46

Сан-Франциско

Во чреве гигантского летающего чудовища мы перемещались на другой уровень преисподней, в место, именуемое Сан-Франциско. Мой народ назвал бы самолет великим серебряным орлом, но я понимал, что это всего лишь еще один из странных прислужников богов потустороннего мира.

Каден рассказала мне, что в городе, куда мы летим, находится знаменитая старая тюрьма.

— Заключенные назвали Алькатрас — АдКатрас. Из всех федеральных тюрем страны там были самые суровые условия содержания. Попасть туда считалось огромным несчастьем.

Неужели худшим, чем мир непрекращающейся смерти, в котором заточен я? Айо! Должно быть, эта тюрьма представляет собой одну из преисподних Миктлана, где я еще не был и о которой по сию пору даже не слышал. Надо думать, там меня ждет испытание, превосходящее уже пройденные, причем пройти его мне предстоит вместе с Каден. Духом она, конечно, сильна, но в отличие от Иксчель, бывшей игроком в мяч, физически решительно не годится для схватки с демонами, наверняка поджидающими нас в той области потустороннего мира.

После приземления мы перебрались в другое летающее чудовище, на сей раз больше похожее на стрекозу. Каден назвала его вертолетом, а я притворился, будто ничего о нем не знаю, хотя на самом деле видел по телевизору, как такие стрекозы доставляют к месту событий команды, делающие новости, или вывозят с поля боя убитых и раненых.

Из виденного по телевизору я также узнал, что подобных мне людей демоны называют «примитивными», потому что у нас нет машин для убийства. Они относились бы к нам с куда большим уважением, будь и у нас всяческие металлические устройства, способные убивать по многу людей за раз. У нас, дикарей, самым совершенным образцом вооружения являлась бамбуковая копьеметалка-атлатль, позволявшая воинам бросать копья на дальнее расстояние. Айо! Владыки преисподней имели бомбы, способные разом убивать миллионы людей.

— Чтобы добраться до места назначения, Рыбачьей верфи, нам понадобится вертолет, — сказала Каден. — Вокруг царит хаос, и пытаться добраться туда на машине опасно.

Мы летели над городом, тесно застроенным и переполненным людьми: кишащие внизу толпы наводили на мысль о муравейнике, хотя муравьи, конечно, не в пример более чистоплотны и трудолюбивы. Я видел несчетное множество разоренных домов и рваных палаток, и машины, брошенные прямо на улице из-за поломки или отсутствия горючего, некоторые обгоревшие, а некоторые — превратившиеся в пристанище бродяг и бездомных, использовавших все, что могло сойти за убежище.

Даже не спускаясь на землю, я знал, что люди там грязные, дурно пахнущие, крикливые, злобные и жадные. Большинство составляли взрослые: и стариков, и детишек было немного. Впрочем, все это демоны уже показывали мне по своему телевизору.

Внизу, на улицах, царило то же самое, что постоянно заполняло экраны: насилие. Мы пролетели над бушующей толпой, которую полиция выстрелами отгоняла от колонны цистерн с водой. А потом я увидел, как мужчины и женщины ведут огонь друг по другу, прячась и перебегая с места на место.

Заметив мой заинтересованный взгляд, Каден пояснила:

— Это игра такая, называется — «победитель получает все». Люди складывают в одном месте все ценное, что у них есть, включая запасы воды и провизии, после чего начинают убивать друг друга всеми подручными средствами, от ружей до ножей и дубинок. Все имущество достается победителю, тому единственному, кто остается в живых.

То, что в преисподней имеется своя версия Игры Черепа, меня ничуть не удивило.

— Это, конечно, безумие, но что поделаешь. На всех еды и воды не хватает, а одному из такой группы для выживания будет достаточно.

— А было ли время, когда ваша… — Я чуть было не сказал «преисподняя», но вовремя спохватился и поправился: — Ваш мир был более… миролюбивым?

— Тебе не стоит судить о нас только на основании увиденного сегодня. Всего несколько лет назад все здесь было по-другому. Проблемы были и тогда: еда, мир, благосостояние — все это не было в равной мере доступно всем, но, вопреки войнам, терроризму и невежеству, повсюду шел и прогресс. Но ничего, мы выживем и восстановим утраченное.

— У вас всегда было так мало стариков и детей?

— Так мало — нет!

Она отвернулась, пытаясь скрыть боль и печаль. Айо! Что я такого сказал, чтобы так ее огорчить?

Когда Каден снова повернулась ко мне, выражение ее лица было спокойным, но взгляд все равно оставался страдальческим.

— Выживают самые приспособленные. Дети малы и слабы, где уж им добыть себе воду, еду и пристанище… Они умирают первыми. Вместе со стариками и больными.

Когда мы приблизились к северной части полуострова, показались перекинутые через залив мосты. В них зияли огромные проломы.

— Золотые Ворота и другие мосты через залив были намеренно разрушены Зональным управлением безопасности для обеспечения контроля за миграцией на север, — пояснил Хольт. — Для каждого, кто находится в Сан-Франциско — если он, конечно, не рыба, — единственный путь из города ведет на юг, через весь полуостров, пятьдесят миль всей этой благодати.

Он кивнул вниз, на дышащие ненавистью и хаосом улицы, и одарил меня взглядом, значение которого я прекрасно понял: «Не вздумай бежать, пленник, тебе все равно некуда скрыться». Сегодня утром, перед посадкой на самолет они сняли с меня парализующий пояс.

— Посмотрим, не попытаешься ли ты скрыться. Это проверка, — откровенно заявил Хольт. — У тебя только две возможности: или сотрудничать с нами и помогать нам, или умереть.

Я прекрасно все понял, мне уже довелось проходить испытание в первой из преисподних. Теперь пришло время нового испытания. Но о чем понятия не имели демоны, так это о том, что на сей раз я не пустился бы в бега, даже будь у меня возможность избегнуть при этом смерти. Ведь бежать означало бы бросить Каден, а я не хотел ее подводить.

Вертолет принялся кружить над улицей, называемой Бродвеем. Хольт с его демонами высматривали что-то внизу: их особое внимание привлекло высокое, круглое здание, именуемое «башня Койт».

— Как я раньше любила Сан-Франциско, — вздохнула Каден.

Она стала рассказывать про Китайский квартал, канатную дорогу, Северный пляж, итальянские рестораны и улицу плотских утех с ее зазывалами, стоящими на тротуарах и громко предлагающими посетителям посмотреть на танцы нагих красоток.

Я сказал ей, что уже слышал про Бродвей, но другой, известный своими театрами, тот, что в городе на берегу Восточного моря, зовущемся Нью-Йорк. Как я понял из телепередач, то был Теотиуакан здешнего мира, и уже одно это вызывало у меня огромный интерес.

— Это пустая трата времени, — заявил Страйкер. — Люди, которых мы ищем, наверняка в Нью-Йорке. Да, Бродвей можно найти в нескольких больших городах, но вот Таймс-Сквер есть только там, и нигде больше.

Насколько я понимал, владыка демонов Хольт использовал эту операцию как испытание для меня, и мне показалось любопытным, что Страйкеру, похоже, не больно-то интересно, как я поведу игру на этом уровне преисподней. Его что, не заботит, как я буду играть, когда мы окажемся в одной команде?

— Здешняя резиденция Зонального управления разместилась в старом здании «Джирарделли чоклэт», — пояснил для меня и Каден Хольт, — там, где разворачивались вагончики канатной дороги. Заодно Управление прибрало к рукам консервный завод и весь прилегающий ареал. Охраняемый коридор охватывает всю Рыбачью верфь и 39-й пирс, до того места, где Бродвей переходит в Эмбракадеро. Всякий, кто попытается преодолеть заграждения, схлопочет пулю.

Когда подъехали к месту, называемому Рыбачьей верфью, я увидел в заливе окутанные туманом острова.

— Вот о том я тебе уже рассказывала, — произнесла Каден, указывая на ближайший остров, призрачный, затянутый маревом. — Старая тюрьма. Холодная, сырая, с репутацией средневекового каземата.

— Теперь там поселенческая община, — сообщил Хольт. — Сначала, в шестидесятых, остров вернули себе индейцы, после чего его превратили в парк аттракционов, а сейчас на нем обосновалась религиозная секта, какие-то чокнутые, вроде как ждущие, когда их унесет отсюда комета.

— Взяли бы и меня с собой, — вздохнула Каден.

— Что тебе за радость лететь через пространство на грязной ледышке? — спросил я. — Тем паче что ты и дышать там не сможешь.

Каден и Хольт вытаращились на меня. Я пожал плечами:

— «Космос», Государственная служба телевещания.

 

47

Мы приземлились на поле и были размещены в здании, которое, как объяснила мне Каден, использовали для ночлега приезжие.

— Все бывшие гостиницы и мотели нынче используются как казармы сил Зонального управления или для поселения посетителей вроде нас.

После того как мы подкрепились в большой комнате, называемой «обеденный зал», Каден предложила мне пойти с ней прогуляться.

— Почему это место называют «обеденный зал», здесь ведь не только обедают, да и не зал это? — поинтересовался я.

— Не знаю, так принято. Я слышала, солдаты называют это место еще «обжорной», или «тошниловкой».

— А почему не называть все как оно есть?

Каден рассмеялась:

— Тах, если ты попытаешься докопаться до первопричины того, что, как да почему называется на нашем языке, ты только больше запутаешься. Мы принимаем слова как данность, независимо от того, почему возникло то или иное название.

Каден учила меня английскому, помогая уразуметь, что значат слова, смысл которых мне не могло помочь постичь даже вживленное в мою голову демонами магическое зерно.

Когда мы брели по набережной, она сказала:

— Ох, как же мне в прежние времена нравилась Рыбачья верфь… Я была здесь десятилетней девочкой, а потом еще раз, в свой медовый месяц.

«Медовый месяц»? Это выражение я знал.

— Так ты замужем?

Она покачала головой:

— Была замужем. Это было большой ошибкой для нас обоих. Интересы карьеры призывали меня в один штат, его — в другой, а поступиться карьерой ради семейных отношений не хотели ни он, ни я. Сейчас я даже не знаю, где он и что делает. Впрочем, я ничего не знаю и о большей части моих друзей, даже живы ли они. Так что семьи, близких у меня нет: и теперь мне начинает казаться, что оно и к лучшему.

Мне было приятно узнать, что она больше не замужем: это избавляло от необходимости убивать ее мужа. Айо! Я уже подумывал о том, как забраться ночью к ней в комнату — и в постель. Должны же даже в преисподней быть какие-то удовольствия.

— Почти все, что не занято Зональным управлением, пострадало от бунтов, пожаров и землетрясений. — Она указала на оставшиеся после разрушительных катастроф развалины и обломки. — Вот там были когда-то старые ресторанчики и просто прилавки, на которых можно было купить сэндвич с крабом. Здесь, — она указала она обугленный остов более современного здания, — выпекали особый хлеб на опаре, сан-францисский. Такого больше нигде не было: что-то здешнее, может, воздух, может, залив, океан, не знаю уж, что именно, придавало ему неповторимый вкус. Ox, Tax, — простонала она, схватив меня за руку, — как бы мне хотелось угостить тебя сэндвичем с крабом на куске настоящего сан-францисского хлеба… Это было восхитительно!

За нами следовали двое вооруженных людей. Заметив, что я смотрю на них, Каден сказала:

— Не беспокойся, они тебя охраняют. Следят за тем, чтобы никто не причинил тебе вреда.

Я покачал головой:

— Тюремная стража. Одиночное заключение. Нора. Зона строгого режима. Побег из Алькатраса. Скала. Тюрьма. Большой дом. Вверх по реке.

Она покатилась со смеху.

— Они сами не знали, что делают, когда позволили тебе смотреть телевизор. Ты все усваиваешь куда быстрее, чем они думают. Это напоминает мне один старый фильм…

— А я знаю, какой. «Человек, который упал на Землю». Дэвид Боуи, 1976 год. Он там смотрел шесть или семь телевизоров одновременно. Там показывают совсем голых, и мужчин, и женщин. В конце концов его схватили и ввергли в преисподнюю. Не стоило ему доверяться демонам, которые притворялись его друзьями. Я этот фильм три раза смотрел.

— Пару лет назад я посоветовала бы тебе не морочиться этим телевизором: сотня каналов, а смотреть нечего. Люди называли телевизор «ящик для дураков» или «зомбоящик», а то, что по нему показывают, — «великой пустошью». Но сейчас, когда в пустошь, населенную зомби, превращается весь мир, возможность валяться на диване и пересматривать старые фильмы и шоу воспринимается совсем по-другому. Для психического здоровья это куда полезнее, чем нынешняя реальность, которая страшнее любого фильма ужасов. — Она зашелестела страницами. — Офицер Зонального управления дал мне тут брошюру по истории Алькатраса…

Я склонился к ней поближе, вдыхая аромат роз, в то время как она на ходу знакомила меня с написанным на страницах. Хотя странный язык, называемый английским, я уже выучил в достаточной степени, чтобы разговаривать с людьми и понимать их, с чтением и письмом дело обстояло иначе. Если я что и понимал, то на «примитивном» уровне — этим словечком, «примитивный», они характеризовали меня, еще когда я находился в лаборатории, в пластиковом пузыре. Интересно, а какое слово было бы самым подходящим для обозначения их полнейшей неспособности читать и писать на моем языке?

Я шел с ней рядом, куда более увлеченный ее ароматом, чем словами, которые я, по мысли Каден, должен был молча прочитывать, пока она произносит их вслух. Впрочем, скоро до нее дошло, что ничего я не читаю.

— Ладно, так и быть, сама все расскажу. Слушай. Когда-то там находился старый форт, потом его преобразовали в федеральную тюрьму, а затем устроили туристический аттракцион. Там, на Скале, сиживало множество знаменитых злодеев. Роберт Страуд, Аль Капоне, заправила мафии в Чикаго, Келли Пулемет и другие любители пострелять в людей.

— Почему у вас слава так часто связана с насилием?

— Что ты имеешь в виду?

— Ваши телепередачи, фильмы — почти все они про людей, совершающих насилие по отношению к другим. Жестокие преступники убивают людей, жестокие полицейские убивают преступников, насилие следует за насилием, и порой уже невозможно разобрать, кто хороший, а кто плохой. Взять хоть эту бумагу с нацарапанными на ней словами. Она прославляет всех тех, кто жил на этом острове, где сначала была крепость, предназначенная для войны, а потом узилище для убийц. То есть делает то же самое, что и ваш телевизор… рассказывает о людях, которые вредят людям.

— Но их же ловят.

Я пожал плечами:

— Вовсе не всегда. И потом: те, которые их ловят, зачастую не лучше их самих, да и ловят их уже после того, как дали им возможность причинить людям много зла. Сей Мир тоже почитает самых сильных людей, ими восхищаются, но они должны принести клятву богам не грабить и не обижать слабых под страхом увечья.

Каден покачала головой:

— Тах, мне трудно объяснить тебе, каковы мы. Тебя породила культура, в которой лидерство принадлежит самым сильным физически. Мы до последнего времени выше ценили разум, но теперь все летит кувырком. Очень часто физическая сила дает возможность контролировать ситуацию, как в твое время. Я уже говорила тебе раньше: выживает сильнейший.

Мы прошли чуть дальше, к группе строений. Большая часть из них лежала в руинах, но центр комплекса был, очевидно, совсем недавно восстановлен и приведен в пригодное к использованию состояние.

— В прежние времена это был знаменитый Пирс 39, часть большого туристического аттракциона. Как раз здесь продавались билеты на экскурсию по Алькатрасу. Пирс был славным местечком, хоть и более современным, чем остальная верфь. Ему малость недоставало этого небрежного духа старины.

Мы вступили на территорию комплекса, и она, осмотревшись, сказала:

— Похоже, тут теперь рекреация.

— Рекреация?

— Зона отдыха, место, где солдаты могут расслабиться. Поиграть в электронные игры и все такое.

— А это что? — поинтересовался я, увидев длинный, узкий стол с шестью отверстиями в столешнице и разноцветными шарами на нем.

— Бильярд.

— Ярд — это мера длины. А биль?..

— Ох, да просто слово такое. Я не знаю, почему они так назвали игру.

Я взял в руку маленький игровой мяч: на ощупь он был как из прекрасно отполированного камня. Мне нравилось ощущать в руке этот гладкий, твердый, округлый предмет.

— Тут восемь шаров. Думаю, если быстренько сунешь один в карман, никто и не заметит.

Я так и сделал, а когда Каден задержалась у автомата для электронных игр, оглядел зону отдыха. Из игровых автоматов звучали выстрелы и людские крики. Подумав, Каден не стала играть и двинулась дальше.

— Не понимаю, какой нынче людям резон гонять в эти игрушки. Уж чего-чего, а стрельбы и убийств хватает и в жизни, стоит только выйти за охраняемую территорию.

Когда мы покидали рекреацию, я заметил своих вооруженных охранников, куривших неподалеку сигареты.

Каден повела меня к пришвартованной неподалеку лодке, но я чуть задержался, попытавшись сложить в слова знаки на деревянном щите, которые, как раньше объяснила мне она, представляли собой оставшуюся с былых времен рекламу, приглашение посетить Алькатрас. Медленно, по слогам, мне удалось прочесть образованную выцветшими красными буквами фразу: «Добро пожаловать на Скалу». По одну сторону рекламного щита красовался план строения и пещер для узников, называемых камерами. Я изучил его, заинтересованный больше всего возможностью потолковать о географии с Каден, которая, уж это я усвоил хорошо, с удовольствием посещала это место, до того как умерла и снизошла в преисподнюю.

Она ушла было вперед, но поскольку я продолжал рассматривать схему, вернулась и сказала:

— Пойдем. Я покажу большую старую рыбацкую лодку, которая затонула, но видна под водой.

— А что, Алькатрас — это часть Манхэттена?

Про Манхэттен я знал немало. Судя по множеству фильмов, этот маленький речной остров населяли копы, хорошие и плохие, безумные убийцы и хвастливые миллиардеры.

— Нет, Манхэттен — это совсем другой остров, в трех тысячах миль отсюда. А что?

— Хольт со Страйкером в разговоре заметили, что Бродвей здесь есть, а Таймс-Сквер — нет.

— Правильно. Бродвей — улица, пересекающая Таймс-Сквер на Манхэттене. В Сан-Франциско тоже есть Бродвей, но Таймс-Сквера там нет.

— В Алькатрасе есть и то и другое.

— В Алькатрасе нет улиц.

В ответ я указал ей слова «Бродвей» и «Таймс-Сквер» на карте Алькатраса.

— Боже мой!

 

48

— Длинный тюремный коридор между блоками камер А и Б заключенные называли Бродвеем, — объявил Хольт своим подручным демонам в совещательной комнате с большим окном, откуда открывался вид на тюремный остров. — Этот Бродвей выходил прямо к тюремной столовой, которую по этой причине и прозывали Таймс-Сквер.

Я отчетливо видел: бог раздражен тем, что его демоны ничего на сей счет не знали. Он сделал жест в сторону нас с Каден.

— И что мы видим: эта жизненно важная информация Добыта не усилиями лучшей на планете военной разведки, не стоящим миллиард долларов ситуационным компьютером с его невероятными возможностями, даже не мозговым центром, сотрудники которого обильно утоляют жажду за счет правительственных ресурсов чистой воды… — Он стукнул кулаком по столу: — Ее добыл один малый двух тысяч лет от роду, который в лучшем случае тянет на недоучившегося школьника.

Вот уж никогда не думал, что мне уже две тысячи лет. Что же до недоучившихся школьников, школы, то я попытался припомнить, видел ли по телевизору, что это за люди. У меня почему-то возникло ощущение, что бог мне льстит.

— Это дурацкое совпадение, — пробормотал мужчина по имени Кордиан.

Уже по тому, как он вошел в комнату, я сразу понял, что это не простой демон, а бог вроде Хольта. И эти двое богов явно не состояли в дружеских отношениях.

Когда я спросил Каден, кто он такой, она ответила, что Кордиан возглавляет силы Зонального управления в Сан-Франциско и возмущен тем, что Хольт вторгся на его территорию.

— Совершенно ясно, что полученная нашими следователями информация относится к Бродвею и Таймс-Сквер в Нью-Йорке, — кипятился Кордиан. — Нет никаких оснований думать, будто за случайным совпадением названий стоит что-то серьезное.

— Меня направили сюда, чтобы выяснить, существует ли связь между информацией, полученной от задержанного, и этим городом. Последние данные указывают на то, что существование такой связи гораздо вероятнее, чем полагают в штаб-квартире Управления.

Хольт выдержал паузу, чтобы Кордиан смог уразуметь, что неосведомленность местного филиала Управления можно поставить в вину его руководству, то есть самому Кордиану.

— Кроме того, я прибыл сюда по прямому указанию Карвиса Мюллера и не намерен оспаривать его распоряжения. Если, конечно, их намерены оспорить вы, то я буду рад…

Кордиан энергично замотал головой:

— Нет, нет, не будем беспокоить директора. — Он развел руками над столом. — Но, к сожалению, у меня нет возможности выделить на это людей. Мой контингент ограничен, а как раз сейчас возникли проблемы в связи с обострением соперничества двух уличных банд. Банд, замечу, непростых: в каждой из них состоит не меньше пятисот бойцов. Кроме того, остров, как сами видите, окутан туманом, так что вертолет там не посадить. Завтра…

— У вас тут, на пристани, имеются катера, — прервал его Хольт. — Мы теряем время на пустые разговоры. У Страйкера под началом десять человек, этого должно хватить, остров-то невелик. От вас только и требуется, что держать наготове группу поддержки, если в ней вообще возникнет нужда.

Хольт жестом указал на пожилого человека, с виду горького пьяницу, стоявшего в стороне от всех. Худой, изможденный, он явно постоянно налегал на здешнее адское пойло, а вот есть досыта ему, скорее всего, доводилось гораздо реже. Благодаря телевизору я знал, что еще до заражения в городах имелись немногочисленные бездомные бродяги и оборванцы. Другое дело, что ныне на оборванцев стало походить большинство.

— Это Боб Глизон. Он сидел в Алькатрасе с последней партией заключенных, до самого закрытия тюрьмы в 1963 г. Тогда мистер Глизон был молодым человеком, самым юным заключенным на Скале, но он уверяет, что до сих пор помнит там каждый закоулок. Что звучит правдоподобно: до заражения мистер Глизон работал гидом в штате Национального парка. Мистер Глизон…

Старик выступил вперед.

— Я могу рассказать вам про остров.

— Будьте любезны.

— Застройка там неупорядоченная, похоже на соты. — Он заморгал, глядя на собравшихся. — Вы понимаете, о чем я? Это не тот случай, когда коридоры прямые, пересекаются в определенных местах, комнаты по обе стороны и все такое. Проходы раздваиваются, ветвятся самым хаотичным образом и пересекаются друг с другом черт знает как. — Он вскинул руки. — В таком лабиринте и ищейка потеряется. Все эти старые камеры, комнаты для допросов, одиночные карцеры… Ну, это как нынче: от кого беспокойство, того раз — и в карцер. Бывает, скажешь охранникам пару ласковых, тебя уже и волокут, если вы меня понимаете…

Глизон оглядел собравшихся, дождался пары кивков и, удовлетворенный тем, что оказался в центре внимания такой аудитории, продолжил свою лекцию:

— Карцерами, их еще называли «норами», числились камеры с девятой по четырнадцатую блока «Д». Толстенные двери, стальные стены, никаких окошек, холодный бетонный пол, единственный крохотный светильник. Загасил его, и кранты: ни света, ни звука. Ничего! Ну, вы меня понимаете — совсем ничего. Жуть, да и только! Да, и еще — мы не встречались с посетителями вживую. Все свидания только в специальной комнате, с перегородкой из толстого стекла, разговоры только по телефону и под контролем охранников — чуть что не так, и разговор прервут.

— Расскажите побольше о планировке, — попросил Хольт.

— Ну, камеры эти и сейчас целехоньки — около десяти футов в длину, меньше пяти в ширину, не больше хренова нужника. Настоящие камеры, а не гостиничные номера с телевизорами и всем прочим, в каких оттягиваются нынешние заключенные.

Мистер Глизон переживал то, что насельники этой преисподней называли «пятнадцать минут славы».

— Когда власти прикрыли тюрягу, меня наняли в обслугу здания. Оно конечно, снаружи с работой было туго, а жить на что-то надо, но место, честно вам скажу, то еще. Весь этот туман, ветер, чтоб ему неладно… Но я привык, да так тут и застрял, если вы меня понимаете… Платили, конечно, хреново, снаружи на эти деньжата и кофе не попьешь, но я привык к скудости, да и взаперти, по тюрягам, чуть не всю жизнь промаялся, поэтому…

— О тюрьме, пожалуйста, — вмешался Хольт, видя, что старого сидельца заносит не туда.

— Да, конечно. Я о ней и толкую, о чем еще? Так вот, когда ее покинули сотни людей, заключенных, охранников и обслуги, и она опустела, там запросто можно было заблудиться. И спрятаться — ищи, сколько хочешь, хрен найдешь. Ежели тебе, скажем, охота отвертеться от лишней работы, самое то. Ну а потом, когда в тюрягу решили возить туристов, я стал тамошним гидом, потому как на тот момент лучше всех знал и саму тюрьму, и ее историю. А она богатая — недаром многие гиды рассказывали, что слышали там голоса, голоса призраков. Крики, мольбы о помощи бывших узников…

— Там что, оставались бывшие узники? — уточнила Каден.

— Нет, давно никого не осталось. То стенали и плакали заключенные, умершие на Скале.

Сказано было эффектно, однако ожидавшейся Глизоном реакции у собравшихся это заявление не вызвало.

— Я все знаю о призраках, — продолжил он, — потому что все эти звуки начались сразу после закрытия тюрьмы. Могу вам все рассказать.

— Мы ждем от вас большего, мистер Глизон. Вы должны нам все показать.

— Показать? Но я давно уже и носа не кажу на Скалу. Там теперь не одни призраки. Там поселились сквоттеры, да не простые: говорят, они так ошалели от жажды, что пьют людскую кровь.

— От кого вы об этом слышали? — встрепенулся Хольт. Что-то в его голосе заставило встрепенуться и меня.

— Так это… все о том толкуют, на каждом, можно сказать, углу. Точно не упомню, нет. И уж увольте, больше я туда ни ногой.

— Вы отправитесь туда с нами, даже если для этого нам придется вас связать. Будете сотрудничать — мы вас и обратно доставим. Не захотите — бросим там, возвращайтесь вплавь. Плавать-то умеете? — Хольт повернулся ко мне и Каден. — Вы оба пока свободны. Если мы найдем на острове кого-нибудь подозрительного, он будет представлен Таху на опознание.

Когда мы покинули здание, Каден взяла меня за руку.

— Давай пройдемся по пристани. Я слишком издергалась, чтобы возвращаться в комнату.

Туман над заливом сгустился, окутав остров еще плотнее. Похолодало. Каден подняла воротник своей куртки и сунула руки в карманы.

Мы шли по набережной, когда я вдруг почувствовал какую-то перемену. Огляделся и понял: вооруженные охранники за нами больше не следуют.

— Должно быть, засиделись в комнате отдыха и даже не знают, что мы уже ушли, — ответила Каден, когда я поделился с ней своими наблюдениями.

Мне приятно было почувствовать, что никто больше не следит за каждым моим движением. И остаться наедине с Каден. Она была первой женщиной, к которой меня не просто тянуло, а рядом с которой я чувствовал себя уютно. Меня страстно влекло к Иксчель, но то была именно похоть, а не любовь. К Каден же я испытывал не просто теплые чувства: мне хотелось заботиться о ней, защищать ее.

Неожиданно она остановилась и подняла на меня глаза.

— Мы чертовски несправедливо обошлись с тобой, правда ведь, Тах?

— Что ты имеешь в виду?

— Тебя вырвали из твоего мира. Была у тебя семья? Жена? Дети?

Я покачал головой:

— Из всех близких у меня остался только дядя. Я не женат.

— Возлюбленная?

Я помедлил, потом ответил:

— Женщина, которая мне нравилась, — да, была. Но я не собирался провести с ней всю оставшуюся жизнь.

— Неужели ты ни о чем не тоскуешь? Быть того не может.

— Как не тосковать, тоскую. О многом. Мне бы хотелось снова стать живым и оказаться там, где вода чиста, а люди не испускают зловоние. Но главное, о чем я сожалею, это о двух людях, которых должен был убить.

Каден покачала головой и насмешливо произнесла:

— Вот уж не думаю, что несостоявшееся убийство — серьезный повод для сожалений.

— Не убийство, а то, что ты назвала бы казнью. Ксайп, Свежующий Господин, и Золин, предавший моего отца, остаются в Сем Мире. Они едят, спят, наслаждаются роскошью. Я не буду знать покоя, пока они оба не умрут.

— Я не верю в месть.

Я пожал плечами:

— А я не верю в то, что нужно спускать убийцам с рук.

— Ладно. Давай я покажу тебе затонувшую рыбачью лодку.

Мы шли вдоль берега, когда трое мужчин, вроде как обсуждавших болтавшуюся на воде лодку с заглушенным мотором, вдруг повернулись к нам, и один из них сделал в мою сторону резкий выпад предметом, в котором я узнал электрошоковое устройство. Я отпрыгнул и ударил ногой по его руке, выбив из нее парализующее болью оружие, а потом присел, подпрыгнул и, толкнув его в полете бедром, сбил с набережной в воду. Двое других схватили Каден и уже затащили ее на лодку.

Я перескочил с причала на палубу, оттолкнулся от нее ногами и ударом плеча отшвырнул одного из нападавших. Второй бросился мне на спину, и я, не поворачиваясь, приложил его о стальной борт. Он заорал, разжал хватку, и я резко развернулся, чтобы дать отпор третьему противнику.

И оказался лицом к лицу с Каден, державшей в руке шокер. Она ткнула меня им в живот и нажала кнопку.

Я завопил от боли и провалился во тьму.

 

49

Очнувшись от черного беспамятства, куда меня отправило прикосновение шокера, я обнаружил себя лежащим у горячей стены. Ощущение в голове было такое, словно сам Ксолотль использовал ее в качестве мяча на своей небесной игровой площадке. Оглядевшись, прислушавшись и ощутив телом вибрацию, я понял, что нахожусь не на лодке, а в самолете.

Руки и ноги мои были стянуты прочной серой лентой. Я мог извиваться, корчиться, даже перекатываться, но не пошевелить конечностями.

Неподвижно лежа в темноте, я прислушивался к дребезжащему вою пропеллеров. В чем у меня не было ни малейших сомнений, так это в том, что я на пути к очередному испытанию, на следующий уровень преисподней.

Потом откуда-то из недр самолета до меня донеслись голоса. Слов было не разобрать, но один голос точно принадлежал Каден. Неужели ее пытают? А могут и убить? Я должен спасти ее! Пусть она и отключила меня шокером, но я понимал: это вышло случайно, ее целью был человек, с которым я боролся. Иного объяснения тому, что она сделала, просто быть не могло.

Напрягаться, пытаясь разорвать путы, не имело смысла: я знал, что эта клейкая лента материал крепкий и надежный: недаром в кино ею успешно пользуются убийцы и похитители. Я попытался вспомнить, как же в виденных мною фильмах освобождались жертвы: оказалось, всегда находился острый предмет, чтобы перетереть об него путы.

Но как я ни вертелся и ни вытягивал шею, найти во тьме что-нибудь с острым краем мне не удавалось.

Пол был холодным, но вдоль основания стенки отсека тянулся испускавший приятное тепло нагреватель. Я расслабился, привалившись к теплой стене и размышляя о том, как избавиться от ленты. Она была эластичной, тягучей, малость похожей на резину, и я попытался этим воспользоваться. Напряг мышцы изо всех сил, стараясь расширить петли и выскользнуть из них. Лента слегка растягивалась, но, увы, не настолько, чтобы мне удалось освободиться. Вскоре у меня уже болели и руки, и ноги, да и холодный пол добавил дискомфорта, поскольку со всей этой возней я отполз от батареи. Но ненадолго: я снова привалился к ней и прижал связанные руки, надеясь, что тепло размягчит узы. Жар, исходивший от металла, позволял на это надеяться, но при этом был не настолько силен, чтобы обжечь мне кожу.

— Пусть эта лента растянется, как твоя резина, — молил я бога каучуковых деревьев.

В результате того, что я напрягался, пытаясь ослабить узы, перекатывался по полу и выгибался, у меня учащенно забилось сердце, а дыхание сделалось прерывистым и тяжелым.

Айо! Видать, я больше не победитель игровых полей, способный бросить вызов самим богам. Я чувствовал себя слабым, как согбенная годами старушка, как старик, не способный больше контролировать свои движения, хотя не прекращал усилий. Увы, все было напрасно.

Руки оставались связанными: жар был недостаточным, да и сил моих явно не хватало. Выдохшись окончательно, я вытянулся на полу, стараясь дышать потише, чтобы пленившие меня враги не догадались, что их жертва пытается бороться.

Стало очевидно, что растянуть путы мне не под силу. Стало быть, их надо разрезать. Единственным наличным режущим инструментом были мои зубы, но когда руки связаны за спиной, зубами до них не дотянешься. И силой мускулов тут ничего не добиться. Однако, как наставлял меня Вук, движение должно порождаться не напряжением грубой силы, а спокойным высвобождением внутренней энергии. Клейкая лента была сильнее меня, стало быть, мне следовало найти иной путь к победе. Избавиться от уз силой мысли. Я расслабился всем телом, каждой мышцей, надеясь, что сила, о которой говорил Вук, придет изнутри.

Игра в мяч основательно развивает гибкость конечностей, и я начал двигать ногами так, что стягивающие их петли начали соскальзывать все ниже и ниже. Айо — этот процесс остановили каблуки моих башмаков. Я изогнулся в кольцо, так, что смог дотянуться пальцами до шнурков одного башмака и, пусть и не сразу, развязал их. Потом последовала очередь другого. После этого я уперся в пол каблуками и надавливал до тех пор, пока, один за другим, не избавился от обоих башмаков.

Оставшись без обуви, я снова изогнулся назад, заводя связанные запястья как можно ниже, согнул ноги, подтянув колени к подбородку и одновременно втянув пальцы… и исхитрился-таки просунуть их над связанными запястьями.

Как ни удивительно, но мне это удалось: руки оставались связанными, но они теперь были связаны спереди, и разжевать ленту настолько, что она лопнула при очередном усилии, было уже делом совсем недолгим. Освободив руки, я прикрыл на миг глаза, внутренне расслабляясь, поскольку чувствовал себя усталым, как после изматывающей игры.

Снова послышались голоса: один точно принадлежал Каден. Я встал, ощущая прилив ярости и смертоносной силы.

Пришло время пройти эту преисподнюю и перебраться на следующий уровень… забрав с собой Каден.

Хольт стоял на палубе «Щуки», ныне ржавой посудины, а некогда горделивого восьмидесятишестифутового корабля береговой охраны, двигавшейся против течения по направлению к Алькатрасу. С ним плыли Страйкер и десятеро бойцов. Кордиан заявил, что пришлет подкрепление, но Хольт не верил его словам и обещаниям.

Как и все остальные, он был уверен, что Тах и Каден на острове. Лодка, на которой их увезли, уплыла в этом направлении, хотя потом исчезла в тумане. Зачем понадобилось похищать их и увозить на ближний остров, где их ничего не стоило отбить или, в случае если с ними расправятся, схватить их захватчиков, оставалось для него загадкой. И он должен был ее разгадать. На ржавую калошу Хольт перебрался сразу после того, как излил на Кордиана свою ярость по поводу тупости приставленных им охранников, упустивших из виду своих подопечных. Тот, правда, уверял, будто какой-то «офицер» объявил, что они свободны, но Хольт приказал взять обоих под арест.

«Тупые ублюдки!»

Под шумок смылся и алкаш, похоже, больше боявшийся возвращения на остров, чем даже наказания за отказ от сотрудничества.

Хольт подозревал, что похищение было организовано Кордианом по приказу Карвиса Мюллера: директор Управления был заинтересован в провале операции, чтобы запустить своей проект по колонизации древнего мира. Искушение сделаться королем было почти непреодолимым для такого человека, как Мюллер, решительно неспособного добиваться успеха в условиях честной конкуренции, зато чувствовавшего себя уверенно в мутной воде интриг и бюрократических хитросплетений.

Когда старый корабль причалил к обшарпанной пристани Алькатраса, уже сгущались сырые, серые, холодные сумерки. Хольт непроизвольно поежился. Остров выглядел заброшенным. И где тут, интересно, сектанты, любители полетать на кометах?

Страйкер разделил своих людей на две группы, с одной из которых Хольт направился к вырисовывавшимся в сумраке строениям и уже собирался войти в здание, когда вдруг увидел кровь на стене. А потом отсеченную руку на земле.

Пятеро бойцов уже проскользнули внутрь, и он последовал за ними. Внутри пятерка разделилась на две группы, два человека в одной, три в другой, и каждая двинулась в своем направлении. Хольт последовал за группой из двух человек, мужчины и женщины. Теперь он понимал, почему старый алкаш характеризовал это место как лабиринт.

Хольт никогда особо не забивал голову размышлениями о сверхъестественном: ему и без того хватало странностей, с которыми он так долго имел дело. Но здесь, следуя по путаным коридорам мимо множества камер, он ощущал нечто необычное.

Нечто пугающее.

Тысячи заключенных — убийц, воров, насильников, садистов и прочих преступников — прошли за десятилетия через эти камеры, и каждый оставил здесь свой след. Не физический, но от этого не менее ощутимый, как будто сами стены, впитавшие их грешную, извращенную суть, даже теперь, по прошествии стольких лет, отравляли воздух эманациями порока.

Ежась от холода и еще непонятно от чего, Хольт шел дальше и дальше по темным, нагонявшим страх коридорам. Сохранившим дух особо строгого режима. С фонариком в одной руке и пистолетом в другой он углублялся в лабиринт, а когда увидел указатель «Бродвей», посветил вокруг и выяснил, что остался один.

А потом увидел людей в камерах.

Правда, похоже, слово «люди» было не совсем верным. Умершие не были больше людьми, скорее телами. Когда некие Джон или Джейн умирают, их души уходят, и остаются только тела. Только тела.

Хольт посветил фонарем.

Тела были привязаны к решеткам. Мертвые. Изуродованные. Бледные, как призраки. «Черт побери, да они совсем обескровлены! — подумал он. — Они высосали всю их кровь!»

И Хольт знал, кто такие эти «они». Что там в столице говорил Янушевич? «Если увидите кровососущее чудовище, захватите его».

Чудовищ он не видел. Зато видел их жертвы в изобилии. С перерезанными глотками. Обескровленные. Теперь понятно, почему никто из сектантов не вышел к пристани встретить причаливший корабль. И кометы своей они теперь уже не дождутся, это как пить дать. От них остались лишь разлагающиеся трупы, место которых в общей могиле: стандартном захоронении в обществе, где люди умирают так часто, что оставшимся в живых не под силу позаботиться о достойных похоронах.

Хольт подумал о том, что маньяки, устроившие эту резню, могли на самом деле и не пить кровь. Ее требовал Пернатый Змей.

От этих мыслей его отвлекли звуки: низкое, гортанное ворчание, звучавшее все громче и радостнее. В темноте стали вырисовываться тени: ничего больше рассмотреть не удавалось, но было ясно, что это люди. Во всяком случае, прямоходящие существа с руками и ногами.

Кто-то или что-то проскочило мимо него. Исчадие тьмы во тьме. Ночная тварь, от которой повеяло свернувшейся кровью.

Их стало больше. И они устремились к нему.

Хольт открыл огонь. Бетонные стены, пол и потолки разносили грохот автоматического пистолета вторящим эхом. Он так и не знал, попал ли в кого, пока когтистая рука не вцепилась в его запястье и он не выстрелил нападавшему в лицо.

Кто-то бросился ему на спину, и он выстрелил назад, через плечо, попав противнику в грудь.

Неожиданно позади появился опоздавший патруль: солдаты открыли огонь, осветив коридор вспышками выстрелов, благодаря чему Хольт увидел, как враг вспорол когтями горло солдата и исчез во тьме.

Однако огонь лишь усилился — видимо, на звук выстрелов подоспели остальные бойцы. Ночные твари бежали, солдаты пустились в погоню, а оставшийся позади Хольт принялся искать двух своих стражей.

Он подошел к окну сторожевой вышки, непроизвольно выглянул и увидел еще один ржавый сторожевик береговой охраны, стоявший у причала под присмотром бойцов Управления безопасности. И группу солдат, заходивших в здание, где, как он знал, имелся тоннель, что вел к пристани по другую сторону острова. Кордиан и впрямь прислал подмогу… только занималась она чем-то не тем.

Инстинкт, приобретенный за десятилетия работы в самых опасных точках Земли, подсказал Хольту, что дело неладно. Он спустился на нижний уровень и проследовал по тоннелю, пол которого на несколько дюймов был залит морской водой. Тоннель вел к пристани на восточном побережье острова. Оно не было обращено в сторону Сан-Франциско, и поэтому происходящее там не просматривалось с базы Зонального управления безопасности на Рыбачьей верфи.

Хольт смотрел, как закутанные в плащи фигуры (у него не было сомнений в том, что это науали) поднимаются на борт быстроходного катера. Неспешный исход под защитой сил Зонального управления. Хольт узнал командовавшего операцией офицера: то был адъютант Кордиана.

К все еще смотревшему на все это Хольту подошел Страйкер.

— Видели их? — спросил Хольт.

Страйкер поднял брови:

— Их?

Хольт кивнул. Оставаться здесь дольше не имело смысла. Он точно знал, за кого играл Страйкер.

— Есть что-то насчет двух ваших протеже? — осведомился Страйкер.

Хольт покачал головой. И когда уже шел прочь, понял, что если бы не покинул зону Бродвей — Таймс-Сквер до появления Страйкера, то запросто мог бы погибнуть… от дружественного огня.

Кордиан не заполучил Таха и Каден: в этом Хольта вполне убеждало поведение Страйкера. Так где же они?

Он решил, что пришло время позвонить в Сиэтл. У него назрела пара вопросов, нуждавшихся в ответах, и предоставить нужную информацию не мог никто, кроме президента.