Перипетии этого дня, и особенно наш разговор, дались Полине нелегко: должно быть, она воспринимала его как некоторое предательство по отношению к своему злополучному Общему делу. К вечеру она была еле жива и, отправившись в постель очень рано, успела, пока я плескался под душем, уснуть тяжелым, воистину мертвым сном.

Наутро, когда я, отлично выспавшись, готовил себе завтрак, она все еще продолжала спать, сохраняя полную неподвижность. Получалось, что если в первые сутки после рекомбинации она была совершенно неуязвимой, подлинной суперменшей, то теперь за это приходилось расплачиваться повышенной возбудимостью и болезненными, по-видимому даже опасными, физиологическими реакциями на психологические Проблемы, и, как это скажется на ней впоследствии, оставалось только гадать. Так что об абсолютной благотворности сеансов рекомбинации не могло быть речи, а думать следовало лишь о соотношении благотворности и вреда.

Впрочем, у меня и без этого было о чем подумать. Я пытался трезво осмыслить полученную вчера информацию, и пока без большого успеха. Мысли вертелись вокруг двух полюсов. Здравый смысл подсказывал, хотя и несколько туповато, простейшую версию: компания талантливых ученых, сбрендившая на идеях безумного философа и собственной вздорной мечте избежать естественной смерти, нашла способ изменять людей физически и психически, превращая их в монстров, и занята болтовней о бессмертии и всеобщем воскрешении, а на самом деле все это сплошная чушь и коллективный бред и серьезных сил на их стороне нет.

Что же, сформулировано неплохо. Естественно, все так и есть. Отсюда простой практический вывод: ноги в руки — и до свидания.

Подожди, Крокодил, не высовывайся: все равно решать буду я, ибо я владею Пальцем. И давай-ка без спешки. У них тоже есть руки, и они могут оказаться достаточно длинными.

А на другом полюсе все это выглядело иначе. Полина точно не сумасшедшая и не дура, голова у нее превосходно работает, и она не врет, говорит то, что думает. Стало быть, хотя разговоры о воскрешении и похожи на абракадабру, его надо признать реальным, равно как и существование скрытого для посторонних глаз, но хорошо организованного мира, круга сторонников, обладающих властью и средствами. И тогда есть смысл, и даже необходимость сотрудничать с ними.

Да как же возможно сомневаться в этом? Их достижения говорят сами за себя, просто граничат с чудесами. И научный уровень очень высок — на пустом месте такого не бывает. А какая у них аппаратура, и устройство помещений — ведь это тоже не зря.

Помолчал бы, Прокопий. Что ты смыслишь в научном уровне и как можешь судить об их достижениях? Тебе показывают фокусы, а ты и рот разинул. Что касается аппаратуры, то именно это и настораживает: настоящая наука редко делается в выставочных комплексах. Шарлатанство нынче бывает очень и очень высококлассное. А у них все прямо-таки витринное, каждая мелочь — с иголочки… Нет уж, скорее я соглашусь с Крокодилом… Впрочем, там тоже крайности. Истина где-то посредине.

Я пошел взглянуть на Полину — она по-прежнему пребывала в глубоком, обморочном сне. Черт бы побрал все эти сеансы…

Вернувшись на кухню, я, занялся варкой кофе. Какая там истина посредине… или да, или нет, или может быть… Я не Крокодил и не Прокопий, истина в другом: у меня свой, третий полюс. И он очень простой: я не хочу отказываться от Полины. Иначе я тотчас согласился бы с Крокодилом и дал от них деру. Но я не хотел с ней расставаться, и мне было наплевать, врут ли эти сумасшедшие, дурачатся или всерьез собираются оживлять трупы.

Вот тогда-то у меня и возникла идея, вполне сродни бредовому положению, в которое я попал. Я не воспринял ее всерьез, просто среди вереницы мыслей промелькнула хулиганская мыслишка, и, додумай я ее тогда до конца, безусловно счел бы безумной, — и все-таки именно в то летнее утро, когда Полина, несмотря на жару, спала тревожившим меня летаргическим сном, а я обжигался на кухне крепчайшим кофе, мне впервые пришло в голову, чтобы отобрать ее у них, развались всю их лавочку. Но тогда я не понял, что в глубине души уже принял далеко идущее решение.

Я решил заняться предложенной мне работой. В сыскной конторе, где я числился в отпуске, не следовало светиться еще недели три, и, соответственно, на помощников пока я не мог рассчитывать. Это давало возможность придуриваться перед Порфирием, будто я не спеша вживаюсь в новую для меня ситуацию, на самом же деле использовать резерв времени с максимальной интенсивностью. Еще из спортивной юности я вынес принцип: если вдруг удалось отыграть секунду-другую, нужно не расслабляться, а увеличивать скорость, ибо противник этого не ожидает. Впрочем, скорость скоростью, а все равно для начала надо было выучить уроки, то есть посидеть за компьютером в подвальном каземате лаборатории.