Ранним утром мая восемьдесят первого года, после планёрки, на которой ночная смена отчитывается за выпуск, а дневная принимает эстафету, последовал звонок. Мужской голос предельно вежливо, назвав меня по имени-отчеству, поинтересовался, есть ли в возглавляемом мною подразделении работник Евгений Шевяков, на что я ответил: да, есть, работает сварщиком. Тут звонивший, весь рассыпавшись в любезностях, попросил, чтобы я послал товарища Шевякова в районный отдел милиции в кабинет такой-то, к товарищу такому-то, так как на него поступила жалоба, и нужно разобраться, имело ли место нарушение, в этой жалобе изложенное.

Внутри ёкнуло: что-то показалось мне в этом разговоре странным. Тем не менее, спокойно ответив, что пошлю непременно, я положил трубку и задумался.

На память пришло событие годичной давности, когда я, решив купить автомобиль, стал готовиться к реализации этой идеи. Первое, что я сделал – сварил на территории тяговой подстанции гараж. Именно тогда я впервые столкнулся с представителями ОБХСС.

Вот этот-то инцидент я сейчас и вспомнил.

Открыв записную книжку, увидел, что номер кабинета, куда должен явиться Шевяков, находится рядом с тем, куда дважды приглашали меня. А я помнил, что вся эта группа кабинетов занята работниками ОБХСС.

Неужели забор? Хотя со времени его строительства прошло уже больше полугода, но чем чёрт не шутит…

С точки зрения социалистической законности там не всё было чисто.

Не было заплачено государству за механизмы, а если и было, то не государству.

Не был оплачен бетон, использованный на фундаменты: его выменяли на забор, который, как списанный, должен был уйти в металлолом. Вот металлолом я, правда, сдал, благо, этого добра у нас в стране навалом, было бы желание. У меня же было не просто желание, а необходимость.

Зарплату за выполненные работы получал не я, потому что справку-разрешение на совместительство мне, как руководителю, давать не разрешалось. Зарплату получали мои друзья, которые не работали начальниками и могли взять эту справку у себя по месту работы.

Вызвав Женю, я пересказал ему содержание телефонного разговора и поделился своими сомнениями. Кроме этого, предупредил о том, что, если моё предположение окажется верным, пусть всё валит на меня. Типа, он ничего не знает, всем заправлял я и зарплату за забор он получал лично из моих рук. Сумму мы оговорили тоже.

После этого я прыгнул в машину и в течение двух часов объехал всех тех, кто получал за нас зарплату, с предупреждением: на вопросы «компетентных органов» они должны отвечать, что в строительстве не участвовали, а потому все деньги за работу до копейки отдали мне. Даже ту небольшую сумму, которую я оставлял им в качестве вознаграждения за услугу.

Вернувшись на работу, узнал, что в милиции уже побывал Толик, который, как и Женя, всё спёр на меня. Надо отдать должное ОБХСС: за один день они перетрясли всех действующих лиц, оставив меня на десерт. Но я их всё же опередил, и теперь всё замыкалось на мне.

В течение этого тревожного и напряжённого дня выяснилась ещё одна очень важная деталь. Получилось это так. С утра Слава Пахомов, который на тот момент замещал отсутствующего Сычёва, уехал в Управление на планёрку и, естественно, при начале событий не присутствовал. К моменту его возвращения я уже оповестил всех, кого нужно, и ждал только Славу, чтоб сообщить и ему эту «радостную» новость.

Для него она оказалась «радостной» вдвойне. Узнав обо всём происходящем, Славик вдруг резко изменился в лице, побледнел и сдавленным голосом, стараясь не смотреть мне в глаза, признался, что при подписании процентовок часть объёмов закрывал на своего приятеля Сашу Мирмовича, а тот, в свою очередь, передавал эти деньги ему.

– Сколько? – внутри у меня всё клокотало.

– Тысячу двести, – понурил голову Пахомов.

– Ско-олько?!– это сумма была больше той, что заработал я, пластаясь на стройке ночи напролёт! Оказалось, что те бетонные работы по заливке фундамента, которые частично выполнялись ремонтными бригадами депо, Пахомов закрывал на себя. А ведь он в своё время тоже получил долю от строительства забора.

– Сука, что же ты наделал! Ты же меня посадил!

Я шлёпнул на стол чистый лист бумаги:

– Садись, пиши расписку!

– Что писать? – Славик покорно взял ручку.

– Пиши: обязуюсь выплатить Погадаевой Надежде Викторовне тысячу двести рублей. Это на случай, если меня посадят, – я сглотнул, – а потом звони Мирмовичу и предупреди, чтоб, если спросят, отвечал, что эти деньги он передавал мне. И поторопись…

Славке повезло – он успел связаться с Мирмовичем раньше, чем того вызвали в ОБХСС.

Вечер накануне встречи с подполковником Насибулинуым, который вёл дело, я посвятил консультации с адвокатом. Бейлин Михаил Романович, который много лет назад защищал моего друга Вальку Рудакова и уже в то время считался одним из самых опытных адвокатов Свердловска, теперь работал юрист-консультом в НИИ «Химмаш».

Внимательно выслушав меня, Бейлин спросил, имеются ли у меня расписки на те суммы, которые я выплачивал на зарплату, а также за механизмы и материалы. Узнав, что расписок нет, пожурил меня, с досадой покачав седой головой:

– Владик, ты же уже стреляный воробей. Как ты мог допустить такие ошибки?! Видишь ли, если отбросить всю лирику, то получается, что ты бесплатно использовал технику и стройматериалы. А это, мой друг – хищение. И то, что строил ты забор не для себя, а для государства в лице ТТУ, сути не меняет! Остаётся надеяться, что они не найдут, где ты взял бетон и механизмы: тогда дело точно развалится.

Во второй половине следующего дня я сидел перед подполковником Насибулиным. Ничего нового я ему, естественно, не принёс, лишь подтвердил всё то, что они нарыли за эти два дня.

Пришлось, конечно, себя обгадить, ведь дело выглядело так, будто я один присвоил себе все деньги за строительство, за исключением тех, что выплатил Толику, Жене и Вите Тетиевскому, который, как и они, проходил по делу просто исполнителем строительно-монтажных работ (повезло, что в автоколонне, которой он руководил, были только грузовые КРАЗы – ни кранов, ни ямобуров). Но если б в деле – помимо моей – всплыла фамилия ещё хоть одного организатора, это было бы преступление, совершённое группой лиц по предварительному сговору, а, следовательно, совершенно другой уровень ответственности, так что выбора у меня не было – пришлось всё брать на себя.

На вопрос: где я брал технику, ответил, что ловил на заправках и договаривался. Про бетон тоже плёл что-то аналогичное. Понятно: они мне не поверили, да и не могли поверить – не идиоты же, но доказать обратное тоже не сумели, хоть и перешерстили в округе все предприятия, располагающие такой техникой. Более того, даже вышли на некоторых исполнителей: водителей и крановщиков, да только кто ж признается, что без наряда на работу выполнял её в Орджоникидзевском троллейбусном депо, да ещё бесплатно? И следствие продолжалось…

Не могу не упомянуть о том, что первым и единственным, кто в те тяжёлые дни подошёл ко мне и предложил свою помощь, был Ильиных Анатолий Дмитриевич. Заметив, в каком подавленном состоянии я нахожусь, он, несмотря на наши зачастую натянутые отношения сказал:

–Владислав Михайлович, если в ходе следствия тебя обвинят в каких-то материальных злоупотреблениях, я готов тебе помочь – ты только скажи мне…

А вот отношения со Славкой из дружеских перешли в натянутые.

Плюс ко всему, на одной из планёрок у меня произошёл конфликт с начальником депо. Казалось, что Сычёв в этот раз поставил себе целью достать меня и довести до точки кипения: претензии шли одна за другой. Последней каплей послужила ситуация с вентиляционными люками.

Дело в том, что в депо обновление подвижного состава происходило регулярно, но троллейбусы приходили с некоторыми конструктивными недоделками, мешающими их эксплуатации. В данном конкретном случае верёвки, при помощи которых штанги устанавливали на провода, потоком воздуха во время движения затягивало в салон через открытые вентиляционные люки. Чтобы исправить ситуацию, мы начали устанавливать на крышах троллейбусов специальные ограничители, конструкция которых Сычёву категорически не понравилась. Из-за этого и разгорелся скандал на высоких тонах. В результате я счёл себя оскорблённым, выскочил из кабинета и написал заявление на увольнение.

В то время от момента подачи заявления до увольнения полагалось отработать месяц – срок немалый. Я за это время перегорел, произошедший скандал не казался уже таким значительным, но так как забрать заявление мне никто не предлагал, счёл, что стал не нужен.

Как выяснилось позже, моё увольнение устраивало и начальника депо, и главного инженера, ведь вместе со мной уходило беспокойство, связанное с возбуждённым уголовным делом. Формула известная: нет человека – нет проблемы. К тому же, я сам сделал так, чтоб все концы этой истории замкнулись на мне.

Очень не хотел, чтобы я остался, Слава Пахомов. Он прямо просил Сычёва не удерживать меня и даже выразил готовность временно подхватить мою нагрузку – до тех пор, пока не подберут замену. Видимо, опасался, что информация о его неблаговидном поступке уйдёт в народ.

Так этот месяц и прошёл. Понимая, что за один день до увольнения разговора не получится, я взял отгулы, накопленные за дежурства в выходные, и уехал в Тюмень. Хотел устроиться где-нибудь на севере: на газовых или нефтяных месторождениях. Но найти приличную работу там оказалось непросто. Потенциальные работодатели не горели желанием принимать сотрудника, в трудовой книжке которого значилось: уволен в связи с заключением под стражу, а следующая запись – о приёме на работу – только через пять лет! Целый день ходил я по конторам предприятий, осваивавших северные просторы нашей Родины, но безрезультатно, а вернувшись в Свердловск, неожиданно получил приглашение на работу в ПТУ№1, готовившее кадры для «Уралмаш» завода.