Как-то раз весной мы с женой возвращались из гостей: от Ольги с Валерой. Я, разумеется, слегка навеселе, Надя же не пила: была беременна.

Вдруг я вспомнил, что сегодня пасха, и в церкви должна состояться всенощная служба. Накануне мужики в депо долго обсуждали предстоящее событие, а я стриг ушами, ну вот и настриг. Посадив жену на трамвай, велел ей ехать домой, а сам направился на улицу Репина, где находился единственный в городе храм.

Перед храмом толпилась молодёжь обоих полов. Большинство – в разной степени подпития. Милицейское оцепление преграждало толпе все проходы в церковь, где уже шла служба. Я пробрался через скопление людей к милицейской цепи, и вместе с другими такими же оболтусами попытался её прорвать. После нескольких попыток мне это удалось: я оказался за спинами стражей порядка и порысил ко входу в храм.

Далеко не ушёл: сильные и заботливые руки дружинников подхватили меня под локотки и оттащили в какое-то помещение, под завязку забитое такими же, как я, алчущими приобщиться к Святому Таинству.

Не знаю, чего в этом было больше: интереса к религии, простого любопытства или желания поразвлечься – ведь ночных клубов тогда не было – но народ всё прибывал, и скоро в нашей импровизированной кутузке стало не продохнуть.

Неожиданно с противоположной входу стороны отворилась дверь, и дюжие молодцы с красными повязками начали хватать страдальцев за веру и заталкивать в воронок, стоящий вплотную к выходу. Минут за пять набили полный. В арестантской стало свободнее, но ненадолго: новые жертвы антирелигиозной политики партии и правительства продолжали поступать непрерывно.

Я понял, что попал: на работу придёт телега о нарушении общественного порядка, да ещё – в подкрепление к ней – извещение из вытрезвителя. А это повлечёт за собой массу неприятных последствий.

Пока я перебирал в уме все возможные карательные меры, применяемые в подобных случаях, задняя дверь снова открылась, и вот уже второй воронок готов был принять новую партию узников, которые один за другим покидали темницу.

Перед дверью освободилось небольшое пространство, и тут меня осенило не иначе, как свыше: по-ленински вскинув руку, я растолкал впереди стоящих и со словами: «Сволочи, что ж вам дома-то не сидится?! Нажрётесь водки и лезете, куда вас не приглашают», – прошёл между опричниками к выходу.

Они, воодушевлённые моей пламенной, идеологически выдержанной речью, видимо, приняли меня за своего и беспрепятственно пропустили на улицу. Там я, сохраняя озабоченное выражение лица, прошёл сквозь оцепление и был таков.

Это наитие спасло моё доброе имя и прилагаемую к нему месячную премию. Домой вернулся под утро, пешком, так как трамваи уже не ходили.

Вот так произошла моя первая неудачная попытка приобщиться к вере в Бога.

Надо отметить, бабуля в Бога верила истово, особо почитая Святого Николая Угодника, но мне своих убеждений не навязывала. Позже, когда я многое переосмыслил в жизни, понял: есть НЕЧТО, необъяснимое с точки зрения земной логики.

Но не хочу никого ни в чём убеждать – каждый приходит к пониманию этого своими путями.

Тридцатого июня семьдесят четвёртого года я снова был в гостях у Ольги с Валерой – на дне рождения дочери Кати. С собой принёс трёхлитровую банку белых грибов, замаринованных мамой. Грибы эти я сам месяц назад собирал в окрестностях Чайковского, куда перевёз Надежду, которая должна была родить со дня на день. Мы с женой решили, что будет лучше, если это событие произойдёт в её родном городе под присмотром близких.

Уже под утро вернулся домой, где меня ждала срочная телеграмма: родился сын. Пришлось обмывать по-новой.

Назвали мы первенца Игорем.