24 октября 2010 года. Минск

20.00

День проходит в режиме «всё для меня». С утра очень кстати пошёл дождь. И я осталась дома. К вечеру подморозило. Мелкие моросящие дождинки превратились в лёд и украсили каждый лист, каждую ветку хрустальными бисеринами. Вид фантастических деревьев за окном был так необычен, что захотелось сделать что-то из ряда вон выходящее. Например, открыть окно, полной грудью вдохнуть свежесть ледяной сказки и закричать всему миру, как сильно я люблю свой город, свой дом, свою семью!

Рука отодвинула занавеску, потянулась к раме. И в этот самый момент раздался звонок входной двери.

Вот так всегда. Я вздохнула, ещё раз полюбовавшись прекрасным букетом из двенадцати гвоздик, которые вчера подарил муж, и пошла открывать дверь.

Интересно, кто бы это мог быть? С родителями я разговаривала пару часов назад, они собирались в театр. С мужем общалась в «Скайпе» утром – даже если он захочет сделать приятный сюрприз, то физически просто не успеет вернуться. Семьсот километров отделяют нас друг от друга.

Больше некого было ждать в этот дивный сказочный вечер, украсивший фантастические деревья миллионами хрустальных бисерин.

– Иду! Минуточку подождите! – закрыв дверь в спальню и набросив на плечи тёплый махровый халат, я вышла в прихожую.

Звонок тренькнул ещё раз.

Надо же, нетерпеливые какие! Очень интересно, что нужно запоздалым гостям?

Я заглянула в дверной глазок и потеряла дар речи.

Одно из двух: или я внезапно сошла с ума, или перед моей дверью стояла Мирра Львовна Андреева.

Спокойно, Мила, спокойно. Просто тебе показалось, что эта женщина может быть похожей на Мирру Львовну. И одета она по-другому. В шляпе, каких отроду не носила хозяйка квартиры № 2 дома по улице Раковской. Да и выглядит гостья лет на семьдесят, не больше.

Дрожащими пальцами я открыла дверь. И застыла от нереальности происходящего. Вот внезапно помолодевшая Мирра Львовна улыбается, снимает дорогие кожаные перчатки и протягивает мне руку.

Сквозь шум в ушах слышу её приветливый голос, но почему-то с акцентом:

– Здравствуйте, мадам! Меня зовут Эва Марли. Вы позволите?

Я продолжала стоять окаменевшим истуканом.

– Простите, с вами всё в порядке? Разрешите войти?

– Извините. Проходите, конечно! – шок проходил, я вглядывалась в лицо незнакомки и понимала, что внешнее сходство с Миррой Львовной, конечно, было, но только в общих чертах. Передо мной стояла пожилая ухоженная женщина, живущая, скорее всего, где-то в Европе. – Проходите в гостиную.

– Благодарю.

Я закрыла входную дверь, по дороге убедилась, что в спальне всё тихо и вернулась в комнату.

Эва Марли стояла возле карандашного автопортрета Мирры Львовны Андреевой, взволнованно перебирала тонкими пальцами лакированные ручки дамской сумочки.

– Милая дама, простите, как вас зовут?

– Людмила. Меня зовут Людмила.

– Скажите, Людмила, вы давно здесь живёте?

– Я живу недавно, чуть больше месяца.

– Людмила, я хочу спросить вас кое про что. Или кое о чём… Как правильно говорить? Русский язык даётся с трудом. Мне нужно знать судьба одной семьи, которая, возможно, жила этот дом. Кроме вас здесь ещё кто-нибудь живёт?

– Нет, к сожалению, жильцы этого дома с прошлого года расселены по новым адресам. С некоторых пор я являюсь хозяйкой квартиры.

– Как жаль, видимо, я приехала напрасно. Мои видения обманули. Скажите, вы делали в доме ремонт?

– Да, только на втором этаже. На первом…

– Простите, вы не видели здесь люстру или лампу со стеклянными ангелами?

Этого не может быть. Просто потому, что так не бывает.

– Вы уверены, что ищете люстру с ангелами?

– Мы можем присесть? – гостья вопросительно посмотрела на хозяйку, растерявшуюся до такой степени, что забыла обо всех правилах гостеприимства.

– Извините. Просто вы очень похожи на мою знакомую. Ваше сходство, хрустальные ангелы – слишком много совпадений.

Эва внезапно побледнела.

– Mein Gott, es ist wahr! Ich bin auf dem richtigen Weg!

– Что вы сказали? Вы плохо себя чувствуете?

– Людмила, я не очень хорошо знать русский язык. В моменты, когда волнуюсь, начинаю говорить на немецкий. Ничего, это пройдёт. Сейчас я буду говорить вам историю, в которой много трагичного. Надеюсь, вас не затруднит слушать меня? Я могу говорить?

– Конечно! У меня есть время, и вы можете говорить. Только давайте для начала я угощу вас чаем. Вы позволите?

– Нет-нет, чай потом! Слишком долго я искала этот дом, слишком долго искала сведения. Чай подождёт. Я волнуюсь, могу быть непоследовательна. Простите.

Она умоляюще скрестила руки на груди, всем видом показывая крайнюю степень волнения.

Жестом я пригласила гостью присесть на диван.

– Здесь нам будет удобнее. Простите, но правила гостеприимства не позволяют мне оставить собеседника без чашки чая.

– Благодарю. С вашего позволения, начну свой рассказ. Живу я в Швейцарии. Город Берн. Возможно, вы слышали. Мои родители – Ганс и Ингрид Диммерштольц – родом из Германии. Из своего раннего детства помню очень мало: старый дом в Германии, переезд в Швейцарию – вот и всё. В Берне я пошла в школу, нашла новых друзей. Прекрасные времена, – Эва закрыла на мгновение глаза, вспоминая далёкие годы. – Потом поступила в лингвистический университет. Я лингвист, переводчик с немецкий на французский. Через некоторое время познакомилась с хорошим парнем и стала выходить замуж… Так, кажется, это называется по-русски – замуж, за швейцарского дипломата Адама Марли. У нас родились две прекрасные дочери – Микаэла и Сьюзен. Сейчас им чуть больше сорок лет. У них растут свои дети – наши внуки. Для чего я вам всё это рассказываю? Понимаете, всю свою сознательную жизнь я жила с чувством чего-то незаконченного. Утраченного. Прекрасная семья, замечательные дети – и всё время внутренний голос говорил, что я лишена чего-то важного. Так было до прошлого года. Сейчас вы начнёте понимать. Мои родители умерли ещё в восьмидесятые. Их дом мы продали, некоторые семейные ценности муж запаковал в коробки и оставил их на чердаке нашего дома. В прошлом году, где-то в конце октября, мы были вынуждены поменять местожительство. Я сама занялась переездом. Во время сборов нашла те самые коробки. И в одной из них обнаружились письма моей мамы к своим родителям. Письма были собраны по годам. Мне показалось, это интересно. Наугад я открыла пачку, датированную 1947 годом. Стала читать и вот что узнала, – Эва открыла сумочку и протянула мне плотный конверт. – Вы читаете по-немецки?

– Да, я читаю по-немецки.

Ровные строчки почти каллиграфического почерка: «Ингрид, постарайся сделать так, чтобы Эва забыла свой родной язык. Вам нужно уехать туда, где она не сможет встретиться ни с одним из русских. Генетическая память очень сильна. Поэтому нужно сделать так, чтобы наша девочка думала и говорила только на немецком языке».

Я положила письмо в конверт. Эва Марли смотрела прямо перед собой, снова переживая одно из самых трагичных событий своей жизни.

– Сказать, что я была потрясена – значит ничего не сказать. Моё сознание было взорвано. Кто я? Русская? Тогда почему не знаю об этом? Где мои настоящие родители? Когда именно меня удочерили? Вопросы роем жалящих пчёл кружились в голове. Я показала письма мужу, детям. Они поняли моё желание узнать о своём прошлом. Но с чего начать? Своего настоящего имени и фамилии я не помнила. Дата рождения, видимо, тоже была вымышлена. Мы стали искать сведения о русских детях в детских домах Германии. Потом обратились в Красный Крест. Написали письмо в Посольство России с просьбой о помощи. Безрезультатно.

Чем дальше мы искали, тем больше стучали в моём сердце дни. Kindheit. Понимаете? Дни детства. И сны! Я видела много снов. И я видела ангелов! Прозрачные ангелы. Они летали, кружились над головой. А я плакала.

Совершенно незнакомая женщина, так похожая на Мирру Львовну Андрееву, сидела напротив меня и, временами сбиваясь, коверкая слова, торопилась сказать главное. Господи, неужели это Стелла?! Через столько лет! Ведь этого не может быть! Но ведь и хрустальных ангелов невозможно выдумать.

По-прежнему нервно теребя лакированные ручки дамской сумочки, гостья продолжала:

– Я видела маленькую девочку, большую комнату, предметы, мебель, игрушки. Потом окно. Девочка подходила к окну, и её всасывала темнота. Как это сказать по-русски? Чёрная кровь. Я кричала и просыпалась от болей своего сердца.

Однажды моя знакомая посоветовала обратиться к психотерапевту, который лечит с помощью гипноза. Я записалась на приём, и мы начали сеансы. Всё услышанное доктор Томсон записывал на видео. На первом же сеансе я стала вспоминать имена, предметы, события из детства. К своему удивлению, я говорила на русском языке!

На шестом сеансе я вспомнила, что жила на улице Раковской в городе Минске. Фантастика! Это было невероятно! Мои дочери нашли на карте этот город. К нашей радости, в Минске действительно была улица Раковская!

Мы продолжали сеансы. Я вспомнила, как началась война. Стреляли. А потом… моя память убрала из сознания дальнейшую жизнь до того момента, когда мама Ингрид держит меня за руку. Доктор Томсон ничего не смог узнать об этом периоде. Как только мы подходили в гипнозе к этому месту, я начинала кричать и биться в конвульсиях, у меня перехватывало дыхание. Мы прекратили сеансы.

И тогда я решила ехать в Минск. «Может быть, здесь смогу найти себя» – так я сказала и неделю назад взяла билет на самолёт.

И вот я здесь. Вчера целый день бродила по улицам города, не решаясь подойти к Раковской. Была бессонная ночь в гостинице.

Утром я решилась. И пришла сюда. Ходила по всем домам – и ничего… Кругом одни офисы. Ваш дом последний в моей надежде.

– Вы можете назвать своё настоящее имя? – от волнения я до белизны в косточках рук сжала подлокотник кресла.

– Да. Скорее всего, меня звали Стелла. Фамилию я называла. Что-то вроде – Андреевская, Андерова, Амбреева… И я пришла узнать, правильно ли я поняла своё подсознание? Действительно ли жили такие люди на такой улице? И что с ними стало?

Стены пошатнулись, потолок стремительно падал на мою голову.

– Людмила, вам плохо? Mein Gott, fiel sie in Ohnmacht! Ich bin zu alt, um sie zu helfen!

Дыши, Мила, дыши. Всё хорошо. Всё в порядке.

– Эва, то есть Стелла… Всё хорошо. Извините. Просто я не ожидала. Так не бывает. Это невероятная история! Вы пришли точно по адресу!

– Милая мадам Людмила! Я невыносимо рада нашей встрече! Ведь я уже несколько дней хожу по этой улице и спрашиваю у людей о тех временах. Но никто не помнит! Мне никто не мог помочь. А сегодня я решила зайти в этот дом. Позвонила в дверь на первом этаже. Мне никто не ответил. Я уже собиралась уходить, но заметила, что кто-то на втором этаже смотрит в окно. Это были вы, моя милая мадам! Я решила бежать наверх! Я бежала. Сердце торопилось, невыносимо громко стучало! – Эва-Стелла стояла на коленях перед диваном, где я пыталась прийти в себя, держала меня за руку и плакала. Это были слёзы облегчения, слёзы человека, нашедшего своё прошлое. И я плакала вместе с ней.

Потом я рассказала ей то, что знала сама из рассказов Мирры Львовны об их большой и дружной семье – о родителях, соседях, папиной скрипке, бабушкиной люстре с десятью ангелами и чёрной шкатулке из старого шкафа.

Мы спустились на первый этаж. Обе дрожали, как в лихорадке. Вот квартира № 2. Дверь, обитая чёрным потрескавшимся дерматином. Засиженная мухами синяя кнопка звонка.

Я протянула Стелле Львовне Андреевой ключ. Самый обычный ключ. На синем шнурке. Ключ от её прошлого.

– Добро пожаловать домой.

Замок отсчитал три поворота. Дверь тихонько скрипнула. Мы вошли.

За год в комнате почти ничего не изменилось. Так же выстроились в ряд пять керосиновых ламп на подоконнике, так же летали под потолком десять из двенадцати хрустальных ангелов: ангелы радости и веселья разбились, ангел счастья парил с отбитыми крыльями, а у ангела взаимопонимания небольшая трещина на сердце.

И только Богородица тепло улыбалась нам, даря свою радость.

Оставив Стеллу наедине с воспоминаниями, я выбежала на улицу, всей грудью вдохнула свежесть невероятной ледяной сказки и закричала:

– Люди! Как же сильно я люблю свой город, свой дом, свою семью!

Детский плач, требовательный и недовольный, заставил оглянуться.

Окно спальни окрашено мягким светом ночника. Там – мой маяк, моя жизнь, моя судьба.

– Не бойся, я с тобой! Всё хорошо, всё очень хорошо! – я бежала домой, и слёзы радости смывали остатки застывшего прошлого, очищая сердце и душу.

Всё встало на свои места. События, год назад перевернувшие мою жизнь, наконец пришли к своему завершению. Можно ставить точку.

Однако и эта точка, как и всякая другая, не конец, а только начало, трансформировавшееся из прожитого. Это моё твёрдое убеждение.

Год назад – 22 октября – умерла Мирра Львовна.

Скрип внезапно открывшейся входной двери расставил тогда, как мне казалось, все точки над «i».

– Это вы виноваты в смерти этой женщины! Вы и никто другой! Я ненавижу вас, господин Июльский! – я кричала от боли и била по щекам хозяина частной строительной компании «Июль-сервис». – По вашей вине эта женщина жила в холоде без воды и освещения! И вы никогда не будете прощены! Чудовище, вот вы кто! Чудовище с каменным сердцем!

Как больно, Господи. Как больно было ставить эту точку.

Прошёл месяц. На работе я взяла отпуск за свой счёт. В моей жизни это была первая смерть близкого человека. Так сложилось, что бабушки и дедушки не дожили до моего рождения. Я не знала, как может любить своих внуков бабушка, каково это – сидеть на коленях у деда.

Год назад судьба подарила мне две недели общения с человеком, которого я буду помнить и которого называю своей бабушкой.

Невероятно, но это так.

И вот, в начале декабря я решилась снова подойти к дому Мирры Львовны. До сих пор я не могла этого сделать. Слишком было больно. Спасибо родителям, они поняли меня и поддержали в эти дни.

Вот и сейчас я шла к дому вместе с мамой. Мы говорили о том, что нужно забрать из квартиры и куда всё это поместить. После похорон мама сразу же занялась поиском новых хозяев для кошек, в итоге их удалось пристроить всех вместе в один из детских домов семейного типа под Минском.

Потом она попросила Июльского до сорока дней не делать ремонт в этой квартире.

Не знаю, как там продвигалось дело, но сейчас издалека дом смотрелся более ухоженным: все окна застеклены, по всей видимости, обновлена крыша – из-за вчерашней метели рассмотреть получше не удавалось.

Окна квартиры № 2 выглядели, как и прежде. Значит, их не заменили.

Мы подошли ближе. Новая деревянная дверь в подъезд была чуть приоткрыта. Новое крыльцо. Я вошла. Приятный фисташковый цвет стен. Чисто. Светло. Тепло.

В явной дисгармонии к окружающему была только видавшая виды, обитая чёрным дерматином дверь в квартиру Мирры Львовны.

– Мила, ты открывай, а я зайду в ближайший магазин за пакетами. Нужно же всё это куда-то упаковать, – мама вложила мне в руку ключ и тихо вышла, плотно притворив наружную дверь.

Не решаясь войти, я стояла и вспоминала двенадцать октябрьских дней, перевернувших всю мою жизнь.

Внезапный звук приближающихся шагов заставил оглянуться. Со второго этажа кто-то спускался.

– Кто здесь? – я изо всех сил сжала в руке ключ, затаила дыхание.

– Извините, если напугал вас!

Навстречу мне шёл мужчина лет сорока. На первый взгляд – обычный человек. Невысокий, коротко стриженый брюнет с уставшим взглядом голубых глаз, обрамлённых густыми ресницами. Тёмно-синяя куртка. Джинсы. Светлая рубашка. Либо клерк средней руки, либо руководитель небольшой фирмы. А может быть…

– Что вы здесь делаете? – я пыталась угадать перемены во внешнем облике и внутреннем мире собеседника, но их было так много, что казалось, передо мной стоит совсем другой человек.

– Я здесь живу, – Вячеслав Иосифович Июльский подавил неловкий смешок. – Теперь я сосед Мирры Львовны.

Я зажмурилась от внезапно накатившей боли.

– Простите. Людмила, Бога ради, простите! Сам не знаю, что говорю. Я живу в этом доме. Так сложились обстоятельства.

Боль отпустила, я устало прислонилась к стене.

– Ничего. Всё хорошо.

А ещё через два дня Июльский пригласил меня в кафе, где и произошло событие, ещё раз перевернувшее мою жизнь.

– Люда, я прошу у вас прощения за своё поведение при нашей первой встрече. И вообще. Глупо тогда всё получилось. Страшно и глупо. Что ж, поделом. Судьба наказала меня. Но я не жалею. В одночасье я потерял всё: фирму, деньги, жильё. Остался только этот дом. Только этот дом – старый, требующий ремонта. И теперь, когда у меня ничего нет, я снова прошу вашей руки и сердца. Я обещаю любовь, уважение и взаимопонимание. Да, где-то это безумная затея – выйти замуж за человека, потерявшего бизнес, но не сказать этого я вам не могу. Людмила, я люблю вас! – и он подарил двенадцать красных гвоздик. (Спасибо, Дюрер!)

А через неделю Слава познакомил меня с мамой. Ею совершенно неожиданно (как, впрочем, и всё, что со мной случалось в последнее время) оказалась Светлана Ивановна Айдаркина. В день смерти Мирры Львовны я видела её на крыльце дома.

– Не успела… Как же так… В один день найти и потерять человека…

Светлана Ивановна рассказала мне историю своего чудесного спасения. Она помнила, как «тётя с обложки журнала» тащила её по лесу, помнила, как свистели пули, рвались снаряды.

А потом она очнулась в доме Клавдии Ивановны. Там, в далёкой сибирской деревушке, умерла Минна Браун и родилась Светлана Айдаркина. Так назвали девочку, вывезенную из оккупированного Минска.

Через полгода Света стала понимать русскую речь, а ещё через год закончилась война. Девочку определили в Изгольский детский дом.

Мила слушала историю Светланы Ивановны и понимала, что в жизни случаются настоящие чудеса.

Если бы Мирра Львовна не спасла девочку, то на свете не было бы Вячеслава Иосифовича Июльского.

Если бы её, Людмилу Стаханову, не послали на перепись населения, то вряд ли она познакомилась бы со своим будущим мужем.

Как много случайностей творят нашу жизнь.

Только случайности ли это?

Звонкий плач заставил Милу прибавить шагу.

– Доченька моя! Любимая! Мама с тобой! Не плачь, моя девонька, не плачь!

Через минуту я открыла дверь спальни.

Из кроватки сквозь слёзы счастливо улыбалась беззубым ртом очаровательная Милана Вячеславовна Июльская.