Бриан и Лена болтали, как хорошие знакомые. Делились впечатлениями от мест, где каждому довелось побывать. Рассказывали о величественных городах, далеких странах, удивительных уголках природы, интересных обычаях. Маски оказались отброшены за ненадобностью. Беседа текла легкая, веселая, живая. Магистр забыл, что собирался покорять и очаровывать, и просто наслаждался солнцем, ароматом яблок и непринужденной атмосферой. Лена, заметив искренность собеседника, ответила тем же. В первый раз за всю историю их общения опустила щиты. Словами, улыбками, интонацией сплетала уют спокойного доверия, аккуратно укутывая Бриана, отогревая. Внимательно наблюдала за ним настоящим. Старалась запомнить тональность голоса, мимику и жесты. Чтобы в дальнейшем не перепутать живую душу с маской.

— Знаете, вы правы. Земля уже холодновата, — заметила, воспользовавшись паузой в рассказе.

Бриан смотрел как Лена весело отряхивалась. Искала затерявшуюся в траве накидку. Надевала, поправляла волосы. Шутила, улыбалась. Казалась, да и была, совершенно беззащитной.

— Ударь! — пустота ожила, почуяв уязвимость. — Сейчас можешь отыграться. За всё.

Представил, как после злых слов Лена вздрогнет, стиснет зубы, опустит голову и попытается восстановить дыхание. Знал — ударом не ответит. Он не дождется жгучей ярости, бессильной злобы или холодного бешенства. Лена не позволит пировать ее гневом и страданием. Спрячет боль. Закроется. Застынет. Погаснет. Снова станет отстраненной и настороженной. Возможно, навсегда.

— Нет.

— Она отвергла тебя, — пустота не желала уступать.

— Нет!

— Условие? Отговорки. Жалкие отговорки!

А Бриан вспомнил счастливое лицо мальчика, держащего добытое с таким трудом яблоко. И ликование, когда услышал от Бриана, какой он молодец: сильный, умный и вообще замечательный. Дышать стало легче. А в пустоте что-то сверкнуло. Огонек, скорее искорка. Маленькая, хрупкая, едва различимая в безжизненной мгле, накинувшейся на свет с азартом матерой гончей. Первый проблеск жизни за столько лет. Не дать уничтожить. Защитить, сберечь. Бриан потянулся, но небытие вокруг словно растягивалось, относя маячок все дальше. Он не успеет.

— Не сдавайся, — услышал тихий шепот, — ты сможешь. Осталось совсем немного. Верь в себя. Ты сможешь!

Отчаянно рванув вперед Бриан спрятал в кулаке маленькую искорку. Укрыл от беснующегося ничто. Поднес к губам и, вторя шепоту-помощнику, сказал:

— Я с тобой!

Огонек стал ослепительной вспышкой, а пустота закричала. Завыла раненым зверем. И отступила.

Открыв глаза Бриан увидел белое от волнения лицо Лены.

— Что вас так встревожило?

— Боялась, случилось плохое, — она была очень серьезна, — и переживала, что ничем не могу вам помочь.

— Не стоило так волноваться, Элена. Ничего плохого не случится. Я же…

— Сильный и храбрый, — решительно перебила Лена и улыбнулась.

— Правда? — Бриан удивленно вскинул бровь.

— Конечно, а еще умный и находчивый.

— Действительно так думаете?

— Готова поклясться.

— Лучше поцелуйте.

Его неожиданный вызов. Ее ответный взгляд. Пристальный. Изучающий. Шаг вперед, и пальцы скользят по щеке. Касание легкое, едва различимое. Очерчивает лицо, спускается ниже, проводит по шее и чуть назад, легонько надавливая, приглашая наклониться. А когда он подчиняется, Лена подается вперед и, оставив на скуле теплое эхо от сомкнутых губ, отступает на полшага. Смотрит с улыбкой на Бриана, обескураженного и ее поступком и неожиданной уместностью этой аккуратной ласки. Первой нарушает неловкую тишину.

— Слушайте, вы так про море замечательно рассказывали…

— Хотите к морю?

— А вы? Только честно.

— Хочу. Все думал вырваться, но не получалось.

— Тогда вперед! Только можно больше глаза не закрывать?

— Можно, — махнул рукой магистр.

И они отправились в маленькую бухту с белым песком, обнимаемую неприступными скалами, врезающимися в толщу воды. Ласковые волны омывали берег, и это жемчужно бирюзовое великолепие ослепляло. Бриан подставил лицо теплому просоленному ветру. Позволил дыханию владыки морей заполнить легкие, голову, сердце. Вымести сомнения, тревоги, неуверенность. Здесь, как нигде в мире, он чувствовал себя спокойным и свободным.

— Потрясающе! — Лена плюхнулась на песок, — если хотите купаться, идите.

— А вы?

— Не хочется. Лучше на берегу посижу. Тут такая красотища. А вы идите.

Не дожидаясь повторного приглашения Бриан стянул тунику, рубаху и сапоги и рванул в воду. Заплыл подальше, лег на спину и закрыл глаза. Расслабляясь. Позволяя морю убаюкать нежной колыбельной. Успокоить, утешить. Вымыть из души усталость, напряжение и пустоту. И там, где раньше царила ядовитая изматывающая мгла, теперь был свет и нежный шепот волн. Бриан купался долго, то удаляясь на глубину, то лениво дрейфуя у берега, по которому, собирая в подол ракушки, бродила Лена. Яростно, словно пытаясь содрать старую кожу, он бросался в объятья стихии. И она принимала его, очищая, обновляя, давая возможность родиться заново. Бриан вышел из воды совсем обессилевший и не произнеся ни слова рухнул на песок. Лена села рядом, скрестила ноги и принялась перебирать свои сокровища. А когда заметила, что магистр заснул, загородила солнце и укрыла вымотанного купанием мужчину его же одеждой. Обгорит еще.

Больше всего в морском отдыхе Лена любила закаты. Не купаться или загорать. И уж точно не шумный пляжный кавардак и водные развлечения. Только закаты. Когда раскаленная красно-золотая тарелка светила опускается в безбрежную синь, постепенно превращающуюся в густые чернила. И сегодняшний оказался непередаваемо прекрасным. Тени почтительно вставали, провожая на боковую натруженное солнышко. Море ласково обволаковало его, принимая в прохладные объятья. Ветер остужал, дарил свежеть и покой. А двум случайным гостям милостиво позволили наблюдать и восхищаться. Правда один крепко спал, зато Лена наслаждалась за двоих. Это великолепие нужно было обязательно прочувствовать и запомнить, чтобы потом записать и рассказать. Сегодняшним днем она была очень довольна.

Бриан проснулся, когда от диска оставалось меньше половины. Не осознавая где он, привычно потянулся, расправил плечи, зевнул и удивленно замер, наткнувшись на веселый Ленин взгляд.

— Добрый вечер.

— Вечер? — осмотрелся по сторонам и недовольно уточнил. — Почему не разбудили раньше?

— Это было бы свинством с моей стороны. Будить вас после такого заплыва, да еще в законный выходной, — мягкие интонации действовали не хуже объятий моря. — Выспались?

— Похоже, да, — отряхнул руки, успокаиваясь, потер глаза, — а чем вы все это время занимались?

— Ракушки собирала, потом перебирала, думала, смотрела на закат, отдыхала. Чудесно провела время.

— А ведь у меня было столько запланировано, — Бриан с досадой взъерошил волосы.

— Зачем?

— Честно?

— Ну, как всегда.

— Хотел произвести впечатление.

— План сработал. Сегодня вы произвели на меня отличное впечатление.

— Тем, что притащил сюда и оставил в одиночестве на полдня?

— Тем, что были собой, — в голосе читалась благодарность, — не магистром, не лордом, собой. И теперь я могу совершенно честно сказать. Бриан, вы мне нравитесь.

— Лена, вы — очень странная женщина.

— Знаю, — пожала плечами, — доставите меня домой?

Он одевался в полной тишине. Лена прощалась с солнцем Саварры, задумчиво глядя в безбрежную даль. Бриан сел рядом, отряхнул ноги от песка и натянул сапоги. Не нарушая благоговейного безмолвия они дождались последнего луча и покинули это чудесное место.

Поглазеть на Рина сбежалась вся деревня. Маг. Столичный. Магистр. Да еще тот самый. Что скрывалось за последним никто не знал, но веса внезапному гостю явно добавилось. В переносном смысле. Так то он по общему мнению, высказанному позже и втихаря, вообще оказался какой-то несолидный. Ни тебе почтенного возраста, ни стати, ни манер, ни гладкости речи. Ни посоха. Последний факт особенно расстроил малышню, которой очень хотелось этот самый посох потрогать. Можно было, конечно, потрогать мантию, но боязно. Вдруг еще в жабу превратит.

У дома Нарры, сестры Сольвейг, моментально собралась толпа. Люди заглядывали в окна, пытаясь получше рассмотреть редкого гостя. А тот сидел за столом рядом со старостой и, выслушивая рассуждения почтенного мужа об урожае, прогнозах на зиму, политике короля и нравах современной молодежи, мечтал оказаться у себя в лаборатории. Или на кухне у Лены. Главное подальше. Поэтому когда пятилетний сын Нарры, набравшись смелости, спросил странного дядю, умеет ли тот показывать чудеса, Рин моментально разулыбался, извинился перед старостой и хозяйкой, и, подхватив ребенка на руки, вышел во двор.

— Значица, жених твой?

Староста, недовольный поведением гостя, осуждающе погладил бороду. Сольвейг опустила глаза и покраснела.

— Ты б кормила мужика что ли. Вон балахон аж болтается.

Сольвейг покраснела еще сильнее.

— Ладно, — грузно встал из-за стола, — вам, потрещать наверняка надо о бабском. Пойду посмотрю, что там за охи во дворе. Бывай, Нарра.

Хозяйка поклонилась. Поблагодарила за визит, а когда староста вышел, со слезами бросилась обнимать долгожданную гостью.

Давая Сольвейг возможность пообщаться с сестрой, Рин развлекал деревенских почти целый день. Сначала тешил иллюзиями, до которых охочими оказались не только малыши. Потом по просьбе предприимчивого старосты пошел посмотреть поле, внезапно переставшее родить, после визита заезжего мага. Тот обещал невиданные урожаи при условии проведения специального семидневного ритуала. Эти дни шельмец жил у старосты на всем готовом. А еще стребовал два серебряка аванса и три после завершения процедуры. Чары разумеется продержались недолго, но проходимца уже и след простыл.

Рин разбирал чужие плетенья, вспоминая про себя все крепкие словечки, когда-либо услышанные от Лены. Имя умельца, конечно, записал, но сомневался, что найдет его в списках выпускников. Зато в розыск объявить за шарлатанство и подлог решил твердо. Потому и заклинания чужие разворачивал неспешно, аккуратно, запоминая особенности. Любопытные деревенские держались на почтительном расстоянии, перешептываясь. Мол, тот, прошлый как-то солиднее все делал. А этот стоит смотрит куда-то, бормочет, руками водит, потом опять смотрит. Ни дыма тебе цветного, ни грохота, ни лучей с небес. А мантия, так мантия и у того была. Даже богаче, расшитая вся. И посох. А этот плохонькой какой-то, несолидный.

Закончив, Рин отказался от приглашения старосты отужинать и вернулся к дому Нарры, сопровождаемый неугомонной малышней. И от нечего делать, взялся проверять всех на магические способности. Потом вылечил несколько сопливых носов, разбитых коленок и один старый перелом. И пока мамы не разобрали сопротивлявшуюся ребятню по домам, рассказывал сказки, когда-то давно прочитанные у Лены.

Нарра, наблюдавшая в окно за этой умилительной картиной, улыбнулась и подозвала сестру.

— Смотри как у него с детворой хорошо получается.

— У него со всеми хорошо получается, — с готовностью согласилась Сольвейг.

— Вот и не проворонь мужика! Магистр Ринвальд, идите ужинать.

Ужин Рину понравился куда больше обеда со старостой. Нарра подкладывала ему лучшие куски, расхваливала Сольвейг, шпыняла детей, чтоб вели себя прилично, и всячески стремилась угодить столичному гостю. Рассказывала потешные истории и сама же смеялась громче всех. Идиллию нарушил громкий стук и крик:

— Нарра, открывай, змея!

— Ох, да что бы тебе пусто было! — всполошилась хозяйка и выбежала из дома, прикрыв дверь.

Сольвейг успокоила детей и ответила на вопросительный взгляд Ринвальда.

— Муж сестры. Неплохой, когда не пьет. Только вот в последнее время совсем сдал, вот Нарра и не пускает в дом.

Рин задумался, смешно нахмурив лоб.

— Могу сделать чтобы не пил. Только заклинание еще сырое. Поэтому пока вообще хмельного в рот не возьмет. Ни капли. Но я потом обязательно доработаю, оно у меня в планах на следующий месяц. Такая проблема интересная, оказывается…

— Правда можете? — Сольвейг с надеждой посмотрела на Рина.

— Если думаете, что так будет правильно.

— Да! Пожалуйста, магистр Ринвальд.

— А беан Нарра не будет против?

— Сестра спасибо скажет, — уверенно закивала Сольвейг.

— Хорошо. Я сейчас.

Этот вечер Симус О`Грейди потом называл самым черным в жизни. Во-первых, было темно. Во-вторых из-за цвета мантии страшного человека, изменившего самую суть Симуса. И, в-третьих, потому, что после первых слов на непонятном языке, глаза его окутал мрак, и в себя Симус пришел только на следующее утро. Под окном собственного дома. На траве. Отвратительно трезвый. С тех пор за неимением других занятий сделался он образцовым хозяином и семьянином, а супруга его неустанно благодарила Великую Матерь за магистра Ринвальда и его чары. Справедливости ради заклинание Рин потом доработал, но Нарра наотрез отказалась что-либо менять. Работает, и славно. Вот и не надо туда лезть. Единственной, кто пожалел насильно протрезвленного Симуса, оказалась Лена.

— От жалко паца… мужика!

Хлопнула по столу, смеясь, а потом, сурово посмотрев на Рина, добавила:

— Чтобы на меня никогда!