Можно было бы много рассказывать о том, как мы из Дубровника добирались до Неаполя, описывать красоту теплых южных морей, по которым шла «Мечта», удивительную их голубизну — даже пена за бортом яхты была голубая, словно ее подкрасили чернилами.

Много нам встречалось разных судов, малых и больших.

И вот тогда, когда мы вышли в Средиземное море и стали огибать берега Италии, встретилась нам не очень большая яхта, которая шла под флагом Канады. Распушив паруса, она стремительно ринулась на сближение с «Мечтой». С ее борта какой-то человек махал рукой, требуя, чтобы мы остановились.

По команде Абу мы быстренько убрали паруса, и «Мечта», потеряв ход, легла в дрейф. К нам тут же подошла канадская яхта. Вся команда ее состояла из двух молодых белобрысых и очень загорелых парней. Они издали нам широко улыбались и кивали головами, словно мы были им давно знакомы. Яхты соединились бортами, их команды ловко пришвартовали оба судна друг к другу. Канадцы прыгнули к нам на палубу и, протягивая большие мускулистые руки, по очереди представились:

— Боб Блэнк.

— Фрэнк Лак.

Так мы познакомились с двумя отважными канадскими парнями, которые совершали на своей яхте путешествие из Австралии в Канаду. Прилетели из Монреаля в Сидней самолетом, там купили старую яхту, своими руками отремонтировали, дали название «Кенгуру» и отправились под парусами с одного конца света на другой — к берегам родины. Плывут уже два месяца, хотели обогнуть Африку с юга и, выйдя в Атлантику, прямиком направиться к канадским берегам. Но яхта вдруг дала течь, небольшую, но достаточно опасную. Пришлось маршрут изменить, сокращая дорогу, идти Суэцким каналом и Средиземным морем, чтобы оттуда кратчайшим путем через Атлантику добраться до берегов Канады.

Юноши сообщили нам, что остановили «Мечту» не ради любопытства. Увидев в бинокль на мачте яхты советский флаг, сразу решили, что именно советские моряки им и пригодятся для выполнения одного важного поручения. Дело в том, что однажды в южных широтах Индийского океана канадцы встретили маленькую яхту, которая отважно боролась с огромными океанскими валами. Яхта шла под польским флагом. Ее единственный пассажир выпустил в небо красную ракету, чтобы привлечь к себе внимание. Так же как и сейчас, две яхты сблизились. Вскоре Боб и Фрэнк горячо пожимали руку молодому поляку Збигневу Лясоте, который отважился бросить вызов всему Мировому океану. Несколько месяцев назад он вышел в плавание в одиночку из польского порта Гданьск на небольшой яхте «Ирена». Решил пройти без захода в порты вокруг света через Атлантический, Индийский и Тихий океаны.

Однако в пути во время шторма на яхте вышел из строя радиопередатчик, и Лясота лишился постоянной связи с землей. Хорошо, что остался в целости магнитофон. Писать дневник на маленькой яхте трудно, особенно во время волнения. А волнение в океане почти всегда. Портативный магнитофон необходим для яхтсмена-путешественника для записи своих впечатлений. Куда проще наговорить в микрофон обдуманное во время долгого одиночного пути, чем пытаться царапать ручкой бумагу, когда яхту безжалостно бросает из стороны в сторону.

Так и делал Лясота. За месяцы плавания у него накопилось множество кассет с магнитофонными пленками. Когда работал приемник, Лясота путевые впечатления передавал в Польшу по радио. Эти передачи в Варшаве ждали с нетерпением. О ходе кругосветной гонки яхтсмена-одиночки почти ежедневно сообщала польская молодежная газета «Штандар млодых». Именно эта газета и снарядила Лясоту в отважное путешествие.

— Лясота был очень рад, — рассказывали канадцы, — когда увидел нашу яхту. Ведь потерял связь с землей. А на родине ждут вестей. Попросил взять магнитофонные записи и из ближайшего порта срочно отправить в Польшу. Беспокоился, как бы записи случайно не пропали по дороге. Сожалел, что мы направляемся в Канаду, а не в Европу. И вот мы, увидев яхту под красным флагом, подумали: а не будут ли русские проходить мимо берегов Польши? Ведь Польша — соседка Советского Союза. Может быть, русские даже доставят пленки в Гданьск? Рискованно посылать их почтой!

Абу ответил не сразу. Долго молчал, склонив голову. Потом взглянул на Лену, на меня, спросил негромко:

— А вы как думаете? В Неаполь мы должны зайти обязательно. Нас там ждут. Значит, речь может идти о том, куда нам взять курс после Неаполя? Гданьск далеко. Путь не простой, через пять морей. Не спасуете? Выдержите?

— Выдержим! — сказал я.

— Как же мы можем отказаться помочь польскому моряку? — пожала плечами Лена. — Если это такие дорогие для всех пленки, если их так ждут в Польше…

Абу улыбнулся:

— Что ж, друзья, иного ответа я и не ожидал. Збигнев Лясота совершает великолепный морской подвиг, и мы будем счастливы хотя бы чем-то ему помочь.

Он взглянул на канадцев:

— Наша яхта пойдет в Гданьск! Специально, чтобы доставить пленки. Мы — моряки, и для нас священны законы морской выручки. Сейчас держим курс на Неаполь, а оттуда выйдем в море н возьмем курс к берегам Польши.

Так совсем нежданно наше путешествие нашло еще одну цель — Гданьск. Мы приняли на борт пластиковый пакет, в котором были кассеты Лясоты, простились с молодыми канадцами и взяли курс к берегам Италии.

«Мечта» обогнула «каблук» и «подошву» итальянского «сапога», пройдя просторы Ионического моря за одну довольно спокойную и безветренную ночь и на заре вошла в Мессинский пролив, отделяющий итальянский полуостров от острова Сицилия. В туманной дымке раннего утра сверкнули по левому борту огни Мессины, а с правого борта блеснула последними всплесками маяка Италия. Потом был путь по оживленному, как городская улица, Тирренскому морю, где нам приходилось держать ухо востро, чтобы не попасть под нос какого-нибудь гиганта, идущего со скоростью пассажирского поезда. А гиганты встречались то и дело. Как-то нас обогнал огромный белый двухтрубный теплоход под названием «Виктория».

Абу пояснил:

— Это итальянец! Тридцать тысяч тонн. Идет из Сиднея в Геную.

Долетела до нас с борта теплохода музыка — где-то на его палубах играл оркестр и, должно быть, танцевали пассажиры.

В Неаполь прибыли вечером. На закате солнца прошли мимо знаменитого своей красотой скалистого острова Капри. Потом в надвигающихся сумерках мы увидели ярко освещенную заходящим солнцем двугорбую спину Везувия, притихшего вулкана, который принес людям столько бед. Его окрашенная солнечными лучами вершина казалась залитой лавой — будто грозный вулкан снова проснулся. А слева — густо обсыпанные еще по-вечернему блеклыми огнями поднимались у берега моря мягкие холмы Неаполя.

— До чего красиво! — шептала Лена.

Порт был у центра города. Причалив к небольшой пристани, предназначенной для малых судов, мы вышли на набережную. И тут же очутились в суете городской жизни. Гоцци оказался человеком слова: нас встречали.

— Добро пожаловать! — сказал высокий черноволосый молодой человек. Эти слова он произнес по-русски и почти без акцента.

Перед нами был Энрико Гоцци, брат нашего знакомого фотографа. Рядом с ним стоял его сын Марио, которому оказалось столько же лет, сколько и нам с Леной. По-русски они знали лишь несколько фраз, но по-английски говорили хорошо. По крайней мере, Марио куда лучше меня. Он мне сразу понравился. Глаза у Марио большущие, темные и блестящие, как сливы. И очень мягкие, сразу видно — с ним можно подружиться!

— Как тебя зовут? — спросил Марио.

— Антон.

Он обрадовался:

— Антони!

Нас повезли в гостиницу. Энрико сказал, что после дальней дороги следует хорошенько отдохнуть, нам заказаны комнаты в гостинице и ужин в гостиничном кафе.

Гостиница оказалась небольшой и простенькой. Она стояла на холме, и внизу под холмом плескалось море, в котором перемигивались огнями корабли. Мимо гостиницы по шоссе мчались бесконечной вереницей автомашины, сбегая вниз, к набережной, где полыхал заревом реклам веселый и шумный город.

В кафе наши добросердечные хозяева угощали нас длинными и тонкими итальянскими макаронами, которые называют спагетти, приправленными острым сыром; затем ели вареные морские рачки-креветки, очень вкусный салат из разных овощей, свежие апельсины. За ужином мы узнали, что Энрико вовсе не профессиональный художник, а любитель. Работает в городе на стройке жилых домов крановщиком. Сидит в кабине башенного крана, двигает разными рычагами, и его кран то подымает, то опускает огромные детали будущего дома. А вечерами, после работы, Энрико садится за мольберт и рисует море. Он маринист, то есть такой художник, который обычно изображает на своих картинах море. У нас на родине таким художником-маринистом был Айвазовский. В Феодосии, где он когда-то жил, есть музей его картин.

Энрико человек деятельный. В свободное время руководит клубом рабочих-художников Неаполя, Этот клуб и решил организовать международную выставку детского рисунка: «Мир глазами детей». Выставка открывается завтра вечером в помещении клуба художников.

— Это очень большая удача, — говорил Энрико, — что мой брат встретил вас в Дубровнике и пригласил приехать сюда. На открытие выставки приехали ребята из Франции, Югославии, а Лена будет представлять советских детей.

Губы Лены растянулись в счастливой улыбке. Выходит, будет она важной персоной. Еще больше Лена расчувствовалась, когда Энрико, внимательно вглядевшись в ее рисунок Дубровника, сказал, что рисунок ему нравится, что это одна из лучших работ на выставке и ее надо поместить на видном месте.

Так прошел у нас первый вечер в итальянском городе Неаполе.

Встали рано, почти на заре. Разве можно долго спать в таком удивительном городе? Кажется, я проснулся первым и, тихо одевшись, чтобы не разбудить Абу, который спал в соседней комнате, прошел по коридору в вестибюль, где был балкон. С балкона открывался вид на Неаполь. Вчера был легкий шторм, а сегодня ветер присмирел, и Неаполитанский залив стал таким, каким изображается в старинных неаполитанских песнях — безмятежным, в зыбкой лазоревой дымке, на которую, как на холст картины, нанесены полутонами детали: желтоватая дуга берега, моторная яхта с красной трубой, стремительно пересекающая залив, белые снежинки чаек и где-то в самой глубине этой картины темным сгустком остров Капри. Так и кажется, что вот-вот внизу под холмом кто-то осторожно тронет гитарные струны и вдруг запоет сильно и задумчиво:

«Санта Лучиа… Санта Лучиа…»

Но снизу доносилось лишь урчание моторов и гудки автомобилей, которые, несмотря на такую рань, уже куда-то опаздывали, несясь с огромной скоростью.

Вскоре рядом со мной на балконе оказалась Лена. Она взглянула вниз и ахнула:

— Как красиво! Вот бы…

И уже собралась к себе в комнату за бумагой и красками, как пришел Абу и задержал ее.

— Сейчас не время! — строго сказал он. — Надо привести себя в порядок и ждать приезда наших хозяев. Они обещали быть в девять.

Привели себя в порядок мы быстро. Спустились в вестибюль, взглянули на часы: до приезда Энрико и Марио еще час.

— Погуляем немного? — предложила Лена.

Мы согласились. Шагали по улицам Неаполя и смотрели во все глаза. Старые дома на набережной со стрельчатыми окнами, мансардами, балконами, железными лестницами, перекинутыми с этажа на этаж, и старинные виллы за высокими каменными заборами, и тенистые платаны, бросающие на асфальт мохнатые тени. И прохладный ветер с моря.

Абу говорил:

— Неаполь связан с русской культурой прошлого. Может быть, в гостинице, где мы с вами остановились, жил Чехов, или Чайковский, или художник Брюллов. Молодой Брюллов здесь провел долгое время, писал знаменитую картину «Последний день Помпеи». Ты, должно быть, знаешь об этом, Лена?

Лена вздохнула:

— Не знаю…

— Вот те раз! — удивился Абу. — Будущая художница, девочка, которая представляет сегодня на выставке советских юных художников, и не знает о Брюллове! Не ожидал!

Лена опустила голову.

В девять мы были в вестибюле гостиницы, чтобы встретить наших хозяев. Они приехали через несколько минут на старенькой, с мятыми крыльями и проржавевшим корпусом автомашине.

Из нее вышел улыбающийся Энрико и, раскрыв объятья, сказал:

— Доброе утро, друзья! Неаполь вас приглашает в гости.

У Энрико был такой торжественный вид, будто он сейчас, заложив руку за лацкан пиджака, споет старинную серенаду в честь приезда советских гостей.

Мы сели в машину и поехали по оживленным улицам Неаполя. Остановилась машина где-то в самой глубине города в узком, сжатом старыми зданиями переулке возле многоэтажного с темными, не знающими солнечного света окнами дома. На первом этаже в небольшой квартире, состоящей из двух узеньких душных комнат, и жил Энрико Гоцци вместе со своим сыном Марио, женой и старой-престарой тещей.

На стене узкой комнаты, где мы завтракали, я увидел среди многих картин, автором которых мог быть Гоцци, красочную репродукцию картины вроде бы виденной мной много раз.

— Вот, Леночка, смотри. — И Абу сделал кивок головой. — Перед тобой и есть «Последний день Помпеи» Брюллова.

Мы с интересом смотрели на эту знаменитую картину, гак красочно изображающую гибель во время извержения вулкана древнего мирного города. Рушатся стены домов, трескается мостовая, падают с неба камни, а обезумевшие от страха люди пытаются спастись бегством…

— Почти ничего не знаю о том, как погибли Помпеи, — признался я.

Марио немедленно откликнулся:

— Я тебе расскажу.

Оказалось, он, как и я, интересуется историей и тоже пишет дневник, в котором собирает всякие интересные сведения и факты, связанные с прошлым Италии и других стран.

Отец и сын недолго посовещались о чем-то, и вот Энрико объявил:

— Предлагаем такой план: сейчас едем в клуб и отдадим работающим на выставке товарищам рисунок Лены, чтобы его выставили. Потом отправимся в Помпеи. Нельзя не посмотреть эту удивительную достопримечательность! На обратном пути завезем вас на старинную ювелирную фабрику, там из красных средиземноморских кораллов делают знаменитые неаполитанские камеи и всякие женские украшения. Потом обедаем и в четыре часа отправимся на открытие выставки. А вечером пригласим к нам домой друзей с гитарами. Будем слушать старинные неаполитанские песни. Согласны?

И вот снова на старенькой машине Энрико мы отправились в путешествие. Впереди с Энрико сидел Абу, а мы, ребята — Марио, Лена и я, — уместились на заднем сиденье. Проехали вдоль побережья залива, потом свернули в глубь кварталов города, наконец, остановились возле трехэтажного старого дома. Его окна на первом этаже были высокие, стрельчатые, как в церкви, и очень просторные. За ними угадывалось большое помещение. Марио сказал, что здесь и будет открыта выставка.

Мы вошли в дом. На стенах зала были развешаны картины и рисунки. Все это прислали на выставку дети из разных стран. Юные художники рассказывали о том, как красив и удивителен мир, в котором мы живем, как много в нем такого, чему можно удивиться. На рисунках были синие горы и поля, засыпанные цветами, куклы с пуговичными глазами и скачущие всадники, ракеты, устремленные к звездам, и улицы больших людных городов, шагающие по пустыне верблюды, пальмы, склоняющиеся над морским берегом. Мы с трудом уговорили Лену ехать дальше, хоть ей и хотелось еще и еще всматриваться в каждый рисунок. Картину Лены повесили у входа на видном месте рядом с большим плакатом, который сообщал, что все средства от продажи билетов на эту международную детскую выставку будут истрачены на подарки ангольским детям, которые много пережили из-за войны, навязанной их стране врагами Африки.

И вот снова в пути. Машина, миновав шумные кварталы Неаполя, выехала на отличную асфальтовую магистраль. В самом ее начале пришлось на несколько минут остановиться возле стоящих у дороги будок, в которых сидели строгие люди в форме. С каждого шофера они получали деньги — плату за пользование дорогой. Энрико объяснил, что дорога частная, принадлежит капиталисту, он со всех автомашин собирает плату за проезд по его магистрали.

Эта дорога и понесла нашу маленькую машину вдоль недалекого берега моря в сторону Везувия. Ехали по холмам, покрытым светло-зелеными рощами олив, спускались в долины, где прятались старинные белокаменные деревушки.

И вот наконец вблизи подножия грозного Везувия — город Помпеи. Вернее, то, что осталось от этого города после извержения вулкана и столетий, миновавших с того страшного часа. Удивительно повезло, что нашим спутником оказался именно Марио, мой сверстник, который так хорошо знает и любит историю! Он и рассказал нам, как погибли Помпеи.

Это случилось в августе 79 года н. э. До того Везувий хранил молчание. Почти до самой вершины покрывали его дикие виноградники. Именно на этой вершине в свое время нашли приют Спартак и его товарищи, бежавшие из гладиаторской школы. И вот внезапно Везувий проснулся. Земля дрожала и колыхалась. Над горой повисла страшная туча, которую пронизывали молнии. С неба падал пепел, смешанный с черным дождем. Люди в ужасе метались по улицам, большинство устремилось из города в сторону моря. Но те, кто надеялся переждать беду, хоронясь в домах, погибли. Пошел каменный дождь, который разрушил и засыпал город. Хлынувшая на улицы Помпеи горячая вода с пеплом плотно «заштукатурила» жидкой, быстро твердеющей грязью останки еще недавно богатого, процветающего города. Это случилось почти две тысячи лет назад.

И вот мы вместе с итальянскими друзьями ходим по древним улицам Помпеи. Много веков улицы были скрыты от людских глаз пеплом, пылью и землей. Но исследователи все же сумели восстановить прежний облик города, го дами и десятилетиями шаг за шагом освобождая его от земли. Были откопаны городские площади, жилые дома, скульптуры, домашняя утварь…

Мы не торопясь ходили по пустынным, жарко прогретым солнцем каменным улицам древнего города. Заглядывали в просторные внутренние дворики домов с колоннадами, чашами для бассейнов, карнизами для цветов, с масками на стенах домов, с нарисованными на камне портретами людей… Все это сохранено было под затвердевшим пеплом, как под крышкой консервной банки.

Мы ходили по улицам Помпеи и представляли, как жили люди много веков назад. Помпейцы любили простоту и порядок в своих жилищах, любили украшать дома и дворики цветами и деревьями, были трудолюбивы и жизнерадостны. Видели мы во время этой экскурсии в залах музея гипсовые слепки погибших, даже сохранилось выражение лиц в момент смерти. А получились эти слепки потому, что археологи придумали заливать пустоты, образовавшиеся на месте тел погибших, жидким гипсом. Было нам немного не по себе от созерцания этих гипсовых образов умирающих людей, которые когда-то существовали на свете.

Вместе с нами по улицам Помпеи бродили туристы, приехавшие из разных стран. Они походили друг на друга, все с фотоаппаратами на ремнях, потому что то и дело вытягивали, как гуси, шеи, чтобы не пропустить ни слова из объяснения экскурсовода. И вот мы увидели человека, который торопливо шел по улице, почти бежал. Он направлялся к нам.

Человек подскочил к Энрико и что-то стал торопливо ему говорить. На щеках Энрико проступили красные пятна. Он гневно сжал кулаки и бросил какую-то резкую фразу. Повернулся к нам, воскликнул:

— Вы представляете, что они задумали! Взорвать наш клуб вместе с выставкой!

— Кто? Кто собирается это сделать? — изумился Абу.

— Фашисты! Итальянские фашисты!

Он сделал призывный жест рукой:

— Едем срочно к клубу!

Обратно машину свою Энрико вел на предельной скорости. И вот мы снова в Неаполе. Мелькают по сторонам богатые особняки и виллы, обвитые виноградными лозами. Въезжаем в кварталы, где живет простой люд. Здесь улицы превращаются в узкие проходы между темными и высокими домами, с балконами, террасами, с наружными железными лестницами, ведущими с этажа на этаж, с сохнущим бельем на веревках, протянутых от одного дома к другому. Всюду распахнуты окна, и вся жизнь этих домов на виду. Уличные торговцы и маленькие магазинчики, бесчисленные лавчонки торгуют всякой всячиной — фруктам и и рыбой, гипсовыми святыми и дешевыми украшениями для женщин. Пахнет спагетти, вином, рыбой, цветами. Толпа на улицах шумная, горластая — смеется, кричит, ругается, поет. Далеко по улицам разносятся крики продавцов и визг детей. Удивительный город Неаполь!

Но на этот раз нам было не до разглядывания подробностей неаполитанской жизни. Мы торопились к клубу художников, который оказался в беде. Это стало ясно, как только мы оказались на улице, где располагался клуб. Улицу перегородил плотный строй полицейских. Нашу машину остановили.

Энрико попытался что-то доказать полицейскому офицеру, наверное, убеждал пропустить к клубу, но каменное лицо офицера выражало полную непреклонность. Мы стояли, не зная, что делать. Энрико нервно расхаживал по тротуару, а у Марио навернулись на глаза слезы — ему жалко было выставку.

С каждой минутой около цепочки полицейских, перегораживающих улицу, скапливалось все больше народа. И вдруг мы услышали отчаянный женский крик. Сквозь толпу прорывалась молодая женщина с круглыми от ужаса глазами. Она протягивала руки к дому, что-то кричала, пыталась вырваться из рук полицейских, которые не пускали ее дальше. Оказалось, что у этой женщины в доме осталась трехлетняя девочка. Женщина требовала, чтобы ее пустили в дом, но полицейский офицер был по-прежнему неумолим. Он сказал, что дом может взорваться с минуты на минуту, что злоумышленники, позвонив в полицию, предупредили: дом взорвут после полудня, а сейчас как раз первый час. Толпа зашумела, кто-то пытался пробиться через цепочку полицейских, кто-то, наоборот, на всякий случай стал пятиться назад. На улице выли сирены. Подъезжали все новые и новые полицейские.

И в это время мы увидели Энрико и Абу, которые вдруг оказались за полицейским кордоном: они выбежали из подъезда соседнего дома и бросились к клубу. Офицер кричал что-то им вдогонку, даже грозил кулаком, потом приказал двум полицейским догнать Энрико и Абу, но было уже поздно. Мы увидели, как они вбежали в подъезд дома, который фашисты вздумали взорвать. Лена до боли сжала мою руку, Марио словно окаменел.

Мне кажется, не несколько минут, а сто лет прошло с того момента, как Энрико и Абу скрылись в доме. За эти минуты они успели добежать до второго этажа, выбить ногами запертую дверь квартиры, схватить ребенка и выбежать с ним на улицу. Когда оба выскочили из подъезда, толпа громко и облегченно вздохнула. Женщина, шатаясь, с распахнутым в немом крике ртом протянула руки к своей дочке. Энрико и Абу тут же обступили полицейские, но никто уже не собирался их хватать и задерживать, наоборот, полицейский офицер вежливо произнес «грацие» — спасибо. Все горячо благодарили их за смелость. Подбежали прибывшие из газет фотографы, принялись щелкать затворами камер и задавать вопросы, но Энрико и Абу отвечать не захотели. Прибыл новый отряд полицейских и оттеснил всех еще дальше за угол каменного забора, чтобы обезопасить толпу от взрыва.

Взрыв произошел через полчаса. Он не был сильным, но собравшихся напугал. К клубу побежали пожарные с брандспойтами, чтобы погасить начавшийся пожар. Повыбивали окна и стали заливать языки пламени, которые вырывались из окон наружу.

Когда все было закончено и нас пустили в сгоревшее и искалеченное взрывом помещение, мы увидели, что выставка погибла. Многие картины были повреждены взрывом или сгорели, другие залила вода. Погиб и «Дубровник». Фашисты добились своего.

Вечером в доме Энрико собрались его друзья. Они пришли с гитарами. Но пели в этот вечер не неаполитанские романсы, а боевые антифашистские песни. Первым начал Энрико. Он поднял над головой сжатый кулак, так же, как подымали на вечере в Дубровнике Ганс и Бора, и запел:

Это была известная песня итальянских партизан «Красное знамя».

В комнату набилось десятка два мужчин и женщин. Пели так, будто давали клятву: фашисты не пройдут! А в конце вечера Энрико сказал:

— Завтра начнем снова готовить выставку. Напишем детям, что их рисунки уничтожили фашисты, и дети пришлют другие.

Он взглянул на Лену:

— И от тебя, Лена, мы тоже ждем новый рисунок. Ведь ты же сделаешь его для нас, не правда ли?

— Конечно! — сказала Лена. — Я буду очень стараться.

Когда мы стали собираться к отъезду в гостиницу, кто-то принес вечерние газеты. В одной из них были опубликованы фотографии Энрико и Абу. Над фотографиями стояла надпись: «Двое, пожелавшие остаться неизвестными, спасли девочку».

А наутро «Мечта» покидала Неаполь. Нас уговаривали задержаться еще хотя бы на день, но мы не согласились. Ведь на борту был пластмассовый пакет с магнитофонными кассетами польского яхтсмена. Кассеты с нетерпением ждали на его родине, и мы обязаны были торопиться.

Из-за холмов вышло свежее, еще прохладное, по-утреннему умытое солнце, позолотило черепичные крыши домов, алым пламенем подожгло чистый простор залива, высветило на горизонте зубчатые контуры острова Капри. Мы покидали порт и смотрели на просыпающийся Неаполь. Недалеко от порта возвышались многоэтажные недостроенные дома, над которыми простирали свои огромные стрелы-руки башенные краны. Мы знали, что на одном из них работает Энрико Гоцци. Знали еще и то, что сегодня на его башенном кране, на самой верхней точке, будет поднят красный флаг. Так они решили вчера. Это станет демонстрацией веры в то, что фашисты никогда не возьмут верх. И вот сейчас мы увидели этот флаг высоко высоко на вершине стальной башни крана. Его поднял сегодня на заре Энрико Гоцци. Освещенный утренним солнцем, флаг полыхал в небе, как пламя.

— Я знаю, что нарисую теперь для выставки в Неаполе, — тихо сказала Лена. — Вот это утро, восход, веселый утренний город, башенный кран над ним и на кране красный огонь флага.