Распрекрасна жизнь в домах На куриных на ногах…

Владимир Высоцкий, «Лукоморья больше нет»

– Я, кажется, понял, как собрать идеальный гравимаген, – заявил изобретатель, когда закончилось действие гриба.

– А я видел, как выглядит пространственная модель Вселенной, – сообщил я.

– И как же она выглядит? – полюбопытствовал доктор.

– Как многомерная бутылка Клейна. Всего во Вселенной я насчитал одиннадцать пространственных измерений, только некоторые из них почему-то свернуты…

– Ты ведь говорил, что не можешь вообразить пространство с числом измерений больше трех, – заметил доктор.

– Сам удивляюсь… Ну, а у тебя что, дядя Вася?

– А я узнал, где искать Калинов мост, – объявил доктор.

– А может, ты узнал, где искать выход отсюда? – с надеждой спросил изобретатель.

Доктор отрицательно повертел головой.

– Может, выход там же, где и вход? – высказал он новое предположение. – Ну да, согласен, звучит глупо…

И тут меня осенило.

– Нам нужно искать червоточину, – заявил я. – Точку Перехода. Вот смотрите…

Я поднял прутик и принялся чертить им на земле.

– Это – бутылка Клейна. Видите: с первого взгляда кажется, что у нее две поверхности – лицевая и изнаночная. Но на самом деле у бутылки Клейна одна замкнутая поверхность. Вспомните коан про огурец! Так вот, есть два способа попасть из точки на лицевой стороне в ту же точку на ее изнанке. Или неопределенно долго двигаться в одном направлении, или проколоть поверхность насквозь и сразу оказаться на ее изнанке. А теперь давайте применим модель к нашему случаю – мысленно заменим поверхности бутылки Клейна на пространства…

Я оторвался от своего рисунка и взглянул на своих попутчиков. Оба брата смотрели на рисунок стеклянными глазами. Наконец, доктор замотал головой, а изобретатель безнадежно махнул рукой.

– В общем, я только предположил, что место, в котором мы сейчас находимся, – это изнаночная сторона нашего реального мира, тот самый мир эйдосов, о котором рассказывал дядя Вася, и нам имеет смысл поискать Точки Перехода, – торопливо подытожил я.

– А я все-таки считаю, что мы галлюцинируем, – заявил доктор. – Коллективно. И нам нужно просто расслабиться и ждать.

– Ждать нам придется в любом случае, – заметил изобретатель. – Ну, и где, Женя, нам найти такие Точки Перехода?

– Я не знаю… Но я думаю, вблизи таких Точек Перехода должны наблюдаться какие-то аномалии…

– Да тут все кругом – одна сплошная аномалия, – усмехнувшись, заметил изобретатель.

– Знаю я один такой Переход, – подал вдруг голос Простодыр, внимательно слушавший наш разговор. – Но это запретное место.

– Почему запретное? – спросил доктор.

– Есть легенда, что там, по ту сторону Перехода спят трое Великих и видят во сне все мироздание. А если их разбудить, наш мир исчезнет.

Мы многозначительно переглянулись.

– Ну и где он, этот Переход? – полюбопытствовал доктор. – Ты дорогу знаешь туда?

– А зачем вам? – насторожилась кабинка.

– Чисто академический интерес. Хотим убедиться в верности наших предположений, – ответил доктор.

– Ну, если так, покажу дорогу, – согласился Простодыр. – Я ведь все-таки ваш должник. Давайте забирайтесь в дуру!

Изобретатель взялся за угол избушки и толкнул ее. Избушка закачалась.

– А она сдюжит? – недоверчиво спросил он.

– Сдюжит, сдюжит, – уверил его Простодыр. – Она и не такое сдюжит.

– Кстати, а от бабки вы почему бегаете? – спросил я.

– В утиль она нас сдать хочет. Ей жилплощадь новую обещали в обмен, терем каменный. Сами понимаете, центральное отопление, мусоропровод, хорошее транспортное сообщение – кто перед таким устоит? Только нам что с того? Мы в утиль не хотим.

– Понятно.

И мы полезли в избушку. Внутри Простодуры действительно царил беспорядок. Углы избушки были увиты древними паутинами, черными от пыли и копоти. На закопченных стенах были развешаны пучки трав, какие-то траченные молью шкурки, связки сушеных мышей и лягушек. Единственным украшением избы была черно-белая репродукция Герарда Давида «Сдирание кожи с продажного судьи», старательно вырезанная из какого-то старинного, с ятями, журнала и обрамленная в корявую самодельную рамку. Часть избушки занимала неказистая печка. Из мебели в избушке были лишь две приземистые лавки вдоль стен и давно не мытый дубовый стол. В углах, под лавками и за печкой были свалены груды разнообразного хлама, среди которого, к своему удивлению, я обнаружил свои детские игрушки, которые считал навсегда утерянными.

– Ну, что, тронулись? – спросил Простодыр, заглянув в окно.

И мы тронулись. Некоторое время избушка подобно вездеходу медленно и неуклюже продиралась сквозь подлесок, ломая ветви и натужно переваливаясь через валежник. Наконец, мы выбрались на некое подобие проселочной дороги, и Простодура пустилась по ней тяжелой рысью. Делать в пути было нечего. Доктор крутил свой кубик Рубика, а мы с изобретателем пялились на виды, открывающиеся нам из единственного окна. Простодыр семенил рядом с избушкой и время от времени завязывал беседу с кем-нибудь из нас. В окне мелькали опоясанные цепями могучие дубы, с сидящими на них котами всевозможных размеров, пород и мастей. С ветвей дубов свисали бледные русалки с длинными, нечесаными, сбитыми в колтуны волосами. Они жеманно подмигивали нам и тянули к нам свои костлявые руки с крючковатыми белесыми ногтями. Время от времени на развилках мелькали исполинские валуны-указатели, испещренные надписями типа: «Налево пойдешь – коня потеряешь», «Направо пойдешь – жену потеряешь» и прочими предупреждениями подобного рода.

Наше путешествие проходило почти без происшествий. Однажды нас остановил косматый упырь в форме сотрудника ДПС и долго выискивал повод придраться. Но глубина протектора на лапах Простодуры была в норме, габаритные огни работали, аптечка была полна подорожника, и леший, жалуясь на похмелье и скверный характер своей супруги, предложил купить у него долото. Простодыр откупился от него ведром сосновых шишек, и мы двинулись дальше. В другой раз нас едва не столкнул с дороги дюжий хамоватый детина, вальяжно возлегавший на чадящей печке, груженной свежесколоченными гробами. Чтобы избежать столкновения, Простодура резко ушла в сторону, и мы, чертыхаясь, попадали на пол. Кроме этих двух случаев, других инцидентов в пути не было.

Простодыр оказался чрезвычайно интересным собеседником, эрудированным и любознательным; он был готов поддержать разговор на любую тему. Я с удовольствием обсудил с ним нюансы толкования теоремы Пуанкаре и выяснил, что его взгляд на предмет полностью совпадает с моим. Доктор очень содержательно побеседовал с кабинкой о мутациях вируса свиного гриппа в Мексике и неточностях перевода работ Ницше с немецкого на русский язык. Даже изобретатель, поначалу относившийся к Простодыру несколько пренебрежительно, и тот зауважал его после дискуссии на тему капремонта двигателей автомобилей семейства ВАЗ 2121 «Нива».

Потом лес кончился, а с ним и дорога. Мы двигались по пустынной равнине, поросшей невысоким кустарником. Долгое время вокруг не происходило ничего интересного, поэтому, когда нашим взорам открылось новое любопытное зрелище, доктор с изобретателем в один голос потребовали сделать остановку. Простодура остановилась, присела, и мы высунулись наружу.

Повсюду стояли шкафы. Огромное количество книжных шкафов, сотни, а может быть тысячи. Они занимали все обозримое пространство равнины впереди нас. Мы выбрались из Простодуры с интересом пошли между рядами шкафов. На полках шкафов стояли книги. Книги были одного размера, цвета и толщины. Я приблизился к одному из шкафов и снял с полки книгу наугад.

– «Соловей Евгений Гордеевич, двадцать четвертого февраля одна тысяча девятьсот девяносто девятого года», – прочел я вслух надпись на обложке книги.

– Похоже, Женя, тут на тебя подробное досье за целый месяц, – заметил доктор и указал пальцем на крохотную табличку, приколоченную к шкафу. На ней значилось: «Соловей Е. Г., февраль 1999».

– А здесь, Васька, – на тебя досье, – добавил изобретатель, тыкая пальцем в соседний шкаф. – А в том шкафу – на меня.

– Открывай книгу, чего там написано? – поторопил меня доктор.

– Нет уж, дядя Вася, читай досье из своего шкафа, – буркнул я доктору, отстраняясь.

Доктор хмыкнул и отошел. Я раскрыл книгу посередке и вдруг обнаружил себя стоящим возле доски в классе своей школы. От неожиданности я ойкнул, захлопнул книгу и оглянулся. Вокруг меня снова громоздились все те же шкафы. И я осторожно развернул страницы.

То, что я наблюдал вокруг себя, было чем-то сродни объемной фотографии. Я отвечал урок. Часы на стене напротив показывали одиннадцать часов и четырнадцать минут. С портрета укоризненно наблюдал за мной Готфрид Вильгельм Лейбниц. Клара Борисовна по прозвищу Фрекен Бок, повернувшись ко мне на стуле вполоборота, следила за моими вычислениями. Весельчак Парабола строил мне рожу. Заучка Танька тянула руку. Сорока целился в Хрюшу из импровизированной рогатки. Олюшка изучала в зеркале свой хорошенький носик. Барабан тянул Выдру за косичку.

Я перевернул страницу. Часы показывали все те же одиннадцать часов и четырнадцать минут. Все так же укоризненно наблюдал за мной Лейбниц. Фрекен Бок повернулась к классу. Парабола невинными глазами смотрел на доску. Танька еще выше вытянула свою руку. Сорока попал в Хрюшу комочком жеваной бумаги и был в высшей степени доволен своей проделкой. Олюшка изучала в зеркальце кончик своего языка. Барабан получил от Выдры учебником по башке.

Я стал с любопытством перелистывать страницы. В зависимости от того, насколько быстро я листал книгу, события протекали то словно при замедленной съемке, то словно при ускоренной. На самых интересных местах я останавливался и с ностальгией созерцал обстановку вокруг себя. Я вернулся из школы, пообедал, построил с ребятами снежную крепость во дворе, сделал уроки, повздорил с младшим братишкой, получил от отца нагоняй и был отправлен на кухню к маме (какая молодая и красивая она была!) чистить картошку. Книга заканчивалась тем, что я, лежа в своей постельке, отходил ко сну.

Я захлопнул книгу, поставил ее на полку и осмотрелся. Братья Матюки стояли каждый возле своего шкафа и увлеченно листали книги. Похоже, объяснять что-либо им не было никакого смысла. Я подошел к следующему из шкафов со своим именем и выбрал книгу, на обложке которой значилось двадцать четвертое июля две тысячи десятого года. Я снова раскрыл ее посередке и обнаружил себя стоящим в строю по стойке смирно. Я немедленно вспомнил тот день и невольно улыбнулся: один баламут из нашего взвода сбежал в самоволку и был пойман патрулем. В назидание весь наш призыв простоял полдня на плацу, изнывая от жары. Я быстро пересыпал страницы книги, а вокруг ничего не менялось; все тот же плац, все те же стены казарм, выкрашенные в казенный желтый цвет, лишь тень от флагштока медленно скользила по плацу, подобно стрелке гигантских солнечных часов. Пролистав книгу почти до конца, я с удовлетворением посмотрел на то, как сослуживцы делают ночью «темную» виновнику нашей экзекуции, и вернул книгу на полку.

Следующий шкаф. Я снова взял книгу и распахнул наугад. Лето, жара. Я, совсем маленький, гулял с отцом во дворе нашего дома. Отец встретил приятеля, и пока он чесал с ним языком, я нашел под лавкой ведро с остатками черной краски и всласть измазался в ней с ног до головы. Поэтому я сижу теперь в ванне, а мама с бабушкой трут меня мочалками. Но черная краска не отмывается, мне страшно, и я реву…

…Школьный выпускной. На крыльце стоят пацаны из класса и двое учителей – физик и физрук. Все в костюмах, все навеселе, кто-то впервые курит, не прячась от взрослых. Физрук рассказывает анекдот, жутко смешной и пошлый. Все хохочут, даже культурный физик. Потом мы с Олюшкой танцуем вальс. Потом тихонько уходим и гуляем вдвоем до рассвета. Болтаем о всяком-разном. Она мечтает ехать в Москву, учиться на актрису, я – пока точно еще не решил. Прощаясь с ней у порога ее дома, я, наконец, набираюсь смелости и неуклюже целую ее в губы…

…Общага университета. Воскресенье, вечер. В комнате темно и холодно. Я и оба Димыча – Умный и Квадратный – весь день мы валяли дурака. Мы болтались по магазинам, ходили в кино, парились в общественной бане – в общем, отлично провели время. Теперь нам бы за курсовые засесть, но электричества в общаге почему-то нет. Мы сидим в темноте на наших скрипучих кроватях, дуем пиво и беседуем. Димыч Умный философствует о перевоплощениях человеческой души. Он увлекается буддизмом, не кушает мясо, верит в карму и в переселение душ. Димыч Квадратный – протестант-харизмат, он кушает все, верит в прощение грехов и в Страшный суд. Он спорит с Умным, я слушаю их спор и, время от времени, задаю им каверзные вопросы. Где вы теперь, Умный с Квадратным…

…Школьный коридор. Большая перемена. Я волоку из учительской карту Древнего мира. Барабан как всегда выделывается перед девчонками и подло ставит мне подножку. Я картинно растягиваюсь на полу. Должно быть, со стороны это выглядит очень смешно, и Барабан довольно гогочет. Барабан выше меня на полголовы, шире в плечах и значительно шире в талии, поэтому я ограничиваюсь словесной сдачей и, поднявшись на ноги, намереваюсь продолжить свой путь. Но Барабан считает мое унижение недостаточным и запускает в меня огрызком яблока. Огрызок попадает мне в темя. Мне не очень больно, но очень обидно. Обиднее всего, что это мое унижение видит Олюшка. Я разворачиваюсь и луплю Барабана по башке картой Древнего мира. Следующую минуту мы с Барабаном самозабвенно возим друг друга по полу, оставляя на нем оторванные пуговицы. Наконец, Барабан укладывает меня на лопатки, садится мне на живот, разводит мои руки в стороны и шумно втягивает сопли, намереваясь харкнуть мне в лицо. Я вспоминаю прием, которому меня научил отец, – свожу руки к бедрам и что есть силы поднимаю таз. Барабан теряет равновесие и летит головой в батарею. Школьный день для него заканчивается в кабинете медсестры, а для меня – в кабинете директора. Но я счастлив и горд собой – мою победу видела Олюшка. Эх, смотрел бы и смотрел…

…Детский сад. Тихий час. Я лежу в своей кроватке. Вокруг меня тихонько сопят детишки. Мне не спится: моя кроватка развернута к окну, но, кроме неба, я не могу видеть ничего. И я смотрю в это небо. Его бездонную синь режет белой полосой крохотный сверкающий самолетик. Я зачарованно смотрю на этот самолетик и думаю о том, что когда-нибудь я вырасту, выучусь (как жаль, что это будет очень, очень нескоро!) и поведу свой самолет в неведомые дали…

Кто-то прикоснулся к моей руке. Я невольно закрыл книгу. Передо мной стоял Простодыр и осторожно теребил меня коготком своей лапы.

– Может, будем двигаться дальше? – вежливо предложил Простодыр.

– Да, пожалуй…

– Что с тобой? – участливо спросил Простодыр.

– А что со мной?

– У тебя слезы.

– Так, соринка. – Я отвернулся, украдкой вытер глаза, бережно вернул книгу на полку и отправился искать моих попутчиков.

…Долгое время мы ехали молча и слушали, как поскрипывает наша избушка. Все были под впечатлением от пережитого в долине шкафов. Первым нарушил тишину доктор:

– Мужики, представляете, я видел, куда пять лет назад ключи от гаража засунул. Я тогда из-за этих ключей с женой разругался вдрызг! Неделю не разговаривали. Но, знаете… Я с удовольствием сжег бы кое-что из этих инкунабул, – доверительно признался доктор.

– Эх… Пятьдесят лет, – печально проговорил изобретатель. – А что хорошего сделал? Что видел? На что время потратил? Эх…

– Ну, что же ты, брат, такое говоришь? А как же дети? – успокаивал его доктор.

Изобретатель махнул рукой.

– А что – дети? У всех – дети…

– А бизнес твой? Гравимаген, в конце концов?

Изобретатель снова махнул рукой.

Наконец, тряска закончилась, и Простодыр объявил о прибытии. Избушка присела к земле, и мы не без удовольствия покинули наше неуютное транспортное средство. Место, в которое нас доставил Простодыр, было фантастически красивым. Впереди, насколько хватало обзора, расстилалась широкая равнина, накрытая седым одеялом тумана. В лиловом небе над равниной величественно закручивалась галактическая спираль с мириадами сверкающих звезд. Из центра спирали на равнину опускался световой луч, похожий на застывшую молнию или ярко светящуюся нить. Казалось, что звездная спираль опиралась на луч, как грандиозная космическая юла. Зрелище было таким завораживающим, что у меня захватило дух. «Жаль, что Гоманов никогда не увидит, какой у меня прекрасный внутренний мир, – с легкой досадой подумал я, – иначе он непременно увеличил бы мне оклад».

– Мы на месте. Дальше я с вами не пойду, – заявил Простодыр. – Переход там.

Он указал когтем в направлении луча.

– Только близко к нему не подходите, охраняют его.

– Кто охраняет? – спросил я.

– Сторож.

– И что, суровый дядька? – спросил доктор.

– Я не уверен, что он вообще дядька, – ответил Простодыр.

– А кто же он тогда?

– Не знаю. Я знаю только, что тот, на кого взглянет сторож Перехода, назад не вернется.

– Ну, что же, спасибо, уважаемый, было приятно познакомиться, – искренне произнес изобретатель. Он протянул Простодыру руку, и тот почтительно пожал ее. Мы с доктором тоже тепло попрощались с умной кабинкой. Хоть Простодыр и был всего лишь фантастическим порождением нашего разума, расставаться с ним было немного жаль. Я думаю, нас можно было понять – так всякий человек порой неохотно расстается с той или иной занимательной фантазией и может упорно преследовать какую-нибудь невероятную и даже откровенно бредовую идею, не желая внимать мнениям авторитетов. И кто знает, быть может, именно это упрямое свойство человеческой натуры и есть двигатель поразительных достижений человечества, думал я, отмахиваясь от вьющегося возле моего носа маленького черного мотылька. Вот же привязался! А мотылек вдруг разделился на два, затем на четыре, восемь, шестнадцать, и через несколько секунд тысячи мотыльков закружились возле меня черным шуршащим смерчем. Смерч сгустился, и перед нами возникла знакомая безобразная старуха с козьими глазами.

– Ага! – торжествующе воскликнула старуха и проворно ухватила Простодыра за ногу. Простодыр заорал истошным голосом и запрыгал на одной ноге, тщетно пытаясь стряхнуть с себя старуху. Но не тут-то было! Старуха держалась за ногу мертвой хваткой. Простодура испуганно сорвалась с места и понеслась в сторону туманной равнины. Не переставая орать, Простодыр помчался в обратную сторону, волоча за собой настырную старуху.

– Бедный Простодыр, – промолвил изобретатель. – Теперь его бабка точно в утиль сдаст.

– На какие все-таки гнусности готовы отдельные личности ради лишних квадратных метров! – добавил доктор.

– Ну, пойдем, что ли? – предложил я.

И мы зашагали по туманной равнине, сшибая росу с поникшего ковыля, туда, где возносился в космическую высь таинственный световой луч. Мне сложно сказать, сколько длился наш путь. Ландшафт равнины был однообразен, и, кроме луча, становившегося все толще по мере нашего приближения, других ориентиров у нас не было. Мы шли молча. Я размышлял о том, насколько быстро человек привыкает ко всякого рода чудесам и как скоро они становятся для него обыденны. О чем думали братья Матюки, я спрашивать не стал. Разговаривать не хотелось, а хотелось поскорее добраться домой.

Когда мы приблизились к световому лучу настолько, что он уже не казался нам нитью, а был похож, скорее, на ярко светящийся столб, дорогу нам преградила зеркальная водная гладь. Была это река или озеро – с ходу определить было нельзя, так как туман лишал нас возможности разглядеть противоположный берег. Я бросил в воду травинку, и она медленно поплыла вдоль берега. Значит, все-таки река. Мы немного помешкали на берегу, размышляя, в какую сторону нам следует идти, затем, кинув жребий, двинулись по течению реки. На прибрежном песке явственно отпечаталась цепочка исполинских птичьих следов, словно здесь прошлась некая гигантская птица, и мы посмеялись над трусливой избушкой, отмахавшей с перепугу такой длинный путь. Так мы и брели вдоль берега, пока сквозь туман над рекой не проступили смутные очертания какой-то причудливой и величественной фигуры.

Когда Простодыр упомянул об охране Перехода, мне почему-то представлялся классический сторожевой пост со шлагбаумом, полосатой будкой и угрюмым сторожем пенсионного возраста внутри. Но ничего этого не было. Да и сам Переход являл собой странную штуку. Выглядел он как лестница, ступени которой начинались у самой кромки воды; поднимаясь над водой, ступени исчезали где-то в тумане в направлении светового столба. Ступенями служили массивные каменные плиты, которые висели в воздухе без малейшего намека на опору. От мысли, что нам придется взбираться по этой лестнице, прыгая со ступеньки на ступеньку, я поежился.

– Да, сомнительных свойств конструкция, – промолвил доктор и пнул ногой нижнюю ступеньку. Ступенька качнулась в воздухе; ее движение странным образом передалось ступеньке повыше, и легкая волна побежала вверх по лестнице. Тут я заметил, что цепочка избушкиных следов обрывалась здесь, у ее подножия. Это что же она, вверх по лестнице полезла? Или в реку вошла?

– Ну, что, кто первый? – спросил изобретатель, но по его лицу было ясно, что он первым не пойдет.

– А давайте снова жребий кинем? – предложил я.

– Золотые слова! – воскликнул доктор. Я достал из коробка три спички и обломал одну. Братья потянули жребий, и короткая спичка досталась мне. Я осторожно шагнул на первую ступеньку. Она закачалась как поплавок на легкой волне. Я слегка присел и развел руки в стороны, чтобы сохранить равновесие. Когда качание прекратилось, я медленно поднял ногу и ступил на вторую ступеньку. «Долго же мне придется так идти», – подумал я и, вздохнув, продолжил подъем. Когда первые десять-двенадцать ступенек были позади, я прервал восхождение и оглянулся вниз. Братья стояли у основания лестницы и, задрав головы, наблюдали за моим подъемом. Я пристыдил их, и изобретатель занес ногу на ступень.

Внезапно в нескольких метрах от берега забурлила вода, и на ее поверхности стал надуваться гигантский пузырь. Изобретатель благоразумно отступил от кромки воды. От того, что я увидел дальше, у меня похолодело в животе. Из воды поднимался монстр из моего недавнего ночного кошмара – громадный глаз на бородавчатом стебле. Глаз уставился на изобретателя, а тот, словно завороженный, смотрел на чудовище. Монстр медленно выпростал из воды несколько усеянных шипами щупалец и потянулся к жертве. Доктор, неподвижно стоявший позади брата, вдруг резко залепил ему ладонью в ухо, схватил его за шиворот и что есть силы поволок подальше от воды. И монстр повернулся ко мне.

– Не смотри ему в глаз! НЕ-СМОТ-РИ! – кричал мне доктор, сложив руки рупором. Но не смотреть было сверх моих сил. В обращенном на меня огромном зрачке, словно в зеркале, отразилась величественная звездная воронка; и я вдруг осознал, что глазом чудища на меня взирает вселенская бездна. Страх перед чудовищем сменился необъяснимым восторгом. Я зачарованно смотрел в это космическое око, как кролик смотрит на гипнотизирующего его удава. На мгновение чудовище зажмурилось: у него оказалось странное веко, которое набежало белесой пленкой от краев глаза, сомкнулось в точку и снова разошлось к краям. Казалось, монстр за одно это мгновение свернул и развернул Вселенную. «Какой удачный образ для описания гипотезы Пуанкаре, – восхищенно думал я, продолжая таращиться в око. – Вот как, значит, Перельман собирался управлять Вселенной – сворачивать и разворачивать пространство!» И мне нестерпимо захотелось броситься в эту космическую бездну…

Я внезапно очнулся от гипнотического наваждения и, поспешно став на четвереньки, крепко ухватился за ступень. Лестница сильно раскачивалась, и было удивительно, что я до сих пор не свалился в воду. Чудовище, обвившее щупальцами несколько нижних ступеней лестницы, судорожно трясло своим глазом, а братья Матюки швыряли в него камнями и, судя по всему, попадали.

– Давай, Женя, поднимайся скорее! Мы его задержим! – кричали братья. Перспектива быть схваченным одноглазым монстром казалась мне в высшей степени ужасающей, и я стремительно покарабкался на четвереньках вверх, ссаживая голени о кромки ступеней. Таким манером я лез до тех пор, пока подножие лестницы не скрылось из виду в толще тумана. Тряска здесь была заметно слабее, и я смог, наконец, подниматься без помощи рук и не опасаясь при этом потерять равновесие. Я решил, что достиг безопасной высоты, и остановился, чтобы отдышаться и осмотреться.

Внизу расстилалась необозримая гладь тумана. Сквозь нее нельзя было рассмотреть ни реку, ни равнину, ни чудовище, ни моих спутников. В небе надо мной медленно вращалась все та же звездная круговерть. Яркий световой столб, бивший из центра этого грандиозного вихря, был совсем рядом. Лестница заворачивалась вокруг столба спиралью и сходилась с ним где-то наверху. Рассчитывать на то, что меня нагонят мои спутники, было бессмысленно: едва ли одноглазое чудище позволит им взойти на ступени. И я двинулся дальше.

По мере того, как я поднимался выше, качание ослабевало и, наконец, совсем прекратилось. То ли братья все же отогнали монстра от лестницы, то ли он сам потерял ко мне интерес – оставалось только гадать. Постепенно я приноровился к подъему по шатким ступеням и стал двигаться вверх уверенным шагом.

Я поднимался по спиральному подъему, опоясывавшему ярко сияющую ось, делая время от времени небольшие паузы, чтобы отдохнуть и осмотреться. Вокруг ничего не менялось: все та же сверкающая звездная спираль вверху, та же туманная гладь снизу, разве что световой столб становился все ближе.

И вот, наконец, последняя ступень позади. Я ступил на некий полупрозрачный диск, центр которого пронизывал ослепительный световой поток. Я медленно приблизился к нему, прикрываясь ладонью от яркого света, и осторожно протянул руку к световому потоку…