За сияние звезд – на расправленных крыльях погон… Нехристи – по красному прошлому. Белые – по цвету парадных перчаток. В вечном купринском «Поединке» Воздается каждому по вере его… Во имя отца и сына. За наших седеющих девочек, В московских колготках спрыгнувших в тайгу забытых гарнизонов… Не исчезнут за поворотом судьбы Нимбы фонарей Нескучного сада, Да будет вечной любовь. Да святится имя Твое. За бросивших разведенные бытом дома, Прокуренные кухни сомнений, Перескочивших из метро в БТРы, …кометой сгоревших, успевших так мало… Отложим гитару. Прикроем стаканы. Третий тост. Лучше пулю в лицо, чем штык – взгляд в спину. Пока живы комбаты Афгана, Будет и шампанское при свечах… За ветер – дыхание звезд… Присно и вовеки веков Честь имею…

Нас ждет не смерть, а новая среда. От фотографий бронзовых вреда Сатиру нет. Шагнув за Рубикон, От затвердел от пейс до гениталий. Наверно, тем искусство и берет, Что только уточняет, а не врет. Поскольку основной его закон, Бесспорно, независимость деталей.

Чечня. Бетон вертолетной площадки. Россыпь жестянок. Носилки. Бред солдата с замотанной культяшкой: «Я – Басаев, мне оторвало ногу». …черной пятерней соскребает гвозди. Протягивает – «Вот – фиалки…» Тишина. Не слышно даже гула вертолета… Я тебе протягиваю букет срезанных на полуслове эсэмэсок. Поверенная цифрой строчка – своя или взятая взаймы — выражает мгновение посвященности. Тебе и Господу. Привилегия Женщины и Бога – оставлять надежду. Мы – из не благословленного поколения. «Жизнь проходит без надежды. Остается только прежде…»... Под постную церковную музыку и равнодушный грохот попсы. У нас не было голубей, как у родившихся в 20-х. Нам не хватает россыпи драгоценных гильз – как у поколения 30-х. В забытых углах антресолей нет и спичечных этикеток, чаровавших воображение подранков 40-х. Пришедшие в этот мир в 50-х, мы – беспризорники — по духовной бездомности, по тяге к чужестранствию, по незаменяемости вещества жизни гламурной мишурой. Мы презираем тех, кто взращивает в сердце бансай, называя его садом своей души. Мы ищем настоящее во вздохе и глотке. Вода состоит из мокрости, а не из Аш с два О. В сорок – нашим прозрением стал уход родителей, засмотревшихся на голубей под куполами. Из генной памяти мы взяли похоронки сначала Афгана. Потом по инерции свернули на «фугасную» улицу в Грозном. Любовь стала связью между поколениями и куполом космоса. Мужчина и женщина – с разных планет. Не обязательно мы будем жить 100 лет и умрем в один день. Искать пик любви – все равно, что ждать, кто разлюбит первым. Любовь – стык навязчивости и стыда. Стыд – не единственное, что связывает мужчину и женщину. Займи мне место поближе к чаше с пуншем. Даже последняя встреча не может стать признанием в нелюбви. Женщины, спешащие на свидание, поначалу похожи. Паранджой ресниц под карнизом бровей, удивленных асимметрией губ. Потом их разводит: «нет» – как жестко застегнутый зиппер, «да» – волокно шепота, вшитого в капрон. Женщина может все, но для этого ее нужно любить. Любовь, как и смерть, ничьей не бывает. Влюбленность в отличие от Добродетели – преходяща. …правда ли, что над Канадой небо – сине? Ангел – губитель. Спрячет тебя в ладони, укроет крылом. Как упавшую сережку. «А жизнь идет. О Землю шаркая ногами». «Снайпер выследил цель. Но помешала вишня в цвету». Повезло… Не то что парню – с вертолетной площадки. Гул заходящего на посадку вертолета рифмуется с «Позови меня с собой». Под лопастями мечутся цветы. Точка отсчета.

Когда я вернусь, Не как Галич – с парижской кассеты, Хоть седой, но живой Из таможни тебе дозвонюсь. Это будет весной. А пока – пусть вопрос без ответа: А куда я вернусь? Кину в шкаф камуфляж, Созову на девятое мая Всех, меня не забывших, А потом, захмелев, улыбнусь, Может, даже оттаю, Оживши; Сходим с дочкой в «Пассаж»… Но куда я вернусь? В суету вороватых киосков? Чем ты встретишь, Россия? Ни «прости», ни «спасибо» не ждя, Над собой посмеюсь, Отмахнусь от вопросов Бессильно Под счастливые слезы дождя.

Придешь? Метро. Свисающая челка. Глаза. Да? Нет? Не мигай. Посмотрим друг на друга. Экспромтом. Ты уснешь, разметавшись беспечно. Я приду, растревожу твой сон. Может быть, и последнею встречей, Ждущей нас в лабиринте времен. …Не хватило времени на счастье. Когда оно приходило, время ускоряло бег. В распадающийся на листочки блокнот все реже заносим новые имена. И поверх рабочего телефона все чаще – день памяти… Мы плохо живем, плохо пишем… В непоэтическом словаре нашего поколения вместе с химическими карандашами и пони в ЦПКиО останутся зимы пустых холодильников, телевизионная хроника – «Время» сквозь «Чуть помедленнее, кони!» на «Астрах» и «Кометах» наших 70-х. Ни одна русская сказка не обходилась без обращения к Востоку. Нам предстояло уцелеть вместо некрещеных мальчиков Афгана, теперь – Чечни. Война учит любви. Помнишь мою мольбу? Любая кончится дорога, Дорогой вечною не став… На посошок мне, ради бога, Глоток земной любви оставь. С последними аккордами «Лебединого озера» погас черно-белый экран. Мы оказались такими разными, даже разноцветными: что общего между лиловой тюбетейкой душанбинского дервиша и рыжим треухом питерского бомжа? Ступеньки подземных переходов? А по вокзалам слово «беженец», Как прежде было – «кипяток»… И приглашенья путешествовать: Одним – в Мадрид, другим – в Моздок? Или угнать БТР? Чтобы отомстить за себя, за Союз, за то, что вместо твоих ресниц – ворс подушки? Так банально – не слезы, а снег. Каждый туго натянут нерв. Разбивают гипсовый герб: Верьте нам-м-м-м! Нервный смех. В привычном «Держитесь за поручень» слышится эхо шестнадцатого года: «Держитесь, поручик!» Мы – выросшие с неподцензурной гитарой, не боявшиеся ни духов у кандагарского элеватора, ни жены, ни КГБ… Нам душно и тесно. «Тяга прочь»? Опять на войну? И огненной памирской пляской празднует День Красной армии бородатый исламский боевик: Ах, Одесса, жемчужина у моря… Шелушащаяся позолота сталинского бюста в заброшенном душанбинском сквере посреди вывороченного Таджикистана… Любовь – это память, запрятанная в ладони и губы. Наш век – короток и ненастен, как февраль. Мы уйдем незаметно, стараясь не разбудить соседей, длинным больничным коридором, где давно перегорела лампочка. Чтобы, как скальные столбы кайнозоя, стать частью жизни вселенной. Чтобы оставить после себя мир нашей совести, мук; то, что наши взрослеющие девчонки расскажут своим будущим мальчишкам. Я не приду. Ведь «встреча» – похоже на сербское слово «счастье». …Так банально: не слезы, а снег… Расстанемся любя.

Любовь – это золото скифских курганов — В холодных оправах музейных витрин. Я к ним подойду и задумчиво встану Пред прошлой эпохой – один на один. Колечко, что стало теперь экспонатом, Быть может, навстречу счастливой судьбе Подарено было в далеком когда-то: «Любимая, это – тебе».

Коль живы – под поземку века Из заунывной тишины, Где ни греха, ни слез, ни смеха, Сквозь вас не смотрим со стены, Примите и не осуждайте Навзрыд пришедших в декабре Забытых чувств. И млейте, тайте. А лучше – смейтесь и рыдайте. Автограф мой в календаре Пусть скрепит силою закона Прикосновения испуг. Семь цифр – номер телефона, Как бисер – номер телефона, Летящий номер телефона. Тепло и живость губ и рук. Коль живы и в желаньях злые… …вот только ходики идут… Мы все же, все же молодые: Нам Бог добавил пять минут.

Первое, что схватывает взгляд, это движение, штрих… Краски воссоздают лица и чувства. Красный способен донести порыв и отчаяние… В легком красном плаще, чуть сутулясь, ты уходишь по удаляющемуся перрону, молча обходя лужи, не оглядываясь. Идешь на шпильках, навстречу осени и зиме. Запахнув шинель, сквозь поземку Александровского сада я иду по гранитным плитам вымерзшего розария: прочь от отвернувшегося ангела, под прицелом бездушной камеры, сканирующей лица живые и каменные. Импрессионизм памяти — в черно-белой графике штрих-ценников. Из предреволюционной хроники спешат неуслышанные афганцы брусиловского прорыва в шинелях с капюшонами-башлыками мимо светящихся опарышей киосков, торгующих на керенки-зайчики. Доколь? Снег засвеченной штриховкой скользит по щекам. Хроника замедляется до пульсирования немых картин. На подводах и санях возят синий торф… Это из прошлого? Или из будущего? В просторном после снесенных сараев дворе созывает хозяек точильщик — одноногий еще с испанской. Беса ме, беса ме мучо… Первый в сумрачной коммуналке телевизор, серебряный и торжественный, как полет Гагарина. Я перелезаю через кузов грузовика, перегородившего улицу. Первомайская демонстрация. Люди с красными повязками следят за стройностью колонн. Белым по красному: «Пусть всегда будет солнце!» Ура. Камера наплывает на черную, африканского камня, плиту с серебряными титрами: Капитан Антонио Дега-Дега, инструктор Осипов… Год рождения – пятидесятый, через дефис – фиолетовая зелень тропиков. Планета сделала полный оборот. Будто и не было розового тумана… Беса ме, беса ме мучо… Уже не на экране режут пальцы четыре камешка: табачно-желтый, медсанбатовски-белый, черный, как гарь, прозрачный, как третий тост. На горячем и витиеватом афганском ковре — холодный арбуз. Красный. Как флаг на последнем уазике рижского ОМОНа. Не спрашивайте, какой мы национальности, веры какой… Поколение, живущее несбывшимися надеждами… Замедленная съемка… Запомните наши лица. У колонны на площади – разноцветные стайки людей. Среди них – ты. В чем-то легком и красном. Ты меня видишь, торопишься навстречу. Накинув на плечи весну. Сейчас ты спустишься в подземный переход. Я жду. Тебя нет. Хруст пустого целлофана из-под цветов… Пушка на Петропавловке бьет двенадцать. Стоп-кадр. Помолчим о нас…

60 – это начавшая таять минута — 58, 57… Капля из реки времени. Пробившаяся змейкой ручейка, она обрывается страстной вертикалью водопада, отдыхает в манящем ложе озера, чтобы продолжить себя в новых надеждах и заботах — неумолимом потоке капель-секунд, созвучных вступлению флейты… 51, 50… За минуту мысль совершает оборот от выпавшей пломбы до вселенской боли. Минута может стать вечной. 45, 44, 43 … Мы еще движемся в одном направлении — стоит протянуть руку… Но в выпуклом зеркале «Икаруса» медленно улетает твой силуэт, переливающийся серебряной звездочкой, оставляя тающий след еще теплых воспоминаний… Мы настаиваем на несбыточном вопреки пространству и времени. 34, 33 … Ты снова будешь молчать? Почта – единственная связующая нас нить. Если ее отпустить, она быстро затеряется под каблуками спешащих и занятых своим. 29, 28 … Наша история – сыгранная сюита. В ее партитуре ничего не изменишь. Но флейта, вдохнувшая в нее жизнь, будет лежать на белом стуле и тогда, когда погаснет последняя стрелка – на «Выход». Ведь флейта – инструмент для ворожбы, живущий в вечном страхе сфальшивить. От ее дыхания замедляет падение даже листок прошлогодней осени. 18,17 … Опустевший зал – как ночной аэродром. Вышка, похожая на высокий пюпитр, сигналит на взлет, на отрыв. Счет на секунды… 14, 13 … По ступенькам привычного эскалатора ты возвращаешься в свою жизнь… Внизу под поручнем уже выметены и орлы, и решки. В твоих завтрашних телефонах — Знакомые-чужие голоса… 9, 8 … Я их слышу, прислонившись к иллюминатору самолета, для которого последним «прощай» мигают мерзнущие фонарики взлетной полосы… 7 … Когда по телевизору передают прогноз погоды, Я мысленно прошу тебя: «Не простынь». В созвездиях аэродромных огней Укроются светлые блики надежды, Как память с тобою счастливых друзей, Но можно ль остаться такими, как прежде? 6, 5 … Судьба отпускает мало времени для счастья, Чуть больше – для воспоминаний о нем. Мы – песчинки в потоке судьбы, который все больше походит на сель, устремленный к обрыву… 4, 3 … Как окликнуть тебя? Не хватает ни слов, ни времени, ни русских суффиксов… 2 … Пусть не надежду – расставанье Напомнит быль, навеет новь… Снега, границы, расстоянья… Но что тогда, скажи…

«Что всю неделю я делал? — Я ждал твоего звонка». *

«Что всю осень (зиму, весну, все лето, весь месяц) я делал? Я ждал твоего звонка».

«Что же всю жизнь я делал? Я ждал твоего звонка».

Эпикриз времени. Он подписан вечностью. В нем – горячечный бред бессонных очередей, неутоленная жажда достучаться до самого близкого, кому можно поверить на слово. Поверить в лучшее. У каждого – своя ноющая Правда. И только воспаленное время — одно на всех. Время обретает себя в музыке… Лет двадцать назад по широченной тольяттинской эспланаде охрипшие динамики разносили из открытых окон девятиэтажек: «Я не люблю фатального исхода»… Высоцкому запрещали петь в ДК, но его слушал весь город. Потому что всюду была тишина. Ее заполнил неистовый рок кардиограмм девяностых, расстроив камерное созвучие человеческих судеб, заглушив мудрый перестук колес… Ностальгически далекими кажутся кофейные натюрморты сбывшихся встреч, свирельные мотивы душевных сопричастий. наборник срывается где-то после 1, 9, 8 … Обратный ход телефонного диска: «Да, дома. Конечно! Сейчас подойдет»… И голос, и губы так явственно близко… Но снова – не тот, не та, не тот. Захлопни кабину – фатальный исход. Время подводит к выбору. Как памятник деспотии взорвана заводская труба. Плакатный доброволец – делец с лоснящимся на вороте флажком развязно спрашивает: «Ты открыл ЧП?» Ветхозаветный вопрос: кто ты, мессия? — сегодня звучит как: Европа плюс КТО? Между рекламных строк и предсказаний астрологов проступает забытое на целое поколение: «Каждый выбирает для себя Женщину, религию, дорогу. Дьяволу служить или пророку — Каждый выбирает для себя». Может, уже нет выбора? Из преданного анафеме времени проступают сведенные скулы Георгия Победоносца – маршала Жукова: приказ 227 – ни шагу назад. — На чем будешь воспитывать своего сына? Кого разбудит этот звонок? Время взывает к милосердию… Прошлогодней порой тополиного пуха в старом ленинградском дворе сгорели два дерева… Первой опечатали комнату старушки с четвертого этажа: – Это был мой Володенька… …ушел в сорок первом, в июле… Через неделю не стало соседки этажом ниже: – А мой – еще в финскую… Тогда деревья были совсем маленькими… …и они их с тех пор поливали. Им вообще некому было звонить… Время сохраняет надежду… Пусть ничто не потревожит венчальную тишину Летнего сада. Островок в клокочущем океане… Одним из первых посланцев Нового Света на рейде Кронштадта стал трехпалубный «Энтерпрайз». Предприятие – предприимчивость. Еще раньше калифорнийский причал салютовал Андреевскому флагу парусника «Авось»… Может, ответ где-то между? Только бы не потерять телефонную книжку. Дозвониться. Застать дома. Дождаться ответа. И если наши дети станут мудрее нас, когда-нибудь, поворошив догорающий костер непонятных им страстей, они, может, поставят пластинку почти неизвестного им Высоцкого… Так… На память о Нашей Невстрече… Не доставало никогда В своем отечестве пророка. Потомки скажут как тогда: «Горит такого-то эпоха…»

Говорят, что каждое мгновение жизни — это вопрос, который задает нам судьба. Отвечая на него, мы как бы заполняем собственный формуляр. Ты? …забыла и простила, помнит и ненавидит. Садись, какие у тебя холодные руки… Боже, как жарко! Ты прекрасно выглядишь. Сколько лет мы не виделись? Сколько морщин под глазами. Ты всегда опаздывала, потому что хотела выглядеть лучше… …как я хочу тебя поцеловать… Ну, как ты? Рассказывай. Я оправдывался тем, что пожалел то ли свою, то ли твою семью: «Постарайся сделать счастливым хоть кого-нибудь». А я думал, ты тогда уехала с мужем… Как преступника тянет на место преступления, так я хотел видеть твоего мужа. Он становился приветливее и холоднее… Мы говорили, что время все расставит по местам. Ты постоянно хотела познакомить меня с твоей мамой… Как мама? Давно? …это так… Для чтения в метро… …«линии проектируемые и строящиеся»… …«не присло – на стекле, – няться»… Работаешь, где раньше? Я помню, обнимал тебя на какой-то длинной лестнице. Твои руки были заняты журналом о макраме. Ты начинала говорить о дочери и успокаивалась. Мы лишь временно бессмертны. Пусть подарком будет мне Из бумажной перфоленты Нашей встречи макраме. И чтоб, буклями опутан, Ропот в шепот перешел, Чтобы междометий буквы Капали в капрон и шелк… Ты прекрасно выглядишь… Я снимал со своего свитера твои длинные волосы… Приходил домой и садился заниматься с дочерью… …и у меня все так же. Дочка уже в десятом… Слушай, надо как-нибудь встретиться… Тебе пора? У тебя сохранился мой телефон? Запомни, вместо тридцати семи – сорок пять… Я знаю, в моем формуляре Чем меньше пустующих строчек, Тем чаще сомнения – прочерк. Ведь память – как скрипка в футляре.

Я видел тебя один только раз. Случайно. Это было в Москве или кабульском Теплом Стане. Нет, скорее в Минске… на фоне выбеленной церкви, которую часто показывают в телевизионных заставках. Ты была так графична в белом хитоне плаща, Темноволосая, на черных шпильках. Гордо неся голову, ты нехотя опускала паранджу ресниц, обходя фиолетовые лужи. Когда? – Теперь неважно. Точно – это было в мае… Расстояние меж нами сократилось до протянутой руки. А потом каждый ушел один. Я долго провожал тебя взглядом. Жаль, у меня не было букетика — задумчивых белых горошинок – они тебе шли. Так бывает только весной. Когда ты изящна и величава. Подойти и сказать: «Вы красивы»… И не спросить телефон. И никто никогда не хлопнет дверью. Не будет запаха пыльной штукатурки. И ничего впереди. Только весна, потом лето, осень… И бабушки, продающие у метро цветы, повяжутся платочками. С тех пор ты идешь по моей ладони. Ты осталась вечной закладкой, как пустой конверт 198 – стерлось какого-то – года. …Каждый Новый год превращается в старый, как елочные иголки – в колкий мусор. И только душа – как незаглушенный реактор затонувшей подлодки. Годы пустые, как пространство между зимними рамами. Пустота под хруст целлофана от неподаренных тебе цветов. Ты бы ждала маленьких, но событий, означающих всего лишь внимание. Произнести твое имя – уже позвать. Куда? …волк подставляет горло под пасть победителя. Инстинкт преклонения. Зов. Боготворить, несмотря на встречный ветер злобы и неверия. Столкнуть друг с другом вихри природы. В пузырящемся бетонном болоте хоть носком коснуться поляны, где цветут ландыши. На мгновение. Чтоб увидели из космоса. Всю жизнь – с шашечки на шашечку на красный свет. Как с балкона на балкон. Не оступись. Чтобы отомстить, пощадить. Ты – Юдифь с разящим кинжалом. Разбей стеклянную скорлупу предопределенности. Не хватит силы – растопи отчаянием. Преклоняться – обнять твои колени. Вознести руки. К небу. На восток. По шелковому пути. Не вырывать из сердца – прятать. …И пусть не суждено вспыхнуть свечам в высоких канделябрах венчальной готики. Но те маленькие – в стеклянных аквариумах — горят без копоти, согревают цветы, чтобы кто-то другой мог подарить их тебе. «Остались переезды, а нас на свете нет». Остались мы, мечущиеся между Китаем и Польшей в вечном поиске Миллиона Алых Роз.

Был солнечный апрельский день. Только изредка шел снег. Стук шпилек под белым плащом я услышал раньше твоего голоса. It was a sunny April day. Though snowflakes from time to time fell down the Earth. Taps of shoetacks under your white cloak I’ve heard earlier than your hello. Был солнечный апрельский день. Только изредка шел снег. En traversant la rue au feu rouge Nous nous moquions du probleme irresolu des amoureux russes. Dans ma paume moillée je serrais tes doights Et votre anneau de marriage. Перебегая улицу на красный свет, мы смеялись над неразрешенным вопросом русских влюбленных. Своей мокрой ладонью я сжимал твои пальцы и Ваше обручальное кольцо… Был солнечный апрельский день. Только изредка шел снег. Du dok upp tva ganger pa arbetet. Jag var radd att komma for sent till stationen. Du log med dina perskiska ogon Och smorde mina vindbitna lappar Med ditt rosa lappstift. Ты дважды показывалась на работе. Я боялся опоздать на вокзал. Ты улыбалась своими персидскими глазами и делилась с моими обветренными губами своей розовой помадой… Ты говорила, что не испытываешь угрызений… Но со временем – все тяжелее обманывать любящего тебя мужа. Тебе было столько лет, сколько мне в год нашей первой встречи. Был солнечный апрельский день. Только изредка шел снег. Det var en solig dag i April. Det bara snöade ibland. Let our grown-up daughters forgive us: Peut-être c’était le dernier jour De notre jeunesse. Пусть простят нас наши взрослые дочери: может, это был последний день нашей молодости.

42 километра 195 метров. Сорок уже позади. Последние девять кругов. Прилюдно. Данте – по латыни – Дантес. Сплевывая хину слюны, Смахивая натрий-хлор пота — какие там 36 и 6? — Мы должны закончить этот марафон. …в толпе кричащих лиц не замечая, По книжкам записным искать придется Друзей, ушедших свет не выключая, Как будто, заглядевшихся на солнце. Смотреть только под ноги… Не споткнуться об упавших… Впереди – все восемь с половиной… Мы должны закончить этот марафон. Под бред парламентских дебатов Под струны бардов с блокпостов, Под мат снимаемых комбатов, Цветет шиповник меж крестов. Так загоняют волков. Свист. Рупора. Флажки. Пошел седьмой. Целься. Мы должны закончить этот марафон. Без запятых – как телеграммы, Без кухни и семейных сцен — Достоинство Прекрасной Дамы И вензель блоковской Кармен. Пить. Привкус аргонной сварки. Пить. На губах запекшиеся шляпки гвоздей. Всосать всю влагу земную! Мы должны закончить этот марафон. И может, наутро уже отзовется Последствием жажды длиной в 40 лет… С Авачинской сопки эхо вернется Памирским ответом: Рафик, хлеба нет! Не победить – удержаться. Устоять. Дойти. По эстафете жизненного круга. Мы должны закончить этот марафон. Чудак, я надеюсь, что кто-то поможет И руку протянет в день икс. А пока: Оборванный дервиш с морщинистой кожей… Обет нестяжания. Дверь без замка. Я же все делал правильно. Почему я отстал? До конца – на своих ногах. Мы должны закончить этот марафон. А разве бывает что бесполезней, Чем самоедство? – Плюнул и растер. Из жизни делаем историю болезни. А кто готов к прыжку через костер? Взгляд подсекает оранжевую траву. В ослепительной зелени солнца. Три круга в кольце. Рерих. Мы должны закончить марафон. Святой бы окропить водой Все то, что злом испепеляют — Один от смеха чуть живой, А те – с улыбкой умирают. Взрывы петард или – уже началось? Все возвращается на круги своя… Последние два. В звездном бреду полета. Мы должны закончить этот марафон. …но суть в том, что рано или поздно Стремится каждый стать средь равных первым. Наш каждый шаг навстречу нашим звездам Разматывал катушку наших нервов. Не говорите, что за мной – никого. Молва – это фотография в негативе. Кто вам дал право судить? Мы должны закончить это марафон. Нас всех Господь послал в командировку… Потом вернемся – робкие, нагие… Не нервы – мысли скручены в веревку: Антиправительственны – как ностальгия. Пусть жизнь моя в моих строках продлится, Кому-то станут, может быть, нужны Прочитанные книжные страницы — Моей судьбой некнижной рождены…

Une vie d’amour Que l’on s’était jurée Et que le temps a désarticulée Jour après jour Blesse mes pensées Tant des mots d’amour En nos cœurs étouffés Dans un sanglot l’espace d’un baiser…

Вечная любовь Это – не слово. Это – клятва. Даже если над ней властно время, Накатывающее день за днем. Если это – любовь, рассудок бунтует. Ведь о любви уже столько сказано. Прошептано прикосновениями сердец, Прорывающимися сквозь галактику…

Sont restés sourds À tout, mais n’ont rien changé Car un au revoir Ne peut être un adieu Et fou d’espoir Je m’en remets à Dieu Pour te revoir Et te parler encore Et te jurer encore

Сколько еще не высказано в этом меняющемся мире. Но даже вымолвленное слово прощания не означает, что разлука будет вечной. С надеждой и вопреки рассудку обращаюсь к Всевышнему: Сделай так, чтобы мы встретились, чтобы еще раз обратить тебе слово, еще раз им поклясться.

Une vie d’amour Remplie de rires clairs Un seul chemin Déchirant nos enfers Allant plus loin Que la nuit La nuit des nuits

Жизнь любви. Она наполнена свежестью смеха. Это – линия судьбы и сила, низвергающая зло. Любовь разрывает границы ночи, границы самой жуткой тьмы.

«И в этом мире преходящем Ты отвечаешь до конца За все. Но только в настоящем. И лишь от первого лица».

Une vie d’amour Que l’on s’était jurée Et que le temps a désarticulée Jour après jour Blesse mes pensées Tant des mots d’amour Que nos cœurs ont criés De mots tremblés, de larmes soulignées Dernier recours De joies désaharmonisées

Любовь всей жизни Чему присягать, если не ей? Даже если над ней властно время, отделяющее один день от другого. Мысли опять разбросаны — столько уж сказано о главном! Сказано криком сердца, трепетом слов в обрамлении слез. Ну, как сделать так, чтобы не вспугнуть счастье?

Des aubes en fleurs Aux crépuscules gris Tout va, tout meurt Mais la flamme survit Dans la chaleur D’un immortel été D’un éternel été

Любовь – это цветы на рассвете. И бог с ними, серыми сумерками. Все проходит, все превращается в тлен. Кроме рассвета. Рассвета в тепле вечного лета. И будет оно вечно как любовь.

Une vie d’amour Une vie pour s’aimer Aveuglément Jusqu’au souffle dernier Bon an mal an Mon amour T’aimer encore Et toujours

Любовь – это жизнь Живут ради любви — слепой и безоглядной. Любви до последнего вздоха. Любви при любой погоде. Она – такая, хотя на самом деле – еще сильнее… На всю оставшуюся жизнь.

…я остаюсь с тобой. В этих и будущих строках. В соленом привкусе твоих щек. В ожидании цветов на рассвете. С этого, этого света…