1

Археологические раскопки.

Теотиуакан, Мексика. Наши дни

— Мы изгоним вас с нашей земли, мы будем пить вашу кровь!

Каден Монтес смотрела на людей, изображавших ягуаров-оборотней, полулюдей-полузверей из преданий Древней Мексики. Они наносили друг другу удары деревянными мечами, оставляя на коже кровавые полосы и царапины во исполнение соглашения с богами — кровь за дождь. Головы их венчали уборы в виде оскаленных морд ягуаров, пальцы рук и ног заканчивались когтями, кожа на всех открытых участках тела была разрисована серыми и черными пятнами, придавая людям леденящее сходство с жуткими обитателями ночных джунглей.

«Но кровь-то настоящая», — подумала Монтес.

Глядя на представление со ступеней разрушенного храма Кецалькоатля, Пернатого Змея, она находила его жестокость отвратительной, а сопутствовавшие показу насмешки внушали беспокойство. Представление было устроено для туристов среди руин Теотиуакана, главной туристической достопримечательности Мексики, и никто из толпы праздных зевак, собравшихся полюбоваться экзотическим зрелищем, понятия не имел, что слова распева, исполнявшегося на науатле, языке древних ацтеков, в действительности представляли собой угрозы.

Будучи одновременно и астробиологом, изучавшим внеземную жизнь, и археологом, Монтес специализировалась на Древней Мексике, знала науатль, и ее вовсе не радовало, что участники представления выкрикивали на этом языке смертельные угрозы в адрес зрителей.

Эти выкрики усиливали неприятное чувство, не покидавшее ее все утро после странного телефонного звонка ее ассистента Хулио.

Изучая в рамках ее исследовательской программы мрачные легенды древнего города, он, похоже, чрезмерно и даже болезненно проникся этим материалом. Ну а то, что исследовались именно древние сказания о кровожадных ягуарах-оборотнях, которых и изображали танцоры, лишь усиливало ее озабоченность относительно Хулио.

— Мы будем пить вашу кровь! — выкрикивали они нараспев в адрес norteamericano, североамериканцев, прямо в снимавшую их крупным планом видеокамеру.

— Что именно они изображают? — поинтересовалась Лаура Гиллок.

Гиллок прибыла на место раскопок по заданию «Нэшнл джеографик», для освещения работы Каден. Монтес впервые сотрудничала с представителем такого издания, и ей, естественно, хотелось произвести хорошее впечатление.

— Это так называемый танец кровавого завета. Считалось, что в обмен на кровь, пролившуюся из порезов, полученных во время такого действа, боги ниспошлют дождь, необходимый, чтобы получить урожай маиса. Выкрики некоторых из этих мужчин — это подражание звукам, издаваемым богом грома.

— А зачем богам кровь?

— Для богов Древней Мексики человеческая кровь была необходима как пища. В буквальном смысле — солнечному богу она придавала сил для свершения его обычного дневного пути, богу дождя для того, чтобы пролить на землю воду, богу войны — чтобы приносить победу в битвах. Поэтому боги заключили с человечеством соглашение, кровавый завет. Суть его в следующем: питайте нас вдосталь кровью, а мы за это даруем вам дождь и тепло, необходимые для хорошего урожая, или силу и отвагу, необходимые, чтобы побеждать в битвах.

— Ага, значит, эти люди изображают молящихся. Но черные и пепельные пятна делают их похожими на леопардов.

— Точнее, на ягуаров. Они представляют ягуаров-оборотней.

— Ягуары-оборотни? Про волков-оборотней я слышала — это нечто подобное?

— Вообще-то, если выражаться точнее, они даже ближе к вампирам, потому что тоже пьют кровь своих жертв. Легенды о существах, способных менять обличье, превращаясь в зверей, распространены по всему миру. В Европе это волки-оборотни, в Африке — люди-леопарды, ну а здесь — ягуары. В преданиях Латинской Америки эти звери вообще занимают особое место. Самые крупные и опасные из здешних хищников семейства кошачьих. Свирепые, смертельно опасные, грациозные, словно кошки, но весом в триста, а то и четыреста фунтов, так что такую «кису» вряд ли захочется погладить. Туземцы всегда боялись и почитали их. Само слово «ягуар» на одном из наречий означает «убивающий одним прыжком».

— А не было ли здесь, в Мексике, какого-нибудь культового ордена убийц, вроде тугов в Индии?

— Тайное общество ягуара возникло после испанского завоевания с целью изгнания захватчиков. Последователи этого культа наряжались ягуарами, по ночам выслеживали испанцев и нападали на них. Естественно, это способствовало распространению легенд о ягуарах-оборотнях, ужасных созданиях, получивших название науаль.

Правда, люди испанского короля со временем покончили с культом, отправив большую часть его приверженцев на виселицу, но легенда о науалях жила. В джунглях Мексики, где влияние современной культуры и сейчас едва ощутимо, она не умирала никогда.

Каден знала, что миллионы людей по-прежнему обитают в джунглях и ведут традиционный образ жизни, не ассимилируясь с основной массой населения, хотя со времен конкисты миновало уже почти пять столетий. Периодически эти отвергавшие современную культуру Мексики люди вступали в открытую вооруженную борьбу с правительством, но Монтес хотелось верить, что звучащие сейчас угрозы — все же не более чем грубые и неуместные шутки, понятные лишь самим «шутникам».

Во времена Христа Теотиуакан был величайшим городом в Западном полушарии, способным соперничать по размерам с Древним Римом, столицей могущественной державы. Сейчас он представлял собой крупнейший в Мексике туристический объект, расположенный в тридцати милях к северу от столицы страны, города Мехико, и славившийся прежде всего двумя величественными пирамидами — Солнца и Луны. Первая из них была лишь ненамного меньше великой пирамиды Хеопса в Египте.

— А как, ты говоришь, правильно произносить название города? — уточнила Гиллок.

— Тай-о-ти-уа-кан, хотя сейчас чаще говорят «Тео-ти…». Само это слово на языке ацтеков означает «Город богов». Но подлинное название города никому не известно, как не известно и то, что за народ его построил. И почему величайший город, воздвигнутый на американском континенте до Колумба, был заброшен. Все последующие цивилизации Мезоамерики— ацтеки, майя, тольтеки и прочие — в строительстве своих храмов и пирамид подражали здешним образцам, но так и не создали ничего столь же грандиозного. И никто не пытался заново заселить заброшенный город.

— Почему?

— Они боялись. Даже ацтеки, самый воинственный народ Древней Мексики, опасались призрачного города. Они ощущали темную магию, исходившую от пирамид и храмов, обрамлявших широкую магистраль, прозванную Дорогой Мертвых. Возможно, воспринимали нечто недоступное нам в наши дни. Так или иначе, все сменявшие друг друга культуры перенимали страшный кровавый завет и приносили богам человеческие жертвы. И верили, что пошло все это именно отсюда. Главный бог — и легендарный основатель города — считался особенно кровожадным.

— Звучит жутко, но для моей публикации в журнале отлично подходит. А что, мрачная тайна этого города тоже является предметом твоего исследования?

Вообще-то Каден признавала наличие в своих исследованиях и такого аспекта, однако журналистка прибыла сюда, чтобы взять у нее интервью вовсе не по поводу древних культов, связанных с кровопролитием и убийством. Кроме того, ей лично все это удовольствия не доставляло, в связи с чем изучение мрачных преданий она поручила Хулио.

— Не то чтобы напрямую, но меня снова привлек в Тео интерес именно к той легендарной фигуре, которая, согласно преданию, положила начало кровавому завету. Ты имеешь представление об астробиологии?

— Ну, самое общее, конечно, но перед тем, как отправиться сюда, я кое-что почитала. Это поиски жизни на других планетах и все такое. НАСА использует астробиологов для изучения вопроса о возможной жизни на Марсе. Есть программа поиска внеземных цивилизаций — ребята с помощью огромных спутниковых антенн пытаются уловить сигналы, посылаемые инопланетянами. Джоди Фостер в «Контакте» как раз играла астробиолога, верно?

Каден рассмеялась:

— Ну что ж, видимо, таково распространенное представление о нашей дисциплине. Принято считать, что астробиологи изучают внеземную жизнь, но если точнее, мы исследуем жизнь во всей Вселенной, включая Землю. То есть начинаем с жизни на нашей планете и распространяем свой интерес повсюду, до дальних пределов космоса.

— Я читала, что вы ищете воду на других планетах…

— Да, это один из важных моментов. Вода представляет собой эликсир жизни, волшебную субстанцию, которая, насколько нам известно, является необходимым условием существования. Наука считает, что жизнь зародилась в океанах. Когда наши очень давние предки выбрались на сушу, они принесли воду с собой, под кожей, в своих организмах. Уверена, ты знаешь, что люди примерно на две трети состоят из воды, которая, добавлю, занимает примерно такую же долю поверхности планеты. Вот и получается, что когда мы пытаемся отыскать жизнь в различных уголках доступного изучению космоса, мы в первую очередь ищем признаки воды. В настоящее время первыми кандидатами на ее наличие являются кометы и пара спутников Сатурна. Возможно, она имеется на Марсе, но не на его поверхности.

— Вода есть кровь Матери Земли, — ухмыльнулась Гиллок. — Это я прочитала, когда готовила материал про сторонников теории Геи, считающих, будто наша планета представляет собой живой организм. Но кстати, раз уж речь зашла о воде — ты слышала о происшествии в Мексиканском заливе?

— Это с мертвой рыбой? Слышала, что вроде бы несколько недель назад там вдруг начала всплывать мертвая рыба, но особо в это не вдавалась. И чем все закончилось, не отслеживала.

— То-то и оно, что не закончилось, только хуже становится. Редакция хочет, чтобы я на обратном пути заглянула туда и разобралась в этой проблеме. Официальные источники говорят об утечке метана. Насколько я понимаю, это природный газ, который мы используем в наших плитах. Видимо, на дне залива его полно.

— Да, на многих участках океанского дна колоссальные залежи метана. Некоторые ученые считают, что именно донные выбросы метана стоят за таинственными исчезновениями кораблей в Бермудском треугольнике. Метан еще называют болотным газом, потому что он убивает в воде жизнь, делая водоемы мертвыми.

— Но если ты занимаешься водой, что привело тебя в Тео? Тут ее как раз не больно-то много.

— Мое исследование касается возможности того, что жизнь на Землю была занесена откуда-то еще. В науке это принято называть теорией панспермии. Суть ее заключается в том, что семена жизни рассеяны по Вселенной и переносятся от одного небесного тела к другому, а когда попадают на планету с благоприятными условиями, вроде Земли, то жизнь получает возможность развития, вплоть до высших форм.

— Но как эти семена жизни попали сюда… оттуда?

— Ну, лучшим кандидатом на звание разносчика жизни представляется комета, переносящая микробов. Существуют даже свидетельства того, что наши океаны возникли в результате произошедшего миллиарды лет назад столкновения Земли с гигантской кометой, несшей в себе воду, в которой, в свою очередь, были споры микроорганизмов. Так или иначе, за прошедшие геологические эпохи наша планета могла сталкиваться с ледяными кометами миллионы раз. И каждый кусок льда мог содержать в себе зародыши жизни.

— Кометы — это здоровенные ледяные глыбы, верно? Их еще называют «грязными снежками»…

— Комета Галлея представляет собой ледяную глыбу в форме картофелины около пяти миль в поперечнике и десяти миль длиной. Многие другие кометы тоже огромны. Ну а более мелкие обломки льда бомбардируют Землю постоянно, просто в подавляющем большинстве случаев этот лед испаряется еще в атмосфере.

— Но как микробы могут выживать в космосе?

— У нас на Земле микробы живут в жерлах вулканов, под коркой льда толщиной в несколько миль, на дне океанов, где угодно. При такой выживаемости полет на комете не столь уж великая проблема.

— Ладно. Но если ты ищешь кометы, то почему здесь, в Тео?

Это был важный элемент интервью. Гиллок могла разыгрывать простушку, но Каден знала, почему она попросила о беседе. Причиной тому были дебаты, которые Каден развернула в научной печати. Вкупе с совершенно ненужной и ненаучной шумихой, то и дело поднимавшейся в другого рода изданиях вокруг историй с рождением двухголовых младенцев деревенскими девчонками, которые якобы были изнасилованы инопланетянами.

Она набрала воздуха в легкие и пустилась в объяснения:

— Большинство ученых, придерживающихся теории панспермии, ищут микроорганизмы, совершившие полет на комете или метеоре. Но я — о чем тебе, не сомневаюсь, известно — придерживаюсь другой позиции. Мои исследования сосредоточены на поисках свидетельств пребывания на Земле более крупных форм жизни…

— Инопланетян!

— Я предпочитаю называть их «визитерами». Слово «инопланетянин» слишком уж отдает сенсационностью и уместно разве что в фантастических фильмах и статьях в желтой прессе.

Каден выдержала паузу и взглянула журналистке в глаза.

— Лаура, я понимаю, как могут восприниматься некоторые аспекты моей теории, но я ведь не псих и шумиху провоцировать не хочу. Моя статья о «визитерах» была опубликована в научном журнале, который никто, кроме астробиологов, не читает. А теперь я рискую оказаться осмеянной научным сообществом, как осмеивали в 70-е годы «Колесницы богов» и тому подобные книжки.

— Насколько я помню, в этих книжках утверждалось, будто нас в древности посещали инопланетные астронавты, о чем свидетельствуют рисунки, обнаруженные на стенах и вазах.

Каден кивнула:

— А также элементы ландшафта, напоминающие гигантские посадочные площадки, и изумительные примеры перемещения на большие дистанции объектов, имеющих огромный вес, — все то, что, учитывая уровень технических возможностей древних людей, кажется немыслимым. Однако со стороны научного сообщества эти утверждения вызвали лишь презрение и шквал насмешек, что вынуждает меня проявлять осторожность.

— Из чего ты исходишь?

— Из того, что если в прошлом какая-либо гипотеза осмеивалась, ученые зачастую отказываются от изучения феноменов, способных ее подтвердить, не желая подвергнуться таким же насмешкам. Пусть даже большая часть таких теорий и вправду не имеет должного подтверждения, это еще не значит, что мы не должны исследовать все возможные свидетельства посещения нашей планеты в древности внеземными гостями. Однако нет ничего удивительного в том, что ученые по большей части не горят желанием совершить карьерное харакири.

— Но ты-то фактически пошла на карьерное самоубийство?

Каден обдумала вопрос и лишь потом ответила:

— Я ищу истину. У меня нет желания портить себе карьеру, но в то же время я не хочу прятать голову в песок только из боязни занять непопулярную позицию. Научный мир далеко не столь непредвзят и дружелюбен, как кажется со стороны. Имя ученым, которых травили именно за то, что они отстаивали теории, впоследствии признанные единственно правильными, легион.

— Кажется, я слышала о чем-то подобном. Вроде бы в науке долго господствовало ошибочное представление об анатомии человека?

— Верно. Полторы тысячи лет медики, изучая анатомию, основывались на представлениях древних римлян, полученных в результате препарирования обезьян, свиней и собак, а вовсе не человеческих тел. Исследователей, которые позволяли себе сомневаться в точности этих данных, преследовали, одного даже сожгли на костре. С подобным отношением сталкиваюсь и я, когда выступаю в защиту ученых, предпочитающих подвергнуть предположение о посещении Земли в древности представителями иных цивилизаций углубленному анализу, а не отмести с ходу.

Ученые, без проблем теоретизирующие по поводу того, что жизнь могла прибыть к нам на ледышке, преодолев триллионы миль, или посвящающие жизнь прослушиванию статического электричества в надежде уловить сигналы из космоса, дрожат при одном упоминании о возможности посещения Земли «визитерами».

— А ты, значит, не хочешь ограничивать себя рамками общепринятого?

— Я считаю, что разум должен быть открыт для любых доводов и обладать смелостью, чтобы задавать любые вопросы. За свою научную карьеру я твердо усвоила одно: наука имеет ответы далеко не на все вопросы. Нельзя найти бога в пробирке.

Лаура подняла брови.

— Может быть, Бог был инопланетным астронавтом.

— Конечно. Он и был инопланетным астронавтом.

— Что ты говоришь?

— Он ведь не принадлежит к этому миру, верно? Он сотворил его. Он живет на небесах, то есть, иными словами, где-то в космосе. Кем же, учитывая все это, быть Богу, если не «визитером» издалека?

Лаура рассмеялась и покачала головой.

— Господи, да я своего редактора в гроб сведу, если тисну статью о том, что Бог инопланетянин. Нежели в этом и заключается твоя теория?

— Ничего подобного. Я просто играю роль «адвоката дьявола». Сейчас я исследую гипотезу о том, что великая цивилизация Теотиуакана, необъяснимо возникшая и исчезнувшая столь же неожиданно и таинственно, была создана обладателем высочайшего разума. Каковой, вероятнее всего, был «визитером» извне.

— А при чем тут «высочайший разум»? Что делает Тео столь уникальным?

— Высокий уровень цивилизации, внезапно возникшей в регионе мира, находившемся вдалеке от магистральных путей прогресса. — Широким жестом Каден указала на огромные пирамиды и развалины храмов. — Это был великий город. На всем континенте на протяжении тысячелетий не появлялось ничего подобного. Здесь был центр великой державы и создавались шедевры архитектуры мирового класса.

— Египтяне тоже строили пирамиды, греки создавали…

— Конечно. Великие цивилизации древности создавали невероятные памятники. Но греки, египтяне, римляне, вавилоняне, китайцы, индусы жили достаточно близко, чтобы учиться друг у друга и заимствовать достижения.

Каждая последующая цивилизация усваивала достижения предыдущей и дополняла их своими, двигаясь дальше.

Здесь же, в Тео, произошел неожиданный всплеск прогресса, приведший к возникновению империи, превосходившей по территории всю Западную Европу. Что еще удивительнее, если учесть, что этот регион в основном полагался на одну земледельческую культуру — маис, а вьючных и тягловых животных не знал вовсе.

— Ни лошадей, ни мулов?

— Ни осликов, ни бычьих упряжек, ничего. А ведь если подумать, использование лошади явилось одним из величайших технологических достижений в истории. Без нее Александр никогда не покорил бы все земли между Грецией и Гималаями, Рим не смог бы править Средиземноморьем, монголы Чингисхана не завоевали бы весь известный мир. Но лошади и другие тягловые животные попали в Новый Свет лишь благодаря испанцам.

Взгляни на Пирамиду Солнца. Высота у нее с двадцатиэтажный дом, и будь она полой, в ней поместился бы хьюстонский «Астродом». Она больше двух из трех величайших пирамид Египта. Город расстилался вокруг нее на много миль и правил державой, простиравшейся на две тысячи миль. Древнюю Мексику отделяло от Древнего Египта полмира, между ними не было никаких контактов, но при этом существует поразительное сходство. И здесь, и там почитали божество в виде пернатого змея; и здесь, и там возводили величайшие на Земле пирамиды, использовали иероглифическое письмо, изобрели бумагу, добились высокого уровня развития математики и астрономии, создали 365-дневный календарь.

Что лежит в основе этого ошеломляющего сходства? Мы не знаем. Но если Древний Египет изучается веками, наше знакомство с чудесами Древней Мексики остается поверхностным. Однако для любого ученого даже предположить, что за этим невероятным сходством может крыться нечто большее, нежели простое совпадение, означает навлечь на себя жесточайшие насмешки.

Гиллок кивнула:

— Понимаю. Расклад был никак не в пользу Тео, однако именно здесь возникла развитая цивилизация. И никто не знает, что с ней случилось. А каково твое мнение относительно причин, по которым город был заброшен и эта цивилизация, можно сказать, исчезла?

— Нечто чрезвычайно важное произошло в первом веке нашей эры, примерно во времена Иисуса Христа, незадолго до того, как Тео вырос в величайший город обеих Америк. Некий огненный объект пересек небосвод с востока на запад: астрономы Китая, Индии и Рима сочли его кометой, но единодушно отмечали, что он был ярче и появился ближе к Земле, чем любая из комет, виденных ранее. Но еще более озадачивают сообщения о том, что этот объект менял курс. Нет ничего удивительного в том, что многие древние наблюдатели решили, что это некий бог, объезжавший небо на своей огненной колеснице.

Наблюдения, результаты которых зафиксированы в Европе и Азии, совпадают со свидетельствами о появлении огненного бога здесь, в Древней Мексике. Но еще более усилило мой исследовательский интерес к этой теме предположение, что астронавт, принятый древними людьми за бога, был тем, кто, как мы знаем точно, действительно существовал.

— Кто же это?

— Он, — ответила Каден, указав на одну из выступавших из стены чудовищных голов. — Кецалькоатль. Пернатый Змей.

То было изваяние гротескного существа с головой гигантской змеи, акульими челюстями и хохолком, как у тропической птицы.

— Мы называем это «археозверь», — продолжила Каден, — изображение древнего сверхъестественного или псевдоестественного существа, обычно так или иначе связанное с местом проведения археологических раскопок. Такие изображения присущи культурам всего мира. Кецалькоатль отличается от большинства из них лишь более свирепым видом.

— Ты что, серьезно хочешь сказать, что это чудище, возникшее из бреда объевшегося мексиканских грибов наркомана, реально?

— Нет, я, конечно, понятия не имею, как он выглядел. Надеюсь, был посимпатичнее, чем этот каменный монстр, но факт остается фактом: Теотиуаканом действительно управлял царь по имени Кецалькоатль. Мы сейчас стоим напротив храма Кецалькоатля. Правда, трудно сказать, принадлежало ли это имя единственному правителю или его последовательно носила целая династия сменявших друг друга владык. Но, согласно легенде, это существо имело обличье пернатого змея.

— А как насчет огненной колесницы?

— О колесницах речи не шло, ведь здесь ничего не знали о лошадях, которые могли бы их нести. Вместо этого в Мексике Кецалькоатля идентифицировали с вечерней звездой, одной из ярчайших на небосводе. Подобно библейской Книге Бытия, легенда о нем представляет собой историю творения, в которой ему отводится роль творца людей. Спустившись с неба, он обнаружил безжизненный мир, все прежние обитатели которого были мертвы. Однако бог собрал кости мертвецов, окропил их собственной кровью, и они восстали к жизни. Получается, что он первым принес кровь в жертву, положив начало кровавому завету.

— Звучит прямо как «Ночь живых мертвецов». А какова твоя интерпретация этой легенды?

— Как правило, в любом древнем мифе содержится некая толика правды. Тео вырос после того, как другой находившийся не так далеко отсюда город, Куикуилько, был уничтожен огнем и серой. Это, конечно, могло быть результатом извержения вулкана.

— Или шумного прибытия твоего «визитера»?

— Вот именно. Нам известно, что много людей погибло и город был заброшен. Выжившие построили новый город, Тео.

Гиллок покачала головой:

— Стало быть, тип, разрушивший город при посадке космического корабля, заставляет людей строить новый?

— Мне, например, вовсе не кажется, что в историю о строительстве города гостем из космоса труднее поверить, чем в библейский рассказ о сверхъестественном существе, сотворившем мир из ничего за шесть дней, или в теорию Дарвина, утверждающую, будто невероятное чудо жизни возникло в результате случайного смешения химических веществ в первобытном океане.

— Извини, я не хотела тебя злить.

— Да я не злюсь. Мне просто немного досадно. Я ведь не утверждаю, будто все то, о чем шла речь, свято и незыблемо, как Евангелие. Моя мысль сводилась лишь к тому, что если легенду подтверждают какие-либо материальные свидетельства, она заслуживает научного исследования, и ученые не должны отмахиваться от фактов или прятать головы в песок, опасаясь насмешек. Давай разберемся по пунктам. Примерно две тысячи лет назад имело место некое событие. Независимыми наблюдателями было замечено перемещение по небу светящегося объекта, маневрировавшего так, как не может маневрировать комета. И примерно в то же самое время неожиданно возникает и стремительно возвышается город, обретающий господство над всей Мезоамерикой. Город, в котором властвует бог, сошедший с небес.

Некто или нечто приносит знания, позволяющие возводить огромные, принадлежащие к числу величайших в мире пирамиды людям, никогда не строившим ничего выше мазанок под соломенными крышами. И я не собираюсь отказываться от попыток выяснить, кто или что это было, лишь потому, что некоторым людям не по душе сама мысль о том, что нас когда-либо могли посещать пришельцы.

— А как насчет календаря майя и всей этой истории с 2012 годом? Твой звездно-огненный бог в нее вписывается?

Каден прочистила горло. Вообще-то ей и без того хватало проблем в отношениях с научным сообществом и вовсе не хотелось затевать еще один спор. Но и отталкивать от себя журналистку, которая, похоже, искренне заинтересовалась ее исследованиями, тоже не хотелось.

— Древние народы Центральной Америки, майя, ацтеки и прочие, имели общие мифы и богов, включая Кецалькоатля. Майя называли его Кукульканом. Считается, что именно он создал календарь, заканчивающийся зимним солнцестоянием, 21 декабря 2012 года. Для тех древних людей мир представлялся не только грозным и опасным, но и подверженным изменениям и сдвигам.

— В каком это смысле — изменениям и сдвигам?

— Мы привыкли считать, что мир, в котором мы родились и живем, есть единственный когда-либо существовавший. Но это вовсе не так. В действительности происходила смена геологических эр, каждая из которых сопровождалась катастрофами всемирного масштаба, приводившими к уничтожению многих господствовавших на планете форм жизни. Пример с динозаврами известен всем, но они были не единственными, кто исчез с лица Земли. Древние майя и ацтеки придерживались более реалистичного взгляда на историю. Они считали окружающий мир всего лишь последним в ряду миров, существовавших ранее. И погибших в результате чудовищных катаклизмов.

— А что это за катаклизмы?

— Да то, что мы называем падением гигантских астероидов, землетрясениями, ледниковыми периодами, засухами и пожарами, наводнениями — только они видели во всем этом не природные явления, а жестокую волю богов. Они верили, что если цивилизация сбивается с пути, разгневанные боги уничтожают ее.

— Цивилизация сбивается с пути? Ты не находишь, что это как нельзя более точная характеристика мира, окружающего нас? Все эти безумные вспышки насилия, случаи массовых убийств то в университетах, то в торговых центрах, необузданный религиозный терроризм, тотальное, убийственное загрязнение атмосферы, воды и почвы отходами промышленности и транспорта и при этом полная недееспособность тех, кто должен быть нашими лидерами, защищать нас от всего этого. Как по-твоему, в чем нуждается наш мир?

— В потопе, — ответила Каден.

— И еще неизвестно, сможет ли он очистить этот мир от накопившейся в нем скверны! — воскликнула Гиллок.

Каден улыбнулась и покачала головой.

— Должна признаться, что, невзирая на все издержки цивилизации, я продолжаю надеяться на лучшее будущее. Мне кажется, мы еще увидим перемены в не столь уж отдаленное время. Однако и древние не случайно обозначили 2012 год как апокалипсический. В их пророчестве есть некая толика правды, ибо Земля переживает повторяющиеся катаклизмы. Перемены грядут, но я надеюсь и уповаю на то, что они будут позитивными и сделают мир здоровее и безопаснее для всех нас, включая белых медведей, страдающих от того ужасающего воздействия, которому мы подвергаем окружающую среду.

— …Мы изгоним вас с нашей земли, мы будем пить вашу кровь, — продолжали распевать участники представления. — Мы ягуары, владыки ночи, слуги Пернатого Змея.

Из темных облаков над дальними горами донесся раскат грома.

— Должно быть, боги принимают эту кровь, — заметила Гиллок.

Один из участников представления возник рядом с Каден, и ее взгляд встретился с его горящими ненавистью глазами.

 

2

По пути к Пирамиде Солнца Гиллок заметила, что Каден все время озирается по сторонам.

— Кого-то ищешь?

— Хулио, моего ассистента, студента-археолога. Он должен был встретиться с нами и провести по городу. Этот малый знает о Теотиуакане очень много, порой мне кажется, что даже слишком много.

— Что ты имеешь в виду?

Каден покачала головой:

— Ну, не знаю… — Она умолкла.

— У тебя обеспокоенный вид. Если поделишься, обещаю, в статье ты этого не увидишь.

— Спасибо. Хулио мне нравится, и я действительно беспокоюсь о нем. Он слишком увлечен древними культурами Центральной Америки, а в них много такого, что по нашим нынешним представлениям по меньшей мере странно.

— Например?

— Примеров хватило бы на книгу, а то и на серию книг. В случае с Хулио я бы отметила его обостренный интерес к одному возбуждающему, хм, как бы это лучше назвать… снадобью.

— Что-то вроде того вызывающего галлюцинации зелья, какое вываривают из грибов пейот?

— Что-то в этом роде, но дело обстоит несколько сложнее. Сам по себе Хулио не наркоман, речь идет скорее об историческом исследовании. Дело в том, что доколумбовы цивилизации добились немалых успехов в изготовлении лекарственных препаратов — главным образом, разумеется, растительных. Известно, что ацтеки использовали в медицинских целях около тысячи различных растений. У них имелись специализированные лекарские школы, где готовили специалистов в таких областях врачевания, как хирургия или фармакология. Ну и, конечно, как все прочие культуры, они использовали стимуляторы и галлюциногенные препараты, такие, например, как пресловутый пейот. Имелось у них и легендарное снадобье, именовавшееся теопатли. Не больно-то аппетитное: оно готовилось из скорпионов, пауков, ядовитых змей и наркотических семян ипомеи, которые они называли ололиуикуи. Этому зелью приписывали магические свойства: считалось, что оно может придать человеку невидимость или способность менять обличье.

— Менять обличье?

— Прежде всего перевоплощаться в животных. Например, в ягуаров науаль, которых изображали те артисты.

— Но ты же не хочешь сказать, что твой Хулио пытается составить какое-нибудь из таких снадобий, чтобы превратиться в мексиканского доктора Джекила и мистера Хайда?

— Господи, надеюсь, что нет! Но когда я спросила, чего он, по его мнению, добился, он и правда сказал, что получил вещество, способное вызывать мертвецов и позволяющее стать оборотнем.

— Очаровательно. Звучит так, словно парнишка и вправду переел этих мексиканских грибов, из-за которых все видится не таким, как на самом деле.

— Возможно, ты права.

Каден не упомянула о том, что Хулио говорил и другие странные вещи. В ходе их последнего, вчерашнего телефонного разговора он сбивался на почти бессвязное бормотание и нес такую ахинею, что ей об этом даже вспоминать не хотелось. А сейчас она жалела о том, что попросила своего ассистента встретиться с ними.

— Священные ритуалы совершались в храмах, возведенных на вершинах пирамид, — сменила тему Каден. — Предназначенных в жертву людей отводили наверх по ступеням, а уж там жрецы практиковали с ними свою, особую разновидность кардиохирургии.

— Вырывали сердца?

— Да. Жертву укладывали на выпуклый каменный алтарь, выгибая дугой, так что голова и ноги оказывались внизу, а грудь наверху. Жрец вскрывал грудную клетку острым как бритва обсидиановым ножом, запускал туда руку и вырывал еще бьющееся сердце.

— Замечательный обычай, что и говорить. Неудивительно, что у туземных народов Мексики такая жестокая история.

— Она жестокая, спору нет, но варварства в этом не больше, чем в обычае римлян тысячами выгонять мужчин, женщин и детей на арены, чтобы их рвали на куски дикие звери, или в том, как сжигали людей на кострах инквизиторы, или в массовом гильотинировании в революционной Франции с выставлением напоказ «говорящих голов», или уничтожении шести миллионов евреев в годы Второй…

Гиллок воздела руки к небу:

— Сдаюсь, сдаюсь — ты победила. История человечества — это сплошная хроника бесчеловечности.

— В доколумбовом мире эти жертвоприношения считались необходимым условием выживания. По тогдашним представлениям, между богами велась непрерывная война за власть, порождавшая хаос, и задача поддержания порядка была возложена именно на людей, способных умиротворять богов кровью.

— А что, теория похожа на то, что пропагандируют укротители хищников: кормите львов и тигров до отвала, и они вас не съедят… О, а это не твой Хулио?

Каден посмотрела в указанном направлении, но мужчина повернулся к ней спиной и зашагал прочь.

— Нет, это не он.

Другое дело, что Каден уже замечала этого человека раньше. Чертами лица он походил на японца, но его одежда, сандалии и соломенная шляпа были как у местных жителей. Конечно, японские туристы часто посещали Тео, не говоря уж о существовании некоторого количества мексиканцев японского происхождения, но она слышала, как он покупал у торговца «Кока-колу», и отметила японский акцент, не вязавшийся с мексиканским платьем. Монтес приметила, что он краешком глаза наблюдал за ней, а сейчас поняла, что видит этого человека уже третий день подряд.

— Твой знакомый? — поинтересовалась Гиллок.

— Нет, просто он уже попадался мне на глаза и запомнился. Любопытный тип: по одежде, особенно когда шляпа надвинута на глаза, его запросто примешь за мексиканца, но на самом деле он японец.

Каден огляделась по сторонам:

— Смотри, что-то многовато сегодня солдат и полицейских.

— Может, террористическая угроза?

— Ну, вряд ли, — сказала Каден, взяв Гиллок за руку. — Ладно, идем дальше, к Пирамиде Солнца. Хулио придет оттуда. Его мать живет в селении неподалеку.

На самом деле Каден беспокоилась о Хулио больше, чем показывала, и не только из-за его неожиданно пробудившегося интереса к древним дурманящим зельям. Было кое-что, чем ей вовсе не хотелось делиться с журналисткой. Она сама сориентировала его на изучение культа Ягуара, и неделю назад ее ассистент заявил, что «внедрился», будто речь шла о шпионской миссии. После чего как воды в рот набрал: на встречах исследовательской группы предпочитал отмалчиваться. Нет, тут же поправила она себя, — не то чтобы совсем уж отмалчивался, просто сделался скрытным и отвечал на вопросы уклончиво. Рассказал, правда, что встретил среди последователей культа удивительную девушку. Каден не сразу поняла, что именно после этого знакомства он перестал внятно сообщать о том, что же происходит на ритуальных встречах.

— Ты беспокоишься о своем товарище, — сказала Гиллок. — Это заметно.

— Да, я переживаю за него. И разрываюсь между необходимостью заниматься собственными делами и желанием помочь другу, который на самом деле ни о какой помощи не просит. Хулио стал помогать мне в рамках работы над своей магистерской диссертацией и, можно сказать, прямо на моих глазах стал все глубже и глубже погружаться в оккультные предания Теотиуакана. Да, трудно не признать, его тайны затягивают. А еще этому месту присуща своего рода темная магия: ощущения, которые она порождает, я не испытывала ни в каком другом районе Мексики — кажется, будто в городе и вправду по сию пору обитают древние кровожадные боги. Подобно Дельфам в античной Греции, он был центром эзотерических обрядов, распространившихся по всей Центральной Америке. И почти все эти загадки и тайны так или иначе связаны с образом Пернатого Змея.

— Я так понимаю, ты гораздо больше узнала о Пернатом Змее в связи с землетрясением, — сказала Гиллок.

— Да, землетрясение открыло новые возможности. Вообще-то здешние тоннели были обнаружены исследователями раньше, но чтобы провести необходимые для их полноценного исследования раскопки, не хватало денег. Предполагалось, что тоннели уходят в глубь горы. В сказаниях о Пернатом Змее нередко упоминается то ли подземный дворец, то ли гробница в горе, но без каких-либо указаний на местонахождение. Ученый, посланный исследовать Тео в XVI веке испанским королем Филиппом Вторым, писал о тоннеле, ведущем в подземный дворец к северу от города.

— Ты вправду считаешь, что тоннель ведет к чему-то, укрытому в горе?

— Готова об заклад побиться, что так оно и есть.

Каден указала на высившуюся к северу от города гору.

— Дорога Мертвых указывает прямиком на Сьерра Гордо, пик, считавшийся священным еще в древние времена. К сожалению, в бюджете страны на археологию выделяется слишком мало средств. Пройдет немало времени, прежде чем мы точно установим, достигает ли тоннель горы и что находится там, внизу.

Лаура Гиллок обвела взглядом древние руины и огромные пирамиды.

— Я прямо как ацтек, это место меня пугает. Знаешь, у меня есть особое, шестое чувство: если с местом что-то не так, оно начинает подавать мне сигнал тревоги. Город-призрак, вот что это такое. Мне кое-что известно о твоем ученом испанце, я читала о нем, когда готовила другую статью. Он также писал, что в Куикуилько, неподалеку от Теотиуакана, нашел кости людей и животных в пятнадцать футов ростом. Что звучит особенно интересно, если вспомнить, что, по преданиям ацтеков, строительством Теотиуакана занимались гиганты.

Каден рассмеялась:

— Ну, если мы обнаружим кости людей в пятнадцать футов ростом, обещаю тебе эксклюзивное право на рассказ об этой находке.

— Нечего смеяться: загадочная или пугающая репутация не возникает просто так, ни с того ни с сего.

— А ты читала про НЛО?

— Здесь, в Мексике? Да, знаю, что какие-то непонятные объекты наблюдались над Мехико и были замечены пилотами ВВС Мексики. И вроде как после этой встречи летчики моментально уверовали в правдивость рассказов об НЛО.

— Так вот, как минимум одну такую тарелочку засекли здесь, в Тео. Еще в двадцатых годах американский археолог докладывал, что его группа наблюдала неопознанный объект, изучавший руины Теотиуакана.

Гиллок погрозила Каден пальцем.

— Когда вокруг какого-нибудь места начинают прямо-таки скапливаться всякого рода странности, стоит задуматься, в чем тут дело. Взять хотя бы ацтеков: судя по всему, то были крутые ребята. Тем более интересно, что такого они знали про Теотиуакан, если чертовски его боялись?

— Смотри, там что-то происходит, — прервала ее рассуждения Каден, указав кивком в сторону Пирамиды Солнца, у подножия которой собралась толпа.

Это сооружение имело двести футов высоты, и по одной из его сторон к вершине вела крутая лестница. Пирамида именовалась ступенчатой, потому что состояла из пяти стоящих друг на друге платформ, в сорок-пятьдесят футов высотой, каждая верхняя меньше нижней, так что по краю любой можно было пройтись.

Приблизившись к пирамиде, они услышали, что туристы переговариваются насчет какого-то шоу. Как оказалось, представление на одной из ступеней, на высоте примерно в сотню футов, устроили двое, взрослый мужчина, одетый ацтекским жрецом, и мальчишка лет десяти-одиннадцати. Они боролись возле выпуклого каменного алтаря, в древние времена служившего для жертвоприношений.

— Правильно я поняла? — спросила Гиллок. — Это актеры, которые разыгрывают представления для туристов?

— Господи!

— В чем дело?

— Там, с мальчишкой — Хулио!

Борьба шла у самого края платформы, где, чтобы лучше было видно туристам, установили алтарь. Хулио ударил мальчишку камнем и сбил его с ног.

— Вау, да это совсем как взаправду! — воскликнул американский турист, стоявший рядом с Каден.

И ей тоже казалось, что это не представление.

Подняв оглушенного паренька, Хулио уложил его на выпуклый жертвенный камень, и Каден пробрало ужасом. Гиллок схватила ее за руку и что-то сказала, но Монтес не слышала. Она вырвала руку и принялась проталкиваться сквозь толпу к пирамиде. Происходило нечто непонятное! Хулио, стоявший над алтарем, подался назад и обеими руками воздел над головой большой клинок.

«Обсидиановый кинжал, — промелькнуло в голове Каден. — Древний церемониальный нож для жертвоприношений!»

Она охнула, когда студент с размаху вонзил клинок мальчишке в грудь. Тот вскрикнул, его тело и ноги конвульсивно дергались, в то время как Хулио двигал кинжал в ране, расширяя отверстие. Затем он запустил туда руку и вырвал кровавый ком.

Кое-кто в толпе зааплодировал, остальные завороженно молчали. Каден стало плохо — она знала, что было в его руке. Бьющееся сердце.

Хулио шагнул к самому краю платформы, взглянул вниз и, видимо, заметив ее в толпе, окликнул:

— Каден! Каден!

Молодой человек потрясал своим кровавым трофеем.

— Видишь? Я тебе говорил! Он возвращается!

Пару секунд он балансировал на краю платформы, а потом, все еще сжимая в руке сердце, бросился вперед, как если бы мог летать. И упал вниз головой с высоты пятидесяти футов на следующую каменную ступень: Каден не столько увидела падение, сколько услышала удар тела о камень. И не сразу поняла, что заполнивший уши крик ужаса — ее собственный.

«Он возвращается»!

Это о Пернатом Змее.

Именно об этом Хулио говорил ей по телефону.

 

3

Мать Хулио жила в восьми милях от археологического Теотиуакана, и именно к ее дому подогнала свой «Фольксваген Жук» Каден через три дня после того, как видела убитую горем женщину на похоронах сына. Зная из разговоров с Хулио, что денег у его матушки в обрез, Каден сумела организовать его похороны за счет заказчика исследований.

Бедный Хулио! Официальный вердикт гласил, что причиной всего случившегося явилось употребление психоделиков, и Каден чувствовала себя виноватой, хотя молодой человек говорил, что интерес к галлюциногенной фармакопее Древней Мексики появился у него еще до начала их совместной работы. Она не могла отделаться от мысли, что не предложи она ему заняться исследованием культа Ягуара, молодой человек был бы жив. Каден задавалась вопросом, в какой мере ее собственная одержимость древней историей, доходившая до того, что она ставила под угрозу свое научное реноме и карьеру, могла подтолкнуть юношу к роковому краю ступени.

Ее интерес к истории Мексики был естественным, поскольку она являлась американской в первом поколении, а корни у нее были мексиканские. Незадолго до ее рождения родители Каден под покровом ночи нелегально перебрались через пограничную реку Рио-Браво в Техас. В ту пору политкорректность еще не получила широкого распространения, и таких, как они, называли «мокрыми спинами», но, с другой стороны, нелегальная иммиграция тогда еще не приобрела эпидемического размаха и не считалась проблемой общенационального уровня. В то время прокрасться ночью через границу считалось мужественным поступком, совершаемым людьми, потерявшими веру в возможность обеспечить детям достойное будущее на родной земле.

Они брались за поденную сельскую работу, которой не желали заниматься американцы, и благодаря их труду уборка фруктов и овощей обходилась фермерам, а стало быть, и покупателям дешевле. Поскольку Америка страна большая, приток мигрантов в ту пору никого особо не пугал, тем паче что Юго-Запад и Запад могли принять куда больше народу.

Ее отец и мать горбатились на полях за символическую плату, едва сводя концы с концами. Мать Каден не бросила работу даже на последнем сроке беременности и родила дочь в поле, среди латука.

Каден росла в Техасе, в маленьком городке в тридцати милях от Остина. Когда она училась в третьем классе, ее родители приобрели на окраине домишко на одну спальню, чуть ли не короб из клееной фанеры с плоской крышей. Ее отец занялся ремонтом машин у себя на заднем дворе, а к тому времени, когда Каден стала старшеклассницей, у него уже имелась крупная авторемонтная мастерская в деловом квартале.

Хотя сами ее родители образования не получили, они всячески поощряли дочь к учению, и в выпускном классе именно Каден доверили произнести прощальную речь. Высокие баллы позволили ей поступить в колледж в Остине, а когда она была на втором курсе, на нее обрушилась трагедия: родители погибли в аварии, вызванной лобовым столкновением с пьяным водителем.

В годы учебы в колледже она серьезно заинтересовалась историей и культурой Мексики. Ее восхищали древние цивилизации, существовавшие на американском континенте и уничтоженные жаждавшими сокровищ европейцами, открывшими для себя Новый Свет, хотя обучение в колледже было ориентировано в большей степени на европейскую историю, поскольку большинство учащихся было потомками выходцев из Европы. Эта образовательная система почти игнорировала тот факт, что до прибытия европейцев на американском континенте процветали великие цивилизации, оставившие после себя богатейшее наследие, добившись выдающихся успехов в области архитектуры, математики, астрономии, медицины и летоисчисления.

Но интерес Каден к Мезоамерике объяснялся не только ее мексиканским происхождением. В ее натуре присутствовала детективная жилка, а древняя Центральная Америка, огромный регион, простиравшийся от Мексики до Панамы, предлагал пытливому уму дразнящую загадку: кем были люди, построившие величайший, самый изумительный город доколумбовой Америки… и что с ними случилось?

Но одно дело просто заинтересоваться Тео, а другое — добиться того, чтобы его изучение стало темой научной работы. Для молодой женщины археология, почтенная и уважаемая научная дисциплина, отнюдь не способствовала быстрому карьерному росту.

Однако хорошая археологическая подготовка открыла Монтес путь к занятиям астробиологией, которую также называют экзобиологией или космической биологией. Эта увлекательная область была открыта для каждого, кто чувствовал в себе готовность принять вызов. Поиски внеземной жизни включают в себя самые разные виды научной деятельности, так что археологические познания помогли Каден принять участие в разнообразных проектах, включая и программы НАСА.

Исследование Тео как нельзя более соответствовало ее интересам и целям. Она считала, что в этих руинах сокрыт ответ на величайшую загадку археологии, а возможно, и на тот животрепещущий вопрос, существует ли внеземная жизнь — и не была ли жизнь занесена на Землю извне.

Гипотеза Монтес была дерзкой, и сейчас ей требовалось найти ответ прежде, чем коллеги подвергнут ее символическому сожжению на костре за научную ересь.

Ведя машину по улице, где стоял дом матери Хулио, она думала о молодом человеке, совершившем столь ужасающее деяние. Случившееся не шло у нее из головы часами, не давало покоя, мешало работе и сну, так что отвлечься и успокоиться ей удавалось лишь изредка и ненадолго. В полицейском отчете говорилось, что он убил ребенка, а потом спрыгнул с пирамиды на глазах у толпы туристов, вообразив, будто умеет летать, под воздействием сильных галлюциногенов. Претензий к отчету у нее вроде бы не было, но она никак не могла забыть заявления Лауры Гиллок относительно «ощущений», которые вызывало это место.

Как ученый Каден не была склонна уделять особое внимание всякого рода метафизике, так или иначе сопряженной с изучаемыми ею объектами. Места археологических раскопок не были ни добрыми, ни злыми, безжизненный камень не имел души.

А вот ее мать верила, что место вбирает в себя сущность населяющих его людей, что, например, комната, где произошло убийство, отравлена эмоциями и убийцы, и жертвы. Это, конечно, суеверие, не имевшее к науке ни малейшего отношения. Однако за последние проведенные в Тео недели неприятное чувство, которое вызывал этот город, непрерывно усиливалось, причем появилось оно еще до того, как начались все эти странности с Хулио. Проходя Дорогой Мертвых, мимо развалин, храмов и пирамид, где были вырваны тысячи, а может быть, и сотни тысяч сердец, Каден осознавала, что этот город пробуждает в ней чувство, которое до сих пор никак не связывалось в ее сознании с местом археологических раскопок. Все возрастающий трепет, в котором теперь угадывался страх.

А ведь она проходила этой дорогой много раз, годами, и никогда не испытывала никаких эмоций, кроме энтузиазма. Правда, в сознании Каден это неприятное ощущение связывалось с появлением здесь непривычно большого числа военных и полиции — как говорили, в связи с террористической угрозой. А тут еще японец, который не сводил с нее глаз и таскался за ней, не пытаясь заговорить и ни разу не улыбнувшись: его странное поведение усугубляло дурные предчувствия.

Присутствие вооруженных людей и угроза насилия изменили эмоциональный фон города, создавая впечатление, будто здесь пробудилась некая дремавшая тысячелетия сущность. Каден гадала, не пробуждается ли сейчас древнее зло Теотиуакана, подобно спорам бактерий, оживающих подходящих условий. И не могло ли так случиться, что именно оно в большей степени, чем наркотики, с которыми экспериментировал Хулио, привело к жутким сдвигам в его сознании.

«Прекрати!» — велела себе Каден. Она не могла позволить себе думать о мистическом зле, ведь ее разум должен руководствоваться научным знанием, а не предрассудками.

Домик матери Хулио представлял собой оштукатуренную постройку из кирпича-сырца с плоской крышей и цветами на окнах. Не вымощенная, обрамленная такими же одноэтажными хибарками улица была полна мешавшей проезду детворы: кто на велосипеде, кто на скейтборде, кто крутит обруч.

На кладбище она не подошла к матери Хулио, Ане Родригес, знакомы они не были. Хулио рассказывал Каден, что его мать работала в прачечной и закончила только начальную школу. Когда Хулио было пять лет, его отец отправился на север и обзавелся новой семьей в Лос-Анджелесе, но регулярно высылал отпрыску деньги, пока тот учился в средней школе.

Телефона у женщины не было, и вчера Каден послала к ней узнать, может ли Ана поговорить с ней. Та согласилась встретиться сегодня.

Мать Хулио вышла на стук, тихо приветствовала гостью и пригласила в дом. Как только Каден села, миссис Родригес поставила на край стола перед ней плошку с фруктами. Глаза у нее были красные и опухшие.

Едва Каден принялась выражать сочувствие в связи со случившимся, мать Хулио прервала ее:

— Это они, они убили его.

— Кто?

— Злые оборотни, которых называют науаль.

— Хулио действительно изучал обряды и церемонии группы, именовавшей себя последователями культа Ягуара. Вы хотите сказать, кто-то из них выдавал себя за науаля?

Несчастная мать неистово затрясла головой:

— Не выдавал, нет. Мой Хулио говорил, что они настоящие. Говорил, они пьют какое-то зелье и превращаются в этих зверей, в ягуаров.

Каден просто не знала, что на это сказать. Ей вовсе не хотелось объяснять матери, что ее сын слишком увлекся расширяющими сознание наркотиками, что привело к искажению мировосприятия. Одному Богу известно, какие дьявольские образы «видел» он, когда, размышляя о древних ночных тварях, вдыхал зелье, возносившее его сознание в неведомые выси. А его малограмотная мать наверняка была столь суеверна, что верила в старые сказки о ягуарах-оборотнях.

— Вижу, ты не веришь, — произнесла Ана, — но мне это говорил Хулио.

— Он боялся их?

— Да, пока она не одурачила его.

— Она?

— Эта девица, Марика. Одна из них. Хулио познакомился с ней, когда стал ходить на их сборища. — Глаза Аны наполнились слезами. — Он говорил мне, что любит ее, а она его обманула. Это она пичкала его наркотиками.

— Но Хулио всегда, хм… проявлял интерес к наркотикам.

Ана погрозила Каден пальцем:

— Он много знал о наркотиках, потому что они были частью того, чем он занимался в университете, но сам их не принимал. До тех пор, пока ему не встретилась эта девица. Она сказала, что он прославится, когда расскажет тебе про старую роспись.

— Что за старая роспись?

— Та, которую они нашли после землетрясения. Из тех, которые рисовали на стенах давным-давно.

— А что там изображено?

— Пернатый Змей, Кецалькоатль.

— Не припоминаю, чтобы в последнее время…

Ана покачала головой.

— Никто о ней не знает, только они. Они нашли ее там, в горе. — Женщина указала на север.

— Сьерро Гордо?

— Да, в пещере.

— Правильно ли я вас поняла: эта Марика утверждала, будто они нашли старинное изображение Пернатого Змея?

— Да, они нашли его, те, кто поклоняется зверю.

Матерь Божья! Найденное изображение Пернатого Змея могло произвести сенсацию в археологических кругах. И не только потому, что это редкая и важная находка, — она могла открыть путь к гробнице божественного правителя, которая, согласно преданию, находилась где-то в недрах горы. Могли ли и вправду последователи странного культа, почитавшие древнего правителя, обнаружить в горах нечто столь сенсационное?

— Как мне найти Марику? — спросила Каден.

— Эта девица — воплощение зла. Держись от нее подальше.

Каден знала, что в мире есть и хорошие люди, и плохие, но ее дисциплинированное научное мышление противилось самой идее реальности существования абстрактного зла. Добро и зло базируются на объективных критериях, а не на какой-то невразумительной метафизике. Правда, здравый смысл подсказывал, что от девушки по имени Марика и ее эксцентричных друзей, возрождавших древний кровавый культ, и вправду лучше держаться подальше.

Но и научное мышление, и здравый смысл отступали на второй план, когда речь шла о возможности совершить потрясающее археологическое открытие. А уж если ей и вправду удастся найти место погребения Пернатого Змея, кто знает, сколько удивительных артефактов будет обнаружено внутри и какие поразительные знания о тайнах Теотиуакана это принесет?.. Говард Картер, найдя гробницу фараона Тутанхамона и обогатив мир ее чудесными артефактами, навсегда вошел в историю. А чем она хуже?

Естественно, как только Каден покинула Ану Родригес с телефонным номером Марики, ей вспомнился один странный аспект истории проникновения Говарда Картера в древнее захоронение. Одиннадцать человек, причастных к раскопкам гробницы Тутанхамона, умерли «неестественной смертью». На протяжении ближайших пяти лет. «Проклятие фараонов» породило уйму легенд и принесло кучу денег продюсерам Голливуда.

Размышляя о предостережении относительно «зла», она опустила окно «Фольксвагена» и, ни к кому не обращаясь, заявила:

— Зло есть понятие метафизическое. Я боюсь злых людей. Но не боюсь абстрактного зла.

И пусть это будет моей мантрой.

ЗЛО ДРЕВНЕГО МИРА

Льюис Спенс. «Магия и тайны Мексики» (1930)

Великий… урок, каковой должно усвоить на примере Древней Мексики, состоит в том, что наш собственный мир посещают демоны: сила и власть Темной Магии осаждают нас как никогда прежде.

Зло неустанно. Оно действует посредством собственной магии, черной магии, выражающей себя в таком множестве форм и проявлений, что его зачастую невозможно отличить от добра и красоты.

 

4

Марика, смуглая, худощавая и хмурая девушка с большими глазами, не произвела на Каден впечатления находящейся под влиянием изменяющих сознание субстанций, хотя когда Монтес принялась расспрашивать ее об опытах Хулио с наркотиками, девушка особой словоохотливости не проявила. Зато стоило Каден заявить, что ее интересует информация о найденном изображении Пернатого Змея, и воспользоваться универсальным способом мотивации, предложив деньги, девица оживилась. Монтес пообещала, что если изображение и вправду окажется древним изображением бога, Марика получит тысячу долларов. Mucho dinero, но она хотела быть уверенной в полной лояльности девушки.

— Я могу показать вам его, если вы придете на нашу встречу, но забрать его вам не удастся. Не дадут.

— Кто? Члены сообщества Ягуара?

— Да. Группа, возникшая после того, как один человек набрел на пролом, образовавшийся в склоне горы после землетрясения, — ответила Марика. — Прямо как Хуан Диего.

«Не совсем», — подумала Каден. Хуан Диего был крещеным индейцем, который спустя десять лет после завоевания испанцами империи ацтеков заявил, что ему явилась Дева Мария. Он сообщил своему священнику, что Пресвятая Дева приказала построить церковь на том месте, где ему случилось ее лицезреть. Весть о том, что один из них удостоился созерцания чудесного лика Богоматери, со скоростью лесного пожара распространилась среди туземцев, чьи языческие боги не так давно были повержены христианами. Это событие ускорило христианизацию покоренных туземцев.

Странное на первый взгляд упоминание Марикой Хуана Диего и Девы Марии из Гваделупы наводило на мысль, что девушка ожидает, что нынешнее открытие, напротив, будет способствовать стремительному возрождению в Мексике культа Кецалькоатля.

А вот насчет того, как все-таки выглядит найденное изображение, Марика говорила туманно:

— Оно на стене, в пещере. Там темно, разглядеть что-то толком трудно, но видно, что это бог над горами.

Каден уже не была уверена в том, видела ли девушка находку сама или просто повторяет чужой рассказ, но неизвестное изображение Кецалькоатля имело для исследовательницы слишком большое значение, чтобы вдаваться в детали.

— Он возвращается во исполнение пророчества, — заявила девушка.

— Какого пророчества?

Марика помахала рукой:

— Ну это, знаете, наверное — наш мир катится к концу, и на смену ему придет новый.

Теперь Каден поняла, что имела в виду Марика. Пернатый Змей, подобно четырем всадникам Апокалипсиса, по поверьям майя и ацтеков являлся одним из четверки богов — разрушителей миров. Древнее предание гласило, что однажды он вернется, чтобы разрушить этот мир, как разрушал вместе с другими богами предыдущие.

— Он вернулся, когда содрогнулась земля.

Господи! Они всерьез решили, что землетрясение, разрушив захоронение, освободило древнего бога, тем паче что оно подоспело к 2012 году, когда, согласно календарю майя, заканчивается очередная эпоха. Ничего удивительного, что экзальтированные особы вроде Марики с восторгом принимали все это на веру.

Девушка воззрилась на Монтес.

— Вы одна из них. Вы не верите мне. Но ничего, сами все увидите.

Она подалась вперед и заглянула Каден в глаза:

— Вы увидите.

Последователи культа собирались на встречу вечером, на склоне горы, у входа в пещеру. Каден приехала на заднем сиденье скутера Марики, вся в черном, с головой, замотанной толстым черным платком. Из оборудования она прихватила с собой только фонарик и умещавшуюся в кармане камеру. Оставив скутер у подножия, где заканчивалась грунтовая дорога, они под жутковатое завывание вдруг налетевшего ветра принялись взбираться по склону.

Местные жители называли такой ветер «плачущей женщиной», потому что он напоминал им стоны старухи. Каден, интересовавшаяся фольклором, разумеется, знала и стоявшую за этим названием историю. В прежние времена, дабы освободить селение от бремени всяческих прегрешений, вся вина жителей возлагалась на одну специально выбранную старуху, которую затем насмерть забивали камнями в наказание за «ее грехи».

Каден понимала, что за отвратительной традицией крылся экономический прагматизм: старые люди, в отличие от молодых и здоровых, больше не приносили селению пользы. По существу, они становились бременем для общины, располагавшей скудными пищевыми ресурсами.

Конечно, это не слишком приятный обычай, но история вообще далеко не благостна.

Сначала Монтес услышала голоса, а потом, когда они, обогнув гребень, вышли на открытый уступ, увидела людей, собравшихся у костра. Со всех сторон площадка была закрыта от обзора скалами и утесами, так что снизу, из долины, огня никто видеть не мог. Как только они ступили на площадку, Марика опустила на лицо маску ягуара. По быстрым подсчетам Каден, у костра собралось от сорока до пятидесяти человек, и в облике каждого имелась хоть какая-то деталь, наводившая на мысль о ягуаре, начиная от простеньких каучуковых масок и кончая маскарадными костюмами вроде тех, в которых выступали участники театрализованного представления в Тео.

Прекрасно! Оказалось, здесь только она одна обходилась без каких-либо ягуаровых аксессуаров, так что затеряться в толпе у нее не было ни малейших шансов.

Каден сразу заметила позади костра «пещеру», точнее, трещину или разлом в скальной стене, за которым и впрямь могла находиться пещера. При высоте футов в пять эта щель была такой узкой, что туда едва мог протиснуться человек. Разбросанные по площадке обломки указывали, что щель открылась в результате землетрясения, а когда Каден, чтобы толком присмотреться, подошла ближе, то по обе стороны от лаза увидела молчаливых стражей в униформе, сработанной искуснее, чем костюмы танцоров. Блики костра играли на их темных масках, и женщина поежилась, потому что, взглянув в прорези одной из них, встретилась с безумным взглядом человека, изображавшего ягуара-оборотня. Впервые после принятия решения отправиться в горы и непременно увидеть древнюю гробницу она испытала настоящий страх. Маска Марики, как и большинства других участников встречи, походила на карнавальные, для Хэллоуина, но эти две просто потрясли ее, показавшись удивительно умелым воплощением зла. Это слово снова пришло ей на ум, и на сей раз она не пыталась выбросить его из головы как противоречащее научному подходу.

«Науали существуют на самом деле», — говорил Хулио матери. «Он возвращается!» — кричал он Каден и в трубку телефона, и со ступени пирамиды.

В этих масках причудливо соединялись человеческие и звериные черты, причем настолько умело и реалистично, что это впечатляющее мастерство вызывало удивление. И наводило страх.

Между костром и щелью находился большой валун, в котором Каден, присмотревшись, узнала жертвенный алтарь, подобный тому, на котором Хулио вырвал сердце невинного ребенка.

Суета на площадке вдруг прекратилась, люди замерли на месте и умолкли. Каден обернулась и увидела, что на нее уставились пять ягуаровых морд. А девушки с ней рядом больше не было.

Что-то пошло не так. Пугающе не так. «Во что я вляпалась?»

Каден рванулась к ведущей вниз по склону тропе, но успела преодолеть лишь дюжину футов: два человека, одетые как участники представления кровавого завета, схватили ее за руки.

— Пустите! — закричала она, отчаянно пытаясь вырваться.

Руки ее отпустили, но зато еще больше народу обступило Каден со всех сторон, полностью перекрыв путь к бегству. Потом они расступились, и двое науалей, карауливших лаз, выступили вперед.

— Нет!

Страж поднес к губам тростниковую трубочку и дунул ей в лицо каким-то порошком. Каден невольно вдохнула. Она знала историю Древней Мексики и сразу поняла, что ее обдули каким-то наркотиком, предназначенным для того, чтобы подавить ее разум и волю. Из тех, с помощью которых жрецы в старину лишали предназначенных в жертву людей способности к сопротивлению.

Крепко схватив за руки, стражи потянули ее вперед. Каден инстинктивно чувствовала, что должна сопротивляться, иначе ее ждет нечто невообразимо ужасное, однако даже не пыталась вырваться. Разум ее восставал против происходящего, но руки и ноги вдруг сделались ватными.

Проведя мимо жертвенного камня, науали втолкнули ее прямо в щель. Внутри царила непроглядная тьма, и Монтес поняла, что оказалась в пещере, лишь когда ее обдало холодным воздухом, а по сторонам перестали ощущаться стенки лаза.

Потом стало светлеть, причем впечатление было такое, словно свет разгорается не в каверне, а наоборот, через нее куда-то вытягивается тьма. Но главное, ее разум витал по пещере, отделившись от тела.

«Я покинула тело, — подумала Каден. — Со мной это действительно происходит!»

Первым, что потрясло ее после того, как она очутилась по ту сторону узкого лаза, были размеры открывшегося пространства. Купол пещеры терялся высоко над головой, а стены, казалось, отстояли на огромное расстояние.

Затем ее витающее в этом царстве теней сознание ощутило еще большее его расширение: пространство казалось беспредельным. Каден чудилось, будто она больше не ограничена тремя обычными измерениями, ибо покинула привычный мир и, пройдя сквозь щель, вышла куда-то в космос.

Она подумала: не такое ли расширение сознания испытывал Хулио, принимая свои снадобья? Но что же повстречалось ему в этом психоделическом путешествии, если оно привело его к такому ужасному концу?

Тем временем ее вселенная снова начала обретать пределы, принимая очертания пещеры.

«Я в гробнице Пернатого Змея».

Изнутри гробница выглядела как гладкое, полое яйцо. А по мере того как в ней светлело, из мрака начали проступать яркие цвета.

«Какие ослепительные цвета. Как будто я нахожусь внутри пасхального яйца Фаберже, вывернутого наизнанку».

Стены покрывали выполненные с невероятным мастерством изображения зверей и богов, превосходящие все, что было найдено при раскопках храмов и пирамид Теотиуакана, равно как и при множестве других археологических изысканий по всей стране.

Краски ошеломляли яркостью и богатством оттенков оранжевого, зеленого и синего, с тончайшими вкраплениями серебра, золота и бирюзы. Хотя туристы и археологи ныне видят только потускневшие, давно выцветшие росписи, первоначально и египтяне, и жители древней Мезоамерики создавали их с помощью ярких, сияющих красок, которыми покрывали свои строения как изнутри, так и снаружи. И лишь здесь, в толще горы, долгое время, как подозревала Каден, пребывавшие чуть ли не в вакууме, первоначальные цвета сохранили свою первоначальную свежесть, как и в ту, давнюю эпоху.

Роспись на потолке изображала огненный всполох, проносящийся по небу, пламенеющий луч, ударяющий в гору, и камнепад обломков, обрушившийся на город. И тут же, по соседству, представал образ другого, великолепного города.

Смысл увиденного был ей ясен без пояснений. Прибытие некой неведомой сущности. Гибель Куикуилько. Рождение Теотиуакана.

Росписи на потолке и стенах ожили. Это больше не были неодушевленные пиктограммы. Перед взором Каден разыгрывались жестокие войны, бойцы поражали друг друга острыми как бритва обсидиановыми клинками, нескончаемые вереницы предназначенных в жертву пленников тянулись по ступеням Пирамиды Солнца, а жрецы, вспоров им грудную клетку, вырывали еще бьющиеся сердца и, подняв над головами, показывали эти куски трепещущей, кровавой плоти собравшейся у подножия толпе.

Потом эти образы начали меркнуть, и у нее вдруг возникло ощущение постороннего присутствия.

«Я не одна!» Каден пробрало леденящим холодом страха. Здесь кто-то был, и это были не впихнувшие ее в пещеру науали, а некая могучая, грандиозная сущность, словно заполнившая собой всю пещеру — и всю ее внутреннюю вселенную.

Женщина почувствовала, что плывет в жидкой пыли, густевшей с каждой секундой. На какой-то миг из сумрака перед ней проступил образ — не человека, не зверя, но некой сущности, текучей, как туман, не поддающейся восприятию и осмыслению, и уж тем более описанию.

«Я бодрствую, — сказала себе Каден. — Бодрствую, несмотря на грезы. Пребываю пусть в сумрачном, но в сознании».

Разум ее более не парил в эмпиреях, сознание вернулось в тело, и она стояла на ногах, хоть колени у нее подгибались. А под ногами Каден ничего не чувствовала: она словно воспарила опять, но теперь уже телесно, и, повалившись назад, навзничь, вновь ощутила в туманных тенях, сквозь которые проплывала, некое присутствие.

Ужас и отвращение накатили на нее, когда до нее неожиданно дошло, что с нее снимают сначала обувь, брюки, потом блузку, нижнее белье… Она парила в невесомости, нагая и беспомощная. А потом Каден ощутила на лице прикосновение — кого-то, а быть может, чего-то. Как будто некто или нечто исследовало на ощупь ее лицо и волосы. Затем последовало прикосновение к груди.

«Господи Иисусе!» Каден почувствовала, как ей раздвигают ноги.

Она закричала. Но там не было никого, кто мог бы ее услышать.

 

5

Вытянутая обратно через узкий проход, Каден, с трудом переставляя ноги, упорно пыталась заставить себя осознать происходящее, но пока поняла лишь то, что больше не находится в пещере и странные существа, затолкнувшие ее внутрь, теперь вытащили наружу.

Женщину подвели к жертвенному алтарю, и перед ее внутренним взором промелькнул образ Хулио, вонзающего нож в грудь мальчика. Фигура в ритуальном облачении выступила ей навстречу и подняла духовую трубку, но на сей раз она успела отвернуться, вывернулась из хватки державших ее людей и бросилась бежать, хотя была почти сразу же схвачена очередным науалем. Когти, которыми заканчивались его пальцы, впились ей в запястье, и она закричала, отчаянно пытаясь вырваться.

Внезапно уступ осветил яркий луч прожектора с борта зависшего над площадкой вертолета.

— Федеральная полиция, никому не двигаться! — приказал по-испански усиленный репродуктором голос.

Все бросились врассыпную. Когда толпу охватила паника, Каден, резко дернувшись, высвободилась из хватки державшего ее науаля, но не устояла на ногах, упала, а поднявшись, натолкнулась на стоявшую перед ней темную фигуру.

— Ты должна умереть.

— Хулио?

С вертолета открыли огонь. Жреца, сраженного очередью, отбросило назад, он упал, несколько раз дернулся и затих.

С борта сбросили канаты, по ним на землю соскользнули полицейские в униформе. Каден бросилась навстречу первому, кто достиг земли.

— Слава Богу, вы…

Полицейский выпустил ей в лицо струю аэрозоля из баллончика. Она потеряла равновесие, и тот подхватил ее.

 

6

Больница. Это первое, что осознала Каден, придя в себя. Она поняла, что находится в маленькой больнице неподалеку от Тео, мимо которой проезжала несколько раз. Она была жива и, кажется, цела, но пристегнута к больничной койке, и то, что ее это не устраивало, никого не волновало.

Полностью придя в себя, Каден рассказала осматривавшим ее врачу и медбрату, кто она и как оказалась на площадке, но никто из них не проронил в связи с этим ни слова. Притом что немыми они не были и друг с другом разговаривали, они вели себя так, словно вообще ее не слышали.

Она знала, что это ей не мерещится: они прекрасно ее слышат. Но игнорируют.

Потом она заметила, что здешний персонал носит под белыми халатами военную униформу. А когда дверь в палату открылась, Каден увидела, что в коридоре еще больше военных.

Допустим, этот госпиталь передан в распоряжение военных, но она-то здесь при чем? Почему ее здесь держат? И при этом отказываются с ней общаться?

И еще одна загадка — она слышала, как кто-то говорил в коридоре по-английски, с американским акцентом. Спустя мгновение появился фельдшер и сделал ей укол. Каден закрыла глаза, но окно ее сознания все же осталось приоткрытым: полностью она не отключилась. Во всяком случае, голоса возле постели слышала и узнала среди них голос того американца, который недавно разговаривал в коридоре. Склонившись над ней, он беседовал с человеком, говорившим по-английски с мексиканским акцентом.

— Она прошла полную проверку в связи с произошедшим в гробнице, — сказал мексиканец.

— Нашим людям нужен полный отчет, с результатами анализа крови, снимками — все.

— Само собой.

— Чертовски плохо, — сказал американец. — Такая молодая. И многообещающая в своей сфере.

— Ваши люди действительно хотят свести ее к нулю?

— Это необходимо.

Господи, да они, никак, решили ее убить? Каден хотелось закричать, потребовать, чтобы ее отпустили и прекратили все это немыслимое безумие, но губы ее не шевелились.

Она пребывала хоть и в затуманенном, но в сознании, когда вошедший медбрат приложил к ее лицу кислородную маску. Но едва он взялся за вентиль, как получил удар по голове и рухнул на пол. Над Каден склонился мужчина, сунул что-то ей под нос, и у нее словно что-то взорвалось в голове, мигом прояснив сознание.

Предупреждая все вопросы, он прикрыл ей рот рукой и шепнул:

— Тсс! Мы заберем вас отсюда.

Каден с удивлением узнала в нем того японца средних лет, которого приметила в Тео. Он помог ей подняться с больничной койки и облачиться в длинный дождевик.

— Вылезем в окно. Тут невысоко. Это первый этаж.

Снаружи хлестал дождь, грохотал гром. Женщина, встретившая Каден за окном, помогла ей забраться в поджидавший фургон. Японец тоже влез туда, и машина покатила по темной улице.

Еще не придя в себя до конца, Каден оглядела людей в фургоне. Помимо японца, помогшего ей бежать, и женщины, поджидавшей под окном (в ней Каден по произношению опознала американку), там был еще водитель, судя по всему — мексиканского происхождения.

— Кто вы? — спросила исследовательница.

Ответа не последовало.

— Пожалуйста, скажите хоть что-нибудь.

— Мы друзья, — промолвила женщина. — Они собирались вас убить.

— Но почему?

— Вы слишком много видели.

— Это Пернатый Змей, — сказал японец. — Катастрофа в Мексиканском заливе. Начало положено.

— Начало чего?

Женщина подалась вперед, глаза ее неестественно расширились.

— Конца света.

Голова у Каден пошла кругом. О чем вообще толкует эта дама? Конец света? Армагеддон? Она уже израсходовала весь имевшийся у нее адреналин, ей хотелось не только закрыть глаза, но и отключить свое сознание.

— Это безумие, — пролепетала она и повторила свой вопрос: — Кто вы?

— Мы лягушки, — произнес японец.

— Что вы имеете в виду?

— То, что, как и вы, мы были препарированы.

— Прошу прощения, но вам лучше принять вот это и уснуть. — Женщина протянула ей бутылочку с водой и пилюлю.

— Но я не собираюсь…

— Пожалуйста. Мы можем заставить вас, но не хотим.

— Это просто успокоительное, — пояснил японец.

Она оттолкнула руку женщины и лишилась чувств — ей хватило и той химии, что уже была в ее организме.

 

7

Седона, штат Аризона

Каден стояла у окна, потягивала чай и смотрела на ржаво-кровавого оттенка утес Каменный Собор, драматично вздымавшийся к васильковому небу. То засыпая, то просыпаясь на протяжении двух суток, она наконец пришла в себя достаточно, для того чтобы подняться с постели и принять душ. А когда вышла из спальни, то увидела невесть откуда взявшийся комплект одежды, горячий чай и легкий завтрак из гранолы с бананом и йогуртом.

Каден находилась где-то в Седоне, столице движения «Новый век», с его художниками, живописными пейзажами, удивительными красными скалами, так запомнившимися ей еще по прошлому посещению: двенадцать лет назад она провела здесь незабываемые, романтические дни, совершив поездку автостопом с приятелем, с которым вместе училась в колледже. Позднее она приезжала сюда уже одна, в поисках тишины и спокойствия, необходимых при работе над докторской диссертацией.

Единственное окно в комнате выходило на монолитный пик из красного камня и две скалы поменьше. Названия двух других возвышенностей она не знала, но у нее имелся карандашный набросок Каменного Собора.

В дверь постучались. Похоже, дверь не запиралась, во всяком случае, изнутри, но Каден даже не попыталась открыть ее и выглянуть наружу. Видимо, еще не была готова встретиться с миром, хотя теперь мир сам пришел к ней.

— Войдите, — сказала она, не отходя от окна.

Мужчина, который вызволил ее из адской больницы в Мексике, открыл дверь и вежливо помедлил у порога. Потом кивнул, слегка обозначив нечто вроде поклона, и произнес:

— Доброе утро. Как самочувствие?

— Лучше.

Он снова кивнул:

— Замечательно. Многие люди, и я в том числе, верят в то, что Седона является средоточием вихревых потоков духовной энергии, способствующей восстановлению жизненных функций.

— Зачем вы меня сюда доставили?

— Я так понимаю, что это лишь один из многих накопившихся у вас вопросов. Вы заслужили ответы — и получите их.

Собеседник протянул ей руку.

— Меня зовут Коджи Ода. Я японец, но последние двадцать лет живу в вашей стране.

Каден узнала это имя и с расстановкой повторила его вслух:

— Ко-джи О-да. Ученый. Специалист по воде. Неортодоксальные взгляды. Я читала одну вашу статью, еще в аспирантуре. Припоминаю, то был перевод публикации в журнале университета Осаки. Вы еще сотрудничали с НАСА. Признаться, я считала вас умершим.

Он отреагировал улыбкой и еще одним легким кивком.

— Уверен, очень многие именно этого и хотели бы.

— Нет, я ведь что имела в виду: вы как сквозь землю провалились. Никаких публикаций, никого участия в дискуссиях уже много лет. Я ведь астробиолог, как и вы.

— Это сравнение, конечно, делает мне честь. Вы настоящий ученый. Что же до меня, то у меня нет ни академических степеней и званий, ни, собственно говоря, желания называться ученым. Я предпочитаю думать о себе как о любителе.

Монтес прекрасно знала, что этот «дилетант» имеет репутацию астробиолога мирового класса, специализирующегося на воде.

— А что с вами случилось? Двенадцать лет назад, как раз перед моим поступлением в аспирантуру, в научных кругах шумно обсуждались результаты опытов с водой, которые вы ставили для НАСА — ваши предсказания относительно того, что мир лишится водных ресурсов раньше, чем ископаемых, и что в будущем нам предстоит битва за воду… Господи, да тогда о вас говорили повсюду!

— Ну, с тех пор много воды утекло, и если обо всем рассказывать, это займет много времени. Давайте прогуляемся: я покажу вам свой оазис.

Городок Седона был расположен в пустыне. «Оазис» представлял собой занимающий площадь в семь акров комплекс строений с земляными стенами в фут толщиной и полуземлянок. Причина использования земли в качестве строительного материала была очевидна — земля, обеспечивая не меньшую изоляцию, чем бетон, позволяла поддерживать внутри тепло зимой и прохладу летом. Повсюду росли пальмы.

— Мы тут выращиваем на продажу пустынные пальмы и многие другие редкие, прекрасные растения. Полученная в наших оранжереях продукция сбывается в Фениксе.

— А где вы берете для всего этого воду? Артезианские скважины?

— Частично да, а часть получаем, можно сказать, из ничего. Главная причина, по которой мною было выбрано именно это место, заключается в том, что здесь есть тоннели старых серебряных рудников. Во время пустынных гроз выпадают обильные осадки — мы спускаем воду в тоннелях и запасаем ее в подземных резервуарах. Метод старый, испытанный — на Ближнем Востоке люди еще в древности превращали пустыни в сады с помощью именно таких водных запасов. Мы тоже используем воду, чтобы выращивать растения на продажу. Ну и вдобавок часть тоннеля служит нам холодильником: охладителем является лед, получаемый с помощью солнечной энергии.

— Припоминаю, над какими-то столь же экзотичными водными проектами вы работали и для НАСА.

— Для НАСА я занимался водной составляющей марсианского проекта. Мы разумно предполагали, что под поверхностью планеты вода, скорее всего, имеется в форме льда. Я разработал метод использования солнечной энергии для плавления этого льда и подъема воды на поверхность, уже в жидком агрегатном состоянии.

Японец улыбнулся немного смущенно.

— Когда я покидал НАСА, у нас в разработке находилось еще несколько проблем. Например: переработка во время длительного космического полета продуктов жизнедеятельности астронавтов, пота, выдыхаемого воздуха или мочи в питьевую воду, а также получение воды из автомобильных выхлопов.

— Вода из выхлопных газов? — Каден ненадолго задумалась.

— Ну что ж, вода — это соединение водорода с кислородом. Водород из выхлопной трубы истекает. Добавить кислород… и стимулировать, только осторожно.

— Да, это деликатный процесс.

Каден знала, что, соединив водород с кислородом, можно получить воду, просто поднеся к этой смеси спичку; проблема тут только в том, что при этом запросто можно взорваться самому. По существу, именно это случилось с германским воздушным кораблем «Гинденбург» в 1930-х годах. Дирижабль длиной в восемьсот футов был заполнен водородом, который стал просачиваться сквозь оболочку. Утечка привела к соединению водорода с кислородом, и достаточно было одной искорки в наэлектризованной грозовой атмосфере, чтобы произошел взрыв.

— Но как вы получаете воду из сухого воздуха пустыни?

Каден было известно немало способов извлечения воды из атмосферы, но все они, как правило, были слишком дорогостоящими.

— Как вы, конечно, знаете, в нашей атмосфере в виде пара содержится больше воды, чем во всем Мировом океане. Разработав не затратный энергетически способ конденсации пара, мы и вправду могли бы получать воду из воздуха, то есть почти из ничего. И вот, как ни парадоксально, именно в пустыне, где концентрация водяных паров в воздухе ниже, под рукой имеется самый мощный источник энергии в Солнечной системе.

— Солнце! Солнечные панели!

— Конечно. Старое доброе солнышко. Мы создали устройство для получения воды в производственных масштабах с высокоэффективными солнечными батареями в качестве источника энергии. Это тот же водородно-кислородный сценарий. Мы получаем пар, наращиваем давление. Чтобы повысить выход воды, искусственно увеличиваем относительную влажность воздуха в наших камерах.

Сама по себе идея использования солнечной энергии для превращения водяного пара в питьевую воду не была столь уж новой. Каден полагала, что успешно воплотить ее в жизнь здесь могли благодаря тому, что нашли способ значительно увеличить количество пара без соответствующего роста потребления энергии.

Глядя на людей, ухаживающих за растениями, она поинтересовалась:

— У вас тут что, коммуна? Кооператив по выращиванию продовольственных культур и растений на продажу, что обеспечивает все жизненные потребности?

— В известном смысле — да, так оно и есть, хотя никто из нас не подписывался жить в коммуне. Но у всех нас есть нечто общее.

Каден остановилась и повернулась к собеседнику.

— Вы назвали себя лягушками, сказали, будто бы вас «препарировали». Как понимать эту бессмыслицу?

Еще не закончив фразы, она осознала, что это не более странно и бессмысленно, чем то, что случилось с ней в Тео.

Японец взял ее за руку:

— Ну что ж, пришло время ответов. А заодно и ланча.

За обеденным столом их собралось пятеро, не считая Каден. Коджи занял место во главе стола, а Монтес усадил напротив. Кроме них там присутствовали средних лет мужчина, назвавшийся Павловым, хрупкая, с изможденным лицом женщина по имени Джоан, напомнившая Каден испуганную птицу, и Бэрни Хилл, мужчина постарше, ограничившийся тем, что поздоровался с Монтес, когда та вошла, и больше не произнесший ни слова, занимаясь исключительно едой.

Пятым — и самым молодым — был рыжий, веснушчатый малый лет под тридцать, с виду напомнивший ей пареньков с ферм Техаса, среди которых она росла. Географическое отклонение оказалось небольшим — парень был родом из Арканзаса. Усевшись с ней рядом, он заявил:

— Добро пожаловать в Росуэлл-Два.

Росуэлл, городок в штате Нью-Мексико, приобрел известность только благодаря пришельцам.

На ланч подали простой овощной суп с капустой и клецками и каравай хлеба с хрустящей корочкой. Каден неторопливо ела свой суп и прислушивалась к ведущимся за столом разговорам. От нее не укрылось, что Коджи в них не участвовал. Он был одним из них, но держался особняком, подобно наставнику, к которому всегда можно обратиться с вопросом, но который вряд ли станет тратить время на пустую болтовню. Она же невольно оказалась в центре внимания: вроде бы все старались не проявлять назойливости, но Каден все время ловила на себе заинтересованные взгляды и чувствовала себя по-дурацки, словно выставленной напоказ.

«Это какая-то секта», — подумала она, гадая, дойдет ли застольный разговор до ответов на интересующие ее вопросы.

— Я был похищен, — произнес вдруг фермер из Арканзаса.

Заявление прозвучало ни с того ни с сего, и Каден на него не отреагировала. Она проглотила ложку супа и только после этого подняла на него глаза.

Представляясь, он назвался Нео, но это имя, по ее мнению, ему не подходило. Точно так же, как другому сидевшему за столом человеку плохо подходила фамилия знаменитого русского физиолога, прославившегося экспериментами в области поведенческих реакций. Каден даже подумала, не используют ли они все псевдонимы.

— Мы предлагаем всем поделиться с нами пережитым, — пояснила похожая на испуганную птицу Джоан.

«Групповая психотерапия?»

— Это случилось лет пять назад, когда я служил в авиации. Мы располагались на авиабазе Шеппард, что близ водопада Уичита. Мы с женой возвращались из Юты, куда ездили навестить родителей. Было поздно, около трех ночи, и я гнал по трассе 262, выжимая из тачки сколько возможно, благо на дороге, кроме нас да, может быть, парочки койотов, никого не было. Моя жена спала, когда вдалеке я увидел семь светящихся точек. Сначала я подумал, что это самолеты или вертолеты, мало ли их может летать над базой, только вот перемещались эти точки не как летательные аппараты. Во всяком случае, не как наши летательные аппараты.

Прямо у меня на глазах они двигались то вверх, то вниз, то зависали на месте, словно гигантские светлячки, способные при этом развивать скорость и совершать маневры, недоступные ни одному летательному аппарату на Земле. Включая новейшие секретные образцы, а их мне тоже доводилось видеть.

Слушая рассказ Нео, Каден бросила взгляд на Коджи. Лицо японца ничего не выражало.

— А потом они устремились на меня, все семь, и развернулись над дорогой, как атакующая эскадрилья. Внезапно шесть из них разделились, по три в каждую сторону, а одна штуковина резко, чуть не до самого асфальта, снизилась и помчалась мне в лоб. Я свернул с дороги, колесо попало в канаву, и машина перевернулась.

Когда Нео вспоминал случившееся, руки его дрожали.

— Должно быть, меня выбросило наружу. Наверное, я ударился головой, потому что потерял сознание, а когда очнулся, они уже схватили меня. Четыре чертовых коротышки, по три, от силы четыре фута ростом, с черной, лоснящейся кожей: головы у них были большущие, а руки и ноги, наоборот, маленькие. Вид такой, будто они больше привыкли шевелить мозгами, а вот к физической работе непривычны.

— А на что похожи их конечности?

Вопрос задал Бэрни Хилл, до сих пор не отрывавшийся от еды.

— На бейсбольные перчатки: пальцы вместе, большой палец отставлен.

— Да, да, — пробормотал, кивая, мужчина и снова уставился в свою тарелку с супом.

— Они осмотрели меня, — продолжил Нео. — Одежды не снимали, просто осмотрели, как под рентгеном. Я дергался, пытался вырываться, но они направили на меня тонкий красный луч, вроде лазерного. Он ударил меня в лицо: ощущение было такое, словно меня сунули мордой в огонь; но главное, мне было не шевельнуть ни рукой, ни ногой, как парализованному. Потом они забрали меня на борт, и уж там устроили настоящее обследование. Включая вскрытие и изучение каждого органа по отдельности: помню, как увидел в руках у одного из них мою печень. А потом вернули все на место и устранили все следы своих манипуляций: по мне и не скажешь, что меня препарировали. Да, и боли я, конечно, никакой не чувствовал. Так вот, они просто собрали меня и уложили обратно на дорогу. Там меня и нашли солдаты, лежащим без движения на земле, рядом с перевернутой машиной.

Нео воззрился на Каден и с болью в голосе продолжил:

— Эти тупые ублюдки, копы, заявили, будто я уснул за рулем и меня снесло с дороги. Пег вышвырнуло из машины, и тачка перекатилась через нее. А всю историю я будто бы придумал, чтобы уйти от ответственности. И ничего не докажешь, вот ведь дерьмо!

— Покажи ей свое лицо, — предложил Павлов. — Пусть потрогает.

Нео схватил Каден за руку и приложил ее к щеке.

— Чувствуете? Вы ведь это чувствуете?

Она отдернула руку:

— Ничего я не чувствую.

Нео вскочил со стула:

— Это правда, чистая правда. Вы ничего не чувствуете, потому что там чувствовать нечего. Пять лет прошло, а чувствовать нечего.

— Он пять лет не брился, — пояснил Коджи, потерев собственное лицо. — Инопланетный луч загубил у него всю растительность на лице.

Каден склонилась над супом, просто не зная что сказать. Первым делом в голову приходит именно то, что он уснул за рулем, а вся история с похищением пришельцами была подсказана подсознанием, чтобы избавить его от мучительного чувства вины за смерть жены. Но это никоим образом не объясняет, почему у него не растет борода.

Зато теперь она поняла, почему они пользуются прозвищами или псевдонимами. «Лягушки» утверждали, что имели контакты с инопланетянами, и смертельно боялись как официальных властей, находящихся, по их мнению, под контролем пришельцев, так и того, что их попросту поднимут на смех.

— Понимаю, что вы думаете, — сказал Нео. — Что все это — плод моего воображения. — Он слегка подтолкнул ее локтем. — Интересно, а сами вы не думаете, будто вся история, что случилась с вами в Мексике, это игра воображения?

Женщина, сидевшая напротив нее, та самая перепуганная птица, неожиданно заявила, что назвала себя Джоан в честь святой.

— В честь Жанны д’Арк, вы ее знаете. Я всегда ею восхищалась. Ужасно, что ее сожгли на костре за смелость и победы в сражениях.

У говорившей был легкий южный акцент.

— Думаю, ее сожгли те, кто проигрывал сражения, — заметила Каден.

У Нео это вызвало смешок.

— Я была в заточении в Далей.

Каден в жизни не слышала о таком месте и подумала, что это, возможно, психиатрическая клиника.

— Это подземная военная база, находящаяся под контролем пришельцев, — пояснил Коджи. — В Нью-Мексико. В очень удаленном месте, у границы со штатом Колорадо.

Тон Коджи был нейтрален, словно он был здесь скорее посредником, чем коллегой.

— Они захватили меня пятнадцать лет назад, — сказала «Святая Жанна». — Я тогда ходила в школу в Денвере, а в летние каникулы решила повидать Дикий Запад и индейские резервации в Нью-Мексико. Пустилась в путь через горы и пустыню, держась в стороне от главных дорог. Знаете, наверное, каково это — голые скалы, змеи да кое-где сухая полынь. Я ехала по ночам, когда не так припекает. Ну а это для них самое лучшее время, чтобы вас схватить, не так ли? Когда поблизости никого нет.

— Они всегда делают это по ночам, — встрял Нео. — На проселочных дорогах или в таких местах, где нет ни транспорта, ни жилья.

Джоан нервно пригладила волосы:

— Так или иначе, я тащилась по щебеночной дороге, посреди ночи, одна, вдалеке от всего на свете. Движения почти никакого, может, проедет одна машина за несколько минут, вот и все. Впереди находился маленький городишко под названием Куба. Правда, у него такое название, Куба, как страна.

Каден кивнула:

— Города Нью-Мексико порой носят чудные имена; там есть город Правда или Последствия и прочее в том же духе.

Она сказала все это, чтобы Джоан не подумала, будто она сомневается в ее словах относительно названия города.

— Я двигалась по дороге к этой самой Кубе, когда надо мной вдруг что-то зависло. Что именно, я толком рассмотреть не могла, было темно, а штуковина та была черной. И никаких огней. Я знаю, все обычно говорят про всякие там огни, но в тот раз их не было. Это было что-то вроде черной пустоты в ночном небе, чернота, заслонившая звезды и луну. Потом я стала думать об этой штуковине как о черной дыре. — «Святая Жанна» покачала головой и отпила глоток воды. — Моя машина просто остановилась. Остановилась, и все. Мотор не то чтобы сдох… нет, судя по звуку, он работал, но так, знаете, фырчал, будто вот-вот заглохнет. А машина встала. Фары потухли, приборная панель отключились. Такое впечатление, будто эта зависшая надо мной штуковина заморозила мотор. Да и меня. Я тоже застыла. Не от холода, ясное дело, да только не могла ни двинуться, ни заговорить, ни даже пальцем пошевелить. Просто сидела на водительском месте, неподвижная, как статуя.

Знаете такое ощущение, когда руки и ноги словно отнимаются, их еще как будто иголками покалывает? Вот так у меня было во всем теле, вроде как в него разом воткнули миллион иголок. Может, они сквозь меня ток пропустили или еще как-то использовали электричество, это уж не знаю. Шевелиться я не могла, но оставалась в полном сознании, даже когда они вытащили меня из машины. Потом они доставили меня в это подземное убежище, тоже там, в Нью-Мексико. Позже я узнала его название: Далси. Там, в Далси, было много людей. И ОНИ тоже там были.

С нарастающим чувством паники Каден слушала рассказ женщины о целой армии людей-рабов, управлявшейся инопланетными «гуманоидами». Некоторых людей использовали в качестве слуг или работников, но многие были нужны как подопытные кролики для лабораторных экспериментов, в сравнении с которыми бледнели ужасы «Острова доктора Моро».

Рассказ «Святой Жанны» воскресил в ее памяти пережитое в горной пещере возле Тео. Отвратительное ощущение наготы и беспомощности перед насилием…

— Женщины нужны им для удовлетворения сексуальных потребностей мужчин-рабов, — сказала Джоан. — Меня определили в бордель и заставили…

Каден вскочила, отшвырнув стул, и выбежала из комнаты.

 

8

Монтес вернулась в свою комнату, поскольку больше идти ей было некуда. Отправиться в город не показалось ей хорошим решением: сначала надо выяснить, что же произошло с ней в горной пещере и с чего вдруг государственные структуры Мексики — а судя по всему, и ее страны тоже — возжелали ее смерти. Мысль о возвращении Хулио с того света, чтобы убить ее, она постаралась выбросить из головы, но странностей вокруг всего произошедшего в пещере и после нее хватало и без того.

Она нервничала: оставаться в комнате ей не хотелось, но нужно побыть одной. Зайдя в комнату, Каден подошла к компьютеру и включила его в надежде, что он подключен к Интернету. Интернет — это механизм для получения ответов, а вопросов у нее накопилось выше крыши.

Сетевые новости были обычными, привычными для мира, в последнее время без конца переходившего из одного кризиса в другой. Президентом одной из бывших советских республик избрали исламского фундаменталиста, который заявил, что его страна станет следующей ядерной державой и бросит вызов США, «Великому Сатане». Руководитель Агентства по охране окружающей среды заявил на пресс-конференции, что его организация сотрудничает с властями Мексики в деле ликвидации последствий экологической катастрофы в Мексиканском заливе. Загрязнение ширилось, но чиновник настойчиво уверял всех, что ситуация под контролем.

Третьей строчкой новостей проходило сообщение о наводнении в Бангладеш, погубившем пять тысяч жизней. Печально, но в Бангладеш происходило столько ужасных бедствий, что смерть пяти тысяч человек уже мало что к этому добавляла.

Каден набрала в поисковой строке слова «лягушки» и «похищенные пришельцами» и получила чуть ли не сотню тысяч пунктов. Она просмотрела по диагонали пару сотен ссылок и сделала для себя некоторые открытия.

«Лягушки» были своего рода фольклорными героями в мире уфологов, хотя многие считали, что на самом деле «лягушек» не существует, что это просто городская легенда, вроде рассказов про аллигаторов, обитающих в канализации Нью-Йорка.

Имя Коджи Ода не появлялось нигде — оно отсутствовало даже в архиве научных публикаций на официальном сайте НАСА. Это ее озадачило. В своей области он был специалистом мирового класса, являлся в свое время сотрудником НАСА высочайшей квалификации. Да даже если бы он умолк как ученый на пятьдесят лет, и тогда где-то о нем все равно должно было упоминаться.

— Где же вы, Коджи? — спросила она у монитора после тщетных попыток отыскать среди материалов НАСА хоть какие-то сведения о нем. Не удалось обнаружить даже ссылок на ту статью из журнала в университете Осаки, которую Каден читала сама.

Не оставляя попыток найти Коджи, она расширила сферу поиска, но столь же безрезультатно.

Ничего.

— Ничего! — произнесла она вслух.

Никаких сведений о Коджи, об «оазисе» в Седоне или хоть о ком-то из людей, с которыми она встречалась за ланчем. Всяческих «Нео», разумеется, было хоть отбавляй, включая персонаж фильмов «Матрица», но в контексте «лягушек» ничего похожего. То же относилось к «Святой Жанне» и всем прочим, с кем она познакомилась.

Но хотя по именам «лягушки» нигде не упоминались, историй о похищениях людей инопланетянами была уйма, и все они весьма походили на те, которые Каден недавно слышала. Впрочем, это как раз не удивляло. Как, наверное, все жители планеты Земля, она была знакома с историями о людях, похищенных пришельцами, а сейчас просматривала Интернет в поисках соответствующих материалов, начиная с сообщений шестидесятилетней давности, когда уфологическая тематика стала появляться на первых полосах.

Весной 1947 года весь мир облетели сообщения о странных небесных явлениях. Их Монтес нашла огромное количество, причем во многих случаях они, что интересно, исходили от заслуживающих доверия профессионалов, гражданских и военных летчиков. Но особое место занимали материалы, связанные с местом, само название которого прочно вошло в лексикон всех, кто интересовался проблематикой визитов инопланетян на Землю. Городок Росуэлл на юго-востоке Нью-Мексико, примерно в 150 милях от Альбукерка. Административный центр округа Чавес, он расположен на берегу Рио-Хондо, у самого ее впадения в реку Пекос.

ВВС первоначально назывались Армейские воздушные силы, и основанная там в 1941 году база называлась, соответственно, Армейским аэродромом Росуэлла. Штат Нью-Мексико обладал богатой научной историей и мог похвастаться не только лабораторией Лос-Аламос и созданием Бомбы, но также Робертом Годдардом, отцом современного ракетостроения, использовавшим окрестности Росуэлла для своих опытов вплоть до своей смерти в середине 1940-х годов.

В связи с НЛО и пришельцами название городка впервые прозвучало в связи с тем, что на поле возле отдаленного ранчо упало нечто странное… И командир авиационной базы вместе с офицером разведки объявили, что это космический корабль.

В июле 1947 года, когда уже пару месяцев по всему миру наблюдались неопознанные явления, владелец ранчо из Нью-Мексико по имени Брэзел обнаружил на своем пастбище странные обломки. Он сообщил о находке местному шерифу, а тот проинформировал военно-воздушные силы. Командир базы, полковник Бланшар, направил начальника разведки майора Марсела и офицера контрразведки по имени Кэвит на место происшествия. Обломки упавшего аппарата были перевезены для исследования на базу. А вот уж дальше все пошло действительно странно.

Восьмого июля, во второй половине дня, командир авиабазы сделал сообщение для прессы, в котором утверждалось, что военными получены компоненты «летающего диска». В тот же вечер ВВС выступили с новым релизом, опровергающим заявление командира. На сей раз утверждалось, что были найдены остатки «метеорологического зонда».

Три десятилетия эта история, хоть и не была забыта, оставалась на периферии общественного внимания, но интерес к ней периодически пробуждался. Затем начали появляться публикации, опровергавшие официальную версию относительно метеорологического зонда. Что и неудивительно: трудно было поверить, что несколько офицеров авиабазы, включая ее командира, всерьез могли принять фрагменты метеорологического зонда за обломки инопланетного космического корабля.

В конце концов, в 1994 году, то есть через сорок семь лет после инцидента, по запросу конгрессмена от Нью-Мексико ВВС рассекретили относящуюся к тому инциденту информацию. Из пояснения следовало, что были найдены обломки не метеорологического, а разведывательного зонда, какие использовались для слежения за ядерными испытаниями, проводившимися в СССР, а вся история с метеозондом была пущена в обращение по причине полной засекреченности проекта. Правда, при этом утверждалось, что и найденные фрагменты, и все относящиеся к находке подлинные документы и материалы того времени уничтожены.

Признание ВВС в том, что его представители вводили общественность в заблуждение, уничтожили по неизвестной причине важные улики и раскрыли «правду» только спустя почти полвека, да и то под давлением со стороны законодательной власти, подбросило настоящего ракетного топлива в огонь разгоревшейся с новой силой дискуссии. Главный спор развернулся вокруг вопроса о том, были ли найдены среди обломков и тела инопланетян. Однако ВВС упорно утверждали, будто очевидцы приняли за останки пришельцев испытательные манекены, являвшиеся частью испытывавшегося оборудования.

Критики, со своей стороны, указывали, что падение кукол или манекенов действительно имело место, но лишь через несколько лет после событий 1947 года, тогда как свидетели из Росуэлла видели их среди обломков, найденных на ранчо.

Одна из самых странных версий всей этой истории принадлежала жителю Росуэлла, являвшемуся одновременно водителем «Скорой помощи» и работником похоронного бюро. По его словам, сразу после катастрофы он получил загадочный вызов. Некий представитель ВВС позвонил ему из похоронной службы авиабазы и поинтересовался, имеются ли в бюро «герметично закрывающиеся гробы детских размеров». Когда ему сообщили, что в наличии имеется два детских гробика, военный заявил, что этого слишком мало, и поинтересовался, как лучше сохранить тело, не прибегая к бальзамирующим жидкостям.

В тот же день этому же человеку пришлось доставить на машине «Скорой помощи» в госпиталь базы раненого летчика. Рана пилота не имела к инциденту с летающими дисками никакого отношения, но когда водитель, сдав пациента, направился в буфет выпить «Кока-колы», он заметил, что все сотрудники больницы взбудоражены до крайности. Встреченная им в коридоре знакомая медсестра с защитной маской на лице посоветовала ему «убираться отсюда к чертовой матери».

Госпиталь он покинул, но два сотрудника военной полиции сопровождали его, пока не убедились, что машина выехала за территорию базы.

На следующий день он снова встретился с той медсестрой, и она, расстроенная и плачущая, рассказала ему, что вчера в больницу были доставлены «странные существа».

Происшествие в госпитале имело место в тот самый день, на той самой военно-воздушной базе, командир которой объявил о нахождении обломков летающего диска.

Было, конечно, немало и других сопутствующих странностей, включая рассказ о непонятных письменах, похожих на «египетские иероглифы». Водитель будто бы видел в двух машинах, припаркованных во дворе госпиталя, какие-то обломки, и на некоторых из них были нанесены эти похожие на иероглифы знаки. Офицер разведки ВВС, который производил первичный осмотр материалов на месте крушения и доставку их на базу, привез кое-что из найденного домой, чтобы показать близким.

Его сын, которому к моменту происшествия было одиннадцать лет, тоже впоследствии заявлял, что видел на предметах, которые его отец разложил на полу кухни, странные письмена, напоминавшие египетские иероглифы. Офицер разведки и его жена также сообщали о том, что видели знаки.

Так или иначе, история о посещении Росуэлла пришельцами породила огромное количество публикаций, книг, телепередач и фильмов.

Ознакомившись с материалами по данному инциденту, Каден так и не пришла к определенному заключению. В прошлом, когда ей пытались навязать представления, базирующиеся на «теории заговора», она была склонна относиться ко всему этому с изрядной долей скептицизма, а слишком увлеченных всем этим людей подозревать в своего рода паранойе. Но после недавних событий она стала считать это не паранойей, а не более чем «повышенной степенью тревожности».

По ходу дела ей удалось узнать, почему один из «лягушек» избрал себе псевдоним Бэрни Хилл. Оказывается, Бетти и Бэрни Хилл принадлежали к числу первых и наиболее известных жертв похищения пришельцами. По их словам, похищение произошло в 1961 году, на безлюдной дороге в Нью-Хемпшире. Бетти уверяла, что у Бэрни инопланетяне взяли образец спермы, а ей самой вводили в пупок длинную иглу.

После откровений Хиллов подобные истории о похищениях, нередко сопровождавшихся еще и сексуальным насилием, стали появляться в огромном количестве.

Наконец, пресытившись историями об инопланетных «визитерах», Каден, помедлив, набрала в поисковой строке свое имя. Интернет молчал. Не веря своим глазам, она уставилась на монитор.

— Это невозможно!

Это действительно казалось невозможным: вокруг одних лишь ее статей, касавшихся Тео, была поднята такая шумиха, что в Сети должны были найтись тысячи ссылок. Но не нашлось ничего. Ни единого упоминания. Даже в связи с ее сотрудничеством с НАСА и работой в Университете штата Техас, в Остине.

Пальцы отчаянно забегали по клавиатуре, и скоро выяснилось, что ни о совершенном Хулио на глазах у сотен туристов ритуальном умерщвлении ребенка, ни о осуществленном властями Мексики кровопролитном задержании десятков последователей древнего культа тоже нет никаких сведений.

Сердце ее замерло. Каден откинулась на спинку стула и закрыла глаза, пытаясь успокоиться. Кто-то просто взял ластик и стер ее — отовсюду! Ее не существует. И ничего сенсационного в Тео не произошло.

Точно так же стерли отовсюду и Коджи.

Сидя у окна после заката, Монтес долго смотрела в ночное небо. Час за часом она мысленно реконструировала все произошедшее за последние недели, припоминая все возможные подробности.

Весь ее мир странно исказился. До сих пор опасность и насилие были для нее понятиями, имеющим отношение к телевизионной информации и, во всяком случае, к чужим, посторонним людям. Всего этого, конечно, в жизни было более чем достаточно, но где-то далеко, и ничто из этого не затрагивало никого из ее знакомых, не говоря уж о ней самой. И внезапно она оказалась в центре таинственных и пугающих событий: тут и убийство, и загадочная пещера, и древний культ, и какой-то таинственный, всеобъемлющий заговор. А ее встреча с «лягушками», равно как и поиск в Интернете, вместо каких-либо ответов лишь добавили вопросов.

И один из таких не дававших ей покоя вопросов касался Коджи Ода.

— Что у тебя за история с похищением? — пробормотала она себе под нос.

 

9

Из сна Каден вырвал стук в дверь. Оказалось, что она задремала на стуле у окна. Старомодные часы со светящимся зеленоватым циферблатом показывали время — восемь часов.

Стук — деликатный, в манере Коджи — повторился. Снова пришло время ответов. Каден поднялась и открыла дверь.

— Может, прогуляемся? — предложила она японцу.

Вечер принес в «оазис» ясный свет полной луны и пение сверчков. У Каден накопилось слишком много важных вопросов, но она предварила их обыденным, поинтересовавшись, где Коджи провел последние десять лет.

Японец ответил, что его никогда не устраивала работа в НАСА в связи с множеством ограничений.

— Все решения принимаются комитетом. Никакой возможности для самостоятельной научной работы. Наука нуждается в постоянной подпитке новыми идеями, а комитеты буквально душат творческий дух. Кроме того, надо признаться, что большинство сотрудников НАСА меня не приняли. У меня не было высоких степеней и званий и опыта преподавания в университете, что казалось им необходимым. Я же всегда был скорее изобретателем, чем ученым-теоретиком. — Он остановился и зачерпнул пригоршню воды из маленького рыбного пруда. — Океанологи и гидрологи знают о химическом составе воды гораздо больше, чем я. Но, с моей точки зрения, вода — это нечто большее, чем химическое соединение, набор различных атомов. Вода обладает магическими свойствами, не поддающимися научному объяснению.

Все мы знаем, что это эликсир жизни, что без нее жизнь существовать не может. Но никто и никогда так и не смог дать внятного объяснения тому, как она сотворила жизнь.

Он выпрямился.

— На мой взгляд, существуют живая и мертвая вода. И только живая вода обладает чудесной способностью творить жизнь. — Он поднял палец, давая понять, что не закончил. — Я не говорю о простом создании благоприятной среды для смешения и соединения сложных химических веществ, что и трактуется как зарождение жизни. Наука описывает воду как субстанцию, поддерживающую жизнь. Большинство ученых считает, что химический бульон в первобытном океане и был инкубатором жизни.

Но я смотрю на это иначе. С моей точки зрения, вода сама представляет собой живую сущность, неизменно присущую и неотделимую от любого живого организма. Выражаясь поэтически, мы сотворены из звездной пыли, и у этого утверждения есть научная основа, ибо живые организмы и Вселенная в целом почти полностью состоят из тех же шести атомов. Я уверен: то, что мы называем жизнью, есть частица живой Вселенной, что вода и организмы извечно сосуществовали с их прародителями, звездами.

Увы, в голове Каден теснилось столько мыслей, что она не могла толком вникнуть в суть этой теории воды.

— Что случилось с вами? Я о том, как вы стали членом этой группы похищенных?

Он кивнул в сторону двери, к которой ее вел:

— Мое жилье. Прошу, зайдем на минутку.

Если до сих пор Монтес видела здесь помещения, обставленные в незатейливом фермерском стиле, то убранство квартиры Коджи имело налет экзотики: некое смешение изящества Дальнего Востока с ротанговым пустынным Духом Палм-Спрингс.

Приняв бокал лимонада, Каден присела рядом с журчащим фонтаном. Он находился в центре комнаты, прямо под отверстием в потолке, пропускавшим не только свет, но и дождь, да и пыль во время пустынных бурь. Похоже на атриум, в духе древних римлян, подумалось ей. Для теплого климата в самый раз. Ей лично всегда импонировала мысль об открытом помещении внутри жилища.

Вернувшись с небольшим бархатным мешочком, японец сел напротив нее, достал тонкую позолоченную алюминиевую пластинку размером с водительское удостоверение и повернул так, чтобы Каден увидела гравировку на лицевой стороне.

Присмотревшись к изображениям, она не смогла скрыть изумления.

— Вижу, вы это узнали.

— Да, изображение знакомое. Видела в книге — и копию в Аэрокосмическом музее, в Вашингтоне.

— Тогда вы знаете связанную с этим историю.

— Что-то слышала. Кажется, такую пластинку НАСА помещает в космические аппараты, чтобы инопланетяне могли про нас узнать.

— Совершенно верно. Еще в начале семидесятых Карл Саган и некоторые другие ученые задумали послать сообщение разумным обитателям иных миров. Тонкие позолоченные пластинки размером шесть на девять дюймов были помещены на борту аппаратов «Пионер» и «Вояджер», которым после выполнения их миссии в Солнечной системе предстояло отправиться в глубокий космос. На лицевой стороне каждой пластины выгравированы изображения, которые, как предполагается, должны поведать предполагаемым братьям по разуму о нашем существовании в галактике, о том, как мы выглядим, даже о том, как мы мыслим. Поскольку изнашивания в космосе не происходит, предполагается, что эти пластины будут существовать вечно — или, во всяком случае, переживут Землю и Солнце. Идея действительно замечательная, ее предложили ученые, обладавшие как знаниями, так и воображением. — Коджи серьезно посмотрел на Каден и добавил: — Другое дело, что вряд ли информация на табличках слишком удивила бы инопланетян, достигших достаточно высокого уровня развития для того, чтобы принимать передачи с Земли.

Между тем мы уже более ста лет заполняем эфир радиоволнами, телевидение работает уже более семидесяти лет, причем более пятидесяти лет передачи ведутся на высокой мощности. Все, что излучается нашими передающими станциями, уносится в пространство со скоростью света, а Альфа Центавра, ближайшая к Земле звездная система, отстоит от нас немногим больше, чем на четыре световых года, и, стало быть, наши телепередачи могли принять по меньшей мере полвека назад.

Вообще-то сама мысль о том, что наши телешоу и программы новостей несутся, пронизывая пространство, и могут быть приняты инопланетянами, звучит кошмарно. — Коджи в возбуждении вскинул руки. — Одним небесам ведомо, что подумают «цивилизованные» чужаки о человечестве, увидев всю ту кровь и грязь, кровь и насилие, которые мы изрыгаем в пространство с помощью радиоволн… — Он погрозил пальцем. — При всех попытках космических агентств установить контакт — то, что сами ученые из НАСА называют «записками в бутылках», — изначально предполагается, что тот, кто (или что) получит это сообщение, будет настроен дружелюбно. Но, бросая закупоренную бутылку в море, никто не может знать, к какому берегу или борту ее прибьет. Не исключено, что в безбрежном галактическом океане попадаются и пираты.

Плакетка, помещенная на борт корабля «Пионер»

Табличка призвана поведать тем, к кому она попадет, кто мы и как нас найти в безбрежной Вселенной. На ней изображена схема Солнечной системы, на которой выделена третья от Солнца планета, Земля, указано положение Солнца относительно центра Млечного Пути, нашей Галактики, а также мужчина, женщина и атом водорода.

 

10

Каден долго слушала его молча, считая, что ему необходимо высказаться, но в конце концов озвучила вопрос, который напрашивался с того момента, как Коджи показал пластинку.

— Вы хотите сказать, что она — настоящая?

Японец вздохнул и убрал табличку обратно в мешочек.

— Да я сам больше не знаю, что настоящее, а что нет. На самом ли деле Джоан была похищена пришельцами… или это игра ее воображения? Не являются ли воспоминания Нео защитной реакцией подсознания на страшную правду, связанную со смертью его жены? Правда ли, что вы столкнулись в Теотиуакане с пришельцем из иного мира… или это галлюцинация, вызванная наркотиком, который выдули из трубки вам в лицо?

— Нет уж, спасибо — это мне не привиделось. А откуда у вас эта табличка?

— Ее принесла мне буря. Как подарок от северного бога — возможно, Тора, бога грома. Все случилось во время плавания на каяке в открытом море недалеко от мыса Канаверал, в ту пору, когда я работал над марсианским водным проектом. В Космический центр я попал в связи с проходившей там конференцией, а потом задержался, чтобы провести там отпуск.

Я ловил рыбу с каяка, потому что мотором пользоваться не хотел, а управляться с лодчонкой легче, чем с гребной шлюпкой. Когда неожиданно налетел шквал, я понял, что меня отнесло дальше от берега, чем казалось, и как я ни пытался грести к берегу, лодку упорно отгоняло назад. Небо почернело, загремел гром, засверкали молнии. Мой легкий каяк швыряло на волнах как щепку, и я был уверен, что мне пришел конец.

Он умолк, взглянул со значением ей в глаза и, выдержав паузу, сказал:

— И тут я увидел свет.

— Свет в конце тоннеля, — пробормотала Каден.

Японец пожал плечами:

— Скорее, свет в сердце бури. Он разгорался все ярче, пока в конце концов не ослепил меня. Между тем бушевавший вокруг шторм унялся, и я неожиданно для себя оказался в незнакомой комнате, точнее сказать, в металлической кабине — правда, металл казался текучим, какого я никогда раньше не видел. Темные тени перемещались по помещению, словно невесомые существа. Потом я ощутил прикосновение к моей голове и вдруг осознал, что пребываю в материнском чреве.

Он умолк и пригубил лимонад.

— Во чреве вашей матери. А вы были… хм… полностью сформировавшимся плодом?

— Вот уж не знаю. В моем сознании, сменяя друг друга с чудовищной скоростью, мелькали бесчисленные образы: вся моя жизнь, включая давно забытые и, может быть, даже никогда не осознававшиеся эпизоды, которые проносились сквозь мой мозг стремительным потоком, словно какая-то сила вытягивала или высасывала из меня всю эту информацию.

Он снова умолк, уставившись на плещущий фонтан. Каден, не желая тревожить его, тоже молчала.

Наконец он вздохнул и продолжил:

— В следующий миг оказалось, что я выброшен на берег, мой каяк лежит в нескольких футах от меня. Погода снова стоит прекрасная, светит солнце, и даже одежда на мне сухая. И рядом со мной на берегу валяется эта самая табличка.

Каден встала и прошлась по комнате, чтобы собраться с мыслями.

— И что сказали люди, услышав от вас эту историю?

— Я никому ее не рассказывал, в противном случае меня бы просто подняли на смех. Вам ли этого не знать; вам же самой пришлось пережить нечто подобное, когда вы высказали предположение о существовании инопланетных «визитеров».

— Но у вас была табличка.

— Ну, это тоже стало бы предметом насмешек. Сами посудите, каким образом можно установить ее подлинность? С чем сравнивать, если оригиналы несутся где-то в пространстве, на расстоянии в миллионы миль? Но меня пугало и кое-что еще. С самого момента пробуждения я испытывал страх перед возможными действиями властей. Впечатление было такое, словно помимо подарка, дающего понять, что они нас нашли, мне оставили еще и предупреждение.

— Что за предупреждение?

— Не знаю. Возможно, предупреждение насчет того, что если нас нашли они, то другие могли добраться до нас раньше.

— И продолжают здесь всем заправлять? Стандартная теория заговора с участием пришельцев. Удивительно, что никто не заявил, будто и за убийством Кеннеди стояли инопланетяне.

— О, уверяю вас, заявляли, и многие. Но прежде чем смеяться над миллионами людей, которые считают, что правительства скрывают информацию об инопланетных пришельцах, позволю себе напомнить вам одно распространенное выражение — нет дыма без огня.

— Ну, я вовсе не склонна швырять камни в каждого, кто высказывает нестандартные идеи. Моя собственная теория представляла собой стеклянный дом, возведенный на Фундаменте инопланетных визитов. Так, стало быть, вы пропали из вида по этой причине? Из-за истории с табличкой?

— Я вернулся туда, где остановился, собрал вещи, отправил по факсу заявление об увольнении и начал присматривать место, где можно в спокойной обстановке пораскинуть мозгами. Ну а Седона подошла потому, что я еще давно, в прошлом, приобрел здесь недвижимость. — Он улыбнулся. — В юности я зачитывался «Дюной» Фрэнка Херберта и был одержим идеей в один прекрасный день принести воду в безжизненную пустыню.

— А как насчет остальных, с кем я сегодня встречалась? Как они сюда попали?

— Одновременно со своими экспериментами с водой я стал изучать истории о похищениях людей инопланетянами, а по прошествии некоторого времени пригласил некоторых из жертв таких похищений сюда, помочь мне в моих опытах и исследованиях, касающихся пришельцев. Назвать нас «лягушками» предложил Нео. Сказал, что после всего пережитого у него не идут из головы лягушки, которых он препарировал в школе.

Коджи помедлил и приподнял бровь.

— …Никто из них не слышал моей истории.

— Почему? Они ведь поделились с вами своими.

— Я не уверен, что они, узнав про табличку, не разнесут эту историю по всему миру… или, во всяком случае, не попытаются. А я предпринял немало усилий, чтобы и этот «оазис», и «лягушки» оставались секретом для правительства.

— Правительство о вас наверняка знает, — возразила Каден и рассказала о своих попытках найти в Сети хоть какие-то упоминания о нем, себе или инциденте в Тео.

Японец потер подбородок.

— Интересно… Но должен признаться, что все это устроил я.

— Что вы говорите?

— Я нанял хакера, чтобы он стер все, что касается меня, вас и всех, кто находится здесь.

— Зачем? Как?

— Элементарно, Ватсон, — рассмеялся он. — Но, если честно, задача была серьезной. В прежние времена, когда информация в основном хранилась на бумаге, сделать подобное было бы невозможно. В компьютерную эру это осуществимо, особенно если вы не имеете отношения к военным или шпионским тайнам. Хороший хакер способен уничтожить огромный объем информации одним нажатием клавиши «удалить». Сначала из Сети исчезли все сведения обо мне, потом об остальных, и, наконец, в последнюю пару дней, — о вас. Вы спросили — зачем? Отвечу — по той же причине, по какой я никому не рассказал о табличке. Анонимность. Мы живем в эпоху чудовищных бюрократических учреждений, которые разнесло так, что они из-за пуза собственных ног не видят. Но уж если они на вас сосредоточатся, то попросту изведут своими требованиями. Ну а если в теории заговора есть доля истины, все будет еще хуже. Вы сами это видели, в Мексике.

— Вы скрываетесь здесь?

— В определенном смысле. Это наша операционная база, но сейчас наши люди есть во многих местах. За прошедшие годы мне удалось установить контакты с многими единомышленниками. Организация разрослась далеко за пределы Седоны, и теперь наши люди уже внедрились во властные структуры. Есть человек даже в Белом доме, есть в Министерстве обороны, НАСА, даже в разведке.

Каден вдруг стало жарко, слегка закружилась голова.

— Извините, мне нужен воздух.

Они вышли из жилища Коджи и направились обратно, к комнате Каден. На нее обрушилось огромное количество информации, она чувствовала умственное переутомление, но самые важные для нее вопросы еще не прозвучали.

— Почему вы доставили меня сюда? И что происходит в Тео?

— В Тео меня направила старая знакомая из университета Осаки. Она океанограф, и в ее распоряжении оказалась секретная информация, касающаяся экологической проблемы Мексиканского залива.

— Утечка метана, вызванная бурением нефти?

— Метан, да: многие считают, что утечка вызвана природными причинами, вроде землетрясения, хотя, возможно, нефтяной бур действительно просверлил дно как раз над полостью с метаном. Однако подлинные масштабы бедствия гораздо больше и ситуация контролируется гораздо хуже, чем пытаются внушить нам власти. Метан смертельно опасен не только при вдыхании, при попадании в воду он убивает все живое. Его называют болотным газом, потому что он превращает нормальные водоемы в гнилые болота. Как вы, конечно, знаете, это основной ингредиент природного газа, который подается в жилища для обогрева и приготовления пищи. А под дном Мексиканского залива этот газ залегает в чудовищных количествах.

Каден вспомнилось заявление автора журнальной статьи:

— Газ начал растворяться в воде, убивать рыбу, а правительство придумывает отговорки.

Коджи кивнул:

— Вот-вот. Что порождает вопрос — к чему властям все эти отговорки и увертки, если катастрофа вызвана естественными причинами? Зачем окружать происходящее завесой тайны? Моей знакомой удалось узнать, что надвигается нечто страшно засекреченное, но настолько грандиозное, что к решению проблемы привлечены лучшие океанографы, гидрологи, метеорологи и прочие специалисты по воде со всего мира.

— Но какое отношение это имеет к Тео? От города до побережья залива будет миль сто.

— Ей было предложено войти в состав команды, исследующей проблему залива. Большинство специалистов туда и отправились, но часть из них, в том числе и мою знакомую, направили в Теотиуакан.

Каден покачала головой:

— Ничего не понимаю. Зачем было посылать ее в Тео? Погодите… Вы хотите сказать, что причина всего этого находится в Тео? Уж не то ли, с чем я соприкоснулась в горе?

— Кецалькоатль. Пернатый Змей.

— Это он все устроил?

— Мы не знаем. Мою знакомую послали в этот древний город, чтобы взять пробы воздуха, воды и земли. Особый интерес был проявлен к образцам из горы, где, как принято считать, и находится загадочное захоронение. Узнав о существовании некоей необъяснимой связи между Теотиуаканом и заливом, я предпринял собственное расследование.

— И тут пересеклись со мной.

— Совершенно верно. Это было похоже на детектив: вы выискивали следы таинственных пришельцев среди древних развалин. Сочетание ваших предположений относительно присутствия в Теотиуакане астронавтов из иного мира с данными моей знакомой о повышенном, но засекреченном интересе властей именно к этому месту было слишком большим соблазном для такого закоренелого приверженца теории заговора, как я.

Некоторое время они шли молча: Каден обдумывала и мысленно систематизировала все услышанное от Коджи Ода. Присутствие пришельцев в Тео. Катастрофа в Мексиканском заливе.

— Ладно, если даже принять как данность то, с чем я столкнулась в пещере, будь то Пернатый Змей или нет… Почему в заливе произошла утечка метана?

— Как и почему, я пока не знаю, но вот властям, уверен, это известно. И мне приходит в голову только одна причина того, почему эта информация держится в тайне.

Каден знала обычную мантру сторонников теории заговора с участием пришельцев: «Правительство или в сговоре с пришельцами, или контролируется ими».

— Тот факт, что власти решились на силовой захват и убийство приспешников инопланетян, свидетельствует, что речь идет скорее о силовом противостоянии. Но правительство хранит его в тайне, опасаясь вызвать всемирную панику. — Коджи нахмурился. — И не только панику. Доказательство реальности инопланетного присутствия грозит обрушить мировой порядок. Миллионы людей попытаются силой ниспровергнуть его, миллионы попытаются отстоять, а еще большее число лишится опоры в жизни, ощутив пустоту, когда все, чему их учили, включая религиозные верования и представления о загробном мире, окажется под вопросом.

— Господи. У меня только что появилась ужасная догадка по поводу этого метана.

— Поделитесь со мной.

— В пермском периоде, около двухсот миллионов лет назад, примерно восемьдесят процентов форм жизни на планете вымерло. Массовое вымирание могло быть вызвано мощным парниковым эффектом, возможно, ставшим последствием экстремальной вулканической активности. Но не так давно возникло предположение, что это последствие колоссального выброса в атмосферу метана. Мы в состоянии дышать лишь воздухом, в котором присутствует очень малая толика метана, а увеличение его концентрации может превратить атмосферу в смертельный яд. Известно, что метан присутствует и на других планетах Солнечной системы: это было установлено в ходе исследований, касающихся возможности существования внеземной жизни. Возможно, этому существу из Тео известно, как выпустить метан в воды залива.

— А что вызвало метановый дисбаланс в пермском периоде?

— Полной уверенности в этом у исследователей нет, но существуют микроорганизмы, вырабатывающие метан, а существуют такие, которые его поглощают. Если количество последних по каким-то причинам уменьшится, количество метана начнет возрастать.

Она схватила Коджи за руку.

— Неужели это правда? Может ли быть, чтобы инопланетный астронавт приземлился в Тео и создал империю? А теперь угрожает современной цивилизации?

— Вы с интересом изучали возможность того, что эта цивилизация была связана с деятельностью «визитера». Затем вы встретились с ним лично. По-моему, для того, чтобы после всего этого допустить, что он может угрожать миру, нет нужды чрезмерно давать волю воображению.

— Я ведь искала бога на огненной колеснице.

— Думаете, он бог? — спросил Коджи.

— Скорее уж демон, который сбежал из ада. Не его ли имело в виду это пророчество насчет 2012 года? Некое древнее существо вернется, чтобы нас уничтожить? Но если оно было каким-то образом погребено почти две тысячи лет назад, как оно может снова вернуться к жизни?

Коджи пожал плечами:

— Если оно прибыло со звезд, то полет мог длиться веками. В фантастических книгах космические путешественники впадают в глубокую гибернацию. Здесь могла быть использована подобная технология.

— Несколько месяцев назад в Тео произошло землетрясение, — сказала Каден. — И вскоре после этого стал распространяться культ Ягуара.

Она встретилась взглядом с Коджи и медленно покачала головой.

— Это землетрясение вскрыло гроб Дракулы.

 

11

Моргантаун, Западная Виргиния

Ален Хольт проснулся, когда зазвонил телефон. Он напился до того, что его сморил сон, и проснулся за несколько мгновений до того, как в три часа ночи раздался телефонный звонок. Пробуждение глубокой ночью стало для него рутиной — напиваться, засыпать, а через несколько часов просыпаться и смотреть в темный потолок: в комнате не было света, если не считать зеленоватого свечения радиочасов на краю стола.

Десять лет прошло с тех пор, как он потерял жену и дочь в автокатастрофе, и все эти годы жил только тем, что вспоминал их улыбки и смех, запах их волос. Он лишился тех, кто значил для него все.

Однако он был рад тому, что они не видят, как мир катится ко всем чертям. Заражение Мексиканского залива разрушило экологию прибрежных штатов, стран Карибского бассейна и Мексики. Сторонники катастрофизма объявили это началом конца, точкой включения парникового эффекта, который очень быстро превратит планету в Удушливую теплицу, подобную Венере. Но его лично мало волновало, выживет мир или нет. После того как погиб его собственный мирок, до судьбы большого мира ему уже не было дела.

Он ушел из ЦРУ, директором которого проработал пять лет. По вашингтонским политическим меркам — целая жизнь. Во время работы в ЦРУ ему удалось успешно осуществить наиважнейший антитеррористический проект в истории человечества. А после того как эта задача была выполнена, Хольт добровольно покинул свой пост. Более того, сменил место жительства, не оставив почти никому из прошлой жизни нового адреса и каких-либо координат для контакта, и даже телефоном пользовался лишь для того, чтобы заказать на дом пиццу или пиво и по возможности вообще не выходить на улицу.

Новый телефонный номер знала лишь его давняя хорошая знакомая: она значила для него слишком много, чтобы можно было порвать с ней так же, как со всем остальным миром.

И звонить сейчас могла только она. Из Белого дома. Потому что в настоящее время она являлась президентом Соединенных Штатов. Общались они редко, и уже сам факт ее звонка настораживал. А раз уж он пришелся на такое время, за этим явно стояло нечто не меньшее, чем угроза для всего человечества. Другое дело, что спасать этот мир у него не было ни малейшего желания.

— Да?

— Как-то ты без энтузиазма отвечаешь.

— Какой энтузиазм, в такой-то час?

— Ну, извини. Когда разразится следующий кризис планетарного масштаба, обязательно постараюсь устроить все так, чтобы это не нарушило твой сон. Как дела, Ален?

— Спасибо, хреново. Я старый, толстый, слишком много ем, слишком много пью, слишком много думаю. В остальном я в порядке. А как твои дела, мадам президент?

— Да примерно так же — мне тут буквально на тарелочке преподносят кризис за кризисом. Вплоть до такого, с каким еще ни один президент не сталкивался.

— Ну, положим, Кеннеди стоял на грани термоядерной войны.

— Но Советы хотя бы были способны внимать доводам рассудка.

— Погоди, дай сам соображу, — сказал он и спустя мгновение озвучил самое страшное, что пришло ему в голову: — Надо полагать, террористическая ячейка заполучила атомную бомбу. И разместила ее где-нибудь на Уолл-стрит или Пенсильвания-авеню.

Она вздохнула:

— Стандартно мыслишь. Нет, дела обстоят гораздо хуже. Пожалуй, это наихудший из кризисов.

Ей не было необходимости объяснять ему, чем именно заключается «наихудший» кризис, он сам разработал эту градацию.

Ален закрыл глаза и представил себе ее. Должно быть, она сидит на кровати, вокруг разбросаны бумаги. Он ни разу не видел ее в спальне Белого дома, но знал ее достаточно хорошо и давно, чтобы представлять себе все это более чем реалистично. Если он, во всяком случае, раньше, являлся кризисным менеджером, то она — управленцем-трудоголиком, способным работать семь дней в неделю по двадцать четыре часа в сутки.

Когда они как высокопоставленные вашингтонские служащие регулярно контактировали друг с другом, она в качестве председателя Сенатской комиссии по разведке, а он — директора ЦРУ, между ними возникло сексуальное влечение. Но влечение так и не перешло в сближение: его не отпускала память о погибшей семье.

— Надвигается конец света, — сказала она.

— Господи! Астероид? Комета?

— Хуже. Нечто. И я не знаю, что это — мужчина, женщина, зверь, овощ или минерал.

— Катастрофа в заливе. Мертвая рыба. Парниковый газ. Глобальное потепление.

— Все перечисленное, и более того. Приятно слышать, что ты, по крайней мере, смотришь новости, а не только круглые сутки жалеешь себя. Помнишь проект «Переход»?

У него вырвался громкий хриплый смешок.

— Смутно.

Разумеется, Ален шутил. Кодовое название «Переход» было присвоено разведывательной операции, связанной с ликвидацией «наихудшего», на тот момент, кризиса. Антитеррористической миссией, ставшей его лебединой песней.

Кризис начался с таинственного инцидента: в ходе научного эксперимента неожиданно открылась дыра во времени, портал, ведущий во времена Иисуса Христа, на две тысячи лет в прошлое.

— Боюсь, ты понадобишься нам снова. Вместе со специалистами по времени. И чудо-машиной.

Она называла научный прибор чудом. Ну что ж, по его мнению, это устройство имело отношение к дьяволу. Во всяком случае, за пользование им дьявол взимал свою плату.

— Я же ее уничтожил. Помнишь? Ты сама участвовала в принятии решения о том, чтобы сбросить атомную бомбу.

Но они оба знали, что атомная бомба взорвалась в воздухе, так что уничтожены ею были лишь строения, находившиеся на поверхности. А огромная система подземных тоннелей, где и происходило «чудо», осталась неповрежденной.

— Слушай, не гожусь я для таких дел. Найди кого-нибудь побойчее, а я весь выгорел.

— Я звоню тебе, потому что знаю: ты можешь быть самым умелым и опасным ублюдком на всей планете. И никто тебя в добровольцы не приглашает, считай себя призванным.

— Да стар я уже, неужели не понимаешь? Найди кого-нибудь помоложе, у кого побольше задора.

— Нет уж, нынешние молодые ребята все сплошь магистры делового администрирования, или, проще говоря, счетоводы по жизни. А мы имеем дело не с чем-нибудь, а с древним злом. Это твоя специализация. С ним, сам знаешь, с помощью делового администрирования не справиться: максимум, на что способны счетоводы, так это купировать ущерб за счет медицинских выплат.

— Что это вообще такое?

— Нечто, проспавшее пару тысяч лет, а теперь пробудившееся. Ну, как медведь, который поднимается после зимней спячки чертовски изголодавшийся.

— И чего оно хочет?

— Крови.

 

12

Теотиуакан, Мексика

Кровь! Река крови. Айо! Боги жаждут, и сегодня их жажда удовлетворится. Я, Та-Хин, игрок в мяч, стою в череде прочих, ожидающих, когда Нож Богов вырежет наши сердца.

Очередь избранных, предназначенных для жертвоприношения, тянется от великой Пирамиды Солнца, где стою я, по Дороге мертвых до самой Пирамиды Бога Луны. Вдоль дороги выстроились Воители-Ягуары с обоюдоострыми обсидиановыми мечами и боевыми топорами.

На вершине пирамиды Свежующий Господин, Верховный Жрец бога Кецалькоатля, Пернатого Змея, вершит жертвенный ритуал во исполнение кровавого завета: боги обещали даровать миру дожди и тепло, без которых не будет богатого урожая маиса, в обмен на человеческую кровь. Нож Богов для жертвоприношений и церемониального свежевания сделан из обсидиана, порожденного огненными горами, окружающими долину, в которой лежит Теотиуакан.

Свежующего Господина охраняют науали, его телохранители. Никто и никогда не видел их лиц, сокрытых масками людей-ягуаров, но говорят, что черты их вселяют ужас.

Айо! Быть избранным для принесения в жертву — великая честь… Но лица людей, ожидающих, когда Нож Богов вонзится им в грудь, не выражают радости. Мысли их, как и мои собственные, полны страха и надежды на божественное вмешательство. О бегстве никто не помышляет, ибо предпринявшему такую попытку не приходилось рассчитывать на быструю смерть. Их ждала Долгая Кончина. С таких Господин Свежевания медленно сдирал кожу, и лишь после этого их, еще живых, возлагали на жертвенный алтарь, дабы напоить богов их кровью.

Свежующий Господин сдирал с людей кожу столь умело, что они в большинстве своем оставались во время этой процедуры живыми, и при этом ухитрялся снять кожу практически одним куском, с тем чтобы потом надеть ее на себя. После того как кожа снята, Свежующий Господин, покрыв свое лицо, словно маской, кожей лица жертвы, а свою голову — ее скальпом, предстает на вершине пирамиды, демонстрируя свое искусство собравшейся внизу толпе. Остальная кожа свисает за его спиной как мантия, пустые «руки» болтаются возле запястий.

Но предназначался обряд свежевания не для толпы, а для богов, дабы побудить их ниспослать весну и насытить Сей Мир бобами и маисом. Поговаривали, что Свежующий Господин и его подручные раскрыли немало преступлений против великого бога. Сам я видел лишь каменные изваяния Кецалькоатля, однако и того было достаточно, чтобы нагнать страху: чудовище с огромными клыками было ужаснее, чем даже маски науалей. Даже само имя бога было изысканно ужасающим. Слово «кецаль» означает ярко оперенную птицу, слова «коатль» — змею. Таким образом, имя Кецалькоатль означает Пернатый Змей.

За мои проступки Воители-Ягуары переместили меня ближе к голове очереди. Человека, стоявшего передо мной, они схватили и подтащили к подножию лестницы, где жрец, именующийся Цветочным Ткачом, выдул ему в лицо порошок сновидений, который начинал действовать почти мгновенно. Этот экстракт коры растущего в джунглях дерева лишал людей рассудка, заодно избавляя и от страха перед обсидиановым ножом.

Тысячи зрителей собирались по праздникам полюбоваться кровавым жреческим действом. Богатые люди располагались на крышах храмов и дворцов, простонародье теснилось у подножия пирамиды. Жертвенный алтарь располагался на краю первого уровня пирамиды, возле лестницы, так что находившиеся внизу могли видеть стекавшую по ступеням кровь.

Ну а сейчас одурманенную порошком жертву воины ведут вверх по лестнице и передают в руки помощников Свежующего Господина. Взяв за руки и за ноги, жрецы кладут его спиной на выпуклый жертвенный камень, так, что его грудь выгибается.

И вот Свежующий Господин вонзает нож в его грудь, расширяет рану так, чтобы туда можно было запустить руку, вырывает бьющееся сердце и, подняв высоко над головой, показывает возбужденным зрителям.

Кровь ручьем стекает по ступеням; кровь, на которую мне предстоит ступить, когда придет мой черед подняться к жертвенному камню.

Некоторые сердца Свежующий Господин и его подручные поедают сами, сырыми, хотя большая их часть распределяется между теми, кто предоставляет жертву. Чаще всего сердца достаются воинам, захватившим пленных, а также представителям знати или богатым купцам, отдавшим храму рабов. А мясо принесенных в жертву часто поедается на следующем за церемонией пиру.

Сегодня в очереди выстроились мужчины. Женщин приберегают для весенних жертвоприношений, когда следует ублажать богов плодородия.

Этот праздник становится днем радости и веселья для всех, кроме, конечно, ожидающих скорой смерти. Весь день перед ритуалом жертвоприношения люди танцуют и поют на рыночной площади. Попутно идет бойкий торг всем, что только производит держава и Сей Мир.

Но почему же я оказался в очереди предназначенных в жертву? Может быть, я пленник? Или раб, поднесенный храму богатеем? Святотатец? Вор? Убийца? Прелюбодей? Нет! Науаль, лишь заметив меня, приказал взять под стражу. Нечто подсказало ему, что я оскорбил самого Кецалькоатля и потому должен быть подвергнут церемонии Тлакаксипеулитци. Волосы на моей голове, не считая длинного клока на затылке, будут начисто сбриты. Когда я поднимусь по лестнице, меня схватят за этот клок и бросят на жертвенный камень, а попутно Воители-Ягуары будут хлестать меня колючими стеблями агавы. Когда мое избитое, окровавленное тело окажется на алтаре, Свежующий Господин, во славу бога маиса, обдерет с меня кожу, словно шелуху с семени, и лишь после этого поругания в мою грудь вонзится божественный клинок.

Айо! Побывать в руках Свежующего Господина означает получить приглашение на пиршество от Владыки Смерти, пиршество, на котором вы станете пищей для червей и змей.

Некоторые из стоящих в Очереди Обреченных — пленники, захваченные в бою. Для них посмертное существование будет приятным. Они поднимутся в Обитель Солнца, одно из тринадцати небес, и будут сопровождать бога Солнца в качестве почетной стражи в его пути от восхода до заката. Ну а в темное время они будут развлекаться шуточными боями, пировать, дружить и любить женщин.

Женщины, умершие при родах, утопленники, люди, погибшие при ударе молнии или добровольно вызвавшиеся возлечь на жертвенный алтарь, тоже вправе рассчитывать на место на тринадцати небесах, пусть не столь почетное и привилегированное, как воины. После четырех лет существования в ином мире они превращаются в ярких, многоцветных птиц и возвращаются на землю, чтобы перелетать с цветка на цветок, собирая нектар.

Но небеса предназначены лишь для тех, кто умер с честью. Людей, скончавшихся от болезни в своей постели, ждет нисхождение в Миктлан, огромную продуваемую ветрами каверну, разделенную на девять преисподних. Внутренний ад служит обиталищем Владыки Преисподней и его супруги, Владычицы Смерти.

Пугающие испытания, что поджидают в Миктлане, занимают мои мысли, пока я жду своей очереди оказаться под ножом жреца. В первых восьми кругах подземного мира мне предстоит встретиться с телесными испытаниями. Я должен буду переплыть бурную реку, кишащую ядовитыми змеями и голодными крокодилами, проскочить между стремительно сдвигающимися горами, взобраться на зазубренный утес с острыми, как обсидиановые клинки, зубцами, оказаться под пронизывающим до костей студеным ветром и выдержать схватку со свирепыми хищниками, пожирающими сердца. Если через четыре года я смогу добраться до девятого круга, то паду ниц перед самим Миктлантекутли, Властелином Ужаса, и уж он, коли сочтет достойным Упокоения в Ничто, обратит мою душу в пыль, которую рассыплет по песку пустыни, что лежит к северу от нашей плодородной долины.

Но прежде чем я встречусь с жестокими испытаниями иного мира, мне предстоит взойти на Великую Пирамиду, откуда Свежующий Господин и его жрецы отправят меня в этот дальний путь.

Позади меня в очереди стоит перепуганный юнец.

— Ты попадешь в лучший мир, — мягко говорю я.

— Мой хозяин сказал, что меня ждут девять преисподних.

— Девять лучше, чем десять.

— А где же десятый ад?

— Ты в нем живешь.

Он рассказал мне, за какую провинность оказался здесь. Он посмел ввести свой твердый клинок, тот, что находится у мужчины между ног, в лоно дочери своего господина, которая между тем уже была обещана в жены человеку из ее круга. За это прегрешение господин подарил его храму для принесения в жертву.

Слушая сетования юнца, я думаю о собственной жизни. Я сам-то всего на несколько лет старше его, но мы прожили совершенно разные жизни, ибо колесо времени не раз то возносило меня, то опускало вниз. По рождению я принадлежал к высшей знати, но вырос среди простого народа, занимал высокое положение, вызывал восхищение женщин, а мужчинам внушал зависть и страх.

Мое восхождение из грязи к вершинам и последующее падение с них представляет собой историю, сопоставимую с преданием о потопе, поглотившем Сей Мир и всех населявших его, кроме мужчины и женщины, взобравшихся на могучее дерево.

Паренька вырвало утренним маисовым супом.

— Не бойся смерти, — посоветовал я ему. — Не стоит являться в иной мир с сердцем, охваченным страхом.

Впрочем, еще произнося эти слова, я уже почувствовал, что мальчишке не преодолеть даже первый этап. Ничего у него не получится, а не справившись с жестокими испытаниями, он окажется обречен навеки: его душа будет набита змеями Владычицы Смерти и наглухо зашита кактусовыми иголками.

Времени мало, а рассказать нужно многое. Позвольте мне ухватить вас за ухо и притянуть поближе, чтобы вы услышали мои слова и узнали всю мою жизнь, как если бы находились рядом со мной, когда протекали мои дни.

Хотя сейчас меня называют Та-Хин, у меня было много имен. Знайте, что Та-Хин — не то имя, которое я получил от отца при рождении. Мое подлинное имя было брошено на ветер еще в бытность мою младенцем и заменено на другое. Я вырос среди Народа Каучука в жарком, влажном тропическом краю возле Восточного Моря. В те дни я был юн и невинен… Ну, может быть, не совсем уж невинен, но зелен, как тот перепуганный юнец позади меня.

Мне пришлось немало поскитаться по Сему Миру, порой голодать и бедствовать, а порой наслаждаться почестями и славой, играя в олли, игру в мяч, игру жизни и смерти. Случись мне сыграть на небесной площадке против самого легендарного Ксолотля, я мог бы одолеть и его. Чтобы правильно понять, какое место принадлежало мне в Сем Мире, вы должны узнать о том, что происходило задолго, за целые эпохи, до моего рождения.

Согласно преданию, пока обращалось колесо времени, на человечество четырежды обрушивались губительные бедствия. Катастрофы губили города и цивилизации, но на смену им приходили новые. В предыдущую эпоху мир населял народ, сотворенный Тескатлипокой, первым солнцем. Его время закончилось, когда в эру Четвертого Ягуара людей пожрали огромные ягуары.

Кецалькоатль, Пернатый Змей, явился властвовать над небом и землей после разрушения и строительства великого города Теотиуакана, так что его стали почитать — и поддерживать — многие. А бог этот был чрезвычайно кровожаден.

Пойдемте со мной, и я поверну вспять колесо времени, поведаю вам, как огненный бог явился в Сей Мир и основал империю крови и как я сражался за свое прирожденное право.

 

13

Древний Вьетнам

Трунг Трак, молодая вьетнамская женщина, стояла на стене своей крепости и смотрела на огненную звезду, сиявшую в ночном небе. Рядом, подойдя к ней, встала ее сестра, Нхи. Одетые как воины, они были готовы к битве.

Сидевшая рядом в позе лотоса морщинистая старуха смотрела на летевший по небу огненный шар, теребя пальцами ожерелье из костяшек. Пхунг Тхи Чин, тетушка молодой женщины, была слишком старой, чтобы сражаться в битве, которой предстояло разразиться на рассвете, но известна и уважаема по всей стране как прорицательница, способная предвидеть будущее.

Глядя на огненный шар, она размышляла о том, доброе это знамение или дурное. Никто прежде не видел ничего подобного, хотя она видела «лохматые звезды», как называли кометы, и «падающие звезды», прочерчивавшие тьму яркой полоской, прежде чем упасть на землю. Но эта огненная звезда была совсем другой, намного ярче всех остальных звезд и больше любого небесного светила, кроме Луны и Солнца. Не то чтобы она действительно пылала огнем, но люди называли ее огненной звездой, ибо она светилась красным, как огонь костра, светом.

По небу катит бог на огненной колеснице — именно так она понимала увиденное. Но что это за бог? Бог света или тьмы? Добрый или злой?

В миле от крепости готовилась к сражению, которому предстояло разразиться утром, могучая китайская армия.

Ее племянница Трак, старшая из двух сестер, первой пришла к мысли о восстании против жестокого владычества Китая над Вьетнамом — и первой взялась за меч. Сейчас она возглавляла армию.

Вьетнам стенал под тяжкой пятой китайских императоров династии Хань на протяжении столетий. В этот период Китай, озабоченный отражением набегов кочевых племен, живших далеко на севере, вел строительство гигантской стены, которая должна была помешать степным всадникам вторгаться в империю. Но положение покоренного Вьетнама стало особенно непереносимым, когда китайский наместник Су Дин принялся рьяно искоренять местные обычаи и верования и навязывать вьетнамцам китайские порядки. Земли отнимались у наследственных владельцев и передавались в управление высокопоставленным чиновникам — мандаринам, а вьетнамцев заставляли носить китайское платье, говорить по-китайски и молиться китайским богам.

Муж Трак, Тхи Сах, был владетелем Чау Дьен, богатой провинции на севере страны. Он попытался противиться проводимой наместником политике, но был схвачен, подвергнут пыткам и казнен, а его жену изнасиловали. Их судьба должна была устрашить вьетнамцев, чтобы те даже не помышляли о сопротивлении.

Но Су Дин совершил ошибку — ему следовало убить и Трак. В отличие от Китая, где женщины во всем подчинялись мужчинам и не играли самостоятельной роли, вьетнамские женщины наравне с мужчинами занимались и политикой, и военным делом. Они занимали высокие должности в управлении и судах, служили в войсках.

Возмущенная несправедливостью, Трак при поддержке своей сестры Нхи подняла восстание против Китая, собрав под свои знамена восемьдесят тысяч бойцов, мужчин и женщин. Женщинами были тридцать шесть высших командиров. В последовавших сражениях Трак прославилась как стратег, а Нхи — как умелый воин.

В первые годы восстание развивалось успешно: вьетнамцы разбили китайцев в нескольких сражениях и вышвырнули из страны ненавистных мандаринов и их приспешников. Су Дин бежал, переодевшись служанкой. Трак провозгласила себя царицей и объявила о восстановлении обычаев и традиций Вьетнама. Но теперь китайцы вернулись с огромной, имевшей подавляющее численное превосходство над вьетнамцами, армией.

А следом за вражеской армией явился странный феномен — огненный шар, медленно плывший по небосводу.

На небе властвовали боги: все происходящее там имело важное значение и не могло не привлекать внимания. Видя, что их бойцы и командиры напуганы непонятным знамением, Трак объявила, что оно сулит им победу в надвигающейся битве, но мудрая Чин сильно сомневалась в правоте племянницы. Предания ничего не говорили о том, чтобы явление огненных богов предвещало что-либо доброе, да и сама она сердцем пророчицы чуяла беду.

Покосившись украдкой на племянниц-воительниц, стоявших бок о бок на бастионе и готовых встретить врага с оружием в руках, Пхунг Тхи Чин сняла с шеи ожерелье, вытащила из него шнурок, потрясла человеческие костяшки в ладонях и высыпала их на каменный пол. Они раскатились, образовав фигуру, смутно знакомую, но которую ей очень не хотелось узнавать. Могилу.

Она снова подняла взгляд на сестер и узрела видение: разгром и падение державы ее племянницы и восстановление господства Китая. А еще она узрела воду: ее племянницы входили в реку, окрашенную кровью их бойцов. Согласно вьетнамской традиции добровольная смерть в воде считалась почетной и достойной воинственных принцесс. Лучше утопиться, чем угодить в постыдный вражеский плен. Старуха подняла глаза к небу и погрозила иссохшим кулаком огненному богу: она чувствовала в нем воплощенное зло, с подобным которому ей еще не доводилось сталкиваться.

Покинув стену, Чин удалилась в ванную, примыкавшую к ее комнатам, сняла одежду и сандалии, аккуратно сложила рядом и скользнула в теплую воду.

Ей вспомнилось время, когда она была молодой, тех же лет, что нынче ее племянницы. Жизнь тогда была не такой сложной, хотя когда-то она даже была помолвлена. Чин помнила нежные губы своего нареченного, его крепкое тело, мужской запах и чувство надежности и защищенности, которое она испытывала в его присутствии. Увы, скоротечная лихорадка унесла его незадолго до уже назначенной свадьбы: он ушел в могилу и унес с собою ее любовь. Чин так и не вышла замуж и всецело посвятила себя племянницам. И теперь не хотела и не могла заставить себя стать свидетельницей того, что им предстоит пережить.

Она медленно погрузилась по шею, с улыбкой вспомнив, как веселилась и радовалась в предвкушении первой встречи с нареченным. И, все еще улыбаясь, опустилась в воду с головой.

 

14

Древняя Индия

Когда огненный бог появился в небе над Паталипутрой, величайшим и славнейшим городом на земле, известной повсюду как Индия, знаменитый ученый Даттака работал над своим великим трудом, посвященным роли блудниц в практике Камасутры, искусства любви.

Основной текст рукописи, описывающий способы плотского совокупления, имел многовековую давность, и задачей ученого было добавить к массиву устоявшихся истин заметки, основанные на собственном опыте и наблюдениях. С этой сугубо научной целью, невзирая на возражения жены, он нанимал самых известных блудниц города.

От протестов жены он просто отмахивался. Что могло значить мнение женщины в стране, где она, будучи замужем, не имела права владеть собственностью — ей не принадлежало даже собственное тело. В браке мужчина и женщина составляли единое целое, но распоряжаться этим единым целым мог только мужчина.

И уж конечно, он не мог допустить, чтобы ее вздорная ревность помешала его исследованиям. Жена утверждала, будто ему не пристало устраивать оргии с блудницами в их семейном доме, но он резонно указывал, что это его дом, где ему принадлежит решительно все, включая ее.

Чтобы внушить женщине уважение, он бил и унижал ее, а как-то раз, в порядке поучения, выставил на рыночной площади с мертвой курицей на шее. Но, как ни странно, это публичное поношение лишь добавило его супруге воинственного духа. Споря с ним, она дошла до того, что заявила: если он считает себя вправе предаваться утехам с блудницами, стало быть, и она может нанять мужчину, дабы он доставил ей плотское наслаждение.

Этот спор утвердил ученого в правильности вывода, к которому он в результате исследований, размышлений и наблюдений пришел относительно некоего малого, похожего на пуговку органа, пребывающего у женщины между ног, у входа в лоно. Органа, способного к возбуждению, лаская который, можно было доставить женщине наслаждение.

Слова жены, по сути угрожавшей ему супружеской неверностью, явились для него неоспоримым аргументом в пользу того, что для обеспечения непорочности замужних женщин сей пробуждающий похоть орган надлежит удалять. В конце концов, единственной целью плотских совокуплений замужней женщины должно быть деторождение, и нет никакой надобности в том, чтобы во время исполнения супружеского долга она еще и получала удовольствие.

До сих пор кастрации подвергали только мужчин, рабов, являвшихся слугами или охранниками жен и наложниц царей или князей, но о том, чтобы лишать органа удовольствия женщин, в здешних краях мало кто слышал. Правда, в иных землях, например в Египте и Эфиопии, нечто подобное практиковалось, причем в разных вариантах, от удаления одного лишь клитора до вырезания и срамных губ, что оставляло влагалище открытым.

Приняв решение, он привел в дом лекаря с повитухой и велел им удалить жене бугорок удовольствия. Женщина отчаянно сопротивлялась, однако они связали ее, бросили на спину и раздвинули ей ноги. Лекарь, муж высокой учености, искренне считавший крысиный помет средством от боли в груди, достал острый нож, которым ранее удалял бородавки прокаженному, и показал ей, насмешливо приговаривая:

— Не беспокойся, женщина. Один надрез, и ты обретешь покой, избавившись от всех нездоровых желаний.

Жаркой, влажной ночью Даттака поджидал блудницу, приглашенную им для научных опытов, прогуливаясь по саду с лампой, огонь которой привлекал насекомых, и порой поднимал глаза, чтобы взглянуть на огненную звезду. Эта пламенеющая точка была видна на небе днем и ночью уже двое суток и нагоняла на народ страх, граничивший с паникой. Царские звездочеты утверждали, что это комета, но столь яркой кометы никто раньше не видел.

У Даттаки комета вызывала любопытство, но ничуть его не пугала. Он не считал это явлением божества либо же знамением, хоть добрым, хоть злым. Образованный человек, известнейший в Паталипутре ученый, он был чужд предрассудкам.

Паталипутра, как и остальная Индия, обменивалась товарами и знаниями с державами Востока и Запада. Расположенный на берегу Ганга, в трехстах милях от Бенгальского залива, город контролировал торговый путь по реке, что делало его не только богатым, но и весьма космополитичным по части верований и традиций.

Как и некоторые другие городские ученые, Даттака был знаком с трудами Аристотеля, воспитателя юного Александра, того самого, который, возмужав и став царем, несколько столетий назад завоевал значительную часть Индии.

Аристотель учил, что небеса совершенны и неподвластны скверне. Постоянство и упорядоченность — вот что увидит каждый, подняв глаза ввысь. Но кометы выбивались из этого порядка: они были непредсказуемы, появлялись внезапно, проплывали по небу, а потом исчезали. Из-за их несовершенства Аристотель не признавал кометы порождениями небесной сферы, полагая, что их извергает сама земля.

Исходя из этой логики, Даттака пришел к выводу, что висящая сейчас над Паталипутрой комета представляет собой огненный шар, выброшенный ввысь одним из вулканов, которые периодически извергались на островах Индийского океана.

— Может, она спустится и унесет тебя прочь! — простонал он.

По прибытии блудницы Даттака первым делом внимательно ее осмотрел, оценивая ее по критериям, которые обозначил в своей книге, и пришел к выводу, что она хоть и не прекрасна, но чувственна и экзотична.

Она привела с собой еще одну женщину, чье лицо было скрыто под вуалью.

— Это моя лучшая ученица, — сказала Даттаке гетера. — Она будет мне помогать.

— Скажи ей, чтобы сняла вуаль.

Блудница покачала головой:

— Не сейчас. Она снимет ее в нужный момент любовной игры.

Даттака провел обеих женщин в спальню, благо жене и слугам было строго-настрого запрещено соваться в эту часть дома и мешать его научным штудиям.

— Ты должна продемонстрировать мне те любовные движения, которые, как подсказывает твой опыт, ведут к наибольшему успеху в твоей работе, — заявил ученый блуднице.

— Тогда предлагаю тебе сначала понаблюдать все со стороны, не принимая участия. В конце концов, с твоим телом любовью занимались не раз — пора тебе узнать, как можно заняться любовью с твоим сознанием.

На глазах Даттаки гетера встала на колени на мягкой Циновке, и женщина под вуалью стала медленно снимать с нее одежду. А когда на ней не осталось ни клочка ткани, принялась ласкать нагое тело блудницы губами и пальцами.

«Она права, — подумал Даттака. — Я возбужден куда больше, чем если бы занимался этим сам».

Женщина под вуалью уложила блудницу на циновку и начала ласкать языком ее груди, сначала дразня каждый сосок легкими касаниями, а потом поцелуями. Затем поцелуи стали спускаться по телу все ниже, пока блудница не раздвинула ноги.

— Стоп! — приказал Даттака. — Теперь займетесь любовью со мной. Вы обе.

— Сначала нам надо тебя обрить, — сказала блудница.

— Зачем?

— Это сделает твою плоть чище и восприимчивей к прикосновению. Волосы притупляют чувствительность плоти.

Они медленно сняли с него одежду и уложили на постель. Потом блудница исчезла, оставив Даттаку наедине с ее ученицей, склонившейся над ним с острой бритвой.

Она стала брить его, используя лезвие, чашу с ароматической водой и мыло. Когда острое лезвие оказалось рядом с его членом, он сначала напрягся, но затем расслабился: близость бритвы даже начала возбуждать его. Покончив с бритьем, она смазала его пенис ароматным кремом, который стала растирать языком.

Уже возбудившись до крайности, он простонал:

— Сними свою маску. Я хочу, когда войду в тебя, увидеть твое лицо.

Женщина, сидевшая на краю постели, медленно убрала вуаль.

— Ты! — изумился ученый.

Его жена улыбнулась горестно и насмешливо. Он начал было подниматься, но упал обратно, когда лезвие укололо его мошонку.

— Что ты делаешь? Мне больно!

— Не беспокойся, муж мой. Помнишь, что говорил мне лекарь? Один надрез, и ты обретешь покой, избавившись от нездоровых желаний.

Он снова попытался встать, но острое, холодное лезвие, прижатое к чувствительной, нежной плоти, уложило его назад.

— Ты сошла с ума! Убери сейчас же! Я накажу тебя за это безумие!

Она поводила плоскостью бритвы по его мошонке, туда-сюда, словно затачивая лезвие. Его ноги дрожали нервной дрожью.

— Ты за это заплатишь.

— Нет, муж мой. Ты лишил меня женского начала: ничего хуже этого тебе со мной уже не сделать.

Она прижала острый металл к мягкой мошонке.

— Знаешь, как называют мужчину, лишившегося своего мужского достоинства?

Он заорал.

Она отрезала ему мошонку.

 

15

Древний Рим

Корнелий Сабин, сенатор Рима и отпрыск знаменитой фамилии, дождавшись, увидел императора Гая Цезаря Калигулу, покидавшего колоссальный Великий Цирк после представления.

С улыбкой на устах Сабин поклонился окруженным преторианцами императору и его супруге, и ничто в его позе и движениях не выдавало той ненависти, которую питал он к двадцатидевятилетнему правителю.

Во время игр Калигула объявил, что комета, которую все видели на небосводе, представляет собой золотую колесницу, посланную за ним, дабы доставить его на небеса, где он будет держать совет со своими сотоварищами-богами.

Зрители знали, что император безумен, но понятия не имели, как на это реагировать — смеяться или выражать ликование. Появившаяся утром комета породила среди простого люда всяческие страхи, но образованные, усвоившие греческую науку римляне знали, что кометы — вовсе не божественные знамения, а всего лишь обломки, извергнутые в небо с земли.

При рождении император получил имя Гай Цезарь Германик, но в народе его чаще звали Калигула, что значит «сапожок» — по прозвищу, данному ему легионерами отца, когда он еще ребенком был направлен в воинский лагерь. Калигула взошел на трон четыре года назад, в возрасте двадцати пяти лет, после кончины Тиберия. И с той поры его правление сопровождалось такими безумными выходками и бессмысленной жестокостью, каких еще не знал Рим.

Калигула желал обладать всеми привлекательными женщинами и заставлял знатных римлянок прохаживаться перед ним, выбирая среди них ту, которая должна будет сегодня его ублажать. Он устраивал оргии, на которых обладал женщинами у всех на глазах, после чего отсылал их обратно, к их мужьям и отцам, а сам получал дополнительное удовольствие, бесстыдно обсуждая сравнительные достоинства и недостатки женщин, с которыми вступал в плотскую связь.

Жена Сабина тоже оказалась в числе жертв похоти императора, как, впрочем, и три сестры самого Калигулы, которых он также принудил к сожительству. Одну из них он лишил невинности на глазах избранной компании, включавшей его жену. Другую сестру он выдал замуж за своего любовника-мужчину и сожительствовал с ними обоими. Если на свадьбе императору нравилась невеста, он прерывал обряд и женился на ней сам — а через пару дней, насытившись, разводился.

Но похоть была наименее пугающим из его безумств. Он обрекал людей, причем зачастую близких, на жестокую смерть по прихоти, по нелепому капризу: так был казнен его зять, являвшийся заодно и его любовником. А когда оказывалось, что дикие звери на арене расправлялись со своими жертвами слишком быстро, Калигула приказывал страже хватать зрителей и бросать их на растерзание хищникам.

Его безумие не знало границ. Своего любимого коня Инцитата он осыпал драгоценностями, устроил для него мраморное стойло, приставил к нему целый штат прислуги и угрожал сделать лошадь римским сенатором. Объявив себя богом, он приказал навести через Неаполитанский залив понтонный мост от Байи до Путеоли. В нагруднике с изображением Александра он переехал залив по мосту, возглашая, что движется по волнам, подобно Нептуну.

Хоть Сабин и знал, что кометы — это физические тела, а никакие не знамения, появление кометы над Римом показалось ему весьма своевременным. Он сказал себе, что это, возможно, все-таки знамение, а если так, то оно предвещает смерть императора.

Когда Калигула повернулся к Сабину спиной, окружавшие его преторианцы неожиданно расступились, оставив императора без защиты. В тот же миг Сабин, преторианский трибун Кассий Херея и другие заговорщики бросились на правителя с ножами, осыпая его ударами. Была заколота кинжалами и четвертая жена Калигулы, а ее малолетней дочери размозжили голову о стену.

 

16

Древняя Мексика

Ее звали Ксилонен. Ей было четырнадцать, она собирала маис на склоне холма над Куикуилько, когда появилась огненная звезда.

Куикуилько был большим, с населением почти в десять тысяч человек, городом, расположенным в долине Анауак Сего Мира. Занимавший часть высокого, по большей части плоского плато, Куикуилько был окружен горами и активными вулканами. Причем влияние города было куда значительнее, нежели его размеры, ибо там находилась высочайшая из всех известных народу Ксилонен пирамида. Круглая, в дюжину раз превосходившая высотой рост взрослого мужчины, со стороной основания, в семь раз превосходившей высоту, она внушала восторг и трепет. Люди со всей долины собирались к ней для поклонения.

Жители Куикуилько были потомками тех, кто воздвиг множество великих святынь близ великих вод на западной оконечности известного мира. Их великие предки, именовавшие себя Народом Ягуара, высекали из камня гигантские, в два человеческих роста, головы и возвели у берега высокую насыпь.

Ксилонен в городе не жила. Ее отец имел немного земли в долине, у города, и еще подальше, в предгорьях. Туда-то он и отправил девушку вместе с ее сестрами и четырьмя работниками, чтобы они приступили к работе, как только над великими восточными горами забрезжит заря. Эти горы венчали снежные шапки, а две из них дымились и извергали пламя своих внутренних очагов. Порой вулканы ярились, и тогда по их склонам, уничтожая все на своем пути, текли реки расплавленной лавы, а с неба сыпался смертоносный пепел.

Девушка и ее спутники как раз добрались до горных полей, когда в небе появилась огненная звезда. Перед ее появлением с неба донесся пронзительный звук, напоминавший вопль умирающего зверя. Столь жуткий и душераздирающий, что они застыли в ужасе. А потом над восточной горой возник огненный шар — как будто частица солнца, оторвавшись, падала на землю.

Ксилонен лишь мельком увидела, как огненная звезда, прочертив небо, рухнула прямо на Куикуилько. За падением последовал такой мощный взрыв, что земля содрогнулась, и девушку сбило с ног. Упав, она соскользнула в ущелье за миг до того, как сверху посыпался град обломков. Падение в щель помогло ей укрыться от камней, но ее основательно засыпало грязью.

Она сталкивалась с землетрясениями и раньше. Долина была подвержена им, тем паче что находилась рядом с вулканами, но такого, чтобы земля уходила из-под ног, она не припоминала. Пыль и дым заполнили воздух, превратив день в ночь.

Стряхивая насыпавшуюся сверху землю и грязь, девушка перекатилась и встала, отплевываясь и кашляя. Толчки, хотя уже и не такие сильные, продолжались, земля под ее ногами подрагивала. Ксилонен попыталась позвать своих спутников, но из ее горла вырвались лишь хрип и кашель.

Инстинкт побуждал ее взбираться выше по склону, туда, где воздух еще чист, подальше от долины, где разразилась катастрофа. Она карабкалась вслепую, пытаясь, как могла, звать сестер и пришедших с ними работников, но никто на ее зов не откликнулся.

Чем выше в гору, чем чище становился воздух, хотя дышать все еще было трудно, а бросив взгляд вниз, в долину, девушка охнула от ужаса. В земле образовался огромный разлом, из которого вытекала лава. Мощный поток жидкого огня устремлялся прямо на Куикуилько. Сам город из-за дыма и висевшей в воздухе пыли было не рассмотреть, но она нутром чуяла, что тысячи людей в ужасе бегут со всех ног, ища спасения от огненного потока. Поднявшись на сотни футов выше того места, где ее застало падение звезды, девушка упала от нехватки воздуха, медленно отдышалась и с трудом, с кружащейся головой, снова поднялась на ноги, встав спиной к склону.

Глаза все еще слезились, взгляд туманился, перед глазами стояла страшная картина гибели долины. Позади посыпались камни, и она обернулась. Зрение еще не совсем восстановилось, и Ксилонен словно сквозь пелену увидела, что кто-то спускается по склону. Едва не закричав от радости, девушка принялась тереть глаза, чтобы приглядеться получше.

Сначала она увидела перья…

И действительно закричала. От ужаса.

 

17

Шестьдесят лет спустя. 102 г. н. э.

Йаотль, Владыка Свет, дремал в спальне охотничьего домика неподалеку от Теотиуакана, когда его пробудил донесшийся снаружи шум. В этот день он еще до рассвета успел поохотиться на оленя, вернуться в охотничий домик и прилечь, уже пообедав, после полудня. Он был самым богатым и влиятельным из двенадцати Высших Владык Теотиуакана, державы, господствовавшей над большей частью Сего Мира — только на его собственных землях находилось больше сотни городков и селений. Более высокое положение занимал только Верховный Жрец Ксайп — Свежующий Господин, представлявший особу самого Кецалькоатля, Верховного Бога Сего Мира.

Час назад Йаотль отошел ко сну, и перед его мысленным взором все еще пробегали сцены недавней охоты. Крестьяне из ближнего селения, развернувшись в лесу широкой Дугой, с шумом двигались среди деревьев и гнали оленье стадо навстречу поджидавшему на поляне знатному охотнику. Когда испуганное животное выбежало на открытое пространство, он ударил его копьем с такой силой, что на мгновение сбил с ног, но олень тут же вскочил, отбросил выпавшее из раны копье и пустился бежать. Однако не тут-то было — Владыка Свет прыгнул ему на спину и безжалостно полоснул по горлу обсидиановым клинком. Зная, что животное ранено смертельно, он отпрыгнул в сторону, предоставив копьеносцу прикончить добычу.

Тридцатитрехлетний Йаотль был самым молодым из Высших Владык. Унаследовав от отца титул и земли, он мечом и щитом прирастил богатство и славу своего рода, возглавляя войска в карательных походах против мятежников, пытавшихся сбросить тяжкое бремя дани, наложенное на них Теотиуаканом. В битвах он не прятался за спинами простых воинов, но шел на врага первым и прославился тем, что даже когда был тяжело ранен в левую руку, не покинул рядов своего войска, убил нанесшего ему рану вражеского бойца и довел сражение до победного завершения.

Он был прославленным воином в державе воителей. Теотиуакан являлся величайшим городом Сего Мира, несмотря на то что существовал всего шестьдесят лет — город вырос сразу после разрушения Куикуилько. Старцы, Хранители Памяти, утверждали, что Куикуилько погиб, когда Кецалькоатль, Пернатый Змей, огненный бог творения, рухнул на город с восточного небосклона. Это падение расплавило горы.

С двумя подобными якорям гигантскими пирамидами, посвященными Солнцу и Луне, а также великим храмом, возведенным в честь его самого, город Пернатого Змея был не таким, как все прочее. Здесь, в силу дарованного Кецалькоатлем завета, люди отдавали свою кровь, дабы питать богов; те же взамен даровали солнечное тепло и животворный дождь, что позволяло собирать щедрые урожаи маиса и бобов.

Завет поддерживался и претворялся в жизнь с помощью легионов Воителей-Ягуаров, отборных войск, завоевавших почти весь Сей Мир, территорию столь огромную, что воинскому отряду потребовалось бы более пятидесяти дней, дабы пересечь ее от края до края, с севера на юг. Победы обеспечивались не только свирепостью и мужеством воинов Теотиуакана, но и превосходным, более прочным и острым, чем у противников, оружием. Клинки и наконечники копий из обсидиана разили насмерть.

Обсидиан был творением богов, изрыгавших расплавленную лаву из чрева огнедышащих гор. Из двух крупнейших месторождений вулканического стекла, дававших материал для изготовления острых как бритва лезвий, одно находилось близ Теотиуакана, на севере Сего Мира, а другое на крайнем юге. Город Кецалькоатля быстро взял под контроль оба.

Помимо Воителей-Ягуаров Свежующий Господин имел еще и особую стражу, науалей, наводивших страх на всех, от простолюдинов до правителей. Немногочисленные, но внушающие леденящий ужас, они, как с трепетом пересказывали друг другу люди, умели становиться невидимыми, не нуждались в сне и, подобно богам, питались жертвенной кровью.

Но не все поддерживали завет, обязывавший посылать тысячи людей на жертвенные алтари. Владыку Свет одолевали все большие сомнения относительно действий Свежующего Господина и подручных.

Первоначально Свежующий Господин сдирал кожу заживо только с преступников, виновных в самых тяжких Деяниях, таких, как измена или покушение на жизнь знатного человека, но постепенно он стал омывать свой ритуальный нож в крови все чаще, существенно расширив круг наказуемых. Роптать никто не смел, ибо Воители-Ягуары и науали держали весь город в непрестанном ужасе и полной покорности. Люди лишь шепотом передавали друг другу слухи об их жестокости, а очереди к жертвенным алтарям становились все длиннее и длиннее.

В противовес легионам Свежующего Господина Владыка Право учредил новое воинское сообщество, избравшее своим символом орла. Ягуары сражались под знаменем с изображением самого могучего хищника на суше… Орлы сплотились под знаменем самого могучего хищника на небе.

Появление силы, способной соперничать с воинством Свежующего, служителями жертвенных алтарей было встречено без радости.

Владыка Свет вернулся в свой охотничий домик усталым. Его изувеченная в бою рука болела так, что ему пришлось велеть своему управителю по имени Золин подать ему болеутоляющий травяной настой. В итоге Йаотль не просто расслабился, но и крепко заснул, причем почти сразу, как принял снадобье. Да и сейчас, когда его растревожил шум, в голове у него все было как в тумане.

Спросонья Йаотлю показалось, что это крик оленя, которому он вскочил на спину, чтобы перерезать горло, но когда сознание прояснилось, понял, что кричит женщина. Звук повторился — вопль ужаса доносился со двора охотничьего домика. Он встал, распахнул ставни окна второго этажа и выглянул во двор.

Охотничья резиденция состояла из прямоугольного главного строения с двумя боковыми крыльями, и оба эти крыла полыхали ярким пламенем. Огонь пожирал их стремительно, ведь, в отличие от его дворца в Теотиуакане, сложенного из каменных плит, материалом для охотничьей резиденции служили древесина и бамбук.

Вечерело, солнце уже скрывалось за горами и вокруг царил сумрак, однако Владыка Свет видел, что происходило на дворе. А происходило нечто немыслимое — его жену, двоих детей и слуг согнали вместе, а вокруг с окровавленными мечами стояли Воители-Ягуары, сражавшиеся лишь под водительством Владыки Ксайпа, слуги Господина Владык. Его жена, стоявшая на коленях у ног Воителя-Ягуара, подняла полные смертельного ужаса глаза к вышедшему на балкон мужу.

У него самого вырвался крик ужаса, когда взмах обсидианового топора отсек ей голову. Такие же удары обрушились на рыдающих, молящих о пощаде детей и слуг.

Сорвав со стены меч, Йаотль обернулся, услышав шаги, и увидел вошедшего в комнату управителя Золина, за которым следовало четверо Воителей-Ягуаров в своих внушающих страх облачениях, с мечами в руках.

— Золин, ты предал меня! — воскликнул Владыка Свет.

— Ты замыслил зло против Пернатого Змея. Подбивал остальных Высших Владык восстать против него.

— Он воплощение зла, как и его ручной демон Ксайп. Что он дал тебе за измену?

Золин улыбнулся:

— Все, что у тебя есть.

— Тогда забери все это с собой во дворец Мертвых! — воскликнул Владыка Свет, устремляясь на изменника с поднятым мечом. Но тот сразу же спрятался за спины вставших на пути у полководца Ягуаров.

Будь он здоров, как прежде, ему удалось бы совладать и с четырьмя противниками, но искалеченная рука делала его уязвимым с левой стороны. Успешно атаковав противников, наседавших справа, он, однако, пропустил удар слева, целивший в голову, покачнулся и рухнул.

С вершины холма Оме, няня младшего сына Владыки Света, сначала увидела столб дыма, а уж потом в ужасе воззрилась на пламя, пожиравшее охотничий дом. Людей, бежавших с окрестных полей к дому, чтобы потушить пожар, перехватывали и убивали Воители-Ягуары. Воители-Орлы, стража ее хозяина, лежали мертвыми у переднего входа.

Она видела, как мимо мертвецов, не удостаивая их взглядом, проследовал Золин. За ним Ягуары вынесли из дома тело Владыки Света: его поднесли к черному паланкину, окруженному науалями, личной стражей Свежующего Господина Ксайпа.

Оме соображала неплохо, хотя ее господа не замечали не только ее ума, но и ее саму: для них, как и вообще простолюдины для знати, она была почти невидима. И сам Владыка, и его жена, и советники говорили в присутствии служанки свободно, не скрывая своих мыслей. Из услышанного она знала, что ее хозяин гневался на Свежующего Господина за жестокость по отношению как к покоренным племенам, так и к собственному народу. Она сама слышала, как он вслух спрашивал, стоит ли чтить кровавый завет и Пернатого Змея. И прекрасно понимала, что если явится с ребенком на руках к месту пожара, то ее убьют. Так же, как и дитя.

Оме была бесплодна и всю свою нерастраченную любовь, все материнские чувства перенесла на отпрыска Владыки Света. А потому она, прижав ребенка к груди, пустилась бегом через лес к реке. Там она забралась в каноэ, с которого слуги ловили рыбу для охотничьего дома, оттолкнула лодку от берега и направила ее по течению. Куда ей плыть, она знала точно.

Впереди ее ждал долгий путь — на лодке, потом пешком, через горы и через тропический лес. Путь туда, где обитало ее родное племя. Народ Каучука.

 

18

— Если ты убил его, Владыка Скайп сдерет кожу и с меня, и с тебя, — сказал Золин Воителю-Ягуару, который вытащил бесчувственное тело Владыки Света из пылающей усадьбы.

Опустившись на колени, он убедился, что поверженный полководец еще дышит, и распорядился:

— Доставь его к Свежующему Господину. Я прибуду следом, только удостоверюсь, что со всей семьей и слугами покончено.

Приказ Свежующего Господина гласил: все родственники Йаотля, вплоть до двоюродных братьев, равно как слуги и телохранители, должны быть преданы смерти. Сообщество Орлов надлежало распустить, а тех, кто занимал в нем командные должности, принести в жертву богам. Все земли и имущество Владыки Света передавались Золину. Резня должна была послужить уроком и предостережением всем, кто хотя бы помыслит о неповиновении воле Пернатого Змея.

Золина не заботило то, что он предал своего господина и обрек на смерть тех, кому служил в качестве управителя. Теперь он служил самому могущественному богу Сего Мира и вельможе, сделавшему ему столь заманчивое предложение.

Выслушав доклад командира Ягуаров, содержавший перечень убитых, Золин взъярился.

— Болван! Двое исчезли! Где младший сын Владыки и девчонка, которая за ним приглядывала?

— Но ты сам сказал, что все его домочадцы в усадьбе.

Золин подступил ближе и без предупреждения вонзил обсидиановый нож воину в живот. Тот охнул и открыл рот, глаза его расширились.

— За ошибки надо платить, — заявил Золин и повернул кинжал в ране.

Перед Свежующим Господином Золин предстал, трепеща от страха, ибо поиски исчезнувшего младенца и его няньки не увенчались успехом. Он, конечно, попытался свалить всю вину на убитого им же, якобы при самообороне, командира Ягуаров, но понимал, что если его вина откроется, гнев нового господина будет ужасен, и его, Золина, ждет страшная кара: с него, живого, сдерут кожу и оставят истекать кровью, умирая жуткой, мучительной смертью.

Не зная, чем это обернется, Золин предстал перед грозным жрецом. Он предал своего господина ради награды, но теперь всерьез опасался, что единственной наградой для него станет собственная смерть.

Когда он приблизился, Свежующий Господин, покинув носилки, воссел на троне, в тени пальмовых листьев. По обе стороны от кресла стояли по три науаля. Всего усадьбу окружало около тысячи Воителей-Ягуаров, но все они вместе внушали меньший трепет, нежели Верховный Жрец, сдиравший с живых людей кожу, и его кошмарные ночные оборотни, вытворявшие, по слухам, такое, что люди об этом не смели даже шептаться.

При виде Свежующего Господина и его жутких стражей колени Золина подогнулись, и он простерся ниц на земле.

— Встань! — повелел жрец.

Свежующий Господин был совершенно безволос. Люди, видевшие, как он, нагой, натягивает на свое тело чужую кожу, знали, что волос у него нет не только на голове, но и на теле, даже в промежности. Бледная, нездоровая, с молочным оттенком кожа обтягивала кости, делая его похожим на скелет. Глаза его были розовыми, и он не переносил прямых солнечных лучей. В то время как кожа большинства жителей страны была темной, словно оленья шкура, он был бледен, словно рыбье брюхо. А те, кому доводилось приближаться к нему близко, знали, что и пахнет от него, как от протухшей рыбины.

Нанесенная краской цвета крови полоса спускалась от его правого виска к шее, отмечая место, откуда начинается свежевание. Золин знал, что Свежующий Господин носит эту метку, чтобы каждый помнил, откуда жрец начнет сдирать с него кожу, если он дерзнет ему противиться.

Говорили, что он — единственный из живущих — видел воочию самого Пернатого Змея и лично отбирал в жертву тех, чья кровь предназначалась богу. Впрочем, и тех, кого предстояло освежевать заживо, он тоже отбирал лично.

Поднявшись на ноги, Золин увидел, что Владыка Свет лежит поблизости на земле, связанный по рукам и ногам, но живой и в сознании. Взглянув на предателя, его бывший хозяин попытался что-то сказать, но слов было не разобрать, а на губах у него выступила кровавая пена.

Золин поежился и отвернулся. У полководца был отрезан язык.

— Ребенок исчез, — промолвил Свежующий Господин.

Золин склонил голову и попытался не заикаться.

— Его забрала нянька, но они будут найдены и убиты. В этом виноват тот болван, командир. Я…

— Но этот никуда не делся.

Свежующий Господин указал жестом на Владыку Света и встал с кресла. Подскочивший жрец вложил в его руку нож.

Золин знал, что сейчас произойдет. С Владыки Света сдерут кожу, сделав только один разрез, так, чтобы потом эту кожу можно было натянуть на себя. Потом несчастный умрет от боли и потери крови. Умрет не сразу, в мучениях.

Но свою шкуру Золин, по крайней мере, сохранил.

 

19

Двадцать лет спустя. 122 г. н. э.

Селение, где я стал юношей, находится в северной части Жарких Земель, у подножия снежных гор, среди густой поросли обвитых лианами «плачущих женщин» — каучуковых деревьев. Дальше начинаются джунгли, столь плотные, что даже лучи солнца, вершащего по небу свой дневной путь, не в силах пробиться сквозь зеленые кроны. Джунгли, где полно рек и болот, кишмя кишат крокодилами, обезьянами, попугаями, змеями и огромными крадущимися ягуарами. Ливни там хлещут такие, словно на землю обрушивается вся влага небес, а духота и влажность обволакивают, словно горячая, мокрая ткань.

Народ в моем селении простодушный, трудолюбивый, воруют там редко и всегда помогают друг другу. Меня растили моя тетушка Оме и ее брат, Тагат. Точнее сказать, тетушкой я ее называю из уважения, на самом же деле мы с ней в кровном родстве не состоим.

Лет двадцать пять лет назад Оме вышла замуж за слугу странствующего купца и покинула селение, переселившись в долину Пернатого Змея, что за великими горами. Но она оказалась бездетной, а спустя пять лет после замужества овдовела. По ее словам, решив вернуться на родину и отправившись в путь, она услышала у дороги детский плач и увидела брошенного младенца. То был я — по ее словам, моих родителей, бедных земледельцев, свалила хворь: так я и оказался брошенным.

Айо… злые языки нашептывали, будто я ее собственный сын, прижитый в блуде, после кончины ее мужа. Правда, слухи передавали так, чтобы ни сама Оме, ни ее неженатый брат Тагат этого не услышали. То была крепкая парочка, которая вполне могла ответить на злословие увесистыми тумаками.

Тагат был носильщиком, сильным, выносливым: таких купцы нанимали, чтобы переносить товары из города в город. Большую часть жизни он провел в дороге, пересекая Сей Мир во всех направлениях, и тюк на его спине редко бывал пустым.

В нашем селении сотня хижин, по большей части таких же, какую я делю с Тагатом и Оме, с земляным полом и тремя стенами, сложенными из брикетов смешанной с соломой и высушенной глины. Четвертая стена, на стороне, удаленной от полуденного солнца, была из пальмовых листьев, чтобы пропускать ветерок. Из пальмовых листьев сделана и крыша.

Спали мы все в одной комнате, а еду готовили снаружи, перед хижиной. Только у главы селения имелся дом в три комнаты, с обнесенным оградой двором. Все достаточно взрослые для работы жители селения добывали каучук, или, иначе, резину, которой и славился наш народ. Рабочий день начинался еще до того, как бог Солнца покидал пещеру, в которой был заточен в течение ночи. Мужчины начинали день с того, что складывали костры, а женщины готовили легкий завтрак, состоявший, как правило, из тортилий и маисовой каши.

Еще в предрассветном сумраке все мы приступали к работе, добывали резину, служившую основой богатства нашего правителя, составлявшую славу нашего края и приносившую маис и бобы на наши столы.

Прежде чем разойтись по рабочим местам, мы собирались перед деревенским вождем, отбиравшим среди нас тех, кому на сей раз предстояло совершить жертвоприношение богу Ксолотлю. Эту обязанность по очереди выполняли все семьи: каждое утро два человека делали надрезы на своих телах и собирали кровь в чашу, а вождь окроплял этой кровью деревья, дававшие нам каучук. Незадолго до полуденной трапезы еще двое жертвовали свою кровь богу Луны, творцу «слез», придававших резине большую упругость.

Деревья, дававшие «каучуковое молочко», были стройными, серо-коричневого цвета и достигали изрядной высоты: в десять, а то и двенадцать ростов человека. Высокие стволы венчали густые зеленые кроны. Когда дерево начинало приносить сок, его собирали каждые несколько дней на протяжении пятнадцати лет. Мне уже исполнился двадцать один год, так что когда меня на первом году жизни принесли в селение, большей части этих деревьев еще не было.

Для начала на дереве, на высоте человеческого роста, делался надрез в большой палец шириной, примерно наполовину опоясывавший ствол. Под этим надрезом прикреплялась глиняная чашка. Сок капал в нее, и она наполнялась в течение нескольких часов. С одного дерева даже две полных пригоршни сока удавалось собрать не каждый день, но его собирали с тысяч деревьев, и содержимого маленьких глиняных чашек хватало для заполнения множества больших кувшинов. Заполненные кувшины относили обратно в селение, где сок вываривался и разливался по формам.

Свежее древесное молочко белого цвета, тягучее, но как только оказывается вне дерева, начинает быстро густеть. Поэтому необходимо быстро слить лишнюю жидкость, а более плотную часть успеть поместить в формы, пока содержимое не загустело окончательно. Жидкостью пропитывались мешки из ткани. После высыхания они выворачивались наизнанку и служили для переноски воды. Предметы религиозного почитания, вроде маленьких фигурок богов и крохотных каучуковых шариков, которые, когда горели, растекались, напоминая слезы богов, тоже приготовлялись из свежего древесного молочка. Многое изготавливали уже из застывшей резины: подошвы сандалий, какие носили представители знати и богатые купцы, состав, в смеси с копалом дававший при сожжении ароматный дым, рукояти ударных инструментов и барабанных палочек и тому подобное. Даже жрецы-целители находили веществу применение, используя при лечении порезов и язв.

Мой народ называл каучук «гуи». И точно так же называлась игра в мяч. Айо! Сказать «игра в мяч» — все равно что сказать «смысл жизни». Только война и смерть имеют в нашей жизни подобное значение. Некоторые из площадок для игры в мяч велики, более ста шагов в длину и пятидесяти в поперечнике, обнесенные высокими каменными стенами с искусно высеченными изображениями богов. Другие, как, например, в нашем селении, представляют собой всего лишь продолговатые ровные площадки, обложенные по краям камнями. Но где бы ни находилась игровая площадка, в огромном городе или маленькой деревне, она была столь же важна для жителей, как и посвященные богам храмы.

Команды и отдельные игроки состязались за благоволение зрителей и богов, сражаясь у них на глазах за мяч, что приносило одним победу и славу, а другим — поражение и смерть. Потому ее и называли игрой жизни и смерти.

Для изготовления мячей использовалась особая резина. Простейшие мячи представляли собой шарообразные комки затвердевшего молока «плачущей женщины», мячи лучшего качества изготовлялись из отдельных полос загустевшего молока, а наилучшую прыгучесть давало соединение молока «плачущей женщины» со слезами бога Луны.

В то время как сборщики сцеживали молоко, другие работники срезали лозы «лунного цветка», обвивавшие деревья лианы, на которых распускались прекрасные белые цветы величиной с человеческую голову.

Мой народ верил, что бог Луны и дочь Ночи полюбили друг друга, но Владыка Ночи был против их союза, и когда его дочь отказалась расстаться с возлюбленным, обратил ее в лиану. Но и тогда она не забыла о своем влечении к богу Луны. Каждую ночь, когда ее возлюбленный проплывает по небу, на лозах дочери Ночи, в знак ее любви, распускаются дивные белые цветы. Они распускаются только по ночам, так что, наверное, эта история правдива.

Срезанные и очищенные от цветов и листьев лианы размочаливают на валунах каменными молотками, а когда они размягчаются, выкручивают, выжимая из них сок в глиняные горшки. Эта жидкость и есть слезы бога Луны, плачущего каждую ночь при виде прекрасных цветов, напоминающих об утраченной возлюбленной.

Мячи, изготовленные из прокипевшей смеси, в которой на десять частей древесного молока приходится одна часть лунных слез, получаются гораздо более упругими и прыгучими, чем сделанные из одного лишь древесного молока.

В сознании моих соплеменников древесное молоко связывалось с семенем, жидкостью, без которой невозможна жизнь. И точно так же без древесного сока была бы невозможна жизнь Народа Каучука. Большую часть полученной резины, в основном в виде различных ритуальных предметов и игровых мячей, мы ежегодно отправляли в Теотиуакан как часть дани, наложенной на наш край Пернатым Змеем. О том, чтобы отвергнуть требования кровожадного Кецалькоатля, никто не смел и помыслить. Сделать так означало навлечь на нас нашествие свирепых Воителей-Ягуаров и гнев самого Ксайпа, Свежующего Господина. Задолго до моего рождения Кецалькоатль, Пернатый Змей, построил Теотиуакан и подчинил Сей Мир своей власти, а объявлял людям его волю Свежующий Господин.

Никто не знал — то ли он не имеет возраста, подобно богу, то ли стареет и умирает, как человек, и кто-то другой, заняв его место, принимает его титул, но сам Пернатый Змей был богом, а потому непреходящим и вечным. Этому богу поклонялся не только Теотиуакан, но и весь Сей Мир, признавший его верховенство и плативший дань, дабы его почтить. Правитель каждого большого города, представлявший там особу Кецалькоатля, собирал людей, предназначенных для жертвоприношения, и вместе с иными дарами отсылал в Теотиуакан, где все оценивалось и подсчитывалось Ксайпом и его служителями.

До тех пор пока требования об уплате дани неукоснительно исполнялись, города-государства Сего Мира во всем остальном жили сами по себе, но стоило кому-то из правителей попытаться воспротивиться, ответ Теотиуакана был быстрым и беспощадным. В мятежный край отправлялось Могучее войско во главе с отрядом Воителей-Ягуаров и устраивало ужасающую резню. Мятежный город не просто ставили на колени: всю знать и воинов отправляли на жертвенные алтари, а простолюдинов обращали в рабство.

Городского правителя приберегали напоследок. Сначала он становился свидетелем изнасилования и обращения в рабство всех его близких, а потом науали отводили его к Свежующему Господину.

Айо! Немного находилось городов, дерзавших отказаться от уплаты дани. Такая участь была суждена и стране Народа Каучука, где я вырос и возмужал. В печали, с сокрушенным сердцем, мне предстояло покинуть ее, залитую кровью и полную беснующихся демонов, ужаснее которых не найти и во всех девяти преисподних Миктлана.

 

20

— Та-Хин!

Мой друг Иста звал меня на бегу, спеша ко мне. Я стоял перед хижиной с дядюшкой и тетушкой: дядюшка помогал приладить на спине тюк, который мне предстояло нести, а то я от возбуждения даже перепутал лямки.

Стояло раннее утро, и лишь слабое свечение над восточным горизонтом возвещало скорое появления бога Солнца. Мы с Истой оба пребывали в крайнем волнении, ведь мы покидали селение и отправлялись в Кобак, город, находившийся в трех днях пути. Впервые нам представился случай удалиться более чем на дневной переход от дома и повидать большой город.

— Безопасной дороги, — сказал Иста моему дяде. То было обычное пожелание, каким провожали отправлявшихся, но оно прозвучало нелепо, поскольку дядя собирался уйти вместе со мной и Истой. Однако, как и я, Иста от радости пребывал в слишком сильном возбуждении, чтобы заботиться о манерах.

Иста был коренаст и широкоплеч, тогда как я, напротив, высок и строен, так что дядя в шутку называл меня деревцем, а моего друга — пеньком. Мой ровесник, Иста уже был вторым по силе во всем селении после первейшего силача — своего отца. Наедине он называл меня просто Тах, как, впрочем, и остальные ребята в селении.

— Я взял, — шепнул он мне.

Дядя заметил, что мы шепчемся, и нахмурился.

— Смотрите у меня, чтоб ни один из вас не стащил что-нибудь из товаров правителя, иначе и моргнуть не успеете, как окажетесь на жертвенном камне.

Весь каучук, произведенный «плачущими женщинами», принадлежал Господину Каучука. Он, со своей стороны, подчинялся правителю Кодака. Резина в поселке была повсюду, но точно так же как работники, добывавшие на шахтах дальнего юга зеленый жадеит или изготовлявшие обсидиановые клинки и зеркала на Холме Ножей, в Огненных Горах на западе, мы отдавали все добытое или произведенное местному вождю или правителю.

Мой дядя любил повторять, что каучука через наши руки проходит много, да только он к ним не прилипает.

— Мы ничего не украли, — заверил его Ист. — Мой отец разрешил мне взять с собой мяч нашего селения.

Отец Исты был главой селения. Он позволил нам взять в дорогу мяч, который выдавался поселянам для игры.

— Понимаю, понимаю. Вы вообразили, будто найдете в Кодаке дураков, которые согласятся играть с вами и проиграют. Ладно, а если там найдутся такие, которые вас обыграют? Что, если вы лишитесь мяча?

— Мы не можем проиграть. Никто не обладает таким оллин, как Тах.

Оллин. Движущая сила. Прежде чем бог Ксолотль придал движение миру, все пребывало в неподвижности, даже вода не текла и ветры не дули. Ксолотль взмахнул руками, породив ветер, а потом набрал полный рот воды из Восточного Моря и выплюнул на горы, породив реки, которые потекли с вершин вниз. Остальные боги послали Ксолотля в Преисподнюю собрать там кости животных, дабы сотворить из них существо, которое будет служить богам. Вынеся собранные кости на поверхность, он подбросил их в воздух, и они, падая, сложились в две груды: из одной возник мужчина, из другой женщина.

Ксолотль любил играть и использовал оллин для сотворения величайшей из игр: олли, игры в мяч. Когда ты на площадке, твое тело и мяч движутся в гармонии, и ты набираешь победные очки, проводя мяч в защищаемую противником зону и попадая им в цель. На некоторых площадках очки зарабатывают, забрасывая мяч в специальные установленные на высоте кольца.

Иста сказал чистую правду: никто в деревне не обладал таким оллин, как я. Даже мой дядюшка, носивший резину, предназначавшуюся в дань или на продажу во многие большие города, говорил, что я двигаюсь не хуже, чем профессиональные игроки, что странствуют из города в город и играют ради чести и богатства.

— С парнями из Кодака советую быть поосторожнее, — сказал мой дядя. — Они не такие, как вы. Среди них есть дети знатных отцов, которые, если вы одолеете их в олли, сочтут это оскорблением. А есть просто воры, способные перерезать вам горло ради мяча.

— Не бойся, дядюшка. Если кто-то захочет завладеть мячом, я умчусь с ним как ветер — а Иста будет прикрывать мой отход.

Я прекрасно понимал, что если мы вернемся, лишившись наших голов, даже это будет не так страшно, как потерять мяч.

Все было готово, и мы вчетвером направились на восточную окраину селения, где дожидались еще десять наших спутников. Как только мы прибыли на место сбора, вождь велел мне и Исте совершить жертвоприношение, дабы боги даровали нам безопасное путешествие. Все собравшиеся сложили свои дорожные посохи, после чего Иста сделал обсидиановым ножом надрез на внутренней стороне бедра и передал клинок мне. Я сделал то же самое. Вождь собрал кровь и окропил ею сложенные посохи. Жертва приносилась Йакетекутли, богу путешественников.

Наши заплечные мешки были заполнены каучуковыми изделиями — подошвами для сандалий, покрытыми резиной глиняными фигурками богов, мячами всевозможных размеров, от совсем маленьких, для сожжения в честь богов и на похоронах, до больших, предназначенных для олли. Оме и еще две женщины несли дорожный запас провизии.

Наконец мы отправились в путь. Дядюшка, с посохом в руке, двинулся вперед, задавая темп, остальные гуськом за ним. У каждого путника имелся посох с острым обсидиановым навершием. Вообще-то странствовать по дорогам Сего Мира было относительно безопасно: грабителей и разбойников, связав по рукам и ногам, отправляли в Теотиуакан и отдавали в руки жрецов Свежующего Господина. Желающих испытать судьбу находилось немного, однако дураки или безумцы все же встречались.

Каждые два часа мы устраивали привал, чтобы перекусить и попить воды, а для полуденной трапезы остановка была подольше. А за час до заката мы остановились, чтобы заночевать на поляне у реки, где уже устроили лагерь другие путники; кое-кого из них мой дядя знал по былым походам. Они разделывали на ужин добытого ими крокодила и угостили нас большим куском мяса в дополнение к нашей снеди.

На следующий день мы оставили джунгли позади и теперь шли по казавшимся мне бесконечными маисовым полям. Весь этот день, а за ним и следующий мы постоянно видели по обе стороны дороги маис, бобы и перец, все то, что кормило население Сего Мира.

К вечеру третьего дня пути, поднявшись на вершину холма, мы увидели впереди Кодак. Среди тусклых, землистых строений кое-где бросались в глаза вкрапления ярких цветов, красного, желтого и зеленого. Дядюшка сказал, что так окрашены дворцы знати, а также храмы и пирамиды, посвященные богам.

— Кодак — большой город, — сказал мой дядя. — Сами горожане не выращивают для себя еду, но весь урожай с полей, которые мы видели по пути сюда, пойдет им на стол.

— Но если они не выращивают для себя еду, то что они делают? Целыми днями играют в мяч? — спросил Иста.

— Они работают так же усердно, как и мы. Мы делаем каучук, а они — многое другое. Многие глиняные фигурки, которые мы покрываем резиной, глиняные и деревянные миски, из которых мы едим, изготовлены в Кодаке. Там делают ножи, мечи и зеркала из обсидиана, который доставляют с Горы Ножей. Браслеты, перстни, ожерелья, серьги и кольца в нос делают из раковин с побережья Восточного Моря. В городе продают ткани, из которых шьют одежду и одеяла, колючки агавы, служащие иглами, и поделки из жадеита, чуть ли не с самого юга Сего Мира. Айо! Сами увидите, вы сами увидите. Все наше селение меньше, чем их рыночная площадь. Но десять их рыночных площадей поместятся на великом рынке Теотиуакана.

— А площадка для игры в мяч? — заинтересованно осведомился я. — Наверное, ее стоит посмотреть.

— Там много площадок, они есть во всех частях города, но профессиональные игры проходят на самой большой, которая называется Двор Властелина. Она находится почти в самом центре города, рядом с пирамидами, посвященными Пернатому Змею и местным богам. Это далеко не самая большая площадка Сего Мира, есть и побольше — например, Великий Двор в Теотиуакане, — но людям, с самого рождения и до сего дня носа не высовывавшим из своего селения, она покажется огромной. Профессиональные игроки встречаются там перед лицом правителя…

— И мы увидим игру? — спросил я.

— Нет, это зрелище только для знати и богатеев, но перед игрой проводят парад, и вы можете увидеть игроков в их удивительных одеждах, разукрашенных яркими перьями.

Из рассказов дяди я знал, что на поле игроки выходят вовсе не в той одежде, в какой появляются на торжественном шествии. Профессиональная олли — это военная игра, битва, в которой тяжелые раны и даже смертельные случаи вовсе не редкость.

— Каждый раз, когда в город является профессиональная команда, это большой праздник. А на сей раз ожидается еще более пышное торжество, потому что старый правитель умер, и на трон восходит его сын.

Мы с Истой возбужденно переглянулись.

Профессиональные игроки в олли, лучшие мастера Сего Мира, целиком посвящали себя игре. Путешествуя из города в город, они встречались с местными командами или с другими странствующими мастерами.

Дядя рассказывал, что в Сем Мире существует немало профессиональных команд, двадцать пять, а то и больше.

Некоторые были очень знамениты, но больше всех славились «Ягуары Теотиуакана». Поговаривали, что ведущий игрок этой легендарной команды являл собой воплощение самого Ксолотля.

«Ягуары» играли лишь раз в год, в Игре Черепа, против первого игрока лучшей на тот год команды Сего Мира. Игрой Черепа эту встречу называли потому, что мячом в игре служил человеческий череп в резиновой оболочке — череп капитана команды, проигравшей в прошлом году.

Принять участие в Игре Черепов было вершиной чести и славы для игрока в олли — пусть даже это стоило ему жизни. Все мы знали, что игра важнее самой жизни.

Для меня и Исты увидеть игру профессионалов было все равно что полюбоваться состязанием самих богов. С самого детства нам запали в душу рассказы моего дяди и других носильщиков о победах и поражениях, об игроках, обладавших оллин богов, и других, закончивших дни на жертвенном алтаре, после того как они потерпели поражение в Игре Черепов, разыгрывавшейся перед глазами самого Свежующего Господина.

Победы и поражения касались не только игроков, но и зрителей, поскольку они заключали пари, делая ставки на любимые команды. Дядюшка Тагат не раз рассказывал про купца, который поставил на кон все свое состояние, а увидев, что его команда проигрывает, истек кровью до смерти, ибо изрезал себя ножом, надеясь, что если пожертвует кровь Ксолотлю, тот одарит игроков оллин, необходимым для победы.

 

21

Ночь мы провели перед городом и вступили в него рано поутру, так что с рассветом добрались до рыночной площади, разложили на прилавках свои товары, и скоро наши мешки заполнились полученными в обмен глиняными фигурками, которые мы собирались отнести домой. Однако мы оставили их на сохранение торговцам глиняными изделиями. Отправиться домой нам предстояло лишь завтра утром, а забрать ношу надо было вечером, перед тем как выйдем из города, чтобы переночевать на бивуаке. Таким образом мы могли налегке осмотреть город.

Прежде чем мы расстались с тетушкой, она сунула мне в руку два маленьких каучуковых шарика, чего было вполне достаточно, чтобы подкрепиться или полакомиться. Маленькие каучуковые шарики, бобы какао, кусочки обсидиана и яркие перья использовались для покупки других товаров.

— Ну разве это неудивительно? — спросил Иста, когда мы шли через рынок.

Такая уйма народу, а уж вещей сколько — и обычных, и странных… Хотя странствующие торговцы, бывало, забредали и в наше селение — продать ткань на одежду или украшения, надевавшиеся по праздникам, — мы понятия не имели о том, сколько всякой всячины делается людьми не для собственного употребления, а на продажу. Айо! Жители этого города могли купить на рынке все, что только им потребуется.

Большинство товаров изготавливалось здесь же, в мастерских, при которых работали лавки. В отдельных рядах продавали товары схожего назначения, скажем, раковины-трубы, кожаные барабаны, барабанные палочки с обтянутыми резиной набалдашниками, свистульки и флейты в музыкальном ряду. Свой, особый ряд имели продавцы материи, которая шла на платье. Там можно было приобрести и тончайшее полотно, которое получали из белого, пушистого содержимого коробочек хлопчатника, и грубый холст из волокон агавы, и даже шкуры животных, из которых тоже изготавливали одежду. Гуляя по проходам, мы, разинув рты, любовались не виданными в нашем селении товарами: сушеной рыбой и спинками скатов из Восточного Моря, обсидиановыми клинками и сверкающими черными зеркалами, в которых, как поговаривали, можно увидеть тайны своих врагов, искусными поделками из зеленого жадеита, золота и серебра. Для двоих юнцов из селения Народа Каучука это был дивный новый мир.

Наконец, ноги вынесли нас за пределы рынка, к подлинному сердцу города, ритуальному центру, где были храмы и площадка для игры. Но еще не дойдя до настоящей площадки, мы увидели троих игравших в мяч юнцов. Как и у нас в поселке, кольцо, куда следовало забрасывать мяч, у них было самодельное — спил древесного ствола с отверстием посередине.

— Кулачный мяч, — заметил Иста.

В игре чаще всего используют мячи трех размеров: с кулак, с кокосовый орех и с человеческую голову. Настоящие головы, покрытые каучуком, использовались исключительно в Игре Черепов, в Теотиуакане.

Мы принесли с собой мяч с кокосовый орех и вряд ли могли подбить местных ребят поиграть с ним. Они пользовались мячом меньшего размера, да и их кольцо было рассчитано на мяч величиной с кулак. Наш бы в него просто не проскочил.

Мы задержались, глядя на игроков. Играли они совсем неплохо, лучше, чем большинство ребят из нашего селения, и самый крепкий из них не уступил бы Исте. Но никто из этих горожан не мог обращаться с мячом с такой ловкостью и быстротой, как я.

— Что думаешь? — спросил меня Иста.

— Там, на рынке, мне на глаза попались чудесные перья.

Я и вправду приглядел яркие перья, которые могли бы послужить прекрасной отделкой праздничной одежды моих дяди и тетушки, но приобрести их мне было не на что. Можно, конечно, было стянуть кусок каучука, но в случае разоблачения позор пал бы на всю нашу семью, а моей кровью накормили бы богов.

— На мяч, в который они играют, можно выменять уйму перьев и еще что-нибудь, что ты принес бы домой, в подарок близким.

Парнишка, который играл лучше других, похоже, принадлежал к благородной семье. Одежда его была из более тонкой ткани, чем у товарищей, и он отдавал команды, словно был главным. «Должно быть, это его мяч», — подумал я. Да и то сказать, откуда у простых ребят мог бы взяться мяч?

Я достал наш «кокосовый» мяч из мешка и бросил на каменную мостовую. Мяч отскочил, Иста в свою очередь ударил по нему и поймал, когда он основа отскочил. Это возымело желаемый эффект. Паренек, являвшийся, скорее всего, владельцем мяча, прервал игру и воззрился на нас.

— Откуда у вас кокосовый мяч? — спросил один из игроков.

— Да они из Народа Каучука, — пояснил заправила. — Посмотри, у них вся одежда и сандалии в подтеках от древесного сока.

Он, конечно же, сказал правду: невозможно добывать сок и не перепачкаться. Ну и потом, дядя предупреждал меня, что горожане считают себя выше сельских жителей.

Иста перекинул мяч мне.

— Осторожно, — шепнул он, — похоже, это сын кого-то из знати.

Но меня страшно разозлили тон и манера держаться этого городского задаваки. В тот момент мне было плевать, будь он хоть сыном самого Свежующего Господина.

— Может, возьмете нас в игру? — спросил я вожака самым почтительным тоном, каким низшие обращаются к высшим.

Он ухмыльнулся, глядя на меня с высокомерным презрением.

— Мы не просто так играем, только на интерес. Что такая деревенщина, как вы, может поставить на кон? А почему у вас животы грязные: ползаете по земле, как червяки?

Горожане покатились со смеху. Иста напрягся.

— Пойдем, Тах, — буркнул он. — Нас ждет твой дядя.

Это была неправда. Я понимал, что Иста старался избежать неприятностей. Мы оба знали, что ответить оскорблением на оскорбление просто, но если этот малый действительно сын знатного отца, за это запросто могут высечь. А если его отец человек могущественный, то наказание может быть и более тяжким, вплоть до смерти.

— У меня вот что есть, — заявил я, подбросив мяч.

Он был примерно вдвое больше их мяча и обладал гораздо лучшей упругостью. Их мяч представлял собой почти сплошной резиновый шар, размером с кулак, а наш был сделан из полос каучука, обернутых вокруг сердцевины из пальмовых ветвей.

Иста застонал, а потом испуганно шепнул:

— Это же не наш мяч, он принадлежит селению.

— Вот и хорошо. После нашей игры у селения будет два мяча.

Я поклонился высокомерному юнцу.

— Великий господин, не окажешь ли ты нам честь сыграть с нами и поставить на кон этот кокосовый мяч против твоего кулачного?

— Сыграем. Мы втроем против вас двоих — и моим мячом.

— Это несправедливо, — заявил Иста.

— Разве червям дано знать, что справедливо в олли?

— Мы будем играть вашим мячом, — согласился я, — и против вас троих.

Иста толкнул меня в бок:

— Ты что, спятил?

— Да я один могу победить их троих. Мы прибыли сюда, чтобы играть.

— Но не против сына вельможи. Унизив его, мы можем нажить неприятности. Ты знаешь, что говорил твой дядя.

— Не будь старой бабой. — Я схватил Исту за руку и притянул к себе. — Ты сам знаешь, мы можем их победить.

— Ну, не знаю…

— Не переживай. Я преподам им урок, которого они никогда не забудут.

Айо! Эти надутые городские мальчишки узнают, что у Народа Каучука оллин есть в каждом суставе и в ступнях ног.

 

22

— Как будем играть? — спросил я вожака.

Тот указал на участки у каждого конца стены.

— Очко зарабатывается всякий раз, когда мяч загоняется на ваш конец. Если мяч забрасывается в обруч — три очка.

— Нам с другом надо опробовать ваш мяч на прыгучесть.

Когда мы с Истой знакомились с мячом, трое прохожих — мужчина средних лет, молодая женщина и старый носильщик — задержались посмотреть. Зеваки были горожанами, и, уж конечно, сразу узнали в нас деревенщину, особенно после того, как мы достали свое примитивное снаряжение.

Во время игры участники, двигаясь по площадке, наносили по мячу удары запястьями, локтями, бедрами и коленями. Взять мяч в руки можно было лишь для того, чтобы попытаться забросить его в кольцо.

И у меня, и у Исты имелись деревянные браслеты, деревянные же, прикреплявшиеся веревками, наколенники, и широкие, тоже деревянные пояса, которые называли «хомутами». Резина, конечно, материал упругий, но плотный, и при ударе о тело мяч оставляет синяки и шишки. А малый мяч, отлитый из цельного каучука, может даже лишить сознания или сломать кости.

Молодые горожане имели снаряжение того же типа, что и у нас, но куда более изысканное. На их хомутах спереди имелись даже резные изображения ягуаров, прямо как у «Ягуаров» из города Пернатого Змея. В отличие от нас, они имели еще и шлемы из кожи и дерева, нам же предстояло играть с непокрытыми головами и, стало быть, беречь их от возможного попадания мяча, что могло дорого обойтись.

Игра началась с того, что городской паренек подбросил мяч высоко в воздух.

Предполагалось, что он должен упасть между вожаком городских игроков и мною, но бросок был выполнен так, чтобы он оказался ближе к молодому горожанину. Тот ударом ноги перебросил его своему товарищу, а тот попытался забросить мяч в кольцо, но промахнулся. Я метнулся к мячу, но другой игрок перекрыл мне путь, так что их заправила смог завладеть мячом и провести его в наш конец площадки.

— Они нечестно заработали очко! — возмутился Иста.

— Конечно.

Я сознательно позволил им выиграть очко, чтобы посмотреть, как они играют, а заодно усыпить их бдительность, заставив думать, будто победа может достаться им легко. До меня всем им было далеко, хотя их вожак, надо признать, играл не хуже Исты.

Зрители стали разочарованно отворачиваться, и я крикнул им:

— Эй, не уходите. Я только начинаю.

Игра возобновилась с нашего края, с подачи Исты, направившего мяч мне, и я повел его по площадке ногами, иногда даже зажимая между ног. Парнишка, перекрывший мне путь в прошлый раз, снова бросился мне навстречу. Я уклонился от столкновения, проскочив мимо, развернулся и замахнулся ногой, словно собираясь ударить по мячу. Но вместо этого ударил ему под колено, так что он грохнулся на площадку.

Однако мячом при этом завладел вожак наших соперников. Он попытался перекинуть его своему остававшемуся в игре товарищу, но я стремительным броском вклинился между ними и, ударив по мячу, направил его заправиле в физиономию. Мяч отскочил, снова попал ко мне, и я провел его за оборонительную линию соперников.

Улыбнувшись людям, остановившимся посмотреть игру, я бросил взгляд на вожака горожан. Из его разбитого носа текла кровь, и смотрел он на меня злобно.

Теперь мяч в игру ввели наши противники, но я быстро перехватил его у них, провел к кольцу и легко туда забросил.

При виде физиономий городских игроков мы с Истой покатились со смеху.

— У меня есть оллин! — воскликнул я, ударив себя в грудь. — Это дар самого Ксолотля!

Я никогда не задумывался, прежде чем ударить по мячу. Движения не планировались, они просто происходили. Но это не значит, что мое тело ничем не управлялось: через мое сознание его контролировал сам Ксолотль, бог движения. Я двигался туда, куда направлял меня его олим.

Стоило мне прикоснуться к мячу, и я ощущал его частью себя, еще одним органом моего тела. Я никогда не боялся потерпеть поражение. Счет не оказывал на характер моей игры никакого влияния. Мое тело и разум действовали вместе, как нечто единое. Движение просто происходило.

Я пытался объяснить Исте и другим деревенским ребятам-игрокам, что если он перестанут задумываться о том, как лучше ударить по мячу, их удары будет направлять сам Ксолотль, но, похоже, никто из них не мог соединяться в движении с богом, как я.

Я легко выиграл третье очко и поклонился захлопавшим в ладоши зрителям. Иста потел и запыхался, как, впрочем, и все трое молодых горожан, но я чувствовал лишь теплое свечение, словно где-то внутри меня тихо горел яркий огонек.

Средних лет мужчина, наблюдавший за моей игрой вместе с молодой женщиной и старым носильщиком, подошел ко мне и спросил:

— Как тебя зовут?

— Та-Хин.

Меня этот вопрос удивил. Он выглядел состоятельным купцом, а может быть, даже кем-то из мелкой знати. Он воззрился на меня с интересом, а потом неожиданно задал второй вопрос:

— А как зовут твоего отца?

— Мой отец умер. Я из Народа Каучука.

— А как его звали?

— Не знаю. Мои родители умерли от лихорадки, а меня подобрали у дороги. А почему ты спрашиваешь?

Я расхрабрился настолько, что не побоялся говорить таким тоном, хоть и видел, что этот мужчина не мне чета.

— Ты мне кое-кого напоминаешь.

Его спутники подступили поближе, и он, указав на меня, сказал:

— Обратите внимание на этого юношу. Его зовут Та-Хин, он из Народа Каучука. Запомните это имя. Когда-нибудь, едва речь зайдет об игре, его будет повторять весь Сей Мир.

Мужчина снова внимательно присмотрелся ко мне.

— Если на то будет воля богов, Та-Хин, мы увидимся снова.

Я стоял столбом, не зная, что на это и сказать.

Он слегка поклонился мне, повернулся и быстро зашагал прочь. Его спутники последовали за ним, но молодая женщина помедлила и оглянулась на меня. То была не просто привлекательная молодая женщина, среди прочих женщин ее выделял мышечный тонус. Двигалась она с большей уверенностью и даже властностью, нежели любая другая женщина, какую я видел.

Я вытаращился на нее в восхищении, как может таращиться деревенский парнишка, потрясенный ее женственностью, и мое тело немедленно отреагировало на ее привлекательность. Она и ее спутники затерялись в ищущей развлечений толпе, я же некоторое время стоял, не в силах даже дышать. Мне не послышалось — он и вправду сказал, что мое имя будет повторять весь Сей Мир, как имя несравненного игрока в мяч? Айо! Но кто же этот человек, удостоивший меня столь неслыханной похвалы?

Тепло, ощущавшееся мною во время игры, вернулось и даже умножилось из-за полученной похвалы. Потом я услышал позади быстро приближающийся топот, попытался пригнуться, но слишком поздно. Юнец из знатной семьи замахнулся деревянным поясом — «хомутом», целя мне в голову, и вскользь задел мой висок. Я покачнулся, упал, но тут же вскочил на ноги. Иста уже дрался с двумя другими игроками. Я бросился ему на помощь, и они пустились наутек.

— Они напали на меня внезапно, — проворчал Иста, потирая ушибленный затылок.

Я огляделся — и меня охватила паника.

— Наш мяч у них!

Иста побагровел. Меня пробрало холодом. Молодых горожан и след простыл. Они сбежали с обоими мячами — и своим, и нашим.

— И где нам теперь их искать? — вскричал Иста, вертясь на месте. Он понятия не имел, куда идти, да и я тоже. Наши противники пропали. Радость победы испарилась бесследно. Мы были обречены.

— И что нам теперь делать? — спросил Иста.

Как всегда в трудные моменты, когда нужно было принимать решение, он смотрел на меня. Меня самого мутило, хотелось кричать от страха, однако я предпочел сделать вид, будто ничуть не обеспокоен.

— Они пошли на праздник. Там мы их и найдем.

Найти, конечно, шанс, хоть и небольшой, был, но что дальше? Если мы набросимся на них, то запросто можем оказаться в очереди к жертвенному алтарю. Что я наделал? Ощущение было такое, будто сам отлупил себя дубиной. Во что я втравил и себя, и Исту?

Мы влились в толпу, которая подхватила и понесла нас к центру города, где в честь правителя устраивались самые популярные в Сем Мире зрелища: человеческие жертвоприношения с вырыванием сердец и действо на игровой площадке.

Меня уже больше не радовала возможность увидеть игру в мяч и другие удивительные зрелища. Иста тащился за мной молча, ни словом не обвиняя меня в случившемся. А ведь это я был во всем виноват. Да, я был прав, утверждая, что могу одолеть этих городских хлыщей в олли. Но оказался слишком наивен и глуп, и здешние мошенники облапошили меня с еще большей легкостью, чем я их обыграл.

Тетушка Оме и дядя Тагат заняли места за оградой, напротив помоста, на котором восседал правитель в окружении высшей знати. Зная свою тетю, я не сомневался в том, что она бесцеремонно протолкалась на самые лучшие места, куда только допускалось простонародье. Мой дядя имел крепкую спину, но был далеко не так решителен и напорист, как его сестра.

Одного взгляда на наши лица ей хватило, чтобы понять: что-то у нас неладно.

— Что случилось?

Я сокрушенно покачал головой:

— У нас украли мяч.

— Украли? Или вы его проиграли?

— Мы выиграли, но те ребята схватили мяч и удрали.

Оме с Тагатом переглянулись.

— Это очень серьезно, — сказал он.

— Мы найдем их и вернем мяч, — заявил Иста.

Оме покачала головой:

— Лучше и не пробуйте, только хуже будет.

Тетка взглянула на Тагата так, словно то была его вина.

— Когда вернемся в селение, нужно будет придумать объяснение, чтобы наказание было не таким строгим.

В конце концов, встречаются же на дорогах воры, грабители. Надо свалить потерю на них.

Мы с Истой переглянулись и ухмыльнулись. Положившись на то, что Оме найдет решение, я пожал ей руку, и мы с Истой пристроились рядом с ней и дядей. Место они себе и впрямь подыскали отличное, откуда все было прекрасно видно.

И вот по улице прокатился рев изготовленных из раковин труб, загремели барабаны, возвещая о приближении двух команд, местной и игроков-гостей. Мною вновь овладело возбуждение.

Ожидая появления игроков, я вдруг заметил, что напротив нас находится не только правитель, но и люди, выглядевшие, на мой взгляд, более впечатляюще. У подножия помоста стояли десять облаченных в золотисто-пятнистые одеяния Воителей-Ягуаров. Вид у них был куда более грозный и свирепый, чем у личной стражи городского правителя, терявшейся рядом с легендарными бойцами.

Хотя город и имел собственного правителя, великий Теотиуакан властвовал на Сим Миром силой страха. Пока местные власти платили дань и посылали подданных на алтари, они могли наслаждаться миром, дарованным Теотиуаканом. Стоило кому-то прекратить платить, и в его город направлялся отряд Воителей-Ягуаров. Но эти воины великого бога Кецалькоатля явились сюда не как каратели, а как сопровождающие посланца бога, прибывшего сюда в честь восхождения на престол здешнего правителя.

Возбуждение толпы усилились, когда игроки показались на виду. Когда они подошли достаточно близко, я вдруг понял, что по улице маршируют две прибывших команды, мужская и женская.

Мне доводилось слышать о существовании профессиональных женских команд, и такие разговоры всегда казались мне мифом. Но не только это заставило меня разинуть рот — во главе гостей города вышагивал тот самый незнакомец, который похвалил мою игру. Он был не игроком, а управителем, или наставником. Его облачение, как и одеяния игроков его команды, было украшено перьями величайшей хищной птицы Сего Мира — орла.

Каждая команда Сего Мира избирала в качестве своего символа какое-либо животное: ягуара, кролика, змею, койота, обезьяну или любого из дюжины других.

Позади него вышагивали четыре женщины-игрока, а следом шестеро мужчин.

— «Орлы» считаются второсортной командой, — заметил дядя Тагат.

— С чего ты взял? — спросил я.

— Слышал о них. Они не играют в больших городах, если только местный правитель не хочет показать, какие хорошие у него игроки. Вот в этом они по-настоящему сильны — умеют проигрывать за плату.

Я начал было что-то говорить, но выражение лица Оме заставило меня умолкнуть. Ее сосредоточенный взгляд был направлен через дорогу, и проследив за ним, я увидел мужчину, стоявшего неподвижно и глядевшего в нашу сторону. Он был одет как настоящий вельможа: его головной убор украшало множество ярких перьев птицы кецаль и изображение ягуара, свидетельствующее о том, что это высокий сановник из Теотиуакана. Только Воителям-Ягуарам, зловещим науалям и знатным служителям Кецалькоатля разрешалось носить изображение грозного хищника.

Я слышал на улице разговоры о том, что на празднестве будет присутствовать один из высших сановников Пернатого Змея.

Неожиданно до меня дошло, что смотрит этот вельможа вовсе не на мою тетушку — он смотрит на меня!

— Золин, — прошептала Оме.

Не знаю уж, говорила она это мне, Тагату… или самой себе. В ее голосе слышались ужас и отвращение. Прежде чем я успел спросить тетушку, чем она так расстроена, как человек, названный Золином, крикнул что-то Воителям-Ягуарам. Слов я не расслышал, но его жесты были понятны: он приказал схватить нас.

— Беги! — крикнула мне Оме, но у меня ноги примерзли к месту. Я был слишком растерян, чтобы двинуться с места. Она толкнула меня: — Беги!

— Тетя…

Вокруг нас начался хаос: Ягуары рвались вперед, люди шарахались в стороны, давая им дорогу. Толпа подхватила меня и понесла. Я попытался протолкаться обратно к родичам, но потерял опору, упал, поднялся и снова был подхвачен людским потоком. В конце концов, мои отчаянные попытки вернуться к близким были замечены человеком по имени Золин: он указал на меня, крича что-то своим бойцам, но тем тоже было никак не прорваться сквозь охваченную паникой людскую массу.

— Оме!

Я увидел, что она протискивается навстречу Золину. Будучи меньше, ловчее и не отягощена мечом и щитом, она продвигалась гораздо быстрее воителей. На моих глазах тетушка взмахнула обсидиановым кинжалом с деревянной рукоятью. Один Ягуар заметил это и бросился к ней.

Золин перехватил ее руку с кинжалом за запястье. Я изо всех сил рванулся к ним, но Ягуары поспели раньше, и на нее обрушились удары мечей.

Внезапно рядом со мной оказались Иста и дядя.

— Оме! — кричал я.

Тагат схватил меня за руку. Я вырвался, но он схватил меня снова и рванул на себя:

— Мы все умрем, если не убежим!

Охваченная паническим ужасом толпа обратилась в бегство. Побежали и мы, я, Тагат и Иста. Возле рыночной площади нам удалось вырваться из толпы. Тагат вел нас какими-то путаными проулками, пока не вывел к дороге, ведущей из города на юг. Наше селение находилось на западе, но спросить его о чем-либо не было возможности, пока мы не остановились, чтобы перевести дух.

Я хотел узнать, что происходит, почему человек по имени Золин заинтересовался мной и почему моя тетушка пыталась его убить. Я догадывался, что она пыталась защитить меня.

В ответ на мои вопросы Тагат лишь покачал головой:

— Тебе безопаснее ничего не знать.

— Не понимаю.

— Твое неведение помогает тебе остаться в живых, но ты все равно должен быть осторожен. С этого дня не говори никому, что ты из Народа Каучука. Забудь свое имя, возьми себе другое. Тетю и дядю своих тоже забудь, а кто спросит, говори, что все твои родные умерли.

— Но почему? Я должен знать…

— Все произошло много лет назад, в Теотиуакане. Ты был младенцем, когда твой отец навлек на себя и свою семью гнев Ксайпа, Свежующего Господина, слуги самого Пернатого Змея.

— Мой отец? Оме говорила…

— Мы не сказали тебе правду. Все в твоей жизни было ложью, но только ради твоей же безопасности. Твой отец был могущественным господином, но ныне одно упоминание твоего имени заставит науалей Свежующего Господина вцепиться тебе в горло. Оме была твоей нянькой. Когда всю твою родню перебили, она бежала с тобой, принесла тебя в наше селение и вырастила в нашем доме. Золин, человек, которого Оме пыталась убить, узнал тебя с первого взгляда. Даже я и то, глядя на твое лицо, вижу его черты. Да и Оме он тоже сразу узнал. Золин был управителем твоего отца.

Выходит, вся моя жизнь была ложью? Что это значит? Ошеломленный и растерянный, я молча таращился на своего дядю. Иста не вымолил ни слова. Он остолбенел и выглядел таким же ошарашенным, как и я.

— Двигайся по этой дороге, — сказал Тагат. — Иди на юг, так быстро, как только сможешь. Постарайся пристроиться к другим путникам.

— Без тебя?

— Я постараюсь сбить погоню с толку, распространю слух, будто ты отправился в противоположном направлении.

— Но…

— Иди. Чем быстрее, тем лучше. И не оглядывайся.

И тут ожил Иста.

— А куда мне идти? — спросил он моего дядю.

— А куда ты хочешь?

— С Тахом.

— Ну и правильно. Это безопаснее, чем возвращаться в селение. Люди Свежующего Господина могут заявиться туда в поисках Таха, а люди знают, что ты уходил с ним. Если ты будешь там, когда они придут…

Моему дяде не было нужды заканчивать, я и так его понял. Ягуары могут перебить все селение.

Тагат снял с пояса кошель.

— Вот резина на покупки припасов. Используй для своих нужд, но никому не показывай, что у тебя больше одного кусочка.

Маленькие, с глаз размером, шарики обычно использовались как средство расчета за покупки. На один шарик можно было купить нам обоим еды на несколько дней.

Тагат покинул нас и поспешил обратно в город. Мы с Истой зашагали по дороге. Мы были молоды, сильны, выносливы и на марше могли показать себя на хуже Воителей-Ягуаров.

Шли мы молча, хотя в голове моей теснились вопросы, которые некому было задать. А вспомнив про Оме, я заплакал. Правда, пытаясь скрыть свои слезы от Исты, как он скрывал свои от меня.

 

23

Мы стояли на дороге, ведущей из города. Путешествовать по Сему Миру можно только пешком, если, конечно, путешественник не настолько богат, чтобы его носили в паланкине рабы. Мы ноги сбили, тащась по главной дороге, поскольку куда ведут другие пути, не имели ни малейшего представления.

— Маленькие дороги ведут в маленькие селения, — сказал я Исте. — Не те места, где мы можем затеряться.

По пути мы встречали путников, как местных, живших где-то неподалеку, так и носильщиков с тюками на плечах. Меня так и подмывало пристроиться к какой-нибудь группе, для большей безопасности в пути и чтобы привлекать поменьше внимания, но из-за тяжелой поклажи они двигались гораздо медленнее нас.

В придорожном селении мы приобрели тортильи и огневые камни: ударив одним о другой, можно было высечь искру и зажечь огонь. Хотя тортильи можно есть не разогревая, костерок на ночном привале все равно не повредит.

— Спать надо будет лечь подальше от дороги. Может быть, они послали на дорогу воинов, и те будут искать нас даже ночью.

Ближе к сумеркам нам пришлось сбавить темп, я видел, что Иста устает. Углядев в паре сотен шагов от дороги холм, я повел Исту туда, потому что оттуда была видна дорога и все, кто по ней движется. Даже Воители-Ягуары не способны видеть в кромешной тьме, а значит, их факелы будут видны издалека.

— Нам нельзя разводить костер, — сказал я, как только сообразил, что наш огонь будет виден еще лучше, чем любой факел внизу.

Поэтому мы сидели в темноте, пугаясь звуков, издаваемых в ночи невидимыми созданиями, а еще больше пугаясь того, что рисовало нам воображение.

— А вдруг они отправят за нами науалей? — пробормотал Иста. Я поежился от страха, однако бодро заявил:

— Нет в этих краях никаких науалей.

Точно я этого, конечно, знать не мог, однако дядя говорил мне, что ужасные оборотни всегда пребывают рядом со Свежующим Господином из Теотиуакана. Как утверждал Тагат, сдирающий с живых людей кожу Ксайп представляет собой темную тень, что отбрасывает на землю Пернатый Змей. А еще Тагат не единожды повторял, что шпионы Ксайпа кишат повсюду. Знал я и то, что отряды его головорезов готовы обрушиться на любого правителя, дерзнувшего отказать в уплате дани. Но самые жуткие истории по всему Сему Миру рассказывали о его оборотнях.

Правда, достоверно я знал лишь то, что родители поминают Свежующего Господина и науалей, чтобы нагнать страху на непослушных детишек, и до сих пор они казались мне не реальными существами, а сказочными персонажами. До тех пор пока не выяснилось, что Свежующий Господин желает моей смерти, и мне не пришлось спасаться бегством.

— Отец говорил мне, что Воители-Ягуары — лучшие бойцы Сего Мира, — сказал Иста. — Но науали не воины. Они оборотни, умеющие превращаться в зверей.

— Это все сказки, которыми ребятишек пугают.

— Знаешь, я не ребенок, но тоже боюсь. Говорят, науали, как звери, умеют выслеживать добычу по запаху.

— Ну, не знаю.

— А еще говорят, что они вырывают у пойманного ими человека сердце и пожирают его, а кровь выпивают.

— Молчи!

Нас всполошил донесшийся из мрака крик зверя, то ли убивавшего, то ли умирающего.

— Науали! — воскликнул Иста.

— Да молчи ты!

Мы прижались друг к другу, кутаясь в плащи на вершине холма, окруженного наполненной странными звуками тьмой. Я снова попытался осмыслить все, услышанное от Тагата, однако в голове звучали лишь его слова о том, что вся моя жизнь до сего дня была ложью. Ложью, придуманной Оме и Тагатом ради моего спасения.

Как всякий сирота, я не раз задумывался о своих родителях. Оме говорила мне, что они были простыми земледельцами. И вот оказалось, что моим отцом был знатный господин… правда, впавший в немилость у Пернатого Змея и его приспешников. Разгневавший бога настолько, что его ненависть к отцу распространилась и на сына. Но что же такого мог натворить мой отец, чтобы спустя десятилетия после его смерти науали, Владыки Ночи, вынюхивали кровь его сына? Айо!

Замерзшие и мокрые, мы пробудились от беспокойного сна еще до рассвета. Всю ночь шел дождь, а мы так и не посмели развести костер, чтобы обсушить одежду и согреться. Иста был молчалив и мрачен, и я жалел его даже больше, чем самого себя. Мне очень хотелось отправить его домой, однако Тагат обошел весь Сей Мир, знал о нем всяко побольше нашего, и если сказал, что в селение возвращаться нельзя, стало быть, так оно и есть. Вернувшись, мы и сами не спасемся, и навлечем беду на односельчан. Когда взошло солнце, мы направились вниз по склону, но успели пройти всего несколько шагов. Внезапно Иста схватил меня за руку.

— Смотри!

Внизу, у дороги, воины оцепили бивуак носильщиков и теперь оттаскивали в сторону двоих юношей примерно нашего возраста.

Мы рванули обратно за холм, подальше от дороги. Иста бежал впереди, проламываясь сквозь густые заросли с неистовством, порожденным паникой. Мы понятия не имели, как далеко продвинулась за ночь погоня и распространились вести о беглецах.

Наконец, едва дыша, все в царапинах от колючек и сучьев, мы выбежали к реке.

— Все, больше не могу, — прохрипел Иста, упал на колени, и его вырвало. Сердце мое бешено колотилось. Я закрыл глаза и напряг слух. Погони слышно не было, однако, если нас засекли, воины вполне могли двинуться и в другом направлении, нам наперерез.

— Нам надо идти дальше, — сказал я Исте.

Мы зашли в воду и, хлюпая, двинулись вниз по течению, остерегаясь крокодилов и змей. Так и тащились вдоль берега, пока впереди не показалась маленькая, не больше чем из десяти хижин, деревушка. Она походила на рыбачьи поселения в наших краях: тамошние жители ловили рыбу, выменивали на нее у нас резину, а уж за резину приобретали все, что им требовалось для жизни.

На глаза нам попались три вытащенных на берег каноэ. Иста подтолкнул меня локтем:

— То, что нам надо, а?

Я покачал головой.

— Если мы купим каноэ, об этом тут же пойдут толки. А украдем — будет еще хуже. Рыбаки поймают нас и пустят нашу печень на наживку. Лучше посмотрим, не удастся ли прибиться к кому-нибудь, путешествующему водой.

Мечтая о том, чтобы двинуться дальше на лодке, мы по широкой дуге обогнули селение и снова вышли к реке, и плелись дальше добрый час, пока не набрели на нечто полезное: на упавший древесный ствол. Тот был уже очищен от ветвей, не иначе как кем-то, собиравшимся выдолбить из него каноэ. Мы столкнули бревно в воду и забрались на него, используя длинные обломанные сучья, чтобы сначала оттолкнуться от берега, а потом чтобы помогать течению нас нести. Конечно, я побаивался, как бы крокодил не отхватил мне ногу, однако путешествовать таким манером было куда легче и быстрее, чем тащиться на своих двоих.

То здесь, то там нам на глаза попадались другие рыбачьи поселения и вытащенные на берег каноэ, но особого внимания мы не привлекали. Каноэ есть не у каждого, и люди часто используют для плавания по рекам плоты, бревна и вообще все, что способно держаться на поверхности, так что ничего необычного мы собой не представляли.

Через пару часов плавания вниз по течению мы приблизились к окраине небольшого городка. Между тем вода сделалась соленой, и мы начали двигаться быстрее. По рассказам дяди я знал, что Восточное и Западное моря каждый день в определенные часы поднимаются и наступают на сушу, а потом, наоборот, опадают и отступают.

— Нас несет к Восточному морю, — сказал я Исте. — Надо выбираться на берег, пока не поздно.

Когда на берегу стали перемежаться дома и засеянные маисом участки, я решил, что пора причаливать.

— Мы близко от города, и возможно, что тамошних жителей уже предупредили насчет нас. Пока мы на реке, нас легко заметить.

Бревно пришлось бросить, а город обойти стороной, по широкой дуге. Это заняло час, а в итоге мы вышли к песчаному берегу Восточного моря.

— Невероятно! — выдохнул Иста.

Это было еще мягко сказано: казалось, что этим мрачным и грозным водам нет конца.

Мы, Народ Каучука, не знали о морях ничего, кроме того, что рассказывал нам Тагат. Но даже носильщики и люди, жившие на побережье, понятия не имели о глубине и протяженности морских вод, хотя было хорошо известно, что порой воды и ветер вступают в схватку и их яростная битва переносится на сушу. Знали мы также и то, что пещера, из которой каждое утро появляется бог Солнца, находится где-то по ту сторону моря, но доплыть дотуда на каноэ не удавалось никому. Во всяком случае, никто не возвращался назад, чтобы рассказать о своем подвиге.

Три дня, голодные и усталые, мы тащились вдоль берега. Мы знали, что в море водится рыба и некоторые рыбины были больше нас, но понятия не имели, как их ловить. Попытки добыть себе на прокорм какую-нибудь морскую птицу, швыряя камни, не увенчались успехом.

В конечном счете, отчаявшиеся и голодные, мы вернулись к дороге. Кобак остался далеко позади, и мы надеялись, что это относится и к нашим неприятностям. Вконец измученные страхом и голодом, мы вышли к придорожному бивуаку, но в последний момент я схватил Исту за руку.

— Нет. Мы не должны рисковать.

— Я голоден.

— Мы что-нибудь украдем. Пошли отсюда.

Я развернулся и оторопел, увидев знакомое лицо.

— Что вы здесь делаете?

Мы были настолько ошеломлены и напуганы, что даже не подумали о бегстве. А из горла Исты вырвался сдавленный стон.

Перед нами стоял наставник команды из Кобака, похваливший мою игру в мяч.

 

24

Прежде чем мы собрались бежать, люди взяли нас в кольцо. Как я понял, это были игроки команды из Кобака. Молодая женщина, тоже смотревшая на мою игру и, судя по всему, являвшаяся игроком сама, стояла позади мужчины-начальника, и я по внешнему сходству догадался, что она его дочь.

Неожиданно начальник игроков ухмыльнулся:

— Какая приятная неожиданность. Правда ведь, дочка?

Его дочь не ответила, но, судя по выражению лица, ей встреча с нами никакого удовольствия не доставила.

Мужчина между тем взял меня и Исту под руки.

— Вид у вас, ребята, усталый, и вы наверняка голодны, а мы как раз собрались обедать. Присоединяйтесь.

Когда мы уселись в тени деревьев и приступили к еде, наставник поинтересовался нашими именами. Иста без промедления назвал свое настоящее имя, а я ляпнул первое, что пришло на ум:

— Тагат.

И только после этого до меня дошло, что мужчина спрашивал только Исту, потому что я в Кобаке уже представился ему Та-Хином. Но он по этому поводу предпочел промолчать.

Пока мы жевали тортильи, выяснилось, что наставника команды зовут Ситат, а его дочь носит имя Иксчель.

— Куда путь держите? — поинтересовался Ситат.

Я прочистил горло, стараясь придумать что-нибудь правдоподобное.

— Мы… хм, носильщики…

— Носильщики? — Он поднял брови. — И где же ваша поклажа?

Сказать, что мы уже доставили ее по месту назначения, я не мог. Не бывает так, чтобы носильщик, доставив куда-то груз, отправился в обратный путь порожним.

— Ограбили нас, — заявил я. — Все украдено.

Он понимающе кивнул. Грабежи на дорогах были не то чтобы обычным делом, но случались.

— Думаю, ваш хозяин не обрадуется, когда вы вернетесь без товаров и платы?

Не обрадуется? Хорошо сказано — на самом деле носильщику, лишившемуся груза, прямой путь на жертвенный камень.

— У меня нет носильщика, — проворчала вдруг Иксчель, глядя на меня так, словно я был недостоин мыть ее ноги. — Сбежал.

Ситат рассмеялся:

— С исполосованной спиной. Характер у моей дочки паршивый, терпения никакого, а требований хоть отбавляй. Но как раз сейчас нам и вправду нужна пара носильщиков. Наша команда странствует по Сему Миру, встречаясь с другими на площадках для игры в олли. Обычно нас сопровождает дюжина носильщиков, но состав постоянно меняется, потому что многие не хотят забредать слишком далеко от дома. Приходится нанимать новых. Так что, если хотите, можете присоединиться к нам.

Мы с Истой переглянулись. Это было не предложение, а чудо, ниспосланное богами.

Спустя полчаса нас с Истой отвели к главному носильщику. Потом Иксчель бросила передо мной на землю здоровенный тюк.

— Давай, взваливай на спину. Здесь моя одежда и снаряжение для игры. Имей в виду, я сама все укладывала и каждую вещицу знаю. Потеряешь что-нибудь, я тебе уши отрежу. А украдешь — головы лишишься. Дошло, мальчишка?

Нашла мальчишку — если она и была старше меня, то на пару лет, не больше. Однако мне хватило ума понять, что по части знания правил, по которым живет большой мир, мне с ней не тягаться.

Я просунул руки в лямки и взгромоздил узел на спину. Он был тяжеленный, а моя радость по поводу того, что игроки взяли нас себе в спутники, поумерилась. А ну как она не шутила насчет отрезания ушей и головы?

Примерно через час пути по дороге мы повстречали группу воинов. Но не Воителей-Ягуаров, а стражников местного правителя, во владения которого мы вступали. Ситат остановился, поговорил с ними, внес плату, и нас пропустили.

Я прошел мимо воинов, опустив голову: а вдруг они тоже участвуют в поисках и им сообщили мои приметы?

Через некоторое время после того, как мы миновали пост, со мной поравнялся Ситат, и тут мне пришел в голову вопрос:

— А эта команда играет в Теотиуакане?

Пока мы там не играли. Приглашение туда получает только лучший игрок Сего Мира.

— Приглашение на Игру Черепа?

— Да, на Игру. Команда-победитель каждого года встречается с игроком самого Пернатого Змея. Это высочайшая честь, какой только может достичь игрок.

— Но до сих пор игроков бога не побеждал никто.

— Честь не в том, чтобы победить, а уже в том, чтобы просто сыграть. В Сем Мире нет игрока, который не согласился бы добровольно взойти на жертвенный алтарь за право принять участие в Игре Черепа.

— Ну не странно ли это? И войско в Теотиуакане самое сильное, и игроки самые лучшие, — высказал я свою мысль вслух, хотя умнее было бы попридержать ее при себе. Подобные слова, не ровен час, могли быть восприняты как сомнение в полной непогрешимости Пернатого Змея, что весьма опасно. Поэтому я на всякий случай торопливо добавил: — Это все потому, что Кецалькоатль самый могущественный из всех богов.

Некоторое время мы шли в молчании. Потом Ситат спросил:

— Ты знаешь, что именно использовал бог Теотиуакана, дабы поставить на колени весь Сей Мир?

— Воителей-Ягуаров?

— Нет, даже Ягуары не были бы столь уж непобедимы без этих двух средств, одно из которых — обсидиан. Стекло, извергнутое огненными горами, снабжает войско превосходным оружием. Стоит вставить по краям деревянного меча острые осколки обсидиана, и этот клинок сможет разрубить пополам не только меч противника, но и самого меченосца. Силы Пернатого Змея стремительно установили контроль над всеми главными месторождениями обсидиана и отказываются продавать его другим правителям. А другое, не менее эффективно средство, — это тортильи.

— Тортильи?

— Их можно приготовить заранее, их легко нести, они хорошо насыщают. Благодаря им войско, которому не приходится отягощать себя множеством припасов, может преодолеть большое расстояние за короткое время. Иначе им пришлось бы тащить с собой маис, воду для варки, посуду для приготовления и хворост для костров, потому что далеко не везде топливо можно в достаточном количестве раздобыть в дороге. Это замедляет марш в три раза, не говоря уж о том, что войску требуется больше носильщиков. Тортильи дают воинству возможность совершать дальние марши за короткое время, неся с собой больше военного снаряжения и делая остановки только для отдыха.

Мы остановились, и Ситат уставил указательный палец мне в грудь.

— Всегда помни об этом: Теотиуакан добился господства над всем Сим Миром не только с помощью грубой силы. Он проявил сообразительность, позволившую оснастить войско наилучшим оружием и давшую ему возможность наносить стремительные удары на дальние расстояния.

Он указал на проходивших мимо нас игроков.

— Олли — это война, площадки для игры подобны полям боя. А войны не выигрываются за счет одной только грубой силы. Игрок с могучими мышцами, но пустой головой обречен на неудачу.

С этим он и отбыл, оставив меня в растерянности. Было непонятно, с чего это я должен «всегда помнить» про то, что войны выигрывают с помощью тортилий, а игроку в олли нужно соображать. Неужели он намекает на то, что в один прекрасный день я могу стать игроком?

Мне в жизни не доводилось видеть игру профессионалов, но, присматриваясь к игрокам в дороге и на привалах, я решил, что не уступаю любому из них. Да что там — я лучше! Я лучший! Мне бы только оказаться на поле, с мячом.

От этих размышлений меня оторвал увесистый подзатыльник. Резко развернувшись, я увидел Иксчель, занесшую руку для второго удара, и отшатнулся.

— Притворщик! — заявила она, прожигая меня взглядом.

— Ты о чем говоришь? Я несу твои вещи.

— Несешь, а сам размечтался невесть о чем. Вообразил, будто настолько хорош, что можешь стать игроком. Или, скажешь, не так?

У меня аж челюсть отвисла. Она что, ворожея?

— Ну… а хоть бы и так? Я могу.

— Ты здесь для того, чтобы носить мое снаряжение. Никакой ты не игрок. Видела я твою игру, ты слишком слаб.

— Слаб? Да я ничуть не слабее любого из ваших игроков!

— На руках и ногах у тебя кое-какие мускулы есть, а вот с умишком беда. — Она ухмыльнулась. — Для игрока ты недостаточно силен внутренне. — Она указала на голову. — Вот где ты слабоват.

— Что тут у вас? — спросил подошедший Иста.

— Она со мной обращается, словно жена правителя — с рабом. Но ничего, когда-нибудь я преподнесу ей урок.

Иста воззрился на уже ушедшую вперед Иксчель и удивленно покачал головой.

— Я и не думал, что в Сем Мире есть такие женщины.

Признаться, я тоже не думал. Она казалась мне наполовину женщиной, наполовину диким зверем. Прекрасная, грациозная. И опасная.

Исту мечтательное выражение моего лица явно встревожило.

— Тах, ты об этом даже не думай. Эта женщина не для тебя. Лечь с ней в постель — это все равно что заключить в объятия лесного кота. Когда совокупление закончится, она вырвет твое сердце и пожрет его.

— Послушай, друг мой, мой единственный друг. Когда-нибудь я получу и женщину, и приглашение на Игру Черепов. И справлюсь и с тем, и с другим.

Впервые в жизни Иста бросился вперед один, подальше от меня. Он был явно и неподдельно напуган.

 

25

Спустя три дня мы вышли к городу размером примерно с Кобак, где должна была состояться игра в олли против местной команды. Мы с Истой в очередной раз были в восторге — нам наконец предстояло увидеть профессиональную игру в мяч.

За день до матча мы наблюдали за тем, как наши игроки практиковались на бивуаке.

— Ты владеешь мячом не хуже их, — заметил Иста.

Его похвала придала мне храбрости, и я обратился к Ситату:

— Позволь мне сыграть. Я владею мячом лучше твоих игроков.

По лицу Ситата было видно, что я сунулся к нему не вовремя, он был не в лучшем настроении. Он громко призвал Вука, старика, надзиравшего за носильщиками. Одна его рука была скрючена и действовала плохо, и ходил он, в силу своего возраста, не больно прытко.

— Иди-ка сюда, Вук. Этот паренек заявляет, что он великий игрок.

Ситат достал мяч и бросил мне.

— Ну-ка обведи мячом Вука.

Играть со старым калекой? Я возмутился так, что едва сдержал порыв отбросить мяч пинком и уйти прочь. Но я был не в том положении, чтобы спорить с начальником.

Я постучал по мячу, опробовав его прыгучесть. Мне не хотелось унижать старика, но это было необходимо. Я скривился, но куда денешься?

Не имея права прикасаться к мячу ладонями или ступнями, я повел отскакивающий от земли мяч предплечьем, но старик внезапно шагнул вперед и перехватил мяч, приняв его на колено. Я попытался обойти его и снова завладеть мячом, но он ушел от меня, совершив полуоборот, а когда я пошел на сближение, норовя толкнуть его корпусом и вывести из равновесия, он ударил меня локтем в грудь. Я охнул и покачнулся, а старик, наступив мне на ногу, поддал мяч другим коленом, да так, что угодил по носу. Не удержавшись, я свалился на землю.

Так я и сидел там, держась за разбитый нос. Ситат подступил ко мне.

— Говорил же я тебе, олли — это война. А война для мужей, а не для мальчишек.

Вук помог мне подняться.

— Это нечестно, — заявил я. — Ты ударил меня.

— Конечно.

Когда Вук уже повернулся, чтобы уйти, я сказал:

— То, как ты владеешь мячом, невероятно. Ты был игроком?

Он улыбнулся. И, ничего не ответив, ушел.

Глядя, как я утираю с лица кровь, Иксчель покачала головой:

— Ну что, говорила я тебе, что работать надо головой?

— Да это же просто старик…

— Старик, который был одним из величайших игроков Сего Мира.

— Никогда о нем не слышал.

— А о чем вообще мог слышать мальчишка из захолустной деревни? Он играл в Кантоне еще до твоего рождения. Победитель в той игре должен был отправиться в Теотиуакан, состязаться с игроком Свежующего Господина.

Я разинул рот. В Кантоне, где насчитывалось двадцать игровых площадок, ежегодно собирались лучшие команды и игроки, а ведущий игрок команды-победительницы отправлялся в Теотиуакан на Игру Черепа.

— Он проиграл в Кантоне?

— Нет, выиграл.

— Он участвовал в Игре Черепа? — спросил я и тут же понял, что это невозможно. Вук жив, а все, игравшие против грозного Ягуара Теотиуакана, проиграли и кончили на жертвенном алтаре.

— Видишь, у него изувечена рука. Она была сломана после последней игры в Кантоне.

— Какое невезение!

— Невезение тут ни при чем. Ее сломал владелец команды, потому что Вук должен был отдать победу соперникам и был наказан за то, что этого не сделал. Ну а с покалеченной рукой он уже не мог принять участие в Игре Черепа и, стало быть, удостоиться почетного жертвоприношения.

Айо! Это означало, что после смерти Вук не обретет место на одном из тринадцати небес, но будет обречен на пребывание в девяти преисподних Миктлана.

— Не понимаю. Почему владелец команды хотел, чтобы победили его соперники?

— Неужели не ясно? Он на них поставил!

По дороге и во время подготовки к игре я узнал немало и о команде, и о возглавлявшем ее человеке.

Ситат был закаленным ветераном, но вовсе не игры. Он не владел мячом с той быстротой и ловкостью, как большинство игроков, а его шрамы были получены вовсе не на игровых площадках, а на полях сражений. Хотя, похоже, никто не знал точно, в каких именно войнах он принимал участие. А когда я попытался разузнать побольше, то выяснил, что туманное прошлое в этой команде не исключение, а норма.

— Похоже, они тут все изгои, не в ладах с законом, — сказал я Исте, когда мы с ним делились результатами своих наблюдений.

Никто из игроков не назывался настоящим именем, как, впрочем, и я. Из чего можно было заключить, что ни у кого из них не было ни семьи, ни дома… Во всяком случае, никто об этом не упоминал. Они странствовали круглый год, год за годом. Как и Ситат, они были суровыми, закаленными ветеранами, но, в отличие от него, ветеранами игровых полей. Олли была их жизнью, команда была их семьей. Наблюдая за их тренировками, я не раз вспоминал слова Ситата о том, что победа в игре не достигается грубой силой, поскольку все их умение, на мой взгляд, было сугубо мускульного свойства. Мне оставалось лишь гадать, чем вызвана его столь пренебрежительная оценка мышечной силы и почему он высказал свои соображения не игрокам, а мне.

Игра была жесткой, если не сказать жестокой. Мяч использовался больший по размеру и более тяжелый, чем тот, к какому привыкли мы с Истой. Теперь я по себе знал, каково получить таким мячом по носу — а носы были переломаны у большинства игроков. Впрочем, бывало, что во время игры они даже калечились, а то и погибали. Но это не значило, что в положении игрока не было ничего хорошего; достаточно вспомнить, каким восторженным ревом встречала восхищенная толпа идущую по улице команду. Другое дело, что, как говорил мне дядя, эта команда вовсе не славилась громкими победами. Профессиональные игроки, да, но далеко не из самых лучших.

В отличие от Вука, им нечего было и мечтать о приглашении в Теотиуакан на Игру Черепов и почетной смерти. Они никогда не доходили и до финала на двадцати площадках Кантоны.

При каждом игроке состоял носильщик, обязанный, помимо всего прочего, помогать ему переодеваться к игре. Соответственно, в мои обязанности входило помогать одеваться Иксчель.

У игроков имелось по два комплекта облачений и снаряжения. Яркое, пышное одеяние надевалось на шествии перед игрой, на площадке же игроки появлялись в видавшей виды латаной одежде.

Во время торжественного прохождения их головы венчали шлемы в виде головы белоголового темноглазого орла, украшенные множеством черных, серых и белых орлиных перьев. Шлем покрывал всю голову и часть лица, оставляя открытыми лишь нос, рот и подбородок. На плечи набрасывались ниспадавшие до колен плащи, тоже покрытые черными орлиными перьями.

Талию охватывали толстые пояса-«хомуты» из черной ткани, украшенные белыми перьями и большим орлиным клювом спереди. Перьями отделывались также наплечники, наколенники и наручи. А на ремнях сандалий маховые перья с орлиных крыльев крепились так, что казалось, будто обладатель такой обуви способен взлететь.

Команда наших соперников вырядилась в той же манере, только не под орлов, а под койотов. Как и в Кобаке, во главе процессии шли трубачи и барабанщики, за ними обряженные богами храмовые жрецы, и уж только потом сами команды, во главе которых вышагивали их начальники, в таких же одеяниях, как и игроки, но лучшего качества. Пройдя по улице, процессия вступила на игровое поле, где уже собрались все видные горожане. Правитель города вручил главным игрокам команд мяч, а каждый игрок, сделав надрез на теле, омочил мяч своей кровью.

По завершении церемониальной части команды вернулись в свои лагеря, где игроки с помощью своих носильщиков сменили парадное снаряжение на боевое. Они обнажились, и мы надели на них кожаные, с деревянными вставками, щитки и накладки, предназначенные для отражения мяча. Из одежды на поле полагалась лишь короткая набедренная повязка из оленьей кожи, скрывавшая широкий ремень, туго стягивавший ягодицы. Это делало зад крепче, позволяя отбить им мяч.

О пышных перьях и тому подобных украшениях теперь не шло и речи. Снаряжение, надевавшееся для игры, давало возможность быстро двигаться, сильно быть по мячу и в какой-то степени защищало от повреждений, хотя, конечно, шрамы были у всех, а историям про игроков, искалеченных или даже погибших на площадке, не было числа. Недаром игроки носили на талии закрепленные кожаными ремнями «хомуты» из прочного дерева, а плечи, колени и запястья прикрывали накладки поменьше.

— Самые мощные удары по мячу наносятся бедрами, — сказал мне Вук. — Вот почему «хомут» такой тяжелый и прочный.

В играх использовались мячи разного размера, но на сегодняшнюю был выделен мяч размером с череп.

Я помогал одеваться Иксчель. Снаряжение у нее было почти таким же, как и у мужчин. Грудь была открыта, соски помечены красной краской. Кроме того, я нанес красные полосы на все открытые части ее лица и продольно на ноги.

Все носильщики собрались у площадки, чтобы иметь возможность быстро заменить любой элемент снаряжения игрока, если он будет поврежден. Вук, стоя рядом со мной, пояснил, что это типичное поле для профессиональной игры — чуть больше семидесяти локтей в длину и двадцать четыре в ширину, с наклонными стенами. Одним из игровых приемов было направить мяч в стену и перехватить там, куда он отскочит. По оба конца поля находились зоны, куда, как и у нас в селении, где играли мы с Истой, следовало провести мяч. Команде, которая провела мяч в зону соперника, начислялось очко.

Игра велась один на один, двое на двое, бывало, что трое на трое. Впрочем, один на один играли обычно только знаменитые мастера, обычные игроки выходили на площадку вдвоем или втроем.

Игра начиналась в центре, куда окропленный жертвенной кровью мяч вбрасывался кем-нибудь из высокопоставленных зрителей. Этот человек бросал мяч в наклонную стену, и тот отскакивал на середину площадки, где стояли первые игроки от каждой команды. Вторые игроки находились позади, на полпути к голевой зоне. Если игра велась трое на трое, третьи игроки ждали у самой зоны, прикрывая ее.

Даже когда играли любители, никто не бил по мячу размером с череп руками или ступнями. Мяч был тяжелым и крепким, и вряд ли такие удары отправили бы его в стремительный и дальний полет. Вместо этого для удара использовались плечи, бедра, колени, ляжки и ягодицы.

Удары плечами, хоть и сильные, использовались не очень часто, потому что мяч редко подскакивал очень высоко, а ударить по мячу головой означало бы наверняка выбыть из игры. Удары коленями тоже таили в себе угрозу, ибо неверно поставленный удар мог повредить сустав, несмотря на наколенник. Кроме того, удар коленом нередко подбрасывал мяч так высоко, что это давало сопернику возможность принять его на плечо и направить вам в лицо, а значит, сломать вам нос, лишить сознания, а то и убить.

Наблюдая за игрой, я быстро убедился в том, что суждение Вука насчет ударов было совершенно верным: удар бедром, в который вкладывался вес всего тела, был самым мощным и наименее опасным для бьющего, поскольку его защищал прочный деревянный «хомут».

Хороший удар бедром придавал мячу высокую скорость. Айо, всякий, кто не уберег от этого тяжелого и прочного снаряда уязвимую часть тела, рисковал навсегда распроститься с игровой площадкой. Игра не прощала неловкости. Она велась на высокой скорости, а мощные толчки всем телом были обычным приемом. Наносить сопернику удары руками или ногами строго запрещалось, но налететь на него всем телом, чтобы оттолкнуть или сбить на землю, считалось нормой. Ну а когда игрок падал, «случайный» удар ногой по голове мог запросто положить конец его игровой карьере, а то и жизни.

Теперь я по-настоящему понял, почему олли называли игрой жизни и смерти.

— Это совсем как война, — шепнул я Вуку.

Первыми на площадку вышли женские команды, и, наблюдая за ними, я поразился их мастерству.

— Они владеют мячом лучше мужчин!

Вук хмыкнул:

— Да, они играют быстрее, потому что ниже ростом, и им чаще удается поднырнуть под мяч и принять его на бедро. Поэтому и удары получаются мощные.

— Так они что, могут побить мужчин?

— Нет, мужчины крупнее и сильнее. Женщины, может быть, и искуснее, но вздумай они играть против мужчин, их бы просто затоптали.

Женщины играли на поле по двое, а еще две ждали на случай, если потребуется замена. В нашей женской команде Иксчель явно была лучшей, да и не только в нашей. Насколько я видел, она превосходила и всех женщин из команды «Койотов».

— Женская игра только разогревает зрителей перед выступлением мужчин. Народ хочет видеть не столько искусство, сколько кровь. Но будь в нашей команде игроки-мужчины, обладающие мастерством Иксчель, нас бы каждый год приглашали на Игру Черепа.

В итоге «Койоты» расколошматили наших «Орлов» в пух и прах. На обратном пути в лагерь, где мы должны были помочь нашим побитым воинам переодеться, Вук сказал:

— Грубая сила — это все, что у нас есть. Ни один игрок понятия не имеет, что еще делать с мячом, кроме как лупить по нему изо всей дурацкой мочи — и уж тут они стараются. Отбивают так, что он перелетает к чужой команде, вылетает за площадку или вообще в собственную голевую зону. Лупят — и он летит куда угодно, только не туда, куда надо.

— А почему Ситат не научит их играть правильно?

Вук покачал головой:

— Не может. Им не хватает оллин. Возможно, некоторые из них некогда и обладали даром богов, делающим игрока победителем, но они слишком стары, измотаны и давным-давно все растратили. Не дано им больше парить, как орлам, они могут лишь ползать, как улитки. Видел ты, что они совали себе в рот перед игрой?

— Жевали какую-то зелень.

— Зелень-то не простая: боги придали ей особые свойства, делающие пожевавшего ее человека быстрее и сильнее.

— Так это же хорошо для игроков. Или нет?

— Нет. Со временем воздействие ослабевает, зелья требуется все больше и больше, а сил без него не остается вовсе. В мое время великие игроки не пользовались магией растений для увеличения своих возможностей: они черпали силы внутри себя. Но нынче листья жует большинство игроков.

— А почему Ситат не наберет новых игроков?

— Новые игроки обходятся дорого, а владелец команды не хочет расходов.

— А кто владеет командой?

Я знал, что олли — игра не только простонародья и профессионалов, но и знати. Очень важные персоны выходили друг против друга на площадку, во главе команд или один на один, зачастую делая огромные ставки. Мне было интересно, не является ли наш хозяин и сам игроком. Но Вук ответил, что это богатый торговец с Горы Ножей, чьи рабы шлифуют обсидиановые зеркала.

— Этот торгаш отказывается приобретать хороших игроков. Когда кто-нибудь из наших игроков оказывается вовсе не способным играть, он замещает его другим, чья игровая жизнь тоже клонится к закату.

На мой взгляд, однако, на стариков игроки никак не тянули. Выглядели они по большей части всего на несколько лет старше меня.

— Век игрока короток. Он умирает молодым. Впрочем, оно и лучше — не дожить до тех лет, когда тебе придется одевать других.

Закончив помогать игрокам, мы начали перебрасываться мячом. На сей раз я был внимательнее и старательно оберегал свой уже пострадавший нос.

— Оллин, коим одарил их Ксолотль, годится для полета в небе, — сказал Вук, указывая на парящих над головой птиц, — оллин рыб годится для плавания в морях и реках. А наши игроки проигрывают, потому что их оллин не подходит для мяча. Они движутся сами по себе, а мяч — сам по себе.

— А вот мне всегда казалось, что мы с мячом единое целое, — отозвался на это я. — Мне не приходится обдумывать движения, они происходят сами по себе. Я отдаю себя Ксолотлю, и мое тело, разум и мяч сливаются воедино.

Он поддал мяч так, что я едва успел отбить его обратно к нему.

— Ты был мальчиком, когда играл в своем селении. Теперь тебе пора стать мужчиной.

Он опять ударил по мячу, и опять я еле отбил. Айо! Откуда у этого старика столько оллин?

— Ты прав, — молвил он. — Играя против других мальчишек, ты использовал оллин своего тела. Но великие игроки используют еще и оллин мяча.

— Не понимаю. Цель ведь в том, чтобы отбить мяч в нужном направлении.

— Такова тактика посредственных игроков. Они бьют по мячу, посылают его то туда, то сюда; иногда это помогает заработать очки, иногда нет. Великий игрок соединяет собственное движение с движением мяча. Ксолотль не бьет по мячу на небесном игровом поле, он летит вместе с ним, и его энергия сливается с оллин мяча.

Мы прекратили перебрасываться мячом, и Вук, взглянув мне в глаза, спросил:

— Ты понимаешь, что значит быть великим игроком?

— Великие игроки побеждают.

— Нет, это гораздо больше. Великие игроки и вознаграждаются соответственно. Они могут позволить себе иметь не только жену, но и наложниц. Живут во дворцах и вкушают изысканные яства. Им принадлежит любовь народа и благосклонность богов. Даже героев войны не восхваляют так, как героев олли. О ком слагают песни? Не столько о воинах, сколько об игроках в мяч. Тем более что дело, которому они посвящают себя, не менее опасно, чем война. Да, смерть царит на полях сражений, но Владыка Смерти не обходит стороной и игровые площадки.

Вук снова послал мне мяч, причем так, что вернуть его я смог только левым бедром, тогда как до сих пор использовал правую сторону. О том, что за нами наблюдает Ситат, я не знал и понял это, лишь когда он подошел ближе, и Вук спросил его:

— Ты видел это?

Ситат кивнул.

— Видел что? — не понял я.

Вук ухмыльнулся:

— Я рассказал ему, что боги даровали тебе равную способность владеть и левой, и правой стороной тела. Ты просто показал, что так оно и есть. Между тем большинство из нас лучше владеет или левой стороной, или правой.

Я пожал плечами:

— Это важно?

— Если игроку все равно, с какой стороны принимать мяч и бить по нему, это дает ему важное преимущество.

— Я не игрок.

— И никогда им не станешь, — заявил Ситат, — если не научишься слушать и делать то, что тебе говорят.

— Ты хочешь сказать…

— Вук попробует с тобой заниматься. Если получится, тебе будет разрешено испытать себя в команде. Если же у него не выйдет… я отдам тебя храмовым жрецам, как только придет наше время приносить жертву.

 

26

Когда Вук сказал, что теперь мне нужно будет каждое утро вставать до появления бога Солнца, я подумал, что он собирается учить меня обращению с мячом.

— Если ты ударишь по мячу в темноте, как ты будешь его искать? — осведомился старик, узнав о моем неверном предположении. Как оказалось, мне предстояло просто сидеть и учиться чувствовать мяч.

— До сих пор у тебя, как, впрочем, у всех юных игроков, отношения с мячом сводились к нанесению ударов.

— Ладно, прощупаю я его, прочувствую, а какая от этого польза? По-моему, чтобы вырабатывать навыки игры, нужно бить по мячу.

— Прежде чем бить по мячу, нужно прийти к его понимаю, — сказал он, погладив мяч ладонями. — Прежде чем передать мячу оллин, ты должен представить себе все возможные способы нанесения удара. Ударить по мячу в своем сознании. Только после того, как ты увидел в своем воображении все возможные траектории движения, ты будешь готов вложить в мяч силу твоего тела.

Я решил послушаться старика, хотя и не вполне его понимал. То, чему он собирался меня учить, казалось далеким от практики.

— Ты должен освоить все способы воздействия оллин на тебя и на мяч, потому что когда выйдешь на игровую площадку, тебе ни в коем случае не следует задумываться о том, как ударить.

— Да я и так никогда не задумывался. Я…

— Решал, куда ударить — даже не осознавая, что это делаешь. О, я знаю, видел, как ты играл со своим другом. Он далеко не столь быстр и промахивается чаще, потому что чаще задумывается о том, как лучше ударить. Но на самом деле и ты задумываешься об этом больше, чем выдающийся игрок. Пойми, игра быстрее, чем твои мысли. Мы не собираемся тренировать твой ум, ты уже и так знаешь, что тебе надо делать. Твоя цель в том, чтобы, перемещая мяч через поле, так или иначе загнать его в голевую зону соперника. Больше твоему уму ничего не надо: тренировать следует твое тело. Если после того, как игра началась, ты позволил себе думать, — ты проиграл. Твое тело должно реагировать так, как единое целое с мячом.

Старик постучал себя по груди.

— Удар по мячу должно наносить твое сердце, а не сознание. Оно работает гораздо быстрее, чем голова. Когда соперник ударяет по мячу, ты должен почувствовать, где тебе следует оказаться, чтобы перехватить его ДО того, как мяч ударится о стену. Ты должен оказаться там раньше мяча.

Вук показал мне трость, на которую опирался при ходьбе, и стал ею вращать, да так быстро, что за ней было не уследить, а потом пребольно ударил меня по ляжке. Я вскрикнул и схватился за ушибленное место.

— Ты что делаешь?

— Боль — это хорошо?

— Что в ней хорошего?

— Ты должен научиться не просто терпеть боль, а принимать ее, приветствовать. А не то она станет играть на стороне твоего противника.

…Да уж, боли я натерпелся. Мне доставалось от Вука каждое утро. И каждый вечер. До тех пор, пока я не перестал вскрикивать. Пока не научился приветствовать боль как неотъемлемую часть моего существования.

Кроме того, Вук изменил мое питание.

— Крысы и змеи необычайно сильны для своего размера. Ты должен питаться ими.

Но хуже поедания змей и крыс было то, как он заставил меня играть вслепую, в полной темноте. Вывел на поляну, завязал глаза плотной тканью, так что я ничего не видел, а потом мяч ударил меня в лицо. Я взревел от ярости, а из темноты донесся спокойный голос Вука:

— Тебе не следует полагаться на глаза.

И снова удар мячом — на сей раз в живот.

— Да превратит Ксолотль твои руки и ноги в червей! — гневно вскричал я. — Как можно видеть, если у меня глаза завязаны?

— Учись заменять глаза ушами. Увидеть, что происходит позади, ты не в состоянии, а услышать — можешь. В игре у тебя не будет времени обернуться и посмотреть, что происходит сзади, и только уши — те очи, что видят позади, — подскажут тебе, как следует двигаться, прежде чем те очи, что спереди, увидят мяч.

По словам Вука выходило, что я буду жить ради того Мгновения в игре, когда все будет идти как надо, потому что мяч всегда полетит именно туда, куда я захочу.

— Ты обзаведешься незримой рукой, что будет направлять мяч для тебя. Сам Ксолотль станет участвовать в игре на твоей стороне. Ну а если Ксолотль в твоей команде, тебе всегда будет сопутствовать успех.

Спустя три недели после начала занятий с Вуком мне наконец представилась возможность сыграть в нашей команде. Правда, не на состязаниях, а на тренировке. Внимательно наблюдая за игроками, я был уверен, что могу управляться с мячом лучше любого из них.

— Начнем с работы один на один, — сказал Вук.

Игрок, выбранный им в качестве моего противника, был защитником. Я считал, что он не лучший в команде, куда сильнее, на мой взгляд, был нападающий.

Вук поставил нас с профессиональным игроком в шести локтях друг от друга и бросил мяч между нами. Я метнулся к мячу, но противник резко ударил меня головой в лицо. Кровь брызнула из моего носа: боль была ужасной.

Когда, обескураженный и униженный, с распухшим носом и вьюком Иксчель на спине, я тащился рядом с Вуком, он сравнил удар головой с ударом копьем.

— В игре как на войне. Ты рвешься к мячу, противник мешает тебе любым способом.

— Это нечестно.

Вук пожал плечами:

— Он случайно столкнулся с тобой, когда ты рванулся к мячу.

— Это было не случайно.

— Я же тебе говорил, это война. Каждый игрок команды — воин. Ситат — военный командир, ведомый инстинктами крови и убийства. В Сем Мире обитают два величайших хищника — ягуар и орел. Ягуар властвует на земле, орел — на небе. Ситат назвал команду в честь орла: он мечтает, что когда-нибудь орел сможет бросить вызов ягуару на Игре Черепа. Игроки одеваются орлами не для того, чтобы произвести впечатление на зрителей, но чтобы воспринять орлиный норов. Стать, как и орлы, хищниками. Орлы обладают оллин, они движутся со всей грацией и мощью, какую Ксолотль даровал ветрам. Но кроме того, они безжалостные хищники. Нападают без предупреждения и терзают добычу могучими клювами.

На лице седого ветерана появилась хищная ухмылка.

— Чтобы стать великим игроком, ты должен стать кровожадным. В битве, будь это схватка между двумя людьми или двумя державами, почти всегда побеждает тот, кто нападает. Ты всегда должен атаковать. И не думать об убийстве, а просто убивать.

Вук учил меня многому насчет того, как владеть и мячом, и собой на игровой площадке. Как отбивать мячи, прилетающие под разными углами, как занять правильную позицию, чтобы принять мяч от товарища по команде, как скрывать от противника, куда я намерен послать мяч, и даже как по телодвижениям соперника понять, что он собирается меня ударить… и чтобы я успел ударить его первым.

Но главное, он учил меня пребывать в непрерывном движении и позволять телу реагировать без участия сознания. Освободить тело от контроля сознания и передать контроль над ним самому Ксолотлю.

Иксчель внимательно следила за тем, чтобы мои занятия с Вуком никак не сказывались на исполнении мною обязанностей по отношению к ней. Айо! Рука у этой женщины была тяжелой, и снисхождения она не знала. Чем больше я для нее делал, тем больше она требовала. Но зато хорошо кормила и не позволяла никому другому использовать меня для своих надобностей.

Меня тянуло к Иксчель, восхищавшей меня и как женщина, и как игрок. Меня обдавало жаром, как только я оказывался рядом с ней, а уж тем более помогал ей одеться. Мне очень хотелось исследовать ее тело так, как это бывает между мужчиной и женщиной, но я понимал, что попытка уложить в постель дочь управителя, занимающую куда более высокое, чем я, положение, — это прямой путь к жертвенному алтарю.

То есть умом-то я это понимал прекрасно, но тело мое реагировало на ее присутствие само по себе, прямо как учил меня Вук относительно игровой площадки.

Однажды ранним вечером, незадолго до сумерек, Ситат велел мне найти Иксчель — он хотел с ней поговорить. Женщины из ее команды как раз вернулись с пруда после купания и сказали мне, что она задержалась там, чтобы поплескаться в воде еще.

Я отправился к водоему, но не окликнул ее, не предупредил о своем приходе, а подобрался неслышно и стал подсматривать за ней из тростника. Она плавала на спине, выставив над водой груди и бугорок между ногами, а потом встала в воде и ополоснула волосы, перед тем как ступила на берег прямо передо мной. И ведь нет чтобы сразу прикрыться — встала, нагая, у воды и давай выполнять упражнения на растяжку, словно нарочно дразня меня упругими ягодицами. От одного вида этого соблазнительного зада моя кровь вскипела.

Наконец, неспособный дольше удерживать позицию, я выскочил из камышей и схватил ее за талию, чтобы овладеть ею сзади.

Она скользнула в сторону, извернулась и, захватив меня сзади за рубашку, швырнула в пруд головой вперед.

Когда я вынырнул, она все еще оставалась нагой: стояла подбоченившись, с набухшими, затвердевшими сосками.

— Я не собака, чтобы мужчина мог вскакивать на меня, когда ему заблагорассудится. Я сама решаю, когда мне лечь с мужчиной.

Злой, досадуя на то, как она меня унизила, я двинулся к ней, пока не оказался совсем рядом с ее наготой, и сказал:

— Тогда решай поскорее, а то мое тело уже не слушается разума.

Мы повалились на землю, наши губы слились, а потом мой восставший стебель погрузился в ее сладостное лоно.

 

27

Когда мы снова выступили в путь, мимо нас по дороге проследовал отряд Воителей-Ягуаров. Помимо обсидиановых мечей, передние шеренги были вооружены копьями и бамбуковыми копьеметалками — с их помощью можно было посылать копья гораздо дальше, чем при броске рукой. Позади них вышагивали пращники, в бою засыпавшие врагов камнями. Ситат объяснил мне, что это оружие позволяет Воителям расстроить передние ряды неприятеля, чтобы потом добить его в рукопашной схватке.

— Они обладают оллин, — сказал нам Ситат. — Не каждый в отдельности, а как боевая единица. Бойцы других армий следуют за своими вождями, однако когда дело доходит до рукопашной, каждый дерется сам по себе. А вот Ягуары сражаются сплоченно, все как один: вместе наступают, отступают, обороняются, перегруппировываются. Три игрока в олли составляют команду. Так же, как сто Воителей-Ягуаров.

— У них еще и тортильи есть, — сказал я Исте, когда Ситат отошел подальше.

— Тортильи у всех есть.

— Верно, но тортильи — один из секретов их успеха.

Это заявление так и повисло в воздухе.

Гордость моя была безмерна, когда в один прекрасный день Вук заявил, что я готов играть. На короткой церемонии перед обедом Ситат вручил мне орлиное облачение и маску.

— Орлиные перья придадут тебе силу великого хищника небес.

Головной убор и маска, полученные мною от Ситата, были хорошей работы, но далеко не новыми.

— До меня это носил другой игрок?

— Не то чтобы игрок.

— Но выглядит так, словно…

— Это снаряжение носил великий человек, игравший в олли не профессионально, а ради состязательности. Но игроком он и вправду был великим. Так же, как и великим воином.

— Как его звали?

— Ты еще не заслужил право знать его имя. Вот если станешь выдающимся игроком, оно тебе откроется. А нет — ну что ж, черви не вправе произносить имя великого человека.

— Что, все люди делятся только на червей и победителей?

— Победителями становятся те, кого боги удостоили дара величия. А черви — это те, кто не сумел воспользоваться своим даром.

Ситат уже отошел, но задержался и обернулся ко мне:.

— Счастливы те из нас, кого боги не наделяли даром величия. Они не могут его утратить.

Ближайшая игра предстояла нам в очередном второсортном городишке, однако мое воодушевление было столь велико, словно меня ждала Игра Черепа. Удивительно, но Иксчель сама пришла помочь мне одеться и принесла каучуковые накладки под мой «хомут», а также налокотники и наколенники. Каучуковое снаряжение имелось только у выдающихся игроков, которым его дарили богатые и знатные владельцы команд.

— Это часть твоего орлиного снаряжения. Мой отец хочет, чтобы ты имел полный комплект; говорит, может быть, тогда боги заметят тебя и одарят своей милостью.

До сих пор, после нашей с ней близости у пруда, Иксчель держалась со мной холодно, и я понимал, почему. Мало того что я был моложе ее и ниже по положению, так ведь она могла еще и забеременеть, а значит, прекратить играть. За это она меня убила бы.

— А еще я передаю тебе распоряжение отца. Ты должен позволить сопернику первым завладеть мячом, потом отнять его, заработать для команды очко — и все. Дальше ты играть не будешь, тебя заменит твой друг Иста.

— Что? Да это безумие. Иста не сможет выиграть!

— Это мы знаем. В том-то и дело, что игру должны выиграть не мы, и Исте будет сказано, чтобы он не стремился к победе. Эта игра должна разрешить спор между двумя городами, правители которых на самом деле уже обо всем договорились между собой. Они просто хотят убедить народ в том, будто бы решение принимают боги, определяющие исход игры.

— То есть мы проиграем нарочно?

— Да. Мой отец считает, что у тебя есть задатки великого игрока. Он не хочет, чтобы ты начинал с поражения. Поэтому тебе следует заработать очко и выйти из игры.

Перед выходом на площадку я поговорил с Истой.

— По лицу вижу, что тебе велели поддаться.

Он кивнул.

— Ведущий игрок здешней городской команды — племянник правителя. Моя задача — дать ему возможность проявить себя в лучшем виде, но так, чтобы никто не догадался, что я уступаю ему нарочно.

— Не знаю, почему Ситат выбрал для этого тебя: тут бы лучше подошел более опытный игрок.

— Он выбрал меня, потом что я его упросил. А просьба моя подействовала на него потому, что он уверен: я так и так проиграю.

— А с чего ты стал его упрашивать?

— А что я здесь вообще делаю? Тебя, по крайней мере, готовили в игроки, а мне что же, так носильщиком и оставаться? До конца своих дней таскать на спине чужие пожитки? У нас в поселке я, по крайней мере, знал, что когда-нибудь унаследую место отца и стану местным вождем.

Я обнял его за плечи:

— Прости. Это моя вина.

— Ничего подобного, ты же не сам напросился в кровные враги Свежующего Господина… — Иста, в свою очередь, сжал мое плечо. — Да не переживай ты так, я в состоянии о себе позаботиться. И, как и ты, готов отдать все за мгновение славы.

Я вступил в игру вместе с еще двумя игроками и исполнил роль, отведенную мне Ситатом, дав возможность соперникам первыми завладеть мячом. Игрок соперничающей команды тут же направил мяч в сторону нашей защищаемой зоны. Я перехватил у него мяч, увернулся от нацеленного мне в лицо удара этого малого, являвшегося, как мне объяснили, племянником правителя, принял мяч на плечо, отбил к наклонной стене, а когда он рикошетом отскочил от нее, оказался в нужном месте, чтобы направить его за разграничительную линию, в защищаемую зону противника.

Запыхавшийся, возбужденный, воодушевленный, готовый зарабатывать очко за очком, я… вышел из игры и, встав за боковой линией, стал наблюдать за Истой и еще двумя игроками. И только тогда сообразил: все произошло так быстро, что я даже не испытал страха перед первым выходом на профессиональную площадку. А сейчас, осмыслив все произошедшее, более всего хотел вернуться на поле и играть.

Иста показал себя хорошо, гораздо лучше, чем я думал. Племянник правителя налетел на него с разбегу, отбросив от мяча, но Иста мигом вернулся в игру и отобрал мяч уже у другого игрока противной команды. Тогда племянник налетел сзади и подсек Исту под колено, сбив на землю. Как и было оговорено, команда соперников заработала свое очко. Ситат велел Исте покинуть площадку, потому что мой друг нетвердо держался на ногах, но он проигнорировал распоряжение и вернулся в игру.

Когда племенник правителя снова повел мяч в нашу сторону, а двое наших защитников старательно делали вид, будто не в силах его задержать, Иста неожиданно устремился к нему сзади.

— Нет!

Это восклицание вырвалось у меня при виде искаженного гневом лица Исты. Он налетел на знатного игрока, ударив его плечом, а когда тот отшатнулся, оказался впереди него, присел и резко выпрямился, вложив всю силу ног и корпуса в удар покрытого деревянным наплечником плеча, который пришелся противнику в щиток шлема, защищавший подбородок.

Голова игрока откинулась назад с треском ломающихся позвонков.

Айо! Осознав, что натворил Иста, я прыгнул вперед и истошно заорал:

— Беги!

И краешком глаза успел заметить, что Ситат занес дубинку. За миг до того, как она обрушилась на мою голову.

На следующий день всех нас, всю команду, включая носильщиков и поваров, привели на площадь перед городским храмом. Иста уже находился там. Связанный. Племянник правителя, которого он ударил в подбородок, был мертв. Парализованный ударом, он не мог пошевелиться, и его отец сам вонзил кинжал в сердце сына, чтобы избавить его от мучений.

Ситат показал мне обсидиановый кинжал:

— Попробуй только дернуться или слово вымолвить, и я тебе глотку перережу.

Голова моя все еще раскалывалась, на ней вздулась шишка величиной с яйцо. Я и сам понимал, что не должен давать волю своим чувствам. Иксчель уже сообщила мне без обиняков, что Иста будет принесен в жертву. Спасти его не могло ничто, а вздумай кто-то из нашей команды протестовать, под Нож Богов отправились бы все мы, без исключения.

Чтобы не подвести товарищей, я старался держаться, хотя колени мои дрожали, а сердце истекало кровью. Исту потащили по ступеням к поджидавшему жрецу, не позаботившись о том, чтобы одурманить его: они хотели, чтобы он вкусил страх и страдание в полной мере. Я отвел взгляд, стараясь не дать волю подступившим к глазам слезам, но когда услышал звук погрузившегося в плоть кинжала, непроизвольно взглянул и увидел, как жрец вырвал его сердце из груди и поднял, показывая всем. Иста был еще жив: тело его конвульсивно содрогнулось, а глаза округлились от ужаса при виде собственного сердца. Последнего, что он увидел в своей жизни.

Вместо того чтобы почтить моего друга, съев его, как поступили бы с павшим в бою храбрым воином, отец убитого игрока приказал порубить его тело на куски и бросить двум псам.

Так закончился мой первый опыт на игровом поле.

Но я поклялся, что скорее последую за другом на жертвенный алтарь, чем соглашусь играть за команду, которая намеренно проигрывает встречу.

— Это безумие! — вскричал, услышав меня, Ситат.

— Я стану играть только так, и не иначе. Я принесу тебе славу, о которой ты так мечтаешь. Но играть буду только для того, чтобы выигрывать.

 

28

Так и случилось, что я стал великим хищником небес и в этом обличье должен был вести команду к победам.

— Надевай маску перед тем, как мы вступим в какой-либо город, и не снимай, пока не уйдем. Не позволяй никому увидеть твое лицо.

Я и сам знал, что мне желательно носить маску. А как иначе, если могущественный господин из Теотиуакана жаждет моей крови? В чем состояла вина моего отца, я до сих пор не знал. А Ситат если и знал, то не рассказывал. Начальник команды вообще предпочитал не обсуждать мои проблемы.

Ношение на людях орлиной маски не должно было пробудить ни в ком никаких подозрений. Многие великие игроки отождествляли себя с существами, имя которых принимали, и появлялись публично только в масках, однако мы оба знали, что Ситат велел мне закрыть лицо не только по этой причине. Он знал, что будет, если разыскивающие меня большие люди из Теотиуакана узнают, что я играю в его команде, на алтаре окажусь не только я, но и все мы.

Мне оставалось лишь гадать, какую игру ведет Ситат и что заставляет его рисковать собственной жизнью и Жизнью дочери, не говоря уже обо всех остальных.

Неужели все дело только в том, что он видит во мне возможного великого игрока, который прославит его второстепенную команду? Может, и так… Но по моему разумению, чтобы побудить Ситата пойти на такой риск, требовалось нечто большее, чем просто игра в мяч. Он вел другую игру, и каким-то образом она была связана с орлиным облачением, которое было отдано мне.

Я играл жестко и целеустремленно, не щадя никого. Выходил на площадку, чтобы побеждать. Любой ценой. Не брезговал никакими, самыми подлыми приемами. Зеваки восхищались тем, что я творил на площадке: падениями, криками, льющейся кровью, тем, что игроков уносили с поля.

Когда я ступал на площадку, со мной неизменно пребывал образ орла, с которым я слился… и вопль Исты, который он издал, когда у него вырвали сердце.

Ситат не понимал, что я играл не ради славы и благ, причитающихся знаменитому игроку. Ярость, двигавшая мною, была вызвана не стремлением к почестям и богатству, но бесконечно более разрушительным чувством. Жаждой мести.

Оме, моя тетя — нет, не просто тетя, а мать, ибо иной матери я не знал, — была жестоко убита при попытке защитить меня от угрозы из прошлого, о которой я до того момента даже не подозревал. И если бы нам не пришлось бежать, как диким животным, которых преследуют охотники, Иста и сейчас был бы жив.

Некие могучие силы из Теотиуакана пролили кровь тех, кого я любил. Ну что ж, придет время, и я возьму кровь за кровь.

Мои отношения с Иксчель тоже осложнились. Мы занимались любовью, но мое тяготение к насилию стало проявляться и в постели.

— Ты пугаешь меня, — сказала она. — Я тебя не узнаю. Ты больше не тот мальчишка, который носил мою поклажу.

— В любом случае, я действительно больше не мальчишка. Я мужчина.

— Нет, ты не просто мужчина. Даже не просто игрок в мяч. Я тоже игрок в мяч и знала многих игроков. В тебе чувствуется нечто совсем иное, нечто пугающее. Ты стал зверем. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь выходил на площадку с таким желанием убивать. Другие игроки тоже нутром чуют это — и товарищи по команде, и соперники. Ты устрашаешь всех.

— Вот и хорошо. Чем больше меня боятся, тем легче мне будет побеждать.

О чем я сожалел, так это о том, что мой наставник, Вук, не видел, как я выиграл состязание в Кантоне и был избран для участия в Игре Черепа в Теотиуакане. Еще до последних игр в Кантоне Вук слег, а потом и испустил последний вздох, и теперь ему предстояли испытания девяти преисподних Миктлана. В искалеченном теле старика пребывал дух великого игрока, и сколь бы тяжело ни пришлось ему в ином мире, я твердо верил, что, освободившись от оков старческой плоти, он силою духа преодолеет все препоны и обретет Блаженное Ничто.

Я остался без учителя, но продолжал учиться сам, ибо знал, что прежде чем придет мой черед снизойти в Миктлан для прохождения тамошних испытаний, мне предстоит величайшее испытание Сего Мира — встреча с грозным и непобедимым Ягуаром Теотиуакана.

Айо! До сих пор никому не удавалось одолеть представителя Свежующего Господина в Игре Черепа. Он играл в облачении ягуара, и никто никогда не видел его лица. Ходили слухи, что на самом деле это никакое не «облачение», а его настоящее тело. Что он науаль. Имени у него не было, во всяком случае, я его никогда не слышал. Все называли его просто — Ягуар.

Моя месть Свежующему Господину и его приспешнику Золину, несмотря на все их могущество, могла завершиться вырыванием их сердец. Но Пернатый Змей был богом, и никакая земная сила не могла его уничтожить. Для меня единственной возможностью посчитаться с богом было победить на площадке его игрока. Эта победа прогремела бы на весь Сей Мир, войдя в предания.

Для достижения этой цели мне следовало отправиться в город Пернатого Змея, но прежде чем идти в Теотиуакан, я хотел выяснить, что же за мрачную и убийственную тайну скрывает мое прошлое.

Желая разобраться с собственными демонами, я не отправился со всей командой на двухнедельный отдых перед отбытием в великий город, а ускользнул в ночи, не сказав никому ни слова.

Моей целью было селение в земле Народа Каучука, то, где я вырос, провел счастливые, безмятежные годы, а теперь лелеял надежду перед встречей с могущественными врагами найти ответы на некоторые важные вопросы. Дядюшка Тагат должен был их знать. Мне следовало найти его, и начать поиски я собирался с селения.

Приблизившись к селению, я замешкался, не смея войти. Не из страха за себя, но опасаясь, что если весть о моем визите распространится, все мои земляки окажутся на жертвенном камне. Понимал я и то, что они не примут меня с распростертыми объятиями: мало того, что я навлек опасность на их мирные хижины, так ведь и Иста погиб из-за меня. Конечно, родители Исты, надо думать, еще не знают о его смерти, но вряд ли я заслужу их расположение, явившись к ним с этой горестной вестью.

Я оставался в укрытии, откуда мог следить за дорогой. Каждое утро мать Исты отправлялась в соседнее селение доложить начальнику, сколько каучука было добыто за вчерашний день. Тот посылал гонца в следующее селение, тот дальше, и так, по цепочке, сведения стекались в город, служивший резиденцией правителю Народа Каучука.

Увидев, как она идет по дороге, я выступил из кустов. Она замедлила шаг, но продолжала идти, глядя на меня. Глаза ее были печальны: Исты со мной не было, и она сердцем чуяла, что неспроста.

— Мой сын мертв, — сказала она.

— Да. Он умер с великой честью, как воин. — Я указал на солнце. — Он сейчас там, пересекает небо в составе почетной стражи бога Солнца.

Напряжение слегка отпустило женщину. Она улыбнулась и кивнула.

— Я очень боялась, что ему выпадет позорная смерть и все ужасы Миктлана. Как он умер?

— Сражаясь под началом великого властителя. Он сразил троих, прежде чем пал сам. А после смерти удостоился великой чести — его сердце было съедено самим военачальником-правителем.

— Это хорошо, очень хорошо, он ведь был сильным и храбрым. А ты? Почему ты не умер?

— Мои ноги вывели меня не на ту тропу, что Исту. И привели сюда…

— Здесь тебе не рады.

— Знаю. Скажи лучше, что тебе известно о моих настоящих родителях.

Она пожала плечами:

— Ничего. Мы всегда считали, что ты ребенок Оме, но не от мужа, почему она в этом и не сознается.

— И все? Оме никогда не рассказывала о том, кем могли быть мои родители?

— Нет. Прежде чем она вернулась в селение с тобой на руках, твой дядя Тагат говорил, что она вроде как устроилась нянькой и состоит при супруге могущественного господина в городе Пернатого Змея. Но сама она по возвращении рассказывала, что делала глиняную посуду, а тебя нашла. Ты осиротел, когда твоих близких скосила хворь… — Мать Исты двинулась дальше. — Мне надо идти.

— Только один вопрос, — задержал ее я. — Есть какие-нибудь вести о моем дядюшке?

Она покачала головой:

— В селение он не возвращался. Один носильщик рассказывал, будто бы видел его в городе Пернатого Змея, но когда хотел с ним поздороваться, твой дядя убежал.

— А где именно в городе?

Она не ответила и в молчании удалилась; я же поспешил в противоположном направлении, вовсе не уверенный в том, что женщина не донесет о моем появлении. Но возможно ли, чтобы дядя и вправду объявился в городе Пернатого Змея? Чем больше я об этом думал, тем разумнее казалось мне такое решение. В Теотиуакане Тагат чувствовал себя как дома, ибо многократно доставлял туда каучук, сбывал на местном рынке и возвращался в родное селение нагруженный городскими товарами. В этих хождениях ту-да-сюда прошла чуть ли не вся его жизнь, и в селении даже поговаривали, будто там, в городе, он обзавелся семьей.

Теотиуакан был не только величайшим городом Сего Мира, в тысячу раз больше нашего селения, но, как описывал мне его Тагат, городом чужаков, потому что там постоянно пребывает великое множество сменяющих друг друга людей — одни приходят, другие уходят — носильщиков и торговцев. Естественно, затеряться там было гораздо легче, чем в маленькой общине, где все знакомы и пришлый человек сразу привлекает внимание.

Поэтому я направил стопы к городу Пернатого Змея.

 

29

Теотиуакан

Айо! Обиталище Пернатого Змея было не просто городом, но бьющимся сердцем Сего Мира.

На ведущей в город главной дороге я влился в сплошной, непрерывный поток людей и товаров. Торговцы всех мастей, от тех, которые сами несли на спине то, что надеялись продать, до богатеев, которых сопровождали сотни рабов-носильщиков, соседствовали здесь с воинами, чиновниками и гонцами.

Я уже давно усвоил, что горожане сами не выращивают то, что едят, поэтому меня не удивляло, что туда несут великое множество мешков с маисом для тортилий и каши, бобами, перцами и всеми сортами мяса — тушками кроликов, индеек, уток, оленей, собак, а также корзин с яйцами и сушеной рыбой. Несли в город и товары, предназначенные лишь для богатеев и знати — какао, яркие разноцветные перья и поделочный камень, зеленый нефрит и бирюзу.

Встречный поток носильщиков двигался с товарами, произведенными в городе — посудой, сосудами для воды, масками, курениями и благовониями для обрядов и церемоний, украшениями, предназначенными для ношения на шее, руках или лодыжках, сработанными из кости, зубов, раковин, серебра и золота. Эти металлы чтились особенно высоко, ибо серебро представляло собой испражнение бога Луны, а золото — бога Солнца.

Делали в городе также одежду, одеяла и циновки: на это шли шкуры животных, хлопок, тростник и волокна агавы. Но самым важным товаром было то, что делало город Пернатого Змея самой могущественной державой Сего Мира: обсидиан. Дар огнедышащих гор, извергавших из своего чрева расплавленный камень.

Помимо оружия из обсидиана изготавливали украшения, зеркала и многое другое. Торговец, с которым мы вместе шли к городу в течение дня, поведал мне, что в городе существует более четырех сотен мастерских по обработке обсидиана. Чтобы не выделяться в общем потоке, я приобрел тюк сушеной рыбы и вышагивал с ним на спине.

Приблизившись к городу, я увидел, как извергает к небу дым высящаяся к северу от него огромная огнедышащая гора. Сей Мир был окружен подобными горами, в недрах коих обитали огненные боги, порой сотрясавшие землю, вздымая к небу дым и пламя. Кажется, на сей раз бог горы явно возвестил о моем прибытии.

Поток новоприбывших вливался в город южнее Пирамиды Солнца. В черте города дорога расширялась, а ближе к центру по ней плечом к плечу запросто могли бы пройти три десятка людей. Строения, окаймлявшие улицу, по большей части одноэтажные, в основном представляли собой жилые дома, совмещенные с лавками и мастерскими. Пирамида Солнца, с храмом на вершине, была выше, чем два десятка обычных домов, поставленных друг на друга, а Пирамида Луны лишь немного уступала ей по высоте.

Шагая по широкой улице, что вела прямо к Пирамиде Луны, позади которой находилась Огненная Гора, я дошел до высокой стены, ограждавшей Запретный Город. За стеной находился храм Пернатого Змея и обиталище Свежующего Господина с его слугами.

В Запретном Городе издавались законы, обязательные для исполнения всеми подданными, и приказы, направлявшие грозные отряды Воителей-Ягуаров на расправу с теми, кто бунтовал или отказывался платить дань. Доступ внутрь осуществлялся лишь по одной лестнице. Таким образом, стена предназначалась не только для того, чтобы укрыть происходящее внутри от взоров, но и чтобы Запретный Город было легко защищать.

А по другую сторону дороги раскинулась громадная рыночная площадь. Чего-чего, а площадей по пути сюда я повидал немало, однако на этой поместился бы, наверное, любой город, через который мне довелось пройти. Айо! Создавалось впечатление, будто здесь продавать, покупать и обмениваться товарами собрались все торговцы Сего Мира. И ремесленники тоже: многие товары изготавливались тут же, на площади.

Более всего меня удивляло великое множество людей. Бессчетные толпы. Воздух полнился многоголосым гомоном и запахами. Впечатление было такое, будто Пернатый Змей и вправду отворил врата Миктлана и вдохнул жизнь в умерших, дабы заселить ими город.

Неподалеку от рыночной площади я приметил игровое поле: и оно, и зона для зрителей были гораздо больше, чем где бы то ни было. На каменной стене, рядом с выступом, предназначенным для черепов, красовалось изображение непобедимого игрока-Ягуара. Если верить изображению, он был на голову выше меня, тогда как меня самого считали очень высоким, и представлял собой яростное, внушающее страх существо. Я сказал «существо», поскольку его вроде бы человеческое по общим очертаниям тело полностью скрывала шкура ягуара, а лицо и голову — маска и шлем. В отличие от него, у Воителей-Ягуаров открытыми оставались хотя бы руки и ноги.

Я не мог не задуматься о том, каково мне будет играть против гораздо большего, чем я, противника на гораздо большем поле.

Когда я принимал решение разыскать в городе своего дядю, у меня не было даже отдаленного представления о том, сколь этот город велик. Улицы уходили в бесконечность, прохожим не было числа. Я не мог встать где-нибудь на углу и выкрикивать его по имени: мой голос просто утонул бы в городском шуме.

Ноги сами вынесли меня к внушавшему наибольшее почтение и наибольший страх месту Сего Мира: Пирамиде Солнца с ее великолепным храмом, в котором служил главный приспешник Пернатого Змея, Свежующий Господин, и где каждый год приносились в жертву тысячи людей.

У подножия пирамиды на расстоянии в шесть локтей друг от друга стояли цепью Воители-Ягуары. Тагат рассказывал мне, что в караул у пирамиды назначают только бойцов, проверенных в сражениях.

Забывшись, я таращился на все это великолепие, пока сильный толчок сзади не отбросил меня в сторону. Я развернулся, готовый ответить ударом, но замер, увидев Воителей-Ягуаров и внушавших еще больший ужас науалей.

Рабы несли по улице паланкин, покрытый яркими перьями птицы кецаль, и несколько дюжин Ягуаров, включая того, который отпихнул меня, расчищали процессии дорогу. Но не Воители привлекли мое внимание. Сами носилки и Владыки Ночи, вышагивавшие по обе стороны от них, словно явились из ночных кошмаров.

Историй о них я, как и любой другой, слышал предостаточно, но воочию науаля отродясь не видел. В отличие от Воителей-Ягуаров, которые носили обычные воинские доспехи, с плащами из шкур и шлемами в виде голов лесных котов, в масках науалей человеческие черты причудливо смешивались со звериными. Вид у них был причудливый, зловещий, жуткий, но прежде всего устрашающе опасный.

Носилки проследовали мимо, и я лишь успел заметить бледную руку с длинными, острыми, покрытыми зеленым лаком ногтями, высунувшуюся из-под перьевой завесы. Не знаю уж почему, но эта смертельно бледная рука нагнала на меня еще больше страху, чем охранявшие паланкин существа.

— Дурак! — послышался в моем ухе хриплый шепот. — Ты бы еще подпрыгнул повыше перед носилками да сообщил им, кто ты такой.

Голос заставил меня застыть на месте, и я с трудом сдержался, чтобы не заорать что было мочи:

— Дядя!

Тагат быстро двигался сквозь толпу, собравшуюся поглазеть на Свежующего Господина и его свиту. Лишь выбравшись из нее, он замедлил шаг, и я поравнялся с ним.

— Какая удача! — воскликнул я. — Я боялся, что мне нипочем тебя здесь не найти.

Тагат фыркнул:

— Удача в том, что тебя не утащили за стену, с тем чтобы еще до конца дня отправить на встречу с Ножом Богов. С чего это тебе приспичило встать на пути у Свежующего Господина?

— Я вообще не знал, что он здесь, пока не увидел науалей.

— Тебя что, не учили игре в мяч? Не учили заставать других игроков врасплох? Убивать, прежде чем убьют тебя? Помни эти уроки. Такого рода навыки очень нужны для жизни в городе Пернатого Змея.

Я не ответил на это ничего, ибо голова моя шла кругом. Откуда Тагат знает, что я стал игроком? И как ухитрился найти меня, стоило мне явиться в город?

— Он возвращался с горы, — сказал дядюшка. — Посещал своего хозяина.

— Кто?

— Свежующий Господин.

— О чем ты толкуешь?

— Увидишь.

— Не понимаю.

— Скоро поймешь.

Дальше мы шли по городу молча, пока дядя не остановился у входа в какой-то дом. Он помедлил и взглянул мне в глаза. Лицо его было напряжено.

— Та-Хин… Оме гордилась бы тобой. Я горжусь тобой. Весть о мастерстве игрока-орла распространилась повсюду, и здесь тоже. Ты величайший игрок в мяч Сего Мира.

Во мне всколыхнулась гордость, и в то же время к глазам подступили слезы. О, если бы Оме могла быть здесь и слышать эти слова!

Я последовал за Тагатом в дом. Из разговоров у костров по дороге в город я уже кое-что узнал про такие дома, в которых жили и работали люди. Они были квадратными, с глухими, без окон, наружными стенами. Окна выходили на внутренний двор, устроенный в сердцевине квадратного здания.

Богачи устраивали в таких дворах фонтаны и разбивали зеленые, прохладные сады. У простонародья там были мастерские. Поэтому то, что во дворе здания, куда привел меня Тагат, мастерили сандалии с каучуковыми подошвами, меня не удивило.

Зато удивило то, что внутри меня поджидал кое-кто еще.

— Ситат! — вскричал я в изумлении и радости.

Сидя во внутреннем дворе-мастерской, я слушал, как мой дядя и мой друг раскрывали передо мной тайны моего прошлого. Меня переполняла гордость за то, что мой отец был столь знатным господином, а мать — дочерью правителя Народа Каучука, что вполне объясняло, почему Оме пошла к ней в услужение в качестве моей няни.

Ситат поведал мне, что Владыка Света был не просто могущественным господином, но бойцом и игроком, с которым никто в Теотиуакане не мог соперничать ни на бранном поле, ни на площадке для игры в мяч.

— Орлиное снаряжение, которое ты дал мне… принадлежало отцу?

— Да. Воители-Орлы были еще более победоносны, чем Ягуары Свежующего Господина. И слава твоего отца и его бойцов вызвала у него зависть, — промолвил Тагат. — Более того, твой отец позволил себе усомниться в том, стоит ли беспрерывно приносить в жертву Пернатому Змею все больше людей, если Теотиуакан и без того процветает в силе и славе. Свежующий Господин боялся, что твой отец привлечет на свою сторону других знатных людей, чтобы сместить его и положить конец кровопролитию.

— А мой отец действительно был заговорщиком?

— Да, — ответил Ситат. — И посылал меня гонцом к другим знатным господам. Заручившись их поддержкой, он собирался выступить открыто и покончить с властью Свежующего Господина и кровавыми жертвами.

Слушая это, я не мог не гадать о том, как сложилась бы моя жизнь, увенчайся замысел отца успехом, и я вырос бы не в деревне сборщиков каучука, а во дворце могущественного владыки.

Тагат связал убийство моей семьи со смертью Оме.

— Она узнала Золина, управляющего твоего отца, а предатель, в свою очередь, узнал тебя по внешнему сходству с его бывшим господином.

— Она отдала жизнь, спасая меня.

— Да.

На некоторое время воцарилось молчание, но у меня было такое ощущение, что мне рассказали не все.

— Так что же, Свежующий Господин жаждет моей крови только потому, что я сын Владыки Света?

Мои собеседники переглянулись, Ситат, перед тем как ответить, поджал губы:

— Этого уже достаточно, но у них есть и больший повод для беспокойства. Величие твоего отца не забыто, так же как ужас перед Свежующим Господином и сомнение в необходимости стольких человеческих жертв. Свежующий Господин боится, что вокруг сына Владыки Света смогут объединиться все недовольные.

— Но что сделает с нами Пернатый Змей, если мы перестанем питать его кровью? — спросил я.

— Твой отец не верил, что Пернатый Змей настолько уж кровожаден, — ответил Ситат. — Он считал, что, если удастся устранить Свежующего Господина, он сможет сам поговорить с богом и узнать, каковы его истинные нужды.

Я вздохнул: больно уж все это было сложно.

— Ну, и много еще вас таких? Хватит, чтобы воевать с Воителями-Ягуарами и науалями Свежующего Господина?

Ситат покачал головой:

— Нас всего двое. Но мы верим, что как только распространится известие о возвращении сына Владыки Света, к нам примкнут многие.

Я покачал головой:

— Я умею добывать каучук и играть в мяч. Я не мой отец. Один на один я, наверное, мог бы сразиться с лучшим бойцом, но понятия не имею о том, как вести в бой войска или управлять державой.

Оба мужчины повесили головы, уставившись в землю. Немного помолчав, я задал другой вопрос:

— А кем именно является этот Свежующий Господин? То, что это Верховный Жрец Пернатого Змея, мне известно, но сам он бог или человек?

— Владыка Света говорил, что Свежующий Господин есть порождение темной стороны Книги Судеб, — ответил Ситат. — Он не простой смертный, хотя и не бог. Свежующий Господин — один из девяти Ночных Властителей, лишенных милости бога Солнца. Знание Книги Судеб дает ему магическую власть над науалями, оборотнями.

— Ты говорил, будто мой отец считал, что сможет поладить с Пернатым Змеем, если уберет с пути Свежующего Господина. Что же получается — человек, незаметно проникший в Запретный Город, сможет приблизиться к богу?

— Запретный Город охраняют Воители-Ягуары и науали, — указал Тагат. — Ты не можешь просто войти туда, направиться в храм и поговорить с Пернатым Змеем. Твой отец мог бы проникнуть туда во главе войска, но он не собирался штурмовать Запретный Город, разве что если не будет другого способа убить Свежующего Господина. Он не верил, что бог действительно находится за этой оградой.

— Что ты имеешь в виду? — удивился я. — Разве храм Пернатого Змея не там?

— Храм там, спору нет, но твой отец, по своему положению, имел доступ в Запретный Город. И уверял, что в храме лишь поклоняются Пернатому Змею, но Свежующий Господин говорит с ним в другом месте.

— В каком именно?

Ситат кивнул в направлении Огненной Горы.

— В горе. Многие считают, что в храме Запретного Города берет начало тоннель, ведущий в глубь горы. — Он помолчал, глядя на клубящийся над вершиной дым, и добавил: — Ее чрево полно огня. Скоро боги извергнут его.

— В горе есть Священная Пещера, — промолвил Тагат. — Именно там Пернатый Змей вернул жизнь мертвым, дабы заселить ими мир, после того как он был разрушен колесом времени.

— Твой отец не сомневался в существовании ведущего к горе подземного хода, — подхватил Ситат, — и в том, что на самом деле бог пребывает не в храме, а именно в самой горе.

В этом был смысл, но для постороннего сориентироваться в лабиринте тоннелей, лазов и пещер труднее, чем добраться до храма, перебравшись через стену. На что я и указал собеседникам.

— Твой отец считал, что существует и другой путь в обиталище Пернатого Змея, — заявил Ситат. — На горе, ближе к вершине, стоит маленький храм, место уединенных молений Свежующего Господина.

— И оттуда можно попасть в обиталище бога? — спросил я.

— Именно так считал твой отец. Но никто, кроме него, даже не заговаривал о том, чтобы попробовать.

«Никому, кроме сумасшедшего, это бы и в голову не пришло», — подумалось мне.

— Будучи могущественным вельможей, твой отец обладал особыми знаниями, позволявшими разговаривать с богами.

— Верно.

— А поскольку ты его сын, бог может услышать и тебя.

 

30

План был прост. Во всяком случае, на взгляд Ситата и моего дяди. На мой взгляд, он был кошмарнее путешествия по всем преисподним Миктлана.

— Охрана храма на горе не столь уж сильна, — заявил Ситат. — Всего несколько науалей.

Я пожал плечами:

— Ну конечно, всего-навсего несколько оборотней, самых жутких существ Сего Мира. Поэтому их и мало, что много не надо. Никто не осмелится сунуться к храму, зная, что там науали. Но для меня это, наверное, проблемы не составит. Я просто упаду замертво, как только один из них зарычит.

Сказав это, я тут же поднял руку, предваряя их извинения и уверения в том, что я вовсе не обязан туда лезть.

— Я иду на гору. В Теотиуакан меня привело желание узнать правду о своей семье. Теперь, когда мне известно, что мои родные были убиты, я должен отомстить за их смерть, так же как за смерть Оме и моего друга Исты. Поэтому, дядя, и ты, добрый друг, приготовьте меня к встрече с богом и его оборотнями.

— Сегодня ночью самое подходящее время, чтобы идти туда. На каждом из углов Пирамиды Солнца будет принесен в жертву подросток, и уж конечно, столь важной церемонией будет руководить лично Свежующий Господин. Его стража не останется на горе, а пойдет с ним. Охранять горный храм будут четверо науалей: двое ночных стражей и двое дневных.

— Говорят, — промолвил Тагат, — эти твари видят в темноте, как ягуары, и могут чуять кровь людей и животных. То есть нельзя приближаться к ним, если ветер дует в их сторону.

— Но главное, что от тебя требуется, — это быстрота. Науали известны своей свирепостью, но я видел, как они движутся, и могу сказать, что выдающийся игрок в мяч превосходит их в скорости. Быстрота — вот твое главное оружие. Тебе лучше надеть темную одежду, но такую, чтобы ничто не стесняло движений. Да, когда я был воином, мы вставляли в носки сандалий обсидиановые лезвия. Поступим так и с твоими сандалиями. Ты и так способен пинком сломать человеку ногу, а если у тебя будут сандалии с лезвиями, сможешь и отрубить.

— Мне понадобится кожаный ошейник.

— Кожаный ошейник? — удивился дядя.

— Говорят, эти твари первым делом вцепляются в горло.

Поднявшись выше обсидиановых полей Огненной Горы, я остановился и оглянулся на город. Великая пирамида светилась сотнями огней факелов: Свежующий Господин приносил в жертву двух мальчиков и двух девочек, дабы ублажить бога Дождя.

Не доходя до храма, я сошел с тропы, и, поднявшись выше по склону локтей на семь-восемь, обозрел его со стороны. Мои советники оказались правы: дежурство несли только двое науалей. В стороне находилась сторожка — видимо, еще двое отсыпались там.

Храм был невелик, и мне оставалось лишь подивиться тому, что столь непримечательное строение служит для столь могущественного господина местом личного поклонения великому богу. Над входом красовался грозный каменный лик Пернатого Змея.

С моего наблюдательного пункта мне хорошо был виден вход, и, приглядевшись, я пришел к выводу, что на самом деле это зев пещеры. Он был квадратным по форме, обработанным, но никаких дверных створок на каменную раму навешено не было. Вход оставался открытым, и за ним, насколько я мог видеть, царила тьма.

Двое науалей не стояли по обе стороны от лаза, как обычно стоит стража, но расхаживали туда-сюда — не настороженно, медленно и с ленцой, словно проводили за этим занятием несчетные ночи несчетных лет. И они действительно двигались с грацией хищников джунглей, каковыми их и считали.

«Что вообще можно сказать богу, — подумалось мне. — Особенно если он известен своей кровожадностью».

После двух часов наблюдения за хождением часовых я с наветренной стороны от них медленно спустился по склону горы. Ситат с Тагатом снабдили меня не только кожаным ошейником и сандалиями с обсидиановыми вставками, но и черной одеждой, а все открытые участки тела я замазал углем.

Оказавшись в достаточной близости для того, чтобы совершить последний бросок, я залег за скальным выступом и стал ждать, когда мои друзья совершат отвлекающий маневр.

Они собирались доставить на склон собаку, а потом заставить ее выбежать на охраняемую площадку, бросив туда приманку.

Появление собаки в непосредственной близости от святыни не могло не привлечь внимания науалей. В землях Сего Мира собак разводили на пищу, их мясо считалось изысканной снедью для богачей, а также для похорон вместе с усопшим хозяином, дабы пес мог послужить ему проводником в Миктлане. Что тоже являлось роскошью, доступной лишь богатым.

Заслышав собачий лай, оба караульных науаля двинулись на звук и исчезли из поля моего зрения, растворившись в темноте. Я оставил свое убежище и метнулся к храму, у которого горел единственный факел, переступил порог и оказался перед черным зевом горы. Старясь не думать о том, что делаю, чтобы в последний миг не повернуться и не побежать прочь, я устремился вперед, в кромешную тьму.

Воздух внутри оказался плотным, словно туман, и свет факелов туда не проникал. Но некий источник, разглядеть который мне не удавалось, испускал куда более яркое свечение, чем любые факелы.

Запах пещеры показался мне странным. Там пахло землей, да, но был и другой запах, незнакомый и неприятный. Как мне показалось, запах пота лесного зверя. Подступила тошнота, почти столь же сильная, как после отправившего меня в беспамятство удара дубинки Ситата.

Я увидел, как что-то движется в темном мареве мне навстречу, и мой рот уже открылся, чтобы попросить у Пернатого Змея прощения за дерзость, но слова умерли у меня на устах.

Я увидел перед собой не бога, а игрока в мяч, неизменного победителя Игры Черепа, изображение которого мне довелось увидеть на стене игровой площадки. Правда, на изображении великий игрок был в перчатках, а существо передо мной перчаток не носило. И пальцы его, в отличие от человеческих, заканчивались когтями.

Айо! А ведь мы и не подумали о том, что охрана у бога может иметься не только у входа, но и в самой пещере. Задыхаясь, я из последних сил метнулся назад, к выходу, но едва выскочил из пещеры, что-то неистово громыхнуло, и почва под моими ногами содрогнулась. Ночь озарилась пламенем, вырвавшимся из жерла горы, где обитали огненные боги.

Передо мной, словно ниоткуда, возникла фигура — науаль. Тело отреагировало инстинктивно: я ударил его ногой, обутой в сандалию с обсидиановой вставкой.

Удар пришелся по голени: существо истошно взревело. Не давая ему оправиться, я нанес второй удар, на сей раз плоскостью стопы, услышал, как с треском сломалась кость, и, не задерживаясь, помчался дальше. Но тут из-за угла мне навстречу выскочил второй страж, тащивший тело собаки с разорванным горлом. Находясь больше чем на локоть выше его под склону, я подпрыгнул, надеясь в высоком прыжке нанести ему удар в лицо. Увы, удар не достиг цели, и я, пролетев мимо него, грохнулся на землю. Отшвырнув собаку, науаль метнулся ко мне. Я перекатился, вскочил и нанес удар ногой, но он отбил его и полоснул меня когтями по горлу. Когти скользнули по кожаному ошейнику, я же ударил его в подбородок, сам нырком ушел от его удара, но тут он перехватил мою руку. Я завопил от боли, но тут его голова неожиданно разлетелась кровавыми брызгами и он рухнул к моим ногам.

Ситат салютовал мне окровавленным мечом.

— Беги! Они нападают!

Мы помчались прочь, преследуемые двумя науалями, выскочившими из хижины. Снова грянул гром, земля под ногами заходила ходуном. Ситат споткнулся, упал, и я рывком поднял его на ноги.

Я мог убежать от оборотней, но понимал, что Ситату это не под силу. Пропустив его вперед, я замедлил бег, подпуская их ближе, но тут сам споткнулся, потерял опору под ногами, грохнулся и покатился по склону. Когда мне наконец удалось встать, оба врага уже настигали меня, но скалы ходили ходуном, и на ногах они держались ничуть не тверже, чем я. Стремясь получить преимущество, я взобрался на валун высотой в мой рост, чтобы наносить с высоты удары ногами им в голову, и оттуда краем глаза вдруг увидел некое странное существо: круглое, черное, размером с гигантскую морскую черепаху, но с головой, росшей прямо из середины панциря, не вперед, а вверх. Странная голова развернулась в моем направлении, и оказалось, что вместо морды у непонятного чудища маленькое, сверкающее, черное обсидиановое зеркало.

Первый из науалей подскочил к валуну, и я врезал ему ногой в подбородок с такой силой, что сломал врагу шею.

Чтобы не дать другой твари схватить меня за ногу, я прыгнул, свалился с валуна и полетел прямо к странному черному существу.

Неожиданно весь мой мир взорвался: меня поглотил черный смерч. Ужасное черное пламя прожгло до костей мою плоть — и швырнуло мою душу в зев огненной горы…

«Бог ты мой! Мы что-то поймали!»

 

31

Лос-Аламос. Нью-Мексико

Ален Хольт стоял у стекла и смотрел в другое помещение, на молодого человека в «пузыре». Прозрачный пластиковый тент изолировал пациента, не давая ему распространять микробы или заразиться самому.

— Это одностороннее стекло? — спросил Хольт у стоявшей рядом с ним женщины, специалиста по инфекционным заболеваниям из Национального института здоровья.

— Нет, но он все равно нас не видит. Связан так, что головы ему не повернуть, и может видеть лишь тех, кто находится совсем рядом с ним.

Молодой человек в «пузыре» был невысокого, по нынешним меркам, роста, но крепко сложен. Хольт подумал, что юноша из Древней Мексики ассоциируется в его сознании с артиллерийским снарядом, прилетевшим с расстояния в две тысячи лет.

Медики закрепили ремнями его голову, грудь, руки и ноги.

— Мы будем делать ему прививки, чтобы организм мог противостоять угрозам современных инфекций, но это постепенный процесс, — пояснила женщина.

«В первую очередь его ожидает встреча с наибольшей из современных угроз, — подумал Хольт. — С существом из его собственного времени, обладающим большей разрушительной силой, чем самые отчаянные террористы. С Кецалькоатлем, Пернатым Змеем».

В Центральной Америке Пернатому Змею поклонялись как богу две тысячи лет назад, в то самое время, когда Христос творил чудеса в Галилее.

Исполнитель пророчества о бедствиях 2012 года, бог свирепых штормов и разрушитель миров, он был погребен в подземном склепе тем самым землетрясением, которое извергло человека, пребывающего сейчас у нас в «пузыре». Молодой человек должен был погибнуть, но воздействие машины времени спасло его от вулканического извержения, следствием которого и стало землетрясение.

Освободившись после двух тысяч лет гибернации, Пернатый Змей тут же пошел в атаку на самую сильную державу мира, устроив в Мексиканском заливе экологическую катастрофу, которая начала быстро распространяться на западные и юго-западные штаты.

Заражение практически опустошило огромную территорию. Миллионы людей погибли, десятки миллионов бежали на север, и когда миграция достигла критического уровня и северные штаты больше не могли принимать беженцев, был установлен жесточайший карантин. По людям, пытавшимся покинуть Зону, территорию бедствия, стали открывать огонь. Но многие пытались прорваться, несмотря ни на что, ведь остаться в Зоне означало обречь себя на медленную смерть.

Человек в «пузыре» был извлечен из прошлого с помощью своеобразной машины времени. Не такой, какую описал Герберт Уэллс и которая позволяла совершать произвольные путешествия во времени, а некоего механизма, возникшего как побочный результат деятельности сверхмощного циклотрона, случайно пробившего дыру в ткани времени.

Использовавшийся лишь единожды, для выполнения тайной миссии, механизм считался разрушенным — это следовало из официальных сообщений, призванных убедить мировое сообщество, что США не стремятся извлечь из обладания устройством преимущества. Но на самом деле устройство было слишком ценным, и его «уничтожение» стало лишь инсценировкой.

И обман оказался оправданным, ибо сейчас это помогало противостоять сверхъестественному злу из прошлого.

Хольт дал персоналу машины задание направить зонд в то время, когда божественный правитель Кецалькоатль властвовал над древним Теотиуаканом. Молодой человек, находившийся сейчас в пузыре, попал в поле действия зонда и был перенесен на две тысячи лет вперед в будущее. Это произошло случайно, но, по мнению Хольта, должно было принести огромную пользу. Хольт верил в знамения, посылаемые Госпожой Удачей, но главным образом его уверенность основывалась на видео, запечатлевшем действия этого человека на горе, непосредственно перед тем, как его затянуло в будущее. Он скрывался, высматривал, вел разведку в той самой местности, которая интересовала и Хольта. Поскольку он не носил облачения приспешников Кецалькоатля, то вполне мог принадлежать к числу врагов всевластного бога. И предоставить полезную информацию о том, чем силен Пернатый Змей и в чем его возможная слабость. В настоящее время Хольт не знал о потенциальном противнике ничего, кроме легенд, утверждавших, что божественный правитель был кровожадным ублюдком.

— Думаете, парнишка из «пузыря» окажет вам какую-нибудь помощь? — поинтересовалась женщина.

— Помощь?

Хольт зажег сигарету, проигнорировав надпись «НЕ КУРИТЬ» на английском и испанском языках. Он потреблял слишком много кофеина и никотина, слишком мало спал и чувствовал на плечах чудовищное бремя ответственности за судьбу мира.

— Доктор, — ответил он, — вы видите перед собой человека, который спасет мир. Дайте мне один из этих стерильных врачебных костюмов. Хочу взглянуть на него поближе.

 

32

Айо! Я умер, и моя душа полетела в Миктлан, мрачный потусторонний мир с девятью преисподними. Прими я смерть в честном бою, меня ждало бы вознесение на небеса и присоединение к почетной страже бога Солнца, сопровождающей его в ежедневном путешествии по небу. Но я сложил голову не в бою, погиб не от вражеского оружия, а в результате случайности.

Мужчина и женщина в белом, с белыми же повязками, прикрывавшими их носы и рты, стояли и смотрели на меня сквозь прозрачную ткань. Неужто это сам Миктлантекутли, Владыка Преисподней, и Владычица Миктлансиуатль, его супруга? Или посланные ими демоны?

Я знал, что должен пройти восемь тяжких испытаний, прежде чем смогу — если смогу — добраться до девятой преисподней и обратиться к Миктлантекутли с мольбой не терзать мою душу, но обратить ее в пыль и развеять над выжженными пустынями севера.

Я не страшился Миктлана, поскольку считал, что готов пройти ждущие меня суровые испытания, однако в этом туманном мире людей в белом у меня не было возможности проявить себя. Я был крепко связан, и они погрузили в жилы на моих руках соломинки, через которые вытягивалась жертвенная кровь. Вырвут ли они после этого мое сердце? Смогу ли я пройти эту преисподнюю, в которой, чего никак не чаял, оказался связанным? Айо! И на что же похожи остальные преисподние этого странного мира?

 

Ежедневные сетевые новости

Правительство изолирует зону бедствия

«Экологическая катастрофа, превратившая Мексиканский залив в ядовитое болото, распространяется по побережью и в глубь суши, в связи с чем пораженный регион должен быть изолирован», — заявил сегодня президент.

Миллионы жителей прибрежных штатов устремились на север, спасаясь от заражения, и в конечном счете численность беженцев достигла критического уровня, создающего угрозу для территорий, не затронутых бедствием. Это поставило власти перед необходимостью использования самых суровых мер. Все юго-восточное побережье Мексики практически обезлюдело. Миллионы мексиканцев тоже устремились на север, усугубляя проблему неконтролируемой миграции.

«Мы вынуждены изолировать пострадавший регион ради спасения остальной страны», — таковы слова президента.

Для организации действий в кризисной ситуации создается новое правительственное ведомство, наделенное чрезвычайными полномочиями, которому придаются военные и полицейские силы — Зональное управление безопасности.

«С этого момента вводится военное положение, и по любому, кто попытается пересечь демаркационную линию, будет открыт огонь», — предупредил директор нового Управления.

Критики этого решения утверждают, что оно обрекает на медленную смерть из-за заражения и нехватки пригодной для питья воды несколько миллионов человек, все еще остающихся в пораженной зоне. Причиной бедствия являются донные микроорганизмы, вырабатывающие метан, основной ингредиент природного газа, широко используемого для обогрева и приготовления пищи. Ветры, дующие с залива, распространяют споры этих микроорганизмов, которые с дождями попадают в реки и озера.

Правительство настаивает на естественной природе катаклизма, заявляя следующее: бедствие было обусловлено тем, что интенсивное размножение вырабатывающих метан донных микроорганизмов довело концентрацию газа в воде до критического уровня, что и превратило залив, вдвое превосходящий по площади штат Техас, в огромное болото. Недаром метан называют болотным газом. Однако помимо официальной версии выдвигается множество «теорий заговора» в диапазоне от биологической атаки террористов до действий инопланетян, задумавших уничтожить жизнь на Земле с целью последующей колонизации.

Биолог из Массачусетского технологического института Нельсон Гарриман утверждает, что в пермском периоде, 250 миллионов лет назад, избыток метана уничтожил жизнь на Земле на 90 процентов.

— Метан является обычным компонентом атмосферы ряда планет, — информирует доктор Гарриман, — но для нас, дышащих кислородом, даже наличие в воздухе одной миллионной доли метана делает его ядовитым.

Ежедневные сетевые новости

Всемирный водный кризис разрастается

Тысячи людей погибли в ходе «водяных бунтов» в Лос-Анджелесе

Экологическая катастрофа, начавшаяся в Мексиканском заливе, повлекла новые жертвы — около семи тысяч человек погибли во вчерашних столкновениях, вызванных нехваткой воды. Беспорядки начались с того, что цистерна, развозящая воду, не появилась вовремя на распределительном пункте в Северном Голливуде. Очень скоро беспорядки распространились на всю южную часть долины Сан-Фернадо, унеся более четырех тысяч жизней.

Еще три тысячи человек погибли у резервуара «Серебряное озеро», когда силы Зонального управления безопасности открыли огонь, пресекая попытку штурма водохранилища.

Зональное управление сообщает, что помимо ежедневных массовых беспорядков тысячи людей продолжают гибнуть при попытках вырваться из Зоны, с изолированных территорий на юге и юго-западе. Такие попытки решительно пресекаются, во избежание еще большего осложнения ситуации с водоснабжением вне карантинного региона.

Точными статистическими данными относительно смертности в самой Зоне мы не располагаем, поскольку Управление не раскрывает эти сведения в интересах национальной безопасности, но, по-видимому, тысячи людей умирают там ежедневно как от обезвоживания, так и от заболевания, прозванного в народе «красной смертью». Ученые объясняют эпидемию мутацией производящего метан микроорганизма, вызвавшего отравление Мексиканского залива.

Сообщения из Мексики указывают на бессилие тамошних властей. Территория между столицей мексиканской провинции Тихуана и Лос-Анджелесом превратилась в самый густонаселенный район мира.

При этом официальный представитель Зонального управления безопасности утверждает, что все рассказы о странных ритуальных убийствах, якобы совершаемых зверями, возникшими в результате биологической мутации, вызванной употреблением загрязненной воды, — не более чем городские легенды.

ПРИМЕЧАНИЕ: сводка новостей одобрена Зональным управлением безопасности.

 

33

Водопой № 9. Западный Техас

Они явились в ночи, окружив водопой. Бриггс не знал о них ничего, кроме того, что они не люди.

— Ты уверен, что они оттуда? — спросил Джон Мильнер. Кто такие «они», он и сам не знал.

Бриггс покачал головой:

— Да ни в чем я не уверен. Пройдись по периметру, удостоверься, что все начеку. Скажи ребятам, чтобы держали пушки наготове и глаз не сводили с байкеров.

Мильнер ушел, а Бриггс продолжил напряженно всматриваться в темноту. Он не мог описать ту угрозу, что ощущалась во мраке; не мог бы, положа руку на сердце, даже утверждать, будто на самом деле что-то видел. Но он знал, нутром чуял, что они там. Прошлой ночью они убили Медведя, его ротвейлера, весившего девяносто с лишним фунтов. Медведь учуял их во тьме и бросился на них. Пес не лаял, он нападал бесшумно, как волк, не издавая ни звука, кроме злобного рычания в тот момент, когда его зубы вонзались в плоть.

— По-моему, стальной медвежий капкан и то легче стряхнуть, чем этого пса, — удивленно сказал Бриггс Май-меру, после того как они нашли Медведя. Могучие челюсти ротвейлера смыкались намертво, разрывая плоть и круша кости.

Но на сей раз они не услышали торжествующего рычания. Вместо этого пес взвыл от боли. И ужаса. Бриггс услышал этот ужас, и у него самого по коже пробежали мурашки. Потому что Медведь никогда ничего не боялся.

Они нашли пса на следующее утро, в сотне футов за колючей проволокой, ограждавшей источник. Истекшего кровью, со страшной раной в пустой грудной клетке… как будто кто-то запустил туда руку и вырвал сердце. Хозяину сразу показалось, что у пса что-то не так и с шеей, а опустившись рядом с ним на колени и приглядевшись, он понял, что она свернута. Это казалось невероятным: чтобы сломать короткую, толстую, мощную шею ротвейлера, требовалась чудовищная, нечеловеческая сила. Казалось, кто-то одной рукой удерживал пса на весу, а другой вскрыл ему грудную клетку и вырвал сердце. При одной мысли об этом у Бриггса начинали дрожать колени и волоски на загривке вставали дыбом. Чего ему точно, черт возьми, не хотелось, так это повстречаться с кем-то или чем-то, способным вот так располосовать грудь почти стофунтовому бойцовому псу. И пить его кровь.

Здешний водопой, по существу, являлся той же дающей жизнь кровью для Бриггса и еще девятнадцати людей, с которыми он его делил. Вода, пригодная для питья, не отравленная, не зараженная, не вызывающая гниения внутренностей, стала величайшей драгоценностью, после того как в Мексиканском заливе вырвалась на волю какая-то нечисть. Настоящего научного названия у этой дряни не было до сих пор, потому как ученые по сию пору, вот уже два года, спорили, пытаясь выяснить, с чем имеют дело. Зараза придавала воде легкий красноватый оттенок, в народе она имела два названия. «Красная смерть» — навеянное рассказом Эдгара По об ужасном недуге, и «свечение» — так называлась рассказывающая об этой беде песня одного рэппера.

Ученые объясняли случившееся выбросом залегавшего где-то под дном Мексиканского залива ядовитого газа метана, продукта жизнедеятельности каких-то древних микробов. Но потом, подхваченные ветром и перенесенные во внутренние водоемы, эти микробы подверглись мутации, превратившись в нечто иное. Мнений на сей счет было столько же, сколько людей; к бедствию приплетали и террористов, и инопланетян. Но Бриггс твердо знал, что это такое. Кара Господня.

После того как Мексиканский залив превратился в гнилое болото, экологическая чума стала распространяться на север. Воды залива испарялись, собирались в облака, а потом проливались дождями, заражая соседние штаты — Флориду, Джорджию, Алабаму, Миссисипи, Луизиану и Техас. Миллионы людей гибли по мере распространения катаклизма, а те, кто выжил, бежали дальше на север. Предельное перенаселение еще не пострадавших штатов вынудило власти принять меры против массовой миграции, изолировав пострадавшие территории и установив карантинный кордон, охранявшийся силами Зонального управления безопасности.

Бриггс считал Гейндриха и его банду ребятами опасными и явно со сдвигом. В обычное время никто из них не сунулся бы дальше первого защитного периметра, не схлопотав пулю в зубы, но увидев их в то утро, когда нашли Медведя, Бриггс переменил свое мнение, и они договорились, что им будет разрешено остаться на ночь, а за помощь в охране Водопоя они получат сто галлонов воды. Правда, Бриггс почти немедленно пожалел о своем решении.

С одной стороны, он был уверен, что за оградой таится некая нечеловеческая враждебная сущность, и, стало быть, его людям ради выживания не следует отказываться ни от какой помощи. Да и «Вервольфов» было всего семеро, а у Водопоя жили девять мужчин, шесть женщин и пятеро детей, тоже по большей части владевших оружием.

— Я слышал, что на водопой за Таксоном напали Потрошители, — сказал Гейндрих. — Тридцать человек погибло, остальных так и не нашли. Люди говорят — погибшим еще повезло.

— Все это дерьмовые сказки, — проворчал Бриггс, хотя и всматривался во мрак с внутренней дрожью. Он и вправду считал байки о страшных Потрошителях выдумками, порожденными общей паникой и неустроенностью, чем-то вроде леших или домовых, которыми пугают детишек, — но вид Медведя с вырванным сердцем сильно поколебал его уверенность.

Истории, подобные таксонской, ему доводилось слышать не раз — водопой или уединенное поселение подвергалось атаке, людей без разбору убивали, сердца вырывали, кровь высасывали. Такие рассказы передавали из уст в уста, но, с другой стороны, мало ли что придумают перепуганные люди. Официальные каналы информации контролировались властями, отрицавшими существование Потрошителей.

Впрочем, никто, обладавший хоть толикой здравого смысла, не лез к представителям властей с лишними вопросами, да и в разговорах с незнакомцами разумные люди старались не откровенничать. Мало ли у кого что на уме: никому не хочется, чтобы посреди ночи к его дверям заявилась полиция Зоны.

Единственным источником достоверной информации служил некий хакер и радиопират, сумевший подключиться к спутнику связи. Он называл себя Оборотнем, вроде как в память об одном радиоведущем пятидесятых. Этот малый заявлял, что катастрофу в Мексиканском заливе устроили инопланетяне, захватившие контроль над правительством, но потом Оборотень погиб. Причиной его смерти был объявлен пожар, уничтоживший Даллас, после того как город оказался отрезан от водоснабжения, но молва объявляла его гибель делом рук полиции или агентов Управления. Эти ублюдки распоряжались в Зоне, как у себя дома. Правда, тут у них вышел облом — через пару месяцев после того, как город обратился в золу, некто вновь провозгласил себя Оборотнем, причем голос был чертовски похож. На сей раз пират вещал откуда-то с Юго-Запада.

И эта подпольная радиостанция, вещавшая по ночам, постоянно меняя частоты и дислокацию, чтобы избежать поражения ракетами спутникового наведения, была, по сути, единственным источником новостей, которым Бриггс, как и большинство людей, пойманных в ловушку Зоны, доверял.

Согласно версии Оборотня, Потрошители были мутантами, которые переболели «красной смертью» и остались в живых, но превратились в некое подобие вампиров, жаждущих крови.

«Как их убивать, вампиров этих или мутантов? — гадал Бриггс. — Во что, черт побери, превратился мир?»

— Полночь, — сказал он Гейндриху. — До рассвета осталось меньше шести часов. Две караульных смены, по три часа на каждую. В смене четверо моих людей, трое твоих.

— Смотри!

Бриггс резко развернулся, вглядываясь в ночь.

— Что? Где?

— Там, снаружи, — ответил Гейндрих. — Я видел.

— Что видел?

— Сам не знаю. Что-то двигалось. Словно тень.

— Так ведь ночь на дворе, всюду чертовы тени, — проворчал Бриггс, тщетно пытаясь скрыть страх.

— Клянусь глазами и яйцами, я его видел. Похоже на предвестника.

— Что еще, к черту, за предвестник?

— Ну, типа призрак, только он появляется не после смерти, а перед ней. Предвещает, стало быть.

Бриггс положил палец на курок дробовика.

— Ну, это ты его видел, а не я… Ладно, карауль. Увидишь движение — зови меня.

Бриггс отошел от него в смятении. Он знал: двигаться там нечему. Никаких животных, кроме немногочисленных сторожевых собак, в Зоне не осталось. Люди не могли позволить себе тратить воду еще и на домашних питомцев. Да и с едой было туго, так что многие животные отправились прямиком в котлы.

Бриггс прошел по периметру, проверяя посты. Снаружи водопой прикрывали две изгороди из колючей проволоки в четыре фута высотой каждая, внутреннее кольцо представляло собой трехфутовую сплошную баррикаду из мешков с песком, у самой воды находился бетонный блокгауз, на сооружение которого пошли плиты с заброшенной стройплощадки.

Ночь стояла сухая и жаркая, температура и в полночь держалась около ста градусов по Фаренгейту. Одна из тех ночей, когда возникает ощущение, будто сама земля скукожилась от жажды. Возможно, так оно и было.

Люди не были единственными жертвами разразившейся катастрофы: в Зоне почти не осталось ни животных, ни растений. Сначала на значительную часть ее территории обрушились проливные дожди, принесшие из залива заразу, а после того как ливни и наводнения закончились, последовала двухгодичная засуха. Ирригационные системы пришли в упадок, отравленная вода вызвала массовую гибель растений, а мертвый сухостой охватили лесные пожары. А поскольку теперь на пути у пыльных бурь не стояли леса и рощи, ветра быстро превратили весь Юг и Юго-Запад в гигантскую пустыню.

Бриггс привык любоваться живностью с крыльца своего ранчо, привык к копошащимся на дворе курам, к поющим в кронах птицам. Теперь не осталось не только птиц, но и самого ранчо: его просто сдула чудовищная, заслонившая солнце пыльная буря. Впрочем, не осталось ни мух, ни москитов, ни муравьев, но Бриггсу именно исчезновение птиц казалось показателем безжизненности Зоны.

Мильнер варил на горелке близ блокгауза кофе, когда Бриггс прошел во внутренний периметр. Дерева на растопку в Зоне не осталось вовсе, обугленные стволы, чудом уцелевшие после пожаров, быстро догорели в кострах и очагах.

Из транзистора, стоявшего рядом с газовой горелкой, вещал голос Оборотня, или кто там назвался его именем — он брал интервью у мексиканца из Веракруса, пустившегося в бега, когда зараза обрушилась на восточное побережье Мексики. Поняв, что беседа касается Потрошителей, Бриггс прислушался внимательнее.

— Это науали, — промолвил старик, говоривший по-английски с сильным акцентом.

— Кто такие на…уали? — не понял интервьюер.

— Ягуары-оборотни, сеньор. Вот у вас, на севере, есть волки-оборотни, а у нас эти твари, полулюди-полузвери.

— Вот еще дерьмо, ягуары-оборотни, — проворчал Бриггс.

— Тише! — шикнул на него Мильнер. — Этот малый у себя в Мексике был историком, он специалист по этой части.

— Ну их в задницу, таких специалистов.

— А откуда, по-вашему, они берутся, эти полуягуары? — спросил Оборотень.

— В Мексике существовала цивилизация ольмеков, называвших себя Народом Ягуара, потому что они поклонялись гигантскому коту джунглей и верили, что его укус способен превратить человека в полузверя. Другие народы Мексики, такие, как майя, тольтеки и ацтеки, во многом переняли культуру ольмеков. После испанского завоевания Мексики стали распространяться тайные ордена Ягуара, ставившие целью изгнание конкистадоров.

— Это были сообщества убийц, не так ли? Вроде тугов в Индии или людей-леопардов в Африке?

— Разница между ягуарами-оборотнями и представителями названных вами религиозных сообществ состоит в том, что мы не имеем доказательств того, что последователи других сообществ действительно имели дело с чем-то сверхъестественным. А о культе Ягуара свидетельствуют высеченные на камне рельефы давностью в две тысячи лет, на которых мы видим существ с человеческими телами и головами ягуаров.

— Расскажите, пожалуйста…

Что хотел узнать Оборотень, слушатели так и не узнали, передачу заглушили помехи.

— Опять заглушили, — сказал Мильнер, выключая радио. — Наловчились, гады. Оборотень говорит, что власти надеются накрыть его ракетами, наведенными по радиосигналу.

— Тогда на кой черт им его глушить? Не лучше бы было дать ему говорить до тех пор, пока не запеленгуют и не возьмут на мушку?

— Так ведь это власти, они все через задницу делают.

— И то верно… Слушай, ты походи по периметру. А то я этим нацистским ублюдкам доверяю не больше, чем тому, что отирается снаружи.

— А ты не думаешь, что мексиканец прав? — спросил Мильнер, когда он уже уходил. — Вдруг там и вправду люди-ягуары?

— Ага, заодно со снежным человеком и Дракулой. Давай, пошевеливайся.

Говоря, он обернулся к собеседнику и чуть не уткнулся в гейндрихова приятеля. Байкер был таким же грязным, и воняло от него точно так же.

Чертова зараза переменила все на свете. Нынче ни от кого приятно не пахло, потому как люди не могли позволить себе тратить воду на умывание, а когда потом и мочой воняют все подряд, из-за запаха ни к кому придираться не приходится. Но от чертовой банды Гейндриха смердело как-то особенно, не как от других людей. Было в этом запахе что-то знакомое, Бриггс точно знал, что ему доводилось чуять нечто подобное раньше, но где и когда — он вспомнить не мог.

Он обошел всех четверых караульных из смены, тихонько инструктируя каждого держать глаза открытыми и одним глазом приглядывать за байкерами.

Поговорив с последним в карауле, Бриггс направился в зону между двумя проволочными заграждениями и двинулся по кругу, светя фонариком во тьму и гадая, что же там мог увидеть Гейндрих. Конечно, такой чокнутый ублюдок запросто мог углядеть что угодно, в том числе и то, чего там никогда не было. Но с другой стороны, мир вокруг тоже был безумным. Черт, ну не в то время Бриггс родился…

Нынешняя зараза была не первым бедствием, поразившим мир. В Средние века «черная смерть» унесла жизнь каждого третьего человека в Европе и на Ближнем Востоке. В каждом столетии эпидемии гриппа уносили по всему миру миллионы жизней. Великие туземные цивилизации в Северной и Южной Америке были выкошены завезенной конкистадорами оспой, а в это время в Европе попавший туда из Нового Света сифилис уносил десятки миллионов жизней. Но ни одна катастрофа, включая техногенные катастрофы атомной эры, не угрожала всему миру.

«Не повезло, — снова подумал Бриггс. — Легли бы карты лучше, я бы, может быть, жил в другое время». Например, в ту эпоху, когда его дед прибыл на Запад, построил ранчо и занялся скотоводством. В то незатейливое время, когда разговоры о конце света были не больше чем разговорами.

Гейндирх оказался рядом с ним так внезапно, что он едва заметил его приближение: услышал тихие шаги и резко развернулся, выставив перед собой ствол.

— Что это ты так подкрадываешься?

Гейндрих ухмыльнулся: заячья губа придала его ухмылке зловещий вид.

— Ничего я не подкрадывался. Просто твои мысли где-то блуждали, вот ты меня и не услышал.

— Мои мысли на курке моего ружья. Будь осторожней, а то я от неожиданности могу продырявить твои кишки десятым калибром.

— Да ладно, тут все на взводе. Все это чуют.

— Чуют что? Я, например, ни хрена не чую.

Бриггс лгал. На самом деле он тоже чуял, да еще как. То было ощущение грозящей беды, от которого ему не удавалось избавиться с того самого момента, когда его взору предстал лежащий на земле Медведь: на груди рана со здоровенный кулак величиной, а крови почти нет. А еще его испугало полное отсутствие следов. Судя по всему, Медведь, эта четвероногая сухопутная акула в девяносто фунтов весом, стал легкой добычей кого-то несравненно более опасного и свирепого.

— Ты хоть задумывался, откуда они взялись? — спросил Гейндрих.

— Кто?

— Они. Потрошители. Кем бы они ни были и как бы на самом деле ни назывались.

— Да. Я шевелю мозгами и, полагаю, знаю, откуда они берутся. Ребята вроде тебя рассказывают про них страшные истории, после чего ребята вроде меня бросают свои водопои.

— Мне не нужна твоя вода, — прошептал Гейндрих.

На Бриггса снова повеяло исходившим от байкеров неприятным запахом, и это снова растревожило его память.

— Там! — указал Гейндрих.

Бриггс резко развернулся, присев на корточки и направив дробовик во мрак.

— Где? Что ты видишь?

Уставив ствол в темноту, он по усилившемуся запаху понял, что Гейндрих придвинулся ближе — и тут до него вдруг дошло, почему эта чертова вонь кажется ему знакомой. Так пахло у него в хлеву, когда он резал корову или свинью.

Это был запах крови!

Он повернулся и заметил когтистую руку, нанесшую ему удар в грудь. Бриггс не отлетел назад только потому, что Гейндрих неуловимым движением другой руки схватил его за шею, не дав упасть.

Еще живой Бриггс успел с ужасом увидеть, как вспоровшие грудную клетку когти вырвали оттуда его бьющееся сердце.

 

34

В двух тысячах футов над побережьем залива

Ален Хольт смотрел вниз из иллюминатора самолета «Дуглас ДС-3», пролетавшего над заболоченной дельтой Миссисипи. Новый Орлеан, столица джаза, веселья и наслаждений, город всепрощающего Французского квартала и невообразимо нелепого Марди-Гра, пышущая жизнью дельта с ее лодочными прогулками и казино, тянувшиеся вдоль берега у Билокси, — все это исчезло. Влажные, сочные заросли превратились в водяную пустыню. Стоячая мертвая вода, и ни одной живой травинки. Не говоря уж о людях.

В такой близости от залива каждое дуновение ветерка несло запах метана.

Хольт зажег сигарету, подумав о том, что бы случилось, сделай он это на уровне моря. Ребенком в Северной Каролине ему довелось стать свидетелем таинственного феномена, называемого блуждающими огоньками. Тогда многие верили, что вспышки пламени над болотами предвещают невзгоды. Нынче он знал, что то было спонтанное воспламенение болотного газа, выделявшегося при гниении. Ничего таинственного. Разлагающиеся растения выделяют болотный газ — метан.

Хольт знал, что концентрация метана далеко не так высока, чтобы тот мог воспламениться от зажигалки, но мысль его не покидала: нежели можно поджечь весь мир, всего-то прикуривая сигарету?

Усилием воли он выбросил из головы мысли о мировом пожаре и посмотрел в иллюминатор.

То, что было не под силу даже таким ураганам, как «Катрина», сумели сделать невидимые невооруженным глазом микробы. Прибрежные города, всегда славившиеся пышной зеленью своих пригородов, стали городами-призраками или, как Новый Орлеан, исчезли, слившись с безбрежным мертвым морем.

Бог просто-напросто стер Мексиканский залив с карты.

Хольт не мог отделаться от мысли о каком-то библейском характере бедствия, погубившего Новый Орлеан. Наверное, если в Америке и были Содом и Гоморра, то они находились во Французском квартале. Но ведь не исключено, что Бог просто начал с южных штатов; замысел же его в том, чтобы стереть с лица земли весь нынешний мир и заменить его новым.

Прошлым вечером Хольт смотрел популярное часовое телевизионное шоу. Громкая музыка, сталкивающиеся машины, большегрудые женщины, агрессивные мужчины… вот во что превратился этот мир.

Он снова спросил себя, заслуживает ли такой мир спасения, после чего, так и не дав себе ответа на этот вопрос, занялся непосредственной задачей.

Из всех находившихся сейчас на борту самолета только Хольт не был ученым. Тысячи яйцеголовых искали решение проблемы в разных точках планеты, глядя в микроскопы и смешивая вещества в пробирках, но у него был совсем другой план. И хотя Хольт делал вид, будто с интересом слушает рассуждения одного из пассажиров о достоинствах видавшего виды винтового «ДС-3», что нес их сейчас на высоте двух миль над мертвым морем, в действительности его интересовали тайные исследования совсем другого ученого.

— Я лично удивлен, — разглагольствовал знаток авиации, — с чего это бывший директор ЦРУ и нынешний заместитель директора Зонального управления безопасности решил воспользоваться «ДС-3» вместо какого-нибудь современного реактивного самолета, на каких летают руководители такого уровня. А знаете ли вы, что «ДС-3» был первым успешным воздушным лайнером? Но этот старый боевой конь времен Второй мировой еще далеко не списан со счетов: сейчас, в начале двадцать первого века, спустя более чем шестьдесят лет после первого выпуска, его еще продолжают использовать по всему миру. Не говоря уж о том, что именно его в годы кокаинового бума избрали в качестве лучшего средства контрабандной транспортировки наркокартели Южной Америки.

Хольт прекрасно знал, что этот самолет представляет собой образец авиационного антиквариата, но он сознательно выбрал именно эту некогда частную, реквизированную для государственных нужд старую лохань.

— Эти современные реактивные машины имеют обыкновение ломаться… причем довольно часто в полете. Не говоря уж о том, что в нынешней ситуации существуют сложности с некоторыми компонентами топлива для их высокотехнологичных двигателей. Вот правительство и решило по возможности вернуться к коллекционной рухляди. Благо ими и управлять легче, и садиться, да и обслуживать их проще.

Наведя собеседника этой фразой на продолжение разговора о самолетах, Хольт опять уставился в иллюминатор, раздумывая о задании, полученном от президента: дать новую жизнь самому секретному высокотехнологичному устройству на планете. И использовать его ни много ни мало для спасения мира.

После того как его выдернули из пенсионного существования, в котором единственной его целью было допиться до смерти, Хольт чувствовал себя так, словно снова оказался в шкуре Атланта, которому приходится держать на плечах весь мир.

Глубоко вздохнув, он отвел глаза от расстилавшегося внизу унылого пейзажа и перевел взгляд на остальных пассажиров самолета. Семь человек: четверо мужчин, три женщины. Все ученые. Поневоле вспомнишь фильм «Миссия невыполнима»: перед этой командой стоит задача спасти жизнь на планете.

— Теперь вы единый мозговой центр, — сказал им Хольт на первой встрече в Сиэтле-Такоме, ставшем сейчас столицей страны. — Который должен найти способ борьбы с заражением.

Нельзя сказать, что для них это было в новинку, потому как всех их выдернули из других мозговых центров, причем работали они там над той же самой задачей. Но Ален Хольт располагал секретным оружием… и что ему требовалось, так это получить от ученых рекомендации по применению этого оружия, при этом не раскрывая им его природы.

Целью полета над заливом было наглядно показать этим интеллектуалам, привыкшим существовать, зарыв головы в песок чистой науки, с каким ужасающим бедствием они имеют дело. Все они, разумеется, так или иначе сталкивались с последствиями катастрофы, перенаселением, хаосом, дозированным распределением воды и пищи, резким ограничением тех услуг, какие еще оставались доступными. Но Хольт хотел ткнуть их носом в первопричину кризиса, показать полностью обезлюдевший край, именуемый Зоной, и темные воды мертвого моря. Однако в первую очередь он хотел понаблюдать, как поведет себя эта команда, оказавшись запертой на два часа в замкнутом пространстве.

Вообще-то, Хольт предпочитал не отклоняться от основной задачи, но когда он знакомился с биографиями кандидатов в команду, подобранных его помощниками, и, уже пробежав очередную справку, собирался отложить в сторону, его взгляд остановился на фотографии. И его озарило.

Каден Монтес. Археолог и астробиолог. Специалист по Древней Мексике. Знает язык науатль. То, что она являлась еще и специалистом по воде, для него ничего не значило, он имел возможность использовать лучших гидрологов мира… правда, у него сложилось впечатление, что половина ученых мира так или иначе изучают воду. Раньше ему никогда и в голову не приходило, планируя миссию, подходить к делу с сексистских позиций, но вот ведь, довелось… Хольт нуждался в этой женщине постольку, поскольку она была привлекательна и говорила на языке Древней Мексики. И эти два качества были важнее, чем ее интеллект и научные достижения. Она подходила идеально, словно Бог специально вылепил ее из глины именно на такой случай.

«Черт возьми!» — подумал Хольт, снова посмотрев вниз, на безбрежные мутные воды. Болото площадью с Аляску. Возникшее из-за газа, причем самого обычного, того, что используется людьми на производстве и в быту.

В течение миллионов лет критическое повышение концентрации метана происходило только в локальных масштабах: на шахтах, в застойных трясинах, канализационных трубах. Трудно поверить, но важным источником поступления метана в атмосферу были кишечные газы, испускаемые крупным рогатым скотом. Но теперь метановый баланс был резко нарушен.

То, что мир оказался под угрозой и проигрывает битву за выживание против каких-то там микроорганизмов, с которыми сосуществовал не одну геологическую эру, казалось немыслимым. И хотя примерно треть всех жизненных форм планеты не участвовала в кислородном цикле, то есть не потребляла выделяемый зелеными растениями кислород и не выделяла углекислый газ, который растения снова перерабатывают в кислород, данный микроорганизм вообще не существовал в кислородной среде. Microscopic archaea представлял собой форму жизни, существовавшую исключительно под землей или под океанским дном. Долгое время его считали бактерией и квалифицировали как особую форму жизни только в 1970-х. В отличие от большинства земных организмов archaea, превращавший пруды и озера в болота и застойные лужи, не нуждался в кислороде, так же как и в солнечном свете. В отличие от организмов кислородного цикла, archaea являлись одновременно и потребителями, и производителями метана. Процесс был сопоставим с жизнедеятельностью растений, животных и человека: растения выделяли кислород, которым дышат люди и животные; они, в свою очередь, выдыхают диоксид углерода, вновь потребляемый растениями, перерабатывающими его в процессе фотосинтеза. В случае нарушения баланса фотосинтеза все дышащие кислородом организмы обречены на вымирание.

Из работ специалистов Хольт знал: что-то случилось с потребителями метана, в то время как его производители продолжали вырабатывать газ. Кислород на морском дне стал замещаться метаном, что, соответственно, вело к вытеснению и исчезновению зависимых от кислорода форм жизни и постепенному превращению Мексиканского залива в гигантскую гнилую лужу, а там и в мертвое море. А поскольку морское течение выносило зараженные воды в Атлантику, то, что уже вызвало бедствие в Мексике и южных штатах США, становилось угрозой для всего мира.

Распространению заразы по суше препятствовал атмосферный кислород, смертельный для archaea. Однако перенесенный с дождями на сушу микроб превращался в защищенную непроницаемой оболочкой спору и пребывал в таком неактивном состоянии сколь угодно долго, пока не попадал в благоприятную среду с низким содержанием кислорода, где тут же возрождался к жизни. Такой средой, например, являлась пищеварительная система человека и животных, что было чревато их истреблением.

Как произошла разбалансировка, Хольт знал.

Теперь ему следовало найти способ восстановить равновесие.

 

35

Каден изо всех сил старалась держаться спокойно и ничем не выдать своих страхов, однако чувствовала, что Ален Хольт видит ее насквозь. И ведь не сказать, что она была не той, за кого себя выдавала. Все ее научные достижения были настоящими, хотя, чтобы подключить ее к выполнению миссии, данные о двух последних годах ее жизни пришлось сфальсифицировать. Удивительно было то, что, имея возможность обратиться к куда более видным ученым, Хольт остановил выбор именно на ней.

В то время как зараза, погубив залив и выбравшись на берег, превращала южную треть территории страны в безлюдную и безжизненную пустыню, а остальные две трети — в перенаселенную, депрессивную территорию, страдающую от нехватки воды, Монтес продолжала сотрудничать с Коджи Ода и «лягушками». Ее убеждение, что официальные версии происходящего густо замешены на обмане, еще более утвердилось, когда президент положила конец спорам о том, что было причиной выброса метана — землетрясение или глубинное бурение. Нынешнее объяснение — нарушение баланса между производящими и потребляющими метан донными микроорганизмами — в принципе соответствовало действительности. Но без обмана не обошлось и тут.

Каден посмотрела на Хольта, поймала его взгляд на себе, улыбнулась, чтобы скрыть озабоченность, и опять уставилась в иллюминатор.

Хольт был крепко сложенным мужчиной, с широченной грудью и основательным животиком, из-за чего казался даже крупней, чем был на самом деле. Ее отец был похожего, плотного телосложения, и Каден подозревала, что у Хольта, как у ее отца, этот внушительный объем вызван не столько жиром, сколько покрытыми им стальными мышцами. Волосы у него были густыми и темными, и хотя, по ее прикидкам, ему было явно за пятьдесят, седины во взъерошенной шевелюре не наблюдалось.

Каден знала, что он — бывший директор ЦРУ. Коджи рассказал ей: под конец своей работы в разведке Хольт курировал научный проект, столь засекреченный, что один из друзей Коджи, долгое время проработавший в качестве привлеченного сотрудника над одной из его составляющих, так и не составил себе даже приблизительного представления о проекте в целом. Кроме того, Хольт имел репутацию крутого парня.

— Друг говорил, что он как питбуль с мозгами, — рассказывал Коджи. — Если что не так, мигом вцепится зубами в глотку.

После того как японец через своего человека в верхах узнал, что президент поставила Хольта во главе сверхсекретного проекта, касающегося заражения, Каден с Коджи разработали план ее внедрения в рабочую группу. Благодаря контакту в НАСА «лягушки» смогли устроить для нее послужной список на те два года, что прошли с ее исчезновения из госпиталя в Мексике. Полную смену имени и биографии сочли неприемлемой, потому что ее мог узнать кто-то из ученых, имевших с ней дело раньше. Правда, снова появляться под настоящим именем, после того как оно было удалено из всех электронных баз, было чревато риском: люди, когда-то хотевшие ее убить, вполне могли прийти к решению завершить незаконченную работу.

Но Коджи считал этот риск незначительным. Распространение заразы повергло в хаос всю страну, а Мексика пострадала еще раньше и сильнее, чем южные штаты. Люди, державшие ее в плену в тамошнем госпитале, скорее всего, уже мертвы, а если и нет, им сейчас не до нее.

«Лягушки» сочили нужным внедрить ее в число сотрудников Хольта из-за его положения и репутации. Он был близким другом президента и бывшим руководителем разведки страны. Если кто и знал всю правду о заразе, то именно Хольт.

Но до сих пор Каден так ничего и не выяснила, за исключением того, что у Хольта нестандартный подход к постановке проблемы, подход, который мог бы основательно распалить воображение сторонников конспирологических теорий. Он объявил ученым, что им следует сосредоточиться вовсе не на том, как остановить неконтролируемое распространение заразы, а на том, как можно вызвать метановый дисбаланс.

— Все научные силы мира и без вас сосредоточены на том, как уничтожить производителей метана или восстановить равновесие, резко увеличив численность его пожирателей, — сказал Хольт. — Мы зайдем с другого конца — постараемся выяснить, не как от него избавиться, а откуда он взялся. Это, конечно, явление природное, но для наших целей удобнее предположить, что некто мог бы вызвать дисбаланс намеренно. Как это можно было сделать?

Хольт предложил обдумать это в качестве варианта обратного конструирования. До нее мигом дошло, что такого рода «обратным конструированием» занимаются детективы: начинают с того, что восстанавливают картину преступления, что в итоге и приводит к виновному.

Каден чувствовала, что данное боссом объяснение никого в команде не удовлетворило, но и озвучить свои сомнения никто не решился. Страна давно жила в условиях чрезвычайного положения, и все, что могло породить волнения и беспорядки в и без того страдающих от перенаселения и нехватки продуктов городах севера, сурово пресекалось. И хотя теория рукотворного происхождения заразы была, пожалуй, в ходу более любой другой, официально она не признавалась, и высказывать ее вслух было нежелательно.

Между тем, если бы не плотная завеса лжи и секретности, за которой власти пытались скрыть суть произошедшего, Каден с готовностью возложила бы вину на Мать Природу. В конце концов, метан являлся лишь одним из бесчисленного множества компонентов экосистемы, поддержание равновесия которых являлось необходимым условием выживания планеты.

Помимо Каден, астробиолога, в состав коллектива входили океанограф, биохимик, микробиолог, бактериолог, вирусолог и гематолог. Присутствие большинства из этих специалистов вопросов у Монтес не вызывало, но были и исключения. Например, она не понимала, зачем здесь гематолог. Крови у микроба не было, заболеваний крови он не вызывал и, в отличие от многих возбудителей недугов, не селился и не размножался в крови, поскольку она, в силу присутствия кислорода, являлась для него ядовитой средой. Но это ладно, а вот что касается напрямую ее — зачем здесь астробиолог? Над этим вопросом они ломали голову вместе с Коджи. Конечно, земная жизнь — часть жизни во Вселенной, но ведь речь шла о конкретном, вполне земном микроорганизме, а это компетенция микробиолога и бактериолога.

В отличие от обычной биологии, океанографии и большинства прочих научных дисциплин астробиология не ограничивала свою деятельность жесткими рамками, и даже в ее названии имелось нечто, уводящее в сторону. Наукой, именовавшейся также экзобиологией, занимались не только биологи, изучавшие внеземные формы жизни. Наряду с сугубым теоретизированием имело место скрупулезное изучение данных, получаемых с помощью оптических и радиотелескопов и современных космических зондов. Целью было получение информации о составе атмосферы планет, которые позволяли бы сделать вывод о возможности существования жизни. Тут требовались знания и астрономов, и патологов, и биологов, и химиков, и геологов, да и вообще представителей всех научных специальностей.

Некогда астробиология являлась одной из приоритетных дисциплин НАСА, но теперь ситуация изменилась, тем паче что и само космическое агентство находилось на грани выживания.

Ей виделась своего рода ирония в том, что ее избрали для участия в работе элитного исследовательского подразделения под началом одного из самых влиятельных людей в стране, но вокруг этой истории громоздилось столько всякой невразумительной путаницы, что порой ей казалось, будто у нее мозги набекрень.

Монтес снова посмотрела в иллюминатор. В двух милях над водой не было видно никаких признаков того, что над самой поверхностью невозможно дышать.

— Случалось бывать у залива до того, как его вспучило? — осведомился Хольт.

Он напугал Каден. Сидел напротив нее и курил, несмотря на запрещающие таблички на английском и испанском языках. «Положение дает привилегии», — подумала она.

— Случалось, да. Обычные развлечения — Марди-Гра, катание на лодке по дельте, игровые автоматы в Билокси. Как-то раз побывала на острове Падре. Все как у всех.

— Я так понимаю, еще до обнаружения этого метанового дисбаланса вы написали научную статью о некоторых возможностях исчезновения жизни на Земле.

— Да, было дело. Но это, конечно, совпадение, а никакое не пророчество. Я просто отметила тот факт, что пару сотен миллионов лет назад повышение концентрации метана в атмосфере привело к вымиранию большей части живых организмов. Великое Вымирание, так это и назвали.

Хольт кивнул.

— Да. Пермский период, массовое исчезновение видов. Резкое глобальное потепление, возможно, вызванное продуцирующими метан archaea. Вы прямо в точку попали.

На самом деле то было не предсказание, а всего лишь упоминание об одном из множества бедствий глобального масштаба, которые наша Земля пережила за пару миллиардов лет. В прошлом имело место много катастроф, и, надо полагать, немало их следует ожидать и в будущем. Вот и метановый дисбаланс, по сути, палка о двух концах. С одной стороны, резкое нарушение равновесия привело двести миллионов лет назад к катастрофическому потеплению и гибели множества форм жизни, а с другой, более легкий сдвиг, пятьдесят миллионов лет назад, спровоцировал потепление, которое покончило с Ледниковым периодом.

Как ученый, изучавший формы жизни, Каден знала, что жизни на Земле может угрожать великое множество факторов, как порожденных деятельностью человека, так и таких, какие можно считать Божьей карой или капризом природы. Ее любимая теория, касающаяся шаткости природного равновесия, гласила, что жизнь существует до тех пор, пока плавает лед. Если он погрузится в воду, океан над ним замерзнет и наступит вечное оледенение.

Или вот прекрасный пример, показывающий, как численность бактерий поддерживается в равновесии благодаря ограниченности пищевых ресурсов. Многие бактерии — скажем, возбудитель сибирской язвы — при наличии питания размножаются делением столь стремительно, что при наличии неограниченных пищевых ресурсов масса бактерий быстро сравнялась бы с массой планеты Земля.

— Примерно раз в полгода, — сказал Хольт, — ученые выступают с новой теорией насчет того, почему вымерли динозавры. Если мы не победим эту заразу, лет эдак через миллион какой-нибудь новый вид будет так же энергично строить догадки насчет того, что привело к исчезновению Homo sapiens. Возможно, их удивит, что цивилизация, пославшая своего представителя на Луну, проиграла битву солдатам, которых не видно без микроскопа.

— Хочется верить, что меня выбрали для участия в программе не из-за этой статьи. Я ведь опубликовала не результаты исследований, а всего лишь свои соображения насчет того, как уязвима может быть жизнь на других планетах.

— Ну, как раз перед тем, как прорвало заразу, вы опубликовали еще одну интересную статью. Я имею в виду ту, где говорилось о Пернатом Змее как об инопланетном астронавте, о культе Ягуара и всем таком. Думаю, эта ваша теория вызвала… брожение среди ваших более ортодоксальных коллег.

«Откуда он знает?» — с досадой подумала Каден, хотя виду, конечно, не подала. Ее реконструированная «лягушками» биография не включала эту статью из-за нежелательного упоминания в ней Тео. Чего бы ей очень не хотелось, так это показать хоть какую-то связь с древним городом, где ее захватили в плен и фактически приговорили к смерти.

— Знаю, — промолвил Хольт, — ни в вашем университетском деле, ни в материалах НАСА эта статья не значится. Она выплыла на поверхность, когда я решил поглубже познакомиться с вашей биографией.

«Интересно — подумала Монтес, — куда его привели эти углубленные исследования?»

— Я, хм, предпочитаю не вспоминать об этой работе. В свое время она вызвала насмешки научного сообщества.

Хольт взглянул ей в глаза и удержал ее взгляд. Похоже, он обладал гипнотическими способностями: Каден показалось, будто эти глаза смотрят ей прямо в душу.

— Вы всегда настороже, — произнес он. — И держитесь особняком.

Эта работа была очень важна для нее — жизненно важна. «Лягушки» предприняли для этого огромные усилия и рисковали даже разоблачением своего агента в Белом доме, способствовавшего ее внедрению в команду Хольта. Здравый смысл подсказывал Монтес, что сейчас лучше всего было бы скомкать разговор, отговорившись головной болью, и постараться смешаться с остальными, но она решила иначе.

— Я хороший астробиолог, — сказала Каден. — К сожалению, мир решил прийти к концу до того, как я смогла достичь признанных высот в своей профессии. Однако это не значит, что моя квалификация ниже, чем у кого бы то ни было.

— Вы слышали, как один старый пердун назвал вас «мексиканской девчонкой»?

— Да! Я женщина, а не девчонка, и я родилась и выросла в этой стране!

Три дня назад Монтес вошла в совещательную комнату штаб-квартиры Зонального управления безопасности в Сиэтле, когда остальным было объявлено, что Каден войдет в состав группы. Вопрос «А почему эта техасско-мексиканская девчонка, а не Степанек?» был задан океанографом, не видевшим, что она уже в помещении, и она даже онемела. Не от нехватки слов, а как раз напротив, сдерживая порыв высказать ученому все, что думает, так как последний раз высказывалась еще в школе, когда одна девочка назвала ее taquita [27]Водоплавающая птица (исп.).

— Степанек вдвое старше меня и гораздо опытнее, но у меня есть два преимущества, которых нет у него.

— Это каких же?

— Я зла и амбициозна. Зла потому, что мир катится ко всем чертям, и может статься, что ему скоро будет не до моей профессии.

Каден выдержала паузу и взглянула Хольту в глаза.

— А сейчас позвольте мне задать вопрос. Что заинтересовало вас в такой степени, что вы решили включить меня в состав группы, члены которой, если судить по бумагам, более квалифицированны?

Неожиданно их разговор прервал океанограф.

— Прошу прощения, мистер Хольт, но вы выражали пожелание, чтобы, когда мы доберемся до устья Миссисипи, я охарактеризовал положение с пресной водой.

— О, да. Начинайте прямо сейчас, — отозвался Хольт.

Океанограф начал с того, что прочел цитату из «Поэмы о старом моряке» Кольриджа.

— Взгляните вниз, и вы увидите именно такое склизкое море, о каком поведал Кольридж. Несмотря на то что три четверти земной поверхности покрыто водой, лишь малая ее часть пригодна для питья, а из той, что теоретически пригодна, то есть пресной, две трети существуют в виде льда или снежных покровов. И, наконец, из того, что осталось, немалую долю составляют подземные, грунтовые воды. В реках и озерах сосредоточен всего один процент пресной воды. Короче говоря, пресная вода — это ничтожная часть водных запасов планеты. Правда, ее уровень постоянно поддерживается за счет испарения и подъема тумана, которые, уже в атмосфере, концентрируются и проливаются на землю и в океан дождями, чтобы цикл повторился.

Применительно к нашей стране крупнейшей пресноводной системой является речной комплекс Миссисипи — Миссури. Бассейн этих рек, простирающийся от границы с Канадой до Мексиканского залива, покрывает треть территории страны и обеспечивает ее центральные районы пресной водой как для питья, так и для промышленных нужд.

Как нам стало известно еще до нынешней катастрофы, с появлением кислотных дождей водяной пар в атмосфере может содержать вредные вещества, которые впоследствии выпадают на орошаемую дождем территорию. Именно это происходит ныне: ветры и дожди заносят вредоносные споры в глубь суши.

Каден, утомленная этим перечислением общеизвестных фактов, встретилась взглядом с Хольтом. Заданный ею вопрос так и повис в воздухе. Она предполагала, что выбрали ее неспроста: видимо, значение имело и нечто помимо ее научной квалификации. Узнать, в чем тут суть, означало для нее получить ключ к пониманию того, чем на самом деле занимаются власти.

Каден подняла брови, напоминая об уже сказанном:

— Почему я?

Хольт подался к ней и ответил:

— Вы говорите на науатль.

Монтес лишилась дара речи.

— Прошу вас с настоящего момента полностью сосредоточиться на древней Центральной Америке. Если еще точнее, примерно на времени Христа.

— На каких аспектах?

— На всех.

 

36

Санта-Фе, Нью-Мексико

Хольт покинул «ДС-3» в Санта-Фе, отправив ученых в Сиэтл, где его сотрудники должны были снабдить их более обстоятельными инструкциями. Он уже не испытывал энтузиазма относительно концепции мозгового центра. То есть научным исследованиям предстояло продолжиться, но курировать их он перепоручил своему первому заместителю. После встречи с Каден Монтес его планы претерпели радикальное изменение, и он сошел с самолета в Санта-Фе, чтобы подготовить все, прежде чем вызвать ее обратно.

Прошло уже два месяца с того дня, как юноша из древнего мира оказался затянутым в нынешнее время. Политическая ситуация в Сиэтле-Такоме не имела аналогов в истории Америки. Повсюду было введено военное положение. Президент обладал неограниченными властными полномочиями, которые в Зоне осуществлялись через директора Управления безопасности, имевшего собственные силовые структуры и фактически обладавшего автономией по отношению к Сиэтлу-Такоме.

Хольта эта политическая конструкция отнюдь не радовала. Историк по образованию, он хорошо знал, что диктатура зачастую вырастает именно из присвоения полномочий при введении чрезвычайного или военного положения в кризисных ситуациях. Знал он и то, что передача всех силовых рычагов в руки президента была вызвана необходимостью, но все равно чувствовал себя неуютно. Особенно с учетом того, что с самого своего возвращения в коридоры власти слышал постоянные разговоры облеченных немалыми полномочиями людей, что новой политической реальности предстоит стать постоянной.

Президент Барбара Берг вовсе не утверждала, что объявленное военное положение должно стать постоянным. Но многие высокопоставленные чиновники, включая могущественного директора Зонального управления безопасности, смотрели на дело именно так.

Впрочем, независимо от личного отношения Хольта к проблеме восстановления демократии, в первую очередь следовало решить проблему заразы, поскольку в случае неудачи все остальные проблемы очень скоро могли оказаться неактуальными не только для страны, но и для всего мира. И самолет он покинул, чтобы запустить в действие свой план по решению этой проблемы.

Занятый по горло своими обязанностями и изучением политических приводных ремней, действовавших в новой администрации, Хольт постоянно выкраивал время, чтобы знакомиться с отчетами и видеоматериалами об адаптации гостя из прошлого, но до сих пор не имел возможности вернуться, чтобы увидеть его воочию.

То, чем команда психологов и психиатров занималась с молодым человеком, Хольт мысленно именовал «акклиматизацией» — приспособлением к новому, странному, незнакомому миру.

Доктор Сэмюэл Френкель, психиатр, поставленный Хольтом во главе «акклиматизационной» команды, ждал босса на посадочной полосе, прямо у трапа «ДС-3».

— Как наш гость? — осведомился Хольт в машине, когда они ехали к лабораторному комплексу.

— Делает успехи, — просиял Френкель. — Нынче утром мы узнали его имя — Та-Хин. Прорыв, несомненно, — но это только начало. К настоящему моменту у нас есть два существенных достижения. Установлено, что его язык — это архаическая версия науатля, наречия, на котором и по сию пору говорят в некоторых удаленных районах Мексики и которое известно некоторым ученым. В свое время он играл в Центральной Америке ту же роль, что греческий или латынь в Европе. Ну а еще мы успешно провели операцию по внедрению в его мозг чипа памяти.

— Это увеличило его языковые способности?

— Не напрямую. Изначально чип был разработан не для облегчения усвоения иностранных языков, а для ослабления потери памяти при болезни Альцгеймера. Но мы усовершенствовали его, обогатив словарем современных понятий, используемых как в нынешнем языке науатль, так и в английском. Гораздо легче учить язык, если ты уже располагаешь словами, и тебе надо только расставить их в правильном порядке. Сейчас он уже может самостоятельно составить несколько базовых фраз. Наш специалист по языковому поведению считает, что наш подопечный уже владеет английским на уровне трех-четырехлетнего ребенка.

Френкель посмотрел на Хольта.

— Правда, некоторые сомневаются, стоит ли вообще обременять его изучением английского, если с ним можно общаться с помощью пиджин-науатля.

— Сэм, в условиях нынешнего кризиса может получиться так, что знатоков науатля вообще не окажется под рукой. А даже если таковые найдутся, это вопрос, будет ли у них время на истолкование его фраз. Да и словарный запас в этом языке ограничен. Это древний язык, чудом сохранившийся в современном мере, архаичный и трудноприспосабливаемый к нынешним реалиям.

— Одна из самых сложных задач, с которыми мы сталкиваемся, — продолжил Френкель, — это привить ему представление о прошлом, настоящем и будущем, о существовании исторического процесса. Ему это просто трудно вообразить. Он прибыл к нам из общества, в котором за всю его фиксированную историю существенно ничего не менялось. Собственно говоря, после его рождения его мир оставался почти что неизменным на протяжении еще пяти сотен лет, до появления испанских конкистадоров, завоевавших ацтеков. Заставить его понять, что мы люди из будущего и что он совершил путешествие во времени, — это серьезная задача.

— Проявляет он к чему-нибудь интерес? Секс, еда, телевидение?

— Его очень интересуют игры.

— Какие игры?

— Игры в мяч, все их разновидности: бейсбол, футбол, баскетбол, даже теннис. Показывая две разные игры одновременно, мы смогли установить, что больше всего ему нравится футбол; за ним вплотную следует баскетбол. И чуть ли не случайно узнали, что его привлекает и новая, любительская игра, именуемая кикболом. Короче говоря, игры в мяч интересуют его больше всего прочего.

— И телосложение у него атлетическое. Исключительная мускулатура, — протянул Хольт. — Интересно.

Френкель прокашлялся:

— Некоторые у нас любопытствуют, для какого рода миссии парнишка предназначается.

А вот это доктору знать было ни к чему, тем паче что эта миссия еще была на стадии обдумывания.

— Мы еще не готовы об этом объявить. Что еще можете о нем рассказать?

— Самое трудное — это завоевать его доверие. Хотя анатомически мы такие же, как он, во всем остальном мы для него совершенно чужие. Многие у нас считают, что с ним надо контактировать интенсивнее.

— А ваше мнение?

Френкель ответил после недолгой паузы:

— Я лично думаю, что мы в патовой ситуации. Он наш пленник, сидит взаперти, не может пойти куда хочет, зависит от нас в части еды и воды. Мы держим его в помещении, где слишком много зеркал. Видеть других позволяем по большей части сквозь толстый плексиглас, еду и питье подаем в отверстие в двери.

Насчет остального здешнего мира ему достоверно известно только то, что одна стена его узилища способна показывать меняющиеся картины и сцены. Мы стараемся постепенно приучить его к нашей действительности — показываем города, машины и все такое. Когда экран, который Та-Хин принимал за стену, включился впервые, он бросился на него.

— Пытался бежать?

— Во всяком случае, покинуть комнату. Согласно вашим указаниям, когда он развязан, никто не вступает с ним в персональный контакт и из занимаемой комнаты его не выпускают. Вы сами сказали, что к нему надо относиться как к золотому запасу в Форт-Ноксе. — Френкель покосился на Хольта.

Тот прекрасно знал, что и Сэмюэлу, и прочим в команде очень хотелось разузнать, что за планы у него насчет парня из прошлого, но он не делился ими ни с кем, даже с директором Зонального управления. Теоретически директор являлся его прямым начальником, однако власть директора ограничивалась президентом, а Хольт, назначенец Барбары Берг, считал себя подотчетным только ей, хотя и занимался вопросами, относящимися к компетенции Управления, и официально числился первым заместителем директора. Предполагалось — во всяком случае, в теории, — что причастность к авторитетному ведомству облегчит Хольту его деятельность, но он старался держаться отстраненно.

Между тем Френкель гнул свою линию:

— Некоторые считают, что когда кто-то входит в комнату, чтобы взять анализ или произвести осмотр, нет необходимости всякий раз его полностью обездвиживать. Хорошо, конечно, что его развязали, но так ли уж необходимо усыплять его, подмешивая снотворное в воду? Люди думают, что его адаптация ускорится, если он не будет чувствовать себя пленником или заключенным.

— Кто-нибудь из них укрощал диких зверей?

— По-вашему, мы имеем дело с диким зверем?

— А на что, по-вашему, похожа культура, из которой мы его выдернули?

— Ну, уж точно это не звериная стая. У них же были города, торговля, искусство, иероглифическое письмо, даже своего рода книги…

— Все древние культуры основаны на праве сильного и на том, что выживает наиболее приспособленный. Наш Та-Хин вырос в обществе, где человеческая жизнь не имела той огромной ценности, какая придается ей сегодня. Людей убивали за косой взгляд на властителя, приносили в жертву бесчисленным богам, захваченные города отдавались солдатам на несколько дней, и те творили там что хотели. Бывало, население истреблялось поголовно. И еще: тогда не было огнестрельного оружия, позволявшего убивать на расстоянии. Убийство было делом личным, требовавшим персонального контакта. Один на один. И ваша доброжелательная общительность не в состоянии так быстро свести на нет укоренившиеся в его сознании привычки и представления. Нужно помнить, что в его понимании мы представляем для него угрозу. Исходя из всего своего опыта, Та-Хин считает, будто мы откармливаем его, чтобы потом съесть.

— Но это…

— Нелепо. Вы это хотели сказать? Позволю себе поделиться своими недавно приобретенными познаниями в истории Центральной Америки: там было в обычае, чтобы победитель поедал побежденного. Сам он съедал сердце, а остальными сочными кусками делился с близкими друзьями. — Хольт подался вперед и выдохнул струйку табачного дыма. — Ну, и что бы вы думали, окажись вы в шкуре нашего гостя?

Ответа у Френкеля не нашлось, а Хольт подумал, что все эти высоколобые доктора напичканы одной лишь книжной ученостью. Ему прислали специалистов, привыкших вещать в академических аудиториях и печатать заумные статьи в научных изданиях, а здесь требовались скорее психиатры-практики, наловчившиеся управляться со смирительной рубашкой.

— Вы в курсе, — молвил, прокашлявшись, Френкель, — что доктор Циммерман, штатный психолог Управления, был направлен к нам, чтобы осмотреть молодого человека?

— Да.

По мнению Хольта, все академические познания Циммермана были в данном случае совершенно бесполезны, но, что было гораздо хуже, этот человек был политически ангажирован. Циммермана подключили к работе, не проконсультировавшись с Хольтом, и тот прекрасно понимал, в чем тут фишка. Директор хотел иметь в программе своего человека, потому что к Хольту доверия не испытывал и имел на то веские основания. Свое назначение Ален получил непосредственно от президента, через голову директора, которого это не могло не возмутить. Возразить открыто он, однако, не мог и избрал другой способ: окружить креатуру президента своими людьми. Хольту уже сообщили о еще одном таком назначенце: некоем Карле Страйкере, федеральном агенте, специализирующемся на убийствах.

— Циммерман не согласен с тем… хм, дистанционным методом общения с молодым человеком, на котором настаиваете вы. Он, хм…

— Ну, что «хм»?

— Он отключает пациента шокером, а потом работает с телом один, без страховки в виде ремней и всего такого.

— Что?! Зачем он это делает?

— Согласно его теории, этот дикарь Тах…

— Дикарь? Черт возьми, древние американцы создали более высокую цивилизацию, чем большинство прочих народов того времени.

— Ну, так или иначе, он этот свой метод использовал только один раз. Отключил Таха и провел полный осмотр. А сегодня уже собирается обратно — как услышал о вашем прибытии, так и засобирался.

Айо! Я пленник преисподней. Узы с меня сняли, но по-прежнему держат в тесной каморке с волшебной стеной, показывающей странные сцены. Демонов и чудовищ в городах, более опасных и пугающих, чем не только все, что я видал, но и о чем слышал, когда мне рассказывали об ужасах Миктлана. Демоны в белом теперь подают мне пищу через отверстие в двери, но сами в комнату не входят. Как я понимаю, ждут, когда я утрачу бдительность, чтобы напасть на меня врасплох.

С другой стороны, я уже понял, что они порой подмешивают какие-то снадобья мне в еду и питье, чтобы погрузить меня в сон и на время похитить мой разум. Проснувшись, я понимаю, что со мной что-то проделывали. Однажды пробили мне голову — может быть, для того, чтобы посадить внутрь одно из своих творений. Во всяком случае, я знаю, что в голове моей поселился демон, потому что теперь, когда они заговаривают со мной на своем демонском языке, в моем сознании откуда-то появляются не ведомые ранее слова.

А еще они жертвуют своим богам мою кровь. Будучи связан, но в сознании, я сам видел, как они втыкали мне в руку тонкую серебряную иглу и откачивали кровь в маленькую прозрачную трубочку. А по ранкам на руках догадываюсь, что они продолжают проделывать это и когда я сплю. Надеюсь, их боги удовлетворятся этими малыми жертвами и не потребуют, чтобы у меня вырвали сердце и напоили богов всей моей кровью.

Да уж, иной мир совсем не таков, каким я ожидал его увидеть. Сему Миру доподлинно известно, что во владениях Владыки Смерти нас ждут чудовища и суровые испытания, однако таких страшилищ, каких я видел здесь, не описывали ни в одном предании.

Странное отверстие в стене позволяет видеть различные части их странного мира за пределами моей комнаты. Уж не знаю откуда, но мне известно, что это отверстие называется диковинным словом «телевизор». Наверное, это нашептал мне поселившийся в голове демон.

Из видений, создаваемых этим телевизором, я понял, что угодил в мир непрекращающегося насилия. Люди здесь беспрерывно нападают друг на друга — то дерутся руками и ногами, то используют невиданное оружие; например, со страшным треском сталкиваются, забравшись в удивительные металлические панцири, называемые «машинами». В моем мире насилия тоже хватало, но обычно к нему прибегали или по необходимости, или из жадности. Здесь же, похоже, оно порой вершится просто ради забавы.

Через это волшебное окно я видел много чудес, самое странное из которых — гигантские металлические звери с каучуковыми дисками вместо ног, носящиеся по черным дорогам и именуемые машинами. Люди открывают двери, заходят прямо в этих зверей, и те переносят их с места на место. Айо! Но это еще не все — здесь есть птицы, огромные серебряные создания, в тысячу раз больше самого большого орла. Они разгоняются по черным дорогам и воспаряют в небо, унося людей.

Даже самые лучшие воины, которых могли выставить против меня Властители Преисподней, не нагнали бы такого страха, как металлические чудовища, с невероятной быстротой носящиеся по дорогам или летающие в небесах. Если это и есть противники, в бою с которыми намерен испытать меня Миктлантекутли, я обречен на поражение. Но даже эти страшилища из металла — лишь малая часть странных существ, увиденных мною в ином мире.

А ведь пока я побывал только в первом круге и понимаю, что дальше меня ждут еще более опасные испытания. Однако прежде чем перейти к ним, мне нужно освободиться, одолев здешних созданий. Увы, они не дают мне ни малейшей возможности их убить. Я уже усвоил, что боги воздвигают невидимые стены из материала, называемого стеклом, сквозь которые все видно, но невозможно пройти. Они стоят по ту сторону и смотрят на меня.

Мне неведомо, сколько времени я уже нахожусь на первом уровне преисподней и как долго еще намерен Миктлантекутли держать меня в заточении. Эти коварные боги специально решили обдурить меня, заставив подумать, будто я выпрыгну в окно, именуемое телевизором, и окажусь снаружи. Я прыгнул, ударился о невидимую стену и вдобавок поранился осколками материала, такого же острого, как обсидиан.

Мне уже надоело лежать на спине, любуясь чудесами и ужасами в телевизоре. Я хочу встать и начать что-то делать, пока другие не начали что-то делать со мной.

Лежа на странной кровати, предоставленной мне богами, и гадая, какие еще хитрости и уловки они для меня готовят, я вспомнил предание о том, как два величайших игрока в мяч Сего Мира оказались перед необходимостью играть против мошенников из преисподней. Ни одну историю об игре в мяч Сей Мир не знает лучше, чем эту. Размышляя и об этом, и об игре в олли в целом, я подбрасывал мяч, который изготовил сам. Вытащил пружины из своего матраса, свил их вместе, придав изделию форму шара, и обмотал матерчатыми полосами, на которые порвал постельное белье.

Так вот, это история о Героях-Близнецах. Начинается она с того, что двое братьев, Хунхун и Вукуб, играли в мяч. Их игра была прервана появлением совы с посланием от Властителей Преисподней. Оказывается, подземные владыки прослышали про их искусство и вызывали их на игру к себе в преисподнюю. Братья спустились в преисподнюю по узкой, извилистой, уходившей в глубь земли пещере. По пути им пришлось переправиться через реку, и они с ужасом обнаружили, что это река крови. А на том берегу братья пали на колени перед кем-то, кого они приняли за самого Миктлантекутли. Айо! Это было всего лишь чучело, и подземные властители от души хохотали, видя, как близнецы кланяются кукле из дерева и тряпок.

Едва успев подняться на ноги, братья подверглись нападению злобного дикого зверя, едва убежали от него и, усталые, присели на подвернувшиеся по пути чурки. И тут же вскочили, вопя от боли. То были превращенные в чурки раскаленные камни, расставленные все теми же коварными шутниками, которые снова покатились со смеху.

Наконец, устав потешаться над ними, боги заточили братьев в Доме Скорби, где их подвергли пыткам, принесли в жертву и обезглавили. Голова Хунхуна вознеслась в верхний мир и повисла на ветке дерева. Чтобы никто ее не заметил, боги увешали все это дерево тыквами, размером как раз с человеческую голову, но, при всей своей хитрости, не приняли в расчет женское любопытство и тяготение к запретному плоду.

По прошествии нескольких лет под деревом остановилась девушка из владетельного дома, и когда потянулась за тыквой, в руки ей упала голова Хунхуна. Голова сообщила ей, что она понесет и родит близнецов, которые станут великими игроками.

Узнав о ее беременности, Властители Преисподней послали к ней убийцу в образе совы, повелев, в доказательство того, что жертва мертва, принести им ее сердце. Но женщина отговорила сову убивать ее, а вместо сердца дала ей свернутый корень золототысячника.

У дочери правителя родились два сына, Хун-Апу и Шбалан, которые выросли великими игроками. Прослышав об их несравненном искусстве, подземные властители пригласили их в свой мир на состязание.

Близнецы, знавшие, что их отца Хунхуна и дядю Вакуба заманили в преисподнюю, чтобы унизить и замучить, не собирались повторить их судьбу и были готовы противостоять коварству владык преисподней. Через кровавую реку они переправились на спине огромной черепахи, чучело, вместо того чтобы поклоняться ему, опрокинули, а посланного пугать их зверя хитростью усадили на раскаленные камни.

Не сумев одолеть близнецов коварством и обманом, подземные боги были вынуждены встретиться с ними в игре на небесной игровой площадке, причем надзирал за ее ходом сам Ксолотль. Близнецы победили. И были вознаграждены тем, что после смерти их души обратились в солнце и луну.

Дом Скорби… Похоже, именно там-то я сейчас и пребываю в заточении. Я ломал голову над тем, как мне противостоять их жестоким трюкам, когда дверь в комнату отворилась, и внутрь вошел мужчина. Я напрягся: он уже приходил сюда вчера и ткнул меня коротким жезлом, отчего все мое тело пронзило болью. То был подручный Властителей Преисподней, которого послали меня мучить.

Сделав два шага в глубь комнаты, он остановился и улыбнулся.

— Привет, Та-Хин, помнишь меня? Я доктор Циммерман.

Я медленно поднялся с кровати. Все мне было понятно — и приветствие, и мое имя, и его имя, только вот этой улыбкой он меня не обдурил. Он был в белом, как и те демоны, которые тоже улыбались, держа меня в заточении, похищая мою кровь, продырявив мне голову и забивая голову мороком из своего телевизора.

И тут я заметил, что дверь позади него осталась открытой. Айо! Единственным, что преграждало мне путь наружу, прочь из Дома Скорби, было это существо, снова двинувшееся ко мне, вытянув руку с явным намерением меня схватить и держа в другой свой жезл боли.

Я швырнул мяч, угодив ему в нос, и тут же ударил его ногой в колено. Он заорал, сложился пополам, и тогда я, как если бы бил по мячу-черепу, врезал ему коленом в лицо. Голова его откинулась, он повалился назад, а я, прежде чем его тело коснулось пола, выскочил за дверь.

В коридоре находились и другие существа в белом. Я помчался по коридору под крики шарахавшихся с дороги демонов, хотя двое из них, выше ростом, крепче и не в белом, а в синем, не испугались и закричали, чтобы я остановился. Я сразу понял, что это воины Властителей Преисподней, и бросился на них, нанося удары ступнями, коленями, локтями и кулаками. Очень скоро оба противника валялись на полу, истекая кровью, а я мчался дальше, стремясь вырваться на волю.

Из дверного проема выступил человек с металлической трубой. По тому, как он, остановившись, направил ее на меня, я понял, что это оружие, хотя вещь не походила ни на одно оружие, виденное мною ранее. Трубка из черного металла, с рукояткой. В этом мужчине я сразу узнал предводителя демонов, не раз смотревшего на меня сквозь прозрачную стену. Из того, как держались по отношению к нему остальные, было понятно, что он не кто иной, как один из Властителей Преисподней.

Я бросился на него. Предмет в его руке издал громкий звук, что-то ударило меня в грудь, и меня всего — и разум, и тело — пронзило невероятной болью. Не в силах шевельнуть ни рукой ни ногой, я рухнул на пол. Кожа горела, муки были невыносимы. Казалось, будто меня одновременно укусили тысячи пчел. Конечности мои дергались, тело билось в конвульсиях.

Побег не удался. Меня снова связали по рукам и ногам и отправили обратно в темницу.

Когда меня вносили в мою комнату, оттуда на странной кровати на колесах вывозили тело поверженного мною демона, и я подумал: дадут ли мне как победителю съесть его сердце?

Один из демонов в белом ткнул меня острой иглой, какие они использовали, чтобы брать мою кровь или вливать жидкости в мое тело. Мои глаза закрылись, и я провалился во тьму.

Ален Хольт стоял в коридоре, когда из комнаты на каталке провезли тело Циммермана.

— Он мертв, — сказал Френкель. Психиатр был близок к истерике. — Он всего-то и хотел, что пожать ему руку, а этот дикарь его убил. Сломал ему шею.

Хольт кивнул и попытался, перезаряжая парализующий пистолет, изобразить сочувствие.

— Да, это настоящая трагедия.

— Господи, как хорошо, что у вас оказался этот пистолет. Двое охранников, которые пытались остановить его, страшно покалечены.

Не то чтобы смерть Циммермана оставила Хольта совсем уж равнодушным, но оплакивать эту потерю он явно не собирался. Психиатр был человеком директора Управления, пытавшегося перехватить контроль сначала над проектом, а там и над страной.

К тому времени, когда Хольт занялся вопросами политики и национальной безопасности, в нем уже выработался здоровый прагматизм. Сумей Циммерман установить контакт с Та-Хином, Хольту тоже пришлось бы войти в комнату к пленнику. Но в отличие от профессора, он учился общению с людьми не в аудиториях и лабораториях, а в таких местах, как Бейрут или Багдад. Парализующий пистолет был его страховкой на случай нападения пленника.

— Что нам делать? — ломал руки Френкель. — Циммерман был одним из крупнейших специалистов в своей области. И вот он мертв. Убит!

— Это был несчастный случай. И потом, Циммермана можно заменить. А Та-Хина — нельзя. Найдите для проекта нового психиатра, пока директор Зонального управления безопасности не назначил своего. На сей раз мне нужен тюремный психиатр, с опытом работы в тюрьмах строгого режима.

Хольт двинулся было прочь, но замешкался и снова обернулся к Френкелю.

— Да, и посмотрите, не удастся ли найти еще и дрессировщика.

— Вы шутите?

Хольт поднял брови:

— Спросите Циммермана, считает ли он это шуткой. — Он махнул рукой в направлении комнаты Таха. — А ему дайте мячи.

— Мячи?

— Футбольные, баскетбольные, волейбольные, бейсбольные — любые, какие только раздобудете.

 

37

Каден смотрела в иллюминатор заходившего на посадку «ДС-3». В аэропорту Альбукерке царила та военная атмосфера, которая была присуща всем аэродромам Зоны: не столько рейсовых самолетов, сколько танков и бронемашин, не столько аэродромного персонала в спецовках, сколько солдат в мундирах. Лишь одна взлетно-посадочная полоса использовалась по назначению, причем и та была обрамлена обложенными мешками с песком пулеметными гнездами. Вообще-то посадку предполагалось совершить на другой полосе, но там произошла попытка захвата самолета. Он до сих пор там и оставался — точнее, его обугленные обломки. Вместе с человеческими телами.

Аэровокзал выглядел заброшенным. Всюду мусор, жестянки из-под пива, пустые бутылки, пластиковые стаканчики, разбитые окна, шелушащаяся краска. Брошенные, где сломались, самолеты и наземная техника.

Коммерческие рейсы ни в Зону, ни из Зоны давно не производились, но в каждой крупной агломерации Управлением поддерживался в рабочем состоянии аэродром для переброски войск, припасов и гражданского персонала для выполнения правительственных заданий. Все аэродромы находились под усиленной военной охраной, после того как через несколько дней после закрытия Зоны толпа атаковала аэропорт в Атланте и захватила три больших транспортных самолета. Все они были сбиты, не успев вылететь за пределы Зоны.

Такси представляло собой антикварный «Фольксваген Жук», работавший только потому, что он имел ручную коробку передач и легко запускавшийся двигатель с воздушным охлаждением и был неприхотлив по части горючего.

Когда автомобиль отъезжал от аэропорта, его по дороге в город с ревом обогнала группа мотоциклистов.

— «Зомби Зоны», — проворчал водитель. — Долбаные скинхеды, байкеры, помешавшиеся на нацизме. У них полно старых гитлеровских фильмов времен Второй мировой, списанных с программ Исторического канала, и любимое развлечение этих придурков — хлестать пиво «Стерно» и смотреть, как маршировали хреновы нацистские ублюдки. Хоть бы подумали, уроды: если Адольф с его ребятами были такими крутыми, что же им тогда задницы надрали?

Водитель рассказал, что работал в Чикаго, в бухгалтерской фирме, и как раз незадолго до того, как зараза проникла в Санта-Фе, его угораздило перебраться сюда, выйдя на пенсию. Свалить, как только начались неприятности, он не смог из-за болезни жены, а когда бедняжка скончалась, было уже слишком поздно. Зону закрыли, и по всем пытавшимся покинуть ее открывали огонь.

Как и аэропорт, шоссе, ведущее к Санта-Фе, пребывало в безобразном состоянии. Брошенные легковушки, грузовики, обгорелые остовы машин торчали порой посреди дороги, а уж сколько на нее нанесло ветром всяческого мусора, было просто не описать. Некоторые из стоявших на обочине сломанных тачек приспособили под жилье. Но здесь, как и повсюду в Зоне, отсутствие воды означало отсутствие жизни, и эти автомобильные сквоттеры или так и умирали у дороги, или перебирались умирать в другое место.

Альбукерке находился примерно в восьмистах милях от залива, но ему досталось даже больше, чем некоторым прибрежным землям, потому что и до катаклизма это был засушливый регион. Налетевшие внезапно с залива красные ливни быстро погубили и без того не слишком буйную растительность, оставив лишь сухие, безлиственные стволы, сучья и море сухой травы, ставшие вскоре пищей для опустошительных, оставлявших после себя лишь выжженную, мертвую землю пожаров.

Когда поднимался ветер, он взметал в воздух сухую пыль с территории чуть ли не в миллион квадратных миль, облака пыли скрывали солнце. Еще остававшиеся здесь люди давно уже не мылись и постоянно испытывали жажду.

— «Подпольщики» сообщают, что канадцы надрали нам задницы в битве под Торонто. Отморозки они, вот что я скажу.

«Подпольщиками» обычно называли всех, кто в той или иной форме выступал против властей, хотя многие считали, что большая часть этих «недовольных» на самом деле правительственные агенты, выдающие себя за диссидентов.

Президент еще год назад заявила, что в войне между США и Канадой «цель достигнута», однако все знали, что боевые действия продолжаются. Миллионы американцев пересекли канадскую границу в отчаянном стремлении оказаться как можно дальше от залива, и, естественно, Канада, с ее ограниченными ресурсами, с таким наплывом пришельцев справиться не могла. Однако США были перенаселены еще сильнее и не смогли устоять перед соблазном ослабить нагрузку, вторгнувшись на территорию несравненно более слабого соседа. Канадская армия была совершенно не готова к обороне самой длинной в мире сухопутной границы… а вот население оказалось готовым.

Слабую и малочисленную армию американцы, конечно, разгромили, но дело приняло совсем другой оборот, когда за оружие взялись канадские граждане и развернули партизанскую борьбу. Фермеры и клерки по ночам превращались в подпольщиков, и эти борцы за свободу устроили для оккупантов настоящий ад. Очень скоро американские солдаты обнаружили, что контролируют в Канаде только ту землю, на которой сейчас стоят, — да и та запросто может оказаться их могилой. И хотя правительство США неоднократно заявляло о достигнутой победе, все знали, что этой проклятой войне не видно конца.

«Господи, что же случилось с миром?» — горестно подумала Каден.

Возможно, наступали новые Средние века, как было, когда после падения Римской империи очаги культуры в Европе начали гаснуть под натиском диких вражеских орд. Но скорее это даже не упадок цивилизации, а конец света. Что, наверное, может даже понравиться тем, кому за девяносто: мир умрет вместе с ними.

На подъезде к Санта-Фе проносившийся по дороге маленький смерч из тех, какие называют «пыльными дьяволами», обдал пассажирское окошко песком. Людей на улицах почти не было.

— Лоуренс Аравийский чувствовал бы себя здесь как дома, — сказала она водителю, когда они проехали мимо человека, одетого в юго-западную версию наряда бедуина — длинный просторный халат и стянутый шнуром, ниспадающий на плечи головной платок. Впрочем, поверх этого костюма жителя пустыни была нахлобучена линялая бейсболка, что для обитателей Зоны было вполне обычно.

Водитель кивнул:

— Люди говорят, что прикид этих верблюжатников из Аравии лучше подходит к нынешнему климату, чем солдатский камуфляж, разработанный для ближневосточных войн, в котором щеголяют вояки Зонального управления.

Каден согласилась. Все занимавшиеся проблемой водных ресурсов знали, что у бедуинов была фора в тысячелетия — они сумели приспособиться к выживанию в пустыне лучше, чем кто бы то ни было. Знала она и то, что людей, одевавшихся на бедуинский манер, называли а-рабами.

Навстречу попалась женщина, ехавшая на верблюде.

— Из зоопарка, — пояснил водитель. — Когда начались проблемы с водой, животных поить стало нечем: которые передохли, которые разбежались. А верблюды пригодились.

Каден не думала, что у верблюдов есть иммунитет к заразе, — стало быть, женщина имела доступ к питьевой воде. Может быть, она принадлежала к числу «водных фермеров», контролировавших источник воды… с помощью огнестрельного оружия. Ну а поскольку бензин в Зоне был даже большим дефицитом, чем питьевая вода, верблюд для «водного фермера» являлся весьма ценным приобретением.

Билли Кид и Кит Карсон тоже вписались бы в ситуацию в нынешнем Санта-Фе наилучшим образом. Между а-рабами тут и там попадались мужчины и женщины, одетые в стиле Дикого Запада и открыто носившие оружие. Предпочтение они отдавали длинноствольным шестизарядным револьверам, потому что, как объяснил водитель, «в такой пыльной атмосфере автоматические пистолеты ненадежны».

«Сухая гниль», — подумала Монтес, глядя на людей. Обитатели Зоны показались ей хрупкими, готовыми рассыпаться в пыль, как заброшенные дома в призрачном городе Старого Запада.

У всех, кого она видела, за исключением представителей силовых структур Управления, была пергаментная кожа и ни единой унции жира. Эта стадия обезвоживания превосходила даже то, что привыкшие к жаре и жажде техасские ковбои называли «сплевывать хлопком». Они были иссушены и снаружи, и изнутри.

— Су-мас-шест-вие, су-мас-шест-вие, — промурлыкал водитель строчку из популярной песенки. Все это и вправду походило на сумасшествие. Другое дело, что сойти с ума было бы для многих, пожалуй, благом. Люди, пытавшиеся мыслить рационально, лишь усложняли свою недолгую жизнь и ускоряли встречу с неизбежным концом, в отличие от безумцев, утративших связь с реальностью.

Каден любила Санта-Фе — во всяком случае, тот город, какой она знала в старые времена. «Старые времена» — так теперь с полным правом можно было говорить о ее последнем визите сюда, состоявшемся всего-то несколько лет назад. Расположенный на высоте почти семи тысяч футов над уровнем моря, город лежал у подножия Sangre de Cristo, Крови Христовой, горного кряжа, чьи пики вздымались на высоту двенадцати тысяч футов. Здесь всегда был сухой, чистый воздух горного плато с легким ароматом чаппараля. Ей вспомнился Таос, всегда наводненное туристами поселение художников с расположенными выше в горах превосходными лыжными трассами, естественное продолжение так нравившегося ей города. Который под именем Villa Real de la Santa Fe de San Francisco de Asis — Королевское Поселение Святой Веры Святого Франциска Ассизского — был основан четыреста лет назад на месте куда более древнего пуэбло индейцев тива. Помимо того что здесь обитали духи коренных американцев Каменного века, Санта-Фе, как и Седона, привлекал художников, писателей, гуру, искателей энергии «Нового Века», а также богачей, бежавших с охваченного насилием Ближнего Востока и желавших поселиться в знакомом климате Солнечного пояса. Впрочем, провести остаток дней в Солнечном поясе были не прочь и многие из тех, кого утомила напряженная жизнь мегаполисов Америки.

За этот город разворачивались ожесточенные сражения между индейцами, испанцами, янки, конфедератами, а в недавнем прошлом еще и между наводнившими его строителями и торговцами недвижимостью.

«Деловой центр» — это, пожалуй, все, что осталось от когда-то занимавшей обширную территорию столицы штата. Самовольные поселенцы, захватившие и удерживавшие столько жилой площади, сколько могли защитить от посягательств таких же, как они, обитали в помещениях бывших ювелирных мастерских и художественных галерей. Осколки выбитых стекол и обломки мебели, выброшенной на улицы в ходе стихийных волнений, охвативших город в начале кризиса, по большей части так и валялись на тротуарах и мостовой.

Как и повсюду в Зоне, скудные жизненные ресурсы поставлялись в город из северных штатов караванами грузовиков и цистерн под конвоем вооруженной охраны, и прекращение этого снабжения означало бы окончательную гибель Санта-Фе. И всех его жителей.

«Главная улица» представляла собой торговый квартал в стиле ближневосточного базара, но с дополнительными штрихами в духе фильма «Бегущий по лезвию» — тут можно было купить что угодно, от нацистских кинжалов в лавке военной атрибутики до вяленого мяса тюленей и жестянок с водой, захваченных при разграблении караванов. Тут даже имелся старинный автомат для мороженого, выдававший сладкие рожки. Надпись, сделанная от руки, гласила, что при производстве используется вода из частного источника.

— Черт их знает, откуда они берут воду и что у них за мороженое, — буркнул водитель.

Однако люди мороженое покупали: жизнь в Зоне вообще была проникнута фатализмом. Фактически всем этим людям уже был вынесен смертный приговор, и его исполнение было лишь делом времени. А покупка рожка мороженого, пусть тот и мог оказаться зараженным, позволяла хоть ненадолго избавиться от мучительной сухости во рту, того самого «хлопка». В конце концов, каждый здесь знал, что единственный способ гарантированно не заразиться — не употреблять жидкостей и пищи, кроме тех, что прибыли с севера в опечатанных контейнерах. Но этого правила практически никто не придерживался.

По оценкам Монтес, каждый третий или четвертый человек на улице имел симптомы заражения. На ранних стадиях недуга усиливалась жажда и появлялся яркий розовый румянец, так что казалось, будто кожа «светится». Через несколько месяцев цвет менялся на красный… а жажда становилась нестерпимой. Затем поражение распространялось на нервную систему, ухудшая координацию движений. В годы детства Каден, когда мир еще не был столь политкорректным, людей, страдавших заболеваниями, связанными с потерей двигательной координации, вроде церебрального паралича, называли «инвалидами». В большом мире это слово почти вышло из употребления, а вот в Зоне опять вошло в обиход. Стадия «инвалидности» продолжалась несколько месяцев, после чего больной переходил в состояние, которое Раймонд Чандлер называл вечным сном.

«Господи, помилуй всех нас», — подумала Каден, заметив «старуху», которая по возрасту была моложе ее, но едва тащилась по улице, используя для опоры тележку для покупок.

Слово «инвалид» Монтес помнила с детства: ее мать называла так всякого, физически или психически ущербного. «Какими странными дорогами ведет нас судьба», — подумалось ей. До сих пор Каден удавалось счастливо избегать «свечения» — благодаря Коджи Оба, снабжавшему водой ее и «лягушек».

Водитель такси остановился в четырех кварталах от места ее назначения, Губернаторского дворца, поскольку все подъезды были перекрыты и охранялись войсками Управления.

— Внутрь только по пропускам, — сказал водитель. — Ходят слухи, что они там ставят странные медицинские опыты: скрещивают людей с животными или что-то вроде того.

— Прямо «Остров доктора Моро».

— Что за остров такой?

— Книга Герберта Уэллса. Как раз про скрещивание людей с животными.

Каден показала свое удостоверение часовому, который занес ее имя в список, после чего пропустил.

— Вы знаете, как попасть во Дворец? — спросил он.

— Нет.

— Вот дорога, ее называют «Старая тропа Санта-Фе». Прямо по ней, до Дворцового проспекта. Дворец прямо там, сразу увидите. Идти пять минут.

— Это рядом с Плаза?

— Да, но Плаза полностью перекрыта. Туда никого не пускают.

Монтес покинула КПП, гадая, что же такого может быть в проекте Хольта, если о нем по всей Зоне рассказывают страшилки.

Плаза Санта-Фе действительно была закрыта и взята под усиленную охрану. Все происходящее внутри хранилось в строжайшей тайне. Что, впрочем, было обычно для данного региона: совсем неподалеку находилась лаборатория Лос-Аламос, где в свое время разрабатывали атомную бомбу.

После полета над Мексиканским заливом ее вместе с остальными членами группы доставили в Сиэтл, а вскоре последовало распоряжение о командировке в Остин, штат Техас. Университет Остина располагал уникальной коллекцией материалов, относящихся к истории Центральной Америки, значительная часть которых была перемещена из столицы Мексики после того, как заражение превратило долину Мехико в край призраков.

Зачем Хольту потребовалось, чтобы Каден расширила свои познания о древней Центральной Америке, регионе, включавшем несколько современных стран, в том числе Мексику, оставалось для нее тайной. Особое внимание предлагалось уделить величайшему городу Древней Мексики, Теотиуакану. Хотя она осматривала его руины, Хольт настаивал на необходимости ознакомиться с результатами компьютерной реконструкции и как следует все запомнить.

Все эти инструкции Каден получала через его помощников. Самого Хольта она не видела со времени полета над заливом.

Одноэтажный Губернаторский дворец представлял собой впечатляющее строение, занимавшее целый квартал. Из Интернета Монтес было известно, что первоначально он был выстроен в испанском колониальном стиле, однако сто лет назад отцы города изменили его экстерьер, придав ему сходство с саманной постройкой пуэбло. Теперь длинный фасадный портик поддерживала колоннада из голых бревен, верхние концы которых торчали над козырьком через каждые несколько футов.

Почитаемое в Нью-Мексико за свою историю, это здание не было ни слишком большим, ни внушительным и в этом смысле мало походило на место работы над важнейшим проектом, осуществлявшимся под патронажем одного из самых могущественных людей страны. Что, естественно, делало ситуацию еще более загадочной.

Прождав полтора часа в приемной, Каден наконец была допущена к Алену Хольту, и не подумавшему извиниться за то, что продержал ее в приемной столько времени. Ну конечно, боссам все позволено.

Из своего офиса Хольт вышел явно не в лучшем расположении духа.

— Худшая зараза, которая действительно поразила весь мир, — вирус бюрократии. Возня с бумагами отнимает у меня больше времени, чем работа на результат.

Монтес последовала за ним по многолюдным коридорам; служащие расступались перед Хольтом, как море перед Моисеем. Когда они вышли во двор, где находилась выглядевшая только что построенной баскетбольная площадка, он остановился и, указав на спортивное сооружение, спросил:

— Что вы видите?

— Хм… вижу шестерых игроков. Принадлежат к разным расам — есть и черные, и цветные, и белые. Молодые люди… рост различный.

Из динамиков на стене несся оглушительный рэп.

— Сколько команд?

— Хм… да… Похоже, пятеро играют против одного.

Этот «один» был самым низкорослым, но отменно сложенным молодым человеком с очень смуглой кожей. Он явно превосходил всех прочих: с легкостью выполнял обманные финты, а порой ухитрялся пропустить мяч у соперника между ног и перехватить снова — с такой немыслимой быстротой он оказывался за спиной соперника.

Каден услышала, как другой игрок выкрикнул его имя или, скорее, игровое прозвище — Папа Орел.

Орел направил мяч в голову одному из соперников, вновь овладел мячом, отскочил, нырком проскочил мимо пытавшегося перехватить его более рослого игрока и с криком «получи!» толчком плеча сбил с ног другого противника.

— Обманщик! — выкрикнул упавший игрок.

— Я колдун, насылающий дождь! — вскричал Папа Орел и с приличного расстояния легко забросил мяч в корзину.

— Я вижу выдающегося баскетболиста и какую-то грубую разновидность баскетбола. Некоторые его движения напоминают мне брейк-данс.

— Это называется стритбол, — пояснил Хольт. — То, что они орут друг на друга, это элемент стиля. И да, вы правы, в игре есть элементы рэпа, брейк-данса, но прежде всего, конечно, баскетбола. — Он ухмыльнулся. — Тут важно показать не только умение, но и крутизну. Ну а кто здесь круче всех, думаю, видно сразу.

— Он не просто хорош, — сказала Каден. — Это вообще что-то невероятное. Куда до него всем остальным… Он обводит их с такой легкость, будто мяч — это часть его тела.

Хольт кивнул:

— Точные наблюдения.

— Он играет босым. Надо думать, так он лучше чувствует ногами площадку, но мне подумать страшно, что у него должны быть за ступни. И еще — только он один без защитного снаряжения, остальные же игроки в шлемах и накладках.

— Для защиты.

— А ему она не нужна?

— Так ведь они защищаются как раз от него. Что еще вы видите?

— Только на нем одном толстый черный пояс. Это электронное устройство? Нечто, усиливающее его игровые способности?

— Это шоковый разрядник. Если он попытается бежать, охранник нажмет кнопку на пульте, и этого малого вырубит высоковольтный разряд. Он уже знает, что это такое, и больше попыток бежать не предпринимает.

— А почему его держат в неволе?

— Плюс в парализующем поясе. При попытке к бегству он уже убил одного человека.

У Монтес перехватило дыхание.

— В его представлении то была доблестная победа над воином противника, — пояснил Хольт.

— Откуда он?

— Довольно сложный вопрос. А почему он сидит у нас в заточении, вопрос еще более сложный.

Каден взглянула ему в глаза:

— Понимаю. Я тут вроде как пеон, поденщица с ученой степенью, а вы важная шишка. Но мне не помешало бы знать, чем, собственно говоря, я тут занимаюсь. Сначала изучаю древнюю культуру Центральной Америки, потом — тюремный баскетбол… Мистер Хольт, мир катится в тартарары. Что можно сделать для его спасения? Чем я могу помочь?

— Хороший вопрос. А вот и ответ. — Он указал на площадку.

— Игра в баскетбол?

Хольт покачал головой:

— Игра в мяч. Как игрок, он известен под прозванием Орел, но настоящее его имя Та-Хин. Он собирается спасти мир. А вы ему в этом поможете.

 

38

В первый раз я увидел эту женщину, играя в игру, которую они называют баскетбол. Она стояла рядом с мужчиной, которого мне велели называть Хольт. Поскольку все здесь повиновались ему и боялись его, я догадался, что это, должно быть, не кто иной, как изменивший обличье Владыка Преисподней Миктлантекутли. Ну а если и не сам Властелин Мертвых, то один из его подручных богов, поражающий молниями. Мне ли не знать: я сам был повергнут наземь его жезлом.

По тому, как он разговаривал с ней, указывая на меня, было понятно, что ей отведена некая роль в дальнейших испытаниях, уготованных для меня другими богами. Превзойдя демонов в их игре в мяч, я гадал о том, каким будет следующий их вызов. Мне с самого начала казалось странным, что в преисподней одним из испытаний для меня выбрали игру, но теперь они подобрали испытание потруднее, чем борьбу с ягуаром. Женщину.

Айо! Я уже видел здесь, в преисподней, женщин, но ни одна из них не порадовала мой взгляд так, как эта. А еще я заметил, что Хольта она слушала с удивлением. Не принадлежа к числу захвативших меня демонов, женщина явно не знала обо мне больше, чем я показал ей, когда играл. Возможно, как и я, не знала ничего, кроме того, что боги пожелали ей открыть.

Когда игра закончилась, меня сопроводили к Хольту. Женщина с двумя демонами, служившими охранниками, держалась неподалеку. Всякий раз, когда мне позволялось покидать комнату, меня всегда сопровождали два демона. Каждый держал в руке маленький черный предмет размером с карточную колоду. Мне было сказано, что при попытке бежать они направят на меня эти штуковины и пробудят демонов, обитающих в надетом на меня черном поясе, — а те причинят мне нестерпимую боль.

Я подошел к ним ближе, а Хольт так и продолжал говорить обо мне. А женщина дважды смотрела на меня так, словно что-то из сказанного им ее пугало.

Когда я приблизился, Хольт сказал:

— Тах, познакомься, это Каден. Ученая, участвующая в проекте.

Я уже достаточно хорошо знал их язык, чтобы понять значение сказанного, но удивился, услышав, что она «ученый». Я уже усвоил, что ученые — это старшие демоны, а некоторые из них, видимо, даже боги, хотя и не столь важные, как Хольт. До сих пор вокруг меня суетились все больше демоны и служители богов, а что-то в этой женщине говорило мне, что она другая.

— Твоя оллин поразительна, Тах, — приветствовала она меня.

Она говорила на моем языке, не совсем правильно, но достаточно хорошо, чтобы ее можно было понимать и отвечать на том же языке.

— Я так понимаю, Тах, что ты из прошлого, — сказала она. — Этот механизм перенес тебя в наше время.

На сей раз она говорила по-английски, на языке, который мне приходилось учить. Я уже понял, что в преисподней есть много такого, что просто невозможно описать на языке моего народа.

В ее голосе звучало удивление, словно она и правду верила, будто я прибыл из того места, которое она называла «прошлым», в место, именуемое «будущим». Мне хотелось сказать ей, что на самом деле мы оба в преисподней и нам обоим пытаются морочить головы.

— Так мне это объяснили, — ответил я. У меня не было намерения спорить с демонами, раз им приспичило называть это место не преисподней, а будущим. Нет уж, лучше я обману их, прикинувшись, будто принимаю сказанное ими на веру.

— Мне только что рассказали об устройстве, именуемом Зонд Времени. Я понятия не имела о его существовании. Это… это невероятно.

Я кивнул и улыбнулся. Конечно, у меня снова возникло побуждение сказать ей, что я не дурак и прекрасно понимаю, что нахожусь в преисподней, но вместо этого просто улыбнулся. Интересно, какой же смертью умерла она, если ей тоже выпало преодолевать испытания преисподней.

— Мы будем работать вместе, — заявила она.

Работать с женщиной? Неужели она тоже игрок в мяч, как Иксчель?

— А что за работу мы будем выполнять… вместе?

— Я сама еще не вполне в курсе. Мистер Хольт, наш босс, объяснит, что нужно будет делать.

Она обернулась к Хольту с вопросительным выражением на лице.

— Хорошо, — сказал тот, — давайте взглянем на следующую ступень.

Мы последовали за богом через улицу к месту, называвшемуся Санта-Фе Плаза. Саму площадь видно не было, ее окружало высокое заграждение. Охранник открыл дверь, мы ступили внутрь, и я услышал изумленный возглас — мой собственный.

Я вернулся в Сей Мир.

 

39

— Что это за место? — спросила Каден Хольта.

Я просто шел, прислушиваясь к разговорам, присматриваясь к людям. Кивнул хорошо одетому господину, явно из знатных, который, проходя мимо, приветствовал меня на науатле. Было очевидно, что все это очередная хитрость богов, вроде тех, которыми они морочили Героев-Близнецов.

— Чему ты улыбаешься, Тах? — осведомился Хольт.

Я покачал головой:

— Ничему. Просто радуюсь тому, что снова вернулся в Сей Мир.

— Ты лжешь. Скажи мне правду.

Айо. Никогда не следует лгать богу. Во всяком случае, не следует лгать так, чтобы тебя раскусили.

— Правда в том, что я догадался — это морок, а никакой не Сей Мир.

Он кивнул:

— Ты прав, это не твой мир. Но никто не собирался тебя обманывать. Мы ведь показывали тебе по телевизору передачи и фильмы, в которых воспроизводились иные времена и миры.

— Да, вы называли это постановками.

— Вот-вот, постановки. В такой постановке и участвуют эти люди. В определенном смысле то, что ты видишь вокруг себя, — это фильм, а эти люди — актеры, действующие в соответствии со сценарием.

— Зачем? — спросила Каден.

— Дело в том, что нынешнее заражение — не природное явление. Оно вызвано намеренно.

Это поразило меня так, что я чуть не сорвался на крик:

— Кецалькоатль!

— Да, Кецалькоатль, Пернатый Змей.

Я знал, что кровожадный бог меня не забыл.

— Со временем мы продвинемся дальше, — произнес Хольт, — но в настоящий момент вам нужно просто понять, что некто, именуемый Пернатым Змеем, правил в Древней Мексике. Но произошло мощное землетрясение, в результате чего он оказался погребенным внутри горы, а две тысячи лет спустя новое землетрясение освободило его из-под завала. И от вознамерился вновь воцариться в мире, использовав для этого нечто вроде вируса, поражающего потребляющих метан archaea.

— Ну а при чем тут Тах? — не поняла Каден.

Оба они воззрились на меня. Мне и самому было интересно, что за ответ последует — и будет ли он честным. Каден была столь искренне удивлена, что я и сам подумал, уж не содержится ли все же в сказанном Хольтом некая доля правды — или ее просто ловко одурачили. Походило на то, что здесь, в потустороннем мире, между богами идет война, в которой они хотят использовать и эту женщину, и меня.

— В древнем мире, который они называли Сей Мир, Тах выступил против Кецалькоатля. Он нашел его логовище и сражался с его стражами, когда рядом случайно оказался наш зонд… — Хольт обратился с вопросом ко мне: — Tax, ты сразу догадался, что это не настоящий Сей Мир. Как? По каким признакам? Что не так?

Я огляделся по сторонам.

— Язык не совсем правильный… слова вроде бы те, но произносятся как-то не так. Но это не главное, Сей Мир велик, наречий там много, и если у кого-то необычный выговор, это не так уж бросается в глаза. А вот то, что вы называете «языком тела», совсем никуда не годится. И поведение, манера обхождения… Вот только что мимо прошел знатный человек и приветствовал меня. Слова вроде бы были правильные, но… — Я указал вниз, на свои босые ноги: — На мне нет сандалий, из чего сразу видно, что я ему не ровня. Разве станет знатный человек приветствовать незнакомого простолюдина? А если простолюдин вздумает заговорить с ним первым, наглеца просто отдубасят. Ну, и запахи… нет тут тамошних запахов.

Хольт поднял руку:

— Достаточно. Вы поняли, Каден? Tax настоящий. Актерами и декорациями нам его не обдурить, зато у себя дома он будет как рыба в воде.

— Этот Кецалькоатль, он кто? — осведомилась она.

— Мы не знаем. Первобытное чудовище, порождение тех эпох, когда еще не было человечества? Инопланетный астронавт? Нечто, зародившееся из слизи и развившее высочайший интеллект? Кошмар, оставленный древними майя, чтобы конец света наступил в указанные ими сроки?

— Он в Теотиуакане, — сказала Каден. — Вот почему вы выбрали меня. Я тоже с этим повязана.

— Мы не знаем точно, где он пребывает в настоящий момент, но нужно с чего-то начинать, и Тео в этом плане — номер один. Именно там он был заточен в горе. Проблема в том, что мы должны не гадать, где он находится, а знать на сто процентов. Наша задача — уничтожить чудовище, и шанс у нас будет только один. Если мы его упустим, все будет конечно.

— Что вы имеет в виду? — спросила она.

— Он желает властвовать над миром. Или уничтожить людей, которых не сможет покорить. Правительства мира уже вели переговоры с его представителями. По существу, мы зациклились на одном — надеемся найти способ справиться с заразой. Но есть и другой выход: убить чудовище. Если мы с абсолютной достоверностью установим, что наш враг в Тео, то, зная точное местонахождение, мы сможем уничтожить его с помощью точного удара. Но если мы допустим ошибку, на нас обрушится ад. И мы считаем, что в древнем мире он будет более уязвим.

— И вы построили модель Теотиуакана, чтобы подготовить людей к выполнению миссии в древнем городе. Вы собираетесь забросить туда особый отряд с помощью того устройства, которое, как вы мне рассказывали, выдернуло сюда Таха. Хотите провернуть спецоперацию в древнем мире.

— Вот именно.

— Вот почему для вас так важен Тах и вот почему вы требовали, чтобы я узнала о древней Центральной Америке как можно больше. Вы хотите, чтобы мы с ним готовили тех спецов, которые отправятся в прошлое…

Она еще не закончила, а Хольт уже покачал головой.

— Догадка интересная, но не совсем точная. Мы не собираемся поручать вам подготовку других людей. По нашему замыслу, вам и предстоит стать путешественниками во времени.

— Путешественниками во времени? — спросила Каден.

— Теми, кого мы отправим в прошлое. — Хольт выдержал паузу, окинув нас обоих суровым взглядом. — Короче говоря, вам двоим предстоит отправиться в Древнюю Мексику.

В Сей Мир. Бороться с чудовищем и его приспешниками, науалями и Воителями-Ягуарами. С этой прекрасной, но беспомощной женщиной в качестве спутницы…

Айо! Или это еще один злокозненный трюк стремящихся напугать меня богов?

 

40

Закончив разговор с нами, Хольт приказал охранникам, караулившим меня со своими магическими устройствами, способными пронзать мое тело молниями, отвести нас в оранжерею. И велел говорить только по-английски, чтобы улучшить мои навыки.

— Они называют это место оранжереей, — сказала Каден, когда мы шли по направлению к высокому сооружению, показавшемуся мне стеклянным куполом. — Оранжерея, чтобы ты знал, это такое строение, в котором под защитным укрытием выращивают растения. Но мне больше по душе название «джунгли».

И действительно, самый настоящий лес рос внутри прозрачного строения, напомнившего мне тот пластиковый пузырь, в котором я находился в первое время по прибытии в преисподнюю.

Охранники остались снаружи, а мы с Каден вошли внутрь. На меня тут же повеяло прохладным туманом и запахом деревьев и трав, не знавших, что такое нехватка воды.

— Мне говорили, что тебе показывали спортивные игры, — сказала она. — Эта оранжерея размером примерно с футбольное поле, какие ты видел по телевизору.

Когда мы шли по грунтовой дорожке, освещенной находившимися на уровне земли светильниками, Каден добавила:

— Эта оранжерея построена для высших чинов Зонального управления и их семей. Такие же находятся во всех крупных населенных пунктах, где размещается персонал Управления. До сих пор я в таких местах не бывала.

Я все прекрасно понял. Этот зеленый храм предназначался только для богов и их высших жрецов.

— Мы больше не можем гулять под дождем, даже в северных краях, еще не пораженных заразой. Даже на севере это небезопасно, потому что никто уже не соблюдает экологических норм, и повсюду зачастили кислотные дожди. Ты знаешь, что такое кислотный дождь?

Я покачал головой.

— Наши фабрики и транспортные средства выбрасывают в воздух множество вредных для здоровья веществ. Дождевые облака впитывают их, а потом они проливаются на наши головы и на растения.

Она хихикнула, как ребенок.

— Ох, Тах, как же здесь хорошо. Мне хотелось бы сбросить одежду и пробежаться нагишом, впитывая влагу всей кожей.

— Так давай разденемся и пробежимся.

Я начал было стягивать одежду, но она, смеясь, остановила меня.

— Что ты, нельзя. Это не разрешено. Нас арестуют.

Мы прошли мимо фонтана в виде каменной рыбы, высоко взметавшей водяные струи. Подобная магия уже больше не поражала меня; я знал, что боги этого мира умеют создавать все, что им заблагорассудится.

Опустившись на колени у чаши фонтана, Каден зачерпнула пригоршню воды, понюхала ее и попробовала на вкус.

— Это не живая вода.

— А что такое живая вода?

Она встала и, когда мы пошли дальше, стала рассказывать на ходу:

— Я имела в виду природную воду, не зараженную и не подвергшуюся обработке. Ее можно сравнить с нашей кровью: самой здоровой она бывает в естественном состоянии. Есть немало людей, считающих, что Земля функционирует как организм.

— Организм?

— Как живое существо, животное или человек. Они верят, что наш мир — это огромное существо. Камень заменяет ему кости, грунт — это его плоть, а моря и реки, соответственно, — система кровообращения. Как и кровь, живая, природная вода содержит кислород, минералы, которыми подкрепляет потребляющих ее животных и растения. В мертвой воде кислорода нет. Для питья она пригодна, потому что безопасна, но вкуса не имеет.

Я слушал, впитывая каждое ее слово. И верил услышанному. Она была первой в этой преисподней, к кому я испытывал доверие.

— А как твой народ, Тах? Что у вас думают о месте, которое вы называете Сей Мир?

Я ненадолго задумался, а потом ответил:

— Мой народ верит, что мир непредсказуем и непостоянен, ибо пребывает под вечной угрозой разрушения по капризу богов. Чтобы ублажить богов и уберечь мир от их гнева, мы приносим им жертвы.

— Кровавый завет.

— Да, отдаем им кровь в обмен на солнце и дождь. Вращение колеса времени уже четырежды приводило Сей Мир к погибели. Если Кецалькоатль и другие боги не удовлетворятся жертвенной кровью, они погубят его снова.

— А есть у вас предания о том, как осуществится эта погибель?

— Всех людей истребят науали.

— Я о них слышала. Существа, способные выглядеть и людьми, и зверями. Хищники. Их можно назвать ягуарами-оборотнями.

— Ты ведь понимаешь, — сказал я, — мы бессильны помешать богам уничтожить мир.

— Тах… я не верю, что мир обречен на гибель. Мне известно, что ему всерьез угрожает многое из того, что создали и безответственно используют люди, но люди способны меняться. На самом деле в нас заложено удивительно много добра. И мы обладаем замечательной способностью исправлять ущерб, который сами же нанесли.

Мы остановились: ее глаза внимательно изучали мое лицо.

— Ты, наверное, удивишься, но моя семья происходит из тех самых мест, которые вы называете Сей Мир, из окрестностей Теотиуакана.

Она меня действительно удивила.

— Разумеется, теперь все там выглядит совсем по-другому, чем в твое время, — сказала Каден.

— Знаю, они показывали мне рисунки того, что называли «руинами Теотиуакана». Две великих пирамиды стоят, где стояли. Сохранились остатки храма Кецалькоатля, некоторые другие строения…

— Мои родители были из Мексики. Это мать моей матери рассказывала мне про науалей.

Ее связь с Сим Миром заставила меня отнестись к ней с еще большим вниманием и интересом. Возможно, бог по имени Хольт и использовал ее для каких-то своих целей, но в ней самой обмана не было.

— Ты жил в Теотиуакане? — поинтересовалась Каден.

Я рассказал ей всю правду: про Владыку Света, Воителей-Орлов и нянюшку Оме, бежавшую со мной. Каден слушала внимательно, иногда взволнованно, с расширенными глазами. Правда долго таилась во мне и теперь лилась наружу потоком. До сих пор я старался рассказывать о себе поменьше, делая вид, будто не понимаю вопросов, но с ней мне хотелось поделиться всем.

— Ты был профессиональным игроком в мяч, — сказала она. — Удивительно, я никогда по-настоящему не задумывалась о профессиональных спортсменах древности, а ведь среди них были гладиаторы и олимпийцы… — Каден снова внимательно присмотрелась ко мне. — А как насчет семьи? Ты женат? Дети есть?

Я покачал головой.

Неожиданно она улыбнулась и, лукаво глядя на меня, сказала:

— Что это я все расспрашиваю про твой мир: скажи лучше, что думаешь о нашем?

Долго размышлять над ответом надобности не было.

— Он зловонный. Тут и воздух пахнет, и вода: земля сухая, твердая и пахучая. Люди пахучие. Причем у тел запах не только телесный, к нему добавляются другие запахи, химические…

— Да, теперь мы моемся не так часто, как раньше. У нас в ходу так называемый «военно-морской душ»: нагрел воду, намылился, сполоснулся. Очень быстро. Вода используется «мертвая»: она забирается из канализационных стоков, очищается и снова пускается в дело, поэтому, умываясь, мы надеваем на рот резиновую повязку, чтобы не наглотаться. Ну а поскольку по-настоящему чистыми мы практически не бываем, то пытаемся отбить дурные запахи благовониями… — Она смущенно отвела глаза.

— Ты пахнешь, как роза.

Она рассмеялась:

— Ты прав. Это я так пытаюсь отбить запах мыла.

— Другое отличие в ваших тусклых цветах. Ваши города построены из серого камня, называемого бетоном, дороги здесь черные. В моем мире города яркие, разноцветные — здания красные, зеленые, желтые… А ваше искусство — ничто у вас не создается человеческими руками. Машины, которые вы называете компьютерами, создают за вас и картины, и то, что показывают по телевизору, и афиши. Выглядит это все превосходно, но не по-человечески, именно потому, что превосходно. А эта ваша чудовищная выдумка под названием телевидение: с чего бы это одним людям вдруг захотелось сидеть на кушетке и смотреть, что делают другие люди?

— А Хольт говорил мне, что ты смотрел много передач.

— Сначала телевизор был мне интересен, потому что позволял узнать больше о месте, которое вы называете Землей. Но сейчас многие передачи начинают казаться мне одинаковыми.

Она молча слушала, как я осуждал ее мир. Исчерпав все обвинения, я добавил:

— Они без конца твердят мне, что я попал в будущее, как-то там продвинулся вперед в чем-то, что называется временем. Пытаются внушить, будто это великая удача — быть похищенным из своего мира и оказаться пленником в вашем. Предположим, я поверю в это, приму как данность, что и вправду нахожусь в будущем. Но разве тогда я не вправе подивиться тому, как это вы, имея две тысячи лет на то, чтобы улучшить Сей Мир, не больно-то в этом преуспели?

— Очевидно, нас постигла неудача.

Некоторое время мы шли дальше в молчании, и я стал беспокоиться, что обидел ее. Но Каден заговорила снова, и теперь о другом:

— Тах, это… существо, Кецалькоатль, Пернатый Змей. Он создал что-то, вероятно, вирус, убивающий микроорганизмы, потребляющие метан. Зачем?

Я пожал плечами:

— Он хочет покорить ваш мир, как покорил Сей Мир.

— Но почему таким способом?

На мой взгляд, ответ был очевиден.

— Для того чтобы овладеть вашим миром, обсидианового оружия недостаточно.

— И поэтому он использует высокотехнологичное биологическое оружие, которым никто больше не обладает? Звучит разумно. Вся история войн свидетельствует о том, что новая технология непременно берет верх над старой. Бронзовое оружие давало преимущество по отношению к деревянному и каменному, железо одолевало бронзу, а в наши дни самым смертоносным является ядерное оружие… — Каден покачала головой. — Но этот его ход с метаном все равно кажется мне странным.

— Хороший воин, как и игрок в мяч, использует ту тактику, которая учитывает возможности противника. Вы далеко продвинулись в военном деле, создали это свое атомное оружие, и, возможно, при открытом столкновении он не имел бы столь явного преимущества.

Я понимал, что даже если эта женщина и одурачена здешними богами, она искренне переживает за судьбу своего жалкого мира. И мне было жаль ее, когда я говорил ей, какая судьба ему уготована.

— Ты должна бы знать еще одно предание Сего Мира. Там говорится, что Пернатый Змей снова, уже в последний раз, погубит мир, выпив всю воду, так что люди умрут от жажды.

— Интересно, — пробормотал Хольт, наблюдая на экране прогулку Таха с Каден по оранжерее и слушая их разговор. Вместе с ними все это смотрел еще один человек. Карл Страйкер, личный агент директора, специализировавшийся по убийствам.

— Вашему неандертальцу эта женщина приглянулась, — заметил Страйкер. — По физиономии вижу.

Хольт раскурил сигарету:

— Думать о нем как о троглодите непродуктивно. Он выходец из цивилизованного общества и весьма разумен. Что наглядно демонстрируют его дельные комментарии относительно Пернатого Змея.

В ответ на эту сдержанную отповедь Страйкер улыбнулся и пожал плечами. Поскольку он являлся личным представителем директора, отделаться от него было не так-то просто. Хольту этот тип не нравился, но еще больше его раздражало то, что Страйкеру было поручено курировать экспедицию Таха и Каден в прошлое. Будь у Хольта выбор, он предпочел бы, чтобы Тах убил этого заносчивого любителя решать все вопросы с помощью грубой силы — подкрепленной, конечно, пистолетом под мышкой и еще одним, прикрепленным к лодыжке, — а не болтуна-психиатра.

— Тах во всем этом ключевая фигура, — продолжил Хольт. — Он единственный, кто способен по-настоящему ориентироваться в Древней Америке, потому что это его родной мир.

— Мне приказано присмотреться к пленнику и оценить, насколько он может быть нам полезным. И если окажется, что он представляет собой проблему, отправить его в отставку.

Хольт и сам, в силу рода занятий, являлся прагматиком, и убийство как таковое, если оно совершалось в интересах страны, которой он служил, не составляло для него проблемы. Но он прибегал к устранению людей лишь как к крайнему средству. Со Страйкером он раньше ни разу не встречался, но разузнал кое-что о нем у директора Управления по борьбе с наркотиками, на которого Страйкеру довелось работать. В свое время Страйкер служил в спецподразделении ВМС в качестве снайпера, однако флот счел, что этот малый слишком уж любит жать на спусковой крючок, и в результате Страйкер перевелся в Управление по борьбе с наркотиками. По заданию этого ведомства он успешно выследил и убил мексиканского наркобарона, повинного в смерти агента Управления.

Оно бы и ничего, но, как сообщил Хольту глава антинаркотической конторы, Страйкер отнесся к этому заданию с несколько извращенным рвением, поскольку прежде чем добраться до воротилы, изловил, допросил под пытками и убил немало его подручных.

— До тех пор пока вы работаете под моим началом, вы не должны предпринимать никаких действий, не уведомив меня, — заявил Хольт, выпустив сигаретный дым в сторону собеседника.

Страйкер улыбнулся и кивнул.

— Разумеется. Но вы должны понимать, что я могу получать приказы и от директора.

— Конечно. Только получать вы их будете через меня, а не непосредственно. Если это вас не устраивает, можете ближайшим самолетом отбыть в Сиэтл.

Страйкер в ответ только снова улыбнулся.

Хольт и сам понимал, что это не победа: его оппонент просто не счел нужным спорить.

— Должен сказать вам, — произнес Страйкер, — что в Сиэтле-Такоме многие недоумевают по поводу этого странного плана — отправить меня на спецзадание в компании неподготовленной женщины и этого вашего сомнительного пленника. Дюжина коммандос и ядерный заряд помогли бы решить проблему куда вернее.

— Переправив в древний мир современное оружие, можно запросто изменить всю мировую историю. Вы перебьете огромное количество тамошних людей, что породит приливную волну последствий. Даже если миссия увенчается успехом, вы вернетесь в радикально изменившийся мир. Вы просто не узнаете время, которое оставили. Во всяком случае, так считают наши ведущие ученые. — Хольт уставил на Страйкера свою сигарету. — Будь у ацтеков современное оружие, это Монтесума завоевал бы Европу, а не наоборот. Имей Юлий Цезарь пневматические ружья, через несколько столетий варвары подступили бы к воротам Рима с атомной бомбой. Прошло почти две тысячи лет с Рождества Христова, прежде чем был изобретен «Гатлинг», первый по-настоящему эффективный пулемет. А от использования «Гатлинга» в Гражданской войне до применения атомной бомбы во Второй мировой потребовалось меньше столетия. Ни при каких обстоятельствах нельзя переносить современные технологии в древний мир.

Страйкер кивнул, не переставая улыбаться. Мертвые глаза. Фальшивая улыбка.

Старые кости Хольта пробрало холодом.

 

41

На следующее утро меня привели в комнату на втором этаже, окна которой выходили на находившееся внизу подобие улицы Теотиуакана. Там уже находились Каден, Хольт и еще несколько человек, про которых мне сказали, что это знатоки Сего Мира. То, что можно считаться «знатоком» места, в котором ты ни разу не побывал, показалось мне странным, но, в конце концов, то была не самая большая из странностей здешней преисподней. Мне представили нового члена команды, человека по имени Страйкер. Он был воином особого подразделения водных бойцов, которые умели плавать под водой как рыбы, только дышали при этом с помощью особых металлических легких. Я понял, что он принадлежит к отборным воителям, вроде Орлов или Ягуаров. Страйкер производил впечатление человека решительного и неуступчивого. Из него вышел бы хороший игрок в олли, но непредсказуемый и склонный к насилию. Окажись он моим соперником в игре, я нанес бы удар первым, чтобы вывести его из строя, поскольку пощады от него противнику ждать не приходилось.

Я был доволен тем, что мы с ним на одной стороне, однако отсутствие тепла в его глазах говорило о том, что он не тот, кому следует доверять.

— Итак, — сказал Хольт, — вам предстоит привыкать к ланчу из маисовой каши и собачьего мяса. Но начнем сначала: у всех вас уже была возможность прогуляться по тому селению, что внизу. С настоящего момента оно станет вашим домом: вы будете осваивать образ жизни Сего Мира. Мои указания будут звучать по-английски, но все остальные должны общаться с вами только на науатле. — Хольт сделал упреждающий жест в сторону Страйкера. — Правда, сначала придется сделать исключение для новоприбывшего участника. Он припозднился с началом изучения языка, однако у него, как и у Таха, в голове языковый чип, вживленный для ускорения процесса.

— Не надо для меня исключений, — возразил Страйкер. — Я со своей задачей справлюсь.

— Тем лучше. Итак, вот что вам следует сделать.

Хольт указал на бумаги, загромождавшие большой стол в совещательной комнате, вокруг которого мы сидели.

— Представьте себе, что эти бумаги представляют собой костер. Начиная со следующей трапезы вам предстоит сидеть на корточках перед огнем. В Древней Мексике так принимали пищу почти везде, кроме домов знати. И вам теперь предстоит есть, пить, одеваться, думать и справлять нужду так, как если бы вы находились в Древней Мексике. С вами будут постоянно находиться люди, для которых науатль — родной язык. Самый важный из них сидит за этим столом.

Он имел в виду меня.

Хольт прокашлялся, затушил, растерев, сигарету и закурил новую.

— Есть такой старый театральный прием, называемый «метод Станиславского» — его придумал один русский. Суть его в максимальной персональной идентификации актера с персонажем, которого ему предстоит играть. На это и направлена подготовка, которую вам предстоит пройти. На практике, лично. Для того чтобы вас приняли за жителей Древней Мексики, вы должны научиться думать, как они. А стало быть, выбросить из головы, кто вы такие и что вы делаете. Забыть, что вы играете роль: как и в спорте, здесь и сознание, и тело должны реагировать, а не думать. Если мимо вас проносят в паланкине правителя, в присутствии которого надлежит падать ниц, вы должны делать это инстинктивно, не размышляя. Чтобы никому и в голову не пришло, что вы играете. Путешественники во времени — не актеры. Они превращаются в людей из того времени и места, куда им предстоит отправиться.

Хольт поднял десятистраничный список.

— Здесь те роли, в которые вам предстоит вживаться на протяжении нескольких ближайших недель. Курс включает все: язык, обычаи, еду, одежду, сон. Даже, скажем так, непристойности. Двоим из вас предстоит освоить приемы боя с обсидиановым оружием: тренировать будет Tax.

Хольт постучал себя по макушке.

— Предполагается, что если вы окажетесь в затруднительном положении, выпутываться придется с помощью мозгов, а не пушек. Мы не вправе открывать древнему миру современные технологии — никакие. Я понимаю, что эти древние мексиканцы не изобрели колеса, и тем не менее…

— Не совсем так, — возразила Каден. — Они не использовали колесо, потому что не имели такой надобности, но представление о нем имели, об этом говорят найденные археологами колесные игрушки.

— А почему это они не нашли ему применения? — спросил Страйкер. — Разве римляне, египтяне, китайцы и им подобные ребята не гоняли на колесницах в то самое время?

— Да потому что у римлян и всех прочих были животные, которых запрягали в колесницы и телеги — лошади, ослы, волы, мулы, даже слоны. В доколумбовой Америке таких животных не было, не говоря уж о том, что тамошние джунгли и горы не больно-то пригодны для колесного транспорта.

Хольт кивнул, довольный этим выступлением.

— Каден знает об истории и обычаях не меньше, а может, и побольше тех профессоров, которых мы вывезли из Мехико. И я уверен, Tax сделает все возможное, чтобы научить кое-чему наших проектировщиков. Так что не будем бояться, если нам укажут на допущенные ошибки. Мы соорудили этот фальшивый Теотиуакан силами декораторов Голливуда, которых консультировали ученые. И хотим довести его до совершенства, чтобы, когда вам случится на самом деле идти по улице древнего города, вы чувствовали себя в абсолютно привычной обстановке.

 

42

Хольт представил собравшимся Кэролайн Вонг, женщину сорока с лишним лет, работавшую руководителем студии «Креативная история», компании, специализировавшейся на воссоздании исторических сцен для Голливуда. Стоя позади большого компьютерного монитора, она сказала:

— Древний город был создан — то есть, наверное, правильнее сказать, возрожден — на этом компьютере. Точнее, были созданы два города, оба — копии. Это первый из них.

Кэролайн с театральным жестом отступила в сторону, и экран, за которым она только что стояла, ожил.

— То, что вы видите, представляет собой компьютерную реконструкцию Теотиуакана, наполненного красками и людьми. Город с населением почти в четверть миллиона, бурлящий жизнью.

Сначала Теотиуакан был показан в его нынешнем виде — древние руины с хорошо сохранившимися колоссальными пирамидами, но постепенно экран стал наполняться красками, строениями и людьми. Пирамида Солнца перестала быть тусклой, бурого оттенка каменной громадой, обретя яркие цвета — зеленый и красный. Панорама расширилась, серые развалины по сторонам Дороги Мертвых засверкали красками. Храм Кецалькоатля отбрасывал дрожащие тени, красные, зеленые и желтые. Все это было до невероятности правдоподобно, но такого и следовало ожидать. Насмотревшись фильмов и телепередач, я усвоил, что здешние демоны в состоянии сотворить многотысячную толпу кровожадных римлян, любующихся схватками гладиаторов, сражения гигантских армий на сумрачных полях древности или битвы звездолетов отстоящего на тысячу лет будущего. Они создавали людей, чудовищ и города, которые выглядели как настоящие. Чудесам этой преисподней не было числа.

— Нашей целью является точное воспроизведение исторической среды, — продолжила Вонг, — в связи с чем мы не позволяем разгуляться воображению. В состав творческой группы входят не только декораторы и художники, но также археологи, историки и лингвисты. Мы имеем достаточно свидетельств того, как выглядела Центральная Америка до прибытия испанцев. И знаем, что в то время люди жили в основном так же, как и за пару тысяч лет до Конкисты.

Конечно, цивилизация Теотиуакана была развита лучше, чем более поздние культуры ацтеков и майя. Это явствует из того, что позднейшие культуры, прежде всего ацтеки, жившие в том же регионе Теотиуакана, не добились заметного прогресса ни в архитектуре, ни в письменности, ни в военном деле, ни в сельском хозяйстве. В основном они использовали достижения предшественников, прежде всего Теотиуакана.

Выступление Вонг переводил на науатль университетский профессор из Мексики. Он делал что мог, но и ему приходилось время от времени сбиваться на английский, потому что многие слова и понятия были непереводимы.

Изображение изменилось: Теотиуакан предстал городом с тысячей строений. Дома, дворцы, рынки, улицы. И, уж это я знал по собственному опыту, единственными вьючными животными были люди, переносившие грузы на спине.

На экране разворачивались «бытовые» сцены. Люди по-соседски переговаривались: произношение, конечно, было далеко не совершенным, но я вполне понимал их, и говорили они о том, о чем всегда толкуют между собой: обсуждали цены на маис и бобы, слухи о войне, рождение ребенка. Женщина готовила кукурузные лепешки, называвшиеся тортильями, мужчина шил из оленьей кожи сандалии, наставник обучал мальчиков рисунчатому письму.

— Одобряешь? — спросила меня Кэролайн.

— Это правдоподобно.

— Достаточно правдоподобно, чтобы одурачить Воителей-Ягуаров? — уточнил Хольт.

Я пожал плечами:

— Для такого города, как Теотиуакан, достаточно правдоподобно. Но в небольших поселениях кое-что бросалось бы в глаза.

— Например?

— Например, какие мягкие, гладкие у людей на вашей картинке руки и ноги. Между тем жители Сего Мира в подавляющем своем большинстве ходят босиком и неустанно трудятся руками. Взгляни на мои руки.

— Таких мозолей и мускулов, как у тебя, в наше время не бывает, — отозвался Хольт. — С этим мы ничего не можем поделать. Будем надеяться, что подручные Пернатого Змея не станут так уж присматриваться к рукам и ногам. — Он кивнул Вонг: — Продолжайте.

— Обратите внимание, на рынке торгуют домашней птицей, индейками и утками, овощами, зерном, бобами, перцами — но вы не увидите здесь ни говядины, ни свинины, ни молока, ни сыра. Коровы, овцы, свиньи и козы — все это привычно только для Старого Света. А вот родина картофеля — Южная Америка, но в Мексику он, как ни парадоксально, попал долгим и кривым путем: сначала испанцы завезли его в Европу, а уж потом, прижившись там, он появился и в Мексике. Нет здесь также пшеницы, ячменя, риса и других привычных для нынешнего времени злаков. Мука — пожалуйста, но только маисовая.

Возможно, в Центральной Америке развилась единственная высокая культура древнего мира, основанная на возделывании всего одного злака — маиса. В большинстве других цивилизаций выбор был шире — как в земледелии, так и в животноводстве. Поскольку люди, жившие по ту сторону океана, не получали с основной пищей достаточно соли, важное значение имел контроль над добычей и продажей этого продукта. Правда ведь, что у вас было принято есть продукты в сыром, запеченном или вареном виде, а не в жареном?

— Да, — подтвердил я.

— А все потому, что продукты, содержащие мало жира, плохо подходят для жарки.

— Каждый из вас, — встрял Хольт, — получит диск с этим фильмом, смотреть, когда выдастся свободные время. Даже ты, Tax. Ты проверишь его еще раз на наличие ошибок. На диске будут новые сцены, включая различные варианты общения, рыночного торга и тому подобное. Ко всему этому нужно отнестись с большим вниманием. Слышать иностранную речь в аудитории совсем не то, что в естественной среде, особенно на традиционном рынке, где люди возбужденно торгуются, спорят, приходят к соглашениям. Язык — то, чем мы можем себя выдать прежде всего. Так, на основании того, что ты слышал до сих пор, какое у тебя сложилось мнение? Может Каден выдержать испытание?

Я пожал плечами:

— Сей Мир говорит на разных наречиях. Да, в Теотиуакане ее, скорее всего, за местную бы не приняли. Но в городе постоянно находятся тысячи пришельцев из самых дальних краев, так что быть там принятым за иноземца вовсе не значит привлечь к себе какое-то особенное внимание.

— Кроме внимания тех, кто выискивает иноземцев, — заметил Страйкер.

— Ну, уж нас-то, надо думать, специально выискивать не станут. Эта операция настолько секретна, что о ней даже в Белом доме, в Сиэтле, знает всего несколько человек.

— Что нам следует делать, — заявил я, — так это не совершать ошибок, способных привлечь к нам внимание. Все подозрительное или необычное может быть сочтено богохульством, а это прямой путь в очередь к жертвенному камню.

— Еще одно замечание насчет языка, — произнесла Кэролайн Вонг. — В то время как в настоящее время международным языком бизнеса и путешествий является английский, прежде lingua franca служил французский, а еще раньше — латынь. Первоначально понятие lingua franca применялось к некоему смешению итальянского, испанского, французского, греческого, арабского и турецкого — иными словами, мешанина наречий Средиземноморья, жители которого активно общались друг с другом благодаря морской торговле. Сдается мне, что lingua franca доколумбовой Центральной Америки основывался на науатле, с различными добавками и вкраплениями.

Кэролайн вопросительно взглянула на меня, и я кивнул. Сей Мир ведал множество наречий, но науатль торговцы понимали повсеместно.

— Согласно плану, разработанному ситуационным компьютером, — сказал Хольт, — троим из вас предстоит отправиться в путь под видом торговцев жадеитом. Жадеит выбран потому, что компактен, имея высокую цену, занимает мало места и легок. Это даст вам средства к существованию, а также и на то, чтобы, буде возникнет такая надобность, выпутываться из затруднительных положений. Большая часть этого минерала добывается далеко от Теотиуакана, так что чужеземцы с таким товаром не должны навлечь на себя подозрения. Что скажешь, Тах? Как тебе план?

Я поразмыслил и покачал головой.

— План плохой. Торговцы жадеитом путешествуют большими группами и даже при этом маскируются, выдавая себя за продавцов менее ценного товара. К тому же они нанимают многочисленную стражу. Да и вообще, жадеит привлекает внимание не только обычных грабителей, но и жадных правителей и знати: обладание им манит всех.

— Господи, — вздохнул Страйкер, — для компьютера это сложновато.

— А если использовать обсидиан? — спросила Каден.

— Нельзя. Во-первых, это тоже весьма желанный товар, во-вторых, торговлю им контролирует Пернатый Змей, и в-третьих, обсидиан добывают неподалеку от города. С чего бы им стали торговать чужеземцы?

— Ладно, Тах, а что бы ты предложил? Какой товар нам выбрать? Может, резиновые мячи? — спросил Хольт.

Я покачал головой:

— Я из Народа Каучука.

— И это привлечет внимание, потом что они ищут тебя до сих пор.

— Боги, — предложил я.

— Что? — не понял Страйкер.

— Ты имеешь в виду статуэтки? — уточнила Каден.

— Да, маленькие статуэтки божеств, из дерева или глины: их приносят в Теотиуакан для продажи на рынке или как подношение в храм. Никто не дерзнет обокрасть или ограбить такого путника из страха нанести обиду богу. А обходятся они, если считать в деньгах, совсем недорого.

— Это замечательно! — воскликнула Каден.

Я зарделся от гордости и обратился к Хольту:

— У меня к тебе вопрос. Ты сказал, что посылаешь нас обратно в Сей Мир, чтобы убить Пернатого Змея. А как именно мы должны убить чудовище?

— Хороший вопрос. Я дам вам знать сразу же, как узнаю сам. Сегодня я отбываю в столицу, где получу приказ о начале операции.

 

43

Сиэтл Такома

Когда «ДС-3» заходил в воздушное пространство Сиэтл-Такомы, Хольт смотрел в окно. Теперь к Пьюджент-Саунду примыкала сплошная густозаселенная зона, простиравшаяся от Олимпика до Порт-Таунсенда. Состояла она главным образом из трущоб и палаточных городков с грязными улочками, выгребными ямами, очередями за продовольственным пайком. Отсутствие водопровода и канализации способствовало распространению тифа и холеры. Потребовалось совсем немного времени, чтобы превратить Америку из страны яппи, прерий и бодрых, не поддающихся старости людей, родившихся в период послевоенного демографического взрыва, в страну третьего мира. Единственное, что отличало ее от прочих бедных государств, так это запас межконтинентальных баллистических ракет и термоядерных боеголовок, позволявший ей при последнем издыхании уничтожить всю планету.

Ураганы с Карибов порождали ветра, способные разносить влагу почти по всей Северной Америке, но чем дальше на север распространялись облака, тем меньше с ними разносилось заразы. Вашингтон, бывшая столица, лежал прямо на пути Карибского урагана, прошедшего до самого Восточного Побережья, и давно подвергся заражению. А вот агломерация Сиэтл-Такома оказалась идеальным местом для размещения столицы в чрезвычайной ситуации. Это был наиболее удаленный от Нью-Мексико крупный населенный пункт во всех континентальных Соединенных Штатах, располагавший крупным международным аэропортом, лежавший почти в двух с половиной тысячах миль от Мексиканского залива и вдобавок отгороженный от него Скалистыми горами. Этот горный кряж, протянувшийся на две тысячи миль, от Британской Колумбии до Нью-Мексико, составлял основу Континентального раздела, отделявшего реки, текущие в Мексиканский залив и Атлантику, от других, несущих свои воды к Тихому океану.

Поскольку перенаселенность агломерации Сиэтл-Такома в результате массового исхода с юга и постоянное брожение среди беженцев, зачастую выливавшееся в открытые столкновения, делали эту территорию почти неуправляемой, первоначально планировалось переместить столицу дальше на север, в недавно завоеванный город Ванкувер в провинции Британская Колумбия. Но война с Канадой, перейдя в партизанскую стадию, приобрела затяжной характер, и размещать новую столицу на канадской земле показалось слишком опасным. Рассматривались еще два варианта, Гонолулу и Анкоридж. Город на Аляске, в отличие от Гонолулу, не был окружен океаном и, стало быть, менее подвержен опасности заражения и находился уже недалеко от арктических льдов, последнего источника воды в Северном полушарии.

Хольт не выспался. Чтобы крепче заснуть, он накачался красным вином, но все равно проснулся через четыре часа. Голова шла кругом от бесчисленных проблем, на которые накладывались воспоминания. Он верил в возможность обучения во сне, потому что как раз посреди ночи порой находил нужные решения и припоминал все детали, необходимые для отчетности. В такие моменты он всегда думал о своей семье.

Глядя вниз, на уподобившуюся аду землю, Хольт уже в который раз задался вопросом, а заслуживает ли этот мир спасения? Не может ли нынешнее бедствие быть новым Всемирным Потопом, не решил ли Бог очистить эту планету и начать все заново?

Вздохнув, Хольт откинулся в кресле. В столицу его вовсе не тянуло, поскольку его взаимоотношения с боссом, директором Зонального управления безопасности Карвисом Мюллером, были далеки от идеальных. Мюллер не имел отношения к назначению Хольта руководителем программы по использованию Зонда Времени: на его кандидатуре настояла Барбара Берг, президент страны. Между тем степень влиятельности Мюллера, в отличие от многих высших чиновников, определялась не только его официальным статусом: в его руках находился вооруженный контингент, оснащенный и обученный лучше, чем регулярная армия.

В то время как армия теряла силы в бесконечной борьбе с канадскими партизанами и растрачивала их на исполнение полицейских функций на северных территориях, подразделения Управления постепенно превращались в мощнейшую силовую структуру страны. Мало того, что директор обладал фактически абсолютной властью в Зоне, на территории, охватывавшей чуть ли не треть площади континентальных США, но в силу зыбких границ, постоянного нелегального перемещения на север миллионов американцев и перманентного военного положения простирал свое влияние повсюду. Чрезвычайные полномочия давали ему наряду с президентом право превентивного ареста и заключения и возможность вмешиваться в действия судебной системы.

Во время своей работы в предыдущей администрации, где Барбара Берг занимала пост вице-президента, Хольт имел репутацию приверженца гражданских прав, считавшего Патриотический акт, принятый в ответ на угрозу терроризма, опасным перегибом, прелюдией к введению «общенационального чрезвычайного положения», каковое, как тому однозначно учит история, всегда ведет к узаконенной тирании. Но в настоящее время он не возражал против некоторого ограничения гражданских прав: в условиях нанесшей удар по всей стране и продолжающейся катастрофы первостепенной задачей являлось простое выживание.

Хольт работал с президентом Берг в ту пору, когда он был директором ЦРУ, а она — председателем Специального комитета Сената по разведке. Он знал ее как рассудительную, волевую женщину, вовсе не склонную к тирании. Но это пока она была жива и облечена властью.

Директор Управления безопасности Мюллер был совсем из другого теста. До начала кризиса он получил пост главы Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям исключительно в силу своего умения собирать деньги для политиков: именно он обеспечил финансирование избирательной кампании прежнего президента. На новой должности функции у него были в сущности те же: имея возможность распределять правительственные заказы, он добивался от заинтересованных компаний финансовой поддержки правящей партии. То есть делил пирог казенных контрактов, получая соответствующую поддержку.

Когда разразилась катастрофа, влияние ведомства Мюллера стало стремительно расти, и в конце концов на его основе возникло Зональное управление безопасности. Вся политическая, судебная, исполнительная и законодательная власть в зараженном регионе сосредоточилась в его руках. Хольт знал, что в настоящее время между Мюллером и президентом велась подспудная борьба, призом в которой станет власть над страной. И программа, которую курировал Хольт, должна была стать важным ходом в этой борьбе.

То, что Зонд Времени открывал новую возможность для уничтожения Кецалькоатля, делало программу проходной пешкой. Однако Хольт, поднаторевший в политических интригах и крючкотворстве, нутром чуял, что для участников противостояния ее значение выходит далеко за рамки еще одной попытки устранить угрозу.

Хольт не был в курсе всех нюансов создания Зонда Времени, но как шахматист и политический назначенец прекрасно знал, что пешками зачастую жертвуют, чтобы получить преимущество.

Служебный автомобиль встретил его у трапа самолета, чтобы перевезти к ближайшей вертолетной площадке. Безопасно добраться до правительственного центра Сиэтла фактически можно было только по воздуху, на военных вертолетах, выделявшихся для нужд высокопоставленных чиновников и высшего менеджмента корпораций, имевших дело с правительством. Преодолевать пятнадцатимильную полосу между аэропортом и правительственным центром по земле было опаснее, чем плавать по ночам в кишащем акулами море. Главная автомагистраль была разрушена в нескольких местах, куда угодили канадские ракеты, а проделывать путь по городским улицам можно было решиться только в сопровождении многочисленной охраны на бронеавтомобилях. В каждом районе властвовала своя банда с заправилой, собиравшим «пошлину». Но если вам и удавалось как-то отделаться от бандитов, ничуть не меньшую опасность представляла собой толпа голодных, измученных жаждой людей, готовых штурмовать любой автомобиль в надежде поживиться, возможно, имеющимися там едой, водой и бензином.

Как и аэродромы Зоны, северные аэропорты были закрыты для обычных граждан. А как еще поступить, если в непосредственной близости находится порядка двадцати миллионов человек, только и мечтающих о том, чтобы любой ценой попасть на самолет, который унесет их к последнему прибежищу надежды. На Аляску.

Здание аэровокзала, поврежденное недавним взрывом, еще дымилось.

— Вчера канадские партизаны откуда-то со стороны границы выпустили по аэровокзалу ракету «Скад». Чертовски удачный выстрел, если верить тому, что ракета у них, говорят, была старая и ржавая.

Войны велись в разные эпохи по разным поводам, в отношении же канадской войны главным понятием была емкость экосистемы. Термин для здешнего политического лексикона новый, но в настоящее время известный всем. До заражения ученые использовали его для обозначения соотношения количества живых существ и ресурсов территории их проживания. То есть то число особей — олени это, медведи или люди, — которое может прокормить регион, это и есть емкость его экосистемы. К сожалению, рост человечества и истощение водных и продовольственных ресурсов ограничивают емкость экосистем всей планеты.

Когда продовольственных или водных ресурсов какой-либо территории уже не хватает для поддержания жизни местного населения, перед людьми встает простой выбор: вымирание или завоевание земель соседей. В Канаде было больше воды и плодородной земли, чем ей требовалось, а ее огромный южный сосед страдал от голода и жажды. Другим распространенным термином было понятие «дарвинизм». Вид, лучше всего приспособившийся к окружающей среде, имеет преимущество в борьбе за существование. Острая нехватка воды в мире означала сокращение популяции, яростную борьбу за ресурсы… и выживание наиболее приспособленных.

— Бедуин в состоянии выжить, потребляя галлон воды в неделю, — сказал спутнику сидевший напротив Хольта в вертолете ученый. — До заражения мы использовали больше для одной лишь чистки зубов. В среднем Америка потребляла по сто галлонов в день на человека.

Но теперь мало кто мог позволить себе прополоскать рот, да и зубы не все чистили. Если вы, конечно, не высокопоставленный чиновник или промышленник, то вода подается в ваш дом крайне лимитированно, только для основных гигиенических надобностей, а для питья и приготовления пищи используется исключительно вода в бутылях.

Что изумляло Хольта в водном кризисе, так это тот факт, что он вовсе не являлся кризисом питьевой воды. На самом деле люди выпивали не больше одного процента расходуемой воды. Остальные девяносто девять процентов уходили на промышленность и сельское хозяйство: людям приходилось платить жаждой за то, чтобы не умереть с голоду.

Сохранение воды было равнозначно сохранению жизни, а потому ее потребление контролировалось властями гораздо более жестко, чем когда-либо контролировалось нелегальное распространение наркотиков. И, естественно, предпринимались все возможные усилия по поиску альтернативных источников воды. Помимо воды, подававшейся по трубам с севера, и таяния айсбергов разрабатывался масштабный проект дробления арктических льдов с загрузкой крошева в трубопроводы, с тем чтобы по пути к потребителю трение вызывало таяние, превращая лед в воду.

Когда показался Правительственный центр Сиэтла, откуда осуществлялось руководство страной, Хольт покачал головой. Семьдесят четыре акра зданий и парков, над которыми доминировала Космическая Игла, были буквально взяты в осаду трущобами и палаточными городками. Изрядная толика правды содержалась в городской легенде, согласно которой хозяева венчающей башню «летающей тарелки» возвели ее специально, чтобы надзирать за копошением туземцев.

«Странный он, этот новый мир», — подумалось Хольту. И то сказать, нынешний искалеченный мир был для него почти столь же чужим, как весь этот двадцать первый век для выдернутого из прошлого Таха. Правда, сам он в государстве, превратившемся в страну третьего мира, оставался персоной из мира первого. А люди в Африке, да и во многих странах Азии вовсе не нашли бы мир голода и жажды таким уж странным.

 

44

Протокол требовал, чтобы первый свой визит он нанес Директору Зонального управления безопасности. За грязным окном кабинета раздражающе ярко, так, что лучи били прямо в глаза, светило солнце. Сидя на стуле перед рабочим столом Мюллера, Хольт сознавал, что это своего рода попытка давления, связанная с тем, что он человек президента, а не назначенец директора. Впрочем, Мюллер точно так же усаживал напротив окна любых посетителей, и своих людей в том числе: он был известен как отъявленный властолюбец. Как слышал Хольт, необходимость щуриться от солнца — это еще цветочки по сравнению с куда более изощренными методами, практиковавшимися этим боссом. Но чтобы поставить человека на место, и этот способ было вполне эффективен. Директор восседал в прохладной тени, а посетитель, сидевший напротив, щурился, морщился и ежился, словно на допросе, когда злой полицейский направляет в лицо свет настольной лампы. До сих пор Мюллер не пытался прибегнуть к грубым методам контроля, хотя сам Хольт предпочел бы, чтобы тот попытался. Но его формальный босс ограничивался вялым шпионажем да тем, что подкапывался под него, приставляя к нему своих подручных вроде Страйкера.

Но Хольт сам был слишком стар, слишком крут и норовист, чтобы его можно было пронять таким дерьмом.

— Прошу прощения, — произнес он, встав, и передвинул стул так, чтобы солнце не светило в глаза. Помощник Мюллера пытался было возразить, но шеф остановил его жестом.

— Прошу предоставить мне последние сведения, касающиеся вашего древнего мексиканца и подготовки к осуществлению операции, — сказал Мюллер.

Директор был высок ростом и грузен — доктора в своих медицинских картах описывают такое состояние как «ожирение». Если бы Хольту пришлось по внешности догадываться о роде деятельности этого человека, он счел бы его страховым агентом или бухгалтером, хотя эти занятия — во всяком случае, в представлении Хольта — ассоциировались с мягким, покладистым характером. Но под обманчиво миролюбивым обликом Мюллера скрывались агрессивность, тщеславие и жестокость. При этом он отличался быстротой реакции и работоспособностью: мог одновременно общаться с посетителем, разговаривать по телефону и отдавать распоряжения подчиненным, не упуская ни единой мелочи.

После первой же встречи с ним Хольт решил, что все вроде бы спонтанные движения и жесты Мюллера в действительности представляют собой элементы продуманной тактики. У собеседника складывалось впечатление, будто директор вовсе его не слушает, тогда как тот, все восприняв и осмыслив, выдавал не ожидавшему такой прыти партнеру свое заключение.

Хольт, разумеется, подготовил полный отчет, поскольку ничуть не сомневался в том, что Страйкер, а может, и кто-нибудь еще, подсматривая из-за плеча Хольта, подробно информируют Мюллера о ходе работы над проектом. А вот тем, что Мюллер ради беседы с ним отмахнулся от помощников и временно перестал отвечать на звонки, Хольта удивило.

— Я так понимаю, ваш неандерталец — это мускулистый дикарь, — произнес директор.

Именно так характеризовал Та-Хина Страйкер. Если у Хольта и могли быть сомнения относительно того, что тот информирует своего босса, они развеялись окончательно.

— Да, мускулы, реакция, быстрота — все это у него на уровне профессионального атлета мирового класса, причем он, замечу, не употреблял стероидов. Вдобавок ему присуща инстинктивная агрессивность. Его природный инстинкт требует, чтобы в любой ситуации, когда существует возможность атаки, он упреждал ее, нападая первым. В породившем его обществе люди сражаются насмерть лицом к лицу. Поэтому его охранники должны проявлять особую осторожность и соблюдать дистанцию. Их обучают убивать с помощью огнестрельного оружия и защищаться с помощью рук и ног. Тах же убивает с помощью рук и ног, повинуясь инстинкту, в чем один неосмотрительно подошедший слишком близко доктор убедился на собственной шкуре.

Хольт выдержал паузу, предоставив Мюллеру возможность выразить сочувствие по поводу невинно убиенного доктора Циммермана, и мысленно ухмыльнулся, поскольку директор предпочел ничем эту паузу не заполнить.

— Кроме того, он человек смышленый и сведущий — конечно, на свой манер. Но когда дело доходит до анализа обыденных житейских ситуаций, нашим университетским умникам до него далеко.

— Меня удивило, что вы затребовали тюремного психолога.

— В данной ситуации практический опыт работает лучше, чем книжные познания. Как раз в тюрьмах людей часто убивают в драках, голыми руками, подручными предметами или самодельным оружием.

— Можно ли на него положиться?

Вопрос был с подвохом, что директор, разумеется, прекрасно знал. Отрицательный ответ ставил под сомнение выполнимость всей миссии, а простое «да» порождало сомнения — в полной ли мере способен Хольт оценивать ситуацию.

— И да и нет, — ответил Ален, спрятав очередную ухмылку. — Тах просто зверски честен, в нем нет ни малейшего двуличия и притворства. Но нельзя забывать, что он пленник, его похитили, держат под стражей, к нему применялось болевое воздействие. К этому следует добавить стресс, порожденный внезапным столкновением с новым, ошеломляющим миром. Дабы сделать из него хорошего путешественника во времени, нужно добиться взаимного доверия, чтобы мы доверяли ему, а он — нам. Но, конечно — «доверяй, но проверяй». Нам нужно устроить ему испытание и проверить, будет он выполнять наше задание или предпочтет сбежать.

— Вот и прекрасно, у нас как раз есть возможность устроить такое испытание. Нашелся некий информатор, которого мы убедили сообщить, что Зверь что-то затевает. Предположительно, в Нью-Йорке. Под Зверем подразумевался Кецалькоатль.

— А почему в Нью-Йорке?

— Может, это попытка усилить эффект заражения — например, ускорить его распространение на область Северной Атлантики. Возможно, просто в силу того, что это огромный мегаполис. Точно сказать трудно. Источник информации, так уж вышло, умер во время допроса, не успев рассказать нам все, что мог. На самом деле мы вытянули из него слово «Бродвей» и, уже на последнем издыхании, «Тайм-Сквер».

— Да, это точно Нью-Йорк, — согласился Хольт.

— Верно. Но, чтобы прикрыть задницы, мы, сосредоточившись в первую очередь на Манхэттене, на всякий случай направляем подразделения во все крупные приморские города, где есть улица с названием Бродвей.

— В Сан-Франциско так называется улица ночных развлечений и сомнительных заведений…

— Точно. Мы туда тоже посылаем спецов, хотя и не думаем, что из этого что-то получится. Но если вы хотите испытать своего неандертальца и если мы можем работать вместе, единой командой, возьмите в Сан-Франциско его. Это полуостров, с трех сторон окруженный водой: если он и удерет, то недалеко, сцапают. Можете объяснить поездку тем, что он необходим для опознания Зверя или его приспешников.

Мюллер взялся за телефон и помахал Хольту рукой, давая понять, что разговор окончен. Но прежде чем Хольт дошел до двери, его остановил вопрос директора:

— Что вы думаете о колониальном докладе?

— Колониальном докладе?

— Возможно, вас не оказалось в списке… Короче говоря, наш мозговой центр рассматривает новый проект, основанный на предположении, что даже уничтожив Зверя, мы не сможем остановить заражение. А потому должны будем приступить к колонизации.

— К колонизации чего?

— Прошлого, древнего мира, той эпохи, куда проникает Зонд Времени. Древней Мезоамерики, Римской империи в Европе, Персии, Китая… — Директор развел руками: — Короче, всего, что только можно.

— Колонизировать прошлое с помощью Зонда Времени невозможно. Даже отправка в прошлое нескольких человек требует колоссальных энергетических затрат, а энергия — это вовсе не то, чем мы обладаем в избытке.

— Сколько?

— Сколько народу можно отправить в прошлое? Черт, я точно не подсчитывал… восемь, может быть, десять человек за раз. За полгода — человек пятьдесят или около того. Если устройство выдержит.

Мюллер, не прокомментировав услышанное, взял трубку. То есть дал понять, что отпускает собеседника.

Хольт, покидая офис, сделал все возможное, чтобы его лицо не выражало никаких чувств: было ясно, что он под камерой, видеозапись проанализируют и представят Мюллеру доклад о его реакции. Ален прекрасно понимал, что вопрос о «колониальном докладе» не возник у директора спонтанно, а был задан в последний момент намеренно, чтобы отследить реакцию. Возможно, с целью проверить, не в курсе ли Хольт секретных исследований, или посмотреть, как он отреагирует, узнав о них.

Хольт и в лифте держал выражение лица под контролем, тогда как в голове у него все кипело. «Колонизировать прошлое»! Конечно, эта идея возникла не впервые, она появилась одновременно с мыслью о возможности путешествий во времени. Теоретизировать на эту тему можно было сколько угодно, но Хольт не сомневался, что такие люди, как Мюллер, Страйкер и им подобные, подцепили синдром «человека, который хотел быть королем». Книга Киплинга и поставленный по ее мотивам фильм Джона Хьюстона повествовали о двух никчемных британских солдатах в Индии, захвативших власть в отдаленном, глухом, оторванном от остального мира уголке. С ужасающими последствиями.

Мысль о проникновении в прошлое с современными знаниями и современным оружием, надо сказать, была волнующей даже для Хольта. Но, будучи «привратником» Зонда Времени, он сдерживал свои амбиции. И чужие — тоже.

Мюллер со Страйкером подхватили синдром наверняка, и, надо думать, уже точно рассчитали, какое современное оружие необходимо, чтобы победить древние армии. На самом деле требовалось только стрелковое оружие, ну, может быть, пулеметы; ведь в древнем мире, где суеверия имели больше власти, чем знания, обладатель чего-то подобного считался бы богом.

Хольт был уверен, что Мюллер прекрасно знает ответ на вопрос, сколько людей можно отправить в прошлое. И сколько людей можно отправить, и что и в каком количестве они смогут взять с собой. Мир с тех пор претерпел столь масштабные изменения, что всю информацию о базовых технологиях, необходимых для создания чего угодно, от простой пули до космического корабля, можно было переправить во времени на носителе размером не больше пачки сигарет.

Хольт не мог не признать, что мысль о путешествии в то время, когда обладатель среднего, по нынешним меркам, уровня знаний мог стать властителем мира, была интригующей… Он бы тоже смог стать королем. Чьи это книга и фильм — «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура»? Ага, вспомнил он, книжка Марка Твена, фильм Тэя Гарнетта, с Бингом Кросби. Кузнец из викторианской эпохи, получив удар по голове, перемещается на тысячу лет назад, в Англию времен короля Артура. И при этом знает, как сделать пистолет. А с обыкновенным пистолетом в древнем мире можно стать богом.

— Доставь меня к Белому дому, — сказал он водителю гольфмобиля. Компактные гольфмобили с водителями были роскошью, которую могли позволить себе важные персоны на тесной территории правительственного комплекса.

 

45

Президент Барбара Берг увиделась с ним час спустя. Она была худощавой, торопливой, исполненной нервической энергии. На время встречи из офиса были отосланы все, кроме двух ближайших помощников, начальника администрации Льюиса Янушевича и Джона Беварда, советника по вопросам национальной безопасности.

Как только Хольт сел, президент сказала:

— Наша война с Канадой разворачивается не лучшим образом и может скоро перерасти в мировую войну.

— Канадцам помогает Британия? — осведомился Ален.

— Британия, Австралия, Новая Зеландии и Франция — все в той или иной форме оказывают помощь. Но самая серьезная проблема — это Россия. Под видом добровольцев-наемников она посылает туда свои регулярные войска, действующие по поручению правительства. Весь мир объединяется против нас. Они считают, будто мы хотим установить господство над мировыми водными ресурсами, и собираются в стаю, надеясь, что мы погибнем раньше, чем сможем совершить задуманное.

Хольт видел разведывательный отчет о ходе войны. Тайно поддерживаемые странами, чье беспокойство относительно намерений США граничило с паранойей, канадцы заставляли оккупантов дорого платить за каждый фут захваченной земли — и захватчики контролировали только ту территорию, на которой в данный момент стояли.

— Но это не единственная серьезная угроза, — добавила Берг. — Есть все основания полагать, что очень скоро может разразиться война на Аляске.

— Боже! Неужто и Аляска более не наша?

— Это зависит от того, о чем речь, — о Сиэтле или Анкоридже. Суть в том, что население Аляски имеет гораздо больше общего с канадцами, чем все остальные американцы, включая тот факт, что и у тех и у других под боком арктические водные ресурсы, способные поддерживать существование тамошних общин довольно долго — если, конечно, им не придется делиться водой со всеми остальными штатами. Военизированные отряды добровольцев с Аляски уже оказывают поддержку канадским партизанам, и ходят слухи, что весь штат готов открыто вступить в войну на стороне Канады.

— Но там же не так уж много народу.

— Зато там чертова прорва земли: территория в два с лишним раза больше Техаса, причем в основном пустующая. До загрязнения плотность населения там составляла один человек на квадратную милю, около шестисот тысяч человек на шестьсот тысяч квадратных миль территории, тогда как в остальной стране было сто человек на квадратную милю. Мы, конечно, не знаем, сколько народу уже перебежало туда сейчас, но там все равно еще остается уйма малонаселенных земель. Край не больно-то благоприятствует поселенцам: там слишком холодно, да и канадцы открывают огонь по всем, кто прет через их границу… Но Аляска остается наименее пострадавшим регионом по сравнению с «нижними сорока восемью» штатами. И нас это положение устраивает, как и канадцев. Проблема еще и в том, что если развернутся боевые действия, всю нашу чертову армию разделает под орех тамошний мороз. Я очень хорошо помню, что случилось с армиями Наполеона и Гитлера, вторгнувшимися в подобный климатический регион…

Берг прервала свой монолог, чтобы выпить воды. Рука ее дрожала. Янушевич и Бевард молчали. Хольт понимал, что перспектива разделить судьбу Наполеона и Гитлера ей не улыбалась.

— Какие будут соображения? — спросила, наконец, она.

— Простые: если мы лишимся Аляски и Канады, а стало быть, поступающей оттуда воды, мы лишимся всего. Арктическая вода — это не просто жидкое золото, это кровь, без которой невозможна жизнь.

— И?

— И не стоит забывать, что расширение зоны военных действий на территорию Аляски приведет к усилению влияния Зонального управления. Как только наши войска отправятся на север, чтобы удерживать Аляску, туда же выдвинутся силы Управления — прикрывать и контролировать водные коммуникации. Так уже происходит в Канаде: армия воюет, а эти прибирают все к рукам.

— Ты не доверяешь Карвису Мюллеру? — напрямик спросила Берг.

Хольт фыркнул:

— Конечно, не доверяю, поэтому ты и поручила мне разработку этой операции. Держишь его подальше от кастрюли. Кстати, давно тебе известно про колониальный план?

Президент переглянулась со своими советниками:

— А тебе?

Хольт посмотрел на часы.

— Ну, примерно…

— Стало быть, он тебе сказал. Ты понимаешь, этот чокнутый ублюдок вознамерился послать в прошлое несколько дюжин головорезов, чтобы захватить древний мир. И мне предложил принять участие в путешествии.

— Великодушное предложение.

— Я, разумеется, эту идею отвергла, но ты должен понять, что в ней имеется некая извращенная логика. Сам посуди: если Зверь, дотянувшись до нашего времени, делает планету непригодной для обитания, мы просто обязаны отправиться в прошлое и добиться того, чтобы это ему не удалось. Собственно говоря, в этом и заключается твоя миссия. Но если она не увенчается успехом и у нас останется возможность предпринять вторую попытку, то, пожалуй, захват древнего мира будет единственным резервным планом. Но я в это путешествие не отправлюсь. И не доверю его ублюдку вроде Мюллера. НАСА десятилетиями изучала вопрос о том, какой набор качеств необходимо иметь основателям колонии на Марсе или на одном из спутников Сатурна. Придется воспользоваться их наработками.

Выражение лица Хольта заставило Берг прерваться.

— Ну, что из сказанного мной тебе не понравилось? Нечего морщиться, выкладывай.

— Да я просто задумался насчет морального аспекта операции по захвату древнего мира. Это должно повлечь за собой феноменальное технологическое ускорение.

— Мозговой центр, с которым я работаю, оценивает саму идею весьма позитивно. С нашими знаниями о загрязнении окружающей среды и глобальном потеплении, разрушавших нашу планету еще до метанового кризиса, мы можем направить процесс технологического развития в экологичное русло и сохранить планету зеленой, даже когда устремимся к звездам.

Хольт покачал головой:

— Эти яйцеголовые очень смышленые ребята… пока они размышляют за компьютерной клавиатурой. Проблема их теории в том, что она решительно не принимает в расчет такие качества огромного числа людей, как воинственность, жадность, эгоизм и тому подобное. Все кончится тем, что мы наводним древний мир хапугами, которым уже сейчас не терпится прибрать к рукам все, что только возможно.

— Доставь оттуда голову Зверя на блюде, и вопрос о колонизации будет отложен на полку.

Хольт покачал головой:

— Не получится. Чтобы отправить вопрос на полку, тебе придется убить Мюллера. Ему не терпится исполнить роль короля. Может быть, это даже сильнее его другого желания — перехватить бразды правления у тебя.

Президент улыбнулась, выдержала паузу, дав возможность последним словам повиснуть в воздухе, а потом сказала:

— Будь осторожен. Мюллер чертовски зол из-за того, что я поставила тебя во главе проекта, и сделает все, что сможет, лишь бы сорвать его осуществление. Но есть и еще кое-что, о чем тебе следует помнить постоянно, днем и ночью.

Хольт поднял брови.

— Что именно?

— Ты сам по себе. Я не в состоянии помочь тебе, потому что ежели придется раскрыть карты перед Мюллером, то сразу скажу — для драки с ним у меня нет ресурсов. Случись так, что осложнения на Аляске перерастут в открытую гражданскую войну, мне придется бросить все остающиеся в моих руках силы на защиту водных коммуникаций. Когда это произойдет, Мюллер сможет сделать свой ход. Все, что я могу, это пытаться контролировать и войну в Канаде, и кризис на Аляске, и Мюллера. Из чего следует, что никакой помощи я тебе, пока ситуация не изменится, оказать не смогу. Успешного осуществления операции тебе придется добиваться самому. Пока я всем этим занята, борьба со Зверем остается сугубо твоей зоной ответственности. Ты уж постарайся, не подведи.

Когда Хольт встал, чтобы покинуть кабинет, Бевард напомнил:

— Вы хотели посоветоваться с ним насчет тех слухов, касающихся Зоны.

— О, точно. Ален, мы не знаем, что там на самом деле происходит, но душераздирающие истории о размножившихся в Зоне пьющих кровь мутантах, похоже, возникают не на пустом месте. Сообщения из заслуживающих доверия источников подтверждают: в Зоне творится нечто странное. А заставить Мюллера подтвердить или опровергнуть это не в наших силах. Или он лжет нам об этом, по неизвестным нам причинам, или его собственные осведомители ни на что не годны, а ему не хочется это признавать.

— Нам бы хотелось, чтобы вы были максимально внимательны, — сказал Янушевич и усмехнулся. — Если во Фриско вам попадутся монстры-кровососы, вы уж будьте добры, прихватите одного для нас.

После того как встреча закончилась, в голове Хольта еще долго, словно мантра, звучала строчка из песни: «Странный, странный мир».

 

46

Сан-Франциско

Во чреве гигантского летающего чудовища мы перемещались на другой уровень преисподней, в место, именуемое Сан-Франциско. Мой народ назвал бы самолет великим серебряным орлом, но я понимал, что это всего лишь еще один из странных прислужников богов потустороннего мира.

Каден рассказала мне, что в городе, куда мы летим, находится знаменитая старая тюрьма.

— Заключенные назвали Алькатрас — АдКатрас. Из всех федеральных тюрем страны там были самые суровые условия содержания. Попасть туда считалось огромным несчастьем.

Неужели худшим, чем мир непрекращающейся смерти, в котором заточен я? Айо! Должно быть, эта тюрьма представляет собой одну из преисподних Миктлана, где я еще не был и о которой по сию пору даже не слышал. Надо думать, там меня ждет испытание, превосходящее уже пройденные, причем пройти его мне предстоит вместе с Каден. Духом она, конечно, сильна, но в отличие от Иксчель, бывшей игроком в мяч, физически решительно не годится для схватки с демонами, наверняка поджидающими нас в той области потустороннего мира.

После приземления мы перебрались в другое летающее чудовище, на сей раз больше похожее на стрекозу. Каден назвала его вертолетом, а я притворился, будто ничего о нем не знаю, хотя на самом деле видел по телевизору, как такие стрекозы доставляют к месту событий команды, делающие новости, или вывозят с поля боя убитых и раненых.

Из виденного по телевизору я также узнал, что подобных мне людей демоны называют «примитивными», потому что у нас нет машин для убийства. Они относились бы к нам с куда большим уважением, будь и у нас всяческие металлические устройства, способные убивать по многу людей за раз. У нас, дикарей, самым совершенным образцом вооружения являлась бамбуковая копьеметалка-атлатль, позволявшая воинам бросать копья на дальнее расстояние. Айо! Владыки преисподней имели бомбы, способные разом убивать миллионы людей.

— Чтобы добраться до места назначения, Рыбачьей верфи, нам понадобится вертолет, — сказала Каден. — Вокруг царит хаос, и пытаться добраться туда на машине опасно.

Мы летели над городом, тесно застроенным и переполненным людьми: кишащие внизу толпы наводили на мысль о муравейнике, хотя муравьи, конечно, не в пример более чистоплотны и трудолюбивы. Я видел несчетное множество разоренных домов и рваных палаток, и машины, брошенные прямо на улице из-за поломки или отсутствия горючего, некоторые обгоревшие, а некоторые — превратившиеся в пристанище бродяг и бездомных, использовавших все, что могло сойти за убежище.

Даже не спускаясь на землю, я знал, что люди там грязные, дурно пахнущие, крикливые, злобные и жадные. Большинство составляли взрослые: и стариков, и детишек было немного. Впрочем, все это демоны уже показывали мне по своему телевизору.

Внизу, на улицах, царило то же самое, что постоянно заполняло экраны: насилие. Мы пролетели над бушующей толпой, которую полиция выстрелами отгоняла от колонны цистерн с водой. А потом я увидел, как мужчины и женщины ведут огонь друг по другу, прячась и перебегая с места на место.

Заметив мой заинтересованный взгляд, Каден пояснила:

— Это игра такая, называется — «победитель получает все». Люди складывают в одном месте все ценное, что у них есть, включая запасы воды и провизии, после чего начинают убивать друг друга всеми подручными средствами, от ружей до ножей и дубинок. Все имущество достается победителю, тому единственному, кто остается в живых.

То, что в преисподней имеется своя версия Игры Черепа, меня ничуть не удивило.

— Это, конечно, безумие, но что поделаешь. На всех еды и воды не хватает, а одному из такой группы для выживания будет достаточно.

— А было ли время, когда ваша… — Я чуть было не сказал «преисподняя», но вовремя спохватился и поправился: — Ваш мир был более… миролюбивым?

— Тебе не стоит судить о нас только на основании увиденного сегодня. Всего несколько лет назад все здесь было по-другому. Проблемы были и тогда: еда, мир, благосостояние — все это не было в равной мере доступно всем, но, вопреки войнам, терроризму и невежеству, повсюду шел и прогресс. Но ничего, мы выживем и восстановим утраченное.

— У вас всегда было так мало стариков и детей?

— Так мало — нет!

Она отвернулась, пытаясь скрыть боль и печаль. Айо! Что я такого сказал, чтобы так ее огорчить?

Когда Каден снова повернулась ко мне, выражение ее лица было спокойным, но взгляд все равно оставался страдальческим.

— Выживают самые приспособленные. Дети малы и слабы, где уж им добыть себе воду, еду и пристанище… Они умирают первыми. Вместе со стариками и больными.

Когда мы приблизились к северной части полуострова, показались перекинутые через залив мосты. В них зияли огромные проломы.

— Золотые Ворота и другие мосты через залив были намеренно разрушены Зональным управлением безопасности для обеспечения контроля за миграцией на север, — пояснил Хольт. — Для каждого, кто находится в Сан-Франциско — если он, конечно, не рыба, — единственный путь из города ведет на юг, через весь полуостров, пятьдесят миль всей этой благодати.

Он кивнул вниз, на дышащие ненавистью и хаосом улицы, и одарил меня взглядом, значение которого я прекрасно понял: «Не вздумай бежать, пленник, тебе все равно некуда скрыться». Сегодня утром, перед посадкой на самолет они сняли с меня парализующий пояс.

— Посмотрим, не попытаешься ли ты скрыться. Это проверка, — откровенно заявил Хольт. — У тебя только две возможности: или сотрудничать с нами и помогать нам, или умереть.

Я прекрасно все понял, мне уже довелось проходить испытание в первой из преисподних. Теперь пришло время нового испытания. Но о чем понятия не имели демоны, так это о том, что на сей раз я не пустился бы в бега, даже будь у меня возможность избегнуть при этом смерти. Ведь бежать означало бы бросить Каден, а я не хотел ее подводить.

Вертолет принялся кружить над улицей, называемой Бродвеем. Хольт с его демонами высматривали что-то внизу: их особое внимание привлекло высокое, круглое здание, именуемое «башня Койт».

— Как я раньше любила Сан-Франциско, — вздохнула Каден.

Она стала рассказывать про Китайский квартал, канатную дорогу, Северный пляж, итальянские рестораны и улицу плотских утех с ее зазывалами, стоящими на тротуарах и громко предлагающими посетителям посмотреть на танцы нагих красоток.

Я сказал ей, что уже слышал про Бродвей, но другой, известный своими театрами, тот, что в городе на берегу Восточного моря, зовущемся Нью-Йорк. Как я понял из телепередач, то был Теотиуакан здешнего мира, и уже одно это вызывало у меня огромный интерес.

— Это пустая трата времени, — заявил Страйкер. — Люди, которых мы ищем, наверняка в Нью-Йорке. Да, Бродвей можно найти в нескольких больших городах, но вот Таймс-Сквер есть только там, и нигде больше.

Насколько я понимал, владыка демонов Хольт использовал эту операцию как испытание для меня, и мне показалось любопытным, что Страйкеру, похоже, не больно-то интересно, как я поведу игру на этом уровне преисподней. Его что, не заботит, как я буду играть, когда мы окажемся в одной команде?

— Здешняя резиденция Зонального управления разместилась в старом здании «Джирарделли чоклэт», — пояснил для меня и Каден Хольт, — там, где разворачивались вагончики канатной дороги. Заодно Управление прибрало к рукам консервный завод и весь прилегающий ареал. Охраняемый коридор охватывает всю Рыбачью верфь и 39-й пирс, до того места, где Бродвей переходит в Эмбракадеро. Всякий, кто попытается преодолеть заграждения, схлопочет пулю.

Когда подъехали к месту, называемому Рыбачьей верфью, я увидел в заливе окутанные туманом острова.

— Вот о том я тебе уже рассказывала, — произнесла Каден, указывая на ближайший остров, призрачный, затянутый маревом. — Старая тюрьма. Холодная, сырая, с репутацией средневекового каземата.

— Теперь там поселенческая община, — сообщил Хольт. — Сначала, в шестидесятых, остров вернули себе индейцы, после чего его превратили в парк аттракционов, а сейчас на нем обосновалась религиозная секта, какие-то чокнутые, вроде как ждущие, когда их унесет отсюда комета.

— Взяли бы и меня с собой, — вздохнула Каден.

— Что тебе за радость лететь через пространство на грязной ледышке? — спросил я. — Тем паче что ты и дышать там не сможешь.

Каден и Хольт вытаращились на меня. Я пожал плечами:

— «Космос», Государственная служба телевещания.

 

47

Мы приземлились на поле и были размещены в здании, которое, как объяснила мне Каден, использовали для ночлега приезжие.

— Все бывшие гостиницы и мотели нынче используются как казармы сил Зонального управления или для поселения посетителей вроде нас.

После того как мы подкрепились в большой комнате, называемой «обеденный зал», Каден предложила мне пойти с ней прогуляться.

— Почему это место называют «обеденный зал», здесь ведь не только обедают, да и не зал это? — поинтересовался я.

— Не знаю, так принято. Я слышала, солдаты называют это место еще «обжорной», или «тошниловкой».

— А почему не называть все как оно есть?

Каден рассмеялась:

— Тах, если ты попытаешься докопаться до первопричины того, что, как да почему называется на нашем языке, ты только больше запутаешься. Мы принимаем слова как данность, независимо от того, почему возникло то или иное название.

Каден учила меня английскому, помогая уразуметь, что значат слова, смысл которых мне не могло помочь постичь даже вживленное в мою голову демонами магическое зерно.

Когда мы брели по набережной, она сказала:

— Ох, как же мне в прежние времена нравилась Рыбачья верфь… Я была здесь десятилетней девочкой, а потом еще раз, в свой медовый месяц.

«Медовый месяц»? Это выражение я знал.

— Так ты замужем?

Она покачала головой:

— Была замужем. Это было большой ошибкой для нас обоих. Интересы карьеры призывали меня в один штат, его — в другой, а поступиться карьерой ради семейных отношений не хотели ни он, ни я. Сейчас я даже не знаю, где он и что делает. Впрочем, я ничего не знаю и о большей части моих друзей, даже живы ли они. Так что семьи, близких у меня нет: и теперь мне начинает казаться, что оно и к лучшему.

Мне было приятно узнать, что она больше не замужем: это избавляло от необходимости убивать ее мужа. Айо! Я уже подумывал о том, как забраться ночью к ней в комнату — и в постель. Должны же даже в преисподней быть какие-то удовольствия.

— Почти все, что не занято Зональным управлением, пострадало от бунтов, пожаров и землетрясений. — Она указала на оставшиеся после разрушительных катастроф развалины и обломки. — Вот там были когда-то старые ресторанчики и просто прилавки, на которых можно было купить сэндвич с крабом. Здесь, — она указала она обугленный остов более современного здания, — выпекали особый хлеб на опаре, сан-францисский. Такого больше нигде не было: что-то здешнее, может, воздух, может, залив, океан, не знаю уж, что именно, придавало ему неповторимый вкус. Ox, Tax, — простонала она, схватив меня за руку, — как бы мне хотелось угостить тебя сэндвичем с крабом на куске настоящего сан-францисского хлеба… Это было восхитительно!

За нами следовали двое вооруженных людей. Заметив, что я смотрю на них, Каден сказала:

— Не беспокойся, они тебя охраняют. Следят за тем, чтобы никто не причинил тебе вреда.

Я покачал головой:

— Тюремная стража. Одиночное заключение. Нора. Зона строгого режима. Побег из Алькатраса. Скала. Тюрьма. Большой дом. Вверх по реке.

Она покатилась со смеху.

— Они сами не знали, что делают, когда позволили тебе смотреть телевизор. Ты все усваиваешь куда быстрее, чем они думают. Это напоминает мне один старый фильм…

— А я знаю, какой. «Человек, который упал на Землю». Дэвид Боуи, 1976 год. Он там смотрел шесть или семь телевизоров одновременно. Там показывают совсем голых, и мужчин, и женщин. В конце концов его схватили и ввергли в преисподнюю. Не стоило ему доверяться демонам, которые притворялись его друзьями. Я этот фильм три раза смотрел.

— Пару лет назад я посоветовала бы тебе не морочиться этим телевизором: сотня каналов, а смотреть нечего. Люди называли телевизор «ящик для дураков» или «зомбоящик», а то, что по нему показывают, — «великой пустошью». Но сейчас, когда в пустошь, населенную зомби, превращается весь мир, возможность валяться на диване и пересматривать старые фильмы и шоу воспринимается совсем по-другому. Для психического здоровья это куда полезнее, чем нынешняя реальность, которая страшнее любого фильма ужасов. — Она зашелестела страницами. — Офицер Зонального управления дал мне тут брошюру по истории Алькатраса…

Я склонился к ней поближе, вдыхая аромат роз, в то время как она на ходу знакомила меня с написанным на страницах. Хотя странный язык, называемый английским, я уже выучил в достаточной степени, чтобы разговаривать с людьми и понимать их, с чтением и письмом дело обстояло иначе. Если я что и понимал, то на «примитивном» уровне — этим словечком, «примитивный», они характеризовали меня, еще когда я находился в лаборатории, в пластиковом пузыре. Интересно, а какое слово было бы самым подходящим для обозначения их полнейшей неспособности читать и писать на моем языке?

Я шел с ней рядом, куда более увлеченный ее ароматом, чем словами, которые я, по мысли Каден, должен был молча прочитывать, пока она произносит их вслух. Впрочем, скоро до нее дошло, что ничего я не читаю.

— Ладно, так и быть, сама все расскажу. Слушай. Когда-то там находился старый форт, потом его преобразовали в федеральную тюрьму, а затем устроили туристический аттракцион. Там, на Скале, сиживало множество знаменитых злодеев. Роберт Страуд, Аль Капоне, заправила мафии в Чикаго, Келли Пулемет и другие любители пострелять в людей.

— Почему у вас слава так часто связана с насилием?

— Что ты имеешь в виду?

— Ваши телепередачи, фильмы — почти все они про людей, совершающих насилие по отношению к другим. Жестокие преступники убивают людей, жестокие полицейские убивают преступников, насилие следует за насилием, и порой уже невозможно разобрать, кто хороший, а кто плохой. Взять хоть эту бумагу с нацарапанными на ней словами. Она прославляет всех тех, кто жил на этом острове, где сначала была крепость, предназначенная для войны, а потом узилище для убийц. То есть делает то же самое, что и ваш телевизор… рассказывает о людях, которые вредят людям.

— Но их же ловят.

Я пожал плечами:

— Вовсе не всегда. И потом: те, которые их ловят, зачастую не лучше их самих, да и ловят их уже после того, как дали им возможность причинить людям много зла. Сей Мир тоже почитает самых сильных людей, ими восхищаются, но они должны принести клятву богам не грабить и не обижать слабых под страхом увечья.

Каден покачала головой:

— Тах, мне трудно объяснить тебе, каковы мы. Тебя породила культура, в которой лидерство принадлежит самым сильным физически. Мы до последнего времени выше ценили разум, но теперь все летит кувырком. Очень часто физическая сила дает возможность контролировать ситуацию, как в твое время. Я уже говорила тебе раньше: выживает сильнейший.

Мы прошли чуть дальше, к группе строений. Большая часть из них лежала в руинах, но центр комплекса был, очевидно, совсем недавно восстановлен и приведен в пригодное к использованию состояние.

— В прежние времена это был знаменитый Пирс 39, часть большого туристического аттракциона. Как раз здесь продавались билеты на экскурсию по Алькатрасу. Пирс был славным местечком, хоть и более современным, чем остальная верфь. Ему малость недоставало этого небрежного духа старины.

Мы вступили на территорию комплекса, и она, осмотревшись, сказала:

— Похоже, тут теперь рекреация.

— Рекреация?

— Зона отдыха, место, где солдаты могут расслабиться. Поиграть в электронные игры и все такое.

— А это что? — поинтересовался я, увидев длинный, узкий стол с шестью отверстиями в столешнице и разноцветными шарами на нем.

— Бильярд.

— Ярд — это мера длины. А биль?..

— Ох, да просто слово такое. Я не знаю, почему они так назвали игру.

Я взял в руку маленький игровой мяч: на ощупь он был как из прекрасно отполированного камня. Мне нравилось ощущать в руке этот гладкий, твердый, округлый предмет.

— Тут восемь шаров. Думаю, если быстренько сунешь один в карман, никто и не заметит.

Я так и сделал, а когда Каден задержалась у автомата для электронных игр, оглядел зону отдыха. Из игровых автоматов звучали выстрелы и людские крики. Подумав, Каден не стала играть и двинулась дальше.

— Не понимаю, какой нынче людям резон гонять в эти игрушки. Уж чего-чего, а стрельбы и убийств хватает и в жизни, стоит только выйти за охраняемую территорию.

Когда мы покидали рекреацию, я заметил своих вооруженных охранников, куривших неподалеку сигареты.

Каден повела меня к пришвартованной неподалеку лодке, но я чуть задержался, попытавшись сложить в слова знаки на деревянном щите, которые, как раньше объяснила мне она, представляли собой оставшуюся с былых времен рекламу, приглашение посетить Алькатрас. Медленно, по слогам, мне удалось прочесть образованную выцветшими красными буквами фразу: «Добро пожаловать на Скалу». По одну сторону рекламного щита красовался план строения и пещер для узников, называемых камерами. Я изучил его, заинтересованный больше всего возможностью потолковать о географии с Каден, которая, уж это я усвоил хорошо, с удовольствием посещала это место, до того как умерла и снизошла в преисподнюю.

Она ушла было вперед, но поскольку я продолжал рассматривать схему, вернулась и сказала:

— Пойдем. Я покажу большую старую рыбацкую лодку, которая затонула, но видна под водой.

— А что, Алькатрас — это часть Манхэттена?

Про Манхэттен я знал немало. Судя по множеству фильмов, этот маленький речной остров населяли копы, хорошие и плохие, безумные убийцы и хвастливые миллиардеры.

— Нет, Манхэттен — это совсем другой остров, в трех тысячах миль отсюда. А что?

— Хольт со Страйкером в разговоре заметили, что Бродвей здесь есть, а Таймс-Сквер — нет.

— Правильно. Бродвей — улица, пересекающая Таймс-Сквер на Манхэттене. В Сан-Франциско тоже есть Бродвей, но Таймс-Сквера там нет.

— В Алькатрасе есть и то и другое.

— В Алькатрасе нет улиц.

В ответ я указал ей слова «Бродвей» и «Таймс-Сквер» на карте Алькатраса.

— Боже мой!

 

48

— Длинный тюремный коридор между блоками камер А и Б заключенные называли Бродвеем, — объявил Хольт своим подручным демонам в совещательной комнате с большим окном, откуда открывался вид на тюремный остров. — Этот Бродвей выходил прямо к тюремной столовой, которую по этой причине и прозывали Таймс-Сквер.

Я отчетливо видел: бог раздражен тем, что его демоны ничего на сей счет не знали. Он сделал жест в сторону нас с Каден.

— И что мы видим: эта жизненно важная информация Добыта не усилиями лучшей на планете военной разведки, не стоящим миллиард долларов ситуационным компьютером с его невероятными возможностями, даже не мозговым центром, сотрудники которого обильно утоляют жажду за счет правительственных ресурсов чистой воды… — Он стукнул кулаком по столу: — Ее добыл один малый двух тысяч лет от роду, который в лучшем случае тянет на недоучившегося школьника.

Вот уж никогда не думал, что мне уже две тысячи лет. Что же до недоучившихся школьников, школы, то я попытался припомнить, видел ли по телевизору, что это за люди. У меня почему-то возникло ощущение, что бог мне льстит.

— Это дурацкое совпадение, — пробормотал мужчина по имени Кордиан.

Уже по тому, как он вошел в комнату, я сразу понял, что это не простой демон, а бог вроде Хольта. И эти двое богов явно не состояли в дружеских отношениях.

Когда я спросил Каден, кто он такой, она ответила, что Кордиан возглавляет силы Зонального управления в Сан-Франциско и возмущен тем, что Хольт вторгся на его территорию.

— Совершенно ясно, что полученная нашими следователями информация относится к Бродвею и Таймс-Сквер в Нью-Йорке, — кипятился Кордиан. — Нет никаких оснований думать, будто за случайным совпадением названий стоит что-то серьезное.

— Меня направили сюда, чтобы выяснить, существует ли связь между информацией, полученной от задержанного, и этим городом. Последние данные указывают на то, что существование такой связи гораздо вероятнее, чем полагают в штаб-квартире Управления.

Хольт выдержал паузу, чтобы Кордиан смог уразуметь, что неосведомленность местного филиала Управления можно поставить в вину его руководству, то есть самому Кордиану.

— Кроме того, я прибыл сюда по прямому указанию Карвиса Мюллера и не намерен оспаривать его распоряжения. Если, конечно, их намерены оспорить вы, то я буду рад…

Кордиан энергично замотал головой:

— Нет, нет, не будем беспокоить директора. — Он развел руками над столом. — Но, к сожалению, у меня нет возможности выделить на это людей. Мой контингент ограничен, а как раз сейчас возникли проблемы в связи с обострением соперничества двух уличных банд. Банд, замечу, непростых: в каждой из них состоит не меньше пятисот бойцов. Кроме того, остров, как сами видите, окутан туманом, так что вертолет там не посадить. Завтра…

— У вас тут, на пристани, имеются катера, — прервал его Хольт. — Мы теряем время на пустые разговоры. У Страйкера под началом десять человек, этого должно хватить, остров-то невелик. От вас только и требуется, что держать наготове группу поддержки, если в ней вообще возникнет нужда.

Хольт жестом указал на пожилого человека, с виду горького пьяницу, стоявшего в стороне от всех. Худой, изможденный, он явно постоянно налегал на здешнее адское пойло, а вот есть досыта ему, скорее всего, доводилось гораздо реже. Благодаря телевизору я знал, что еще до заражения в городах имелись немногочисленные бездомные бродяги и оборванцы. Другое дело, что ныне на оборванцев стало походить большинство.

— Это Боб Глизон. Он сидел в Алькатрасе с последней партией заключенных, до самого закрытия тюрьмы в 1963 г. Тогда мистер Глизон был молодым человеком, самым юным заключенным на Скале, но он уверяет, что до сих пор помнит там каждый закоулок. Что звучит правдоподобно: до заражения мистер Глизон работал гидом в штате Национального парка. Мистер Глизон…

Старик выступил вперед.

— Я могу рассказать вам про остров.

— Будьте любезны.

— Застройка там неупорядоченная, похоже на соты. — Он заморгал, глядя на собравшихся. — Вы понимаете, о чем я? Это не тот случай, когда коридоры прямые, пересекаются в определенных местах, комнаты по обе стороны и все такое. Проходы раздваиваются, ветвятся самым хаотичным образом и пересекаются друг с другом черт знает как. — Он вскинул руки. — В таком лабиринте и ищейка потеряется. Все эти старые камеры, комнаты для допросов, одиночные карцеры… Ну, это как нынче: от кого беспокойство, того раз — и в карцер. Бывает, скажешь охранникам пару ласковых, тебя уже и волокут, если вы меня понимаете…

Глизон оглядел собравшихся, дождался пары кивков и, удовлетворенный тем, что оказался в центре внимания такой аудитории, продолжил свою лекцию:

— Карцерами, их еще называли «норами», числились камеры с девятой по четырнадцатую блока «Д». Толстенные двери, стальные стены, никаких окошек, холодный бетонный пол, единственный крохотный светильник. Загасил его, и кранты: ни света, ни звука. Ничего! Ну, вы меня понимаете — совсем ничего. Жуть, да и только! Да, и еще — мы не встречались с посетителями вживую. Все свидания только в специальной комнате, с перегородкой из толстого стекла, разговоры только по телефону и под контролем охранников — чуть что не так, и разговор прервут.

— Расскажите побольше о планировке, — попросил Хольт.

— Ну, камеры эти и сейчас целехоньки — около десяти футов в длину, меньше пяти в ширину, не больше хренова нужника. Настоящие камеры, а не гостиничные номера с телевизорами и всем прочим, в каких оттягиваются нынешние заключенные.

Мистер Глизон переживал то, что насельники этой преисподней называли «пятнадцать минут славы».

— Когда власти прикрыли тюрягу, меня наняли в обслугу здания. Оно конечно, снаружи с работой было туго, а жить на что-то надо, но место, честно вам скажу, то еще. Весь этот туман, ветер, чтоб ему неладно… Но я привык, да так тут и застрял, если вы меня понимаете… Платили, конечно, хреново, снаружи на эти деньжата и кофе не попьешь, но я привык к скудости, да и взаперти, по тюрягам, чуть не всю жизнь промаялся, поэтому…

— О тюрьме, пожалуйста, — вмешался Хольт, видя, что старого сидельца заносит не туда.

— Да, конечно. Я о ней и толкую, о чем еще? Так вот, когда ее покинули сотни людей, заключенных, охранников и обслуги, и она опустела, там запросто можно было заблудиться. И спрятаться — ищи, сколько хочешь, хрен найдешь. Ежели тебе, скажем, охота отвертеться от лишней работы, самое то. Ну а потом, когда в тюрягу решили возить туристов, я стал тамошним гидом, потому как на тот момент лучше всех знал и саму тюрьму, и ее историю. А она богатая — недаром многие гиды рассказывали, что слышали там голоса, голоса призраков. Крики, мольбы о помощи бывших узников…

— Там что, оставались бывшие узники? — уточнила Каден.

— Нет, давно никого не осталось. То стенали и плакали заключенные, умершие на Скале.

Сказано было эффектно, однако ожидавшейся Глизоном реакции у собравшихся это заявление не вызвало.

— Я все знаю о призраках, — продолжил он, — потому что все эти звуки начались сразу после закрытия тюрьмы. Могу вам все рассказать.

— Мы ждем от вас большего, мистер Глизон. Вы должны нам все показать.

— Показать? Но я давно уже и носа не кажу на Скалу. Там теперь не одни призраки. Там поселились сквоттеры, да не простые: говорят, они так ошалели от жажды, что пьют людскую кровь.

— От кого вы об этом слышали? — встрепенулся Хольт. Что-то в его голосе заставило встрепенуться и меня.

— Так это… все о том толкуют, на каждом, можно сказать, углу. Точно не упомню, нет. И уж увольте, больше я туда ни ногой.

— Вы отправитесь туда с нами, даже если для этого нам придется вас связать. Будете сотрудничать — мы вас и обратно доставим. Не захотите — бросим там, возвращайтесь вплавь. Плавать-то умеете? — Хольт повернулся ко мне и Каден. — Вы оба пока свободны. Если мы найдем на острове кого-нибудь подозрительного, он будет представлен Таху на опознание.

Когда мы покинули здание, Каден взяла меня за руку.

— Давай пройдемся по пристани. Я слишком издергалась, чтобы возвращаться в комнату.

Туман над заливом сгустился, окутав остров еще плотнее. Похолодало. Каден подняла воротник своей куртки и сунула руки в карманы.

Мы шли по набережной, когда я вдруг почувствовал какую-то перемену. Огляделся и понял: вооруженные охранники за нами больше не следуют.

— Должно быть, засиделись в комнате отдыха и даже не знают, что мы уже ушли, — ответила Каден, когда я поделился с ней своими наблюдениями.

Мне приятно было почувствовать, что никто больше не следит за каждым моим движением. И остаться наедине с Каден. Она была первой женщиной, к которой меня не просто тянуло, а рядом с которой я чувствовал себя уютно. Меня страстно влекло к Иксчель, но то была именно похоть, а не любовь. К Каден же я испытывал не просто теплые чувства: мне хотелось заботиться о ней, защищать ее.

Неожиданно она остановилась и подняла на меня глаза.

— Мы чертовски несправедливо обошлись с тобой, правда ведь, Тах?

— Что ты имеешь в виду?

— Тебя вырвали из твоего мира. Была у тебя семья? Жена? Дети?

Я покачал головой:

— Из всех близких у меня остался только дядя. Я не женат.

— Возлюбленная?

Я помедлил, потом ответил:

— Женщина, которая мне нравилась, — да, была. Но я не собирался провести с ней всю оставшуюся жизнь.

— Неужели ты ни о чем не тоскуешь? Быть того не может.

— Как не тосковать, тоскую. О многом. Мне бы хотелось снова стать живым и оказаться там, где вода чиста, а люди не испускают зловоние. Но главное, о чем я сожалею, это о двух людях, которых должен был убить.

Каден покачала головой и насмешливо произнесла:

— Вот уж не думаю, что несостоявшееся убийство — серьезный повод для сожалений.

— Не убийство, а то, что ты назвала бы казнью. Ксайп, Свежующий Господин, и Золин, предавший моего отца, остаются в Сем Мире. Они едят, спят, наслаждаются роскошью. Я не буду знать покоя, пока они оба не умрут.

— Я не верю в месть.

Я пожал плечами:

— А я не верю в то, что нужно спускать убийцам с рук.

— Ладно. Давай я покажу тебе затонувшую рыбачью лодку.

Мы шли вдоль берега, когда трое мужчин, вроде как обсуждавших болтавшуюся на воде лодку с заглушенным мотором, вдруг повернулись к нам, и один из них сделал в мою сторону резкий выпад предметом, в котором я узнал электрошоковое устройство. Я отпрыгнул и ударил ногой по его руке, выбив из нее парализующее болью оружие, а потом присел, подпрыгнул и, толкнув его в полете бедром, сбил с набережной в воду. Двое других схватили Каден и уже затащили ее на лодку.

Я перескочил с причала на палубу, оттолкнулся от нее ногами и ударом плеча отшвырнул одного из нападавших. Второй бросился мне на спину, и я, не поворачиваясь, приложил его о стальной борт. Он заорал, разжал хватку, и я резко развернулся, чтобы дать отпор третьему противнику.

И оказался лицом к лицу с Каден, державшей в руке шокер. Она ткнула меня им в живот и нажала кнопку.

Я завопил от боли и провалился во тьму.

 

49

Очнувшись от черного беспамятства, куда меня отправило прикосновение шокера, я обнаружил себя лежащим у горячей стены. Ощущение в голове было такое, словно сам Ксолотль использовал ее в качестве мяча на своей небесной игровой площадке. Оглядевшись, прислушавшись и ощутив телом вибрацию, я понял, что нахожусь не на лодке, а в самолете.

Руки и ноги мои были стянуты прочной серой лентой. Я мог извиваться, корчиться, даже перекатываться, но не пошевелить конечностями.

Неподвижно лежа в темноте, я прислушивался к дребезжащему вою пропеллеров. В чем у меня не было ни малейших сомнений, так это в том, что я на пути к очередному испытанию, на следующий уровень преисподней.

Потом откуда-то из недр самолета до меня донеслись голоса. Слов было не разобрать, но один голос точно принадлежал Каден. Неужели ее пытают? А могут и убить? Я должен спасти ее! Пусть она и отключила меня шокером, но я понимал: это вышло случайно, ее целью был человек, с которым я боролся. Иного объяснения тому, что она сделала, просто быть не могло.

Напрягаться, пытаясь разорвать путы, не имело смысла: я знал, что эта клейкая лента материал крепкий и надежный: недаром в кино ею успешно пользуются убийцы и похитители. Я попытался вспомнить, как же в виденных мною фильмах освобождались жертвы: оказалось, всегда находился острый предмет, чтобы перетереть об него путы.

Но как я ни вертелся и ни вытягивал шею, найти во тьме что-нибудь с острым краем мне не удавалось.

Пол был холодным, но вдоль основания стенки отсека тянулся испускавший приятное тепло нагреватель. Я расслабился, привалившись к теплой стене и размышляя о том, как избавиться от ленты. Она была эластичной, тягучей, малость похожей на резину, и я попытался этим воспользоваться. Напряг мышцы изо всех сил, стараясь расширить петли и выскользнуть из них. Лента слегка растягивалась, но, увы, не настолько, чтобы мне удалось освободиться. Вскоре у меня уже болели и руки, и ноги, да и холодный пол добавил дискомфорта, поскольку со всей этой возней я отполз от батареи. Но ненадолго: я снова привалился к ней и прижал связанные руки, надеясь, что тепло размягчит узы. Жар, исходивший от металла, позволял на это надеяться, но при этом был не настолько силен, чтобы обжечь мне кожу.

— Пусть эта лента растянется, как твоя резина, — молил я бога каучуковых деревьев.

В результате того, что я напрягался, пытаясь ослабить узы, перекатывался по полу и выгибался, у меня учащенно забилось сердце, а дыхание сделалось прерывистым и тяжелым.

Айо! Видать, я больше не победитель игровых полей, способный бросить вызов самим богам. Я чувствовал себя слабым, как согбенная годами старушка, как старик, не способный больше контролировать свои движения, хотя не прекращал усилий. Увы, все было напрасно.

Руки оставались связанными: жар был недостаточным, да и сил моих явно не хватало. Выдохшись окончательно, я вытянулся на полу, стараясь дышать потише, чтобы пленившие меня враги не догадались, что их жертва пытается бороться.

Стало очевидно, что растянуть путы мне не под силу. Стало быть, их надо разрезать. Единственным наличным режущим инструментом были мои зубы, но когда руки связаны за спиной, зубами до них не дотянешься. И силой мускулов тут ничего не добиться. Однако, как наставлял меня Вук, движение должно порождаться не напряжением грубой силы, а спокойным высвобождением внутренней энергии. Клейкая лента была сильнее меня, стало быть, мне следовало найти иной путь к победе. Избавиться от уз силой мысли. Я расслабился всем телом, каждой мышцей, надеясь, что сила, о которой говорил Вук, придет изнутри.

Игра в мяч основательно развивает гибкость конечностей, и я начал двигать ногами так, что стягивающие их петли начали соскальзывать все ниже и ниже. Айо — этот процесс остановили каблуки моих башмаков. Я изогнулся в кольцо, так, что смог дотянуться пальцами до шнурков одного башмака и, пусть и не сразу, развязал их. Потом последовала очередь другого. После этого я уперся в пол каблуками и надавливал до тех пор, пока, один за другим, не избавился от обоих башмаков.

Оставшись без обуви, я снова изогнулся назад, заводя связанные запястья как можно ниже, согнул ноги, подтянув колени к подбородку и одновременно втянув пальцы… и исхитрился-таки просунуть их над связанными запястьями.

Как ни удивительно, но мне это удалось: руки оставались связанными, но они теперь были связаны спереди, и разжевать ленту настолько, что она лопнула при очередном усилии, было уже делом совсем недолгим. Освободив руки, я прикрыл на миг глаза, внутренне расслабляясь, поскольку чувствовал себя усталым, как после изматывающей игры.

Снова послышались голоса: один точно принадлежал Каден. Я встал, ощущая прилив ярости и смертоносной силы.

Пришло время пройти эту преисподнюю и перебраться на следующий уровень… забрав с собой Каден.

Хольт стоял на палубе «Щуки», ныне ржавой посудины, а некогда горделивого восьмидесятишестифутового корабля береговой охраны, двигавшейся против течения по направлению к Алькатрасу. С ним плыли Страйкер и десятеро бойцов. Кордиан заявил, что пришлет подкрепление, но Хольт не верил его словам и обещаниям.

Как и все остальные, он был уверен, что Тах и Каден на острове. Лодка, на которой их увезли, уплыла в этом направлении, хотя потом исчезла в тумане. Зачем понадобилось похищать их и увозить на ближний остров, где их ничего не стоило отбить или, в случае если с ними расправятся, схватить их захватчиков, оставалось для него загадкой. И он должен был ее разгадать. На ржавую калошу Хольт перебрался сразу после того, как излил на Кордиана свою ярость по поводу тупости приставленных им охранников, упустивших из виду своих подопечных. Тот, правда, уверял, будто какой-то «офицер» объявил, что они свободны, но Хольт приказал взять обоих под арест.

«Тупые ублюдки!»

Под шумок смылся и алкаш, похоже, больше боявшийся возвращения на остров, чем даже наказания за отказ от сотрудничества.

Хольт подозревал, что похищение было организовано Кордианом по приказу Карвиса Мюллера: директор Управления был заинтересован в провале операции, чтобы запустить своей проект по колонизации древнего мира. Искушение сделаться королем было почти непреодолимым для такого человека, как Мюллер, решительно неспособного добиваться успеха в условиях честной конкуренции, зато чувствовавшего себя уверенно в мутной воде интриг и бюрократических хитросплетений.

Когда старый корабль причалил к обшарпанной пристани Алькатраса, уже сгущались сырые, серые, холодные сумерки. Хольт непроизвольно поежился. Остров выглядел заброшенным. И где тут, интересно, сектанты, любители полетать на кометах?

Страйкер разделил своих людей на две группы, с одной из которых Хольт направился к вырисовывавшимся в сумраке строениям и уже собирался войти в здание, когда вдруг увидел кровь на стене. А потом отсеченную руку на земле.

Пятеро бойцов уже проскользнули внутрь, и он последовал за ними. Внутри пятерка разделилась на две группы, два человека в одной, три в другой, и каждая двинулась в своем направлении. Хольт последовал за группой из двух человек, мужчины и женщины. Теперь он понимал, почему старый алкаш характеризовал это место как лабиринт.

Хольт никогда особо не забивал голову размышлениями о сверхъестественном: ему и без того хватало странностей, с которыми он так долго имел дело. Но здесь, следуя по путаным коридорам мимо множества камер, он ощущал нечто необычное.

Нечто пугающее.

Тысячи заключенных — убийц, воров, насильников, садистов и прочих преступников — прошли за десятилетия через эти камеры, и каждый оставил здесь свой след. Не физический, но от этого не менее ощутимый, как будто сами стены, впитавшие их грешную, извращенную суть, даже теперь, по прошествии стольких лет, отравляли воздух эманациями порока.

Ежась от холода и еще непонятно от чего, Хольт шел дальше и дальше по темным, нагонявшим страх коридорам. Сохранившим дух особо строгого режима. С фонариком в одной руке и пистолетом в другой он углублялся в лабиринт, а когда увидел указатель «Бродвей», посветил вокруг и выяснил, что остался один.

А потом увидел людей в камерах.

Правда, похоже, слово «люди» было не совсем верным. Умершие не были больше людьми, скорее телами. Когда некие Джон или Джейн умирают, их души уходят, и остаются только тела. Только тела.

Хольт посветил фонарем.

Тела были привязаны к решеткам. Мертвые. Изуродованные. Бледные, как призраки. «Черт побери, да они совсем обескровлены! — подумал он. — Они высосали всю их кровь!»

И Хольт знал, кто такие эти «они». Что там в столице говорил Янушевич? «Если увидите кровососущее чудовище, захватите его».

Чудовищ он не видел. Зато видел их жертвы в изобилии. С перерезанными глотками. Обескровленные. Теперь понятно, почему никто из сектантов не вышел к пристани встретить причаливший корабль. И кометы своей они теперь уже не дождутся, это как пить дать. От них остались лишь разлагающиеся трупы, место которых в общей могиле: стандартном захоронении в обществе, где люди умирают так часто, что оставшимся в живых не под силу позаботиться о достойных похоронах.

Хольт подумал о том, что маньяки, устроившие эту резню, могли на самом деле и не пить кровь. Ее требовал Пернатый Змей.

От этих мыслей его отвлекли звуки: низкое, гортанное ворчание, звучавшее все громче и радостнее. В темноте стали вырисовываться тени: ничего больше рассмотреть не удавалось, но было ясно, что это люди. Во всяком случае, прямоходящие существа с руками и ногами.

Кто-то или что-то проскочило мимо него. Исчадие тьмы во тьме. Ночная тварь, от которой повеяло свернувшейся кровью.

Их стало больше. И они устремились к нему.

Хольт открыл огонь. Бетонные стены, пол и потолки разносили грохот автоматического пистолета вторящим эхом. Он так и не знал, попал ли в кого, пока когтистая рука не вцепилась в его запястье и он не выстрелил нападавшему в лицо.

Кто-то бросился ему на спину, и он выстрелил назад, через плечо, попав противнику в грудь.

Неожиданно позади появился опоздавший патруль: солдаты открыли огонь, осветив коридор вспышками выстрелов, благодаря чему Хольт увидел, как враг вспорол когтями горло солдата и исчез во тьме.

Однако огонь лишь усилился — видимо, на звук выстрелов подоспели остальные бойцы. Ночные твари бежали, солдаты пустились в погоню, а оставшийся позади Хольт принялся искать двух своих стражей.

Он подошел к окну сторожевой вышки, непроизвольно выглянул и увидел еще один ржавый сторожевик береговой охраны, стоявший у причала под присмотром бойцов Управления безопасности. И группу солдат, заходивших в здание, где, как он знал, имелся тоннель, что вел к пристани по другую сторону острова. Кордиан и впрямь прислал подмогу… только занималась она чем-то не тем.

Инстинкт, приобретенный за десятилетия работы в самых опасных точках Земли, подсказал Хольту, что дело неладно. Он спустился на нижний уровень и проследовал по тоннелю, пол которого на несколько дюймов был залит морской водой. Тоннель вел к пристани на восточном побережье острова. Оно не было обращено в сторону Сан-Франциско, и поэтому происходящее там не просматривалось с базы Зонального управления безопасности на Рыбачьей верфи.

Хольт смотрел, как закутанные в плащи фигуры (у него не было сомнений в том, что это науали) поднимаются на борт быстроходного катера. Неспешный исход под защитой сил Зонального управления. Хольт узнал командовавшего операцией офицера: то был адъютант Кордиана.

К все еще смотревшему на все это Хольту подошел Страйкер.

— Видели их? — спросил Хольт.

Страйкер поднял брови:

— Их?

Хольт кивнул. Оставаться здесь дольше не имело смысла. Он точно знал, за кого играл Страйкер.

— Есть что-то насчет двух ваших протеже? — осведомился Страйкер.

Хольт покачал головой. И когда уже шел прочь, понял, что если бы не покинул зону Бродвей — Таймс-Сквер до появления Страйкера, то запросто мог бы погибнуть… от дружественного огня.

Кордиан не заполучил Таха и Каден: в этом Хольта вполне убеждало поведение Страйкера. Так где же они?

Он решил, что пришло время позвонить в Сиэтл. У него назрела пара вопросов, нуждавшихся в ответах, и предоставить нужную информацию не мог никто, кроме президента.

 

50

Я двигался на голоса с одной лишь мыслью в голове: «Спасти Каден».

Меня переполняла готовая выплеснуться наружу ярость. Я больше не был прежним Та-Хином, величайшим игроком в мяч Сего Мира, мастером игры жизни и смерти, готовым бросить вызов богам. Я стал призраком, пробивавшим себе путь с одного уровня преисподней на другой, но пока неспособным добиться упокоения в небытии. А теперь у меня появилась и иная цель.

Голоса звучали из-за металлической двери. Я с разбегу ударил в нее плечом, а когда она распахнулась, устремился внутрь.

Трое мужчин, один из них стоял, двое сидели, воззрились на меня в изумлении. Каден находилась тут же, сидела рядом с ними.

Стоявший мужчина попытался что-то сказать, но не успел: я ударил его ногой по колену, вмазал локтем в его лицо и следующим движением рванул со стула второго, но тут внезапно Каден закричала:

— Прекрати! Это мои друзья!

Она схватила меня за руку, и я замер, хотя продолжал держать мужчину за горло, готовый обрушить удар на его лицо.

— Это друзья, — повторила она.

— Как они могут быть друзьями, если они нас похитили?

— Они разыграли похищение, понимаешь? Это была игра. Одна видимость.

— Разыграли?

— Отпусти меня, негодяй, — прохрипел мужчина, которого я удерживал. — Сказано же тебе — похищение разыграли.

Я врезал ему по физиономии, и он упал, схватившись за расквашенный нос.

— Когда кого-то разыгрывают, ему не причиняют вреда, — пояснил я.

— Tax, прошу тебя, позволь мне все объяснить! — взмолилась Каден. — Никто не хотел ничего дурного. Мы не собирались вредить тебе. Позволь, я все объясню!

Третий мужчина скрючился у переборки, замерев в ужасе. Заметив бутылку с водой, я схватил ее, сел, присосался к ней, а опустошив, отшвырнул и лишь после этого сказал:

— Объясни.

Голова моя шла кругом, сердце бешено колотилось. Каден чуть не плакала, да я и сам был близко к тому, чтобы разрыдаться. Или кого-нибудь убить: это уж как получится, в какой форме выплеснется оллин. Каден устроила заговор, чтобы похитить меня? Связать, как животное, которое собираются зарезать? Что же это получается — она тоже враг?

Ладно, пусть попробует объяснить, пока я ее не убил. И всех их заодно.

Она села напротив меня, содрогаясь всем телом. Третий мужчина оставался неподвижен: забился в угол и таращился на меня оттуда, как загнанный зверь. Двое его товарищей валялись на полу: один молча подергивался, другой стонал.

— Чем ныть, лучше бы посвятил эту свою кровь богам, — буркнул я.

В отсек заглянула женщина в униформе. Она в изумлении воззрилась на меня, но исчезла, когда Каден махнула рукой.

— Я должна им помочь, — сказала она.

Я не стал ей мешать. Взял еще воды и пил ее, пока она, вытащив из угла своего перепуганного сообщника, вместе с ним помогала упавшим подняться. Когда все трое были на ногах, она снова села, взглянула мне в лицо и сказала:

— Мне очень жаль, Тах. Это было необходимо. Представляю себе, что ты обо мне думаешь.

Я пожал плечами.

— Я много чего разного думаю. — Кивнул на иллюминатор. — Чудной самолет. Я их много видел, по телевизору, но не таких.

— Это «Скопа», старая модель. Полусамолет, полувертолет. Два пропеллера создают возможность вертикального, без разбега, взлета и такой же посадки.

— Надо же, птица, которая умеет летать по-разному, — пробормотал я, думая о том, как же мне лететь на этой «Скопе», если я сброшу с нее всю эту компанию. — Эти люди, они ведь не из Зонального управления безопасности? — сказал я.

— Да. А как ты догадался?

— От них пахнет жаждой.

Кроме того, я знал, что они не пьют крови. И не служат Свежующему Господину.

Каден посмотрела на них.

— Да, кожа у них грязная, шелушится. Все из-за нехватки воды. Длительное обезвоживание приводит к высыханию кожи, она морщится, трескается. — Каден прикоснулась к своей щеке. — Я, наверно, тоже пахну жаждой.

Пахла она как цветок, но в тот момент мне не хотелось об этом думать.

— Тах, ты выглядишь как дикий зверь в клетке, готовый порвать нас в клочья. Расслабься: мы ведь на высоте в несколько тысяч футов.

Я улыбнулся:

— Да, лететь вниз всем вам придется долго.

— Ты думаешь, я предала тебя? Это не так. Мы такие же жертвы, как и ты.

— Зачем ты это сделала?

Она ответила не сразу, словно ей потребовалось обдумать мой вопрос.

— Чтобы помочь умирающим людям в Америке и Мексике и тем в остальном мире, которые скоро тоже начнут умирать. Хольт признает, что заражение вызвано Пернатым Змеем. Мы считаем, что он пришелец из иного мира, инопланетянин. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Ну а как же? Сигурни Уивер могла бы стать замечательным игроком в мяч, как моя подруга Иксчель. Она убила пришельца. Три раза. Фильм называется…

— Прекрасно, ты и вправду в курсе. Правда, мы считаем, что наш пришелец куда опаснее тех, с которыми пришлось иметь дело Сигурни.

— Пернатый Змей спустился с неба, как и «Человек, который упал на Землю». Он…

— Да, я знаю предание об огненном боге, пересекшем небосвод. Но наши власти говорят миру совсем другое. Они по-прежнему утверждают, будто заражение вызвано землетрясением. А зачем, спрашивается, скрывать, что за всем этим стоит злая воля пришельца или кого еще? Почему они лгут всему миру?

Я пожал плечами:

— Потому что это власти.

— Потому, что они состоят в сговоре. Они знают, что за происходящим кроется нечто такое, что если мы узнаем правду, то восстанем. И подумай, Tax, насколько же это ужасно: правда, угрожающая их власти, кажется им опаснее и вреднее катастрофы, угрожающей выживанию всего мира. Вот почему мы боремся со всем этим — с властями и с умалчиванием истины.

— Ты и эти люди?

— Не только, есть еще многие другие. Сообщество единомышленников, считающих, что им довелось побывать в руках пришельцев. Мы называем себя «лягушками», потому что этих маленьких животных традиционно используют в школах для биологических опытов.

Я не очень понял, что она имела в виду, говоря о лягушках, не знал, что мне думать о сокрытии правды, но это был не первый случай, когда жители здешнего мира меня озадачивали.

Каден нашла себе соратников, чтобы вместе пройти все девять преисподних. Оно бы и ничего, но, видя этих троих, я решил, что предпочел бы проделать сей путь в одиночку… да и для Каден было бы лучше пойти со мной. На площадке для игры в мяч ее сподвижники не продержались бы и нескольких секунд.

— Ты меня понимаешь, правда ведь, Тах?

— Конечно. Это же элементарно, Ватсон.

Лас-Вегас, сказала мне Каден несколько минут спустя.

— Мы направляемся в Лас-Вегас.

Он снова встала, чтобы помочь своим друзьям, и вернулась на место, остановив кровотечение. Впрочем, малый с разбитым носом продолжал хныкать. Зря я его сразу не прикончил, не приходилось бы теперь слушать это нытье. И чего я медлил?

Насмотревшись в своем заточении телевизора, я, разумеется, знал про Лас-Вегас, но понятия не имел о том, что там случилось после распространения заражения.

— Как там обстоят дела?

— Очень плохо. Это выгребная яма, куда стекаются отбросы со всей Зоны. Вегас стал родным домом для убийц, грабителей и головорезов. Они называют его теперь Городом Грехов, но правильнее бы было — Город Убийств. Раньше там было множество больших казино, тянувшихся по обе стороны огромного бульвара, и этот бизнес кормил около двух миллионов местных жителей, но когда воды реки Колорадо и озера Мид покраснели, все, кроме нескольких тысяч человек, или умерли, или рванули на север. Воды в долине осталось как раз на несколько тысяч…

— Нас двадцать тысяч, — подал голос тот самый мужчина, который поначалу сидел в углу, сжавшись в комок от страха. Сейчас он набрался храбрости и сел рядом с нами.

— Это максимальная емкость нашей экосистемы. Прирост населения нулевой. Чтобы кто-то завел ребенка, нужно, чтобы кто-то умер… причем желательно сразу.

— Здания бывших казино захвачены бандами…

— Выживают самые приспособленные, — пожал плечами мужчина. — И сливки всплывают на поверхность.

— Не сливки, а пена. Вожаки шаек, которые называют себя полководцами и правителями, а захваченные ими казино и отели городами-государствами. И затевают войны с другими казино ради забавы.

— Не ради забавы, а как раз ради обеспечения нулевого прироста населения. Они отслеживают ситуацию и знают, сколько людей должно умереть, чтобы остальным хватило воды для выживания. Чтобы регулировать численность, и устраиваются эти войны.

— Это мне знакомо, — сказал я. — У нас такие войны называются «цветочными».

— Все они убийцы, — отрезала Каден. — С ними даже Зональное управление не хочет связываться, вот они и творят что хотят.

— Про «Город грехов» я знаю. Смотрел «Казино», «Покидая Лас-Вегас», «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», «Вива Лас-Вегас». Элвис мне очень нравится.

Я принялся напевать, раскачиваясь в такт мелодии, но прервался, когда Каден рассмеялась:

— Тах, уж поверь мне на слово, Элвиса из тебя точно не выйдет.

— Ну и ладно. Ты мне лучше вот что скажи: если там все так плохо, почему мы туда летим?

— Это все Коджи Ода.

— Не понял.

— Загадка. Тайна, обернутая в головоломку.

Я покачал головой:

— Тем более не понял.

— Все дело в воде. Это слово всплывает сразу же, как только ученые заводят разговор про Коджи Ода. Он астробиолог, как и я. Специализировался по воде, изучал ее на Земле, искал ее признаки на Марсе, на Энселаде, спутнике Сатурна, на Европе, спутнике Юпитера.

— Так он ученый?

— Да, но не ортодоксальных взглядов. Вроде приверженцев «Нового Века»: для традиционного ученого он слишком привержен философствованию и духовным исканиям. Ученые в большинстве своем воображают, будто знают все или, по крайней мере, способны найти ответы на все вопросы под микроскопами и в лабораторных пробирках. Коджи, в отличие от них, знает, что есть области, недоступные науке — во всяком случае, пока ученые не проявят больше воображения.

Я почувствовал, как во мне всколыхнулся гнев.

— Он твой муж?

— Господи, нет! Он мне… Тах, он мне как брат или священник.

Ага, наверняка как верховный жрец. Вроде Свежующего Господина.

— А почему он в Лас-Вегасе?

— Потому что заправилы Банановой республики могут защитить его на основе quid pro quo.

Она спохватилась, сообразив, что я решительно ничего не понимаю.

— Банановой республикой нынче называют Лас-Вегас. Раньше так назывались страны Центральной Америки, в которых постоянно менялись диктаторы, а сейчас название всплыло, когда независимость от США — или, если быть точнее, от руководства Зоны — провозгласил бывший торговый центр при казино с таким названием. Я тебе говорила, что тамошние казино поделены между главарями банд, называющими себя полководцами. У Коджи тоже имеется казино — во всяком случае, часть комплекса в башне «Стратосфера». Остальные заправилы не тревожат его, потому что он производит продукты питания, а они нужны всем.

— Как он это делает?

— Увидишь. Там, куда мы направляемся, — в «Стратосфере» на старом бульваре Стрип Лас-Вегаса. Правда, добраться туда будет не так-то просто. Аэропорта там больше нет, так что нам придется садиться на то, что осталось от шоссе, после чего пробираться к «Стратосфере» сквозь весь наземный хаос.

Лас-Вегас. Стрип. Еще один уровень преисподней.

 

51

Воспользовавшись кодированным спутниковым телефоном, Хольт связался с Бевардом, советником президента по вопросам национальной безопасности. Разговаривал на ходу, используя гарнитуру, с мини-наушником в ухе и прикрыв нижнюю половину лица шарфом. И из-за холода, и для того, чтобы не дать контролировать разговор с помощью дистанционных подслушивающих устройств или прочесть по губам.

Бевард молча выслушал отчет Хольта обо всем случившемся в Алькатрасе, после чего сказал:

— Силы Управления безопасности выступили в роли почетного караула при кровавых безумцах Пернатого Змея. Вы мне это хотите сказать?

— Это то, что я видел собственными глазами.

— Возможно, их отправили на остров для освобождения заложников.

— Заложники были уже отпущены… в ад.

— Это очень сложная ситуация, тут множество политических нюансов, которые…

— Кончайте это, Джон. Что происходит?

Ответа не последовало. После затянувшегося молчания Хольт сказал:

— Понимаю. Мюллер сделался королем Зоны.

— Ситуация патовая: в этой конфронтации ни одна сторона не может рассчитывать на победу. Если президент ввяжется в столкновение с силами Зоны, в проигрыше окажутся все.

— Стало быть, ничего нельзя поделать?

— Мы с первого дня бьемся над тем, чтобы привить потребляющим метан бактериям иммунитет к напасти, насланной на них Пернатым Змеем. И на этом поприще достигнут успех.

— Мы можем остановить заражение? — уточнил Хольт.

— Если будем действовать быстро. Каждый день неуклонно приближает нас к тому моменту, когда процесс станет необратимым и что-либо предпринимать будет уже слишком поздно. Но в первую очередь необходимо остановить самого Пернатого Змея, потому что он в состоянии вызвать очередную мутацию и произвести штамм, невосприимчивый к нашему воздействию.

— Как насчет ядерного взрыва? У нас есть бомбы, способные стереть с лица Земли город в тысячу раз больше Теотиуакана.

— А разве мы можем быть уверены в том, что Зверь окажется именно там? Мюллер утверждает, будто он постоянно перемещается по окрестностям города. А другой попытки у нас уже не будет. Сейчас он убивает наш мир медленно, но если мы попытается убить его, но не сумеем, осознает угрозу и начнет действовать по-другому. Поспешит с уничтожением всего живого на большей части планеты. В древнем мире он довольствовался властью над относительно небольшим участком планеты: возможно, контроль над слишком большими территориями для него затруднителен, скажем, в силу проблем с логистикой. Но остальное тогдашнее население, в отличие от нынешнего человечества, угрозы для него не представляло. Мы опасаемся, что на какие бы соглашения мы ни пошли, чудовище постарается извести большую часть землян.

— Мюллер уже ведет с Пернатым Змеем какие-то дела, — сказал Хольт. — Я бы сказал, это вполне в духе директора Зоны.

— Боюсь, у нас проблемы еще и с машиной времени.

Хольт похолодел.

— Что еще за проблемы?

— Думаю, Зонд Времени был использован.

— Использован для чего?

— Понятия не имеем. Связь прервана. И зафиксирован гигантский скачок энергопотребления. Нам неизвестно, то ли это Мюллер отправил что-то в прошлое, то ли…

— Ну?

— То ли за всем этим стоит сам Пернатый Змей.

— Господи, но что же с Тахом и Каден? Есть у вас данные спутникового слежения? Их транспортировали в Сан-та-Фе?

— Они направляются в Лас-Вегас. Группа космического слежения засекла их на борту видавшей виды «Скопы», вылетевшей из аэропорта в Окленде.

— Это Мюллер?

— Нет, не Мюллер, — ответил Бевард. — Это «лягушки».

«Лягушки». Хольт знал, о чем речь. О тайном обществе уже давно было известно.

— А что, в Банановой республике есть «лягушки»?

— Мы знаем про одну, ту, что квакает громче всех. Там их заправила. Коджи Одо, водный гуру. Вы о нем знаете?

— Имя слышал, да. Напоминает про того малыша из «Звездных войн».

— Это японский ученый. В свое время сотрудничал с НАСА как астробиолог. Считает, что вода — живая субстанция, а Земля — что-то вроде большущего жука, несущегося сквозь пространства. Ну а мы на нем пристроились, паразитируем, словно блохи… Ну и так далее, в том же роде. Короче, он главный в компании таких же чокнутых. Возможно, вам докладывали о них в вашу бытность директором ЦРУ.

— Это вопрос статистики, — буркнул Хольт. — Два-три процента населения всегда восприимчивы ко всякого рода бредовым идеям, а каким именно, это диктуется временем. Скажем, когда считалось, что «лучше быть мертвым, чем красным», это были ребята, перманентно готовившиеся защищать Денвер от парашютного десанта коммунистов. Потом эта публика эволюционировала в «движение за выживание» и вооружилась до зубов, ожидая скорого конца света, а когда он не наступил так скоро, как ожидалось, принялась взрывать клиники для абортов. — Хольт хмыкнул. — Правда, теперь мы видим, что ждать им оставалось не так уж долго.

— Так или иначе, эти «лягушки» — побочный эффект «росуэллского феномена», — пояснил Бевард. — Все началось в сорок седьмом году, с той известной истории, и до сих пор не может кончиться. «Лягушки» помешаны на теории заговора, связанной с инопланетянами. Их ядро состоит из людей, верящих, будто их похищали пришельцы.

Похищения, как правило, сопровождались осмотром, анализами, ментальным тестированием, внутренним исследованием с помощью внедряемых в организм микроскопических мониторов и даже акциями сексуального характера — инопланетным изнасилованием, если угодно.

Хольт сдвинул с лица шарф, чтобы закурить сигарету, и выпустил дым через нос.

— Но зачем «лягушкам» понадобились Тах и Каден?

— Мы думаем, она — их «крот».

— «Лягушка»?!

Для Хольта все встало на свои места.

— Эти чокнутые ублюдки годами на каждом углу орали, будто правительство в сговоре с пришельцами. Они похитили Таха, желая доказать, что Пернатый Змей — инопланетянин. И вот ведь что главное, они оказались правы! Чертовски правы! — проревел Хольт. — Вы хоть это понимаете? Заговор существует, и теперь им есть во что вцепиться зубами!

Ответа не последовало. Телефон молчал. То ли связь прервалась, то ли Бевард положил трубку.

«Может, оно и к лучшему, — подумал Хольт, — а то я мог бы высказаться куда покрепче».

 

52

Самолет коснулся дороги, предназначенной для машин, и, подскакивая, понесся по ней. Айо! По мне, так легче встретиться в Игре Черепа с самим Пернатым Змеем, чем летать на этих металлических птицах. К самолету тут же устремилась грязная, оборванная толпа.

— Все в порядке, — сказала Каден, — мы под защитой.

Защитники, правда, выглядели еще хуже нападавших — настоящие головорезы, прокладывавшие путь сквозь толпу, нещадно отвешивая удары дубинками. А малый, командовавший этой сворой, разъезжал в двуколке, запряженной двумя людьми.

— Великий хан, — пояснила Каден. — Владыка державы, занимающей территорию бывшего комплекса казино «Империал Палас». Бывший торговец автомобилями. Коджи заплатил ему, чтобы нас сопроводили по Стрипу до места назначения. Он прислал за нами рикш.

Я в такую коляску садиться отказался, исходя из того, что, сидя в ней, труднее защищаться, и предпочел бежать рядом с коляской Каден. Воины великого хана расчищали нам путь.

— Как видишь, Лас-Вегас утратил свой блеск, — сказала она, указывая на ряды высоких зданий по обе стороны бульвара.

Я подумал, что городу неплохо бы лишиться и кое-чего еще. Начиная с грязной, оборванной, злобной, безмозглой толпы, удерживаемой лишь дубинками бойцов великого хана.

— Их изводит жажда, — сказала Каден. — Но они еще счастливчики. Хоть в глотках и пересохло, но та малая толика воды, которая им достается, все же чистая. У залива воды сколько угодно… да вся отравлена.

Те гигантские, сверкающие огнями, обрамляющие Стрип дворцы азарта, которые я видел в кино, сейчас представляли собой унылые, пустующие громады с выбитыми окнами и следами частых пожаров. Некоторые окна были заколочены досками. Каден объяснила, что окна закрывают из-за того, что становится холодно: по некоторым прогнозам в Вегасе даже возможен снег.

— Электричества здесь нет. Все дерево из пустовавших домов растащили на топливо. С открытым огнем многие обращаться не умели, поэтому часто случались пожары, и выгорали целые дома. Но жилой площади здесь все равно в сто раз больше, чем требуется, потому что от прежнего населения осталась лишь ничтожная доля.

С самолета весь этот край выглядел иссохшим, поэтому я спросил:

— А откуда они здесь берут воду?

— Тут имеются артезианские источники, места, где подземные воды выходят на поверхность. Вероятно, это остатки древних озер, ушедших под землю миллионы лет назад. Благодаря воде регион в свое время и начал заселяться. Здесь был перевалочный пункт на старой испанской дороге, что вела через сухую пустыню из Санта-Фе в Лос-Анджелес. Само слово «лас вегас» означает «луга».

Заправилы делят воду между собой, в зависимости от того, у кого сколько бойцов, а уж потом сами распределяют между своими людьми. Как тебе уже говорил наш друг в самолете, воды и съестного здесь в обрез хватает для поддержания жизни нынешнего населения. Если население начинает расти, кто-то должен умереть, чтобы популяция соответствовала емкости экосистемы. Контроль над источниками называют здесь «ядерной дубинкой», потому что нарушение водоснабжения в нынешних условиях грозит не меньшей катастрофой, чем атомная война. В качестве транспорта здесь используют велосипеды, самокаты, ролики и скейтборды. Новоявленная знать разъезжает на рикшах или в паланкинах, которые носят рабы. Правда, каждый вождь заполучил себе экзотический автомобиль из парка старого «Империал Палас», но он служит только для престижа, потому что бензин здесь в еще большем дефиците, чем вода. Бывает, они устраивают гонки на машинах, которые тащат рабы. А в промежутках между плановыми войнами, которые ты называешь цветочными, устраивают даже средневековые турниры. Правда, «рыцари» сражаются пешими — лошадей поить нечем, да и всех их, как и мулов, все равно уже давно съели. Люди наряжаются под марку своего казино, кто римлянами, кто пиратами, кто ковбоями… Может, это и глупо, но подобно тому, как схватки между гладиаторами и дикими зверями развлекали толпу в Колизее, это привлекает здешний народ, которому, если лишить его и этого, останется созерцать лишь медленную смерть.

Строение, которое Каден назвала «Стратосфера», возносилось выше остальных.

— В нем больше тысячи футов, — сказала она. — Это высочайшее здание к западу от Миссисипи. Лифты не работают, а лестницы легко защищать. По этой причине Коджи его и выбрал. Лас-Вегас для нас превосходное место. Зональное управление безопасности сюда не суется, поскольку здесь нет ничего, что могло бы их заинтересовать.

 

53

Коджи Ода стоял у окна высившегося над бульваром Стрип небоскреба «Стратосфера». Более ста этажей в высоту, с надстройкой на крыше, напоминавшей летающую тарелку, здание походило на «Космическую иглу» в Сиэтле. В свое время башня славилась тремя захватывающими, не имеющими себе равных высотными аттракционами, приводившими в восторг туристов, особенно детей, никогда в жизни не испытывавших такого страха и восторга. Потом все изменилось. Еще до того, как было отключено электричество и в башне обосновались «лягушки», тогдашний заправила заправил нашел аттракционам новое применение — неугодных ему людей отправляли, например, покружить на выносной карусели, но не фиксируя, без страховки…

Коджи следил за приближением команды, посланной им за таинственным человеком, которого он распорядился доставить к нему, похитив у агентов Управления безопасности в Сан-Франциско. Сейчас его люди медленно продвигались по Южному бульвару.

Все здания на Стрип выглядели запущенными и обветшалыми. Вегас, некогда ярчайший город на планете, сверкавший и переливавшийся неоновый колосс. Ныне от огней нет и следа, а в окнах трех первых этажей по всему бульвару не осталось ни одного целого стекла.

Коджи не считал, что нынешние правители казино Лас-Вегаса так уж сильно отличаются от владельцев замков средневековой Европы и значительной части Азии, заправлявших там на протяжении пары тысячелетий. Если вдуматься, современная цивилизация недалеко ушла от языческих — таких, например, как Древний Рим.

Пока не разразился кризис, насилие, индивидуальное и коллективное, составлявшее основное содержание кино, телепередач и электронных игр, развлекало людей точно так же, как римскую толпу развлекало кровопролитие на арене. А уж за то, чтобы полюбоваться схватками вживую — вроде боев без правил, где считалось, а порой и случалось, что участники калечат друг друга, — уйма желающих платила немалые деньги.

Кровожадность современников была Коджи понятна. Насилие не было для них внове; оно сопровождало человечество на протяжении всей его истории, и в античности, и в Средние века, в эпоху Возрождения, не говоря уж о великих войнах двадцатого столетия… хотя как объяснить возбуждение, восторг, крики, рев, аплодисменты людей, наблюдающих за тем, как бойцы только притворяются, будто наносят друг другу травмы?

Умение Коджи добывать воду, чтобы выращивать урожаи в теплицах, высоко над Стрипом, было его козырем в игре на выживание, что вели здешние заправилы. «Лягушки» производили больше продукции, чем потребляли сами, а излишки провизии обеспечивали им защиту со стороны вождей, нуждавшихся в продуктах, чтобы содержать как можно больше бойцов.

Коджи превратил «Стратосферу» в настоящий дождевой лес, затащив наверх огромное количество грунта, используя солнечную энергию, огромные удерживающие тепло стеклянные панели и свою технологию добычи воды для получения высоких урожаев с повышенным содержанием белка.

Конечно, каждый диктатор в Банановой республике хотел бы захватить небесные сады… Но, с одной стороны, башню было легко оборонять, а с другой, воинственные вожди понимали, что не обладают познаниями, необходимыми, чтобы управляться с такой системой. Вдобавок Коджи имел репутацию колдуна, своего рода Мерлина, и окружавшая его тайна заставляла относиться к нему со страхом и уважением.

По сути дела, он был скорее изобретателем, чем ученым-теоретиком, скорее Эдисоном, чародеем из Менло-парка, чем Эйнштейном. Он изучал и освоил биохимию, биологию, ботанику, гидрологию и считался признанным специалистом по биосфере, но не имел ученой степени ни по одной из этих дисциплин. Детальное теоретизирование его утомляло: наука для него была живым делом, способом воплотить фантазии в жизнь, заставив их работать.

Ему было пятьдесят три; он родился в Наниве, префектура Осака, в Японии. Но главное, он появился на свет с клеймом буракумина. Как и в Индии, в Японии издревле существовала кастовая система, привязывающая людей к определенной профессии. Для этнически однородной Японии расовая дискриминация характерна не была, зато здесь существовала дискриминация по роду занятий, причем не только самого человека, но и его предков. Особо презираемыми считались занятия, требовавшие соприкосновения с мертвой плотью людей или животных — к низшим кастам относились гробовщики, мясники, кожевенники, могильщики и им подобные. Его отец, инженер санитарного департамента, был специалистом по очистке воды, однако его не продвигали по службе и не повышали ему жалованье из-за того, что его отец, как и его предки, которые были мясниками, считался ритуально «нечистым».

Отец Коджи в качестве хобби мастерил барабаны, но сам на них не играл. Коджи вырос с сознанием того, что отказ отца играть на барабанах, являющихся элементом традиционной японской культуры, был для него формой внутреннего протеста. Когда Коджи было десять лет, учитель сказал его отцу, что буракумин в силу своего происхождения имеет в семь раз меньшую ценность, чем любой другой.

Коджи с детства отличался разносторонней одаренностью, но понимал, что одна из причин его нежелания сосредоточиться на чем-нибудь одном заключалось в опасении, как бы на этом пути ему не помешали искусственные препоны. Разумеется, кастовая дискриминация была незаконной, но правовые нормы не могли очистить сознание людей от предрассудков и предубеждений. Оскорбительные слова «ита», что значит «грязный», и «хинин» — «недочеловек» — часто звучали в адрес Коджи после того, как он покинул гетто буракуминов и поступил в престижную школу в «чистом» районе.

Уже в колледже он влюбился в девушку, не принадлежавшую к буракуминам, что было весьма неосмотрительно, ибо в то время семьи нередко нанимали детективов, чтобы выяснить все о происхождении желающих с ними породниться. Закончилось все плачевно: родители девушки отказались выдавать ее за «нечистого», и она от стыда и горя покончила с собой.

Чтобы найти свое место в мироздании, Коджи занялся изучением синто и буддизма и пришел к пониманию бессмысленности предубеждений против буракуминов. Со своим происхождением Коджи совладать сумел, но больше уже так никого и не полюбил.

Глядя вниз, на приближавшуюся группу, Ода с особым интересом рассматривал в бинокль Таха.

Та-Хин, игрок в мяч. Человек из прошлого, который в определенном смысле оказался лучше приспособленным к хаотичному, полному насилия настоящему, чем нынешние люди.

Глядя на выходца из древнего мира, Коджи вдруг мысленно вернулся в тот день, когда, будучи неподалеку от Космического центра, оказался во власти шторма. Он гадал, кто сумел устроить так, что его выбросило на пляж с золотой плакеткой, которая, по идее, должна была находиться в космосе, на расстоянии в миллионы миль. И о том, имеет ли это какое-то отношение к человеку из давнего прошлого, с которым ему предстояло встретиться.

 

54

Потягивая холодный арбузный сок, я смотрел на седовласого бога по имени Коджи, главу Лягушек. Он отличался и от Хольта, и от командира сил Зонального управления безопасности в Сан-Франциско. Те двое были богами войны — хищниками, всегда готовыми к яростной атаке; а вот этот бог Лягушек стал для меня загадкой. Внешне он выглядел мягкосердечным и добродушным, по-отцовски заботливым: к Каден и другим своим последователям он относился почти как к родным детям. Но стоило мне посмотреть ему в глаза и заглянуть поглубже, я увидел там силу и властность. Как и другие боги, он был исполнен воли к победе: просто проявлял это по-иному.

Присмотревшись, я поразился тому, что его движения были более плавными, текучими, чем у большинства виденных мною людей. Руки и ноги у него были такие же, как у меня, а вот двигался он с большей легкостью и изяществом, чем другие. При виде него мне вспомнились шедшие по телевизору фильмы о мастерах боевых искусств, которые в схватке не переступали, а «перетекали» из стойки в стойку.

Прежде чем мы расселись, Каден поведала мне, как они превратили круглую, в форме диска, конструкцию на вершине башни в пышный сад.

— Все съестное здесь выращивается в оранжереях, построенных главным образом из стекла. Это позволяет уберечь растения от «красных» дождей, а никому не нужного стекла в Вегасе сейчас сколько угодно. Ну а здесь устроена самая большая оранжерея, какую я знаю — небесный сад. Вся влага, не потребленная растениями, перерабатывается, даже обогащается при помощи технологий Коджи.

Я кивал, изображая заинтересованность, хотя на самом деле озирался по сторонам, размышляя о том, как, в случае необходимости, отсюда можно сбежать. А сделать это, похоже, было не так-то просто. Единственным путем вниз была та самая лестница, по которой мы сюда поднялись: все остальные пути «лягушки» или разрушили, или наглухо заложили, да и эта лестница тщательно контролировалась и могла быть легко перекрыта. Чтобы добраться до земли, мне потребовались бы орлиные крылья. Ну и потом, нерешенным оставался вопрос с Каден. Я пока так и не понял, действительно ли эти «лягушки» ее друзья или же они ее просто используют, но в любом случае покидать ее у меня намерения не было.

— Это естественно для тебя, гадать, что мы за люди, — сказал Коджи.

Я кивнул:

— Как и для вас — гадать, что я за человек.

По правде говоря, если Коджи и был жрецом, то устрашающего впечатления, в отличие от Свежующего Господина, не производил. Но я на всякий случай держался настороже.

— Каден объяснила тебе, что мы не враги, но я чувствую, что ты готов броситься на меня в любой момент.

Айо! Меня выдал язык тела: бог оказался наблюдательным и раскусил мое притворство.

— А откуда у меня может взяться доверие? — ответил я. — Вы что, пришли ко мне как друзья и пригласили посетить ваш храм? Ничего подобного — на меня напали с шокером, вырубили и похитили.

— Да, это было нехорошо… но необходимо. Мы живем в мире, где насилие уже не просто эпидемия, а неотъемлемая часть культуры. Попытайся мы доставить тебя сюда открыто, наших посланцев убили бы солдаты Зонального управления.

— У нас добрые намерения, — вступила в разговор Каден. — И очень мало времени. Если заразу не остановить, мы все умрем. Кроме тех немногих, кого Пернатый Змей сохранит в качестве рабов.

Звучало это так, словно преисподняя в опасности. Айо! И правда, если погубить преисподнюю, где же будут странствовать и проходить испытания души умерших?

— Мы доставили тебя сюда, потому что ты знаешь о Кецалькоатле больше кого-либо другого, — промолвил бог Коджи.

— Хольт и прочие задавали мне уйму вопросов. Я рассказал им все, что знал сам.

— Хольт человек умный и честный: во всяком случае, так он зарекомендовал себя в качестве директора ЦРУ. Но он работает в рамках бюрократической системы, которая может принимать решения, отменить которые, пусть они и не придутся ему по нраву, он будет не в силах. Нам удалось узнать, что люди, занимающие высокое положение, замыслили бежать в прошлое с помощью той машины, что доставила сюда тебя. А нас, все человечество, они намерены бросить на произвол твари, разрушающей мир.

Я пожал плечами:

— Мир существует по прихоти богов.

— Мы можем спасти мир, — заявила Каден. — Истинность пророчества майя относительно 2012 года в том, что цивилизации возникают и гибнут, но из этого еще не следует, что так непременно должно случиться с нами. У нас есть силы для того, чтобы спасти мир и изменить его к лучшему. Но это станет возможным, лишь если нам удастся победить этого стремящегося погубить нас демона.

— Вы с Каден единственные, кому довелось побывать в логовище Пернатого Змея, — произнес Коджи, глядя на меня из-под полуопущенных век. — Я хочу, чтобы вы вдвоем припомнили и обсудили все свои тогдашние ощущения. Каден, к сожалению, рассказала нам на удивление мало. Мы понимаем, все это было для нее сущим кошмаром, и к тому же с того момента, как она вступила в пещеру, у нее закружилась голова.

— Дыхание смерти, — сказал я.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Каден.

— Есть такие места, где дух смерти из подземного мира просачивается наверх, отравляя воздух. Когда люди, оказавшись в пещерах, вдыхают его, они умирают.

Каден покачала головой:

— Ты говоришь о природном газе? Об утечке метана?

Я пожал плечами: просто удивительно, как мало знают жители преисподней о потустороннем мире.

— Боги не желают, чтобы кто-нибудь знал, откуда исходит этот дух. И поэтому убивают людей, заходящих с факелами в пещеры, где он истекает наружу.

Коджи кивнул:

— Похоже, речь идет действительно о природном газе, метане, возможно, с примесью этана. Но природный газ нельзя учуять, поэтому газовые компании добавляют к нему ароматизаторы.

— Это мы не можем учуять природный газ, — указала Каден, — но у Таха нюх куда острее. Он в состоянии ощутить его даже не по запаху, а по воздействию.

— То, что в пещере Пернатого Змея наличествует природный газ, означает нечто очень важное.

— Он дышит метаном, — сказала Каден.

— Совершенно верно.

— Не понимаю, — сказал я.

Коджи улыбнулся:

— Я тебя не виню. Мы пришли к этому путем логических заключений. Видишь ли, то, чем мы дышим, не имеющее ни цвета, ни запаха, называется кислородом. Мы полагаем, что Пернатый Змей дышит другим газом, тоже без цвета и запаха, который у нас называют метаном. А ты называешь его дыханием смерти, исходящим из потустороннего мира.

— А почему он дышит не тем, чем мы? — поинтересовался я.

— Потому что он сам другой. Это живое существо, но не человек — не в большей степени, чем змея, рыба или цветок. Не все живые существа дышат кислородом. Растения потребляют двуокись углерода, а есть формы жизни, для существования которых необходим метан. Вероятнее всего, именно такая жизнь развилась на Титане, величайшем из спутников Сатурна, поскольку доля метана в его атмосфере позволяет предположить, что этот газ имеет органическое происхождение.

— Плато, на котором расположен Тео, — продолжила Каден, — находится в зоне вулканической активности и частых землетрясений. Там вполне могут иметься глубокие естественные пещеры и разломы, достигающие уровня моря.

— …Или, — подхватил Коджи, — позволяющие морю достигать гор. Это вполне вероятный сценарий. Не исключено даже, что Пернатый Змей — существо водное. Хотелось бы мне знать, как он выглядит.

— Ростом выше меня, — сказал я, — но не крупнее тех ваших профессиональных атлетов, которые играют в такие игры, как баскетбол или футбол.

— Так ты его видел? — спросил Коджи.

— Да, когда был в пещере. Правда, тогда я думал, что это выступающий от его имени игрок, потому что видел его изображение на игровой площадке.

— Какой площадке? — уточнил Коджи.

— В Сем Мире, — ответил я, едва машинально не сказав «в мире живых», но успев вспомнить, что здешние обитатели знать не знают, что они в преисподней. — Это площадка, предназначенная для встречи, именуемой Игрой Черепа, потому что сердцевину резинового меча представляет собой череп последнего проигравшего участника. Каждый год лучший игрок в олли отправляется в Теотиуакан, чтобы встретиться с тамошним непобедимым мастером. И все они проигрывают, потому что столичный игрок превосходит всех ростом, силой и быстротой.

— И теряют головы? — спросил Коджи.

— Игра Черепа зародилась в Тео, — сказала Каден, — но на века пережила этот город. В нее играли по всей Центральной Америке до самой конкисты.

Я постучал себя по груди в области сердца.

— Сначала проигравшего приносят в жертву, и победитель съедает его сердце. Потом ему отрубают голову, а все остальное поедают науали. Однако проиграть в такой игре и встретить такую смерть считается великой честью. Это куда почетней, чем умереть на соломе и отправиться в девять преисподних. Игрок считается погибшим как воин и вступает в ряды почетной стражи, сопровождающей бога Солнца.

— Существо, виденное тобою в пещере, походило на изображение на игровой площадке? — уточнил Коджи.

Я кивнул.

— Вы видели снимки того, о чем он говорит? — обратился он к Каден.

Она покачала головой:

— От той игровой площадки ничего не осталось. До наших дней сохранилась лишь часть религиозного центра Тео, пирамиды и развалины храма Пернатого Змея.

— Ты рассказывал об этом Хольту или кому-нибудь из его людей? — осведомился Коджи.

— Нет. Они никогда не расспрашивали меня об Игре Черепа.

— Итак, что мы имеем? — обратился Коджи к Каден.

— Ясно, что это существо дышит метаном. Но тут возникает другой вопрос: а как ему удается дышать вне убежища? Tax, когда ты видел его в пещере… ты не заметил никаких отличий от изображения на игровой площадке?

Я задумался.

— Ну, он был изображен в игровом снаряжении.

— А снаряжение чем-нибудь отличалось от обычного снаряжения других игроков?

— Да. Дело в том, что мы надеваем накладки, защищающие уязвимые места, локти, бедра и так далее, и позволяющие наносить более сильные удары, но в остальном обходимся набедренными повязками. Играть в одежде жарко и неудобно.

— А он, значит, был в одежде?

— Большая часть его тела была покрыта резиной — то есть везде, где у нас видна кожа, у него резина. Ну а в тех местах, где у нас накладки, резина утолщена.

— А как ты мог по настенному изображению установить, что это именно резина, а, например, не ткань? — поинтересовалась Каден.

— По цвету. Резина на изображениях обозначается черным цветом.

— А шлем у него обычный? — спросил Коджи.

Я прикрыл глаза, вызвав в памяти изображение.

— Резиновый. Толстый.

Каден ободряюще сжала мою руку.

— Постарайся подумать вот о чем… Представь, что ты надеваешь его снаряжение на себя. Конечно, оно тебе будет велико, но помимо этого… есть ли в нем что-либо, что показалось бы тебе странным?

Об этом я уже успел подумать.

— Спина. Там самое большое утолщение, больше, чем на какой-либо другой части тела. Словно подушка на спине, непонятно зачем. У игроков вообще не бывает накладок на спине, а эта вдобавок вот такой толщины.

Я показал пальцами расстояние в пару дюймов.

— А эта накладка, она цельная? — спросила Каден.

— Нет. Из трех частей, соединенных вместе, бок о бок.

— Воздушные баллоны, — заявила она, улыбаясь Коджи. — Или, точнее, метановые. Вот каким образом он покидает пещеру: берет с собой запас воздуха. Правда, емкость маловата: с таким запасом кислорода человек много не наиграл бы.

— А ему много и не надо, — отозвался Коджи. — Нам необходим постоянный приток воздуха, потому что мы вдыхаем кислород и выдыхаем углекислый газ, а у него, возможно, замкнутая дыхательная система, позволяющая использовать метан снова и снова.

— Это знание нам что-нибудь дает? — спросил я.

— Знать своего врага — самое главное в противоборстве, — ответил Коджи. — Мы точно знаем, что это существо похоже на нас телосложением, но дышит совсем не тем, чем мы. Это принципиально важно. Метан не просто отличается от кислорода, в свободном состоянии он еще и взрывоопасен.

— Мы также знаем, что вне своего убежища он как рыба, вытащенная из воды, — добавила Каден.

— У него там что, вода?

— Прости, это просто выражение такое. Я имела в виду, что он способен дышать только метаном, а значит, когда покидает логово, должен иметь с собой запас этого газа.

— У него на спине пузыри, — сказал я. И тут вдруг услышал знакомый жужжащий звук.

— Если их продырявить, — объяснил Коджи, — он не сможет дышать воздухом, пригодным для нас, и задохнется. Но угроза очевидна и для него, поэтому запас разделен на две-три емкости. Если один резервуар с метаном будет поврежден, запас у него останется.

Жужжание звучало все громче. Скоро и они смогут его услышать. А в моей голове сложился план атаки.

— Нам нужно…

Я умолк, потому что теперь рокот моторов стал слышен и им. Они устремились к окну, и я последовал за ними.

Возле «Стратосферы», как гигантские смертоносные пчелы, кружили черные боевые вертолеты.

 

55

Бог Хольт был недоволен и Каден, и Коджи, и мною. Дымя своей сигаретой, он смотрел на нас так, словно собирался отправить на жертвенный камень.

Мы по-прежнему находились в «Стратосфере», только теперь арбузный сок потягивал сам Хольт да его подручные демоны. Коджи впустил его, после того как Хольт пригрозил взорвать башню. Даже отчаянные сорвиголовы Банановой республики понимали, что с боевыми вертолетами не справятся.

— Мне следует расстрелять вас обоих за предательство, — прорычал он, обращаясь к Каден и Коджи, после чего ткнул сигаретой в мою сторону: — И тебя тоже, потому что ты явно с ними заодно.

— Тах тут ни при чем, мы его похитили, — встряла Каден.

— Никто меня не похищал, это мой выбор, — возразил я.

— Да кто, черт побери, сказал, что у тебя есть право выбора? Ты мой пленник.

— Вот как? А ты говорил, будто я твой гость.

— Это было до того, как ты вступил в сговор с врагами.

— Никакие мы не заговорщики. Пока ты дрался с науалями на углу Бродвея и Таймс-Сквер, мы разработали план, как убить Пернатого Змея.

— Слава тебе, Господи! — вскричал Хольт, возведя глаза к потолку. — Нет, вы слышали, а? Эти штатские придумали, как спасти мир!

Он снова уставил в меня сигарету.

— Послушай меня, Тах. Мы собираемся отправить тебя в прошлое, чтобы ты привел меня и одного из моих людей к чудовищу. Мы собираемся взять с собой портативную атомную бомбу. И мы собираемся взорвать ее в Тео, чтобы уничтожить чудовище раз и навсегда.

— Ничего не выйдет, — с ходу заявил Коджи. — Чтобы уничтожить чудовище со стопроцентной гарантией, вам нужно сровнять с землей гору, а бомбу такого размера и мощности вам не переправить. Кроме того, время будет работать против вас. Вам придется идти в город с места прибытия — сколько это займет времени? День? Месяц? Три месяца? Не исключено, что у мира такого запаса времени уже нет.

— Да, времени у нас немного, — повторил за ним я, хотя не был уверен, что правильно понимаю, о чем он толкует. Однако у меня уже вызрел собственный план того, как совладать с Пернатым Змеем. — Поэтому я предлагаю выслушать мои соображения.

Хольт глубоко затянулся сигаретой, прикрыв глаза, и я почувствовал, что терпение бога по отношению ко мне на пределе.

Наконец, он медленно открыл глаза и, воззрившись на меня, проворчал:

— Ладно, Тах. Излагай свой план спасения мира.

Я расправил плечи: Каден могла бы мною гордиться.

— Я отправлюсь в Теотиуакан и проделаю в спине Пернатого Змея дырку.

Воцарилось гробовое молчание. Ничего похожего на восторженные возгласы и аплодисменты почему-то не последовало.

Каден осторожно прокашлялась.

— Тах, не мог бы ты, хм, объяснить поподробнее?

— Ты же сама говорила, что он носит на спине то, чем дышит.

— Ну да, запас метана. Он ведь дышит метаном.

— Эй, — вмешался Хольт, — может быть, и мне кто-нибудь что-нибудь объяснит?

— Он… кем бы он ни был, дышит метаном. Поэтому он избрал метан своим оружием. Кислородная атмосфера сохраняется только потому, что ему нужны люди, через которых он осуществляет свою власть, пока не измыслил способ воспроизвести себя или других дышащих метаном существ. Подозреваю, что эти «ягуары-оборотни» — промежуточный результат биологических экспериментов, целью которых является выведение таких существ. Тогда он сможет сделать метановой всю атмосферу планеты.

Хольт задал еще несколько вопросов, и после того как Каден и Коджи ответили, встрял я:

— Во время игры он носит свой газ в пузырях на спине.

— Во время… чего?

Бог снова испытывал раздражение и нетерпение.

— Он появляется только раз в год и никогда не покидает Теотиуакан. Он выбирается из своего логовища, где может дышать свободно, и берет воздух с собой. Он появляется только для того, чтобы играть в мяч. И когда мы будем играть, я продырявлю его резиновые воздушные пузыри.

Хольт смотрел на меня так, словно я только что вознесся из древнего мира:

— Что заставляет тебя думать, будто это существо, держащее в страхе весь мир, справиться с которым не могут величайшие ученые и стратеги, позволит тебе приблизиться к нему и выпустить из его баллонов воздух или чем он там дышит?

Я вздохнул и в то время как отвечал ему, улыбнулся Каден. Айо! Какие все-таки глупцы эти боги — и Хольт и Коджи.

— Его любовь к игре, — пояснил я.

Но где им было понять, что игра в мяч может быть даже важнее спасения мира…

 

56

Мы приземлились в аэропорту Мехико и под конвоем бронированных автомобилей направились к заграждениям, окружавшим Теотиуакан, оставив позади боевые вертолеты, которые выгружали с транспортных самолетов. И заброшенный аэропорт, и древний город находились к северо-востоку от места, некогда бывшего столицей Мексики.

Чтобы добраться до древнего города, нам не пришлось пересекать нынешний, к немалому облегчению Хольта: он сказал, что выжить после заражения наверняка смогли лишь немногие, но с этими немногими нам лучше не встречаться.

— Как и во всех прилегающих к заливу регионах, здесь выжили самые приспособленные, что вовсе не значит — самые милые в общении. Кроме того, отсюда доходили слухи о мутантах — скорее всего, тех самых ягуарах-оборотнях.

В Тео имелся чистый, незараженный источник воды, но Хольт заверил нас, что, возникни такая надобность, правительство завезло бы ее в нужном количестве хоть из Арктики.

— Мы умиротворяем Пернатого Змея, восстанавливающего город, и предоставляем ему все, что требуется, в надежде, что, будучи занят, он не станет усугублять метановый кризис. Это существо заселяет свой город, причем подходит к этому весьма разумно: привлекает обитателей джунглей Мексики и Центральной Америки, до катастрофы практически не имевших контакта с современным миром.

— Они что, не знали про ваш мир? — спросил я, гадая, исконные это жители преисподней или, как я, выдернуты из Сего Мира?

— О существовании современного мира им известно, — ответила Каден, — но и по сей день миллионы людей ведут примитивный образ жизни. Они знают, что на свете есть автомобили, но у них самих ничего подобного нет. Кецалькоатлю проще иметь с ними дело, потому что их легче взять под полный контроль, запугав и внушив им все, что ему требуется.

— Да уж, по части запугиваний он себя не ограничивает, — сказал Хольт.

Впервые я увидел город Пернатого Змея, когда усталые ноги поднесли меня к нему почти две тысячи лет назад. Затем снова увидел его на спутниковых снимках, сделанных после того, как Пернатый Змей восстановил сердце города. Айо! Кровожадный бог воссоздал центр города именно таким, каким он запомнился мне, когда я ходил по нему с дядей и управителем команды… включая и очередь к жертвенному алтарю пирамиды Солнца.

— Жертвоприношения происходят ежедневно, длятся часами, — произнес Хольт. — При этом мы не понимаем, что за радость Пернатому Змею от массового кровопролития. Тем более что к горе, где он обитает, никого из этих несчастных не тащат.

— Под городом проложены тоннели, — сказала Каден. — Кровь может доставляться в пещеру так, что люди на поверхности этого не видят. И, похоже, чудовищу нужна именно кровь, а не убийство как таковое. Будь у него желание позабавить себя массовыми смертями, он, надо думать, разнообразил бы процесс и сделал его более занимательным.

— Как императоры Рима, тешившие себя гладиаторскими боями, — согласился Хольт. — Но вместо этого мы видим лишь длинные очереди и бесконечное, скучное повторение одного и того же ритуала. Жертвам, правда, не до скуки.

Каден кивнула:

— Мы с Коджи думаем, что кровь требуется ему для пропитания, и именно в этом смысл кровавого завета.

Хотя до города нас сопровождали солдаты и младшие демоны, вступить туда, чтобы сразиться с Пернатым Змеем, предстояло только нам. «Нам» — это мне, Хольту и Каден.

— А что, если мы ошибаемся? Что если Кецалькоатль не в Тео? — спросила Каден.

Хольт хмыкнул:

— Есть только один способ это выяснить — войти внутрь. Сукин сын убивает людей уже не один год. Хватит, пришло время убить его — или погибнуть.

Коджи тоже хотел пойти с нами, но его седые волосы и азиатские черты лица неминуемо привлекли бы внимание.

— Самолеты с термоядерными бомбами на борту будут ждать наготове, над центральным плато Мехико, — сказал Хольт Каден.

— Если мы заметим Пернатого Змея, я подам сигнал. Это означает, что мы окажемся в нулевой точке, когда будет нанесен удар.

Она печально кивнула:

— Я понимаю. Как еще мы сможем убить его?

— Если представится хоть малейшая возможность, я, конечно, постараюсь обойтись выстрелом. Но имейте в виду — даже если я попаду в него, но не буду уверен в том, что он убит, а не ранен, сигнал все равно будет подан. И здесь воцарится ад.

— Здесь и так ад, — буркнул я.

Это вызвало замешательство.

— Вообще-то ты прав, — помолчав, согласился Хольт. — Но ты понял, что я сказал?

Я кивнул:

— Да. Мы ищем Пернатого Змея и, если находим, убиваем. Если не получается, ты используешь силу, которая испепелит наши души.

Интересно, каков будет уровень преисподней, который мне придется преодолевать после этого?

— Но если я достаточно близко…

— Возможность того, что ты действительно подберешься к нему так близко, что сможешь проткнуть его баллоны, столь невелика, что всерьез я ее не учитываю. Tax, это существо, которое ты называешь богом, держит за горло весь мир, и вероятность того, что ты спасешь его, невероятно мала. Наш шанс в том, что мне удастся выстрелить и попасть в его метановые резервуары, тогда они взорвутся.

Возражать богу я не стал, но когда он не слышал, прошептал Каден:

— Чтобы победить врага, нужно знать, в чем его слабое место. Наш враг могуч, но его слабость — любовь к игре. Он хочет играть. Он ввел в обычай Игру Черепа, потому что считает себя лучшим.

— Мы даже точно не знаем, действительно ли это играет он.

— Я в этом не сомневаюсь.

Мы подошли к черной «ограде» в двадцать два фута высотой и такой же толщины. Она была изготовлена из материала, напоминавшего резину или упругий пластик.

— Можешь считать, что город окружает автомобильная покрышка в двадцать два фута высотой, — сказал Хольт. — Примерно такие же заграждения отделяют Зону.

Мы втроем покинули бронированный автомобиль и подошли к офицеру мексиканской армии, который подвел нас к уходящей вниз, в яму, лестнице. Под мощной оградой был прорыт тоннель.

— Люди пытаются выбираться через подкопы. Когда они появляются по эту сторону, в них стреляют. Это считается актом милосердия.

Мы выбрались из тоннеля и увидели раскинувшийся перед нами восстановленный Теотиуакан.

Боги смерти разукрасили город пышно и ярко. Зеленые, красные, желтые здания пестрели на солнце. Возносящиеся ввысь пирамиды отливали радужным свечением.

Мы шли по городу, где все встречные говорили на науатле — не древнем, конечно, а на том языке, которым владела Каден. В окружении знакомых зданий, слыша родной язык, видя людей, одетых, как жители Сего Мира, я чувствовал себя так, будто и вправду вновь оказался в городе, где в последний раз видел Ситата и своего дядю.

Пернатый Змей воссоздал не только город, но и армию.

— Воители-Ягуары, — произнес Хольт.

— Люди в облачении воителей, — поправил его я.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Каден.

— Воины Сего Мира обретают честь в сражениях. А у этих людей нет боевых заслуг, все их достоинство в надетых на них доспехах.

Помедлив, чтобы пропустить мимо группу Ягуаров, я вдруг уловил холодящий запах, который уже чуял раньше, и, медленно повернувшись в ту сторону, откуда потянуло сырым мясом, встретился лицом к лицу с науалем. Лицо его скрывала маска, но то был настоящий Владыка Ночи. С патрулем воителей за спиной.

С момент оборотень смотрел на меня, а потом, так и не промолвив ни слова, сделал жест когтистой рукой, и я тут же оказался в окружении Воителей-Ягуаров, державших наготове мечи с острыми как бритвы обсидиановыми лезвиями.

 

57

Когда Ягуары взяли Таха в кольцо, Хольт и Каден отошли подальше.

— Они должны были взять нас, — прошептала Каден.

— Нет, их интересовал только он. Мы были на виду, и никто нами не заинтересовался.

— Неужели вы не могли помочь ему, использовав «пушку»?

Хольт лишь выразительно посмотрел на нее, да она и сама знала ответ. Таха пускали в расход. Как и всех их.

— Идите медленно, — произнес Хольт. — И постарайтесь не выказывать огорчения.

Уловив, что двое торговцев сандалиями вроде бы толкуют об игре в мяч, Каден задержалась и прислушалась к разговору, а потом, догнав Хольта, сказала:

— Сегодня на площадке состоится игра. Игра Черепа. С участием представителя Пернатого Змея.

— Если Тах прав, он будет смотреть…

— Или играть сам, — сказала Каден.

— Мы должны там быть. Если он появится, я должен выстрелить. Если нет, будем искать тот тоннель, который, как вы говорите, ведет к горе.

— Тоннели были обнаружены под храмом Пернатого Змея. Между прочим, совсем рядом с тем местом, где, как считается, находилась игровая площадка.

— А пойдемте взглянем на эту площадку. Вы сможете ее найти?

— Думаю, да. Это в квадрате, именуемом Ciudadela, по-испански «цитадель». Она включает в себя храм Пернатого Змея, большую рыночную площадь и еще несколько храмов и небольших пирамид.

Они направились к Цитадели — и площадка действительно находилась там. А на ее стене красовалось то самое изображение непобедимого игрока, о котором рассказывал Тах.

Глядя на возможный резервуар для метана, скрытый в неком подобии надетого на игрока спасательного жилета, она сказала:

— Да, думаю, Тах прав.

— В чем это Тах прав?

Вопрос прозвучал сзади. Они резко развернулись и увидели Страйкера. Ухмыльнувшись, он наставил на них пистолет.

— Добро пожаловать в древний мир. По крайней мере, в его воспроизведенную копию.

— Ублюдок, — прорычал Хольт, но, понимая, что выхватить свое оружие не успеет, дергаться не стал.

Страйкер покачал головой:

— В наше время это слово может быть понято по-разному. Я предпочитаю думать о себе как о человеке, вставшем на сторону победителя, резонно поставив рациональные соображения выше абстрактных моральных принципов.

В тот же момент вокруг Хольта и Каден сомкнулось кольцо Воителей-Ягуаров.

Страйкер умело обыскал Хольта и забрал у него из-под рубашки пистолет с зажигательной пулей, не забыв при этом и пристегнутый к лодыжке короткоствольный револьвер 38-го калибра.

— Ну, и что вы собирались с этим делать? — спросил Страйкер, рассматривая зажигательный пистолет. — Неужто всерьез рассчитывали поразить Пернатого Змея одним выстрелом? Или у этой пули термоядерная боеголовка? Зря старались, этот малый пули зубами ловит.

— А вы здесь как, делаете свой маленький бизнес или выполняете поручение директора? — спросил Хольт.

— А вы как думаете? Вы, старый хрыч, которого отозвали с пенсии, вообразив, будто вы шибко умный.

— Я думаю, Мюллер решил бросить этот мир на произвол Зверя, а сам, прибрав к рукам машину времени, — отправиться на пару тысяч лет назад, где придурки вроде вас с ним могут стать королями только потому, что у них есть «пушки».

— Неплохо! — сказал Страйкер. — Кстати, вам ведь Мюллер тоже пробный шар забрасывал, интересовался, как вы на это отреагируете. С вами было бы легче, вы ведь уже имели дело с машиной. Но что поделаешь, если вы старый упертый бойскаут и нипочем не станете сотрудничать.

— А вы что, всерьез вообразили, будто Мюллер поделится хоть малой толикой власти с таким придурком, как вы? Вы — расходный материал.

— А вот с этим можно поспорить. Когда мы окажемся в том времени, где кто силен, тот и прав, найдется не так много людей, которые смогут что-то у меня отобрать.

Страйкер ухмыльнулся.

— Возможно, когда там, в древнем мире, мы приберем к рукам этот маленький Техас, еще увидим, кому достанется Римская империя. Но в любом случае это вонючее место мне даром не нужно, а уж тем паче с тем малым, который к нему прилагается.

— Вы не можете обречь весь мир на смерть, — сказала Каден.

— А кто вам сказал, что мир был бы спасен, даже если бы вы сумели грохнуть Пернатого Змея? Там, в Сиэтле, кое-кто рассматривал вопрос о том, чтобы отчалить на Марс. Мы просто сваливаем в противоположном направлении. Ну ладно, заболтался я с вами. Вас ждет встреча с Потрошителем, рядом с которым и горилла — образец кротости.

— Кровавый завет, — сказал Хольт, когда они под стражей двинулись через город. — Грязная тайная сделка, о которой никто не догадывался. Мюллер не выпускал людей из Зоны не просто из-за перенаселенности севера, он удерживал их там для Кецалькоатля. Тому нужны жертвы, вот они и вступили в сговор.

Каден воззрилась на Страйкера.

— Вы звери, просто сумасшедшие звери!

Страйкер зевнул:

— Думаете, я сумасшедший? Посмотрим, что вы запоете, когда встретитесь с главным помощником Пернатого Змея. Чтобы доставить удовольствие Кецалькоатлю, мы использовали машину времени, чтобы переправить сюда парочку его служителей и некоторое количество тех ребят, которые смахивают на долбаных ягуаров. Вам предстоит интересная встреча с малым, которого кличут Свежующим Господином, потому как он любит сдирать с людей кожу живьем.

Он плотоядно ухмыльнулся Каден и добавил:

— Обязательно сделаю абажурчик из кожи с вашей аппетитной задницы.

 

58

Айо! Преисподняя — это оборот колеса времени. Воители-ягуары потащили меня вовсе не в темницу, а прямиком в длинную очередь, протянувшуюся у подножия пирамиды Солнца. Ту самую очередь, которую я описывал в начале своего повествования.

Я думал, что меня схватили, потому что опознали, однако из разговоров с другими, дожидавшимися встречи с Ножом Богов, я понял, что науали рыщут по городу и, похоже, выбирают людей для алтаря наугад. Но поскольку меня не поместили в самый хвост очереди, а провели вперед, я предположил, что какие-то подозрения на мой счет все же имелись.

Колесо времени перенесло меня назад для встречи с тем, кого я считал своим долгом убить, — Свежующим Господином. Когда я увидел его на вершине пирамиды Солнца, с Ножом Богов в руке, увидел стекающие по ступеням вниз ручьи крови, сердце мое заколотилось. И не от страха — от предвкушения. По причинам, ведомым одним лишь богам, мне представилась возможность отомстить тому, кто убил моих близких и лишил меня всего, причитавшегося мне по праву рождения.

Конечно, я обрадовался бы еще больше, окажись здесь и Золин. Увы, Свежующему Господину помогали лишь двое облаченных в черное жрецов. Науаль, втолкнувший меня в очередь к алтарю, исчез, и других я не видел.

Охрану церемонии осуществляли только Воители-Ягуары. Я спросил у оплакивавшего свою участь юноши, много ли в городе науалей.

— Только двое, — ответил он. — Во время игры в олли они находятся возле площадки как помощники игрока Пернатого Змея.

— Он играет сегодня?

— Он играет каждый день. И никогда не проигрывает.

Схватив за руки, двое Воителей-Ягуаров потащили меня к ступеням, у подножия которых Цветочный Ткач собирался выдуть мне в лицо пыльцу забвения, с тем чтобы вверх, к алтарю я поднимался уже одурманенный. Каден объяснила мне, что этот порошок представляет собой наркотик, лишающий вдохнувших его людей собственной воли.

Когда Цветочный Ткач дунул из трубочки на меня, я закрыл глаза и задержал дыхание, одновременно притворившись, будто меня повело и я нетвердо стою на ногах. Между тем высота пирамиды составляла двести футов, и мне, соответственно, предстояло преодолеть примерно две сотни ступеней, высоких и крутых.

Ягуары, держа под руки, потащили меня вверх по лестнице. Когда до вершины оставалось пара ступеней, я сделал вид, будто ноги мне окончательно отказали. Яростно бранясь, причем не на науатле, а на испанском, стражники поднялись на ступеньку выше и потянули меня вверх за обе руки.

Я издал боевой клич, столь громкий, что он потряс бы и небесных богов. Охранники ошеломленно отпрянули; я же, не мешкая, схватил обоих за грудки и рванул на себя. С дикими воплями оба полетели вниз по крутой, почти вертикальной лестнице. Взбежав на площадку и снова издав оглушительный клич, я бросился на Свежующего Господина и его подручных. Жрецы пустились бежать, но Ксайп устремился ко мне, занося острый как бритва Нож Богов.

Перехватив руку с ножом за запястье, я стал теснить его назад, пока не повалил спиной на жертвенный камень. После чего вырвал у него нож и, зажав в руке, выкрикнул:

— За мою семью!

Вонзив острый кинжал ему в грудь, я поводил им в ране туда-сюда, расширяя ее, после чего запустил в отверстие руку и сжал его сердце. Он был еще жив, с разинутым ртом, округлившимися от боли и ужаса глазами. Когда я сдавил его сердце пальцами, он завопил, и этот крик вызвал у меня смех. Я вырвал бьющееся сердце из его груди, повернулся к толпе и воздел комок кровоточащей плоти над головой. Очередь предназначенных для жертвоприношения людей разразилась радостными возгласами, но в следующий миг улыбка покинула мое лицо.

У подножия лестницы стоял Страйкер. Рядом с ним стояли два науаля. И другого пути вниз не было.

 

59

Страйкер отвел меня на игровую площадку. Я испытал облегчение, увидев, что Каден и Хольт живы, хотя они, как и я, были пленниками.

— Зачем ты меня сюда привел? — спросил я Страйкера. — Что, Пернатый Змей собирается играть?

— Конечно. Для этого ты и здесь.

— Не понял. Для чего я здесь?

— Пернатый Змей любит играть с профессионалами, — рассмеялся Страйкер. — Впрочем, сам все увидишь.

Народу у площадки для игр почти не было. Присутствовали двое науалей и около дюжины Воителей-Ягуаров. Последние сторонились оборотней, чьей задачей было вырывать сердце у проигравшего участника — перед тем как его обезглавить.

Четверо стражников караулили клетушку, где держали моих спутников и меня. Заметив Золина, я усмехнулся и кивнул ему, радуясь тому, что оборот колеса времени вынес меня к еще одному старому врагу.

— Нечего ухмыляться, — буркнул Страйкер, — он здесь для того, чтобы увидеть, как ты умрешь. Смотри игру, это даст тебе представление о том, что скоро случится и с тобой.

— Ты ранен? — спросила Каден, заметив кровь на моем рукаве.

Я покачал головой:

— Кровь не моя. Свинью зарезал.

И вот на площадку вышел непобедимый игрок. Пернатый Змей был могуч… наверное, вдвое больше меня. Многие элементы его игрового снаряжения на первый взгляд казались обычными: шлем, защитные налокотники и наколенники, широкий пояс, называемый «хомутом». Только на нем все это выглядело так, будто составляло с ним единое целое, словно вырастало из него самого. И, конечно, в его снаряжении имелась деталь, которой не было ни у кого другого: метановые пузыри за спиной. Это было что-то вроде утолщенной сзади безрукавки, закрывавшей спину от «хомута» до шеи. Защитные накладки были выполнены из материала, похожего на резину. И, разумеется, стиль этого игрового облачения придавал игроку сходство с ягуаром.

Я, как и все игроки, играл нагим, если не считать накладок и набедренной повязки, а вот его наряд закрывал почти все тело. Лишь между шлемом и защитным воротником виднелась полоска шеи с чешуйчатой, как у змеи, кожей.

Пернатый Змей встретился со мной взглядом, и я напрягся, ощутив непонятную мне силу, притягивавшую мое внимание, не позволяя освободиться.

— Скорее динозавр, чем змей, — сказала Каден.

— Что-то в этом роде… разумный хищник. Змеи ползают, а динозавры бегают и даже летают. Они владели миром. И он, конечно, больше похож на хищного ящера, чем на кобру.

Мяч-череп лежал на земле возле Пернатого Змея. Он был поменьше шара для боулинга, но весил, по моим прикидкам, несколько фунтов. По шершавой поверхности резиновой оболочки мяча я понял, что технология тут применялась не современная, а традиционная, та самая, какую использовал Народ Каучука.

Мячи для олли сокрушали кости и причиняли увечья. Мяч-череп, запущенный столь могучим игроком, как Пернатый Змей, запросто мог убить на месте.

Воители-Ягуары с обсидиановыми мечами в руках вывели на площадку второго игрока. Сразу было видно, что играть он не хочет, и воители в данном случае вовсе не почетный караул.

— Господи, да это же Дэвид Бейли! — воскликнул Хольт. — Игрок НБА, пропавший без вести в прошлом году. И ведь не он один — имела место целая серия исчезновений профессиональных атлетов — футболистов, баскетболистов, волейболистов… мастеров всех игровых видов спорта.

Мюллер похищал спортсменов мирового класса, чтобы Зверю было с кем играть.

Воитель-Ягуар бросил к моим ногам снаряжение. Облачение Воителя-Орла. Я поднял глаза и снова встретился взглядом с Пернатым Змеем. Если у меня и имелись сомнения в том, знает ли он, что я сын Владыки Света, они развеялись окончательно. Снаряжение было принесено специально, напомнить мне, что его приспешники убили моего отца.

— Ты следующий, — беззвучно произнес я, надеясь, что он умеет читать по губам.

Игра началась, и я стал отслеживать движения Пернатого Змея. За его соперником наблюдать не имело смысла: у звезды баскетбола не было ни малейших шансов устоять против пятисотфунтового саблезубого тигра. А вот присматриваясь к своему врагу, я заметил, что он не слишком наседает на соперника.

— Он нарочно замедляет движения, — сказал я.

— Зачем? — удивился Холь.

— Растягивает удовольствие. И хочет, чтобы соперник расслабился, не представляя себе его истинных возможностей.

— А каковы они, его истинные возможности?

— Быстрота ягуара.

Я наклонился, чтобы поправить сандалии, и приметил на земле небольшой, в пару дюймов, осколок обсидиана: не иначе как выпавший фрагмент вставки в режущий край меча. Подобрав осколок, я выпрямился, украдкой показав находку Хольту.

— Если я продырявлю его мешки, он точно не сможет дышать?

— Один порез ничего не даст, — ответил Хольт, ничем не выдавая своих эмоций. — У него на спине три отдельных резервуара, и пока хоть один из них цел, ему будет чем дышать. Вот если бы ты смог устроить взрыв…

Он вытащил из кармана пачку сигарет, достал сигарету и отбросил пачку. Из другого кармана появилась зажигалка. Я ее видел раньше — квадратная металлическая штуковина размером с маленький спичечный коробок. Небрежным движением Хольт потер зажигалку о свои брюки, туда-сюда, а когда она зажглась, прикурил.

— «Зиппо». Откидываешь колпачок и большим пальцем давишь вот сюда — высекаешь искру и воспламеняешь жидкость. Это один способ, но есть и другой: чиркнуть колесиком кремня о прочную ткань штанов. Это даже лучше, особенно если колпачок отвалился.

Он отвернул колпачок и бросил его на землю.

— Теперь только и надо, что крутануть колесико, огонек и зажжется.

Он повернул его большим пальцем, продемонстрировав огонек.

— Уловил идею?

Я кивнул. Принцип тот же, что высекать огонь для костра с помощью огнива.

— Подожги метан, — прошептала Каден. — Если ты высечешь искру после того, как продырявишь баллон и выпустишь метан, произойдет взрыв.

Это я понимал. Проблема заключалась в том, чтобы в ходе игры сблизиться с врагом вплотную, причем дважды. Один раз — чтобы продырявить баллон, второй — чтобы поджечь газ.

Я снова посмотрел на площадку. Кецалькоатль едва не позволил баскетболисту выиграть очко… но в последний момент с нечеловеческой быстротой метнулся к мячу, перехватил его и сам, с чудовищной силой, отправил на сторону соперника.

Поняв, что проиграл, Бейли пустился бежать, но путь ему преградили науали. От одного он увернулся, но чуть не налетел на другого, который со сверхъестественной силой выбросил вперед когтистую лапу и вскрыл баскетболисту грудную клетку.

У Каден вырвался крик. Я обнял ее за плечи. Науали превосходили силой кого бы то ни было, кроме своего хозяина.

Золин подошел к нашему закутку и поманил меня. Настал мой черед.

Проходя мимо Золина, я показал ему окровавленный рукав.

— Твое сердце будет следующим.

Он рассмеялся:

— Нынче вечером я буду угощаться твоим мясом.

Я вышел на площадку с куском обсидиана и зажигалкой в правой руке. Острый краешек камня высовывался между моими сжатыми пальцами.

Науаль бросил на поле мяч-череп, который, отскочив, покатился ко мне.

Пришло время игры.

Не обращая внимания на движения Кецалькоатля, я подцепил ногой мяч, оказавшийся тяжелее, чем любой другой, каким мне доводилось играть, подбросил его в воздух и сильным ударом направил в стену, чтобы перехватить его там, куда он отскочит. Какое-то чувство подсказывало мне, что это действительно, без обмана, мяч-череп. Мы играли головой какого-то выдающегося игрока — может быть, футболиста или баскетболиста. И если Золин прав, моей голове тоже суждено подскакивать и кататься по этому полю.

В свое время я хвастался, будто мог бы обыграть и самого легендарного Ксолотля на его небесной игровой площадке. Айо! Всерьез похвалялся, будто в состоянии одолеть бога. Ну что ж, настал час проверить это на деле.

Я понимал, что возможность продырявить пузырь с метаном может представиться только единожды. Если я не добьюсь успеха, он убьет меня прежде, чем я смогу повторить попытку.

Притворяясь, будто все еще пытаюсь прочувствовать мяч, я, улучив момент, резким ударом направил его противнику в лицо. Он стремительно отклонился в сторону, но по шлему, на лету, мяч все же задел. Науали, похоже, были готовы меня выпотрошить, но он взглядом приковал их к месту.

Я встретился с ним глазами.

— Мы едины с Ксолотлем, дарующим мне оллин, — сказал я ему, отвернулся и, пока игра не возобновилась, побрел прочь, стараясь привести в порядок свои мысли. Каден с Хольтом напряженно смотрели на меня, и я кивнул им с напускной уверенность, которой на самом деле вовсе не испытывал. Однако голова моя шла кругом от нахлынувшего вдруг понимания: моя чуть было не удавшаяся попытка угодить мячом в лицо Пернатого Змея порадовала его. И открыла мне его слабое место — он страстно желал настоящего соперничества. Ему надоели легкие победы. И какие бы подлые приемы и трюки я ни использовал, ему все равно. Это лишь возбуждает его, придавая игре остроту.

Ну что ж, теперь, вызнав, в чем слабость противника, я собирался этим воспользоваться. Подобно Героям-Близнецам, противостоящим в преисподней Ночным Властителям, я намеревался использовать в игре как умение, так и хитрость.

Науаль бросил мяч на поле между нами, и игра возобновилась.

На сей раз я не прыгнул к мячу, а отпрянул, но когда к нему бросился Кецалькоатль, совершил прыжок и ударил его ногой по коленному сгибу. Мяч покатился в мою сторону площадки, а когда он рванулся, чтобы снова овладеть им, я упал, блокируя ту же, уже подсеченную ногу, своим телом. Для обычного игрока такой блок кончился бы переломом ноги, но Пернатый Змей лишь слегка запнулся, перепрыгнул препятствие, а когда я вскочил на ноги, он уже снова завладел мячом и теперь вел его в мою голевую зону. Моя попытка блокировать его «хомутом» привела к тому, что Кецалькоатль ударил меня ногой по бедру и сбил наземь. Я тут же вскочил: было больно, но ушибленная нога меня держала, и мне даже удалось снова завладеть мячом. Полагая, что я сейчас направлю мяч в его голевую зону, Пернатый Змей проскочил вперед, перекрывая вероятное направление моего удара, но я вместо этого отбил мяч к наклонной стене.

Когда Пернатый Змей пролетел мимо меня, чтобы ударить по мячу, отскочившему от стены, я бросился на спину богу, зажав между костяшками пальцев выступающий, острый обломок обсидиана. Стремительно, почти неуловимым движением, он развернулся и отбросил меня так, что я с силой ударился о землю. Обломок и зажигалка выпали из моей руки.

Айо! Похоже, этот уровень преисподней мне не преодолеть.

 

60

В то время как все взгляды были прикованы к драме, разворачивавшейся на игровой площадке, Хольт запустил руку в штаны и вытащил «беретту» двадцать пятого калибра. Страйкер, конечно, обыскал его тщательно, но он был солдатом, а не копом, да и вообще такой мачо, как он, в жизни бы не полез шарить у мужчины между ног.

Правда, это движение Страйкер краешком глаза все же уловил, но слишком поздно, и когда развернулся, Хольт выстрелил ему в горло. Агент Мюллера повалился навзничь, а Хольт прыгнул к нему, чтобы завладеть зажигательным пистолетом, который Страйкер засунул себе за пояс.

Завладев оружием, Хольт попытался взять на мушку Пернатого Змея, но двое науалей устремились к нему, перекрыв линию огня своими телами.

Стоило Кецалькоатлю отвлечься на Хольта, как я подхватил с земли одной рукой пластинку обсидиана, а другой — зажигалку, вскочил и бросился ему на спину. Он развернулся, чтобы отшвырнуть меня ударом, но мне удалось перехватить его руку, и, вложив в рывок весь свой вес, вывести его из равновесия. Полоснул по баллону с метаном и чиркнул зажигалкой я одновременно — и в тот же самый миг получил страшный удар, отправивший мое тело в полет.

Хольт встретил атаку науалей, держа в одной руке «беретту», а в другой — пистолет, заряженный зажигательной пулей. Над площадкой прокатился грохот взрыва, и ряженые воители-ягуары в панике бросились кто куда.

Подпустив первого науаля совсем близко, Хольт выстрелил ему в лицо и отступил в сторону, дав врагу пролететь по инерции мимо него, но прежде чем он успел вскинуть оружие, второй оборотень прыгнул на него, сбив с ног и прижав к земле.

Каден обеими руками вцепилась науалю в волосы и рванула из всех сил. Голова его дернулась, но он, не отвлекаясь на нее, наотмашь ударил Хольта по лицу. От этого удара пистолет в руке Хольта выстрелил, и пуля угодила науалю в подбородок. Он подскочил, взревел и упал, забившись в конвульсиях на земле.

— Вы в порядке? — спросила Каден.

Голова Хольта кровоточила, глаза остекленели. Услышав позади топот, Каден обернулась.

На нее мчался Пернатый Змей.

Мое лицо, обнаженная грудь и руки горели; чувство было такое, будто у меня переломаны все ребра. Однако, видя, что Кецалькоатль бросился к Каден, я заставил себя встать. Правда, до чемпионской скорости, которую я недавно демонстрировал, мне было далеко, а взрыв между тем не смог остановить чудовище. Два баллона с метаном разнесло в клочья, но третий уцелел.

Крик ужаса, изданный Каден, подбросил меня, чуть не вернув мне былую прыть. Пернатый Змей, отключив ее одним ударом, подхватил бесчувственное тело на руки и продолжил свой бег.

Я что было мочи поспешил за ним, подхватив с земли меч, брошенный в панике кем-то из бежавших «воителей-ягуаров».

И тут я внезапно ощутил прилив нахлынувших откуда-то изнутри сил. Ноги мои наполнились оллин, придав мне скорости в погоне за врагом, успевшим к тому моменту нырнуть со своей добычей в небольшое строение по ту сторону игровой площадки, в котором, судя по размерам, не могло быть больше одной комнаты. Пернатый Змей влетел туда, дверь за ним захлопнулась.

Я выбил ее ударом ноги и с занесенным мечом ворвался в темную комнату, озираясь по сторонам.

Внутри было пусто.

Ни Каден, ни Пернатого Змея. Неужели он исчез, прибегнув к магии?

 

61

В центре помещения высилось каменное изваяние Миктлантекутли, Владыки Потустороннего мира. Света, падавшего сквозь дверной проем, было достаточно, чтобы по следам в пыли на полу увидеть: статую недавно сдвигали. Я двинулся в обход изваяния, присматриваясь к отпечаткам на полу, и едва не пропустил нацеленный в лицо удар мечом. Но в последний миг успел отпрянуть, уклониться и ударить по запястью сжимавшей меч руки.

Золин выронил меч, но в тот же миг нанес мне стремительный удар кинжалом в живот. От этого удара я уклониться не успел — но он пришелся на обхватывавший мою талию деревянный защитный «хомут».

Ударом кулака я разбил Золину нос, свалил на пол и, придавив грудь коленом, вывернул кинжал из его руки. И, высоко подняв клинок, чтобы Золин видел, что я собираюсь делать, возгласил:

— За мою семью.

Я вонзил кинжал в его грудь, прижимая забившееся в конвульсиях тело, расширил, вращая клинок, рану, вырвал сердце, и сунул его в карман, где уже лежало сердце Свежующего Господина.

По традиции Сего Мира взявший верх в бою съедал сердце повергнутого врага, оказывая тем самым честь убитому воину, сила которого переходила к победителю. Но Золин и Свежующий Господин были мошенниками, а не воинами, и их сердца я намеревался скормить собаке.

Отбросив кинжал, я взял обсидиановый меч и вернулся к изваянию. Образ властителя Миктлана был ужасен: скелет, сидящий на корточках, с выползающей изо рта змеей. Кроме того, статуя была тяжеленной: мне пришлось налечь спиной и изо всех сил упираться ногами, чтобы сдвинуть ее с места.

Под изваянием обнаружился уходящий под землю лаз: каменная лестница вела в угрюмое подземелье с оштукатуренными стенами. Все остальное тонуло в кромешной тьме.

Айо! Мне предстояло преследовать Пернатого Змея в глубинах потустороннего мира. А ведь он, вне всяких сомнений, состоит в родстве с Владыкой Мертвых.

Сжимая в руке меч, я начал спускаться по ступеням.

Мне уже доводилось бывать в пещерах, и я знал, что там пахнет землей, порой животными, но здесь в воздухе висело зловоние горящей плоти. Все-таки при взрыве проклятая тварь получила ожоги.

Враг стоял в подземелье передо мной, рядом на полу лежала Каден.

— Тах! — вскрикнула она, увидев меня, и попыталась подняться, но монстр взмахом руки снова сбил ее с ног. Он лишился шлема, и я впервые увидел его лицо. Мне казалось, что у него должно быть лицо змея, но я ошибся. Оно оказалось более человекоподобным, чем я думал, и походило на маски, которые носили науали: то было нечто среднее между лицом человека и мордой хищника. Каменные статуи Кецалькоатля в его храме скалили клыки, а сейчас сам он щерился на меня.

Кецалькоатль бросился в атаку.

Мой меч представлял собой лишь палку с режущими краями, да и не был я мастером боя на мечах, а потому выхватил твердый черно-белый шар, который взял с бильярдного стола на Рыбачьей верфи и, вложив в бросок оллин самого Ксолотля, запустил этот снаряд Пернатому Змею между глаз. Стремясь защитить лицо, он резко отвернулся, оказавшись ко мне вполоборота спиной. Прежде чем мой враг успел оправиться, я, издав боевой клич, бросился на него с мечом и сделал, за миг до столкновения, обманный выпад влево, но тут же метнулся вправо, норовя достать клинком последний резервуар с метаном.

Кецалькоатль успел развернуться и блокировать мой удар, хотя лезвие все же полоснуло по его спине. В ярости он схватил меня и поднял в воздух с ревом, какой не издали бы и все воинства преисподней. Я отчаянно ударил его ногой в грудь, но он лишь встряхнул меня, словно малое дитя.

И тут из теней позади него выступила человеческая фигура. Хольт поднял и навел на него свой зажигательный пистолет. Я увидел вырвавшийся из ствола огонь и в тот же миг провалился во тьму.

 

62

— Ты не можешь вернуться в свое время.

Бог Хольт произнес эти ужасные слова, стоя возле моей больничной койки в отдельной комнате комплекса Санта-Фе. Через три дня после взрыва в подземелье я очнулся от глубокого сна, который Каден называла комой.

— Наш мир существует, Тах, — сказала она, — и нам нужна помощь в его переустройстве. Ты привыкнешь, и тебе здесь понравится.

Звучало это не больно-то убедительно. Рука ее была в гипсе. Взрывом Каден отшвырнуло к каменной стене, но она уцелела.

Никто из них не понимал моего отчаяния. Пройдя испытания всех девяти преисподних, я честно заслужил право на Блаженное Небытие. Никакие муки более не должны были меня коснуться, ибо Владыке Смерти надлежало обратить мою душу в пыль и развеять ее. А они утверждали, будто мне предстоит вечно маяться в преисподней…

— Ты слишком много знаешь, близко познакомился с современными технологиями, — произнес Хольт. — Мы не можем отпустить тебя в твое время с такими познаниями.

— А в нашем мире многое меняется, — подхватила Каден. — Я правду говорю, в этом истинное значение всего произошедшего. Нам представился второй шанс устроить все правильно — и для себя, и для всего живого на земле.

Она сжала мою руку.

— Погоди, ты еще увидишь, каков мир на самом деле. Когда он возродится, ты сможешь полюбить его. Ален, вы ведь обещали устроить для Таха кругосветное путешествие, не так ли?

Хольт улыбнулся. Бог, наверное, воображал, будто это делает его облик приятнее, да только его улыбка больше походила на волчий оскал.

— Боюсь, с кругосветным путешествием придется повременить. Возникла проблема.

— Проблема?

— Мюллер воспользовался машиной времени.

— Он отправился назад? В прошлое? — спросила Каден.

— Вот именно. И нам придется отправиться за ним. И вот тут Tax нам очень даже понадобится. Мы нуждаемся в твоей помощи, чтобы найти его.

— Мне нельзя возвращаться в прошлое, потому что я слишком много знаю, — проворчал я. — Ты сам это только что сказал.

— Я сказал, что тебе нельзя возвращаться в твое время… во всяком случае, в одиночку. Но Мюллер угодил не туда. Мы сейчас производим расчеты, чтобы установить точный временной период, а когда зафиксируем его, отправим туда поисковую команду.

— Я тоже участвую, — заявила Каден. — Я вам пригожусь.

Стало быть, мы отправляемся куда-то еще, потому что там неприятности?

Айо! Я ошибался. Оказывается, уровней у преисподней больше, чем девять.