Оксаненко, как и надеялся, прибыл в Киев накануне дня вызова, вечером, и тотчас же направился к Комару. Встретила его Ганна Павловна.

— Тю, а Данила ждет вас только завтра! — обрадованно запела она, не скрывая своей радости. — Гость у нас, завтра провожаем. Ну, да ничего, вас-то устроим, не волнуйтесь. Такого гостя дорогого устроим.

— Спасибо, Ганна Павловна, — сдержанно, но дружелюбно поблагодарил Федор. — Да, может быть, неловко вашего-то гостя стеснять?

— А и стесним, так ничего ему не сделается. Не нравится он мне, — откровенно призналась хозяйка, косвенно давая понять, что к Федору она относится по-другому. Зная, что у него есть своя квартира в Киеве, Ганна Комар истолковала приход Федора по-своему: не хочет, мол, идти к своей жинке, может, неуютно ему возле нее. Между тем, у Оксаненко были свои соображения не показываться дома. Главное — не исключена возможность слежки от самой Одессы, между тем Цупком должен быть уверен, что он действительно, как и говорил Чепилко и Наконечному, не посвятил жену в свою деятельность. Оксаненко хотел полностью выяснить свое положение и лишь затем попытаться выйти на связь с ЧК.

— Так, говорите, не обидится ваш гость? Не из гордых он?

— Да откуда ему гордости-то взять. Сразу видно, простой казак-служака, хоть и сотник. Сотник Щербина, Игнат Щербина, — тараторила словоохотливая хозяйка. — Может, знавали? А? Да вы слушаете ли меня, Федор Антонович? Устали, видать, с дороги.

Однако Оксаненко слышал, и услышанное упало на него камнем. «Игнат Щербина! Ну, все! Провалился!» — мелькнуло у него в голове.

Год назад, участвуя в ликвидации одной из банд на Херсонщине, Оксаненко случайно повстречался с этим угрюмым казаком, бывшим своим однополчанином, хотя и не были они близко знакомы.

Был Щербина арестован и посажен в тюрьму, поскольку числилось за ним немало. «Выходит, сотник Щербина сбежал от возмездия, и с ним-то, наверное, и предстоит мне завтра встреча у Коротюка, а сегодня — здесь, с глазу на глаз или в присутствии хозяев, — размышлял Оксаненко. — Если так, то выход один — немедленно в ЧК».

— Да, кажется, я его знавал, — отвечал он между тем хозяйке. — Сюрприз, а не встреча, Ганна Павловна. Вот обрадуется-то… э-э… Игнат.

И в это мгновение условным стуком забрякала щеколда калитки и привычно забрехала собака.

— А вот и он! — воскликнула хозяйка.

— Знаете что, Ганна Павловна, — решительно сказал Федор, — вы не говорите ему обо мне, а не сочтите за труд достать из погреба вашей гарной медовухи, да похолоднее. А?

— Достану, достану, Федор Антонович, — распевно ответила та и вышла, а секунд через десять в комнату вошел гость. И если бы он не скинул по-свойски китель и не плюхнулся на кровать, Оксаненко подумал бы, что это не о нем только что говорила словоохотливая хозяйка, потому что это был совсем не Игнат Щербина. Скрытый шкафом и занавеской, Федор в щелку между ними внимательно всматривался в узкое, молодое лицо лежавшего человека. Брови домиком, серые, близко к переносице сидящие глаза спокойны, чуть шевелятся от невидимых движений губ светлые усы…

До кровати — один прыжок, и никаких вариантов выбора. Через мгновение Оксаненко уже сидел на краю кровати. Усач не успел даже выбросить руки из-за головы. Часто дыша и ощущая дуло упирающегося в живот и скрытого рубахой пистолета, он напряженно смотрел в лицо Федора. Тот заговорил первым:

— Не вздумайте делать глупостей, когда войдет хозяйка, а пока отвечайте, где настоящий сотник Щербина.

— Спросите Коротюка, — ответил лежащий.

Ответ был неплох: мнимый Щербина явно хотел перехватить инициативу.

— Ну-ну, — возразил Оксаненко — Пока что я сверху!

— Что-то непохоже!

— Это почему?

— Опасаетесь прихода хозяйки — значит, не чувствуете себя дома.

И опять ответ бил в точку, хотя толковать его можно было и так и эдак в зависимости от того, что понимать под домом: явочная квартира Комара была территорией Цупкома, но находилась она в советском Киеве.

— И все-таки не надо умничать. Повторяю: что вы сделали со Щербиной?

Усатый не успел ответить — вошла хозяйка. Она расставляла на столе жбан, кружки, закуску, что-то щебетала себе под нос, а двое с безмятежным видом — на какой они были способны в этот момент — обменивались ничего не значащими репликами: «Ну, ты как?» — «Да так…» — «Это хорошо, что ты…» — «Да…» Минуты передышки было достаточно, чтобы оценить обстановку, разобраться в намеках, и потому Оксаненко особо напряженно ждал ответной реплики фальшивого сотника. И все равно ответ самозванца прозвучал не обыкновенно:

— Надо бить противника, чтобы не быть побитым, — многозначительно, со спокойной улыбкой произнес тот.

Оксаненко пытливо вглядывался в его лицо, стараясь понять значение застывшей на нем усмешки.

— Это не ваши слова, — наконец ответил он. — Так говаривал Мартин Янович.

— И вовсе не Мартин Янович, — уверенно возразил мнимый Щербина. — Я их слышал от Яна Фридриховича. Ну, что же? Может быть, вы уберете эту игрушку?… Думайте скорее — того гляди придет Комар. Кстати, теперь я понял, что вы из Одессы.

И тотчас в голове Оксаненко закончился недолгий, но напряженный анализ, длившийся эти несколько минут. Он начался, едва усатый сказал: «Надо бить противника, чтобы не быть побитым». Эта фраза стала поговоркой украинских чекистов после того, как Мартин Янович Лацис, бывший председателем ВУЧК до Манцева, произнес ее на собрании представителей губернских чрезвычайных комиссий, произнес и добавил: «Так говорил мне Владимир Ильич». Поговорка с тех пор звучала и в ответственных выступлениях, и в шутливых репликах за шахматами или шашками — она стала принадлежностью чекистского словаря. Конечно, она не была секретной, и потому, услышав её, Оксаненко вовсе не спешил признать в мнимом Щербине своего. Чуть больше значило знание им настоящих имени и отчества Лациса (Яна Фридриховича Судрабса), однако и о них мог слышать не только чекист. Но, начав провертывать в голове версию: «Мнимый Щербина — чекист», — Оксаненко через минуту нашел ей подтверждение.

Если бы вызов в Киев был связан с подозрением Оксаненко, то и явку у Комара Цупком должен был считать проваленной. Если же явка — не провалена, то значит — Оксаненко вне подозрений и мнимый Щербина — для Цупкома именно тот, за кого он себя выдает, а на самом деле — он, может быть, сменщик Оксаненко от ЧК в Цупкоме. Это теперь нетрудно было проверить, поскольку можно было встретиться со своими.

— Вам повезло… нам повезло, — поправился Щербина. — Комар приставлен ко мне якобы как телохранитель, сопровождает — черт! — повсюду. Сейчас он меня тоже довел до калитки и скоро появится здесь. Наша сегодняшняя встреча произошла из-за его оплошности, и он, конечно, скроет ее от Коротюка. Так что у него мы завтра увидимся как будто впервые. Вы поняли? Постарайтесь до этого побывать в ЧК или на нашей явке, чтобы удостовериться во мне — вы, очевидно, вне подозрений. Как вы понимаете, эта явка под наблюдением ЧК и о вашем приезде Евдокимов узнает тотчас…

— Не слишком ли вы все-таки откровенны со мной? — прервал речь усатого Федор.

— Нет, не слишком, — возразил тот. — Девяносто пять против пяти, что я не ошибся. Вы наш человек, мой предшественник в Цупкоме — об этом я знаю от Евдокимова. Ну, а если я ошибся, то провалюсь — только и всего. Зато, если я не воспользуюсь этими минутами отсутствия Комара, можно потерять все.

— Ну, что же — разумно. Нам лишь остается хорошо сыграть встречу старых друзей.

Пришедший вскоре Комар был действительно озабочен тем, что допустил свидание Оксаненко с сотником. Договорились скрыть приезд Оксаненко. Федор в ту же ночь встретился с Евдокимовым и получил от него необходимые разъяснения.

— Ваш приезд оказался кстати — теперь мы можем не беспокоиться за нашего товарища в Цупкоме. Однако уверены ли вы, что одесский повстанком не дал шифровки о вашем выезде?

Ефим Георгиевич поручил просмотреть все телеграфные ленты из Одессы, чтобы узнать, нет ли среди них шифрованного сообщения тамошнего повстанкома о выезде Оксаненко. Был предусмотрен вариант вывода Федора из операции

Контроль на телеграфе оказался не лишним. Шифровка была перехвачена в ночь с 6 на 7 мая, и ложное прибытие Оксаненко в Киев утром 7-го не вызвало никаких подозрений. На вокзале его поджидал Комар, и оба тотчас отправились на конспиративную квартиру в домике сапожника Власа.

Встреча боевых друзей Оксаненко и Щербины полностью убедила Коротюка в том, что сотник есть сотник, и в тот же день киевский чекист Андрей Виноградский под видом специального уполномоченного Петлюры Игната Щербины отправился в отряд Мордалевича. Перед отъездом он смог еще раз переговорить с Федором Оксаненко, который обстоятельно рассказал ему о поведении атамана на совещании в соборе. Подлинный Игнат Щербина в это время содержался под строжайшим арестом в Харькове.