— Извини, я немного заговорился. Не беспокойся, со мной все в порядке. Я готов.

— Хорошо, — кивнула она, — подвези сюда это.

Я подвез столик с вакуумным колпаком к тоннелю, внутри которого мне довелось оказаться вчера и который Полина назвала трансфер-камерой, после чего соединила обе установки кабелем с массивными много контактными разъемами. Затем она заняла место на тележке, и я вдвинул ее в глубь тоннеля.

— За меня не беспокойся, все сделает компьютер, — были ее последние слова, — следи только за тем, что происходит под колпаком.

Вопреки этому завещанию, я посматривал на нее краем глаза, но ничего тревожного не наблюдалось, и я видел лишь безмятежно спящую женщину. Сон ее был не совсем обычным, он казался не отдыхом, не отстранением от деятельности, а процессом активного наслаждения, чувственного, пожалуй даже развратного, наслаждения. Я ощутил дикое и непристойное желание заняться с ней любовью сейчас же, именно во время этого странного сна. Мне пришлось прикусить губу до крови, чтобы привести себя в порядок и сосредоточиться на том, что творилось под ярко освещенным прозрачным колпаком.

Я, конечно, приблизительно догадывался, что там должно произойти, но мой разум отказывался принять это, и в сознании всплывали воспоминания детства о цирке, когда отлично знаешь, что фокусник морочит тебя, но, не умея раскусить надувательство, ты все равно будешь обязан в мошенничестве признать чудо. Хотя, с другой стороны, я никак не мог заподозрить Полину в престидижитаторстве.

Кое в чем я ошибся. Я ожидал, что обломки шприца начнут подползать одни к другим, одновременно приобретая правильную ориентацию в пространстве, чтобы в конце концов слипнуться в одно целое, как в кинофильме о разбитой чашке, прокручиваемом задом наперед. Ничего подобного не произошло, и к счастью, ибо я уже ощущал проснувшиеся во мне ростки недоверия.

Первой странностью, которую мне удалось заметить, была вибрация краев осколков, причем только тех кромок, что образовались в результате разломов. Постепенно эта вибрация или, точнее, пульсация усиливалась, что приводило к размыванию контура, как если бы края осколков оплавлялись. Затем размягчение материала и размывание формы стало распространяться на весь материал обломков, и зрелище в целом походило на плавление кусков металла. Теперь я видел странные каплеподобные образования, пульсирующие, как живые, нечто вроде чудовищных амеб, цветом и формой, однако, напоминавших исходные фрагменты. Я не смог уловить момент, когда все они начали двигаться к общему центру, словно повинуясь закону взаимного притяжения, но, заметив уже достаточно активное перемещение, не почувствовал в нем никакого неправдоподобия, точно так же как слияние капель ртути в одну большую кажется совершенно естественным.

Вскоре все амебы, соединившись — я невольно воспринимал эти пластичные сгустки как нечто живое, — стали одной лоснящейся тварью, и из аморфной массы начала выкристаллизовываться привычная форма одноразового шприца.

Должно быть, эта часть процедуры была самой энергоемкой, ибо Полина, о которой я на время забыл, напомнила о себе тяжелым и учащенным дыханием. Дважды она даже застонала, а лицо ее сделалось напряженным, как у человека, выполняющего трудную работу.

Кристаллизация, начавшись с иглы, проходила неравномерно, и, когда соответствующий игле конец шприца уже был совсем «готов», в районе ожидаемого поршня еще вибрировало — и даже, мне показалось, извивалось — червеобразное туловище. Зрелище, безусловно, было убедительным, но и запредельно мерзким — живая Химера, гибрид короткого жирного червя со шприцем.

Я испугался, что меня может стошнить, и, запрокинув голову, сделал медленный вдох через нос, зажав рот руками.

Ах ты дрянь, у тебя еще и нервы плохие? У врача надо лечиться, не то куском дерьма станешь. Какой из тебя сыщик.

Замолчи, Крокодил, закройся. Помни, что я владею Пальцем.