Фёдор проснулся в огромной светлой комнате лишь утром следующего дня. Он с удовольствием потянулся, но тут же охнул: казалось, что болела каждая косточка в его истерзанном вчерашним героическим переходом теле. Сивцов, не вставая, осмотрелся.
Он лежал в большой и удобной деревянной кровати, на очень мягком матрасе, застеленном чистой хрустящей простынёй. Тело путешественника укрывало легчайшее пуховое одеяло, сшитое так, как будто было сделано в старину — из разноцветных лоскутков. Стены комнаты были обшиты ровными и чистыми панелями из натурального дерева. Фёдору сразу же захотелось, чтоб они оказались сделанными из ореха: он где-то читал, что ореховые панели одни из самых дорогих. Естественно, он желал этого не просто так, а с конкретной корыстной целью: чтоб лопнул-таки от зависти Ефим Бабурин.
«Ох ты, ёлки-палки! — Сивцов хлопнул себя по лбу, вспомнив и остальных своих сослуживцев. — Сегодня же понедельник! Мне ж на работу надо!»
Фёдор вскочил с кровати и стал лихорадочно искать свои вещи. Одежды нигде не было, как и никаких часов или будильника, чтобы узнать точное время. О том, что он находится от своего института, по крайней мере, в полутора тысячах километров, Фёдор, по обыкновению, даже не подумал.
Выскочив в одних трусах из комнаты и сбив в коридоре какого-то парня с подносом в руках, Сивцов резво побежал вниз по единственной присутствовавшей здесь лестнице. За ним следом, громко матерясь на лету, со страшным звоном и грохотом кувыркался подносоносец. Так как Фёдор, в отличие от своего преследователя, избрал более традиционный способ передвижения по лестницам, то вскоре он оторвался от кувыркающегося парня и выскочил в холл, расположенный на первом этаже.
В холле горел большой красивый камин, на стенах висели охотничьи ружья, рога и головы различных животных. В центре помещения стоял большой овальный стол, за которым пили пиво из больших глиняных кружек человек восемь незнакомых Сивцову мужчин. В одном из них Фёдор с трудом узнал Туриста — тот был чисто выбрит, причёсан и одет во всё цивильное. На этом фоне Сивцов, в своих вечно чуть великоватых семейных трусах и с расцарапанным животом, плохо замазанным зелёнкой, выглядел несколько нелепо. Он это понял по чуть ошалелым глазам остальных присутствующих за столом парней.
— О, Быня! — первым пришёл в себя Турист. — Знакомьтесь, пацаны: Быня, это он с Папой насовсем разобрался. Классный чувак. Кстати, мой друг.
«Пацаны», которым было всем слегка за тридцать, сдержанно и одобрительно загудели.
— Ты уже проснулся? — обратился Турист уже к Фёдору. — Тогда садись к нам. А то мы к тебе уже Кислого с едой посылали, чтоб ты поел да снова ложился, если не выспался. Он заходил?
Фёдор кивнул, думая совсем о другом. В этот момент на лестнице показался Кислый. Он сделал два неуверенных шага вниз по ступенькам, а когда попытался сделать третий, его ноги, не выдержав, подломились в коленях, и Кислый рухнул вперёд. Он плашмя упал на лестницу и, сохраняя неестественно прямое положение тела, съехал на животе по ступенькам головой вперёд. Когда голова неудавшегося официанта коснулась пола, он вытянулся всем телом и затих. К нему сразу же бросились несколько человек из-за стола и стали приводить в чувство.
— Быня, ты за что его, а? — тихо спросил Турист. — Он, может, сказал что-то не так? Так ты прости его, молодой он ещё.
— А, — небрежно отмахнулся Сивцов. — Случайно вышло. Неловкий он у вас какой-то.
Турист понимающе покивал.
— Я же говорил, — бормотал негромко кто-то из сидящих за столом, — мяса ему надо было отнести. А вы заладили: «Бульон, бульон, полезно, полезно!» Вот и получил Кислый по полной, за бульон-то! Вон, вишь, как ему щас полезно… Лежит, ни есть, ни пить не просит. Хотя я бы, наверное, тоже обиделся: с баланды только соскочил, а тебя пустым бульончиком угощают! Нет, правильно Быня ему врезал, да и нам повиниться бы надо, за стол его пригласить, — говоривший обиженно засопел.
В это время Фёдор, наконец, вспомнил, зачем он спустился в гостиную в одних трусах.
— Турист, во сколько ближайший автобус в город?! — заорал он с удвоенной силой, вспомнив, что жутко опаздывает. — И где моя одежда?
— Спокойно, Быня, спокойно, ты чего? — Турист стал осторожно приближаться к Сивцову. — Ну подумаешь, чего-то он не так сделал, или не так сказал — чего психовать-то? Тем более что ты его уже наказал. Сейчас одежду тебе новую подберём, сядем, покушаем хорошо, пивка выпьем… Ну? И куда ты собрался идти — лес ведь кругом?
— Как лес? — забормотал Фёдор, только сейчас вспомнив, где он находится и осознав всю безнадёжность своего положения. — Какой лес?
— Смешанный, — ласково проговорил Турист, обнимая прогульщика за плечи. — Хвойно-лиственный. Биология, пятый класс, — и, обращаясь к кому-то из приводящих в себя Кислого, коротко приказал: — Одежду принеси Быне. Чего-нибудь его размера, только быстро.
— Но мне же сегодня на работу надо, — всхлипнув, вывалил Сивцов свой последний аргумент. — Понедельник же…
— Ты чего, Быня? — изумился Турист. — Во-первых, сегодня уже вторник, понедельник вчера был, когда мы в поезде ехали. Вспомнил? А во-вторых — какая работа? Тебе сейчас тихо-тихо сидеть надо, чтоб не дай бог, тебя и в этом районе менты искать не начали! Ты чего, заказов, что ли, много набрал? Ну так отмени их на время — если заказчики люди нормальные, то должны в твоё положение войти. А потом, когда тебя искать перестанут — отработаешь своё.
«А ведь меня этот капитан, пожалуй, и в самом деле на работе быстро найдёт, — подумал Фёдор, имея в виду Поповича. — Он вон какой ушлый: мигом мой паспорт прочитал! Он и институт наш, наверное, так же быстро найти сможет. Придёт, а я там черчу что-нибудь. Здрасьте-пожалуйста, пойдёмте в тюрьму!»
Сивцов пригорюнился. Оставалось только подчиниться более мудрому в таких делах Туристу и в самом деле на некоторое время «лечь на дно».
Через полчаса Фёдор, одетый в новый, с иголочки, «найковский» спортивный костюм и белоснежные кроссовки той же фирмы, восседал во главе стола. Он был побрит, причёсан и похож на наследного принца княжества Монако, выехавшего отдохнуть на природу. Двое из сидевших за столом (а все присутствовавшие были охранниками этого огромного дома) ушли протапливать баню для дорогих гостей, остальные же, открыв рот, слушали Сивцова.
— А стёкла оказались бронированные! — рубил рукой воздух раскрасневшийся рассказчик. — Ка-а-ак он в это стекло на своей верёвке с разгону ахнул! Аж весь дом затрясся. Граната у него из рук — бац! — и вывалилась. Внизу — взрыв! Кто-то орёт там, ничего не понять, дверь взорвали, кругом дым — хоть святых вон выноси! После этого они отступили и пошли советоваться…
Фёдор сделал большой глоток пива из кружки — от длинного повествования у него пересохло в горле.
— Ну ты крутой, Быня, — восхищённо выдохнул один из охранников по кличке Гиббон. — Сам Сомов тебя с первого раза взять не смог! Ну, дела.
— Это что! — подал голос Турист. — Он его потом вообще в больничку отправил, на заслуженный отдых, так сказать.
Все в немом восторге воззрились на героя дня.
— Потом расскажу, — взмолился Сивцов. — У меня уже язык не шевелится.
Перечить ему побоялись, помня пример Кислого. Неудачно упавшего охранника ещё двадцать минут назад, как только он был приведён в чувство, Турист настоятельно посоветовал увести в какую-нибудь дальнюю комнату и оставить там до вечера, чтобы своим видом Кислый не раздражал Быню.
— Нам ещё здесь стрельбы не хватало, — объяснил свою позицию Турист.
С улицы принесли шашлык из осетрины, приготовленный специально для гостей. Фёдор никогда в жизни не ел такой вкуснятины, поэтому съел две своих порции и одну соседскую. Сидевший рядом с Сивцовым уголовник Грабля благоразумно промолчал. Наевшись, Фёдор с сожалением осмотрел всё ещё обильный стол и сыто рыгнул. Кто-то подобострастно хихикнул. Сивцов, поглаживая себя по животу, строгим отеческим взглядом посмотрел на нарушителя тишины. Стало тихо.
— Скучно у вас, — неожиданно взгрустнулось Фёдору. — Живёте тут в лесу…
Все засуетились. С разных сторон Сивцова бросились истово разубеждать.
— Да как же скучно, Быня? — самозабвенно бил себя в грудь Гиббон. — Сейчас банька будет, ей-ей! Тут такая банька у Трофима, что ого-го! У-у-ух, какая банька!
— Пострелять можно, — вещал трубным голосом Грабля. — Здесь арсенал целый у нас. Ты из чего больше шмалять привык, Быня? Тут даже гранатомёт есть, во как!
— Тут места хорошие! — надрывался с другой стороны стола огромный детина по кличке Поршень. — На охоту пойдём! Без добычи точно не вернёмся — тут зверья полно!
Переждав самый гам, Фёдор, глядя на Поршня, строго проговорил:
— Зверей убивать нехорошо, — и задумался.
Всем стало стыдно. Поршень, казалось, съёжился раза в два и готов был провалиться от позора сквозь землю.
— А вот пострелять можно, — подумав, вынес свой вердикт Сивцов.
Все облегчённо вздохнули — грозы не случилось. Грабля раздувался от важности прямо на глазах: ещё бы — ведь именно он подал благосклонно принятую идею насчёт «пострелять».
Все оживлённо зашевелились, задвигали стульями. Кто-то побежал за оружием, остальные же, накидывая на плечи тёплые вещи, потянулись на улицу. Как только Фёдор поднялся со стула, на его плечи чья-то заботливая рука накинула удобную и лёгкую дублёнку.
— У нас тут в лесу «полигон» небольшой имеется, — крутясь ужом вокруг степенно шагающего Фёдора, распинался Грабля. — Чтобы форму не теряли, так сказать.
— Это правильно, — доверительно сообщил ему Сивцов. — Форму терять никак нельзя. Я вот однажды вышел из отпуска, сам понимаешь — в отпуске не чертил ничего, отвык. И что же ты думаешь? — он посмотрел на Граблю, выдерживая убийственную паузу. Судя по тому, как преданно смотрел на него бандит, Грабля в этот момент не думал ровным счётом ничего, поэтому Фёдор продолжил: — Вышел я, значит, на работу и в первый же день запорол напрочь очень важный чертёж. Вот. Это и называется — потерять форму, — он посмотрел на своего спутника, убедился, что тот абсолютно ничего в этой притче не понял и, многозначительно хмыкнув, продолжил шествовать.
На «полигоне» стояло много ящиков с пустыми стеклянными бутылками и пивными жестянками.
— Мы сюда всю посуду стаскиваем после пьянок, — радостно пояснил Фёдору Поршень. — А потом на ней тренируемся! — он достал из-за пояса огромный чёрный пистолет, чем жутко перепугал дорогого гостя. По счастью, Поршень не заметил реакции увидевшего оружие «профессионального убийцы».
Стреляли долго и самозабвенно: перебили целую кучу стеклотары, сожгли уйму патронов, раз двадцать бегали выставлять на «огневой рубеж» новые бутылки. Фёдор тщательно делал вид, что его вся эта возня не больно-то и интересует. Наконец, братва выдохлась. Все закурили, медленно отходя от азарта «соревнований».
— Ну что, Быня, — подошёл вдруг к Сивцову Турист. — Укатаешь пацанов?
— В смысле?.. — промямлил Фёдор.
— В том смысле, что покажи им настоящий класс, — не отставал Турист. — Пусть братва поучится, как стрелять надо. Ну как, пацаны, посмотрим? — обратился он к окружающим.
— Посмотрим, посмотрим! — на разные голоса возрадовались «пацаны».
— Тебе из чего привычнее, Быня? — поинтересовался подлый Турист. — Какое оружие предпочитаешь?
— Любое, — пробормотал Сивцов, чтобы не попасть впросак. — Мне без разницы.
— Тогда держи, — Турист протянул Фёдору «калашников» и обернулся: — Поршень, наряди-ка нам вон ту ёлочку…
Поршень живо подхватил несколько бутылок, подбежал к невысокой ёлке и стал «украшать» её бутылками, насаживая их горлышками на пушистые ветви. Первую бутылку он водрузил на самую верхушку деревца, куда в новогодние праздники обычно ставят звезду.
Сивцов стоял с тяжёлым автоматом в руках и лихорадочно вспоминал порядок стрельбы из автоматического оружия: когда он получал высшее образование, их возили на военные сборы и даже давали разок пострелять точно из такого же автомата. Что-то вспомнив, он передёрнул затвор, который зловеще лязгнул, положил один палец на спусковой крючок и стал ждать, пока Поршень закончит приготовление «мишеней».
Воронёная железяка сильно оттягивала руки, и Фёдор попытался перехватить её поудобнее.
Длинная автоматная очередь, прогрохотавшая в ту же секунду, явилась для всех присутствующих настоящим откровением. Особенно неожиданной стрельба стала для двоих: для самого Сивцова, который несколько бесконечных мгновений пытался безуспешно усмирить бьющийся в его руках АКМ, прежде чем догадался отпустить курок, и для Поршня, которого спасло какое-то звериное чутьё — он лежал, прикрыв голову руками, в снегу под ёлкой и трясся мелкой дрожью.
Вся спина заново родившегося была засыпана битым стеклом — на ёлке раскачивались одни лишь отбитые бутылочные горлышки. На деревце не осталось ни одной целой бутылки, кроме того, многие другие ветви были также перебиты пулями и болтались на одном честном слове.
— А чё он так долго вешал? — извинился Фёдор, имея в виду случайность происшедшего выстрела из-за своих уставших рук. Но его, как и водится в таких ситуациях, поняли по-другому.
«Во псих…» — прошептал кто-то.
— Помогите Поршню, — сказал Турист, беря из рук Сивцова орудие устрашения. — Ну ты даёшь, Быня. Не боялся в него попасть? Хотя, с такой стрельбой, — он оглянулся на многострадальную ёлочку, — можно не волноваться: попадёшь туда, куда хочешь. Здорово, Быня, просто высший класс! — он восхищённо прицокнул языком. — Возьмёшь в ученики?
— Возьму, — легкомысленно пообещал самый меткий ковбой к западу от Миссисипи. Он уже отошёл от потрясения и радовался, что так здорово выдержал неожиданное испытание.
— Только Поршня ты, конечно, зря так перепугал, — вздохнул будущий ученик. — Парень сейчас неделю под себя делать будет.
— А чё он так долго вешал? — упёрся Сивцов. — Вешает и вешает, вешает и вешает… Я ждал-ждал, ждал-ждал, ну и…
— Понятно, — вздохнул Турист. — Пошли, возвращаться пора, да и холодает, похоже…
Когда все снова сидели за столом у камина, через холл под руки провели Поршня. Он пускал слюни и улыбался. Ему дали с собой бутылку коньяка и отправили спать. Когда Фёдор вновь увидел свою недавнюю жертву, ему стало ужасно неудобно за то, что он так напугал неплохого, в принципе, парня. Чтобы как-то отвлечься от мук совести, Сивцов набросился на отбивную, лежавшую перед ним на тарелке, и стал яростно терзать её ножом, бубня при этом: «Вешает и вешает, вешает и вешает…» Услышав этот грозный сивцовский клич, соседи по столу втянули головы в плечи и тоже уткнулись носами в тарелки.
Фёдора больше не пытали по поводу штурма спецназом папановской квартиры — верили, что такой человек не то что какого-то майора Сомова, самого господа бога оглушить может, и ничего ему за это не будет — весовые категории не те. Поэтому разговаривали, в основном, на отвлечённые темы: о том, как по-детски засыпался на очередном, совсем несложном деле Толя-Троллейбус; сколько анаши минимум надо выкурить на пятерых, чтобы всех пятерых «реально торкнуло», и даже — почему все женщины в правительстве Российской Федерации какие-то ненормальные и кто их таких выбирал.
После этой злободневной сатиры все заспорили, кто же на самом деле отец Хакамады: половина уверенно утверждала, что он, судя по фамилии, японец, другая же половина насмерть стояла за южного корейца, ссылаясь на газету «Жёлтые страницы Алапаевска». Едва не дошло до драки с поножовщиной, но тут вмешался Сивцов.
— Мамымеец, — произнёс он с набитым ртом.
— Что? — как можно вежливее переспросил Грабля.
— Адыгеец, — прожевав, ответил Фёдор. — Отец её. Я точно знаю.
Спорить не рискнули. Даже Чибис, сам адыгеец по национальности, промолчал, хотя наверняка знал, что фамилия «Хакамада» крайне редко встречается на территории республики Адыгея.
Наконец, истопилась баня. Сивцову торжественно поднесли новый, в упаковке, роскошный махровый халат. Где-то далеко, за полторы тысячи километров отсюда, несчастный Ефим Бабурин в очередной раз лопнул от зависти.
Фёдора повели в баню.
Баня поразила Сивцова своими размерами: там можно было жить не хуже, чем в самом доме. Там был бассейн, джакузи, а также «сухая» и «мокрая» парные. Но больше всего воображение Фёдора поразил бильярдный стол, стоявший в огромном предбаннике.
— Вот! — торжествующе заорал Сивцов. — Вот! У Папы в квартире один в один такой бильярд был. Я им дверь закрывал, а майор Сомов потом взорвал его! Говорил я вам, черти, говорил, а вы не верили! — Сивцов грозным глазом оглядел потупившихся «чертей» и неожиданно предложил: — Ну? Кто против меня ?
Фёдор играл со всеми по очереди, потому что отказаться не посмел никто. Бильярд был американский, для игры в так называемый «пул», но Сивцов, естественно, об этом даже не подозревал. Он бил все шары подряд: сплошные, полосатые, чёрные и белые, радуясь при этом, что хозяин заказал для себя в бильярдной фирме такие хорошие, широкие лузы. Никто его не только не поправлял, но даже наоборот: все старательно делали вид, что Быня — ас в этой сложной игре и куда уж им-то с ним тягаться. «Проиграв» очередную партию, истязаемые, облегчённо вздохнув, шли в парилку.
Обыграв всех, кого только можно, Фёдор ещё некоторое время поиграл сам с собой, но это ему быстро наскучило. Оглянувшись по сторонам, он обнаружил, что остался в предбаннике совершенно один: весь народ сидел либо в парилке, либо, уже выйдя из неё, пил пиво и смотрел телевизор в комнате отдыха. Оскорблённый в своих лучших компанейских чувствах, Сивцов зарычал и, срывая и разбрасывая по всему пути своего следования одежду, огромными прыжками помчался в парную.
— Ага! — азартно выкрикнул он, рывком распахнув дверь в жарко натопленное помещение, немало перепугав его временных обитателей. — Спрятаться от меня хотели? — с этими словами Фёдор полез на полок. От Сивцова, конечно, многие хотели бы куда-нибудь спрятаться, однако, вслух эту крамольную мысль не произнёс ни один из принимающих банные процедуры.
В парилке стоял приятный хлебный запах и полумрак, который усиливался от того, что было большое количество пара. Однако Фёдору показалось, что пару не хватает и он, ворча что-то вроде «Сидите тут, мёрзнете», с кряхтением слез с полка, набрал в красивый медный ковш с деревянной ручкой кипятка и, не раздумывая, выплеснул его на каменку.
Когда струя ударившего от камней пара коснулась Сивцова, он заорал, как будто его резали, и выскочил из парилки, оставив входную дверь открытой настежь. Оставшиеся внутри переглянулись, после чего Грабля поднялся и аккуратно закрыл оставленную беглецом дыру, в которую уходило тепло.
Примерно с минуту внутри ничего не происходило: все молча потели дальше. Затем дверь резко распахнулась и на пороге, в клубах пара, вновь показался Фёдор. С радостным криком «Ага!» он забежал внутрь, схватил ковш и снова плеснул на камни. На этот раз он ловко увернулся от взметнувшейся вверх и вбок горячей струи и, хохоча, выбежал вон, не забыв оставить открытой дверь. Грабля вздохнул, поднялся со своего места и прикрыл её ещё раз. Все понимали, что Быня просто шутит.
— Грабля, подкрути там каменку, чтоб посильней жарила, — попросил из тумана кто-то, сидящий на полке.
Грабля подошёл к агрегату как раз в тот момент, когда в дверь опять ворвался Сивцов. С не отличавшимся новизной боевым кличем «Ага!» Фёдор от души зачерпнул в ковш кипятка и плесканул его на камни. Но из тумана, вместо ожидаемого шутником шипения пара, раздался протяжный вопль ошпаренного Грабли.
— Извините, я вас не видел, — пробормотал через пару секунд Сивцов, присев от акустического удара. — Вы кто?
Грабля, не отвечая, лишь выл на одной ноте, пытаясь забиться от мучителя куда-то под полок.
— Это вы, Грабля? — догадался, наконец, Фёдор. — Извините, пожалуйста, я вас не видел.
Вежливый Сивцов был во много раз страшнее Сивцова стреляющего, поэтому в парилке воцарилась зловещая тишина. Фёдор, не дождавшись из тумана ни единого звука, пожал плечами и вышел.
Из бани они шли вдвоём с Туристом — остальные, видимо, опасались невозмутимого убийцу Быню, которому человека завалить, что муху прихлопнуть — так, забава.
— А кстати, Турист, — спросил у своего спутника Фёдор, — как там Мальборо?
— Плохо Мальборо, — нахмурился Турист. — Бредит всё время. Говорит, что ты посланник сатаны и надо тебя немедленно убить, а для верности, чтоб не ожил, проткнуть осиновым колом. Во как.
— Это он, наверное, потому так говорит, — предположил Сивцов, — что сам об осину стукнулся. Вот он и бредит: осина, мол, осина… Его в больницу надо.
— Да здесь уж впору больницу открывать, — тяжело вздохнул Турист. — Один коньяк без перерыва жрёт и плачет, второй — с сатаной бороться собрался, когда у самого ни одного целого ребра нет, а третий вообще, — он вновь вздохнул. — Вся спина обварена, а тоже куда-то бежать намылился… Кислый, опять же — ободрал всю рожу, когда ты его с лестницы спустил, и башку стряс, кажется. Ладно, пойдём спать, Быня, утро вечера мудренее…
— Спокойной ночи, — вежливо попрощался Фёдор.
Почему-то он не испытывал абсолютно никакого душевного дискомфорта из-за того, что не вышел сегодня на работу.
Он бодро засвистел «Генералов песчаных карьеров» и пошёл спать.
Сивцову понравилось прогуливать.