Пальцем! Плевать мне на твой Палец, можешь сунуть его знаешь куда? О другом лучше подумай: во что ты влез? Картинка тебе не понравилась, чуть не стошнило! Так тебе тут еще не такое покажут. Самого под какой-нибудь колпак сунут, и на пальце шприц вырастет, и не только на пальце, еще кое-где. Об одном думать надо: как отсюда свинтить, и не только отсюда, вообще от всех этих, со шприцами. Сам же видел, чем кончаются их научные опыты. А ты уши развесил, эту бабенку слушаешь. Ведь чумная она, разве не видно? Тебя хочет использовать, сама объявила, и ты даже не знаешь как. Линять надо. С кем потрахаться — найдем в другом месте, а сейчас линять надо.

Ах, говоришь, непросто? Ясное дело, непросто. Так думай, пока еще голова есть. Умел влезть — умей вылезать.

Компьютеры один за другим заканчивали работу, отмечая это хрюканьем и попискиванием. Наверное, и мадам пора просыпаться.

Она подала голос через минуту, и, надо сказать, голос был довольно дохлый:

— Пожалуйста, извлеки меня отсюда.

Ей с трудом удалось слезть с каталки, она, видно, хотела, чтобы я ей помог, но просить об этом не стала. Встав на пол, она покачнулась и чуть не упала, я успел подхватить ее за плечи. Пошатываясь, она направилась к стеклянному колпаку, и я вынужден был ее поддерживать, но делал это осторожно, двумя пальцами, стараясь держаться на расстоянии. Я чувствовал: достаточно одного лишнего прикосновения, и сразу же нестерпимо захочется с ней трахаться, а этого следовало сейчас избежать. Вот уж секс-бомба… Надо же, еле ходит, а вокруг уже целое море похоти. Нет уж, не надо, ведь может прямо подо мной концы отдать, и выйдет чуть ли не мокрое дело. И вообще, я не извращенец какой-нибудь, чтобы трахаться с трупом.

Под стеклом в ярком свете, будто ювелирная фенька в витрине, лежал самый обыкновенный шприц, а эта дурища смотрела на него с гордостью, даже с нежностью, как на ребеночка, которого только что родила.

— Обрати внимание, что он восстановлен не до того состояния, когда ты его ломал, а до исходного, прямо из упаковки. Им можно снова воспользоваться, и уверяю тебя, он совершенно стерилен.

— Не люблю я шприцов, — я старался, чтобы голос звучал погрубее, — стоило маяться из-за такой дряни.

На ее лице отразился ужас, как если бы я ей отвесил пощечину. Примерно такого эффекта я, собственно, и добивался, но мне ее стало вроде как жалко.

— Да ты только не обижайся, я ведь не рассекаю в вашей науке. Я здесь человек посторонний и вникать в эти дела не вижу смысла.

Она обмякла, как подследственный, который только что раскололся.

— Ладно, мне от тебя ничего не нужно. Проводи меня только в мою комнату, и ты свободен. Если хочешь, можешь вообще уйти.

Рухнув в постель, она с трудом дотянулась до ампул на столике и сделала себе инъекцию. Вид шприца и сама процедура вызвали во мне злобу и отвращение. Хотя, конечно, это было по делу, потому что через несколько минут она начала оживать и к ней вернулся нормальный цвет лица.

— Почему же ты не уходишь? — спросила она тихо и очень спокойно.

— Думаешь, от тебя так просто уйти? — вырвалось у меня против воли.

— Это всего лишь физиология, — слабо улыбнулась она, — ее ты найдешь и в другом месте.

Момент был подходящий, чтобы смыться, но я продолжал сидеть на краю кровати и не мог заставить себя встать.

— Так что же ты? Иди… — она разговаривала совсем отрешенно, словно сама с собой, — жалко… я ведь хотела тебе еще кое-что показать…

Опять она за свое.

— Знаешь что, насчет показать, — я разозлился не в шутку, — меня интересует только один показ — чтобы ты показала мне то, что у тебя под платьем.

Не сдержавшись, я положил руку ей на грудь и сквозь тонкую ткань почувствовал жадное напряжение ее тела. У меня сразу поехала крыша, я запустил руку в разрез платья, и мне показалось, что грудь с отвердевшим соском вонзилась в мою ладонь, будто пытаясь ее изнасиловать. Одновременно в голове теснились подходящие к случаю слова: ничего, один разок выдержит… уж если быть сукой, то до конца…

Я наклонился, собираясь содрать с нее платье, и увидел вблизи ее лицо. В ее глазах были страх и тоска, а губы уже сложились в зовущую гримасу похоти. Джинсы сделались мне отвратительно тесны, и я стал их расстегивать, продолжая другой рукой тискать ее грудь, когда вдруг свет начал тускнеть и повеяло холодом, хотя, казалось бы, в такой момент что мне за дело до жары или холода. В мыслях возник проклятый, уже слышанный мною спокойный голос: остановись, болван, прекрати, и мое сознание стало отключаться.