врагом татар, Золотой Орды, а ее могущественным правителем.

Еще одна ветвь киятов оказалась тесно связанной с потомками Шибана, сына Джучи. Д.М. Исхаков на основании ряда источников предположил, что золотоордынские кияты изначально являлись кланом, состоявшим на службе у Шибанидов. Вполне возможно, что после падения власти Тенгиз-Буги в Синей Орде его потомки и родственники нашли убежище как раз во владениях потомком Шибана. Такой вывод позволяют сделать и сведения Утемиша-хаджи, согласно которым Исатай, Джир-Кутлуг и Тенгиз-Буга притесняли восточных Джучидов — за исключением Шибанидов, которые в память о прежних дружеских отношениях могли выказать благорасположение их потомкам. По-видимому, из числа этих киятов был и эмир Урусчук (Урус Хак) — один из военачальников Токтамыша, сражавшихся против Амира Тимура в битве на Кондурче в 1391 г., возможно, вместе с Шибанидами, также участвовавшими в этом сражении.

Есть также сведения о том, что кияты впоследствии состояли на военной службе и у ханов-Шибанидов, возглавивших в XV в. левое крыло Улуса Джучи, именовавшееся с этого времени Тюменским юртом или, как его принято именовать в историографической традиции, «государством кочевых узбеков». Один из них, Бузунджар-бий, по мнению узбекского исследователя Б.А. Ахмедова, даже претендовал на трон узбекского государства в конце 1460-х гг. (правда, это мнение впоследствии было убедительно опровергнуто). В составе войск Мухаммада Шайбани-хана кияты участвовали в завоевания государства Тимуридов в начале XVI в. По сообщению Махмуда б. Вали, бухарского историка середины XVII в., в его время кияты являлись одним из наиболее влиятельных кланов бухарской знати. Эмиры из племени кият упоминаются и в Хивинском ханстве XVII-XVIII вв. Встречаются представители племени кият и среди казахской аристократии в Ташкенте конца XVIII в. Полагаем, эти кияты также могли быть потомками Тенгиз-Буги, а не его двоюродного брата Мамая, поскольку судьба бекляри-бека и его потомков была связана с западным крылом Золотой Орды.

В середине XVI в. клан Кият являлся одним из наиболее влиятельных аристократических родов, игравших ведущую роль в управлении Крымским ханством. И если в восточном крыле кияты происходили, вероятно, от Тенгиз-Буги и других «восточных» киятов, то крымские, несомненно, унаследовали свои владения и влияние на полуострове от крымской ветви рода — той самой, к которой непосредственно принадлежал Мамай. Впрочем, сведений о том, что члены клана Кият в Крымском ханстве происходили непосредственно от Мамая, у нас нет.

Как бы то ни было, согласно всем вышеприведенным сведениям, кияты, потомки Мамая и его ближайших родичей, даже после крушения и гибели бекляри-бека продолжали находиться на службе у золотоордынских ханов и их преемников в других джучидских государствах, занимали значительные военные посты и пользовались большим влиянием. Трудно поверить, что новые сарайские властители — Ток-тамыш, победитель Мамая, и его преемники — приняли бы на службу сыновей человека, чуждого Золотой Орде и тем более боровшегося против нее, «узурпатора», «сепаратиста» и пр., да еще и позволили бы им занимать места в ханском совете и командовать войсками! В случае, когда Чингизиды сталкивались с откровенным покушением на свою власть или на жизнь представителей своего рода, их расправа с мятежниками и их родом была беспощадной. Сам Чингис-хан говорил нукерам своего врага Таргутай-Кирилтуха, которые имели возможность схватить и умертвить своего предводителя, но предпочли отпустить его: «Правильно вы поступили, что не предали своего природного хана!.. Ибо я должен бы был вас казнить со всем родом вашим, как холопов, наложивших руки на своего природного хана, т. е. если б вы вздумали явиться ко мне после того, как наложили руки на Таргутая». Другой пример — репрессии персидского ильхана Абу Сайда против своего бывшего амир ал-умара (бекляри-бека) Чобана из племени сулдуз: в конце 1320-х гг. всесильный прежде временщик был обвинен в мятежных устремлениях, в результате чего лишился жизни не только он сам, но и его многочисленные дети и внуки. Никаких подобных репрессий в отношении семейства Мамая предпринято не было. Также представляется весьма сомнительным, чтобы сами потомки Мамая стали бы служить новому хану Золотой Орды, если бы тот расправился с их отцом как с обычным преступником и узурпатором, а не приказал почетно умертвить его в соответствии с его высоким статусом бекляри-бека и похоронить с соответствующими почестями.

Таким образом, Мамай, опять-таки, предстает перед нами не мятежником против законной власти, а вполне легитимным высшим сановником, достойным противником Токтамыша — одного из соискателей трона, оказавшегося удачливее других «пришлых» ханов, с которыми в течение двадцати лет боролся бекляри-бек, поддерживая претензии потомков Бату на власть. И Токтамыш, прекрасно понимая это, с полным доверием принял на службу потомков Мамая, имея основания полагать, что они будут служить ему так же верно, как их отец служил другим, столь же легитимным ханам.

 

О потомках Мамая в Литве и на Руси

Как уже было сказано, судьба прямых потомков Мамая, связавших свою жизнь с дальнейшей службой золотоордынским ханам, неизвестна после 1391 г., когда «сын Мамака» попал в плен к Амиру Тимуру. Гораздо больше сведений о другой ветви потомков бекляри-бека, которая эмигрировала в Литву. Точная дата этой эмиграции не установлена. По мнению А.А. Шенникова, один из сыновей Мамая в 1390-е гг. бежал в Литву и поступил на службу к великому князю Витовту. По другой версии, потомки Мамая оказались на службе у Витовта только в 1399 г. — после битвы на р. Ворскле, столь неудачной для литовского государя.

С битвой на Ворскле связана легенда о происхождении рода князей Глинских. Л.Н. Гумилев приводит популярное изложение этой легенды, согласно которому после разгрома литовцев войсками Золотой Орды «Витовта вывел в глухой лес казак Мамай, один из потомков знаменитого темника. В лесу они блуждали три дня, пока Витовт не обещал своему проводнику княжеский титул и урочище Глину. Тот немедленно нашел дорогу…».

Со временем Глинские вошли в число наиболее знатных родов Литовского княжества, неоднократно возглавляли войска в многочисленных военных кампаниях. Случалось им руководить боевыми действиями и против Крыма. Вполне вероятно, что во время этих походов они сражались и со своими близкими родственниками — крымскими Киятами!

Дочь одного из князей Глинских, Елена Васильевна, вышла замуж за великого князя московского Василия III Ивановича и в 1533 г. стала матерью Ивана IV Грозного, который, таким образом, по женской линии являлся потомком Мамая. Неизвестно, были ли князья Глинские потомками бекляри-бека от дочери хана Бердибека и, соответственно, текла ли в жилах Ивана Грозного также кровь Чингизидов. Сам он, впрочем, на родство с домом Чингис-хана никогда не претендовал и отклонял льстивые попытки восточных правителей приписать ему таковое.

Вероятно, именно в 1530-е гг. появляется «Подлинный родослов Глинских князей», в котором Мамай уже не в политическом памфлете, а в официальном генеалогическом сочинении именуется «царем». Исследователи вполне справедливо объясняют присвоение бекляри-беку ханского титула желанием приукрасить происхождение Елены Глинской — матери первого русского царя.

Все вышесказанное, впрочем, казалось бы, не имеет прямого отношения к судьбе образа Мамая, к формированию отношения к нему. Однако это не совсем так.

Во-первых, тот факт, что «Родослов Глинских» являлся официальным генеалогическим сочинением и что потомки Мамая не только не скрывали своего происхождения, но даже носили родовое прозвище Мамай. Отметим — в то самое время, когда уже были созданы «памятники Куликовского цикла», авторы которых характеризовали Мамая как врага Руси и православной веры. При Иване Грозном появилась также Никоновская летопись, в которой Мамай также представал настоящим дьяволом во плоти. А между тем Глинские пользовались в Московском государстве большим влиянием именно при этом царе — своем родственнике!

Во-вторых, помимо «Родослова Глинских князей» сохранился еще один весьма примечательный документ начала XVI в. — послание последнего золотоордынского хан Шейх-Ахмада, адресованное как раз князьям Глинским. Хан пытался заручиться поддержкой могущественного татарско-литовского рода и, в частности, отмечал в своем письме: «Кияты князья Мамаевы истинные дети, там рядом с братом моим, а здесь рядом со мной в моём царстве, справа и слева уланы, князья, четыре корачи большие, у меня нет слуг больших и лучших, чем Кияты князья…» Как видим, сам золотоордынский хан в официальном документе называет «истинных детей Мамая» своими «большими и лучшими слугами», тем самым опровергая обвинение Мамая в узурпации власти и противостоянии с Золотой Ордой! Имя Мамая стало, таким образом, своеобразным брендом его рода, гарантией лояльности его потомков законным ханам, символом их влияния и могущества. Генеалогия потомков Мамая и послание Шейх-Ахмад-хана — документы, достаточно малоизвестные не только широким кругам, но и специалистам-историкам. Тем не менее они имеют важное значение для того, чтобы понять, как же на самом деле относились к Мамаю в Золотой Орде и на Руси. Как видим, отношение это было далеко не таким враждебным, каким его пытаются представить «обвинители» бекляри-бека — создатели мифов о нем.