Сентябрьское солнце висело довольно низко, и из-за тумана, скрадывавшего береговую линию, трудно было прикинуть, который был час; казалось, солнце замерло на небесной отметке одиннадцати утра. Между тем было всего два часа пополудни, когда мы с доктором направили лодку к берегу. На дне лодки лежала одна-единственная щука килограмма на три и сюрприз для хозяина усадьбы, невзначай обнаруженный нами и поднятый со дна озера – он и был поводом для нашего преждевременного возвращения. После поимки щуки поклевок больше не было, и я, вхолостую отмахав на веслах несколько часов, утратил всякий интерес к рыбалке. Да и доктор меня основательно притомил: все время, пока мы рыбачили, он без умолку хвастал, где, когда и при каких авторитетных свидетелях ему удавалось добыть исключительно редкие экземпляры.

Когда мы подошли к берегу настолько, что могли, наконец, разглядеть его очертания, мы заметили человеческую фигуру, спешившую к нам и делающую нам знаки рукой. Это был Савелич. Заподозрив неладное, я налег на весла. Когда до берега оставались считанные метры, Савелич шагнул в воду и побрел нам навстречу.

– Что случилось? – тревожно выкрикнул доктор.

Савелич ухватился за борт двумя руками и спросил заговорщицким тоном:

– Ну? Як клюет шчупак?

– Тьфу! Ну ты и нехристь, Савелич! – возмутился доктор. – Нельзя же так пугать людей!

Увидев щуку, Савелич по-рыбацки прихватил ее за глаза и приподнял над лодкой, прикидывая рыбу на вес.

– Середнеука, – определил Савелич и тоном знатока добавил: – Год таки.

– Похоже, погода будет меняться, – заметил доктор. – Щука берет плохо.

– Да и нема уже той рыбы, – посетовал Савелич. – А кали мой дед пацаном быу, тогда ого-го была рыба! Палец в воду сунь – и нема!

– Эх, вздыхали рыбаки, раньше были судаки, – насмешливо пропел я. Щука была моей добычей; из-за того, что именно мне, а не хвастуну-доктору удалось ее поймать, я пребывал в отличнейшем настроении. Пользуясь моим благодушием, Савелич стрельнул у меня две сигареты. Одну он немедленно закурил, другую сунул себе за ухо.

– На что улавили? – спросил Савелич.

– Вот! – Доктор сунул Савеличу коробочку с приманками. – Воблеры с запахом раненой рыбки. Ручная работа!

– Купляли? – спросил Савелич, с интересом нюхая приманки. Доктор кивнул.

– И сколько такие стоять?

Помявшись, доктор назвал цену. У Савелича глаза на лоб полезли.

– Такие дурные грошы за цацки! Я тутака на гузик от штаноу во таких кракадилау доставау! Во таких! – Савелич развел руки в стороны настолько, насколько это было возможно.

– О! Человек с телескопическими руками, – насмешливо прокомментировал я. – Дядя Вася, тебе в твоей практике встречалось такое?

– В санитарии не встречалось, – ответил доктор. – А в рыбацкой практике – у каждого второго. У самого такие. Это вся рыба или только ее голова? – обратился он к Савеличу.

– Уся, – простодушно ответил Савелич.

– Ты же говорил, нет тут такой рыбы, – усмехнулся доктор. – Дед твой всю выловил! На палец! Гони сюда мои приманки, браконьер.

Мы выволокли лодку на берег, собрали снасти и направились к усадьбе. Изобретателя мы обнаружили возившимся в саду. Выяснилось, что, пока мы рыбачили, братья разобрали вчерашний завал на месте мастерской, после чего Петр Антонович доставил батюшку домой – тот торопился служить всенощную. Кстати, как оказалось, изобретение не особенно пострадало. Старик Готье, который ни свет ни заря отправился на фотоохоту, по неосторожности набрал в сапоги болотной жижи, из-за чего ему пришлось вернуться в гостиницу раньше намеченного времени. К нашему возвращению он сидел у себя в номере, сушил носки и сортировал свои снимки.

– А у вас что? Поймали что хорошее? – поинтересовался изобретатель.

– Ага, поймали, – ухмыльнулся доктор. – Водяного за хвост. Хотели веслом прибить, да откупился, па-адлец.

– В смысле? Рыбой откупился?

– Ха, рыбой! Рыбу мы и без него поймали! У него кое-что интересней нашлось!

– Русалки, что ли?

– Ха, русалки! Кому нужны русалки? Иди посмотри, там, в лодке лежит. Иди, иди, тебе понравится. И это! Магарыч готовь! – последние слова доктор выкрикнул вслед своему брату, который заинтригованно поспешил к озеру. Мы с доктором скинули снасти на траву возле беседки и налегке двинулись следом за ним. Не пройдя и полпути до озера, мы услышали радостные вопли изобретателя.

– Мотор! Мой моторчик! А я же его как искал! И нырял! И тралил! – возбужденно выкрикивал изобретатель. – Ребята! Теперь я ваш должник!

– Это ты Жене спасибо скажи, это он якорь кидал и пропажу твою зацепил, – сказал подошедший к нему доктор. – Думали сперва – коряга. Еле выволокли. Хорошо, что дело было на мелководье.

– Женя! Ты послан мне небом! – благодарно воскликнул изобретатель. – Ну, теперь уж точно с меня причитается! Баньку я уже затопил, так что отработаю на совесть!

И была банька. Воспрявший духом изобретатель (как-никак дела налаживаются!) был в ударе. Он плескал на раскаленные камни настой душистых трав, по очереди загонял нас в жарко натопленную парную, укладывал на полок, омахивал веником, затем волок в предбанник, окатывал ледяной водой, потом снова тащил в парную, снова укладывал на полок, снова брался за веник и, выписывая веником хитроумные пассы, усердно охаживал им наши разгоряченные тела.

Тем временем Зинаида хлопотала с ужином. И когда мы, разморенные и раскрасневшиеся, выбрались, наконец, из бани и окунулись в прохладу осеннего сада, на накрытом столе беседки нас ожидали полдюжины плошек с дивными домашними разносолами, чугунок ароматной ухи, расписное блюдо рассыпчатой картошки с щедрым ломтем сливочного масла и целая жаровня щучьих котлет, томленных с овощами. Само собой разумеется, посреди всей этой красоты истекал влагой запотевший графин чудного бальзама на двенадцати травах.

Спустя час, сытые и захмелевшие, мы безмятежно нежились в беседке у потрескивающего костра. Старик Готье, причастившийся банного духа и духа хмельного наравне со всеми, развалился в кресле-качалке и блаженно млел, щурясь на огонь. Я терзал хозяйскую гитару, которую толком так и не сумел настроить. А братья смажили сало на шампурах и вели неторопливую беседу, каковую обычно заводят в подобной обстановке: о политике, о коварной женской сущности, о черных космических дырах и о тонкостях ужения плотвы – словом, о всех тех вещах, в коих всякий в меру нетрезвый мужчина мнит себя непререкаемым авторитетом. За разговорами незаметно опустел графин, и хозяин снарядил супругу за другим.

– Хорошо-то как! – блаженно улыбаясь, промолвил доктор и потянулся как кот.

– Да, ощущения сказочные, дядя Вася, – согласился я. – В жизни ничего подобного не испытывал! А деда, похоже, совсем развезло.

– Да, прибило старика, притих, – согласился доктор, покосившись на француза. – А что, Петя, у вас тут действительно белые свиньи водятся?

– Видели тут как-то одного такого альбиноса, – ответил изобретатель. – У меня здесь Пузиков с дружками на кабана ходил в прошлом году – та еще эпопея была! Ну, ходил – это я утрирую, такое начальство, в рот ему ноги, на охоту пешком не ходит, да и не на кабана они ходили, а на зайца, но дело не в этом. Приехали они, значит, ко мне как всегда вечером, в баньке попарились, лейку залили, и потянуло их на подвиги. Взяли ружье, залезли в свой УАЗ и вперед. Едут они, значит, на УАЗе по полю, фарами шарят, ищут зайца, а тут – раз! – кабан! Встал на пути и стоит – ноль внимания! И что самое интересное – белый! Что делать? И эти клоуны не придумали ничего лучше, как палить в него из ружья! Третьим номером! А что ты кабану третьим номером сделаешь? Тот хрюкнул только и дёру через поле. Они за кабаном! Летят по полю, орут, из ружья палят, а тут вдруг откуда ни возьмись – егеря! Стой, кто такие, протокол, все дела. Пузиков хоть и бугор, а пришлось ему объяснительную писать. Потому как ночью по пьяни они на территорию соседнего района заехали. А с тамошним бугром он еще лет пять назад расплевался. С той объяснительной потом вся область потешалась! Мол, что это вы пили такое, что вам вместо белых коней белые свиньи мерещатся.

– И что они в той объяснительной понаписали? – заинтригованно спросил я.

– Я сам, конечно, не читал, но с чужих слов дело было представлено так. Сидят они у костра, никого не трогают, вдруг из леса выбегает кабан, хватает портфель с документами государственной важности – и деру! Дали предупредительный в воздух, кабан не отреагировал, пришлось преследовать. И что самое интересное, – изобретатель поднял вверх указательный палец, – действия их были признаны правомерными! Во какие у нас тут чудеса творятся!

Он вынул из огня шампур с кусочком зажаренного сала и передал его мне. Я легонько качнул кресло-качалку и вежливо предложил угощение мсье Готье. Старик открыл глаза, пробормотал что-то про холестерол и снова ушел в себя.

– Странный народ эти французы, – заметил доктор. – Жаб с улитками лопают, а холестерола, видите ли, боятся. Давай-ка, Женя, сюда, я скушаю.

– Я сам скушаю. Не знаю, как у французов, а вот в Израиле местное сало вообще есть невозможно. Знаете почему? Они там свиней апельсинами кормят! Мне коллега рассказывал.

– Это они специально так, чтобы эмигранты скорее от сала отвыкали, – догадался изобретатель. – Нельзя им свинину, синагога возражает. А вообще-то да, чтобы хорошее сало получить, одними апельсинами от свиней не отделаешься.

– А вот мой дражайший тестюшка, когда еще на ферме зоотехником работал, свой метод откорма изобрел, – сообщил доктор. – Покупал он поросенка и кормил ровно столько, чтобы тот не издох. И раз в две недели втихаря менял своего поросенка на колхозного. И так несколько раз за сезон, пока кабанчик не вырастал.

Посмеялись. Вернулась хозяйка, принесла графин, наполненный почему-то лишь на треть, что, судя по всему, серьезно озадачило изобретателя. Он поднялся, взял супругу под локоть и повлек ее за баню. Мы слышали, как они там негромко переругивались: «А что это ты нам какие-то слезы принесла?» – «Нэма бильшэ! Цэ тоби хватэ!» – «Надо было новый бочонок вскрыть!» – «Нэ дам! Ось, цэ допывайтэ!» – «Зин, ну что ты со мной как с малым дитём! Я что, алкаш, что ли? Вот психану – и до Нового года вообще ни капли в рот не возьму! Просто перед людьми неудобно!» – «Ну-ну! Божилася свиння гнилкЫ нэ исты! Нэ дам бильшэ – и всэ!»

Зинаида вернулась в беседку и принялась собирать со стола грязную посуду. Следом за ней, конфузливо улыбаясь, в беседку вошел изобретатель.

– Зин, так с мужем нельзя, – укоризненно сказал доктор. Он достал свой смартфон и потыкал пальцем по экрану. – Вот послушай, что по этому поводу пишет классик:

Я прыснул, а изобретатель благодарно показал ему поднятый вверх большой палец (впрочем, украдкой, чтобы не видела супруга). Подбодренный доктор продолжил:

Все то время, пока доктор читал стихи, Зинаида молча слушала его, скрестив руки на необъятном бюсте, и, презрительно улыбаясь, покачивала головой. Доктор закончил, и с обеих его сторон раздались аплодисменты. Когда аплодисменты стихли, Зинаида вытянула перед собой свой пухлый кулачок и сложила пальцы в кукиш.

– Во! – женщина ткнула кукиш доктору в нос, сгребла стопку грязной посуды и удалилась в дом, с презрением, как показалось мне, покачивая могучими ягодицами. Хозяин предложил тост за мужскую солидарность.

Выпили за солидарность.

– Что это мы, с бальзама на коньяк перешли? – спросил доктор и почмокал языком. – Странное послевкусие…

– Зинка в кладовой какой-то клопомор нашла, – пояснил изобретатель. – Пока все початое не допьем, новый бочонок не даст откупорить.

– Это правильно, это по-хозяйски, – согласился доктор.

Я вдруг вспомнил про свою статью и спросил изобретателя о его планах на будущее.

– Я вот что мечтаю сделать, – сказал изобретатель, – рыб всяких местных наловить и по аквариумам рассадить. По большим таким аквариумам. Как думаете: ихтиопарк «У Матюка» – хорошее будет название? Нигде ничего подобного нет, а у меня здесь будет.

– А давай, Петя, мы лучше твою усадьбу культовым местом заделаем, – предложил доктор. – Знаешь, сколько у нас чудаков, падких на всякую модную экзотику? Ты будешь парить их в бане, поить бальзамом и учить каким-нибудь прописным истинам, типа «в здоровом теле – здоровый дух». А они объявят тебя этаким полесским гуру. Давай?

Мы рассмеялись.

– Не надо. А то, в самом деле, повалит ко мне в баню народ – каждого выпаривать у меня никакого здоровья не хватит, – ответил изобретатель.

– А где ты банной науке выучился, дядя Петя? – спросил я.

– Был у меня тут соседом один старичок, он мне свои банные секреты передал. Тут ведь что самое главное? Тут все самое главное. Мелочей в этом деле нет. В какой луне собирать траву. В какой день резать веник. Как полок в бане ставить. Какими дровами топить. Все имеет значение.

У доктора загорелись глаза.

– А знаете что? А вдруг все эти банные хитрости – и в самом деле, отголосок какого-нибудь мистического ритуала наших предков, который позволял им расширять сознание и переживать ощущения высшего порядка. Не знаю, как вы, а я вот буквально таю от эйфории. Того и гляди, в нирвану уйду!

– Началось, – усмехнулся изобретатель. – Мистика, нирвана… Женя, ты Васе не наливай больше, не надо, а то он уже в нирвану собрался.

– Ну, а что? – запальчиво продолжал доктор. – Может, если покопаться в наших сказках народных, отыщется на это какой-нибудь намек? – Доктор на секунду задумался. – Ну конечно! Баба-Яга, помните? Она постоянно норовила добру молодцу баньку истопить, а он после той баньки запросто находил ответы на всякие мудреные вопросы, сек головы чудищам на Калиновом мосту и другие стратегические задачи решал.

– Нет, дядя Вася, Баба-Яга для твоей теории не подходит, – сказал я. – Я как раз про это дело реферат писал. Ты считаешь, что Баба-Яга – ведьма, а это не так. Баба-Яга – это мертвечиха. У наших предков был обычай хоронить покойников в домовинах. Где-нибудь в глухом лесу на высоких пнях ставили хибарку и оставляли в ней мертвеца…

– Вот, значит, откуда избушка на курьих ножках взялась, – догадался изобретатель.

– Именно! – подтвердил я. – А хождение молодца к Бабе-Яге – это хождение живого потомка к мертвому предку за советом. Но чтобы живому войти в контакт с мертвым, нужно было, чтобы покойник признал его за такого же мертвяка. А для этого молодцу нужно было вымыться в бане, одеться во все чистое и лечь к мертвецу в домовину…

– Бр-р-р! – изобретатель поежился. – Это же каким суровым мужиком надо быть, чтобы на такое отважиться!

– А с Калиновым мостом на реке Смородине тоже интересная история, – продолжал я. – «Смородина» значит – «смрадная». Калинов мост – от слова «раскалять». Это мост из нашего мира в загробный. А Змей Горыныч, он от слова «гореть» – нечистая сила, которая лезет в наш мир из преисподней…

– Ладно, Женя, хватит уже негатива, – морщась, попросил изобретатель. – Спой-ка нам лучше что-нибудь позитивное!

И я спел им про Лукоморье, про джинна, про желтую жаркую Африку, про любовь в каменном веке, про подводную лодку, потом на бис еще раз про Лукоморье, после чего мы решили размяться и отправились пройтись, оставив старика Готье в одиночестве дремать в беседке.

Мы неторопливо брели вдоль берега и слушали, как доктор рассказывал очередную рыбацкую байку. Над поверхностью воды разносились обрывки сердитых разговоров и мерные удары молотка – где-то неподалеку маялась со своим горе-аппаратом группа Давинчика.

– …Так вот, есть на том озере место такое, называется Сторублевка, – рассказывал доктор. – А дело было еще при царе. Рыбачили там мужики и столько рыбы поймали, что проезжавший мимо пан сразу за всю рыбу им сто рублей уплатил!

– Сто рублей? При царе? Когда корова три рубля стоила? Никогда не поверю, – заявил я. – Рубль, наверное, дал, а каждое последующее поколение на десятку умножало…

– Ну, за что купил, за то и продаю. Дело не в этом. На этой Сторублевке я в позапрошлом году поймал окуня на четыре килограмма. И что это за окунь был! Царь-окунь! На этого окуня потом…

– Врешь, поди, – усомнился изобретатель.

– Ну, три восемьсот. На этого окуня потом…

– Да врешь, – уверенно повторил изобретатель и вдруг воскликнул, указывая рукой в сторону леса: – Проклятье! Опять коза Савеличева веревку оборвала!

Там, куда он указывал, действительно кто-то шуршал в кустах, какое-то животное белой масти, но на таком расстоянии, да еще и сквозь туманную дымку сложно было рассмотреть детали.

– Почему сразу – коза? Может, собака? – предположил доктор.

– Да нет, точно говорю, коза, – уверял нас изобретатель. – Не в первый раз. И когда уже Савелич ее привязывать по-человечески начнет!

– Ну и черт с ней, – равнодушно проговорил доктор. – Начнет темнеть – сама вернется. Так вот, на этого окуня потом…

– Нет-нет! – возразил изобретатель. – Как бы эта дура в лес не ушла. А в нашем лесу и волки водятся. Поймать ее надо.

– Ну, так давай свистнем Савелича, пусть он сам ее ловит, – предложил доктор.

– Не свистнем. Савелич в магазин ушел, в Красное Слово. Если бы он вернулся, я знал бы. Я ему гвоздей заказал купить. Так что придется нам ловить.

И мы отправились ловить козу. Похоже, скотина была с норовом – она ни в какую не позволяла нам к себе приблизиться. Мы пробовали красться, обходить с разных сторон, но тщетно – животное упрямо держало между нами приличную дистанцию. В конце концов, оно действительно дернуло в лес, и нам не осталось ничего другого, как последовать за ним. В лесу животина совершенно потерялась из виду. Ругая Савелича последними словами, мы растянулись цепью и довольно долго брели напролом через густой подлесок, пока не очутились на поляне, которая являла собой пологий подъем на поросший вереском холм. На верхушке холма был объект нашего преследования, и это была не коза.

– Еханый карась… – тихо проговорил изобретатель.

– Секач, – полушепотом сказал доктор.

– Секач-альбинос, – уточнил я.

– Здоровый какой, – добавил изобретатель.

Кабан стоял и принюхивался, задрав рыло. В зубах он держал какой-то небольшой прямоугольный предмет. Затем он развернулся к нам задом и скрылся по ту сторону холма. У меня возникло жгучее ощущение дежавю.

– Так это что, это мы за ним бегали? – спросил доктор.

Я пожал плечами.

– Рисковые мы ребята! – невесело усмехнулся доктор.

– Ладно, идем домой, а то Зинка лаяться начнет, – предложил изобретатель.

Мы развернулись и зашагали в сторону озера.

– Интересно, это тот, которого Дидье сфотографировал, или другой какой? – спросил я.

– Наверное, тот, – ответил изобретатель. – Альбиносы в природе редко встречаются. Исключительно редко.

– А я лет восемь назад, когда на Днепре рыбачил, сома-альбиноса поймал, – вспомнил вдруг доктор.

– Хорошего?

– Ну, про вес врать не буду, взвесить не удалось, а в длину метра на два. Не очень большой сом.

– Про вес врать не буду, а про размер буду, – съязвил изобретатель.

– Ничего себе не очень большой! А взвешивать почему не стал, дядя Вася? – спросил я. – Если бы я такого сома поймал, я бы его и взвесил, и сфотографировал, и на видео бы снял!

– Да хотел я, не успел только. Дело ведь ночью было. Я его на кукан посадил – и в воду. Утром полез доставать, а сам думаю, что-то подозрительно легкий. А как достал, оказалось, за ночь выдры все мясо с костей объели, только голова и хребет остались… – с грустной усмешкой поведал доктор.

– Надо было хотя бы голову сохранить, – заметил изобретатель.

– Да кому нужна его голова… – махнул рукой доктор.

Мы дошли до опушки и вышли из леса. Озера не было.