Волшебные звуки чарующих лет пригрезились мне в одночасье — то юности слышался дивный кларнет, и праздником было ненастье, и струны души не повисли, и Смысл отступал перед Жизнью.

Девушки, которые волнуют, в прошлое уходят постепенно, в платьицах с немодною длиною, танцы позабытые танцуют и не ждут большую перемену, щеголяя толстою косою.

Шестидесятые, наивные семидесятые, обманутые, восьмидесятые, отравленные, — вы были ясною картиною лжи, на весь мир распахнутой, корыстью хорошо приправленной.

Мне «оттепель» шестидесятых была как в горле ком, как вата. Временщики на месте палачей полслова правды вымолвить не смеют, страна, простершаяся у мощей, и манекены на трибуне мавзолея.

Трудно поверить, но прошлое скрывается навсегда. Растворившийся кофе не выпадет вновь в осадок, и стареющий донжуан не вспомнит свою невинность. И так странно думать, что уж не скажет «да» или «нет» общественный разум, и цвет помады не подорвет устоев отечества половины.

Я вырос посреди обширной равнины, в городе, олицетворявшем страх на карте мира, но им не проникся. Равнодушие и двуличие предлагали мне свои спины напрокат, чтоб я ими прельстился в азарте, и не сказать, чтобы съели, но изрядно меня покушали.

Я помню первомайские парады и радость демонстрирующих толп на главных улицах столицы. «Миру — мир» был главный лозунг, и ему преградой лишь империализм, угрозы полн, да группа «Битлз», юности кумир.

Раскуривая фимиам своим ушедшим дням, их вряд ли ты поймешь: давно ушедшая среда, хотя и лишена стыда, предпочитает ложь.

Освобождаясь из-под гнета сюжетов юности стальных, не обвиняю в них кого-то, ничто не отвергаю в них. Прошу у ангела удачи Немного света и тепла, Чтоб у детей моих иначе жизнь от рождения текла.

Жизнь собственного тела я чувствовал несмело в дни юности моей: заботиться о плоти не очень было в моде давно ушедших дней. Но жизненные бури я ощущал на шкуре, и ею дорожил, и знал, что мне в дорогу дана она от Бога, что мир благословил.

Подростковые мои сочинения не вводили никого в восхищение, отличались особостью мнения. Невнимательные учители в моем слоге не предвосхитили Слова власти пленительной. А оно пришло самозванное, прямо в руки судьбою странною персонально мне данное.

Просторы родины моей значительны, позоры родины моей разительны, но мы не слишком были впечатлительны. И по просторам мы ее скитались, и в злодеяниях смущенно признавались, хотя путей раскаянья не знали. Лишь от себя по строгому секрету мы помянем поколенья неотпетые, колымскими могилами одетые.

Отошло от меня мое прошлое, и скучаю по нему лишь немножко я, вспоминаю от случая к случаю. Разошлись мы со стежкой-дорожкою и гулявшими по ней ножками, что любили меня и мучили.

Юность вспоминаю временами с ее смутой, дерзостью и снами, барышню с прекрасными очами, панораму мира перед нами. Но гудел на пристани корабль, отправлялся в небо дирижабль, уходил по рельсам паровоз, уносился с ветром альбатрос. Если бы фантазии хватило, не назвал бы девушку я милой, отпустил бы с ясными глазами любоваться жизни островами.

Мой первый взгляд на женское лицо завершило обручальное кольцо, но скатилось оно с руки. И тогда я решил до горных вершин добираться совсем один, против теченья реки. И оттуда увидел мир под собой, и понял, что был храним судьбой и тогда, и сейчас, и впредь, а тому, что мешало ее понять, и дорогу мою обращало вспять, песни уже не допеть.

Молчит мое поколение. Видно, мучат его сомнения: а не рано ли начинать нам? Но проплыли по небу звезды и не рано уже, а поздно танцевать на судьбы канате.

Я жил в нескучную эпоху и ей внимал, и разделял тревоги, и, как ишак в чертополохе, я обонял ее цветов характер строгий.

Я на свое взираю поколенье с невольным чувством изумления: и это все, что мы смогли, свершили, и с полным правом движемся к могиле? Неужто юности далекие мечты на пробу вышли гимном пустоты?

Чахлые демонстрации собирают остатки моего детства под реющим флагом Великой Державы — миловал Бог, оставшейся в прошлом. В сущности, краткий для Истории миг, но пройденный дьявольским шагом, и не вытащишь из кавычек обычное слово «срок».