«...Что не знают перо и бумага»

Подъёмщикова Ольга Николаевна

Ольга Подъёмщикова «…Что не знают перо и бумага»

 

 

Вступление. Андрей Коровин

«Так это вы Ольга Подъёмщикова? — удивленно спрашивали читатели тульских газет, когда видели ее впервые. — Мы думали, вы гораздо старше. У вас такие мудрые статьи. И вы никого не боитесь…» Она и правда никого и ничего не боялась. Жесткий бескомпромиссный журналист с поэтической душой, она писала стихи на полях своих репортажей и была готова в любой момент прийти на помощь незнакомому человеку. Профессию журналиста она понимала как профессию спасателя. Стихи же были ее личным спасательным кругом.

Ольга родилась в Туле в семье с дворянской родословной. Ее деда со стороны матери, Георгия Гузеева, готовил к поступлению в институт Лев Толстой. Дед со стороны отца был главным архитектором Тулы, принимал активное участие в подготовке обороны Тулы в 1941-м и сохранил в тайнике своего дома стратегические планы города, использованные по окончании осады для восстановительных работ. Семейных легенд и преданий у Подъёмщиковых накопилось не на одну книгу. Увы, ее уже некому написать.

Ольга Подъёмщикова была замечательным журналистом, ее репортажи были востребованы центральными «Комсомолкой» и РИА «Новости», она возродила епархиальную газету и сделала ее журналом («Тульские епархиальные ведомости»), вела передачи на радио и телевидении.

Однако личная жизнь, в отличие от успешной карьеры, складывалась не столь удачно. Юной студенткой она влюбилась в поэта Сергея Белозерова и поехала за ним в ссылку на станцию Зима Иркутской области. Словно бы оправдывая прозвище «последняя декабристка», Ольга впоследствии активно участвовала в правозащитном движении.

В Зиме родилась ее единственная любимая дочь, умершая в десятилетнем возрасте. Вслед за дочерью ушли из жизни ее духовный наставник о. Ростислав Лозинский и мама. Жизнь превратилась в душевный ад, который закончился в ночь с 5 на 6 октября 2000 года. Тайна гибели Оли и двух ее коллег во время пожара в чужом доме в деревне Алёшня Тульской области до сих пор не разгадана. В нынешнем году Ольге Николаевне Подъёмщиковой могло бы исполниться пятьдесят лет.

Андрей Коровин

 

* * *

Огни кораблей и бессонница, запахи моря. Хромая, спустился закат по спине Аю-Дага туда, где скитаются души, с забвением споря, где сказано всё, что не знают перо и бумага. Огни кораблей — вы глаза моей давней печали. Души властелины — кому вы мигаете странно? Вдыхаю, как пёс, этот воздух ночной на причале, скитаюсь без дома, без пристани и — беспрестанно. Волна по-собачьи крадется лизнуть тебе руку. Огни кораблей — будто звёзд умирающих пламя. И все, что люблю в этой жизни, — ветра, и разлуку, и запах прибоя, и тёмную рябь под ногами.

1994

 

Ночные письма

1

Так и бывает, что любишь ты прошлое, в прошлом ты помнишь лишь только хорошее. Утром проснёшься, глаза отирая, будто бы в море купался в ночи. Помнишь — мечтали о Бахчисарае и о Керчи? Помнишь, ты помнишь волошинский дом, набережную, наш двор за углом? Дерево-пудель, летучие мыши… Было ли с нами хоть что-то потом? Было ли что-нибудь чище и выше? Так приглядишься нежнее и пристальней — только и было: вокзалы да пристани, дальних костров очарованный дым, южная ночь, городок Старый Крым. И я боюсь, это непоправимо — то ощущенье вины и печали, горькое, как коктебельские вина, что мы на пристани пили ночами. Непоправимо, невозвратимо… Как восхитительна эта свобода — будто бы в небо, будто с обрыва, будто в морскую терпкую воду. Ставши чужим, не суди, не неистовствуй, если и вспомнишь — то только хорошим. Помнишь ночные прогулки по пристани и возле пристани мелких рыбёшек? Ну ничего, дотянуть до рассвета — уже недолго: вспомню невольно… Эти минуты точно монеты, что из ладони падали в волны. Мы их бросали тогда при прощанье и обещали приехать, вернуться. О, эти детские обещанья… Утро. Рассвет. Возвратиться. Проснуться.

2

Ты за меня не бойся, слова мои тихи. И я не плачу больше — пишу тебе стихи. Все у меня как прежде, копаю и полю свой огород в надежде, что папу прокормлю. Семейство стало мало — легко кормить сейчас. Нет Анечки и мамы, и ты оставил нас. И каждый день мой ярок, и тесен каждый миг. Ты знаешь, мне в подарок прислали столько книг! Мне славно жить на свете, и в комнате уют. И новые кассеты не о тебе поют. Не сетую, не плачу — ты этого хотел. Прощай. Пора на дачу. На даче много дел.

1997

 

* * *

Был дом. Была мама. Был запрет возвращаться домой поздно. А над домом прямо, над крышей прямо, висели гроздьями звёзды — тяжёлые, белые, как яблоки недозрелые. И стучали по крыше, чтобы кто-нибудь вышел и загадал желание. Зная заранее, что желаний у нас мало — их исполняет мама. Я всегда одного и того же желала: чтобы мама не умирала, чтобы жизнь в нашей жизни совсем ничего не меняла — разве этого мало? А потом я еще желание загадала: чтобы можно было домой возвращаться поздно. Если б я знала, что только его и исполнят звёзды!

1980

 

Из цикла «Анечке»

* * *

Снова пришло время дерев и трав. Снова листва и птицы, и мир — как был. Просто ушла в землю, землею став. Просто ушла в небо в биенье крыл. Не прерывается пуповина. И связь двух душ нам не нарушить, отняв тебя от груди. Нету роднее места, чем эта глушь возле твоей могилки. Я скоро, жди. Так и живу. Там, где кроны качает лес, вижу тебя. И твой голос зовёт вдали. Ты ко мне руки протягиваешь с небес. Я тебе душу протягиваю с земли.

1994