Утром по дороге в авиамузей они вдруг слово за слово разругались. Вроде бы и по пустякам. Лариса рассказала, как восприняли ее прикид подружки по общежитию.

– А помаду хоть стерла? - ядовито уточнил Максим. Ну, этого, мегазвезданутого?

– У него не было помады! - горячо опровергла такие измышления девушка.

– Ты распробовала?

– Да хоть бы и так! В конце концов, если бы твоя эта, как ее… Ну, эта испанская кукла, тебя в коридоре прижала, ты бы отпирался?

– Гы-гы, - невольно хохотнул юноша, представив себе такую картинку. - Придумаешь тоже!

– Нет, ты скажи, скажи.

– Отцепись, чего пристала?

– Я пристала? Я? К тебе? Пристала?! - по словам выкрикнула девушка и змейкой выскользнула из автобуса. Она рассчитала все почти

точно. Двери закрылись перед носом обидчика и автобус тронулся. Но у Максима уже был некоторый опыт. Через несколько мгновений движок заглох, а еще через несколько - двери безвольно открылись.

– Ну, извини, ну чего ты, - догнал Макс девушку.

– Знаешь, ты зазнайка. Много о себе мнишь. И много позволяешь. Кто ты такой?

– Не знаю… - растерянно ответил Максим.

– Да нет. Не в общем. Кто ты такой, чтобы вычитывать мне морали? Да и сам, если на то пошло. Нашел себе вчера. Ну, - она обдала дружка негодующим взглядом. У тебя что, вчера с той… ну… шпенькой ничего не было? Чего прятался.

– Я по делам…

– Врешь, врешь, врешь. Все. Хватит. Пока! - рванулась от Максима девушка. Он было кинулся за ней, но, обидевшись на несправедливость, развернулся в обратную сторону. Одно время он срывал свою обиду на мордастых собачниках, натравливая на них таких же мордастых псин. В областном центре он таким образом несколько поубавил спесь этих любителей четвероногих друзей человека и мало кто рисковал выводить своих откормленных чад на прогулки без намордников. Здесь же в этой части был непочатый край работы. Наблюдая за прогнозируемой гаммой чувств - от первоначальной спеси к недоумению, затем испугу, затем - первобытному ужасу человека, кушаемого хищником, Максим вспоминал вчерашний вечер. Действительно, после феерии цветов, когда улеглись восторги и вновь началась тусовка, он позволил себе пригласить на танец довольно известную журналистку. Маленькая, фигуркой похожая на его одноклассницу Кнопку, с мелкими чертами лица очень напоминала синичку. Сходство добавлял остренький носик и кругленькие черные глазки. Она прославилась несколькими довольно глубокими раскопами коррупции. Мелкие пакости о мелких грешках бомонда принципиально в газетах не размазывала, за что была принята в различных сферах - и высоких и широких. И хотя все эти служители искусств были не ее специальностью, эта новая, только что вспыхнувшая звездочка журналистку заинтересовала. Это пение было неожиданно, талантливо и, если хотите, просто красиво. В конце концов, и она была женщиной. Поэтому приглашение на танец она приняла с удовольствием. Правда, наблюдавшие за этой парой вдруг увидели, как нейтральная улыбка женщины вдруг исчезла и журналистка вновь превратилась в синичку - птичку, которая может убить другую птицу и выдолбить у жертвы мозг.

– Все это сейчас у меня, - донеслось досужим наблюдателям по окончании танца.

– Тогда давайте выйдем, подышим воздухом.

В самом дальнем, затемненном закутке ресторанной террасы юноша передал журналистке несколько дисков.

– Я сам не успел просмотреть, но, насколько понял, это- компромат, которым Ржавый - Червень крепко держал кого-то.

– Я привыкла, что журналистка не должна спрашивать об источниках информации. И спрошу просто как женщина: Кто вы, таинственный юноша?

– Максим… Просто Макс. Если что, звоните по мобиле, вот номер.

– Спасибо. Не доверяете… Ничего, Максим, чувствую, что наше знакомство еще впереди. А пока я для Вас Елена Петровна. Просто Елена Петровна - передразнила она Макса. Вот Вам мой номер. Это - для "особо приближенных".

– Но я…

– Будете, чувствую, наверняка будете. А пока все- таки, авансом - кто Вы? Я же все равно узнаю. Просто жаль времени.

– По большому счету, я уже и сам не знаю, кто я. Когда нибудь, может, расскажу, и Вы сами мне объясните, кто я, хорошо?

– Да, "просто Макс", Вы талантливый провокатор. Так меня не могли заинтриговать уже давно. Не исчезайте далеко и надолго. Я Вас все равно найду, но это время, время, время.

Перебросившись этими словами, они вернулись в зал, а вскоре молодая парочка удалилась. Поэтому выслушивать какие-то подозрения Максиму было обидно. Хотя, следовало бы признаться, что танцевать с журналисткой, ощущая ее удивительно гибкое тело и вдыхая умопомрачительный запах каких-то особых духов, было приятно. Но не более того. Почти не более, - пошел на компромисс с совестью юноша. Поэтому он, махнув на все рукой, поехал на встречу своей самой первой любви - авиации.

Отец преподнес Максиму очень большой сюрприз - и прямо у входа. Рядом с ним, сияющим всеми регалиями своего геройского прикида стояла… Светлана Афанасьевна! Да, та самая заведующая детского дома, где так жестко проводил воспитательную работу Максим и где обреталась Надя Белая. Пока проходило естественное изумление, все трое успели поздороваться и переброситься несколькими ничего не значащими фразами.

– А ты чего один? - приступил к проблемному разговору отец. Мы думали, ты с подружкой придешь…

– МЫ? ДУМАЛИ? - тотчас наставил иголки юноша. - Папа, папулечка, ты же недослышал или неправильно меня понял. Я же просил тебя удочерить девочку, а не девушку.

– Ну-ну, остряк, - смущенно усмехнулся отец, а Светлана залилась мучительной, цвета заходящего солнца краской. - Не придумывай. Просто Афанасьевна приехала сюда по делам своего интерната, вот мы и встретились… переговорить о нашем деле… ну, об удочерении.

– Врешь, папуля, ох врешь! По глазам обоих вижу - врешь! - настаивал на своем юноша. "Афанасьевна" - передразнил он батьку. Она для тебя такая же Афанасьевна, как я для нее Петрович.

– Ну хватит, не дерзи, - уже жестким, с металлическими нотками голосом прервал Белый - старший язвившего юнца. - Идешь или нет?

– Так точно, товарищ майор! - саркастически вытянулся в струнку юноша. Посещение такого музея Максим не отложил бы даже в случае, если бы отец привел с собой целый гарем. Дальше все пошло так, как, наверное, планировал умудренный жизнью отец. Максим увлекся техникой до такой степени, что стал даже несколько благосклонно выслушивать реплики попутчицы, вставляемые в их мужской разговор. Когда же "Афанасьевна" со знанием дела рассказала о некоторых моментах испытания одного из навечно застывших здесь крылатых красавцев, юноша поинтересовался источниками ее осведомленности.

– Её воспитывал мой отец - просто, без рисовки ответила девушка. - И я с детства люблю авиацию.

– У нее двенадцать прыжков, - с ноткой какой-то гордости сообщил Белый- старший.

– Ну, это сейчас не редкость, - тут же взревновал подросток. Сейчас за деньги…

– Прыгнешь, тогда поговорим.

– Завтра же!

– Ну, ну, не дури, - примирительно приобнял его отец. - Я же в другом смысле. Просто поймешь, что за деньги смелости-то не купишь. И любви к небу - тоже. Да и…

– Ладно, извините, - прочувствовал отцовскую правоту Максим. - Но чего же вы тогда там…?

– В интернате? Ну как вам… тебе… сказать. Кому что. Кому парить, кому…вот, деток беспризорных воспитывать. Знаете… знаешь, когда меня из-за зрения признали негодной к полетам, я думала, удавлюсь. Но отец… покойный… сказал тогда, что очень много дел и на земле. Больше, чем в небе. И мужества порой надо гораздо больше. Вот и… - запинаясь и очень трогательно смущаясь, объяснила девушка. - А вот на испытаниях этой - Светлана указала на стремительную птицу - мой отец погиб.

Это был удар ниже пояса. Ни злиться на отцовую пассию, ни язвить в отношении ее он теперь не мог, поэтому мысленно пожал плечами и, решив разобраться во всем потом, окунулся в застывшее отражение мира авиации.

Самолеты - это не просто перкаль-фанера-железо- титан. Каждый из них - произведение искусства. Наиболее удачные - красивы своей гармонией, своей стремительностью или мощью, в зависимости от цели своего появления на свет. И за каждым из них - история талантливых или гениальных творцов, мужественных испытателей, преданных своему призванию и долгу рядовых летчиков. Сколько страстей, сколько драм, сколько радости свершений или боли неудач хранит в себе каждый из отдыхающих здесь теперь экспонатов! Максим не мог удержаться и несмотря на все запреты, тихонько касался многих из этих ветеранов. И ему казалось, что он прикасается к самой Истории, что самолеты передают ему частичку сохраненного тепла вложенного в них многими-многими прекрасными людьми.

Юноша так увлекся, что вздрогнул, когда сотовик заулюлюкал модный мотивчик.

– Это я. Привет. Просмотрела твои диски. Послушай "просто Макс", ты хоть сам понимаешь, какую бомбу ты мне передал?

– Не-а. Но Ржавый перед смертью намекал… - Максим запнулся, поняв, что сболтнул лишнее.

– Вот как? - тут же подхватилась журналистка. - Да ты просто кладезь информации. Расскажешь? Ну да ладно… Скажи, а тебе эта компра не повредит?

– Я не из их команды, - сухо ответил подросток.

– Ну-ну, не обижайся. Смотри сегодня новости по первому. Я твой должник. Проси, требуй, что хочешь.

– Так уж и всё… Ну да ладно. Есть один человек. Бывший мент. Его поперли за расследование блатного дела. Сейчас он скрывается. Если бы вы его вытащили и смогли надежно укрыть… Деньгами он обеспечен. И у него тоже есть некоторая компра.

– Давай телефон. Как его величать? Кстати, на кого сослаться?

– Я ему позвоню и предупрежу. Звать его…, - запнулся Максим, вспоминая имя- отчество Холеры. - Григорий Григорьевич Холеровский.

– Ладно, загадочный юноша. Думаю, сделаем.

– Какие-то странные у тебя разговоры, - прокомментировал отец услышанное.

– Это у тебя странные разговоры - вспылил подросток. - Все это очень странно. И вы странная - кинул он Светлане. Нашлась "сладкая парочка". А ты… про маму уже забыл? У вас дочка такая быть могла, как эта! - Воспоминание о матери очень больно укололо сердце мальчишки, и он рванулся из музея. "Сладкая парочка" его не остановила, да и не пыталась.

Максим вновь остановился в каком-то небольшом уютном парке. В каменных берегах как-то спокойно, тихо текла почему-то зеленая вода, в ней рассекали дикие утки, на земле и в деревьях мелькали рыжие пройдохи - белки. Тихое шуршание листвы, свежий воздух, неспешность обстановки, читающие пенсионеры, всё это умиротворяло и юноша стал успокаиваться. Потом вновь вспомнил мать. Что помнилось? Нежные мягкие руки. Конечно, тепло. Тепло любви и нежности. Тепло заботы. Радость. Он вдруг отчетливо вспомнил, как впервые пошел. Вот сидел, ползал, а потом взял и пошел. И как ходил от отца к матери, а она, радостно улыбаясь, протягивала к нему руки. А потом вспомнилось, как горячо целовала она его тогда… в последний раз, страшно иссохшая, не похожая на себя, через силу улыбаясь и сдерживая слезы. А он… это сколько ему было? Пять? Четыре… Пятый. А он от жалости ревел, своих слез не скрывая. И несчастная, скорбная улыбка уже мертвой, когда его подвели прощаться уже там, на кладбище. Он ведь уже тогда… Да, точно, уже тогда мог чувствовать. И как в случае со Светкой, он уже тогда, малым чувствовал тоску уходящей души матери. Мама, мама. Отец тогда счернел от горя. И столько лет… столько лет… И вот теперь. Седина в бороду! И эта сучка! Лезет! Нашла себе завидного женишка! - вновь стал ожесточаться Макс.

– Да, - рявкнул он в мобильник на вновь некстати ворвавшийся звонок.

– Я уже собралась и уезжаю. Прощай, - раздался Ларискин голос.

– Скатертью дорога! - под настроение отрезал Максим. Девушка прервала связь.

– Все вы такие! - неопределенно констатировал юноша и набрал номер Холеры. После короткого разговора - предупреждения о звонке журналистки, Максим некоторое время развлекался тем, что натравливал белок на мирно пасшихся здесь же серых ворон. Было уморительно смотреть, как рыжие зверюшки, выставляя пушистыми мачтами хвосты, идут на абордаж. Более здоровые, всегда степенные вороны, не въезжая в причины агрессивности соседей, возмущенно каркая, спасались вприпрыжку, не улетая, однако, с излюбленных мест.

Искусственно спровоцированный и никому не нужный конфликт прервал завибрировавший сотовик.

– Да, - односложно ответил Максим, отпуская рыжее воинство восвояси.

– Это я, "просто Макс", необходимо встретится.

– Что-то случилось? - по какому-то омертвевшему голосу догадался юноша.

– Эфира сегодня не будет. Об остальном - потом. Там - же, где и вчера вечером.

– Но мне надо готовиться… В общем, вечером я занят.

– О, малыш! Обещаю, что это не займет много времени. И будем только вдвоем. Приходи.