Брошюра оказалась рукописным журналом, достойнейшим произведением домашней полиграфии, и я сразу же пришел к выводу, что она заслуживает внимательного изучения и подробного описания. На обложке значилось: «CRYPTOMNESIA. Литературно-философский альманах, № 3».
Вспоминая с натугой оставшиеся в голове со студенческих лет крохи латыни, я сообразил, что если mnesia значит — память, то cryptomnesia — скрытая память. Интересно, но непонятно…
Открывалась книжка, как и положено толстым журналам, романом. Действие происходило в Индии, и главный герой, задавшись целью постигнуть сущность религии вообще, проводил в качестве послушника, по году и более, поочередно при храмах различных религий и конфессий. Мне о нем в свое время много рассказывал Философ, и я сразу заподозрил, что он и есть автор романа, и, натыкаясь по мере чтения на характерные для него словечки и обороты речи, я уверился в правильности своей догадки. Того человека звали Рамакришна, так говорил мне Философ, но здесь он назвал его иначе, очевидно считая употребление подлинного имени неделикатным. Где кончались мысли Великого Учителя (так его именовали последователи) и где начинались идеи самого Философа, определить было трудно, во всяком случае Рамакришна в романе непринужденно произносил такие слова, как «инвариантность» и «ноосфера», хотя он, по словам того же Философа, не умел читать и его высказывания записывали обученные грамоте ученики. Насколько я мог понять основную мысль, конечной целью любой религиозной практики было полное растворение личности в Божестве, которое в романе называлось то Бог и Он, то Абсолют или Божество, и Оно. Бессмертие получали лишь немногие души, причем объяснялось это с помощью забавной аллегории — уж не знаю, придумал ли ее Великий Учитель или сам Философ. Души человеческие подобны змеям, парящим в воздухе и привязанным к Земле ниточками. Но Великая Владычица Душ (очередная, на этот раз женская, ипостась верховного Божества), играя со змеями, иногда отпускает какую-нибудь ниточку и позволяет одной из душ свободно лететь сквозь небесный простор. Мне показалось странным и даже обидным, что подобные вещи писал именно Философ — человек, как мне думалось, просветленный понятием о Божественной Троице. Самоочевидно и радостно, что бессмертные души наши суть молекулы в теле Господа и, пребывая в нем, сиречь в Доме Небесном, славят Творца, Дух его Животворящий и Спасителя. А по-индийски, по-восточному, выходило, что души человеческие — некий витамин или удобрение для ихнего безликого божества, и, стало быть, все человеки и все сущее — не что иное, как большая компостная яма для производства удобрений… Страшно, подумал я, человеку родиться на Востоке. Если верно, что каждый народ заслуживает своего правительства, то уж наверняка каждый народ заслуживает своего Бога.
Далее следовала пьеса, озаглавленная несколько витиевато: «Площадной квартет в одном действии для Рок-музыканта, Толпы и двух Громкоговорителей». Они вслух размышляли все вместе о будущем нашей планеты с позиций экологии, и я, не имея надлежащей подготовки для суждения о данной материи, пролистал пьесу, не вникая в подробности. Мне показалось любопытным, что перед большинством реплик в ремарках были оговорены паузы, от одной-двух до десяти секунд. Они, надо думать, имели целью обозначить степень основательности предваряемого высказывания; но будь такая пьеса поставлена на сцене, она скорее всего оказалась бы невыносимой для зрителя.
Затем шли стихи, после них — либретто балета на библейские темы, написанное также в стихах, и рецензия на некий богословский трактат, в реальности не существующий. Последнее обстоятельство с полным простодушием оговаривалось в сноске: поскольку, по убеждению автора, подобный трактат в ближайшее время неизбежно кем-нибудь будет написан, он заранее подготовил на него рецензию, и теперь публикует ее, не считая необходимым дожидаться появления самого трактата.
Утомленный ночным бдением, я кое-как пробегал все это глазами, так что чуть не прозевал весьма интересное обстоятельство: излюбленные слова и обороты Философа насыщали не только роман о Рамакришне, но и все остальные материалы журнала. Подписи везде стояли различные, но было в них что-то общее, и, пытаясь уловить, что именно, я выписал их на отдельной бумажке: Фистов, Сотов, Теофитов, Китоев, Скитов, Тотоев, Костиев. Теперь не составляло никакого труда заметить, что все они были составлены из букв, входящих в фамилию Философа: Феоктистов. Никаких сомнений не оставалось: весь толстый журнал, от корки до корки, принадлежал перу одного человека, самого Философа.
Завершался журнал статьей, единственной подписанной фамилией Философа, под названием «Воскресение чаемое и восхищенное», и она оказалась со всех точек зрения настолько интересной, хотя местами и кощунственной, что я мигом стряхнул с себя сонливость и на время забыл об усталости.
В последние дни мне все чаще приходилось убеждаться, что в системе Общего дела, в их безумном Ордене, отношение к Философу было какое-то особенное. До сих пор, уже более чем через год после смерти, любое упоминание о нем вызывало у них настороженность, и это наводило на мысль, что ему в Общем деле отводилась некая специальная, особо важная миссия, и будь он жив, то считался бы у них важной персоной. И сейчас мне казалось, что несколько заумная статья Философа может дать мне ключи к пониманию его роли.
Основная идея статьи была в том, что обетованные на заре христианства события, коими должна закончиться Земная История человечества и начаться его История Небесная — Конец Света, Второе пришествие и всеобщее Воскресение, — не придут нежданно-негаданно, но будут предварены определенными явлениями, признаками грядущего. Далее автор выделял эти признаки — благо все они так или иначе были заранее заявлены в пророчествах, нужно только внимательно поискать, и то, что он писал по этому поводу, было для меня китайской грамотой. Зато вывод следовал вполне понятный, совершенно неожиданный и, увы, неприятный: если все признаки конца света были налицо и появлялись в надлежащем порядке, то есть приближение этого события происходило «по расписанию», то признаки Второго пришествия и всеобщего Воскресения нигде не усматривались, и ожидать их, по-видимому, не стоило. Объяснялось все, по мнению автора, печально и просто: за две тысячи лет люди настолько исказили исходные идеи христианства, в том числе и смысл Жертвы Христа, что обетованное и чаемое Воскресение восхищено Господом (отобрано свыше), причем, разумеется, не из мести и не в наказание, а просто потому, что человеческая популяция в ее настоящем виде не пригодна для воскрешения, или, проще говоря, души человеческие претерпели такой распад, что воскрешать будет нечего. Тем более что в основном христианском документе, Символе веры, всеобщее Воскресение впрямую упоминается лишь один раз: «Чаю воскресения мертвых», а чаяние само по себе ничего не обещает. Как говорят детям, хотеть не вредно. Что же касается Сына Божия, «грядущего судити живым и мертвым», то этот член Символа тоже ничего не гарантирует, поскольку Господь может «судити мертвым», их вовсе не воскрешая, а действия Господа, как известно, неисповедимы.
На этом кончалась негативная, мрачная часть статьи, и начинались конструктивные поиски выхода, который, несомненно, должен существовать, ибо Христос ни при каких обстоятельствах не может быть Богом карающим, и вообще христианство предусматривает возможность спасения с любой глубины грехопадения. Один из путей, наверняка не единственный, он видит в том, чтобы вернуться во времени назад, к точкам бифуркации истории, где начиналась роковая дивергенция (терминологию оставляю на совести автора), и сделать правильный выбор. В обратном движении во времени нет ничего сверхъестественного, поскольку обратная координата времени присутствует в нашей физической реальности, и тому много примеров. «Достаточно обратить внимание на то, что процесс распространения вируса в организме представляет собой обращенный во времени процесс размножения деревьев, — цитирую дословно, ибо, сколько ни ломал голову над этим, так и не понял, — и удивительно, что физики и биофизики до сих пор не делают попыток реально использовать обратный ход времени».
После безуспешных стараний осмыслить последнюю сентенцию я выдохся окончательно, и вообще чтиво в целом произвело одуряющее действие, как хорошая порция молодого вина или браги. И это опьянение принесло странным образом совершенно ясную мысль: вся моя жизнь за последние полтора года, и нынешняя ситуация, и, очевидно на какое-то время, судьба в будущем так или иначе зависят от мыслей и действий Философа, хотя он уже больше года, как говорится, мертвее мертвого.