Все проходило по плану и даже лучше, чем я ожидал. Мы продвигались вперед на рубеж атаки. Гусеницы танков, залепленные глиной, иногда пробуксовывали, на склонах танки временами опасно ползли юзом, что заставило нас уменьшить скорость передвижения. Мы преодолевали крутые подъемы и спуски, и всякий раз, когда очередное препятствие, казавшееся неприступным, оставалось позади, я облегченно вздыхал.

Преодолели водную преграду — и снова вперед. Многого я, конечно, из своего командирского танка видеть не мог: обзору мешал туман и мелкий снег с дождем, сыпавший как из сита, но хорошее взаимодействие людей и техники я ощущал.

Подъем на очень крутой косогор тоже прошел успешно. Так успешно, что командир батальона не выдержал и похвалил меня:

— Хорошо, Ежик.

То, как командир назвал меня, только подтвердило мою мысль о том, что в нашей части ничего утаить невозможно.

Теперь нас ожидала решающая фаза — сделать молниеносный бросок на «противника», уничтожить его силой своего оружия и мастерством командиров танков и водителей.

У вершины холма мы сделали короткую остановку. Командир батальона еще раз уточнил задачу с командирами рот, взводов и командирами и водителями танков. Мне все было ясно и без этого уточнения. Там, внизу, болота, трудные для езды склоны, обрывы, которые могут вызвать большую задержку в продвижении. Без сомнения, все или почти все зависело теперь от водителей и командиров танков. Успешное развитие «боя» целиком было в их руках.

Как я и предполагал, самая трудная часть задания досталась моей роте. Мы продирались сквозь густые заросли, с трудом преодолевали почти непроходимую местность, чтобы неожиданно очутиться в непосредственной близости от «противника». И когда я собирался отдать приказ открыть огонь, в наушниках зазвучал голос командира батальона:

— Приостановить продвижение и ожидать дальнейшего приказа!

Я высунулся как можно больше из башни и увидел, что командир батальона куда-то бежит, если, конечно, это движение можно было назвать бегом. Местность была труднопроходимая. Болото. Я чувствовал: ребята, сидящие в танках, горят сейчас желанием узнать, что же все-таки случилось. Но они не задали ни единого вопроса. Может быть, помнили запрет выходить на связь с командиром, а может, просто догадывались, что я знаю об этом не больше их.

Я опустился на свое сиденье и отдался во власть размышлениям. Было о чем подумать. Мелькнула мысль и о том, что учения уже, наверное, окончились, теперь мы возвратимся в гарнизон и начнем чистить технику. И что на это, если даже вкалывать по-настоящему, уйдет все завтрашнее воскресенье.

— Командиры рот, взводов и командиры танков — к командиру батальона! — неожиданно услышал я в наушниках.

Быстро соскочив с танка, я тут же по щиколотку погрузился в жижу. С трудом выбравшись на твердое место, заметил, что и другие тоже пробираются к холму. Сошлись мы на маленькой поляне и встали по стойке «смирно», ожидая, что будет дальше.

Командир батальона сел на пенек. Мы ждали, что он нам скажет. Прошла минута, прежде чем командир батальона отдышался и начал говорить:

— Объявлена учебно-боевая тревога. — На мгновение он замолчал. На его лице было написано, что он хочет как можно быстрее дать нам подробные указания.

И в это время я попросил у него:

— Товарищ надпоручик, разрешите моим командирам танков и взводов уйти.

Он разрешил.

Я повернулся к четаржу Метелке:

— Возьмите наших людей и быстрее к танкам. Их надо немедленно вывести на дорогу. Я почти уверен, что время нам начнут измерять именно с этой минуты. И не дайте себя обогнать надпоручику Бидло. Он всегда хочет быть первым.

Метелка потихоньку свистнул, и мои ребята, как будто это было у них заранее отработано, повернулись и поспешили прочь. Быть первыми на шоссе — большое преимущество.

Когда они исчезли, другие командиры рот начали просить разрешения, чтобы и их подчиненные могли уйти.

Остались мы около командира батальона втроем, и каждый из нас наверняка думал о соревновании, которое развернулось теперь между нашими экипажами.

Командир батальона дал указания и спросил, все ли нам ясно.

— Абсолютно все! — ответили мы в один голос.

Но уточнить некоторые детали все же пришлось. Это заняло совсем немного времени, так что через минуту мы выбежали на шоссе, где уже стояли танки с заведенными двигателями.

Мы направились в район, где не раз отрабатывали свои действия при объявлении учебно-боевой тревоги. Но теперь мы ехали туда не из гарнизона, что было для нас новым.

Признаюсь, для меня нет более прекрасных звуков, чем звуки работающего хорошо отлаженного механизма. Вы все время едете вперед и не слышите ничего, что заставило бы вас забеспокоиться. Грохот гусениц танков — это песня. Да что там песня — симфония!

Неожиданно мне пришло в голову, что мы по сравнению с другими ротами находимся в невыгодном положении. В моей роте начал свирепствовать грипп, несколько человек были больны, и, несмотря на всевозможные комбинации, у меня не хватило экипажа для одного танка. Я оставил в казарме тот экипаж, в котором болел водитель. Командир батальона неохотно согласился на это, но ничего другого сделать было невозможно.

Учение — это одно, а боеготовность — другое, и в случае тревоги выехать должны все танки. Это означает, что из района, в который мы теперь направляемся, нужно возвратиться снова в гарнизон и пригнать танк. Что поделаешь, может, я и окажусь последним, но у меня должны быть все танки.

В район сбора при объявлении тревоги мы прибыли, когда уже начало смеркаться. Но и в полумраке, среди суеты хозяйственников, которые развозили боеприпасы, я распознал стоявший в стороне танк. Наш танк. Не знаю, отчего так бывает, но, когда нужно, и в таком скоплении одинаковых стальных машин безошибочно узнаешь свою. Даже в полумраке.

Я выскочил из своего танка и побежал к нему. У гусеницы переминался с ноги на ногу Пецка. Увидев меня, он вытянулся и отдал честь.

— Что вы здесь делаете? — спросил я его.

— Жду вас, — ответил он. — Уже час.

— Вы больны и должны находиться в санчасти.

— Но ведь объявлена тревога, — удивился он и добавил: — Температура у меня нормальная.

Тыльной стороной ладони я прикоснулся к его лбу. Он действительно не был горячим.

В сущность всего происшедшего я еще не вник. И вот, когда я мысленно решал, послать ли мне Пецку обратно в санчасть или оставить его здесь до отбоя тревоги, к нам подбежал свободник Гисек.

— Товарищ поручик, Пецка украл мой танк! — сообщил он, обратившись ко мне. В эту минуту он напоминал ябедника.

— Ты болен и должен лежать в санчасти, — повторил ему мою сентенцию Пецка. — Всем танкам при объявлении тревоги надлежит выехать в район сбора, иначе мы будем бледно выглядеть.

— Он угнал мой танк! — продолжал настаивать на своем Гисек, но теперь уже громким голосом.

И до меня наконец дошло.

— Вы приехали на этом танке? — спросил я Пецку.

— Да.

Я представил себе покореженные тумбы и еще кое-что похуже и поспешно выпалил:

— Все было нормально?

— Конечно. А что могло случиться? — Он спросил это довольно резко. — Я умею водить все самодвижущиеся машины.

— У вас нет выучки и нет прав на вождение! — заявил я командирским тоном, чтобы осадить его.

По нему было видно: он готов пуститься в рассуждения о том, что чрезвычайные обстоятельства требуют и чрезвычайных действий. Но Пецка все-таки промолчал. Не хотел, видно, злить меня. Вместо этого он попросил:

— Товарищ поручик, пусть Гисек прекратит вопить об этой краже.

Дело в том, что свободник Гисек, как заведенная кукла, все еще повторял, что у него украли танк.

— Тихо, — обратился я к Гисеку, довольный тем, что в последнюю минуту мне удалось сдержаться и не употребить более сильное выражение.

Гисек послушался, но все же проронил:

— Проклятые рецидивисты!

Пецка посмотрел на него неприязненно. Вот-вот мог разразиться скандал. Я должен был этому воспрепятствовать. Но моего вмешательства не потребовалось, потому что тут к нам подошли два других солдата, тоже самовольно покинувшие санчасть.

— Вот мы и все вместе, — радостно сказали они. — Можно ехать.

Им я уже лбы не щупал. Не было времени. Рядом с нашей живописной группкой остановился газик командира полка. Собственно, не остановился, но командир, спрыгнув на ходу, уже подходил ко мне. Он прервал мой доклад и спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, ничего, — осторожно ответил я. Потом очень кратко обрисовал командиру ситуацию. Очень кратко и очень сбивчиво и неточно. Особенно когда объяснял, что эти четверо мужественных больных ребят во что бы то ни стало хотят действовать по тревоге наравне с другими. При этом я бросил на Гисека выразительный взгляд, чтобы он понял, какие репрессии ждут его в том случае, если он пикнет, кто приехал на его танке.

О нашем командире полка известно, что он принимает решения в считанные секунды. Так было и на этот раз.

— В машину! Все четверо! — приказал он.

Ребята с выражением недовольства на лицах нехотя залезли в его газик.

Командир подошел к своему водителю:

— Отвезешь солдат в санчасть и скажешь доктору, чтобы он их хорошенько осмотрел, может, они и в самом деле уже здоровы. В таком случае привезешь их назад. И давай по-быстрому. Мне нужна машина.

— Есть, — сказал водитель сквозь шум уже заведенного двигателя и, включив скорость, быстро погнал машину в сторону гарнизона.

— Вот и все, — констатировал командир, когда автомобиль исчез из поля зрения.

Я мог себе представить, что скажет водитель врачу, и потому был почти уверен, что моя рота будет укомплектована полностью.

Когда газик вернулся, из него вылезли, как я и думал, все четверо. Они пребывали в хорошем настроении.

— Здоровы как быки, — сообщил мне свободник Гисек. — Так что никаких проблем не будет. Поведу танк как следует.

— Вот именно, поведете как следует. Чтобы экипаж чувствовал себя как на перине, понятно? Командир танка, которого я вам дам, присмотрит за этим. Будьте уверены.

Я пошел взглянуть на свой танк. Экипаж ползал на коленях, осматривая гусеницы.

— Ну так что, жених? — спросил я Малечека.

— В субботу в это время дело будет идти уже к свадебной ночи, — сказал он.

Бедняга не мог знать, что будет в субботу в это время. Не мог об этом знать даже я.